Минцлов Сергей Рудольфович
Приключения студентов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический авантюрный роман.

Сергей Минцлов
Приключения студентов

Исторический авантюрный роман

0x01 graphic

Предисловие

   Цель настоящей книги -- воскресить перед глазами читателей быт -- и только быт -- далеких от нас и полных глубокого интереса десятого и одиннадцатого веков по Р. X.
   Люди этих времен были охвачены страстью к передвижениям и героями своего романа я избрал -- как всегда -- незамеченных историей обывателей.
   Выдумки, а тем паче преувеличений, в моем романе нет и я наоборот -- ради соблюдения верной исторической перспективы и по чисто этическим и религиозным соображениям, многое преуменьшаю.
   Но что было -- то было: из спетой песни слова не выкинешь!

С. Р. Минцлов.

ГЛАВА I

Звезды ясные, звезды прекрасные
Нашептали цветам сказки чудные;
Лепестки улыбнулись атласные,
Задрожали листы изумрудные.

И цветы, опьяненные росами,
Рассказали ветрам сказки нежные
И распели их ветры мятежные
Над землей, над волной, над утесами.

И теперь, в эти дни многотрудные,
В эти темные ночи ненастные,
Отдаю я вам, звезды прекрасные
Ваши сказки задумчиво чудные...
К. Фофанов.

   Шумит в глубоком провалье горная речка, а где -- не видать из-за камней и вершин деревьев; всюду зеленая гуща дубов да елей; что башни встают из нее бурые и красные скалы.
   Куда ни глянь -- горы, да лес, да небо. Не в примету ни деревни, ни замка. Только на восход солнца, на длинном мысу отвесного уступа, будто чудом взлетевшие на неизмеримую высоту, белеют зубчатые стены и церковь небольшого монастыря; за ним опять пропасть; из стены ее глядят черные впадины семи пещер. С седловины горы, из того места, где к вечеру притыкаются на ночлег облака, стосаженною, снежной полосой клубится и рушится водопад; ниже утесы рассекают его надвое и будто громадный серебряный венец раскидывается по отвесам скал над монастырем по ту сторону бездны.
   День жаркий.
   Трапеза отошла, монахи разбрелись по кельям; узкий передний двор пустынен. У запертых, обитых толстым железом ворот, на известковой плите, положенной на камни, сладко спит на солнцепеке седобородый привратник в грубой, серой рясе, подпоясанной веревкой; на голове чернеет ермолка, лицо потно и блаженно, рот полуоткрыт, мухи разгуливают по тупому, обветрившемуся носу.
   Под лавкой, в тени, раскинулся и похрапывает черный, что ворон, кудлатый пес с пушистым хвостом, полным репейников.
   Только одно человеческое существо бодрствует во всем видимом мире -- белокурый, статный послушник лет двадцати, стоящий у обрыва; стена с той стороны изгибается по самому краю пропасти и лишь по пояс человеку.
   Облокотился юноша на зубец, глаза в даль смотрят, брови сдвинуты, он охвачен думой. Позади узенький садик, обнесенный белой колоннадой крытой галереи; низы ее пылают в ярком огне: то алые полосы маков.
   Чудной сон привиделся ночью послушнику!
   Будто стоит он на неведомой площадке под звездным небом и вдруг во тьме засветлело пятно. Оно все прояснялось... в синей дымке обрисовался ангел с чуть блиставшими крыльями; будто лунный луч, неслышно встал он рядом и, улыбаясь, протянул светящиеся прозрачные руки. Послушник -- совсем маленький, кудрявый мальчик -- очутился у плеча его.
   Быстро взвились они вверх; внизу, в черноте, слышался шум речки.
   -- Зачем ты взял меня?.. -- спросил послушник.
   -- Ты же умер!.. -- ответил ангел, -- я несу твою душу!..
   Сердце послушника сжалось от тоски по невысказанному и невыполненному.
   -- Зачем же я жил?!.. -- воскликнул он.
   -- Узнаешь!.. -- прошелестело слово; ангел взмывал все выше и выше, звезды делались крупнее и ярче; далекий, чуть слышный звон овеял уши. Послушник разом, как от толчка, пробудился и сел на своей жесткой постели.
   Стояла свежая, темная ночь; монастырские колокола важно звали к полуночнице; по галерее с зажженными факелами в руках, с капюшонами на опущенных головах, вереницею мертвых попарно шли монахи. Послушник присоединился к ним, но и в храме не мог забыть виденье и успокоиться: такой сон, да еще под пятницу неспроста; он предвещал что то... но что?
   На веере из высоких заалтарных свеч желтели длинные дымные огоньки; у стен, за гранеными колоннами, и под сводами густилась темень; будто люди, проступали раскрашенные статуи святых и Мадонны; они безмолвствовали, но, казалось, знали все...
   Заснул послушник только под утро и, когда солнечные лучи добрались, наконец, до лица его, он схватился с постели: час был уже поздний. Послушник наскоро поплескался под висячим кувшином и поспешил в келью отца Антуана: он помогал ему расписывать орнаментами и миниатюрами молитвенники.
   Но отца Антуана еще не было: чуть забрезжил свет, -- он ушел в лес за травами для красок.
   Солнце стояло за полднем, когда послушник, наконец, завидел внизу сгорбленную, маленькую фигурку, взбиравшуюся по крутой тропинке с большой зеленой вязкой на спине; он поспешил к воротам, распахнул калитку и прямиком, прыжками, стал сбегать на встречу шедшему; за ним во всю прыть пустился черный пес. Из-под ног их посыпалась земля и мелкие камни.
   -- Дайте вашу связку, о. Антуан!!.. -- воскликнул он, достигнув до монаха.
   Старик остановился; солнечные лучи бляхами золотили и опестряли рясу; ростом он не доходил и до половины груди послушника.
   -- Бери, бери, миленький... благослови тебя Бог!.. -- запыхавшись и улыбаясь, проговорил он, передавая ношу. Голос его был ласковый и совсем детский; личико и голова казались запушенными серебристым инеем; сквозь него румянели щеки и голубели глаза.
   -- Пошел, -- Жук, пошел!.. -- добавил он, отпихивая собаку, радостно лаявшую и прыгавшую ему на грудь.
   -- Что же вы меня не разбудили, о. Антуан?.. -- укорил послушник. -- И я бы с вами отправился.
   -- Да ты очень сладко спал, Марк!.. -- ответил старичок,
   -- жалко тебя стало... молодость сна требует!..
   -- А я нынче что-то чудное видел, о. Антуан! -- начал немного погодя названный Марком.
   -- Ну, ну, что такое?.. Ишь ты, сновидец какой, все сны видишь!..
   Послушник на ходу рассказал, что ему пригрезилось.
   -- Перемене какой-то быть?.. -- проговорил о. Антуан.
   -- Что ангел тебя нес -- к дороге это; маленьким ты стал -- чуда ждать тебе надобно!
   -- Чуда?.. Какого?!.
   Старичок поднял вверх плечи.
   -- Кто может знать? -- отозвался.
   Они добрались до ворот монастыря, заперли калитку и мимо все еще спавшего привратника вошли в обширную светлую келью о. Антуана. Собака ворвалась в нее первая и сейчас же улеглась на холодных плитах пола, высунула язык и бока ее заходили ходнем.
   В высокое, стрельчатое окно, будто в клубах белого дыма, был виден водопад; на дне пропасти, в провале между деревьями полоскою снега пенилась речка. Стены кельи покрывали образцы заглавных букв, заставок и орнаментов; у большой печи верблюжьими горбами изгибались горн и перегонный куб; на длинном столе лежали полосы драгоценного пергамента для рисунков, острые стили, стояли глиняные банки с кистями и красками. В стороне, близ нар, покрытых старым одеялом, помещался большой деревянный ручной пресс; на полу грудой лежали зажимы разных размеров.
   Марк сбросил тюк у стола и вместе с о. Антуаном сел разбирать и сортировать травы...
   -- Удачка сегодня выпала, слава Богу!.. -- улыбаясь, говорил о. Антуан, -- под одним вязом вот какую радость нашел!!. -- он поднял и показал своему молодому товарищу пучок широколистой травы. -- Не краска выйдет, а изумруд!.. А вот по части голубого колера по-прежнему плохо! -- лицо старичка озаботилось. -- На небе его вон сколько... -- Он кивнул головой на окно, -- а на земле нет!.. сероват, с пылью будто!.. А ведь где-то имеется лазурь настоящая, умеют добывать ее в некоторых монастырях, только в секрете большом держат! Помню -- давно тому было -- лет сорок назад -- видел я псалтырь: для герцога был сделан. Ах, уж и рисунки ж, цвета!.. -- о. Антуан закрыл глаза и покачал головой. -- Больше и не видал таких! Не из человеческих будто рук вышли, а из ангельских! Ну и цена книжке соответствовала: три деревни отвалил за нее герцог; земли -- разве в день обойти!..
   Марк не отвечал -- он уже десятки раз слышал все те же сетования своего наставника; мысли его были далеко.
   Он встал, взял один из пучков, положил его на площадку пресса, мелко изрубил длинным ножом, затем смочил водой и с силою закрутил рукоятку; из отверстия под прессом показался зеленый сок и медленно, густыми каплями звучно стал шлепать в подставленную глиняную чашечку.
   -- Зачем живет на земле человек, о. Антуан? -- вдруг спросил Марк, глядя на окно и не снимая рук с перекладины станка. -- Какая цель жизни?
   Старик поднял удивленное лицо.
   -- Как зачем? чтобы прославлять Господа?.. Слышь, птичка поет за окном хвалу Ему, так и мы должны!
   -- Ну, а коршуны, а ястребы, а разбойники и убийцы?..
   Старик несколько растерялся.
   -- Ишь, тоже придумал!.. -- сказал он. -- Ты, миленький, что-то того, мудрствовать стал! А ты дыши и радуйся -- вот тебе и цель жизни! Бог один знает, что к чему и зачем все на свете!
   -- Что там за этими горами? Вы далеко бывали за ними?
   -- У, далеко... дня на три пути забредал!!.
   -- И там такие же люди и так же живут, как и мы?
   -- Поблизости такие же, а дальше Бог весть; великие чудеса, сказывают, там водятся!
   -- Великие?!.. -- жадно переспросил Марк. Он весь превратился во внимание.
   -- Где-то с песьими головами люди есть; есть страны, где вечная ночь и непрерывно снег валит! А существуют и такие, где и дров не надо: прямо на песке все и варить и печь можно! Птица-страус там живет -- перья ее рыцари на шлемах носят. Золота, камней самоцветных по берегам рек -- лопатою греби! А добраться трудно: люди там дикие, страшные, черные, что уголь, силы нечистой полным полно! В старых рукописях много пишут о них!
   Разговаривавшие перекрестились.
   -- Трудно, миленький, в мире жить!.. -- добавил, вздохнув, старик. -- Око все видит, а взять не возьмешь, душу погубишь!
   Он начал размечать на листе пергамента место для заставки.
   -- Лучше всего здесь, у нас... тишина, мир, от всего охранены ангельским крылом... Трудись и славь Господа!.. ишь, красота какая кругом?
   Марк молча кончил отжим трав по сортам, поставил в печь, на медленную выпарку, чашки с соком и тихо вышел из кельи.
   О. Антуан проводил его внимательным взглядом и опять погрузился в свое занятие.
   За порогом Марк остановился. Привратник уже встал и, сильно прихрамывая на одну ногу, мел площадку около ворот. Марк направился к нему.
   -- Пустите, я подмету?.. -- предложил.
   Монах оглянулся; суровое лицо его было заспано. Он сунул метлу Марку, а сам тяжело опустился на лавку
   -- Задыхаться стал... худо!.. -- произнес он хриплым басом.
   -- Отчего бы это с вами так сделалось? -- спросил Марк.
   -- Да все с тех пор, как упал!.. ногу и грудь разбил...
   -- Это когда вы меня с утеса доставали?
   -- Да... веревка лопнула... чуть сам-то уцелел!..
   -- А я в корзине с мохом завязан был?
   -- Да!.. швырнули тебя в пропасть, а корзина по пути в кусте и застряла.
   -- Кто же швырнул, как вы думаете?..
   -- Да ведь уже говорил я тебе не раз: кто же больше, как не родители? Думаешь, одного тебя в пропасть кинули? Везде так повелось! Недаром папа буллу с проклятием за это издал. С тобой то еще ничего, хорошо сделали -- тюкнулся бы о камни и конец; а других ведь ребят веревкой душат, живыми в землю зарывают!..
   -- Зачем?.. за что?! -- с ужасом спросил послушник.
   -- Затем, что жизнь хороша очень!.. кругом разбой, нечистая сила! Бедняки всю жизнь как звери затравленные живут, в голоде да обидах! В честь себе многие ставят, что детей своих поубивали: от мучений их в этой и той жизни избавили! Вот, брат, как нынче родительская любовь высказывается!..
   -- А о моих родителях что вы думаете -- кто они?
   -- Да кто ж их знает?.. крестьяне, понятно!
   -- И в корзине так-таки ровно ничего -- ни записки, ни какой-либо вещи не было?
   Привратник отрицательно потряс головой.
   -- Говорю -- мох один был! И сверху им же ты был прикрыт, потом дерюжкой обвязан!.. Кому нужда в пропасть записки да добро кидать? А, может, кто со зла на твоих родителей украл тебя, да бросил! Всяко бывает!..
   -- А в Евангелии сказано -- люби ближнего, как самого себя?... -- задумчиво проговорил Марк. Он сел на землю против скамьи и охватил колени руками.
   -- Мало бы что там сказано!.. -- возразил о. Петр, -- при Христе все святыми были, а нынче народ подлец пошел, особливо ближние -- дальние еще туда сюда, люби их, пожалуй! Знай, спасай свою душу, а на чужую наплевать: никто за нее не ответчик! Евангелие, брат, книга великая -- и так и сяк истолковать ее можно! Зря, думаешь, его сам святейший папа читать запретил? А пуще всего грамматики берегись!.. Видал ты такую книгу, или нет? Ишь, имя-то подлое какое -- грамма-тика!!
   -- Не знаю такой. А чем она так страшна?
   -- Это, брат, у духовника спрашивай!.. Ну, только хуже ее нет на свете: увидишь если -- рви и жги сейчас! Святыми она проклята!
   -- А там, за этими горами и лесами, что?
   -- Что там хорошего? Те же горы, да пропасти, ведьмы да колдуны, бароны да нечистая сила!.. Хорошего, брат, нигде на свете нет!
   Марк покачал головой.
   -- Как же так: мир-то ведь Господь сотворил? Как же может он нехорошим быть?
   -- Да вот так же! Господь-то на небо вознесся, а сатана с чертями на земле остались! Они все и испакостили! Думаешь, что вот так на свете все и есть, как нам кажется? Нет, брат -- это одно наваждение кругом!
   -- А горы тоже наваждение?
   -- Понятно; нам-то они горами кажутся, а на деле ими пекло прикрыто! Недаром по ночам крики да хохот внизу слышны!..
   -- Вы их слышали?
   -- Еще бы! И огонь вырывается, бывает!.. У ворот сидя, всего навидаешься!
   Послушник повел плечами, как от озноба.
   -- А вы, о. Петр, далеко за горами были?
   -- Далеко.
   -- Конец света там близко?
   -- Сказал тоже!.. Чтобы до конца, с заката на восход солнца, дойти надо четыреста ден пути, а с юга на полуночь -- двести!
   -- А кругом земли что?
   -- Море-океан течет! А сверху все твердью прикрыто, видишь?.. -- Оба запрокинули назад головы. -- Из стекла она!.. вроде как бы из хрусталя горного. Разве в книгах в твоих нет этого?
   -- Нет!.. мы молитвенники все переписываем. А сейчас Евангелие я расцвечиваю...
   Наступило молчание; Марк поднялся с земли, постоял и медленно направился к церкви. Привратник глядел ему вслед и, когда Марк скрылся, заковылял за ним и заглянул
   в распахнутую дверь.
   Храм наполняли полусумерки; на высоких, узких стеклах окон пестрели многоцветные картины; одна из рам была приоткрыта и в нее полосою врывался луч солнца. Марк стоял на коленях у колонны перед статуей Богоматери; белокурая склоненная голова его была освещена, и золотистый луч, падавший на нее, казался благословением свыше.
   О. Петр постоял, посмотрел и пошел к келье о. Антуана.
   -- А вскормленник наш с тобой что-то все мудрствовать стал?.. -- заявил он, садясь на табурет против иконописца.
   О. Антуан обеспокоился, вскинул на пришедшего голубые глазки.
   -- А что? Говорил тебе что-нибудь?
   -- Да все выспрашивает про мир! Тянуть его от нас начинает! Смотри -- не попал бы он у тебя в когти дьявола!!.. его это работа.
   -- Молод он, кровь бродить начинает...
   -- Про то же и я говорю!.. наваждения сатанинские подошли; кругом ведь бесы караулят! Напрасно ты его грамоте научил!.. -- добавил, помолчав, о. Петр, -- говорил я тебе в свое время -- эй, не надо, запрещают это святые отцы, а ты все свое!..
   -- Да как же по нашему делу без грамоты быть? -- возразил о. Антуан. -- Кто ж бы книги святые переписывать да украшать стал?
   -- И книги не нужны!.. -- сурово проговорил привратник. -- Ляг крестом на паперти перед церковью -- увидит тебя Господь и без книжки!..
   -- А евангелисты что делали, о. Петр? с них мы пример должны брать; все хорошо, что для славы Божией творится!..
   О. Петр махнул рукой и встал.
   -- С тобой не сговоришь!.. -- произнес он, -- я свое дело выполнил -- упредил, а там как знаешь!.. А Христос писал?! -- вдруг громогласно вопросил он, уже взявшись за ручку двери и повернувшись. -- То-то, брат, вот с кого пример бери! Не морочь головы мне!
   И он выбрался, волоча ногу, из келии; о. Антуан отложил кисть в сторону, подпер маленькой, прозрачной рукой подбородок и задумался.

ГЛАВА II

   Солнце только что юркнуло за вершину горы, когда Марк вернулся опять к о. Антуану; тот уже кончил дневной труд, вытирал стол и убирал раскиданные вещи: скоро должны были зазвонить к вечерне. Марк помог старику и вместе с ним вышел в галерею через другую дверь.
   Со дна пропасти уже подымалась ночь; колоннада и строения монастыря потускнели, только крест и верхняя половина колокольни еще пламенели в лучах солнца. Стрижи с криком черными прутьями секли воздух.
   -- Слышите, о. Антуан, что они кричат?.. -- проговорил Марк, -- "В высь, в высь"!!.. -- он удачно повторил зов стрижа.
   Старик поднял глаза и прислушался.
   -- А верно!.. -- сказал. -- Все нас в высь, к Богу, зовет!.. -- он обвел взглядом окрестность. -- А как ласточки обедню служат, слышал?
   -- Нет!.. Как это?
   -- А перед рассветом, задолго до него... вроде нашей полуночницы! Еще ночь глухая совсем, а они в гнездах проснутся и так то все сладко поют -- и сказать нельзя, до чего хорошо! Особливо, если гнезд много и в одном месте! Отслужат и опять уснут!
   -- Я не слыхал!.. -- задумчиво протянул Марк. -- Значит, можно молиться и без слов?
   -- А понятно!.. Зачем слова? Бог-то ведь знает, что тебе нужно! Молимся затем, чтобы ближе с Нему стать: почувствуешь Его -- и сам лучше сделаешься!
   Они остановились у зубцов.
   -- Не так далече отсюда монастырь есть... -- заговорил опять старик, глядя в пропасть, -- пришел туда душу спасать человек некий; обет дал послужить Пресвятой Богородице -- статуя чудотворная там стоит. А был он плясун: на ярмарках людей тешил. Пожил в монастыре, горько ему стало: ни молитв не знал, ни петь за службою не умел... Другие кто молится, кто убор Пречистой делает, кто иконы ее пишет -- один он как без рук -- знай только поклоны бьет! Печалился он крепко, да вдруг и осенило его. Стала примечать братия -- совсем переменился человек: повеселел, радостный сделался, приветливый. И пропадать где- то начал -- это тоже приметили. Принялись следить: укараулили, что он в церкви по ночам остается. Схоронились двое из братии в нишах за статуями и, что бы ты думал, увидали? Обошел новичок весь храм, осмотрел -- нет ли кого, кроме него, потом скинул рясу -- ан под нею плясун- ский наряд надет! И давай плясать перед Пречистой -- и вприсядку и всячески и колесом ходил -- вот для чего он тайком в храме прятался!
   Братия бегом к настоятелю. Так и так, доложили -- кощунство, пляс идет в доме Божьем; бесноватым новый брат оказался!
   Настоятель с ними назад, в церковь. Вошли потихоньку -- видят, лампадки что звезды венцом кругом Пречистой теплятся, а полуголый человек перед ней на руках ходит; потом как запляшет что исступленный!
   Только о. настоятель голос обрел, собрался крикнуть -- и окаменели все трое: зашатался плясун, повалился на пол. А Матерь Божья озарилась вся как бы месяцем, улыбнулась... подняла руку, оперлась на колонну, сошла на пол, над плясуном склонилась и тихо пальчиками светящимися пот ему со лба отерла...
   Упал в страхе ниц настоятель с братьями, а когда поднялись -- Пречистая по-прежнему на своем месте стояла, плясун не шевелясь лежал. Поспешили они к нему -- ан он уже Богу душу отдал! Лицо счастливое, светлое, как уснул словно!.. Вот, братик, что на свете случается! И пляска, если она от души, выше молитвы бывает!
   Марк слушал с жадным вниманием.
   -- Как это хорошо?! -- воскликнул он.
   В прорез окна колокольни глянул и скрылся край небольшого колокола 1; за ним качнулся другой, меньший, и третий -- совсем маленький: зазвучали хрустальные переливы "Ангелюса".
   -- О. Антуан?.. -- проговорил вдруг Марк, -- ангелы ведь существа совершенные?
   -- Ну, понятно... а что?
   -- Как же тогда мог один из них превратиться в сатану и сделаться падшим?
   -- Что ты, что ты?!.. -- с легким испугом произнес старичок, -- не лезь никогда в Божьи дела, Он один их знать может!
   И он заторопился в церковь; Марк последовал за ним.

ГЛАВА III

   Неделю спустя, в келье о. Антуана, между ним и о. Петром снова происходила беседа о Марке.
   -- Бес его смущает!.. -- говорил привратник. -- В подвал бы его посадить, на цепь... да веревкой! ух, как оно помогает!.. Вот бы и перестал умствовать!..
   О. Антуан покачал головой.
   -- Нет... -- отозвался он: -- не бес это, а молодость!.. дела она себе требует... Услать бы его надо отсюда!
   -- Услать? куда это, зачем? Чтобы совсем пропал парень?! -- вскинулся о. Петр.
   -- Не пропадет!.. -- убежденно ответил о. Антуан. -- Время его пришло... пусть свет повидает!.. [Колокола появились в Европе из Вавилона, где сперва были найдены их рисунки, а затем и они сами. Древних греков звоном их ("додонская медь") созывали народ в храм Прозерпины и Кибеллы на жертвоприношения. В христианских церквях Запада колокола введены в 410 г. в Кампаньи; византийцьи завели их у себя в IX в. (Здесь и далее прим. автора)]
   -- Какой еще свет нужен ему? В монастыре вырос, здесь и сиди!
   -- Да ведь он не монах! А я его за большим делом пошлю, он юноша с головой... секреты красок хороших надо добыть! Ишь, мы захудали как: другие монастыри цветут, а у нас ни заказов, ни богомольцев -- ничего нет! Показать нам нечего... А вернется -- с ним и слава придет в монастырь! -- О. Антуан старался не смотреть в пристальные, тяжелые глаза собеседника.
   Наступило молчание.
   -- Мы ведь простецы... -- начал опять о. Антуан, -- не знаем ничего! Что можем мы ему объяснить и сказать? Книг нету никаких...
   -- И объяснять нечего! Веревка -- она всего понятнее: всякий дурак ее понимает!.. -- проворчал привратник. -- Бесов всегда бичом изгоняют!..
   -- Кому веревка годна, кому -- другое!.. Лучше пусть потрудится на пользу монастыря. -- Так я и настоятелю решил доложить.
   О. Петр сопел и причавкивал, это означало у него раздумье и сомнение.
   -- Тебе виднее!.. -- проговорил, встав с табурета. -- Ну, коли что случится с парнем -- на твою душу кладу ответ; в пропасть его выручать я больше не полезу!

***

   Вечером того же дня о. Антуан кликнул к себе Марка и объявил, что настоятель посылает его в мир.
   Ошеломленный Марк глядел, широко раскрыв глаза.
   -- За что? Зачем... -- вырвалось у него восклицание.
   -- А вот садись сюда, потолкуем!.. -- старик опустился на один из табуретов, указал рукой на другой и, не торопясь, изложил давно известные Марку обстоятельства и затруднения монастыря. По плану его, одобренному настоятелем, Марку надо было добраться до Италии, ознакомиться
   с мастерскими лучших художников, усовершенствоваться в своем деле и вызнать необходимые секреты для работы.
   -- Послушание на тебя монастырь возлагает великое и трудное... -- говорил о. Антуан. -- Поэтому не торопись: легко и скоро ничто доброе не дается! Будут у тебя испытания и незадачи, но духом не падай, дальше иди -- время и труд всего достигнут! Помни, что бы худое ни случилось с тобой
   -- есть правда и добро на свете! Три года понадобится отыскивать нужное -- три года не возвращайся; пять -- пять лет оставайся. Лютню свою с собой возьми: у тебя голос хороший -- дорогой пропитание себе зарабатывать будешь. Платье тебе мирское дадут: ты не монах, да и опасаться тебя в монастырских мастерских не будут, скорее покажут, что надобно! Людям всегда услуги оказывай, злом за зло не отплачивай, а дальше иди! Свет велик: на все свои думы ответы получишь... мы-то ведь простецы, миленький!.. А когда узнаешь все -- душа сама подскажет тебе, что делать
   -- назад ли возвращаться, в миру ли еще побыть... ее голоса слушайся!..
   Долго среди тишины кельи мягким ручейком лился голос о. Антуана. На столе копотно горела масляная лампочка; за собеседниками на белых стенах колебались черные тени; в окне мерцали звезды. Марк смотрел то на них, то на о. Антуана и слушал внимательно, но слышал разве половину: в висках у него стучало, нет-нет и словно горный поток бросался на его сердце и заглушал речь о. Антуана. Марку казалось, что он вот сейчас как орел сорвется с места и взлетит над пропастью!.. Жутко было и радостно; руки стискивались в кулаки, лицо пылало,
   Старик заметил, что переживал его питомец.
   -- Ну, Господь с тобой!.. -- закончил он напутствие. -- Час поздний, усни поди, а завтра с Богом в путь снарядим тебя!
   Марк благословился и ушел. О. Антуан задул лампочку и, не раздеваясь, прилег на жесткую постель; сна не было... долго тлел красною точкою фитиль, глядели звезды, слышался далекий шум водопада; из уголков глаз старика медленно, редкими каплями, начали стекать слезы. Больные
   ноги подергивало; о. Антуан поднялся и вышел на двор размять их. В темноте он чуть не наткнулся на черную фигуру и только по походке опознал ее.
   -- И тебе не спится, о. Петр?.. -- сочувственно проговорил старик.
   -- Блохи заели!.. -- как оборвал хриплый голос и о. Петр заслонился теменью.
   О. Антуан постоял немного, затем вдруг заспешил к церкви: будто какие-то певучие, струнные звуки доносились из нее. В дверях он задержался: освещенный парой лампад, перед статуей Мадонны стоял Марк и, подняв вверх лицо, играл на лютне...

***

   На другое утро, после обедни, вся немногочисленная братия высыпала к воротам проводить Марка.
   Вместо рясы стройный стан его охватывала коричневая лосиная куртка; на ногах были такие же штаны до колен, желтые чулки и грубые башмаки, за спиной находилась маленькая котомка с бельем и хлебом; поверх нее была привязана лютня. На левом боку, на коротком ремешке у пояса висел нож; в руке Марк держал толстую дубинку.
   Юноша благословился у настоятеля, львоподобного крупного и совсем седого мужчины, расцеловался с немногочисленной братией, поклонился в землю ей и монастырю и зашагал вниз по крутой, каменистой дороге. На повороте он оглянулся: на синем небе четко рисовалась стена и кучка монахов; они махали в знак привета руками.
   Марк снял колпак с воткнутым в него орлиным пером, высоко поднял его и скрылся за деревьями.
   Не успел он сделать и трехсот шагов, позади раздался крик; он обернулся и увидал о. Петра, с палкой в руке выбиравшегося на дорогу откуда-то сбоку из чащи.
   -- Стой, стой!! -- хрипло вопил о. Петр, изо всех сил ковыляя по торчавшим повсюду камням.
   Марк двинулся ему навстречу.
   -- Что, о. Петр? -- спросил он и вспомнил, что при прощанье у ворот о. Петра не было.
   Старик, тяжело дыша, остановился, оглянулся назад, полез в карман рясы и вытащил какой-то холщовой мешочек в кулак размером.
   -- На вот!.. -- едва выговорил и сунул мешочек Марку.
   Тот принял его.
   -- Что это?.. Деньги?! -- с недоумением спросил он, почувствовав монеты. -- Зачем вы даете их мне?
   -- Бери, бери!.. -- там увидишь, зачем!..
   -- Не нужно, о. Петр! Я сам заработаю!..
   -- Черта ты заработаешь!!.. так вот и ждут тебя с работой везде!.. -- с сердцем воскликнул привратник. -- Бери, говорю! Там тебе не монастырь -- даром ничего не дадут! А мне на что они?
   Марк стоял, не зная, что делать.
   О. Петр стукнул палкой и Марк поспешил опустить деньги в карман.
   -- Спасибо, милый о. Петр!.. -- покраснев как заря, сказал он. -- И за все, за все, что вы сделали для меня -- спасибо! -- Слова эти вырвались у Марка от всей души.
   Старик быстро отвернулся.
   -- С Богом!.. -- буркнул он и заковылял обратно.
   -- Эй, Марк?.. -- окликнул он через минуту. -- Помни, до перекрестка доберешься -- на небо глянь: куда птицы лететь будут -- туда и путь держи!
   -- Помню, о. Петр!.. -- отозвался Марк.
   Еще раз он окинул взглядом родные места и пустился дальше: грусть дымкой окутала его сердце. Он не приметил, что скрывшийся о. Петр спрятался в кустах у изгиба дороги и крестил его и его путь широким крестом.

ГЛАВА IV

   Дорога сбежала с горы, превратилась в тропу и углубилась в тенистый лес. Свежесть и сырость охватили Марка.
   Душа трепетала от счастья и чувства безграничной свободы. Казалось, стоит захотеть, поднять руки и он взмоет над миром вместе с орлами, парившими над утесами.
   Пели птицы. Марк умел подражать многим из них и пробовал вторить им, но скоро оборвался -- безотчетная клокотавшая в крови радость перехватывала горло. Он шел, останавливался, оглядывался, сам не замечая того, размахивал руками, иногда аукал и с блестящими глазами слушал загадочные отзывы эхо.
   Часа через четыре впереди завиделся высокий, совсем почернелый дубовый крест: он стоял на границе монастырской земли; дальше начинался уже "мир".
   Марк, ни разу еще не переступавший его заповедных пределов, повергся ниц перед крестом, прося благословения на дальнейший путь; теплый дух земли овеял его.
   Влево и вправо изгибалась и пропадала среди могучих стволов деревьев другая тропа -- несколько более торная. На чистом небе не виднелось ни точки. Марк призадумался, не зная, куда направиться, и присел около креста. Знамения все не было. Прошло с четверть часа и терпеливо ждавший Марк увидал трех воронов, низко летевших над лесом справа налево.
   Марк встал, перекрестился и бодро зашагал вслед им по направлению к югу.
   -- Почему же воронов три? -- думал он, глядя на все уменьшавшихся вещих птиц.
   Скоро он почувствовал голод и свернул на поляну; вся она, как алой росой, была обрызнута спелой земляникой. Марк подсел к одной, совсем красной от ягод кочке, достал из котомки ломоть хлеба и принялся за обед.
   Не успел он сесть и пары горстей земляники -- неподалеку, в стороне между колоннами стволов, мелькнуло что- то большое и черное. Марк припал к кочке и замер: то, что он принял было за нечистую силу, оказалось угольщиком, ведшим серого ослика, почти не видного под огромными мешками. Прохожий скрылся. Марк докончил свой обед и пустился дальше.
   Лес уже завечерел и затих, когда тропа вывела на зеленый косогор; за ним открылся глубокий обрыв; на широком песчаном русле, усеянном крупными камнями, словно голубая сеть, разбросалась река, разбившаяся на множество ручейков и протоков. За нею верст на пять зеленел луг, покрытый островами кустарников; даль замыкала густая синь сплошных лесов, всходивших по амфитеатру гор до полнеба.
   Время было думать о пристанище для ночлега, но, как ни оглядывался Марк -- ни хижины, ни дымка не примечалось.
   Он спустился к быстро несшейся воде, разделся и выкупался в яме между камнями, затем забрал в охапку вещи и перешел вброд на другой берег; кристальная вода приятно обтекала ноги; глубина ее нигде не превышала аршина.
   Уже совсем сгустились сумерки, а жилье не показывалось; над изгибом реки задымился туман; платье и волосы Марка отсырели.
   Идти дальше было опасно: наступало время появления виллис -- духов невест, умерших до свадьбы. Они выходят в подвенечных платьях из могил и собираются на глухих дорогах, где ждут появления прохожих, чтобы затанцевать их до смерти при свете месяца.
   Марк свернул вправо, дальше от тумана и принялся высматривать хоть какое-нибудь прибежище: ночевать на открытом месте было бы холодно.
   Скоро между наваленными друг на друга каменными глыбами завиделась как бы громада-раковина, полуоткрывшая створки; Марк нагнулся и заглянул в нее: перед ним была небольшая пещера.
   Марк убедился, что ни волка, ни барсука в ней нет, вполз в нее на коленях и принялся устраиваться на ночь.
   Прежде всего он развязал мешок, достал освященную перед Мадонной свечу и, шепча молитву и заклинания от злых духов, провел черту у входа, затем закрестил его и все углы и уже со спокойным сердцем улегся на песке.
   В пещере было тепло. Марк воткнул около себя на всякий случай нож, вытянулся в мягкой ложбине и только тогда ощутил усталость. Глаза его стали смыкаться.
   Ночью почудились близкие, яростные и злобные крики. Марк вскинулся, сел и, крестясь, стал прислушиваться.
   Стояла полнейшая тишина; белыми змеями беззвучно шевелился и подбирался туман; выше его, на черном небе далекими искрами мерцали звезды... Марк упал обратно на свое место и уснул мгновенно.
   Пробудился он на заре и выбрался наружу. Было свежо; скалы, листва деревьев, трава -- все крутом было мокро от росы. Марк умылся, сбирая ее целыми пригоршнями и, поглядывая по сторонам, пустился дальше.
   Начиналась перекличка птиц. Румянец окрасил вершины гор, но ущелье долго наполняли тень и сырость; лучи, наконец, заглянули и в него; сделалось теплей, загомонили птичьи голоса; тетерева и куропатки стаями взлетали из под ног Марка; зайцы то и дело бросались в стороны, закинув на спину уши и оставляя за собой черно-зеленый след на траве.
   Марк отломил горбушку хлеба, позавтракал на ходу и запел псалом; глубина леса завторила ему.
   На одном из поворотов он оборвал пение и задержал шаг: под кустом орешника сидела сгорбленная, седая старуха; около нее лежала вязанка сухих сучьев. Первая мысль Марка была, что перед ним ведьма, но, вглядевшись пристальней, он ничего страшного в ней не приметил.
   -- Здравствуйте, бабушка?.. -- произнес он, приподняв колпак.
   -- Здравствуй!.. -- отозвалась старуха и светлые глаза ее с воспаленными веками без ресниц осмотрели пришельца. -- Куда Господь несет?
   -- В город...
   -- В Вассербург?
   -- Да!.. -- наугад ответил Марк.
   -- Так тебе напересек ближе взять, вот сюда, горой!.. -- Она указала рукой на кручу за своей спиной. -- Низом вдвое дальше!.. Подмастерье, что ли?
   -- Да... по живописному делу...
   -- А!.. -- в голосе старухи послышалось уважение. -- Это хорошо!.. с хлебом, значит, всегда ходишь! А мы дичиной живем, угольями!.. -- старуха вздохнула. -- Трудная наша жизнь в лесу. Смел ты, молодец, очень: песни поешь! -- остерегайся, смотри!
   -- Чего?
   -- Всего, сынок, всего!.. за всяким деревом человек может быть... человека пуще всего бойся!
   -- Да что с меня взять?.. -- отозвался Марк. -- Весь я тут, ничего у меня нет!
   -- Самого заберут! Замок баронский на горе скоро увидишь: стороной его, сынок, огибай -- дозорные бы тебя не приметили! Кого ни встретишь -- в кусты ныряй -- надежнее!.. Захватят -- век от них не вырвешься! -- У нас так!
   -- А скоро он будет?
   -- К полудню верхней тропой доберешься. А до Вас- сербурга от него два дня пути. Там дорога пойдет уже ез- женная, все влево шагай по ней, никуда не сворачивай!
   Марк поблагодарил, простился и стал взбираться по камням, будто по лестнице; скоро он попал на тропу и, когда оглянулся -- ни старухи, ни дорожки внизу видно не было -- все залилось сплошным морем листвы.
   Задолго до полудня, за одним из поворотов он завидел вдали красную корону, стоявшую на обнаженном, скалистом уступе горы: то был замок.
   Марк невольно подался назад и, хотя было еще далеко, спрятался за камни и стал разглядывать баронское гнездо. Замок, казалось, можно было уставить весь на одной ладони; к неприступным башням и стенам его изогнутой змеей подбиралась снизу дорога; Марк высмотрел, что его тропа пересекает ее почти у темных ворот и, чтобы не быть замеченным с башни, решил взять наперекоски; прикрываясь лесом, он начал спускаться для обхода замка как можно кружнее и ниже.
   Путь был трудный; Марк дважды чуть не сорвался с отвесных круч и только цепкость рук да низенькие кусты спасли его от падения. В одном месте целый поток песка и камней сполз вместе с ним саженей на тридцать и Марк с солнцепека стоя въехал в тенистый лес; скоро среди зелени засерела длинная гряда камней, за ней оказался обрыв и неглубокий овраг; по дну его пролегала дорога; башен замка видно не было.
   Только что Марк собрался спускаться, по откосу из-за поворота показалось трое всадников в шлемах и железных кольчугах; над ними покачивались сине-белые флажки на длинных копьях; забрала у всех были подняты, виднелись усатые, суровые лица.
   Марк бросился на землю, приник к ней среди пахучих папоротников и, когда чуть приподнял над ними голову -- всадники уже скрылись и только громкие голоса их доносились из-за ближайшего поворота. Марк скатился вниз, перебежал на другую сторону и скрылся в чаще.
   Скоро отыскалась и дорога, о которой говорила старуха.
   Прежде, чем выйти на нее из под благодетельных деревьев, Марк оглянулся и увидал, что замок как бы следит за ним; укрываясь опушкой, он взял влево и стал продолжать путь.
   На дороге начал попадаться свежий конский навоз и многочисленные следы подков и колес; уже завечерело, когда послышался какой то неясный шум и далекие голоса -- все свидетельствовало, что впереди Марка идет не то обоз, не то большой конный отряд. Опасаясь встреч с отсталыми, Марк углубился в кусты опушки и прибавил хода. Лес вдруг широко раздвинулся; открылась луговина, вся заполненная табором из людей, мулов, лошадей и распряженных двуколок; везде разбивали палатки, раскладывали костры; трещали и разгорались сучья, густой дым столбами подымался к небу. Разносился говор и гул; ущелье отзывалось многочисленными то далекими, то близкими голосами.
   Редкая цепь сторожевых окружала табор; ближе к Марку, середи дороги, находилась застава из десятка вооруженных людей; один -- часовой -- стоял, опершись на копье. Множество вьюков, грудами лежавших на земле, и загруженные повозки убедили Марка, что перед ним купеческий обоз; опасаться было нечего и он направился к часовому. Навстречу ему поднялись с земли несколько человек.
   -- Стой!!! Кто таков? -- окликнул один.
   -- Подмастерье я!.. -- отозвался Марк. -- В город иду. Дозвольте с вами вместе?..
   Его окружили рослые, здоровенные люди в шлемах и железных наплечьях; все оглядывали его, ощупывали мешок за его спиной.
   -- А еще кто в лесу остался?.. -- подозрительно осведомился широкоплечий усач, видимо, старшой.
   -- Не знаю, я один шел!.. -- ответил Марк.
   Вид его и искренний голос подкупили усача; он оглядел Марка еще раз с головы до ног и приказал одному из кнехтов отвести Марка к начальнику каравана, мейстеру Иогансону.

ГЛАВА V

   Мейстер Иогансон -- невысокий, плотный человек в черном камзоле, стоял около своей палатки, когда к нему привели Марка.
   Не сводя светлых, строгих глаз с лица вновь появившегося, он выслушал его и расспросил, куда и зачем идет; узнав, что Марк хочет усовершенствоваться в своем ремесле, он кивнул головою.
   -- Добро... присоединяйся к нам... -- ответил. -- До Вас- сербурга нам по пути; оттуда мы к северу возьмем, а тебе путь на юг, -- там много знающих людей по твоей части. Здесь настоящих мастеров не сыщешь. Ну, ступай, устраивайся, где хочешь. -- Мейстер занялся разговором со вновь подошедшими людьми.
   Марк огляделся и, видя, что внутри лагеря тесно, стал пробираться к окраине; там он высмотрел костер, у которого лежали всего трое людей, подошел к ним, снял свой колпак и поздоровался; лежавшие ответили; Марк сбросил со спины котомку и сел поодаль; один из незнакомцев поднялся и стал палкою мешать в котле, висевшем на железной цепи под треногою; вкусный запах похлебки распространился в воздухе.
   -- Садись ближе, молодец!.. -- обратился к нему стряпавший. -- И на тебя доля найдется!..
   Марк поблагодарил и перебрался к огню. Новые товарищи перезнакомились; тем временем поспел ужин и все четверо принялись опустошать котел.
   Марку почудился стон; он оглянулся и приметил прикрытого плащом человека, лежавшего на спине около ближайшей двуколки.
   -- Больной, что ли?.. -- осведомился Марк.
   -- Разбился он!.. -- пояснили ему. -- Оскользнулся на тропе и чуть в пропасть не угодил!.. тоже подмастерье, как ты: Яном звать!..

ГЛАВА VI

   Над поляною задребезжали звуки трубы; из лесистых сине-черных ущелий откликнулось эхо; на окраинах лагеря зашевелились и начали подыматься люди; встали и собеседники Марка.
   -- Что надо делать? -- спросил он.
   Ему сказали, что на ночь весь стан обводится чертой и закрещивается для охраны от демонов; необходимо наблюдать, чтобы черта везде была сомкнута.
   Работа была выполнена копьями и заняла всего несколько минут; по черте, за отсутствием патера, прошел высокий, угрюмый человек со сросшимися бровями; он бормотал заклятья.
   -- Беда, сколько везде нечистой силы!.. -- проговорил, ложась на прежнее место, ближайший сосед Марка. -- Не досмотри чего-нибудь -- ни за грош пропадешь!..
   -- Есть на свете и похуже, чем нечистая сила!.. -- буркнул другой. -- Рыцари с их замками, будь они прокляты!
   -- Да!.. -- согласился третий. -- Везде человек должен остерегаться чего-нибудь! И откуда, как подумаешь, развелось так много демонов на свете?
   -- Боги это старинные!.. -- ответил первый. -- Не стали им молиться и жертвы давать -- они и ушли и мстят нам!..
   -- И теперь им многие молятся!.. -- сказал третий. -- Да отчего и не молиться? У богатых капелланы все сделают, а бедному человеку самому всех задобрить надобно!..
   -- Двум господам служить нельзя!.. -- возразил Марк.
   -- Господа -- дело другое!.. -- А вот ты туда сунься, поди!.. -- он кивнул на лес. -- Попробуй-ка горного духа не умилостивить?..
   -- Тут неподалеку, на уступе горы, стоит замок... -- начал рассказывать второй и все ближе придвинулись к нему. -- Завтра увидите его. Теперь он в развалинах; жил в нем в старые годы рыцарь по имени Вод -- хуже всякого дьявола был! Знаете сами, что делают рыцари -- охота, пиры да разбой -- вот и все их занятия, а уж что этот бешеный вытворял, и во сне не приснится! Для потехи живых людей на спины диким оленям привязывал и в лес выпускал, а сам с собаками за ними гонялся; других голодом в подземельях замка умаривал, со скал сбрасывал -- что ни взбредало в голову, то и делал! И вот однажды на охоте застиг его туман; сорвался он с высоченной скалы и разбился вместе с конем в пропасти. Не приняла его земля, приказано было ему до Страшного Суда в своем гробу лежать, а в полночь вставать и до рассвета гоняться за медведями, волшебниками и разбойниками. Так с тех пор он и не знает покоя и носится по ночам в стороне от дороги: на них запрещено ему показываться. Где проскачет -- там непогода начинается, ветер завывает; как загудит в трубах -- уже знают люди, что Вод где-то близко мчится!
   -- А видал его кто-нибудь?.. -- спросил третий.
   -- Еще бы -- много раз! И я его видал... Высокий он, тощий, как скелет, в доспехах железных, лицо, как у одержимого... беда встретиться с ним!.. Возвращался я как-то домой, да запоздал, ночь захватила в лесу. И вдруг слышу -- загудело вдали, вопли зачудились, бич будто хлопает... как буря на меня катится!.. Я в кусты шарахнулся; лежу ни жив, ни мертв -- вижу, двое человек во весь дух бегут; за ними на белом коне по воздуху рыцарь в синих латах несется, из ноздрей у коня огонь пышет, глаза у всадника волчьи, светятся... И смаху бичом по бегущим ж-жик, и-жик!.. каждый удар по клоку платья и мяса ссекал. Весь лес очнулся. -- "Вод" -- "Вод"!.. -- загремело кругом... Не помню уж, как от такой страсти до дома добрался!
   -- Слышал и я о Воде!.. -- проговорил третий. -- Везде имеются замки страшные!
   ...У нас крестьянин повез на ослике овес в город. Уже рассветало; в лесу на перекрестке повстречался он с каким- то человеком и тот купил овес. Крестьянин повел за ним ослика; шли долго, все куда-то вниз, и в самой глуши и чаще увидали зеленую от моха башню и стену. Подъемный мост был опущен, стражи не примечалось... Вступили они в ворота под башней, потом на двор -- и там никого: травой он зарос; ни души не виделось и в окнах замка...
   Незнакомец велел сложить мешки у стены и вошел вместе с крестьянином в большой зал. Посредине за столом сидели десятка два вооруженных людей в кольчугах; никто из них не шевелился -- все спали. При звуке шагов они повернули головы и открыли глаза.
   -- Что нового на свете?.. -- глухо спросил человек с бородой по пояс.
   -- Ничего нет!.. -- ответил крестьянин. Сидевшие опять опустили головы и уснули. Неизвестный провел крестьянина в следующий зал, громадный, как собор; в нем сидели четверо богатырей в латах с золотыми насечками и тоже спали.
   Стук ног разбудил их.
   -- Что нового на свете? -- прогремел старший; седая борода была у него до полу.
   -- Ничего не слыхать, ваша милость!.. -- повторил крестьянин.
   -- Звенят ли трубы на горах?
   -- Нет...
   Глаза всех четверых закрылись; богатыри поникли в глубоком сне.
   Неизвестный расплатился с крестьянином и вывел его из замка; в полдень он был уже дома. А там плач, тревога, ищут его везде! Оказалось, не несколько часов провел он в отлучке, а более суток.
   -- Кто же такие были люди в замке и чего они ждали? -- спросил первый; он слушал с жадным вниманием.
   Рассказывавший пожал плечами.
   -- Кто же может знать? заклят замок каким-нибудь волшебником!
   -- Всего много в лесу, а в особенности в горах!.. -- сказал первый.
   -- Раз мой отец ошибся тропой и заблудился. Ночь между тем пала, да темная, безлунная, в трех шагах ничего не распознать. А у нас, так же, как здесь, горы кругом, лес дремучий. Что тут делать? Того и жди, с кручи загремишь -- и ворон костей не соберет! Подумал отец да на дуб большой и залез от зверей; устроился на ветвях и решил как-нибудь дождаться до света.
   Сидел он, сидел, сморило его, дремать начал. И вдруг видит -- светляки стали загораться на земле -- один, другой, третий... как рассыпало их. Всмотрелся отец: нет, это не светляки, а маленькие человечки, гномы; самый высокий в локоть ростом; на всех красные колпачки, все бородатые, на плече у каждого кайло маленькое, в руке фонарь зажженный. Видимо-невидимо сошлось их под дубом, на котором сидел отец; разместились все на переплетшихся корнях, а один в красном плаще, король ихний, на бугре расположился; от огней внизу светло стало. Испугался отец; сами ведь знаете, что не к добру гнома увидать; приник он к дубу, старается не дышать. Слышит -- разговор повели гномы -- будто колокольчики крохотные зазвенели. И узнал отец, что совсем близко от того места, под скалой, пещера имеется, а из нее два хода в глубину земли ведут. А в этих ходах несметное богатство -- жилы толстые, серебряные тянутся; гномы порешили этой пещеры пока не касаться, а начать работу в другой, что за день пути отстояла -- туда они и собрались идти. Отдохнули гномы и двинулся в лесную глубь звездный поток из фонариков; опять темнота наступила. Только стало светать, отец слез с дуба и давай пещеру искать. Нашел ее почти сейчас же, вполз в нее на животе -- иначе нельзя было попасть, вход очень низкий был -- видит, над ним словно огромные ледяные сосульки нависли; отыскал он и другие два хода. Далеко идти без огня не посмел и только заглянул в них, -- верно: в стенах словно канаты серебряные скрутились, перепутались! Обрадовался отец. Выбрался из пещеры на вольный свет, положил пометы на скалу с пещерой, отыскал дорогу и побежал домой.
   -- "Так и так", -- говорит матери, -- "вот что со мной было"! Ну, радость, понятно, в доме сделалась: богачами ведь сразу оказались! Наутро отец забрал кайло, суков смолистых для освещения, хлеба и пустился в дорогу. Нашел полянку, на которой ночевал и дуб узнал; отыскал свои засечки на деревьях и дальше заспешил. Шел -- шел... пометы его, а путь как будто не тот!.. и не наверх, как утром вчера, а вниз куда-то вел. Спустился отец с горы, на дне ущелья оказался. Взобрался опять на гору, сыскал свои надрезы -- они его еще в другое место завели. Сунулся по третьему следу -- в еще более диком месте очутился, едва вылез, ни скалы, ни пещеры и в помине нет! Бился, бился отец, да так ни с чем домой к ночи и вернулся... Говорили потом старики, что нельзя было ему босиком в пещеру входить -- надо было обмотать ступни чем-нибудь мягким, чтобы следов не оставить. А как наткнулись гномы на следы и поняли, что человек их богатства увидел -- сейчас же засыпали вход и поделали насечки на деревьях в разных направлениях.
   Так мы в бедности своей и остались!..
   Уже совсем легла ночь.
   Месяц еще не всходил из за гор, небо было серо-синее; каменные вершины казались посыпанными снегом; лагерь понемногу замирал.
   -- А пора и спать?.. -- проговорил один из рассказчиков и стал устраиваться у огня.
   Со стороны двуколки опять послышался стон; улегшийся было Марк встал, подошел к больному и нагнулся над ним.
   -- Не нужно ли тебе чего? -- спросил.
   На него глянуло совсем молодое, бледное лицо с карими глазами.
   -- Пить!.. -- проговорил Ян спекшимися губами.
   Марк подал длинногорлую тыкву с водой и больной с жадностью приник и долго не отрывался от нее.
   -- Спасибо!.. -- сказал и опять опустился на войлок. Марк укутал его в веретье с двуколки, прочел молитву и улегся поблизости. Ночью он несколько раз просыпался и проведывал больного.
   В серебряной ряби облаков плыл месяц; только шум речки нарушал тишину; отблески костров пятнами золотили черную стену безмолвного леса. Было жутко, торжественно, незабываемо хорошо...

ГЛАВА VII

   Певучие звуки трубы пробудили Марка на рассвете. Он открыл глаза и несколько мгновений не мог понять, в чем дело: кругом недвижно висел белый как молоко, густой туман. Марк поднялся; сделались видны верхушки палаток и головы людей, как бы плававших в разные стороны в этом молоке; высоко вверху четко виднелось кольцо горных вершин; из них две, самые высокие, горели как яркие, алые маки.
   Туман понемногу оседал; люди складывали палатки, водили на водопой, седлали лошадей и длинноухих мулов; было сыро, холодно и когда туман исчез -- сизый налет росы покрывал все.
   Марк и трое его новых товарищей подошли к больному; он был в забытьи и не ответил на зов.
   -- Чего его таскать с собой? -- проговорил тот, который рассказывал про рыцаря Вода. -- Оставить его надо: все едино помрет!..
   -- Что ты? -- возразил Марк. -- Да его звери съедят!
   -- А кто же с ним возиться будет? ты, что ли?
   -- Я!.. -- подтвердил Марк. -- Помогите мне только на повозку его поднять!
   Кнехты исполнили просьбу.
   По второму зову трубы закричали погонщики, заскрипели колеса повозок -- обоз тронулся в путь. Впереди, блестя остриями копий, ехали вооруженные всадники; другой отряд замыкал шествие.
   Марк зашагал рядом с больным и всячески старался не давать ему мотаться из стороны в сторону на рытвинах и колдобинах.
   Стал чувствоваться восход солнца: сделалось теплей, хмурое, предрассветное настроение людей сменялось оживлением; в хвосте каравана кто-то загорланил песню.
   Понемногу сделалось жарко; солнце выкатилось из-за горной цепи; рои мух и оводов стали беспокоить лошадей и мулов; погонщики обмахивали их ветками.
   Часа через три долина сузилась и превратилась в дикое безлесное ущелье; со всех сторон вставали темные и красноватые каменные кручи и скалы; шум реки превратился в рев; клубясь и пенясь, она с яростью прыгала по камням; над стремниной вздымались отвесные скалы; в одном месте -- самом узком -- она давала крутой поворот и там висела арка каменного моста; по ту сторону реки, на уступе, над водой серели башни и стены небольшого замка.
   Караван сдвинулся теснее и остановился; люди стали приготовлять оружие: дорогу у самого моста перегородила толпа пеших, вооруженных людей; предводитель их, блестя латами, возвышался над всеми на огромном вороном коне; пук белых и красных страусовых перьев развевался на его шлеме.
   Марк и повозки его товарищей задержались на бутре; им было хорошо видно все происходившее. От головы каравана отделился, окруженный своими всадниками, мейстер Иогансон; он приблизился к рыцарю, слез с седла и снял шляпу; тот поднял забрало; начались какие то переговоры.
   -- Ишь, сволочи!.. -- со злобой выговорил один из кнехтов, стоявших около Марка. -- И не надо нам через их мост идти, а все-таки плати за то, что мимо идешь...
   -- Зачем же платить? -- удивился Марк.
   -- Попробуй, откажись! Сейчас мейстер много не даст -- мы сильней ихней шайки, а что-нибудь сунуть надо: иначе потом поплатишься!
   Между начальником каравана и рыцарем, видимо, происходил торг; мейстер полез к себе в карман, вытащил монету и подал ее человеку в полосатой куртке и с синим колпаком на голове, стоявшему около стремени рыцаря; этот подкинул ее на руке и спрятал за пазуху. Рыцарь поднял над головой копье и люди, перегораживавшие дорогу, расступились по обе стороны ее. Мейстер сел на лошадь, провел сквозь них отряд и сейчас же остановил его на свободном месте; по знаку его руки караван двинулся вперед.
   Марк, проходя мимо, со вниманием всматривался в бородатые лица вражеских воинов; рослые, плечистые как на подбор, они каменными изваяниями стояли, опершись на копья. Рыцарь казался грудой железа; лицо его было багрово; из-под клокастых бровей смотрели маленькие, воспаленные глаза; темная борода с сильною проседью покрывала подбородок и щеки.
   -- Дьяволы!.. -- вполголоса произнес другой сосед Марка, когда стены из людей были пройдены. -- Хари разбойничьи! Все в шрамах!
   -- А зачем наши конные у моста остались? -- спросил Марк.
   -- Чтобы не напали сзади на обоз! -- пояснили ему. -- Это такой проклятый народ -- всякую пакость сделают, да еще наглумятся потом! Кабы их сила сегодня была -- либо дотла ограбили бы, либо что ни захотели, то и отняли бы!
   Сила, брат, на свете всему голова!
   Замок и мост остались позади; дорога свернула в боковое ущелье и густой лес опять зазеленел кругом каравана.
   Около полудня на лужайке, где было много травы, сделали привал; чтобы не попасться врасплох, задний отряд был усилен; на высокий дуб влез сторожевой: оттуда открывалась значительная часть пройденного пути.
   Только что развьючили животных и развели костры для варки обеда, на поляне, верхом на ослике, показался толстяк-монах в коричневой рясе и с лицом в виде полной луны; обритая голова его стояла на туловище-бочке без всяких признаков шеи; на маковке чернела скуфейка; по бокам ослика висели две туго набитые переметные сумы из прочной козьей шерсти; на них врастопырку торчали две короткие, жирные ноги монаха, обутые в грубые башмаки, подбитые крупными гвоздями.
   Глаза и рот толстяка казались узкими щелками; между ними краснела картофелина -- нос; монах беспрерывно благословлял и влево и вправо рукою; встречные обнажали головы и кланялись.
   На середине луговины он остановил ослика и слез; его окружили люди и помогли снять сумы.
   -- Здравствуйте, здравствуйте, дети мои!.. -- говорил монах не совсем твердым языком. -- Знал, что вас встречу: видение мне было такое сонное!.. Все, что нужно человеку для счастья -- все для вас в этих мешках захватил!.. -- Он похлопал рукой по плотно набитым сумам и стал развязывать одну из них; оттуда появились разные грошовые мелочи -- кольца, маленькие статуэтки, грубо изображавшие каких-то страшил, людей, животных и т. п.
   -- Самые сильные на свете амулеты!.. -- возглашал монах, подымая над головой нанизанные на веревочки, звякавшие вещицы. -- Все с ноготок, а сильнее быка! Вот освященные погремушки для ослов!.. -- он потряс и зазвенел ими. -- С ними ни зверь не тронет, ни нечистая сила никуда не заведет, цена -- серебряный солид! Вот кольца удивительные: кто на правой руке носит -- верность удара приобретает, цена два солида! Корешки крестовой травы с
   Голгофы -- в пути шествующих оберегают! Кто их на груди носит -- спи спокойно! ни в какую беду не попадешь, пять солидов!.. Покупайте скорей, добрые люди -- в последний раз эти замечательные вещи видите: все еще в святой земле расхватаны богомольцами!.. дешевле репы отдаю -- обет такой на себя наложил: только на пользу людей стараюсь!..
   Густая толпа обступила монаха, не перестававшего нараспев выхвалять свои товары; среди нее находился и Марк; такое обилие волшебных вещей поразило его и он с почтением и искренней верой разглядывал их; желание приобрести как можно больше всего стало разгораться в нем; кругом шел шумный торг, звенели деньги, ссыпаясь на широкую жирную ладонь монаха, а с нее в бездну кармана его рясы.
   Один из кнехтов купил перстень с вырезанным на нем трехголовым зверем, предохраняющий от падений. Не успел кнехт отойти со своим чудодейственным приобретением и полусотни шагов, как споткнулся о камень и смаху грохнулся носом о колесо повозки; из расшибленного места ручьем полилась кровь.
   Кнехт сначала ошалел, затем рассвирепел, вскочил на ноги и, расталкивая толпу, бросился к монаху.
   -- Ты что же это, толстый дьявол, продаешь?! -- завопил он, тыча растопыренными пальцами одной руки чуть не в самое лицо монаху, а другою держась за нос. -- Это так твое паршивое кольцо от падений охраняет?!
   -- Не кричи, не кричи, дубина! -- невозмутимо ответил монах. -- Подай сперва сюда свою лапищу... покажи, как ты надел его -- в этом вся суть!
   Кнехт протянул руку; монах мельком взглянул на нее.
   -- Ну я же знал, что ты болван! -- заявил. -- Как еще ты жив остался, не понимаю! Где у тебя апокалипсическая голова, остолоп, -- снаружи? А она внутри ладони должна быть! Когда она внутри -- предохраняет от падений, а когда снаружи -- на землю бросает: так только тем, кого погубить хотят, дают надеть! А ты, ни шиша не зная, орешь, осел, на духовное лицо!.. -- да простит тебе Господь за глупость это прегрешение!..
   Объяснение, данное не допускающим возражения голосом, заставило пострадавшего сразу умолкнуть; он с сугубым почтением повернул на пальце кольцо, потом осторожно потрогал раздувшийся нос и пошел обмывать лицо.
   Марк, наконец, сделал выбор и взял три талисмана: один от всяких болезней, другой -- приносивший удачу в поисках и третий -- от козней нечистой силы.
   -- Владей на счастье, сын мой!.. -- сказал монах, принимая порядочное количество денег, бережно отсчитанных Марком. -- Ты, вижу, хороший человек, а потому дам тебе добрый совет -- купи еще вот это! -- Он указал на изогнутый плоский медный крючок-пряжку для пояса с изображенными на ней какими-то фигурами и щелкнул языком. -- Это, брат, уж такая вещь, что сто дураков поумнеют, пока найдут вторую! Кто ей владеет, тот всех приворожит к себе; богачом в конце концов сделается... Дорого, но хорошо! Тебе за треть цены отдам!
   Марк преодолел соблазн.
   -- Мне не нужно!.. -- ответил.
   К магическому крючку протянулась рука высокого кнехта; в него же вцепился другой, ростом пониже; началась перебранка и первый кнехт, ворча, должен был уступить.
   За обедом лагерь шумел, как горный поток: все хвастались покупками; каждому казалось, что он сделался значительней и сильнее, чем был до приобретения талисмана; Марк тоже переживал это радостное, бодрящее чувство.
   Монах кончил торг и присоседился к мейстеру Иоган- сону; из второй сумы появилась большая фляга с вином и монах деятельно стал прикладываться к ней сам и потчевал мейстера; тот угощал его обедом.
   Марк проведал своего больного и навесил ему на шнурке на шею талисман от болезней; Ян был уже в сознании и Марк накормил и напоил его.
   Не больше как через час раздался сигнал к выступлению: город был недалеко, и мейстер хотел попасть в него засветло.

ГЛАВА VIII

   Зеленые стены леса опять обступили караван; передовые то и дело вспугивали зайцев и шумно взлетавших тетеревов; на одном из поворотов из большой лужи на середине дороги вдруг поднялся и сел громадный дикий кабан; два желтых клыка словно серпы торчали по бокам его морды. Он хрюкнул утробой, очутился на четырех ногах и метнулся, ломая кусты, в сторону.
   Марк несколько раз заговаривал с Яном и узнал, что он ювелирный подмастерье из Богемии и направляется в Орлеан для усовершенствования в своем ремесле.
   Спрошенный Яном о цели его путешествия, Марк ответил не сразу.
   -- Тоже учиться иду: живописец я!.. -- сказал он, опасаясь посвятить кого-нибудь в свою тайну.
   -- И тоже во Францию?
   -- Не знаю... говорят, есть такая страна, Италия; там будто бы лучше всего учиться...
   -- Слыхал и я, путь туда очень трудный!.. -- больной умолк.
   Дорога начала понемногу подыматься в гору, с перевала открылась всхолмленная равнина, ее мутною полосою рассекала широкая река, середину занимал длинный остров; на нем подымались каменные стены, башни, церкви и красные крыши строений еще далекого города; с острова на оба берега перекидывалось по горбатому мосту; вдали в синем тумане теснились горы.
   Сперва в оцепенении, затем с глубоким волнением, не отрываясь, смотрел Марк на впервые представившееся ему виденье; освещенный алыми лучами заката город стоял как бы весь в пламени, казался чем-то сказочным, огромным, загадочным. И, находясь на высоте над беспредельным простором и этим виденьем, Марк вдруг осознал свое одиночество и полное ничтожество в мире...
   Начался спуск более крутой, чем подъем; животные с трудом пробирались по водным промоинам и рытвинам;
   вьюки наезжали им на плечи и кнехтам то и дело приходилось поправлять их и подтягивать подпруги; Марк заботливо оберегал Яна и поддерживал плечом то и дело накренявшуюся повозку.
   Караван спустился, наконец, с перевала и зазмеился по ровному приволью лугов. Все повеселели: город делался все ближе, здания его рисовались отчетливей; можно стало распознать скалы, на которых высились стены; доносился звон.
   Мост охраняла четырехугольная башня с узкими, черными отверстиями бойниц; верхняя, кирпичная часть ее была, видимо, доделана позже к более древней, сложенной из крупных валунов; такая же вторая башня -- высокая и круглая, замыкала мост с стороны острова; на верхних площадках обеих, на брусах с перекладиной, висело по колоколу.
   Завидев приближавшийся неизвестный отряд, на передней башне зазвонили тревогу; подъемный мост через ров медленно поднялся на цепях и, как щитом, плотно прикрыл входные ворота; между зубцами башни заблестело железо шлемов и наплечий стражи; в бойницах показались люди с луками и колчанами.
   Замостная башня откликнулась тремя басистыми ударами. Караван приблизился на два полета стрелы и остановился; мейстер Иогансон с двумя спутниками подъехали к неширокому рву, отделявшему башню от берега и зама- хаи пучками травы в знак своих мирных намерений. Загремели, заскрежетали цепи и блоки, и мост стал опускаться на прежнее место; из ворот появились несколько человек для опознания прибывших; разрешения на остановку у города и проезд в него были даны быстро и копыта лошадей мейстера и одного из его спутников гулко застучали по настилу моста. Другой вернулся к каравану, и часть товаров, принадлежавшая местным купцам, потянулась в город; остальной обоз растекся по лугу по направлению к трем двухэтажным каменным постоялым дворам, серевшим вразброс неподалеку от предмостной башни; каждый из них являлся крепостцой с небольшим прямоугольным двором внутри; окна имелись лишь в верхней части стен; нижний этаж служил навесом для грузов, мулов и лошадей. Со стороны двора во втором ярусе тянулись открытые деревянные галереи; ряд невысоких дверей вел из них в общие помещения и отдельные номера для проезжих; галереи опирались на толстые дубовые столбы, отесанные с четырех сторон.
   Говор, движенье, шум разом наполнили все закоулки и лестницы. Марку пояснили, что за поздним временем найти приют в городе трудно и переночевать надо в трактире. Тем временем опять завизжали блоки, и мост поднялся снова: с наступлением сумерек в город никто не допускался.
   За небольшую плату Марку отвели каморку с двумя некрашеными деревянными кроватями, соломенными тюфяками и такими же подушками; при помощи дорожных товарищей он внес в нее больного и свое и его имущество, потом захватил со стола небольшую масляную лампу -- глиняную плошку с ручкой -- и отправился в кухню: вход туда вел из проезда ворот. Во дворе распрягали животных и разводили их к общим яслям; в дальние, безопасные углы сносили и складывали вьюки.
   Громадную кухню на три четверти занимали тяжелые дубовые столы и скамьи; в ней шла суета -- доставали из погреба провизию, спешно готовили ужин для многочисленных прибывших гостей. Почернелый камин был таких обычных в те времена размеров, что люди, носившие дрова, входили в него, не сгибаясь, а зимой по бокам огня в нем ставились стулья и замерзшие путешественники по пятеро и больше человек сразу могли греться, как в гроте у костра.
   Кухня заполнилась людом; запылал огонь; над ним висели цепи для котла и крюки для жаркого; слева от камина, за стойкой, на двух подставках с вырезом, темнел десятиведерный бочонок с деревянным краном; две миловидные служанки в белых чепчиках и зеленых платьях с красными оборками разносили чудовищные глиняные кружки с пенившимся пивом; толстяк-хозяин в синем колпаке, свисавшем ему на ухо, раздув красные пышки-щеки, надевал на крюки цельного барана и четверть телятины.
   Марк осведомился о стоимости съестного, зажег угольком свою лампочку и, заказав скромный ужин себе и товарищу, отправился обратно.
   Было уже поздно; ворота запирали; на длинном железном пруте над ними, знаменуя гостиницу, замерцал большой слюдяной фонарь; под сводом проезда, освещая часть двора и деревянные ступени лестницы, дымно горел факел. В галерее было темно; словно заплаты на стене светлели двери; густо пахло конским потом, на небе не виднелось ни звездочки.
   Марк отыскал свою дверь и вошел в номер; его встретил пристальный взгляд Яна.
   -- Сейчас поужинаем!.. -- сказал Марк. -- Ты проголодался?
   -- Нет... -- отозвался больной. -- Пить хочется!
   -- И пить принесут, я заказал пива!
   -- У меня денег нет!.. -- проговорил Ян.
   -- Ничего, у меня есть!.. -- ответил Марк. -- Я уже заплатил!
   Ян промолчал. Через некоторое время на галерее послышались проворные шаги; в дверь стукнули, и на пороге с полотенцем на плече появилась служанка; в руках она держала деревянный поднос с парой кружек с пивом; между ними на двух оловянных тарелках лежали куски хлеба и дымившегося мяса.
   -- Кушайте на здоровье!.. -- приветливо произнесла девушка, поставила поднос, положила на него же полотенце и поспешила назад.
   Марк передвинул стол к изголовью Яна, сел на табурет и достал нож: вилки в те времена были еще неизвестны.
   Ян припал губами к кружке.
   -- Ну-ка, попробуй теперь мясца?.. -- предложил Марк и протянул товарищу нож с наткнутым на конце его жирным куском; Ян взял, но руки плохо повиновались ему; Марк заметил это и нарезал мясо на мелкие части.
   Ян проглотил несколько кусочков и отстранился.
   -- Спасибо... -- проговорил. -- Не в силах больше!..
   Марк один принялся за уничтожение ужина.
   Лампочка давала слабый желтый свет; от огонька вилась вверх струйка копоти; на одной стене черным бугром рисовалась тень Марка, на другой Яна -- длинная, походившая на гроб с мертвецом.
   -- А кто твои родители? -- вдруг спросил Ян.
   -- Не знаю... А твои кто?
   -- Отец серебряных дел мастером был, да я его не помню!.. Захудали мы очень, мать меня отцовскому делу учиться отдала!..
   -- Жива она?
   -- Нет! Лет пятнадцать мне было, когда померла!
   -- А сестры и братья есть?
   -- Нет никого...
   Замолчали; Ян задумался.
   -- Так в Италию пойдешь?.. -- вымолвил опять, немного погодя.
   -- Да!
   Марк покончил с мясом, вытер руки о полотенце и взялся за свою кружку.
   -- Когда идти думаешь?.. -- спросил Ян.
   Марк понял мысль, беспокоившую его нового приятеля.
   -- Не бойся, не брошу тебя!.. -- ответил он. -- Покуда ты не поправишься -- не уйду!
   В карих глазах больного затеплилась ласка.
   -- Спасибо!.. -- тихо уронил он.
   В полночь Марк, как ополоумевший, сорвался с постели: ему приснилось, будто он в дремучем лесу и сотни медведей, встав на дыбы, окружили его. Неистовый, страшный рев продолжал раздаваться и в действительности.
   -- Что такое?! -- в испуге проговорил Марк, не зная, за что схватиться и от кого обороняться впотьмах.
   -- Да нет ничего!.. -- успокоительно отозвался Ян. -- мулы это и ослы ревут! Разве ты не слыхивал их?
   Марк плюнул в сердцах.
   -- Вот голоса!.. -- сказал. -- Страшней медвежьих!.. У нас два маленьких ослика было, они так не кричали!
   В комнате было душно: он распахнул дверь и вышел на галерею: охватила свежесть; небо усыпали звезды.
   Рев внизу стал стихать и только один из ослов никак не мог кончить рулады и со скрипом и свистом выводил свое отчаянное и-а...
   -- Да уймите этого сатану!!. -- заорал внизу чей-то голос, немногим лучше ослиного. -- Потяните его за хвост!!
   Совет, очевидно, был исполнен: рев прекратился сразу. Наступила опять тишина: алмазная россыпь на небе сверкала и переливалась разноцветными огнями.

ГЛАВА IX

   Марк проснулся еще до зари; в каморке стояли сумерки; Ян крепко спал, подложив руку под щеку.
   Марк вышел наружу. В разных местах двора беспрерывной чередой пели заревые петухи; со стороны степи на востоке небо было зеленое и прозрачное; у самой земли его рассекала ярко-желтая полоса. И люди, и животные еще спали; под навесами, между столбами, виднелись лежавшие мулы; некоторые стояли, понурив головы и опустив уши.
   Марк захватил полотенце и сошел вниз; в углу за кухней отыскалось несколько пестрых глиняных рукомойников, висевших на веревочках.
   Марк умылся, почистил пуком соломы платье и башмаки и, когда он снова появился на галерее, внизу, зевая и потягиваясь, стали показываться и переговариваться люди.
   С восходом солнца началось оживление; ворота распахнулись: повели на водопой животных. Марк вышел на луг и опять приковался взглядом к городу.
   Острые шпили церквей с медными петухами на них стремились к небу; их обливал румянец; кругом золотом сияли вершины цепи гор, -- низы их окутывал густой туман.
   Мост был уже опущен.
   Желание поскорей попасть в никогда еще не виданный город было так сильно, что Марку не хотелось ни есть, ни пить; тем не менее, он выждал пробуждение Яна, принес ему воды, хлеба и ветчины и лишь тогда зашагал к башне.
   День был базарный; к мосту с разных сторон тянулись вереницы крестьян с серыми и черными осликами, исчезавшими под огромными корзинами с овощами, дровами, молоком и прочими продуктами.
   У ворот, опираясь на длинные алебарды, стояли двое стражей в кольчугах и в черных, круглых шлемах.
   Оба обратили внимание на высокого, плечистого Марка, скромно пробиравшегося среди кучек крестьян.
   -- Эй, молодец?.. -- окликнул один. -- Куда путь держишь?
   Марк оглянулся и остановился.
   -- В город; работу ищу!..
   -- Плюнь! Иди лучше к нам, у нас веселее!..
   Марк отрицательно качнул головой.
   -- Нет, у меня свое дело имеется!.. -- и он поспешил дальше.
   Под мостом бурлила и неслась река; Марк миновал гулкий проход под второй башней и очутился как бы в извилистом ущелье между двумя сплошными рядами двух- и трехэтажных домов; над улицей протягивались веревки с сушившимся бельем; дома были все узкие, с одним, много двумя окнами в каждом этаже; внизу они были заделаны толстыми железными решетками; входы казались черными пещерами.
   То с одной, то с другой стороны из них выходили женщины с ведрами помоев или ящиками с мусором и вытряхивали и вываливали содержимое их тут же у стен; над головой Марка беседовали, высунувшись из окон, обыватели; один передавал другому через улицу какой-то предмет.
   Марк шел медленно; его то и дело обгоняли ослики, прохожие, торговки с плетушками и лотками на головах; шум, выкрики и движение казались Марку оглушительными. Улица вывела на большую площадь, окруженную с четырех сторон, более высокими и обширными домами; число окон в этажах доходило до трех. Марк завернул за угол и приковался к месту в немом изумлении; глаза его встретили снежно-белую громаду собора; вся она была покрыта каменными кружевами, многочисленными стрельчатыми башенками; с раззолоченного портала, с каждого выступа стен, глядели раскрашенные статуи святых; сверху свисали желоба водосточных труб, имевшие вид разинувших пасти драконов и диковинных зверей. А перед этим чудом гудел и шумел рынок; его заполняли клетки с домашней птицей, груды тетеревов, диких гусей, уток, целых кабанов и оленей; толпа двигалась между ними как бы по узким проулочкам; раздавался немолчный говор, споры, крики.
   Марк пробрался к собору и вошел под арки портала; как из-под земли росли ряды многочисленных стройных колонн; в вышине и сумерках на них упирались острые своды; словно сучья от стволов деревьев, разветвлялись жилы граней; между ними голубело небо, золотились звезды; всюду виднелись статуи; окна достигали почти до сводов; их покрывали многоцветные картины, рисованные на стекле.
   Храм был еще пуст; Марка охватила торжественная тишина. Он преклонил колено перед алтарем, помолился и, весь проникнутый благоговением, стал рассматривать живопись. Ничего особенного не отыскалось и Марк, вдоволь надивившись гению строителя, вышел на паперть.
   Базарный гомон опять охватил его. Марк вдруг приметил середи площади какое-то странное сооружение: над толпой слегка возвышался помост с двумя черными столбами, соединенными перекладиной; снизу в нее были ввинчены три больших крюка. Марк догадался, что то была виселица.
   Он стал огибать площадь, и на углу одной из улиц услыхал хохот и крики; он протеснился ближе и, благодаря своему высокому росту, увидал изумившее его зрелище: две разъяренные, растрепанные женские головы в сбитых на сторону чепцах стояли на гладильной доске, показывали друг другу руками носы и неистово ругались и плевались; Марк распознал, что доска раздвижная и лежит на плечах двух женщин; на обоих концах доски висело по замку и имелось по вырезу для шеи; посередине, в четырех меньших отверстиях, были заключены руки у кисти; владелицы их, которым не хватало уже бранных слов и слюны, пытались лягнуть друг друга ногами, но это не удавалось и со стороны казалось, что обе женщины пляшут.
   -- Что такое?!.. -- с удивлением вслух подумал Марк, глядя на бесноватых.
   Стоявший рядом с ним, круглый как шар человек в темно-серой куртке и красных чулках до колен счел, что Марк обратился именно к нему.
   -- Где? -- переспросил он тоненьким голоском.
   -- Да вот эти!.. -- Марк указал на колодниц.
   Толстяк проводил взглядом его палец, потом уставил подернутые влагой светло-голубые глаза на Марка, визгнул и залился смехом.
   -- Добрые люди?.. -- заверещал он, оборачиваясь в разные стороны и то взмахивая руками, то хватаясь ими за живот. -- Смотрите -- вот человек, свалившийся с луны!!..
   Вокруг них сейчас же сдвинулась кучка любопытных.
   -- Сплетницы это, мой милый!.. -- назидательно пояснил толстяк. -- Когда люди начинают слишком много ругаться и сплетничать, -- у нас их сажают в колодку! Погуляют так вдвоем под открытым небом три денька, да три ночи, -- друзьями поделаются! А разве у вас в городе иначе?
   -- Откуда ты сам-то?.. -- осведомился другой из толпы.
   Марк смутился, залился густым молодым румянцем и назвал Бремен -- первое вспавшее на ум имя города, нередко слышанное им в монастыре от отца Петра. Маленьким и незначительным вдруг вспыхнул на миг перед ним их монастырек; Марк как бы въявь увидал двух старичков, сидящих в келье и беседующих о нем.
   -- А слышал, слышал!.. это далеко!.. -- отозвался толстяк. -- А ты кто же такой?
   -- Я книги списываю, рисунки к ним делаю...
   -- О-о!!.. слышите?!.. -- внушительно воскликнул толстяк и поднял над головой палец. -- Высокоученый гость!!.. По этому случаю вам надо выпить с нами нашего пива, -- оно знаменитое! И рассказов ваших послушаем!!.. пожалуйте с нами, ваше почтение?..
   Кучка человек в десять, переговариваясь вполголоса со встречными и все увеличиваясь в числе, двинулась, окружив Марка; впереди, расталкивая толпу, шаром катился толстяк. А по базару стала расползаться весть, что в город прибыл с луны необыкновенный человек.
   Толстяк со своими спутниками дошел до погребка, над которым издалека виднелось изображение белого скачущего коня с крутой выгнутой шеей и взвевающейся гривой; спереди и сзади него две руки подымали кружки с пивом.
   Людской поток стал литься вниз по каменным ступенькам; над ними висел слюдяной фонарь.
   Низкие граненые своды погребка опирались на два мощных четырехугольных столба; свет падал сверху в маленькие зарешеченные оконца; в полусумерках различались длинные дубовые столы, окруженные тяжелыми табуретами и маленькими пустыми бочонками; слева темнела стойка с сухарями и жареным с солью горохом в глиняных мисках; за нею всю стену сплошь закрывали бочки разных размеров, накаченные друг на друга в два и в три яруса.
   Погребок был еще почти пуст; только в самой глубине его за кружками сидели двое пожилых людей.
   Шум от множества входивших привлек внимание хозяев; из-под окна выдвинулся зеленый колпак, затем показался бритый и сутуловатый человек того возраста, когда сразу не разберешь -- мужчина перед тобой или женщина; из-за бочек, мелькнув красной и желтой юбкой, как бабочки, вывернулись две служанки в черных корсажах.
   Погребок наполнился говором: пришедшие тесно сдвинули табуреты и бочонки и разместились вокруг Марка и толстяка; множество глаз и разинутых ртов уставились на первого; Марк чувствовал себя как в западне, но уйти, скрыться от общего внимания было совершенно невозможно.
   На лестнице, не сходя в погребок, стояла кучка любопытных: за ними из двери торчали еще несколько лупоглазых рож с подстриженными в виде челок волосами на лбах.
   -- Это который же с луны?.. -- громко поинтересовалась одна.
   -- А вот этот, здоровенный!.. -- ответила другая и палец потыкал в воздухе на Марка.
   -- А в Бога он верует?
   -- В соборе сейчас был!
   Толстяк потребовал пива для себя и своего гостя; служанки забегали среди посетителей.
   -- Итак, вы из знаменитого города Бремена?.. -- начал разговор толстяк и потянулся чокнуться с Марком. -- Первый город во всем мире, хотя и наш город может, конечно, кое-чем и кое-кем похвастаться!.. -- щеки его раздулись.
   -- Крепость у нас замечательная, собор... и люди есть умнейшие!.. Что же вы, высокоученый гость, собираетесь у нас делать? На ученые диспуты, быть может, пожаловали?
   -- Работу ищу!., по книжной части... может быть, такие мастерские есть здесь?
   Окружавшие Марка переглянулись.
   -- Таких нет!.. -- ответил за всех толстяк. -- Зато бочары у нас превосходные; оружейники -- у-ух!!.. -- он сложил пучком пальцы и сочно почмокал их. -- Быть может, вместо картинок вы бы нам автомат сделать не отказались?
   Марк никогда не слыхал этого слова, спросил, что оно значит.
   Этот вопрос заставил толстяка отвесить нижнюю губу и заспесивиться.
   -- Вы не знаете, что такое автомат?.. -- протянул он. -- Нам нужен искусственный человек из железа, который бы день и ночь звонил молотком в колокол часов на башне!
   -- Это колдовство!!. -- с опасением проговорил голос с лестницы.
   -- Колдовство во славу Божью!.. -- важно возразил толстяк. -- Пускай и черт служит на пользу церкви!.. Ну, если автомат вы не можете сделать, то поговорите о философии: теперь все лучшие умы заняты ею... например -- сколько ангелов может поместиться на кончике ножа... Как вы думаете об этом со своей стороны?
   Марк никак не думал: он впервые в жизни услыхал о существовании такого вопроса.
   -- А!.. и этот орех вам не по зубам?.. -- пренебрежительно произнес толстяк и окончательно распух от гордости.
   -- Ну, а как вы полагаете насчет того, -- мог ли бы Господь сотворить все лучше, чем он это совершил?
   -- Я думаю, да!.. -- смущенно ответил Марк.
   -- А почему же тогда он эдак не сделал?
   Марк опять ничего не мог ответить.
   -- Что же из этого явствует? -- толстяк с торжеством обвел взглядом раскрытые рты и внимательные глаза. -- А то значит, что мы со-вер-шен-ны! -- толстяк поднял палец и пожевал губами. -- Да, есть кое-кто из умных людей и у нас в Вассербурге!! -- добавил он многозначительно.
   -- Ай да мейстер Вальтер!! -- крикнул восхищенный голос. -- Вот тебе и ученый с луны из Бремена! В угол забил!!
   -- Где бременцам?!.. -- поддержали еще голоса. -- Это им не селедок возить! Разве их с нашими сравнить?!.
   -- Потише, кум Мартин, потише!.. -- сияя, но стараясь принять скромный вид, заявил толстяк. -- Один глуп, другой умен. -- Не будем гордиться тем, что кому Бог дал!..
   На Марка вперебой посыпались разнообразные вопросы; на большинство их ответить он был не в состоянии; его бросало то в пот, то в холод, казалось, вот-вот еще минута и тайна его путешествия будет разоблачена. Многие интересовались, -- как живется на луне и как туда попадают; другие расспрашивали про торговлю Бремена и о дорожных приключениях.
   К счастью Марка, собеседники его не давали ему раскрыть рта и сами вперекрест отвечали за него друг другу, спорили и кричали. Марк помалкивал и прикрывался кружкой. В погребке делалось все шумнее; упоенный общими похвалами, толстяк принялся разглогольствовать, уже не обращая внимания на Марка; тот улучил минуту и укрылся за столбом, затем смешался со вновь входившими посетителями и выбрался на улицу.
   На свежем воздухе Марк почувствовал, что рубашка на нем так мокра, словно побывала под проливным дождем; со лба крупными каплями катился пот. Марк вытер его ладонью и, стараясь быть меньше заметным, пустился к своей гостинице. Душа его была в смятении: он на опыте убедился в полном своем невежестве; казалось, что глупее и негоднее его уже нет никого на свете.
   Только что Марк вступил на мост, в нескольких шагах впереди него раздался вопль: трое мирно шедших здоровяков вдруг с бранью набросились на попавшегося им навстречу невысокого, щупленького человечка в длинном черном плаще и таком же колпаке и принялись молотить его увесистыми кулачищами; тот хотел бежать, но его ухватили за ворот; высокий, острый колпак слетел с него на землю, чернявая голова замоталась от ударов из стороны в сторону; он брыкался и отбивался как бешеный, но безуспешно. Двое прохожих, сопровождаемых лохматой, серой собакой, остановились развлечься зрелищем; собака с лаем принялась наскакивать на бойцов и хватала то одного, то другого за штаны и куртки; прохожие хохотали.
   Марка будто кто вытолкнул вперед.
   -- Оставьте! За что вы его бьете?!.. -- крикнул он и удержал за руку одного из нападавших.
   Тот вырвался.
   -- Проваливай, болван, к сатане!! -- рявкнул он, грозя кулаком нежданному заступнику. -- Свою морду береги, смотри!!
   И без того чувствовавшим себя униженным Марком вдруг овладела ярость. Он схватил ругавшегося за горло и смаху, как куль, шваркнул его об землю; во мгновение ока вслед за первым, как арбузом, кокнулся головой об мост и второй из нападавших; третий оглянулся, увидал товарищей, в обалдении приподымавшихся с земли, и бросился наутек. За ним, мелькая подошвами, подбитыми гвоздями, пустились струхнувшие зеваки; следом с лаем помчалась собака.
   Черномазый метнулся было бежать в обратную сторону, но оглянулся, смекнул, что произошло, молнией подскочил к своим, еще сидевшим, врагам и отвесил каждому по звонкой плюхе; это заставило тех проскакать на четвереньках, затем вскочить и со всех ног понестись обратно в город. Чернявый успел поддать одному из них ногой, затем обернулся к Марку.
   -- Благодарю вас, синьор!.. -- запыхавшись, но торжественно произнес он на плохом немецком языке, держа на отлете правую руку, а левую прижав к сердцу и кланяясь с каким то необыкновенным изгибом. -- Славно вы их отделали! -- Если бы не вы -- не досчитаться бы мне нескольких ребер! Вы вели себя, как рыцарь Роланд!
   -- За что эти разбойники набросились на вас?.. -- спросил Марк; вспышка гнева уже прошла и ему сделалось смешно при воспоминании о людях, бегущих по-собачьи с напряженно-отупелыми лицами.
   -- Совершенно правильно вы их назвали, -- настоящие разбойники! Невинные люди всегда от таких терпят неприятности!.. -- черномазый поднял растоптанный колпак, расправил его, почистил и опять водрузил на свою голову. -- Одно вам скажу, -- не стоит делать добро людям! А как имя синьора и где вы проживаете?
   Марк назвал то и другое..
   -- А меня звать Луиджи!.. -- я шарлатан [Так назывались в Италии бродячие доктора] из драгоценнейшей жемчужины мира -- из Неаполя!
   Марк не знал, что такое шарлатан и Неаполь, но переспросить не решился.
   -- Еще раз чувствительно благодарю!.. -- сказал Луиджи и снова вихнул всем телом, отвешивая вторичный глубокий поклон. -- Быть может, и я чем-нибудь услужу синьору?.. -- он ощупал себя сзади рукою и любезное выражение на его лице разом превратилось в сердитое.
   -- Проклятая собака!.. -- проговорил. -- Штаны почти пополам разорвала! Непременно засвидетельствую свое почтение вам сегодня же!
   Новые знакомцы расстались.

ГЛАВА Х

   Вскоре после обеда на галерее послышались шаги, затем раздался стук.
   -- Войдите... -- откликнулся Марк.
   Дверь отворилась и показалось острие колпака, затем голова и обладатель ее -- Луиджи; под левым, совершенно запухшим глазом его красовался обширный синяк; другой глаз блестел и казался крупною черносливиной; на смуглом лице чернели небольшие усики и клинышек бородки.
   -- Это я!.. добрый день, синьор Марк!!.. -- изысканно произнес он, склонив голову к плечу и отставив заднюю часть тела. -- Э-э, да здесь больной есть? Это ваш товарищ, синьор Марк?
   -- Да. Яном его зовут!
   -- Друг ваш?
   -- Да!
   -- А!.. Это уже хуже!!.. -- он приблизился к Яну. -- Что с вами, синьор?
   Ян рассказал, что произошло с ним в горах. Луиджи с важным видом слушал, полузакрыв благополучный глаз и снисходительно поддакивая частыми кивками головы.
   -- Кости целы?..
   -- Как будто!..
   -- Глаза веселые... -- продолжал Луиджи. -- Покажите язык?.. Ага, превосходно! Вы очень опасно больны, но для вашего друга я вас берусь вылечить! Слушайте внимательно: вот вам уголек!.. -- Луиджи полез в карман и достал оттуда черный кусочек. -- По виду он простой, а в сути своей чудодейственный: из костра Саламандры! Съешьте его, запейте водой и через три дня встанете!
   Ян бережно принял драгоценность.
   -- Спасибо!.. -- проговорил Марк. -- Сколько же мы вам должны за лекарство?
   -- Мне? Ничего!.. Итальянцы, синьор, не любят оставаться в долгу! Видели, по какой оплеухе закатил я этим болванам?
   -- Да почему они на вас набросились?
   -- Собаки они, вот почему! Три дня тому назад в ногах у меня валялись, просили вылечить их отца, старому ослу, наверное, сто лет было, ходил, как хромая лошадь, а я изволь превратить его в юношу?.. Я же не Бог, чудеса творю, но не всегда!
   -- Что же случилось со стариком?.. -- полюбопытствовал Ян.
   -- Умер, скотина! Э, не будем больше говорить об этих невеждах; разве могут они понять, что смерть в таком возрасте дело необходимое?
   Луиджи так сыпал словами, что руки его едва успевали изображать и подтверждать то, что говорил язык.
   -- Что синьор Марк намерен здесь делать?.. -- перевел он разговор на другое. -- Может быть, я вам мог бы на что- нибудь пригодиться?
   -- Я писец и рисую картины для книг... ищу работы и хочу учиться!
   -- А, синьор художник? -- воскликнул Луиджи. -- Так здесь вам, среди этих ходячих пивных кружек, делать нечего: ступайте к нам, в Италию, я сам итальянец и знаю ее как свои пять пальцев!
   -- Я и подумываю об этом!.. -- ответил Марк.
   -- А когда отправляетесь?
   Марк остановил взгляд на Яне.
   -- Когда он поправится...
   -- Он?.. -- воскликнул Луиджи. -- Да я же сказал, что через три дня поставлю его на ноги!
   -- А синьор Ян тоже художник?
   -- Ювелир я ... подмастерье!.. -- отозвался тот.
   -- Ну, значит, художник! А вы куда направляетесь?
   Ян слегка пожал плечом.
   -- Думал, в Орлеан, в Париж... там, говорят, замечательные мастера есть!..
   -- Плюньте им на маковку!.. идите и вы с нами! Чему могут вас научить в каком-то Париже? Жулики там и ничего больше! Единственная страна, где живут самые великие художники -- это Италия! Весь мир идет учиться к нам.
   -- А вы тоже собираетесь в Италию? -- спросил Марк.
   -- А разве мне не все равно, где лечить и торговать? Везде кусок хлеба сыщется! Хочу -- в Германии брожу, хочу -- в Константинополь уйду! Синьору необходима Италия и я долгом почту проводить его! Берите меня, синьор, в товарищи -- я весь свет знаю; полезней меня не найдете человека!
   -- И я с тобой пойду!.. -- проговорил Ян. -- Свет велик, найдем, где поучиться!..
   Луиджи хлопнул в ладоши.
   -- Умно сказано, великолепно! -- весело воскликнул он. -- Все за то, чтобы нам вместе идти. Шесть кулаков -- это уже капитал! Что вы имеете возразить против моего предложения, синьор?
   -- Да я очень рад!.. -- искренне сознался Марк. -- Втроем путешествовать лучше!..
   -- Совершеннейшая истина!.. -- согласился Луиджи. -- Главное -- безопаснее! Значит, по рукам! -- Он протянул ладони своим собеседникам и те ударили по ним. -- Готово!! договор утвержден! кровью не подписываем, потому что черта между нами нет! Ей -- Богу, вы прекрасные люди и оба мне очень нравитесь! Я тоже великолепный парень! Теперь вот что, друзья мои: сегодня же перебирайтесь в город!
   -- Зачем? -- спросил Марк.
   -- Поживете в нем, посмотрите; удобнее так будет! Кстати, я там за эти дни кое-какие дела покончу!.. Вам ведь все равно?
   -- Все равно, конечно!.. -- согласился Марк.
   -- И великолепно! Лошади у вас имеются?
   -- Нет!
   -- А ослы?
   -- Нет!
   Луиджи свистнул.
   -- Небогаты же вы! Ну да ничего, у меня ослик есть, мы на нем перевезем Яна! До скорого свиданья!!. -- Он сделал рукой приветственный жест и уже без торжественных расшаркиваний выюркнул в дверь.
   Марк проводил его взглядом
   -- Что ты скажешь о новом товарище? -- спросил.
   -- Да ничего... забавный!.. Пролаз, должно быть, большой! -- отозвался Ян.
   Тень на больших солнечных часах на стене во дворе показывала четыре, когда Луиджи привел маленького, черного и очень худого ослика с белым брюшком. Вдвоем с Марком они почти на руках снесли вниз Яна и посадили его верхом.
   Марк расплатился с трактирщиком и, поддерживая больного, пошел с ним рядом. По другую сторону шествовал Луиджи.
   Увидав, что Марк дает деньги, последний неодобрительно мотнул головой.
   -- Зачем ты деньги зря тратишь? -- сказал он за воротами.
   Марк удивился.
   -- А как же иначе? ведь мы жили и ели здесь!
   -- Вот еще глупости! Разве можно за все платить? На этих крокодилов денег не напасешься, надо платить, когда за горло берут!
   Улицы имели теперь другой вид: денная сутолока кончилась, торговцы исчезли, было сравнительно тихо. Почти около каждой двери, на вынесенных наружу табуретах и стульях и на ступеньках, сидели кучки женщин в чепцах: кто вязал, кто шил, в руках у многих сновали веретена; все беседовали друг с другом, кое-кто звонко перекликался, слышался смех, возились и играли дети.
   Завидев шествие, все опускали работу на колени, внимательно рассматривали прохожих и громко делились замечаниями на их счет.
   Луиджи вел по каким-то закоулкам. Марку кинулось в глаза длинное, четырехугольное здание, окруженное квадратными колоннами; на них опирался второй этаж, образуя крытый проход. Вдоль него, под сводами, темнели железные двери, наглухо запертые висячими замками.
   Марк осведомился, что это за дом.
   -- Лавки... Торговые ряды... -- ответил Ян. -- И у нас такие же имеются!
   -- Везде есть они! -- добавил Луиджи, -- поздно теперь, все заперты!
   Дом, где имел пристанище Луиджи, оказался тоже трактиром.
   По каменной, витой и темной лестнице Луиджи и Марк вместе с жердеобразным хозяином ввели Яна во второй этаж, в маленькую и низкую комнатку, где стояли две плохие кровати. Единственное окно выходило на площадь.
   -- Здесь вашим друзьям будет превосходно, -- уверял пучеглазый и желтоволосый хозяин. Он необыкновенно походил на мочальную куклу. -- Если бы приехал герцог, и он был бы доволен этим помещением!
   -- Бедны у вас, в Баварии, герцоги! -- отозвался Луиджи. -- Ну да ничего, сойдет!
   Трактирщик ушел, а Марк и Луиджи подошли к окну.
   Гостиница тремя этажами выходила на площадь. На опустелом просторе ее несколько человек сгребали в кучи мусор. Жизнь сосредоточилась у домов; обыватели вынесли даже столики и благодушествовали под открытым небом. Казалось, пестрое ожерелье из живых людей шевелилось кругом площади; окна стояли распахнутыми, в них редко показывался кто-либо -- все находились внизу.
   -- Видишь, как занятно? Тут и без работы можно заработать! -- сказал Луиджи. -- Ну, устраивайтесь, а у меня дел -- до сих пор! -- он чиркнул себя пальцем по виску и исчез из комнаты.
   Долго, пока совсем не стемнело, сидел Марк у открытого окна, смотрел на город и перемолвливался с Яном. Беседа их приняла задушевный характер и Марк, не привыкший таить в себе что-либо и мучившийся вынужденной ложью, открыл Яну тайну своего путешествия.
   Тот выслушал его исповедь.
   -- Что ж, мы тебе поможем!.. -- сказал он и Марк почувствовал, что на слова этого человека действительно можно положиться. -- Надо и Луиджи сказать, -- он очень пригодится!

ГЛАВА XI

   Ночью певучие звуки трубы ворвались в каморку и разбудили обоих. Марк соскочил с постели и бросился к окну.
   С темной сини неба прямо на него глядел полный месяц. Шпили и башни собора и высокие крыши домов, имевшие вид шатров, испускали сияние; в углах всюду прятались черные тени.
   Звуки лились с башни собора. Словно серебро билось о каждую пядь стены... играли "Ave Maria".
   Через несколько минут все стихло... ничто не шелохнулось кругом... город казался оцепеневшим в волшебном сне; ни единой души не показывалось и за слюдой окон.
   Прошло еще немного времени и на площади засветились две красные фигуры. В руках у них блестело по длинной фанфаре. Шаги четко раздавались по камням среди мертвой тишины... неведомые люди скрылись в одной из улиц.
   Что это было за виденье, Марк и Ян узнали только утром: тридцать лет тому назад умер богатый горожанин и завещал некоторую сумму на то, чтобы до тех пор, пока будет стоять город, каждую полночь двое трубачей играли на колокольне во славу Божию "Ave Maria".
   Утром Марк отправился к обедне в собор. Изо всех улиц туда же тянулись вереницы горожан; священники и причетники в коротких белых кружевных одеяниях, сквозь которые краснели длинные сутаны, с почетом встречали у паперти какого-то важного, рыжеусого, толстого рыцаря, си- девшого на сером в яблоках коне; лиловая мантия рыцаря свешивалась почти до земли, с синего берета на спину спадало несколько белых и алых страусовых перьев; на красных башмаках сверкали драгоценные камни пряжек и такие громадные шпоры, что ими можно было пропороть брюхо коня до самых внутренностей.
   Рыцаря окружала большая свита из богато и ярко одетых всадников.
   Как только он остановился у ступеней паперти, все духовенство склонило головы, сложило на груди руки и двинулось к нему. К изумлению Марка, рыцарь поднял грузную, всю залитую перстнями руку и благословил преклонившихся священников, затем толпу мирян и, поддерживаемый десятком людей, слез с седла, отделанного серебром.
   Это был епископ.
   Вслед за его свитой в собор проник и Марк. Прислонясь у одной из колонн, он прослушал всю мессу, но, несмотря на большой и недурной хор, молитвенного настроения у Марка не являлось: после церковки их скромного монастыря и однообразных и темных одежд братии он был ослеплен роскошью зрелища, яркостью и богатством красок. Собор казался садом, наполненным ожившими необычайными цветами. Еще более удивило Марка то, что когда у алтаря с епископа сняли мантию, под нею оказалась не ряса, а синяя бархатная куртка с золотым шитьем и белые обтяжные штаны из лосины.
   Причетники накинули на епископа кружевное короткое облачение и, когда раскрывали и держали перед ним евангелие, он делал вид, что читал его про себя. Левая рука его лежала на рукоятке меча, другая крутила рыжий ус, затем он отходил, гремя шпорами на весь собор, и разваливался в резном кресле с высокою спинкой.
   По окончании службы Марк вернулся в свою гостиницу.
   Луиджи и Ян беседовали в это время между собою. Ян чувствовал себя много крепче и поведал итальянцу прошлое Марка и его задачу.
   -- Так он в монастыре рос?.. -- глубокомысленно отозвался Луиджи. -- То-то он такой чудной! Ну, да мы его просветим! Эх, меня в погребке не было, я бы им отвалял диспут!
   Он захохотал и блеснул белыми зубами.
   В это время появился Марк.
   -- Все мне рассказано! -- заявил Луиджи. -- Краски твои найдем, будь покоен; я тебе ручаюсь!
   -- Смотри, не проговорись никому! -- сказал Марк.
   -- Я?! -- воскликнул Луиджи и ткнул себя пальцем в грудь: они были у него необыкновенно длинные. -- Я могила, а не человек! А что от меня не потаились, хорошо сделали -- теперь зорко буду посматривать, где надо! От меня ничто не скроется! Пиза, Флоренция, Рим, Неаполь -- вот куда надо нам идти! Ну-с, а теперь решим, что мы будем делать дорогой? Ведь ни чеканить, ни книг писать в пути не станете? Сколько денег у вас?
   Ян отрицательно качнул головой. Марк развязал свой кошелек. Луиджи заглянул в него и сделал гримасу.
   -- На это и полпути не сделаем! -- заявил он. -- В немецких Альпах трудно придется... дальше у нас сплошное блаженство пойдет!.. Чья это лютня из мешка торчит?
   -- Моя, -- отозвался Марк.
   -- Играешь на ней? И голос есть?
   -- Есть...
   -- А ты?.. -- Луиджи повернулся к Яну.
   -- Пою немного! -- ответил тот.
   -- Вот и славно!.. -- воскликнул Луиджи. -- Вот вам и пропитание готово в дороге.
   -- А ты будешь лечить? -- спросил Ян.
   Луиджи засмеялся.
   -- Там увидим!.. -- загадочно ответил. -- Нас везде с почетом примут, только смотрите, сами дураками не будьте!.. Ах, братцы, и страна же наша Италия! Чего только в ней нет: женщины какие, вино... не чета здешней бурде, -- пиву!
   Луиджи с увлечением пустился посвящать приятелей в итальянские дела и порядки. Выступление в дальнейший путь он назначил через три дня.

* * *

   В полночь опять разбудили их звуки труб, снова, отсвечивая красным, прошли по безмолвной площади двое людей; отливавшие опалом слюдяные глаза домов были закрыты.
   Путь предстоял далекий и накануне отъезда все трое приятелей отслушали в таинственных сумерках собора мессу. Яна довели под руки. Особенно горячо молился и падал крестом на землю Луиджи. Затем по очереди начали подходить на исповедь к толстому священнику. Тот сидел в кресле в нише одной из стен: будки с густой решеткой стали устраиваться позднее. Синий свет из окна падал на шапку с шариком священника и он казался изваянием из светящегося мрамора.
   Первым -- стоя на коленях -- отисповедовался Луиджи. Получив отпущение грехов, он встал и с низким поклоном положил на оловянную тарелку священника какую- то крупную, тяжело звякнувшую монету, -- тот довольно улыбнулся, благосклонно потрепал щедрого дателя по щеке и опять застыл в ожидании следующей смены. Марк монетку положил маленькую и, сунув такую же Яну, отошел к ожидавшему Луиджи.
   -- Сколько дал? -- шепотом осведомился тот.
   -- Два кватрони! -- тихо ответил Марк.
   Луиджи самодовольно улыбнулся:
   -- Я целых пять солидов отвалил!
   -- Почему так много?
   -- Фальшивый у меня завалялся! Настоящих разве на них наготовишься?
   -- Как фальшивый? -- с недоумением выговорил Марк. -- Ты его обманул, значит?!
   -- Никогда в жизни! Где же обман? Разве мы условились с ним, какую монету я ему дам, фальшивую или настоящую?
   -- Ты Бога обманул, а не его!.. -- промолвил Марк.
   Луиджи прыснул как кот и прикрыл лицо шапкой.
   -- Да разве Богу не все равно, -- за шептал, -- что в этой бочке кружкой пива меньше или больше будет сегодня?!
   В кухне гостиницы, в углу, за дубовым столом, Луиджи повел с хозяином и бородатым монахом какие-то секретные разговоры. Что-то он доставал из своей сумы, что-то у него брали, рассматривали, спорили и в конце концов дали ему деньги и стали запивать сделку.
   Марк рассказал Яну про проделку итальянца.
   Ян усмехнулся.
   -- Жулик!.. -- добродушно сказал он. -- Это ничего, парень он все-таки хороший!
   Ночью в гостинице произошла суматоха: внизу раздался женский визг, потом крики, звук оплеух, послышался топот людей. Марк сорвался с постели и распахнул свою дверь. Впотьмах на него налетело что-то белое, чуть не сшибло с ног и ворвалось в их комнату. При свете месяца привидение оказалось Луиджи. Он был босиком, в одном белье и с ночным колпаком на голове.
   -- Что случилось? -- спросил встревоженный Марк, но Луиджи зашипел -- тссс!! -- и быстро запер дверь на крючок. Внизу продолжался шум. Кто-то с огнем подымался по лестнице, несколько постояльцев осматривали площадки и тесные коридоры. Не найдя никого, люди спустились вниз. Все утихло.
   -- Что ты натворил? -- проговорил Ян.
   -- Да разве я?! -- воскликнул Луиджи. -- Бабы всю кутерьму устроили: я по ошибке в комнату к беленькой служанке попал!
   Он вдруг закатился смехом, потом перестал хохотать и потрогал собственные щеки.
   -- Дуры эти баварки! -- заявил. -- Совершенно не понимают хорошего обращения! В этой паршивой стране никогда глаза не подживут!
   Он послушал у двери, угрем выскользнул за нее и исчез впотьмах.
   Утром Марк и Ян поднялись вместе с солнцем и разбудили Луиджи, спавшего в комнате этажом ниже. Он долго потягивался и не мог открыть сонных глаз, затем вскочил и стал собираться.
   Часа через полтора, провожаемые хозяином, из ворот гостиницы показались трое приятелей. Ян сидел верхом на ослике, ноги его доставали почти до земли; по бокам ослика покачивались две переметные сумы. Необычайной вышины колпак и черная мантия Луиджи отсутствовали -- он был облачен в серую куртку и красную неаполитанку с кисточкой на конце. Дул ветер, над воротами качало фонарь. Мочала-волосы на голове хозяина трепались во все стороны.
   -- Прощайте, счастливого пути! -- говорил он, махая рукой. -- Товар будет, опять привози, нас не минуй!
   -- Твой постоялец! -- важно ответил Луиджи. -- Будь здоров, старина!
   Гостиница скрылась за углом. Город пробуждался. В верхнем этаже одного из домов кто-то зевнул на всю улицу, затем дебелые женские руки вознесли над нею ведро с помоями и вылили его. Луиджи чуть не попал под этот душ.
   -- Э-эй, ослица тупоголовая?! -- заорал он и на крик его выставились несколько любопытных лиц.
   -- В суп себе помои выливай, а не на головы людям, которые лучше тебя!!
   Скоро башня, мост и вторая башня остались за спинами спутников. Зеленое приволье лугов опять раскинулось перед ними; впереди, будто облака, грудились горы.
   Луиджи указал на них рукою:
   -- Баварские Альпы... -- сказал он. -- Как доберемся до торной дороги -- прямо в рай попадем! С королями пойдем, с лучшим обществом! Там уж тебе мужичье глаз не подобьет! А ну-ка, ребятки, давайте споем что-нибудь для начала?
   Он пропел несколько итальянских песенок. Голос у него был красивый, чувствовалось врожденное уменье петь.
   Марк и Ян вторили ему без слов, так как не понимали их. Выходило недурно: оба они оказались владельцами хороших голосов.
   Опыт вполне удовлетворил Луиджи и он опять пустился в рассказы о своей Италии: трещать он мог без умолку и о чем угодно.
   Ветер, между тем, усиливался, на небе начали собираться сизые облака. Из-под ног ослика и пешеходов белыми клубами стала выноситься вперед белая пыль. Довольно часто попадались встречные -- все больше крестьяне, везшие на осликах кто дрова, кто уголь. Марк несколько раз оглядывался, опасаясь дождя, но Луиджи заявил, что до места ночлега они доберутся сухими.
   Дорога то подымалась на взгорки, то падала с них. Скоро начался и настоящий подъем. К полдню путники взошли на первую горную цепь и остановились на отдых в седловине, укрытой от ветра красными скалами; из-под одной из них выбивался холодный ручеек.
   Ослика расседлали и пустили пастись, а трое путников достали запасенную в городе провизию и расположились на траве обедать.
   -- А велик город Рим? -- продолжая дорожный разговор, спросил Марк.
   Луиджи махнул рукой:
   -- Сто таких взять, как Вассербург! да что там сто -- в тысячу раз больше! Вот там уж ухо востро держи: разбойник народ! Здесь телята по сравнению с нашими! По вечерам иначе, как кучей, из домов не выходят! И везде черти, боги языческие, храмы их запустелые... под землей ходы бесконечные! На одном из перекрестков, если встанешь в полночь, всех умерших можешь увидать, хотя бы они за пятьсот лет тому назад скончались! Так вереницами и идут без конца мимо тебя! А на форуме что однажды случилось? -- статуя там стоит мраморная, богиня какая-то! Раз под вечер мимо нее компания шла; все подвыпившие, понятно, были! Один молодец снял с пальца кольцо, остановился да и говорит: -- вот моя невеста! обручаюсь с тобой! Теперь ты жена моя!.. -- И кольцо ей на палец надел. И вдруг статуя наклонила голову -- согласилась, значит! Струсили все, куда и хмель соскочил! Этот жених ее за руку ух-ватил, хочет стащить кольцо, ан нельзя: палец она согнула! Все с форума бежать!.. И что бы вы думали? с той поры каждую полночь к нему в дом являлась!.. Чуть с ума не спятил человек! Только после нескольких заклятий, через колдунов, удалось кольцо получить назад: едва отдала статуя!..
   -- А что такое форум? -- осведомился Марк.
   -- Площадь рыночная древняя, а кругом нее храмы, дворцы, сенат!.. Полуразвалилось все это, конечно, теперь -- пустынно там: город в стороны от нее раздался. Колонны высоченные стоят, арки всякие, статуй не перечесть!..
   -- И никто не живет там??
   -- Никто!.. коровы да свиньи пасутся. Вообще, в Риме народа немного стало... целые кварталы вымерли!
   -- Отчего?
   -- Да оттого, что режутся постоянно... войны да распри идут вечные!..
   -- А где теперь их нет?.. -- задумчиво проговорил Ян. -- Герцоги с баронами дерутся, папа с императором, а платимся за все мы, беднота! Городам хорошо... ишь они, какими крепостями обгородились!
   Долго отдыхать своим товарищам Луиджи не дал и скоро все они прежним порядком пустились в путь. Дорога была плохая; местами она превращалась в тропу и вилась над обрывом по кручам.

ГЛАВА XII

   Было уже почти совсем темно, когда путники завидели мигающий огонек впереди. Недолгое время спустя смутно забелели очертания небольшого двухэтажного строения -- постоялого двора. Ворота были уже заперты. На стене качался и скрипел тускло светивший фонарь.
   Луиджи постучал молотком, прикованным на цепочке, в ворота и удары гулко отозвались во дворе. Через некоторое время наверху открылось небольшое окошко и выставилась неясно различавшаяся человеческая голова.
   -- Кто там?.. -- спросил хриплый мужской голос.
   -- Певцы мы странствующие! -- отозвался Луиджи. -- Переночевать пустите, трое нас!
   Выглянувший убедился, что пришедших всего трое и исчез. Через минуту загремел железный крюк и ворота отворились.
   Ян чувствовал себя очень усталым и был уже не в силах взойти на крутую лестницу. Он попросил, чтобы его оставили на дворе при ослике -- свободного места было много. Работник принес охапку соломы и разостлал ее у стены; Ян с наслаждением растянулся на привольном ложе. От еды он отказался.
   -- Не холодно ли тебе тут будет? -- озаботился Марк. -- Ишь, ветер как воет!
   -- Нет, здесь тепло! -- дал ответ Ян. -- Идите, ужинайте...
   Луиджи и Марк отправились в кухню. Она была обычного вида, но наполовину меньше вассербургской. Не было в ней и такого количества бочек. За двумя столами сидели, освещенные огнем очага, проезжие; четверо из них азартно играли в кости и с шумом выбрасывали из деревянного стаканчика пару белых костяных кубиков. Трое остальных беседовали и потягивали пиво.
   Луиджи и Марк поздоровались и только успели сесть на лавку, как на пороге показался пожилой, высокий человек в желтой куртке и с длинными светлыми волосами почти до плеч. На лбу они были подстрижены челкой.
   -- Хозяин? -- встревоженно проговорил он. -- Выйди- ка на двор!
   Трактирщик, ведший с Луиджи переговоры об ужине, оглянулся.
   -- Чего я там не видал? -- прохрипел он в ответ.
   -- Да поди же, говорю: не зря зову!
   Грузный, плечистый хозяин направился к двери. За ним последовал и остановился на пороге, словно лиса, вынюхивающая, в чем дело, любопытный Луиджи.
   -- Гляди-ка! -- сказал высокий и поднял руку.
   Луиджи сделал еще пару шагов и за выступом стены увидал зарево: высоко, очевидно, на горе, словно открывшийся кровавый глаз, алел пожар.
   -- Святые угодники!!.. Да где же это горит?!.. -- воскликнул хозяин. -- Уж не замок ли герцога?
   -- Нет! -- отозвался из глубины двора совсем невидимый человек. -- Замок правее!.. не нечистая ли сила свой шабаш справляет?
   Хозяин и Луиджи перекрестились. Заслышав разговор о пожаре, вышел и Марк, а за ним и остальные.
   -- Не замок горит! -- уверенно произнес один из них. -- Это напротив его, на горе, где копи серебряные заброшенные!
   -- А чему там гореть?.. -- возразил хозяин. -- Камни да сосенник, живой души не встретишь!..
   -- Гномы что-нибудь делают! -- убежденно сказал третий. -- Они это, больше некому!
   Пожар был очень далеко. Приезжие и хозяин постояли во дворе, поглядели на зарево и возвратились в кухню. Все уселись за одним столом -- об игре и не вспоминали.
   -- Я так полагаю, нечисть это там собралась, шабаш справляет! -- заметил один из проезжих, человек угрюмого вида с густыми бровями.
   -- Сказал тоже!.. -- возразил другой, косоглазый. -- Шабаш только на Брокене бывает, под Вальпургиев день!..
   Угрюмый отрицательно потряс головою.
   -- Вальпургиева ночь -- это у них как наш светлый праздник, главный шабаш, а маленькие по разным местам бывают: они вроде воскресений! Я сам видал, как ведьмы летели на них над лесом!
   Все примолкли; в трубе над очагом гудел ветер; нет-нет и камин как будто глубоко вздыхал и тогда из него вырывался густой клуб дыма; под потолком синела пелена его.
   Служанка подала нарезанный хлеб, затем доску с грудой вареного мяса; каждый клал себе кусок прямо на стол и резал его собственным ножом. Все жадно принялись за еду и, за исключением Марка, кроме пива потребовали водки; мало-помалу опять начались разговоры и, конечно, о нечистой силе.
   Хозяин сидел в своем зеленом переднике на пустом бочонке у прилавка и, зажав руки между коленями, то клевал носом, то просыпался на миг, прислушивался к речам и к посвистыванью ветра и опять задремывал.
   -- Шел я раз под вечер по дороге... -- рассказывал косой. -- Вдруг вижу -- белое что-то, будто шар, навстречу мне катится! Правду скажу -- человек я смелый, но тут струхнул и шарахнулся в сторону, в кусты; за ними на лужайке дерево большое дуплистое стояло -- я в него как белка вскочил! Прошло немного времени, выглянул я -- нет никого кругом -- ни шара белого, ни души живой! Хотел уже вылезать, да вдруг голоса различил и опять спрятался. Слышу -- две женщины встретились чуть в стороне от моего дерева и говорят, а о чем -- не могу разобрать. Другой бы струсил, как мертвый лежал бы, а я из-за краешка дупла выглянул. Вижу, две старухи растрепанные с лопатами в руках стоят; у одной через плечо сума висит; старуха полезла в нее да голову человеческую отрезанную из нее и вытаскивает: суп хороший будет, заявила! Батюшки мои -- ведьмы! Сомлел я, назад откинулся, а ведьмы как захохочут! Потом улетели на лопатах на своих... без памяти я домой добрался!..
   -- Везде нечисти много!.. -- заметил угрюмый. -- И вот еще что знающие люди говорят -- если где убийство произошло -- там она больше всего держится! Не к ночи бы сказывать, а помните, может, Иоганна рыжего, которого здесь зарезали, так вот...
   Хозяин икнул и проснулся окончательно.
   -- Не мели чуши-то... -- сердито вмешался он. -- Мало ли что болтают люди? Разве сыщется хоть один постоялый двор на свете, где кого-нибудь не убили бы? Сами всегда драки заводите, а потом на чертей все валите! Не кочан ли капусты ты со страху за голову принял?
   -- Ну вот тебе здравствуй!.. -- возразил косой. -- Как тебя сейчас все видел!
   -- А где этого Иоганна убили?.. -- спросил Луиджи; ночь ли, страшные ли рассказы подействовали на него, только он сидел притихший.
   -- А на галерее, где номера, у самой лестницы...
   Все умолкли. Ветер жаловался и стонал; казалось, не один, а несколько человек припали к крыше и то плачут, то угрожают тем, что сидели в тепле и при свете. -- Вод близко носится... -- вполголоса проговорил кто-то. Опять наступило настороженное молчание.
   -- Пойдем-ка мы спать?... -- заявил косой и поднялся; встали и остальные.
   Все кучей вышли на двор и задержались у лестницы, на которой совершилось убийство; на нижние ступени ее падала из кухни полоса света; казалось, на них натекла лужа крови; выше густилась тьма; ночь стояла облачная, беззвездная; багровая полоса пожара напоминала разверзшийся вход в ад. Косой держался позади всех.
   -- Душновато будет, я думаю, в номере?.. -- заявил Луиджи. -- Я пойду, около Яна в стойле пустом лягу: его без надзора еще никак нельзя оставить!..
   -- Ну что ж, и я с тобой!.. -- простодушно согласился Марк. Он и не подозревал, что страх охватил не только его приятеля, но и всех остальных мужчин.
   -- А ведь верно?.. -- произнес голос из их кучки. -- Холодно наверху нынче -- небось, насквозь продувает?.. Идем к мулам, там вот как тепло -- лучше, чем на кухне!..
   Ян крепко спал, пригревшись в соломе. Марк и Луиджи устроились около него; Луиджи долго, с разных сторон, закрещивал свое место, потом лег и покрылся с головой; через несколько минут он вскочил и опять принялся за то же самое; Марк слышал, что он бормотал какие-то латинские заклятья. Затем Луиджи снова завернулся в попону, лег и уже не шевелился.
   Марк долго не смыкал глаз и смотрел на зарево: оно казалось ему предвестием ожидающих его испытаний.

ГЛАВА XIII

   Солнце осветило путешественников уже за воротами гостиницы. Ветер утих; шагалось легко, было свежо и приятно. Дорога вилась по самому гребню хребта и то спадала в седловины, то подымалась и огибала вершины; вид открывался неизмеримый. Позади, в долине реки, словно грибки- подосиновики в корзине, виднелся краснокровельный город; мир заполняли сине-сизые тучи гор; впереди, словно белые облака, сверкали снеговые шапки; за пропастью увенчивал скалу замок; левее его, за вторым ущельем, тлело обширное пожарище; будто окутанные дымом великаны, то появлялись, то исчезали обнаженные, красноватые скалы.
   -- Лес горел!.. -- сказал, всматриваясь, Луиджи. -- Ишь, до сих пор еще дымится! И шут их знает, чего это дурачье вчера перетрусило! Да я один на десятерых чертей пойду!
   -- А нам мимо замка придется проходит?.. -- обеспокоился Ян.
   -- Нет, он в стороне останется, дорога внизу! -- отозвался Луиджи.
   -- И не опасны эти места?..
   -- Здесь? -- Луиджи засмеялся. -- Это кому как! Таким, как мы, отсюда самое приволье начнется! Пилигримов и кающихся теперь в Рим отовсюду реки текут!
   -- Какие кающиеся?.. -- полюбопытствовал Марк.
   -- Да ты, брат, и впрямь с луны свалился?! -- воскликнул Луиджи. -- Иль ты полагаешь, что люди, как херувимы, безгрешные живут? Помирать-то ведь всякому надо и страшно! А кто поцелует ногу у папы и получит его благословение -- конец: сразу как ангел, чистым сделается! Какие бы не накопил грехи -- все сразу к сатане! Вот оно каждому и лестно в Рим сходить: чмокнул у папы туфлю, тебе -- это что, наплевать, -- ан за это местечко в раю для тебя уже веником подметают!.. -- Луиджи подмигнул. -- Были бы, брат, деньги, а с ними куда хочешь попадешь!..
   -- Ну, это ты что-то уж очень хватил!.. -- возразил Ян.
   -- Сильны деньги, да не перед Богом!.. -- вымолвил Марк.
   -- А ведь вы еретики! -- воскликнул Луиджи. -- Да у кого ключи-то от рая, знаете вы это?
   -- У апостола Петра!
   -- А папа чей наместник?
   -- Христа... ну так что же?
   -- А то, что, значит, папа все может сделать! Потолкуй с ним как след -- даже целое поместьице в раю приобретешь. Главное -- нажиться надо! потом целую латифундию себе на том свете обеспечу!
   В разговорах время текло незаметно; отдохнув и подкрепившись раза два едой, путники часам к пяти вечера достигли до перекрестка, на котором высился большой черный крест; несколько поодаль подымалось большое бурое здание монастырской гостиницы; орден цистерианцев много их возвел на путях в Рим. Над воротами имелась башенка, в ней висел колокол. Всю площадь между широкой дорогой и строением заливал пестрый табор; разносился говор и шум. А на голубом небе, как виденье фата-морганы, белели стены и башни герцогского замка.
   -- Э, народа-то сколько собралось?! -- воскликнул Луиджи.
   Устроиться в битком набитом дворе гостиницы нечего было и думать; сообразительный неаполитанец приметил с краю поляны развесистый старый дуб и через несколько минут трое товарищей уже расположились под ним, как под навесом; пахло конским навозом и жареным мясом; Марк и Ян сразу обратили внимание на странный вид табора: половина его состояла из калек и больных.
   Луиджи всей грудью втянул в себя воздух и зажмурился от удовольствия.
   -- Баранину жарят! -- сказал. -- Сейчас расследуем все обстоятельства!.. -- и он собрался уже нырнуть среди палаток и шалашей, но его окликнул Ян.
   -- А ослика расседлывать?
   -- Черт с ним; не сдохнет, постоит и так! -- и Луиджи исчез среди народа.
   Ян недовольно мотнул головой, с трудом сам снял вьюки, привязал ослика на длинную веревку и пустил пастись на траве. Марк сбежал по откосу к лесу набрать для костра сучьев и, когда вернулся с большой охапкой их на спине, одновременно появился и Луиджи.
   -- Переправы нет, река бурлит!.. -- заявил он. -- Третий день люди ждут! Придется и нам дневку здесь сделать!
   Луиджи принес с собой большой каравай хлеба, и заднюю жареную ногу баранины, и живого, только что начавшего оперяться вороненка, выпавшего из гнезда.
   -- Зачем он тебе? -- удивился Ян.
   -- Не пропадать же такому носачу! -- весело ответил неаполитанец. -- Выкормлю -- товарищ нам будет! -- и он, позабыв о себе, принялся совать куски баранины в жадно разевавшийся рот птенца.
   Ян сорвал несколько широких листов лопуха, постелил их на бугорке вместо скатерти и приятели сели обедать.
   -- Посмотри?.. -- вдруг с глубоким изумлением произнес Марк и указал головой за спину Луиджи.
   Тот оглянулся: высокий, мрачный человек с бровями, сросшимися на переносице, пробирался между палатками; на спине и груди его белели укрепленные доски с крупными черными надписями: "Убийца".
   Луиджи мельком посмотрел на него и опять принялся за баранину.
   -- Ну так что же?.. -- равнодушно проговорил. -- И отцеубийц встретим и святотатцев... кого угодно! Все идут каяться!..
   -- Да ведь таких вешают?.. -- сказал Марк.
   -- Если поймают!.. -- пояснил Луиджи. -- А раз человек в другой город ушел -- кто же его станет трогать?
   Марк ел и продолжал внимательно рассматривать табор. У многих шалашей стояли прислоненные костыли и даже носилки; виднелись забинтованные головы, руки, подвязанные щеки; иные не владели согнутой ногой и ходили, опираясь коленом на деревянную култышку. Странное дело -- весь этот оборванный, бедный и больной люд не имел изможденного вида и явно обладал достатком: на кострах в изобилии жарилось мясо; из торб и шалашей появлялись большие глиняные сулеи с водкой; разговоры шли оживленные; то здесь, то там раздавались взрывы хохота либо ругань; о благочестии или даже о простой сдержанности не было и помина.
   -- Надо и нам на ночь шалаш поставить, иначе подохнем от холода! -- сказал Луиджи. -- Река здесь близко -- сейчас под горой за гостиницей!
   -- Ах, вот туда бы попасть? -- с завистью добавил он и кивнул головой на замок. -- Там, говорят, нынче рыцарями и дамами полным полно!
   -- Тоже каяться идут? -- удивился Марк.
   -- А то как же? У них-то, брат, грехов побольше нашего! Вот там бы угостили нас!.. жаль, свидетельства нет!
   -- Какого свидетельства?
   -- А о том, что и мы убили кого-нибудь, ну, тетку свою, что ли! Епископы их выдают тем, что идут каяться! Это, брат, лучше всякой охранной грамоты! С ними везде принимают в замках, даром кормят!..
   -- Почему?
   -- Богоугодное дело: милосердием оно называется; ну и дубы же вы, если этого не понимаете!..
   -- Бог с ним, с кормом!.. -- возразил Марк. -- Лучше одни желуди есть, чем такую доску надеть!..
   Луиджи залился смехом.
   -- А ты думаешь, что и вправду они все злодеи? Да девяносто девять человек из ста такие же убийцы, как и мы с вами: жрать хотят, вот и притворяются!
   Шум и звяк железа, раздавшиеся со стороны дороги, заставили беседовавших умолкнуть.
   Медленно приближалась новая орда босоногих паломников, душ в тридцать; часть их шла в длинных черных и грязных серых и белых балахонах; в глаза бросались доски с надписями на груди у некоторых; шеи других охватывали широкие железные ошейники, с которых накрест спускались к железным же поясам тяжелые цепи; на третьих висели целые плиты; между тяжело ступавшими, согбенными кающимися пестрели лохмотья всклокоченных людей. Они большею частью шли в обнимку и, видимо, были пьяны.
   -- Друг?!.. -- орал один, колотя левой рукой себя в грудь, а правой обхватив шею товарища. -- Что ж, что мы пьяны?.. Недолго уж теперь мы свиньями будем: в Риме ангелами сделаемся!..
   Вновь прибывшие частью разбрелись по табору, частью расселись между кустами опушки.
   Не прошло и получаса -- пестрый ковер стал развертываться на дороге; показалось семеро рыцарей, шедших босиком с простыми посохами в руках, с обнаженными головами и в скромных темных одеждах; пышно разодетые слуги вели позади них коней; длинные яркие попоны были расшиты шелками и золотом, высокие луки седел сверкали серебром обивки и камнями; на особых вьючных лошадях блестели доспехи и торчали к небу копья.
   Рыцарей сопровождала пешая и тоже босая свита человек до ста; над всеми возвышались два конных странствующих рыцаря, возложивших на себя охрану дорог и защиту всех несправедливо обиженных -- эти ехали молчаливые, в полном боевом вооружении; в поднятые забрала их шлемов виднелись носы и темные усы.
   Среди рыцарей замечалась молодая девушка в серо-голубом платье с черными полосками; рядом с нею шагал грузный пожилой рыцарь с начавшей седеть черною бородою, по-видимому, отец ее.
   Людской поток обтек угол гостиницы и стал исчезать за перевалом; там начиналась дорога к замку.
   Один из рыцарей, весь бритый, с темными колючими глазами, окинул презрительным взглядом табор богомольцев и обратился к своему угрюмому, высокому соседу:
   -- Противно иметь одного Бога с такой сволочью!.. -- процедил он сквозь зубы.
   Длинный молча кивнул головой.
   Тем временем Луиджи достал из сумы топор и вместе с Марком пустился в лес, чтобы нарубить кольев и веток; к наступлению сумерек поспел и шалаш; сделалось так свежо, что Ян и Марк забрались в него, улеглись головами ко входу и стали следить за происходившим перед ними.
   Луиджи вынул из мешка какой-то ящичек, повесил его себе на шею и отправился потолкаться среди народа -- это было его излюбленное занятие.
   -- Надписи делаю?.. -- выкрикивал он время от времени. -- Господа убийцы и кровосмесители, доски поправлять не хотите ли?.. Дорога с ними легка, всюду пройдете без кошелька!
   Какой-то лохматый оборванец, заросший по глаза темной бородою, поднялся с земли и подошел к Луиджи. Марк и Ян видели, что они переговорили о чем-то, ударили по рукам и оба исчезли в одной из палаток.
   Площадь делалась все шумнее. Во многих местах загорланили песни, везде пили прямо из кувшинов в изобилии появившуюся водку. Загудела волынка, ей завторил деревянный рожок, засвистала флейта. От протяжных напевов музыканты стали переходить к плясовым. Один из людей в цепях вскинул вверх руки, вскрикнул и затоптался на месте; цепи зазвякали; будто ворон вылетел из тьмы на свет и замахал черными крыльями.
   За ним выскочили и загикали еще несколько человек. Раздался резкий подсвист; один из мнимых калек под общий хохот и поощрения отстегнул от ноги деревяшку и пустился вывертывать такие колена, какие не снились и здоровым. Неподалеку от плясунов началась драка.
   -- В аду мы с тобой или нет?!.. -- проговорил изумленный Марк. -- Бесы кругом нас!!.. -- Он торопливо наложил на себя крестное знамение, затем принялся осенять им прыгающую и орущую толпу, но действия это никакого не оказывало.
   -- Брось!.. -- равнодушно сказал Ян. -- Такие же они люди, как и мы... по-разному все хлеб себе зарабатывают!.. А хороша дочка у чернобородого рыцаря?.. -- добавил он как бы вскользь. -- Какие ножки беленькие!
   К полуночи площадь угомонилась. Будто на поле сражения, в разных позах всюду валялись человеческие тела; догоравшие костры освещали их, палатки и опушку леса; басистый голос еще пытался что-то запеть, но ничего не выходило и умолк и он; приторно пахло спиртом.
   А под черным изломом горного гребня, будто кучка больших звезд, ярко светились окна замка: там шло пиршество с прибывшими гостями.

ГЛАВА XIV

   Солнечные часы над воротами гостиницы показывали пять, когда Марк вышел из шалаша.
   Кругом царил всеобщий мертвый сон; в лесу чирикали и перекликались птички. За безмолвным зданием гостиницы, все повышаясь, темнела горная грива; в конце ее к скале приткнулось заночевавшее облачко; на нем, словно игрушка на белом блюде, пылал в пурпуре первых солнечных лучей замок.
   Марк обогнул площадь и, пройдя немного лесом, завидел в просвете синий клочок реки; дорога пологими петлями спадала в обрыв.
   Марк спустился к самой воде. Перейти вброд на другой берег было уже возможно; глубина доходила всего до колена и речка быстро неслась между известковыми скалами; за нею тянулись холмы, заросшие густым лиственным лесом; солнца снизу видно не было; небо еще казалось серым и только на середине его начало синеть и шириться небольшое пятно.
   Марк выкупался, несмотря на холод, и направился обратно.
   Когда он показался на горе, табор уже шевелился; вид у большинства подымавшихся был сердитый и заспанный; все поеживались, откашливались и неизвестно кого поругивали.
   Весть о том, что река вошла в свои обычные пределы, обрадовала Луиджи.
   -- Если так, мы послезавтра в Италии будем!.. -- сказал он. -- Надо, братцы, поторапливаться, чтобы раньше всех уйти!.. Первыми быть всегда выгодно!
   Путники закусили и, оседлав и навьючив ослика, тронулись в путь. На середине площади им навстречу попался бородатый лохмач, с которым накануне беседовал Луиджи. Знакомцы весело покивали друг другу головами; лохмач при этом не без гордости указал пальцем на свою грудь: на ней чернела небольшая доска с белой надписью.
   Марк глянул на него и на простодушном лице его написалось изумление.
   -- Это ты сделал ему надпись?... -- спросил он, когда обладатель чудодейственной доски-кормилицы разминулся с ними.
   -- Я!.. -- самодовольно ответил Луиджи. -- А что, хороша?...
   -- Да ты что же ему надписал то?
   -- Что следовало: "Сукин сын и жулик". Я, брат, человек справедливый: за десять кватрони подкупить себя не дам! За полсотни -- дело другое -- иная надпись была бы!
   -- А если кто-нибудь прочтет и ему скажет, тогда что?
   -- Да кому прочесть-то? Я сам видал, как герцоги и епископы письма вверх ногами держали и "читали". Да еще головами помахивали, глубокомысленные лошади! Дурачье крутом!.. А мы свет разливаем, понимаешь?..
   Марк не отозвался. Все слышанное и виденное им за такой короткий промежуток времени -- такое простое и понятное для Луиджи и Яна -- никак не могло уместиться в голове его.
   Минуло еще два дня пути и после нескольких, почти подоблачных, крутых и каменистых перевалов перед путниками засинели мягко очерченные горы, все спадавшие по направлению к горизонту.
   -- Италия!!. -- восторженно воскликнул Луиджи и остановился. -- Смотрите -- вот она... -- совсем другой вид, другие леса! И небо особенное -- видите, какая синева?
   Марк и Ян обвели его взглядом, но разницы в немецком и итальянском небе не нашли.
   -- А вон внизу река изгибается!.. -- продолжал Луиджи. -- Там чудеснейшая долина и среди нее знаменитый монастырь стоить: "Живоносным источником" называется. Какое там вино!!. -- Он как бы в истоме зажмурил глаза и покрутил головой. -- Воистину живоносное!
   Начался спуск. Радостное возбуждение, охватившее Луиджи, передалось и его спутникам; они принялись так быстро шагать, что маленький ростом неаполитанец, подгонявший к тому же ослика, наконец взмолился.
   -- Да тише идите вы, нечистые духи?!.. -- закричал он.
   -- Что вас как ветром подхватило?.. На свиданье, что ли, спешите?
   Марк и Ян опомнились и все пошли позади ослика.
   С каждым поворотом дороги простор долины развертывался все более и более; показались возделанные поля, зачернели полоски пашни; с полугоры открылся монастырь, -- целый городок, защищенный стенами и башнями. С трех сторон его обтекала круто изогнувшаяся, широкая река; из-за зубцов стены устремлялся к небу острый и длинный шпиль большой церкви и крутая кровля из серых плит; все строения были белого цвета.
   Первым обратил на это внимание Марк.
   -- Немцы строят здания из кирпича... -- пояснил Луиджи, -- а мы из известняка; у нас его везде много!.. Говорят, будто здесь Святая Дева явилась кому-то из немецких королей -- этих имен и вдвоем не выговоришь -- и запретила ему идти с войсками на Рим! А на месте ее появления из- под земли забил целебный источник!..
   Близ входа в монастырь, как бы мост, тянулись в два ряда гостиницы, тоже походившие на крепостцы; обитателей в них было множество -- чуть не изо всех окон выглядывали головы.
   Наши путники заняли коморку под самой крышей, пообедали и отправились в монастырь.
   Тяжелые, окованные железом, ворота стояли распахнутыми; двумя тесными кучами сидели около них оборванные нищие и калеки.
   Чуть не весь обширный, вымощенный плитняком двор закрывал, как навес, необычайно раскидистый и узластый, но невысокий дуб, обхватов пяти. Близ приземистого черного ствола его с груды булыжников белым видением смотрела статуя Божьей матери с младенцем Христом на руках. Из-под ног ее выбивался родник. Ниже ее, у воды, на широкой деревянной скамье сидел, олицетворяя землю при небе, толстенный, пучеглазый, бритый монах, необыкновенно походивший на черноглазую, дебелую кормилицу; в жирной руке он держал колокольчик и нет-нет встряхивал его и серебристый звон сыпался по всему двору.
   -- Прикладывайтесь к следу Богородицы!.. -- подшле- пывая пухлыми губами, нараспев возглашал толстяк. -- Жертвуйте для Матери Божьей... Ах ты свинья, свинья... -- огорченно добавил он, закачав круглой головой и обращаясь к одному из богомольцев, очень походившему на него размерами, -- намусолил святыню на солид, а даешь кват- рони?.. э-эх, совесть-то у тебя собаки сели!!..
   Получивший замечание опасливо оглянулся и поспешил скрыться.
   Трое наших путников приложились к углублению в булыжине -- "следу Богородицы", по объяснению монаха, напились святой воды из источника -- холодной и вкусной -- и только что направились в церковь -- в воротах появилось несколько носилок с лежавшими на них больными; за ними валом валил большею частью простой люд; часть его была с обвязанными головами и руками, иные еле брели с помощью костылей или товарищей. Несколько обнаженных до пояса человек с ожесточением хлестали себя через плечо ремнями; спины их были исполосованы багровыми рубцами. Все направлялись к статуе; и больные и здоровые распростирались на земле крестами; из церкви вынесли накрытый полотняной скатертью небольшой столик-алтарь; появились в белых кружевных ризах двое низеньких старичков-патеров и зазвучали слова мессы. Среди сплошь устлавших землю тел стали слышаться выкрики; они усиливались, делались возбужденнее; патеры взяли по кропилу и, сопровождаемые мальчиками в красных одеждах, несшими миски с водой из родника, стали обходить и кропить лежавших.
   -- Смотрите, "исцелился"!!.. -- раздались выклики.
   На одних носилках вдруг поднялся на руках и затем встал расслабленный. Рядом, шатаясь, как бы выросли двое других; спотыкаясь, плача и размахивая руками, они неловко заспешили к статуе; многие побросали костыли и, стоя на месте, ощупывали себя, как бы проверяя, не случилось ли чего и с ними; толпа задвигалась, заахала, загудела, кто-то истерично рыдал.
   Марк глядел на происходившее, взволнованный и растроганный; Ян часто крестился, на глазах его блестели слезы; Луиджи оставался равнодушным, и как всегда, был переполнен всяческими деловыми соображениями. Он пробрался к одному исцеленному, к другому и вернулся к приятелям.
   -- Сейчас их угощать поведут!.. -- сказал он. -- Выгодное это дело -- исцеляться!
   Марк перевел на него недоумевающие глаза.
   -- Ну да!.. -- подтвердил Луиджи. -- Парочку молодцов я хорошо знаю; круглый год по разным местам исцеляются!
   -- Да не может быть?!.. -- воскликнул Марк; Ян невольно всплеснул руками.
   -- Да чего вы обалдели!.. -- удивился в свою очередь Луиджи. -- Ведь за это везде подарки и деньги дают! Есть и такие, которые впрямь исцеляются!
   Брови Марка сдвинулись; он покачал головой и пошел прочь от источника; Луиджи взял Яна под руку и последовал за ним.
   -- И телята же вы, как я погляжу!!.. -- сказал Луиджи. -- Что бы вы без меня делали, всякий бы вас околпачил!
   -- А нет ли здесь мастерской иконописной?.. -- спросил Марк и приостановился.
   -- Сейчас узнаем!.. отозвался Луиджи. -- Бери левей, за угол!
   Приятели обогнули два-три низеньких, длинных здания и очутились на тесном внутреннем дворике; весь его, словно зеленый зонт, покрывал другой дуб, тоже невысокий и мощный. Под ним темнел стол и две скамьи; друг против друга за большими кружками с вином сидели и беседовали двое людей; один был грузный и краснолицый монах; круглая черная шапочка, прикрывавшая тонзуру, держалась у него на самом затылке; бритое лицо украшал будто отполированный фиолетовый нос; другого облекали коричневый камзол и высокие сапоги; широкополая черная шляпа и такой же плащ лежали на скамье рядом с ним; лицо у незнакомца было смуглое, с клинышком бороды, казавшимся заостренным углем; длинные усы были закручены в две прямые, острые стрелки; черные глаза были полны достоинства, спокойствия и внимания.
   Трое приятелей приблизились и сняли шляпы; сидевшие ответили наклонением голов.
   -- Что скажете, дети мои? -- вопросил толстяк, белки глаз его были как сеткой покрыты красными жилками. -- Если желаете мессу, то вам придется вернуться назад!
   Луиджи сделал шаг вперед и низко поклонился, коснувшись краем шляпы земли -- так требовал хороший тон.
   -- Нам уже отслужили ее... -- ответил он. -- Мы идем в Рим и хотим вашего святого благословения.
   Жирный монах расплылся от удовольствия.
   -- Прекрасно... прекрасно... благословляю!.. -- прохрипел он и сделал что-то похожее на крестное знамение и затем сунул руки для поцелуев пришельцам.
   Путники приложились к ним.
   -- Мы хотели бы немного поучиться у вас в монастыре... -- заявил Луиджи.
   -- Чему? -- с недоумением спросил монах.
   -- Святой жизни... и мастерству, кроме того: мы иконописцы-художники!.. Не имеется ли у вас хороших мастеров?
   -- Вот что! -- на толстых щеках монаха появилась улыбка. -- Можете и учиться! А я уж думал, что вы грамотой хотите заняться: это мирянам воспрещено!.. -- строго добавил он, подняв вверх палец. -- Иконных мастеров у нас тоже не имеется, но выпить по случаю хорошего знакомства всегда возможно! -- Он оперся руками на стол и поднялся.
   -- Синьор Карнаро?.. -- обратился он к продолжавшему молча сидеть компаньону. -- И вы, молодые господа, вы люди достойные... прошу вас к нам... отдохнуть!..
   Монах сделал тяжелой перевалкой несколько шагов и пошатнулся; его подхватили с одной стороны Луиджи, с другой Ян и бережно стали спускать по указанной им каменной лестнице; Карнаро и Марк последовали за ними. На лице монаха было написано блаженство.
   -- Почитайте меня, детишки, почитайте... и счастливы будете!.. -- бормотал он своим помощникам.
   Все вступили в обширный подвал; сумерки и густой запах вина охватили их; из пары крохотных, заделанных железными прутьями окошек, пробитых почти под самым сводом, брезжил свет; вдоль стен тянулись ряды бочек; из первого подвала пришедшие попали во второй и наконец в третий, более светлый. Там вдоль одной из стен вытягивался дубовый стол; кругом в беспорядке были распиханы деревянные кресла и табуреты; часть их занимала компания монахов, человек из пяти; все были сильно подвыпивши.
   -- Отче Антоний?! -- возопили они. -- И синьор-философ с тобой?!.
   -- Мы это, детишки, мы... -- ответил, ухмыляясь, Антоний. -- А это молодые художники... в Рим идут... и желают иметь от нас поучение!
   Вновь прибывших усадили за стол; против каждого сейчас же появилось по кружке с вином, нацеженным из ближайшей бочки. Для общего пользования подали миску с жареным и посоленным горохом.
   Начался шумный разговор; Марк и Ян в него почти не вступали: за них обоих отвечал и вдохновенно и самоуверенно врал Луиджи; у Марка даже вспотел лоб от его неожиданных и самых беззастенчивых выдумок.
   Монахи слушали со вниманием и интересом -- в те времена на веру принималось решительно все и хороший болтун мог рассчитывать на самое широкое гостеприимство.
   Карнаро отхлебывал вино и, усмехаясь одними глазами, поглядывал на рассказчика. Разговор коснулся ученья.
   Багроволицый Антоний вдруг сделался синим и застучал волосатым кулачищем по столу.
   -- Не нужно его, пропади оно пропадом! От злого духа оно!.. -- захрипел он. -- Сами их святейшества папы запрещали ученье! Мы, духовенство, уже знаем все и довольно, ваши души в надежных руках, они нам препоручены, а не вам!.. Только не мешайте нам, а уж мы проведем вас в царство небесное!.. Всех! Сколько угодно!
   -- Да, да!.. -- поддержали другие монахи. -- Надейтесь на нас!.. -- Один встал и, протянув руки к о. Антонию, хотел направиться к нему, но повалился грудью на стол и опрокинул кувшин и пару кружек; красное вино лужей крови расплылось по столу и потекло на колени соседей.
   -- Надейтесь, надейтесь!.. -- заплетая языком, бормотал упавший; щекой он утодил в самую лужу и выкрасился в багрец; потерпевшего крушение подняли и повели, вернее, потащили, к двери, черневшей в глубине подземелья; там скрывалось уединенное помещение, густо устланное соломой; на ней в разных положениях спали несколько насмерть пьяных монахов.
   -- Усыпальница наша! -- икая, пояснил Яну монах, с которым тот доволок в нее нового обитателя.
   -- Хорошо жить мирянам!.. -- разглагольствовал в это время за столом третий монах. -- Ни хлопот у них, ни забот -- дыши, ешь, пей и веселись! -- а мы работай, молись!.. думаете, легко проводить всякого дурака в рай?
   -- А если дурак не хочет рая?.. -- осведомился Карнаро.
   -- За шиворот поведем!.. -- грозно закричал кто-то и треснул кулаком по столу.
   -- Мы знаем, что делаем!.. А упираться будет -- на костер! Сожжем тело, а душу спасем!..
   -- Главное -- библию не читайте!.. -- совсем расслабев, уговаривал гостей о. Антоний. -- Зло в мир идет через грамоту -- дьявол ее изобрел!..
   -- Две девчонки чернобровые!
   -- Пошли в горы погулять!.. -- запел сосед Антония; два- три голоса нестройно подхватили; кулаки забарабанили по столу.
   -- Ну, мне пора в путь!.. -- произнес Карнаро и поднялся с табурета; за ним встали с мест и наши паломники.
   -- Куда?.. Куда?!.. -- завопили монахи; ближайшие ухватили собравшихся уходить за руки.
   -- Нам еще чудотворной статуе поклониться надо!.. -- заявил Луиджи.
   -- Не нужно!.. -- дружно ответили несколько человек. -- Посидите с нами, а все остальное само собой сделается!
   Карнаро и Луиджи едва смогли убедить хозяев отпустить их. Все же гостей заставили выпить "на дорожку" по огромной кружке. Монахи сочно перецеловали всех и, напутствуя благочестивыми наставлениями, как вести себя, проводили их до двери.
   Луиджи выбрался из погреба и сплюнул.
   -- Вот слюнявые черти!.. -- произнес он, утираясь рукавом. -- А ведь я обалдел, ей Богу?..
   -- И я!.. -- сказал Ян. -- Ничего; монастырь обстоятельный!
   Марк молчал: он лишь пригубливал вино и выпил только одну заключительную кружку.
   -- А в действительности, без вранья, -- куда вы идете?.. -- неожиданно спросил у Марка Карнаро.
   -- В Рим!.. -- ответил тот. -- Мы художники, учиться хотим!
   -- И он тоже художник? -- Карнаро указал на Луиджи.
   -- Н-нет...
   -- Я уже ученый!.. -- важно вмешался Луиджи. -- Я неаполитанец и руковожу ими!..
   -- Неаполитанцы всегда были всезнайками!.. -- ответил Карнаро. -- Теперь послушайте моего совета: забудьте то, что болтали эти пьяницы и идите сперва в Болонью, поучитесь в университете, а там с Богом, куда глаза глядят!
   -- А чему учат в университете? -- заинтересовался Марк.
   -- Многому: выйдете оттуда развитыми людьми, и тогда делайтесь художниками или чем хотите..
   -- Зачем художникам ученье?!.. -- вскинув плечами, спросил Луиджи.
   -- Чтобы стать человеком! Сперва надо приобрести знания, а уж потом браться за какое-нибудь дело!
   -- Я бы хотел изучить составы красок?.. -- нерешительно выговорил Марк.
   -- Пройдете семь свободных искусств, потом узнаете и эти пустяки!.. -- сказал Карнаро.
   -- Слушайте?.. -- вдруг вырвалось порывом у Марка. -- Неужели же все на свете один обман и нет ничего чистого?!
   Карнаро внимательно поглядел на побледневшее лицо
   его.
   -- Есть!.. -- твердо и ласково произнес он. -- Нужно искать! Попомните слова мои: знание -- свет и прежде всего о приобретении его заботьтесь!.. Не всегда будет тьма; бдите, как евангельская дева в ожидании жениха! А пока -- до свиданья!.. -- он протянул руку Марку и кивнул Яну и Луиджи.
   -- А вам разве не по пути с нами, синьор? -- спросил последний. -- Быть может, вместе бы отправились -- было бы безопаснее?
   -- Я еду в обратную сторону! -- Карнаро сделал всем приветственный жест рукой. -- До встречи в Болонье!
   Карнаро скрылся в дверях соседнего дома, а путешественники вернулись к первому дубу. Двор по-прежнему пестрел народом; около чудотворной статуи шла суета; здоровенные детины бережно подымали ее, ставили на длинные, прочные носилки и укрепляли вызолоченными распорками: статую ежедневно обносили кругом монастыря.
   Наши путники вышли в ворота, чтобы со стороны посмотреть на шествие и только что остановились на облюбованном буторке, как вдруг вся толпа калек, жавшаяся у ворот, шарахнулась прочь и что горох врассыпную покатилась по полю; впереди бежали люди с обвязанными головами и руками, за ними ковыляли хромые, позади всех, извиваясь, ползли совсем безногие.
   -- В чем дело?.. -- спросил Ян поравнявшегося с ним сухорукого беглеца.
   Тот остановился перевести дух и кивнул головой на ворота: из них показались склоненные черные кресты на длинных древках, зачервонили красные одежды духовенства; в темном пролете над головами людского потока, словно живая, чуть поколыхивалась статуя Богоматери.
   -- От нее надо подальше!.. -- выговорил остановленный.
   -- Это почему?! -- изумился Ян.
   -- А вдруг исцелишься? Тогда что делать? кто тебя даром кормить станет?
   И калека, помахивая черной сведенной рукой, как птица подстреленным крылом, пустился дальше.

ГЛАВА XV

   Ночью не спалось Марку -- слишком уж много дум и впечатлений собралось за недолгое время его странствований. Делиться ими с товарищами не хотелось: Луиджи не понял бы его и только посмеялся бы, а Ян -- хоть и добрый малый -- жил своим особым миром.
   Марк приподнял с подушки голову.
   Луиджи подхрапывал и что-то невразумительно болтал; Ян дышал ровно. В окно глядел полный месяц, доносился звон к полунощнице.
   Марк свесил ноги с постели и встал.
   -- Ты куда?.. -- неожиданно спросил Ян.
   -- Не спится; в церковь пройти хочу... -- отозвался Марк.
   -- Что там делать?
   -- Как что -- молиться!
   -- И я с тобой!.. -- Ян зашевелился и через минуту оба они тихо, чтобы не разбудить товарища, выбрались на лестницу; в руках Марк нес лютню; во дворе их охватило запахом конского пота; под черными навесами слышался хруст; чуть проржала какая-то лошадь.
   Ворота и калитка были заперты; в углу около них, на соломе, спал сторож, закутанный в одеяло.
   Ян толкнул его.
   Сторож зашевелился и открыл лицо.
   -- Кто такие?.. Что надо?.. -- пробормотал он, садясь.
   -- Свои... в церковь хотим пройти!.. -- ответил Марк.
   -- Куда?!.. -- изумился сторож.
   -- В церковь...
   -- Да вы в уме, или нет? Кто же вас пустит туда ночью?
   -- Звонят к полунощнице: значит, зовут; церковь должна быть открыта!..
   Сторож покрутил головой и отпер калитку.
   -- Как же, ждут вас там!.. Помолитесь, помолитесь... -- насмешливо произнес он, выпуская приятелей.
   Луг, река и монастырь серебрились; по сине-пепельному небу плыл яркий месяц... мягкий звон колокола нарушал безмолвие.
   Марк и Ян подошли к башне и толкнулись в калитку -- она была заперта; Марк постучал в нее, но отзыва не было; он подождал и опять ударил железным молотком.
   Кто-то наверху зевнул и выглянул в бойницу.
   -- Какой дьявол стучит?.. -- спросил грубый голос.
   -- Богомольцы!.. -- отозвался Марк.
   -- Ступайте спать, дурачье!.. -- был ответ со стены. -- Завтра намолитесь!
   -- Мы хотим сейчас!.. -- настойчиво возразил Марк. -- Звонят к полунощнице!
   -- Мало бы что звонят!.. звонят, а службы нет!
   -- Служба должна быть!..
   -- Учи еще, осел! День и ночь вам служи -- обалдеешь! Все теперь отдыхают -- пьяные лежат!
   -- Зачем же звонят тогда?
   -- А чтоб ты знал, болван, что время молиться вам! Встань к стеночке и помолись. А ты беспокоить людей лезешь, дубина!
   -- Да ты больно не лайся! -- вскипел Ян. -- Ишь, пьяная морда, даже сюда с башни вином разит.
   -- Проваливайте, проваливайте, пока бока вам не наломали, идиоты несчастные!
   Ян схватил камень и запустил им в сторожа. Наверху послышался хруст, посыпались черепки и раздалась отчаянная ругань: гостинец угодил в глиняный кувшин, стоявший в бойнице, и расшиб его; вино потекло по стене, оставляя на ней черный след.
   Ян хотел еще раз повторить свое приветствие, но Марк удержал его.
   -- Оставь!.. -- сказал он. -- И впрямь лучше у стенки помолиться!..
   Провожаемые неистовыми проклятиями, друзья дошли до следующей башни и завернули за угол: темный шатер дуба над стеной указал место, где стояла чудотворная статуя. Звон стих.
   -- Отслужим полунощницу?.. -- предложил Марк.
   -- Я не умею... -- отозвался Ян.
   -- Ничего, вторь мне без слов!..
   Пальцы Марка коснулись струн; звуки, будто серебряные жучки, взобрались по неровной стене и стекли к подножию дуба; во дворе прозвенело чуткое эхо. Сдерживая голос, Марк запел молитву; баритон его рос и звучнел, Ян вторил бархатным басом, обоих охватило вдохновение...
   Певцы кончили и, еще полные возвышенного настроения, медленно направились к гостинице; тишина настала зачарованная; серебряный монастырь спал среди черных и серебряных гор.
   На другое утро, когда трое наших путников уже шагали за осликом, Марк обернулся к неаполитанцу.
   -- Луиджи?.. -- проговорил он. -- Я в эту ночь много передумал и решил идти в Болонью...
   -- Вот как?.. -- протянул Луиджи. -- Что, слова синьора Карнаро так на тебя подействовали?
   -- Он прав: надо сперва поучиться, а потом заниматься искусством! Я как в лесу -- ничего не знаю и не понимаю!
   -- Да плюнь! Мало ли что набрешет тебе всякое дурачье?
   Марк отрицательно и упрямо мотнул головой.
   -- И ты, Ян, собираешься в университет поступать? -- сердито осведомился Луиджи.
   -- Я?.. нет... -- отозвался тот. -- Где мне! Я только своему мастерству подучиться хочу!
   -- Значит -- расставаться нам надо?
   Марк молчал.
   -- А почему вместе не идти? -- спросил Ян.
   -- Да черт же вас всех раздери с проклятым Карнаро! -- закричал взбешенный Луиджи. Он сорвал с себя шляпу и швырнул ее об землю. -- Сегодня в Неаполь идем, завтра в Болонью, послезавтра в Париж, провались они с вами в тартарары к дьяволу! Убирайтесь одни куда хотите, а я назад ухожу!
   Он бросился к ослику и стал заворачивать его обратно.
   -- Да постой, ну чего обозлился?.. -- остановил его Ян. -- Ведь ты же сам говорил, что тебе все равно, куда ни идти?
   -- Говорил!
   -- Ну, вот видишь?.. и пойдем опять все вместе, если ему понадобилось!
   Луиджи стих.
   -- Черти эдакие! зарезал бы вас, так огорчили! Ну, да пожалуй... Э!!.. -- Луиджи махнул рукой. -- Валим в Болонью, когда так! Мастера и дураки имеются всюду!
   Лицо Марка прояснилось. Он с благодарностью взглянул на своих товарищей.
   -- Только путь на Болонью другой!.. -- уже совсем весело продолжал Луиджи. -- Скоро будет развилок!.. Сами на себя пеняйте -- Болонья ваша прескучная! Одно в ней хорошо -- сосиски из ослиного мяса. Объеденье! -- Луиджи щелкнул языком.
   Выступ скал скрыл от путников монастырь и долину реки. Местность потянулась суровая и пустынная; к полудню они завидели справа на бугре полуразрушенную четырехугольную башню; ее окружали остатки стен. На одной из осыпей неподвижно стоял одетый в серую рясу человек с большой темной бородой; Марк первый завидел его.
   -- Смотрите?.. -- сказал он. -- Монах, что ли, какой-то?
   -- Это отшельник... -- равнодушно отозвался Луиджи. -- Здесь много будет их попадаться!..
   -- Кто же они такие?
   -- Да всякие... Больше всего нобили, есть даже герцоги и комтуры... напроказят -- и марш спасаться: здесь безопасно!
   -- Где же они живут?
   -- Да в пещерах, в развалинах. Эта дорога полна ими! Как влюбится кто неудачно -- тоже в отшельники идет; проболтается сколько-нибудь времени -- рясу долой и опять за прежнее! Иные из-за дуэлей и драк с убийством отсиживаются, ждут, когда позабудется...
   -- И здесь, значит, обман?.. -- проронил Марк.
   -- Какой же обман?.. -- удивился Луиджи. -- Всласть живут люди -- так и надо! Век им, что ли, в самом деле хныкать? Жить-то один раз! Наплевать на все и кончено!
   -- А чем они питаются?.. -- полюбопытствовал Ян.
   -- Друзья им привозят и присылают; другие сами покупают где-нибудь... с голоду не умирают!
   Луиджи направил ослика к башне; отшельник завидел, что к нему идут гости, сошел с каменного бугра и стал ждать у входа.
   Он был высокого роста, представительный; сразу было видно, что этот человек не из простого звания.
   Луиджи вполголоса высказал это предположение.
   -- Почему ты так думаешь?.. -- усомнился Ян.
   -- А поди, дай ему в морду -- узнаешь, благородный он или нет!
   Путники поравнялись с пещерой и маленький караван остановился.
   Луиджи снял шляпу и поклонился пустыннику.
   -- Мы певцы!.. -- сказал Луиджи. -- Если угодно, мы споем вашей святости что-нибудь из божественного?
   -- Добро пожаловать!.. -- был ответ. -- Заходите в мою обитель!..
   Ян расседлал и пустил на траву ослика, Марк достал лютню, и трое путников вошли вслед за хозяином в полутемную башню. Она была довольно обширна; свет в нее падал из двери и четырех узких, как щели, окон, находившихся очень высоко. Посреди земляного пола белел простой стол; около него размещались три табурета; у задней стены на козлах были настланы доски, заменявшие постель.
   -- Рад вас послушать!.. -- продолжал хозяин. -- Садитесь, а я поищу, не найдется ли у бедного отшельника, чем промочить вам горло!
   Яну и Марку показалось, будто он скрылся прямо в стену; Луиджи приметил, что в том месте имелся замаскированный ход в подземное помещение. Неаполитанец приподнял крышку с кастрюльки, стоявшей на другом конце стола, и подмигнул товарищам.
   -- Постник!.. -- шепнул он. -- Курочка тут у него жареная!.. -- И сейчас же откашлялся и принял строгий вид: возвратился отшельник; в руках он держал глиняный кувшин, несколько ломтей хлеба и четыре кружки. Он поставил принесенное на стол, налил вина и сел на чинаровый толстый чурбан.
   -- Теперь послушаем!.. -- произнес он, отхлебывая вино. -- Божественное хорошо для души!
   Луиджи запел церковный гимн; Марк и Ян вторили; после третьего песнопения отшельник снова наполнил им кружки
   -- Славно поете!.. -- сказал он. -- Но я очень впечатлителен и боюсь растрогаться, поэтому нет ли у вас чего-либо повеселее?
   -- Есть все, что угодно!.. -- ответил Луиджи. -- Но да извинит нас святой синьор -- мы еще не обедали, а на голодный желудок мирские высокие ноты брать трудно!
   -- К прискорбию, моя кладовая совсем пуста и могу предложить вам только хлеб: друзья, что снабжают меня скудною пищею, что-то запоздали и, пожалуй, приедут лишь завтра!..
   -- Ваша святость, если бы захотела, могла бы сотворить чудо!.. -- опустив блестевшие лукавые глаза, смиренно произнес Луиджи.
   -- Я? чудо?! -- удивился отшельник.
   -- Да. Скажите одно слово и в этой пустой кастрюльке очутится курица!..
   Хозяин запрокинулся назад и захохотал.
   -- Ах, каналья! -- задыхаясь от смеха, выговорил он. -- Скажите, вы из Неаполя?
   -- Синьор угадал -- я из этого дивного города!
   -- Это и видно! Ну, мой милый, если вас скоро не повесят, вы пойдете далеко! А что касается чуда, я его, конечно, сделаю!.. -- Он снял крышку с кастрюльки и придвинул ее к Луиджи. -- Приступайте!
   Неаполитанец рассыпался в похвалах и благодарностях, вынул курицу, разрезал ее тут же на столе на четыре части и подал галантно каждому по куску на острие ножа.
   -- В честь вашей святости!.. -- сказал он, подняв свою кружку, наполненную вином.
   Все чокнулись.
   Луиджи, покончив с обедом, спел, под хохот отшельника, несколько игривых песен и странники простились с хозяином.
   Фигура его долго виднелась им -- он стоял на выступе горы близ башни.
   -- Должно быть, друзей своих ждет?.. то-то попирует сегодня! -- А вон и они! -- заметил Луиджи и указал на пыль, густым облаком быстро несшуюся навстречу; в ней мелькали трое всадников в черных плащах.
   Ян быстро своротил ослика с пути их и только успел сделать это, мимо проскакали трое молодых, богато одетых людей; за ними следовали четверо всадников-слуг; позади седел были перекинуты кожаные сумы; пешеходы успели приметить, что из одной торчали горлышки бутылок, а из другой вылезал еле вмещавшийся огромный запеченный окорок.
   -- Мессу отслужат сейчас славную! -- проронил Луиджи, с завистью проводив взглядом встречных: курица не утолила, а только раздразнила его аппетит.

ГЛАВА XVI

   Вечер застал наших путников в поле; начинало смеркаться, а строений нигде видно не было; на горах кругом, то здесь, то там, желтыми звездочками зажигались огни.
   Марк обратил на них внимание.
   -- Это все норы пустынников!.. -- пояснил Луиджи.
   -- И все таких же? -- спросил Ян.
   -- Всякие есть!.. А. пора бы и о ночлеге позаботиться?.. Куда свернуть?.. -- вслух подумал Луиджи.
   Долго затруднять себя решением этого вопроса ему не пришлось: из-за скалы выехал всадник и перегородил лошадью дорогу.
   -- Добрый вечер! -- проговорил он, приподняв шляпу. -- Синьоры не пилигримы ли?
   -- Вы обладаете даром всеведения, сударь!.. -- ответил Луиджи и проделал то же движение со своей шляпой. -- Мы кающиеся!.. Но можем и спеть, если вам это угодно!
   -- Тогда идите за мной: ночлег вам готов!.. -- с этими словами всадник повернул коня и поехал в сторону от торной дороги; трое приятелей последовали за ним.
   Местность началась неприветливая, угрюмая; четко цокали по камням подковы; над головами путников бесшумно и часто стали проноситься ночные птицы; иногда стаи их садились совсем близко на самой дороге и тогда она казалась посыпанной фосфорическими огоньками. Проступили искры звезд; месяца видно не было.
   Луиджи отвернулся и незаметно для других положил на себя крестное знамение.
   -- Я убежден, сударь... -- сказал он, -- что вы ведете нас в превосходное место, но все же мне хотелось бы знать, как оно называется?
   -- Замком эччеленцы синьора Паоло ди Прато!.. -- не без высокомерия произнес вожатый.
   -- А!!.. -- с почтением протянул Луиджи. -- Ваш господин не из последних в Ломбардии!..
   -- И даже во всей Италии! -- поправил всадник. -- Видите впереди огни -- это уже замок!..
   Дорога круто сорвалась в обрыв; узкое лесистое ущелье перегораживал замок, обнесенный крепостными стенами и башнями; с горы виден был двор, его освещали два больших факела, укрепленных по сторонам входа, имевшего вид церковного портала; на въездной башне горели другие факелы; подъемный мост был поднят, красные зыблящие- ся струи змеились на черной воде во рвах.
   Вожатый вынул из-под плаща кривой рог, и глухие грудные переливы покатились в горную даль; в лесу, как бы все удаляясь, многократно пропело тот же зов эхо... Словно падающая стена, отделился от башни мост и медленно стал наклоняться вперед; из бойниц глядели несколько голов в шлемах; огонь золотил их и концы копий.
   Путники вошли в ворота, залязгали и застонали цепи и мост поднялся. На дворе находились несколько слуг.
   -- Господин ждет!.. -- произнес один, учтиво поклонившись прибывшим.
   -- А нельзя ли пообчиститься?.. -- спросил Луиджи: он явно начал потрухивать, но бодрился. -- Пыли на нас сегодня насело достаточно!
   Пожелание его было исполнено немедленно; Марк вынул из сумы лютню, и трое друзей вступили в высокую переднюю; ее освещали пять желто-синих фаянсовых плошек с салом, дымно горевших на железном ободе, висевшем на трех цепях.
   Слуги провели гостей в довольно большой зал; он знойно блистал от множества восковых свечей, зажженных на стенах; диковинными зверями выступали пузатые шкапы и сундуки из резного дуба.
   Следующая комната была невелика; середину ее занимал круглый стол, накрытый на двенадцать приборов; вокруг него темнело столько же пустых кресел с высокими спинками; у стены слева, между двумя дверями, не шевелясь, как изваянный, стоял высокий рыцарь, весь закованный в железо и со шлемом на голове; забрало его было опущено; руки закрывали чешуйчатые перчатки; в огромном камине пылала груда пней и корней и будто отсвет пожара наполнял столовую и играл на доспехах рыцаря. Слуга предложил путникам обождать и исчез в маленькую боковую дверь.
   Марк и Ян вежливо отвесили рыцарю по поклону, но тот не удостоил их даже мановения пальцем.
   Луиджи, наблюдавший за этой сценой, вдруг прикрыл ладонью рот и тихо фыркнул. Товарищи покосились на него.
   -- Это же не живой человек, а манекен, простая подставка для доспехов -- посмотрите на его ноги -- они чугунные! -- зашептал Луиджи; он подошел к рыцарю и пощелкал его по бедру; раздался металлический звук; рыцарь не шевельнулся.
   -- Вы сюда лучше взгляните! -- добавил Луиджи и кивнул на серебряные приборы и кувшины, заполнявшие стол; все обратили внимание и на медный колокол, висевший на крюке над камином.
   Дверь отворилась и появился невысокий, худощавый человек неопределенных лет; черные волосы на голове и острой бородке его казались посыпанными инеем; в сухощавом лице и крупных глазах было что-то властное, сразу заставившее пришедших угадать в нем владельца замка; на плечах его, поверх камзола вишневого цвета, был накинут черный плащ с маленьким меховым воротником.
   -- Добро пожаловать... -- произнес он в ответ на низкий почтительный поклон трех друзей и обвел их испытующим взглядом; пришельцы ему, видимо, понравились.
   -- Вижу, что соловьи залетели в мой дом?..
   -- Мы художники, синьор!.. -- ответил за всех Луиджи. -- Но можем и спеть, если нас захотят слушать!
   Ди Прато хлопнул в ладоши и одновременно из двух дверей показались несколько слуг.
   -- Три прибора!.. -- приказал он.
   Слуги бесшумно отодвинули от стены маленький столик, уставили его тяжелым серебром и исчезли.
   Ди Прато опустился в самое высокое и изукрашенное кресло и указал рукой на столик.
   -- Садитесь!.. -- пригласил он. -- Не подумайте, что я не сажаю вас с собой из гордости! Делаю это потому, что все места за большим столом заняты!
   -- Синьор... -- возразил, опять кланяясь, Луиджи, -- для нас честь находиться хотя бы где-нибудь при вас!
   Гости сели и почти тотчас же двое слуг внесли на толстых деревянных подносах небольшого кабана и целую гору жареных тетерек и куропаток; высокие стеклянные стаканы наполнились красным вином.
   Ди Прато ел мало и все кутался в свой плащ; он сидел спиною к огню и лицо его казалось больным и бледным.
   Ужин прошел и кончился почти в безмолвии; Марк и Ян чувствовали себя подавленными еще никогда не виданным ими великолепием; Луиджи, наоборот, оправился и был готов ко всякой случайности. Он подмигнул Марку и легким кивком головы указал на лежавшую неподалеку лютню.
   Ди Прато заметил это.
   -- Пением мы займемся завтра!.. -- проговорил он. -- Эта ночь -- ночь дурная и музыка к ней не подходит! Мы ее скоротаем у камина...
   Он, не вставая, повернул свое кресло боком к огню и орлиный профиль его осветился и сделался еще чеканнее.
   Слуги снова наполнили вином стаканы и удалились.
   -- Нас было двенадцать друзей... -- начал Ди Прато, взяв в руку стакан. -- И мы дали друг другу клятву каждый год, до самой смерти, в этот вечер собираться здесь у меня в замке. Ни бури, ни расстояние, ни нападения не останавливали нас. Весело прошло пять лет, затем с каждым годом число нас стало все уменьшаться. В позапрошлый год эту ночь мы встретили только вдвоем; в прошлом году я проводил ее один с одиннадцатью мертвецами... видите их окровавленные тени кругом стола?
   Луиджи с испугом озирнулся влево: Марк и Ян повернули в ту же сторону головы. Там никого не было; свет от камина падал на спинки кресел и то темные, то алые пятна передвигались по ним; стеклянные венецианские чаши и стаканы играли переливами алмазов и радуги.
   Путники перекрестились; ди Прато откинулся назад и вытянул вперед ноги.
   -- Гости все в сборе!.. -- проговорил он. -- Приступим к рассказам!
   -- Что же угодно услышать от нас синьорам?.. -- спросил струхнувший Луиджи.
   -- Начнем с прорицателей, они интересуют меня!.. один старик предсказал заранее все, что постигнет каждого из моих друзей. И все сбылось!..
   -- Я боюсь, понравится ли мой рассказ?..
   -- Говорите, мы слушаем...
   Луиджи покосился на кресла и ему почудилось, что на двух из них что-то пошевелилось; пот выступил на лбу его; он разом отвел глаза в сторону, на камин, и залпом осушил стакан -- это его подбодрило.
   -- Синьоры слыхали, конечно, о свирепом императоре Каракалле, правившем древним Римом?.. -- словно охрип- нув, спросил Луиджи.
   -- Да!.. -- был ответ ди Прато.
   -- В Неаполе можно услышать необыкновенные вещи!.. Вот что когда-то давно говорили мне... Жил в те далекие времена некто Опилий Макрин, богатый и знатный человек, друг императора. Однажды Каракалле вздумалось съездить в Сирию и Макрин, перед отправлением вместе с ним в это путешествие, зашел к гадалке узнать -- что ожидает его. Старуха велела ему показать руку, взглянула на его ладонь и говорит: "Ты рожден под счастливой звездой! Бу-д- ешь на волосок от лютейшей смерти и останешься жив; уедешь в далекий путь простым человеком, вернешься цезарем". И шепотом добавила: "Каракалла будет тобою убит!".
   Макрин обомлел -- даже тень мысли о таких словах могла стоить ему головы!
   -- "Ты лжешь, ведьма!!" -- воскликнул он. -- "Я обожаю императора и сами боги не смогут заставить меня поднять на его священную особу руку!.."
   -- "И все таки подымешь!.." -- повторила колдунья. -- Не свою, но это все равно! Здравствуй, император!".
   Он бежать! Понятное дело, ни душе о своем гадании не заикнулся и несколько дней спустя отплыл вместе с цезарем в Сирию. Проходит еще некоторое время, и вдрут в Африке появляется какой-то косматый прорицатель и начинает возглашать на торжишах, что конец Каракаллы близок и что императором станет Макрин.
   Колдуна-звездочета схватили, заковали в цепи и прислали в Рим. Префект допросил его, и тот, не запираясь, повторил слова свои. Его заперли в темницу до распоряжения императора и префект сейчас же отправил донесение в Сирию.
   Каракалла, как всему свету известно, страстно любил конские ристалища. И вот, в самый разгар гонки колесниц, в цирке появляется гонец и подает окруженному пышной свитой императору письмо префекта. Каракалла взял, взглянул на надпись -- "весьма спешное" и сунул его стоявшему рядом с ним Макрину. -- "Сейчас самое важное -- бега!!" -- заявил он. -- "Доложишь мне после них!"...
   Макрин принял письмо -- их через его руки ежедневно проходили десятки -- и вдруг почему-то взволновался: почувствовал, что должен немедленно вскрыть именно этот пакет. Макрин смешался с толпой придворных, незаметно отошел в укромный уголок, распечатал и быстро прочел до- нисение о себе.
   В ту минуту он пережил вечность -- он понял, что исхода нет, должен погибнуть либо он, либо Каракалла! И ровно через час Каракалла лежал с кинжалом наемного убийцы в сердце, а легионы подымали на щите нового императора -- Макрина...
   -- Такова власть богов над человеком, синьоры!.. Я хотел сказать -- Божья власть!
   -- На все судьба!.. -- проронил ди Прато. -- Следующий?..
   Луиджи толкнул локтем Марка и тот поднялся.
   -- Я вырос в монастыре, синьоры, и мало знаю... -- сказал он и приятный, бархатистый голос его заставил ди Прато устремить на него глаза; они неестественно светились.
   -- Но вот что -- рассказывал мне старец Антуан, -- случилось на его памяти. Жил в моей стране, в Германии, великий мудрец, Адальберт. Все знатные господа оказывали ему чрезвычайное почтение, а особенную дружбу к нему изъявлял наш герцог. Однажды в замок к нему приехал Адальберт и герцог заметил, что гость его какой-то рассеянный, задумчивый. Он спросил о причине и мудрец ответил, что звезды возвестили ему близкую смерть императора.
   -- Хотел бы я сделаться императором!.. -- сказал герцог. -- Весь свет перевернул бы я, кажется!..
   -- А были бы ли вы тогда так же милостивы, государь, как теперь? -- спросил Адальберт.
   -- О, да! А вы были бы мне дороже родных, если бы помогли мне: вас все слушают!.. -- горячо воскликнул герцог.
   -- Хорошо... -- отозвался мудрец. -- Я сделаю по-вашему...
   Он исполнил свое обещание и герцог был избран в императоры.
   Прошло три года. Адальберт уединенно жил в своем замке, никуда не показывался, но от людей слышал, что новый император сделался чрезвычайно надменным и жестоким, и решил проверить слухи о нем.
   Однажды, во время большого празднества, во дворце в рубище нищего появился Адальберт.
   -- Я обеднел, меня отовсюду гонят... -- сказал он своему высокому другу. -- Помнишь ли ты, государь, меня и свое обещание?
   Император с презрением посмотрел на его лохмотья.
   -- Выбросить его вон... -- приказал он страже; Адальберта схватили и вдруг все окружавшее великолепие и все множество людей исчезло и император в одежде герцога очутился стоящим у окна своего прежнего замка. Около него находился Адальберт в обычном наряде.
   -- Что это значит?!.. где мой дворец, где свита?!.. -- закричал, озираясь, герцог.
   -- Ваше высочество изволили вздремнуть... -- ответил мудрец. -- Ваш сон длился всего три минуты...
   Так оно и оказалось в действительности... Великий Адальберт с тех пор у герцога не показывался!..
   -- Славный рассказ!.. -- проговорил ди Прато. -- Многим нужно было бы его послушать. Что сообщит нам следующий?
   Встал Ян.
   -- В подземелье замка сидел пленный рыцарь!.. -- начал Ян. -- Еще в молодости он слышал от певцов о даме необыкновенной красоты, томящейся в плену у злого волшебника, и дал себе клятву освободить ее. Он ездил из страны в страну по кручам гор, по темным лесам, заглядывал за облака, но нигде не находил следов ее. В честь своей дамы он сложил множество песен, победил великанов и разбойников, сражался с волшебниками и всюду прославлял ее имя. Но вот однажды его захватили враги в плен и посадили в глубокий подвал под башней.
   Потекли годы, сменилась стража при тюрьме, и один из тюремщиков, узнав его историю, открыл ему, что дама, о корой он все поет и тоскует, заключена чародеем в подземелье рядом с ним и обещал передать ей о нем. Рыцарь воспрянул духом, ночью разбил кувшин, в котором носили ему воду, и осколком его стал подкапывать стену.
   Когда уставал от работы, начинал петь и ободрял свою соседку, обещая ей скорое освобождение. В ответ до него стал доноситься чуть слышный слабый и нежный голос ее. Она верила и ждала. Дни и ночи помчались для рыцаря быстро -- он рыл и пел, забыв о сне и усталости, и в одно прекрасное утро, -- когда стража вошла в тюрьму, -- пленника нашли мертвым: он умер от истощения!
   Ян умолк.
   -- Это все?.. -- с недоумением спросил ди Прато. -- Что же сталось с прекрасной дамой?..
   -- Ее совсем не было, синьор!.. -- ответил Ян. -- Добрый сторож видел, что пленник угасает и, чтобы порадовать его, повесил над окном подземелья эолову арфу: рыцарь умер счастливым!
   Ди Прато задумался.
   -- Все мы на земле пленники!.. -- проронил он минуту спустя. -- Все чего-то добиваемся, ищем и все в конце концов -- прекрасная дама, которой нет!..
   Чугунный рыцарь, стоявший между дверями, вдруг стронулся с места; мертво брязгая огромными шпорами, он медленно и гулко двинулся по каменным плитам пола к камину.
   На лицах всех трех путников написался ужас; Луиджи почти сполз под стол, уцепился за край его концами пальцев и вытаращил глаза; Ян откинулся на стену, словно желая вдавиться в нее; Марк, шепча молитву, навалился на него. Ди Прато сидел, как бы ничего не замечая.
   Чугунный автомат проследовал мимо камина и остановился сбоку его; закованная в железную перчатку правая рука рыцаря поднялась, взялась за конец веревки от колокола и дернула; раздался густой, звучный удар, другой, третий... пробило двенадцать. Звонивший отпустил веревку, рука его повисла вдоль ноги, он повернулся на пятке, тяжко прошагал на свое место и застыл снова.
   Гул, наполнивший комнату, замирал и делался все нежнее.
   -- Полночь... -- проговорил ди Прато. -- Время взглянуть на звезды!..
   Еще не совсем опомнившиеся от испуга путники встали с мест и направились вслед за хозяином; проходя мимо страшного автомата, они гуськом старались обойти его как можно дальше и затем быстро ныряли в соседнюю комнату.
   По пустым коридорам и переходам, освещенным висячими стенными плошками, ди Прато и его спутники дошли до каменной лестницы и поднялись по ней. Мелькавший впереди слуга отворил низкую дверь; черным занавесом, усеянным звездами, открылся квадрат неба; потянул свежий воздух; пришедшие очутились на верхней площадке главной башни. Двор и низы строений были по-прежнему озарены дымно горевшими факелами; выше в полусумер- ках на стенах каменели вооруженные сторожевые.
   -- В эту ночь все бодрствуют до утра! -- проговорил ди Прато. -- Только в эту ночь враги мои могут захватить замок -- так сказали астрологи!
   Он закутался плотнее в плащ и устремил взгляд на лес, затем перевел его ввысь.
   -- Марс охраняет мою звезду!.. -- проговорил он через некоторое время. -- Смотрите, как он бодрствует и шлет мне добрые знаки то зелеными, то синими огнями! А вокруг него все в тумане -- у врагов смущение и неудачи!..
   Марку почудился стон -- исходил он как будто из-под башни. Заслышал его и Ян и оба наклонились, чтобы проверить себя.
   Ди Прато оглянулся на них.
   Отдаленный стон повторился.
   -- Там мой пленный рыцарь!.. -- с усмешкой пояснил ди Прато. -- Завтра я прикажу повесить ему эолову арфу... Однако, холодно, идемте вниз!
   Марк шел последним и, когда он собирался нагнуться перед дверью -- по лесу раскатился яростный хохот, подхваченный в разных местах. Марк перекрестился, проскочил на лестницу, захлопнул и закрестил ход за собой.
   В столовой все разместились на прежних местах; в камин за время их отсутствия были навалены дрова и они пылали, наполняя комнату приятным теплом. Чугунный рыцарь стоял недвижно; вокруг большого стола никого не было.
   -- Рассказывайте!.. -- почти приказал ди Прато, придвинувшись еще ближе к огню и совсем погрузясь в кресло...
   Рассказы длились всю ночь. Бледный свет глядел в узкие окна, когда безмолвно слушавший хозяин зашевелился.
   -- Уже утро?.. -- сказал он, как бы очнувшись. Он ударил в ладоши; у двери немедленно вырос слуга.
   -- Гости устали... проведи их отдохнуть!.. -- приказал, подымаясь, ди Прато.
   Путники встали; лицо хозяина, казавшееся страшным ночью, теперь было обыкновенно и даже приятно, но измучено и бескровно.
   -- Спасибо вам!.. -- обратился он к гостям. -- С вашей помощью я нескучно провел время. Когда уйдете отсюда, в своих сумах найдете воспоминание об минувшей ночи! Овидий говорит, что вещие сны видятся всегда на рассвете: желаю вам добрых снов!
   Движением руки он отпустил их.
   С облегчением в душе Луиджи и его товарищи отвесили поклон и слуга повел их в нижний этаж. Марк, уходя оглянулся; ди Прато в комнате уже не было, а на подоконнике сидела и чирикала среди глубокой тишины серенькая, как раннее утро, птичка.

ГЛАВА XVII

   Замок был еще погружен в сон, когда из ворот его выступили ослик, Луиджи и трое наших путников.
   Сторожевой указал им ближайшую дорогу, блестевшую в узкой долине, и скоро зелень кустов и деревьев окутала и скрыла стены и башни.
   Луиджи снял шапку и помахал ею, как веером, себе на лицо.
   -- Ф-у-у-х!!. -- проговорил он. -- Слава Богу, выбрались благополучно из этого чертова гнезда! Что ни шаг -- все колдовство было!
   Ян хотел заглянуть в сумы, чтобы узнать, что в них положили в замке, но Луиджи беспокоился и воспротивился.
   -- Наше от нас не убежит!.. -- заявил он. -- Остановимся на обед, тогда и увидим. Теперь надо поскорей отсюда ноги уносить!
   Вброд перешли они через небольшую речонку, а к полдню наметили особенно глухое место в окружавшем их вековом лесу, забрались в чащу и расположились под платаном на обед и отдых.
   Сумы на ослике оказались набитыми всякою всячиной и, по мере того, как из широких листов лопуха, заменявших бумагу, появлялись жареные тетерки и куры, лицо Луиджи все прояснялось; открытие целого жареного козленка и кувшина с вином заставило неаполитанца окончательно развеселиться.
   -- Колдуны понимают толк в еде!.. -- заметил он. -- После ночи с привидениями надо подкрепиться как следует!
   Он приложился к кувшину и закрыл глаза; в горле у него забулькало; кувшин пошел вкруговую.
   После обеда и долгого отдыха трое друзей снова выбрались на дорогу и пустились дальше.
   Минуло трое суток; после многих встреч с рыцарями, монахами и пилигримами, с невысокой горы перед нашими странниками развернулась необозримая зеленая равнина; в мареве дали белело что-то, напоминавшее город.
   Луиджи остановился и протянул руку.
   -- Вон она, ваша обетованная земля -- Болонья!.. -- сказал он. -- Я, как Иисус Навин, вывел вас из пустыни! Прикладывайтесь!.. -- и он поднес обе руки к губам своих спутников, как бы для поцелуя.
   Марк долго не отводил взгляд от далекого виденья.
   Через несколько часов, совсем вблизи от города, предусмотрительный Луиджи свернул с дороги в небольшой овражек и, укрывшись там от солнцепека и прохожих, снял с ослика сумы, и все расположились на густой траве.
   -- Ну, друзья мои!.. -- заявил Луиджи, покончив с едой и запив ее вином. -- Теперь надо решить, что каждый из нас будет делать дальше! В городе нам придется расстаться...
   -- Почему?.. -- удивился Марк.
   -- Да потому, что подмастерья живут у своих хозяев... А при университете имеются квартиры для студентов; жить ни с кем из вас мне нельзя! Ой, Марк, в последний раз говорю тебе -- иди лучше, ищи свои краски! Наголодаешься ты в своем университете, а ни черта он тебе не даст, помяни мое слово! Студенты -- ведь это чума, оборванцы, разбойники; кроме драк да пьянства, ничего не увидишь!..
   Ян лежал на животе, подняв вверх подошвы ног и покусывал какую-то травку.
   -- А ты что будешь делать?.. -- спросил он Луиджи.
   -- Я человек вольный!.. -- ответил тот. -- Пока что мне здесь быть не особенно безопасно... Ну, да там увидим, что дальше будет! Вот вам мой сказ: часто видеться нам теперь уже не придется, потому сделаем такое условие: среди города стоит собор большой, будем на нем, в укромном уголке свои пометки делать: я стану обозначаться одним кружком, ты, Марк -- двумя, а ты, Ян -- тремя. Если все благополучно -- значки будем делать мелом, если худо -- углем. Коли помощь нужна -- кружки подчеркивать надо; при большой беде -- две черты под ними ставьте. Это будет значить -- бросай все и спеши на помощь! А главное условие -- не оповестив товарищей, из города порознь не уходить!..
   Сообщив еще несколько условных знаков и надавав товарищам разных советов, Луиджи поднялся с травы; Марк и Ян навьючили ослика и все вернулись на дорогу.
   Город раскидывался широко; серой лентой ползла кругом него по холмам стена с высокими четвероугольными башнями; такие же башни смотрели и изнутри города; местами между ними виднелись церкви; всех их превышала одна -- очень длинная, с синим куполом.
   -- Собор!.. -- произнес Луиджи, указывая на него пальцем.
   У низких, походивших на пещеру, городских ворот сидели несколько вооруженных стражей в шлемах с черными гребнями и широкими полями.
   Наших путников пропустили безо всяких опросов вместе с кучкой крестьян, везших разные овощи.
   Тесные, полутемные и кривые улицы, словно ущелья, разбегались в разные стороны; везде висело сушившееся белье, и местами казалось, будто над головами прохожих был натянут сплошной навес из рубах и простынь; в маленьких клеточках под окнами пулькали перепела.
   Сразу охватило тяжелым запахом и, несмотря на знойный день, прохладой.
   Чем ближе подвигались путники к середине города, тем все оживленнее он делался; стали попадаться лавки пер- рукьеров (парикмахерские), около них на улице стригли и брили людей; в распахнутые двери таверн (погребков) виднелись груды бочек и столики. Попалось несколько ювелирных мастерских, и Ян с любопытством и вниманием поглядывал на них;. доносилось постукиванье по серебру маленьких молоточков. Кто-то пел о Венеции. Парикмахерские и мастерские ювелиров служили в те времена своего рода клубами, и в них встречались молодежь и праздный зажиточный люд, интересовавшиеся новостями.
   Иногда к домам примыкали башни с бойницами вместо окон; внизу их, в стенах, чернели вделанные огромные железные крюки: на них ночью, а в случае тревоги и днем, надевались цепи и кварталы запирались.
   Улица вывела путников на простор рыночной площади; кругом подымалось несколько башен.
   -- Отчего их так много внутри города?.. -- полюбопытствовал Марк; Луиджи пояснил, что они принадлежат разным знатным фамилиям, часто враждующим между собой, и служат крепостцами и надежным убежищем в случае распрей.
   Ослик сам свернул в ворота, над которыми красовалась зеленая вывеска с изображением белого коня, распустившего по ветру пышный хвост, и заспешил к, видимо, хорошо известному ему стойлу; Луиджи предоставил товарищам расседлывать его, а сам отправился для переговоров к хозяину; усатое и смуглое лицо его виднелось в глубине траттории (трактира).
   Через несколько минут он вышел и позвал товарищей.
   В длинной и почти совсем темной комнате все столы были свободны; Луиджи выбрал местечко, укрытое с двух сторон бочками, и приятели расположились за ними.
   -- Дух-то какой?.. -- сказал Луиджи, втягивая всей грудью густой запах вина. -- Как в раю, ей Богу!.. Ну, братцы, с благополучным окончанием пути поздравляю вас.
   Все чокнулись поданными прислужницей глиняными кружками с вином и осушили их.
   -- Запомните -- если меня кому-нибудь из вас надо будет найти, обращайтесь к здешнему хозяину. Если он не будет знать ничего -- я вам покажу на краю города совсем маленькую тратторию; называется она "Два льва": очень удобное место в случае недоразумений! Там я синьор Маль- вио -- затвердите это покрепче!
   Друзья покончили с вином и отправились знакомиться с городом; Луиджи хотел показать лучших ювелиров, университет и, наконец, укромный уголок стены собора, котором предстояло заменять им почту.
   К вечеру Марк и Ян несколько ознакомились с городом; Ян нашел место подмастерья у самого известного в Болонье ювелира -- Пиетро Бонавентури, а Марк осмотрел живописную мастерскую в местном монастыре и так увлекся ею, что в университет решил идти только на следующий день. Луиджи кратко и туманно упомянул о каких-то важных делах, которыми он должен заняться.
   Последний вечер перед расставаньем друзья решили провести за кружкой вина и, развязавшись с делами, забрались в одну из двух таверн, находившихся на площади; часть столиков из нее была вынесена на улицу и вокрут некоторых сидели люди.
   Друзья расположились в укромном уголке и им хорошо было видно все, что делалось на засумеречевшей площади; она все более погружалась во тьму; в окнах кое-где зажигались огни.
   Луиджи потребовал кувшин кианти.
   -- За ваши успехи!.. -- возгласил он, поднимая кружку.
   -- За всех нас!.. -- сказал Ян.
   Не успели они выпить -- ближайший к ним дом озарился огнем и из-за угла улицы показались двое вооруженных всадников с наклоненными длинными факелами в руках. За ними ехали верхами какой-то важный, полный синьор и молодая девушка в длинном полосатом платье; поезд замыкали четверо слуг.
   -- А ведь это наш рыцарь с дочкой?.. -- вдруг проговорил Ян.
   -- Какой наш рыцарь?.. -- удивился Луиджи.
   -- Да тот, что пешком шел в замок!.. мы еще под дубом, в таборе тогда ночевали?
   -- Верно!.. -- вспомнил Луиджи. -- Да ты, брат, того -- уж не влюбился ли?
   Ян покраснел.
   -- Глупости какие!.. -- отозвался он, глядя в сторону.
   -- Ладно, ладно, знаем мы вас, тихонь!.. -- продолжал Луиджи. -- А ты, Марк, как -- тоже слаб по этой части?
   Марк сидел задумавшись и очнулся от вопроса.
   -- Я? по какой?.. -- произнес он с недоумением.
   -- О чем ты думал?
   -- О завтрашнем дне, об университете..
   Разговор вязался плохо -- Марк и Ян были полны ожиданием этого загадочного дня и их настроению поддался и беспечный Луиджи.
   С Соборной башни прогудел и поплыл над городом густой удар колокола: то был приказ всем тушить огни; окна везде погасли...
   Наши друзья допили вино и среди полной темноты, чуть не ощупью, направились к гостинице "Белый конь"; фонарь над ее воротами мерцал далекою, желтою звездочкой; на перекрестках гремели цепи -- улицы замыкались на ночь.

ГЛАВА XVIII

   Утром товарищи простились и разошлись каждый в свою сторону. Марк накануне хорошо приметил дорогу, и, не опрашивая встречных, стал пробираться по узеньким улочкам к окраине города, где находился университет.
   Будничная жизнь уже началась, у многих домов стояли ослики с грузом дров и хвороста по бокам седел; на других висело по паре огромных, суживавшихся книзу корзин, из- за которых торчали только тоненькие ножки да длинные уши; на лотках серебрилась рыба, грудились оливковые головки артишоков, краснели помидоры; выкрики продавцов неслись со всех сторон; с третьих и четвертых этажей домов то и дело спускались на веревках небольшие корзинки: продавцы клали в них требовавшуюся провизию, и они проворно уезжали наверх. Слышались шутки и споры из-за цены.
   Раза два чуть не попав под душ из помойных ведер, Марк добрался до второй, меньшей по размерам пустынной площади; она была усеяна народом и шумела не хуже базарной; по другую сторону ее тянулся длинный и низкий серый амбар для склада товаров, о чем свидетельствовали подъемные крюки с блоками и рычаги, выставлявшиеся с крыш из больших слуховых окон; внизу, у самой земли, выглядывали из травы маленькие оконца, зарешеченные железными заржавленными брусками.
   Это и был университет, помещавшийся за неимением лучшего места в подвалах городского амбара.
   У стены черной лентой сидели, а частью лежали на земле или прогуливались множество молодых и пожилых людей; черные бороды у иных достигали до груди, из-под колпаков и широкополых шляп свисали на плечи длинные волосы; одежды преобладали черного цвета; у большинства они были достаточно потрепанные, а зачастую и рваные.
   Встречные с любопытством разглядывали Марка, опустившего глаза и скромно пробиравшегося ко входу в аудитории; он по крайней мере на голову превышал всех ростом.
   Находившаяся под серединой амбара неширокая каменная лестница вела довольно глубоко вниз. Тяжелая, облупленная железная дверь, находившаяся в конце ее, стояла распахнутой.
   Марк обогнул кучку студентов, игравших в орлянку, затем кружок игроков в кости и быстро сбежал вниз; там он очутился в пустой и полутемной комнате с несколькими дверями; и слева и справа слышались невнятные одиночные голоса, произносившие речи.
   Марк постоял немного, затем осторожно приоткрыл одну из дверей и заглянул в нее; представившаяся картина поразила его.
   Громадное, где-то в бесконечности и мгле тонувшее помещение было наполнено черными тенями людей; окошки слева пронизывали прозрачные, золотистые столбы солнечного света и то здесь, то там пылали выхваченные: из сумерек отдельные фигуры и группы студентов; все они полулежали либо сидели в разных позах на полу, на соломе, а кое-где и на деревянных скамьях и чурбанах. В ближайшем конце аудитории возвышалась кафедра, имевшая вид рюмки с широкой приступкой кругом ножки; в ней, будто в купели, сидел профессор, видный только до половины; его облекала черная мантия с кистями на плечах; на голове торчала какая-то необыкновенная не то корона, не то колокол с длинною рукояткой.
   Студенты морем заполняли все остальное помещение. У окон, с необделанными аспидными досками и грифелями в, руках, будущие ученые усердно записывали лекцию. Ближайший из писавших сразу привлек к себе внимание Марка: он работал, высунув и прикусив кончик языка; лохматая готова его была склонена набок, длинные волосы лежали на доске и обметали ее.
   Марк прижался к стене и напряженно стал слушать; глаза его освоились с полутьмой и он хорошо разглядел профессора -- лицо у того было горбоносое, обритое, худое и казалось монетой, на которую смотрят со стороны ребра. Говорил он медленно, громко и важно. Речь шла об астрологии в связи с медициной.
   -- Если вы видите, что Юпитер и Марс начинают сближаться друг с другом, -- знайте, -- это предвестие плохое: встреча этих планет влечет за собой появление на земле мора, болезней и всяких бедствий; встреча Венеры и Марса знаменует сильные дожди; Юпитера с Меркурием -- обещает бури и грозы, а самое страшное -- это сближение Сатурна и Юпитера -- оно чревато бедами, сулит чуму и всякие моры. Соединение трех планет в знаке Рыб вызывает смуты и распри!
   -- Как я вам уже объяснял, планет, не считая солнца и луны, имеется всего пять: это Юпитер, Марс, Сатурн, Меркурий и Венера. Они управляют всею жизнью на земле и потому истинно ученый медик прежде всего должен знать их действие на человека и на природу; призываемый к больному, он обязан в серьезных случаях прежде всего осмотреть небо и определить отношение планет к звезде больного -- если он, конечно, из знатного рода. Если будете иметь дело с незнатными, то вместо этого прописывайте касторку; простому люду она заменяет гороскопы!
   Луна оказывает чрезвычайное влияние на человеческий организм: кровь, мозги и жидкие части тела всецело находятся в зависимости от силы ее действия, поэтому полнолуние имеет особенное значение в критические дни болезни.
   Твердо запомните, что самое мощное воздействие на сердце производит -- солнце; на мозг и кровь -- луна; на печень -- Юпитер; на селезенку -- Сатурн -- он вызывает черную желчь и меланхолию; на легкие -- Меркурий...
   Гулкий удар в подвешенную на улице бронзовую плиту прервал лекцию; аудитория зашевелилась и разом наполнилась говором; профессор сошел с кафедры и затерялся в окружившей его толпе студентов. Несколько десятков человек обступили Марка и принялось расспрашивать -- кто он и откуда.
   Марк знал, что главный предмет преподавания в Болонье -- юридические науки, но новые товарищи сообщили, что в университете проходятся, кроме того, и семь свободных искусств -- тривиум и квадриум; видя недоумение Марка, они пояснили, что тривиум состоит из трех наук -- грамматики, риторики и диалектики, а квадриум -- из арифметики, геометрии, астрономии и музыки.
   -- Законы мне не надобны!.. -- проговорил Марк.
   -- Самое хлебное дело!.. -- отозвались голоса. -- Посмотри, как хорошо живут все судейские?
   -- Поступай на тривиум!.. -- сказал кто-то. -- Будешь философом!
   -- Лучше всего иди в оруженосцы к богатому рыцарю и займись джострами!.. [турниры] -- насмешливо посоветовал четвертый. -- Ишь ты какой здоровенный!
   Несколько человек засмеялись: Марк, плохо разбиравшийся в словах новых товарищей, смутился и стал оглядываться, как бы выискивая лазейку для выхода из кольца окруживших его зубоскалов.
   -- Нет уж, я в тривиум!.. -- произнес он. -- Только вот как же с грамматикой быть: ведь она запрещена папами?..
   Раздался хохот.
   -- Э, брат, да ты сто лет тому назад родился, должно быть?.. -- заговорили кругом. -- Откуда этот чудак взялся...
   Двое рослых, рыжих, как огонь, студентов, стоявших чуть поодаль и прислушивавшихся к разговору с новичком, вмешались в толпу товарищей.
   -- Ты из Германии?.. -- спросил по-немецки один из них, плотный молодец с веснушчатым лицом и бело-желтыми жгутами висячих усов, имевшими вид моржовых клыков; брови его были такого же цвета.
   Лицо Марка просияло.
   -- Да, я из Баварии!.. -- ответил он на родном языке.
   -- Ступай за нами; мы тебе все объясним и расскажем!..
   И три отметных головы словно поплыли к выходу над морем черных и смуглых итальянцев.
   -- Меня зовут Мартин!.. -- сообщил усач. -- А это Адольф из Швабии.
   Мартин расспросил Марка о его намерениях и одобрил его выбор факультета; Марк узнал, что о помещении ему беспокоиться нечего, так как чуть не сплошь все обитатели окрестных домов сдают у себя комнаты и целые квартиры студентам и что такие помещения именуются коллегиями.
   Прежде всего надо было выбрать профессоров и записаться к ним; Мартин, сопровождаемый как тенью безмолвствовавшим Адольфом, провел Марка в небольшую каморку, ютившуюся в том же подвале. Под единственным окном ее сидел, склонившись над толстою книгой, невысокий монах, облаченный в серую рясу; услыхав шаги, он поднял черные глаза и кивнул вошедшим в ответ на поклон их.
   -- Записаться? -- спросил он.
   -- Да!.. -- ответил за Марка Мартин.
   Монах взял лежавший на столе калам и обмакнул его в глиняную баночку с чернилами.
   -- Как фамилия? -- спросил он, приготовясь писать.
   Марк смутился: фамилии у него не было.
   -- Как же это могло так случиться?.. -- удивился монах.
   Марк, запинаясь, рассказал свою историю.
   -- Вот оно что?.. -- проговорил монах и задумался. -- Ты говоришь, монастырь ваш высоко в горах стоит?
   -- Да.
   -- Так будь же ты Хохбергом! Аминь! -- монах стукнул рукой по столу и принялся за запись в книге.
   Марк обомлел, когда монах назвал ему цифру платы за право ученья -- таких денег он не имел и трети.
   -- Что, капиталов не хватает?.. -- произнес монах, заметив смущение молодого человека. -- Да, брат, наука что яблоня, приносящая золотые плоды... Взращение ее стоит трудов и денег. Но ничего, я тебе дам отсрочку на три месяца: за это время оглядишься и достанешь все -- товарищи тебе помогут и укажут, как и что делать!
   Он пометил что-то в книге, и трое студентов вышли на площадь. Яркий солнечный свет заставил Марка зажмуриться; шум и говор поразили его после тишины канцелярии; поблизости от себя он увидал тесный круг из людей. Среди него, как бы на арене, находились двое студентов; крича, они наступали друг на друга; толпа вокруг них то хохотала, то разражалась рукоплесканиями.
   -- Это диалектики диспут ведут! -- пояснил Мартин. -- А где твои вещи?
   -- В траттории...
   -- Так ты перенеси их к нам в коллегию -- в нашей все немцы! Тебе найдется местечко.
   Он указал свою квартиру и, будто окрыленный, Марк поспешил в тратторию.
   Не больше как через час он уже стоял у входа в свое новое жилище и оглядывался, не зная, куда идти дальше. Перед ним впадиной темнел коридор; в глубине виднелась закрытая дверь, слева вела наверх, полная вечной ночи, каменная винтовая лестница; будто ребра скелета, белели сточенные посередине ступеньки; Марк поднялся по ней и попал в лабиринт коротких закоулков и извилин, обычных в те времена... За одной из дверей он услыхал голос и постучал в нее; выглянула рыжая голова Мартина.
   -- Входи, входи, ждем!.. -- произнес он.
   Марк перешагнул через порог и очутился в низкой длинной комнате, освещавшейся только одним окошком. Несмотря на яркий день, половина его тонула в сумерках -- солнечные лучи не проникали в глубину уличных ущелий. Вдоль стен, прямо на каменном полу, лежали набитые соломой, сплющенные и рваные тюфяки; поверх каждого валялась либо куртка, либо плащ, заменявшие простыни и одеяла; подушками служили узелки и походные сумы. У окна боком стоял простой дубовый стол; на нем чернели грифеля и стопка тонких, с изломами по краям, аспидных плит, служивших вместо драгоценной бумаги. По обе стороны стола имелись коротенькие лавки, но разместиться на них могли не свыше четырех человек. Никакой другой мебели в комнате не было, между тем обитателей в ней, кроме Адольфа и Мартина, находилось еще пять человек, все на подбор рослых молодцов.
   Марк познакомился со всеми, и Мартин указал ему на один из тюфяков у стены.
   -- Вот твоя постель -- восьмая! -- сказал он. -- У нас артель, и мы все дела ем сообща; каждый вносит свой пай... -- А старшим выбран я, со мной и будешь вести все счеты!
   Марк покраснел.
   -- У меня сейчас очень мало денег, -- ответил он.
   -- А у нас, думаешь, их много? -- возразил Мартин. -- Богатых-то разве десятка два на весь университет, а все остальные сами себе хлеб добывают! Когда есть что жевать -- мы учимся; нет -- по монастырям идем петь, прелаты и монахи нас любят! [*] А кто не может -- предсказаниями занимаются, сказки рассказывают, книги списывают; есть и такие, что милостыней питаются: всячески перебиваются люди!..
   
   [*] -- Особенно резко выработался тип странствующого студента в XII веке. Бедняки-схоластики платили монастырям и др. латинскими песнями; некоторые превратили их в свое ремесло и получили прозвище вагантов или же голиардов. Они бродили поодиночке и целыми обществами от одного епископа и монастыря к другим; языком они стеснены не были, т. к. все говорили по-латыни; епископы, ведшие веселую жизнь, любили их и призывали даже записывать ях песни наряду с разными занимательными рассказами в сборники.
   Некоторые из таких застольных песен до сих пор поются студентами. Очень интересны и ядовиты сатирические песни голиардов, часто направленный против духовенства и Рима.
   Шутка их: "Если звательный падеж вызвал тебя в Рим и винительный хочет низложить тебя, привлеки к делу дательный и тогда отпустит тебя творительный".
   Была у них и шуточно-сатирическая проза-пародии на буллы, мессы, евангелия, заповеди и т. д.; постоянно упоминается в них Бахус. Развитие этого рода сочинений вызвало разрыв их с церковным обществом и студенты получили новое прозвище "рибальди" (негодяй); в конце XIII в. они уже были в полном упадке, а в XV в. голиарды превратились в нищенствующих студентов, занимавшихся плутнями и чернокнижием. '
   
   -- А как же с лекциями? -- недоуменно спросил Марк.
   -- Потом наверстываем; от товарищей узнаем!.. Конечно, год-другой лишний приходится из-за этого поучиться... торопиться некуда!
   В коридоре раздался шум и смех; дверь отворилась, и вошла кучка студентов.
   Жизнь втянула Марка в колею.

ГЛАВА XIX

   Ян с тонким бронзовым обручем на лбу и волосах сидел на толстейшем чурбане у самого окна полутемной мастерской и усердно постукивал молоточком по чекану, кончая заданную ему пробную работу; в ряд с ним за тем же занятием размещались четверо молодых людей.
   В мастерскую то и дело заглядывали и входили посетители, рассматривали вещи, спорили, но Ян только мельком кидал на них взгляд и опять погружался в свое дело. Полный, благодушного вида, седовласый хозяин -- Пиетро Бонавентури -- стоял у дубового прилавка, навалясь на него, как обвал горы, и что-то объяснял нескольким синьорам.
   Яну вдруг почудился свежий и звучный женский голос; он оглянулся и увидал, что хозяин показывает какие-то серебряный вещи молоденькой девушке и пожилой даме. Ян чуть не выронил молоток -- девушка была та самая, что вместе с отцом уже дважды встречалась ему. Кровь начала приливать к щекам Яна; чтобы скрыть это, он еще ниже склонил над работой голову, молоток его застучал усерднее.
   -- Уж не знаю, что еще показать синьорите?.. -- разведя руками, сказал Бонавентури. -- Вам труднее угодить, чем святому Петру! Разве взглянем на то, что делает мой новый помощник... Вещь еще не готова, я говорю про замысел!..
   Он подошел к Яну и взял у него из рук небольшой серебряный стакан с округленными боками и уже покрытый с одной стороны вычеканенными изображениями.
   -- А ведь хорошо!! -- от души вырвалось у старого ювелира. Он приподнял в руке стакан и, видимо, стал любоваться им. -- Есть талант!.. Эта вещь украсит любой стол!..
   -- Да... очень недурно!.. -- согласились обе дамы, и Ян, негодуя на себя, почувствовал, что опять краснеет.
   -- Этот стакан я возьму!.. -- заявила девушка. -- Когда он будет готов?
   -- Я думаю, послезавтра, не раньше... -- ответил Бона- вентури, взглянув на Яна.
   -- Завтра!.. -- вырвалось у того.
   Хозяин опять посмотрел на него.
   -- Завтра так завтра!.. -- согласился он. -- Если так, то он же и принесет его вам.
   Гостьи простились и ушли, сопровождаемый слугами, ожидавшими их на улице.
   Бонавентури проводил их до порога и обратился к Яну:
   -- Не хотел я говорить при синьорите Габриэлле... -- заявил он, -- а теперь скажу -- тише, брат, едешь -- дальше будешь!.. А рука у тебя верная и чутье есть, но в рисунке имеются промахи -- видно, и тут торопился! Смотри, например, на эту руку, она чуть длинна; больше всматривайся в пропорции людей! А в общем, я доволен: оставляю тебя у себя в мастерской! Будешь усерден -- станешь настоящим мастером... Ну, посмотрите и вы все, -- продолжал Бонавентури, передавая стакан товарищам Яна.
   Один из них -- неприветливого вида, со сросшимися на переносье черными тонкими бровями -- мельком взглянул на стакан и с недовольной гримасой отстранил его от себя рукою; трое остальных отнеслись к работе новичка с горячим одобрением.
   К сумеркам работа в мастерской прекратилась; толстую наружную дверь заперли железным засовом; Ян, закрывавший ставнем окно, на минуту задержался у него. Улица уже опустела; в двух-трех местах на ней, будто выходцы из ада, куда-то спешили темные человеческие фигуры; лица их, озаренные раскаленными углями, лежавшими в глиняных чашках, казались огненными: обыватели, не подбросившие вовремя дров на очаг, бегали за огоньком к соседям.
   С закрытием ставень домашняя жизнь резко отмежевывалась от уличной, становившейся совсем чуждой и даже враждебной.
   По обычаю тех времен, подмастерья и хозяева обедали и ужинали вместе в кухне -- самой обширной комнате в доме; освещалась она очагом, а иногда по вечерам и сальною свечкой, горевшей в огромном, как блюдо, медном подсвечнике. На темных стенах красовались ряды полок, тесно уставленных всевозможной посудой; прислуживала хорошенькая, румяная и черноглазая Моника, приходившаяся дальней родственницей бездетной хозяйской чете.
   Старый Бонавентури любил поговорить и, если был в духе, то после ужина, за стаканом вина, часто заводил рассказы о разных интересных делах и приключениях и о чертовщине. Эти последние бывали так страшны, что подмастерья сидели с побледневшими вытянутыми лицами, а хорошенькая Моника застывала, где пришлось, с раскрытым ртом и побелевшими, как от инея, щеками.
   Тогда вмешивалась жена Бонавентури -- полная, седовласая приветливая старушка.,
   -- Полно тебе людей пугать... спать пора!! -- заявляла она, подымаясь со стула. -- Ишь, до чего доболтались -- лиц ни на ком нет!
   Все приходили в себя, старались улыбаться и казаться молодцами, но никто не решился бы один сделать хоть шаг в соседнюю темную комнату.
   Спать подмастерья отправлялись всею гурьбой -- обиталище их находилось на чердаке, где были расставлены деревянные кровати.
   Долго не мог заснуть Ян в эту ночь. Его постель помещалась прямо против слухового окна и с густой синевы неба ему мигали и переливались небесные сигнальные огни. Глубокая тишина на улице однажды нарушилась топотом бежавших ног; через некоторое время мерно прошагали несколько человек и по карнизу противоположного дома красною мышью скользнул луч света: проходили с фонарем сбиры [полицейские].
   Что-то особенное и непонятное творилось в душе Яна. Он лежал, закинув руки за голову, что-то видел перед собою, чему-то улыбался. И мысль его вертелась на том, что завтра он увидит Габриэллу...
   Бонавентури еще в постели заслышал стуки одиночного чекана и сперва удивился, затем улыбка забралась к нему под густые усы: новый помощник ему нравился.
   К полудню стакан был готов; Ян наскоро похватал кое- чего из обеда, бережно завернул свою работу в чистую тряпочку и устремился по указанному ему пути.
   На углу улицы он чуть не столкнулся с двумя богато одетыми молодыми людьми в маленьких черных шапочках; в каждую было воткнуто по орлиному перу; на боках висели длинные шпаги.
   -- Эй!.. -- пустил ему вслед один из щеголей. -- Если ты на виселицу торопишься, то еще успеешь -- она свободна!
   Ян, не ответив, пустился дальше. Несколько поворотов и перед ним открылась цель его стремлений -- узкий, высокий дом, примыкавший к еще более высокой башне, несколько выдвинутой на улицу для обстрела ее по всему протяжению.
   Дубовая дверь была закрыта.
   Ян постучал молотком и услыхал гул, раскатившийся по комнатам: в приоткрывшуюся щелку выглянуло лицо молодого слуги.
   -- Что надо? -- спросил последний.
   -- От Пьеро Бонавентури... -- ответил Ян. -- Нужно видеть синьориту Габриэллу Готье.
   Слуга шире отворил дверь и Ян попал в полутемную обширную прихожую; из нее вела наверх деревянная коленчатая лестница; потолок опирался на четыре тонкие витые колонны; за ними у стен виднелись длинные сундуки; всюду висели шлемы, шпаги и арбалеты; в те времена оружие всегда держалось под рукою.
   Яна повели по лестнице; за поворотом ее на него уставились узкие бойницы, черневшие за простором зала; у стен чередами высились тяжелые резные шкафы, обитые тисненой кожей диваны и кресла; все свободные места занимало отборное, дорогое оружие -- зоркий глаз Яна сразу выделил два вороненых шлема, покрытых художественной чеканкой и вышедших из рук знаменитых миланских мастеров. Слева разевал огромную черную пасть камин. В стене с бойницами багровела низенькая дверь из толстого железа, ведшая в башню: попасть в третий этаж можно было только через нее.
   Из соседней комнаты слева слышался разговор; Ян узнал голоса обеих синьор, бывших вчера в мастерской Бо- навентури; к ним примешивался густой бархатистый баритон.
   Слуга доложил о приходе ювелира и позвал Яна.
   С сильно забившимся сердцем молодой художник переступил через порог и увидал приветливо улыбавшееся лицо Габриэллы; она сидела за пяльцами; как в тумане различил он помещавшуюся за прялкой около нее пожилую даму и представительного человека в лиловой щегольской сутане епископа. Ян отвесил низкий поклон вставшей ему навстречу девушке и подал ей свое произведение.
   -- Какая прелесть!.. -- громко воскликнула она. -- Посмотрите, тетя!..
   -- Очень хорошо... отлично!.. -- произнесла дама, мельком взглянув на стакан.
   -- Ничего... недурно!.. -- снисходительно согласился епископ. Тут только Ян заметил, что епископ был бы красив, если бы его не портил нос таких размеров, что казался приставленным.
   -- Это твоя работа?.. -- осведомился епископ.
   -- Моя... -- ответил Ян.
   -- Так зайди ко мне на днях со своим хозяином; у меня есть работа для тебя!..
   Епископ стал расспрашивать Яна, кто он и откуда; тем временем Габриэль выскользнула в боковую дверь со своим стаканом и через несколько минут вернулась уже без него.
   Ян удовлетворил любопытство своего собеседника и откланялся. Пожилая дама и епископ ответили легкими кивками; молодая девушка проводила его в зал.
   -- А кольцо и деньги я занесу вашему хозяину завтра около полудня... -- сказала она и вдруг быстро оглянулась и прижала палец к губам; лицо ее сразу изменилось и приняло умоляющее выражение.
   Не успел Ян сообразить в чем дело, в руке его очутился сложенный маленьким квадратиком кусок тончайшего папируса.
   -- Пожалуйста, передайте!.. ответ завтра!.. -- едва слышно шепнула она и громко добавила: "До свиданья!"
   -- До свиданья!.. -- пробормотал ошеломленный Ян. Он зажал записку в кулаке, чуть не скатился с лестницы и очутился на улице. Что означало это внезапное письмо? К кому оно? Прочесть его было невозможно -- кругом мелькали люди; надо было найти укромный утолок и без свидетелей взглянуть на имя.
   Он метнулся за угол, потом за другой -- везде либо глазели из окон, либо шли прохожие. Ян сделал наугад еще несколько поворотов и очутился перед громадой собора.
   На широких каменных ступенях, восходивших на паперть, сидели и лежали кучки баратиери -- босых людей разного возраста в длинных белых рубахах и с ничем не покрытыми лохматыми головами; все были подпоясаны ремнями, на которых висели небольшие кожаные сумки.
   Несколько голов повернулось в сторону Яна. Двое или трое запустили руки в сумы и вытащили оттуда игральные кости.
   -- Есть кости, кости! -- воскликнул один, подкидывая на ладони черные кубики.
   -- Ох, сегодня удачный день для тебя!!.. -- возгласил другой. -- Попытай счастье!
   -- Не беги сам -- дай я за тебя это сделаю?.. -- предложил третий.
   Яну было не до игры. Он качнул отрицательно головою, почти бегом взлетел по ступенькам и скрылся в соборе.
   Сидевший поодаль статный и еще молодой черноусый человек с бронзовым, смелым лицом и с курчавой, как у негра, головою проводил его внимательным взглядом.
   -- Куда бы это он так спешил?.. -- проронил он.
   -- Да в церковь!.. -- наивно отозвался ближайший, глуповатого вида человек.
   -- Как же... помолиться приспичило! -- насмешливо сказал курчавый. -- Нет, брат, молиться так не бегают! Не
   пахнет ли здесь чем вкусным? Эй, Беппо?!.. -- крикнул он.
   На зов его с противоположной стороны поднялся невысокий, щуплый человек с вострой, как бы хорьковой мордочкой.
   -- Что тебе?.. -- спросил он, подойдя.
   -- Проследи-ка пойди за этим молодцом!.. -- приказал курчавый, видимо, бывший начальством. -- Нет ли свиданья у него в соборе? Рожа-то еще незнакомая... добычкой попахивает!..
   Беппо юркой, быстрой походкой затыркался по лестнице, мелькнул в портале и исчез.
   Собор был пуст; на заполнявших его скамьях в полусу- мерках рисовались всего две-три поникших черных фигуры. Ян торопливо преклонил перед средним главным алтарем колено, выбрал местечко у колонны поближе к окну, из которого врывался свет, оглянулся кругом и разжал кулак.
   Записка была запечатана большой восковой печатью; на другой стороне было выведено чернилами: "Помпео Маркони, у Флорентийских ворот".
   В первую минуту Ян ничего не понял.
   -- "Какой такой Маркони?.. почему эта записка сунута мне?" -- пронеслись мысли. Он сделал было движение, чтобы распечатать ее, но удержался и стал приходить в себя. Письмо, несомненно, заключало в себе какую-то тайну синьориты. Она доверилась ему, значит, надеется на него и желание ее надо выполнить во что бы то ни стало.
   Ян тщательно запрятал записочку за пазуху, склонился головой на спинку скамьи, находившейся впереди, и несколько минут просидел среди глубокой тишины в этой благочестивой позе. Он не видал, что позади него в то время, когда он бережно засовывал письмо во внутренний карман, на ближайшей колонне обрисовалось смуглое настороженное лицо.
   Ян поднялся и вышел на паперть; за ним поодаль следовал Беппо. Яна сейчас же окружили с разными предложениями несколько назойливых пройдох, а Беппо в это время шепотом сообщил пославшему его, что видел.
   Курчавый кивнул головою, сделал незаметный знак и кучка пристававших к Яну людей сразу отстала от него.
   Ян сошел с лестницы и остановился.
   -- А вот не скажете ли вы мне, где Флорентийские ворота? -- спросил он, обращаясь ко всем.
   -- О, это далеко!.. -- отозвался ближайший баратиери. -- Молодому синьору нужно, конечно, передать любовное письмо, так давайте его нам: это наша специальность! Все будет шито-крыто...
   -- И обойдется всего в какие-нибудь два десятка кват- рони!.. -- подхватил другой.
   Ян почувствовал, что краснеет.
   -- Вовсе не письмо!.. -- проговорил он. -- Там у меня знакомый живет... приятель!.. -- Ян повернулся и быстро зашагал прочь. Вслед ему раздался смех и остроты.
   Курчавый баратиери опять подал знак головой и следом за Яном, стараясь быть незамеченным и не потерять его из виду, пустился тот же Беппо.

ГЛАВА XX

   Ян шел озабоченный. Еще впервые в жизни он попал в такую историю, да еще осложненную полным незнанием города и его жителей. Спросить у первого встречного, кто такой и где живет Помпео Маркони, Яну казалось невозможным -- выдачей тайны Габриэллы всему городу. И вдруг лицо его просветлело -- он вспомнил о всезнающем Луиджи и решил сейчас же зайти к нему.
   Трактир "Белого Коня" был как раз по пути и Ян заглянул в него, но Луиджи там не оказалось; хозяин сообщил, что его не видно уже несколько дней. Предстояло идти в "Два Льва", но это было далеко и сперва было необходимо зайти в мастерскую и отпроситься у Бонавен- тури.
   Старик задержал его недолго и когда Ян, потупив глаза, сказал, что отлучиться ему необходимо для того, чтобы проститься с уезжающим приятелем, Бонавентури подмигнул жене и воскликнул:
   -- Доброе дело! Только смотри -- не в юбке ли твой приятель, а то, пожалуй, до самого утра дороги домой не найдешь?
   Вся мастерская захохотала; Ян покраснел, что-то пробормотал и выюркнул на улицу.
   Быстро и не оглядываясь пустился он в путь и минут через двадцать уже стоял перед двухэтажным серым домом, над въездом в который висела вывеска, изображавшая двух огненных львов, любезно положивших лапы друг другу на плечи.
   Ян вошел в тесный двор и под навесом нашел хозяина, отпускавшего ячмень для лошадей приезжих. Ян приподнял берет и осведомился, здесь ли синьор Мальвио.
   Кривой на один глаз и весь заросший черными волосами трактирщик неприветливо глянул на него.
   -- А вы кто такой?.. -- спросил он.
   Ян назвал себя.
   Кривой пожевал губами, подумал, потом ткнул пальцем на угол, откуда начиналась каменная лестница. -- Туда!.. -- коротко добавил он.
   Ян поднялся на крыльцо, отворил левую из двух дверей и попал в погреб; охватило густым винным духом; с противоположной стены тускло, словно луна из-за тумана, глядело круглое, высоко пробитое и затянутое паутиной окно; в сумерках выявлялись ряды бочек, накаченных друг на друга; между ними были устроены проходы и кое-где размещались столики и скамейки. Людей никого не было и Ян, оглядываясь по сторонам, медленно пошел среди бочек. Справа открылся более широкий и светлый проход, оттуда слышался говор; Ян свернул туда и попал в кухню траттории. Несколько столиков были заняты пестрым, обедавшим и пившим вино людом. В глубине имелся другой, пря -- мой, выход на двор; Ян приостановился, выискивая глазами нужного ему человека; несколько черных голов оглянулись на нового пришельца и Ян почувствовал легкий удар по своему плечу: позади него, словно выросший из каменных плит пола, стоял и улыбался Луиджи.
   -- Здорово, дружище!.. -- произнес неаполитанец. -- Откуда Бог послал?
   -- Дело к тебе!.. -- вполголоса сказал Ян.
   Луиджи мигнул ему, взял под локоть и повел в только что пройденное царство бочек.
   -- А ну-ка нам кувшинчик?.. -- обратился он к проходившей мимо служанке. -- Тут поукромнее!.. -- шепнул он Яну.
   Погреб, видимо, был известен Луиджи прекрасно. Он выбрал совершенно укрытый от сторонних глаз и ушей уголок и расположился в нем со своим гостем.
   -- Говори тихо!.. -- предупредил он. -- Что-нибудь стряслось?
   -- Да особенного ничего... откуда ты взял? -- удивился
   Ян.
   -- Да по твоей физике вижу!.. -- В чем история?
   Ян медленно полез в карман, вытащил записку и, не выпуская ее из рук, не без смущенья рассказал все происшедшее.
   Луиджи слушал насторожась, затем молча взял письмо и поднес близко к глазам.
   -- Не вижу, темно!.. -- проговорил он. -- Я пойду, прочту, -- и он сделал движение, чтобы встать, но Ян удержал его.
   -- Оно Помпео Маркони, у Флорентийских ворот...
   -- Помпео Маркони?.. -- раздумчиво повторил Луиджи. -- Что-то знакомое имя... А, вспомнил!!! важный синьор... Так в чем же загвоздка? Ступай и отнеси!
   Ян молчал: глаза его были недвижно устремлены в одну точку.
   -- Чего ты уперся?..
   -- А если оно любовное?.. -- неожиданно для себя самого выговорил Ян, мысль зародившуюся у него в душе.
   -- Да тебе-то что за печаль? -- Луиджи откинулся на бочку и вдруг залился тончайшим фальцетным смешком.
   -- О, король идиотов!!.. -- воскликнул он. -- Да ты что, уж не влюбился ли?!.. когда же ты успел? Ах, проворный малый!!..
   Ян не отвечал.
   -- Нет, брат, ошибаешься!.. -- прервал сам себя Луиджи. -- Голову прозакладываю, что здесь что-то другое!..
   -- Что же такое?
   -- Любовных записок не пишут!.. -- продолжал неаполитанец. -- Приглашения на свидания передаются на словах служанкой или баратиери -- это их хлеб... тут что-нибудь много важнее, раз она решилась на такой риск и не доверилась своим окружающим.
   -- Ведь и меня она не знает!.. -- заявил Ян.
   -- Это-то и примечательно... значит, ты рожей своей ей понравился, веру в себя внушил!..
   -- Ты так думаешь?
   Луиджи кивнул головой.
   -- Именно так. Мой нюх издалека суп чует! Смотри, будь осторожен, не отдавай письма при людях! Хорошо можешь заработать на этом деле!.. -- Он возвратил записку Яну.
   -- Заработка я не хочу! -- буркнул тот.
   -- Ну, конечно!.. -- иронически согласился Луиджи. -- Вы все, северяне, только по виду люди, а на самом деле болваны! Ей -- Богу, чего же ты хочешь? Чтобы родовитая синьорита да еще француженка, Габриэль Готье, бросилась тебе на шею или вышла за тебя замуж?.. Это вот видал ты?
   -- Он поднес к самому носу Яна кукиш.
   -- Ничего мне не надо... я так!.. -- упрямо повторил Ян.
   -- Она, значит, француженка, а я не знал!
   Приятели осушили по кружке вина и Луиджи налил по второй.
   -- Надеюсь, своему хозяину ты ничего не сказал о письме? -- осведомился он.
   -- Ничего.
   -- Умно!.. Итак, тебе надо знать, где живет Помпео Мар- кони?
   -- Да... у других спросить я боялся!
   -- Э, да ты умней, чем я думал!.. -- усмехнувшись, ответил Луиджи. -- Из тебя выйдет толк! Ладно, я провожу. Только наверное ты никому не проболтался, куда собираешься идти?
   -- Никому!.. впрочем, на паперти собора я спросил, где Флорентийские ворота.
   -- У кого? У босоногих прохвостов?
   -- Да.
   Луиджи неодобрительно мотнул головою.
   -- Худо!.. -- Это же разбойники, шпионы и все что хочешь! А когда сюда шел -- никого из них позади тебя не было?
   -- Я не оборачивался...
   Луиджи подумал с минуту и протянул руку.
   -- Давай сюда письмо. Вместе пойдем, а будет оно у меня!.. -- пояснил он. -- Так безопаснее!..
   Он спрятал отданную Яном записку и велел приятелю не трогаться с места, а сам встал и начал осторожно пробираться между стеной и бочками к кухне. Там сидели все прежние посетители, но в самом дальнем углу зоркий глаз неаполитанца сразу завидел белое пятно и признал в нем баратиери. Беппо что-то ел и все поглядывал на ход в погреб.
   Луиджи быстро вернулся в свое убежище.
   -- Есть!.. Видишь, что значит распускать язык?.. -- прошептал он. -- Справа в углу сидит. Это такие черти, я тебе скажу!..
   Он наспех объяснил Яну, по каким приметам и куда надо идти.
   -- Только не оглядывайся; на перекрестках улиц оборачивайся на все четыре стороны, будто не знаешь дорогу, и примечай, где мы. Ты ступай первым, за баратиери я пойду -- он меня в лицо не знает! Дом Маркони сразу определишь -- он там единственный, красный, кирпичный; над входом белый щит с синим шлемом висит. Как завидишь его -- вправо сейчас же забирай. Я к Помпео прошмыгну, а ты заведи жулика подальше, посиди где-нибудь в тратторий и домой ступай -- к закрытию мастерской я с ответом подойду!.. Ну, с Богом... вали, как будто ничего не знаешь!.. -- Он слегка подтолкнул Яна, а сам опять исчез между стеной и бочками.
   Ян обдернул на себе куртку и направился в тратторию. Человек в белом увидал его и Яну показалось, будто он съежился и глубже втиснулся в угол.
   Ян вышел на двор, затем на улицу; Луиджи наблюдал из своей засады и убедился, что он не ошибся: баратиери быстро допил вино, бросил на стол звякнувшую монету и поспешил уйти. За ним издали последовал неаполитанец.
   Ян точно исполнял все, что было ему сказано и в свою очередь увидал, что за ним следили. Душа его вдруг исполнилась какой-то радости -- ему захотелось смеяться и показать нос шпиону, которого они сейчас так ловко одурачат. Он летел как на крыльях.
   После множества поворотов и изгибов улица, сделавшаяся совсем глухой и безлюдной, уперлась в башню и обтекла ее справа и слева. Ян заметил неподалеку красный дом и, как было условлено, взял в обратную от него сторону.
   Луиджи задержался за углом, убедился, что Ян и его преследователь скрылись из вида, подошел к входу под белым щитом и синим шлемом, еще раз огляделся и ударил о скобу железным молотком, имевшим вид руки в боевой перчатке.
   Дверь отворилась и впустила Луиджи в полутемную прихожую обычного типа тех времен. Рядом с деревянной лестницей имелся совсем узкий коридор, выводивший на двор.
   -- Синьор Помпео дома?.. -- спросил Луиджи.
   -- Дома!.. -- коротко отрезал пожилой коренастый слуга с густыми бровями, мрачно сросшимися на переносье.
   -- Порученье имею к нему...
   -- От кого?..
   -- А это я уж лично доложу вашему господину!.. -- ответил Луиджи. -- Будьте любезны подняться к нему наверх, мой дорогой друг. И несколько поторопитесь -- меня ждет герцог!
   -- Пожалуйте за мной!.. -- проговорил опешивший слуга.
   Оба они взошли по лестнице и слуга, оставив Луиджи в небольшом зале, скрылся за пурпурным ковром, заменявшим дверь.
   Луиджи обежал все внимательным взглядом.
   У стен и в углах размещались несколько статуй из белого мрамора, превосходной работы, но частью поломанные. Старинная, тяжелая и прочная, была и мебель.
   Не успел Луиджи рассмотреть все как следует -- из-за ковра показался человек средних лет в полосатом малиново-голубом платье. Располагающее к себе лицо его с небольшой бородкой было несколько озабочено.
   Луиджи отвесил почтительный и в то же время свободный поклон. Маркони ответил легким наклонением головы.
   -- В чем дело?.. -- спросил он.
   -- Синьор... -- ответил, опять кланяясь, неаполитанец, -- я не имею права говорить при посторонних!.. -- Он указал глазами на слугу, недвижно стоявшего у лестницы.
   -- Это свой, верный человек!.. -- сказал Маркони. -- А впрочем... -- он сделал легкий знак рукой и слуга исчез под полом.
   Луиджи достал записку Габриэллы и подал ее Маркони. Тот посмотрел на почерк, потом на печать и выхоленные, белые пальцы его заторопились распечатывать письмо. Оно было длинное, с какими-то рисунками и, как молча соображал Луиджи, значит, было заготовлено синьоритой заранее и выжидало случая к отправке.
   Лицо Маркони по мере чтения делалось оживленнее, на губах появилась улыбка.
   -- Добрые вести -- добрая и плата!.. -- произнес он, складывая письмо.
   Он открыл висевшую у него на бедре вышитую бисером сумочку, достал оттуда золотую монету и протянул ее Луиджи. Тот принял ее и раскланялся еще ниже.
   -- Подожди здесь, я сейчас напишу ответ!.. -- приказал Маркони и край ковра опустился за ним.
   Луиджи развалился в кресле с высокою спинкой и с довольным видом, свысока, стал посматривать на окружавших. его мраморных богинь и богов. Рядом с ним оказался сидевший на камне фавн; он обнял обеими руками приподнятое колено и с загадочной усмешкой смотрел на неаполитанца. Тот вдруг ухватил его за козлиную бородку и сжал ее, затем от избытка удовольствия покровительственно потрепал по щеке.
   -- Так-то, дурачок!.. -- проговорил он вполголоса.
   Синьор Маркони писал долго. Наконец, ковер зашевелился и Луиджи вскочил со своего места.
   -- Вот мой ответ!.. -- проговорил Маркони, отдавая ему письмо. -- До завтрашнего вечера! Ты ведь с нами пойдешь, конечно?..
   -- Всенепременно, синьор... но куда именно?
   -- Мы знаем теперь потайной ход в его тюрьму... -- ответил Мар кони. -- Остальное, конечно, тебе известно!
   -- Все знаю, синьор! Но где сбор?
   -- У падающих башен. Пароль будет "сокол". До свиданья!..
   Луиджи выбрался на улицу и направился к таверне, указанной им Яну. Голова неаполитанца усиленно работала, силясь проникнуть в тайну, продолжавшую все запутываться. Вспомнилось ему только одно -- что фамилия Маркони числилась в партии Гибеллинов, ярых врагов папы. Но при чем же тут француженка Габриэль Готье и тюрьма?
   В раздумьи добрался Луиджи до назначенной таверны, но там Яна не оказалось; Луиджи заглянул еще в несколько окрестных кабачков -- приятеля его нигде не было. Он подождал за кружкой вина в одном месте, потом в другом, в третьем -- Ян не появлялся; дело, между тем, шло уже к вечеру и улицы должны были скоро начать замыкаться.
   Луиджи поспешил к мастерской Бонавентури и, не заходя в нее, заглянул в окно и облегченно вздохнул -- он увидал белокурую голову приятеля, низко склоненную над работой.
   Заходить в мастерскую и передавать письмо при всех было неудобно и Луиджи решил прогуляться и медленно обогнул пару кварталов; как раз к закрытию мастерской он был опять около нее; Ян запирал наружные ставни и вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку; он быстро оглянулся.
   -- А это ты?!. -- прошептал он, обрадовавшись. -- Сделал?
   Луиджи молча кивнул головой и неприметно сунул ему ответное письмо.
   Еще неплотно прижатая ставня приотворилась и луч света упал на лицо Яна. Луиджи ахнул: левый глаз Яна совершенно запух и под ним чернел синяк; лоб украшала громадная сизо-багровая шишка.
   -- Что такое?!.. -- чуть не вскрикнул неаполитанец.
   -- Напали!.. -- тихо поведал Ян. -- Еще двое меня поджидали. Накинули на голову мешок, сразу свалили, обшарили всего и исчезли; когда я выпутался -- их и след простыл. О камни лицом пришелся!
   -- Та-а-к!!.. -- протянул Луиджи. -- Ну, это не беда, не мы в дураках!.. Смотри же!.. -- озабоченно добавил он. -- завтра ни на шаг из дома, пока не сдашь!.. Понял?
   -- Понял... спасибо тебе!.. -- ответил Ян.
   -- Я-а-н?.. -- раздался в эту минуту голос Бонавентури. -- Где ты-ы?!.. Кого еще провожаешь?
   Из мастерской донесся дружный взрыв смеха.
   -- Прощай!.. -- шепнул Ян. -- В воскресенье приду! -- и он исчез в дверях.

ГЛАВА XXI

   Чем ближе к полудню подходило на другой день время, тем все возбужденнее становился Ян. Он то и дело взглядывал на синий клочок неба, чтобы определить положение невидного ему солнца, и прислушивался к шагам и голосам на улице. Письмо Маркони было еще с раннего утра сложено в самый малый размер и так засунуто за борт куртки, что в любую секунду одним незаметным движением его можно было извлечь оттуда.
   Звякнули подковы коней и Ян вздрогнул. Лошади остановились около двери мастерской и на пороге показались, одетые в длинные голубое и вишневое платья, Габриэль и пожилая дама, уже известная Яну.
   Бонавентури встретил их глубоким поклоном. Ян почувствовал, что он весь заливается заревом, и потупил глаза; записка мгновенно очутилась у него в руке. Гостьи поздоровались и Габриэль обвела взглядом работавших.
   -- А где же ваш помощник?.. -- спросила она. -- Тот, что принес вчера стакан -- я хотела еще раз поблагодарить его за чудесную работу!
   Ян поднял голову и увидал, что пухло-белое лицо Бо- навентури совсем расплылось от улыбки, а толстый палец с изумрудным перстнем устремлен на него.
   -- Как, это вы?!.. -- с неподдельным участием воскликнула и даже всплеснула руками девушка. -- Что с вами случилось?!..
   -- Это у него от излишней чувствительности, синьори- та!.. -- ответил за него Бонавентури. -- Очень растрогался вчера на проводах товарища!
   Подмастерья тихо зафыркали.
   -- Надеюсь, что ничего более худого с вами не произошло?.. -- сказала Габриэль. -- Я принесла кольцо, которое хочу переделать... -- она обратилась к хозяину и взяла сумочку, висевшую у нее сбоку. -- Рассмотрите, пожалуйста, где бы можно было укрепить на нем наш герб?
   Бонавентури подошел к самому окну и погрузился в соображения; Габриэль стала между ним и Яном, и Ян почувствовал напоминательный толчок; не поворачивая головы, он метнул глазами влево и вправо, и записка мгновенно переместилась в руку Габриэль.
   Ювелир с увлечением принялся объяснять, что возможно сделать с драгоценностью; Габриэль согласилась со всеми его предложениями, оставила кольцо и расплатилась.
   -- Мерси!.. -- с особым чувством произнесла она, простившись с Бонавентури и уходя из мастерской; Ян перехватил ее признательный взгляд, устремившийся на мгновенье на него, и понял, что это слово относилось исключительно к нему. Опять краска покрыла его щеки.
   -- Слышал, что я говорил? -- обратился к нему Бонавентури, вернувшись с улицы, куда он проводил обеих дам.
   -- Слышал... -- отозвался Ян.
   -- Так вот, держи -- поручаю кольцо тебе!.. Смотри, не ударь лицом в грязь, да сделай мне сперва рисунок!
   День прошел для молодого подмастерья, как в тумане: в душе его пели соловьи и в ушах все время звучало "мерси".
   Падающих башен в Болонье было две. Они стояли на небольшой площади и были никем не обитаемы; на верхах их росла трава и кусты. Ходило предание, что за триста лет до описываемого времени черт выстроил их в одну ночь для заложившего ему душу рыцаря. Рыцарь в конце концов покаялся и, когда в условленное время черт явился за ним -- обе башни оказались наполненными канониками, служившими мессы и сатана не мог проникнуть вовнутрь. Разыгралась страшная гроза и буря, и черт, видя, что добыча его ускользает, ухватил при блеске молнии башню за угол и хотел опрокинуть ее; она накренилась и черт заметил, что его жертвы в ней нет; он в бешенстве кинулся на другую; к счастью, в эту минуту запел петух и нечистая сила стремглав бросилась врассыпную. Рыцарь поступил в монастырь, а дьявольские постройки остались заброшенными и по ночам, случалось, люди видели в них огонь и слышали хохот и пение.
   Около башен стояла городская виселица и понятно, что ни одна живая душа не показывалась ночью на этом страшном пустыре, поросшем бурьяном.
   Как чуть не сплошь все в те времена, Луиджи хорохорился днем и трусил ночью; поэтому, чем ближе надвигались сумерки, тем все неспокойнее становилось у него на душе и он несколько раз выругал себя самым забористым образом за то, что ввязался в совершенно непонятную историю, могшую помимо страхов еще неблагоприятно отозваться и на его шее. Вечер наступил темный и бурный; барабанил дождь, время было пускаться в путь. Луиджи ощупал, на месте ли амулет, всегда висевший у него на шее, прицепил к боку стилет, набожно перекрестился несколько раз и вышел на улицу; сразу охватило дождем и ветром.
   Луиджи закутался плотнее в плащ и зашагал в глубь города. Два раза впереди показывался движущийся свет и Луиджи прижимался к стене и застывал или же прятался за угол -- проходили с фонарями сбиры или запоздавшие гуляки: встреча с теми и с другими была небезопасна.
   На краю площади с падающими башнями Луиджи остановился; по спине его потек холодок.
   -- Ну куда ты, свинья, полез?!.. -- тоскливо думал он; перед глазами у него встала траттория, полная тепла и света, с компанией собутыльников у камина. Он хотел повернуть назад, но преодолел себя, стиснул зубы и пустился по проклятому месту. Через десяток-другой шагов он наткнулся на какой-то столб -- перед ним была виселица; он шарахнулся в сторону и завидел едва распознававшуюся во тьме склоненную башню.
   -- Кто идет?.. -- негромко окликнул оттуда голос.
   -- Свой!.. -- отозвался Луиджи.
   -- Кто свой?..
   -- Сокол!..
   Около неаполитанца выросла черная фигура.
   -- Во вторую башню!.. -- шепнула она.
   Вид живого существа подбодрил Луиджи; у входа в башню у него опять спросили пароль; дверь отворилась и снова захлопнулась за ним.
   Странная картина представилась глазам Луиджи: тесное помещение было наполнено людьми в черных плащах, но ни лиц, ни фигур их нельзя было различить в темноте; видны были только ноги да пол, выстланный неровными плитами; у стены стояли несколько лопат, лом и два фонаря с закутанными в тряпки верхними половинами; благодаря этому свет, словно туман, стлался только понизу.
   Появились еще несколько человек; высокий, с бархатной полумаской на лице, пересчитал собравшихся и двое людей взялись за лопаты и быстро раскопали небольшую груду мусора у левой стены. Обнажилась каменная плита с ржавым железным кольцом: ее подняли и Луиджи увидал лестницу, ведшую куда то в глубину земли.
   -- Вы на всякий случай здесь останьтесь!.. -- распорядился высокий и отделил четырех человек со шпагами. -- Двое наружи караульте и двое здесь.
   -- За дело, друзья!
   Голос его показался неаполитанцу знакомым.
   Под плащами у некоторых оказались еще фонари и свет сразу наполнил древнюю башню; ломы и лопаты были разобраны и черное шествие стало исчезать под землею.
   Луиджи, на всякий случай пристроившийся к самому концу его, очутился в узком коридоре с низко нависшим сводом; несколько дальше проход расширялся; справа и слева стали зиять впадины; их освещали фонарями и открывались пустыни комнат разных размеров; в некоторых находились изъеденные временем столы и лавки. У одной из камер шедшие столпились и остановились; несколько фонарей сразу осветили ее: у стен сидели и лежали в разных позах восемь скелетов, прикованных цепями за шею либо за пояс. Один стоял с высоко над головой подтянутыми руками. В обширной могиле царила тишина.
   Луиджи и его спутники перекрестились и заспешили дальше, уже не засматривая в тайны земли.
   Отставать от товарищей и оказаться одному среди мертвецов, вот-вот могущих выглянуть из своих нор, было страшней, чем иметь какое угодно дело с живыми, и Луиджи, подгоняемый страхом, очутился впереди всех, рядом с высоким человеком в маске.
   -- Что, руки уже чешутся?.. -- снисходительно-ласково проговорил последний.
   Луиджи угадал в нем Маркони.
   -- Люблю быть впереди, синьор!.. -- стараясь не очень лязгать зубами, ответил неаполитанец.
   Маркони жестом руки остановил своих сообщников: путь им преградила кирпичная стена.
   -- Епископская тюрьма!.. -- вполголоса проговорил он, указывая на стену. -- Над нами дворец его!
   -- Да неужели?!.. -- воскликнул кто-то. -- Значит, мы прошли под землей полгорода?
   -- Совершенно верно!.. -- ответил Маркони. -- Я получил старинный план этих подземелий... -- он вынул листок папируса из-за борта куртки и Луиджи сейчас же узнал переданную им записку.
   Маркони предложил перейти в находившуюся рядом камеру и там разложил на столе папирус для ознакомления желающих.
   -- Кирпичная стена... -- заговорил он, -- возведена всего пятьдесят лет назад; подземелье в этой части обрушилось и его замуровали. Стену мы сейчас проломим -- и попадем в винные подвалы епископа; пройдя их, пробьем вторую стену и очутимся в самой тюрьме. Останется сбить замки с дверей камер и наши товарищи будут на свободе!
   Слова Маркони встретили общее одобрение.
   -- А шум не услышат?.. -- напомнил голос.
   -- Нет!.. -- уверенно отозвался Маркони. -- До конца погребов полная безопасность. А там, в тюрьме -- там, может быть, придется поработать шпагами.
   Дружно и глухо застучали кирки и ломы; посыпались осколки кирпича; коридор наполнился, как дымом, пылью; фонари горели будто за желтою занавеской. Стена оказалась не особенно толстой и вскоре один из ломов проскользнул в сквозную пробоину. Удары участились, зачернело отверстие, вполне достаточное для прохода.
   Памятуя слова, что погреб самое безопасное место, Луиджи первым прошмыгнул в него и высоко поднял чей-то фонарь, попавшийся ему под руку.
   Обрисовались ярусы больших бочек, уходившие во мрак; не слышалось ни звука и соучастники Маркони один за другим пролезли в подвал.
   -- Вот это погреб!.. -- умилился неаполитанец.
   И вдруг ему показалось, будто он наткнулся на острие шпаги и из груди его хлынула кровь; он отшатнулся в ужасе и повалился навзничь на бочку; страшного ничего не оказалось: перед ним с поднятым фонарем в одной руке и длинным жестяным ливером [длинная жестяная трубка, при помощи которой вытягивают пробы вина из бочек] в другой стоял, выпуча глаза, монах; из ливера лилось на Луиджи красное вино.
   Несколько рук мгновенно схватили монаха и, не дав даже пикнуть, скрутили веревкой, завернули голову полой его рясы и оставили лежать в проходе.
   -- Он пьян!.. -- проговорил один из вязавших.
   -- Вряд ли он один здесь пил!.. -- заявил, оглядываясь, Маркони. -- Нет ли еще кого-нибудь?... осматривайте погреб!
   Огоньки разбежались по подвалу и скоро сошлись в отдалении.
   Маркони и Луиджи заспешили туда и увидали большую и глубокую нишу, едва освещенную висевшею на стене масляной лампой; струйка дыма спиралькой вилась над ней; на полу, кругом поставленного стоймя бочонка, на ворохе соломы располагались трое людей; один из них был монах -- он спал будто убитый, уткнувшись лбом в стенку бочонка; двое других, одетые один в красный, другой в пестрый жилеты и в короткие коричневые штаны, сидели, оба пьяные как бочки, и что-то пытались растолковать друг другу. Появление множества огней и незнакомцев изумило их; оба сделали бесплодную попытку встать, но не смогли и остались сидеть, почмокивая и будто кланяясь. На бочонке лежал пустой кувшин и какие-то недоеденные закуски.
   -- Кто вы такие?.. -- сурово спросил Маркони.
   -- Мы здешние!.. -- жалобной фистулой выговорил тот, что был в красном жилете.
   -- Тюремщики они, я знаю их!.. -- резко вмешался сосед Луиджи. -- Давайте ключи сейчас!..
   Испуганный окриком пьяный попытался вынуть из-за пояса забренчавшую связку, но не смог; это быстро выполнили за него чужие руки.
   -- Задача облегчается!.. -- проронил Маркони. -- Один кто-нибудь останься здесь, караулить этих пьянчуг... Вперед, господа!..
   Железная дверь уже виднелась; она оказалась только притворенной.
   Маркони осторожно приоткрыл ее: ни слышно, ни видно ничего не было и толпа людей с обнаженными блестевшими шпагами и с фонарями в руках хлынула в новое, просторное подземелье; высоко на верх, вероятно, во двор, вела лестница из серых плит; справа и впереди длинным строем тянулись тяжелые двери с прорезанными крохотными отверстиями: в них появились бледные лица заключенных, взволнованных отсветами огня и шумом в необычное время.
   Часть освободителей бросилась вверх по лестнице для охраны входа, но это оказалось излишним -- обитая толстенным железом дверь была заперта на внутренний замок и никакой опасности со стороны двора не угрожало. Другие принялись отворять камеры и выпускать оттуда узников -- исхудалых, обросших волосами и еще не понимавших совершавшегося перед их глазами чуда; слышались вскрики радости, некоторые узники обнимались со своими избавителями; семеро исхудалых и заросших длинными бородами человек сбились особой кучкой и недоуменно озирались, не зная, что делать; одежда на них висела в лохмотьях.
   К Маркони подошел один из его товарищей.
   -- Здесь есть и чужие!.. -- сообщил он, указывая кивком головы на стоявших отдельно.
   -- Их счастье!.. -- весело отозвался тот. -- Всех выпустим! Друзья епископа здесь вряд ли отыщутся. А я не вижу Бастиано Паллавичини... где он?
   -- Здесь, здесь!!.. -- посыпались отклики.
   Маркони снял маску, быстро вошел в одну из камер, в которой слышались частые, глухие удары кирки; охватило тяжелым воздухом; у стены стоял молодой, стройный человек, прикованный к цепи, и рвал ее; двое из спутников Маркони выламывали из стены большое кольцо, державшее эту цепь.
   Увидав друг друга, и заключенный и освободитель вскрикнули и обнялись -- видно было, что их связывает крепкая дружба.
   Луиджи вертелся около них и расслышал, что в ответ на горячую благодарность Бастиано Маркони сказал:
   -- Не меня благодари, а синьориту Габриэлу: она добыла план подземелий, а без него и полк солдат не смог бы здесь ничего поделать!
   Бастиано встрепенулся, черно-бархатные глаза его просияли.
   Кольцо со звоном вылетело из стены; расклепать ошейник было нечем; Бастиано подобрал цепь, обмотал ее вокруг шеи, как шарф, и камера опустела.
   Маркони приказал по-прежнему запереть все двери и обрадованная удачей толпа повалила в винный подвал.
   Трое пьяных покоились глубочайшим сном. Маркони приказал засунуть связку ключей за пояс красножилетного сторожа. Они были в руках Луиджи, уже чувствовавшего себя как дома; неаполитанец выполнил распоряжение, затем приподнял над головой промокший насквозь берет и обратился к своему патрону.
   -- Не найдет ли глубокочтимый синьор удобным разрешить нам всем выпить за здоровье почивающего над нами дорогого епископа?
   Дружный смех огласил подвал.
   -- Нужно!.. нужно!.. -- поддержали голоса. -- Он неглуп, этот петушок!
   -- Выпить, так выпить!.. -- с усмешкой согласился Мар- кони. -- Жаль только, что виночерпий святого отца лыка не вяжут, а то мы отведали бы его любимого!
   -- А есть еще один -- связанный!.. -- напомнил кто-то.
   Луиджи, а за ним еще двое, бросились на поиски, но скоро вернулись с пустыми руками -- монах спал так же непробудно, как и его товарищи, и даже не почувствовал, как его развязывали; Луиджи принес только ливер.
   -- Хорошие вина всегда в маленьких бочках, даже у больших людей! -- заявил Луиджи. -- Пусть синьоры присядут, мы сейчас разыщем! -- И он вспрыгнул на бочки и пошел по ним, светя себе фонарем.
   -- Есть!!.. -- долетел крик его; несколько человек поспешили к нему на помощь и торжественно принесли бочонок, весь заросший тем особенным пепельным и длинным мохом, каким покрываются только столетние вина. Появление его было приветствовано всеобщим одобрением.
   Пара глухих ударов по бочонку и пробка из него вылетела.
   Луиджи вытянул ливером вина и наполнил им кувшин и четыре кружки, предварительно сполоснув их, причем ополоски выплеснул на лица спавших. Те даже не шелохнулись. Две первые кружки он поднес Маркони и Бастиа- но.
   -- Думаю, синьор... -- обратился он к последнему, -- что здесь давали вам вино несколько худшее?
   Подвал опять наполнился смехом.
   -- Да, я попомню здешнее гостеприимство!.. -- многозначительно пообещал Бастиано и поднял кружку. -- Пью за вас всех, господа! Всем вам великое спасибо за освобождение, а тебе, Помпео, особенное! Я ваш должник!
   Он залпом выпил вино и низко поклонился всем.
   -- А вино действительно чудесное! -- одобрил, смакуя, Маркони. -- Смотрите, помните, друзья, что ноги нам сегодня еще необходимы: старое вино отнимает их!
   Бочонок был быстро распит и вся компания двинулась в дальнейший путь.
   У пробоины Маркони остановился, пропустил вперед большинство людей, а остальным приказал покидать в дыру куски кирпичей, валявшихся на плотно убитом полу, и очистить его; затем перекатили два яруса бочек так, что нельзя было даже заподозрить за ними существование пролома.
   Кончив работу, арьергард поодиночке боком протискался в отверстие и с шумным говором, уже не опасаясь ничего, двинулся вслед за своими по царству мертвых; Мар- кони и Бастиано шли последними; Луиджи виднелся в середине толпы.
   Обратный путь показался недолгим и участники нападения на тюрьму епископа стали надевать маски и подыматься по ступеням лестницы; башня тесно набилась людьми.
   -- Все ли здесь?.. -- спросил Маркони.
   Присутствовавшие были пересчитаны и вход в подземелье завалили плитой; сверху был набросан щебень и мусор.
   -- Вы здешние?.. приют у вас есть? -- обратился Марко- ни к семерым оборванцам.
   Те переглянулись.
   -- Не все... нет!.. -- отозвались двое.
   Маркони достал несколько золотых монет и раздал их незнакомцам; те, кроме одного отказавшегося, приняли с низкими поклонами.
   -- Ступайте за мною, -- добавил он и обратился ко всем остальным. -- Пароль остается "сокол"... -- если вы мне спешно понадобитесь -- на моем окне будет красная занавеска. А теперь по домам, скоро светать станет!..
   Башня опустела. На дворе по-прежнему лил дождь, выл и бушевал ветер, изредка стучали ставни; площадь висельников тонула во тьме и в грязи и на ней прочавкали и стихли шаги невидимых людей.

Глава XXII

   В то время, как Яну наколачивали шишки, а Луиджи получал с синьора Маркони деньги, Марк с двумя товарищами шел по пустынной и однообразной, заросшей кустарником местности парасангах в двадцати от Болоньи.
   Солнце уже садилось, косые лучи багрецом обливали на взгорках листву кустов; ничем не покрытые рыжие головы Мартина и Адольфа пылали, как неопалимая купина. За спинами у пешеходов висели холщовые сумы, чем-то наполовину наполненные; в руках у каждого имелось по порядочной дубине; Марк нес, кроме того, лютню.
   -- Куда мы забрели -- и ума не приложу!!.. -- проговорил Мартин. -- Давным-давно монастырь должен быть виден!..
   -- Куда-нибудь придем!.. -- спокойно отозвался Марк.
   Быкообразный Адольф молчал, как всегда, и только слегка посапывал от своей собственной мощи и грузности.
   -- Надо было оставаться в замке и переночевать!.. -- опять сказал Мартин. -- Здесь волков, говорят, непочатый край!
   Адольф приподнял палку.
   -- А дубки?.. -- будто чугунный шар по железному кегельбану пустил он.
   Как бы в отзыв на слова Мартина, совсем неподалеку послышался тягучий волчий вой.
   Солнце ушло за горизонт и сразу все осумрачилось; даль стала застилаться туманом; было душно; усиленно донимали комары.
   Сколько ни оглядывался Мартин -- даже огонька не мерцало нигде; ночь заходила беззвездная.
   Путники спустились в ложок, перевалили еще пару холмов и Мартин, державшийся немного впереди, издал радостное восклицание: неподалеку мерцал огонь.
   Студенты ускорили шаги и вскоре различили костер; вокруг него лежали и сидели десятка два людей; позади костра виднелись несколько шалашей; человек пять доканчивали покрышку их травой и ветками.
   Вынеслась из полукруга света и залаяла большая черная собака, но два окрика заставили ее замолчать и вернуться.
   -- Никак, это наши студенты?.. -- проронил Мартин.
   -- Да это ж товарищи!!.. -- долетело от шалашей. Один из студентов надел шляпу на палку, поднял ее и завертел в воздухе.
   -- Сюда, сюда... здесь рай земной!!.. -- пропел звучный тенор.
   -- К нам, к нам!!.. -- закричал другой. -- У нас пироги с пулярдками, фалернское двухсотого года из подвалов его святости Климента!.. -- Дружный хохот заглушил дальнейшие слова.
   Трое путников подошли к табору и их окружили и закидали вопросами товарищи. Мартин сообщил, что они побывали в маленьком монастыре и направлялись в аббатство Климента, но заблудились. Смех опять раскатился по степи.
   -- И не показывайтесь туда! -- закричали кругом. -- Это разве прелат -- он скуп, как утопленник!.. Знаете, чем он за наши песни и рассказы отблагодарил?
   -- Чем?.. -- поинтересовался Мартин.
   -- Подарил нам по треценарию [Право на определенное количество заупокойных по себе обеден] на пять обедней!.. Теперь мы спокойны: умрем, так за упокой нас даром обедни отслужат... А накормили так, что собака и та голодной ушла!..
   Смех далеко разнесся снова.
   -- Так куда же нам направиться?.. -- недоуменно обратился Марк к своему вожатому, но тому не дали ответить.
   -- Да валите с нами к бенедиктинцам! -- закричали со всех сторон. -- Там ребята хорошие. Завтра к обеду поспеем, а оттуда ступайте, куда угодно! Ночуйте с нами... кругом ведь парасангов на десять и жилья нет!..
   Предложение было принято без возражений: темень не располагала к путешествию.
   У костра потеснились и дали место новым товарищам; все развязали сумы и из них стали переселяться на траву для общего пользования огромные куски жареного мяса и сыра, целые хлебы и даже небольшой бурдюк с вином. Появление его было встречено всеобщим гоготом и ржаньем.
   
   -- Привет тебе, о бог веселья,
   Ты людям счастие даришь!!.. --
   
   запел, простерев к нему руку, тенор.
   Все дружно принялись за ужин; говор, остроты, смех не умолкали и припасы таяли быстро. Дошла очередь до вина; у каждого отыскалось в мешке по кружке и к веселому шуму прибавилось чоканье и хоровое пение.
   -- Тьма-то какая... как в преисподней!.. -- проронил один из молчавших соседей Марка, покончивший с едой и удобно устроившийся на боку. -- Блуждать теперь где-то там одному... бррр!!.. -- он передернул плечами.
   -- Братцы, а ведь капает?.. -- спохватился кто-то.
   -- Да; уж давно!.. -- отозвались голоса.
   -- Расходись по дворцам, молодцы!.. -- напыщенно-важно крикнул тенор. -- Синьор шталмейстер, бурдюк еще не весь выпит -- потрудитесь назначить на ночь почетный караул к нему!
   Дождь усилился и студенты, позвав Марка и его спутников, со смехом и шутками рассыпались и попрятались по норам из ветвей; костер мало-помалу стал угасать, говор в шалашах замолк; изредка вырывалось бранное слово и пояснительное добавление к нему -- "за шиворот протекло!"
   А дождь порол все сильней и сильнее; налетал ветер, шептались кусты, слышался волчий вой...
   Около полудня странствующие студенты показались у ворот аббатства; дежуривший на башне брат ударил в колокол, возвещая прибытие гостей.
   Утро было свежее, веселое; с горы, вершину которой занимал монастырь, открывался широкий вид; за неоглядной зеленой поймой кустарников смутным маревом чуть белела далекая Болонья; с севера и со стороны Феррары глядели горы.
   Сейчас же за высокими стенами монастыря начинался фруктовый сад, переходивший на солнечной стороне в виноградники; они заливали весь остальной скат горы.
   Мартин указал Марку влево, вниз и тот увидал в глубине пропасти незамеченный им другой монастырь, маленький и тесный, весь сбившийся на обнаженной скале, как стадо овец в полдень; белое аббатство как бы парило над ним. По крутому обрыву, к нему изломами сбегала лестница из каменных плит.
   -- Здесь серебра много, а там ума!.. -- проговорил по-немецки Мартин. -- В том монастыре библиотека имеется, скриптория!..
   Глаза Марка вспыхнули, но ответить он не успел, так как тенор, бывший не только вожаком, но и запевалой, остановил ватагу товарищей.
   -- Синьоры?.. -- звонко сказал он. -- Кантату в честь святой Девы!
   Он взмахнул руками и раздался торжественный гимн. Из окон выглянули несколько монахов; на их лицах разлились улыбки: "школяры" пользовались большим расположением не только у светских лиц, но и в монастырях.
   Из калитки сада показался добродушного вида старик-монах в серой рясе; он приложил ко лбу в виде щитка руку, опознал певших и вперевалку направился к ним. Пение кончилось и студенты окружили старика.
   -- A-а, соловьи наши!!.. -- радушно произнес он. -- Добро пожаловать! А мы только что вчера вспоминали о вас! Голодные, небось, перемокшие?
   -- Высохли по дороге, отец эконом!.. -- ответили веселые голоса. -- А проголодались как волки!!
   -- Сейчас все устроим, на всех хватит, на всех Бог подает!
   Старик вперекачку заторопился вперед и шумная гурьба молодежи влилась вслед за ним в длинную трапезную; низкие своды ее опирались на два ряда толстых бочонкообразных колонн.
   После сытного обеда товарищи Марка отправились спать; Марку не терпелось попасть поскорей в свое святое святых, но был час всеобщего отдыха и он медленно обошел собор, затем сад, присел у обрыва на лавочке и стал рассматривать окрестности. Немного погодя из пропасти показался совсем юный монах с особенным, как показалось Марку, выражением лица. Оба поклонились друг другу; монах сделал еще несколько шагов, оглянулся и остановился.
   -- Вы кого-нибудь ждете? -- осведомился он; голос у него был приятный.
   -- Нет!.. -- ответил, подымаясь, Марк. -- Но я хотел бы посмотреть мастерскую?
   -- А вы художник?!.. -- оживленно спросил монах.
   -- Да.
   -- Быть может, иллюминатор и скриптор?
   -- Да.
   Монах всплеснул руками и лицо его облилось лихорадочным румянцем.
   -- Двенадцатый!!.. -- вскрикнул он. -- Господи, да вы находка для нас!! Сейчас я вас к настоятелю проведу. Пойдемте! -- Он схватил Марка под руку и заспешил с ним обратно по головоломной, крутой лестнице без перил.
   Нижний монастырь принадлежал другому, недавно возникшему ордену картезианцев. Марк обратил внимание на необычайный вид строений, казавшихся кубами с надетыми на них коронами; только возвышавшаяся надо всем церковь была стройная и совершенно круглая с колоннадой вокруг.
   Монах сообщил Марку, что весь монастырь стоит на остатках древних сооружений, которые их нынешний настоятель, аббат Паоло, возобновил и перестроил. Монах отзывался о нем с величайшим почтением и вместо обычного титула называл "наш муж Господень".
   Лестница кончилась и Марк и его вожатый как бы слетели с воздушного простора в тесное, каменное гнездо. Узкая улочка привела их к колодцу, увенчанному черным крестом; близ него высилась белая церковь; к ней, почти вплотную, примыкало небольшое, но на тысячелетия рассчитанное здание из сизых и красноватых валунов; верхний этаж его опоясывала крытая галерея с тонкими колоннами; из глубины ее глядели четыре больших окна, в нижнем этаже они были длиннее, но гораздо уже. Вход находился посредине стены; его сторожили два льва, грубо высеченные из мрамора и положившие морды на передние лапы. На стене над ними, на полосе извести, золотом была выведена крупная надпись -- "Скриптория".
   Настоятель жил рядом; монах постучал и вошел в бедно и просто убранную келью и Марк увидал низко склоненную над книгой, коротко остриженную голову в черной круглой шапочке; за правым ухом у нее торчал калам.
   Заслышав приближавшиеся шаги, сидевший поднял близорукие глаза и на обритом худощавом лице его появилось вопросительное выражение; ряса на нем была старенькая и потертая.
   Вошедшие склонились перед настоятелем и монах представил Марка как человека, ищущего света; в карих глазах седобрового старика замелькали радостные огоньки.
   -- Приветствую тебя, мудрый юноша!.. -- ласково произнес он несколько слабым голосом. -- Рад тебя видеть! Все должно быть открыто людям; все, что сами знаем, то и тебе покажем!
   Он поднялся со стула из простого, некрашеного дерева и, сопровождаемый монахом и Марком, вышел на улочку; миновав львов, они вступили в здание из гранитных валунов.
   Длинную комнату наполняли полусумерки; свет яркими золотыми порогами лежал на каменном полу; слева стояли несколько столов и скамей и висела на крюке черная доска из необделанной аспидной плиты. Угол справа занимали пять глиняных умывальников; вода из них стекала в желоб, выводивший ее наружу.
   -- Здесь наша школа... учим всех, кто хочет, грамоте!.. -- пояснил настоятель.
   Лестница привела их во второй этаж.
   В крохотной передней у стены строем вытягивались мягкие черные туфли; оба спутника Марка надели их и он последовал их примеру.
   -- Здесь святилище, здесь тишина!.. -- прошептал настоятель и нажал на массивную, как бы крепостную дверь; Марка поразили стены: даже внутренние доходили толщиной до двух аршин.
   Открылась светлая, вся белая комната с голубыми сводами; на них сияли золотые звезды; в углублениях были поделаны полки и на них темнели и желтели огромные, толстые фолианты в переплетах из дуба и пузыря.
   -- Целых семьдесят пять томов!.. -- подняв палец, с нескрываемой гордостью прошептал настоятель и беззвучно заскользил дальше. За второй, такой же несокрушимой, дверью открылось помещение, значительно превышавшее размерами библиотечное и еще более светлое. И в нем свод изображал небо, но разверстое посредине и оттуда глядел и как бы благословлял всех находившихся в ней беловласый Господь Саваоф.
   В скриптории размещалось двенадцать кафедр; на них за большими столами с наклонными крышками сидели монахи, главным образом молодежь, и усердно переписывали развернутые перед ними книги.
   Никто не встал при виде вошедшего настоятеля -- так полагалось во время работы. Один стол был не занят и Марк вспомнил восклицание встретившего его монаха -- "двенадцатый" и понял скрытый смысл его.
   Двое писцов работали не каламами, а гусиными перьями -- это была новость и Марк с удивлением следил, как разнообразно и послушно ложились друг за другом и красиво круглились ряды букв.
   Низенькая дверка вывела на круговую галерею. С нее открылся вид на далекие горы Феррары; справа, на отвесных скалах, властно взлетело к небу аббатство.
   Настоятель и его спутники вернулись через скрипторию в библиотеку; старик остановился около ближайшего шкафа и достал из него одну книгу, затем другую и положил их на стол перед Марком.
   -- Вот это наша работа!.. -- сказал он, развернув первую.
   На Марка глянула художественно, необычайно четко исполненная рукопись с яркими, радостными заставками, украшениями и заглавными буквами нежнейших голубого, зеленого и красного цветов.
   У Марка замерло сердце.
   -- Весной веет... не правда ли?.. -- произнес, любуясь ею, настоятель.
   -- А вот эта старинная, чужая... -- продолжал он, разворачивая другую.
   Марк глянул на давно знакомые ему тусклые красную, желтую и зеленую расцветки и опять приковался к первой.
   -- Какие краски!!.. -- воскликнул он. -- Откуда они? У нас никогда не получалось таких нежнейших голубых и зеленых цветов!
   И Марк оборвался и умолк: слово -- "у нас" -- могло выдать его тайну, но настоятель не заметил обмолвки.
   -- Немудрено!.. -- отозвался он. -- В обоих этих цветах главную роль играет индиго, а достать его почти невозможно: его привозят с самого края земли... есть, как рассказывают некоторые старые моряки, никому не известная, полная всяких чудес, страна -- Индия. Ехать туда, говорят, надо два года; путь опасный, страшный -- водовороты, бури, звери чудовищные, люди еще их страшнейшие. Я встретил однажды в Генуе смельчака, который только что вернулся оттуда. Смотрю, изумительнейшего небесного цвета у него парус на корабле! Вот от него-то я и добыл маленький ящичек этого драгоценного индиго: храним его, как зеницу ока!..
   -- А когда оно окончится?.. -- спросил Марк.
   -- Тогда в Индию за ним сами поедем!
   -- Да, да!!.. -- восторженно подхватил монах. -- Вы меня пошлете, святой отец, не правда ли?
   Старик с ласковой улыбкой потрепал его по плечу.
   -- Везде побываешь во имя Божье!.. -- пророчески проговорил он. -- А ты у нас не останешься ли, молодой друг?.. -- обратился он к Марку. -- Много дела есть в винограднике Господнем!
   Щеки Марка зарделись.
   -- Я должен учиться, святой отец!.. -- ответил он. -- И меня ждут на родине.
   -- Учиться?.. -- задумчиво проговорил старик. -- Ты знаешь главное -- грамоту и твой долг других научить ей. Высшее счастье в переписке и в размножении книг: это смысл и цель нашей жизни. Уча, мы приносим пользу пока живы, а книги, написанные нами пройдут через века, просветят тысячи людей! О моих и твоих знаниях скажут в свое время, что они -- глупость и темнота и забудут их, а наши скрижали разнесутся по всему миру и останутся. Это неугасимые лампады за наши души!.. Нет лучшего делания перед лицом Божиим, как переписка книг!.. Я расскажу вам случай...
   -- Настоятель опустился на табурет. Марк и монах стояли, прислонясь по обе стороны шкафа, и жадно слушали.
   -- Жил в давние годы в одном монастыре брат. Был он великий грешник, повинный в тысячах нарушений устава, но его терпели потому, что он был скриптор и любил свое дело. И вот по собственному почину переписал он и разукрасил огромный том, а вскоре затем умер. Душа его явилась к апостолу Петру и демоны окружили ее и хотели уже тащить в ад, но ангелы принесли книгу, переписанную им. И решено было за каждую букву ее сбрасывать по греху и оказалось, что число букв превысило число грехов на одну... бесы отступили со срамом... Вот, дети мои, как велико дело писца!
   Старик сделал движение, чтобы встать; его бережно подхватили две узких и бледных и две мускулистых руки.
   -- Неволить не могу... поступай, как знаешь!.. -- ласково обратился он к Марку. -- Значит, за чем-то другим приводил тебя сюда перст Божий!.. Ночуй у нас... брат Михаил поруководит тобой!
   Он благословил обоих и ушел работать в свою келью.
   Марк, сопровождаемый Михаилом, ознакомился со всем монастырем, побывал на уроке в школе, где учились бородатые люди, прослушал вечерню и засиделся в келье у молодого монаха. В крохотное оконце ее виднелись румяные горы; солнце уже садилось, пышное аббатство казалось пурпурным облаком, застывшим на чистом небе; носились и кричали стрижи.
   Марк признался своему новому товарищу, кто он и почему очутился в Италии: после рассказа настоятеля об индиго эта, претившая ему, таинственность являлась ненужной.
   -- У нас нет тайн!.. -- ответил монах. -- Что мы сами знаем, то и людям сообщаем. Надо размножать знания -- таков завет святого отца настоятеля! Что же ты теперь предпримешь -- назад к себе вернешься?
   Марк долго молчал, потупив голову.
   -- Нет... -- твердо проговорил он наконец. -- Что я принесу сейчас своему монастырю? Ничего! Отец Антуан сказал, что душа сама подскажет мне, что делать. Буду учиться!
   -- Будь двенадцатым!.. -- мягко и просительно произнес Михаил и положил бледную руку на колено соседа. -- Нас и было двенадцать, но один брат умер недавно. -- Учитель у нас великий -- вся жизнь его на пользу людям! Видел, как он бедно живет и одет?.. Знаешь, какое чудо с ним было? -- блестя глазами, с возбуждением добавил он. -- Однажды засиделся он далеко за полночь у себя, а масла в лампочках не хватило -- стали угасать они. И что ж бы ты думал -- начала светиться у него рука и все больше и больше -- весь стол его осияла! А он и не заметил -- продолжал до рассвета писать... Несколько человек из братии это видели!..
   Горы уже скрылись; аббатство погасло и напоминало белый корабль с распущенными парусами; долина внизу поглотилась черною пропастью.
   -- А что он пишет? -- осведомился Марк.
   -- Все, что случается: хронику событий, ученые трактаты, переписывает с нами сказания, разные ветхие хартии.
   Сколько открытий он сделал, сколько мыслей и деяний великих людей спас от забвенья и тлена! Сидя здесь, на скале, мы, благодаря ему, видим невидимое -- прошлую жизнь разных стран и народов, слышим песни и стихи рыцарей, речи святых отшельников. Господи, какое это счастье!!..
   Монах прижал к впалой груди обе руки и умолк, устремив взгляд в пространство.
   -- Однако, время в скрипторию идти?.. -- проговорил он, вставая.
   -- Всегда у вас по ночам пишут?.. -- спросил Марк, подымаясь тоже.
   -- А то как же!.. -- воскликнул Михаил. -- Ночь самое лучшее время для нашей работы: тишина совсем особенная, звезды горят. Днем в работе восторга нет!
   Над лестницей, ведшей в скрипторию, горела повешенная на трех цепочках глиняная трехрогая лампа.
   Марк и его спутник надели туфли, миновали чуть освещенную библиотеку и вошли в скрипторию.
   На каждом из столов горели по три лампадных бездымных огонька; словно ожерелье из золотых звездочек мерцало кругом стен; неизъяснимая тишина окружала низко нагнувшихся над пергаментом монахов: все были погружены в свое дело.
   Марк долго, пока Михаил не тронул его за рукав, наблюдал за писцами; они казались ему виденьем не от мира сего.
   Михаил отворил дверь на террасу и вышел наружу.
   -- Пойдемте на кровлю? -- шепотом предложил он Марку.
   Молча выбрались они по другой лестнице на ровную площадку, выстланную плитами. Михаил сел боком на невысокую стенку, служившую оградой; Марк поместился против него.
   -- За звездами отсюда хорошо наблюдать... -- проронил Михаил. -- Иногда мы собираемся здесь!
   Стояла лунная ночь; аббатство и скалы, на которых раскинулось оно, сияли в синеватом свете; длинный ряд окон над самой пропастью блистал яркими огнями; можно было распознать двигающиеся фигуры людей.
   Среди тишины ласточкой пролетел издалека высокий звук -- будто струна прозвенела где-то; хор голосов покрыл ее -- пели в замке аббатства. Слов разобрать было нельзя, но и Марк, и Михаил узнали знакомую веселую песню странствующих студентов. Грохнул хохот, защелкали дружные, многочисленные аплодисменты.
   Марк и Михаил долго и безмолвно вслушивались в ночь; души их были в неведомом...
   Монах проводил Марка в свою келью и тот камнем уснул на жестком ложе хозяина; Михаил вернулся к своим товарищам и весь отдался любимому занятию.
   До крика петуха звенели струны, пели и плясали в замке тени; до рассвета теплились среди безмолвия в скрип-тории тридцать три светляка перед склоненными головами безвестных писцов и антиквариев [Так назывались переписчики произведений древней греческой и римской литературы].

Глава XXIII

   В воскресенье Бонавентури вместе со всеми подмастерьями был по обычаю в соборе и слушал мессу; народа было множество; пели все молившиеся и что то стихийное гремело в этом тысячеголовом хоре; звуки двух лютней вплетались в него хрустальными гаммами.
   Ян, забравшийся в укромный уголок, подальше от окон, вдруг заметил далеко впереди знакомое голубое платье; молитвенное настроение разом соскочило с него и уже до конца службы он не отводил глаз от склоненной головы Габриэль; рядом с ней мощным монументом возвышался ее отец в белом с малиновым платье и тетка, не достававшая головой даже до плеча его.
   Mecca кончилась. Ян вмешался в толпу, притаился у стены близ выхода и стал ждать появление Габриэль -- ему хотелось хотя бы мельком повидать ее, побыть с нею рядом.
   Скоро показался рыцарь; рядом с ним шла Габриель. Не дыша, Ян глядел на нее. Она точно почувствовала взгляд и лицо ее повернулось в его сторону. Она узнала Яна; улыбнулась и незаметно кивнула ему головой.
   Яну захотелось закричать от восторга; он выскользнул вслед за нею на паперть, но Габриэль более не оглядывалась; Ян проводил ее до угла глазами и, ликуя, напевая и прищелкивая пальцами, пустился в гости к Луиджи.
   Неаполитанец поджидал его в траттории и сейчас же увел его в свой излюбленный угол за бочками.
   -- Ты опять какой-то особенный!.. -- сказал Луиджи, приглядевшись к приятелю. -- Или еще синяков захотелось?
   -- Чем особенный?.. -- ответил Ян. -- А вот новости принес я тебе удивительные. Знаешь, что этой ночью случилось?
   -- Нет, не знаю. А что именно?
   Ян нагнулся к уху Луиджи и шепотом произнес:
   -- Дьявол унес из епископской тюрьмы всех узников!
   -- Да неужели?.. -- иронически удивился неаполитанец. -- И кто-нибудь этого дьявола видел?
   -- Четверо человек: двое сторожей и двое монахов! Какая бурная ночь была!., они от страху пошли вчетвером проверить замки в тюрьме и вдруг из-под земли как взовьется огонь и высоченный демон весь в красном явился! Не успел никто крестного знамения на себя положить -- туча бесов накинулась на них, швырнула их на пол, двери камер сами распахнулись, цепи со звоном послетели, заключенные повскочили на чертей верхом и унеслись сквозь стены... Страшные колдуны все там сидели!.. Вот какая история!
   -- Да... -- протянул Луиджи. -- А не тюремщики ли сами выпустили своих пленников?.. Не этот ли дьявол им помог? -- он похлопал себя по зазвеневшему карману.
   -- Да как же это возможно? Ведь епископская тюрьма во дворе замка, там всегда полно стражи, у ворот тоже. И никто не видал, как девятнадцать человек ушли? Из них несколько брави было! Особенно, говорят, отличался небольшой чертик вот с тебя ростом, с такой же бородкой...
   Луиджи поперхнулся вином.
   -- Да разве сторожа могли разобрать что-нибудь в темноте?
   -- Какая там темнота! Все подвалы пуще чем днем осветило. Сторожа говорят, что если бы они встретили этих чертей, сейчас же узнали бы их! Весь город у ворот замка, народу -- толпа! Ведь пойми: все замки целы, стены тоже, а заключенных нет. Хочешь, сходим, поглядим?
   -- Нет, у меня что-то нога болит!.. -- ответил Луиджи: рассказ простодушного Яна несколько обеспокоил его. Он смекнул, что не зря и не из пустой прихоти Маркони замаскировал место пролома: событие сваливалось благодаря этому на плечи нечистой силы.
   -- А из беглецов никого не поймали? -- спросил неаполитанец.
   -- Ищут их сбиры, да ведь где же найти -- они, я думаю, давно за сто парасангов отсюда! -- Говорят, что его святость обещал сжечь на костре всех тех, кого поймают!
   Луиджи выспросил у приятеля все подробности о передаче записки синьорите и в свою очередь кратко поведал о своем посещении Маркони; о получении золотого и обо всем дальнейшем он умолчал.
   Ян слушал с жадным вниманием.
   -- А Маркони молодой?.. -- будто между прочим, обронил он.
   -- Так, средних лет... -- ответил Луиджи. -- Рожа порядочная...
   -- Да? в самом деле?..
   -- Да чего же мне врать: уж если я что говорю -- значит, сама истина!.. Тут, брат, не любовь, а политика... это уж ты мне верь!.. Вот что, брат... кажется, мне на днях придется на некоторое время из города уехать, так ты с Марком почаще заглядывайте в собор -- не будет ли там пометочки от меня!
   -- А куда ты собираешься?
   -- Дело наклевывается...
   Приятели распили кувшин вина и, отуманенный им и мыслями о синьорите, Ян отправился домой; Луиджи поднялся на третий этаж в свою каморку; ворон, сидевший на спинке стула, с радостным карканьем перелетел к нему на плечо и стал тереться головой о щеку. Луиджи поласкал птицу, накормил ее и погрузился в раздумье -- ему начало казаться, что он попал в скверную историю.
   Через некоторое время он спустился вниз и пообедал, прислушиваясь к застольным разговорам; велись они о событии, взбудоражившем весь город; толковали шумно и горячо и доходили до таких прикрас, что если бы Луиджи не знал дела, то и не догадался бы, что речь шла именно о том, в котором он только что участвовал.
   Наслушавшись вдоволь, Луиджи встал и направился к выходу. Проходя мимо стойки, он услыхал легкое "пст"... и оглянулся; мрачный, как всегда, хозяин подмигнул ему единственным глазом.
   Луиджи подошел к прилавку и звякнул об него монетой.
   -- Надо обриться!.. -- шепнул кривой, придвигая под видом сдачи деньги обратно. И сейчас же отвернулся и занялся резкой хлеба.
   Луиджи дрогнул от неожиданности, но, зная нелюбовь хозяина к объяснениям и разговорам, молча вышел из тратторий.
   Совет был дельный: догадливый хозяин видел, что его постоялец вернулся откуда-то в бурную, грозовую ночь весь мокрый до нитки и сопоставил эту ночную отлучку с происшествием у епископа.
   Участие хозяина почему-то успокоило неаполитанца: он почувствовал у себя за спиной надежную, давно испытанную опору.
   В первой же попавшейся лавочке перрукиери ему быстро смахнули усы и бородку и, преображенный и опять довольный собою, Луиджи отправился пошататься.
   Издали, от угла, он посмотрел на дворец епископа, около которого продолжал толпиться народ, и свернул на другую улицу. Вскоре он заметил, что забрался далеко -- перед ним оказался красный дом. Сердце у Луиджи ёкнуло: на среднем окне верхнего этажа висела красная занавеска.
   Первым намерением Луиджи было немедленно исчезнуть от этого опасного места, но что-то подшепнуло ему, что этот сигнал имеет важное значение и для него лично. Стоять и раздумывать не приходилось: Луиджи осторожно огляделся, перешел через улицу и стукнул молотком. Дверь словно поджидала его и сейчас же отворилась; тот же густобровый слуга провел неаполитанца наверх к своему господину; он стоял в зале и внимательно рассматривал какую-то мраморную богиню. Услыхав шаги, Маркони оглянулся.
   -- Кто это?.. -- с недоумением произнес он, не узнавая Луиджи. -- В чем дело? Ба, да это ты, петушок?!
   -- Я самый, синьор!.. -- ответил с низким поклоном неаполитанец. -- Вы вывесили сигнал и я здесь.
   -- И притом первый!.. -- с улыбкой сказал Маркони. -- Твое усердие будет оценено по заслугам. А пока синьорита велела тебе передать на память вот это... -- он достал из сумочки блеснувшее золотое кольцо с изумрудом и дал его Луиджи; неаполитанец раскланялся и надел его на палец.
   -- Теперь нам предстоит вот что... -- продолжал, опустившись в кресло, Маркони. -- Ты уже, конечно, слыхал городские толки про наше похождение?
   -- Как же, синьор... Все свалено на чертей -- это самое приятное!
   -- Да, но я слышал, будто один из сторожей запомнил двоих из нас. Ты, между прочим, хорошо сделал, что обрился. Это предусмотрительно! Так вот... в городе оставаться нашим друзьям очень опасно: черти чертями, а вся полиция на ногах и у ворот усилена стража. Необходимо вывести беглецов из города...
   -- Это очень трудно, синьор!
   -- Знаю. И тем не менее -- надо. Ты ловкий и сметливый молодец; скольких же человек ты возьмешь на себя?..
   Луиджи задумался.
   -- Двоих, синьор, не больше!..
   -- Хорошо... -- подумав, согласился Маркони. -- Но помни, что епископ зол до бешенства и если кого поймают, то за сношение с дьяволом тому не миновать костра!
   -- Огонь неприятная штука, синьор. Охотников изжариться живьем найдется мало и они дороги!
   Маркони достал из сумки вязаный кошелек и бросил Луиджи; тот подхватил его.
   -- Срок два дня!
   -- Три, синьор, не меньше!
   -- Пусть будет по твоему. Бартоломео?.. -- обратился Маркони к слуге, стоявшему между каменных статуй. -- Условься с Яном, где и в какое время ты сможешь найти его. Твое имя Ян, кажется?
   Луиджи закашлялся.
   -- Да, синьор... Но чаще меня зовут Луиджи!..
   -- Отлично. Итак, помни: я надеюсь на тебя, как на себя самого. Действуй!
   Движением руки Маркони отпустил неаполитанца.
   Луиджи вышел озабоченный. На улице подозрительных лиц не было и он, раздумывая, что предпринять, поплутал по закоулкам и вдруг вспомнил о Марке; в голове его появилась мысль попытаться выпроводить из города беглецов под видом студентов, отправляющихся в обход по монастырям.
   Луиджи поспешил в общежитие. Как назло, Марка не оказалось и никто не мог сообщить, когда можно было ожидать его возвращения в город. Раздосадованный неаполитанец вернулся в свое убежище и, не желая показываться в траттории, потребовал вина к себе наверх и стал забавляться с вороном.

Глава XXIV

   На другой день Луиджи побывал в соборе и сделал в определенном месте условленный призывной знак. Выполнив это, он боковым ходом вышел наружу и только повернул за угол -- крепко столкнулся с машисто шагавшим человеком. Луиджи отлетел от толчка в сторону, выругался и вдруг уцепился за рукав встречного.
   -- Маркушка, ты?!.. -- радостно вскрикнул он. -- А я тебя ищу везде!..
   -- Мы только что вернулись из обхода... -- улыбаясь, ответил Марк. -- Я в собор шел... посмотреть!..
   -- И я оттуда же... теперь ко мне пойдем!..
   Луиджи оглянулся через плечо и, хотя никого не было, шепотом произнес:
   -- Очень важное дело есть!
   Близ университетской площади они заслышали какой-то странный гул и крики.
   -- Что бы это значило?.. -- проговорил неаполитанец.
   -- А тебе не все равно? -- равнодушно отозвался Марк.
   -- Как все равно?!.. -- возразил, начиная воспламеняться, Луиджи. -- Да ведь там дерутся!!.
   -- Ну и пускай!..
   -- Нет, брат, надо взглянуть!.. -- Луиджи чуть не бегом бросился в сторону шума; Марк, не торопясь, следовал за ним.
   На площади они остановились. Часть ее, ближайшая к университету, кишела народом и происходило нечто невообразимое -- над головами мелькали кулаки и палки, как цепы, молотившие кого и по чем попало; стена из нескольких сот человек наседала на другую, куда менее многочисленную; она подавалась назад, слышался рев, вой и дикие возгласы.
   -- Что такое?!.. -- в полном недоумении проговорил Марк.
   -- Студенты с профессорами своими дерутся!.. -- хихикая, пояснил незнакомый пожилой сосед, с интересом следивший за боем. -- Ученый спор какой-нибудь разрешают!..
   Луиджи весь кипел.
   -- Вот здорово!.. -- так его!., вали-вали!!. -- то и дело приговаривал он, забыв все и видя только побоище.
   Студенты явно одолевали. Но в ту минуту, когда профессора, бакалавры и лиценциаты уже были притиснуты к самой стене, та часть бойцов, что была загнана внутрь университета, вдруг хлынула обратно, но уже в шлемах, латах и в железных перчатках; за ними выбежали сторожа, кто с метлой, кто со скамьей или палкой, и с яростью обрушились на студентов; опять закипел бой. Передние, поразбив себе кулаки о железо лат и шлемов, отхлынули под градом ударов и черная лавина, усеивая свой путь отступления сшибленными с ног товарищами, стала откатываться от университета. Свалка шла уже около Марка и Луиджи.
   -- Бей их, бей!!.. -- вопил последний, суча кулаки неведомо против кого.
   Жестокая и столь же неизвестно чья плюха скосила его как косой; окончательно разъяренный неаполитанец вскочил как кошка и дал в ухо ни в чем не повинному зрителю-соседу; тот, сочтя автором удара Марка, влепил ему кулаком под глаз; кто-то третий засветил ему же с другой стороны. Марк рассвирепел и, не разбирая виновных, принялся крушить налево и направо кого подвернется; драка охватила всю площадь, зрители и бойцы смешались в одну кашу. Еще несколько минут и студенты врассыпную кинулись в бегство; со всех сторон стал доноситься бурный смех -- экстаз драки превратился во всеобщее веселье: хохотали победители, хохотали побежденные.
   Преследования дальше конца площади не полагалось. Среди нее появилось и чуть заколыхалось на высоком алом древке зелено-красно-белое знамя университета -- знак окончания распри. Профессора торжествовали; некоторые, особенно уставшие, тут же снимали с себя тяжелое вооружение и передавали его служителям.
   Марк и Луиджи, оба раскрасневшиеся и запыхавшиеся, встретились на окраине площади. У Марка были подбиты оба глаза; Луиджи отделался благополучнее, но тем не менее одна скула у него сильно вспухла.
   -- Молодцы профессора!!. -- в полном восторге воскликнул неаполитанец. -- Здорово учат... скамейками!!.
   Марк чувствовал некоторое смущение.
   -- Из-за чего вся история вышла?.. Что такое случилось?.. -- спросил он, недоумевая и ощупывая глаза, начавшие превращаться в щелки.
   Луиджи пожал плечами.
   -- Всякому иногда бывает приятно подраться!.. -- ответил он. -- Кровь полируется!..
   -- Да нет!.. -- вмешался в разговор какой-то незнакомец, совсем сторонний университету. -- Сказывают, правила какие-то новые утверждали!..
   На улицах, выходивших на площадь, царило оживленье; многих профессоров тесными кольцами стали окружать их возвращавшиеся ученики; некоторых молодежь подхватила на плечи и понесла по улицам; загремел только что народившийся "гаудеамус-игитур".
   Марк и его приятель пробрались через толпу зевак и поднялись в его каморку.
   -- После удовольствия -- дело!.. -- сказал Луиджи.
   За кружками вина он вкратце поведал озадаченному Марку о бывших с ним приключениях и о своем намерении спасти беглецов, выдав их за студентов. О полученных деньгах не упомянул ни словом.
   -- От тебя нам надо людей, человек пятнадцать!.. -- закончил Луиджи. -- Открывать им ничего не нужно, а потом те, которых нам поручат, отстанут где-нибудь в пути, а я с вами дальше пройдусь по монастырям... иногда необходимо помолиться!
   -- Мы только что вернулись?.. -- в раздумье проговорил Марк, покручивая отросшую светлую бородку. -- Не знаю, с кем бы сговориться!
   -- Неужели ты до сих пор дружбы ни с кем ни свел?.. -- воскликнул неаполитанец. -- Вот северный медведь!
   -- Да есть двое... попробую с ними потолковать!.. Скажи, а разве здешний епископ плохой человек, что ты против него пошел?
   -- Сам сатана!!.. -- воскликнул Луиджи. -- Весь город его не терпит. Надо действовать немедленно! И помни -- тайна это величайшая. Пронюхает этот бес, без вертела жаркое из нас сделает?!. Скажи своим, что хорошо заплатят!
   Марк кивнул головой и, раздумывая о слышанном, поспешил в свое общежитие.
   До позднего вечера все кабачки были переполнены студенчеством и профессорами, распивавшими вино и обнимавшимися друг с другом; раздавались песни и выкрики, здравицы, хохот. А поздно ночью давно уже спавшие обыватели вскакивали и выглядывали из окон: на черном лоне улиц-ущелий пылали красные факела, виднелись носилки с неподвижно распростертыми телами, перекатами раздавался "гаудеамус" -- это толпы студентов разносили по домам своих профессоров.
   
   Пыль и песок нес и крутил смерчами южный ветер по улицам Болоньи на следующий полдень. Площади казались завешенными туманом, все живое попряталось по домам; окна всюду были закрыты и только ватага студентов, закутавшая плащами лица по самые глаза, направлялась, кляня погоду, к восточным воротам. Шло человек около двадцати; у всех были торбы, двое имели лютни, каждый опирался на длинную палку с острым железным наконечником, которую мгновенно можно было превратить в короткое копье.
   Пятеро передовых сразу бросались в глаза особенным цветом волос: это были Марк, два быкообразных усача и еще двое таких же рыжеволосых человек, гораздо поменьше их ростом; Луиджи забрался в самую середину ватаги и то и дело кидал вперед беспокойные взгляды: уже показалась башня Феррарских ворот; сверх обычая они были закрыты и в полутемном пролете их виднелись вооруженные сторожевые.
   Завидев приближавшихся, несколько человек выступили им навстречу и алебардами преградили дорогу. Все остановились.
   -- Мы артисты... -- прогудел Мартин. -- Что надо?
   -- А вот мы разберем, кто артист, кто нет!.. -- грубо ответил старший из караульных. -- Эй, где Виталиус?..
   На окрик из башни показался невысокий пожилой человек в коротких коричневых штанах и пестром жилете, поверх которого был надет серый камзол.
   У Луиджи перехватило дыханье -- он узнал одного из тюремщиков епископа.
   Виталиус только мельком взглянул на передовых и маленькие глазки его, с большими коричневыми мешками под ними, пытливо устремились на остальных.
   Закрываться плащом значило обратить на себя особенное внимание; Луиджи смекнул это, снял шляпу и начал обмахиваться ею, как веером. Взгляд Виталиуса задержался на миг на его лице и скользнул дальше; радостное чувство всколыхнулось в груди неаполитанца, но тут же погасло: глаза сыщика опять вернулись к нему.
   -- Кто ты?.. -- спросил он Луиджи.
   -- Артист!.. -- ответил тот. -- А что, крестили мы с тобой где-нибудь?..
   -- Глаз-то у тебя почему запух?..
   -- Сегодня полгорода с синяками ходит: вчера диспут был!..
   -- Верно!.. -- поддержал старший. -- Вон они, ученые билеты под глазами у всех наклеены!
   Стража захохотала.
   -- А куда идете?
   -- Петь по монастырям... -- Сперва к его святости епископу в загородный дворец зайдем!
   Тюремщик внимательно осмотрел остальных и махнул рукою.
   Алебарды опустились: в воротах отворилась калитка и ватага гуськом выбралась за черту города.
   Несмотря на жару и пыль, неаполитанцу захотелось кувыркаться, запеть, выкинуть что-нибудь необыкновенное, но сторожевая башня была еще близко и Луиджи преодолел искушение и сделался чрезвычайно важным; только единственный глаз его, горевший огнем, выдавал его переживания.
   Благодаря повороту дороги ветер стал дуть путникам в спину; идти сделалось легко.
   Луиджи поравнялся с передовыми.
   -- Зачем ты соврал, что мы идем к епископу?.. -- вполголоса спросил Марк.
   -- Вдохновение, брат!.. -- воскликнул неаполитанец. -- Без этого пропадешь!
   Болонья мало-помалу стала сливаться с далью; пыль над нею стояла облаком.
   Под вечер ветер утих. На гребне увала, несколько в стороне от дороги, открылась колоннада и какие-то древние развалины; Луиджи пытливо всмотрелся в них и что-то шепнул Мартину; тот, шедший за вожака, свернул к ним со своими спутниками.
   -- Здесь заночуем!.. -- объявил он во всеуслышание.
   Развалины оказались храмом; к нему вела мраморная лестница из семи широких ступеней. Сохранилась большая часть свода и под ним на невысоких постаментах белел полукруг из мраморных статуй; две или три лежали на полу, разбитые на куски; разрушение и запустение глядели со всех сторон.
   Несколько человек отправились собирать дрова; неподалеку отыскался ручей.
   В самой глубине храма, поодаль от статуй, артисты развели на мраморном полу костер и принялись стряпать ужин из вареных бобов. Эхо отзывалось на каждое движение и слово.
   Луиджи несколько раз выходил наружу и вглядывался в начавшую густиться темноту. Скоро прямо против входа в развалины на небе засквозило синеватое сияние: всходил месяц -- огромный, круглый, багровый и не светящий; будто пожар вспыхнул где то в черной дали.
   Артисты очертили углем место, избранное для ночлега, закрестили его, подмостили под головы мешки и улеглись спать. Немцы-студенты расположились отдельно, около второго бокового выхода, и тихо беседовали.
   Месяц, превратившийся опять в серебряный, плыл уже высоко; лучи его проникали в провал на своде и нездешним светом озаряли недвижные статуи; на полу тянулись от них длинные тени; в углу, вповалку, будто куча щенков, крепко спали в разнообразных позах странствующие студенты и угасавший костер обрызгивал их красными пятнами.
   Среди полного безмолвия почудился звяк подковы. Луиджи выскочил из двери, за ним поднялись один за другим немцы.
   По дороге мелькали какие-то неясные тени, топот копыт сделался явственней; одна из лошадей засекала ногу и пощелкиванье железа по железу выделялось отчетливо. Кучка всадников свернула к развалинам.
   -- Кто едет?!.. -- окликнул Луиджи.
   -- Соколы!.. -- отозвался передний. -- Кто спрашивает?
   -- Два льва!.. -- ответил Луиджи; его окружили всадники и стали спешиваться -- всего было семь человек.
   -- Бастиано?!.. -- раздался зов одного из приехавших.
   К нему, простерев руки, кинулся рыжий студент.
   -- Что такое -- это ты?!
   -- Я, я.
   К великому изумлению Адольфа, незнакомый товарищ его сорвал со своей головы огненные волосы и под ними оказались черные, отливавшие при свете месяца синевою; в одно мгновение он отодрал приклеенную бороду; то же проделал и другой рыжий; его никто не знал и никто с ним не поздоровался.
   Ни во что не посвященный Адольф вытаращил глаза; Мартин и Марк оставались невозмутимыми.
   Палавиччини пристегнул к боку привезенную ему шпагу и стал благодарить своих спутников.
   -- А тебе, петушок, особенное спасибо!.. -- добавил он, обращаясь к Луиджи. -- Если кому-нибудь из вас я могу пригодиться -- ищите меня в Риме. Замок Бастиано Палавиччини вам укажет всякий... кроме попов, конечно; господа кардиналы расходятся со мной во взглядах на них. А это возьмите на расходы себе!
   Он ощупал рукой седельную сумку подведенного ему статного вороного коня и достал оттуда несколько кошельков с золотом; два из них он сунул Луиджи и по одному дал трем остальным.
   -- Может, синьор временно нуждается в деньгах?.. -- вопросительно добавил Палавиччини, обращаясь к стоявшему поодаль своему товарищу по заключению.
   Тот сдержанно поклонился.
   -- Весьма тронут, синьор!.. -- ответил он. -- Кроме доброго скакуна, мне ничего не нужно!
   -- Вы с нами едете?.. -- спросил Палавиччини, садясь на нестоявшего коня.
   Другого, запасного, подвели к незнакомцу.
   -- Нет, я должен свернуть в сторону Пизы!.. -- отозвался он, меряя рукой длину стремян.
   -- Смотрите, ночью пути опасны для одинокого!..
   -- Как-нибудь проберусь!.. -- с усмешкой сказал неизвестный. -- Я верю в свою звезду, синьор!..
   -- Тогда доброго пути!.. Прощайте!!..
   Палавиччини махнул всем шляпой, повернул вороного и галопом направился к дороге; кавалькада поскакала за ним.
   Незнакомец подтянул подпруги и легко вскочил на седло.
   -- Мне вас отблагодарить сейчас нечем!.. -- произнес он. -- Но, быть может, настанет час, и я пригожусь вам!
   -- А не откроет ли нам синьор своего имени? -- осторожно осведомился неаполитанец.
   Белые зубы блеснули на лице всадника; он засмеялся.
   -- Имя мое -- ветер!.. -- ответил он. -- Ну, желаю вам успехов!
   Раздался топот копыт и незнакомец быстро стал удаляться и тонуть в синих сумерках.
   -- Почему они были в париках?!.. -- густо вымолвил Адольф.
   -- Спасались от лап сбиров!.. -- коротко отозвался Мартин.
   -- А-а!..
   Адольф успокоился и на этом разговор окончился.
   Четверо оставшихся долго смотрели вслед уехавшим. Уже ничего не стало видно вдали и Марк начал подыматься по ступеням к колоннаде; за ним медленно последовали остальные.
   -- Теперь могу учиться без перерывов!.. -- с довольной улыбкой проронил Марк. -- А что мы скажем завтра товарищам о пропавших?
   -- Э!!.. -- отозвался Луиджи. -- Заявим, что один разболелся и другой увел его на зорьке обратно в город!
   -- Кто бы такой был этот "ветер"? -- вслух подумал Марк. Ответа не было и не могло быть; чтобы не разбудить спавших, путники на носках вошли во храм и улеглись на прежние места.
   Безмолвие и ночь опять зачаровали мир.

Глава XXV

   Урожай винограда и фруктов в тот год был необычайный: для вина не хватало ни бочек, ни сорокаведерных амфор из глины, врытых в землю многие столетия назад; дороги, ведшие в города, были покрыты вереницами осликов и мулов, нагруженных корзинами с черными и янтарными кистями винограда; около ворот раскинулись целые ярмарки фруктов -- внутрь городов, на базарные площади, их не пропускали из-за тесноты и по причине множества пчел, провожавших караваны и вившихся на солнцепеке вокруг сладкого, как мед, винограда.
   Ватага Мартина пользовалась огромным успехом и сборы ее были таковы, что никто из студентов не мечтал даже о четверти их. Причиной этого был не только обильный всем год, но и удивительная октава Адольфа и бас Мартина, приводившие слушателей в изумление; некоторые во время пения даже заглядывали им в рот, чтобы узнать, откуда берется такая бездонная мощь звуков. Любитель пения, Мартин подобрал по своему вкусу остальных товарищей, среди которых первое место занял весельчак Луиджи, потешавший важных прелатов и аббатов до колик под ложечкой самыми нецензурными, а часто и кощунственными, остроумными рассказами и песенками.
   Немцы-певцы сначала приходили в ужас; итальянцы хохотали и аплодировали как бешеные.
   Как ни стремился Марк поскорее вернуться в Болонью и засесть за ученье -- их всюду задерживали по несколько дней и даже по неделям и, когда певцы окончательно закинули свои лютни за спины и направились к Болонье, минуло шесть недель.
   Приближался праздник патрона города и Болонья и вся обширная округа ее деятельно готовились к джостре.
   Вокруг коммунальной, главной площади, имевшей форму овала, врывали в землю короткие столбы и оцепляли ее толстым канатом; в разных концах стучали топоры -- на длинных сторонах устраивались помосты, грохотали сбрасываемые с карруц доски.
   Дороги, ведшие в город, пестрели народом; шли и ехали на осликах ремесленники и крестьяне; на великолепных грузных конях восседали ярко разодетые рыцари с длинными страусовыми перьями на головах и дамы; отряды слуг везли доспехи; все эти многоцветные реки вливались в распахнутые городские ворота и растекались по улицам; Болонья напоминала шумный и оживленный улей.
   Мартин, отойдя несколько парасангов от последнего монастыря, свернул свою ватагу в ближайший овраг и там, в прохладной тени, произвел общий подсчет и раздел добычи. Ее, а главное денег, было столько, что даже видавший виды Луиджи пришел в восторг.
   -- И на черта сдалось нам ученье?!.. -- закричал он, увидав высыпанную на мешок кучку серебра и даже несколько золотых монет. -- Разве это не жизнь! -- дыши, наслаждайся! А мы мучаемся -- зубрим! Слышите жаворонков?.. -- он воздел руки к небу и, уже искренне считая себя студентом, запел древний гимн богу вина и любви, переделанный впоследствии духовенством в кантату в честь Богородицы. Несколько человек подхватили.
   -- Честное слово, не знаю, что теперь дальше делать -- жениться или в монастырь уйти! Хорошо жить на свете монахам!.. -- сказал Луиджи, окончив петь. -- Даже обеты их предоходнейшая статья; мне вчера святой отец приор душу открывал! Назюзился до слезы, почмокал губками, поднял пальчик кверху и говорить: главное на свете, мой друг, слушайся духовных отцов и давай обеты; я скромный человек, а мой обет бедности приносит мне каждый год по сто тысяч дохода, а обет повиновения дал мне почти королевство -- на вершок меньше!
   Луиджи так ловко изобразил раскисшее от винного блаженства лицо приора, что все захохотали.
   Еще задолго до заката солнца партия студентов достигла Болоньи и благодаря многолюдству безо всяких осмотров и препятствий вошла в город и разбрелась по своим углам.
   
   Накануне джостры никакие цеховые работы не производились; все лавки и мастерские были закрыты и принарядившиеся горожане прогуливались со своими дамами по улицам, рассматривали приезжих гостей и вслух разбирали их достоинства и недостатки.
   Луиджи решил навестить Яна и передать ему кольцо, но того дома не оказалось; по какому-то наитию неаполитанец направился к замку синьориты и, действительно, в числе зевак увидал своего приятеля, поглядывавшего не столько на приезжих, сколько на окна Габриэль; синьорита не показывалась.
   Луиджи взял Яна под локоть; тот оглянулся и озабоченное лицо его просветлело.
   -- А ведь ты совсем дурак!!.. -- проговорил ему на ухо неаполитанец, уводя его дальше... -- Ты бы еще в окно к ней сейчас влез? У меня есть тебе подарочек!
   -- Какой?..
   Луиджи снял с пальца кольцо Габриэль и сунул его Яну.
   -- Это ее благодарность тебе...
   Лицо Яна запестрело белыми и красными пятнами.
   -- Где ты видел ее, когда?!.. -- пробормотал он, крепко сжимая драгоценное кольцо.
   Луиджи не успел ответить; на него в упор глянули суровые глава доверенного слуги Маркони; густые, сросшиеся брови сделали чуть заметное движение и Луиджи сообразил, что слуга должен что-то передать ему. Он сослался на свиданье, будто бы назначенное какой-то красоткой, наскоро простился с Яном и последовал за послом Маркони. Они очутились в шумном, переполненном народом погребке близ Коммунальной площади; видимо, хорошо знакомый хозяин усадил их в отдаленный, полутемный уголок, из которого они могли наблюдать за всем происходившим.
   -- Имею от синьора поручение к вам!.. -- тихо проговорил слуга.
   -- Очень рад! Конечно, он знает, что синьор Бастиано давно гуляет по Риму?
   -- Знает...
   -- А как здоровье остальных?
   -- Отлично.
   -- Что значит со мной иметь дело!!.. -- самодовольно произнес неаполитанец и постучал в грудь кулаком. -- Драгоценнейший талисман ношу! Ну-с, к делу, мой любезный... зачем я понадобился?
   Посланный нагнулся в сторону Луиджи.
   -- Завтра епископ собирается сражаться на джостре; синьоры решили устроить скандал ему... Навербуйте людей и ждите свистка с трибун!., с деньгами не скупитесь -- вот они!.. -- И он незаметным движением передвинул по столу к Луиджи тяжелый серый мешочек.
   Тот так же ловко прикрыл его ладонью и отправил в карман.
   -- Ого!.. -- проронил неаполитанец. -- По весу чувствую, что потеха должна выйти серьезная!
   -- Таково желание синьора!..
   -- Хорошо... Но что именно хотел бы ваш господин? Как он смотрит, например, на гнилые яйца?
   На хмуром лице посланца появилась усмешка.
   -- Это зависит от того, как вы смотрите на свою шею? -- ответил он. -- Синьор полагается на вас!
   Собеседники покончили вино и разговор и слуга ушел, а Луиджи долго еще сидел за столиком и соображал, что надо делать.

Глава XXVI

   Еще ранним утром начала шуметь площадь; тысячи народа заполнили все свободные уголки ее; алыми маками казались кастальды, стоявшие вдоль каната и не пропускавшие зрителей на арену: на ней могли находиться только участники джостры.
   Площади было не узнать -- она казалась сплошным цветником. Окна, балконы, крыши, кампанилья -- все было облеплено зрителями, разодетыми в платья ярчайших окрасок; стены домов скрывались под многокрасочными коврами и сукнами; для защиты от солнца над трибунами были натянуты они же. Синее небо было безоблачно.
   Состязание должно было начаться в полдень, но уже часам к десяти негде было упасть зерну; гул и говор морским прибоем доплескивались до самых отдаленных улиц города.
   На одном из концов площади, на зеленой, врытой в землю мачте недвижно висело бело-зеленое бархатное знамя Болоньи. За ним, ближе к ратуше, разноцветным городком теснились палатки рыцарей, осененные знаменами с гербами; другая часть их была разбита на противоположной стороне поля; между ними суетились слуги и оруженосцы, подготовлявшие все к переодеванию господ в доспехи. Там же важно прогуливались двое докторов в черных плащах и в таких же остроконечных высоких колпаках. Поодаль горою лежали наваленные друг на друга тупые копья; на арене устанавливали квинтану -- чучело человека в латах, прочно сидевшее на деревянной подставке; в особую стойку ввинчивали неподвижное, толстое железное кольцо.
   Джостры длились по целому дню и зрители в избытке запасались вином и съестными припасами; забравшиеся спозаранку уже закусывали и прикладывались кто к кружкам, кто попросту к горлышкам кувшинов, громко разбирая в то же время телесные статьи подъезжавших участников.
   Празднество должно было начаться с богордо -- так назывались односторонние игры, в которых всадники, вооруженные копьем, показывали свое уменье владеть конем и оружием; Италия была единственной страной, где параллельно с рыцарями участие в джостре и богордо могли принимать горожане, обладавшие средствами на покупку коня и доспехов.
   В полдень на облитой солнцем арене показался весь в желтом, будто золотой, всадник с длинной фанфарой в руке; с нее свисала широкая парча такого же цвета.
   Зазвучали переливы сигнала и площадь всколыхнулась и смолкла; еда сразу исчезла по карманам и взгляды тысяч обратились в сторону белой ратуши: ее огибало шествие знамен цехов города; за ним, в одеждах цвета своих знамен, вереницей выезжали молодые всадники. Ни доспехов, ни шлемов на них не было; с правых плеч свисали плащи, державшиеся на застежке; длинные волосы на открытых головах были схвачены золотыми обручами; у многих из-под них развевались тонкие вуалетки их возлюбленных; в левых руках у каждого находилось по легкому щиту.
   Всадники выстроились в одну линию; кони волновались и не стояли, их оглаживали помощники.
   Особые судьи освидетельствовали правильность и целость копий и раздали их участникам богордо.
   Опять зазвенела труба и разъезжавший по арене главный распорядитель поднял над головой пурпурного цвета жезл и махнул им; копья участников опустились наперевес; крайний правый в зеленом платье, с белым плащом за плечом, стронул с места вороного коня и вынесся вперед; пыль всклубилась за ним.
   Первым стояло железное чучело; удар зеленого всадника только скользнул по нему, а требовалось опрокинуть его либо сломать при ударе копье; промахнулся всадник и по кольцу и только удачно взял препятствие -- невысокий барьер.
   Зрители молчали; раздалось два-три насмешливых возгласа.
   Судья пустил второго -- сине-красного на буланом, тяжелом коне; словно язык пламени, метнулся за ним плащ; впустую звякнули железо на чучеле и затем кольцо; перед препятствием конь вдруг встал как вкопанный и всадник растопырил руки и под общий смех кувыркнулся через забор.
   Третий -- молодой и стройный -- синий с белым всадник -- на белом коне сразу приковал к себе общее внимание: прикрывшись щитом, он карьером налетел на чучело и опрокинул его вместе с подставкой; звук удара разнесся по всей площади; она одобрительно загудела в ответ.
   Не уменьшая хода скакуна, синий попал копьем в кольцо; конец его хрястнул и отломился; ездок на полном скаку поднял остаток древка над головой, перескочил через препятствие и свернул под трибуну; аплодисменты и крики приветствовали удалого наездника.
   Состязания были повторены дважды и из шестнадцати участников только трое полностью выполнили все задания; в числе счастливцев находился и удалец в синем.
   Опять пропела фанфара и все всадники выстроились впереди знамен; предстоял самый трудный заключительный номер -- надо было на всем скаку воткнуть в арену взятое под мышку толстое боевое копье и переломить его, удержавшись при этом в седле.
   Служители быстро убрали все лишнее и первым выехал зеленый всадник. Он ткнул копьем в землю, пробороздил ее пыльною лентой и грохнулся бы с коня, если бы вовремя не выпустил из-под плеча рукоятку.
   Та же участь выпала на долю сине-красного.
   Удача сине-белого вызвала восторженные крики всей площади; четвертый черкнул концом копья по земле, оно врезалось глубоко в грунт и вдруг словно неведомая сила сорвала всадника с седла и подняла на воздух; он описал дугу и рухнул на землю; конь, звеня стременами, поскакал в сторону.
   Хохот приветствовал падение неудачника.
   Еще двое соперников тем же порядком вылетели из седел; двое не удержались и опрокинулись, а затем свалились; несколько человек уронили копья и только те же трое опять оказались победителями.
   В честь их загремели фанфары, рога и литавры; под звуки музыки они шагом объехали всю арену. Из толпы летели вверх шляпы, махали руки и цветные головные шарфы; с балконов и из окон сыпался цветочный дождь.
   Триумфаторы, радостные и возбужденные, с раскрасневшимися лицами, кланялись, ловили на лету цветы и совали их куда пришлось -- в волосы под обручи, за борт курток, в петли, за пояса, собирали в букеты и кидали их зрителям, туда, где больше аплодировали и больше теснилось хорошеньких женских личик.
   Парад кончился; герои богордо слезли с фыркавших и тершихся головами о бабки коней, сдали их подручным, а сами смешались на трибунах с толпою.
   Наступила очередь джостры.
   На арене показался белоснежный герольд на таком же коне; только буффы на плечах и шляпа у него были пунцовые.
   -- Благородный рыцарь синьор Пьетро Джиноре вызывает на бой достойных!.. -- звонко возгласил герольд и со стороны, противоположной ратуше, засверкали, что зеркала, доспехи богатыря-рыцаря; голову его закрывал тяжкий шлем; с высокого гребня падали на левое плечо длинные павлиньи и страусовые перья. Руки, закованные в железные перчатки, держали древко боевого копья, но с тупой оковой на конце, большой щит с гербом. Громадный, могучий конь по низ груди был покрыт сплошной броней и лишь по черным, мощным ногам можно было судить о его силе и масти; голову коня защищал налобник; между прядавшими ушами огоньком мерцал пучок красных перьев.
   У противоположных палаток произошла суматоха -- рыцарь запоздал с вооружением и слуги спешно подавали ему то тот, то другой предмет; на голову он надел простеганную на вате черную мягкую "скуфью" -- на нее вторую "капироне" и поверх них шлем; оруженосцы быстро и наглухо пристегнули его ремнями и пособили рыцарю стать на широкое стремя, а затем и сесть на седло.
   -- Благородный рыцарь Христофано ди Фатторе принимает вызов... -- прокричал герольд и отъехал в сторону.
   Соперники, держа стоймя копья с развевающимися на них флажками, разминулись коротким, тяжелым галопом и отсалютовали друг другу; на концах поля они повернули коней, копья опустились по-боевому; рыцари укрылись щитами, кони собрались на коротких поводах и вместе со всадниками превратились в сияющие изваяния.
   Площадь замерла.
   Не успел прозвучать сигнал -- на местах, где стояли рыцари, столбами закрутилась пыль и серебряные всадники ураганом понеслись друг на друга; на середине арены кони сшиблись грудь в грудь; с одного из рыцарей слетел и покатился по земле шлем; другой повалился от удара копья на круп коня, но удержался и выпрямился. К обоим бросились оруженосцы осматривать и исправлять повреждения; шлем хранителя поля оказался с глубокой выбоиной и ему надели новый; пена клочьями падала с золотых удил лошадей; им вытерли рты мокрыми губками.
   Бойцы разъехались и снова яростно бросились друг на друга. Судьба была против Фатторе: удар пришелся ему в самую середину груди и он грохнулся на арену; победитель поднял забрало и с открытым лицом поехал к своей палатке; площадь гремела аплодисментами.
   Вторая пара бойцов устроила неожиданную потеху для зрителей: при сшибке кони осели на хвосты, а оба всадника одновременно покатились на землю, причем один зацепился громадною зубчатой шпорой за седло и несколько секунд висел вниз головою. Стычка была повторена трижды; щиты звенели как под кузнечными молотками, копья с треском разлетались на куски, но рыцари держались непоколебимо.
   Судьи признали бойцов равносильными и кони, кося кровавыми глазами, унесли их с поля.
   При появлении третьей пары кони ее приветствовали друг друга звонким ржанием. И будто по сигналу со всех сторон откликнулись их товарищи и ржание на несколько мгновений заглушило оживленный говор народа.
   И эта стычка принесла неожиданность -- маленький рыцарь с голубой шалью дамы сердца на шлеме ловко принял на щит только скользнувшее копье противника, вдвое превышавшего его ростом, метким ударом в голову свалил его на землю и отъехал к палатке. Сбитый сам подняться не мог; его разоблачили и увели под руки.
   -- Его преосвященство, синьор епископ вызывает достойного соперника... -- возгласил герольд и словно солнце засияло на арене: показался закованный в драгоценные золоченые доспехи, весь блистающий рыцарь; лиловые перья на шлеме и такого же цвета длинная мантия, спадавшая с плеч, указывали на важное духовное звание его. Ехал он избочась, самоуверенно.
   На другом конце поля началось некоторое смятение, послышались вскрики и какие-то совершенно необъяснимые, хрюкающие звуки; на арену вынеслась длиннорылая черная свинья и пустилась вскачь на епископа. За ней врассыпную гнались люди. Кто то заулюлюкал.
   Площадь загрохотала от хохота.
   -- Верно!.. достойный соперник!!.. -- кричали из разных мест. -- Ваше преосвященство, не ударьте лицом в грязь!
   Опустив в землю копье, всадник стоял неподвижно.
   При помощи кастальдов и оруженосцев непрошенная участница джостры была изгнана с поля.
   Герольд повторил вызов, но отклика не было; к нему подскочил не то паж, не то оруженосец небольшого роста и назвал имя противника.
   -- Синьор Таракано ди Шерстобито принимает бой! -- с недоумением выкрикнул герольд.
   Показалась странная фигура: на костлявой, высоченной и опоенной пегой кляче сидел не менее ее длинный и худой всадник, весь обмотанный паклей и шерстью; полуразбитый старый шлем держался только на макушке совершенно лысой головы; забрало было поднято и виднелось дряхлое лицо; в руке у диковинного ездока вместо копья торчал длинный шест.
   Одра тащили под уздцы двое людей; он упирался; к нему подскочил тот же оруженосец и сунул ему под хвост колючку репейника; кляча загарцевала, всадник зашатался из стороны в сторону -- он был пьян вдребезги. Буря, рушащая здания -- вот сравнение с тем, что произошло на площади. Она ревела, хохотала, ругалась; в сторону епископа из разных мест полетели яйца, баклажаны, печеная репа; несколько таких гостинцев попали в латы его.
   -- Долой епископа!!.. -- неистово вопили голоса.
   -- Да это наш шерстобит, Вальяно!.. -- кричали другие, узнавшие старика. -- Лупи, Вальянушка, поддержи!!..
   На трибунах между сторонниками епископа и его врагами начались драки; публика стала прыгать и сыпаться через барьеры лож; кастальды мгновенно были смяты и люди, словно рассыпанный горох, покатились по площади; оруженосцы и рыцари похватали копья и ощетинились ими против буянов. Распорядители с криком носились по арене, унимая и прекращая драку. Пьяного шерстобита окружили человек с полсотни и, вместо фанфар, с пением провели его как триумфатора.
   Маленький оруженосец суетился как угорелый.
   -- Исчезай!., исчезай теперь! -- кидал он то одному, то другому из наиболее ярых задир.
   Еще четверть часа -- и все утихло; поле очистилось; неизвестный оруженосец канул как в воду.
   Джостра пошла своим чередом.

Глава XXVII

   Много было шумных разговоров и толков в кабачках и повсюду в тот вечер и на другой день!
   Выяснилось, что сторонники епископа ожидали, что вызов его будет принят враждебным лагерем и к бою с ним никто не готовился; свинья выбежала не случайно, а была нарочно выпущена из ближайшего дома; шерстобита спозаранку накачивали вином какие-то молодцы в кабачке, подзадоривали и спорили, что он не посмеет сесть на лошадь.
   Епископ уехал бледный от злобы и отдал приказ во что бы то ни стало разыскать оруженосца, несомненно игравшего роль распорядителя в происшедшей истории.
   Марк и его новые товарищи-немцы присутствовали на зрелище и сразу узнали в таинственном оруженосце Луиджи. Узнал его и завистливый и мрачный товарищ Яна; он стоял в толпе у самого каната и недобрым взглядом следил за суетой, устроенной неаполитанцем.
   Ян, почти не отрываясь, смотрел на ближайшую трибуну; в первом ряду ее в розовом с серебром платье сидела Габриэль Готье. На арену он взглядывал только тогда, когда Габриэль чем-нибудь проявляла радость или особый интерес к происходившему; вместо джостры он видел только что-то сказочное, яркое, пестрое, шевелящееся и в центре всего -- ее.
   Волшебный сон кончился, публика стала расходиться, солнце было уже на закате; верх кампанильи был как бы охвачен пожаром. Ни видеть, ни разговаривать с кем либо Яну не хотелось; надо было одному пережить все испытанное и он зашел в первый подвернувшийся погребок, забрался в отдаленный угол и спросил вина. На протяжении руки от него помещалась подвыпившая компания из пяти человек, беседовавших между собой.
   До Яна вдруг донеслось имя Габриэль; он насторожился, сделал вид, что отвернулся и стал внимательно вслушиваться.
   -- Да уж я знаю, что говорю, верьте мне!.. -- спотыкаясь языком, твердил один. -- Тут неспроста дело!.. -- он постучал костяшками кулака по столу. -- Тут неспроста! Позвольте узнать, почему с тех пор, как приехала эта француженка, у нашего епископа одни неприятности? А? То черти из тюрьмы всех унесли, нынче опять свинья... это как называется? Ведьма, вот как!.. -- он снова стукнул кулаком.
   -- Да нет, не так!.. -- бия себя в грудь кулаком, тоненьким дискантом возражал другой. -- Ты вздор городишь! Не ведьма, если сам его святость влюблен в нее. Это раз! А вот что: она невеста синьора Бастиано Палавиччини. Понимаете? -- Он поднял вверх палец. -- Вот наш и засадил его в тюрьму! А она фюить -- и выпустила молодца! По секрету вам открою -- пробоина в стене тюрьмы найдена!
   Все ахнули.
   -- Вот так нечистая сила!!. -- протянул третий.
   У Яна перехватило дыхание. Он отодвинул еще не начатую кружку, встал и удалился из погребка.
   
   Через день город принял обычный вид.
   Ян, пасмурный и молчаливый, с узким медным обручем на лбу, не разгибался над работой. Напрасно краснощекая, в черном корсаже и пунцовой юбке Моника несколько раз приближалась к двери в мастерскую и кидала на него взгляды -- он не замечал ничего. Перед самым обедом Яну понадобилось выйти в кухню; кроме Моники, никого в ней в эту минуту не было и Ян увидал, что девушка забилась в укрытый от взглядов угол и озабоченно делает ему призывные знаки.
   Ян подошел к ней.
   -- Человек приходил сейчас!.. -- быстро зашептала она. -- Высокий, белокурый, по-нашему плохо говорит... велел сказать, что Луиджи арестован!
   Моника отскочила в сторону и, напевая, принялась развешивать на протянутую веревочку полотенца: из-за двери выглянуло настороженное лицо со сросшимися бровями и сейчас же скрылось.
   Ян вернулся в мастерскую и, когда все поднялись по зову хозяйки к обеду, заявил Бонавентури, что есть не хочет и должен уйти по своему делу.
   -- Беги, беги!.. -- благодушно ответил старый мастер и потрепал его по плечу. -- В этом вся жизнь -- отбегаешь свое время, сядешь дома на лавочке!..
   Ян вышел на улицу и торопливо направился к Марку, чтобы узнать, что произошло.
   Марк оказался дома; с ним находилась и неразлучная пара -- Мартин и Адольф. Первые двое вели разговор; последний лежал на своем тюфяке, положив слоновьи ступни ног на чурбан, заменявший стул, и по обычаю молчал или изредка издавал густой гул, как только что отзвонивший колокол; одобрительный или протестующий характер его зависел от личности собеседника: Мартин в его глазах был непререкаемым оракулом.
   Марк познакомил их с Яном. Адольф даже не пошевельнулся и только одним выпуклым глазом обвел новичка.
   Марк сообщил, что знал: Луиджи схватили сбиры вчера под вечер близ Флорентийских ворот; очевидцами были трое студентов из той партии певцов, с которой он совершил такой удачный обход монастырей. Куда отвели пленника -- студенты не догадались проследить.
   -- Дернуло же его дурака валять на джостре!.. -- наивно заключил Марк свой рассказ.
   -- Дурака?.. -- переспросил Мартин. -- Нет, брат, бери выше: это заговор!.. тут деньгами посыпано!..
   -- Да неужели?... -- изумился Марк. -- Против епископа?
   -- Здесь вечные заговоры против кого-нибудь!.. -- ответил Мартин. -- Итальянцы без этого дня прожить не могут!
   -- Но ведь епископ поставлен самим императором?.. -- возразил Марк.
   -- В том-то и загвоздка: поговаривают, будто император никакого права не имеет на это. Слухи идут, будто папа говорит, что власть ставить и утверждать не только епископов и кардиналов, но и королей и даже самого императора принадлежит только наместнику Христову -- папе. Сил только пока еще мало у него.
   -- Как же быть с Луиджи? -- вмешался Ян и все смолкли и задумались.
   Прежде всего, нужно было узнать место заключения товарища, но сделать это являлось почти невозможным. Между тем, необходимо было торопиться -- дело грозило пыткой.
   Ян вдруг ударил себя по лбу: вспомнил о трактирщике из "Двух львов"; вспомнились слова неаполитанца о нем и Марку; порешили, что Ян сходит в погребок на разведку; про историю с передачей письма Ян не обмолвился ни словом и поспешил к "Двум львам".
   Кривой трактирщик как будто поджидал Яна; он моргнул в направлении погреба и Ян направился туда; посетителей в траттории было всего человек пять. Хозяин, не торопясь, налил из большого кувшина кружку красного вина, насыпал в крохотную мисочку очищенных грецких орехов и понес их новому гостю.
   Ян стоял в полутьме среди бочек.
   -- Где синьор Мальвио?.. -- шепотом спросил он.
   -- Пока в городской копилке!
   -- Что теперь делать?
   Трактирщик мотнул головою.
   -- Надо укараулить, куда переведут, а там увидим!.. -- ответил он. -- Люди уже стерегут... Начеку будьте!.. куда дать знать?
   Ян сообщил, где можно найти его и, не прикоснувшись к вину, другим ходом исчез из погребка.
   Хозяин проводил его единственным глазом, потом медленно выпил кружку, закусил щепоткой орехов, вернулся за прилавок и стукнул об него посудой.
   
   Темным вечером того же дня, когда Ян уже запирал окно мастерской, около него появился закутанный по глаза в черный плащ неизвестный.
   -- Увезен в загородное чистилище!.. -- тихо проронил он и исчез в темноте.
   Сообщение это встряхнуло Яна. Личными переживаниями заниматься было некогда -- нужно было спасать Луиджи. Прежде всего заработала мысль -- как и когда отлучиться из мастерской, чтобы дать знать своим. Отпрашиваться у Бонавентури Яну не хотелось -- он чувствовал, что старого ювелира провести трудно и решил улизнуть тою же ночью тайком.
   Ужин, как нарочно, затянулся дольше обычного -- судили и рядили о происшедшем на джостре и о таинственном оруженосце. Мрачный подмастерье загадочно улыбался.
   Бонавентури поднялся наконец со стула и все разошлись по постелям.
   Ян долго прислушивался к дыханию товарищей, затем свесил с кровати ноги, захватил в руки куртку и башмаки, осторожно добрался до лестницы и стал спускаться в непроглядную тьму; громко, на весь низ, крякнула под его ногой ступенька и Ян замер... -- царила ненарушимая тишина. Он выждал несколько минут, добрался до кухни и простерев, как слепой, руки сделал еще пару шагов, нащупал стул, сел и быстро натянул платье и обувь.
   В углу у печки стояла ореховая дубинка; Ян вспомнил об этом, нашарил ее, потом прокрался в мастерскую, отодвинул засов и вышел на двор; ручки у двери снаружи не было, и Ян плотно прижал створку и пустился в опасный путь.
   
   Комок сухой глины влетел в комнату Марка и больно треснул по голове крепко спавшего Адольфа. Он сразу сел.
   -- Что, что?.. -- прогудел он спросонок. -- Кой черт дерется?..
   -- Где черт?.. -- спросил Марк и тоже получил удар в грудь чем-то твердым.
   Он метнулся к окну -- оно оставлялось ими на ночь открытым: оттуда летели куски земли.
   Не было видно ни зги.
   -- Кто там?.. -- окликнул Марк.
   -- Я!.. -- отозвался голос Яна. -- Впустите скорей; сбиры!..
   Марк бросился впотьмах вниз по лестнице и вернулся с приятелем.
   Проснулся и Мартин.
   -- Дело дрянь!.. -- сказал он, выслушав ночного гостя. -- Чистилище -- это загородный замок епископа; я там бывал -- тюрьма в башне, а кругом широкий ров водяной. Силой не вызволишь!..
   -- Подкупить нельзя ли кого?.. -- спросил Марк... -- Сейчас деньги есть у меня.
   -- И у нас!.. -- добавил Мартин. -- Только вряд ли хватит их?..
   -- Завтра уже надо в путь!.. -- заявил Ян.
   -- А как ты со своим Бонавентури устроишься?.. Отпустит он тебя?
   Лица приятеля Марку видно не было, но в голосе его он уловил что-то новое.
   -- Плевать!.. -- ответил Ян. -- Освободим Луиджи, а там котомку на плечи и дальше... свет велик!..
   В каморке чуть посветлело и можно стало различить совещавшихся.
   -- Сбиры, должно быть?.. -- тихо проговорил Мартин.
   На зрачках у всех наметились светящиеся точки; свет слегка наполнил комнату; Ян осторожно выглянул наружу и увидал пятерых человек, вооруженных копьями; двое несли в руках по большому слюдяному фонарю; отблеск играл на концах копий, на шлемах и кольчугах.
   Сбиры прошли, светящиеся точки в глазах погасли.
   Ян условился с товарищами о дальнейших действиях и Марк проводил его на улицу; черная ночь опять проглотила молодого подмастерья.
   Стараясь тихо ступать, прислушиваясь к каждому звуку, Ян пробирался вдоль стен и через некоторое время заметил, что заблудился. Распознать среди мрака, в теснинах улиц, где он находился, было немыслимо, и на душе у Яна захолонуло... Он принялся гадать и сворачивать то вправо, то влево и вдруг дома расступились и открылась небольшая площадь; на ней пылали факелы, озарявшие две накрененные башни, кучку вооруженных солдат и виселицу; на ней покачивались двое людей со связанными позади руками; один еще дергался и здоровенный палач, весь в красном, схватил его за ноги и повис на них. Свет достигал до окон домов и во всех них различались лица зрителей, в том числе и детей; мужчины выглядывали в ночных колпаках и раздетые, на женщинах белели кофты и чепчики.
   Вне себя от испуга, Ян бросился назад, сделал три-четыре поворота и запутался окончательно; весь облитый холодным потом, он, как по подземельям, пробежал по нескольким улицам и очутился перед городской стеной -- узнал ее по зубцам, смутно начеканенным на небе. Еще минут десять быстрого хода и впереди глянул желтый огонек; темной громадой ушла в высь башня с воротами; над проходом горел большой фонарь; смотрел огонек и из оконца башни -- там находилось помещение стражи.
   Какая это была башня, в какую сторону от нее находился дом Бонавентури -- плохо знакомый с городом Ян не мог сообразить. Огоньки и тишина несколько успокоили его и он вознамерился попытаться направиться по улице, упиравшейся в ворота. Но и она завела его в какой то тупик, где Яна чуть не обнаружил патруль, прошедший в десятке шагов от него; Ян заметил из-за угла луч света и успел растянуться у стены дома.
   Измученный донельзя Ян добрался до какой-то церкви; она была заперта; он подергал за ручку, затем опустился у стены, чтобы отдохнуть и спешить дальше. Но утомление взяло свое; Ян склонялся все ниже и ниже и наконец лег совершенно; крепкий сон оковал его.
   Грубый окрик и пинки ногой пробудили ночного скитальца. Был уже день, припекало солнце; над Яном стоял сторож с парой огромных ключей в руке.
   -- Чего развалился, как боров? -- сердито восклицал старик. -- Ишь, какую постель нашел себе! Люди в церковь идут, а он всю дверь перегородил!
   Ян вскочил, вспомнил все, что происходило с ним, и пустился бегом; на улицах уже царило оживление, раздавался говор, из распахнутого окна какого-то дома неслось пение женского голоса.
   Ян затерялся среди прохожих, расспросил про дорогу и добрался до своего жилища. На сердце у него было неспокойно.
   Когда он показался в мастерской, она вдруг вся смолкла; ни звука не проронил и даже не глянул на него и Бонавентури, мимо которого он прошел на свой табурет у окна. Ян успел заметить, что отсутствовал только его сосед -- подмастерье со сросшимися бровями.
   Бонавентури сделал несколько указаний товарищам Яна, затем вышел в кухню и немного погодя Ян услыхал зов его.
   Ян встал с места и вся мастерская, как один человек, подняла головы и проводила его глазами.
   -- Зайди-ка сюда?.. -- проговорил Бонавентури, пропуская молодого подмастерья на свою половину. Он плотно запер за собою дверь.
   Ян впервые очутился в хозяйской спальне; она была большая, полутемная; над двумя деревянными кроватями с горами подушек были устроены выцветшие синие балдахины с позолоченною резьбой на столбах. Около окна сидела и с сердитым видом вязала чулок седая хозяйка; она устремила на Яна негодующий взгляд, а пухлые пальцы ее продолжали проворно бегать и жить самостоятельною жизнью.
   -- А ну-ка, садись, дружок!.. -- проговорил Бонавентури, указывая на свободный стул и грузно опускаясь рядом. -- Я тебя очень люблю и ценю: будет из тебя прок, всем это говорю, а вот все же приходится расстаться с тобой!.. Не потому, что ты ночью ушел тайком и дом оставил открытым -- мало ли ведь кто мог бы забраться и обокрасть нас?., ну, да ты это не подумав сделал; ты влюблен, твое дело молодое, все в твои годы сумасбродствуют! Но ты ударился в политику...
   -- Я?!.. -- изумился Ян.
   -- Да, ты! Ты связался с партией врагов господина епископа, а он сила! Ты участвовал в выпуске разбойников из тюрьмы...
   -- Я участвовал?.. каких разбойников?!.. -- Ян онемел и глядел на старика вытаращив глаза.
   -- Потом джостра!.. -- продолжал ювелир. -- Оруженосец-то оказывается твоим другом и теперь схвачен и сидит под замком! Это все знаю пока я, да еще один человек... он следил за тобой и сегодня предупредил меня... Человек он скверный, опасный!.. не поручусь, что нынче же не явятся ко мне сбиры и не отведут тебя в тюрьму, а я этого не хочу допустить! Собирай скорей свои вещи и уходи из города... того прохвоста я нарочно по будто бы очень спешному делу услал подальше, чтоб не успел донести на тебя! Вот тебе заработанное... -- он достал из кармана и протянул собеседнику кошелек. -- Тут немного больше, ну, да когда-нибудь сочтемся: пройдет год-другой, опять буду ждать тебя к себе!..
   Ян поцеловал у него руку и старик растрогался.
   -- Ну, а теперь час добрый... живо укладывайся!..
   Бонавентури поднялся со стула.
   Старый ювелир вышел и скрылся в мастерской, плотно притворив за собой кухонную дверь. По дороге он оглянулся на занавеску, за которой помещалась кровать служанки: оттуда доносились заглушенные всхлипывания Моники, подслушавшей разговор.
   Ян побежал наверх и, когда спускался обратно со своим дорожным мешком в руках, то услыхал разговор внизу.
   -- Гуся-то ты завернула ему?.. -- озабоченно говорила старушка Бонавентури.
   -- За-вер-ну-ула!.. -- отвечала Моника. -- Хле-еба еще на-до!..
   -- Побелей который, возьми свежего... Да полотенце положи с мыльцем!.. -- Ян вошел в кухню. Мешок его набили битком; хозяйка вызвала мужа из мастерской и произошло прощанье. Бонавентури обнял своего бывшего помощника и все трое, желая ему счастливого пути, проводили его до порога кухни.
   Ян оглянулся на них в воротах, махнул беретом и скрылся. Толстый Бонавентури стоял, обняв одной рукой за плечи жену, и кивал ему головою; Моника выскочила на улицу и долго глубоко вздыхала и смотрела вслед приворожившему ее сердце подмастерью.
   Тронутый, озадаченный и встревоженный, Ян прежде всего побывал в "Двух львах".
   Траттория была пуста совершенно; хозяин уселся с гостем в уголке за столом и Ян рассказал все вновь приключившееся. Одноглазый слушал внимательно, ни в какие пояснения не вдавался и, как всегда, был скуп на слова.
   -- Бонавентури -- умный человек!.. -- проронил он. -- Когда собираются тучи -- надо прятаться!..
   -- Но кто же этот мой враг?.. -- спросил Ян.
   -- Тот, кто завидует!
   -- Ведь он все наврал про меня!!
   -- Наврал или нет, а скоро не возвращайся: повесят, потом поди, доказывай, что не виноват! И я скажу: не возвращайся; забери с собой птицу и ослика синьора Мальвио: с ними легче идти будет!.. Если попытка не удастся -- выпустите ворона -- он вернется сюда!
   Хозяин и Ян вышли на двор и первый указал своему спутнику на черную птицу, сидевшую под навесом на балке; она чистила себе клювом перья на крыле.
   -- Ворка, Ворка?.. -- позвал кривой. Ворон каркнул, перелетел на плечо к позвавшему и потерся головой об его ухо.
   Через несколько минут отъевшийся серый ослик, старый знакомый Яна, был оседлан и стоял с недовольным видом, отвесив нижнюю губу; ворона, чтобы не привлекать внимание прохожих, посадили в ручную корзиночку и привязали к седлу; в одну из переметных сум владелец "Двух львов" на всякий случай сунул маленькую пилку, долото и несколько пучков веревок и бечевок. Ян простился с ним и погнал ослика к ожидавшим товарищам.

Глава XXVIII

   К вечеру того же дня трое студентов, и Ян были далеко от Болоньи. Ян сначала шел возбужденный и веселый. -- "Новую жизнь начинаю", -- пояснял он товарищам причину этого, но вскоре притих, осумрачнел и молча подгонял ослика.
   Ночь заходила безлунная и надо было торопиться; наконец показались белые развалины храма и Мартин с товарищами свернул к нему.
   Гулко прозвучали под сводом шаги; Марк высек огня, Адольф нашарил немного сухой травы и хвороста и развел костер; Ян огляделся, увидал недвижный ряд белых, застывших на пьедесталах людей и положил на себя крестное знамение.
   Товарищи поужинали и расположились на ночлег как обычно; ослику Ян спутал ноги и пустил пастись; ворона накормили и привязали за ножку тонким шнурком к корзине.
   Громкое карканье и хлопанье крыльями разбудили путников еще до рассвета. Было холодно; траву сизым налетом покрывала густая роса.
   Ежась и щурясь, четверо товарищей пустились в дальнейший путь. Высоко-высоко над головами их стали переливаться еще смутные лучи солнца; с самой середины неба проглянул веселый васильковый глаз и будто подобранная на ночь тончайшая голубая кисея скользнула по необъятному своду мира вплоть до самой земли: из-за края ее, сверкая, поднялось солнце.
   Часа через два хода показался перекресток.
   Мартин махнул рукою вправо.
   -- Нам сюда!.. -- заявил он. -- К полудню будем у замка епископа.
   Точный во всем Мартин не ошибся: солнце было еще далеко от зенита, когда со взгорка, за подступившим к нему густым буковым и дубовым лесом, открылись высокие стены и четвероугольные башни обширного замка. Он стоял на дне низины, был окутан широким водяным рвом и беспросветными дебрями и доступа к нему, кроме дороги, не было.
   Надо было как можно скорей сворачивать с нее, чтобы не нарваться на встречу с кем-либо из замковых обитателей; это было выполнено и едва пролазная чаща кустов и чудовищ-деревьев надежно укрыла путников; охватило сыростью и запахом земли. Мартин, знакомый с местностью, влез на вершину высокого дуба и сразу признал башню, где помещалась тюрьма; приметил он и то, что в ров впадали несколько глубоких оврагов.
   Мартин слез со своего наблюдательного поста и повел за собой товарищей: он решил обогнуть замок и выискать против тюрьмы удобное место для дальнейших действий.
   Пробираться в дремучем, полутемном лесу оказалось трудным; приходилось обходить сваленные веками и бурями деревья, продираться сквозь кусты, вязнуть чуть не по колено на топких местах. Трава была так высока, что из нее виднелись только головы как бы плывших гуськом людей; донимали крупные комары.
   По дну первого оврага, до которого добрались путники, бежал мелкий ручеек; раздвигая нависшие над ним ветки, они спустились по течению, перевалили через второй гребень и оказались в другом провалье; в третьем Мартин остановил товарищей и предоставил им отдыхать на упавшем дереве, а сам отправился на разведку. Идти пришлось недолго -- сквозь зелень листвы впереди блеснула широкая гладь воды, покрытая купавками; в ней отражалась серая, угрюмая башня. Мартин осторожно отклонил одну из веток; он не ошибся -- перед ним была тюрьма. Два верхних этажа ее имели по три небольших оконца, заделанных железными прутьями; в нижнем не было даже бойниц.
   На верхушке башни, на низенькой стенке, боком сидел юный часовой в коротком черном панцире и в круглом шлеме; рукой он слегка опирался на длинный лук. Не то он грезил среди тишины, не то глубоко задумался. За решетками ничего и никого видно не было.
   Мартин вернулся к товарищам.
   Ян предложил изготовить лестницу и ночью переправить ее через ров, но ни сделать ее, ни воспользоваться ею было нельзя, так как стена башни вставала прямо из воды; Адольф брался попасть в любое окно стрелой с привязанной к ней бечевой, но ни лука, ни топора ни у кого не имелось; было неизвестно и главное -- в каком этаже находился неаполитанец. К довершению беды, плавать умел только один Ян.
   Заговорщики перешли ближе к тому месту, с которого смотрел Мартин; Ян остался наблюдающим; ослика привязали на траве и сели обедать; разговор велся шепотом.
   И вдруг трое немцев застыли, не донеся до рта кусков: послышался голос Луиджи, певший неаполитанскую народную песенку.
   Ослик поднял голову, ворон обеспокоился тоже и нежданный и никем не предусмотренный неистовый рев огласил лес; к нему присоединилось отчаянное карканье и хлопанье крыльями; отозвалось и покатилось дальше эхо. Марк вскочил как бешеный и схватил ослика за хвост; рев прекратился.
   Из кустов показался Ян и все бросились к нему.
   -- Луиджи в верхнем этаже!.. -- тихо сообщил Ян. -- Кажется, в среднем окне.
   -- А часовой что делает?
   -- Слушал... а как осел заревел -- встал и на другую сторону перешел -- должно быть, не разобрал, откуда крик донесся!
   Серому виновнику переполоха привязали к хвосту чурку и, стараясь не хрустнуть и не зашуршать, четверо заговорщиков пробрались к спасительной чаще кустов и стали наблюдать за часовым. Он стоял, вытянувшись во весь рост, и все еще прислушивался к безмолвию. А под ним, скрытое под выступом карниза, глядело, прижатое к прутьям, лицо Луиджи; он держался за них обеими руками и всматривался в непроницаемые дебри: видно было, что и его слуха коснулись знакомые звуки.
   Сторожевой неподвижно простоял некоторое время, затем нагнулся и дернул рукой за веревку; где-то внизу во дворе прозвучал удар небольшого колокола.
   Через несколько минут на верхней площадке башни показался пожилой, чернобородый человек в шлеме, но без доспехов.
   -- Что случилось?.. -- басисто спросил он.
   -- Осел сейчас кричал на той стороне... -- ответил сторожевой.
   -- А какое тебе дело до него? ты-то ослица, что ли?
   Каждое слово их разговора долетало через водную гладь отчетливо.
   -- Может, напасть кто хочет?
   -- Так разве с ослами нападают? Эх, ты, голова!.. Заблудилась чья-то скотина, вот и все!..
   -- И ворон кричал!.. -- смущенно добавил молодой.
   -- Еще того лучше!.. Где же им и кричать, если не в такой трущобе? Мы в кости играем, а ты тревожишь зря! Только сатана здесь сможет что-нибудь сделать, а не птицы: один ров пятнадцать футов глубины имеет! Стой спокойно!.. -- чернобородый повернулся и исчез во внутреннем ходе.
   Ян сделал знак товарищам и отошел с ними назад.
   -- Я придумал, что делать!.. -- тихо произнес он. -- Надо чем-нибудь отвлечь вниманье часового на ту сторону башни, а тем временем пустим ворона, он полетит к Луиджи и отнесет ему пилку!..
   Мартин отрицательно мотнул рыжею головою.
   -- Не донесет!.. -- возразил он. -- Неудобная она, длинная, да и зазвенит о стену. А тонкую бечевку подвязать ему можно!
   Заговорщики условились в плане действий и Марк погнал ослика с таким расчетом, чтобы очутиться с ним по другую сторону башни. Мартин и Адольф спешно привязали к шее птицы пучок бечевки и залегли почти у самой воды в ожидании минуты, когда можно будет выпустить пернатого сообщника. Ян разделся, накинул от комаров на голое тело плащ и приготовился плыть.
   Снова вынеслась и зазвенела неаполитанская песенка. Опять, будя дикое эхо, откликнулся на нее скрипучий рев ослика: Марк уже успел прибыть с ним на назначенное место.
   Часовой сейчас же перешел на противоположную сторону площадки; в ту же минуту, тяжело махая крыльями, из кустов вылетел ворон; белое человеческое тело беззвучно нырнуло в воду и быстро поплыло к башне. Ворон опустился на среднее окно верхнего этажа и спрыгнул во внутренность тюрьмы; Ян пересек ров, прицепился рукой к небольшой выбоине в отвесной стене и стал нашаривать ногами какую-нибудь опору для них. Она нашлась на некоторой высоте в виде выпуклости большого валуна; Ян с усилием занес на него ногу, выискал глазами другую выбоинку, вцепился в нее и застыл, будто распятый, лицом к стене. Он поднял глаза и убедился, что не ошибся: благодаря карнизу, с башни видно его не было. Теперь весь вопрос заключался в том -- долго ли он сможет продержаться в таком напряженном положении.
   По стене серенькой змеей поползла вниз бечевка; Ян, завидев ее, ловко поймал конец, перехватил его в зубы и хотел уже спускаться со своего мучительно неудобного места, но вспомнил о часовом и снова прильнул к камням. Силы его иссякли -- еще минута и он бы шумно сорвался в воду и погубил бы все дело. Он беспомощно оглянулся на товарищей и увидал, что Мартин, прикрывшись отогнутой назад большой веткой, усиленно делает ему призывные знаки рукой.
   Донесся новый ослиный крик; Ян соскользнул в ров, нырнул в купавки и облепленная бледно-зелеными водорослями голова его показалась у противоположного берега.
   Часовой продолжал стоять к нему задом. Белая спина Яна мелькнула среди травы; он оглянулся и скрылся в кустах.
   Марк и Адольф ждали его с пилой, стамеской и толстой веревкой в руках; все было прикручено к доставленному им концу, его задергали и Луиджи, сообразив, что все готово, потянул бечевку к себе.
   С волнением следили трое заговорщиков за поволокшимся от них к берегу свертком; он шуршал, качал траву и наконец плюхнулся в воду. Часовой оглянулся, увидал несколько легких кругов на воде, счел их за всплеск утки или рыбы и опять все внимание устремил на штуки, которые устраивал Марк. Оттуда доносился то хриплый вой рыси, то взлетала неведомо кем отломленная и брошенная ветка.
   Связка в воде погрузилась на дно; Луиджи почувствовал тяжесть и стал тянуть осторожно и медленно; связка начала наконец подыматься вверх по стене башни и скрылась в окошке; все наблюдавшие за ее путешествием вздохнули с облегчением.
   Адольф побежал за Марком -- роль его была кончена; ослику опять навязали на хвост тяжесть и пустили его на траву. Теперь оставалось ждать ночи.
   На башне сменились часовые; время тянулось медленно; Мартин установил очередь для наблюдения за тюрьмой и свободные, подостлав под себя кто ветки, кто нарванной травы, улеглись спать.
   Еще до захода солнца в лесу наступила ночь; она делалась все черней и глуше; начинал сеяться дождь; деревья стали казаться ожившими, загадочными существами; иногда тупо доносился стенящий, негромкий вой и присвисты.
   -- Совы это... -- проронил среди общего молчания Марк и простенал по-совиному так, что на дерево над самой головой его опустилась тень и вспыхнули два фосфорные глаза; все сидели, закутавшись в плащи; было так сыро, что рука, прикоснувшаяся хотя бы к соседу, оказывалась мокрой. Ров начал застилаться туманом; языки его вздымались все выше и вскоре непроницаемая белая пелена закрыла лес; на небе очерчивались вершины деревьев да часть башни с силуэтом человека на ней.
   Адольф, сидевший в засаде, пришел сообщить, что пленник подает сигнал частыми высеканиями огня; Ян опять быстро скинул с себя платье и с жутким чувством, как в черный, бездонный колодезь, погрузился в воду; водоросли и купавки то и дело прикасались к его телу и он, весь подрагивая, спешил плыть дальше. Руки его натолкнулись на препятствие; Ян ощупал его -- перед ним была башня; он ошарил подножье стены и нашел висевшую толстую веревку -- Луиджи укрепил ее наверху.
   Ян дернул ее несколько раз, затем, придерживаясь за нее одной рукой, стал ждать пленника.
   Легкий, чуть уловимый шорох достиг до Яна; по судорожному колебанию веревки он сообразил, что Луиджи уже спускается и через несколько мгновений подхватил беглеца правой рукой.
   -- Держись за мое плечо!.. -- едва слышно шепнул Ян и осторожно опустил Луиджи в воду; тот дрожал частой, как сыпь, дрожью. Ян поплыл. Неаполитанец хватил ртом воды и задыхающееся "и-и" громко пронеслось над рвом. На берегу захохотал филин; крик его без отзвука потонул в тумане -- кричал и хлопал в ладоши Марк.
   Часовой громко забормотал "патер-ностер".
   Товарищи пловцов ожидали их у самого рва и помогли выбраться на берег.
   -- Ну, теперь ходу отсюда!.. -- проговорил Мартин.
   Ощупью, по легкому пофыркиванью, нашли ослика, оседланного еще до наступления темноты.
   -- Куда же идти?.. -- спросил Марк, озираясь по сторонам; ни малейшего просвета в густом молоке не было.
   -- Пойдем за осликом!.. -- отозвался Луиджи, продолжая дрожать.
   Перекликаться было нельзя, поэтому, чтобы не потерять друг друга, Марк достал еще одну веревку; ее привязали к седлу, все взялись за нее на расстоянии длины руки и Луиджи тихо почмокал. Ослик тронулся неведомо куда; за ним, едва различая своих соседей, послушной вереницей следовали люди. Идти было невероятно трудно; то и дело напарывались на сучья, падали, ослик несколько раз проваливался в невидные трясины по брюхо и Мартин со своим другом Адольфом подхватывали его за подпруги и вытаскивали, как какую-нибудь репу.
   Все шли, прикрывая одною рукою бесполезные глаза; караван несколько раз останавливался для передышки и снова пускался тонуть в тумане.
   Марк заметил, что под ногами у него бежит вода.
   -- Мы вверх по ручейку идем!.. -- проговорил он.
   -- Это хорошо... значит, замок остался позади!.. -- отозвался Мартин. -- Овраг куда-нибудь выведет!
   Слова его оказались верными -- через некоторое время ветви стали хлестать путников меньше -- ослик, стало быть, попал на какую-то тропку. Она продолжала взбираться все в гору; туман редел; начали проступать очертанья деревьев. Еще немного -- и лес и туман остались за плечами шедших; под черным небом кругом разостлался черный простор; кое-где мелкими желтыми искрами обозначились звезды.
   -- Дорога!.. -- сказал Мартин, почувствовав под ногами камни.
   -- А ведь она та самая, по которой мы шли днем!.. -- произнес Марк. Он остановился; то же сделали и остальные.
   Замок и лес, из которого они только что выбрались, были не видны; вместо них белело громадное озеро со вздыбленными и недвижными волнами.
   -- Скоро начнет светать!.. -- заметил Мартин. -- Надо уходить скорее!
   Только что путники двинулись дальше, слева впереди показалось красное, дымное облако; под ним виднелась озаренная множеством факелов длинная вереница вооруженных всадников, поблескивали доспехи; посредине ехал рыцарь в епископской мантии.
   Мартин схватил ослика под уздцы и кинулся в сторону; за ним метнулись и остальные; все припали к земле.
   Отряд проследовал шагах в ста от беглецов и стек вниз к замку.
   Мартин выждал некоторое время, чтобы не наткнуться в темноте на отсталых, и поднялся на ноги.
   -- Теперь скорее!.. -- проговорил он; Луиджи захлестал ослика и все поспешили дальше. Мартин знал тропку, сокращавшую путь на Лукку, и вскоре после восхода солнца свернул на нее с проезжей дороги. Ненадолго путников вновь обступил густой лес; через какой-нибудь час он сменился травяной заболоченной равниной.
   Марк, шедший позади всех, часто оглядывался: как раз в ту пору должны были хватиться в тюрьме пленника; Мартин, продолжавший оставаться вожаком, казался невозмутимо-спокойным, так же как и его друг Адольф. Горячие лучи солнца отогрели наконец неаполитанца; он оживился и принялся болтать, перемежая болтовню радостными восклицаниями и смехом; он даже сплясал на ходу подобие сарабанды.
   -- А я ведь все время ждал вас!.. -- сказал он между прочим. -- Верил, что не бросите! Потому и пел, чтобы подать весть, где я! Меня еще вчера взяли б на пытку, если бы эта лиловая балда не запоздала! Ну и купанье же было дьявольское -- так и казалось, что черти сейчас схватят за ноги и уволокут на дно!.. А холодище какой, брр!!.. Молодчина, Янушка!.. -- и он затормошил приятеля, потом отскочил и запел во всю силу легких.
   -- Не вопи!.. -- ответил Ян. -- Погоня ведь будет за нами!
   -- Э!!.. -- беспечно возразил Луиджи. -- За нами на Болонью да на Пистойю бросятся, а мы вон куда -- на Лукку взяли!
   -- По всем дорогам поскачут!.. -- проронил Мартин. -- Людей хватит!
   Все оглянулись, но на пустынном горизонте ничего не виднелось: впереди и по бокам сияли бесчисленные озерки, зеленел и частью уже желтел камыш -- скрыться было бы решительно негде. Тропка иногда выбегала на гать из хвороста и неукрепленных бревен и она колыхалась под ногами.
   В полдень Мартин сделал привал для обеда и через четверть часа заторопил всех дальше: с минуты на минуту могли появиться преследователи. Луиджи притих, наморщил лоб и то и дело стал оборачиваться...
   -- Вот что?.. -- заявил он. -- Как только кто завидит погоню -- сейчас же все назад возвращайтесь, будто к епископскому замку направляетесь, а я в болото залезу.
   Путники сделали не более сотни шагов и Марк издал легкое восклицание; вдали, на дороге, точно горсть муравьев, наметились черные точки; они катились с небольшого взгорка.
   Луиджи мгновенно скрылся за спинами товарищей, присел и ужом скользнул в осоку и низкий кустарник, подходивший в том месте к самой тропе; шурша им, он стал пробираться в глубину болота. Мартин сразу заворотил ослика и все медленно направились навстречу неизвестным.
   Мартин вынул свою лютню.
   Всадники быстро приближались; их было десять человек, вооруженных копьями; из-за спин выглядывали оконечья луков. О сопротивлении нечего было и думать.
   -- Кантату пресвятой Деве!.. -- невозмутимо распорядился Мартин.
   Марк взял аккорд, загремели басы, мощно зарокотала октава; их повел сочный, высокий баритон. Хор получился необыкновенный.
   Всадники были уже совсем близко; Мартин отогнал ослика с середины узкой дороги и остановил товарищей.
   Передний затянул повода и взмыленный вороной конь его стал как вкопанный; подскакали и перегородили дорогу и остальные; запаренные кони тяжело водили мокрыми боками.
   -- Кто такие, куда идете?!.. -- охриплым голосом резко крикнул передний.
   -- Артисты из Болонского университета!.. -- ответил Мартин. -- Идем в замок епископа.
   -- Откуда?
   -- Из Пистойи!
   -- Не встречали ли кого-нибудь по дороге?
   -- Как будто нет... Впрочем, вчера под вечер две крестьянки-старухи проходили!
   Преследователи переглянулись.
   -- Я так и думал!.. -- сказал предводитель. -- Это болонских рук дело!
   -- Не болонских!.. -- убежденно возразил поравнявшийся с ним всадник. -- В камеру сегодня мы впятером ведь вошли -- на наших глазах тот человек вороном скинулся и в окно улетел! Разве такого башня удержит? Только лошадей зря перемучили!
   -- А зачем же веревка тогда была спущена?.. -- ответил предводитель.
   -- А нарочно, чтобы глаза всем отвести!..
   Предводитель привстал на стременах и, прикрыв ладонью глаза, осмотрел даль -- она была пустынна.
   -- Что ж... -- проронил он, -- поворачивай коней!.. Счастливого вам пути!..
   Путники приподняли колпаки и шляпы и вооруженный отряд тронулся обратно легкою рысью.
   Чтобы не навлечь на себя подозрений, Мартин и Адольф наломали из гати и из ближайших кустов веток и развели костер; все с наслаждением растянулись вокруг него; до того велика была усталость, что, кроме Адольфа, никто даже не прикоснулся к еде. Мартин и Марк неотступно наблюдали за все уменьшавшимися всадниками и за местом, где прятался неаполитанец.
   Прошло с добрый час; епископские люди скрылись совершенно, время было выручать Луиджи. Ослик был снова оседлан, Адольфа и Яна, успевших крепко заснуть, растолкали и маленький караван отправился обратно.
   -- Э-э-й!!. -- окликнул Мартин.
   В ответ послышалась возня в кустах, они стали шататься, раздвигаться и у самых корней их зачернело страшное эфиопское лицо.
   -- Бросьте веревку!.. -- задыхаясь, сказал голос Луиджи. -- Утопаю... трясина!..
   Марк поспешил к ослику, вытащил из мешка веревку и кинул конец неаполитанцу. Тот с трудом высвободил руку и ухватился за него. Адольф перенял у Марка другой конец, взял веревку себе на плечо, нагнулся и, словно бык, попер почти засосанного трясиной товарища, вырывая телом его с корнями кусты; глянцевитая торфяная грязь облепляла его от волос на голове до пяток и только лоб белел, будто перевязанный тряпкою.
   Раздался всеобщий смех. Даже ничем невозмутимый Адольф разинул огромную пасть и грохотал подземным грохотом.
   -- Дьяволы!.. -- с сердцем произнес обессилевший Луиджи.
   Еще пущий смех встретил это слово.
   -- Черти!!. -- уже с улыбкой добавил он, несколько отдышавшись.
   Ему сообщили, что преследователи вернулись обратно; окончательно воспрянувший духом Луиджи поднялся на ноги, отыскал неподалеку большую лужу, разделся догола и принялся черпать воду шляпой и мыться, потом выполоскал платье и накинул на себя плащ Марка.
   Вновь спасенному дали отдохнуть, ослика оседлали, накинули поверх сум для просушки одежду Луиджи и караван тронулся в сторону еще далекой Лукки. И только что он вытянулся по тропе, его нагнала низко летевшая большая черная птица.
   -- Воронок!.. -- закричал Луиджи и поднял обе руки над головой.
   Птица с радостным карканьем опустилась ему на плечо.

Глава XXIX

   Еще два дня благополучного странствования и тропа привела путников к маленькому, взобравшемуся на холм городку, защитившемуся невысокими кирпичными стенами и частыми башнями: это была Лукка; на просторном выгоне около нее раскинулась шумная и пестрая ярмарка; далеко разносилось ржание лошадей, крики ослов и гомон людей; среди площади, образовавшейся между карруцами, на высоком шесте чернела широкополая шляпа с длинным орлиным пером -- знак того, что торг состоит под покровительством какого-то синьора; иногда вместо нее вешалась боевая рукавица.
   Продиранье ночью в дремучем лесу прошло для путников небезнаказанно и к ним сейчас же стали привязываться, предлагая свои услуги, странствующие портные и владельцы передвижных лавочек готового платья.
   -- Синьоры?.. -- кричали хозяева и приказчики, заманивая прохожих к себе и даже хватая их за руки. -- Штаны, колеты, куртки, береты -- всякого цвета!
   -- Не штаны, а радуга!.. -- зазывали другие, раскидывая товар на руках, а то и прямо на земле.
   -- К нам пожалуйте -- зашьем, починим, латки положим, в полчаса -- творим чудеса -- делаем из старого новое!
   -- А ведь и впрямь нам надо починиться?.. -- сказал Луиджи. -- Мы совсем в оборванцев превратились!
   Предложение было разумное и путники отдались во власть двум приглянувшимся подмастерьям; те отвели их в палатку, около которой, сидя прямо на земле, проворно работали иглами несколько человек. Действительно, в какие-нибудь полчаса все было готово и даже разутюжено.
   -- Ей Богу, франты!.. -- сказал Луиджи, облачившись и охорашиваясь.
   В таверне, куда товарищи зашли посидеть и выпить вина, они узнали, что в городе сегодня предстоит свадьба богатого синьора Гвиниджи и что приезд невесты ожидается с минуты на минуту; путники порешили отдохнуть как следует и остались ночевать в городке.
   На башне зазвонили в колокол и все, коротавшие время в кабачках, высыпали наружу: со стороны поля приближался длинный и многоцветный поезд невесты.
   Она ехала верхом в розовом платье; четверо рослых слуг несли над ней балдахин такого же цвета, предохранявший ее от солнца, впереди в две шеренги шли трубачи и барабанщики; позади следовали фамильные знамена нескольких поколений; многочисленная свита замыкалась вооруженным отрядом.
   Из ворот города навстречу поезду показался, весь в бледно-зеленом бархате, рыцарь; на левой руке его золотилась длинная перчатка, на ней сидел сокол с алым колпачком на голове.
   За рыцарем выехали и полукругом расположились близ ворот его пышно разодетые родственники и близкие.
   На башне сверкали трубы ожидавших сигнала музыкантов; заходившее солнце обливало их косыми лучами. Снизу подали знак и с башни раздались звуки встречи; откликнулись приближавшиеся трубы и барабаны; сбежавшиеся отовсюду толпы народа разразились приветственными криками. Два шествия слились в одно и стали втягиваться в город. Из усеянных зрителями окон на невесту и жениха посыпались цветы.
   Начало темнеть и городок превратился во что-то сказочное: на крышах, на стенах, из окон, отовсюду выставились зажженные факелы и казалось, что гигантским костром запылал весь город; на черном небе заалело зарево, стало светло как днем; улицы запрудили нарядно одетые обыватели. Из дома Гвиниджи разносилось пение, звуки рогов и флейт.
   Луиджи потолкался с товарищами в толпе заполночь и затем вернулся с ними в кабачок, где был оставлен ослик и все уснули как убитые.
   
   Еще день пути и равнинная местность начала холмиться; вдали наметились горы. Дорога сделалась оживленнее и лучше, то и дело стали попадаться встречные -- все указывало на близость большого города.
   Ранним утром путники завидели суровые башни и стены многолюдной, богатой Пизы.
   -- Вот где можно дела делать!.. -- прищелкнув языком, сказал Луиджи и кивнул в сторону города. -- Главное торжище мощами на весь мир, можно сказать!
   -- Надобно будет и нам купить!.. -- отозвался Марк.
   -- Зачем?.. -- изумился Луиджи. -- Да мы их теперь везде наберем сколько угодно! Отсюда их целыми кораблями увозят!
   -- А как отличают мощи от простых костей?.. -- спросил Марк.
   -- По степени глупости покупателя!.. -- заявил Луиджи.
   Базар в Пизе, как и во многих других городах, находился не в городе, а снаружи его, под стеной у ворот. Путники пробрались среди толпы продавцов и покупателей к башне, миновали проезд под нею и попали на тесную и извилистую многолюдную улицу. Прежде всего они отыскали тратторию, заняли для себя комнату, устроили ослика и Луиджи повел своих товарищей на знаменитый мост Меццо, перекинутый через широкую, синюю ленту Арно.
   Вдоль моста двум я бесконечными рядами тянулись столы, лари, передвижные и деревянные лавочки с навесами; пространство между ними заполняла густая и необычайно пестрая толпа в одеждах разных народностей: были здесь юркие греки, смуглые сирийцы и арабы в белых чалмах, фригийцы в красном, светловолосые немцы, и подвижные французы, и долговязые медлители-бритты. Весь этот разноплеменный люд, как пчелы вокруг сотов, теснился вокруг продавцов и почтительно приценивался к грудам лежавших и висевших почернелых и желтых костей, каких-то перьев, полотняных грязных тряпок и всевозможной дряни. У сходов с моста помещались несколько лавок уличных писцов, являвшихся в то же время чем-то вроде бродячих нотариусов, у которых заключали всякие письменные договоры и сделки.
   -- Перья из крыл архангела Гавриила!!.. -- воскликнул один из продавцов, махая над головой белым пером. -- Помогают при трудных родах, хороши для деторождения!..
   -- Часть паруса с лодки апостола Петра!.. -- возглашал другой, показывая кусок рваного донельзя брезента. -- Предохраняет от кораблекрушения!..
   К нему разом потянулись несколько жилистых, грубых рук.
   -- Чепчики с младенцев, избитых проклятым Иродом!.. -- выкрикивали дальше. -- Ума придают детям.
   -- Частицы шкуры святого осла, на котором въезжал в Иерусалим Спаситель... прыть увеличивают при беге!
   -- Кусок колесницы Ильи пророка!.. Отводит громовые удары!
   -- Мощи младенца, замученного Иродом!..
   Какая-то пожилая женщина набожно приложилась к чему то иссохшему, как вяленая рыба, и потом потрогала пальцем.
   -- Почем?.. -- басисто спросила она.
   -- Три золотых. За благочестие твое за два отдам!
   -- А почему головки у младенца нет?
   -- У царя Ирода осталась.
   -- А ручки и ножки где же?
   -- Палачами отрублены! Ты думаешь, в святые-то легко попасть? Можешь и с ножками получить -- на два золотых дороже!
   Женщина отошла, подумала, потом вернулась.
   -- Заверни младенчика-то!.. -- сказала. -- Один золотой даю, больше нету!
   Продавец махнул рукой, накинул на "мощи" тряпку и подал покупательнице.
   -- Кошку сушеную купила!.. -- шепнул Луиджи на ухо Марку. -- Я сам тут пару таких же продал!
   Спутники Луиджи, еще не видавшие подобных зрелищ, шли растерянные и ошеломленные; даже у невозмутимого Адольфа расширились глаза и в них светилось почтение и недоумение: драгоценная святость возвышалась кругом целыми ворохами. Один Луиджи шел с самым равнодушным видом.
   Марк уже полез было в карман, чтобы купить что-то необыкновенно полезное, но Луиджи тронул его за плечо, издал многозначительное "пет" и качнул головою; Марк спрятал деньги обратно.
   С моста Луиджи провел товарищей к собору; на широкой паперти его и по сторонам главного входа сидели за столиками упитанные каноники; от одного к другому из них переходили кучки богато одетых иноземцев или приезжих из далеких местностей Италии. Все набожно прикладывались к святыням, затем начинали торговаться.
   -- Тут продаются мощи первый сорт: свистнешь, так не залают! -- пояснил Луиджи. -- Публика сюда идет самая удойная!
   Каноник, мимо которого они проходили, позвонил в маленький колокольчик.
   -- Пеленки Христа... -- мягким распевом произнес он.
   -- Частица жезла Аарона!.. -- проворковал сосед его.
   -- Кости святых мучеников, погибших при Нероне!.. -- предложил третий.
   Закупки производились в огромных размерах и заказы принимались и записывались канониками как самый обыкновенный товар.
   Луиджи, не пропуская ни одного столика, прикладывался к каждой реликвии, его примеру следовали Ян и Марк; последний имел подавленный и недоумевающий вид; Мартин шел словно каменный, не прикасаясь ни к чему; Адольф делал то же.
   -- Не жизнь, а помидоры!.. -- шепнул Луиджи Марку, кивая на упитанных каноников. -- Изумрудами не так выгодно торговать, как гнилыми костями!
   -- Зачем ты целовал все это?.. -- сурово обратился к нему Мартин, когда они отошли на некоторое расстояние от собора. -- Ведь там наполовину нечеловеческих костей напихано -- я сам конские видел!..
   -- Пст!.. Не богохульствуй!.. -- убежденно ответил неаполитанец. -- Только черту известно -- конские они или только такими тебе кажутся -- бес ведь силен! А во-вторых, и среди них может попасться что-нибудь порядочное! Поцелуй -- ничего не стоит, а душе -- глядишь -- польза!
   Мрачная Пиза с ее жадными обитателями, у которых, как стало казаться Марку, у всех карманы были набиты костями мертвецов, спутникам Луиджи не понравилась; везде, даже в тавернах, разговоры велись главным образом о мощах, о сделках и о проделках с ними.
   Уже с полудня по улицам то и дело стали попадаться пьяные; Марка поразило не только количество их, но и число каноников среди них; некоторые валялись по улицам или, шатаясь, шли в обнимку со своими покупателями и горланили кощунственные или языческие песни о похождениях Венеры и Зевса.
   В одном из кабачков, куда зашли посидеть и закусить путники, им с трудом отыскалось место за большим столом; рядом с ними оказался долговязый патер с грубым лицом, рубленным одними прямыми чертами; длинный нос его совершенно неожиданно задирался на самом конце вверх. Маленькие глазки его владельца часто помаргивали и поблескивали.
   С ним спорили двое -- один генуэзец в обычной для этого города черной одежде, другой пестрый венецианец.
   -- А ей-ей, дорого хочешь!.. -- говорил длиннолицый и бледный генуэзец с тонкими змеями бровей. -- Ведь кости у тебя совсем неизвестного мученика!
   -- А тебе бы за эту цену полфунта апостола Петра, что ли, отпустить?.. -- с иронией пробасил патер. -- Шалишь!.. Нигде дешевле моего не получишь! И ты напрасно скупишься, -- обратился он к венецианцу, -- всего одну лодыжку святого взял: на одной лодыжке далеко не уедешь!..
   Путники заночевали в Пизе и с первыми лучами солнца покинули базар мертвецов.
   За восточными воротами начиналась дорога на Флоренцию; по обе стороны ее узкими полосами тянулись кладбища древнеримских времен.
   Путники шли, точно в аллее из памятников -- башен, саркофагов, часовен и земляных насыпей; все было полуразрушено, заросло кустами и деревьями; давно опустошенные усыпальницы глядели черными впадинами входов; Ян несколько раз останавливался и разглядывал художественные скульптурные украшения на них; могилы бедных людей -- маленькие, чуть заметные холмики либо неглубокие провальцы -- ютились повсюду; над ними трудилось множество гробокопателей, добывавших полуистлевшие кости и глиняные статуэтки разной величины. Аллея тянулась с четверть стадии; дальше памятники исчезали и только несколько курганчиков сменили их. Над ними тоже работали десятки людей.
   Луиджи, успевший устроить в Пизе какой-то оборот с мощами одного из сорока тысяч младенцев, избитых Иродом, беззаботно распевал песни; Марк и Мартин обменивались впечатлениями и мыслями. Мартин с негодованием говорил, что духовенство толкает людей в объятия дьявола, а не Бога.
   Ухо Луиджи уловило фразу: -- "надо быть честным" -- и он повернул к Мартину лицо.
   -- А что такое значит "быть честным"?.. -- с любопытством осведомился он.
   -- Значит -- не обманывать... -- ответил Мартин.
   -- Это кто же так учит?
   -- Евангелие.
   Луиджи покачал головою.
   -- Вот потому-то папы и запретили читать его!.. -- убежденно сказал он. -- Прочли -- и черт знает что в башках у вас поделалось! Вся жизнь, братишки, обман! Только мертвые могут обойтись без него. Твоя "честность" просто глупость!
   -- Нет, Мартин прав... -- вмешался Марк. -- Не делай людям того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе!
   -- Это еще откуда? Из Торы, что ли?.. -- воскликнул Луиджи. -- Всего на три дня я расстался с вами, а до чего вы поглупели без меня!..
   -- Ведь ты совсем язычник!.. -- заметил Мартин.
   -- Врешь -- католик, вот крест! -- он вытащил из-за воротника шнурок и маленький крестик, -- и верую, как и все! А вот вас двоих следовало бы подвесить за хвост да поджарить с полчасика!
   -- А вот этого хочешь?.. -- пророкотал Адольф, показывая кулачище.
   -- Кушайте сами, моя умница! -- откликнулся неаполитанец, запел и стал погонять ослика, замедлившего шаг.

Глава XXX

   Ровная, много веков выстоявшая дорога была очень оживлена; местность кругом нее раскидывалась холмистая, поля чередовались с густыми лесами; то здесь, то там виднелись деревни, укрепленные замки и небольшие городки, обнесенные стенами; иногда приближаясь, иногда совсем вдали синела Арно. Путь несколько раз пересекали впадавшие в нее речки; над ними выгибались арки мостов.
   Путники шли не спеша и объедались чуть не даром продававшимся виноградом; Адольф поглощал его такое количество, что Луиджи уверял, что если он шлепнется, то с ним случится то же, что с арбузом.
   На третьи сутки в легкой фате тумана залиловели впереди горы Флоренции и перед вечером путники достигли до городских ворот. Опять вырос перед ними лес из башен синьоров и множества церквей; опять раскинулся лабиринт темных и узких улиц.
   Первое, что бросилось в глаза, была особенная одежда обитателей города -- на всех были надеты зеленые, красные или коричневые и белые плащи с капюшонами и шапочки-колпаки с околышами тех же цветов, с медалями на них.
   На площади путники остановились в изумлении: посредине ее, сыпля искрами, горели два костра и на них жгли цельные куски сукон разных окрасок; груда их лежала в ожиданий очереди; это под наблюдением старшин цеха уничтожали забракованный ими товар: Флоренция славилась лучшими в мире сукнами, бархатом, скульпторами и ювелирами и строго блюла за доброкачественностью своих производств. Близ одного из костров тесною кучей стояли оборванные и отощалые люди без колпаков и скованные цепями -- то были рабы, выведенные на продажу. Покупатели приценивались, ощупывали и рассматривали их как скот[*].
   
   [*] -- Католическая церковь находила, что крещение не освобождает от рабства (папа Целестин V, епископ флорентийский Антоний.) Наказания рабов жесточайшие: за воровство и покушение на бегство -- сожжение; за покушение на убийство волочили по земле к месту преступления, там отрубали преступнику правую руку и вновь волочили на площадь, где вырезывали из спины и рук 4 куска мяса; затем четвертовали. Купля-продажа людей пала в Европе в конце XVII в., последняя нотариальная запись о продаже людей имеется от 1677 (Генуэзский архив.) Наибольшее количество рабов поставлялось с западных побережий Средиземного моря, а позднее -- с побережий черноморских.
   С конца XIV в. -- наибольшее количество рабов было из русских и славян.
   Дешевле всего ценились татары и татарки; самые дорогие -- были русские, причем женщины ценились выше мужчин. Сохранилось письмо знатной флорентийки Строцци, в котором она пишет, что русские рабыни выдаются своей красотой, сложением и сметливостью. Татары считались наиболее преданными своим господам. Часто тело рабов было испещрено таврами их господ.
   
   Площадь окружали различные лавки; около ювелирных мастерских и перрукьеров на длинных скамьях сидели и беседовали люди; отовсюду слышался говор и восклицания. Иногда в роскошных паланкинах по четверо дюжих рабов проносили знатных дам, выглядывавших из-за раздвинутых занавесок. Ближайшая кампанилья рассыпала высоко в воздухе серебро -- зазвонила к Аве-Мария; отозвались десятки колоколен -- "пчелы запели над городом", как говорили тогда.
   Путники находились в это время на мосту через Арно. Закатывалось солнце; часть гор, кольцом окружающих Флоренцию, и вершин кампанилл казались нарумяненными. Широкая река сделалась густо-синею, как сапфир; вместо берегов тянулись сплошные линии трех- и четырехэтажных белых, розовых, красных и коричневых домов, обрывавшихся прямо в воду; у некоторых окон чернели привязанные лодки; последние лучи делали картину еще ярче и разнообразнее.
   -- Совсем Венеция!.. -- воскликнул Луиджи. -- Ну где у вас, пивные бочки, такая красота найдется?!
   Путники остановились у края моста, чтобы посмотреть на необыкновенный вид и на бронзовую древнюю статую Марса.
   Перил на мосту не имелось; Ян зазевался на статую и вдруг взмахнул руками, вскрикнул и исчез в одно мгновение. Марк, Луиджи и Мартин и еще несколько прохожих бросились на противоположный бок моста и увидали, что течение подхватило Яна и быстро несет по направлению к домам. Луиджи, а за ним и Марк, сшибая с ног встречных, пустились бежать за лодкой.
   -- Любопытно, как теперь эта каналья выберется?.. -- проговорил какой-то всадник, проезжавший мимо и остановивший вороного коня.
   Голова Яна маячила далеко; он, видимо, стремился выбиться из быстрины и это ему удалось: его понесло под самыми окнами домов. Из нижнего этажа одного выкинули конец веревки, но она осталась за его спиною; из окон посыпались еще концы и даже буйки -- явно было, что случаи падения с моста не редкость.
   Уже терявший силы и наглотавшийся воды Ян ухватился наконец за веревку; его заворотило и трое женщин и двое мужчин принялись вытаскивать его.
   Ян пособлял сколько мог ногами и через несколько минут уцепился за подоконник и исчез в доме.
   Мартин и Адольф погнали ослика вслед за убежавшими товарищами и свернули в улицу, залегавшую позади набережной из домов.
   В каком именно из них Ян нашел приют, определить было трудно, и оба немца остановились на изломе и стали ожидать появления своих.
   Из одного из домов доносился шум и хохот; немного погодя из него высыпала кучка мужчин и женщин; среди них, оставляя за собой лужи, шел мокрый Ян; колпак его унесло водой, спутанные волосы прядями висели в разные стороны; рядом с ним выступал и радостно разглагольствовал Луиджи.
   Провожавшие остановились и начали прощаться и приглашать своего нежданного гостя опять посетить их, но уже через дверь.
   Ян благодарил, как умел; за него рассыпался неаполитанец.
   Провожаемые веселыми пожеланиями, трое путников присоединились к ожидавшим товарищам и уже без всяких приключений достигли до ближайшей траттории.
   Посетителей в ней было немного; Ян отправился переодеваться в отведенную им комнату, а остальные расположились своим кружком около стола.
   -- Ну, друзья?.. -- сказал Мартин. -- Пособили мы вам чем могли, проводили до безопасных мест, пора нам и восвояси!..
   Все замолкли.
   -- А ты куда пойдешь?.. -- обратился он к Марку.
   Луиджи насторожился.
   -- Глупо теперь возвращаться в Болонью!.. -- вмешался он, не дав Марку ответить. -- Думаете, стража у ворот и сыщики не приметили ваших диковинных морд? Будьте покойны -- только покажетесь -- вас туда же запрут, где и я сидел!
   Явился переоблачившийся во все сухое Ян и стал на сторону Луиджи.
   -- Чего ради рисковать?.. -- убеждал тот. -- Отложите на год свой университет и только! Не прикованы ведь вы к этой собаке -- Болонье?.. Учиться везде можно. Здесь что угодно найдете -- город знаменитый!
   -- А какой лучше -- Флоренция или Неаполь?.. -- спросил Марк.
   -- Да понятно, Неаполь -- равного ему в мире нет!..
   -- Так почему же нам прямо в него не идти?
   -- Эка хватил: да до него пол-Италии надо отплясать! Куда нам торопиться -- доберемся полегонечку! В Риме побываем... туда люди из-за тысяч парасангов пробираются, чтобы святым апостолам поклониться, а вы, черти несчастные, и думать забыли о них?
   Все, кроме Мартина, согласились с доводами неаполитанца; упорный немец стоял на том, что он должен учиться, а не шататься по всему миру.
   -- Милый, чудовище мое?.. -- уже криком кричал Луиджи. -- Да шлянье это -- то же ученье, даже выше его -- разница только та, что ты штаны протираешь, а я пятки! На одном месте сидеть -- глупостью обрастешь! Притом ты музыку сочиняешь, а Неаполь город певцов и музыкантов!
   Последний довод заставил, наконец, Мартина сдаться и товарищи порешили задержаться на некоторое время во Флоренции и идти дальше всем вместе. Душою товарищества сделался Луиджи.
   
   Судьба вбросила Яна в окно к художнику Бенвенуто Кастро, и по мысли Луиджи путники решили отблагодарить его квинтетом. Под вечер второго дня они выстроились против его дома, прозвенела лютня и отовсюду стали высовываться любопытные. Из окна Кастро выглянули три женских лица, позади них показались двое мужчин -- хозяин дома -- человек среднего роста с небольшой бородкой и другой громадный, лохматый, с длинной бородищей. Второй был тоже художник, Джиовани Киджи.
   Внезапным громом грянуло мощное -- "Тебе Бога хвалим", сложенное по-новому Мартином; словно гроза разразилась над улицей; звуки перешли в торжественный гимн и стихли с далеким рокотом.
   Восторгу слушателей не было конца, ими унизались все окна; внизу толпа заполнила всякое свободное пространство.
   Певцы исполнили еще несколько кантат и песен и выбежавшие наружу Кастро и Киджи повлекли их в дом. Толпа долго не расходилась, все ожидая, не споют ли еще что-либо удивительные певцы.
   Хозяйки уже хлопотали на кухне -- самой большой комнате в доме, в те времена почти всегда исполнявшей обязанности столовой.
   Спасительницами Яна оказались две совсем юные свеженькие девушки -- сестры Кастро и жена его, статная молодая женщина с лицом Юноны.
   Яна не вел, а влек под руку долговязый Киджи.
   -- Наш брат, художник!!.. -- утробно вопил он, указывая головой, рукой и глазами на Яна. -- А эти господа все артисты!.. Но до чего хорошо поют -- как в раю -- дом даже трясся! -- "Тебе Бога хвалим", -- фальшиво загремел он, воздев одну руку и достав ею до потолка... -- Тоже можем постоять за себя, а?!.. -- он захохотал и принялся распихивать всех по табуретам.
   Марк подошел к окну и выглянул из него; совсем близко стремительно неслась многоводная река; видны были арки моста, прохожие и проезжие, дома набережной, башни за ними. Надо всем бледно голубело вечернее небо.
   За ужином царили веселье и смех. Всех потешали Луиджи и лохматый Киджи. Последний был совершенно лишен способности соизмерять свой голос с размерами помещения и не говорил, а азартно орал либо грохотал, словно ожившая бочка; поминутно он вскакивал, чокался, давил ноги соседям и так пособлял своему неугомонному языку руками, глазами и плечами, что даже вертлявый неаполитанец казался рядом с ним мумией фараона.
   Вино лилось рекою. Под чоканье стаканов прогремело "Гаудеамус", потом перешли к другим песням; высокий баритон Марка и подземная октава Адольфа имели неописуемый успех. Киджи тоже пел, но, так как не знал ни слов, ни напевов и не имел слуха, то рявкал невпопад и тотчас же принимался мурлыкать, пока ему не начинало казаться, что наступило время опять "подпустить голоса".
   В окно глядела уже ночь; доплыл удар колокола, послышался другой, более отдаленный, чуть слышно долетел третий...
   -- Приказ гасить огни!.. -- проговорил Марк. -- Нам время уходить!..
   -- К черту огни и приказы!!.. -- возопил Киджи. -- Да здравствует свобода!..
   -- Да ведь улицы запрут?.. -- вмешался Мартин.
   -- К черту улицы!.. по воде поедем!!.. -- заорал опять Киджи. -- Пей до зари и наплевать на все!
   Пирушка длилась далеко за полночь. Пили, пели, плясали, хозяин бил в бубен. Маленький Луиджи станцевал в паре с длинным Киджи фанданго, Ян пустился вприсядку, Киджи хохотал, неистово топал и потрясал спадавшею ему на плечи черною гривой.
   Дамы наконец ушли спать; шумно собрались по домам и гости.
   Лодка, причаленная на длинной веревке, была подтянута под самое окно и вся компания грузно перебралась в нее; лодка закачалась, как в бурю.
   -- Осторожнее, осторожнее!!.. -- послышались сверху знакомые женские голоса; все подняли глаза и увидали своих дам, следивших за их посадкой с высоты третьего этажа.
   Им в ответ снизу замахали шляпы и береты. Луиджи запел серенаду в честь дам и лодка понеслась по течению. Светил месяц, простор реки расстилался зачарованный и пустынный; башни, церкви, дворцы цепенели в глубоком сне..
   Уже лодка слилась с синею мутью, а дамы все стояли у окна; среди безмолвия чуть звенел тенор Луиджи; наконец замер и он и только долго еще старательно бухал совсем вдали бубен.
   
   На другой день Ян и Луиджи, согласно данному ими обещанию, отправились в мастерскую Кастро и Киджи, помещавшуюся на краю города во дворе монастыря Св. Креста, в обширном сарае. Около него валялись глыбы белого мрамора; изнутри доносился частый стук молотков. Широкая дверь стояла распахнутой и Луиджи заглянул в нее.
   На лице его появилась приятная, или, как он говорил, "высокопоставленная" улыбка.
   -- Господам художникам -- привет!!.. -- произнес он, подняв шляпу, и наотмашь черкнул краем ее по полу.
   -- А!.. АН. -- взревела навстречу ему утроба Киджи. -- Драгоценные певцы!
   -- Добро пожаловать!.. -- отозвался другой, мягкий голос и из-за камней появились в белых передниках Кастро и Киджи; мастерская у них была общая, в ней работали человек десять помощников, заготовлявших вчерне заказы.
   Гостей сейчас же повели осматривать мастерскую. При ней имелось особое отделение для уже готовых произведений. Особенное внимание уделял Киджи работам своего друга и почти не задерживался около своих.
   -- Смотри, какая красота?.. -- вопил он, указывая на верхнюю крышку саркофага, исполненную для какой-то важной дамы. -- Ведь живая лежит, отдохнуть прилегла! Гениальная вещь!!..
   -- Ну уж ты... наговоришь!.. -- с улыбкой возражал Кастро. -- Вы лучше посмотрите на его работы!.. -- он указал на огромную каменную чашу-купель, ножка которой состояла из трех уродливых карл, державших ее на согнутых спинах. -- Джиованни -- фантаст; сколько у него проникновения в загробный мир, а я только бытовик!..
   Ян заметил кучу зеленоватой глины, лежавшую на полу около невысокого столика, уставленного статуэтками разных величин и изображавших всевозможных страшил, зверей и демонов.
   -- Из нее мы сперва модели лепим, -- воплощаем замыслы!.. -- пояснил Киджи. -- А потом уже по ним высекаем из камня. Ну-ка, попробуй, слепи что-нибудь?
   -- Да я глину и в руках никогда не держал!.. -- возразил Ян.
   -- Так подержи -- это же не крыса, не укусить! Валяй, не бойся! Ты ведь такой же художник, только по серебру, а мы по камню!
   Ян, а за ним и Луиджи взяли по комку свежей глины и через несколько минут в руках у Яна она превратилась в голову бородатого человека, в которой можно было уловить некоторое сходство с Киджи.
   Киджи заревел в полном восторге.
   -- Великолепно!!., талант, гений, гений -- честное слово!.. Бросай к чертям свое ювелирство -- ты прирожденный скульптор!.. -- вопил он, показывая статуэтку и наступая всем по очереди на ноги. -- Вон у соловья ни хрена не выходит, а у тебя -- живой человек!.. Ей-Богу, иди к нам! Место тебе отведем даром!
   -- Полно смеяться... -- смущенно отнекивался Ян. -- Я же ведь понятия ни о чем не имею!
   -- Вздор: в три с половиной минуты узнаешь!.. Все тебе объясним!..
   -- И впрямь, попробуй себя?.. -- вмешался Кастро. -- Искра Божия в тебе явная!
   -- Валяй, чем ты рискуешь? -- поддержал Луиджи. -- Глупее ведь ты уже все равно не сделаешься!
   Ян сдался и четверо новых приятелей отправились в ближайший кабачок, где собирались художники, запивать вином свой союз.
   
   Марк с остальными двумя товарищами вышел утром на улицу и только что они попали на площадь -- увидали приближавшуюся процессию: двое каких-то людей вели под уздцы маленького ослика; на спине его, лицом к хвосту сидел связанный человек средних лет; за ним шумно гомонила толпа; некоторые улюлюкали и насмехались, другие свистали и указывали пальцами на героя шествия. Его подвезли к низенькому эшафоту и прикрутили веревкой к столбу: наказанный был торговец, замеченный в обвешивании покупателей.
   Кто-то из толпы швырнул в него куриным яйцом и угодил в лоб; по лицу привязанного потек желток и зрители разразились хохотом.
   Трое товарищей посмотрели на обычное в те времена зрелище и тронулись к собору. Марк вдруг ахнул и, расталкивая толпу, бросился к проходившему невдалеке человеку в черном плаще с выразительным, вдумчивым лицом.
   -- Синьор Карнаро?! -- воскликнул он.
   Встречный оглянулся, узнал Марка и улыбка осветила глаза его.
   -- Вот где пришлось встретиться!.. -- произнес он, здороваясь.
   -- Я вас искал в Болонье!.. -- сказал Марк, -- я там артистом был!
   -- Почему же "был", а не есть?.. -- спросил Карнаро.
   Марк немного замялся.
   -- Да так... история одна случилась, нас несколько человек ушли. Вот они тоже со мною!.. -- добавил он, указывая на своих спутников.
   -- Что ж, учиться нужно желать, а можно везде!.. -- ответил Карнаро, кивнув на поклон Мартину и Адольфу.
   -- Мы этого и хотим!.. -- заявил Марк. -- Вы ведь собирались в Болонье быть?
   -- Судьба выше наших желаний!.. -- с усмешкой заметил Карнаро. -- Я тоже должен был уйти из Болоньи; теперь здесь имею учеников!
   -- Школа у вас, да?
   Карнаро улыбнулся горячности собеседника.
   -- Если хочешь, назови так!
   -- Где же вы учите?
   -- Где придется. В непогоду под мостом через речонку, в стадии отсюда; в хорошие дни в овраге или на горах: неподалеку имеется давно заброшенный и забытый театр древних времен.
   -- А нам вы позволите послушать вас?
   -- Очень рад!.. Только завтра я уйду на неделю -- если хотите, отправимся, чтобы не терять времени, вместе?
   Предложение философа было принято восторженно; друзья проводили своего нового учителя до дома и поспешили в тратторию, чтобы собраться в путь и предупредить о своей отлучке Яна и Луиджи.

Глава XXXI

   Как только открылись на другой день ворота Св. Петра, первыми вышли из них на простор полей Карнаро и трое немцев; впереди перебирал ножками ослик, на время предоставленный Луиджи товарищам. Сам он остался в городе вместе с Яном, увлекшимся новыми знакомыми.
   Утро было свежее, бодрящее; радуя глаз, кругом мягко выгибались невысокие разноцветные горы. Марк с жадным вниманием допытывался от Карнаро ответа на свои мысли, которых много прошло в голове его со дня ухода из монастыря. Коснулась, между прочим, речь и Пизы с ее базаром мощей. Марк с болью переживал внезапно обнаружившийся обман и надругательство над тем, к чему привык с детства относиться с глубокой верой и уважением.
   У Мартина, наоборот, прорывалось озлобление и негодование.
   -- Все это плоды невежества!.. -- ответил Карнаро. -- Но волноваться не надо: все проходит в мире... спящие еще спят, но они проснутся!
   -- Какие спящие?.. -- спросил Марк.
   -- Папа с его советниками!.. -- был ответ. -- Что бы вы ни видели -- помните, что все в мире -- и солнце и свет -- произошли из тьмы и хаоса!
   В разговорах время неслось незаметно и, после обеда и отдыха в одной из придорожных тратторий, путники пустились дальше. Погода стала меняться; небо медленно заволакивалось тучами и, когда на известковых горах впереди завиделся монастырь Св. Лоренцо, стала нависать уже ночь. Сделалось душно, чувствовалось, что вот-вот пойдет дождь, но его все не было; тишина и оцепенение овладели миром.
   Путники свернули к монастырю и по каменистым осыпям, сменившим дорогу, стали пробираться на огонек, приветливо мигавший из тьмы. Вскоре вырисовалась башня; на ней, высоко над проездом, горел фонарь-маяк для путешественников.
   Карнаро постучал в ворота; послышались торопливые шаги и чей-то возбужденный голос спросил: "Кто там?"
   -- Карнаро... -- отозвался философ. -- Свои!..
   -- А скажите: "Во имя Отца и Сына и Св. Духа"!
   Карнаро повторил; зазвякали железные запоры и калитка чуть приотворилась; в потемках забелела ряса монаха.
   -- Запоздали мы!.. -- сказал, поздоровавшись, Карнаро. -- Хотим от дождя у вас укрыться!
   -- Пожалуйте!.. -- ответил привратник. -- Худая ночь заходит!
   Низенький и длинный дом гостиницы находился у стены, у самых ворот, и был совершенно пуст. Фонарь над входом в него освещал небольшую веранду, опиравшуюся на четыре колонны; за ними чернела открытая дверь.
   Путникам отвели комнату и Карнаро попросил брата-гостиника сообщить приору Дамиану о его приходе.
   Начали помаргивать беззвучные, слабые молнии -- казалось, будто где-то далеко великан то открывает, то закрывает глаза с огромными ресницами.
   Дверь распахнулась и быстрой неровной походкой вошел бледный монах средних лет с истощенным и нервным лицом. Он дружески поздоровался с Карнаро и последний представил ему своих учеников.
   -- Кающиеся? -- спросил Дамиан и, не дав Карнаро времени ответить, продолжал говорить. -- Это хорошо!.. смердит земля от грехов наших! -- Видели, как демоны взбирались к нам на стены?.. их целая рать залегла кругом монастыря среди камней!
   -- Нет, не видали!.. -- отозвался философ.
   -- Они прячутся... в полночь бой будет!.. Хорошо, что вы успели прийти!.. Идемте в мою келью!
   Все вышли из гостиницы.
   Молнии вспыхивали уже ярче и длительней; при синем свете их с горы открывалась необозримая даль. Небо обдавалось фосфорическим огнем и такие же огоньки отражались в глазах приора.
   Марк чувствовал озноб: ему стала чудиться близость зловещих сил; какие-то птицы, светя глазами, со стонами беззвучно метались над головами путников. Мартин шагал, сдвинув брови, готовый на все; на лице Адольфа была написана растерянность и самый неприкрашенный страх; на стенах ослепительно белыми изваяниями вырезывались фигуры сторожевых монахов с сиявшими высокими крестами в руках.
   Дамиан впустил своих гостей в полукруглый и сводчатый обширный зал, освещенный множеством масляных стенных ламп; линия каменных скамей изгибалась вдоль стен. На середине одной из них была устроена Голгофа: на громадном черном кресте, поникнув мертвой головою, висел пригвожденный Спаситель, резаный из дерева и раскрашенный; крупные капли крови на лице его, казалось, еще стекали из под терний венца.
   Перед ним прыгала и бесновалась обнаженная до пояса, окровавленная толпа людей; в руках у каждого было по пуку розог или по ременной плети, и кто с визгом, кто с пением псалмов с размаха яростно сек самого себя через плечо; удары наносились с бешеной быстротою; глаза у всех были остановившиеся, невидящие, страшные. Нет-нет и то один, то другой из самобичевавшихся прекращал стеганье и, оставляя за собой кровавые пятна, выбирался, шатаясь, из толпы и в изнеможении валился на лавку; стены за ними были измазаны как бы пурпуром. Некоторые, будто мешки, скатывались со скамей и лежали в беспамятстве, но это не привлекало ничьего внимания.
   Эхо звучно повторяло и усиливало все звуки.
   -- Три тысячи ударов равны году покаяния... -- проговорил Дамиан. -- Очистившись, легче бороться с дьяволами!
   Держась стены, он и следовавшие за ним путники обогнули зал и через низенькую дверь попали на четвероугольную крытую галерею, арки которой опирались на множество колонн самого разнообразного вида; некоторые имели каменные узлы посередине, другие свивались из змей и растений. Галерея окаймляла небольшое кладбище; при блеске зарниц отчетливо виднелись памятники и казалось, будто жильцы могил выглядывают из за камней и саркофагов и снова прячутся за них.
   Многочисленные двери вели из галереи в кельи; все они были открыты настежь, каждый уголок ярко освещали лампы, восковые свечи и факелы.
   С ударом полуночного колокола раздалось пение "Матер Деи" и из церкви показался, блистая огоньками длинных свечей, крестный ход; среди хоругвей несли на носилках раскрашенную статую Мадонны в белом платье; она казалась живою.
   Другая часть монахов кучками разбилась по галереям внутреннего дворика и с пением молитв ожидала нападения. Голоса стали звучать надрывнее, все напряженно глядели во тьму, то и дело сменявшуюся синим полымем. И вдруг один из монахов побелел как мука и подался назад.
   -- Вот они, вот!!.. -- завопил он, тыча свечой в черное пространство перед собой.
   -- Идут!.. Вижу рожи их!!. -- неистово закричал другой и толпа разом обезумела. Замахали, избивая воздух, кресты, свечи, маленькие статуэтки Христа; стоявший впереди всех низенький монах с искаженным яростью лицом совал свечей в пустоту перед собой и визжал: -- Глаза им выжигайте, глаза!!.
   Толпа с исступленным ревом подалась вперед, затем почему-то шарахнулась назад и закипела свалка. Не разбирая ничего и никого, бойцы опрокидывались через памятники и катались между могилами; на них валились другие, все давили друг друга, били, душили, рвали за волосы.
   -- На помощь!!.. Одолевают!!.. -- прохрипел надорванный голос из-под груды барахтавшихся тел и, словно по колдовству, на зов этот из залы, склонив хоругви как копья, выступила подмога -- крестный ход.
   Вся в блеске зарниц, сквозь дым и огонь факелов, в воздухе показалась Мадонна и устремилась в самую гущу свалки; белые рясы сомкнулись кругом нее и через несколько минуть радостное, победное "Те Деум" огласило окрестности; зазвонили колокола. С поля битвы, усеянного обломками крестов, свеч и статуэток, подымались поверженные бойцы; некоторые лежали в беспамятстве. Будто пласт снега, распростерлись победители перед Мадонной; неземная, прозрачная, вся сияя, она возносилась над миром.
   Садик густо пах резедой и розами.
   Сторожевые видели со стен, как бесчисленные демоны, принявшие в бою вид монахов, перекинулись черными птицами и с воем унеслись из монастыря.
   Два запоздалых угольщика, спускавшиеся с гор позади монастырских стен, слышали вопли, видели двигавшийся свет и в страхе крестились и спешили подгонять своих осликов.
   Дождя не выпало не единой капли.
   
   На другое утро приор, чувствовавший себя больным, прислал к Карнаро исхудалого аскета-библиотекаря со жгучими, впалыми глазами и тот повел философа и его учеников в каморку при ризнице, где ютилась библиотека. Она была невелика, но не она привлекала внимание философа, груды греческих пергаментных рукописей, заполнявших все полки.
   В ризнице у стены находился длинный стол и на нем работали двое молодых послушников: один мочил в глиняной миске с водой древние пергаментные рукописи, а второй окончательно счищал все написанное на них мелким песком, опять мыл и развешивал для просушки на веревочке; в оконце, затянутое паутиной и пылью, едва брезжил желтый свет.
   Карнаро принялся перелистывать книги; глаза его разгорелись.
   -- И зачем тебе эта языческая дрянь нужна? -- хрипло произнес библиотекарь, глядя на увлекшегося философа.
   -- Все, что не божественное, следует сжечь! Оттого дьявольская сила и делает нападения на монастырь, что проклятые книги здесь хранятся! Этой ночью демон здесь на окне сидел и хохотал -- вот они его видели! -- Он кивнул на молодых послушников.
   -- Уступите мне эти рукописи, святой отец? -- сказал Карнаро. -- Купить я не могу -- таких денег нет у меня, а дайте на время -- я их перепишу и верну вам?
   -- Да на это десять лет потребуется!.. -- возразил библиотекарь. -- А нам сейчас палимпсесты нужны; важнейшую книгу переписываем: рассуждение о том, где находился Бог и ангелы до сотворения мира. И на очереди другая -- мог ли Бог сотворить вещи лучше, чем он это сделал? Вот это истинная польза для души!
   -- Я пока могу предложить вам пару палимпсестов. А к тому времени, когда у вас их израсходуют, я верну греческие рукописи!
   Монах подумал.
   -- Хорошо!.. -- согласился он. -- По совести говоря, кабы не отец приор, я бы всю эту греческую нечисть на болото свез!.. Наплевать, что пергамент дорог: пусть горит все, что в дьявольских лапах было! Бери!!.. -- решительно добавил он и подвинул к философу несколько стопок рукописей. -- Только для тебя это делаю; смотри -- через полгода все назад привези! Умный ты человек, а чудак!..
   Осматривать в монастыре больше было нечего; Карнаро забрал свои драгоценности и, простившись с больным, пустился с учениками дальше.
   Все они были заинтересованы непонятными рукописями и философ пояснил, что они вышли из-под стиля величайших людей древности -- Эсхила, Софокла, Аристотеля и других и что их необходимо беречь и спасать, так как их везде усиленно очищают из-за бешеной цены на пергамент.
   
   Неделя путешествия с Карнаро мелькнула для его учеников как один день.
   Не терял зря времени и Ян и, поощряемый новыми друзьями, усердно работал в их мастерской. Лепка шла удачно -- маленькие бюсты, выходившие из его рук, делались все ближе к оригиналам и что важнее -- в них были схвачены те неуловимые черточки, которые дают жизнь и мысль куску мертвой глины.
   Днем работа, вечером пирушки и песни в траттории, а порой и буйства -- вот тот мир, который всецело охватил Яна.
   Марк был поражен, когда, посетив с товарищами мастерскую, сразу признал в свежеслепленной фигурке свое собственное изображение. Лохматый Киджи тыкал пальцем то в нее, то в Марка и клялся всеми святыми, что из Яна выйдет самый великий скульптор во Флоренции; Ян, еще не вполне привыкший к неистовому во всем новому другу, смущенно улыбался.
   В мастерской показались двое новых лиц и Киджи, стоявший с тяжелым молотком в волосатой руке, с засученными рукавами, поспешил к ним на встречу. Оба были в траурных плащах, в густо-пурпурных и белых шапочках; из-под плащей чернели концы шпаг. Лица у обоих посетителей были надменные; особенно неприятное было у пожилого с длинными ушами, оттопыренными, как у летучей мыши, и бритыми, обвислыми щеками и веками; из-под них глядели полузакрытые, тусклые, мертвые глаза.
   Пришедшие едва прикоснулись кончиками пальцев к головным уборам.
   -- Ну, как идут у вас дела, мой милый художник?.. -- феррарским говором осведомился старший. -- Готов ли мой заказ?
   -- Вчера кончил, синьор!.. -- ответил Киджи.
   Он сделал несколько шагов по направлению к чему-то большому, бесформенному, наглухо закутанному холщовым покрывалом и разом скинул его. Среди мастерской забелела сидящая в кресле мраморная молодая женщина с молитвенно устремленными вверх глазами.
   Несколько минут все молча смотрели на статую.
   -- Похожа... -- проронил старший. -- Удачно!.. Сколько же я вам должен за нее?
   -- Мы условились в ста золотых флоринах!.. -- сказал Киджи.
   -- Разве?.. А мне помнится, в пятидесяти?
   Киджи насупил кусты бровей.
   -- Синьору изменяет память!.. -- возразил он. -- Речь шла о сотне золотых-- ни больше, ни меньше!
   -- О пятидесяти!.. -- упорно и выразительно повторил пожилой. -- Флорентийцы любят запрашивать!
   -- А феррарцы любят скупиться!
   -- Мы не скупимся, а зря денег не бросаем! Такую уйму золота вам платить еще рано; советую отдать за пятьдесят -- ведь никто другой этой статуи не купит!
   Смуглое лицо Киджи посерело.
   -- Когда так, то не купите ее и вы!.. -- грубо произнес он.
   -- За это я вам ручаюсь!
   -- Напрасно! Через месяц или два сами придете предлагать ее... не сомневайтесь!.. -- с усмешкой ответил феррарец.
   -- Что?!.. -- вдруг заорал Киджи и схватил с глыбы положенный им каменотесный молоток. -- Ты, свиной окорок, думаешь, что я когда-нибудь буду с моей статуей напрашиваться? Тебе достанется она? -- Он размахнулся и, не успели окружавшие удержать его, грянул статую по голове; она разлетелась на куски.
   -- Получай, получай ее, на!!.. -- бешено кричал художник, круша статую. -- А теперь вон, к чертовой бабушке, поганое рыло, пока я не сделал фрикасе из твоих свинячьих ушей!
   Мартин и Адольф ухватили взбешенного художника под руки.
   Феррарцы вытащили шпаги.
   Из мастерской с молотами в руках бежали помощники и с угрожающим видом столпились против прижавшихся к стене заказчиков.
   -- Уходите, синьоры, вас никто не тронет! Но впредь помните лучше свои слова!.. -- сказал Кастро, успокаивая приятеля.
   Феррарцы воспользовались минутой и удалились; поток ругательств Киджи провожал их.
   -- Вот дьявол!!.. -- бледный от негодования, проговорил младший, садясь на великолепного буланого коня.
   -- Я ему покажу, как разбивать статую моей жены!.. -- злобно пообещал другой и оба всадника, сопровождаемые четырьмя слугами, звонко поскакали в глубь города.
   На другой день мастерскую посетил Карнаро со своими учениками.
   Осколки статуи были убраны, но Киджи, бушевавший всю ночь в траттории после истории с феррарцами, был мрачен как туча, поматывал по-козлиному бородой и, молча и не глядя ни на кого, свирепо громил мрамор для нового саркофага.
   Карнаро внимательно всматривался в работы художников и Яна, затем поблагодарил любезного Кастро, все время сопровождавшего его, и вышел на улицу.
   Марк сейчас же забросал Карнаро вопросами.
   -- Ян очень талантлив!.. -- ответил художник. -- Но подражать своим учителям он не должен!
   -- Почему? Разве они плохи?
   -- Нет... И в них имеется огонек! Но все искусства теперь в глубочайшем упадке! Вам разве не бросалось до сих пор в глаза, что всюду одичали даже дворцы, что изображения людей стали гораздо уродливей их самих; тысячу лет назад все было наоборот! Значит, надо учиться у древних, а не у современников. А мы пережигаем мраморные статуи на известь!..
   -- Это правда!.. -- произнес чей-то голос. -- Совсем недавно у нас в Пизе до тысячи языческих статуй были разбиты монахами!
   -- Где же надо учиться скульпторам? -- спросил Марк.
   -- Только в Риме!.. -- сказал Карнаро. -- Он и мертвый велик!
   Городские ворота незаметно остались позади и ученики и учитель очутились в поле. Хлеб был уже давно сжат и свезен; далеко, далеко простиралось желтое жнивье. Карнаро свернул прямиком в сторону и почти сейчас же открылся неглубокий овраг с одиноким черным камнем на дне -- креслом философа; все тесно -- кто сидя, кто лежа -- расположились перед ним полукругом.
   -- Учитель... -- сказал один из учеников. -- Вы обещали побеседовать с нами о пути к истинному знанию?..
   -- Да!.. -- ответил Карнаро. -- Но прежде, чем говорить о знаниях, надо упомянуть о заблуждениях. Мы живем среди дремучего леса из них; они выросли из нас самих и потому мы их не замечаем. Начну с главнейшего заблуждения человека -- будто бы он царь вселенной и будто все в мире создано и предназначено для него. Это гордый самообман! Человек -- песчинка на берегу моря и только! Вот первое, что вы все должны понять и усвоить! Тогда перед вами сама собой откроется вторая ступенька познания -- что человек может гордиться только своими делами, а никак не тем, что он ходит на двух ногах и может одевать их в сукно и бархат! Я вас зову к неверию...
   -- Как?!. -- с испугом воскликнул голос. -- Не верить в Бога?!.
   -- Божественных начал я не касаюсь, они превыше нас и наших знаний!.. -- возразил Карнаро. -- Я зову вас не верить не в Божье слово, а в человеческое; не верить ничему, что вышло и выходит из-под калама и из головы человека! Пусть это будет сам великий Птоломей или блаженный Августин -- не верьте им на слово, а рассуждайте сами. И если ум ваш согласится с ними -- принимайте их положения, нет -- отрицайте и ищите дальше. Есть вопросы никем не разрешимые и не потому, что они мудры, а потому, что они глупы. К сожалению, этого не видят и сотни людей ломают головы над ерундой вроде того -- почему Ева была сотворена из ребра Адама? Решений может быть несколько тысяч. И если я решу так -- "потому, что накануне шел дождь", то этот ответ будет нисколько не глупее всех остальных!..
   Среди напряженно слушавших учеников раздался смешок.
   -- Значит, прежде чем рассуждать, оцените -- стоит ли дело труда или нет? Не занимайтесь Сизифовым трудом; высоко цените слово -- это крылья, возносящие вас к солнцу вечного, истинного! Помните глубочайшее откровение святого апостола Иоанна -- "в начале бе слово и слово бе Бог и Бог бе слово..."

Глава XXXII

   Беседа Карнаро, шедшая так вразрез с веком, произвела глубокое впечатление на Марка и Мартина. Впервые услыхали они не только о возможности сомнений в установившихся авторитетах, но даже о необходимости проверки их. Привыкшему к безусловной вере во все написанное, Марку эта смелая речь казалась жуткой и несколько кощунственной; упорный и прямой Мартин, склонный к сомнению и проверке всего умом, а не сердцем, как Марк, ощущал радость, взыгравшую у него в душе.
   Толпа слушателей философа, войдя в город, рассыпалась по разным направлениям и Марк и Мартин оказались вдвоем у древней широкой и низкой баптистерии Св. Джиованни, патрона Флоренции, в которой на Пасхе, сразу в один день, крестили всех детей, родившихся в течение года.
   Неподалеку от входа в нее толпились несколько десятков прохожих; на свободном пространстве между ними четверо человек дрались на шпагах; два цветных и два черных плаща валялись на земле неподалеку от них; бой кипел горячий и не прошло и минуты, как вскрикнул и повалился один из бойцов; за ним навзничь опрокинулся другой; владельцы цветных плащей накинули их на свои плечи, вытерли шпаги и, не торопясь, стали удаляться с площади. Их никто не преследовал.
   Часть зрителей бросилась помогать упавшим, другие, стоя в стороне, толковали о причине ссоры и обсуждали качество ударов.
   Один из бойцов был убит, второй ранен в живот и по одежде его медленно текла кровь.
   -- Я знаю, почему я ранен!.. -- слабеющим голосом проговорил он. -- Вчера я поел скоромного!..
   
   В тот же день вернулся Луиджи, исчезавший куда-то по своим делам, и в числе новостей привез весть, что из Болоньи, с паломниками из местной знати, отправился с семьей в Рим и рыцарь Готье -- там должна была состояться свадьба Габриэль.
   Ян, при котором в траттории сообщили это, изменился в лице; веселое и бодрое настроение, державшееся у него все последние дни, разом исчезло. Он посидел немного с собравшимися товарищами, затем отговорился головной болью и удалился.
   Луиджи сообразил, что не следовало говорить при Яне о Габриэль, и хлопнул себя по лбу.
   -- Осел я!.. -- воскликнул он.
   -- Неужели, синьор?.. -- серьезно спросил при общем смехе Киджи. -- Как, значит, мы в вас ошиблись!
   На другой день Ян показался в мастерской на несколько минут и исчез неизвестно куда. На третий он не пришел совершенно. Луиджи отправился на разведку и наконец разыскал его в одном из погребков мертвенно пьяным. К вечеру он протрезвился и мрачный, с измятым лицом, лежал на постели и молча слушал ругательства, которыми осыпал его неаполитанец.
   -- Завтра я ухожу... -- вдруг проговорил Ян.
   -- Куда?.. -- изумился Луиджи.
   -- В Рим.
   -- Послушай, брат, поговорим до конца?.. -- Луиджи присел на край кровати приятеля. -- Ты веришь, что я желаю тебе добра?
   Ян кивнул головою.
   -- Так поверь и тому, что всю эту твою канитель надо бросить! Ну скажи, пожалуйста, есть ли хоть капля здравого смысла в том, что ты няньчишься с какой-то любовью, да еще к кому -- к важной синьорите. Что в ней особенного? Макароны, подумаешь, какие! Выдадут ее за тебя замуж? Нет, будь я трижды проклят!
   -- Я этого и не ищу... -- проговорил Ян.
   -- Так черта ли тогда тебе надобно? Девчонок и прехорошеньких кругом тысячи: тискай их, где можешь, и кончено! Живи и не куксись -- в этом, брат, вся соль жизни! А уж пьянствовать, как какому-то мужику, тебе стыдно!
   -- Это все верно!.. -- отозвался Ян. -- Только я все-таки в Рим уйду.
   -- Зачем?
   -- Так... -- Ян уперся взглядом в стену. -- Надоело здесь все.
   -- А скульптура твоя?
   Ян пренебрежительно махнул рукою.
   Не успел Луиджи ответить -- дверь в каморку, где шел разговор, распахнулась и вбежал в белом переднике один из помощников Кастро.
   -- Синьор Киджи ранен!.. -- запыхавшись, произнес он.
   Луиджи подскочил как на пружине, Ян поднялся и сел.
   -- Кем, где?.. -- спросил неаполитанец.
   -- На улице. Трое каких-то неизвестных набросились на него сзади, ударили в спину кинжалом и убежали!
   -- Жив?
   -- Да!
   Луиджи забрал все нужное для перевязки и бросился с Яном вслед за вестником.
   Когда они явились во взбудораженную мастерскую, Киджи был уже раздет и лежал на земле, на брезенте, стонал и ругался. Луиджи в качестве доктора осмотрел его рану и убедился, что кинжал только скользнул по ребрам и просек тело до кости.
   -- Опасность есть, но я здесь!.. -- важно объявил он окружавшим. -- Я отвечаю, что через несколько дней поставлю больного на ноги!
   Неаполитанец быстро, умелой рукой обмыл рану и принялся делать перевязку.
   
   Вечером, после происшествия с Киджи, Луиджи позвал троих товарищей и зашел вместе с ними в погребок. Как обычно, потребовали вина и неаполитанец рассказал тайну Яна. Надо было что то предпринять, чтобы удержать его от нелепых выходок.
   -- Обалдел парень!.. -- проговорил Мартин. -- Эка лезут в голову людям разные глупости!
   -- Он непременно уйдет, а одного его отпустить нельзя!.. -- сказал Марк и Луиджи поддержал его.
   -- Что ж?.. мы ведь не собирались зимовать во Флоренции?.. -- добавил Мартин. -- Так, ведь, Адольф?
   -- Так!.. -- пророкотала октава.
   -- В пути его пообдует немного!.. -- заметил Луиджи. -- Глядишь, и образумится человек! Ах, черт его побери, трубадур еще какой выискался?!
   Через неделю после этого разговора из ворот Флоренции показался навьюченный серый ослик, а за ним целая толпа народа: болонских гостей, так неожиданно собравшихся уходить от них, провожали Кастро с семьей, выздоровевший и по-прежнему лохматый Киджи, философ Карнаро и многие другие.
   В парасанге от города был сделан привал и из-под плащей художников появились пузатые кувшины и корзинка со стаканами. Вино было налито.
   -- За наше будущее светило и за моего милого доктора!!.. -- зычно протрубил Киджи по крайней мере на пол- парасанга. -- Счастливого пути и возвращения!!
   Все зачокались и выпили.
   -- А я пью за счастье всех уходящих!.. -- сказал Карнаро.
   -- Верю в то, что, быть может, кто-то из вас уносит с собой флорентийское зерно и взрастит его в душе своей. Еввива!! -- крикнул он и залпом осушил стакан.
   Луиджи сорвал с себя шляпу и замахал ею.
   -- За вас всех!!.. -- возгласил он. -- Еввива!!
   -- Еввива!!.. -- раздались дружные крики и, под перекрестный пожелания счастья и маханье шляпами и руками, маленький караван тронулся дальше.
   Несколько раз путники оборачивались и видели, что новые друзья стоят на прежнем месте и смотрят им вслед. Перевал дороги скрыл их и только серый лес из башен долго еще виднелся путешественникам.
   
   Вино и теплые проводы, устроенные флорентийцами, привели всех в благодушное и шутливое настроение. Луиджи обнял шедшего с ним рядом Марка.
   -- Эх ты, ротозей!.. -- сказал он ему. -- Такая хорошенькая рожица с тебя глаз не сводила, а ты философские мыльные пузыри пускал?
   -- Кто, какая рожица?.. -- удивленно спросил Марк.
   -- Да старшая сестра Кастро, та, что с пушком на верхней губке! Вспомнишь про этот пушок -- так даже с курткой судороги делаются!
   Марк смутился.
   -- Поди ты со своими глупостями!.. -- ответил он. -- Уж попадет тебе когда-нибудь за твои шашни!..
   Луиджи засмеялся и запел, прищелкивая пальцами.
   -- А ты помнишь, что здесь очень опасно?.. -- обратился к нему Мартин. -- Кастро предупреждал, что ухо надо востро держать!
   -- Нигде, брат, губ распускать нельзя! -- воскликнул неаполитанец. -- Главное -- надо знать кому, и когда молиться! Святой Юлиан посылает хороший ночлег и охраняет в пути. А вот если погода испортится да болота начнутся -- тогда не знаю, какого святого призывать! Завидовать нам будет некому: путь неблизкий!
   -- А дорогу ты хорошо знаешь?.. -- спросил Марк.
   -- Все дороги ведут в Рим!.. -- важно заявил неаполитанец. Он выпустил из корзины своего ворона и стал забавляться со смышленою птицей. Она то летала над караваном, то садилась на плечо к своему хозяину.
   -- Раз она спасла меня!.. -- промолвил он. -- И еще какую-то роль сыграет в моей жизни, помяните мое слово!..
   -- Пророк еще какой нашелся!.. -- пробурчал Мартин.
   Под вечер путники завернули в одно из нескольких попадавшихся им имений; не то замок, не то дворец в нем лежал в развалинах; несколько низких, видимо, наскоро сколоченных, строений-овчарен было разбросано среди невылазно-грязного, обширного двора; слышался густой овечий запах; навстречу с яростным лаем кинулись громадные лохматые собаки. Отбиваясь палками, путники добрались до дома, переделанного из остатков башни; из открытой двери выглянула черная курчавая голова, затем другая, потом показался плотный пожилой человек угрюмого вида.
   -- Отогнать собак!!.. -- вдруг разъярившись, свирепо крикнул он и из-за спины его вынырнули несколько рабов с перевязанными веревочками длинными волосами и набросились на собак, хлеща их длинными бичами. Псы с визгом кинулись в стороны и замолкли.
   -- Мы певцы... -- произнес, снимая шляпу, Луиджи. -- Не позволите ли переночевать у вас?
   Управитель зажевал губами, рассматривая гостей.
   -- Можно... -- разрешил он наконец. -- Сведите под виллу их!
   Двое рабов поспешили исполнить приказ и путники тронулись за ними. Отведенное им место для ночлега оказалось двумя очень большими сводчатыми подвалами, где, по всей видимости, когда-то помещалась кухня. В одном находился стол и пара длинных скамеек. В углу из крупных булыжин был устроен очаг; стены около него блестели от копоти, как каменный уголь. Рабы развели огонь, принесли несколько охапок соломы и в осветившемся подвале сделалось уютно. Путники уже стали раздеваться и устраиваться на ночь, когда на лестнице показался высокий светлорусый человек, несший только что освежеванного молодого барана; вошедший положил тушку на стол и ломаным языком сказал, что это дар гостям от управителя.
   Луиджи, уже разлегшийся было на соломе, вскочил и вместе с принесшим принялся пристраивать барана к треноге для жарения.
   -- Не немец ли ты?.. -- обратился к нему Марк.
   -- Нет, господин! -- ответил присланный. -- Я из Киева...
   Ян быстро оглянулся.
   -- Ты наш, славянин?!.. -- воскликнул он.
   Раб вскинулся, услыхав родную речь.
   -- Господин из нашей страны, с Днепра?!.. -- радость и изумление написались на лице его.
   -- Почти!.. -- ответил Ян. -- Давно ли ты здесь, как ты попал в рабство, как тебя зовут?
   -- Ярославом. Жив ли наш ласковый князь, Владимир-господин?
   -- Жив и славен по всему миру!
   -- А я ничего не знаю про нашу светлую родину! Как там хорошо, господин, какое небо у нас, Днепр какой синий, сосны не в обхват! -- Он завесил лицо широким рукавом своей грязной холщовой хламиды и беззвучно заплакал.
   -- Где же тебя схватили?
   -- В ладьях на Цареград мы шли... греки обманом завлекли нас, опоили зельем и продали на рынке!.. Десять лет уже, как я не видел родины!..
   -- О чем стрекочут эти сороки?.. -- полюбопытствовал Луиджи.
   Немцы пожали плечами.
   -- Странно -- мужчина с бородой, а плачет!.. -- заметил Мартин.
   -- А выкупиться тебе нельзя?.. -- продолжал свой разговор Ян. -- Сколько за тебя хотят?
   Ярослав покачал головою.
   -- Наш господин никогда не продаст нас, рабы очень дешевы!.. -- ответил он. -- Мы все осуждены умереть от лихорадки в здешних болотах!
   -- А если бежать?.. -- вполголоса вымолвил Ян.
   -- На мне тавро, господин! Никто не поможет мне!.. -- Он распахнул хламиду и скинул ее с плеча -- спина его вся была покрыта сине-багровыми полосами. -- Вот мой побег! -- пояснил он, показывая их и руки, потертые, видимо, недавно снятыми кандалами почти до кости.
   Когда баран был готов, Ян отрезал большой кусок жаркого и дал его земляку; тот с жадностью голодной собаки проглотил его и Ян только тут рассмотрел, какой исхудалый его собеседник и как горят у него глаза.
   Долго ворочался на постели Ян в ту ночь и думал о Ярославе и сотнях тысяч несчастных, томящихся в рабстве по всему свету.
   Ранним утром другого дня путники слышали сквозь сон шум и блеяние множества овец, но подыматься было лень и, когда наконец встали, на дворе было уже тихо и мертво; не замечалось даже собак и караван выбрался на дорогу.
   Было довольно свежо, хотя день сиял яркий.
   Солнце чуть передвинулось за полдень, когда путники заслышали за собой топот нескольких лошадей и из-за изгиба дороги показались трое верховых; впереди них, неуверенно мотаясь из стороны в сторону, бежали две собаки. Догнав караван, всадники сдержали коней.
   -- Не видали ли вы беглого раба?.. -- спросил старший из погони; он быстро оглядел путников и убедился, что того, кого они ищут, нет. -- Высокий он, светло- русый?
   -- Не встречали!.. -- ответил Луиджи.
   -- И не перегонял вас такой?
   -- Нет, никто не перегонял. Да что он, пеший или конный?
   -- Пеший.
   -- Так что же -- собаки с вами -- ищите!.. -- сказал Луиджи.
   -- Да вот не идут что-то!.. -- ответил старшой. -- Сначала, было, ходко взялись, а потом хоть ты что!..
   Собаки, действительно, равнодушно лежали по бокам дороги и жарко дышали, вывалив красные языки.
   -- Не идут собаки -- значить нет его здесь!.. -- сухо произнес Ян.
   -- Да куда ж он бросился тогда?.. -- спросил старшой. -- Не во Флоренцию же побежал?
   -- Да, в подесты [правитель города, обязательно приглашается из другого города на определенный срок] его там не выберут!.. -- глубокомысленно заметил Луиджи.
   -- Он, должно быть, как в тот раз, где-нибудь около дома на болотах отсиживается, пока хлеб не выйдет!.. -- решил всадник. -- Ну, будьте здоровы!..
   Погоня повернула коней и шагом поехала восвояси. Двинулся дальше и караван.
   Минуло несколько часов и шедшие по совершенно пустынной дороге путники вдруг услыхали за своими спинами негромкий крик. Все оглянулись и увидали, что из кустов выбирается какой-то лохматый, весь облепленный грязью человек. Ян сразу признал в нем Ярослава.
   Караван остановился; раб подбежал к Яну, упал на колени и обнял его ноги.
   -- Господин?.. -- надорванным голосом произнес он. -- Убей меня, но не гони!.. Я бежал из виллы!
   Товарищи Яна окружили их; лица у всех, кроме Марка, посумрачнели: за укрывательство беглого раба возмездие ожидало жесточайшее.
   -- Да как ты ухитрился уйти?!.. -- спросил Ян.
   -- Я пробежал немного по дороге, потом свернул на болота и ими все время шел за вами; несколько раз озера переплывал -- след собаки и потеряли! Я не собирался бежать, а повидал тебя, услыхал нашу речь -- так и потянуло! Вышел от вас вчера на двор, остановился, гляжу на звезды, слышу -- журавли кличут, летят... Этого уж я не мог стерпеть!
   -- Что ж нам теперь с ним делать?.. -- обратился Ян к общему суду.
   -- Да какое нам до него дело?.. -- отозвался Мартин. -- Пусть идет, куда хочет!
   Марк отрицательно качнул головою.
   -- Нет!.. -- возразил он. -- Если мы прогоним его, он погибнет в болотах либо убьют его! А он человек!
   -- Важное кушанье, что и говорить!.. -- процедил сквозь зубы Луиджи. -- Но все-таки, черт с ним, пусть с нами тащится! Что нам -- дороги, что ли, жалко? Чуть что -- опять в болота нырнет!
   Ян решительно поддержал его; Мартин более не возражал.
   Беглеца накормили, всякий уделил ему что мог из одежды и осчастливленный, взволнованный Ярослав пошел в новый жизненный путь со своими избавителями.
   
   Часов в пять дня справа заблестело небольшое озеро. С довольно высокого западного берега его смотрелось в водную гладь необыкновенное белое здание, приковавшее к себе внимание всех, кроме Луиджи.
   Казалось, оно все состояло из длинной колоннады, сквозь которую голубело небо. К озеру широкими, длинными ступенями нисходила величавая лестница; кругом раскидывался густой, то багровый, то золотистый лес.
   -- Вилла Поппеи, жены Нерона!.. -- сказал Луиджи. Все столпились и стали разглядывать здание. Ослик воспользовался случаем и принялся щипать траву.
   -- Здесь мы и заночуем!.. -- добавил неаполитанец.
   -- Здесь?.. Где жил Нерон?!.. -- с суеверным чувством переспросил Марк.
   -- Мало ли где он жил!.. -- возразил Луиджи. -- Теперь вилла давным-давно разорена и разрушена. Туда и не заглядывает никто!
   -- Кем разорена?
   -- Да мало ли чьи полчища тут тысячи лет шлялись?.. Говорят, Тотилла какой-то окончательно доконал ее! Видите, какой дворец будет у нас: недаром я всегда молюсь в пути святому Юлиану -- запомните этого святого!
   Караван свернул по тропке, едва намечавшейся среди густой поросли дубняка; она сменилась многовековым лесом; показалась развалившаяся кирпичная стена, служившая когда-то оградой. От ворот уцелело только два могучих, покосившихся каменных столба; за ними опять тянулся лес, росший на вымощенной площади -- на бывшем дворе; желтым ковром его усеивали опавшие листья; с мягким шелестом они медленно стекали с деревьев.
   Показались новые развалины; по сохранившимся аркам и переходам можно было распознать висячие сады; за ними открылась мраморная колоннада с высокой двухэтажной серединой.
   Стены и колонны были увиты курчавым вечнозеленым плющом и пламенным виноградом.
   Путники остановились.
   -- Куда же идти? -- спросил Ян, взяв ослика за повод.
   -- Я тоже не бывал здесь, не знаю!.. -- ответил Луиджи. -- Вали прямо!
   Двери не было. Ослик зашуршал грудой опавших листьев, целым сугробом наметенных у входа, и мозаичный пол золотистыми и розовыми кругами разбежался под их ногами; мрамор высоких стен был не тронут ни людьми, ни временем. Каких-либо вещей не имелось и признака. На расписанном потолке в красноватых силуэтах была изображена охота богини Дианы. Караван втянулся в следующую дверь, и шедший впереди Ян вдруг остановил ослика и попятился; оцепенели и остальные: со всех сторон из-за внутренних колонн показались вооруженные люди в черных плащах и шляпах. Их высыпало так много, что о сопротивлении нечего было и думать.
   -- Это вы, молодцы, к кому же пожаловали?.. -- насмешливо осведомился один из незнакомцев, подходя ближе. -- Дубины к черту!!.. -- вдруг прикрикнул он, заметив, что Адольф уже собрался расшибить его в лепешку.
   Мартин и Марк обезоружили Адольфа; все побросали палки на пол.
   -- Мы странствующие певцы, синьор!.. -- еще не оправившись от испуга, произнес Луиджи. -- Мы хотели переночевать здесь!
   -- И переночуете!., траттория здесь великолепная!.. -- под общий смех отозвался незнакомец. -- Отведите их вниз и заприте!..
   Несколько человек сперва разгрузили корзины ослика, затем то же проделали с карманами пленников и гурьбой повели их куда-то по темной лестнице.
   Мартин спускался рядом с Луиджи.
   -- Помолился святому Юлиану!.. -- сердито буркнул Мартин. -- Очень он помогает в пути!
   Луиджи не отозвался.
   Путников заперли в каком-то подземелье. Высечь огня было нечем и все, опасаясь провалиться в тартарары, тесно разместились на полу у входа, где кому привелось. Никто не двигался.
   -- Есть здесь кто-нибудь, кроме нас?.. -- громко спросил после долгого молчания Марк.
   Отзыва не было.
   -- Мы одни!. -- послышался в некотором отдалении голос Мартина. -- Иди сюда!
   Марк поднялся, вытянул впотьмах вперед руки и, нащупывая ногой землю перед собою, стал продвигаться на голос. Перекликнулись и Ян с Луиджи и с Ярославом и тоже, простерев вперед руки, нашли друг друга.
   -- Что с нами сделают?.. -- сказал Ян и опять ниоткуда не было ответа.
   Прошло с час времени и в коридоре заслышался глухой шум и голоса; яркий свет нескольких факелов ослепил пленных: они, скучившись в разных позах, сидели на полу в низкой, но большой комнате, уставленной вдоль стен множеством резных лавок и табуретов. В дверях стоял высокий, чернобородый человек с орлиным носом и блестевшими глазами. Из-за спины его выглядывали несколько любопытствующих.
   Луиджи лицо его показалось знакомым.
   -- Что за народ?.. -- голосом, привыкшим повелевать, спросил незнакомец.
   Все поднялись на ноги.
   -- Ваши знакомые, синьор Ветер!.. -- отозвался Луиджи; он отстранил соседа, за которого в первое мгновение отшатнулся, и выступил вперед.
   -- Святой Джиованни?!.. -- воскликнул незнакомец. -- Да это ты, петушок?.. И рыжие усы здесь? Куда вы направлялись?
   -- В Рим, синьор... покаяться в грехах хотим!
   В смиренно опущенных глазах и на внезапно сделавшемся постным лице неаполитанца отразилось столько лукавства и юмора, что собеседник его расхохотался.
   -- Дело доброе!.. -- заявил он. -- Помяните и меня грешного в своих святых молитвах!
   -- Непременно, синьор!.. -- подхватил Луиджи. -- К сожалению, мессу за ваше здоровье нам придется попросить отслужить бесплатную!..
   -- Почему?
   -- Потому что свидание с вами так нам дорого, что вряд ли во всех наших карманах отыщется теперь хоть один кватрони!
   Незнакомец засмеялся снова.
   -- Все вернуть!.. -- приказал он своим людям. -- Наложите им в корзины всякой всячины, об остальном я сам позабочусь. Ну, марш все за мною!
   И он вышел в коридор, затем поднялся наверх; за ним вперемешку повалили путники и их стража.
   В одной из отдаленных комнат оказалось несколько длинных столов и скамеек.
   -- Наша столовая!.. -- проговорил чернобородый. -- Если хотите, здесь на ночь устраивайтесь -- нет -- вниз идите -- там целый лабиринт и там теплее!..
   -- Мы к холоду привыкли!.. -- сказал Луиджи. -- Разрешите остаться наверху?
   -- Как знаете!..
   Стало сильно темнеть и по углам столовой зажгли четыре факела; столы быстро покрылись всякою снедью, откуда-то прикатили целую бочку вина и началось шумное пиршество.
   -- Кто эти люди -- как ты думаешь?.. -- потихоньку спросил Марк у Луиджи, сидевшего с ним рядом.
   Тот удивленно глянул на него.
   -- Да неужели сам не видишь?.. Ангелы с небес! А зовут их разбойниками!
   После ужина началось пение и многочисленный хор долго оглашал древние стены; Ян и Ярослав, незамеченные никем, вышли из-за стола и попали на открытую, широкую и тоже мраморную веранду. Из черно-синего неба прямо на них глянул узкий серп месяца; мигали несколько звезд. Нет-нет и безмолвный лес, вторя вилле, вдруг разражался бурными криками, хохотом и пением.
   Ян и его товарищ долго стояли и слушали ночь. На белых плитах пола лежали от них две слабые тени. Лица обоих были подняты к небу -- оттуда доносилось курлыканье журавлей.
   
   В полдень другого дня путники остановились близ дороги для обеда уже далеко от волшебной виллы и сделали обрадовавшее их открытие: кроме многочисленных съестных припасов в одной из сум оказался тяжелый узел, заключавший в себе дар предводителя разбойников -- двести золотых монет.
   Луиджи желтой струей высыпал их перед товарищами на плоский камень.
   -- Что, рыжеусый кит -- какому святому надо молиться в пути?!.. -- торжествующе воскликнул он.

Глава XXXIII

   Незаметно минули еще две недели -- и однажды утром с горы перед путниками вдруг развернулась панорама громадного города, привольно раскинувшегося на семи холмах; весь его серою лентою обвивали крепостные стены и частые башни.
   -- Рим!.. -- коротко проговорил Луиджи.
   Путники опустились на колени, сняли шляпы и благоговейно стали читать молитву.
   Двумя крутыми изломами синел рассекающий город Тибр; среди самой широкой части его виднелся остров Тиберия, весь взъерошенный мрачными высокими башнями и замками; несколько каменных мостов желтыми арками перекидывались с берега на берег; всюду, куда ни хватал глаз, высились мертвые, неимоверные громады сооружений.
   Дорога сбежала в низину и стала виться среди языческого кладбища, тоже вытянутого вдоль нее, как и около Флоренции, только памятники были внушительнее и больше числом; попадались целые замки и башни, охранявшие вечный сон знатных матрон и патрициев.
   Вскоре впереди забелела стена; между двумя близко поставленными башнями виднелись открытые ворота.
   -- Триумфальные ворота!.. -- объявил Луиджи.
   Насколько просторным казался Рим издалека, настолько же тесными и мрачными оказались вблизи его кривые и полутемные улицы.
   То и дело попадались то башни, то целые крепостцы магнатов, перемежавшиеся с грязными лачугами бедноты, развалинами дворцов, круглыми языческими, полуразрушенными храмами. Во всю ширину первой же попавшейся площади лежала, обросшая травой и кустами, опрокинутая колонна, разбившаяся на три куска. Встречных было немного; все шли вооруженные, под плащами многих поблескивали кольчуги.
   Знакомая Луиджи траттория находилась в закоулках близ замка Кресчентиев и неаполитанец направился туда. Только что путники свернули в ее сторону -- заслышался далекий и беспорядочно-частый звон колокола; так же беспокойно зазвучал другой, третий... тревожный звон распространился по всему городу. Показались бегущие люди; из домов выскакивали, на ходу прилепляя шпаги и кинжалы, обыватели. Все мчались по одному и тому же направлению, к базилике Св. Петра на Ватиканской горе; двери домов стали быстро запираться; окна усеялись женскими любопытными лицами.
   -- Что случилось?.. Где?.. -- обратился Луиджи к одному из бежавших мимо людей.
   -- Папу отравили!.. -- кинул тот в ответ.
   Взволновавшийся Луиджи выискал глазами еще не запертую дверь, поручил кому-то на время ослика и выскочил опять на улицу. -- За мной!!.. -- крикнул он таким голосом, что все пятеро товарищей его, не спрашивая и не понимая ничего, пустились за ним бегом.
   Скоро показалась лесистая гора; на широком уступе ее белела базилика Св. Петра; к ней прижимался древний потемнелый замок, служивший папам дворцом; к нему черным горохом катились со всех сторон пешеходы, неслись, не разбирая пути, всадники.
   Вместе с толпой путники ворвались во внутренние покои дворца; им навстречу выбегали люди, тащившие серебряную посуду, ткани, ковры; в первой комнате обдирали стены, ломали шкапы, срывали украшения. Казалось, сотни озверелых разбойников завладели дворцом.
   В соседней большой и высокой зале, на возвышении, покрытом красным сукном, в белой сутане и с тройной тиарой на голове лежал с посинелым лицом папа; неплотно прикрытые, словно прищуренные, тусклые глаза его наблюдали за творившимся.
   Кругом бесновались безумные. На мертвого никто не обращал никакого внимания; люди взламывали шкафы, сундуки, рвали с дверей, с окон занавески и портьеры, дрались и катались по полу, вырывая друг у друга награбленное. В свалке принимали участие не только простые граждане, но и множество нобилей.
   -- Что такое творится?!.. -- в изумлении проговорил Марк.
   -- Не зевайте!.. -- отрывисто приказал Луиджи. -- Тащите все, что попадется!
   Он кинулся к одному из драгоценных шкафов, но тот оказался уже опустошенным и только прикрытым полуразбитой дверцей.
   Луиджи запустил руку в соседний и вдруг почувствовал, что локоть его сжали железные тиски. Он оглянулся и увидал всегда безмолвного Адольфа. Лицо богатыря побледнело, под втянувшимися глазами проступила синева.
   -- Брось!!.. -- прогудела октава. -- Не смей!
   -- Это еще почему?!.. -- возмутился Луиджи. -- Да здесь так всегда поступают с папами и епископами -- грабят их дворцы в день смерти.
   -- Не смей!.. -- повторил Адольф, не выпуская руки неаполитанца. -- Он глядит, -- будет несчастье!.. -- в голосе его прозвучало что-то такое, что пробудило в неаполитанце суеверное чувство.
   -- Да пусти руку-то, черт, сломаешь ведь!!.. -- сердито воскликнул он, косясь на мертвого. -- Тут и брать-то нечего -- одна дрянь осталась!..
   Товарищи Луиджи набожно приложились к туфле папы и, не взяв ничего, пробились наружу; площадь св. Петра, бывшая когда-то знаменитым садом Нерона, казалась шумным базаром: везде несли перекинутые через плечо шали, ткани, узлы, из которых торчала всякая всячина; раздавался оживленный говор и смех -- римляне справляли свой праздник и легко менявший свое настроение Луиджи почувствовал недовольство собой за глупую, по его мнению, уступчивость, заставившую их остаться в такой удачный день с пустыми руками.
   -- В пап верят тем больше, чем дальше от них!.. -- сказал он. -- А в Риме они -- тьфу... -- он плюнул, -- вот они что! Недавно их сразу было три... один другого хуже! Будь я трижды анафема, если еще хоть раз в жизни послушаюсь рыжих!
   Путники отыскали дом, где был оставлен ослик и благополучно добрались с ним до траттории.
   
   Рим -- полумертвый, пустынный -- подавлял своей необъятностью, величием и числом заколоченных дворцов, цирков и бань, рассчитанных на десятки и сотни тысяч посетителей. Всюду из христианства выглядывало язычество; бесчисленные храмы богов увенчались крестами или стояли заколоченными; гору цезарей -- Палатин -- покрывали мраморные громады-дворцы, возводившиеся на ней чуть ли не каждым императором. Без дверей, без окон, без жителей они медленно разрушались и жутью веяло от безмолвных стен, видевших тысячи убийств, оргий и зловещих безумцев, правивших миром.
   Внутри многих дворцов еще стояли в нишах статуи, можно было найти всевозможные предметы, но разве изредка мелькала там человеческая тень: Палатинский холм, весь изверченный подземными ходами, считался особенно страшным и нечистым местом.
   Так же пустынен и мертв был самый центр города с его форумами, монастырем весталок, триумфальными арками, колоннами и Колизеем -- этим чудовищным каменным гнездом с тысячами окон, между которыми в нишах стояли, воплощенные в мрамор, знаменитые люди.
   Вечером одному проходить в тех местах было небезопасно: в заброшенных зданиях, в подземельях ютились разбойники и вертепы жриц любви; развалины по ночам мигали огоньками, в них слышались крики либо пение -- сбирры туда по ночам не показывались, а днем все опять было мертво и безмолвно. Многие площади и улицы заболотились.
   Площадь главного форума покрывали глубокие ямы, сделанные кладоискателями; необозримым полем ромашек белели поверженные статуи и осколки. Тот, кому требовалась известь, приезжал на форум, разбивал Венер и Цезарей и пережигал их; плиты и кирпичи выламывались из никем не охранявшихся зданий для новых жалких построек.
   Между статуями и под триумфальными арками паслись коровы и свиньи. Марк долго не мог отвести взгляда от пастуха в красном колпаке, опершегося задом о колонну Траяна и высвистывавшего что-то печальное на дудочке из коры.
   Ошеломленные, отупевшие от непостижимого их уму разнообразия и неизмеримости города, путники бродили под руководством Луиджи то по мертвым, то по населенным улицам. Но и обитаемые места были пустынны; то и дело встречались пожарища: остатков их никто не убирал и многие из них заросли кустами и даже деревьями; из желтой листвы то здесь, то там торчали обгорелые головешки и целые балки[*].
   
   [*] -- Античный Рим заключал в своих стенах более произведений искусства, чем все вместе взятые -- нынешние столицы мира.
   В нем было: 2000 дворцов и 4000 монументов в честь великих римлян. В средние века -- все это представляло груду развалин.
   По переписи времен Феодосия, Рим заключал в себе: 1780 дворцов богачей и знати.
   Число домов во всех 14 кварталах было 48.382.
   В термах Каракаллы насчитывалось свыше 1600 мраморных скамеек; в Диоклетиановых -- свыше 3000. Балки для терм и дворцов лились из меди.
   Доступ был даровой для всех.
   Театры -- необыкновенно пышные -- имели 3000 танцовщиц и столько же певцов.
   Окружность города равнялась 21 миль.
   Население свыше 1 миллиона.
   В IV в. по Р. X. в Риме еще находилось:
   423 храма.
   154 статуи богов из золота и слоновой кости.
   2 колосса.
   22 больших конных группы.
   3785 медных статуй императоров и великих людей и 74 из слоновой кости; мраморные были бессчетны.
   1352 фонтана и бассейна.
   28 библиотек.
   867 общественных бань. В современной Европе самое большое количество их в Вене, именно --58.
   Самый большой театр Рима был рассчитан на 22.888 зрителей. Самый большой цирк, Максимус -- 385.000.
   Количество жителей в Риме было:
   1) При Траяне. 1.500.000 чел.
   2) В V веке. 500.000 чел.
   3) После Готских войн 5.000 чел.
   4) В 546 г., после ухода Тотиллы, Рим простоял сорок дней совершенно пустым.
   
   Наблюдательный Марк заметил, что двери в зажиточные дома стояли запертыми и отворялись людьми в наскоро накинутых кольчугах; приветливости на лицах встречных не было никакой.
   У громаднейших и тоже мертвых терм Траяна путники встретили многочисленную погребальную процессию, направлявшуюся к Тибуртинским воротам; ее сопровождало духовенство. Восемь рослых рабов несли на плечах длинные носилки; на них чуть поколыхивался толстяк-покойник, прикрытый темно-вишневым покрывалом с золотой бахромой; из-под дубового венка, надвинутого на лоб, толстою шишкой торчал нос. За телом шла кучка плакальщиц, одетых во все белое; по сторонам шествия кривлялись какие-то ряженые с масками на лицах; один был одет чертиком с длинным хвостом. Провожавшие громко разговаривали, шутили и пересмеивались с замаскированными.
   -- О Боже мой!!.. -- всплескивая руками, восклицал один из них, изображавший умершего и тоже имевший дубовый венок на голове -- жена моя, да сколько же ты натратила денег на мои похороны? Горе мне, горе!!. Ведь всю эту орду на поминки звать придется... все сожрут! -- И он залился притворным плачем.
   -- Чего, нюня ревешь? -- обратилась к нему одна из масок.
   -- Да рано умер я: не всех знакомых успел обжулить!
   Провожатые хохотали.
   -- Смеетесь?!. -- с трагическим пафосом возопил третий. -- Человека в ад чертям на суп несут, а вы потешаетесь?!..
   К нему подскочил чертенок.
   -- Что ты врешь на чертей, глупец?!.. -- заверещал он. -- Да разве такую гнусную скотину, как эта, станут есть черти? В помойную яму вывалим!..
   Началась шуточная перебранка, в которую вступили остальные переряженные. Мертвому перебрали все косточки, вспомнили все его грехи, обиды, всякое лживое слово. Над ним острили, издевались; вдова и дети покойного шли молча, низко опустив головы и закрыв лица. Хохотали не только провожавшие, но и толстый патер, шедший вперекачку и уперев в живот руку с распятием.
   -- Ловко, ловко!! -- шлепал он толстыми, гладко обритыми губами.
   Шествие скрылось за поворотом.
   -- Что это было?.. -- с недоумением проговорил Мартин, глядя ему вслед.
   -- Как что -- обыкновенные похороны!.. -- ответил Луиджи. -- Должно быть, порядочный гусь был покойник!.. Здесь так повелось, что все, кто имеет счеты с умершим, нанимают актеров и те разделывают его, как шкуру на барабане!
   -- Это постыдно!.. -- возразил Мартин.
   -- Наоборот, очень умно!.. -- убежденно отозвался неаполитанец. -- С иного черта, бывает, никаким родом денег не получишь, а заболеет покрепче -- всех скорей ублаготворить спешит! А если хороший человек умрет -- друзья тоже актеров нанимают: очень трогательные сценки в лицах разыгрывают!
   Форум Траяна с его фонтаном-потоком, бурно низвергающимся из полуобрушенной стены, с несущимися среди пены и брызг мраморными конями и небожителями в колесницах, поразил путников и надолго приковал к себе их внимание.
   Мимо колонны Марка Аврелия, по Фламиниевой улице они возвратились, не чуя ног под собой, в тратторию.
   -- Как же в таком городе разыскать кого-нибудь?.. -- будто так себе, вскользь спросил Ян.
   Луиджи смекнул, что крылось за этим вопросом.
   -- Нельзя только влезть на луну -- остальное все можно!.. -- отозвался он.

Глава XXXIV

   Прошло с месяц, пока наконец путники освоились с великим городом и каждый нашел себе занятие по сердцу.
   У Яна пробудился интерес к работам древних мастеров и он нередко часами простаивал перед статуями, уцелевшими, несмотря на века разгрома, еще во множестве. Глаз художника сразу, без слов, определил, в чем заключается истинная красота и искусство и имя которых -- жизнь; с таким же глубоким вниманием разглядывал он в лавках ювелиров древние камеи и изделия из драгоценных металлов, столь бесконечно совершенные, что у Яна порой замирал дух и в сердце прокрадывалось тоскливое сомнение в себе -- первый признак таланта!
   Пока Ян осматривал и изучал разные древности, буквально валявшиеся под ногами на всяком шагу, новый друг его Ярослав подолгу просиживал или бродил по Колизею и пустующим циркам; затаив дыхание, стоял в тюрьмах рабов и христиан, где за железными решетками они ожидали выпуска на арену; заглядывал в темные лазы, из которых выпускали зверей.
   Место цезарей -- нечто вроде небольшого бастиона или выступа, -- приковывало к себе его особенное внимание. Он почти въявь видел владык мира, проходящих из дворцов по подземным ходам и, при помощи подъемной машины, в золотых креслах сразу возносившихся над сотнями тысяч людей. Падение со стены камня иногда нарушало тишину, отзывалось эхо и видения Ярослава исчезали. Он вытирал рукой испарину со лба, запрокидывал голову и в синеве неба смутно начинали проступать Днепр и Киев с его многочисленными церквами [Дитмар Мезебургский насчитывает их в эту эпоху до 700].
   -- А у нас ни зверей, ни цирков таких нет!.. -- пробуждалась в нем мысль и свежесть и бодрость овеивали его душу. Ему хотелось петь -- в мозгу жаворонками начинали роиться и звучать родные песни.
   Марк с головой погрузился в изучение древних рукописей. С жадностью набросился он на попавшегося ему первым Виргилия, столь популярного в средних веках [Четвертая эклога его считалась пророчествами, относящимися к христианству], потом наткнулся на речи Цицерона, на Саллюстия и других еще более знаменитых историков и философов древности.
   Ярослав видел прошлое; перед глазами Марка разверзалась бездна будущего, черная, но вся наполненная ярко сверкающими звездами и неотразимо, безвозвратно тянувшая его в себя все глубже. Радостное, смятенное чувство порой преисполняло его душу. И когда он вспоминал собственное прошлое -- чувствовал себя летящим все выше и сверху вниз глядящим на землю.
   Искрометный циник Луиджи пользовался жизнью во всю ширь беззаботной, азартной натуры. Целыми сутками он пропадал неизвестно где, не раз являлся битым, но жизнерадостным.
   -- Ах, как хорошо жить! -- говаривал он. -- Шут вас знает, что вы за выродки! Попал я в компанию, нечего сказать!
   Мартина книги не интересовали. Грубый и непреклонно упорный, он был одарен тонкой музыкальностью и слухом. Небо его мало интересовало и он усердно посещал церкви Рима и жадно ловил и запоминал мелодии песнопений [Ноты были изобретены в конце XI века монахом Гвидо Аретинским].
   Незыблемый в дружбе и вере Адольф бродил вместе с ним; способностью погружаться в отвлеченные рассуждения он не был одарен совершенно; самый сильный, он был и самым суеверным.
   Однажды Ян, выйдя из Колизея, остановился у фонтана гладиаторов, в котором они обмывались после боя, и заметил дымок, вившийся из величавых развалин Золотого дворца Нерона. День стоял солнечный, но было холодно и Ян отправился погреться и посмотреть, что там происходить.
   Он поднялся на холм; несколько человек заступами отбивали от стен мраморные облицовочные плиты; куски их сыпались на землю, затем их складывали в кучи; чуть поодаль бледно горел костер, сверху него что-то белело. Ян подошел ближе и увидал, что на дровах лежит статуя, в рост человека, богини Венеры древнегреческой работы; около нее, на мраморных кудрях громадной головы Юпитера, сидел сгорбленный дряхлый старик и постукивал железною палкой то по плечам, то по бокам богини. Раскаленный мрамор мягко осыпался и только одна голова оставалась еще нетронутой.
   Из языков огня глядело чуть улыбающееся лицо такой изумительной красоты, что на сердце у Яна захолонуло.
   -- Дед, что ты делаешь?!. -- не удержался и воскликнул он.
   Старик повернул в его сторону воспаленные, как бы свежеразрезанные глаза.
   -- Известку жгу, иль не видишь?.. -- прошамкал он и ткнул палкой прямо в лоб статуи; он сполз вместе с глазом; еще удар и прекрасное видение исчезло, божество превратилось в куски бурой извести.
   -- Э-эх!.. -- с горем проговорил Ян. -- Что ты наделал? Лучше бы продал кому-нибудь!
   -- Кому продать-то?.. -- удивился старик. -- Да тут даром бери сколько хочешь... звона сколько этого добра: на пятьсот лет всем хватит!
   В груде мрамора, нанесенного к костру, Ян завидел маленькую статуэтку, изображавшую женщину с поникшей головой, в строгой, длинной одежде; работа была тонкая и изящная. Он поднял фигурку и ему почудилось, что она сделана с Габриэль -- до того велико было сходство.
   -- Можно ее взять?.. -- обратился он к старику.
   -- А возьми!. -- равнодушно отозвался тот. -- Внучке играть я ее хотел снести, да ничего, другую найду -- тут этих самых пуп [Статуэтки императрицы Поппеи служили игрушками и кратко назывались пупами; отсюда произошло французское la poupИe] без конца-краю!
   Ян поблагодарил и, прижимая к себе под плащом холодную статуйку, направился мимо развалин Колосса по совершенно безлюдной и заболотившейся улице Сенаторов. Близ одного из поворотов из развалин выглянула голова старухи; на ней был накинут черный, рваный платок; по сторонам морщинистого лица свисали две растрепанные седые пряди.
   -- Эй, господин?.. -- окликнула она вполголоса.
   Ян остановился. Старуха подошла ближе.
   -- Может, ищете парочку себе?.. -- вкрадчиво спросила она. -- Я вам найду какую угодно по вашему вкусу?
   Ян отрицательно мотнул головой.
   -- Ну, так я погадаю вам?.. Вы влюблены, господин, у-у!!.. вижу я все, что с вами будет!..
   -- Что будет?.. -- глухо отозвался Ян.
   -- Пойдем ко мне?.. -- пригласила старуха. -- На улице нехорошо! В воду буду глядеть, все узнаешь... пойдем, пойдем!!.. -- И, маня Яна крючковатым пальцем, она стала скрываться за остатками стен.
   Ян последовал за нею; сердце его часто забилось.
   Старуха достигла до черного провала в подвал, оглянулась, еще раз поманила и исчезла.
   Ян увидел каменную лестницу; он сошел по ней и после яркого солнечного дня утонул впотьмах.
   Старуха ждала его у низенькой, уже распахнутой двери; оттуда брезжил свет -- в углу на очаге горел огонь; над Яном низко нависал свод подвала. Весь он был завален каким-то тряпьем, испорченными вещами и щепками для топки; тут же валялись древние, из золоченой бронзы, длинные семи-свечники и всякие неизвестные Яну предметы; на стенах висели пуки сушеных трав; из дальнего угла выглянули два любопытных чумазых личика девочек-подростков и сейчас же спрятались за кучами хлама.
   Старуха подкатила к огню чурбан.
   -- Садись!.. -- пригласила она, указывая на него рукою. -- Ладонь левую дай?..
   Ян повиновался; старуха вперила черные глаза в линии на ней и закачала головой.
   -- У-у... счастливый ты!.. Богатый будешь!.. Долго жить будешь!.. Золотой надо на руку положить, все ясней будет!
   -- Золотого у меня с собой нет!.. -- ответил Ян.
   -- Серебро клади!..
   Ян достал случайно оказавшуюся у него в кармане маленькую монетку.
   -- Скупой ты!.. -- проронила старуха, схватив ее, как коршун. -- Мало серебра, правды не вижу!..
   -- Скажи?.. -- выговорил Ян. -- Можешь ли ты приворожить человека?..
   -- Чтобы полюбила тебя твоя зазноба?.. Знаю, все умею!.. Только дорого это стоит!
   -- Я заплачу!..
   Что-то блеснуло в глазах колдуньи.
   -- Вот что... -- проговорила она. -- Заплатишь хорошо -- сделаю хорошо; духов подземных вызову, наша будет красавица! Здесь нельзя -- надо на крови стоять человеческой!..
   -- Как, зарезать кого-нибудь нужно? -- весь похолодев, воскликнул Ян.
   -- Зачем? Ночью в Колизей приди, на арену... вся она -- кровь человеческая: золота больше с собой возьми! И чтоб ни одна душа не знала, куда идешь и зачем! Можно и патера найти -- он в церкви в полночь черную мессу отслужит -- Христа проклянет и причастие ногами растопчет?.. Тогда все на свете знать будешь!
   -- Нет!.. -- в ужасе произнес Ян. -- Только не это! А в Колизей приду...
   -- Когда?..
   -- Завтра...
   -- Буду ждать!.. Приходи перед самой полуночью. Если кто-нибудь окликнет тебя в Колизее, отвечай -- "по приказу пославшей".
   Старуха проводила Яна до улицы и, кинув ему -- "так смотри же, ждать буду!" -- исчезла, как провалилась.
   Взбудораженный Ян вернулся домой и, памятуя слова колдуньи, ни словом не обмолвился о своей встрече; чтобы скрыть свое возбуждение от сожителей, он преувеличенно восторгался своей статуэткой.
   На другой день Ян достал из узелка, где хранилась его доля денег, один золотой, затем подумал немного и вынул еще один: он был несколько расчетлив. Чтобы не подвергнуться расспросам товарищей, он решил уйти еще днем и где-нибудь в кабачке близ Мамертинской тюрьмы подождать наступления ночи и тогда пробраться в Колизей. Мысль об опасности свидания с ведьмой в голову ему не приходила -- страх перед появлением духов подавлял все мысли. Часа в четыре на следующий день он сунул за пазуху приобретенный им и освященный на церковном алтаре кинжал и вышел как бы пройтись по улицам. Миновав два-три перекрестка и убедившись, что знакомых кругом нет, он прибавил шага и через недолгое время уже сидел в просторном кабачке за кружкой вина. Кабачок был небольшой; против входа в него темнели два яруса бочек; от стены до стены вытягивались два длинные стола со скамейками около них; посетителей было всего человек пять и все они держались тесною кучкой.
   Ян прислушался к разговору: он велся о Колизее и примыкавшей к нему местности.
   -- Не дай Бог там ночью проходить!.. -- сказал один из собеседников. -- Нынче утром у самого входа зарезанного человека нашли!
   -- Это что!.. -- возразил другой. -- В Риме за ночь мало ли людей режут? А вот ночью львы, говорят, в Колизее ревели -- это уж похуже будет!
   -- Как львы?.. -- усомнился третий. -- Ведь там нет ничего и никого?
   -- Тени их ревели!.. -- убежденно ответил сообщавший эту новость. -- Быть чему-то недоброму: их всегда перед бедой слышат!..
   Жуть сжала сердце Яна.
   -- А что это за черные мессы такие бывают? -- осведомился третий. -- Несколько раз я о них слышал!
   -- Тссс... не поминай их!!. -- произнес первый. -- Это обедни дьяволу. Кто хочет клад найти богатый -- тому без них не обойтись!
   -- Много здесь всего позарыто!.. -- со вздохом зависти сказал третий. -- Не знаешь только где.
   -- И зная, без нечистой силы не достанешь! -- подхватил второй. -- На Ватиканском обелиске золотой шар стоит -- весь самыми редкими на свете драгоценными камнями усеян -- все мы его видим, а достать не можем!
   -- А правда, что в нем пепел какого-то Юлия Цезаря положен?
   -- Говорят так.
   -- А кто он такой был?
   -- Цезарь и Цезарь, а больше кто ж его знает?..
   Беседа незнакомцев затянулась надолго.
   Что-то слегка толкнуло Яна под столом и на колени к нему мягко вскочил и замурлыкал черный кот.
   Ян вздрогнул от неожиданности..
   -- Не время ли идти?.. -- подумал он. -- Не напоминание ли этот кот?..
   Он выглянул за дверь на звезды -- было еще рано -- около одиннадцати часов.
   Бесконечностью протянулось еще с полчаса и Ян поднялся, расплатился с полусонным хозяином и вышел на улицу.
   Стояла светлая ночь; черные, спящие дома озирал полный месяц; шаги Яна защелкали по всему безмолвному переулку. Он пошел осторожнее и с покатости холма увидал серебрившуюся, как широкая река, площадь; будто из воды вставали чудовищные серые стены Колизея, отбрасывавшие огромную черную тень. Нигде не виднелось ни души.
   У фонтана гладиаторов Ян остановился и стал всматриваться во мрак, заполнявший широкий вход; ничто в нем не заворохнулось. Ян высвободил из-за пазухи кинжал, взял его в руку, скрытую плащом и решительным шагом двинулся вперед; страх, шевелившийся все время где-то в душе, исчез -- теперь действовал только рок и Ян всецело отдался ему.
   В проходе, вопреки ожиданию, никто Яна не окликнул. Он пересек темный широкий коридор; впереди тускло засияла, освещенная месяцем, громадная овальная арена с высоко устроенными, безопасными местами для зрителей. Мертвенно светилась ложа цезарей. Прямо против нее, из стены, черным пятном глядела дверь -- ведшая, как Ян уже знал, в тюрьмы для христиан; справа от ложи глядело другое отверстие -- более низкое -- оттуда им навстречу выходили звери. Близ нее, на песке арены-пустыни, словно прилегшие для прыжка львы, лежало несколько больших камней.
   Не видя никого, Ян неуверенно направился к ним. Один из камней вдруг ожил -- с него поднялась старуха-колдунья.
   -- Вовремя пришел, молодец!.. -- проговорила она. -- Час близок! Встретил тебя кто-нибудь?
   -- Нет... -- ответил Ян.
   Старуха нагнулась и взяла с земли стоявший у ног ее небольшой горшок.
   -- Здесь вода с черной мессы!.. -- сказала она. -- Поди на середину поля, принеси горсть песка... левой рукой бери!..
   Ян исполнил приказание; старуха стала бормотать непонятные заклинания.
   -- Сыпь!.. -- велела она; Ян сделал это и увидал, что вода в горшке замутилась, закипела и превратилась в кровь.
   -- Золото принес?.. -- хрипло спросила старуха.
   -- Да.
   -- Ну, садись сюда!.. -- она указала на соседний камень.
   -- Думай о том, что хочешь узнать! -- Она села против него, поставила себе на колени горшок и нагнулась над ним. Космы ее свесились.
   -- На корабле ты стоишь... -- проговорила она. -- Едешь ты куда-то далеко... и еще трое человек с тобой... все мужчины!.. Друга похоронишь и дальше поедешь; вдвоем поедешь. Вижу тебя в городе чужом... богатый ты, золота вокруг тебя много... Женишься в своем городе, жена молодая, красивая... троих детей вижу, но не весь ты будешь дома: часть души здесь оставишь, много раз вспоминать будешь!
   -- А она?.. -- осыпавшись мелкою дрожью, неопределенно спросил Ян.
   -- Туча ее покрывает... -- медленно выговорила старуха.
   -- Черная туча, молнии там блестят!
   Она прислушалась и покосилась на звериную дверь.
   -- Ты приворожить ее мне обещала?.. -- изменившимся голосом сказал Ян.
   -- Ох, трудно теперь это!.. -- старуха покачала головой. Будет она на пиру и не вернется с него!..
   Лицо Яна казалось белее мрамора. Он встал.
   -- Значит, конец, ничего нельзя?.. -- выговорил он. Ведьма обежала беспокойным взглядом арену и задержалась им на зверином ходе: в темной глубине как будто что-то шевельнулось. Старуха схватила Яна за руку.
   -- Погоди... попробуем!.. -- скороговоркой заявила она.
   -- Садись сюда!.. -- Она поместила его так, что черная дыра оказалась за спиной у него.
   -- Гляди на ложу цезарей! Что бы ни увидал и ни услыхал -- не оборачивайся, не отводи глаз!..
   В проходе явственно обрисовалась человеческая фигура.
   Старуха начертила пентаграмму вокруг застывшего Яна и, не спуская с него взгляда, медленно начала пятиться назад. И так же медленно неизвестный стал отделяться от стены и приближаться к Яну.
   Над ложей закурился легкий, прозрачный дымок; он делался все длиннее, в нем наметилось что-то живое... показался сидящий плотный человек в лавровом венке. Сверкающие, вперенные в Яна глаза его все увеличивались, делались огненными. И вдруг что-то толкнуло Яна в затылок, он посунулся головою вперед и мягким мешком повалился на песок: незнакомец ударил его по голове каменотесным молотком.

Глава XXXV

   -- А ведь Ян не ночевал дома... -- сказал Ярослав, глянув утром на несмятую постель товарища.
   Все удивились, а Луиджи обеспокоился.
   -- Где же это он мог запропаститься?.. -- произнес он. -- Дама сердца у него в фантазии, а Рим ночью -- штука плохая!..
   Марк обратил внимание на статуэтку, принесенную Яном накануне.
   -- Ян увлекся стариной... -- проговорил он. -- Не вышло ли у него истории из-за какой-нибудь находки?
   -- Может быть!.. -- полусогласился Луиджи. -- А откуда он ее принес?
   -- Из Золотого дворца!.. -- отозвался Ярослав.
   -- Сходим туда!.. -- решил Луиджи. -- Человеку свойственны всякие глупости, не только таскание из земли божков!
   Товарищи разделились на две партии; Мартин со своим неизменным Адольфом отправился обследовать форум; остальные пошли к дворцу Нерона; местом общей встречи назначили Колизей [В 1332 г. в Колизее был устроен бой быков. Бились с быками самые известные рыцари -- вооруженные только копьями и пешие. Было убито 11 быков, а рыцарей было ранено 9 и убито 18], о котором особенно часто поминал пропавший.
   
   Как сквозь сон, смутно, Ян почувствовал, что его обшаривают чьи-то руки, что под плечи его подхватили веревочной лямкой и волокут по земле... дальше сознание оборвалось.
   Когда он приоткрыл глаза -- над ним выгибался тяжелый, черный свод обширного подземелья; он сделал усилие вспомнить, где он и почему попал в это место, но память не подсказывала ничего; голова болела до крика. Ян прикоснулся рукой к затылку -- он был весь в густом клею и распухший. Подняться на ноги не хватило сил и Ян опять прилег лицом на ледяной кирпич, случайно послуживший ему изголовьем. Висели сумерки, откуда-то сквозь решетку из толстых железных прутьев, заменявшую стену, брезжил свет.
   Ян собрался с силами и повернулся набок; за решеткой расстилалось озеро, белели стены... Колизей?.. -- пронеслась мысль. Ян разом вспомнил все происшедшее и сообразил, что чуть не сделался жертвой убийц: его сочли мертвым и оттащили в тюрьму христиан. Он хотел встать и скорей уйти из страшного места, но вдруг растянулся плашмя и, весь похолодев, застыл как камень: мимо решетки медленно прошли двое неизвестных людей.
   Долго и напряженно вслушивался Ян в тишину, затем подполз к самой решетке и сделал попытку подняться; встать он смог только на колени.
   Тени ночи ушли из Колизея; серебристое озеро превратилось в желтый песок; начинало голубеть небо, среди него, словно выточенный изо льда, стоял месяц -- скоро должно было взойти солнце.
   Ян лег и полузабытье овладело им; когда он очнулся вторично -- был уже день. Несмотря на бесконечную слабость, Ян заставил себя встать, отворил дверцу в решетке и, держась за стенку, добрался до бастиона цезарей; арена, ярусы скамей для зрителей -- все было бледно, безлюдно и мертвенно. Самым страшным местом казался темный проход в главном коридоре, который выводил на площадь, но и он был пуст.
   Ян выбрался наружу и, шатаясь, направился к фонтану гладиаторов. В водоеме его скопилась дождевая вода; Ян принялся жадно черпать ее ладонью и пить, затем оторвал рукав от рубашки, намочил его и начал прикладывать к затылку; запекшаяся кровь покрывала его как корою. За этим занятием и застали его товарищи.
   Ян рассказал, как все произошло, но ни словом не упомянул об истинной цели своего ночного похождения.
   Все ахали и корили Яна за легкомыслие. Один Луиджи засунул руки в карманы, молчал и посвистывал, искоса поглядывая на разбитую голову приятеля.
   Отдых и вода подбодрили Яна; поддерживаемый с двух сторон товарищами, он вернулся в свое жилище.
   
   Удар в голову, каким-то чудом не уложивший Яна на месте, не прошел для него бесследно: дней десять его томили неотступные головные боли и для исцеления их ему посоветовали отслужить мессу на мощах апостола Павла.
   Храм апостола находился далеко за стеной Рима и ранним утром ближайшего погожего дня Ян и его товарищи отправились в путь.
   Надо было пересечь весь город. Перевалив за Авентинский холм, по улице св. Приска они добрались до крепостной стены и внимание их приковалось к каменной пирамиде, возвышавшейся рядом с воротами.
   -- Усыпальница сотника Кая Кестио!.. -- сообщил Луиджи.
   Дорога вела прямо на юг, на Остию; она вилась среди однообразной, безлесной равнины; слева в легком тумане вставали далекие хребты Апеннинских гор; с них сходила к Риму бесконечная лента из колонн и арок акведука, несшего городу свежую горную воду.
   Поле казалось изрытым и исковерканным: всюду виднелись ямы и кучи мусора, заросшие бурьяном -- здесь искони добывался камень для городских построек; местность эта с глубокой древности считалась небезопасной, так как бесчисленные подземные катакомбы служили отличным приютом для разбойников.
   С бугров видна была соседняя Аппиева дорога; ее сопровождал город из мощных намогильных памятников древнего мира. И повсюду было почти полное безлюдье, если не считать вереницу паломников, тянувшуюся к гробу апостола.
   -- Вот мы и добрались!.. -- сказал Луиджи, указывая рукою вправо: там бурело длинное, ничем не приметное здание, увенчанное крестом.
   Войдя вовнутрь путники с изумлением огляделись. Широкая аллее из величественных мраморных колонн подводила к снежно-белому и единственному алтарю; на высоко вознесенном над ним балдахине сиял ковчег с останками апостола. И алтарь, и балдахин, и ковчег -- все было из серебра. Пол покрывал яркий ковер мозаики. Своды отсутствовали -- их заменял резной дубовый потолок. Простота, величие и красота сразу овеивали душу всякого человека, вступившего в храм.
   Путники в благоговейном порыве повалились ниц.
   Много людей принесли вместе с ними свои печали и горести к подножию гроба апостола... Здесь уже не было места подделкам и обманам -- все это житейское, недоброе отпало, осталось там, за какой-то безбрежью; здесь в непосредственной близости апостола душа раскрывалась, как цветок при солнце, и лучи его растопляли все злое, все накопленное неправдами и болью; суровые лица просветлялись улыбками, обливались сладкими, позабытыми, но всесильными слезами счастья и самой пламенной, не рассуждающей веры.
   Все это пережили путники, все, кроме Луиджи. Этот кланялся в землю, крестился и в то же время думал о разных разностях. Впечатлением, произведенным храмом на его товарищей, он был очень доволен и чувствовал себя чуть ли не строителем его; поэтому он горделиво посматривал на множество чужеземцев, никак не могших, по его мнению, создать что либо подобное. Кстати сказать, он и не подозревал, что храм св. Павла являлся делом рук древних язычников и только недавно был возобновлен на средства паломников.
   Ян как упал пластом, так и лежал, не подымая головы. Но слова молитвы не вязались... не было ни подъема, ни примирения...
   После мессы друзья решили побывать в катакомбах, но для этого надо было иметь с собой свечи. Около низенького здания близ церкви стояли с детьми на руках две молодые женщины и Мартин спросил -- не свечная ли это лавка.
   Ему ответили, что это баптистерия, а свечи продаются за столиком около паперти.
   -- А вы крестить, что ли, собираетесь? -- осведомился любопытный неаполитанец, кивнув на детей.
   -- Нет, господин, они уже крещеные!.. Перекрещивать их принесли!
   -- Как перекрещивать?.. -- изумился Мартин.
   -- А так... имечки дали им неподходящие... не в пору пришлись, значит: кричат день и ночь!
   -- Да разве возможное это дело?!
   -- А как же -- все так делают!.. -- был ответ.
   Луиджи запасся пучком свечек и, предупредив, чтобы спутники шли осторожнее, направился прямиком по полю; несколько раз встречались ямы, или, вернее, провалы, казавшиеся совсем неглубокими, но, раздвинув голые прутья кустов и всмотревшись вниз, можно было убедиться в противном.
   -- Это отдушины!.. -- пояснил Луиджи -- их для воздуха делали!
   -- А как же мы спустимся?.. -- поинтересовался Марк:
   -- стенки совсем отвесные!
   -- В иных имеются лесенки!.. -- ответил неаполитанец.
   -- Не помню только хорошо, где именно!
   После довольно долгих поисков Луиджи завидел несколько высоких груд мелкого камня, скученных в одном месте; гребни их выглядывали из поросли акаций.
   -- Не там ли? -- произнес он.
   Догадка оказалась верной: среди воронки из отвалов известняка имелось отверстие аршина в полтора шириною; в подземные сумерки уводила вырубленная в стене узенькая и почти отвесная лестница. Ян обчистился от репейников, пригладил волосы, как для свидания с важным лицом, и спустился первым.
   -- Слезайте!.. -- долетел его зов снизу.
   Нашаривая ногами ступеньки, цепляясь руками за каждый выступ, путники добрались до Яна, уже успевшего высечь огня и зажечь свечу; все позаимствовали у него огонька и катакомба осветилась. Они стояли в небольшом гроте; вверху, будто ряды разрытых и опрокинутых ям, висели своды и бурые каменные выступы; по сторонам вставали неровные, избитые стены известняка; их рассекали до самого потолка три узких щели -- пройти в них мог только один человек и, разве боком, двое.
   -- Берегитесь, отставать нельзя!.. -- заявил Луиджи. -- Катакомб этих здесь тысячи, они от Тибра подо всем Римом идут. Заплутаешься -- с голоду помрешь и не сыщет никто; будем свечками отметки на правой стене делать!
   Шесть желтых светляков, тесно держась друг друга, двинулись в густую мглу. Впереди медленно шел Луиджи, иногда он останавливался, подносил к стене свечку и язычок копоти отпечатлевался на ней. То же делали и его товарищи.
   Справа и слева начали попадаться высеченные в стенах подобия лежанок.
   -- На них размещались покойники!.. -- пояснил Луиджи.
   Катакомба несколько расширилась; часто стали встречаться перекрестки и Луиджи тщательно рассматривал какие-то значки -- кресты, кружки, черточки: все это были пометы, сделанные еще в давние времена.
   Изредка сверху, с высоты небольшой колокольни, проглядывало отверстие, темно-синим пятном обозначалось небо; под землей было тепло, местами немного душно.
   Стены вдруг раздались в стороны и путники вступили в небольшую высокую пещеру; на серых стенах ее красной и черной красками были сделаны надписи и рисунки, изображавшие рыб -- символ христианства первых веков. В одной из стен, на высоте обыкновенного стола, было высечено углубление -- престол, по догадке Луиджи; на нем лежали принесенные каким-то богомольцем ветки сосны и лавра.
   -- Здесь собирались христиане на тайные богослужения!.. -- сказал неаполитанец.
   Опять благоговейное чувство охватило всех.
   В безмолвии, стараясь тихо ступать, путники направились дальше. Луиджи вел, видимо, по хорошо известной ему тропе в паутине подземелий; спустя некоторое время на каменных ложах, в небольших нишах, показалось что-то продолговатое; то были цельные, почернелые останки людей и груды рассыпавшихся костей -- все иссохшее, слипшееся, одеревенелое.
   -- Бери себе кто что хочет!.. -- вполголоса распорядился Луиджи. -- Тут все настоящее! -- И он принялся набивать карманы частями тел. Осторожно, с благоговением стали то же делать и его спутники; с места, где находился Адольф, послышался слабый треск -- он отломил легко подавшуюся кисть руки мертвеца.
   Опять потянулись опустошенные подземные коридоры; кое-где на полу и на ложах смерти сиротели забытые косточки. Раза два попались бедные, простые гробницы, сделанные из бурых плит и покрытые такими же крышками. Адольф и Мартин подняли одну из них и глазам всех предстала темная, студенистая жижа, из которой торчали остатки одежды и желтые кости полуобнаженного скелета.
   Со вздохами облегчения выбрались путники из жилища смерти на свежий воздух, под ясное небо. Неподалеку стояла телега, запряженная мулом, и какой-то человек то спускал в яму на длинной веревке пустой мешок, то вытягивал его обратно, но уже наполненный человеческими костями, и шумно вываливал их в каруццу; путники приблизились; к ногам Луиджи скатился и треснулся о землю череп. Неаполитанец поднял его.
   -- Куда повезешь?.. -- спросил Луиджи.
   -- К Тибру!.. -- отозвался рабочий. -- Цельная лодка большая мощей заказана... куда-то далеко пойдут!
   Он стал на ось, с трудом поднял новый мешок и вытряхнул его; кости и черепа опять посыпались на телегу и мимо нее.
   -- А почему на Аппиевой дороге не берешь, там больше?.. -- сказал Луиджи.
   -- Гонять оттуда стали!.. -- ответил рабочий. -- Монахи-жадюги как есть везде всем позавладели!..
   -- Кем-то они были... -- проронил Ян, глядя на черепа. -- Быть может, Бог весть какие знатные и богатые люди?
   -- Где же!.. -- пренебрежительно возразил рабочий. -- Богатые-то вон где -- под мавзолеями лежат, а здесь все наш брат -- простонародье по брошенным каменоломням напихан! Вот она, судьба-то: живых по щекам колотили, а после смерти в землю им накланяются! Эдак лет через пятьдесят и мою пяточку, может быть, и богачи целовать будут?.. -- он хитро подмигнул и поспешил спускать мешок в отверстие: оттуда долетел глухой окрик его товарищей.
   
   Зима пронеслась незаметно. На окраинах и кругом Рима в феврале обметался снегом цветов миндаль; за ним розово-красным дождем обрызнуло персиковые деревья -- зелень еще не показалась. Пасха в том году пришлась в марте и сады встретили ее в подвенечных уборах; с домов и стен всюду повисли лиловые гроздья глициний. Земля готовилась к светлому празднику.
   В самом Риме было по-прежнему мрачно. Его продолжали раздирать распри партий, беспрестанно дравшихся одни за германского императора, другие за папу, а то и за нескольких пап сразу; вернее говоря, за этими высокими заслонами патриции обделывали свои личные дела. В их буйные драки и сражения втягивались целые улицы.
   На пасхальной неделе Луиджи принес какую-то новость и по секрету от Яна сообщил ее другим товарищам; все дали молчаливое согласие.
   Ян не замечал этих переговоров: он с увлечением отдался искусству и всюду, где мог, снимал рисунки с древнегреческих и египетских произведений.
   Однажды под вечер он вышел из ворот дворца Колоннов, куда, благодаря знакомству с одним из местных известных ювелиров, получил доступ для осмотра и срисовки художественных сокровищ.
   Солнце было еще далеко от заката, но Яну не работалось: с утра в душе у него проснулось какое-то непонятное, щемящее чувство.
   Со стороны недалекого Квиринальского холма доносился веселый перезвон -- таким обыкновенно встречали приближение поезда жениха либо невесты, и Яна безотчетно потянуло в ту сторону. Через несколько минут до слуха его донесся приветственный гул толпы. Улицу у укрепленного дворца тесно запруживал народ; окна всюду были распахнуты и заполнены зрителями и участниками торжества; на стенах развевались знамена. Невеста, в платье из сияющей серебряной парчи, опиралась на плечо рыцаря, державшего ей золотое стремя, и сходила с седла.
   Из дворца раздалось пение -- знакомый хор грянул встречную кантату; Ян глянул на окно, увидал лица товарищей и почувствовал, что у него застывают руки и ноги -- невеста была Габриэль Готье!
   Под руку с рыцарем она сделала несколько шагов к осененному двумя знаменами входу и вдруг произошло смятение: часть толпы, теснившейся кругом новобрачных, внезапно оказалась в масках; блеснули кинжалы и шпаги и рыцаря отшвырнули от его дамы; ее подхватили несколько рук и перекинули через седло ближайшего всадника. Раздались крики, визг; началась драка. Ян сообразил, что произошло нападение и бросился наперерез всаднику. Лошадь сшибла его с ног; Ян вскочил и кинулся на похитителя; его встретили острия шпаг пеших людей. Кто-то с силой рванул Яна в сторону и удар, предназначенный для него, только распорол бок его куртки и угодил в спасавшего его человека. Раздался стон и к ногам Яна повалился Луиджи. Все перемешалось в общую кашу и свалку; всадник, бешено махая шпагой, успел пробиться с добычей через толпу; за ним, опрокидывая кого попало, вынеслись еще несколько конных; позади, работая шпагами, отступали охранявшие их пешие.
   На ближайшей церкви на весь город загудел набат.
   Улица спадала под гору. На глазах толпы конь, уносивший Габриэль, споткнулся о камни и рухнул на всем скаку, придавив ее собою. Всадник успел соскочить; вытащить и успеть передать пленницу другому возможности не было и он пустился бежать в соседнюю улицу. Следовавшие за ним сообщники рассыпались и исчезли в разных направлениях.
   Отовсюду бежали на помощь люди; улицы квартала спешно замыкались цепями.
   Море людей окружило упавшего коня: он ржал и пытался подняться, но не мог -- передняя нога у него оказалась сломанной; Габриэль высвободили из-под него; цветы померанца на голове ее и узкая золотая коронка были смяты и окровавлены. Габриэль посадили на землю; крупные капли крови росили из раскроенного лба на платье... словно выточенное нежное лицо быстро бледнело -- она была уже мертвой.
   У дворца Палавиччини оказалось пятеро убитых и множество раненых; первым, по обычаю, набили рты землею... [воинское погребение тех времен] Весь квартал пришел в ярость; всюду засверкало оружие и толпа с воплями -- "Смерть Кресчентиям!" -- повалила к их кварталу, расположенному у башни св. Архангела.
   Луиджи перевязали тут же на улице; у него были насквозь проколоты грудь и легкое. После перевязки товарищи перенесли его к себе на носилках.
   Всю ночь Рим не спал. На темном небе стояло багровое зарево; то здесь, то там начинал гудеть набат; по темным улицам, размыкая и разбивая цепи и освещая путь себе факелами, с криком бежали наспех одетые и вооруженные люди, с грохотом проносились конные отряды: сражались друг с другом не только Палавиччини с Кресчентиями, но и целые кварталы: воздух Рима так был пропитан гремучими газами, что ссора, вспыхнувшая где-либо в городе между двумя семьями патрициев, мгновенно охватывала злобой и жаждой немедленной мести совсем непричастных лиц.
   Все путники, а в особенности Ян, были потрясены происшествием.
   Луиджи от потери крови впал в забытье и изредка кашлял, постанывал и отплевывал сгустки крови. Всю ночь товарищи провели около него без сна; утром, когда Марк нагнулся к нему и тихо спросил -- не хочется ли ему чего-нибудь, раненый ответил кивком головы.
   -- Что же именно?
   -- Отвезите в Неаполь... -- прошептал он.
   Утром Марк раздобыл старика, умевшего лечить раны и, когда тот обмыл их, наложил какие-то мази и травы и вышел за дверь, Марк догнал его и спросил как он находит больного; старик покачал головой.
   -- Это смертельно!.. -- проговорил он. -- Чудо будет, если он проживет неделю!
   -- В Неаполь!.. -- протяжно и громко повторил Луиджи, когда вернулся Марк.
   Марк вызвал товарищей в коридор и передал слова лекаря.
   -- Надо отвезти!.. -- проговорил суровый Мартин. -- Мы решили с ним, -- он кивнул на Адольфа, -- никуда не идти дальше, но теперь надо... Последний поход с ним!
   Марк ушел нанимать лодку.
   
   Ранним утром другого дня по зеленоватой глади Тибра быстро неслась четырехвесельная бело-красная лодка. Посредине ее на носилках лежал Луиджи; товарищи его сидели вдоль бортов и молча провожали глазами знакомые очертания Рима, чередой проплывавшие мимо. Около раненого расхаживал ручной ворон.
   Мелькали стоявшие попарно на берегу башни с цепями, перегораживавшими реку для задержки больших судов; базилика св. Петра, остров Тиберия, скалы и развалины Капитолия, городская стена; показался храм апостола Павла, пустынное поле катакомб кругом него. Дальше развернулись однообразные равнины; Тибр быстро нес лодку между крутыми, невысокими берегами.
   Перед полуднем впереди забелели стены и башни гавани Рима -- городка Чивитты-Веккии; за ним расстилалось беспредельное море; на путешественников дохнул освежающий ветерок.
   Лодка беспрепятственно вошла в водяные ворота в крепостной стене и очутилась в просторной, но почти пустынной бухте; ее со всех сторон охраняла толстая высокая стена, уже начавшая кое-где осыпаться и зарастать мохом. С десяток судов были причалены носами к тумбам и кольцам каменной, заросшей травою набережной; на реях сушились синие и белые паруса, белье и платье моряков; людей виднелось мало, почти все они сидели за столиками у кабачков. Над бухтой с криком носились сизо-белые чайки; они то опускались на воду, то взлетали и, ковыляя крыльями, уносились за стену в море. Ворон усиленно каркал.
   Лодка причалила к берегу.
   Воздух и вид моря чрезвычайно взволновали Ярослава: напомнили ему Константинополь; Ярослав, словно пленная птица, не отводил горящих глаз от черно-синего простора.
   Ян и Марк отправились разыскивать корабль, отходящий в Неаполь, и не больше как через полчаса вернулись обратно: на их счастье, легкая двухрядная дроммона отплывала в тот же вечер.
   Товарищи перенесли раненого на судно и поместили, по его желанию, на носу на палубе.
   Перед вечерней на дроммоне показался пожилой патер, приглашенный Марком отслужить напутственный молебен; путь предстоял длинный и опасный: на всех морях тогда хозяйничали пираты, нападавшие не только на встречные суда, но и на приморские города. Пленных продавали в рабство в чужие, далекие страны и многие сотни тысяч несчастных были оторваны от своих домов и семей и влачили беспросветную, жалкую жизнь.
   Все товарищество стояло на коленях и горячо молилось за счастливый путь и за выздоровление раненого; Луиджи лежал с сосредоточенным выражением на лице; ввалившиеся глаза его смотрели в даль; он будто вслушивался во что-то совсем иное, непонятное для других.
   Край солнца коснулся моря, когда с самой высокой дозорной башни раздался густой голос колокола: возвещалось, что ничего подозрительного на горизонте не замечается; медленно распахнулись тяжкие, изъеденные временем створы железных морских ворот и на трех судах, уже приготовившихся к отплытию, началась суета.
   Дроммона путников отпятилась на середину бухты, затем повернулась высоким носом к воротам и, чуть моча длинные весла, тихо вышла на свежий простор; с берега тянул легкий ветер, совершенно не разводивший никакого волнения. Солнце утонуло в посвинцовевшем море и на том месте глаза несколько секунд еще видели взметы и переливы ослепительных золотых завитков.
   Стройная дроммона оделась белыми парусами и быстро стала рассекать затемнелую воду; мир медленно окутывался сизою мглою; воздух лип к рукам и лицу.
   Марк накинул на раненого свою запасную куртку, но Луиджи сдвинул ее до пояса: ему было жарко; ветер, словно флажок, трепал край ворота его расстегнутой полосатой рубашки.
   Кое-где стали помигивать мелкие звезды; на юге, куда птицей летела дроммона, с востока на запад ширилась и ползла черная туча. Изредка и слабо она освещалась беззвучными молниями -- будто внутри ее зажигали на миг и снова гасили гигантский фонарь.
   -- Заходит гроза!.. -- с тревогой проговорил Ян.
   -- Не бойтесь, ничего не будет! -- ответил проходивший мимо матрос. -- Как бы не заштилеть -- это похуже выйдет!
   Молнии усиливались, делались длительней -- где-то далеко свирепствовала гроза. Марк стал у высокого борта и не сводил глаз с воды и неба: море он видел впервые в жизни и оно производило на него, как и на остальных, неотразимое впечатление. Нет-нет и какие-то светящиеся чудовища молниями проносились в глубине, обгоняли судно и исчезали под его носом. Марку почудилось, будто корабль начинает снизу гореть; он перегнулся через борт и увидал, что белый нос судна идет, рассекая облако кипящего золота; обшивка, висящий якорь цепи -- все золотилось от брызг воды. К довершению благоговейного изумления Марка и Яна, на верхушке мачты, под которой лежал раненый, вспыхнул синеватый огонек; несколько минут он теплился на ней, затем перепорхнул на соседнюю и легкой бабочкой соскользнул по вантам неизвестно куда.
   До самого рассвета не смыкали глаз путники и не отводили их от моря. Только что в бледное небо вознеслись первые стрелы солнца, рядом с дроммоной лениво всплыл громадный дельфин; показалась черная спина и белое брюхо и он неторопливо принялся то взлетать на воздух, то зарываться в бездну; вслед за первым дельфином появились еще несколько этих вечных спутников кораблей и скоро десятка два их, словно катящиеся колеса, стали то опережать дроммону, то возвращаться к ней.
   -- Совсем русалки!.. -- проговорил Ярослав, следя за более отдаленными.
   Море казалось густо-синим; только при взгляде с палубы в глубину видно было, что оно бледно-зеленое, необыкновенно прозрачное.
   Дроммона шла в виду берега; он был неприветлив: не замечалось ни замков, ни деревень, ни городов. Одна на другую лепились и теснились обнаженные бурые и черные скалы; под некоторыми желтели отмели, другие отвесно опускались в воду.
   -- Отчего здесь нет селений? -- спросил Марк у матроса, стоявшего около него.
   -- Да разве можно на берегу селиться?!.. -- удивился матрос. -- Да тут тебя в одну минуту сгребут и где-нибудь в Африке очутишься! Замки стоят на горах поодаль; там около них и жмутся люди.
   -- Вот бесплодная земля!.. -- добавил Марк.
   -- Эти места бесплодные?.. -- в свою очередь изумился матрос. -- Нет, это ты, брат, того, видно, что чужеземец. Тут такое плодородие, что богатей этих мест нет ничего!.. -- поучительно добавил он. -- В бури здесь столько кораблей бьется, что и-их... умирать не надобно!..
   Марк не понял.
   -- Да чего тут не понимать то?.. -- сказал матрос -- Все, что море выкинет -- хоть целый корабль -- все себе местные жители забирают!
   -- И людей?
   -- И людей! Их на рынках продают... наша, брат, служба опасная! Здесь неподалеку скала одна высоченная будет -- в море косой она врезалась. Так вот про эту скалу герцог, владелец ее, знаешь что говорит -- что она лучший алмаз в его короне -- так много крушений там бывает!.. А зазеваешься, и без бури в беду попадешь: жители-то тоже понимающие -- на берегах нарочно обманные огни раскладывают, на подводные камни наводят!
   -- И это христиане?!. -- с возмущением произнес Ярослав.
   Матрос сплюнул в воду.
   -- А отчего же христианину зевать? Дурак он, что ли? -- спросил он. -- Есть и пить ему тоже нужно! Крестьяне везде, если долго бурь не бывает, патера на берег приглашают, крестные ходы и молебны о ниспослании крушений устраивают!
   -- Неправда?!.. -- воскликнул Марк.
   -- И чудаки же вы!.. -- усмехнувшись, заявил матрос. -- Спроси у кого хочешь: все про это знают!
   -- Как же патеры к этому относятся?
   -- Да молятся, поощряют, понятно! И им ведь доля перепадает, как же не поощрять?
   Стало делаться жарко; ветер упал совершенно и дроммона шла на одних веслах. С помощью матроса устроили небольшой навес над раненым. Луиджи все время лежал в полузабытье и только изредка открывал глаза и просил пить. Марк опускал на веревочке в море белую тряпку и прикладывал ее к голове больного: у него был жар.
   Вдруг он быстро поднялся и сел.
   -- Ворон, где ворон? -- тревожно спросил он, шаря кругом руками.
   Птицы нигде не оказывалось -- не залетала она и в другие части корабля.
   Глаза Марка наткнулись на что то черное, лежавшее на кругах толстого каната; он подошел ближе -- перед ним лежал мертвый любимец Луиджи.
   Охваченный суеверным страхом, Марк быстро запрятал птицу и сделал товарищам знак, чтобы они молчали. Никаких явных причин смерти ворона не было.
   Луиджи обвел всех взглядом, понял, в чем дело и притих.
   -- Теперь мой черед... -- произнес он немного спустя.
   Прошло с час в безмолвии.
   -- Красный парус, да?!. -- трудно дыша, спросил раненый.
   -- Где?.. -- отозвался Марк и огляделся: паруса никакого не было.
   -- Там там... вон он!.. Наш, неаполитанский!!. -- Луиджи опустил голову на подмощенное под него платье и проговорил что-то невнятное.
   День и вечер больной провел тревожно -- бредил, просил пить и часто, вскидывался, словно собираясь бежать.
   Марк устроился около него и исполнял обязанности сиделки. Луиджи наконец стих и забылся. Марк долго прислушивался к его дыханию; кроме вахтенных, на дроммоне все спали: попутный ветерок опять нес ее без помощи весел.
   Незаметно уснул и Марк.
   Сквозь сон он почувствовал, что кто-то шарит рукой по голове его. Марк открыл глаза и увидал, что Луиджи лежит на боку и смотрит на него.
   -- Что тебе? -- спросил, садясь, Марк.
   Стояла светлая, тихая ночь; на чистом небе сияла луна; от нее до самого корабля на серо-синей дали моря зыблилась золотистая дорожка; казалось, что дроммона несется прямо по ней.
   -- Скоро ли?!.. -- прошептал Луиджи.
   Марк понял.
   -- Скоро!.. -- ответил он. -- Матросы говорили, что утром будем!
   Бескровное лицо раненого осветилось улыбкой.
   -- Мне лучше...
   -- Не болит рана?
   -- Нет... хорошо... прохладно...
   -- Куда же тебя отнести в Неаполе?.. -- помолчав, спросил Марк. -- Есть у тебя родные?
   Луиджи отрицательно качнул головою.
   -- А у кого ты рос?..
   -- На улице...
   -- Отчего же ты так хотел сюда приехать?
   -- Бродить хорошо, а умирать надо на родине... -- выговорил раненый.
   -- Ну что ты?.. -- возразил Марк. -- Ты выздоровеешь!.. -- он отвернулся от пристального взгляда приятеля.
   Забота обволокла лицо Луиджи.
   -- Беспокоит тебя что-нибудь? -- спросил Марк.
   -- С осликом я не попрощался... -- неожиданно произнес раненый. -- Погладить бы его?..
   Ночь бледнела; слева на небе показался красный отсвет; через несколько минут он пропал, затем повторилось то же самое.
   Луиджи, утомленный разговором, лежал, сомкнув глаза, и не видал ничего; он начал томиться.
   -- Скоро ли день? -- шептал он запекшимися губами, не находя себе места.
   Проснувшиеся товарищи молча окружили его.
   Солнечный луч скользнул по щеке Луиджи; он ощутил это и быстро сел. Его подхватили руки товарищей.
   -- Неаполь!.. Везувий!.. Паруса красные!!.. -- всхрипывая, восторженно произнес он, указывая рукою в сторону суши; расширившиеся глаза его были устремлены туда же: на безоблачном голубом небе рисовалась величавая островерхая гора, вся обнаженная от растительности; над нею клубами восходил дым, изредка окрашенный пламенем; на противоположной стороне глубокого залива, по крутому скату другой горы, лепились тысячи домов, замков и домишек; двумя желтыми поясами их оберегали крепостные стены; всюду виднелись разноцветные башни и церкви. Навстречу дроммоне из порта выходили в море два корабля с выгнутыми красными парусами; сотни их виднелись в синем, как василек, заливе.
   Голова Луиджи опустилась на грудь; он грузно обвис всем телом и на бледном лице его стало застывать светлое выражение.
   Его положили на спину; все опустились кругом тела на колени, а Марк громко начал читать отходную молитву.

Глава XXXVI

   Похороны состоялись в тот же день. Кладбище было расположено на горе, чуть в стороне от города, и вид от могилы Луиджи был на полмира.
   Близ ворот кладбища находился весь увитый зеленью винограда простой кабачок и после похорон товарищи зашли в него помянуть покойника.
   -- Будь ему земля пухом!.. -- сказал Ярослав, подымая свою кружку.
   Все чокнулись, выпили и замолчали -- слишком было еще свежо все происшедшее.
   -- Что же мы теперь предпримем?.. -- спросил Марк, обращаясь ко всем.
   -- Мы с ним по домам пойдем!.. -- первым отозвался Ян, указывая на Ярослава.
   -- Да, да!.. -- воскликнул тот. -- Хочу на родину!!.
   -- А как вы до нее доберетесь?
   -- Морем в Константинополь. А оттуда с нашими через Черное море по Днепру на ладьях!..
   -- А в плен попасть не боитесь?
   -- Авось проберемся!!. -- возразил Ян. -- Будет, пошатались по свету! А вы что предпримете?
   -- Еще не знаю!.. -- ответил Марк. -- Потом увижу...
   Мартин и Адольф молча глядели на Везувий, на зеленые долины, убегавшие в лиловую даль; на юге из моря подымалась неясная громада острова Капри.
   Товарищи расплатились и отправились в город. Марк и Мартин шли впереди и говорили о Луиджи.
   -- Душа наша ушла вместе с ним!.. -- сказал Марк.
   -- Ну, нет!.. -- возразил Мартин. -- Язычник был покойник!..
   -- Этот язычник раньше нас с тобою будет в раю!.. -- спокойно возразил Марк.
   -- Это почему?
   -- Он положил жизнь за други своя!..
   Кипучая жизнь Неаполя, к которому сходились все пути тогдашнего мира, быстро втянула в себя вновь приехавших. Узкие улицы его, то круто подымавшиеся в гору, то описывавшие пологие петли, то и дело сменялись лестницами из плитняка; всякий уголок кишел народом, собравшимся со всего света. На прилавках, прямо на улицах, лежали драгоценные восточные ткани, диковинное сарацинское оружие, ковры, тончайшие ювелирные изделия и всякие древности. Всюду слышался греческий язык, гортанные разноплеменные говоры, пестрели белые чалмы и красные колпаки; попадались фигуры евреев, одетых в черные кафтаны с обязательными желтыми кружками на середине спины и на груди.
   Среди гама и сутолоки мирового базара то здесь, то там слышалось треньканье струн и пение; казалось, в городе рассыпано столько же певцов, сколько перепелов висело в крохотных клеточках чуть не под каждым окном. Яркие огненные кактусы и самые разнообразные цветы в горшках заполняли все подоконники.
   Мартина поразила музыкальность неаполитанцев; он ловил и тщательно запоминал и повторял про себя их легкие, свежие песенки.
   Отыскать судно, шедшее прямо в Константинополь, являлось почти невозможным и Ян и Ярослав напрасно тратили время на такие поиски. Но блужданье по порту и городу принесло Яну пользу: он убедился, что Луиджи был совершенно прав, зазывая всех в Неаполь. После пустынного, полумертвого Рима он ослеплял своими богатствами и молодой художник подолгу простаивал у прилавков, рассматривая и изучая изумительные работы древних мастеров.
   Подходящий корабль наконец отыскался: он шел в Отранто, откуда уже легко было найти судно, идущее вдоль греческого берега в Константинополь.
   Смутно стало на душе Яна, когда время отъезда было наконец установлено. Утром накануне этого дня он тайком от Ярослава поднялся на высокую лесистую гору, на которой французы устроили свое аббатство; в церкви его находилась чудотворная статуя Мадонны. В руках Ян нес небольшой сверток.
   Месса в сумрачном соборе монастыря давно кончилась; он был безлюден; Ян отыскал священника и вместе с ним вернулся в храм; с правой стороны от главного алтаря, на пьедестале у стены возвышалась белая статуя Мадонны; склоненную голову ее украшал золотой венец; на левой руке сидел младенец Христос; правую она протягивала к подходившим; лицо ее было полно умиротворяющей ласки.
   Еще молодой патер отслужил заупокойную мессу по Габриэль и Луиджи и незаметно скрылся за колоннами, оставив Яна одного, лежащим ниц перед Мадонной.
   Кончив молитву, Ян поднялся и развернул принесенный с собой сверток; в нем оказалась та самая статуэтка, которую он нашел во дворце Нерона и которая так походила на Габриэль.
   Он поставил свой дар у ног Мадонны и только тут заметил, что вся стена за ней покрыта серебряной чешуей из даров молящихся; там блестели бесчисленные маленькие руки, ноги, головы; больше всего было сердец, пронзенных стрелами.
   Ян опустился на колени и стал горячо молиться за Габриэль. Но облегчение не приходило: смерть оборвала все, но не примирила. Он встал с пола и расширившееся глаза его приковались к стене: прямо в душу его глянула небольшая мраморная дощечка с одним всего словом на ней -- "мерси". Это слово было ее, Габриэль; оно было сказано Яну и до сих пор музыкой звучало в ушах его! Совершилось чудо -- оно долетело до него и из за гроба!
   Ян задрожал, протянул к видению руки, припал к подножию Мадонны и обнял его: целительные слезы потекли на мрамор.
   
   В то время, когда Ян молился в монастыре, Марк имел неожиданную, сильно взволновавшую его встречу. Он проходил по площади и обратил внимание на то, что какой-то встречный остановился и проводил его глазами; минуту спустя посторонняя рука тронула Марка за плечо.
   Он остановился: на него глядел, улыбаясь карими глазами, человек средних лет с темно-русой бородой; Марку почудилось в нем что то знакомое.
   -- Вы не из Баварии?.. -- по-немецки осведомился неизвестный.
   -- Да... -- ответил Марк.
   -- А в Горном монастыре вы не были?..
   Марк весь вспыхнул, глаза его засияли.
   -- Был, был!!.. -- радостно подтвердил он. -- Теперь и я вас узнаю: вы купец вассербургский: два раза посещали нас?
   -- Как же вы в такой дали очутились, что здесь делаете?.. -- в свою очередь оживился и спросил купец. -- Да зайдемте в таверну, там побеседуем!
   Марк за кружкой вина вкратце поведал о своих задачах, затем принялся расспрашивать собеседника.
   -- Как отец Антуан поживает? -- с радостным, преображенным лицом стал допытываться он.
   -- Умер давно о. Антуан!.. -- ответил купец.
   -- Неужели?.. Как так?.. Отчего?! -- воскликнул пораженный Марк. Лицо его сразу изменилось; он начал креститься и читать про себя молитву.
   -- От старости... Дряхлый он был!.. -- сказал купец. -- Давненько ведь вы из монастыря ушли... много воды утекло с тех пор!
   -- А отец Петр, а настоятель?..
   -- Тоже умерли... захудал совсем монастырь, почти никого в нем не осталось!.. Никому теперь там ваша краска не нужна!..
   Полутемная, шумная таверна исчезла из глаз Марка: он увидал лесистые горы, высоко вознесенный к небу белый монастырь на скале. Звонят к Ангелюсу, качается колокол, а под стеной на земле свежий желтый бугорок; на простой плите надпись -- "о. Антуан", рядом Петр... и он забыл об этих людях, так много добра сделавших для него, почти не вспоминал даже о них?!
   Марк закрыл лицо руками.
   -- Все смертны!.. -- помолчав, примиряюще произнес купец.
   
   Последний вечер пятеро товарищей провели все вместе в портовом кабачке для матросов; толпа отплясывала под открытым небом фанданго, далеко разносилось пение. В последний раз и сами они спели хором, чем вызвали бурное одобрение собравшихся. А на другое утро Ян и сияющий Ярослав стояли на палубе дроммоны и махали колпаками находившимся на берегу товарищам; последние долго выделялись своим ростом и светлыми бородами, затем слились с толпой в одну пеструю полоску. А оставшиеся еще долго видели красные паруса корабля; он бороздил голубую гладь залива и мало-помалу превращался в точку; острова и даль закрыли его.
   -- Ну, Марк, мы свой долг выполнили!.. -- проговорил Мартин. -- Пора и о себе подумать!
   Погруженный в себя Марк очнулся.
   -- Да!.. -- отозвался он. -- Мне торопиться теперь некуда -- я пока здесь останусь!
   -- А потом куда?
   -- В Александрию, в Палестину, к арабам!.. Свет на востоке!
   -- Т-а-ак... Твое дело!.. -- угрюмо буркнул Мартин. -- Для нас это не по пути!
   
   Еще через четыре дня Марк провожал Мартина и Адольфа, отправлявшихся в далекую Болонью. Марк дошел с ними до развалин древнего курорта Баийи и, около знаменитого еще в древности своей акустикой круглого храма, товарищи стали прощаться.
   -- Где-то Бог приведет теперь свидеться?.. -- сказал Марк.
   -- Будешь в Болонье -- заходи!.. -- пригласил Мартин.
   -- Будь здоров!.. -- прогудел Адольф и двое богатырей зашагали, не оборачиваясь, назад.
   Марк последил за ними глазами и повернул обратно; возвращаться сейчас в город ему не хотелось и он, мимо наполовину разрушенных мраморных вилл, заросших цветущими розами, выбрался на берег и сел на огромный валун. Много мыслей и воспоминаний роилось в мозгу его; он опустил голову и с недоумением увидел, что из воды на него смотрит чье-то чужое, бородатое и мужественное лицо.
   -- Вот летит время?!. -- вслух подумал он, всматриваясь в собственное отражение. И ему вспомнилась легенда о том, как некий монах вышел однажды в месячную ночь в сад послушать соловья. А когда очнулся и хотел вернуться в свою келью -- не мог уже найти ее, так как все крутом лежало в развалинах: в несколько мгновений пронеслось ровно сто лет!
   Благоухали розы, море чуть всплескивало на песок берега; вдали вечным жертвенником дымился Везувий.
   Словно какая-то повязка стала сдвигаться с умственных глаз Марка: душа его инстинктивно зачуяла ширь и просторы грядущего и все ясней проступала мысль, что краска, за которой послали его в мир, была не что иное, как просвещение и что высшее, что имеется на свете -- это Знание, Дружба, Добро...
   Курляндия.
   Имение Плёнен.
   1928 г.
   
   Первое издание: Минцлов С. Р. Приключения студентов : Ист. авантюрный роман. -- Рига: Сиб. кн-во, 1928. -- 373 с.; 19 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru