Lib.ru/Классика: Мюссе Альфред Де. Намуна

НАМУНА.

Восточная повѣсть.

Альфреда де-Мюссе.

ПѢСНЯ ПЕРВАЯ.

Une femme est comme votre ombre;

courez après, elle vous fuit; fuyez-la

elle court après vous.

Гассанъ лежалъ. Ему служила ложемъ

Медвѣжья шкура, нѣжная, какъ шёлкъ,

Вещь цѣнная -- увѣрить въ этомъ можемъ

Всѣхъ, знающихъ въ вещахъ подобныхъ толкъ.

Гассанъ лежалъ и въ часъ отдохновенья

Былъ обнажёнъ, какъ Ева въ день паденья.

II.

Что за безстыдство! скажутъ: онъ раздѣтъ!

И это -- съ первыхъ словъ? что-жь дальше о Гассанѣ

Узнаемъ мы?.. Я дамъ одинъ отвѣтъ:

Вернулся мой герой сейчасъ изъ бани,

А потому -- простите, господа!

Былъ совершенно голымъ онъ тогда:

III.

Голъ, какъ ладонь, голъ, какъ стѣна иль блюдо,.

Какъ академика прилизанная рѣчь.

Но вы, сударыня, краснѣете до плечь!

Э, полноте! Припомнить вамъ не худо:

Вѣдь, и о васъ молва была слышна,

Что ваша грудь упруга и пышна,

IV.

Что отъ носка ботинки до подвязки

Изящна ваша ножка. Почему-жь

Извѣстно это всѣмъ? Любовникъ или мужъ

Сболтнули гдѣ нибудь... Не опускайте-жь глазки

И подарите насъ улыбкой вашихъ устъ:

По кончику ноги угадываютъ бюстъ.

И что за преступленье, въ самомъ дѣлѣ,

Въ іюльскій зной край юбки приподнять

Гораздо выше, чѣмъ бы вы хотѣли,

Иль, сидя въ ложѣ, плечи обнажать?..

О, еслибы вы мнѣ принадлежали,

То позабыли бы о всякомъ покрывалѣ!

VI.

Не тряпки, не блестящій туалетъ

Намъ нравятся на женщинъ любимой,

Но прелесть красоты ея неуловимой.

Нарядъ -- ея оружіе, а нѣтъ

Въ побѣдахъ нашихъ выше наслажденья --

Лишить врага его вооруженія.

VII.

Все голо въ мірѣ, полномъ суеты --

Все, кромѣ лицемѣрья: дѣти, боги,

Могилы... Потому, не будьте строги:

Невинность не должна бояться наготы...

Такъ извинясь передъ прекраснымъ поломъ,

Героя своего я оставляю голымъ.

VIII.

Царитъ въ моемъ разсказѣ тишина.

Гассанъ лежитъ, не измѣняя позы.

Какъ изъ очей Наяды, въ часъ, когда она,

Зеленоокая, свои роняетъ слёзы,

Съ плечъ юноши, журча, бѣжитъ вода,

Да краны мѣдные рокочутъ иногда.

IX.

День потухалъ. Стоялъ сентябрь: ненастна

Его пора у насъ; но измѣняетъ видъ

Онъ въ той странѣ, гдѣ солнце вѣчно ясно,

Гдѣ бронзовый народъ его боготворитъ...

Гассанъ лежалъ. Счастливецъ! Онъ охотно

Могъ опіумъ курить и спать могъ беззаботно.

Онъ ростомъ невысокъ былъ, но силенъ.

Во всѣхъ своихъ движеніяхъ свободный,

Красивый, стройный, съ граціей природной,

Онъ матерью своею благородной

Нарочно, говорятъ, былъ маленькимъ рожденъ,

Чтобъ тщательнѣй его отдѣлывать съ пеленъ.

XI.

Настойчивый, лѣнивый, смуглолицый

И съ бородой курчавою брюнетъ,

Онъ по рукамъ былъ истинный патрицій;

Его глаза сверкали, какъ стилетъ,

То приводя въ смущенье, то чаруя.

О волосахъ его ни слова не скажу я:

XII.

Ихъ на Востокѣ брить еще велятъ.

Но не былъ уроженцемъ онъ Востока:

Французъ происхожденьемъ, ренегатъ,

Въ странѣ чужой онъ скоро сталъ богать,

И измѣнилъ въ отечествѣ пророка

Фамилію, и вѣру, и нарядъ.

XIII.

Былъ веселъ онъ и, въ то же время, грозенъ:

Плохой сосѣдъ и превосходный другъ,

Ужасно пустъ и, все таки, серьёзенъ,

Наивенъ и развратенъ. Могъ онъ вдругъ

Хитрить и откровенничать безпечно...

Вы серенаду помните, конечно,

XIV.

Которую передъ балкономъ пѣлъ

Съ гитарой Донъ-Жуанъ переодѣтый?

Романсъ тоскою страсти пламенѣлъ,

А музыка въ разладъ съ тоскою этой

Смѣялась, беззаботна и рѣзва.

Печальной пѣсни голосъ и слова,

XV.

Акомпанируя насмѣшливо, старалась

Та музыка, какъ будто, осмѣять,

И тѣмъ еще чудеснѣе казалась.

Романсъ хотѣлъ намъ точно доказать,

Что любятъ и обманываютъ разомъ;

Что съ сердцемъ не въ ладу бываетъ разумъ;

XVI.

Что плачутъ -- насмѣхаясь; что любовь

Съ собой приводитъ клятвопреступленье;

Что виноватъ невинный можетъ быть; что кровь

Пить можно безъ нужды; что Провидѣнье

Добро смѣшало съ зломъ съ поконъ вѣковъ...

Таковъ весь свѣтъ и мой герой таковъ.

XVII.

Гассанъ -- дитя въ полнѣйшемъ смыслѣ слова

И, доброе дитя, но, говоря сурово:

"Я такъ хочу", онъ твердъ былъ, какъ скала.

Въ немъ сила воли страшная была.

Онъ походилъ, въ желаньяхъ непреклонный,

На океанъ, въ твердыню обращенный.

XVIII.

Онъ не былъ чудакомъ, но находила блажь --

И отъ причудъ бросался онъ къ причудѣ.

Онъ мухи не обидѣлъ бы, когда-жь

Онъ муху находилъ въ стаканѣ иль на блюдѣ,

То слугъ не церемонился казнить...

Добро отъ зла извольте отличить!..

XIX.

По менторски провозглашать нетрудно,

Что авторъ долженъ знать тайникъ людскихъ сердецъ;

Но думать такъ, ей-Богу, безразсудно:

Сердца устроены на разный образецъ.

Во мнѣ, какъ у сосѣда, сердце бьется,

Но между нами разница найдется.

XX.

Хотя бы бѣсомъ звалъ меня весь свѣтъ,

Все-жь я живу, какъ многіе, на свѣтѣ.

Но спросятъ: "вы, быть можетъ, свой портретъ

Рисуете?" Нисколько. На примѣтѣ

Имѣю я другихъ: беру, гдѣ нужно, носъ,

Гдѣ пятку, гдѣ... не въ томъ теперь вопросъ.

XXI.

"Такъ вы химеру вывели, мнѣ скажутъ,

Ребёнка безъ отца?.." Да нѣтъ же, наконецъ!

Какъ Триссотенъ, я самъ -- его отецъ:

Книгопродавцы это вамъ докажутъ...

Is pater est quem nuptiæ... Латынь

Скучна для васъ, а потому -- аминь!..

XXII.

Вамъ объяснятъ эксперты всѣхъ столѣтій,

Что всякій сынъ -- сынъ своего отца:

Одинъ -- красивъ, другой -- уродливъ, третій

Косъ или горбатъ -- различью нѣтъ конца,

А сынъ мой лишь одной заслугой отличался,

Что историческимъ лицемъ не назывался.

XXIII.

Исторія, которую пишу,

Хотя и происходитъ на Востокѣ;

Но я о немъ -- замѣтить васъ прошу --

Не воровалъ изъ книгъ чужія строки.

Я никогда не ѣздилъ на Востокъ,

Хоть въ томъ легко васъ обморочить могъ.

XXIV.

Я могъ бы, какъ и многіе поэты,

Нарисовать вамъ цѣлый рядъ чудесъ:

Роскошный городъ, пальмы, минареты

Подъ куполомъ тропическихъ небесъ,

Багровый горизонтъ и прочія детали;

Но мнѣ, пожалуй, скажутъ: "вы соврали!"

XXV.

Съ читателемъ заигрываю такъ

Я, откровенно молвить, изъ боязни,

Что мой герой не вызоветъ пріязни.

Положимъ, онъ большой руки чудакъ,

Но... правъ Тартюфъ въ сентенціи извѣстной:

"Вѣдь я, сударыня, не ангелъ же небесный!.."

XXVI.

Задача описать Гассана мудрена.

Душа Гассана -- комната безъ двери.

О немъ его друзья, по крайней мѣрѣ,

Не скажутъ лучше. Жизнь его темна,

И если у него какія тайны были,

То въ немъ онѣ таились, какъ въ могилѣ.

XXVII.

Никто не зналъ, имѣлъ ли онъ родныхъ,

Любовницъ -- сохранялось все во мракѣ.

Онъ не держалъ ни кошки, ни собаки

И вкусовъ, свойствъ -- хорошихъ иль дурныхъ --

Не выдавалъ.-- Такъ кто же онъ? Сердито

Вы спросите: наша?-- Фи! это такъ избито.

XXVIII.

Сказать, что онъ -- брюзга, мнѣ нѣтъ причинъ.

Во-первыхъ, это -- ложь, а, во-вторыхъ, не ново;

Начать его хвалить? но онъ -- мой сынъ,

А похвала отца -- пустое слово;

Сказать, что "сердцеѣдъ" онъ страшный, но

Названье и вульгарно, и смѣшно.

XXIX.

Сказать, что онъ не вѣритъ въ чорта, въ Бога,

Но это -- не достоинство; сказать,

Что васъ съумѣетъ онъ очаровать.

То въ этомъ будетъ истины немного...

Къ нему одинъ эпитетъ я прибралъ

Уклончивый: онъ былъ "оригиналъ".

XXX.

Дай Богъ, чтобы мое опредѣленье

Онъ поддержалъ, а нѣтъ -- самъ виноватъ:

Пусть общее заслужитъ осужденье.

Мнѣ истина дороже всѣхъ наградъ,

И отвѣчать, конечно, я не стану

За подвиги, присущіе Гассану.

XXXI.

Межъ нами никакого сходства нѣтъ,

Съ чѣмъ, знающій меня, навѣрно, согласится.

Я деликатенъ съ юношескихъ лѣтъ,

И если съ женщиной случалось мнѣ сходиться,

Я былъ благопристоенъ и, клянусь,

Невольно самому себѣ теперь дивлюсь,

XXXII.

Какъ это я рѣшился брать на совѣсть

О возмутительныхъ жестокостяхъ разсказъ,

И, право, бросить въ печку эту повѣсть

Охота смертная брала меня не разъ;

Но это было бъ верхомъ вѣроломства:

Ее сберечь я долженъ для потомства.

XXXIII.

Гассанъ французъ -- была объ этомъ рѣчь --

Но какъ онъ могъ и по какому праву

На женщину смотрѣть, какъ на забаву,

Я не сказалъ. Недѣля нѣжныхъ встрѣчь

Съ подругою прекрасной и невинной

Ему всегда казалась слишкомъ длинной.

XXXIV.

Когда въ любви клянется человѣкъ,

Изъ этого не слѣдуетъ, конечно,

Что онъ любить обязанъ цѣлый вѣкъ;

Но было бы совсѣмъ безчеловѣчно --

Дать клятву въ вѣрности на семидневный срокъ.

На большій срокъ Гассанъ любить не могъ.

XXXV.

Когда его за это упрекали,

Онъ отвѣчалъ: "Я рву любви плоды;

Но въ нашъ прокислый вѣкъ они такъ кйслы стали

Что въ истребленьи ихъ нѣтъ никакой бѣды,

А быть въ любви рабомъ -- слуга покорный!

Какъ лошадь съ норовомъ, снесу я бичъ позорный,

XXXVI.

"Скорѣе сдѣлаюсь собакою цѣпной,

Чѣмъ соглашусь плясать по женской дудкѣ

И за своей тюремщицей-женой

На привязи ходить... Нѣтъ, я -- въ своемъ разсудкѣ

И, чѣмъ вступать въ число такихъ шутовъ,

Я лучше жить подъ палкою готовъ.

XXXVII.

"Тамъ знаю я, что ждетъ меня подъ палкой:

Почешется и заживетъ спина;

Но у любовницы быть въ домѣ приживалкой,

Попасть въ тюрьму, гдѣ, хоть и есть стѣна,

Но, все таки, никто не ухитрится

На ней, при всемъ стараньи, удавиться --

XXXVIII.

"Благодарю!.. Къ тому-жь, возьмемъ въ разсчетъ,

Что лучшая изъ женщинъ самыхъ милыхъ,

Навѣрно, и недѣли не пройдетъ,

Припомнитъ объ единомъ изъ постылыхъ

Любовниковъ, который былъ нѣжнѣй,

Красивѣй и внимательнѣе къ ней"...

XXXIX.

Слова, принадлежащія Гассану,

Я привожу, замѣтьте, господа,

И умереть готовъ я отъ стыда,

Когда способны думать вы, что стану

Его я защищать... Онъ продолжалъ, смѣясь:

-- "Чѣмъ съ женщиной быстрѣе рву я связь,

XL.

"Тѣмъ я свободнѣй въ чувствахъ. Пресыщенье

Даетъ намъ трезвость сердца и ума,

А подъ вліяньемъ страсти, увлеченья,

Въ нихъ хаосъ поселяется и тьма.

Нѣтъ, всякая привязанность опасна:

Глазами сердца умъ не видитъ ясно.

XLI.

"Бояться женской ненависти? Но

Мою вину пусть женщина докажетъ.

-- Я плачу! мнѣ она, пожалуй, скажетъ:

А я не плачу развѣ? Мудрено

Мнѣ передъ нею даже извиняться.

Я долженъ самъ несчастнымъ ей казаться.

XLII.

"Рабъ собственнаго тѣла, я даю

Своей душѣ полнѣйшую свободу.

И если возразятъ на рѣчь мою,

Что я теряю многое, въ угоду

Капризу или прихоти пустой,

То это назову я клеветой".

XLIII.

Такъ мой герой оправдывался плохо.

Во Франціи тогда была эпоха,

Когда упала нравственность и вкусъ,

А мой Гассанъ былъ истинный французъ.

Имѣя, впрочемъ, собственныя мнѣнья,

Онъ защищалъ ихъ съ силой убѣжденья.

XLIV.

Но, осмѣявъ безжалостно любовь,

Стараясь доказать свои софизмы,

Онъ не шутилъ, когда кипѣла кровь.

И у него бывали пароксизмы

Почти безумной страсти, и она

Была неотразима и сильна.

XLV.

Едва дыша, блѣднѣя и дрожа,

Произнося безсмысленные звуки,

Богохуля, онъ въ упоеньи муки

Все забывалъ. Тогда, какъ сталь ножа,

Его глаза мгновеньями блестѣли,

То заливались свѣтомъ, то тускнѣли.

XLVI.

Какъ буря, проносился тотъ порывъ

Какого-то безумья, опьяненья;

За этой бурей слѣдовалъ приливъ

Почти стыдливыхъ ласкъ, боготворенья

И нѣжности. Въ подобныя мгновенья

Гассанъ былъ откровененъ и правдивъ.

XLVII.

Онъ душу исповѣдывалъ въ то время,

И тайны всѣ, всѣ помыслы, какъ бремя

Тяжелое, ему давили грудь:

Ихъ высказавъ, хотѣлъ онъ отдохнуть,

И никогда еще въ исповѣдальнѣ

Онъ не бывалъ такъ искрененъ, какъ въ спальнѣ.

XLVIII.

Не разорвутъ своихъ желѣзныхъ узъ

Душа и плоть -- враждующіе братья.

Какъ допустилъ Зевесъ такой союзъ?

И очень жаль -- одно могу сказать я --

Что этотъ узелъ гордіевъ разсѣчь

Не могъ еще ни чей до нынѣ мечъ.

XLIX.

Душа и тѣло рядомъ будутъ вѣчно

Идти, какъ нашихъ классиковъ стихи

Иль какъ въ повозкѣ парные быки,

Но ихъ вражда слѣпа и безконечна.

Насъ убѣдить старались для чего жъ:

Что къ лучшему все въ мірѣ? Это -- ложь.

Онъ очень плохъ, и нуженъ подвигъ смѣлый,

Чтобъ жить: иль обновиться самому,

Иль за-ново пересоздать міръ цѣлый

Въ міръ новый, недоступный никому

И до того нелѣпый и прекрасный,

Что создавать міръ этотъ -- трудъ напрасный.

LI.

Да, вѣроломны страсти. Вѣрьте мнѣ:

Онѣ сначала душу опьяняютъ,

Тая отраву жгучую въ винѣ,

И ключъ любви бросать насъ заставляютъ

На дно рѣки. Какъ мудръ и счастливъ тотъ,

Кто межъ собой и женщиной кладетъ,

LII.

Подобно визирю извѣстному, на ложе

Отточенный клинокъ. Блаженъ тотъ человѣкъ.

Который, чувствъ заснувшихъ не тревожа

И слёзъ любви не зная, цѣлый вѣкъ

Довольствуясь минутнымъ наслажденьемъ

Спасается отъ страсти -- пресыщеньемъ.

LIII.

А пропасть подъ ногами. Скользокъ путь:

Любовница такъ ласкова, порою,

Она приходитъ кроткою сестрою,

Склоняется въ слезахъ на вашу грудь;

Она, казалось, всякаго могла бы

Разстрогать, а всѣ мы при этомъ слабы.

LIV.

Мы жалки всѣ. Скрытъ въ наслажденьяхъ ядъ,

И мы поплатимся за наши упоенья.

Не лучше ли, смотря насмѣшливо назадъ,

Прошедшее любить безъ сожалѣнья?

Кто этотъ міръ вполнѣ умѣлъ понять,

Тотъ скажетъ, что всего пріятнѣй въ мірѣ -- спать.

LV.

Спать и мечтать! Божественныя грёзы,

Въ сіяніи лучей своихъ таятъ

Всю наготу житейской нашей прозы...

О, сны! вы -- птицы ночи, что скользятъ,

Своимъ крыломъ къ землѣ не прикасаясь

И намъ улыбкой неба улыбаясь.

LVI.

Зачѣмъ не безконечны наши сны?

Зачѣмъ лунатикъ, руки простирая,

Предѣлъ пути находитъ у стѣны?

Зачѣмъ не можемъ мы, сознанья не теряя,

Безчувственною статуею быть?

Зачѣмъ нельзя любовь, какъ голодъ, утолить?

LVII.

Скажите, отчего такъ человѣчна,

Правдива и жива Манонъ Леско

Отъ самой первой сцены, что, конечно,

Ея черты вообразить легко,

А Элоиза кажется намъ тѣнью:

Мы равнодушны къ ней, какъ къ привидѣнью?

LVIII.

Мечтатели! Зачѣмъ же ваши сны

Лишаютъ насъ покоя и забвенья?

Мы, жаждущіе въ мірѣ обновленья,

Земныя узы чувствовать должны,

Какъ раненный орелъ, который умираетъ

И взглядъ послѣдній солнцу посылаетъ.

LIX.

Манонъ! чудесный сфинксъ, сирена изъ сиренъ!

О, Клеопатра въ фижмахъ! Ты прекрасна

Въ безславіи своемъ, и Клеоменъ ",

Къ твоимъ ногамъ склоняющійся страстно,

Ихъ недостоинъ былъ бы цаловать...

Твои "записки" весело читать:

LX.

Въ нихъ я тебя люблю и ненавижу.

Какой развратъ! Какую жадность вижу

Неслыханную къ золоту, къ любви!

Какою правдою звучатъ слова твои!

И несмотря на всѣ твои безумья,

Тебя я полюбилъ бы безъ раздумья.

LXI.

Не брежу-ль я, читатель?.. Можетъ быть,

Съумѣю я, заговоривъ о дѣлѣ,

Тебя развлечь. Мнѣ болтовню безъ цѣли

На первый разъ ты можешь и простить:

Передъ тобою самъ я извинился.

И такъ... на чемъ-бишь я остановился?

LXII.

Да, я сказалъ, что съ женщиной въ тиши

Гассанъ былъ откровененъ, утверждая:

"Мнѣ -- все иль ничего". Самъ думалъ такъ всегда я:

Не отдаемъ мы тѣла безъ души.

Плоть наша -- дымъ, душа -- огонь... О вѣрѣ

Гассана умолчу. По крайней мѣрѣ,

Греческій ваятель.

LXIII.

О томъ я ничего не знаю. Мнѣ

Подслушивать его у женщинъ не случалось.

Чѣмъ передъ нимъ виновны всѣ онѣ

И почему въ немъ желчь такъ разливалась

Въ бесѣдѣ о любви и дружбѣ иногда?--

Объ этомъ я не знаю, господа.

LXIV.

Не въ добрый часъ, извѣстно только мнѣ,

Однажды, не допивъ съ виномъ стакана,

Забылся онъ надъ книгою Галлана

И въ ней прочелъ про одного султана,

Душившаго день каждый по женѣ.

Съ тѣхъ поръ онъ туркомъ сдѣлался вполнѣ.

LXV.

При каждомъ новолуніи, къ Гассану

Съ двумя весталками являлся жидъ одинъ,

А черезъ мѣсяцъ ровно, взявши ванну

И получивъ вуаль въ подарокъ и цехинъ,

Онѣ могли идти куда угодно...

Онъ поступалъ, надѣюсь, благородно.

LXVI.

Хоть языка турецкаго Гассанъ

Не понималъ, чѣмъ много не смущался,

Но часто сладострастью отдавался

Онъ, въ нѣгѣ утопая, какъ султанъ.

А для услугъ держалъ одну служанку

Безмолвную старуху египтянку.

LXVII.

Покажется нелѣпымъ и смѣшнымъ

Подобный образъ жизни, вѣроятно;

Но былъ Гассанъ вполнѣ доволенъ имъ.

Рѣшивши, что такая жизнь пріятна.

Въ напрасный споръ не будемъ съ нимъ вступать:

Сбирается теперь онъ, кстати, спать.

LXVIII.

То не былъ сонъ; то было упоенье,

Которое, намъ не смыкая глазъ,

Съ собой приводитъ чуткое забвенье

И сладкой лѣнью сковываетъ насъ,

Баюкая, какъ сказочная фея.

Сонъ на яву прекраснѣе Морфея.

LXIX.

То сонъ души. Глаза полуоткрывъ,

Не спишь и спишь въ одно и то же время,

И человѣкъ тогда ни мертвъ, ни живъ;

Тоски, заботъ невидимое бремя

Его не давитъ и не тяготитъ.

Онъ тѣломъ бодръ, онъ духомъ только спитъ.

LXX.

Видали ль вы когда нибудь фазана,

Когда лежитъ, на солнцѣ нѣжась, онъ,

Дремотою и лѣнью опьяненъ?

То было состояніе Гассана.

Божественнымъ считаю я такой

Недвижный, упоительный покой.

LXXI.

Когда къ святымъ мѣстамъ вашъ путь направитъ случай,

Въ цвѣтущей нѣкогда Израиля странѣ

Вы встрѣтите счастливцевъ. Въ полдень жгучій

Въ канавахъ спятъ они, блаженные во снѣ.

Тѣ нищіе, счастливые, какъ боги,

Живутъ и умираютъ на дорогѣ.

LXXII.

Они всегда безмолвны; ихъ тѣла

Иль голы, иль лохмотьями прикрыты;

У нихъ нѣтъ ни копейки, ни угла.

О, путникъ! этихъ нищихъ не дави ты:

Они готовы къ смерти каждый часъ,

И ихъ не презирай: они не хуже насъ.

LXXIII.

На тупости людей основывать ихъ благо --

Вотъ все, къ чему стремился Магометъ.

Жаль, что у насъ его адептовъ нѣтъ,

И у меня является отвага

Распространять вездѣ... магометизмъ.

Но, чортъ возьми, вѣдь это -- варваризмъ...

LXXIV.

Я долженъ бы сказать: "магометанство",

Но было лѣнь въ словарь мнѣ заглянуть.

Краснѣя за такое шарлатанство,

Спѣшилъ съ досады свѣчку я задуть,

А со свѣчей -- и пламя вдохновенья,

И погрузился въ сонъ отъ утомленья.

LXXV.

Я откровененъ, кажется, вполнѣ:

Герой мой голъ, а я -- въ одной сорочкѣ.

Авось, ты будешь милостивъ ко мнѣ,

Читатель мой... Когда-жь безъ проволочки,

Однако, доберусь я до конца?..

Когда Эней несъ своего отца,

LXXVI.

Креуза поотстала. "Почему ты

Нейдешь со мной?" мужъ обратился къ ней.

-- "Подвязку поправляла я, Эней"...

-- "Идемъ, нельзя намъ медлить ни минуты,

Иначе я Анхиза уроню"...

Вы поняли, къ чему я рѣчь клоню?

LXXVII.

Анхизъ -- моя поэма, а Креуза --

Моя, путь замедляющая, муза.

Она не можетъ иначе идти:

То камешекъ подниметъ на пути,

То увлечется бабочкою въ полѣ,

И самъ я замедляю поневолѣ.

LXXVIII.

Анхизъ ворчитъ, Креуза отстаетъ,

На горизонтѣ зарево ростетъ;

Несчастная, пылающая Троя

Зоветъ къ себѣ усталаго героя,

И, все-таки, какъ между двухъ огней,

Остановиться долженъ былъ Эней.

ПѢСНЯ ВТОРАЯ.

Qu'est-ce que l'amour? L'échange de

deux fantaisies et le contact de deux

épidermes.

Chamfort.

Пускай глупцы распространяютъ мнѣнье,

Что пишемъ мы стихи для развлеченья.

Отъ скуки средство есть -- картёжная игра,

А цеховые рыцари пера,

По ремеслу, достойны аттестатовъ

Продажныхъ женщинъ или адвокатовъ.

II.

Нѣтъ, для меня стихи -- языкъ боговъ,

А потому боготворю его я.

Глупцы-ль поймутъ, что сходитъ съ облаковъ

Поэта вдохновеніе живое?

Божественный языкъ міръ понималъ давно,

Но міру говорить на немъ не суждено.

III.

О, вы, вы всѣ, чей ножъ неутомимый

Анатомируетъ созданья нашихъ грёзъ,

Какъ въ милыхъ письмахъ женщины любимой

Любовникъ ловитъ слѣдъ еще недавнихъ слезъ

И нѣжныхъ ласкъ, и звуковъ задушевныхъ,

То грустныхъ, то веселыхъ или гнѣвныхъ --

IV.

Узнайте вы, что каждую строку

Мы пишемъ нашей собственною кровью,

Тоскою откликаясь на тоску

И на любовь восторженной любовью.

И, упиваясь музыкой стиховъ,

Мы счастливы. Вотъ нашъ удѣлъ каковъ.

О, муза, ты для всѣхъ равно прекрасна;

Сильна одной любовью нашей, ты

Неувядающей не тратишь красоты...

Такъ пусть вороны каркаютъ напрасно:

Поэтъ на небесахъ, и до его высотъ

Ихъ карканье, навѣрно, не дойдетъ.

VI.

Да, квакайте, лягушки, надувайтесь,

Чтобъ сдѣлаться изъ гадины воломъ,

Но прежде, чѣмъ болтать досужимъ языкомъ,

Какъ рану, мысль изслѣдовать старайтесь,

Вложивши въ рану перстъ свой, какъ Ѳома,

Чтобъ свѣтъ увидѣть тамъ, гдѣ чудилась вамъ тьма.

VII.

Но что такое книги всѣ? Страницы,

Навѣянныя грёзой, злобой дня,

Мелодія и трель пролётной птицы,

Цвѣтокъ, который радуетъ меня,

Пока онъ свѣжъ, случайная бесѣда

Пріятеля иль добраго сосѣда.

VIII.

Мнѣ вздумалось сегодня, напримѣръ,

Писать вотъ эту самую поэму;

Но, повѣсть не одобривши за тэму,

Мнѣ скажутъ, что пишу я на манеръ,

Положимъ, лорда Байрона... Читатель!

Вѣдь Байронъ самъ былъ Пульчи подражатель.

IX.

Все -- всѣмъ принадлежитъ; но "своего"

У каждаго изъ насъ нѣтъ ничего,

И лишь какой нибудь учитель школьный,

Въ невинности души, быть можетъ, убѣжденъ, намуна.

Что пару новыхъ словъ придумалъ онъ.

Простимъ его за этотъ грѣхъ невольный!

Бѣдняжка Лафоре! Ей чтенье не далось;

Но рвали волоса педанты въ перебранкѣ

При имени одномъ мольеровской служанки,

И смѣхъ ея, смѣхъ искренній до слезъ,

(Къ толпѣ онъ выражалъ глубокое презрѣнье)

Умѣлъ цѣнить Мольеръ, какъ голосъ одобренья.

XI.

Комедіи, гдѣ такъ хорошъ Альцестъ,

Онъ не читалъ ей, будто бы. Напрасно!

Она не поняла бы многихъ мѣстъ,

Всѣхъ тонкостей, но было бы ей ясно,

Понятно все, что сердцу говоритъ,

Волнуетъ, умиляетъ и гнѣвитъ.

XII.

Зачѣмъ всю жизнь страдать поэту надо?

Зачѣмъ и день, и ночь любовники не спятъ?

Чего въ возмездіе они отъ насъ хотятъ?

Одной слезы: она -- для нихъ награда,

Она дороже имъ, чѣмъ царскіе вѣнцы...

Любовь и геній -- въ этомъ близнецы.

XIII.

Я кончилъ пѣсню первую. Ей Богу,

Сержусь я на себя за свой разсказъ.

Когда бы планъ его обдумать понемногу,

Онъ былъ бы интереснѣй во сто разъ,

И это такъ меня разстроило серьёзно,

Что волосы готовъ я рвать -- да поздно.

XIV.

Два рода есть безнравственныхъ повѣсъ.

Одни изъ нихъ, какъ сатана, прекрасны,

Безтрепетны и, какъ змѣя, безстрастны.

Живетъ въ нихъ честолюбья гордый бѣсъ;

Ихъ сердце это -- царство вѣчной стужи,

И страсти шевелятъ ихъ лишь снаружи.

XV.

Ужасенъ эгоистъ. Онъ самого себя

И даже тѣнь свою до обожанья любитъ;

Онъ женщинъ соблазняетъ, не любя,

Безъ наслажденья всякаго ихъ губитъ,

Не трогаясь печальной ихъ судьбой,

И, какъ Нарциссъ, любуется собой.

XVI.

Самъ для себя онъ служитъ идеаломъ;

Онъ для того живетъ, чтобъ сотни глазъ

За нимъ въ толпѣ слѣдили, и по заламъ

Несется шёпотъ: "это -- Ловеласъ!"

И, въ качествѣ всеобщаго кумира,

Свою особу онъ считаетъ осью міра.

XVII.

Смутить и взволновать его ничѣмъ нельзя.

Не поблѣднѣетъ онъ передъ отцовскимъ трупомъ;

Всѣ чувства, по душѣ его скользя,

Не входятъ внутрь: онъ ихъ считаетъ глупымъ

Ребячествомъ. Онъ съ ясностью чела

Искуство соблазнять довелъ до ремесла.

XVIII.

Его душа -- потёмки. Что скрывалось

На днѣ ея -- кто разрѣшитъ вопросъ?

За тѣмъ, въ итогѣ, что же оставалось?

Двѣ-три дуэли, много женскихъ слезъ,

Подарокъ на груди продажной и открытой,

Да чёрный крестъ могилы позабытой.

XIX.

За то смолкаетъ все, лишь появился онъ.

Волнуется Клариса и вздыхаетъ:

"Онъ строенъ и хорошъ, какъ Аполлонъ!"

Когда жь она его не замѣчаетъ,

Клянется онъ, что пулю пуститъ въ лобъ

И -- за него она сама готова въ гробъ.

XX.

Повѣса безъ души, двуликое созданье,

По лапамъ -- тигръ и коршунъ -- по когтямъ,

Не знаетъ онъ любви и состраданья:

Онъ слѣдуетъ однимъ своимъ страстямъ

И, не родись Ловласомъ настоящимъ,

Онъ сдѣлался бы Цезаремъ блестящимъ.

XXI.

Не спрашивайте счастливъ онъ иль нѣтъ?--

Онъ самъ далёкъ вопросовъ въ этомъ родѣ

И въ гробъ сойдетъ -- какимъ родился въ свѣтъ.

Всегда суровъ, звѣрь хищный по природѣ,

Онъ былъ -- его мы смѣло назовемъ --

Не антилопой кроткою, а львомъ.

XXII.

Таковъ сынъ вѣка, мрачная комета,

Смущающая юношескій сонъ.

Когда нибудь, для поученья свѣта,

О немъ напишетъ книгу Робертсонъ,

И повѣсть золъ и преступленій смѣлыхъ

Жечь будетъ руки юношей незрѣлыхъ.

XXIII.

Но не таковъ любимецъ парижанъ,

Веселый, щедрый, жизнью упоенный,

Надъ гостемъ каменнымъ трунящій Донъ-Жуанъ,

Знатокъ хорошихъ винъ, почти всегда влюбленный,.

Надъ проповѣдникомъ смѣющійся въ глаза,

Божокъ всѣхъ жонъ и ихъ мужей гроза.

XXIV.

Прекраснѣй, поэтичнѣе созданья

Не снилось никому. О немъ Моцартъ мечталъ;

Тотъ образъ, въ фантастическомъ сіяньи

И въ звукахъ музыки, предъ Гофманомъ вставалъ,

И въ наше время новаго Шекспира

Онъ ждетъ еще, на изумленье міра.

XXV.

Вотъ юноша. Онъ сѣлъ подъ старый клёнъ,

Задумчивъ, какъ любовь, хорошъ, какъ небо юга,

А на плечо его склоняется подруга

Съ дремотой на челѣ. Жить только началъ онъ,

Готовый цѣлый міръ обнять своей любовью

И за любовь расплачиваться кровью.

XXVI.

Надъ нимъ взглядъ женщины любимой всемогущъ.

При видѣ отуманеннаго взора

Трепещетъ онъ и плачетъ, слабъ, какъ плющъ,

Которому нужна поддержка и опора.

Его душа отзывчиво-чутка:

Смѣнялись быстро въ ней и радость, и тоска.

XXVII.

Вотъ онъ, вполнѣ довольный настоящимъ,

Какъ ангелъ надъ младенцемъ, сладко спящимъ,

Оберегающій своей подруги сонъ,

Ласкающій ея кудрей извивы

И осыпающій цвѣтами пышной нивы

Лилейное чело ея. Вотъ онъ --

XXVIII.

Подъ небомъ Франціи, прекрасный и богатый,

Не отравляемый ни горемъ, ни нуждой,

Любимый всѣми, смѣлый, молодой,

Цвѣтокъ еще не тронутый, не смятый,

Живой и непорочный, какъ дитя,

Смотрящее на будущность шутя.

XXIX.

Какая жь участь ждетъ его? Сплетая

Вѣнки изъ розъ, любовь ему несетъ

Свои дары; ревниво бережетъ

Его судьба; поэзія святая

Балуетъ юношу и шёлкъ его кудрей

Кропитъ амброзіей божественной_своей.

XXX.

Дворецъ -- къ его услугамъ. Онъ -- хозяинъ

Лѣсовъ, полей, разбросанныхъ окрестъ:

Не достигаютъ взоры ихъ окраинъ --

Имъ нѣтъ конца, и добрый духъ тѣхъ мѣстъ

Невидимо его сопровождаетъ,

Когда онъ по своимъ владѣньямъ проѣзжаетъ.

XXXI.

О немъ съ ума сходило пять княженъ.

Отъ спальни ключъ -- скажи онъ только слово --

Принцесса гордая отдать ему готова.

При томъ, богатъ такъ баснословно онъ,

Что ростовщикъ-еврей, навѣрно, облысѣетъ,

Пока его богатства счесть успѣетъ.

XXXII.

И что же! Эта жизнь ему недорога.

Бродяжничать онъ станетъ по тавернамъ,

Съ угольщикомъ сидѣть у очага;

На площади иль въ переулкѣ скверномъ

Валяться будетъ онъ подъ фонаремъ,

Съ измятымъ, окровавленнымъ лицомъ.

XXXIII.

Изъ ароматной сферы будуара --

Смотрите -- вотъ бѣжитъ онъ на чердакъ

Продажной потаскушки... Донна-Клара,

По мостовой услыша звонкій шагъ,

Въ глухую полночь, трепетомъ объята,

Напрасно будетъ ждать его возврата.

XXXIV.

Его найдете спрятаннаго вы

Подъ платьями служанки. Хладнокровный,

Не дрогнувъ, не теряя головы,

Трупъ старика столкнетъ онъ въ омутъ темный,

Безъ капли состраданія, въ ту ночь,

Когда онъ соблазнитъ его родную дочь.

XXXV.

Не думайте непонятаго Лару

Искать въ его лицѣ; не думайте, что онъ

Проклятья незаслуженную кару

Несъ на себѣ, что, свѣтомъ оскорбленъ,

Презрѣніемъ платилъ онъ за презрѣнье

И зломъ за зло. Ошибочное мнѣнье.

XXXVI.

Онъ меньше всѣхъ могъ упрекать судьбу

За равнодушье, ненависть людскую,

Ни кѣмъ не вызываемъ на борьбу.

Онъ упрекнуть могъ женщину какую

За холодность? Когда былъ уязвленъ

Змѣинымъ жаломъ дружбы ложной онъ?

XXXVII.

Нѣтъ, жизнь его балуетъ, какъ ребенка.

Онъ счастливъ, веселъ, знатенъ и богатъ;

Проказами зовутъ его развратъ;

Ему и покланяются, и тонко

Льстятъ, какъ кумиру юношей всѣхъ странъ.

Всѣ говорятъ одно: "онъ -- Донъ-Жуанъ!"

XXXVIII.

Да, Донъ-Жуанъ. Магическое слово!

Его не понимая, цѣлый свѣтъ.

О немъ кричитъ; таинственно и ново

Оно всегда... Поэта въ мірѣ нѣтъ,

Который бы не бредилъ Донъ-Жуаномъ,

Дающимъ блескъ и славу всѣмъ романамъ.

XXXIX.

Безумецъ! что же дѣлаю я самъ?

Зачѣмъ, меня смущая, призракъ милый

Къ себѣ влечетъ таинственною силой?

О, Донъ-Жуанъ, на зло твоимъ врагамъ,

Люблю тебя и не могу понять я

Ихъ страха предъ тобой и ихъ проклятья!

XL.

О, кто мнѣ дастъ волшебнаго коня

И плащъ магическій накинетъ на меня,

Чтобъ за тобой могъ слѣдовать я всюду?

Кто списокъ предо мною развернетъ

Твоихъ побѣдъ, ужасный списокъ тотъ

Именъ и жертвъ -- страстей твоихъ причуду?

XLI.

Три тысячи именъ прекрасныхъ дѣвъ и жонъ!..

Безъ слезъ ни одного изъ тѣхъ именъ

Не могъ ты повторять; но жаръ любви, сжигавшій

Тебя, до самой смерти не потухъ,

Какъ ангелъ твой, какъ благодатный духъ

До гробовой доски тебя не покидавшій.

XLII.

А эти женщины безумныя тебя

Любили беззавѣтно и, любя,

Погибли бѣдныя, забытыя созданья,

Которыя лобзали только тѣнь

Твоей любви: за цѣлый вѣкъ страданья

Ты имъ дарилъ одинъ счастливый день.

XLIII.

О, призракъ вѣчно жадный и уставшій,

Что съ ними сдѣлалъ ты? Ты тоже ихъ любилъ"

Ты, въ каждой новой женщинѣ искавшій

Своей звѣзды, ты каждый разъ твердилъ

Въ ея объятіяхъ: "она, быть можетъ, это!"

А время шло; смѣнила осень лѣто.

XLIV.

Вездѣ искалъ ты женскій идеалъ.

Ты спрашивалъ о немъ у волнъ, у дикихъ скалъ,

У вѣтерка, у каждаго мгновенья.

Невѣстой называлъ ты привидѣнье,

Тѣнь обнималъ и, злополучный жрецъ,

Не вызвалъ божества изъ тьмы людскихъ сердецъ..

XLV.

Чего же ты хотѣлъ? Загадка эта

Чрезъ триста лѣтъ еще не рѣшена:

Сфинксъ съ чудными глазами ждетъ отвѣта.

Узнали люди въ наши времена

О многомъ, но твои безумныя желанья

Людское превышаютъ пониманье.

XLVI.

-- "Что жь это, говорятъ, за идеалъ?

Гдѣ этотъ образъ женщины любимой,

Невидимый ни кѣмъ, неуловимый?

Гдѣ онъ ее нашелъ, гдѣ потерялъ?

Какъ можно тѣхъ любить! иль ненавидѣть,

Кого не удалось и невозможно видѣть!

XLVII.

"О, неужель въ толпѣ красавицъ онъ

Не встрѣтилъ хоть одной черты созданья

Своей мечты, взволнованъ и смущенъ?

И кто она была?..." Ей нѣтъ названья.

Всѣ на нее похожи, но она

Сама неуловима, какъ волна.

XLVIII.

Неутомимо рыская по свѣту

За грёзою, ея ты не нашелъ.

Не загрязнилъ мечту святую эту

Ты, милый Донъ-Жуанъ, и, какъ орелъ,

Въ охотѣ истощившій всѣ усилья,

Не опускалъ могучія ты крылья.

XLIX.

Бездушный этотъ міръ ты никогда

Не проклиналъ, хотя его волненья

Промчались надъ тобой не безъ слѣда.

Его пороки, страсти, заблужденья

Ты видѣлъ, не хотѣлъ себя ты обмануть

И -- съ жадностью сосалъ дѣйствительности грудь.

Красавица съ глазами голубыми

Баюкала тебя въ объятіяхъ своихъ.

Дочь короля съ крестьянками простыми

Равно любя, ты убѣгалъ отъ нихъ

Къ развратницѣ; въ порывахъ безполезныхъ,.

Какъ рудокопъ, искалъ алмаза въ безднахъ.

LI.

То мотовствомъ дивилъ ты богачей,

То странствовалъ, какъ уличный бродяга;

Ни денегъ не считая, ни ночей,

Спѣшилъ вкушать всѣхъ наслажденій блага-

И, праздно убивая дни свои,

Просилъ у Бога пѣсенъ, да любви.

LII.

Встрѣчаясь съ гнусной истиной повсюду,

Чего искалъ ты отыскать не могъ.

Стоглавой гидрой міръ тебя стерегъ;

Но, безконечно вѣруя въ причуду

Капризныхъ грёзъ, обманутъ не вполнѣ,

Ты говорилъ: "мой перлъ на самомъ днѣ"...

LIII.

Ты умеръ, полный силъ и весело, казалось,.

Не думая о томъ, что по твоимъ слѣдамъ

Немало слезъ и крови проливалось.

Идти готовъ на встрѣчу всѣмъ бѣдамъ,

Ты погубилъ себя безъ сожалѣнья,

Гоняясь за игрой больного сновидѣнья.

LIV.

Когда къ тебѣ гость каменный пришёлъ,

Ты руку протянулъ статьѣ приглашённой

И палъ на мѣстѣ, громомъ пораженный,

Какъ чудный человѣчества символъ:

Одной рукой вино въ бокалъ свой наливая,

Другую -- волѣ рока отдавая.

LV.

Читатели теперь легко сообразятъ:

Въ какую тьму, въ какой бездонный адъ

Мечтателя свести такой учитель можетъ.

Онъ и меня до нынѣ такъ тревожитъ,

Что, какъ теперь, о немъ заговоривъ,

Я становлюсь, какъ женщина, болтливъ.

ПѢСНЯ ТРЕТЬЯ.

Où vais-je?-- où suis-je?

Classiques franèais.

Клянусь, что я серьёзно былъ намѣренъ

Вести систематически разсказъ,

И мой герой съумѣлъ бы, я увѣренъ,

Вниманье возбудить, читатель, въ васъ;

Я думалъ разсказать въ своей поэмѣ

Его исторію съ подробностями всѣми.

II.

Но у меня манера такова.

Въ одно и тоже время, я желаю

Писать и коротко, и длинно; но едва

Повѣствованье только начинаю,

Все у меня идетъ и вкривь, и вкось,

И рукопись хоть, просто, въ печку брось.

III.

Театръ, конечно -- чуждое мнѣ дѣло.

Какою же дорогой мнѣ идти

И не бояться труднаго пути,

Когда на немъ иные люди, смѣло

Идущіе ужь многіе года,

Нѣтъ-нѣтъ, да и споткнутся иногда?

IV.

Друзья мнѣ посовѣтовали струны

На этотъ разъ на лирѣ оборвать

И перейти къ исторіи Намуны,

Которую я долженъ разсказать.

Извольте -- разскажу, а кто услышитъ,

Тотъ пусть разсказъ со словъ моихъ запишетъ.

Разъ въ мѣсяцъ двухъ наложницъ покупалъ

Себѣ Гассанъ, и моего героя

Развлечь могли рабыни сутокъ трое,

А на четвертый день онъ прогонялъ

Красавицъ съ кошелькомъ, набитымъ туго,

И новая нужна была ему подруга.

VI.

Въ числѣ подобныхъ жертвъ была одна

Хорошенькая дѣвушка, пиратомъ

Похищенная въ Кадиксѣ. Она

Могла, конечно, призомъ быть богатымъ

Для торгаша. Удобный выбравъ мигъ,

Пиратъ ее увлекъ и посадилъ на бригъ.

VII.

Гассанъ любилъ испанокъ и, съ Намуной

Простившись, далъ ей золота мѣшокъ

И даже обѣщалъ испанкѣ юной,

Едва попутный дунетъ вѣтерокъ,

На родину ее отправить моремъ.

Его испанка выслушала съ горемъ.

VIII.

Она въ душѣ была оскорблена.

Его поступокъ былъ ей непонятенъ:

За что жь меня рѣшается прогнать онъ?

И въ трепетѣ воскликнула она,

Не въ силахъ скрыть невольнаго укора:

"Ужель тебѣ постыла я такъ скоро?"

IX.

И, убѣжавши на берегъ морской,

Она остановилась тамъ безмолвно

Съ одной своей безропотной тоской;

Когда жь корабль увидѣла, въ ней, словно,

Послѣдняя надежда умерла.

Намуна горько плакать начала.

Шесть юныхъ африканокъ, въ ту же пору,

Въ цѣпяхъ привелъ жидъ старый на базаръ.

На шелковомъ коврѣ живой его товаръ

Ждалъ сбыта. Пріученныя къ позору,

Раздѣты были дѣвы до гола

И лоснились на солнцѣ ихъ тѣла.

XI.

Въ то время, на базаръ Гассанъ явился тоже.

Намуна бросилась тогда къ жиду: "Еврей,

Окрась мнѣ волосы въ цвѣтъ чорный поскорѣй.

Я не хочу быть узнанной: дороже

Могу себя продать я, можетъ быть,

Когда мнѣ цвѣтъ волосъ удастся измѣнить.

XII.

"Продай меня теперь", она сказала

И лезвіемъ блестящаго кинжала

Себѣ отрѣзала Намуна волоса:

Къ ногамъ упала длинная коса,

И, добровольно жертвуя собою,

Испанка снова сдѣлалась рабою.

XII.

Затѣмъ могу закончить я разсказъ,

Что выкупилъ Гассанъ ее тогда же,

Что жидъ отвелъ ее къ покупщику тотчасъ

И что цѣной безславья и продажи,

Восторгами любви упоена,

Купила ночь счастливую она.

XIV.

Гассанъ же... Онъ того держался мнѣнья,

Что, увлекаясь часто и любя,

Любить всего пріятнѣе -- себя.

Но все отъ случая зависитъ, безъ сомнѣнья,

Который намъ доказывалъ не разъ,

Что счастье -- ночь одна, а слава наша -- часъ.

Дмитрій Минаевъ.

"Отечественныя Записки", No 10, 1877

Оставить комментарий Мюссе Альфред Де (перевод: Дмитрий Минаев) (bmn@lib.ru) Год: 1831 Обновлено: 18/10/2022. 119k. Статистика. Поэма: Поэзия, Переводы Поэзия	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Namouna. (Восточная повѣсть). Перевод Д. Д. Минаева (1877).

Мюссе Альфред Де Намуна

НАМУНА.

ПѢСНЯ ПЕРВАЯ.

ПѢСНЯ ВТОРАЯ.

ПѢСНЯ ТРЕТЬЯ.

Мюссе Альфред Де
Намуна