Монтень Мишель
Опыты

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Essais.
    Перевод В. П. Глебовой.
    Текст издания: "Пантеонъ Литературы", 1891.

Мишель де-Монтэнь. Опыты, съ біогр. автора.

Переводъ В. П. Глѣбовой.

Мишель де-Монтэнь.

І.

   Авторъ "Опытовъ" родился, какъ это самъ онъ намъ сообщаетъ, между одиннадцатью и двѣнадцатью часами утра, въ послѣдній день февраля мѣсяца 1533 года, въ замкѣ св. Михаила де-Монтэнь {Уѣздъ де-Бержеракъ, кантона д-Велинь Дордонъ.}. Его отецъ Петръ Ейкемъ былъ послѣдовательно первымъ синдикомъ города Борцо въ 1530 г., товарищемъ мэра въ 1536 г., синдикомъ во второй разъ въ 1540 г., прокуроромъ города въ 1546 г. и, наконецъ, мэромъ съ 1553 по 1556 годъ. Это былъ человѣкъ строгой честности, который тщательно заботился о "порядочности и приличіи личности и своей одежды, отличался чрезмѣрной вѣрой въ свои слова, и совѣстью и религіей, которая скорѣе склонялась къ суевѣрію, чѣмъ къ противоположной крайности" {"Опыты", кн. II, гл. 2.}. Чтобы "сблизить съ народомъ своего сына Михаила и привязать къ тѣмъ, которые нуждаются въ помощи", онъ далъ ему въ, воспріемники "личностей самаго низкаго сословія" и потомъ отправилъ съ колыбели "на воспитаніе къ одному изъ своихъ бѣдныхъ крестьянъи пріучилъ его, позднѣе, къ самому простому образу жизни", въ то же время заботясь о томъ, "чтобы воспитывать его душу съ кротостью и на свободѣ, безъ суровости и стѣсненія". Монтанъ, который даетъ намъ точныя свѣдѣнія относительно своихъ первыхъ лѣтъ жизни, разсказываетъ намъ, какъ имѣли обыкновеніе будить его при звукѣ пріятной музыки, и какъ онъ выучился по латыни "безъ розогъ и слезъ", прежде даже нежели французскому, благодаря нѣмецкому учителю, котораго его отецъ приставилъ къ нему и который говорилъ съ нимъ только на языкѣ Вергилія и Цицерона. Изученіе греческаго шло одновременно, "въ формѣ забавы и упражненія". Шести лѣтъ молодого Монтэня помѣстили въ гимназію де-Гюеннъ въ Бордо, гдѣ у него въ качествѣ учителей были самые выдающіеся ученые шестнадцатаго вѣка Николай Груиль, Гэранть, Мюрэ и Бухананъ. Въ тринадцать лѣтъ онъ кончилъ ее, и такъ какъ его семья предназначалл. его къ магистратурѣ, онъ принялся за изученіе права. Ему было тогда около четырнадцати лѣтъ; но эти первые годы молодости совершенно скрыты отъ любопытства исторіи. Все, что знаютъ въ продолженіи долгаго времени, это то, что въ 1554 г. ему дали мѣсто совѣтника при парламентѣ въ Бордо, что въ 1559 г. онъ находился въ Баръ-ле-Дюкъ со дворомъ Франца И, и что въ слѣдующемъ онъ присутствовалъ въ Суанѣ при объявленіи несовершеннолѣтія Карла IX. Какая была его роль при этихъ различныхъ обстоятельствахъ? На это невозможно отвѣта за недостаткомъ точныхъ документовъ.
   Между 556 и 1563 гг., находимъ эпизодъ очень важный въ жизни Монтэня; мы говоримъ о его связи съ Этьенномъ ла-Боэти, котораго онъ встрѣтилъ, какъ это онъ самъ говоритъ, "случайно на большомъ праздникѣ и въ большомъ обществѣ въ городѣ" {"Опыты", кн. I, гл. 27.}. Съ первой-же встрѣчи авторъ Опытовъ и авторъ Добровольнаго рабства такъ "понравились, сошлись и полюбились другу другу", что никто не былъ имъ съ тѣхъ поръ такъ "близокъ, какъ они другъ другу", и въ продолженіи шести лѣтъ, эта дружба наполняетъ сердце Монтэня, какъ потомъ воспоминаніе о ней наполняло его память, послѣ того какъ смерть разрушила союзъ друзей {Ла-Боэти умеръ 18 августа 1563 г., тридцати двухъ лѣтъ девяти мѣсяцевъ и семнадцати дней.}.
   Хотя въ своей книгѣ онъ строго порицаетъ тѣхъ, которые, противно мнѣнію Аристотеля, женятся прежде тридцати пяти лѣтъ, самъ онъ не подождалъ срока, назначеннаго Стасирскимъ философомъ, и въ 1566 г., т. е. тридцати трехъ лѣтъ, женился на Францискѣ де-ла-Шассеннъ, дочери совѣтника парламента въ Бордо {Очень мало знаютъ вообще про этотъ бракъ, который, впрочемъ, былъ счастливъ. Монтэнь, разсказывая, въ главѣ 36, кн. II, про семейную ссору, говорить, что она послужила ему поводомъ написать главу; про упрямство и крикъ. Но онъ прибавляетъ, что это единственный разъ жена дала ему тему для подобнаго предмета; что это лучшій человѣкъ изъ всѣхъ людей, и что онъ къ ней очень привязанъ. Кажется эта привязанность была искренна, такъ какъ мы узнаемъ, что онъ хранитъ супружескую вѣрность несравненно строже, чѣмъ онъ самъ ожидалъ.
   Дѣти отъ этого брака умерли въ дѣтствѣ, кромѣ Элеоноры, которая пережила отцаи во второмъ бракѣ сдѣлалась виконтессой де-Гамашъ.}. Все, что относится до его жизни въ первое время послѣ брака, неизвѣстно, какъ и занятія въ молодости. Его біографы не согласны между собой; и насколько подробно знакомитъ онъ насъ съ самыми сокровенными своими мыслями и тайнами души, настолько же онъ сдержанъ относительно всего, что касается его обязанностей, политическаго поведенія и общественныхъ связей. Званіе "gentilhome ordinaire du roi", которое онъ себѣ даетъ въ одномъ предисловіи и которое, въ свою очередь, ему даетъ Генрихъ III. въ одномъ письмѣ, которое найдутъ ниже; то, что онъ, говоритъ объ треволненіяхъ при дворахъ, гдѣ онъ провелъ часть жизни, наставленія, которыя онъ писалъ подъ диктовку Катерины Медичи для короля Карла IX, его благородна переписка съ Генрихомъ IV,-- не оставляютъ, впрочемъ, ни малѣйшаго сомнѣнія относительно того участія, которое онъ принималъ въ дѣлахъ своего времени, и неопровержимое доказательство благосклонности царственныхъ особъ <испорчено>имъ въ слѣдующемъ письмѣ, которое ему написалъ Ка<испорчено> при пожалованіи ордена св. <испорчено> который былъ высшимъ знакомъ отличія французскаго дворянства", какъ это онъ самъ говорить:
   Monsieur de Montaigne, pour voа vertus et mérites, je vous ai choisi et élu an nombre des chevaliers de mon ordre, afin d'être associé avec eux, pour laquelle election vous notifier et vous bailler le collier du dit ordre, j'ai écrit présentement а mon cousin le marquis de Trans, auprès duqnel vous vous rendrez, afin de recevoir de lui le collier du dit ordre, qui] vous baillera de mapart, et ce, pour augmenter de plus en plus l'affection et bonne volonté que je vous porte, et vous donner occasion de persévérer en la dévotion que vous avez de me faire service {Пайенъ. Неизданные документы. 1850 г., ст. 47--48.}.

Priant Dieu monsieur
de Montaigne etc.

   Ecrit à Blois le 18 octobre 1571 {Господинъ де-Монтэнь, за наши добродѣтели и заслуги я васъ выбралъ и назначилъ въ число кавалеровъ моего ордена, для того чтобы пріобщить васъ къ намъ, благодаря коему избранію для объявленія этого и врученія цѣпи упомянутаго ордена, я написалъ моему кузену, маркизу де-Трансъ, къ которому вы явитесь, чтобы получить отъ него цѣпь упомянутаго ордена, которую онъ вамъ вручитъ отъ моего имени, и это для того, чтобы усилить любовь и доброе расположеніе, которое я къ мамъ питаю, и дать вамъ случай продолжать выказывать желаніе мнѣ служить.
   Молю Бога, господинъ де-Монтэнь и т. д. Написано въ Блоа 18-го октября 1571 г.
   Пайенъ. Неизданные документы. 1850 г., ст. 47--48.}.
   
   Но Лакруа дю Мэнъ, Монтэнь, по смерти своего старшаго брата, отказался отъ должности совѣтника парламента, чтобы вступить въ военную службу; между тѣмъ, если вѣрить президенту Пузье, онъ никогда не занималъ военной должности. Однако нѣкоторыя мѣста Опытовъ какъ будто показываютъ, что не только онъ вступилъ въ военную службу, но что даже принялъ участіе въ нѣсколькихъ походахъ въ рядахъ католическаго войска {Съ нѣкотораго времени, говоритъ онъ, между прочимъ, послѣ трудовъ войны, послѣ пяти или шести часовъ, желудокъ начинаетъ у меня возмущаться... Солдатъ гасконскій, говоритъ онъ еще про себя... И въ другомъ мѣстѣ: Въ числѣ трудностей войны немаловажную роль играетъ густая пыль, которая насъ окутываетъ, какъ горячими покровомъ въ продолженіи цѣлаго дня.}. Прибавимъ, что на своей могилѣ онъ изображенъ одѣтымъ въ кольчугу съ шлемомъ и наручникомъ на правой сторонѣ и со львомъ у его ногъ, что въ похоронныхъ эмблемахъ означаетъ, что покойникъ принималъ участіе въ какомъ-нибудь значительномъ военномъ дѣлѣ.
   Вѣрны или невѣрны эти предположенія, но дѣло въ томъ, что нашъ авторъ, достигнувъ тридцати восьми лѣтъ, рѣшился посвятить наукѣ и уединенію тѣ года, которые ему осталось прожить на этомъ свѣтѣ, и въ день своего рожденія, въ послѣдній день февраля мѣсяца 1571 г., онъ велѣлъ сдѣлать въ своемъ замкѣ эту философскую надпись, которая и до сихъ поръ видна {Найенъ. Новые документы. 1850. ст. 31.}:
   Anno Christi... АЕ XXXVIII pridiecalend. mart, die suo natali Mich... Mont... servi tii aulici et munerum publicorum jamdudum pertaesus se intaeg... in doctarum virginum sinu recessit, ubi quiettus et omnium securus quantilium id tandem superabit decursi multa jam plus parte spatii, si modo jam fata ducant, exiguas istas sedes et dulces latebras avitasque libertati suae tranquillitatique et otio consecravit {Въ годъ отъ Рожд. I. Хр... на тридцать восьмомъ году, наканунѣ Мартовскихъ календъ, въ день рожденія, М. де-Монтэнь, уже давно утомленный отъ рабства двора и общественныхъ обязанностей, бросился въ объятія мудрыхъ сестеръ; онъ хочетъ окончить путь на половину пройденной жизни въ спокойствіи у беззаботности, и онъ посвятилъ покою и свободѣ это привѣтливое и мирное жилище, наслѣдство предковъ.-- Moнтэнь сдѣлался обладателемъ ея но смерти отца, въ 1559 году.}.

II.

   Въ эпоху, до которой мы дошли, Монтэнь былъ только извѣстенъ въ литературѣ, какъ переводчикъ и издатель. Въ 1559 г. онъ напечаталъ переводъ Естественной Теологіи Раймунда Себондскаго, предпринятый единственно по желанію отца. Въ 1571 г. онъ издалъ нѣсколько маленькихъ сочиненій ла-Боэти, и эти оба изданія, внушенныя ему сыновней любовью и дружбой, доказываютъ, что сердце развито было у него сильнѣе, нежели литературное самолюбіе. Почти съ увѣренностью можно предположить, что онъ принялся за Опыты въ первый же годъ своего удаленія отъ свѣта. "Какъ по его же признанію, говоритъ президентъ Бугье, онъ не любилъ ни охоту, ни постройки, ни садоводство, ни сельское хозяйство, и такъ какъ онъ исключительно занимался чтеніемъ и собственными размышленіями, то онъ предался удовольствію записывать свои мысли безъ всякаго порядка, и по мѣрѣ того, какъ онѣ появлялись у него въ умѣ". Эти мысли стали книгой и первая ея часть, которая должна была доставить ея автору безсмертіе, появилась въ Бордо въ 1580 году. Монтэню было тогда сорокъ семь лѣтъ; онъ страдалъ уже давно каменной болѣзнью и болѣзнью почекъ. Желаніе разсѣяться отъ страданій и надежда получить облегченіе, принимая воды, заставили его предпринять большое путешествіе въ этомъ же году. Такъ какъ описаніе этого путешествія заключаетъ въ себѣ очень интересныя подробности относительно его интимной жизни, то мы считаемъ своимъ долгомъ дать здѣсь нѣсколько выдержекъ и краткій обзоръ его.
   "Путешествіе, за ходомъ котораго мы будемъ слѣдить или просто отмѣчать его, говоритъ издатель маршрута Монтэня {Было извѣстно изъ различныхъ мѣстъ въ Опытахъ, что Монтэнь дѣлалъ довольно длинныя путешествія и былъ въ Римѣ, но не знали подробности этихъ странствій. Въ 1770 г. аббатъ Прюни, желая написать исторію Перигора, объѣзжалъ его, и, остановившись въ замкѣ Монтэнь, который принадлежалъ тогда графу Сэгюръ де-ла-Рокеттъ, потомку въ шестомъ колѣнѣ дочери нашего писателя, роясь въ сундукѣ, наполненномъ старинными бумагами. нашелъ маленькую книжку in-folio въ 178 стр., которая была ничто иное, какъ рукописный журналъ путешествія Монтэня, записанный по крайней мѣрѣ на половину исполнявшимъ обязанность секретаря и по итальянски; тамъ дѣло шло объ Италіи. Эта рукопись, разсмотрѣнная ученымъ Каппэронкье, была напечатана въ 1774 г Р. Кэрпонъ.}, не представляетъ ничего особенно интереснаго, на чемъ мы могли бы остановиться, отъ Бомонъ-на-Оазѣ до Пломбьеръ въ Лотарингіи... Нужно даже дойти до Базеля, описаніе котораго знакомитъ насъ съ его естественнымъ и политическимъ положеніемъ, также какъ и съ его минеральными водами. Переѣздъ Монтэня по Швейцаріи не безъинтересенъ; изъ него видно, насколько этотъ путешественникъ-философъ всюду принаравливается къ нравамъ и обычаямъ страны. Гостинницы, печи, даже швейцарская кухня, все ему нравится; кажется, что онъ даже часто предпочитаетъ французскимъ нравамъ и обычаямъ нравы и обычаи тѣхъ мѣстъ, по которымъ онъ проѣзжаетъ и простота и чистосердечіе которыхъ болѣе соотвѣтствовали его собственнымъ. Въ городахъ, гдѣ Монтэнь останавливался, онъ старался знакомиться съ протестантскими теологами, чтобы изучить основанія ихъ догматовъ. Онъ вступалъ даже съ ними въ споры. По выѣздѣ изъ Швейцаріи, его видишь въ Йенѣ, имперскомъ городѣ, потомъ въ Аугсбургѣ и въ Мюнхенѣ".-- Онъ направился затѣмъ въ Тироль, и имъ тѣмъ болѣе остался доволенъ, что его предупреждали о неудобствахъ, которыя онъ долженъ будетъ вынести на этомъ пути, что дало ему поводъ сказать, "что онъ всю , жизнь не довѣрялъ мнѣніямъ другихъ въ разсужденіяхъ объ "удобствахъ въ чужихъ странахъ; всякій умѣетъ только наслаждаться, согласно обычаю своей деревни, и очень мало "обратилъ вниманія на предостереженія, которыя ему давали "путешественники".
   Пріѣхавъ въ Бользбнъ, Монтэнь пишетъ Францу Готманну, "что ему доставило такое удовольствіе посѣщеніе Германіи, что покидалъ онъ ее съ большимъ сожалѣніемъ, хотя и ѣхалъ въ Италію". Онъ посѣщаетъ потомъ Брюнсбль, Трентъ, гдѣ останавливается въ гостинницѣ Розы, затѣмъ Ровэръ, и тамъ жалуется, что раки начинаютъ исчезать, но что онъ вознаграждаетъ себя трюфелями на маслѣ и уксусѣ, апельсинами, лимонами и маслинами и все это по его вкусу {Путешествія. I. стр. 182.}. "Проведя безпокойную ночь, говоритъ секретарь, который писалъ подъ его диктовку, или скорѣе говоритъ онъ самъ третьему лицу, утромъ при мысли, что ему предстояло видѣть новый городъ или страну, онъ вставалъ бодрый и веселый. Я никогда не видалъ его менѣе утомленнымъ, не слыхалъ менѣе жалобъ на свои страданія; его умъ былъ такъ занятъ тѣмъ, что онъ видѣлъ на пути и дома, онъ такъ выискивалъ всѣ случаи поговорить съ иностранцами, что, я думаю, это отвлекало его боль. Когда жаловались ему на то, что онъ велъ своихъ спутниковъ по разнымъ дорогамъ и странамъ, часто возвращаясь почти туда-же, откуда выѣхалъ (что онъ дѣлалъ, получивъ совѣтъ осмотрѣть что-нибудь замѣчательное, или перемѣнивъ намѣреніе, сообразно случаю), онъ, отвѣчалъ, что онъ шелъ только туда, гдѣ находился, и что не могъ ошибиться дорогами, не имѣя другой цѣли какъ посѣщать неизвѣстныя мѣста; и что онъ не измѣнялъ своему намѣренію, лишь-бы его не видѣли опять на той-же дорогѣ, и два раза на томъ же мѣстѣ. А что карается Рима, куда стремились другіе, онъ желалъ его видѣть менѣе, нежели другія мѣста, потому что онъ былъ каждому извѣстенъ, и что у него не было слуги, который-бы не могъ дать ему свѣдѣній о Флоренціи и Феррара. Онъ также говорилъ, что ему казалось, онъ походилъ на тѣхъ, которые, читая очень веселый разсказъ или хорошую книгу, боятся скоро дойти до конца; такъ было и съ нимъ: и онъ находилъ такое большое удовольствіе въ путешествіи, что ненавидѣлъ близость того мѣста, гдѣ долженъ былъ отдохнуть".
   Изъ этихъ выдержекъ видно, что Монтэнь путешествовалъ, какъ писалъ, съ полной свободой и съ полнымъ удобствомъ, безъ опредѣленнаго плана и слѣдуя всегда "разными извилистыми путями". Хорошія гостинницы, мягкія постели, красивые виды всюду привлекаютъ его вниманіе; и въ своихъ замѣчаніяхъ насчетъ людей и вещей, онъ главнымъ образомъ останавливается на практической сторонѣ. Его постоянно занимаетъ забота объ его здоровьѣ: такимъ образомъ въ Венеціи, "которую онъ находить такой, какъ онъ себѣ представлялъ, и немного менѣе прекрасной", онъ подробно разсказываетъ читателю, что у него были колики, и что послѣ ужина вышло два большихъ камня. Выѣхавъ изъ Венеціи, онъ послѣдовательно посѣщаетъ Феррару, Ровиго, Падую, Болонь ("гдѣ наслаждается коликами"), Флоренцію и т. д., и вездѣ, гдѣ онъ останавливается, непремѣнно, прежде чѣмъ сойти съ лошади, посылаетъ нѣсколькихъ слугъ "осмотрѣть всѣ гостиницы, припасы и вина, и познакомиться съ условіями, чтобы выбрать лучшія". Онъ находитъ флорентійскихъ женщинъ самыми красивыми женщинами въ мірѣ, но несравнимо менѣе доволенъ говядиной, "которой на половину менѣе, "чѣмъ въ Германіи, и которая далеко не такъ хорошо "приготовлена. Подаютъ безъ шпека и тамъ и тутъ, но въ "Германіи она лучше приправлена, и соусы и супы разнообразнѣе". Онъ замѣчаетъ, между прочимъ, что стаканы необыкновенно малы, и что вина имѣютъ "небольшую сладость". Пообѣдавъ у великаго герцога, Монтэнь снова пускается въ путь, продолжая бродить по странѣ "некрасивой, холмистой, полной расщелинъ, на которой невозможно пройти войску", и достигаетъ Рима въ послѣдній день ноября мѣсяца, въѣхавъ черезъ ворота del Popolo. Онъ помѣстился сначала въ гостинницѣ Медвѣдя, но потомъ за двадцать экю въ мѣсяцъ нанялъ у испанца три прекрасно меблированныхъ комнаты, который за эту цѣну предоставилъ въ его распоряженіе и огонь своей кухни. То, что его всего болѣе сердило въ вѣчномъ городѣ, это встрѣчать на каждомъ шагу французовъ, которые здоровались съ нимъ на родномъ нарѣчіи; но за исключеніемъ этого неудобства, ему здѣсь все очень нравилось, и во время этого перваго посѣщенія, онъ пробылъ цѣлые пять мѣсяцевъ. Умъ его, весь пропитанный классическими воспоминаніями, не могъ не испытывать глубокаго впечатлѣнія при видѣ римскихъ развалинъ, и это выразилось въ слѣдующихъ великолѣпныхъ строкахъ, написанныхъ въ его "Дневникѣ Путешествія":
   "Онъ говорилъ, что отъ всего Рима осталось только небо, подъ которымъ онъ находился и гдѣ было его жилище, что всѣ его знанія объ немъ были отвлеченныя и созерцательныя, въ которыхъ не было ничего, что подлежало-бы области чувствъ; что тѣ, которые говорили, что видны были по крайней мѣрѣ развалины Рима, говорили слишкомъ много, такъ какъ развалины такой страшной махины заставили-бы болѣе чтить и уважать ея память -- то была только ея могила. Міръ, врагъ его долгаго владычества, разрушилъ и раздробилъ, во первыхъ, всѣ части этого чуднаго тѣла, и такъ какъ Римъ, хотя окончательно мертвый, обезображенный и обезсиленный, внушалъ ему все-же ужасъ, міръ засыпалъ даже его развалины. Судьба сохранила эти маленькіе признаки его развалинъ, которыя виднѣются надъ его гробомъ, для свидѣтельства о его безконечномъ величіи, которое вполнѣ уничтожить не могли столько вѣковъ, не могъ уничтожить заговоръ цѣлаго міра, не разъ повторенный на его погибель. По вполнѣ правдоподобно, что эти обезображенные члены были менѣе всего замѣчательны, и что ярость враговъ безсмертной славы побудила преждѣ всего разрушить все самое красивое и самое замѣчательное; что зданія этого незаконнорожденнаго Рима, который связывали съ этими лачугами, хотя настоящимъ вѣкамъ было отчего прійти въ восторгъ", должны были ему собственно напомнить тѣ гнѣзда, которыя воробьи и ласточки прилѣпляютъ во Франціи къ сводамъ и стѣнамъ церквей и которыя Гугеноты разрушали. Боялся онъ еще и того, при видѣ пространства, которое занимаетъ эта могила, чтобы ея не узнали вполнѣ, и чтобы мѣсто погребенія не было-бы еще большею частью засыпано. Что отъ одного этого вида, какъ эти жалкіе отбросы, напр. куски черепицы и разбитые горшки образовали груду такой необычайной величины, что она равняется по высотѣ и ширинѣ нѣсколькимъ естественнымъ горамъ {Она составляетъ нынѣ такъ называемую гору Тестасэ, monte Testaceo.} (такъ какъ онъ сравнивалъ ее съ mote de Gurson, {Въ Перигорѣ.} и считалъ ее двойной ширины), "можно было заключить, что то было нарочитое повелѣніе судьбы, чтобы дать понять міру иго заговоръ противъ славы и первенства этого города -- новымъ и необычайнымъ свидѣтельствомъ" его величія. Онъ говорилъ, что не могъ допустить, принявъ во вниманіе такое малое пространство и мѣсто, которое занимаютъ каждый изъ семи холмовъ, и именно самые знаменитые -- Палатинскій и Капитолійскій, чтобы Римъ заключалъ такое большое количество зданій. Посмотрите только, что остается отъ храма Мира, вдоль по Forum Romanum, до сихъ поръ видишь постепенное разрушеніе, подобно большой горѣ, разбитой на нѣсколько страшныхъ скалъ; кажется, два такихъ зданія могли-бы занять все пространство Капитолійскаго холма, гдѣ находились еще двадцать пять или тридцать храмовъ, кромѣ нѣсколькихъ частныхъ домовъ. Но, на самомъ дѣлѣ, предположенія, которыя дѣлаютъ по поводу описанія этого города, представляются неправдоподобными, ибо его планъ необычайно измѣнился въ формѣ, такъ какъ нѣкоторыя изъ этихъ небольшихъ долинъ засыпаны, именно въ самыхъ низменныхъ мѣстахъ: напримѣръ мѣсто, гдѣ находится Velabrum, который, благодаря своему низкому положенію, принималъ стоки города и имѣлъ озера, такъ возвысилось среди холмовъ, сравнительно съ другими естественными, которые стоятъ кругомъ, и все это сдѣлалось отъ кучи и груды развалинъ большихъ зданій, да и Monte Savello ни что иное, какъ развалина одной изъ частей театра Marcellus. Онъ полагалъ, что древній Римлянинъ не узналъ-бы расположенія своего города, если-бы увидалъ его. Часто случалось, что, разрывая глубоко землю, наталкивались на верхнюю часть очень высокой колонны, которая "еще стояла во весь ростъ внизу. Для домовъ не ищутъ другого фундамента, какъ старыя лачуги или своды, которые видны подъ всѣми погребами. Но даже на обломкахъ старыхъ зданій въ томъ видѣ, какъ ихъ раскинула судьба, когда они разсыпались, они поставили свои новые дворцы, точно на большихъ обломкахъ твердыхъ и крѣпкихъ скалъ. Легко видѣть, что многія улицы болѣе чѣмъ на тридцать футовъ ниже настоящихъ".
   Какой-бы онъ ни былъ порою скептикъ въ своихъ книгахъ, Монтэнь, во время пребыванія въ Римѣ, показывалъ большое уваженіе къ церкви; онъ просилъ чести быть допущеннымъ поцѣловать ногу у св. отца, Григорія XIII, и первосвятитель увѣщевалъ его продолжать и показывать преданность, которую онъ всегда имѣлъ къ церкви и въ своемъ служеніи французскому королю".
   Послѣ того, говоритъ издатель путешествія, Монтэнь проводилъ все свое время въ Римѣ въ прогулкахъ пѣшкомъ и верхомъ, въ посѣщеніяхъ всякаго рода {Путешествія, предварительное разсужденіе, ст. 84 и слѣд.}. Церкви, ложи даже процессіи, проповѣди, потомъ дворцы, виноградники, сады, общественныя увеселенія, масляничныя и т. д.-- онъ ничего не оставилъ безъ вниманія: онъ видѣлъ обрѣзаніе еврейскаго ребенка, и описываетъ всю церемонію во всѣхъ подробностяхъ Въ ложахъ св. Сикста онъ встрѣчаетъ Московскаго посла второго, котораго видѣлъ Римъ со времени Павла III; этоті посланникъ имѣлъ грамоты отъ своего двора къ Венеціи, адресованныя великому губернатору его милости Московскій дворъ имѣлъ тогда такъ мало сношеній съ другими государствами Европы, и тамъ были такъ мало свѣдущи что думали, что Венеція принадлежала къ папскимъ владѣніямъ.
   Изъ всѣхъ подробностей его пребыванія въ Римѣ, своеобразнѣе другихъ та, которая касается цензуры его Опытовъ.
   Правитель Священнаго дворца передалъ ему его Опыты, исправленные, согласно мнѣнію ученыхъ монаховъ. "Онъ самъ могъ судить объ нихъ, сказалъ онъ ему только при посредствѣ одного французскаго монаха, ибо не понималъ совсѣмъ нашего языка, -- говорить Монтэнь, и онъ такъ удовлетворился моими оправданіями, которыя я ему давалъ относительно каждой статьи, которую онъ порицалъ по внушенію этого француза, что отдалъ на мою совѣсть передѣлать то, что я найду въ нихъ дурного. Я, напротивъ, умолялъ его согласиться съ мнѣніемъ того, который имъ осужденъ, сознаваясь въ нѣкоторыхъ вещахъ, какъ напр. въ потребленіи слова судьба, въ упоминаніи еретическихъ поэтовъ, въ оправданіи Юліана и въ порицаніи того, что тотъ, кто молился, не былъ избавленъ отъ дурныхъ наклонностей на это время; Item, въ томъ, что считаю жестокостью все то, что не влекло за собой просто смерть; Item, что нужно было учить ребенка все дѣлать, и въ другихъ подобныхъ вещахъ; что это было мое мнѣніе и что я написалъ эти вещи, не считая ихъ заблужденіями. Другимъ я отрицалъ, что исправитель понялъ мою мысль. Выше названный маэстро, который ловилъ человѣка, очень меня извинялъ, и хотѣлъ мнѣ дать почувствовать, что онъ не былъ совсѣмъ согласенъ съ этимъ исправленіемъ, очень остроумно защищалъ меня, въ моемъ присутствіи, противъ другого, который тоже итальянецъ, нападалъ на меня".
   Вотъ что произошло во время объясненія, которое Монтэнь имѣлъ у правителя священнаго дворца по поводу цензоровъ его книги; но когда передъ своимъ отъѣздомъ изъ Рима, Онъ прощался съ этимъ прелатомъ и его товарищемъ, съ нимъ иначе заговорили. "Они начали меня просить, говоритъ онъ, не обращать никакого вниманія на цензуру моей книги, относительно которой другіе французы предупредили ихъ, что тамъ находилось нѣсколько нелѣпостей, прибавивъ, что они уважали мое намѣреніе, и любовь къ церкви, и мое знаніе, и такъ много ожидали отъ моей откровенности и совѣсти, что возлагали на меня самого вычеркнуть изъ моей книги, когда я захочу ее печатать, то, что я въ ней найду слишкомъ вольнаго, и между прочимъ, слово судьба. (Мнѣ казалось, я ихъ оставилъ очень довольными мной). Чтобы извиниться въ томъ, что они такъ тщательно просмотрѣли мою книгу и осудили въ ней кое-что, сослались на нѣсколько книгъ нашего времени, написанныхъ кардиналами и духовными лицами, пользующимися очень хорошей славой, запрещенныхъ за нѣсколько такихъ недостатковъ, которые отнюдь не затрогивали добраго имени ихъ автора, ни сочиненія въ цѣломъ: просили меня помочь церкви своимъ краснорѣчіемъ (это ихъ собственныя учтивыя слова) и остаться съ ними въ этомъ спокойномъ и мирномъ городѣ вдали отъ волненій".
   Передъ отъѣздомъ изъ Рима, Монтэнь получилъ званіе римскаго гражданина, что очень польстило ему и, посѣтивъ Тиволи, онъ направился въ Лорэтъ, и, останавливаясь поочередно въ Алконѣ, Фапо, Урбино, пріѣхалъ въ началѣ мая 1581 г. въ Bagno della villa, гдѣ расположился, чтобы пить воды. "Тамъ, говоритъ издатель путешествія, онъ рѣшился остановиться и принимать воды (самымъ аккуратнымъ образомъ) только по личному усмотрѣнію. Онъ говоритъ только о своемъ режимѣ, о постепенномъ дѣйствіи водъ на него, какъ онъ ихъ пьетъ каждый день: однимъ словомъ, онъ не пропускаетъ ни малѣйшей подробности, относящейся до ежедневнаго дѣйствія водъ и душъ на него. Не дневникъ путешественника читаешь далѣе; но записки больного, внимательнаго ко всѣмъ дѣйствіямъ лѣкарства, которое онъ принимаетъ, въ малыхъ незначительныхъ проявленіяхъ его вліянія на него, и на его настоящее положеніе: однимъ словомъ, это очень подробный отчетъ, который онъ, какъ будто, отдаетъ своему врачу, чтобъ извѣстить его и получить его мнѣніе насчетъ послѣдствій его помощи. Правда, что Монтэнь, предаваясь этимъ скуднымъ подробностямъ, предупреждаетъ, что: такъ какъ онъ прежде раскаивался въ томъ, что не писалъ болѣе подробно о другихъ водахъ, что могло бы ему служить руководствомъ и примѣромъ для всѣхъ тѣхъ, которыхъ онъ увидалъ-бы впослѣдствіи, то, на этотъ разъ, онъ хочетъ распространиться объ этомъ предметѣ и писать обстоятельно"; но для насъ лучшимъ объясненіемъ служитъ то, что онъ писалъ только для себя. Однако и здѣсь можно встрѣтить черты, которыя рисуютъ нравы странъ. Большая часть этого мѣста, которое длинно, т. е. все его пребываніе на этихъ водахъ, и остатокъ его дневника до перваго города,гдѣ, возвращаясь во Францію, онъ находитъ, что говорятъ по-французски, онъ написалъ по итальянски, потому что хотѣлъ упражняться въ этомъ языкѣ.
   Такое мелочное и постоянное вниманіе Монтэня къ своему здоровью, къ себѣ самому, могло-бы возбудить подозрѣніе въ страхѣ смерти, который переходитъ въ малодушіе. Мы скорѣе думаемъ, что это была боязнь камнесѣченія, операціи, которой тогда всѣ боялись, и которая справедливо была ужасна въ то время, или быть можетъ, думалъ онъ, какъ этотъ греескій поэтъ, изреченіе котораго приводится Цицерономъ: "Я не хочу умирать, но мнѣ было-бы безразлично быть мертвымъ". Впрочемъ, предоставимъ ему самому объясниться на этотъ счетъ: "Было-бы слишкомъ много малодушія и слабости съ моей стороны, еслибъ увѣренный въ томъ, что я снова буду "находиться въ опасности погибнуть, такимъ образомъ {Отъ камня или песка.}, и смерть грозитъ мнѣ ежеминутно, я бы не сдѣлалъ ни малѣйшаго усилія, прежде нежели это случится, перенесть ее безъ жалобъ, когда наступитъ время, потому что разумъ предписываетъ намъ весело принимать то хорошее, которое Господу "угодно намъ ниспослать. А единственное средство, единственное правило и единственная возможность избавиться отъ тѣхъ бѣдствій, которыя осаждаютъ со всѣхъ сторонъ человѣка, какія бы онѣ не были, это рѣшиться терпѣть ихъ по человѣчески, или мужественно и быстро прекратить ихъ".
   Онъ былъ тогда на водахъ della Villa, когда 7 сентября 1581 г. узналъ по письму изъ Бордо, что его избрали 1 августа мэромъ этого городка. Это извѣстіе ускорило его отъѣздъ, изъ Луккъ онъ поѣхалъ въ Римъ. Онъ еще разъ остановился здѣсь, и тутъ то получилъ письмо синдиковъ Бордо, которые извѣщали его объ избраніи въ мэры этого города и приглашали вернуться какъ можно скорѣй. Онъ выѣхалъ отсюда, сопровождаемый молодымъ д'Эстиссакомъ и нѣсколькими другими, которые проводили его довольно далеко, но изъ которыхъ ни одинъ не послѣдовалъ за нимъ, даже его спутникъ". Монтэнь, возвращаясь во Францію, проѣхалъ черезъ Падую, Миланъ, Монъ-Сени и Шамбери; оттуда отправился въ Ліонъ, и не замедлилъ вернуться въ свой замокъ, послѣ семнадцати мѣсяцевъ и восьми дней отсутствія.
   

III.

   Мы только что видѣли, что во время его пребыванія въ Италіи, авторъ Опытовъ былъ назначенъ мэромъ Бордо. "Граждане Бордо, говоритъ онъ, избрали меня мэромъ своего города въ то время, какъ я находился вдали отъ Франціи, и еще дальше отъ подобной мысли; я отказывался, но мнѣ объявили, что я поступалъ дурно, повелѣніе короля тоже было противъ этого. Вотъ письмо, которое Генрихъ III написалъ ему по этому случаю:
   Monsieur de Montaigne, pour ce que j'ay en estime grande vostre fidielté et zélée dévotion à mon service, ce m'а esté plaisir d'entendre que vous ayer esté esleu maior de ma ville de Bourdeaulx, ayant eu très agréable et confirmé ladicte eslection et i'an'ant plus yollonticz qu' i а esté faite sans brigue et en vostre lointaine absense: à l'occasion de quoy mon intention est, et vous ordonne et enjoincts bien expressément que sans delay ni excuse reveniez au pins tost que la présente vous sera rendue, faire le deu et le service de la charge ou vous avez esté si légitimement appelé. Et vous ferez chose qui me sera très agréubl, et le contraire me déplairoit grandement, priant Dieu, monsieur de Montaigne, qu'il vous ayt en за saincte garde.-- Escript de Paris le XXV-e jour de novembre mil cinq cent quatre vingt ung.

Henry.

   Внизу:
   А Monsieur de Montaigne, chevalier de mon ordre, gentilhomme ordinaire de ma chambre, estant de présent à Rome {Господинъ де-Монтэнь, глубоко цѣня вашу вѣрность и вашу ревностную преданность на моей службѣ, для меня было удовольствіемъ узнать, что вы были выбраны мэромъ моего города Бондоньѣ большою радостью утверждаю я вышеназванное избраніе, и тѣмъ охотнѣе, что оно было безъ происковъ и въ вашемъ далекомъ отсутствіи, вслѣдствіе чего это и мое желаніе, и я приказываю и повелѣваю, чтобы безъ замедіеній ни отговорокъ вы бы возвращались какъ можно скорѣе, послѣ того какъ это вамъ будетъ передано, дабы исполнить долгъ и обязанность службы, куда вы такъ законно призваны. И вы сдѣлаете мнѣ очень пріятное, и противное меня сильно огорчило-бы. Молю Бога, господинъ де-Монтэнь, чтобы Онъ васъ сохранилъ подъ Своимъ Святымъ Покровомъ.
   Писано въ Парижѣ въ XXV день ноября мѣсяца тысяча пятьсотъ восемьдесятъ перваго года.

Генрихъ.

   Внизу: Господину кавалеру моего ордена и т. д.
   Это письмо, найденное М. Бюшонъ въ архивахъ въ Бордо, было на печатано впервые въ 1831 г. См. Пайека. Неизданные документы, и пр., стр. 27--28. 1847 г.}.
   Монтэнь въ этой новой должности, самой важной во всей провинціи, остался вѣрнымъ этому правилу: "что не нужно жалѣть при исполненіи обязанности, которую вы на себя берете, ни вниманія, ни труда, ни словъ, и пота и крови, въ случаѣ необходимости". Поставленный между двумя крайними партіями, всегда готовыми броситься другъ на друга, онъ показалъ себя на практикѣ тѣмъ, что былъ въ своей книгѣ "другомъ благоразумныхъ и умѣренныхъ людей". Терпимый по природѣ и по убѣжденію, онъ принадлежалъ, какъ и всѣ великіе умы шестнадцатаго вѣка, къ той партіи политиковъ, которые желали улучшать, а не разрушать, и про него можно было сказать, то же, что онъ самъ сказалъ про Ла-Боэти: "Что у него въ душѣ глубоко запечатлѣлись правила повиновенія и святого соблюденія закона, среди которыхъ онъ родился... Желавшій мира своей странѣ, врагъ волненій и новшествъ своего времени, онъ скорѣе употребилъ-бы свое знаніе на ихъ искорененіе, чѣмъ помогъ имъ чѣмъ-нибудь, что могло-бы имъ дать новую силу". Такова была его программа управленія; онъ главнымъ образомъ старался поддержать миръ между различными религіозными партіями, которыя раздѣляли тогда городъ Бордо, и послѣ двухлѣтнихъ трудовъ, его благодарные соотечественники снова избрали его на эту же должность въ 1683 г. на другое двухлѣтіе. По истеченіи этого срока, онъ справедливо могъ сказать, "что онъ не оставлялъ за собой ни злобы, ни ненависти" {Убивали тогда другъ друга за догматическія убѣжденія, вынесенныя изъ школы, и которыя никогда не должны были-бы переступать ея порога, когда Монтэнь послалъ предложить современникамъ убѣжище, гдѣ онъ нашелъ миръ.-- Философское сомнѣніе. Не нападая прямо на споры, причину долгихъ бѣдствій, онъ старался отнять у нихъ смертельную жестокость, ведя противъ нашихъ достовѣрностей симпатичную и игривую войну. Чѣмъ больше Монтэнь слышалъ, какъ повторяли: "Вѣрь или умирай", тѣмъ болѣе онъ находилъ мудрое сомнѣніе. Одни неистовства, современниковъ -- причина крайности его скептицизма... Когда всюду собирали войска, онъ старался хоть нѣсколькихъ сдѣлать мудрыми. Онъ исполнялъ обязанность мэра Бордо въ продолженіи четырехъ бурныхъ лѣтъ, и его заботы дали ему возможность наслаждаться самымъ дорогимъ, что тогда было -- нейтральностью... Ла-Кретелль.}.
   Среди заботъ о своемъ управленіи, Монтэнь не переставалъ "перелистывать книги", и его Опыты, первая часть которыхъ появилась въ 1580 г., увеличивались постоянно новыми главами. Два новыхъ изданія вышло въ 1582 и въ 1587 г., и въ это-же время авторъ исправлялъ свою первую работу, и написалъ часть третьей книги. Чтобы самому представить на судъ общества свое произведеніе, такимъ образомъ пополненное, онъ отправился въ Парижъ, и новое изданіе появилось въ 1588 г. Его пребываніе въ столицѣ было на этотъ разъ довольно продолжительнымъ и къ этому времени относится его знакомство съ мадемуазель де-Гурнэ. Обладая дѣятельнымъ и любознательнымъ умомъ, и въ особенности тѣмъ, что рѣдко встрѣчается у ученыхъ женщинъ, умомъ положительнымъ и здравымъ, мадемуазель де-Гурнэ еще ребенкомъ была увлечена этимъ великимъ теченіемъ шестнадцатаго вѣка, который всѣхъ направлялъ къ преніямъ, учености и наукѣ. Она выучилась по латыни безъ учителя, и когда восемнадцати лѣтъ ей нечаянно попались въ руки Опыты, "она пришла въ восторгъ". Узнавъ, что авторъ въ Парижѣ, она покинула замокъ де-Гурнэ, чтобы увидать его. Мы ничего лучшаго не можемъ сдѣлать по поводу этого симпатичнаго путешествія, какъ повторить здѣсь подлинныя слова Паскье: "Эта дѣвушка, которая принадлежитъ къ нѣсколькимъ знатнѣйшимъ дворянскимъ родамъ Парижа, рѣшила никогда не имѣть другого мужа, кромѣ своей чести, обогащенной чтеніемъ хорошихъ книгъ и въ особенности Опытовъ де-Монтэня, котораго, когда онъ пріѣхалъ на долго въ 1588 г. въ городъ Парижъ, она нарочно посѣтила, чтобы познакомиться съ нимъ лично. Мадемуазель де-Гурнэ вмѣстѣ съ матерью повезла его даже въ свой замокъ де-Гурнэ, гдѣ онъ оставался во время двухъ или трехъ посѣщеній, три мѣсяца, и былъ принятъ насколько можно было желать лучше".
   Начиная съ этого времени, она назвала себя духовною дочерью Монтэня, имя простое и трогательное, которое доставитъ ей возможность. Жить въ памяти людей въ теченіи многихъ вѣковъ скорѣе, чѣмъ ея стихи и сочиненія.
   Монтэнь, покидая Парижъ, остановился на нѣсколько дней въ Влоа, во время засѣданія тамъ государственныхъ чиновъ. Какую роль игралъ онъ въ этомъ знаменитомъ собраніи? Мы не вѣдаемъ; знаемъ только, что ему поручено было королемъ баварскимъ войти въ переговоры съ герцогомъ Гизомъ. Все, что соприкасается съ его политической жизнью, почти неизвѣстно, и можно только заключить изъ одного мѣста записокъ де-Ту, что онъ пользовался довѣріемъ высочайшихъ особъ своего времени. Де-Ту, который зоветъ его "открытымъ человѣкомъ, врагомъ всякаго стѣсненія", передаетъ, что гуляя однажды съ нимъ и Паскье по двору замка де-Блоа, онъ слышалъ, какъ тотъ высказалъ нѣсколько замѣчательныхъ сужденій относительно современныхъ событій, и прибавляетъ, что онъ съ самаго начала предвидѣлъ, что волненія во Франціи могутъ окончиться только со смертью герцога де-Гиза, или короля Наварскаго. Онъ такъ хорошо понялъ намѣреніе этихъ принцевъ, (явь говорилъ де-Ту, что король Наварскій былъ-бы готовъ принять католицизмъ, если-бы не боялся быть оставленнымъ своей партіей, и что, съ своей стороны, герцогъ де-Гизъ не чувствовалъ большого отвращенія отъ Аугсбургскаго исповѣданія, наклонность къ которому внушилъ ему его дядя, кардиналъ Лотарингіи, если-бы не существовала для него опасность покинуть римскую Церковь. Моптэню было-бы легко играть важную роль въ дѣлахъ своей страны и создать себѣ видное политическое положеніе, но онъ остался вѣренъ своему правилу: Otio et libertati, и спокойно вернулся къ себѣ писать главу о неудобствѣ величія..
   Автору Опытовъ было тогда пятьдесятъ пять лѣтъ; болѣзнь, которая его мучила уже нѣсколько лѣтъ, только обострялась, а между тѣмъ, онъ читалъ, размышлялъ и продолжалъ писать. Онъ употребилъ 1589, 1590, 1591 года, чтобы сдѣлать новыя добавленія къ своей книгѣ, и въ этомъ приближеніи старости, могъ еще надѣяться на счастливые дни, когда совершенно неожиданно заболѣлъ язвой языка. Паскье, который оставилъ намъ нѣкоторыя подробности объ его послѣднихъ минутахъ, разсказываетъ, "что онъ прожилъ три дня въ полномъ сознаніи, не имѣя возможности произнести ни слова; вслѣдствіе чего онъ былъ принужденъ прибѣгать къ перу, чтобы выразить свои желанія. И чувствуя приближеніе смерти, онъ попросилъ свою жену посредствомъ записочки позвать нѣсколькихъ дворянъ, своихъ сосѣдей, чтобы проститься съ ними. Когда они пришли, онъ велѣлъ отслужить у себя въ комнатѣ обѣдню; и въ то время, какъ священникъ дошелъ до возношенія Corpus Domini, этотъ несчастный страдалецъ вдругъ приподнялся на постели, сложивъ руки, и съ этимъ вмѣстѣ отдалъ Богу духъ, который служилъ чуднымъ зеркаломъ его внутренней души {13 сент. 1592 г.-- См. о его смерти Избранныя сочиненія Этьенна Паскье, изд. Л. Фюжеръ Парижъ, 1849, in-18, т. 11, стр. 396 и слѣд. "Я люблю, уважаю и почитаю его память, говоритъ онъ, въ одномъ изъ своихъ писемъ сожалѣю-же и болѣе, чѣмъ кто-либо другой, а что касается его Опытовъ (которые я зову образцовымъ произведеніемъ), нѣтъ книги, которую я такъ часто имѣлъ-бы въ рукахъ. Я всегда нахожу въ ней что-нибудь, что меня удовлетворяетъ. Это второй Сенека на нашемъ языкѣ. Біографы Монтэня не согласны насчетъ дня его смерти; одни полагаютъ, что это было 13 сентября, другіе 15-го. Слѣдуя вѣрному замѣчанію Пайена, нужно повѣрить числу, выставленному на памятникѣ, гдѣ читается: Obiit anno salutie cio. 10. VIII idib sept. Сентябрь мѣсяцъ былъ по римскому календарю однимъ изъ тѣхъ, гдѣ nones совпадали съ 5-мъ, и слѣдовательно иды съ 13; поэтому безспорно Монтэнь умеръ 13 сентября, и принимая во вниманіе десять дней урѣзанныхъ въ 1582 г. папой Григоріемъ XIII, находимъ, что онъ жить 59 лѣтъ 6 мѣсяцевъ и 3 дня. См. Пайенъ, Неизданные документы 1847, стр. 29 и 30 примѣч.}.
   Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ смерти Монтэня, его останки были перенесены въ церковь коммандорства св. Антонія въ Бордо, гдѣ вдова его воздвигла ему памятникъ. Церковь коммандорства принадлежитъ теперь гимназіи, а въ часовнѣ налѣво, до сихъ поръ, видѣнъ его надгробный памятникъ съ его статуей въ военномъ мундирѣ. Этотъ памятникъ былъ возобновленъ въ 1803 году заботами одного изъ потомковъ маркиза де-Монтэнь.
   При извѣстіи о смерти автора Опытовъ, мадемуазель де-Гурнэ поспѣшила выѣхать въ Гюеннъ съ матерью, чтобы принести утѣшеніе вдовѣ и дочери духовнаго отца. Госпожа де-Монтэнь передала ей во время этого путешествія дополненный и исправленный экземпляръ Опытовъ, и на основаніи его-то, Марія де-Гурнэ выпустила въ свѣтъ въ первый разъ въ 1595 году полное изданіе этой безсмертной книги.
   

IV.

   Изложивъ, насколько мы могли точнѣе, различныя событія изъ жизни автора Опытовъ, мы могли-бы, что уже не разъ было сдѣлано, попытаться дать очеркъ его характера и оцѣнку его генія. Но мы думаемъ, что наше личное мнѣніе мало интересовало-бы общество, и что такъ какъ Монтэнь позаботился самъ себя описать, то мы были-бы нескромны, ставъ между читателемъ и имъ. Оттого мы не выйдемъ, какъ и до сихъ поръ это дѣлали, изъ нашей роли пересказчика, потому что мы прежде всего желаемъ давать факты, а не фразы, и ограничимся какъ для критики, такъ и для похвалы, приведеніемъ въ краткихъ чертахъ различныхъ сужденій, которыя, начиная съ шестнадцатаго вѣка и кончая нашими днями, были произнесены объ авторѣ Опытовъ. Эти сужденія настолько многочисленны, что нужно было-бы нѣсколько томовъ, чтобы привести ихъ всѣ; мы-же будемъ принуждены сдѣлать быстрый обзоръ.
   Кажется, что первыя изданія Опытовъ были приняты довольно холодно, такъ какъ, какъ-бы ни была велика смѣлость ума шестнадцатаго вѣка, эта книга заключала въ себѣ столько вольныхъ вещей, и такъ сказать неслыханныхъ, такую глубокую оригинальность и такую подвижность мыслей, что общество было совершенно ошеломлено. Впрочемъ, Монтэнь не принадлежалъ къ крайнимъ партіямъ, а это всегда составляло большое препятствіе къ быстрому успѣху; кромѣ того, онъ говорилъ отъ имени здраваго смысла, отъ имени терпимости и умѣренности, и какъ всѣ тѣ, которые говорили подобныя вещи, ему сначала стоило нѣкотораго труда заставить согласиться съ собой; потому что, чтобы толпа васъ слушала, нужно льстить ея предразсудкамъ и страстямъ. Сначала только нѣсколько избранныхъ умовъ поняли все, что было глубокаго въ этомъ безпримѣрномъ до сихъ поръ произведеніи, и ІостъЛипсъ съ перваго раза поставилъ автора выше семи мудрецовъ Греціи. Этотъ знаменитый полиграфъ былъ тогда верховнымъ властителемъ европейской критики, и приговоръ, который онъ произнесъ, рѣшилъ успѣхъ. Опыты очень скоро пріобрѣли популярность; и такъ какъ кардиналъ дю-Пэрронъ назвала ихъ катехизисомъ всѣхъ честныхъ людей, то всякій счелъ своимъ долгомъ прочесть ихъ {Монтэнь остается одинокимъ явленіемъ, душой единственной въ своемъ родѣ, катехизисомъ честныхъ лѣнивцевъ и прилежныхъ невѣждъ, говоритъ Гюэ, которые хотятъ хватать вершки. какихъ-нибудь знаній и наукъ. Съ трудомъ встрѣтите вы какого-нибудь помѣщика, который желаетъ казаться образованнымъ, безъ Монтэня на каминѣ. онъ былъ гораздо болѣе,-- онъ былъ любимой книгой и какъ-бы частнымъ арсеналомъ для каждаго великаго, серьезнаго и новаго писателя. Лабрюйеръ, Монтескье, Жанъ-Жакъ (слогъ и мысль), снова ввели въ великое теченіе языка многое изъ Монтэня, всякій на свой ладъ". Сентъ-Бёвъ.}; и внѣ всякаго сомнѣнія, что они имѣли полезное вліяніе на политическія и религіозныя убѣжденія конца шестнадцатаго вѣка и способствовали возвратить умы къ практическимъ идеямъ общественныхъ улучшеній и къ умѣренности. "Слишкомъ большой любитель покоя, чтобы находить удовольствіе въ шумныхъ новизнахъ, сказалъ Дрозъ, слишкомъ человѣчный, чтобы любить насиліе и несправедливость, Монтэнь удаляется отъ реформаторовъ, благодаря своимъ вкусамъ, отъ ихъ гонителей -- по своимъ принципамъ". Это сужденіе полно правды; и можно сказать, что глава о Свободѣ совѣсти -- настоящее предисловіе къ Нантскому эдикту.
   Въ семнадцатомъ вѣкѣ поклонниками Монтэня, можно было-бы сказать -- его друзьями, были всѣ люди, которые въ эту великую эпоху являются представителями истинной традиціи французскаго ума, въ томъ, что есть въ немъ самаго опредѣленнаго я практическаго: Лабрюйеръ, Мольеръ, Лафонтэнъ, госпожа де-Севинье. "О! какой милый человѣкъ, говорила владѣлица замка де-Рошэ, какого онъ хорошаго общества: это мой старый другъ, но чѣмъ онъ становится для меня ста рѣе, тѣмъ постоянно дѣлается новѣе... Господи! какъ его книга полна смысла!" Бальзакъ говоритъ, въ свою очередь, "что у него человѣческій разумъ достигал!" высшаго предѣла развитія, какъ въ политикѣ, такъ и въ морали" {Бальзакъ упрекалъ Монтэня въ нѣкоторомъ тщеславіи, онъ насмѣхается надъ его пашемъ, надъ тѣмъ, какъ онъ хлопочетъ, чтобы знали, что онъ былъ дворянинъ, надъ его должностью мэра Бордо, надъ его молчаніемъ относительно его должности совѣтника парламента этого города, но онъ его очень хорошо цѣнитъ, какъ писателя, и никто лучше не судитъ объ его слогѣ. Гоффманъ.}.
   Между тѣмъ, семнадцатый вѣкъ далеко не единогласно восторгался имъ. Малебраншъ и писатели Портъ-Ройаля отнеслись къ автору Опытовъ съ крайнею суровостью {По странной случайности, характеръ и складъ Монтэня сразу теряютъ въ глазахъ писателей Портъ-Ройаля... Такъ и кажется, что онъ олицетворяетъ собой все то, чѣмъ будетъ однажды философія XVIII в.; а для нихъ -- грозное и преждевременное пророчество.}.
   "Удовольствіе, которое испытываешь, читая его, говорить "Малебраншъ, рождается такимъ образомъ отъ похоти... Онъ "скорѣе сдѣлалъ изъ себя педанта, и страннаго пошиба, нежели "разумнаго, здравомыслящаго и честнаго человѣка... Только "одни демоны и тѣ, которые имѣютъ часть демонской гордости, "любятъ, чтобъ ихъ обожали; это -- желать, но не наружнаго "и кажущагося обожанія, а внутренняго и настоящаго, же"лать, чтобы другіе люди занимались вами; желать, чтобы "васъ обожали какъ онъ хочетъ, чтобы его обожали, т. е. "духомъ и истиной".
   Арно еще болѣе жестокъ; по его мнѣнію, "Монтэнь такъ "переполненъ многочисленными постоянными низостями, и "эпикурейскими и нечестивыми правилами, что странно, что "его такъ долго терпѣли въ рукахъ всѣ". Николь хотя менѣе предубѣжденъ, на самомъ дѣлѣ смотритъ на него, какъ на настоящаго матеріалиста.
   "Монтэнь, говоритъ онъ, представляется мнѣ человѣкомъ, который, познакомившись со всѣми вещами въ мірѣ, чтобы узнать, что въ нихъ хорошаго и дурного, имѣлъ довольно знанія, чтобы убѣдиться въ ихъ глупости и суетности.
   "Онъ очень часто замѣчаетъ тщету величія и безполезность наукъ; но такъ какъ онъ не зналъ иной жизни, кромѣ этой, то заключалъ, что не оставалось ничего иного дѣлать, какъ стараться проводить насколько можно пріятнѣе тотъ небольшой промежутокъ времени, который намъ данъ".
   Паскаль, который постоянно вдохновлялся Монтэнемъ въ своихъ Мысляхъ, всякій разъ, какъ дѣло шло о томъ, чтобы смирить человѣка, показать странныя противорѣчія его природы, безконечность его ничтожества, Паскаль, соглашаясь съ тѣмъ, что авторъ Опытовъ боролся съ еретиками съ непобѣдимой твердостью и громилъ ихъ нечестіе, однако не избавилъ его отъ упрековъ:
   "Рожденный въ христіанскомъ государствѣ, онъ исповѣдуетъ католическую вѣру, и въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Но такъ какъ онъ желаетъ найти мораль, основанную на разумѣ, безъ свѣта вѣры, то и основалъ свои правила на этомъ предположеніи, и такимъ образомъ, считая человѣка лишеннымъ всякаго откровенія, онъ и разсуждаетъ въ этомъ направленіи. Во всемъ онъ сомнѣвается, и это сомнѣніе на столько всеобщее, что оно увлекаетъ самаго человѣка, и онъ, сомнѣваясь даже, сомнѣвается ли онъ, въ своей неувѣренности вращается безостановочно и непрерывно кругомъ самого себя, одинаково не соглашаясь съ тѣми, которые говорятъ, что нѣтъ ничего достовѣрнаго, и съ тѣми, которые говорятъ обратное, потому что онъ ничего не хо"четъ утверждать. Въ этомъ то сомнѣніи, которое сомнѣвается въ самомъ себѣ, и въ этомъ невѣдѣніи, которое не знаетъ самого себя, заключается сущность его мнѣнія, которое онъ не могъ выразить никакимъ положительнымъ терминомъ, потому что если онъ говоритъ, что сомнѣвается, онъ выдаетъ себя, утверждая по крайней мѣрѣ, что онъ сомнѣвается, а такъ какъ это вполнѣ противъ его намѣренія, то онъ могъ объясниться только съ помощью вопроса: такимъ образомъ не желая сказать: я не знаю, онъ говорить, что я знаю? Что онъ и дѣлаетъ своимъ девизомъ, кладя его на чашки вѣсовъ, которыя, взвѣшивая противныя величины, находятся въ полномъ равновѣсіи, т. е. онъ настоящій пирронистъ. На этомъ принципѣ вращаются всѣ его разсужденія, и всѣ его опыты вращаются на этомъ принципѣ, и это онъ полагаетъ вполнѣ доказаннымъ, хотя и не всегда можно замѣстить его намѣреніе. Онъ такъ разрушаетъ все то, что считается достовѣрнымъ между людьми, не для того, чтобы доказать противное съ достовѣрностью, которой одной онъ врагъ, но чтобы только показать, что такъ какъ внѣ ни "признаки и одной, и другой одинаковы, то неизвѣстно, на чемъ основывать свою вѣру.
   "Онъ подробно разсматриваетъ всѣ науки; геометрію, и достовѣрность которой онъ старается доказать въ ея аксіомахъ и терминахъ, которыхъ даже опредѣляетъ, какъ пространство, движеніе и т. д.; физику, медицину, которыя онъ старается унизить безчисленными способами, исторію, политику, мораль, законовѣдѣніе и другія. Такимъ образомъ, безъ откровенія мы могли бы повѣрить, по его мнѣнію, что жизнь -- сонъ, отъ котораго мы просыпаемся только со смертью и во время котораго мы также мало знакомы съ принципами истиннаго, какъ во время естественнаго сна. Такъ сильно и жестоко бранитъ онъ разумъ, лишенный вѣры, что, заставляя сомнѣваться его въ своемъ разумѣ, а также въ томъ одарены ли имъ животныя болѣе или менѣе человѣка, онъ отвергаетъ его превосходство, которое самъ себѣ присвоилъ, и ставитъ его изъ милости на одну параллель съ животными, не позволяя ему выйти изъ этого положенія, пока Творецъ не покажетъ ему мѣста, которое ему неизвѣстно, угрожая ему, если онъ ропщетъ, поставить его ниже всѣхъ, что ему кажется не столь даже легкимъ, какъ обратное; и между тѣмъ, предоставляя ему власть дѣйствовать только для того, чтобы убѣдиться въ его слабости съ истиннымъ смиреніемъ, вмѣсто того чтобы вознестись изъ глупаго тщеславія...
   "Я сознаюсь, что не могу безъ удовольствія видѣть, какъ въ этомъ писателѣ гордый разумъ такъ жестоко побивается его же оружіемъ, и это столь кровавое возмущеніе человѣка противъ человѣка, который изъ общества бога, куда онъ поднимался, благодаря правиламъ своего слабаго разума, низвергается въ разрядъ животныхъ; я возлюбилъ бы всѣмъ сердцемъ оружіе столь великаго мщенія, если бы, бывъ смиреннымъ послѣдователемъ Церкви по вѣрѣ, онъ задалъ-бы себѣ правила нравственности этихъ людей, которыхъ онъ съ такой пользой смирилъ, не раздражая полными .преступленіями Того, который Одинъ можетъ что ихъ вывести изъ среды тѣхъ, которыхъ онъ убѣдилъ, что они даже знать Его не могутъ.
   "Но онъ, наоборотъ, поступаетъ, какъ язычники. Изъ принципа, что внѣ вѣры все недостовѣрно, говоритъ онъ, и принимая во вниманіе, какъ часто ищутъ истины и добра безъ всякаго успѣха въ достиженіи безмятежности, онъ заключаеть, что заботу эту нужно предоставить другимъ; но между тѣмъ оставаться въ покоѣ, слегка касаясь этихъ предметовъ, изъ боязни углубиться, налегая на нихъ; при первой возможности усвоивать истинное и прекрасное, не стараясь сдерживать ихъ, потому что онѣ такъ маломѣрны, что хотя бы немного сжать руку, онѣ выскальзываютъ между пальцами, и оставляютъ руку пустой. Потому то повинуется онъ внушенію чувствъ, и общихъ понятій, такъ какъ, чтобы опровергнуть ихъ, онъ долженъ былъ бы сдѣлать надъ собой усиліе, онъ-же не знаетъ, выигралъ ли бы онъ отъ этого, не вѣдая, гдѣ истина. Такъ удаляется онъ отъ страданій и смерти, потому что инстинктъ побуждаетъ его къ этому, и онъ не хочетъ противиться ему по той же причинѣ, но не заключая отсюда, чтобы это были настоящія бѣдствія, не довѣряя очень этимъ естественныхъ движеніямъ страха".
   Паскаль, оканчивая свою критику, объявляетъ Монтэня вреднымъ для тѣхъ, которые имѣютъ малѣйшую наклонность къ невѣрію и порокамъ.
   Упреки, съ которыми обращались къ автору Опытовъ аскетизмъ и христіанская философія, послужатъ для него новой рекомендаціей восемнадцатаго вѣка. Руссо дѣлаетъ у него многочисленныя заимствованія. Дидро, Монтескьё, Вовенаргъ, объявляютъ, какъ раньше кардиналъ дю-Пэрронъ, что его книга катехизисъ всѣхъ честныхъ людей, а Вольтеръ осыпалъ его похвалами, чему свидѣтельствуетъ слѣдующее мѣсто изъ письма къ графу де-Трессанъ, отъ 21 августа 1745 г.:
   "Какая вопіющая несправедливость сказать, что Монтэнь только комментировалъ древнихъ! Онъ кстати приводитъ ихъ, а этого комментаторы не дѣлаютъ. Онъ думаетъ, а эти господа не думаютъ. Онъ подтверждаетъ свои мысли мыслями великихъ людей древности; онъ разбираетъ ихъ, вступаетъ съ ними въ споръ, бесѣдуетъ съ ними, съ своимъ читателемъ, съ самимъ собой; всегда оригинальный въ манерѣ изображать предметъ, всегда полный воображенія, всегда живописецъ, и, что я люблю, всегда умѣло сомнѣвающійся. Я очень желалъ бы знать, взялъ ли онъ у древнихъ все, что говоритъ относительно нашихъ модъ, обычаевъ, новаго свѣта, открытаго почти въ его время, относительно гражданскихъ войнъ, свидѣтелемъ которыхъ онъ былъ, относительно фанатизма обѣихъ сектъ, которыя раззоряли тогда Францію".
   Въ посланіи къ президенту Гэно, Вольтеръ еще разъ возвращается къ восхваленію его:
   
   Montaigne, cet nuteurs charmant,
   Tour à tour profond et frivole,
   Dans son chateau paisiblement
   Loin de tout frondeur malévole,
   Doutait de tout impunément,
   Et se moquait très librement
   Des docteurs fourrée de l'écùle.
   
   Въ осьмнадцатомъ вѣкѣ литература объ авторѣ Опытовъ стала чрезвычайно многочисленной; похвальное слово объ немъ было поставлено на конкурсъ академіями, и появились въ свѣтъ самыя разнорѣчивыя мнѣнія. Ученый бенедиктинецъ Донъ-Девіенъ напечаталъ въ 1773 г. разсужденіе о религіи Монтэня, въ которомъ онъ силится доказать, что Опыты дышатъ глубокимъ уваженіемъ къ религіи. "Если бы невѣріе Монтэня было доказано, оно было бы самой удивительной вещью въ мірѣ; этотъ философъ имѣлъ здравый разсудокъ, замѣчательную проницательность, и онъ говорилъ, какъ думалъ. Невѣріе же, соединенное съ умомъ, здравымъ смысломъ и чистосердечіемъ,-- чудо, котораго до сихъ поръ не было". Чтобы ни говорилъ благочестивый бенедиктинецъ, многіе упорствовали смотрѣть на Монтэня, какъ на невѣрующаго. Сильвэнъ Марѳшаль и Лалаидъ помѣстили его въ словарѣ атеистовъ, и въ предисловіи къ изданію 1802 г., Нэжонъ попытался представить его предшественникомъ Гольбаха и Гельвеція. Нѣсколько лѣтъ спустя, ученый аббатъ де-Лабудери снова принимаясь за тезисъ донъ-Девіена, въ книгѣ, озаглавленной: Христіанство Монтэня, напечаталъ переводъ Раймонда Зебонда и различныя выписки изъ Опытовъ, чтобы показать, что не только не должно было смотрѣть на него какъ на безбожника, но наоборотъ, считать его однимъ изъ выдающихся защитниковъ религіи {Самыя противоположныя мнѣнія, которыя, съ одной стороны, сдѣлали изъ Монтэня безбожника, съ другой христіанскаго апологетика, слились въ наши дни въ одно среднее, которое очень вѣрно заключаетъ въ себѣ эти два сужденія:
   Философія Монтэня была кротка, привѣтлива, снисходительна, приноровленная къ нашей слабости. Она замѣчательно научаетъ насъ тому, что нужно брать отъ свѣта и жизни, и даетъ очень поучительныя наставленія на счетъ человѣческаго счастья, но кромѣ этого, не спрашивайте у нея ничего. Это совсѣмъ земная мудрость, которая учитъ жить и умирать, но которая останавливается у края могилы и остается тутъ нѣмой. Вы найдете здѣсь сильный отпечатокъ самыхъ благородныхъ ученій древности; католическое же едва замѣтно. Вы подумали бы, что находитесь въ Академіи или въ Портикѣ, слышите Сократа и Платону, Сенеку и Плутарха. Вы ждете христіанина. Можно подумать, что въ мірѣ ничего не случилось, и что наука о Богѣ не сдѣлала ни малѣйшаго успѣха". Графъ де-Пейроннэ.
   "Съ умомъ богато образованнымъ, благодаря изученію классической древности и исторіи, благодаря долгому опыту и знанію людей, онъ взиралъ на картину человѣческой жизни, какъ она представляется со стороны ея разнообразія, не замѣчая единства, которое не могла дать философія, такъ мало согласная сама съ собой. Отсюда взглядъ аналогичный скептическому, слѣдуя которому онъ даетъ, какъ послѣдній результатъ всякаго наблюденія и мысли, слабость разума и недостовѣрность человѣческаго знанія, даже относительно практическаго порядка, котораго истину онъ, впрочемъ, не оспариваетъ, полагаясь во всемъ на вѣру въ откровеніе. Монтэнь выражаетъ свои мысли въ Опытахъ съ полной искренностью, лишенной притязанія, и съ почтенной откровенностью, въ книгѣ, которая увлекаетъ васъ прелестью слога, вполнѣ оригинальнаго и изящнаго, и которая изъ нея сдѣлала любимое чтеніе людей со вкусомъ. Эта книга имѣла большое вліяніе на общество и подверглась самымъ разнообразнымъ сужденіямъ. Какъ ни былъ далекъ отъ безнравственности и безбожія личный характеръ писателя, его произведеніе не разъ благопріятствовало противоположному настроенію въ умѣ ея читателей и даже порождало его. Кузенъ.}.
   Изъ того, что мы только что сказали, видно, что критика, касаясь Монтэня, слѣдовала очень противоположнымъ теченіямъ уже три столѣтія, и ея сужденія были настолько же "перемѣнчивы и разнообразный", какъ и самого великаго человѣка. Превосходя, по мнѣнію Юста Лупса, мудрецовъ Греціи, котораго привѣтствовалъ папа и сильно осуждалъ Малебраштъ, которому Паскаль подражалъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, то превозносилъ, то бранилъ, {Монтэня можно изучать у Паскаля. Онъ былъ для него по временамъ лисицей спартанскаго ребенка, лисицы, спрятанной подъ платьемъ. Онъ часто овладѣвалъ Паскалемъ, кусалъ и мучилъ его. Напрасно старается онъ отбросить его: хитрецъ постоянно возвращается.
   Онъ безпокоится этимъ, приводитъ его, иногда вставляетъ въ заглавіе собственныхъ мыслей, и въ изданіи, сдѣланномъ его друзьями, нерѣдко ошибались въ этомъ: есть фразы Монтэня, которыя оставили, какъ принадлежащія Паскалю. Сентъ-Бёвъ.} съ другой стороны, почти оскорбляемый Портъ-Ройалемъ, между тѣмъ кардиналъ Пэрронъ предлагалъ его уже въ наставники честныхъ людей XVIII в., считалъ предвѣстникомъ всѣхъ великихъ реформъ; прославляемымъ академіями, и причисленнымъ Сильвэнъ Марешаль и Лаландъ къ безбожникамъ, а донъ-Девіеннъ и аббатъ де-Лабудери къ защитникамъ религіи; онъ какъ будто постоянно ускользаетъ отъ окончательнаго приговора, которое потомство рано или поздно произноситъ надъ людьми, которые оставили блестящій слѣдъ отъ своего жизненнаго пути. Мы не имѣемъ никакого притязанія на этотъ окончательный приговоръ, особенно послѣ столькихъ другихъ, и на который не преминули бы подать на апелляцію, въ какомъ бы смыслѣ его ни сдѣлали.
   Другъ-читатель, Монтэнь протягиваетъ тебѣ свою книгу: читай ее; и вѣрующій или скептикъ, если ты не будешь всегда согласенъ съ нимъ, то будешь согласенъ съ госпожой де-Севиньи, и ты скажешь, какъ она: "Господи, какъ эта книга полна смысла!" потому что, и въ самомъ дѣлѣ, по вѣрному замѣчанію мадемуазель де-Гурнэ, эта книга отучаетъ отъ глупости", а авторъ ея, подобно Мольеру, безпощадно осуждалъ всѣ пороки сердца и всѣ заблужденія ума. Живя при самомъ наступленіи новыхъ временъ, онъ протестовалъ всей душей и со всѣмъ своимъ краснорѣчіемъ противъ варварства нравовъ своего времени. Онъ заклеймилъ пытку и жестокость при казняхъ. Онъ просилъ у людей жалости къ животнымъ, у военныхъ жалости къ себѣ подобнымъ. Онъ думалъ, какъ Паскаль, что человѣчество состоитъ изъ поколѣній идей, которые постоянно учатся, и показывая
   Недовѣріе къ наукѣ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ вѣрилъ въ ея успѣхи, въ предѣлахъ человѣческой слабости. Онъ проповѣдывалъ политическую и религіозную терпимость партіямъ, готовымъ перерѣзать другъ друга; онъ первый написалъ систему нравственнаго разумнаго воспитанія; наконецъ онъ, предчувствовалъ, отгадывалъ и призывалъ съ мольбой всѣ завоеванія современной цивилизаціи, и по правдѣ можно сказать, что то чувство, которое постоянно возвращаетъ къ нему читателя, не только чувство удивленія, но и благодарности, И въ самомъ дѣлѣ, никакой человѣческій разумъ не поднимался на такую высоту, въ своихъ соотношеніяхъ съ спеціальной и практической жизнью, и никогда мысль не проявлялась въ болѣе оригинальной и привлекательной формѣ.

Шарль Луандръ.

   

АВТОРЪ ЧИТАТЕЛЮ.

   Вотъ искренняя книга, читатель. Она тебя предупреждаетъ съ первыхъ строкъ, что я здѣсь не задавался иной цѣлью, какъ цѣлью чисто семейнаго частнаго свойства: я не обратилъ вниманія ни на твою пользу, ни на мою славу: моихъ силъ для этого не хватило-бы. Я посвятилъ ее моимъ роднымъ и друзьямъ, ихъ личному удобству, чтобы, когда они меня потеряютъ (что ихъ скоро ожидаетъ), они здѣсь могли-бы найти нѣкоторыя черты моихъ свойствъ и моего нрава, и этимъ способомъ сохранить болѣе полное и болѣе живое представленіе, которое они имѣли обо мнѣ. Если-бы это было для пріобрѣтенія благосклонности свѣта, я-бы украсилъ себя поддѣльными красками {Послѣ этихъ словъ, въ изданіи 1588, читаемъ: "или бы я представилъ себя съ самой лучшей стороны:-- А въ изд. 1802 -- "я бы лучше принарядился, и предсталъ-бы въ заранѣе обдуманной позѣ".}. Я хочу, чтобы меня видѣли въ моемъ простомъ, естественномъ и будничномъ видѣ, безъ изысканности и искусства, такъ, какъ я себя рисую. Мои недостатки тутъ будутъ видны, какъ живые, мои несовершенства и моя наивность (наивная форма изложенія) -- насколько общественное уваженіе мнѣ это позволило. Что еслибы я находился между народами, которые, по слухамъ, живутъ еще среди сладкой свободы непосредственныхъ законовъ природы, я увѣряю тебя что я охотно изобразилъ-бы здѣсь "Себя всего, какъ я есть. И такъ, читатель, я самъ -- сюжетъ своей книги: это не причина, чтобы ты употреблялъ твой досугъ на предметъ такой легкомысленный и такой пустой; прощай-же.
   Отъ Монтэня, сего 12 іюня 1580 г. {Годъ изданія 1595.-- Изданіе 1588 г. отмѣчаетъ: "Сего 12 іюня 1588 г." -- Изданіе-же 1802: "Сего перваго марта 1580".}.
   

ОПЫТЫ
Мишеля де-Монтэнь.

КНИГА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.
Разными путями достигаютъ той-же цѣли.

   Самый обычный способъ смягчить сердца тѣхъ, которые были оскорблены, въ то время, когда имѣя возможность отомстить, они насъ держатъ въ своей власти, это тронуть ихъ податливостью къ сожалѣнію и жалости: однако храбрость, постоянство и рѣшительность, средства вполнѣ противоположныя, приводятъ иногда къ той-же цѣли.
   Эдуардъ {Черный принцъ, сынъ короля Англіи Эдуарда III.}, принцъ Валлійскій, тотъ, который такъ долго управлялъ нашей Гвіенной, личность, котораго положеніе, судьба имѣетъ много значительныхъ сторонъ величія, оскорбленный очень сильно Линузинцами и взявъ ихъ городъ силой, не можетъ быть остановленъ ни воплями народа, женщинъ и дѣтей, обреченныхъ на рѣзню, молящихъ о пощадѣ и бросавшихся ему въ ноги -- до тѣхъ поръ, пока, ворвавшись все таки въ городъ, онъ не замѣтилъ трехъ дворянъ французскихъ, которые съ невѣроятнымъ безстрашіемъ отражали одни напоръ его побѣдоноснаго войска. Уваженіе и почтеніе къ такой замѣчательной доблести сейчасъ-же притупили остроту его гнѣва: и начавъ съ этихъ трехъ, онъ помиловалъ и всѣхъ остальныхъ жителей города.
   Въ то время, какъ Скандербергъ, князь Эпира, преслѣдовалъ одного изъ своихъ солдатъ, чтобъ его убить, этотъ послѣдній, напрасно пытавшійся всѣми возможными просьбами и мольбами его смягчить, рѣшился на послѣднюю крайность -- дождаться его съ мечемъ въ рукѣ; такое рѣшеніе мгновенно остановило ярость его господина, который, увидѣвши его благородное намѣреніе, помиловалъ его. Этотъ примѣръ можетъ вызвать другое толкованіе со стороны тѣхъ, которые не читали про сказочную силу и храбрость этого самаго князя.
   Императоръ Конрадъ III, осадивши гвельфа герцога Баварскаго {Въ 1402 г. въ Вейнсбергѣ, городѣ верхней Баваріи.}, не захотѣлъ снизойти къ болѣе мягкимъ условіямъ., какія унизительныя и низкія удовлетворенія ему ни предлагались, и позволилъ лишь дворянкамъ, которыя были осаждены вмѣстѣ съ герцогомъ, сохранивъ честь, выйти пѣшкомъ со всемъ тѣмъ, что онѣ могли-бы унести на себѣ. А онѣ, по благородству души, рѣшили взвалить себѣ на плечи своихъ мужей, дѣтей и даже герцога. Императору доставило такое большое удовольствіе, видя прелесть ихъ мужества, что онъ заплакалъ отъ радости, и укротилъ всю горечь смертельной и сильной ненависти, которую питалъ къ этому герцогу; съ тѣхъ поръ, на будущее время онъ обращался человѣчно съ нимъ и его подданными.
   Одно и другое изъ этихъ двухъ средствъ легко увлекло-бы меня, такъ какъ я обладаю замѣчательной наклонностью къ милосердію и кротости -- какъ бы тамъ ни было, по моему мнѣнію, я охотнѣе бы внялъ голосу состраданія, чѣмъ снисхожденія; но у стоиковъ состраданіе страсть порочная; они хотятъ, чтобы утѣшали скорбящихъ, но не разслаблялись ими и не сожалѣли ихъ. Эти же примѣры мнѣ кажутся болѣе умѣстны, такъ какъ видишь, какъ души, застигнутыя и испытываемыя этими двумя способами, переносятъ одинъ безъ колебаній и сгибаются передъ другимъ. Можно сказать, что пріучить свое сердце къ состраданію -- доказательство легкости, добродушія и мягкости, изъ чего вытекаетъ, что натуры болѣе слабыя, какъ натуры женщинъ, дѣтей, и такъ этому болѣе подвластны; но когда человѣкъ, пренебрегши слезами и мольбами, сдастся ради одного уваженія къ святому образу добродѣтели, -- это доказательство сильной и непоколебимой души, которая любитъ и чтитъ мужественную и непреклонную силу. Однако и въ душахъ менѣе великодушныхъ удивленіе и восторгъ могутъ вызвать подобное же явленіе: тому свидѣтель народъ ѳиванскій, который, предавъ уголовному суду своихъ военачальниковъ за то, что они остались въ своей должности сверхъ времени, которое имъ было положено и указано.-- освободилъ отъ всякаго наказанія Пелопида, который сгибался подъ бременемъ такихъ возраженій, и употреблялъ для своей защиты только просьбы и мольбы: напротивъ, такъ какъ Эпаминондъ, явившись, разсказалъ про подвиги, совершенные имъ, и гордымъ и высокомѣрнымъ образомъ укорялъ въ нихъ народъ, у послѣдняго не хватило духа взять даже шары въ руку {Шары избирательные. Плутархъ.}, и собраніе разошлось, громко прославляя высоту мужества этой личности {Плутархъ. Какъ можно самому себя хвалить, гл. 5.}.
   Діонисій старшій, послѣ долгаго времени и страшныхъ усилій, взявъ городъ Регію и съ нимъ полководца Фитона, доблестнаго человѣка, который такъ упорно защищался, захотѣлъ показать на немъ трагическій примѣръ мести. Во первыхъ, онъ ему сказалъ, какъ наканунѣ велѣлъ утопить его сына и всѣхъ его родныхъ: на что Фитонъ только отвѣтилъ, "что они были на цѣлый день счастливѣй его". Потомъ онъ велѣлъ его раздѣть, схватить палачамъ и волочить по городу, бичуя жестоко и позорно, и сверхъ того ругая площадными словами: но его мужество оставалось твердымъ, не ослабѣвая и не дрогнувъ; онъ, наоборотъ, шелъ впередъ, громко напоминая почетную и славную причину своей смерти, ради того, что онъ не захотѣлъ предать свою страну въ руки тирана, угрожая близкимъ наказаніемъ боговъ. Діонисій, читая въ глазахъ почти всего своего войска, что вмѣсто того, чтобы раздражаться похвальбами побѣжденнаго врага, въ противность своему вождю и его торжеству, оно начинало смѣяться отъ удивленія такой рѣдкой добродѣтели, и сговаривалось взбунтоваться, чтобы вырвать Фитона изъ рукъ его приставниковъ,-- велѣлъ прекратить это мученіе и послалъ потопить его только въ морѣ {Діодоръ Сицилійскій XIV, 29.}.
   Безъ сомнѣнія, человѣкъ -- сюжетъ замѣчательно пустой, разнообразный и измѣнчивый {Это выраженіе заключается въ 3 словахъ, что Горацій сказалъ въ трехъ стихахъ:
   Quod petiit, spernit; repetit, quod nuper oinisit;
   Dirait, aedifient etc. (Epist. 1. 99).}: трудно объ немъ составить прочное и однообразное сужденіе. Вотъ Помпей, который простилъ всему городу Мамертинцевъ, противъ котораго былъ очень возбужденъ, изъ уваженія къ добродѣтели и благородству гражданина Зенона {Стенонъ, по Плутарху, который называетъ его также Стенніусъ и Стенисъ. Костъ.}, который бралъ на себя одного общественную вину, и не просилъ другой милости, какъ одному нести за нее наказаніе; а гость Силлы, выказавъ ту же добродѣтель въ городѣ Нерузѣ {Плутархъ говоритъ; Прэнестъ, городъ Лаціума. Костъ.}, не выигралъ ничего ни для себя, ни для другихъ.
   И прямо опровергая первые примѣры, самый храбрый изъ людей и самый милостивый къ побѣжденнымъ, Александръ, взявъ городъ Газу послѣ долгихъ и страшныхъ усилій, встрѣтилъ тамъ Бэтиса, который имъ управлялъ, о доблести котораго онъ во время осады имѣлъ замѣчательныя доказательства, въ то время одинокаго, покинутаго своими, съ изрубленнымъ оружіемъ, всего покрытаго кровью и ранами, сражавшагося еще среди нѣсколькихъ македонцевъ, которые нападали на него со всѣхъ сторонъ; и онъ ему сказалъ, раздраженный такой дорогой побѣдой (такъ какъ, независимо отъ прочихъ потерь, онъ самъ получили двѣ свѣжія раны): "Ты не умрешь, какъ того ;елалъ. Бэтисъ; будь увѣренъ, что тебѣ нужно вытерпѣть всѣ разнообразныя муки, которыя могутъ быть придуманы для плѣнника". Тотъ стоялъ не только съ увѣреннымъ, но съ нахальнымъ и надменнымъ видомъ, не отвѣчая ни слова на эти угрозы.
   Тогда Александръ, видя его гордое и упорное молчаніе: "Преклонилъ-ли онъ колѣно? Вырвалась-ли у него просьба о пощадѣ? По истинѣ, если я не могу изъ него вырвать слова, я изъ него вырву стонъ"; и, обративъ свой гнѣвъ въ ярость, приказалъ ему пронзить подошвы и такъ волочить его совсѣмъ живого, терзать и разрывать на части позади телѣги {Квинтъ Курцій IV. 6.-- Въ этомъ жестокомъ поступкѣ сомнѣвались. не смотря на разсказъ Квинта Курція.}.
   Оттого-ли это, что сила мужества была для него такъ естественна, что, не удивляясь ей, онъ ее меньше уважалъ? или-же не считалъ-ли онъ ее личной своей принадлежностью, такъ что на этой высотѣ не могъ выносить ея вида въ другомъ, безъ неудовольствія завистливой страсти? или ужъ природная стремительность его гнѣва была неспособна къ противорѣчію? И по правдѣ, если бы онъ получилъ узду, нужно полагать, что именно при взятіи и разрушеніи города Ѳивъ онъ бы ее получилъ, видя, съ какой жестокостью переколото было столько храбрыхъ потерянныхъ людей, не имѣвшихъ больше возможности разсчитывать на общественную защиту; такъ какъ ихъ было убито около шести тысячъ, изъ которыхъ никого не видали ни бѣгущимъ, ни молящимъ о пощадѣ; наоборотъ, всякій искалъ, кто тамъ, кто сямъ, въ улицахъ, встрѣтиться съ побѣдоносными врагами, вызывая ихъ, чтобы дать имъ умереть честной смертью. Ни одного не было, какъ бы онъ ни былъ покрытъ ранами, который бы не старался при своемъ послѣднемъ издыханіи отомстить еще, и съ оружіемъ отчаянія утѣшиться въ своей смерти смертью какого-нибудь врага. Такимъ образомъ, горькая участь ихъ добродѣтели не нашла никакой жалости, и мало было цѣлаго дня для утоленія его мести. Эта рѣзня продолжалась до послѣдней капли крови, которая могла быть пролита, и остановилась только на людяхъ беззащитныхъ. старикахъ, женщинахъ и дѣтяхъ, изъ которыхъ сдѣлано было тридцать тысячъ рабовъ.
   

ГЛАВА II.
О грусти 1).

   1) Главный предметъ этой главы -- доказать, что нѣмое горе сильнѣй выражающагося въ слезахъ. Вѣрная истина, но которую Монтэнь обновляетъ нѣкоторыми чертами, невольно приковывающими къ его картинамъ, какой бы ни былъ ихъ сюжетъ. Серванъ.
   
   Я болѣе всѣхъ свободенъ отъ этой страсти, и ея не люблю и не уважаю {Серванъ справедливо замѣчаетъ, что очень естественно не любить печаль, по часто она можетъ имѣть уважительныя причины.}, хотя свѣтъ сговорился какъ бы нарочно отмѣчать ее особенной благосклонностью; они ею украшаютъ мудрость, добродѣтель, совѣсть: глупое и скверное украшеніе. Итальянцы болѣе прилично окрестили ее именемъ злобы {Tristezza часто означаетъ malignité.}, такъ какъ это качество всегда вредно, всегда безумно и, по обыкновенію, трусливо и низко {Грусть есть вялость ума и уныніе, вызванное убѣжденіемъ, что мы сокрушены великими бѣдствіями; "это опасный врагъ нашего покоя, который разслабляетъ немедленно душу, если мы не обращаемъ во время вниманія, и отнимаетъ у насъ употребленіе рѣчи, и возможность заниматься своими дѣлами, а съ теченіемъ времени притупляетъ и покрываетъ плѣсенью душу, портитъ человѣка, усыпляетъ его добродѣтель, когда нужно было бы проснуться, чтобы противиться злу, которое его точитъ и давитъ. Но нужно было бы раскрыть безобразіе, безуміе и гибельныя послѣдствія, видѣть несправедливость этой трусливой, низкой и подлой страсти для того, чтобы научиться ее ненавидѣть и избѣгать со всей своей силой, какъ очень недостойной мудрыхъ. Шарронъ.}. Стоики запрещаютъ его своему мудрецу.
   Но преданіе говоритъ, что Псамменитъ. царь Египта, разбитый и взятый въ плѣнъ Камбизомъ, царемъ персидскимъ, видя, что передъ нимъ проходила его дочь плѣнницей, въ одеждѣ рабыни, которую посылали за водой, и когда всѣ его друзья плакали и горевали кругомъ него, стоялъ спокойно, опустивъ глаза въ землю, а увидѣвъ еще, что вели его сына на казнь, остался въ томъ же положеніи; но замѣтивъ одного изъ своихъ слугъ {Въ смыслѣ друга.}, котораго вели среди другихъ плѣнныхъ началъ ударять себя въ голову и обнаруживать крайнюю печаль.
   Это можно было бы сопоставить съ тѣмъ, что видѣли недавно съ однимъ изъ нашихъ принцевъ, который, услышавъ въ Трентѣ, гдѣ онъ былъ, вѣсть о смерти своего старшаго брата,-- брата, который составлялъ опору и гордость всего его дома, и вскорѣ затѣмъ о смерти одного изъ родственниковъ. его второй надежды, и вынести оба эти испытанія съ примѣрнымъ терпѣніемъ, -- нѣсколько дней спустя, когда одинъ изъ его слугъ умеръ, послѣднее событіе переполнило чашу и, не выдержавъ, онъ предался отчаянію и жалобамъ, такъ что нѣкоторые вывели изъ этого, что принца тронуло за живое только это послѣднее потрясеніе; на самомъ дѣлѣ это произошло оттого, что, при избыткѣ печали, малѣйшая прибавка разрушила границы его терпѣнія. Можно было бы, говорю я, такъ-же объяснить нашъ разсказъ, если бы тутъ не было прибавлено, что Камбизъ, спрашивая у Исамменита, почему, если онъ не быль взволнованъ несчастіемъ сына и дочери, онъ съ такимъ малодушіемъ выноситъ горе одного изъ своихъ друзей,-- "Это, отвѣтилъ онъ, потому, что одно это послѣднее огорченіе можетъ выразиться слезами: первыя два превосходятъ! всякое средство, которое можетъ ихъ высказать".
   На удачу, мнѣ приходитъ на память по этому поводу замыселъ одного древняго живописца {Цицеронъ. Ораторъ 2. 22. Плиній XXIV. 10 и т. д.}, который, когда долженъ былъ представить, при жертвоприношеніи Ифигеніи, горе всѣхъ присутствующихъ, сообразно со степенью участія, которое каждый выказывалъ къ смерти этой невинной красавицы, истощивъ послѣднія усилія своего искусства, когда дошелъ до отца дѣвы, нарисовалъ его съ покрытымъ лицомъ, такъ какъ ни одна наружность не могла соотвѣтствовать этой степени горя. Вотъ почему поэты представляютъ себѣ, что несчастная мать Ніобея, потерявшая сперва семь сыновей, а потомъ сряду столько же дочерей, была обращена въ скалу,
   
   Diriguisse malis 1),
   1) Остолбенѣвшая отъ горя. Овидій. Метаморфозы. VI. 304.
   
   чтобы выразить мрачную, тихую и нѣмую тупость, которая овладѣваетъ нами, когда событія удручаютъ насъ, превосходя нате пониманіе. И въ самомъ дѣлѣ, сила какого-нибудь огорченія, чтобы быть необычайной, должна ошеломлять душу и мѣшать ей въ свободѣ ея движеній: какъ съ нами случается, при внезапномъ испугѣ отъ очень дурного извѣстія, чувствуемъ себя пораженными, похолодѣлыми и парализованными въ движеніяхъ; такъ что душа, спускаясь потомъ къ слезамъ и жалобамъ, какъ будто раскрывается, освобождается и успокаивается:
   
   El via rix tandem voci laxata dolore est 1).
   1) Горе находитъ, наконецъ, съ трудомъ себѣ путь для выраженія. Виргилій. Энеида XI. 151.
   
   Во время войны, которую велъ король Фердинандъ противъ вдовы короля Ивана Венгерскаго, недалеко отъ Буды, одинъ солдатъ былъ особенно замѣченъ всякимъ, какъ отличавшійся въ нѣкоей схваткѣ и неизвѣстный никому; его очень хвалили и сожалѣли, такъ какъ онъ тамъ былъ убитъ, но никто не горевалъ такъ сильно, какъ Райссіакъ, нѣмецкій дворянинъ, увлеченный такой рѣдкой доблестью. Когда принесли тѣло, онъ съ обыкновеннымъ любопытствомъ приблизился, чтобы увидѣть, кто это, и по снятіи оружія съ мертваго, узналъ своего сына. Это удвоило состраданіе присутствующихъ; онъ одинъ, не произнося ни слова, не сморгнувъ, стоялъ, не спуская глазъ съ тѣла сына, пока, наконецъ,-- такъ какъ сила печали сразила его жизненныя силы,-- онъ не упалъ мертвымъ на землю.
   
   Chi puô dir com'egli nrde, è in picciol luaco 1),
   1) Значитъ мало любить, если можно сказать, какъ сильно любятъ. Петрарки. Сон. 187.
   
   говорятъ влюбленные, которые хотятъ выразить нестерпимую страсть.
   
   Misero quod omnes
   Eripit sensue mihi: nom, simul te,
   Lesbia, adepexi, nihil est super mi.
   Quod loquar amène:
   Lingua sed torpet; teuis sub artus
   Flamme dimanat; s uni tu suopte.
   Tinniunt auras; gemina teguntur
        Lumina nocto 1).
   1) Любовь лишаетъ меня чувствъ, потому что при видѣ тебя, Лесбія, и не могу жаловаться, мой языкъ холодѣетъ, огонь пробѣгаетъ по жиламъ, въ ушахъ звенитъ, глаза заволакиваются. Катуллъ. I. 1. 5.
   
   Поэтому-то не въ жгучій и самый мучительный жаръ порыва способны мы изливаться въ жалобахъ и увѣреніяхъ; душа тогда погружена въ глубокія думы, а тѣло ослаблено и томится любовью; отсюда происходить иногда случайный обморокъ, который такъ не во время находитъ на влюбленныхъ въ этотъ холодъ, который ихъ охватываетъ, благодаря силѣ чрезмѣрнаго жара, на лонѣ самаго наслажденія {Вар. Въ изданіи 1588 г. читается: "Случай, который мнѣ не неизвѣстенъ".}.
   
   Curse loves loquuntur, ingentes stupent 1).
   1) Малыя горести говорятъ, большія молчатъ. Сенека. Гипп., д. II, сц. 3, ст. 607.
   
   Удивленіе отъ неожиданной радости насъ тоже поражаетъ.
   
   Ul me conspexit venientem, et Troia circum
   Arma amens vidit: magnis exterritn monstris,
   Diriguit visu in medio; calor ossa reliquit;
   Labitur, et longo vix tandem tempore fatur 1).
   1) Только что она увидѣла меня, а вокругъ себя троянское войско, какъ внѣ себя и какъ бы удивленная, она стоитъ пораженная, холодъ овладѣваетъ ея членами, и только долго спустя, она приходитъ въ себя. Вирг. Энеида III, 306.
   
   Кромѣ римской женщины, которая умерла отъ радости, видя своего сына вернувшимся съ дороги въ Канну, Софокла и Діонисія тирана, которые умерли отъ радости, и Тальвы {Или лучше: Тальны. Валерій Максимъ IX, 12.}, который умеръ въ Корсикѣ, прочтя извѣстіе о почестяхъ, которыя ему присудилъ римскій сенатъ, мы знаемъ, что въ нашемъ столѣтіи папа Левъ X, когда его извѣстили о взятіи Милана, чего онъ очень желалъ, такъ сильно обрадовался, что заболѣлъ горячкой и отъ нея умеръ. И для большаго доказательства человѣческой глупости, замѣчено было древними {Плиній VII. 53.}, что Діодоръ Діалектикъ умеръ внезапно, охваченный крайнимъ чувствомъ стыда, потому что въ своей общественной школѣ и публично, не смогъ развить аргументъ, который ему предложили. Я мало подверженъ этимъ сильнымъ страстямъ; у меня природное пониманіе тупо; и я тупѣю и тупѣю съ каждымъ днемъ отъ размышленія.
   

ГЛАВА III.
Наши привязанности уносятся далеко отъ насъ.

   Тѣ, которые обвиняютъ людей въ томъ, что они всегда стремятся къ будущимъ вещамъ, и учатъ насъ ловить блага настоящія, и успокаиваться на нихъ, такъ какъ мы не имѣемъ никакой власти на то, что будетъ, даже еще меньше, чѣмъ на то, что прошло.-- касаются самаго обыкновеннаго изъ человѣческихъ заблужденій, если они смѣютъ назвать заблужденіемъ то, на что сама природа наталкиваетъ насъ, для служенія продолженіемъ ея дѣлу: сообщая намъ, между прочимъ, ложное воображеніе, болѣе соревнуя объ нашемъ дѣйствіи, чѣмъ объ нашемъ знаніи.
   Мы никогда не бываемъ дома; мы всегда не у себя; страхъ, желаніе, надежда увлекаютъ насъ къ будущему, и отнимаютъ у насъ чувство и пониманіе того, что есть, чтобы забавлять насъ тѣмъ, что будетъ, но когда насъ не будетъ больше {Эта мысль Монтэня совершенно основательно порицалась. Что сдѣлается съ человѣкомъ, если онъ не будетъ думать ни о будущемъ, ни о будущей жизни? Руссо сказалъ: "Предусмотрительность! предусмотрительность, которая всегда отвлекаетъ насъ отъ самихъ себя и относитъ насъ туда, куда мы не можемъ достигнуть,-- вотъ настоящій источникъ нсѣхъ нашихъ несчастій". Эмиль. II кн.}. Calamitosus est animus futiiri anxius {Каждый умъ, заботящійся о будущемъ, несчастенъ. Сенека. Epist. 9844}.
   Это великое правило часто приписывается Платону: "Дѣлай свое дѣло и познай себя". Каждое изъ этихъ двухъ предложеній заключаетъ въ общихъ словахъ весь нашъ долгъ, и точно также своего спутника. Кто дѣлалъ бы свое дѣло, увидѣлъ бы, что его первый долгъ познать, что онъ такое, и то, что ему свойственно: а кто знаетъ, не беретъ больше чужого дѣла, за свое любить себя и развиваетъ себя прежде всего; отказывается отъ излишнихъ занятій и ненужныхъ мыслей и предложеній. Какъ безуміе, если бы ему разрѣшили то, что оно желаетъ, не удовлетворится этимъ, такъ-же точно мудрость довольна настоящимъ, и не бываетъ никогда не довольна собой {Цицеронъ. Tuec quaesi. V. 18.}. Эпикуръ освобождаетъ своего мудреца отъ предусмотрительности и заботы о будущемъ.
   Между законами, которые касаются умершихъ, мнѣ кажется особенно основательнымъ тотъ, по которому дѣянія государей должны быть разсмотрѣны послѣ ихъ смерти {Діодоръ Сицилійскій. I. 6.}. Они товарищи, если не повелители законовъ: то, чего правосудіе не могло сдѣлать съ ихъ головами, то справедливо, чтобъ оно сдѣлало съ ихъ честнымъ именемъ и имуществомъ ихъ наслѣдниковъ, вещи которыхъ мы часто предпочитаемъ жизни. Это обычай, который приносить замѣчательныя выгоды народамъ, гдѣ его соблюдаютъ, и желательный всѣмъ хорошимъ правительствамъ, которыя могутъ жаловаться на то, что къ памяти злыхъ людей относятся какъ къ ихъ собственной.
   Мы обязаны покорностью и послушаніемъ одинаково всѣмъ государямъ, потому что это относится къ ихъ сану; но любовью, равно какъ и оцѣнкой, вознаграждается только ихъ добродѣтель. Будемъ, ради общественнаго порядка, терпѣливо выносить недостойныхъ, скрывать ихъ пороки, помогать нашимъ одобреніемъ ихъ безразличнымъ дѣйствіямъ, пока ихъ власть нуждается въ нашей поддержкѣ; но разъ каши сношенія кончились, не причина запрещать правосудію и нашей свободѣ высказывать свою справедливую злобу: и именно лишать добрыхъ подданныхъ возможности горбиться тѣмъ, что они почтительно и вѣрно служили господину, пороки котораго имъ были хорошо извѣстны, отнимая у потомства такой поучительный примѣръ. А тѣ, которые, изъ уваженія къ какому-нибудь частному одолженію, несправедливо хранятъ память о недостойномъ государѣ, дѣлаютъ частное правосудіе на счетъ общественнаго. Титъ Ливій правду говоритъ, "что языкъ людей, воспитанныхъ среди царской власти, всегда полонъ безполезнаго чванства и ложныхъ свидѣтельствъ {Титъ Ливій. XXXV. 48.}: всякій превозноситъ безъ разбора своего государя до крайняго предѣла доблести и необычайнаго величія. Можно осуждать благородство этихъ двухъ солдатъ, которые отвѣтили прямо Нерону, одинъ изъ нихъ спрошенный имъ, почему онъ ему желаетъ зла: "Я тебя любилъ, пока ты этого заслуживалъ, но съ тѣхъ поръ, какъ ты сталъ отцеубійцей, поджигателемъ, фигляромъ, кучеромъ, я тебя ненавижу, какъ ты этого заслуживаешь"; другой -- почему онъ хотѣлъ его убить: "Потому что я не нахожу иного средства противъ твоихъ постоянныхъ злодѣяній" {Тацитъ. Анналы. XV. 67, 68.}. Но кто въ здравомъ разсудкѣ можетъ осуждать публичныя и всеобщія засвидѣтельствованія, которыя послѣ его смерти даны были объ немъ и о всѣхъ злыхъ подобныхъ ему, объ ихъ тираническомъ и дурномъ поведеніи? Мнѣ не нравится, что въ такое совершенное государственное устройство, какъ спартанское, вкралась такая неестественная церемонія: по смерти царей, всѣ союзники, сосѣди и вся знать, мужчины и женщины, какъ ни попало, разрѣзывали себѣ въ знакъ печали лобъ и изъявляли своими криками и причитаніями, что этотъ, какой бы онъ ни былъ на самомъ дѣлѣ, былъ самымъ лучшимъ царемъ изъ всѣхъ {Геродотъ. VI. 68.}, приписывая сану жребій, который принадлежитъ заслугѣ, и выдающейся заслугѣ, на высшей и низшей степени общественнаго положенія -- безразлично.
   Аристотель, который касается всѣхъ предметовъ, спрашиваетъ по поводу выраженія Солона, что "никто до смерти не можетъ быть названъ счастливымъ", если тотъ даже, который жилъ и который умеръ, сообразно желанію, можетъ быть названъ счастливымъ, если, молва идетъ объ немъ худая, если его потомство несчастно. Пока мы движемся, мы переносимся куда намъ хочется, потому что заботимся о томъ, но ставъ внѣ бытія, мы не имѣемъ никакого общенія съ тѣмъ, что есть, и Солонъ правильнѣе бы сказалъ, что человѣкъ, стало быть, никогда не бываетъ счастливъ, потому что онъ имъ становится лишь послѣ того, какъ его болѣе нѣтъ.
   
             Quisquam
   Fix radicitus е vita se tollit, et eicit:
   Sed facit esse sui quiddam super inscius sipe....
   Nec removet satis a proiecto corpore sese, et
   Vindicat 1).
   1) Съ трудомъ можно найти человѣка, который бы возвысился радъ жизнью и отрѣшился отъ нея. Всякій воображаетъ въ своемъ невѣжествѣ, что въ немъ есть что то что переживетъ его, и изъ никогда не разстанется съ самимъ собой и со своимъ бреннымъ тѣломъ. Лукрецій III. 890--896.
   
   Бертрандъ дю-Гэскэнъ умеръ при осадѣ замка Рандбнъ, около Пюи въ Овернѣ {13 іюля 1380 г.}: осажденные, сдавшись потомъ, были принуждены отнести ключи съ площади къ тѣлу усопшаго. Варѳоломей Альвіанъ, полководецъ войска Венеціанцевъ, умеръ, состоя на ихъ службѣ во время войнъ въ Брессѣ, его тѣло было привезено въ Венецію черезъ Веронскую землю, вражескую страну; при этомъ большая часть войска была того мнѣнія, что долженъ былъ быть испрошенъ пропускной листъ въ Веронѣ: но Ѳедоръ Тривульсъ это оспаривалъ, и рѣшился скорѣй провести его силой, съ опасностью стычки: "такъ какъ неприлично, говорилъ онъ, чтобы тотъ, который при жизни никогда не чувствовалъ страха передъ своими врагами, послѣ смерти сдѣлалъ бы видъ, что ихъ боится". По правдѣ, это сходно съ тѣми греческими законами, по которымъ тотъ, кто просилъ у врага тѣло для погребенія, отказывался отъ побѣды, и ему больше нельзя было воздвигнуть трофей: это служило нравомъ на побѣду для того, у котораго просили. Такъ потерялъ Никій преимущество, которое онъ ясно получилъ надъ Коринѳянами, и обратно Агезилай упрочилъ то, которое имъ было очень сомнительно пріобрѣтено у Беотійцевъ {Плутархъ. Жизнь Никія. 92. Жизнь Агезилая, т. 6.}.
   Эти черты могли бы найти странными, если бы не было принято во всѣ времена не только простирать попеченіе объ насъ самихъ за предѣлы этой жизни, но еще вѣрить, что очень часто небесныя милости насъ сопровождаютъ въ могилу, и распространяются на наши останки.
   Эдуардъ, король Англіи, испытавъ во время долгихъ войнъ между нимъ и Робертомъ, королемъ Шотландіи, сколько его присутствіе давало перевѣса его дѣламъ, такъ какъ ему всегда удавалось то, что предпринималъ лично самъ, умирая, заставилъ своего сына торжественно поклясться въ томъ, что когда его не станетъ, онъ велитъ сварить его тѣло, для отдѣленія мяса отъ костей, и затѣмъ погребсти; а что касается костей, то чтобы онъ ихъ сохранилъ для ношенія съ собой и по своему войску, всякій разъ, какъ ему случится вести войну противъ шотландцевъ: какъ будто-бы судьба роковымъ образомъ связала побѣду съ его членами. Иванъ Жишка {7 іюня 1307 г.}, который возбудилъ Богемію на защиту заблужденій Виклефа, захотѣлъ, чтобы послѣ его смерти съ него содрали кожу, и чтобы изъ нея сдѣлать тамбуринъ, который-бы носили на войну противъ его враговъ, полагая, что это помогло-бы продлить преимущества, которыя онъ имѣлъ въ войнахъ, лично веденныхъ имъ противъ нихъ. Нѣкоторые индѣйцы носили точно также на битву противъ испанцевъ кости одного изъ своихъ предводителей, ради того счастья, которое онъ имѣлъ при жизни: и другіе народы этомъ свѣтѣ тащатъ на войну тѣла храбрыхъ людей, которые умерли среди ихъ битвъ, чтобы имъ служить счастіемъ и поощреніемъ. Первые сохраняютъ за могилой только славу, пріобрѣтенную ихъ прошлыми дѣяніями; послѣдніе хотятъ сюда еще примѣшать могущество воздѣйствія.
   Случай съ полководцемъ Баярдомъ еще болѣе замѣчателенъ: послѣдній, чувствуя себя смертельно раненымъ стрѣлой, когда ему совѣтовали удалиться изъ пыла битвы, отвѣтилъ, что онъ не начнетъ въ концѣ жизни поворачивать спину врагу; продолжая сражаться, пока позволяли его силы, чувствуя, что ему дѣлается дурно и что онъ упадетъ съ лошади, приказалъ своему дворецкому положить себя подъ дерево, но такъ, чтобы онъ умеръ съ лицомъ, обращеннымъ къ врагу: такъ и случилось.
   Мнѣ нужно прибавить другой примѣръ, такой-же замѣчательный, ради одного вывода, который нельзя сдѣлать изъ предыдущихъ. Императоръ Максимиліанъ, прадѣдъ короля Филиппа, который царствуетъ теперь {Филиппъ II, испанскій.}, быль принцъ, одаренный всѣми хорошими качествами, и между прочимъ, рѣдкой красотой тѣла; но среди другихъ прихотей онъ имѣлъ одну совершенно необъятную прихотямъ другихъ принцевъ, которые, чтобы покончить скорѣй съ самыми важными дѣлами, дѣлаютъ тронъ изъ своего судна; онъ никогда не имѣлъ такого приближеннаго камердинера, которому бы позволилъ себя видѣть въ своей уборной. Онъ прятался, чтобы броситься въ воду, такой-же застѣнчивый, какъ дѣва, не показывающая доктору, и кому-бы то ни было тѣ члены, которые привыкли скрывать. Я, имѣя такой безстыдный ротъ, все-же, вслѣдствіе комплекціи, зараженъ этимъ стыдомъ; если же благодаря крайнему убѣжденію въ необходимости, или благодаря страсти, я никогда не показываю никому члены и дѣйствія, которыя намъ обычай приказываетъ скрывать, то я отъ этого стѣсненія терплю больше, чѣмъ считаю мужчинѣ приличнымъ, особенно моей профессіи. Но онъ дошелъ до такого суевѣрія, что въ своемъ завѣщаніи наказалъ въ точныхъ выраженіяхъ, чтобы ему надѣли подштанники, когда онъ умретъ. Онъ долженъ былъ прибавить въ припискѣ къ духовнику, чтобы тому, который ихъ ему будетъ надѣвать, завязали глаза.
   Повелѣніе, которое Киръ отдалъ своимъ дѣтямъ, чтобы ни они, ни кто другой не видѣли-бы и не трогали-бы его тѣла, послѣ того, какъ душа будетъ съ нимъ разлучена {Ксенофонтъ. Киропедія, VIII. 7.}, я приписываю его какому-нибудь обѣту; потому что и у него, и у его историка, между прочими великими качествами, на всемъ протяженіи ихъ жизни, рѣзкой нитью проходитъ странная забота и благоговѣніе къ религіи.
   Эта басня мнѣ не понравилась, какъ, напротивъ, доставляетъ большое удовольствіе, другая объ одномъ моемъ родственникѣ, человѣкѣ довольно извѣстномъ и на военномъ, и на гражданскомъ поприщахъ, а именно: умирая очень старымъ и окруженный своимъ дворомъ, мучимый страшными болями отъ камня, онъ всѣ свои послѣдніе часы съ крайней тщательностью устраивалъ помпу и церемонію своего погребенія, и заставилъ всю аристократію, которая его посѣщала, дать слово сопровождать его погребальное шествіе; онъ обратился къ принцу даже, который присутствовалъ при его послѣднихъ минутахъ, съ неотступной мольбой, чтобы его прислугѣ приказано было участвовать въ немъ, приводя нѣсколько примѣровъ и доводовъ для доказательства, что это принадлежало ему какъ человѣку извѣстной породы; и казалось, онъ умеръ довольнымъ, взявъ это обѣщаніе и сдѣлавъ по желанію распредѣленіе и порядокъ въ своихъ часахъ. Я почти не видѣлъ болѣе настойчиваго тщеславія. Другая, обратная странность, относительно которой у меня тоже нѣтъ недостатка въ частномъ примѣрѣ, мнѣ кажется родственна этой,-- не столько заботиться о себѣ, и увлекаться до послѣдней степени учрежденіемъ порядка въ своемъ погребальномъ шествіи, съ какой-то особенной и необычайной скупостью ограничивая его однимъ слугой и фонаремъ. Напр., прихоть и приказаніе Марка Эмилія Лепида Эвапата, который запретилъ своимъ наслѣдникамъ хоронить себя съ церемоніями, которыя употреблялись въ такихъ случаяхъ {Титъ Ливій. Эпитомы. кн. XL. VIII.}. Развѣ это умѣренность и воздержаніе, избѣгать расточительности и сладострастія, которыхъ употребленіе и знакомство намъ неизвѣстны? вотъ легкое и удобное исправленіе и недорого стоющее. Если-бы нужно было издать постановленіе о немъ, я былъ-бы того мнѣнія, чтобы въ этомъ, какъ во всѣхъ поступкахъ жизни, всякій примѣнялъ правило, сообразуясь съ величиной своего состоянія. И философъ Ликонъ мудро предписываетъ своимъ друзьямъ положить его тѣло туда, куда они сочтутъ за лучшее; а что касается до похоронъ, не дѣлать ихъ ни излишними, ни механическими {Діогенъ Лаэрсъ. V.}. Я просто предоставилъ-бы обычаю располагать этой церемоніей, и положиться-бы на благоразуміе первыхъ попавшихся, кому-бы выпала забота обо мнѣ. Totus hic locus est contemnendus in nobis, non negligendus in nostris {Эту заботу нужно презирать для самихъ себя, и не пренебрегать ею для своихъ. Цицер. Tuec. quest. I, 45.}.
   И свято сказано святому: Curatio funeris. conditio sepulturae, pompa exsequiarum, magis sunt vivorum solatia, quam subsidia mortuorum {Забота о погребеніи, выборъ могилы, похороны, служатъ скорѣй утѣшеніемъ живыхъ, чѣмъ облегченіемъ мертвыхъ. Св. Августинъ. Civitas Dei, 1--12.}.
   Оттого-то Сократъ отвѣтилъ Критону, который въ часъ его кончины спрашивалъ у него, какъ онъ хочетъ быть погребеннымъ: "Какъ вы пожелаете". Если-бы я заботился заранѣе, я-бы нашелъ болѣе вѣжливымъ подражать тѣмъ, которые начинаютъ еще при жизни наслаждаться порядкомъ и роскошью ихъ мѣста погребенія, и которымъ нравится смотрѣть на свою мертвую осанку изъ мрамора. Счастливы тѣ, которые умѣютъ радовать и дарить свои чувства безчувственностью и жить своей смертью!
   За малымъ стало, чтобы я не почувствовалъ непримиримую ненависть ко всякому народному господству, хотя оно мнѣ кажется самымъ естественнымъ и справедливымъ, когда я вспоминаю про безчеловѣчную несправедливость аѳинскаго народа, который безпощадно казнилъ, не желая выслушать даже ихъ оправданій, этихъ храбрыхъ полководцевъ, которые только что выиграли у лакедемонянъ битву около острововъ Аргинянскихъ, самую спорную, самую жестокую битву, которую когда либо греки давали на морѣ, -- потому что послѣ побѣды они предпочли повиноваться обстоятельствамъ, на которыя имъ указывалъ законъ войны, чѣмъ остановиться для прибранія и погребенія своихъ мертвыхъ. И дѣлаетъ эту казнь еще болѣе ненавистной поступокъ съ Діомедономъ: этотъ, одинъ изъ осужденныхъ, человѣкъ большой доблести и воеyной, и гражданской, выступивши впередъ, чтобы сказать рѣчь, послѣ того какъ онъ услышалъ ихъ обвинительный приговоръ, и находя, что только достаточно времени для спокойнаго выслушанія, вмѣсто того, чтобы воспользоваться имъ для своей защиты, и для раскрытія явной несправедливости такого жестокаго рѣшенія, заботился только объ одномъ -- сохраненіи жизни своимъ судьямъ, моля боговъ обратить этотъ приговоръ имъ на пользу, и для того, чтобы по винѣ сдѣланныхъ обѣтовъ, которые онъ и его товарищи посвятили въ знакъ благодарности такой знаменитой удачѣ, они не навлекли на себя гнѣвъ боговъ, предупреждая ихъ, какіе это были обѣты; и не сказавъ болѣе ничего другого, и не торгуясь, направился тѣмъ-же шагомъ къ мѣсту казни {Діодоръ Сицилійскій. XIII, 31. 32.}.
   Судьба нѣсколько лѣтъ спустя побила ихъ тѣмъ-же оружіемъ: Шабріанъ, главный предводитель ихъ войска на морѣ, выигравъ битву у Поллиса, адмирала Спарты, около острова Наксоса, потерялъ начисто всѣ плоды своей побѣды, очень важной для ихъ дѣла, чтобы не испытать того-же несчастія по примѣру побѣдителей Лакедемонянъ, и чтобы не потерять мертвыя тѣла своихъ сотоварищей, которые плавали по морю, позволилъ благополучно уплыть цѣлому сонму живыхъ враговъ, которые съ тѣхъ поръ заставили ихъ купить дорогой цѣной это неумѣстное суевѣріе {Діодоръ Сицилійскій. XV. 9}.
   
   Quachis, quo iuceas, post obitum, loco?
   Quo nuu nata iucent? 1)
   1) Хочешь ты знать, гдѣ будешь по смерти? тамъ, гдѣ вещи, которыя не народились. Сеція Троада хоръ, д. 2, ст. 30.
   
   Это другое возвращаетъ чувство покоя тѣлу безъ души;
   
   Neque sepulcrum, quo recipiatur, habest, portum corporis,
   Ubi, remisse humans vita, corpus requiescat а malis 1).
   1) Пуская его никогда не принимаютъ въ убѣжищѣ гробницы, гдѣ тѣло, лишенное жизни, отдыхаетъ отъ своихъ страданій. Энній у Циц. Тускул. I, 44.
   
   Совершенно также природа показываетъ намъ, что нѣкоторыя мертвыя вещи имѣютъ еще сокровенныя связи съ жизнью; вино портится въ подвалахъ, сообразно съ нѣкоторыми перемѣнами временъ года въ своихъ виноградникахъ, и мясо дичи перемѣняетъ видъ и вкусъ въ солильныхъ кадкахъ, сообразно съ законами живого тѣла, какъ говорятъ {Эта глава, одна изъ самыхъ замѣчательныхъ, которыя когда-либо написаны Монтень, она раскрываетъ много истинъ, а также и нѣсколько заблужденій. Цѣль автора, кажется, покарать безуміе тѣхъ, которые заботятся о только будущемъ, что очень вѣрно; но онъ какъ-будто заключаетъ, что нужно заботиться только о настоящемъ, что очень опасно. Серванъ.}.
   

ГЛАВА IV.
Намъ душа переноситъ свои страсти на ложные предметы, когда истинныхъ ей недостаетъ.

   Одинъ изъ нашихъ дворянъ, крайне подверженный подагрѣ, убѣждаемый врачами совсѣмъ оставить употребленіе соленаго мяса, имѣлъ привычку и шутку отвѣчать, что "онъ хотѣлъ имѣть кого нибудь для обвиненія въ успѣхахъ и мученіяхъ болѣзни, и что крича и проклиная то мозговую колбасу, то бычачій языкъ и ветчину, онъ чувствовалъ облегченіе отъ нея". Но точно такъ-же, какъ намъ больно, когда рука поднятая, чтобы ударить, ничего не встрѣтитъ и свистнетъ по воздуху; а равно, чтобы видъ былъ красивъ, не нужно чтобы онъ былъ потерянъ и разсѣянъ въ неясности воздуха, но необходимо возвышеніе для сохраненія его на приличномъ разстояніи.
   
   Ventus ut amittit vires, nisi roboro densae
   Occurrant silvso, spatio diffusus inani 1).
   1) Точно также какъ вѣтеръ теряетъ свою силу и разсѣивается въ пустотѣ, какъ густые лѣса не представляютъ ему преградъ. Лукіанъ, III. 382.
   
   точно также какъ будто кажется, что душа потрясенная и взволнованная теряется въ самой себѣ, если ей не дать излиться на чемъ нибудь: и ее всегда нужно снабдить предметомъ, на который она могла-бы наброситься и дѣйствовать. Плутархъ {Въ жизни Перикла, въ началѣ Костъ.} говоритъ по поводу тѣхъ, которые пристращаются къ обезьянамъ и маленькимъ собакамъ, что потребность любви, которая въ нихъ находится, за недостаткомъ законнаго предмета, чѣмъ остаться незанятой, предпочитаетъ создать себѣ ложный и пустой. И мы видимъ, что душа въ своихъ страстяхъ охотнѣе обманетъ себя, воздвигая передъ собой ложный и воображаемый образъ, даже противъ собственнаго убѣжденія, нежели останется въ бездѣйствіи. Такъ увлекаетъ животныхь ихъ ярость, и онѣ кидаются на камни и желѣзо, которыя ихъ ранили, и отомщаютъ со всей страстью на самихъ себѣ боль, которую онѣ испытываютъ:
   
   Pannonie haud aliter post ictum sacvior ursa,
   Cui iaculum parva Libye amentavit habens,
   So rotat in vulnue, tel unique irata receptum
   Impetit, et secum fugientem circuit hastam 1).
   1) Такъ медвѣдица болѣе страшная раненная, вся уходитъ въ свою рану; она хочетъ кусать стрѣлу, которая ее раздираетъ, и хватаетъ желѣзо, которое кружится съ ней вмѣстѣ. Лукіанъ. IV. 220.
   
   Какія только причины не придумываемъ мы для тѣхъ несчастій, которыя съ нами случаются? На что мы только не пеняемъ, на лѣво и на право, чтобы имѣть на кого излить свой гнѣвъ? Не золотыя косы, которыя ты рвешь, не бѣлизна груди, которую, раздраженная, ты такъ жестоко колотишь, погубили твоего возлюбленнаго брата при помощи злополучной пули: пеняй на другое. Ливій, говоря о римскомъ войскѣ въ Испаніи, послѣ утраты двухъ братьевъ его, знаменитыхъ полководцевъ {Публій и Кней Сципіонъ.}, flere omnes repente, et offensare capita {Каждый сейчасъ началъ плакать и ударять себя въ голову. Титъ Ливій. XXV. 37.}, это общепринятый обычай. А философъ Біонъ сказалъ объ одномъ королѣ, который вслѣдствіе печали рвалъ себѣ бороду "Думаетъ-ли онъ, что болѣзнь, отъ которой лѣзутъ волосы, облегчаетъ печаль?" {Циц. Тускул. III. 20.} Кто не видѣлъ, какъ глотали и жевали грамоты давились шаромъ отъ костей, чтобы пріобрѣсти или отомстить за потерю своихъ денегъ? Ксерксъ бичевалъ море и послалъ горѣ Атосъ вызовъ, а Киръ впродолженіи нѣсколькихъ дней занялъ цѣлое войско мщеніемъ рѣкѣ Ринѣ за страхъ, который онъ ощутилъ переправляясь черезъ ней; и Калигула разрушилъ великолѣпный домъ въ отместку за то удовольствіе, которое въ немъ имѣла мать {Или можетъ быть непріятность, потому что она была здѣсь заключена. Сенека. О гнѣвѣ III. 22. Костъ.}. Народъ разсказывалъ въ моей молодости, что одинъ изъ нашихъ королей {Вѣроятно Митронъ XI, король (Испаніи) умеръ въ Кастиліи.}, наказанный Богомъ, поклялся ему отомстить, и приказалъ впродолженіи десяти лѣтъ ему не молиться, ни говорить о немъ, ни, насколько это было въ его власти, не вѣрить ему. Этимъ хотѣли доказать не столько глупость, какъ естественную славу народу, о которомъ былъ разсказъ; это пороки всегда сродные: но другіе поступки по правдѣ заключаютъ въ себѣ еще немного болѣе высокомѣрія чѣмъ глупости. Августъ Цезарь, разбитый бурей на морѣ, началъ глумиться надъ богомъ Нептуномъ, и во время великолѣпія цирценскихъ игръ велѣлъ снять его изображеніе съ того мѣста, гдѣ оно было между другими богами, чтобы отомстить ему: въ чемъ онъ еще менѣе извинимъ, чѣмъ онъ былъ, когда, потерявъ одну битву подъ начальствомъ Квинтиліана Вара въ Германіи, онъ переходилъ отъ гнѣва къ отчаянію, ударяясь головой объ стѣну и вскрикивая: "Варъ, отдай мнѣ моихъ солдатъ"; такъ какъ эти превосходятъ всякое безуміе, тѣмъ болѣе, что сюда присоединено нечестіе, и они въ немъ обвиняютъ самаго бога, или судьбу, какъ будто она имѣетъ уши, которыми можно воспользоваться въ дракѣ; по примѣру Ѳракійцевъ, которые, когда гремитъ громъ или сверкаетъ молнія, начинаютъ стрѣлять въ небо, обуреваемые титаническимъ мщеніемъ, чтобы ударами стрѣлъ возвратить бога къ разуму.
   А какъ говоритъ этотъ древній поэтъ у Плутарха:
   
   Point ne se fault courroucer aux affairée,
   Il ne leur chault de toutes nos cholcres 1).
   1) Не нужно сердиться въ дѣлахъ, имъ ни холодно, ни жарко отъ нашего гнѣва.
   
   Но мы никогда не будемъ достаточно бранить отклоненія нашего ума.
   

ГЛАВА V.
Долженъ-ли начальникъ осажденнаго города выходить для переговоровъ.

   Луцій Маркъ {Титъ Ливій называетъ этого полководца римлянъ -- Квинтъ Марцій.}, легатъ римлянъ во время войны противъ Персея царя Македоніи, желая выиграть время, которое ему еще было нужно для окончательнаго снаряженія своего войска, пустилъ въ дѣло предложеніе о соглашеніи, усыпленный которымъ царь согласился на перемиріе на нѣсколько дней, давая этимъ способомъ своему врагу удобный случай и время для вооруженія; благодаря чему послѣдовала окончательная гибель царя. Это именно то, въ чемъ; старцы сената, помнящіе о правахъ своихъ отцовъ, осуждали этотъ обыкновенный обычай, какъ враждебный ихъ древнему стилю, который, говорили они, заключался въ томъ, чтобы сражаться съ доблестью, но не съ хитростью, ни нападеніями врасплохъ, и ночными сшибками, ни подложнымъ бѣгствомъ и вторичными неожиданными атаками; предпринимая войну не иначе, какъ по объявленіи ея, и часто по указаніи часа и мѣста битвы.
   Благодаря этому сознанію они отослали къ Пирру его предателя доктора, и къ Фалискамъ ихъ вѣроломнаго школьнаго учителя. Это были формы въ самомъ дѣлѣ римскія, не греческой хитрости, и коварства пуническаго, гдѣ побѣждать силой менѣе славно чѣмъ обманомъ. Надувательство можетъ служить для раза, но тотъ только считаетъ себя побѣжденнымъ, кто знаетъ что имъ онъ былъ не хитростью, не благодаря судьбѣ, но храбростью, лицомъ къ лицу на открытой и справедливой войнѣ.
   Хорошо видно изъ этихъ словъ этихъ простодушныхъ людей, что они еще не были знакомы съ прекраснымъ изреченіемъ.
   
   Dolus, an virtus, quis in hoste requirat 1).
   1) Не все-ли равно, употребляютъ-ли противъ врага хитрость или храбрость. Вирг. Энеида. II. 390.
   
   Азатры, говоритъ Полибій {I. XII. Гл. 1.}, ненавидѣли всякій обманный путь въ своихъ воинахъ, считая побѣдой только ту, гдѣ мужество ихъ враговъ было сломлено.
   Eam vir sanctus et sapiens seiet veram esse victoriam, quae, salva fide et integra dignitate, parabitur {Человѣкъ мудрый и добродѣтельный долженъ знать, что единственная настоящая побѣда та, которую одерживаютъ, оставляя неприкосновеннымъ достоинство и добросовѣстность. Флор. І, 12.}, говоритъ другой:
   
   Vosue velit, an me, regnare hera, quidve ferat, fora,
   Virtute experiamur 1).
   1) Будемъ испытывать храбростью, намъ-ли или мнѣ всемогущая судьба предназначаетъ. Орестъ. Энній у Циц. de Officiis 1. 12.
   
   Въ царствѣ Терната, среди этихъ народовъ, которыхъ мы съ такой увѣренностью называемъ варварскими, обычай предписываетъ, чтобы они не предпринимали войны безъ объявленія ея сначала, присоединяя къ нему пространное исчисленіе средствъ, которыя они могутъ употребить въ ней; напримѣръ, сколько людей, какіе боевые снаряды, какое оружіе, наступательное или оборонительное; также, когда это сдѣлано, если ихъ враги не уступаютъ и не приходятъ къ соглашенію, они ставятъ себѣ закономъ воспользоваться во время войны всѣмъ тѣмъ, что помогаетъ побѣдить, не упрекая себя.
   Древніе Флорентинцы были такъ далеки отъ желанія добыть обманомъ преимущество надъ своими врагами, что они ихъ предупреждали за мѣсяцъ, прежде чѣмъ двинуть свое войско въ полѣ, постояннымъ звономъ колоколовъ, который они называли Мартинэлла {Отъ Св. Мартина.}.
   Что касается насъ, менѣе суевѣрныхъ и думающихъ, что прославился тотъ, кто получилъ выгоды отъ войны, и повторяющихъ вслѣдъ за Лизандромъ: "гдѣ не можетъ помочь шкура льва, тамъ нужно къ ней пришить кусочекъ отъ шкуры лисицы" {Плутархъ. Жизнь Лизандра. Т. 4. Эта поговорка осталась популярной въ сред. вѣка, память объ ней даже сохранилась въ нѣкоторыхъ гербахъ, гдѣ видны львы съ хвостами лисицы.}, у насъ самые обыкновенные случаи обмана вытекаютъ изъ этого обычая; и нѣтъ другого часа, говоримъ мы, гдѣ-бы полководецъ долженъ быть болѣе на-сторожѣ, чѣмъ во время переговоровъ и договоровъ мирныхъ, и по этой причинѣ правило,-- "что не нужно никогда, чтобы начальникъ осажденнаго города выходилъ самъ для переговоровъ", держится на устахъ всѣхъ боевыхъ людей нашего времени. Во времена нашихъ отцовъ это ставили въ вину Монмору и д'Ассиньи, защищавшихъ Музонъ отъ графа Нассаускаго.
   Но все-же въ этомъ отношеніи можно было-бы извинить того, который-бы такимъ образомъ покинулъ городъ, чтобы безопасность и преимущество остались на его сторонѣ, какъ сдѣлалъ это въ городѣ Релѣ графъ Гій де-Рингонъ (если вѣрить дю-Бэллэ, потому что Риччардини говоритъ, что это былъ онъ самъ), когда владѣлецъ Эскю приблизился къ нему для переговоровъ. Онъ совсѣмъ не оставилъ своей крѣпости, и потому, когда поднялось возмущеніе во время этихъ переговоровъ, не только д'Эскю и его войско, которое приблизилось вмѣстѣ съ нимъ, оказалось самымъ слабымъ, такъ что Александръ де-Тривульсъ былъ тамъ убитъ, но онъ самъ былъ принужденъ для большей безопасности послѣдовать за графомъ, и скрыться на честное слово послѣдняго въ городъ, для защиты отъ ударовъ.
   Эвменъ, въ городѣ Норѣ, принуждаемый Антигономъ, который его осаждалъ, выйдти, чтобы поговорить съ нимъ, ссылаясь на то, что это было вполнѣ естественно, чтобы онъ вышелъ къ нему, такъ какъ онъ былъ самый старшій и самый сильный, Евменъ, давъ этотъ благородный отвѣтъ: "Я никогда не буду считать человѣка старшимъ себя, доколѣ буду имѣть мечъ въ своей власти", не согласился на это, пока Антигонъ не далъ ему въ заложники Птоломея своего племянника {Плутархъ. Жизнь Эвмена. Ч. 5.}.
   Однако есть и такіе, которые остались еще очень довольны, что вышли на честное слово осаждавшаго; тому свидѣтель Генрихъ де-Во, шампанскій рыцарь, который былъ осажденъ въ замкѣ Коммерси англичанами. Когда Варѳоломей де-Боннъ {Варѳоломей де-Брюнь по Фруксару.}, который руководилъ ею, приказалъ подкопать снаружи большую часть замка, такъ что оставалось только поджечь, чтобы задавить осажденныхъ подъ развалинами, и потребовалъ отъ Генриха, чтобы тотъ вышелъ для переговоровъ для своей-же пользы, такъ какъ онъ потомъ сдѣлался Четвертымъ, и когда ему доказали его-же очевидную гибель, онъ почувствовалъ себя въ этомъ крайне обязаннымъ врагу. Послѣ того, какъ онъ безусловно cдaлcя съ своимъ войскомъ, когда былъ подложенъ огонь въ мину, деревянныя щепы разрушивались, замокъ былъ уничтоженъ до основанія,-- я легко довѣряю другому, но я дѣлаю это съ трудомъ, когда я дамъ поводъ подумать, что я скорѣе сдѣлалъ это изъ отчаянія и недостатка мужества, чѣмъ изъ чистосердечія и довѣрія къ его честности.
   

ГЛАВА VI.
Часъ переговоровъ опасенъ.

   Между тѣмъ я видѣлъ недавно по сосѣдству со мной въ Мюссидонѣ {Или Мюсиданъ, городокъ Поригора.}, что тѣ, которые были изгнаны оттуда силой нашего войска, и прочіе изъ ихъ приверженцевъ, кричали какъ объ измѣнѣ, что во время прелиминарій мира и перемирія, ихъ застали врасплохъ, и окончательно разбили: вещь которая, при случаѣ, имѣла-бы правдоподобіе въ другомъ столѣтіи. Но, какъ я только что сказалъ, наши пріемы совершенно разнятся отъ этихъ правилъ, и не нужно ждать довѣрія однихъ къ другимъ, пока послѣдняя печать не будетъ приложена къ обязательству, еще и тогда есть много дѣла, и всегда рискованно довѣрить распущенности побѣдоноснаго войска наблюденіе за честнымъ словомъ, даннымъ городу, который только что сдался, вслѣдствіе кроткой и благопріятной капитуляціи, и открыть въ него, съ самаго начала, свободный доступъ солдатамъ.
   Л. Эмилій Регилій, римскій преторъ, потерявъ въ попыткахъ взять городъ Ѳокею силой, вслѣдствіе замѣчательнаго мужества его жителей, которые его храбро защищали, дѣлаетъ съ ними условіе принять ихъ въ число друзей римскаго народа, и войти въ него какъ въ союзный городъ, отнимая у нихъ всякій страхъ за враждебное дѣйствіе; но когда онъ вступилъ туда и ввелъ свое войско, дабы его могли видѣть въ большомъ великолѣпіи, у него недостало власти сдержать своихъ людей, какія онъ ни употреблялъ усилія; и онъ видѣлъ собственными глазами, какъ ограбили большую часть города, такъ какъ права жадности и мести были сильнѣй его власти и военной дисциплины.
   Клеоменъ говорить, что какое-бы зло ни могли сдѣлать и врагамъ на войнѣ, оно не касается правосудія и не подчинено ему, на столько-же по отношенію боговъ какъ и людей, поэтому, заключивъ съ Армянами перемиріе на семь дней, на третью ночь послѣ того, онъ напалъ на нихъ совсѣмъ сонныхъ и разбилъ ихъ, ссылаясь на то, что въ условіяхъ перемирія не было говорено о ночахъ; но боги отомстили за эту вѣроломную хитрость.
   Во время переговоровъ и въ то время какъ они были увѣрены въ своей безопасности, городъ Казилинумъ былъ взятъ врасплохъ. Это было въ вѣкъ и наиболѣе -справедливыхъ полководцевъ и самой совершенной римской милиціи, такъ какъ не сказано, чтобы данное время и мѣсто не позволяли пользоваться низостью нашихъ враговъ, также какъ мы пользуемся ихъ трусостью. Безъ сомнѣнія война имѣетъ много основательныхъ преимуществъ въ ущербъ разуму: и здѣсь нужно придерживаться правила -- neminem id agere, ut ex altering proeditur inscitia {Что никто не долженъ искать обратить себѣ на пользу тупость другого. Сенека, de Offic. III. 17.}, но я удивляюсь тому объему, которое ему даетъ Ксенофонтъ въ рѣчахъ и въ разныхъ подвигахъ своего совершеннаго императора; Ксенофонтъ -- авторъ большаго вѣса въ такихъ вещахъ, одновременно великій полководецъ и философъ изъ числа первыхъ учениковъ Сократа, но я не соглашаюсь съ тѣми размѣрами, въ которыхъ онъ освобождаетъ себя отъ всего и вездѣ.
   Когда Д'Обиньи, осаждая Капую, произвелъ тамъ страшное опустошеніе, а Фабрицій Колонна, начальникъ города, вступилъ съ нимъ въ переговоры съ бастіона, и его люди ослабили дозоры, наши взяли городъ и разрушили все до основанія. И не такъ давно, въ Ивуа {Ивуа или Карильанъ, городокъ на рѣкѣ Шіеръ, въ четырехъ миляхъ отъ Седана. V. Леклеркъ.}, Юліанъ Роммеро, сдѣлавъ промахъ, войдя для переговоровъ съ господиномъ коннетаблемъ, нашелъ при возвращеніи свой городъ взятымъ. Но чтобъ и намъ не уйти, не оправдавъ себя, Маркизъ Пескарь, осадилъ Генуей, коброй управлялъ герцогъ Октавіанъ Фрегозъ подъ нашимъ покровительствомъ, и миръ между ними былъ подвинуть уже настолько впередъ, что его считали совершившимся; но въ моментъ его заключенія, Испанцы пробравшись внутрь, поступили какъ послѣ полной побѣды. И съ тѣхъ поръ въ Линьи, въ Барруа, гдѣ управлялъ графъ де-Бріенъ, императоръ, осадивъ его лично, и Бертевилль, лейтенантъ вышеназваннаго графа, вошли въ переговоры, и во время переговоровъ городъ былъ взятъ.
   
   Fil il rincer sepremani laudabil cosa,
   Vincasi о per fortune, о per ingegno 1),
   1) Побѣдилъ-ли ты, благодаря случаю, или искусству, она тѣмъ не менѣе славна. Аріостъ. п. XV. ст. I.
   
   говорятъ они: но философъ Хризиппіусъ не былъ этого мнѣнія, и я точно также. Онъ говоритъ, что тѣ, которые бѣгаютъ взапуски, должны хорошенько направить всѣ свои силы на проворство, но однакожъ ими отнюдь не позволено положить руку на своего противника, чтобы его остановить, ни подставить ногу, чтобъ онъ упалъ {Циц. de offic. III. 10.}. И еще болѣе великодушно отвѣтилъ великій Александръ Полиперкану, который убѣждалъ его воспользоваться преимуществомъ, которое ему давала темнота ночи, чтобы напасть на Дарія: "Нѣтъ, не мнѣ искать краденыхъ побѣдъ: malo me fortunae poeniteat, quam victoriae pudeat {Я предпочитаю жаловаться на судьбу, чѣмъ краснѣть отъ моей побѣды. Кипитъ Курцій. IV. 13.}.
   
   Atqe idem fugientem haud est dignotus Oroden
   Sternere, nec iactn caecum dare cuspide vulnus:
   Obvius, adversoque occurrit, seque riro rir
   Contulit, haud fur to melior, sed i'ortibus armis 1).
   1) Чезенсъ не снисходить ударить Ордена во время бѣгства,-- ни ранить его невидимой стрѣлой. Онъ преслѣдуетъ его, настигаетъ, нападаетъ спереди: врагъ хитрости, онъ хочетъ побѣдить одной доблестью. Вирг. Энеида. X. 731
   

ГЛАВА VII.
Что намѣреніе произноситъ приговоръ надъ нашими дѣйствіями.

   Смерть, говорятъ, освобождаетъ насъ отъ всѣхъ обязательствъ J Я знаю нѣкоторыхъ, которые поняли это на разные лады. Генрихъ седьмой, король Англіи, вошелъ въ соглашеніе съ донъ Филиппомъ, сыномъ императора Максимиліана, или говоря болѣе почтительно, съ отцомъ императора Карла V: вышеназванный Филиппъ передаетъ въ его руки герцога Суффолька бѣлой Розы, его врага, который бѣжалъ и удалился въ Нидерланды, а онъ на этомъ условіи обѣщаетъ не предпринимать ничего противъ жизни вышеназваннаго герцога; однако, умирая, онъ наказалъ въ завѣщаніи своему сыну умертвить его внезапно, послѣ того какъ онъ испуститъ духъ. Недавно, въ трагедіи,; которую розыгралъ въ Брюсселѣ герцогъ Альба надъ графами де-Горнъ и д'Эгмонъ {Де-Горнъ и л'Эгмонъ, обезглавленные 4 іюня 1568 г.}, было много замѣчательнаго: между прочимъ то, что графъ д'Эгмонъ, на честное слово и увѣреніе котораго сдался графъ де-Горнъ герцогу Альбѣ, настойчиво требовалъ, чтобы казнили сто первымъ, для того, чтобы смерть избавила его отъ обязательства, которое онъ имѣлъ относительно вышеназваннаго графа де-Горнъ. Кажется, что смерть не освободила перваго отъ даннаго слова, и что второй расквитался съ нимъ, даже не умирая -- съ насъ нельзя требовать выше нашихъ средствъ, по той причинѣ, что дѣйствія и исполненія отнюдь не въ нашей власти, и что нѣтъ ничего сознательнаго въ нашей власти, кромѣ воли: на ней то основываются по необходимости и утверждаются всѣ правила дома человѣка. Такимъ образомъ, графу д'Эгмонъ, который полагалъ, что его душа и воля связаны его обѣщаніемъ, хотя власть для приведенія его въ исполненіе не была въ его рукахъ, былъ прощенъ его долгъ, когда онъ пережилъ графа де-Горнъ.
   Но короля Англіи, который не сдержалъ своего слова преднамѣренно, нельзя извинить за то, что онъ отсрочилъ до своей смерти приведеніе въ исполненіе своего вѣроломства; также мало какъ каменьщика Геродота {Архитекторъ сокровищницъ Рамснеппа Геродотъ. II. 221.}, который, честно сохранивъ впродолженіи своей жизни тайну про сокровища царя Египта, своего господина, умирая, открылъ ея своимъ дѣтямъ.
   Я видѣлъ нѣсколькихъ въ мое время, которые, убѣждаемые своею совѣстью отказаться отъ чужаго, намѣревались присвоить его по завѣщанію и по своей кончинѣ. Они ничего не дѣлаютъ путнаго, ни кончая такое спѣшное дѣло, ни желая загладить оскорбленіе съ какъ можно меньшимъ чувствомъ злобы и пользой. Они обязаны дать какъ можно больше своего; и тѣмъ имъ труднѣе и неудобнѣе извиниться, чѣмъ ихъ удовольствіе законнѣе и похвальнѣе. Покаяніе должно быть обременительно; тѣ еще хуже дѣлаютъ, которые приберегаютъ обнаруженіе какой-нибудь злобной воли относительно ближняго до своей послѣдней воли, скрывши ее во время жизни, и этимъ показываютъ, какъ мало заботятся они о собственной чести, раздражая обиженнаго противъ своей памяти, и еще меньше о своей совѣсти, такъ какъ они не съумѣли заставить смолкнуть неудовольствіе ради уваженія даже къ смерти, и простирая жизнь за предѣлы своей. Неправедны судьи, которые берутся судить, тогда какъ они не обладаютъ знаніемъ дѣла. Я буду стараться, если смогу, чтобы моя смерть не обнаружила того, что моя жизнь не сказала сперва во всеуслышаніе"
   

ГЛАВА VIII.
О праздности.

   Какъ пустопорожнія земли изобилуютъ сотнями тысячъ разныхъ родовъ дикихъ и ненужныхъ травъ, и если онѣ плодородны, то чтобы пользоваться ими, ихъ нужно приготовить и засѣять извѣстными полезными для насъ сѣменами; точно также случается и съ душами. Если ихъ не замѣняютъ какимъ-нибудь предметомъ, который налагаетъ на нихъ узду и сдерживаетъ ихъ, они бросаются разстроенные то туда, то сюда, въ неясное поле мечтаній.
   
   Sicut aquae tremulum labris ubi lumen ahenis,
   Sole repercussum, out radinntie imagine lunae,
   Omnia pervulitat late loca; iamque sub auras
   Erigitur, sum inique ferit laqucarin tecti 1).
   1) Такъ когда дрожащій свѣтъ солнца или луны лучезарной отражается волной колеблющейся въ мѣдномъ сосудѣ, онъ летаетъ по всѣмъ окружнымъ мѣстамъ, поднимается на воздухъ, и ударяетъ вверхъ по крышкамъ и высокимъ сводамъ. Вирг. Энеид. VIII. 22.
   
   и нѣтъ того безумія или той фантазіи, которыя бы они не произвели на свѣтъ въ этомъ волненіи,
   
   Valut aegri aomnia, vanne
   Einguntur species 1).
   1) Творя себѣ призраки, которыя походятъ на сны больного. Горацій ст. 7.
   
   Душа, которая не имѣетъ опредѣленной цѣли, теряется {S'occuper c'est jonis.}, такъ какъ говорятъ, что не быть нигдѣ -- быть вездѣ.
   
   Quisquis ubique habitat, Maxime, nusquam habitat 1).
   1) Мартинакъ. кн. VII. Эпигр. 73.
   
   Недавно, съ тѣхъ поръ что я удалился къ себѣ, рѣшившись насколько это будетъ въ моихъ силахъ, не дѣлать ничего другого, какъ проводить въ тишинѣ и уединеніи то немногое время, что мнѣ осталось жить; мнѣ казалось, нельзя было оказать большую услугу своему уму, какъ оставить его въ полномъ бездѣйствіи, занимать самого себя и обращать вниманіе и успокаиваться на себѣ самомъ, я надѣялся, что онъ можетъ отнынѣ дѣйствовать съ меньшимъ трудомъ, ставъ съ теченіемъ времени болѣе тяжелымъ и болѣе зрѣлымъ: но я нахожу, какъ
   
   Variant semper dont otia mentem 1),
   1) Бездѣйствіе всегда рождаетъ, тысячу разныхъ мыслей. Лукіанъ.
   
   что наоборотъ, какъ вырвавшаяся на свободу лошадь, онъ сто разъ даетъ болѣе свободы самому себѣ, чѣмъ онъ требовалъ для другихъ; и порождаетъ во мнѣ непрерывный рядъ столькихъ химеръ и фантастическихъ чудовищъ, безъ порядка, и невпопадъ, что, дабы я могъ разсматривать, я началъ ихъ заносить на бумагу, надѣясь современемъ пристыдить самого {Странно, что, желая записать свои мнимыя глупости, Монтэнь сдѣлалъ такую мудрую книгу, и что предполагая пристыдить ею свой умъ, онъ доставилъ ему безсмертную славу. Это потому, что, на самомъ дѣлѣ, большая часть человѣка -- мудрость состоитъ только въ признаніи своего безумія, и какъ ученый тотъ, кто соглашаетесь своемъ невѣжествѣ, такъ мудрый признаеть свою глупость; оттого точная запись нашихъ глупости была-бы для каждаго лучшей книгой разума. Серванъ.}.
   
   L'orsinete père et tourmente.
   S'occupes, c'est savoir jonis:
   L'àme est un feu qu'ilpent nourris,
   Et qin séteint, s'ilne s'augmente.
   Voltaire.,
   

ГЛАВА IX.
О лжецахъ.

   Мнѣ меньше всякаго другого слѣдовало-бы говорить о памяти, потому что я почти не нахожу въ себѣ слѣда ея; и не думаю, чтобы была на свѣтѣ вторая въ такомъ замѣчательномъ упадкѣ. Всѣ мои остальныя способности обыкновенны и ничтожны; но, благодаря этой, я представляю собой странное и очень рѣдкое явленіе, достойное быть увѣковѣченнымъ и прославленнымъ. Кромѣ естественнаго неудобства, отъ котораго я терплю (такъ какъ, конечно, видя ея необходимость, Платонъ правильно называетъ ее великой и могущественной богиней), я долженъ еще выносить уколы моему самолюбію: если у меня на родинѣ хотятъ сказать, что какой нибудь человѣкъ не имѣетъ разсудка, они говорятъ, что онъ не имѣетъ памяти; и когда я жалуюсь на слабость свою {Онъ на это жалуется еще въ главѣ 17 кн. II, и въ главѣ 13 кн. III.}, они останавливаютъ меня, не вѣрятъ мнѣ, какъ будто я обвиняю себя въ безуміи: они не видятъ разницы между памятью и разумомъ; это очень ухудшаетъ мое положеніе. Но они обижаютъ меня; потому что по опыту видно скорѣе обратное, -- что превосходная память охотно соединяется съ слабымъ разсудкомъ. Тѣ же самыя слова, которыя обвиняютъ мою болѣзнь, выражаютъ неблагодарность, сваливая на мою память мою привязанность, и изъ природнаго недостатка дѣлаютъ недостатокъ совѣсти: "онъ забылъ, говорятъ, эту просьбу, или это обѣщаніе; онъ не помнитъ о своихъ друзьяхъ; онъ не вспомнилъ сказать, или сдѣлать, или умолчать объ этомъ, изъ любви ко мнѣ". Безъ сомнѣнія, я могу легко забыть, но оставить безъ вниманія порученіе, которое мнѣ далъ мой другъ, я этого не дѣлаю. Пускай удовольствуются моею слабостью, не дѣлая изъ нея нѣкотораго рода злобу, и злобу такъ враждебную моему расположенію духа!
   Оно меня нѣкоторымъ образомъ утѣшаетъ. Во первыхъ потому, что, благодаря этому злу, я главнымъ образомъ исправился отъ худшаго зла, которое-бы легко проявилось во мнѣ, а именно отъ честолюбія; эта слабость нестерпима для того, кто впутывается въ дѣла свѣта; къ тому же отсутствіе памяти развило во мнѣ другія способности, по мѣрѣ того какъ память ослабѣвала, и я легко могъ-бы допустить, что мой умъ и разсудокъ задремали и ослабѣли по примѣру другихъ, не упражняя свои собственныя силы, если-бы чужія изобрѣтенія и чужія мысли были мнѣ извѣстны, благодаря памяти. Даже моя рѣчь отъ этого короче, потому что кладовая памяти обыкновенно обильнѣе запасами, чѣмъ кладовая изобрѣтательной способностію я бы оглушилъ болтовней всѣхъ моихъ друзей, такъ какъ предметы, воспламеняя и притягивая мою рѣчь, пробуждаютъ во мнѣ другую способность, которую я имѣю, а именно -- способность ихъ изображать и ими управлять. А это нехорошо: я убѣждаюсь въ этомъ примѣромъ нѣкоторыхъ моихъ личныхъ друзей. По мѣрѣ того, какъ память доставляетъ имъ весь предметъ въ настоящемъ видѣ, они такъ замедляютъ свое повѣствованіе, и переполняютъ его столькими ненужными подробностями, что если разсказъ хорошъ, они затемняютъ его достоинство; а если онъ его не имѣетъ, вы проклинаете или ихъ память, или недостатокъ ихъ разсудка. Трудно установить рѣчь и оборвать ее въ то время, когда она въ самомъ разгарѣ; и нигдѣ лучше нельзя испытать силу лошади, какъ сдѣлавши быструю и крутую одержку. Даже между дѣльными людьми я вижу такихъ, которые хотятъ и не могутъ остановиться въ своемъ бѣгѣ; и между тѣмъ какъ они ищутъ гдѣ-бы имъ закончить свой путь, они продолжаютъ идти, балясничая и волоча ноги какъ люди, которые падаютъ въ обморокъ отъ слабости. Въ особенности опасны старики, у которыхъ остается воспоминаніе о прошлыхъ вещахъ и которые потеряли воспоминаніе о томъ, что они ихъ уже много разъ повторяли: я видѣлъ, какъ очень веселые разсказы дѣлались очень скучными въ устахъ одного господина, такъ какъ каждый изъ присутствующихъ прослушалъ его сотый разъ.
   Во вторыхъ, я утѣшаюсь тѣмъ, что я меньше помню о полученныхъ оскорбленіяхъ, какъ говорилъ извѣстный древній писатель {Циц. Pro Ligar. 12. Oblivisci nihil soles, nisi injurias. V. Леклеркъ.}: мнѣ нуженъ былъ-бы протоколъ, какъ Дарію, который заставлялъ пажа каждый разъ, какъ онъ садился за столъ, три раза пропѣть ему на ухо, чтобы не забыть про оскорбленіе, нанесенное ему Аѳинянами: "Государь, помни объ Аѳинянахъ" {Геродотъ. V. 105. Леклеркъ.}; съ другой стороны мѣста и книги которыя я вновь вижу, улыбаются мнѣ всегда свѣжей новизной.
   Не безъ основанія говорятъ, что кто не чувствуетъ свою память достаточно сильной, не долженъ становиться въ ряды лгуновъ. Я, правда, знаю, что грамматики {Ктидій у Авла-Геллія. XI. 11, и въ Ноніусѣ V, 80 Монтэнь только приводитъ здѣсь этого грамматика.} дѣлаютъ различіе между "сказать ложь" и "лгать", и говорятъ, что сказать ложь -- это сказать вещь выдуманную, но которую считали истиной; и что по опредѣленію слова лгать по латыни, откуда произошло наше французское, это значитъ идти противъ своей совѣсти; и что вслѣдствіе этого, это касается только тѣхъ, которые говорятъ обратное тому, что знаютъ; эти послѣдніе или выдумываютъ часть или все, или искажаютъ и измѣняютъ истинную основу {Мы убѣждаемъ иногда самихъ себя, въ нашей собственной лжи, чтобы не разубѣждаться въ ней, и мы обманываемъ себя, чтобы обманывать другихъ. Вовернаръ.}. Когда они искажаютъ и измѣняютъ съ тѣмъ, чтобы помѣстить ихъ въ тотъ же часто разсказъ, трудно имъ не смутиться, потому что предметъ, помѣстившись первымъ передъ памятью, какъ онъ есть, и запечатлѣвшись такимъ путемъ познанія и науки, не можетъ не представиться ея воображенію, изгоняя ложь, которая не можетъ здѣсь имѣть ни такой твердой, ни такой увѣренной почвы, и чтобы обстоятельства первоначальнаго обученія, при всякомъ удобномъ случаѣ, прокрадываясь въ умъ, не заставили потерять воспоминаніе о вещахъ, завѣдомо ложныхъ и испорченныхъ. Оттого что они всецѣло выдумываютъ, имъ кажется, что они тѣмъ менѣе могутъ опасаться ошибокъ, такъ какъ нѣтъ никакого противоположнаго впечатлѣнія, которое оскорбляло-бы ихъ обманъ. Однако вотъ еще что, потому что это пустой предметъ, въ которомъ незачто ухватиться, онъ легко ускользаетъ изъ ихъ памяти, если она не очень увѣрена въ себѣ. Въ этомъ я часто имѣлъ случай убѣдиться,-- и забавно, въ ущербъ тѣмъ, которые хватятся не иначе слагать свою рѣчь, какъ смотря по тому, служитъ-ли она для дѣлъ, которыя они ведутъ, и нравится-ли это великимъ мира сего, съ которыми они говорятъ; потому что, такъ какъ обстоятельства, которымъ они хотятъ подчинить свою вѣру и совѣсть, подвергаются многимъ перемѣнамъ, нужно чтобы ихъ рѣчь вмѣстѣ съ тѣмъ разнообразилась; отчего случается, что про то же самое они говорятъ то сѣро, то желто, иному человѣку, что это такого рода, иному другаго; и если случайно эти люди воспользовались-бы такими противоположными свѣдѣніями, что станется съ этимъ прекраснымъ искусствомъ, помимо того, что они часто сами такъ неосторожно смущаются, потому что какой-бы памяти хватило запомнить столько разнообразныхъ формъ, которыя они создали объ одномъ и томъ же предметѣ? Я видѣлъ нѣсколькихъ въ мое время, которые завидовали славѣ этой прекраснаго рода осторожности, и которые все-же видѣли, что если она и славится, то все же дѣйствія она не производить.
   По-истинѣ, лганье проклятый порокъ, мы только люди и соединены другъ съ другомъ лишь благодаря слову. Если бы мы понимали весь его ужасъ и все его значеніе, мы преслѣдовали бы его огнемъ, съ большею справедливостью чѣмъ, за другія преступленія. Я нахожу, что обыкновенно имѣютъ привычку очень неумѣстно карать дѣтей за невинныя заблужденія, и что ихъ мучатъ за невинные поступки, которые не производятъ впечатлѣнія и не имѣютъ послѣдствія. Одно лганье, и упрямство мнѣ кажутся такими, съ появленіемъ и успѣхомъ которыхъ нужно было бы бороться: онѣ ростутъ всюду и всегда, и съ тѣхъ поръ какъ дано было это ложное направленіе языку, просто диво, насколько трудно его измѣнить; отчего случается, что въ общемъ честные люди подвержены и порабощены ему. Я знаю одного хорошаго малаго, ученика портнаго, который, я никогда не слыхалъ, чтобы сказалъ хоть разъ правду, когда она можетъ служить ему на пользу. Если бы какъ истина, ложь имѣла одинъ видъ, мы были бы въ лучшихъ отношеніяхъ; потому что мы считали бы достовѣрнымъ противоположное тому, что сказалъ бы лгунъ, но обратная сторона истины имѣетъ сотню тысячъ образцовъ и необъятное поле. Пиѳагорійцы дѣлаютъ добро достовѣрнымъ и опредѣленнымъ, зло неопредѣленнымъ и не достовѣрнымъ. Тысяча дорогъ отдаляютъ отъ цѣли,-- одна туда идетъ. Конечно, я не увѣряю себя, что могу совладать съ собой, предохранить отъ явной и крайней опасности нахальной и торжественной ложью. Одинъ древній отецъ говоритъ, что мы лучше себя чувствуемъ въ обществѣ знакомой собаки, чѣмъ человѣка, языкъ котораго намъ не извѣстенъ. Ut ехіегnus alieno non sit hominis vice {Такъ что два человѣка различныхъ народовъ.-- люди по отношенію другъ къ другу. Плиній. Ест. Ист. VII. I.}. А на сколько фальшивая рѣчь менѣе общежительна чѣмъ молчаніе!
   Король Францъ I хвастался, что онъ этимъ способомъ разставилъ западню Франциску Таверну, послу Франца Сфорца, герцога Миланскаго, человѣку извѣстному умѣніемъ болтать. Послѣдній былъ отправленъ съ извиненіемъ отъ своего господина къ его величеству въ поступкѣ большой важности, который заключался въ слѣдующемъ: король,-- чтобы все же сохранить нѣкоторыя тайныя сношенія съ Италіей, откуда его недавно выгнали, даже изъ герцогства Миланскаго,-- рѣшилъ держать около герцога съ своей сгороны дворянина, посла на самомъ дѣлѣ, но по наружности частнаго человѣка, который по виду былъ бы тамъ по собственнымъ дѣламъ, тѣмъ болѣе, что герцогъ, который несравненно болѣе зависѣлъ отъ императора (съ тѣхъ поръ такимъ образомъ, какъ онъ велъ переговоры о бракѣ съ его племянницей, дочерью короля датскаго, теперь вдовствующей герцогиней Лотарингіи), не могъ открыть безъ большаго интереса для себя, что имѣетъ нѣкоторыя темныя сношенія и переговоры съ нами. Пригоднымъ для этого порученія оказался одинъ Миланскій дворянинъ, конюшій короля, по имени Мервэлль. Отправленный съ тайными вѣрительными грамотами и наставленіями какъ посолъ, и съ другими рекомендательными письмами къ герцогу касательно его частныхъ дѣлъ, для отвода глазъ и на показъ, онъ оставался такъ долго около герцога, что у императора явилось нѣкоторое чувство досады, которое повлекло за собой то, что случилось потомъ, какъ мы думаемъ: а именно, что подъ видомъ какого то убійства герцогъ вдругъ въ одну прекрасную ночь велѣлъ ему отрубить голову, и судъ надъ нимъ поконченъ въ два дня. Когда Францискъ явился съ готовымъ, длиннымъ и искаженнымъ, изложеніемъ этого дѣла (такъ какъ король обратился по поводу его съ требованіемъ удовлетворенія ко всѣмъ князьямъ христіанскаго міра и къ самому герцогу),-- онъ былъ выслушанъ во время утреннихъ занятій, и съ этой цѣлью придумалъ нѣсколько прекрасныхъ вѣроятій случившагося: что его господинъ никогда не принималъ нашего посла ни за что другое, какъ за частнаго человѣка и своего подданнаго, который явился для своихъ дѣлъ въ Миланъ, и который никогда не жилъ тамъ подъ другимъ видомъ, отрицая даже, что онъ зналъ его принадлежность къ придворному штату короля, и что онъ былъ извѣстенъ ему, и далекъ отъ того, чтобы принимать его за посла; король въ свою очередь наступалъ на него съ разными возраженіями и вопросами, и нападая на него со всѣхъ сторонъ, приперъ его наконецъ вопросомъ объ казни, совершенной ночью и какъ бы тайкомъ, на что смущенный бѣдняга отвѣчалъ,-- чтобы прикинуться честнымъ -- что изъ уваженія къ его величеству, герцогъ былъ бы очень огорченъ, чтобы подобная казнь была бы совершена днемъ. Всякій можетъ себѣ представить, въ какомъ видѣ онъ былъ поднятъ, порѣзавшись столь смѣло объ такой носъ, какъ носъ короля Франца.
   Папа Юлій второй, отправилъ посла къ королю Англіи для возбужденія его противъ короля Франца. Когда посолъ доложилъ о своемъ порученіи, и король Англіи, остановившись въ своемъ отвѣтѣ на затрудненіяхъ, которыя онъ находилъ въ приготовленіяхъ, которыя необходимы для борьбы съ такимъ могущественнымъ королемъ, приводилъ нѣсколько доводовъ,-- посолъ не кстати отвѣтилъ, что онъ ихъ также принялъ во вниманіе съ своей стороны и говорилъ о нихъ папѣ. Этимъ словомъ, которое такъ мало соотвѣтствовало его порученію, заключавшемся въ томъ, чтобы немедленно побудить его къ войнѣ, король Англіи воспользовался какъ первымъ доводомъ для того, что онъ потомъ нашелъ на дѣлѣ, что этотъ посолъ въ частности склонялся на сторону Франціи; и когда онъ увѣдомилъ его господина, его имущество было описано, и за малымъ стало, чтобы онъ не лишился жизни {Эразмъ Орр. T. IV, собр. 684, изд. Лейд. 1703, in folio.}.
   

ГЛАВА X.
О скорой или медленной рѣчи.

   
   One ne furent à touts toutes graces données 1):
   1) Никогда всѣ не были надѣлены всѣми добродѣтелями. Этотъ стихъ заимствованъ изъ одного сонета Ла-Бэоти.
   
   оттого то мы видимъ, что нѣкоторые къ дару краснорѣчія присоединяютъ легкость и находчивость, и, какъ говорятъ, такъ ловки, что на каждомъ концѣ поля они готовы; другіе, болѣе медлительные, не говорятъ ничего, не продумавъ и не подготовивъ сначала. Какъ женщинамъ внушаютъ заниматься играми и тѣлесными упражненіями, сообразно съ тѣмъ, что у нихъ красивѣе всего, такъ, если бы мнѣ пришлось посовѣтовать также насчетъ одного изъ этихъ двухъ преимуществъ краснорѣчія, въ чемъ въ нашемъ столѣтіи кажется главнымъ образомъ хвастаются проповѣдники и адвокаты, медлительный, мнѣ кажется, былъ бы болѣе у мѣста проповѣдникомъ, и другой болѣе у мѣста адвокатомъ, потому что занятіе того даетъ сколько ему угодно свободнаго времени для приготовленія себя, и потомъ его поприще протекаетъ одною нитью, однимъ рядомъ, безъ перерыва, тогда какъ выгоды адвоката заставляютъ его вступать въ бой во всякое время; и неожиданные отвѣты его противной стороны выбиваютъ его изъ принятаго направленія, такъ что ему немедленно нужно принять новое рѣшеніе. Но при свиданіи Папы Клемента и короля Франца въ Марселѣ случилось совсѣмъ наоборотъ, что нѣкто Пойэ, человѣкъ всю жизнь проведшій въ адвокатурѣ, пользовавшійся большою извѣстностью, имѣлъ порученіе держать папѣ рѣчь, и обдумавъ ее давно, даже какъ говорятъ, привезъ изъ Парижа ее совсѣмъ готовую, въ тотъ самый день, какъ ее нужно было произнести. Папа, боясь, чтобы ему не сказали ничего такого, что могло бы оскорбить пословъ другихъ государей, которые его окружали, сообщилъ королю краткое содержаніе, которое ему казалось наиболѣе подходящимъ къ мѣсту и времени, но случайно, совсѣмъ другое, чѣмъ то, надъ которымъ Пойэ трудился; такъ что его рѣчь дѣлалась излишней и ему нужно было составить другую, но такъ какъ онъ чувствовалъ себя къ этому неспособнымъ, кардиналъ Дю-Бэллэ долженъ былъ заняться этимъ дѣломъ. Доля адвоката тяжелѣе доли проповѣдника; и мы, несмотря на это, находимъ, это мое мнѣніе, больше порядочныхъ адвокатовъ, чѣмъ проповѣдниковъ, по крайней мѣрѣ во Франціи, какъ будто болѣе прирождено разуму имѣть быстрые и неожиданные процессы, и болѣе прирождено сужденію быть медленнымъ и степеннымъ. Но кто остается совсѣмъ нѣмымъ, если не имѣетъ досуга для приготовленія себя, и тотъ также, кому досугъ не даетъ преимущества лучше выразиться.-- одинаково странны.
   ^Разсказываютъ про Севера Кассія, что онъ лучше говорилъ не подумавши^что онъ болѣе обязанъ былъ судьбѣ, чѣмъ своему прилежанію; что ему полезно было быть взволнованнымъ, когда онъ говорилъ, и что его противники боялись уколоть его, изъ страха чтобы гнѣвъ не удвоилъ его краснорѣчія. Я знаю по опыту это условіе природы, которая не можетъ выдержать пылкаго и трудолюбиваго преднамѣренія: если оно не выливается легко и свободно, въ немъ нѣтъ ничего путнаго.
   Мы говоримъ про нѣкоторыя сочиненія, что отъ нихъ несетъ масломъ и лампой, за извѣстную рѣзкость и грубость, которую трудъ придаетъ тому, гдѣ онъ имѣетъ значительное участіе. Но кромѣ того забота о томъ, чтобы хорошо поступить, и это напряженіе души слишкомъ связанной и погруженной въ свое занятіе, сокрушаетъ ее и мѣшаетъ ей; также какъ случается съ водой, которая, стремясь съ силой, не можетъ найти выхода изъ открытаго горлышка для всего своего напора и количества. Въ этомъ состояніи природы, о которомъ я говорю, случается вмѣстѣ съ тѣмъ тоже и то, что оно требуетъ, чтобы его волновали и возбуждали сильныя страсти, какъ гнѣвъ Кассія (такъ какъ это движеніе было бы слишкомъ рѣзкимъ); оно желаетъ, чтобы его не укрощали, но упрашивали: оно желаетъ быть возбужденнымъ и пробужденнымъ странными настоящими и неожиданными случайностями, если оно предоставлено себѣ, оно только томится и хирѣетъ; волненіе -- его жизнь. Я не хорошо владѣю самимъ собою и своими способностями: случайность имѣетъ тутъ болѣе правъ, чѣмъ я: случай, общество, даже дрожаніе моего голоса болѣе извлекаетъ изъ моего ума, чѣмъ я самъ могу найти, когда я самъ занимаюсь имъ и зондирую его. Оттого слова лучше сочиненій, если можно дѣлать выборъ, гдѣ нѣтъ цѣны. Случается со мной и то, что я не нахожу себя тамъ, гдѣ я себя ищу, и чаще нахожу себя случайно, чѣмъ вслѣдствіе изслѣдованія своего сужденія. Я охотно отпустилъ бы какую нибудь остроту, когда я пишу (само собою разумѣется, плоскую для другаго, умную для себя, оставимъ всѣ эти вѣжливости, всякимъ говорится это, сообразно съ своей силой): я ея окончательно лишился, такъ что я не знаю, что я хотѣлъ сказать; иногда другой находилъ ее раньше меня. Если бы я употреблялъ бритву всюду, гдѣ представляется случай, я бы совсѣмъ смутился. Стеченіе обстоятельствъ укажетъ мнѣ какой нибудь другой разъ на день, болѣе ясный, чѣмъ полдень, и заставитъ меня удивиться моей нерѣшительности.
   

ГЛАВА XI.
О предсказаніяхъ.

   Что касается до оракуловъ, то достовѣрно, что задолго до пришествія Іисуса Христа, они начали терять свое вліяніе, такъ какъ мы видимъ, что Цицеронъ силился найти причину ихъ упадка, и эти слова принадлежать ему: Cur isto modo iam oracula Delphis non eduntar, non modo nostra aetate, sed iamdia; ut nihil posait esse contemptius {Почему подобныхъ оракуловъ не слушаютъ болѣе въ Дельфахъ, не только въ наши дни, но даже давно? Ничего такъ не презирается, какъ оракулы. Цицер. dе Divination. II.}? Но что касается до другихъ предсказаній, которыя выводили изъ анатоміи животныхъ при жертвоприношеніяхъ, которымъ Платонъ приписываетъ отчасти природное образованіе ихъ внутреннихъ органовъ, шепота цыплятъ, полета птицъ (Aves quasdam... rerum augurandarum causa natas esse putamus) {Мы вѣримъ, что есть птицы, которыя рождаются нарочно, чтобы служить для искусства авгуровъ. Циц. de Nat. deor. II. 64.}, молніи, водоворота рѣкъ (Multa cernant aruspices, multa augures provident, multa oraculis declarantur, multa vaticinationibus, multa somniis, multa portends) {Множество вещей видимы арустиціямъ, предвидѣны авгурами, предсказаны оракулами, сны, чудеса. Id. ibid. 2. 65.} и другія, которыми древность руководилась при большей части предпріятій, какъ общественныхъ, такъ и частныхъ, наша религія ихъ отмѣнила. И все-же у насъ остаются нѣкоторые способы гаданія, при помощи свѣтилъ, духовъ, формъ тѣлъ, сновъ, и другихъ; многозначительный примѣръ неистоваго любопытства нашей природы, которая тѣшится заботой о будущемъ, какъ будто ей недовольно дѣла переработывать настоящее.
   
   Cur haue tibi, rector Olympi,
   Sollicitis visum niortnlibus ad de re eurem;
   Noscant ventures ut dira per omiua clades?
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Sit subitum, quodcumque paras; sit caeca futuri
   Mens hominuni fati; liceat sperere timenti 1).
   1) Почему самодержецъ Олимпа присоединилъ ты къ печальному состоянію людей это знаніе будущаго, которое выражается печальными предзнаменованіями? Сдѣлай, чтобы ни умъ ничего не видѣлъ относительно будущаго, и чтобы позволено было тѣмъ, кто дрожитъ, надѣяться. Луканъ. II. 4. 14.
   
   Ne utile quidein est scire, quid futurum sit: miserum est enim, nihil proficientem angi {Ничего не выиграешь отъ знанія того, что будетъ, потому что это несчастіе мучиться безъ пользы. Цицеронъ, de Nat. deor. Ш 6.}: оттого онъ имѣетъ несравненно меньше значенія. Вотъ почему примѣръ Франца маркиза де-Саллюсъ мнѣ показался замѣчательнымъ: состоя намѣстникомъ короля Франца въ его войскѣ по ту сторону горъ, чрезвычайно любимый нашимъ дворомъ, и обязанный королю своимъ маркизатствомъ даже, который былъ конфискованъ у его брата, (впрочемъ, случай не представлялся перейдти въ другой лагерь, даже привязанность его препятствовало этому) онъ такъ сильно испугался, какъ доказано было, предсказаній, которыя распускали тогда со всѣхъ сторонъ, съ пользой для императора Карла пятаго, и въ ущербъ намъ (даже въ Италіи, гдѣ эти безумныя пророчества нашли столь много вѣры, что въ Римѣ предъявили къ размѣну большую сумму денегъ, изъ увѣренности въ нашемъ паденіи), что послѣ того, какъ онъ часто соболѣзновалъ бѣдствіямъ, которыя, онъ видѣлъ, неизбѣжно готовятся престолу Франціи, и друзьямъ, которые у него тамъ остались, возмутился и измѣнилъ своей партіи, однако къ своему большому вреду, какое-бы созвѣздіе ему не благопріятствовало. Но онъ велъ себя въ этомъ, какъ человѣкъ, обуреваемый разными страстями, такъ какъ имѣя въ своей власти и города и войска, враждебную армію, подъ предводительствомъ Антона де-Левэ, въ трехъ шагахъ отъ себя и насъ, не подозрѣвавшихъ его поступка, въ его власти было поступить хуже, чѣмъ онъ сдѣлалъ, между тѣмъ вслѣдствіе его измѣны мы не потеряли ни человѣка, ни города, кромѣ Фоссанъ {Fosseno въ Піемонтѣ, около Копи. Это случилось въ 1536 г.}, да еще послѣ долгихъ споровъ.
   
   Prudens futuri tomporis exitum
   Caliginosa node promit Deus;
                       Ridetque, si murtalis ultra
             Fus trépidât.
                       . . . .Ille potens sui,
   Laetusque deget, cui licet in diem
                       Dixisse, VIXI eras vel atra
   Nube polum pater oceupato,
   Vel sole puro 1).
   1) Благоразумное божество покрываетъ темной ночью будущій ходъ временъ, и смѣется надъ человѣкомъ, который тревожится тѣмъ, что ему не дозволено... Живетъ счастливо и самому себѣ господинъ тотъ, кто можетъ сказать каждый день: я жилъ; не все-ли равно, покроетъ ли завтра Юпитеръ небо черными тучами или ниспошлетъ ясный день. Горацій. Оды. III. 2, 9, 29 и слѣд.
   
   Laetus in praesens aniipus, quud ultra est
   Oderit curare 1).
   1) Умъ, довольный настоящимъ, не подумаетъ безпокоится объ будущемъ. Id. ibid. II 10, 95.
   
   И тѣ, которые вѣрятъ этому, наоборотъ, вѣрятъ ему напрасно: Ista sic reciprocantur, ut et, si divinatio sit, dii sint; et, si dii sint, sit divinatio {Вотъ ихъ аргументъ: если существуетъ предсказаніе, существуетъ божество, а если существуетъ божество, существуетъ предсказаніе. Циц. de divinat. I, 6.}.
   
   Nam istis, qui linguuam avium intelligent,
   Plusquo ex alieno iecere sapiunt, quant ex suo,
   Mugis audiendum, quam auscultandum censeo 1).
   1) Что касается до тѣхъ, которые понимаютъ языкъ птицъ и которые совѣщаются съ печенью животнаго, вмѣсто собственнаго разума,-- я думаю, что ихъ нужно лучше слушать, чѣмъ имъ вѣрить. Пакувій у Циц. de divinat. I, 67.
   
   Столь прославленное искусство прорицанія Тосканцевъ появилось на свѣтъ слѣдующимъ образомъ. Одинъ землепашецъ, вонзая глубоко въ землю отрѣзъ, увидѣлъ выходящимъ изъ нея бога Тага, полубога съ дѣтскимъ лицомъ, но съ выраженіемъ старческаго благоразумія; сбѣжался всякъ сюда, и его знаніе и слова, которыя были удержаны въ памяти и сохранены на протяженіе нѣсколькихъ столѣтій, заключали въ себѣ правила и средства этого искусства {Циц. id ibid. II 23.}; происхожденіе, соотвѣтствующее его успѣху. Я-бы охотнѣе руководился въ своихъ дѣлахъ судьбой во время игры въ кости, чѣмъ этими сновидѣніями.
   И по правдѣ, во всѣхъ республикахъ судьбѣ всегда предоставлена была значительная доля власти. Платонъ присвоиваетъ ей въ устройствѣ, которое онъ по произволу придумываетъ, рѣшеніе многихъ важныхъ дѣлъ, и хочетъ, между прочимъ, чтобы браки совершались по жребію между добродѣтельными людьми: и придаетъ такое большое значеніе этому случайному выбору, что тѣхъ, которые отъ него рождаются, онъ приказываетъ воспитывать на родинѣ; тѣхъ-же, которые рождаются отъ дурныхъ людей, нагонять изъ нея: однако, если кто-нибудь изъ этихъ изгнанниковъ началъ-бы подавать, случайно, хорошія надежды на себя, чтобы его можно было снова призвать; и изгонять также того изъ среды оставленныхъ, который подаетъ мало надежды въ юности.
   Я вижу такихъ, которые изучаютъ и объясняютъ свои альманахи и навязываютъ намъ ихъ авторитетъ въ томъ, что происходитъ. А говоря столь много, они должны говорить и правду и ложь: quis est enim, qui totum diem iaculans non aliquando collineet {Какой, въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ, который проведя весь день въ метаніи стрѣлъ, не понялъ-бы иногда въ цѣль. Циц. dе divinat. II, 59.}? Я ихъ не уважаю болѣе оттого, что вижу, какъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ они попадаютъ. Было бы болѣе достовѣрности, если-бы ставить себѣ за правило всегда лгать: къ тому-же, такъ какъ никто не записываетъ своихъ ошибокъ, потому что они обыкновенны и безконечны, преувеличиваютъ свои прорицанія оттого, что они рѣдки, невѣроятны и удивительны. Такъ и отвѣтилъ Діагоръ, который былъ прозванъ атеистомъ, находясь въ Самоѳракіи тому, который сказалъ ему, указывая въ храмѣ на несмѣтное количество обѣтныхъ даровъ и картинъ отъ тѣхъ, которые избѣжали кораблекрушенія: "А что! вы, которые думаете, что боги оставляютъ въ пренебреженіи человѣческія дѣла, что вы скажете о столькихъ людяхъ, спасенныхъ черезъ ихъ милость"? Такъ дѣлается, отвѣтилъ онъ: тѣ не изображены, которые потонули въ несравненно большемъ количествѣ {Циц. de Nat. deor. I, 37.}. Цицеронъ говоритъ, что одинъ Ксенофанъ Колофонійсскій между всѣми философами, которые признавали боговъ, пожелалъ искоренить всякаго рода прорицанія {Id. de divinat, I. 3.}. Тѣмъ болѣе развѣ менѣе чудо, если мы видѣли, какъ себѣ во вредъ нѣкоторые изъ нашихъ княжескихъ друзей останавливались на этихъ суетностяхъ. Мнѣ очень жаль, что я не распозналъ самъ эти два чуда книги Іоахима аббата Калабрскаго, который предвѣщалъ всѣхъ будущихъ папъ, ихъ имена и образы, и другое -- императора Льва, который предвѣщалъ императоровъ и патріарховъ Греціи. Но я убѣдился собственными глазами, что въ общественныхъ бѣдствіяхъ люди, пораженные своей судьбой, какъ во всякомъ суевѣріи, ищутъ на небѣ причины и старыя угрозы ихъ несчастія; и въ мое время они настолько странно счастливы, что они убѣдили меня въ томъ, что также, какъ это забава острыхъ и праздныхъ умовъ, тѣ, которымъ нравится искусство распутыванія и разрѣшенія, были способны находить во всѣхъ сочиненіяхъ все, что они отъ нихъ требуютъ; но во всей ихъ ловкой и красивой игрѣ играетъ роль темный, двусмысленный и фантастическій языкъ пророческаго нарѣчія, которому ихъ авторы не даютъ никакого яснаго смысла для того, чтобы потомство могло придать имъ родъ, который оно пожелаетъ. Демонъ Сократа заключался "въ извѣстномъ побужденіи воли на удачу, которое проявлялось въ немъ отнюдь не вызванное его разсудкомъ: въ такой возвышенной душѣ, какъ его, и которую никогда нельзя было застать врасплохъ, подготовленной черезъ постоянное упражненіе въ добродѣтели и мудрости, весьма немудрено, что эти наклонности, хотя смѣлыя и необузданныя, были всегда значительно достойны того, чтобы имъ подражали. Всякій чувствуетъ въ себѣ присутствіе такихъ волненій, при быстромъ, пылкомъ и случайномъ рѣшеніи: это отъ меня зависитъ предоставить имъ власть, которую такъ мало имѣетъ наше благоразуміе, и у меня были такія-же слабыя волненія съ разумной стороны и сильныя убѣжденіемъ или разсужденіемъ, которыя были болѣе обычны Сократу {Платонъ.}, которыми я увлекся съ такой пользой для себя, и такъ удачно, что могли-бы подумать, что они имѣютъ частицу божественнаго вдохновенія.
   

ГЛАВА XII.
О постоянствѣ.

   Въ законѣ о рѣшимости и постоянствѣ не сказано, чтобы мы не могли предохранять себя отъ бѣдствій и неудобствъ, насколько это въ нашей власти, которыя намъ угрожаютъ, и слѣдовательно, бояться, чтобы они насъ не застали врасплохъ: наоборотъ, всѣ честные пути для охраненія себя отъ бѣдствій не только позволительны, но похвальны, и дѣло постоянства, главнымъ образомъ, въ томъ и состоитъ, чтобы терпѣливо нести неудобства, противъ которыхъ нѣтъ -- лѣкарства. Такъ что нѣтъ той гибкости тѣла, ни движенія оружія, которыя можно было-бы счесть предосудительными, если онѣ служатъ намъ защитой отъ удара, который, намъ наносятъ. Многіе воинственные народы пользовались въ своихъ подвигахъ бѣгствомъ, какъ главнымъ преимуществомъ, и показывали спину врагу съ большею для него опасностью, чѣмъ свое лицо: турки и по сихъ поръ помнятъ нѣчто объ этомъ, и Сократъ въ Платонѣ насмѣхается надъ Лашемъ, который опредѣлялъ стойкость. "Твердо стоять въ своемъ ряду въ виду враговъ". Что сказалъ онъ, это будетъ, стало быть, трусость биться, давая имъ дорогу? и ссылается на Гомера, который хвалилъ въ Энеѣ умѣнье бѣжать. И потому что Лашъ, одумавшись, сознается, что этотъ обычай существуетъ у Скиѳовъ и наконецъ, вообще, у всѣхъ наѣздниковъ; онъ приводитъ ему еще примѣръ пѣхотинцевъ Лакедемонскихъ, народа болѣе всѣхъ способнаго стойко сражаться, которые, не будучи во время платейской битвы не были въ состояніи пробиться черезъ персидскую фалангу, рѣшили посторониться и стать сзади, чтобы своимъ бѣгствомъ принудить эту громаду разомкнуться и разсѣяться, преслѣдуя ихъ, черезъ что они доставили себѣ побѣду. Касательно Скиѳовъ разсказываютъ, что когда Дарій отправился для покоренія ихъ, и началъ сильно укорять ихъ царя за то, что онъ постоянно отступалъ передъ нимъ, уклоняясь отъ битвы. На это Индатирсъ {Или Идантирсъ. Геродоть. IV. 127. V. Леклеркъ.}, такъ звали его, далъ слѣдующій отвѣтъ: "Что это было не изъ страха передъ нимъ, или передъ какимъ нибудь живымъ существомъ, но что въ этомъ заключался способъ его народа вести войну, такъ какъ у него не было ни обработанныхъ полей, ни городовъ, ни домовъ, которые нужно защищать, и опасаться, чтобы врагъ не воспользовался ими: но что если онъ горитъ такимъ желаніемъ испробовать его, пускай приблизится, чтобъ посмотрѣть, гдѣ мѣста ихъ древнихъ могилъ, и что тамъ онъ найдетъ съ кѣмъ вволю поговорить".
   Однако во время пушечныхъ выстрѣловъ, съ тѣхъ поръ какъ мы имъ служимъ цѣлью, какъ это часто случается на войнѣ, сторониться отъ нихъ считается неприличнымъ, тѣмъ болѣе, что вслѣдствіе ихъ силы и скорости, отъ нихъ нельзя уклониться, и многіе, поднявшіе руку, или опустившіе голову подали, по меньшей мѣрѣ, поводъ къ насмѣшкамъ со стороны товарищей. Такъ, во время похода императора Карла Пятаго, предпринятаго противъ насъ въ Провансъ, маркизъ де Гастъ, отправившись на рекогносцировку города Арнъ, и вышедши изъ подъ защиты вѣтренной мельницы, подъ покровомъ которой онъ приблизился, былъ замѣченъ де-Бонневалемъ и сенешаломъ д'Аженоа, которые гуляли по амфитеатру; онъ указалъ на него сьеру де Виллье, коммиссару артиллеріи, и послѣдній такъ ловко навелъ свою кулеврину, что если бы вышеназванный маркизъ, видя какъ зажигали фитиль, не бросился назадъ, пуля навѣрно попала бы въ него. И точно также нѣсколько лѣтъ передъ этимъ, къ счастью, что, Лаврентій Медичи, герцогъ Урбино, отецъ королевы матери {Катерина Медичи, мать Генриха III.}, во время осады Мондольфа, итальянской крѣпости въ земляхъ, которыя называются Викаргатомъ, нагнулся видя, что заряжали пушку, которая была противъ него; такъ какъ иначе выстрѣлъ, который задѣлъ только макушку его головы, попалъ бы ему ко<испорчено> въ животъ. Говоря правду, я не думаю, чтобы эти др<испорчено> дѣлались бы сознательно, потому что какое суждені<испорчено> вы имѣть о высокомъ или низкомъ направленіи чего нибудь столь внезапнаго и легче повѣрить, что судьба благопріятствовала ихъ страху, и что въ другой разъ было бы такъ-же полезно броситься подъ ударъ, какъ и избѣгать его. Я не могу удержаться, чтобы не вздрогнуть, если громъ стрѣльбы оглушитъ меня нечаянно тамъ, гдѣ я его не могъ ожидать: что я видѣлъ случалось и съ другими, которые храбрѣе меня
   Стоики вовсе не думаютъ, что душа ихъ мудреца можетъ противиться первымъ видѣніямъ и фантазіямъ, которыя внезапно появляются; они допускаютъ, что поддаваясь дѣйствію громкаго шума съ неба, или шуму разрушенія до блѣдности и измѣненія въ лицѣ, онъ подчиняется естественному закону, лишь бы его мысли остались цѣлы и невредимы, лишь бы складъ его рѣчи не потерпѣлъ бы вреда, или какого нибудь измѣненія, и чтобы онъ не поддавался своему страданію и испугу. Съ тѣмъ, кого нельзя назвать мудрымъ, происходитъ то же самое относительно первой половины, но относительно второй совсѣмъ иначе, такъ какъ страсти не оставляютъ поверхностнаго впечатлѣнія, но проникаютъ до самаго разума, заражая и искажая его; онъ судитъ сообразно съ ними, и повинуется имъ {<испорчено>ти мысли почти переведены изъ Авла Геллія (XIX, I), который <испорчено>ъ изъ кн. нынѣ потерянной "Записокъ" Арріенъ объ Эпиктетѣ.}. Посмотрите какъ краснорѣчиво и полно обрисовано положеніе мудреца стоика:
   
   Mens immota manet; lacrymae voluntnr manes 1).
   1) <испорчено>е остается непоколебимымъ, и втунѣ онъ плачетъ. Виргил.
   
   Мудрый перепатетикъ не считаетъ себя свободнымъ отъ волненій, но онъ умѣряетъ ихъ.
   

ГЛАВА XIII.
Церемоніи при свиданіи королей.

   Нѣтъ столь пустаго предмета, который не заслуживалъ бы упоминанія въ этой рапсодіи. По общепринятымъ правиламъ было бы крупной неучтивостью и относительно равнаго и еще болѣе относительно высшаго, не быть у себя дома, разъ онъ васъ предупредилъ о своемъ приходѣ: такъ королева Наварская Маргарита {Маргарита де-Валуа, дочь Карла Орлеанскаго, герцога Ангулемскаго и Луизы Савойской и сестра Франца I, родилась въ Ангулемѣ 11 апрѣля 1492 г., умерла въ замкѣ Одо въ Тардъ 21 апрѣля 1569 г. Она вышла въ 1527 году замужъ за Генриха Альбрэ, короля Наварскаго. Ея поэзіи, хотя посредственныя, дали ей прозваніе десятой музы. Лучшее изъ ея сочиненій было издано подъ заглавіемъ "Счастливыхъ влюбленныхъ", это "Гептамеронъ или повѣсти кор. Наварской, задуманныя въ подражаніе Декамерону Боккачьо. Письма королевы Наварской были изданы въ 1841 г. г. Женэнъ.} прибавляла по этому поводу, что со стороны дворянина невѣжливо выйти какъ это большею частью дѣлается, чтобы идти навстрѣчу тому, кто приходитъ къ нему, какой бы онъ не былъ важной особой; и что болѣе почтительно я учтиво ожидать, чтобы принять его хотя бы изъ страха разминуться, и что достаточно проводить его до его покоя. Что касается меня, я часто забываю и ту и другую изъ этихъ пустыхъ обязанностей, точно такъ-же, какъ по возможности стараюсь уничтожить церемонію въ своемъ домѣ. Если кто и оскорбится этимъ, то чѣмъ я могу помочь? Лучше мнѣ его оскорбить однажды, чѣмъ себя самого всякій день; это было бы постоянное рабство. Для чего бѣжать, отъ рабства дворовъ, если его приносить съ собой даже въ свою берлогу. Потому то это общее правило во всѣхъ собраніяхъ, что младшіе обязаны являться первыми на зовъ, тѣмъ болѣе, что скорѣе подобаетъ высшимъ заставлять себя ждать.
   Однако во время свиданія, которое произошло между папой Климентомъ {Климентъ VII, это свиданіе случилось въ 1533 году.} и королемъ Францискомъ въ Марселѣ, король, отдавъ приказаніе относительно необходимыхъ приготовленій, удалился изъ города, и далъ папѣ для его въѣзда и отдыха три дня, прежде нежели онъ отправился къ нему. И точно также при въѣздѣ папы {Климентъ VII и Карлъ V въ 1682.} и императора въ Булонъ, императоръ далъ возможность папѣ быть первымъ, и явился самъ потомъ. Это, говорятъ они, обычная церемонія при свиданіяхъ такихъ принцевъ, что старшій прежде другихъ на назначенномъ мѣстѣ, даже прежде того, у кого происходитъ собраніе; и эту уловку употребляютъ для того, чтобы это свидѣтельствовало, что къ старшему приходятъ младшіе и заискиваютъ у него, а не онъ у нихъ.
   Не только всякая страна, но всякій городъ, и всякое ремесло имѣетъ свою особенную вѣжливость. Меня въ дѣтствѣ довольно заботливо воспитывали и я жилъ среди довольно хорошаго общества, чтобы знать наши французскія свѣтскія правила и я могъ бы безъ труда познакомить съ ними другихъ. Я люблю имъ слѣдовать, но не настолько трусливо, чтобы стѣснить мою собственную жизнь; онѣ имѣютъ нѣкоторыя тягостныя формы, о которыхъ лишь бы забывали изъ благоразумія, а не по ошибкѣ, вы все таки остаетесь не менѣе пріятнымъ. Я часто видѣлъ людей, невѣжливыхъ вслѣдствіе слишкомъ большой вѣжливости, и назойливыхъ своею учтивостію.
   Но все же это очень полезная наука, наука объ умѣньи себя вести. Она, какъ грація и красота примирительница при первыхъ обхожденіяхъ въ обществѣ, и при началѣ дружбы, и вслѣдствіе этого открываетъ намъ дверь для образованія себя примѣромъ другихъ, и для того чтобы служить на пользу и примѣромъ другимъ, если въ этомъ есть что нибудь поучительнѣе и достойное передачи.
   

ГЛАВА XIV 1).
Наказывается упорство въ крѣпости безъ причины.

   1) Въ изданіи 1588 г. находимъ эту главу слѣдующимъ образомъ озаглавленную: Что склонность къ благамъ и сбереженіямъ зависитъ по большей части отъ того воззрѣнія, который мы объ нихъ имѣемъ. Монтэнь сдѣлалъ потомъ изъ нее сороковую главу первой книги К. Леклеркъ.
   
   Храбрость имѣетъ свои предѣлы, какъ и другія добродѣтели; если послѣдніе перейти, то находимся на пути къ пороку: такъ что черезъ нее можно дойти до безразсудности, упрямства и безумія, кто не хорошо знакомъ съ ея границами, которыхъ, правда, трудно различить на ихъ рубежахъ. Изъ этого то соображенія произошелъ обычай, который соблюдается во время войны, наказывать даже смертью упорствующихъ защищать крѣпость, которую, судя по военнымъ правиламъ, невозможно удержать. Иначе въ надеждѣ на безнаказанность, нѣтъ той дрянной постройки, которая не остановила бы войска.
   Господинъ Коннетабль де-Монморанси, во время осады Павіи, котораго послали перейти Тичино и занять предмѣстье св. Антонія, видя, что ему мѣшаетъ идти башня въ концѣ моста, упорствовавшая до того, что пришлось ее разрушить, перевѣшалъ всѣхъ, кто находился внутри; и въ другой разъ сопровождая Дофина въ походѣ по ту сторону горъ, завладѣвъ замкомъ Вильлань, и когда всѣ тамъ находившіеся были изрублены разозленными солдатами, кромѣ капитана и прапорщика, онъ велѣлъ и этихъ двухъ повѣсить и задушить по той же самой причинѣ: точно также поступилъ полководецъ Мартинъ дю-Бэллэ, въ то время губернаторъ Турина въ той-же самой странѣ, съ капитаномъ Сенъ-Бони, котораго люди были изрублены при взятіи крѣпости.
   Но потому что мнѣніе о силѣ или слабости извѣстнаго мѣста основывается на оцѣнкѣ и относительномъ значеніи нападающихъ силъ (такъ какъ иной съ основаніемъ будетъ упорствовать противъ двухъ кулевринъ, тогда какъ другой былъ бы безумцемъ противиться тридцати пушкамъ), гдѣ берется еще въ разсчетъ величіе побѣдоноснаго государя, его извѣстность, подобающее ему уваженіе, однако опасно даже слегка наклонить вѣсы на эту сторону: изъ этого вытекаетъ, что иные имѣютъ такое высокое мнѣніе о себѣ и своихъ средствахъ, что такъ какъ имъ не кажется возможнымъ, что-бы кто нибудь былъ достоинъ бороться съ ними, то они заносятъ ножъ повсюду, гдѣ находятъ сопротивленіе, пока имъ улыбается судьба; это видно изъ самыхъ выраженій вызова и отвѣта, которые въ обычаѣ у восточныхъ властителей и у ихъ донынѣ существующихъ преемниковъ, вызова гордаго, высокомѣрнаго, пропитаннаго варварскимъ деспотизмомъ. И въ той странѣ, черезъ которую пробрались португальцы въ Индію, они нашли государство съ тѣмъ всеобщимъ и ненарушимымъ закономъ, который всякаго врага, побѣжденнаго въ присутствіи царя или его намѣстника, ставитъ внѣ выкупа или пощады.
   Такимъ образомъ всякій кто можетъ, долженъ стараться чтобы не попасть въ руки вооруженнаго и побѣдоноснаго врага -- судьи.
   

ГЛАВА XV.
О наказаніи за трусость.

   Я однажды слышалъ, какъ одинъ принцъ и великій полководецъ, когда за столомъ ему разсказали о судѣ надъ Вервэномъ, приговоренномъ къ смерти за сдачу Булони, высказалъ мнѣніе, что солдатъ не можетъ быть приговоренъ къ смерти за малодушіе {Королю Англіи. Генриху VIII въ 1544 г.}. По правдѣ вполнѣ разумно дѣлать различіе между проступками, вытекающими изъ нашей слабости, и тѣми, которые дѣлаются вслѣдствіе дурныхъ побужденій, такъ какъ въ послѣднихъ мы сами связали себя, умышленно, вопреки правиламъ разума, внушаемыхъ самою природою; а относительно первыхъ кажется, мы могли бы сослаться на ту же самую природу, за то что она оставила насъ такими безпомощными и несовершенными. Такимъ образомъ многіе думали, что насъ можно осуждать только за то, что мы дѣлаемъ противъ своей совѣсти; и отчасти на этомъ правилѣ основано мнѣніе людей, порицающихъ смертную казнь еретиковъ и невѣрныхъ и то по которому съ адвоката и судьи нельзя взыскивать въ чемъ они провинились при исполненіи своей должности благодаря невѣденію.
   Но что касается трусости, то достовѣрно, что самый обыкновенный способъ карать ее, это стыдомъ и позоромъ и полагаютъ, что это правило было впервые введено въ употребленіе законодателемъ Харондомъ и что до него законы Греціи наказывали смертью тѣхъ, которые бѣжали съ поля битвы; вмѣсто того онъ приказалъ только сажать ихъ на три дня среди площади, одѣтыхъ въ женское платье, надѣясь еще употребить ихъ въ дѣло возвративъ имъ храбрость этимъ стыдомъ. Suffundere malis hominis sanguinem, quam eftundore {Лучше заставить покраснѣть виновнаго, чѣмъ пролить его кровь. Тертуліанъ, Аполлогетика, стр. 883, изд. Парижъ. 1560 г.}. Кажется, что и римскіе законы въ древнія времена тоже наказывали смертью бѣглецовъ: потому что Амміакъ Марцеллинъ говоритъ, что императоръ Юстіанъ приговорилъ десятерыхъ изъ своихъ солдатъ, которые показали тылъ въ одной схваткѣ съ Парѳянами, къ разжалованію, и потомъ къ смертной казни, сообразно, сказалъ онъ, древнимъ закономъ {Амміанъ Марцелинъ XXIV 4, XXV.}. Однако въ другой разъ, за подобный же поступокъ, онъ приговорилъ другихъ только стоять между плѣнными подъ обознымъ знаменемъ. Жестокая расправа народа съ солдатами, бѣжавшими изъ подъ Каннъ, и съ тѣми, которые во время этой же самой войны сопровождали Кн. Фульвія въ его пораженіи, не окончилась смертью. Но нужно-опасаться, чтобы стыдъ не довелъ бы людей до отчаянія и не сдѣлалъ бы ихъ не только равнодушными друзьями, но и врагами.
   Во времена нашихъ отцовъ {Въ 1523 г. Сеньоръ дю Франжэ названъ Фроскэ въ запискахъ Мартина дю Беллэ. Костъ.}, дю Франжэ, нѣкогда поручикъ въ ротѣ маршала Шатильонскаго назначенный маршаломъ де Шабань комендантомъ Фонтарабіи вмѣсто Г. Людъ,-- сдавъ ее Испанцамъ, былъ приговоренъ къ лишенію дворянства и объявленъ какъ онъ, такъ и его потомство, разночинцами, податными и неимѣющими права носить оружіе: и этотъ суровый приговоръ приведенъ въ исполненіе въ Ліонѣ. Впослѣдствіи понесли тоже наказаніе всѣ дворяне, которые находились въ Гизъ {Въ 1536 г.}, когда графъ Нансау {Графъ Нассау.} туда вступилъ; и еще также другіе потомъ. Однако, если бы даже невѣжество или трусость были бы такъ грубы и очевидны, что превосходили бы обыкновенныя, -- можно бы съ основаніемъ считать ихъ достаточнымъ доказательствомъ злости и лукавства и наказывать ихъ, какъ таковыя..
   

ГЛАВА XVI.
Черта нѣкоторыхъ пословъ.

   Я соблюдаю въ моихъ путешествіяхъ слѣдующій обычай, для того, чтобы научиться всегда чему нибудь изъ сношеній съ другими (что можно назвать одной изъ лучшихъ школъ, которая только существуетъ), я навожу тѣхъ, съ кѣмъ я разговариваю, на разсужденія о вещахъ, которыя имъ всего лучше извѣстны;
   
   Basti ul noechiero ragionar de venli,
   А! bifolco dei tori, ele eue paighe
   Conti'l guerries, conti'l pastor gli armenti 1).
   1) Пускай кормчій довольствуется говорить о вѣтрахъ, землепашецъ о своихъ волахъ, воинъ о своихъ ранахъ и пастухъ о стадахъ. Проперцій. II. 143 Леклеркъ.
   
   такъ какъ чаще всего случается обратное; всякій предпочитаетъ лучше разговаривать о чужой профессіи, нежели о своей собственной, считая, что этимъ онъ пріобрѣтаетъ новую славу: для примѣра можно привести упрекъ, который Архидамъ сдѣлалъ Періандру, а именно, что онъ пренебрегаетъ славой хорошаго врача, для пріобрѣтенія славы дурнаго поэта. {Плутархъ. Апофтег. Спартанцевъ, въ статьѣ объ Архидамѣ, сынѣ Агесилая.} Посмотрите, какъ подробно распространяется Цезарь о своихъ изобрѣтеніяхъ въ постройкѣ мостовъ и орудій {De bello Gallio. IV, 17.} и насколько наоборотъ сжатъ тамъ, гдѣ онъ говоритъ объ отправленіи своей службы, о своей храбрости и о своемъ предводительствѣ войскомъ. Его подвиги достаточно оправдываютъ его репутацію отличнаго полководца; но онъ хочетъ показать себя хорошимъ инженеромъ: качество нѣсколько неподходящее. Діонисій Старшій былъ великій полководецъ, какъ и подобало его положенію: но онъ старался доставить себѣ главную извѣстность черезъ поэзію; а между тѣмъ ничего почти не смыслилъ въ ней {Діодоръ Сицилійскій, XV, 6.}. Нѣкто "юристъ" по занятію, котораго на дняхъ водили взглянуть на контору, снабженную всѣми возможными книгами по его профессіи и по всякой другой, не съумѣлъ ни слова сказать о нихъ, и наоборотъ началъ грубо и съ важностью критиковать укрѣпленіе, расположенное насупротивъ конторы, на которое сотни полководцевъ и солдатъ смотрятъ ежедневно безъ замѣчаній и безъ осужденія.
   Optat ephippia bos piger, optat avare caballus {Лѣнивый волъ хочетъ надѣть сѣдло, лошадь хочетъ пахать. Горацій. Epist. I, 84, 43.}. Этимъ путемъ вы никогда не сдѣлаете ничего путнаго. Такимъ образомъ нужно стараться всегда сбросить съ себя архитектора, художника, башмачника и т. п., каждому охотнику своя дичь. И по этому то, при чтеніи различныхъ статей, я пріучилъ себя обращать вниманіе на то, кто ихъ написалъ; если это личности, которыя занимаются только изящной -словесностью, я заимствую у нихъ стиль и языкъ; если это врачи, я имъ болѣе вѣрю въ томъ, что они намъ говорятъ относительно температуры воздуха, относительно здоровья и комплекціи царствующихъ особъ, ранъ и болѣзней; если это законовѣдъ, нужно заимствовать у нихъ свѣдѣнія о правахъ, законахъ, установленій порядка, и о тому подобныхъ вещахъ; если это теологи -- о дѣлахъ церкви, духовныхъ запрещеніяхъ, разрѣшеніяхъ и бракахъ; если придворные люди -- объ обычаяхъ и церемоніяхъ; если военные, о томъ, что относится къ ихъ занятію, и обращать главнымъ образомъ вниманіе на разсказъ о тѣхъ подвигахъ, при которыхъ они лично присутствовали; если это послы -- объ интригахъ при сношеніяхъ, о проискахъ и умѣньи ихъ вести
   По этой то причинѣ, то, мимо чего я бы прошелъ у другаго не останавливаясь, я его взвѣсилъ и замѣтилъ въ исторіи де Ланжэ {Мартинъ дю Белло, сеньоръ де Ланжэ. Записки, кн. V, fol. 227 и слѣд. Костъ.}, очень свѣдущаго въ такихъ вещахъ; разсказавъ про краснорѣчивыя увѣщанія Императора Карла Пятаго, сдѣланныя имъ консисторіи въ Римѣ, въ присутствіи епископа Маконъ и сеньера Веллэ, нашихъ пословъ, къ чему онъ примѣшалъ нѣсколько оскорбительныхъ словъ на нашъ счетъ, и между прочимъ, что если бы вѣрность и знаніе военнаго дѣла у его полководцевъ и солдатъ были бы такія же, какъ у королевскихъ, онъ въ ту же минуту привязалъ бы себѣ веревку на шею, для того чтобы идти просить у него пощады (и этому онъ кажется вѣрилъ отчасти, потому что два или три раза въ своей жизни съ тѣхъ поръ, ему случилось повторить эти же самыя слова); поэтому онъ вызывалъ короля сразиться съ нимъ въ лодкѣ раздѣтымъ, съ мечемъ и кинжаломъ: вышеупомянутый де Ланжэ продолжая свой разсказъ, прибавляетъ, что послы, отправляя къ королю депешу съ разсказомъ обо всемъ случившемся, скрыли отъ него большую часть, даже утаили предыдущія статьи. Я же нашелъ очень страннымъ, чтобы посолъ могъ самолично освобождать себя отъ предостереженій, которыя онъ долженъ сдѣлать своему государю, предостереженій даже такой важности, исходящихъ отъ такой личности и сказанныхъ въ такомъ большомъ собраніи: и мнѣ казалось бы, что на обязанности слугъ лежитъ вѣрно представить вещи въ ихъ настоящемъ видѣ, какъ онѣ случились, для того чтобы за господиномъ осталась бы свобода повелѣть, разсудить и избрать, такъ какъ искажать или скрывать отъ него правду изъ страха, чтобы онъ не взглянулъ на нее не такъ, какъ слѣдуетъ и чтобы это не побудило его къ какому нибудь дурному рѣшенію, оставляя его въ невѣденіи объ его дѣлахъ, это мнѣ казалось бы право того, кто издаетъ законъ, а не того, кто ему повинуется; право опекуна или школьнаго учителя, а ни какъ не того, кто долженъ считать себя низшимъ не только въ отношеніи власти, но и въ отношеніи благоразумія, и способности подать добрый совѣтъ, Какъ бы тамъ ни было, я бы не желалъ, чтобы мнѣ такъ служили въ моихъ маленькихъ дѣлахъ. Мы такъ охотно освобождаемъ себя подъ какимъ нибудь предлогомъ отъ подчиненія, и присвоиваемъ себѣ господство; всякій такъ естественно стремится къ свободѣ и власти, что начальникъ ничѣмъ такъ не долженъ дорожить, въ тѣхъ людяхъ, которые ему служатъ, какъ простодушнымъ и беззавѣтнымъ послушаніемъ. Самый смыслъ власти искажается, когда повинуются изъ благоразумія, а не изъ покорности. {Эта мысль переведена изъ Авла Геллія I, 13. Костъ.} Такъ, Публій Крассъ, тотъ, котораго Римляне считали пять разъ счастливымъ, когда онъ былъ консуломъ въ Азіи, приказалъ одному греческому инженеру привести ему самую высокую изъ всѣхъ мачтъ корабля, видѣнную имъ въ Аѳинахъ, для какого то орудія, которое онъ хотѣлъ построить: и когда послѣдній, ссылаясь на свою науку, позволилъ себѣ выбрать иначе, и повезъ самую низкую, и согласно правиламъ своего искусства самую удобную, то Крассъ, выслушавъ терпѣливо его доводы, совершенно основательно велѣлъ его высѣчь, почитая интересы дисциплины выше пользы отъ самой работы.
   Однакожъ съ другой стороны, можно было бы принять во вниманіе и то, что подобное вынужденное послушаніе удѣлъ лишь точныхъ и опредѣленныхъ приказаній. Послы болѣе независимы въ исполненіи своей задачи, которая во многихъ отношеніяхъ совершенно зависитъ отъ ихъ усмотрѣнія; они не просто приводятъ въ исполненіе, но также своими совѣтами направляютъ волю своего государя. Я видѣлъ въ мое время людей облеченныхъ властью, которыхъ упрекали за то, что они предпочли повиноваться буквально письмамъ короля, чѣмъ сообразоваться съ обстоятельствами, въ которыхъ они находились. Разумные люди осуждаютъ еще и теперь обычай персидскихъ царей, дававшихъ такія малыя полномочія своимъ чиновникамъ и намѣстникамъ, что въ малѣйшихъ вещахъ они должны были испрашивать ихъ повелѣній; такъ какъ это промедленіе при такомъ обширномъ пространствѣ государства, часто приносило значительный ущербъ въ ихъ дѣлахъ. Иногда Крассъ писалъ къ упомянутому инженеру и увѣдомлялъ его объ употребленіи, къ которому онъ предназначалъ эту мачту, не казалось ли, чти онъ совѣщался съ нимъ относительно своего предписанія, и какъ-бы приглашая его противопоставить свое рѣшеніе.
   

ГЛАВА XVII.
О страхѣ.

   Obstupiu, steteruntque comae, et vox faucibus haesit 1).
   1) Я остолбенѣлъ, мои волосы стали дыбомъ, голось перерывается. Виргил. Энеида II, 774.
   
   Я не хорошій естествоиспытатель (пусть ихъ говорятъ), и мнѣ почти неизвѣстно, посредствомъ какихъ пружинъ страхъ дѣйствуетъ на насъ; но во всякомъ случаѣ это удивительная страсть: и врачи говорятъ, что нѣтъ другой, которая бы могла скорѣе вывести разумъ изъ его нормальнаго состоянія. Да и въ самомъ дѣлѣ, я видѣлъ многихъ людей, которые сдѣлались сумасшедшими отъ страха; вполнѣ достовѣрно, что и у самаго хладнокровнаго страхъ, въ теченіи всего времени пока онъ дѣйствуетъ, вызываетъ страшныя помраченія. Я не говорю о простомъ народѣ, которому чудятся то прадѣды, вышедшіе изъ могилъ, завернутые въ саванъ, то оборотни, домовые, химеры; но даже среди солдатъ, гдѣ онъ долженъ былъ бы рѣже встрѣчаться, сколько разъ страхъ превращалъ эскадронъ латниковъ въ стадо овецъ; жандармовъ и уланъ въ тростники и камыши? нашихъ враговъ въ друзей? и бѣлый крестъ въ красный? Въ то время, какъ принцъ Бурбонскій овладѣлъ Римомъ, одинъ подпрапорщикъ, который стоялъ на часахъ у пригорода Св. Петра, былъ объятъ такимъ ужасомъ при первой тревогѣ, что бросился, со знаменемъ въ рукѣ, вонъ изъ города прямо къ врагамъ, черезъ брешь въ одной развалинѣ, думая что направляется внутрь города; и едва наконецъ опомнился, видя, что войско принца Бурбонскаго, стало строиться для поддержки ею, считая это вылазкой изъ города и повернувъ назадъ, возвратился оттуда же, откуда вышелъ, болѣе чѣмъ на триста шаговъ впередъ въ полѣ. Не такъ счастливо отдѣлался знаменосецъ капитанъ Жюль при взятіи у насъ Сенъ-Поль графомъ де-Бюръ и господ. де-Рю; онъ до того потерялся отъ страха, что выбросилъ свое знамя вонъ изъ города черезъ бойницу, и былъ изрубленъ нападающими. Во время той же осады остался достопамятнымъ страхъ, который охватилъ и поразилъ такъ сильно одного дворянина, что онъ упалъ мертвымъ на землю около бреши, нисколько не будучи раненъ. Подобный ужасъ движетъ иногда цѣлой толпой: въ одной изъ схватокъ Германика съ Нѣмцами, два большихъ отряда направились изъ страха двумя противоположными дорогами: одинъ бѣжалъ отъ другаго {Тацитъ. Анналы I, 63.}. То онъ придаетъ крылья нашимъ пяткамъ, какъ въ приведенномъ случаѣ, то онъ приковываетъ и опутываетъ ноги, какъ мы читаемъ, случилось это съ императоромъ Теофиломъ, который въ одной битвѣ, проигранной противъ Агарянъ, былъ такъ ошеломленъ и пришелъ въ такое оцѣпененіе, что не могъ рѣшиться бѣжать, adeo pavor etiam auxilia formidatat {Такъ сильно пугается страхъ даже самой помощи. Квинтъ-Курцій II. 11.}, до тѣхъ поръ пока Эммануилъ, одинъ изъ главныхъ начальниковъ его войскъ, не сказалъ ему, дернувъ и встряхнувъ его, какъ бы для того чтобы пробудить отъ глубокаго сна: "Если вы за мной не послѣдуете, я убью васъ; такъ какъ лучше вамъ потерять жизнь, нежели, у сдѣлавшись плѣнникомъ, лишиться государства" {Зоперсъ гл. III ст. 120 изд. Дезеля 1557 г.}. Страхъ тогда изъявляетъ свою высшую силу, когда, отнявши сначала отъ насъ то мужество, которымъ мы обязаны долгу и чести, онъ снова возвращаетъ намъ это мужество, ради себя (т. е. мужество изъ страха): во время самой первой битвы, проигранной Римлянами подъ начальствомъ консула Семпронія, противъ Аннибала, отрядъ по крайней мѣрѣ въ десять тысячъ человѣкъ пѣхотинцевъ, объятый страхомъ, не видя выхода для своей трусости, бросился на главную силу враговъ, и пробился черезъ нее какимъ-то сверхъестественнымъ усиліемъ, произведя страшную рѣзню среди Карѳагенянъ и купивъ такимъ образомъ постыдное бѣгство тою же самой цѣной, за которую могъ бы имѣть славную побѣду {Титъ Ливій XXI. 56.}.
   Это именно то, чего я болѣе страшусь нежели страха. Да вѣдь и превосходитъ онъ силой все другое. Какое горе могло быть болѣе острымъ и естественнымъ чѣмъ, горе друзей Помпея, которые были на его кораблѣ свидѣтелями ужасной рѣзни. Но страхъ передъ начинавшими приближаться египетскими парусами былъ такъ великъ, что они заботились только о томъ, чтобы торопить матросовъ, ускорить ходъ и спастись усиленными ударами веселъ, пока, наконецъ, пріѣхавъ въ Тиръ, освободившись отъ страха, они могли обратить свою мысль на потерю, которую только что понесли, и дать волю воплямъ и слезамъ, пріостановленнымъ на нѣкотрое время, другою болѣе сильною страстью {Циц. Tuscul. III. 26.}.
   
   Tum pavor sapientiam omnem mihi examine expectorat 1).
   1) Страхъ изгоняетъ всякую другую добродѣтель изъ моего сердца. Энній у Циц. Tuscul. IV--8.
   
   Тѣхъ, которые очень пострадали въ какой нибудь битвѣ, можно еще совсѣмъ израненныхъ и окровавленныхъ на слѣдующій же день снова вести въ бой; но тѣхъ, которые поддались сильному страху передъ непріятелемъ, вы не заставите даже глядѣть ему въ лицо. Тѣ, которые постоянно находятся подъ гнетущимъ страхомъ потерять свое имущество, подвергнуться изгнанію или рабству, живутъ въ вѣчной тревогѣ, теряя охоту къ ѣдѣ, питью и сну; тогда какъ бѣдняки, изгнанники, рабы живутъ часто такъ же весело, какъ и другіе. И столько людей, которые, не стерпѣвъ терзаній страха, вѣшаются, бросаются и топятся, ясно доказываютъ намъ, что страхъ невыносимѣе самой смерти Греки признаютъ другой родъ страху, который не происходитъ отъ помраченія нашего разсудка, но появляется, говорятъ они, безъ видимой причины и вслѣдствіе небеснаго внушенія: онъ часто поражалъ цѣлые народы и цѣлыя арміи. Таковъ былъ страхъ, который произвелъ рѣдкое отчаяніе въ Карѳагенѣ; слышны были только крики и испуганные голоса; жители выходили изъ своихъ домовъ, какъ по тревогѣ и нападали, ранили и убивали другъ друга, какъ будто это были враги, которые пришли овладѣть ихъ городомъ; все пришло въ смятеніе, въ бѣшенство, до тѣхъ поръ, пока они молитвами и жертвоприношеніями не укротили гнѣва боговъ {Діодоръ Сицилійскій XV. 7.}. Они называютъ это паническимъ страхомъ {Id. ibid. Плутархъ. Трактатъ. объ Ізисѣ и Озирисѣ § 8.}.
   

ГЛАВА XVIII.
О нашемъ счастьѣ нужно судить только послѣ нашей смерти. 1)

1) См. объ этомъ же, главу III этой же книги.

   Scilicet ultima semper.
   Etspectanda dies homini est: dicique beatus.
   Ante obitum nemo supremaque funera debet 1).
   1) Нужно всегда ждать своего послѣдняго дня,-- и нѣтъ ни одного человѣка, про котораго можно сказать, что онъ счастливъ, пока онъ не умеръ и не получитъ высшія почести погребенія. Овидій, Метаморфоза III. 135.
   
   Дѣтямъ извѣстенъ разсказъ о царѣ Крезѣ по этому поводу: взятый въ плѣнъ Киромъ и приговоренный къ смерти, въ минуту исполненія приговора, онъ воскликнулъ: "О Солонъ! Солонъ! и когда это передали Киру, и когда послѣдній спросилъ, что это означало, Крезъ объяснилъ ему, что онъ на себѣ самомъ провѣрялъ справедливость предостереженія, данное ему нѣкогда Солономъ; "что люди, какъ-бы ни улыбалось имъ счастье, не могутъ назваться счастливыми, пока они не увидятъ свой послѣдній день жизни", по причинѣ непостоянства и перемѣнчивости человѣческой судьбы, которая внезапно совершенно измѣняется даже вслѣдствіе незначительнаго удара. И однако Агезилай сказалъ въ отвѣтъ тому кто называлъ персидскаго царя счастливымъ, оттого что онъ вступилъ еще такимъ молодымъ на престолъ такого могущественнаго государства, сказалъ: "Да; но и Пріамъ въ этомъ возрастѣ не былъ несчастенъ {Плутархъ Апоѳтегма Спартанцевъ.}. То цари Македоніи, преемники великаго Александра, дѣлаются столярами и писцами въ Римѣ;-- то тираны Сициліи учителями въ Коринѳѣ; побѣдитель полуміра и предводитель столькихъ войскъ дѣлается несчастнымъ челобитчикомъ бродягъ офицеровъ царя Египетскаго: такъ дорого стоило великому Помпею продленіе жизни на пять или на шесть мѣсяцевъ! и во времена нашихъ отцовъ Людовикъ Сфорца, десятый изъ герцоговъ Миланскихъ, тотъ, при которомъ такъ долго волновалась вся Италія, не умираетъ ли плѣнникомъ въ Лошѣ, но не прежде какъ проживши тамъ десять лѣтъ, что и было самымъ тяжелымъ въ его судьбѣ" {Потому что онъ былъ запертъ Людовикомъ XI въ желѣзную клѣтку. См. объ этомъ способѣ заточенія у Андрея Симона. Замѣтка о Сигн. . . . . и его плѣнѣ въ желѣзной клѣткѣ. Парижъ 1853, broch, in 8.} не умираетъ ли самая прекрасная королева {Марія Стюартъ. Это не находятся въ изд. 1588 г. fol. 97. Леклеркъ.}, вдова величайшаго христіанскаго короля въ мірѣ, отъ руки палача? недостойная и варварская жестокость! И тысячи подобныхъ примѣровъ; такъ какъ кажется, что подобно тому какъ грозы и бури негодуютъ на горделивую высоту нашихъ зданій, точно такъ и на небѣ есть и духи, завидующіе величію людей на семъ свѣтѣ:
   
   Usque adeo res humanas vis abdita quaedam
   Obterit, et pulchras fasces, saevasque secures
   Proculcare, ae budibrio eibi habere videtur! 1)
   1) Настолько вѣрно, что извѣстная тайная сила, разстроившая дѣла человѣка, разламываетъ блестящія сѣкиры, жестокіе топоры, и какъ будто дѣлаетъ изъ лихъ себѣ игрушку, Лукрецій V, 12, 81.
   
   и кажется, что судьба караулитъ иногда въ назначенное время послѣдній день нашей жизни, чтобы показать свою власть, ниспровергнуть въ одинъ мигъ то, что она строила долгіе годы; и заставляетъ насъ воскликнуть вслѣдъ за Лаберіемъ.
   
   Mimirum hac die
   Una plus vixi mihi, quam vivendum fuit 1).
   1) Я прожила, въ этотъ день несравненно болѣе, чѣмъ долженъ былъ бы. Макробій Сатурналіи II, 7.
   
   Такимъ образомъ можно справедливо воспользоваться добрымъ совѣтомъ Солона; но потому что это философъ (для котораго милости и напасти судьбы не имѣютъ значенія ни счастья, ни несчастья, а почести и могущество суть случайности, почти безразличныя); я нахожу вѣроятнымъ, что онъ смотрѣлъ глубже, и хотѣлъ сказать, что это самое счастье нашей жизни, зависящее отъ спокойствія и довольства высокаго ума, и отъ увѣренности и твердости здоровой души, не нужно приписывать человѣку, пока онъ не съигралъ послѣдняго и безъ сомнѣнія труднѣйшаго дѣйствія своей жизненной комедіи. Во всемъ остальномъ можетъ быть притворство: или прекрасныя разсужденіи о философіи помнятся нами только изъ приличія, или событія, не задѣвая насъ за живое, даютъ намъ возможность сохранять наше лицо всегда спокойнымъ; но въ этомъ послѣднемъ состязаніи между смертью и нами нечего больше притворяться, нужно говорить начистоту, нужно показать, что есть хорошаго на днѣ сосуда.
   
   Nam verae voces tum demum pectore abimo
   Ejiciuntur et cripitur persona, manct res 1).
   1) Тогда то можно вызвать искреннія слезы изъ глубины нашей души; маска спадаетъ, человѣкъ остается. Лукрецій III 67.
   
   Вотъ почему всѣ остальные поступки нашей жизни должны сводиться къ этому послѣднему моменту и провѣряться имъ; это главный день, это день суда надъ всѣми остальными днями; это день, говоритъ одинъ древній {Сенека. Epist. 102.}, который долженъ судить о всѣхъ моихъ прошлыхъ годахъ. Я предоставляю смерти оцѣнить плодъ моихъ трудовъ: мы тутъ то увидимъ, исходятъ ли мои рѣчи изъ устъ или изъ сердца. Я встрѣчалъ людей, вся жизнь которыхъ получила хорошую или дурную извѣстность благодаря ихъ смерти. Сципіонъ, тесть Помпея, достойною смертью измѣнилъ сложившееся прежде о немъ дурное мнѣніе {Ib. Epist. 24 V.}. Эпаминондъ, спрошенный о томъ, кого изъ трехъ онъ болѣе уважаетъ, Хабрія, Ификрата или самого себя,-- отвѣтилъ: "Для того, чтобы разрѣшить это, надо прежде видѣть, какъ мы будемъ умирать {Плутархъ. Апоѳтегма.}. И въ самомъ дѣлѣ, можно много отнять у человѣка, если не взвѣсить и не принять во вниманіе величіе и славу его кончины.
   Господъ Богъ творитъ свою волю, какъ ему угодно; но въ мое время три самыхъ отвратительныхъ личности, которыхъ я только знаю по ихъ гнусной жизни, и самыя позорныя, умерли честною смертью, и_во всякомъ случаѣ соотвѣтствовавшею даннымъ обстоятельствамъ въ совершенствѣ. Бываетъ смерть храбрая и счастливая: я видѣлъ, какъ она {Плутархъ. Апоѳтегма.} перерѣзала одному человѣку нить успѣха къ необыкновенному повышенію, и въ самый разгаръ его расцвѣта такимъ великолѣпнымъ концомъ, что, по моему мнѣнію, его честолюбивые и смѣлые замыслы не представляли ничего столь возвышеннаго, какъ самый ихъ перерывъ; онъ пришелъ, не сдѣлавъ ни шага туда, куда желалъ, съ большимъ величіемъ и славой, чѣмъ мечталъ и надѣялся и опередилъ благодаря своей смерти власть и извѣстность, къ которымъ стремился въ своей жизни {Монтэнь вѣрное говорить здѣсь о своемъ другѣ Этьенъ Лаборти, при смерти котораго онъ присутствовалъ въ 1663 г. Леклеркъ.}. При сужденіи о жизни другихъ, я всегда обращаю вниманіе на то, какъ перенесенъ былъ конецъ; и главное изученіе моей собственной направляю на то, чтобы съумѣть перенести его хорошо, т. е. спокойно и мужественно.
   

ГЛАВА XIX.
Что философствовать значитъ учиться умирать.

   Цицеронъ говоритъ, что философствовать ничто иное, какъ готовиться къ смерти {Pata philosophorum vita comantatio mortis est. Tusc. quaest. I. 31.}. Это потому, что знаніе и созерцаніе нѣкоторымъ образомъ отвлекаютъ нашу душу отъ насъ самихъ, и занимаютъ ее отдѣльно отъ тѣла, что служитъ извѣстнымъ приготовленіемъ и сходствомъ со смертью; или же это оттого, что вся мірская мудрость и всѣ разсужденія сводятся наконецъ къ этому одному, научиться не бояться смерти. И въ самомъ дѣлѣ, разумъ если не насмѣхается, то долженъ только стремиться сдѣлать насъ довольными, и вся его задача, однимъ словомъ, должна состоять въ томъ, чтобы дать намъ возможность жить хорошо и "въ свое удовольствіе" -- какъ говоритъ св. Писаніе {Эклезіастъ гл. III, ст. 12.}. Мнѣнія всего свѣта согласны въ томъ, что удовольствіе есть наша цѣль, хотя для этого употребляютъ разныя средства; иначе ихъ изгнали бы сейчасъ же; такъ какъ кому охота слушать того, кто ради своей цѣли началъ-бы причинять намъ горе и непріятности? Въ этомъ отношеніи разномысліе между философскими сектами существуетъ только на словахъ, transcurramus nugas {Минуемъ скорѣй эти бездѣлицы. Сенека. Epist. 117.}; здѣсь болѣе упрямства и колкихъ словъ, чѣмъ прилично было бы такой святой профессіи: но за какую бы роль не взялся человѣкъ, онъ всегда вложитъ свое.
   Что бы они не говорили, но даже въ добродѣтели конечная наша цѣль, къ которой мы стремимся, это наслажденіе,. Мнѣ пріятно настойчиво имъ повторять это слово, которое они такъ не любятъ: и если оно означаетъ какое нибудь высочайшее удовольствіе и чрезмѣрную радость, то мы имъ болѣе обязаны содѣйствію добродѣтели, нежели помощи чего либо другаго. Это наслажденіе чѣмъ оно сильнѣе, нервнѣе, могучѣе и мужественнѣе, тѣмъ оно болѣе дѣйствительно пріятно: и мы должны были бы назвать его именемъ удовольствія (plaisir), болѣе благосклоннаго и болѣе пріятнаго и естественнаго, а не именемъ силы {Vertu (добродѣтель) происходитъ отъ латинсісаго слова virtue, (добродѣтель, мужество), слово-же virtue есть производное отъ vir (мужъ) или vires (силы). Прим. ред.}, отъ которой мы это слово производимъ. Другое наслажденіе, уже болѣе низкое, если только оно заслуживаетъ такое прекрасное названіе, должно было бы быть въ соревнованіи съ нимъ, а не пользоваться преимуществомъ: я нахожу его менѣе свободнымъ отъ неудобствъ и недостатковъ, чѣмъ добродѣтель; независимо отъ того, что ощущеніе его болѣе преходяще, кратковременно и не прочно, у него тоже есть свои безсонныя ночи, воздержаніе и труды, и потъ и кровь, и кромѣ этого, въ особенности рѣзкія страсти столь разнообразныя, и рядомъ съ нимъ, такое тяжелое пресыщеніе, что оно равносильно наказанію. Мы совершенно неправы, когда думаемъ, что эти неудобства служатъ для него какъ возбужденіе и усиленіе его сладости(подобно тому, какъ въ природѣ одну крайность можно оживить при помощи другой), и когда говоримъ, что приближеніе къ добродѣтели сопровождается такими послѣдствіями и трудностями, что она становится суровой и недосягаемой; тогда какъ они съ большой пользой, чѣмъ въ наслажденіи, облагораживаютъ, возбуждаютъ и усиливаютъ божественную и совершенную радость, которую добродѣтель доставляетъ намъ. Тотъ безъ сомнѣнія вполнѣ недостоинъ познать ее, кто находитъ, что плоды добродѣтели не вознаграждаютъ трудовъ, которыхъ она стоила, и кто не знакомъ ни съ ея прелестью и не умѣетъ пользоваться ею. Тѣ люди, которые учатъ насъ, что поиски за добродѣтелью опасны и тяжелы, а наслажденіе ею пріятно -- что говорятъ они намъ если не то, что она всегда непріятна? такъ какъ съ помощью какого человѣческаго средства можно достигнуть наслажденія ею? Самые совершенные люди довольствовались только тѣмъ, что стремились и приближались къ ней, не обладая ею. Но они ошибаются; потому что изъ всѣхъ удовольствій, которыя намъ извѣстны, даже поиски за добродѣтелью пріятны; въ предпріятіи уже отражается качество той вещи, къ которой оно направлено; потому что въ стремленіи заключается значительная и существенная часть результата. Счастье и блаженство, которое сіяетъ въ добродѣтели, наполняетъ все то, что подвластно ей, и пути въ ней, начиная съ перваго вступленія и кончая послѣдней границы ея. А главное благодѣяніе добродѣтели это презрѣніе къ смерти: благодаря этому средству наша жизнь дѣлается безмятежной и спокойной, и мы можемъ вкушать чистое наслажденіе ею, безъ чего и всякое другое наслажденіе исчезаетъ.
   Вотъ почему всѣ правила {Всѣ философскія секты, изд. III, 4, 1588 г.} сходятся и согласны между собой въ этомъ. И хотя они всѣ безъ исключенія заставляютъ насъ презирать страданіе, бѣдность и другія случайности, которымъ подвержена человѣческая жизнь, однако не для всѣхъ это одинаково, во первыхъ, потому, что эти случайности не настолько неизбѣжны (большая часть людей проводитъ жизнь, не испытавъ бѣдности, а другіе, не зная страданій и болѣзни, какъ напримѣръ Ксенофиллъ музыкантъ, который прожилъ сто шесть лѣтъ въ совершенномъ здоровьи) {Валерій Максимъ VIII 13, ext. 3.}; во вторыхъ потому, что въ крайнемъ случаѣ смерть можетъ всему положить конецъ, когда намъ захочется, и пресѣчь разомъ всѣ другія неудобства. Но что касается смерти, она неизбѣжна:
   
   Omnes eodem cogimus; omnium
   Versatur urnn serius ocius
   Sors exitura, et nos in aeternum
   Exsilium impositnra cymbae 1)
   1) Насъ всѣхъ влечетъ къ одной цѣли, судьба всѣхъ волнуется въ урнѣ, чтобы войти немного раньше, немного позже, посадить насъ въ. лодку для вѣчнаго волненія. Горацій. Оды, II 3, 75.
   
   и слѣдовательно, если она насъ страшитъ, то составляетъ постоянный предметъ мученія, которому нельзя помочь. Нѣтъ того мѣста, гдѣ бы она насъ не настигла; мы можемъ постоянно оглядываться, то въ одну, то въ другую сторону, какъ въ опасной мѣстности; quae quasi saxum Tantalo, semper impendet. {Она всегда угрожаетъ, какъ скала Танталу, Цицер. De Finibus I 18.} Наши суды часто отсылаютъ казнить преступниковъ на то самое мѣсто, гдѣ совершено преступленіе: во время пути вводите ихъ въ красивые дома, давайте имъ какую вамъ будетъ угодно изысканную пищу,
   
   Non siculae dapos
   Dukem elaborabunt saporem;
   Non avium citharaeque cantus
   Soin num reducent 1).
   1) Самыя отборныя кушанья не пробудятъ ихъ вкусъ; пѣніе птицъ, звуки лиры не возвратятъ имъ сонъ. Горацій. Оды, III 1, 18.
   
   неужели вы думаете, что это ихъ можетъ радовать, и что, такъ какъ конечная цѣль ихъ путешествія постоянно передъ ихъ глазами, она не испортитъ и не отниметъ у нихъ стремленія ко всѣмъ этимъ удобствамъ?
   
   Audit iter, nunieratque dies, spatioque viarum
   Medihir vitam, torquetuг peste future 1).
   1) Онъ безпокоится о дорогѣ, онъ считаетъ дни и соразмѣряетъ свою жизнь съ длиною пути, мучимый мыслью о казни, которая его ждетъ. Клавдій in Вир. II 137.
   
   Цѣль нашего поприща смерть {Смерть послѣднее событіе, послѣдній актъ нашего поприща, но она не цѣль его. Наша истинная цѣль хорошо жить и сдѣлать себя счастливыми. Вотъ инстинктъ природы, и даже часть этого инстинкта состоитъ въ томъ, чтобы помѣшать намъ думать о смерти. Ежеминутно природа доставляетъ намъ развлеченія въ видѣ удовольствій или горестей и нерѣдко слишкомъ постоянная мысль о смерти есть не болѣе, какъ злоупотребленіе разума, тогда какъ забвеніе о ней есть благодѣяніе природы. Серванъ.}; это необходимый предметъ нашего стремленія: если она насъ пугаетъ, неужели возможно сдѣлать хоть одинъ шагъ безъ волненія? Однимъ изъ средствъ простыхъ людей не думать о ней {Такъ какъ люди не могли вылечиться отъ смерти, нищеты и невѣжества, то придумали, чтобы быть счастливыми, не думать вовсе объ этомъ: это все, до чего они могли додуматься, чтобы утѣшиться въ столькихъ бѣдствіяхъ. Паскаль.}; но вслѣдствіе какого грубаго тупоумія находитъ на нихъ это невѣжественное ослѣпленіе? Нужно заставить ихъ взнуздать осла за хвостъ:
   
   Quicapita ipse suo instituat vestigio retro 1).
   1) Потому что въ своей глупости онъ хочетъ подвигаться задомъ. Лукрецій IV 474.
   
   не мудрено, если они такъ часто попадаютъ въ западню. Этихъ людей можно испугать однимъ упоминаніемъ о смерти; и большая часть изъ нихъ открещивается отъ нея, какъ отъ дьявола. И такъ какъ о смерти упоминается въ духовныхъ завѣщаніяхъ, не ждите, чтобы они занялись имъ пока врачъ непроизнесъ надъ ними смертнаго приговора: и Богъ знаетъ тогда, находясь между страданіемъ и страхомъ какое дѣльное рѣшеніе должны вы будете ожидать отъ нихъ. Оттого что этотъ звукъ слишкомъ непріятно поражаетъ ихъ слухъ, и оттого что этотъ голосъ имъ казался зловѣщимъ. Римляне научились смягчать это слово, и выражать его перифразою: вмѣсто того чтобы сказать "онъ умеръ" они говорили: Онъ пересталъ жить, онъ отжилъ {Плутархъ; жизнь Цицерона 9, 22.}; они, успокаиваются, лишь бы сказать, что это была жизнь, хотя и прошедшая. Мы отъ нихъ заимствовали наше feu maître lean. При извѣстномъ случаѣ, какъ говорятъ, слово стоитъ денегъ. Я родился между одиннадцатью и двѣнадцатью часами въ послѣдній день февраля тысяча пятьсотъ тридцать третьяго года, какъ мы теперь считаемъ, начиная съ января. {По повелѣнію Карла IX, данному съ 1563 г., начало года было опредѣлено 1 января; до того онъ начинался съ пасхи. Поэтому 1 января 1563 года стало 1 днемъ 1564. Амори Дюванъ.} Только ровно пятнадцать дней, какъ мнѣ окончилось тридцать девять лѣтъ: мнѣ нужно по крайней мѣрѣ еще столько же прожить {Монтэнь не получилъ чего ему нужно было, потому что онъ умеръ въ 1592 г.-- на шестидесятомъ году. Дюванъ.}. Однако было бы безуміемъ остерегаться думать о столь отдаленномъ предметѣ. И что же? Молодые и старые разстаются съ жизнію при одинаковыхъ условіяхъ; никто не покидаетъ ее иначе, какъ если бы только что вступилъ въ нее; да и нѣтъ того дряхлаго человѣка, который бы не думалъ, что ему только двадцать лѣтъ, если онъ видитъ передъ собой Маѳусаила. Болѣе того, несчастный безумецъ, кто установилъ предѣлы твоей жизни? Ты основываешься на басняхъ врачей; посмотри лучше на дѣйствительность и на опытъ. Принимая во вниманіе обычный ходъ вещей, ты давно {Все, что Монтэнь говоритъ здѣсь, особенно замѣчательно оттого, что первый между всѣми писателями своего времени, онъ пускается въ размышленіе о среднемъ предѣлѣ человѣческой жизни. Костъ.} живешь благодаря необычайному снисхожденію: ты перешелъ обычные предѣлы жизни. И чтобъ доказать это, сосчитай насколько болѣе изъ твоихъ знакомыхъ умерло, прежде нежели достигнувъ твоихъ лѣтъ: сдѣлай списокъ тѣмъ, которые славою облагородили свою жизнь, и я буду биться объ закладъ, что найду болѣе такихъ, которые умерли до, нежели послѣ тридцати пяти лѣтъ. Вполнѣ разумно и благочестиво брать примѣры съ человѣческой природы Іисуса Христа; онъ же окончилъ жизнь тридцати трехъ лѣтъ. Самый великій человѣкъ, просто человѣкъ Александръ, умеръ также въ этомъ возрастѣ. Какъ много у смерти способовъ настигать насъ врасплохъ!
   
   Quidquisque vitet, nunquum homini satis
   Cantuw est in horae 1);
   1) Человѣкъ никогда не можетъ достаточно предвидѣть, какое несчастіе ему угрожаетъ. Горацій. Оды, II. 18.
   
   я оставляю въ сторонѣ горячки и плевриты: кто бы когда нибудь подумалъ, что одинъ изъ герцоговъ Бретанскихъ {Ioann II ум. въ 1305 г.} будетъ задушенъ благодаря давкѣ, какъ это случилось при въѣздѣ папы Климента, моего сосѣда {Мой сосѣдъ, потому что Папа Климентъ V былъ никто другой, какъ Бертрандъ де Торъ, архіепископъ Бордосскій.} въ Ліонъ. Развѣ ты не знаешь, какъ одинъ изъ нашихъ королей былъ убитъ во время игры {Генрихъ II смертельно раненый на турнирѣ 10 іюля 1559 г.} и одинъ изъ его предковъ не умеръ ли отъ того, что его толкнулъ поросенокъ {Филиппъ старшій, сынъ Людовика Толстаго.}? Напрасно Эсхилъ, которому угрожалъ домъ паденіемъ, держится на сторожѣ; вотъ онъ вдругъ и убитъ черепахой, которую выпустилъ изъ когтей орелъ въ небѣ {Валерій Максимъ. IX. 12. ехt. 2.}; иной умеръ отъ винограднаго зернышка {id. ibid. ext. 8.}; одинъ императоръ отъ царапины гребня, въ то время, какъ онъ чесался; Эмилій Лепидъ -- отъ ушиба ноги о порогъ своей двери {Плиній. Естествен. исторія. VII. 38.}; и Овфидій отъ того, что ударился о дверь, входя въ залу совѣта; въ объятіяхъ женщинъ умерли преторъ Корнелій Галлъ, Тигиллинъ караульный начальникъ въ Римѣ, Лудовикъ, сынъ Гюи Гонзаго, маркизъ Мантуанскій и еще худшіе примѣры: Спевзиппъ философъ платоникъ и одинъ изъ нашихъ папъ. Бѣдный Бебій, судья, даетъ тяжущемуся на судѣ восьмидневную отсрочку, а между тѣмъ его самаго настигла болѣзнь потому что пришелъ его конецъ, а Каю Юлію врачу, который смазывалъ глаза больному, вдругъ смерть смыкаетъ его собственныя очи, и говоря о себѣ самомъ, я могу привести въ примѣръ моего брата, капитана Сен-Мартенъ, двадцати трехъ лѣтъ, который, играя въ мячъ, получилъ ушибъ немного выше праваго уха, безъ всякой видимой контузіи или пораненія; онъ даже не сѣлъ и не отдохнулъ, но спустя пять или шесть часовъ умеръ отъ апоплексіи, которая была вызвана этимъ ушибомъ.
   Такъ какъ такіе частые и обыкновенные примѣры проходятъ передъ нашими глазами, то возможно ли освободиться отъ мысли о смерти, и чтобы намъ не казалось ежеминутно, что она держитъ насъ за ворохъ? Что за нужда, скажете вы мнѣ, какъ бы тамъ ни было, лишь бы не безпокоиться этимъ? Я того же мнѣнія: и какимъ бы путемъ не укрыться отъ? ударовъ, хотя бы при помощи телячьей шкуры, не я остановлюсь передъ этимъ; такъ какъ съ меня довольно проживать спокойно и я не пренебрегаю самой лучшей забавой которую могу себѣ доставить, хотя бы вы и не назвали ее славной и достойной подражанія,
   
   Praetulerim... delirus inersque videri,
   Dum me a delectent mala me, vel denique fallant,
   Quam sapere et ringi 1).
   1) Я бы предпочелъ казаться безумнымъ, дуракомъ, лишь бы мои заблужденія дѣлали меня счастливымъ, или чтобы я не сознавалъ ихъ, чѣмъ быть мудрымъ, и выходить изъ себя. Горацій. Epist. II. 2. 126.
   
   Но глупо воображать достигнуть чего нибудь этимъ путемъ. Люди ходятъ, приходятъ, толкутся, танцуютъ, о смерти нѣтъ и помину: все это прекрасно; но, за то, когда она является или за ними, или за ихъ женами, дѣтьми и друзьями, застигая ихъ врасплохъ и неподготовленными, какія мученія, какіе крики, какое бѣшенство и какое отчаяніе удручаетъ ихъ. Видали ли вы когда либо что нибудь болѣе приниженное, измѣнившееся, смущенное? Нужно раньше позаботиться объ этомъ: и эта звѣроподобная безпечность, даже если бы она могла поселиться въ головѣ разумнаго человѣка, что я нахожу совсѣмъ невозможнымъ, слишкомъ дорого намъ обходится. Если бы смерть былъ врагъ, котораго можно избѣжать, я посовѣтовалъ бы употребить въ дѣло оружіе трусости: но такъ какъ это невозможно, такъ какъ она ловитъ и труса, и бѣглеца, также какъ и честнаго человѣка,
   
   Nempe et fugacem persequitur virum,
   Nec parcit imbellis juventae
   Proplitibus timidoque tergo 1),
   1) Она преслѣдуетъ бѣглеца, она не щадитъ труса, который поворачиваетъ спину. Горацій. Оды III. 2, 111.
   
   и такъ какъ никакой закалъ брони не защититъ отъ нея,
   
   Ille licet ferro caatus secondat et acre,
   Mors tarnen inclusum protrehet inde caput 1),
   1) Хотя осторожный человѣкъ закрывается желѣзомъ и мѣдью, однако смерть достаетъ оттуда его голову. Проперцій. III. 18, 17.
   
   то научимся спокойно защищаться и бороться съ нею: и для начала, чтобы лишить ее ея главнаго преимущества надъ нами, выберемъ путь совершенно противоположный обыкновенному; отнимемъ отъ нея необычайность, войдемъ въ сношеніе съ нею, пріучимся къ ней, не будемъ ни о чемъ такъ думать, какъ о смерти, ежеминутно будемъ представлять ее нашему воображенію и во всѣхъ видахъ; споткнется ли лошадь, упадетъ ли черепица, при малѣйшемъ уколѣ булавки, вдругъ обдумаемъ: "Ну и чтожь! если бы даже это была сама смерть!" и затѣмъ не будемъ поддаваться и пересилимъ себя {Это превосходная вещь учиться умирать; все изученіе мудрости разрѣшается этою цѣлью. Тотъ недурно воспользовался жизнью, кто научился достойно умирать; жизнь потеряна для того, кто не умѣетъ хорошо окончить ее... Не можетъ хорошо жить тотъ, кто не помнить о смерти; однимъ словомъ, наука умирать,-- есть наука о свободѣ; о томъ, какъ ничего не бояться, какъ жить спокойно и безмятежно, безъ нея нѣтъ никакого удовольствія жить, такъ же, какъ и пользоваться тѣмъ, что всегда боишься потерять. Шарронъ.}. Среди празднествъ и веселія будемъ всегда имѣть въ виду этотъ припѣвъ, напоминающій наше положеніе; и пусть удовольствіе не увлекаетъ насъ настолько сильно, чтобы порою намъ не приходило въ голову, какъ часто и какимъ различнымъ образомъ нашему веселью угрожаетъ смерть. Такъ дѣлали египтяне, которые, среди своихъ пиршествъ, вмѣстѣ съ лучшими яствами приказывали приносить сухую мумію человѣка, которая служила-бы предостереженіемъ гостямъ.
   
   Omnem credo diem tibi diluxisse supremum
   Grata superveniet, quae non sperabitur hora! 1)
   1) Вообрази, что каждый день послѣдній, который свѣтитъ для тебя, и каждый часъ, на который ты не разсчитывалъ, покажется пріятнымъ. Горацій. Epist. I. 4, 13.
   
   Неизвѣстно, гдѣ смерть ожидаетъ насъ: будемъ-же ждать ее вездѣ. Размышленіе о смерти есть размышленіе о свободѣ: кто научился умирать, тотъ разучился быть рабомъ: нѣтъ ничего худого въ жизни для того, кто хорошо понялъ, что потеря жизни не есть зло: умѣнье умирать освобождаетъ насъ отъ всякаго, подчиненія и стѣсненія. Павелъ Эминій отвѣтилъ посланному несчастнаго царя Македоніи его плѣнника, съ тѣмъ чтобы просить его не вести его въ его тріумфѣ: "Пускай онъ обратится съ этой просьбой къ себѣ самому" {Плутархъ. Жизнь Павла Эминія. 907. Циц. Tusc. V. 110.}.
   И въ самомъ дѣлѣ, трудно, чтобы искусство и изобрѣтательность помогли дѣлу, если природа не приложитъ свою руку {Природа больше дѣлаетъ чѣмъ философія, чтобы избавиться отъ страха смерти; она избавляетъ насъ отъ него страданіями, которыя занимаютъ насъ, или надеждой, которая развлекаетъ. Серванъ.}. Я по природѣ не меланхоликъ, но. мечтатель; нѣтъ ничего, чѣмъ-бы я столько всегда занимался, какъ представленіями о смерти, даже въ самую безпутную пору моей жизни, lucundum quum aetas florido ver ageret {Когда мой цвѣтущій возрастъ переживалъ свою веселую весну. Катуллъ. 1. XIII.}.
   
   Иной думалъ, что среди женщинъ и игръ я не могъ превозмочь нѣкоторой ревности или неопредѣленности какой-нибудь надежды, между тѣмъ какъ я разсуждалъ самъ съ собой объ извѣстной личности которая нѣсколько дней передъ тѣмъ заболѣла горячкой, и объ ея смерти, послѣ возвращенія съ подобнаго-же праздника, съ головой такъ-же полной беззаботности, любви и удовольствій, какъ и моя, и поэтому, у меня, звучало въ ушахъ:
   
   Iam luerit, nec post unquam revocare licebit 1).
   1) Скоро настоящаго не станетъ и мы не будемъ въ cостояніи снова призвать его. Лукрецій. III, 9, 28.
   
   но я такъ-же мало морщился отъ этой мысли, какъ и отъ всякой другой. Невозможно, чтобы мы сначала не ощущали уколовъ отъ подобныхъ размышленій; но управляя ими и провѣряя ихъ, подъ конецъ привыкаешь, безъ сомнѣнія, къ нимъ: иначе, что до меня касается, я былъ-бы въ постоянномъ страхѣ и волненіи, потому что никогда человѣкъ такъ мало не вѣрилъ въ свою жизнь; никогда человѣкъ не придавалъ меньше значенія ея продолжительности, ни крѣпкое здоровье, которымъ до сихъ поръ я пользовался и которое рѣдко измѣняло мнѣ, не можетъ увеличить надежду на нее, ни болѣзни не могутъ уменьшить ее; мнѣ ежеминутно кажется, что я ухожу и я безпрестанно повторяю себѣ: "Все, что можетъ быть сдѣлано въ другой день, можетъ быть сдѣлано и сегодня". И въ самомъ дѣлѣ, опасности и случайности мало или совсѣмъ не приближаютъ насъ къ нашему концу: и если мы подумаемъ, сколько милліоновъ другихъ случаевъ висятъ надъ нашими головами и безъ этого, который намъ кажется болѣе всего намъ угрожаетъ, то мы найдемъ, что здоровы-ли мы или больны, на морѣ или у себя дома, на войнѣ или въ мирное время смерть равно близка намъ. Nemo altero fragilior est; nemo lin crastinum sui certzior {Никто не слабѣе другаго; никто не увѣренъ болѣе другихъ въ завтрашнемъ днѣ. Сенека. Epist. 91.}. Чтобы окончить все то, что мнѣ остается сдѣлать прежде чѣмъ умереть, всякое свободное время мнѣ кажется короткимъ, хотя-бы это былъ цѣлый часъ.
   Кто-то, перелистывая на-дняхъ мои записныя книжки, нашелъ замѣтку, насчетъ чего-то, что я хотѣлъ, чтобы было сдѣлано послѣ моей смерти: я разсказалъ ему, какъ это и было въ дѣйствительности, что находясь въ разстояніи только одного лье отъ моего дома, бодрый и здоровый, я поторопился внести эту замѣтку, чтобы не быть увѣреннымъ, въ возвращеніи къ себѣ. Какъ тотъ, кто постоянно живетъ съ своими собственными мыслями и носится съ ними, я готовъ почти ежеминутно, насколько могу, и появленіе смерти не скажетъ мнѣ ничего новаго. Нужно всегда быть обутымъ и готовымъ пуститься въ путь, насколько это зависитъ отъ насъ и въ особенности стараться думать тогда только о себѣ,
   
   Quid brevi bortes jaculamur aeno
             Multa 1).
   1) Зачѣмъ мы въ короткій нашъ вѣкъ замышляемъ такъ много? Горацій. Оды. II. 16, 17.
   
   потому что намъ и безъ того будетъ довольно дѣла. Одинъ жалуется, болѣе чѣмъ на самую смерть, на то, что она пресѣкаетъ путь къ славной побѣдѣ; другой, что ему нужно уходить, прежде чѣмъ онъ успѣлъ выдать дочь замужъ или докончить воспитаніе своихъ дѣтей. Одинъ сожалѣетъ объ обществѣ своей жены, другой о своемъ сынѣ, какъ о главной пріятности своего существованія. Я же теперь, благодаря Бога, и въ такомъ положеніи, что могу покинуть міръ, когда Ему будетъ угодно, не сожалѣя ни о чемъ {Эту мысль осуждали, какъ зараженную эгоизмомъ, Серванъ говоритъ что "настоящая философія предписываетъ иногда плакать".}. Я всюду развязываю себя, простился со всѣми, исключая съ самимъ собой. Никогда человѣкъ не готовился покинуть міръ болѣе всецѣло и совершенно и не отрѣшался такъ вполнѣ отъ всего, чѣмъ я надѣюсь это сдѣлать. Тѣ смерти самыя здоровыя, которыя самыя мертвыя.
   
   ... Miser! о miser! (aiunt) omnia ademit
   Una dies inpesta roihi tot praemis vitae 1);
   1) О я несчастный! несчастный! говорятъ они, одинъ день лишаетъ меня всѣхъ благъ жизни. Лукрецій. III. 9--11.
   
   а строитель говоритъ:
   
   Manent opera interrupts, minaeque
   Murorum indentes 1).
   1) Остаются прерванными работы и высокія угрожающія стѣны. Энеида. IV. 88.
   
   Ничѣмъ не нужно такъ долго заниматься или, по крайней мѣрѣ, не съ такимъ напряженіемъ, чтобы страстно желать видѣть его конецъ. Мы рождены для труда.
   
   Quuni moriar, medium soluaret inter opus 1).
   1) Я хочу, чтобы смерть застала меня за работой. Овид. amus II 10. 86.
   
   Я хочу, чтобы были дѣятельны, и чтобы какъ можно дольше исполняли обязанности, налагаемыя жизнью: я хочу, чтобы смерть нашла меня сажающимъ капусту, но безъ всякой излишней заботы какъ о ней, такъ и о моемъ плохомъ садѣ. Я видѣлъ одного умирающаго человѣка, который въ послѣднюю минуту жизни не переставалъ жаловаться на то, что судьба прерывала нить историческаго сочиненія, которое онъ читалъ, на пятнадцатомъ или шестнадцатомъ изъ нашихъ королей.
   
   Illud in his rebus nun addunt, nec tibi earum
   Tam desiderium rerum super insidct una 1).
   1) Они не прибавляютъ, что смерть, которая отнимаетъ у насъ наше имущество, избавляетъ насъ въ то же время отъ сожалѣнія о потерѣ ихъ. Лукрецій III 918.
   
   Нужно освобождаться отъ такихъ низкихъ и вредныхъ сѣтованій. Точно также какъ наши кладбища устроены около церквей, въ самыхъ людныхъ частяхъ города, для того, чтобы пріучить, какъ говоритъ Ликургъ {Плутархъ. Жизнь Ликурга ч. 10.}, простой народъ, женщинъ и дѣтей не пугаться при видѣ мертваго человѣка, и для того, чтобы постоянное зрѣлище костей, могилъ и похоронъ напоминало бы намъ о нашей участи:
   
   Quin ctiam exhilare viris convivia Caede
   Mos olim, et miscere epulis spectacula dira
   Certantum ferro, saepe et super ipsa cadentuin 1)
   Pocula, respersis non parco sanguine menais.
   1) Это былъ прежде обычай оживлять пиршества убійствами и среди обѣда предлагать зрѣлище сражающихся, которые убивали другъ друга съ мечемъ въ рукѣ; часто они падали на кубки и заливали столы потоками крови. Силлій Италійс. XI 51.
   
   и какъ египтяне показывали присутствующимъ по окончаніи своихъ пиршествъ изображеніе смерти и заставляли восклицать: "Пей и веселись, потому что мертвый ты будешь такимъ", такъ и я пріучилъ себя не только постоянно имѣть смерть на умѣ, но и на языкѣ. И нѣтъ ничего, о чемъ бы я такъ охотно разспрашивалъ какъ о смерти людей и какое при этомъ они произнесли слово, какъ они держали себя, какое у нихъ было лицо", нѣтъ разсказовъ, на которые я бы охотнѣе обращалъ вниманіе: и по выбору моихъ примѣровъ видно, что я имѣю особенное предпочтеніе къ этому предмету. Если бы я былъ писатель, я бы составилъ объяснительный перечень разнообразныхъ смертей. Кто научилъ бы людей умирать, научилъ бы ихъ жить: Дицеархъ написалъ правда одну у книгу съ подобнымъ заглавіемъ, но съ другою и менѣе полезною цѣлью {Циц. De officii II, 5.}.
   Мнѣ скажутъ, что дѣйствіе настолько превосходитъ мысль, что нѣтъ того искусства, которое устояло бы, когда доходишь до конца. Пускай ихъ говорятъ: конечно предусмотрительность даетъ большое преимущество: и потомъ развѣ это мало дойти до этого конца безъ смущенія и волненія? Болѣе того: сама природа помогаетъ намъ и ободряетъ насъ {Долгая болѣзнь кажется посавлена между жизнью и смертью, для того чтобы сама смерть сдѣлалась бы облегченіемъ, и для тѣхъ, кто умираетъ, и для тѣхъ, кто остается. Ла-Брюеръ.}, если это внезапная и насильственная смерть, мы не имѣемъ времени ея бояться; если она иная, я замѣчаю, что по мѣрѣ того, какъ болѣзнь дѣлаетъ большіе успѣхи, я естественно начинаю презирать жизнь. Я нахожу, что мнѣ несравненно труднѣе переварить мысль о смерти, пока я здоровъ, чѣмъ когда я въ жару: тѣмъ болѣе, что я уже не такъ дорожу удобствами жизни, такъ какъ начинаю терять возможность пользоваться ими, и находить въ нихъ удовольствіе; я тогда смотрю на смерть несравненно менѣе испуганными глазами. Это даетъ мнѣ право надѣяться, что чѣмъ больше я буду удаляться отъ первой и приближаться ко второй, тѣмъ для меня станетъ легче замѣна одной другою. Точно также я во многихъ случаяхъ провѣрилъ на себѣ слова Цезаря {De Belle Gallico VII. 84.}, что часто предметъ намъ кажется большимъ издали, чѣмъ вблизи: я нашелъ, что когда я былъ здоровъ, я ощущалъ болѣе отвращенія подвергнуться болѣзни, нежели когда испытывалъ ее на дѣлѣ. Довольство жизнью, радости, сознаніе силы, дѣлаютъ для меня противоположное состояніе настолько несоразмѣрнымъ съ тѣмъ, въ какомъ я нахожусь, что силою воображенія я вдвойнѣ преувеличиваю и тягость болѣзни, и представляю ее себѣ болѣе обременительной, чѣмъ когда я выношу ее на плечахъ. Надѣюсь такъ будетъ и тогда, когда придетъ смерть. Взглянувъ на эти измѣненія и постепенный упадокъ, которымъ мы подвергаемся, мы поймемъ, какимъ образомъ природа скрываетъ отъ насъ видъ нашихъ потерь и нашего ухудшенія, что остается у старика отъ его юношеской силы и отъ его прошлой жизни?
   
   Heu! scnibus vitae portio quanta manet 1).
   1) Ахъ! какая малая часть жизни остается у стариковъ. Максиміана нев.-- Pseudo Gallus I, 16.
   
   Цезарь забавно отвѣтилъ, глядя на дряхлый видъ одного усталаго и разбитаго солдата своей гвардіи, пришедшаго просить отпуска, чтобы умереть: "Ты, стало быть, думаешь, что еще живешь?" {Сенека. Epist. 77.}.
   
   Если бы переходъ былъ внезапный, я сомнѣваюсь, чтобы кто нибудь изъ насъ былъ способенъ перенести подобную перемѣну: но такъ какъ природа собственноручно ведетъ насъ, съ отлогаго склона, мало по малу, со ступени на ступень, она насъ доводитъ до этого жалкаго положенія, и пріучаетъ насъ къ нему, такъ что мы не чувствуемъ ни малѣйшаго потрясенія, когда молодость замираетъ въ насъ, что въ сущности, и на самомъ дѣлѣ есть болѣе тяжелая смерть, нежели настоящая смерть гаснущей жизни, и нежели смерть старости; такъ что скачекъ отъ несчастнаго бытія къ небытію не такъ труденъ, какъ отъ цвѣтущаго бытія къ тяжелому и горькому. Когда тѣло сгорблено и согнуто, оно имѣетъ меньше силы, чтобы выдержать тяжесть? Точно также и наша душа: ее нужно воспитать и пріучать бороться съ этимъ противникомъ. Невозможно, чтобы душа успокоилась пока она его бояться, если же она пріобрѣтаетъ увѣренность, то она можетъ похвастаться тѣмъ (что какъ бы превосходитъ человѣческій удѣлъ), что безпокойство, мученіе и страхъ, даже малѣйшее неудовольствіе не могутъ поселиться въ ней.
   
   Non vultus instantis tyranni,
   Mente quatit solida, neque Auster,
   Dux inquieti turbidus Adriae,
   Nec fulminantis magna jovis manus 1).
   1) Ничто не можетъ поколебать его душу, ни угрожающій взоръ тирана, ни Листеръ, необузданный властелинъ Адріатики, ни могущественная рука Юпитера Громовержца. Горацій. Оды III. 83.
   
   Она стала госпожей своихъ страстей и похотей; господней нищеты, стыда, бѣдности и всѣхъ другихъ превратностей судьбы. Кто можетъ, пускай пріобрѣтаетъ это преимущество. Въ этомъ-то и. заключается истинная и высшая свобода, которая позволяетъ намъ презирать насиліе и несправедливость, и смѣяться надъ тюрьмой и оковами.
   
   Id manicis et
   Compedibus, saevo te sub custode tenebo.
   Ipse deus, simul atque volatn, me solvet. Opinor.
   Hoc sentit: Moriar: Mora ultima linea rerum est 1).
   
   
   Наша религія не имѣла болѣе надежнаго человѣческаго основанія, какъ презрѣніе къ жизни. Не только убѣжденіе разума призываютъ насъ къ этому; такъ какъ зачѣмъ бояться лишиться вещи, о которой нельзя сожалѣть, когда ее потеряешь, но также и то соображеніе, что если намъ угрожаютъ столь разнообразные виды смерти, то не хуже ли бояться ихъ всѣхъ, нежели перенести одну? Не все ли равно когда это случится, разъ смерть неизбѣжна? Человѣку, сказавшему Сократу: тридцать тирановъ приговорили тебя къ смерти, онъ отвѣчалъ: "а природа -- ихъ" {Я буду держать тебя закопаннымъ по рукамъ и ногамъ, подъ присмотромъ жестокаго тюремщика.-- Богъ освободитъ меня, какъ только я захочу этого -- Онъ такъ отвѣчалъ: я умру, смерть конецъ всему. Горацій. Epist. I, 16, 76.}! Какая глупость огорчаться въ минуту перехода къ избавленію отъ всякой печали! Какъ наше появленіе на свѣтъ принесло намъ знакомство со всѣмъ тѣмъ, что окружаетъ насъ; точно также съ нашей смертью наступитъ смерть всѣхъ вещей. Поэтому то, такое же безуміе сѣтовать на то, что черезъ сто лѣтъ мы не будемъ жить, какъ и на то, что сто лѣтъ тому назадъ мы не жили. Смерть есть начало другой жизни: такъ же плакали мы; столько же стоило намъ вступленіе въ эту жизнь, такъ же сбросили мы нашу прежнюю оболочку, вступая сюда. Ничто нельзя назвать скорбью, что случается только однажды. Развѣ разумно такъ долго бояться вещи столь кратковременной? Долговременное и кратковременное житье -- все одно благодаря смерти: такъ какъ понятіе о долгомъ и короткомъ не приложимо къ вещамъ, которыя болѣе не существуютъ. Аристотель говоритъ, что въ рѣкѣ Гинанисѣ встрѣчаются маленькія животныя, которыя живутъ всего одинъ день: то, которое умираетъ въ восемь часовъ утра, умираетъ въ молодости; то. которое умираетъ въ пять часовъ вечера, умираетъ въ старости {Циц. Tuscul. I, 39.}. Кто изъ насъ не посмѣется если придать значеніе счастья или несчастья, этому моменту продолжительности? Большая или меньшая продолжительность нашей жизни не менѣе смѣшна, если мы сравнимъ ее съ вѣчностью, или даже съ долговѣчностью горъ, рѣкъ, звѣздъ, деревьевъ, и наконецъ нѣкоторыхъ животныхъ {Сенека. Утѣшеніе Марцію. с. 20 L.}.
   Но природа принуждаетъ насъ къ этому. "Уходи, говоритъ она {Мнѣ кажется, что Монтэнь превосходитъ самого себя, когда онъ насъ увѣщеваетъ закалять нашу душу противъ страха смерти. Его стиль дѣлается благороднымъ, смѣлымъ, строгимъ; въ подражаніе Лукрецію, онъ заставляетъ природу обращаться къ человѣку; но слова, которыя онъ ей влагаетъ, принадлежатъ ему... Эта возвышенность сохраняется впродолженіи всей рѣчи природы: здѣсь встрѣчаются нѣсколько глубокихъ мыслей, которыя заставляютъ душу углубиться въ самую себя. Виллемэнъ.}, изъ этого міра, также какъ ты сюда вошелъ. "Тотъ же переходъ отъ смерти къ жизни, который ты совершилъ безъ страсти и безъ боязни, соверши еще разъ отъ "жизни къ смерти. Твоя смерть одна изъ частей міроваго порядка; это частица міровой жизни:
   
   Inter se mortaks mutuu vivant.
   Et, quasi cursores vitai lumpadn tradunt 1).
   1) Смертные передаютъ другъ другу бытіе, какъ скороходы изъ рукъ въ руки свѣтильники жизни. Лукрецій. II, 75, 78.
   
   "Измѣню-ли я ради тебя это чудное сплетеніе вещей. Смерть есть условіе твоего созданія, одна изъ частей тебя самого; ты бѣжишь отъ самого себя. Твое бытіе, которымъ ты наслаждаешься, одинаково участвуетъ какъ въ смерти, такъ и въ жизни. Первый день твоего рожденія направляетъ тебя какъ къ жизни, такъ и къ смерти:
   
   Prima, quac vitani dedit, liera, carpsit1)
   Nascentes murimur: finisque ab origine pendet 2)
   1) Часъ, который видѣлъ наше рожденіе, уменьшилъ нашу жизнь. Сенека. Here. fur. act. 3, chor., v. 874.
   2) Родиться -- значитъ начинать умирать, послѣдній моментъ нашей жизни есть послѣдствіе перваго. Манлій. Астрономія. IV, 16.
   
   "Ты отнимаешь у жизни столько, сколько ты живешь; это на ея счетъ. Постоянное дѣло твоей жизни строить смерть. Ты мертвъ, пока ты живъ; потому что ты миновалъ смерть, когда ты болѣе не живешь; или, если это тебѣ болѣе нравится, ты умеръ послѣ жизни; но во время жизни ты умирающій; и смерть несравненно тяжелѣе отзывается на умирающемъ, нежели на мертвомъ, и живѣе и болѣе существенно. Если ты съ пользой провелъ жизнь, ты насытился ею: уходи довольный.
   
   Cur non ut plenus vitae convive recedis? 1)
   1) Почему ты не оставляешь жизнь, какъ насытившійся гость? Лукрецій III, 51.
   
   "Если ты не съумѣлъ воспользоваться ею, если она была для тебя безполезна, что тебѣ изъ того, что ты ее потерялъ? для чего она тебѣ еще нужна?
   
   Cur amplius addere quaeris,
   Rursuin quod pereat male, et ingratum occidat omne 1).
   1) Зачѣмъ ты хочешь больше жить, чтобы дня пропадали безъ пользы, и вытерпѣть только горе? Лукрецій. III, 914.
   
   "Жизнь сама по себѣ ни хороша, ни дурна; добро и зло занимаютъ то мѣсто, которое ты имъ отводишь. И если ты прожилъ одинъ день, ты все видѣлъ: одинъ день похожъ на всѣ дни. Нѣтъ ни иного свѣта, ни иной ночи {Трусы... сердятся, что умираютъ молодыми... имъ жаль оставить всѣхъ, и почему? Ты тутъ все видѣлъ одинъ день похожъ на всѣ дни; нѣтъ ни другаго свѣта, ни другой ночи, инаго солнца, инаго порядка въ мірѣ: въ крайнемъ случаѣ можно видѣть все въ годъ: впродолженіи его вы видите молодость, юношество, зрѣлый возрастъ и старость міра: искусство состоитъ въ томъ, гтобы начинать сначала. Шарронъ.}. Это солнце, эта луна, эти звѣзды, это расположеніе то же самое, которымъ наслаждались твои предки и которыя будутъ привлекать вниманіе твоихъ правнуковъ.
   
   Non alium videra patres aliumne nepotes
   Adspicienl 1).
   1) Это, что видѣли наши отцы, это то, что увидятъ наши внуки. Могилій. I, 529.
   
   "И въ крайнемъ случаѣ, распредѣленія и разнообразія дѣйствій моей комедіи вполнѣ хватаетъ только на годъ. Если ты обратилъ вниманіе на смѣну моихъ четырехъ временъ года, ты увидѣлъ, что онѣ заключаютъ въ себѣ дѣтство, юношество, зрѣлый возрастъ и старость міра; онъ показалъ все свое искусство, онъ умѣетъ только снова начинать сначала; это будетъ всегда одно и то же.
   
   Versamur ibidem, atque insumus usque1)
   Atque in se sun per vestigia volvitur annus2).
   1) Мы вертимся постоянно въ одномъ кругѣ и мы остаемся заперты съ немъ. Лукрецій. III, 1093.
   2) Сонъ безостановочно начинаетъ тотъ же путь, который онъ разъ уже прошелъ. Виргилій. Георгики. 11, 402.
   
   "Я не бралась придумывать тебѣ другія новыя препровожденія времени:
   
   Nam tibi praeterea quod machiner, inveniamque,
   Quod placent, nihil est: eadem sunt omnia semper. 1)
   1) Я не могу найти ничего другаго, чтобы угодить тебѣ. Все будетъ всегда то же самое. Лукрецій. III, 957.
   
   "Равенство одна изъ главныхъ составныхъ частей справедливости. Кто можетъ жаловаться, что его включили туда, куда всѣ включены? Оттого, сколько-бы ты не прожилъ, ты не можешь ничего сбавить съ того времени, впродолженіи котораго ты долженъ быть мертвъ; и это напрасно, ты такъ долго будешь въ этомъ состояніи, котораго ты опасаешься, какъ будто ты умеръ въ младенчествѣ:
   
   Licet quot vis vivendo vincere secla,
   Mors aeterna tarnen nihilominus ilia manebit 1).
   1) Торжествуйте надъ вѣками, жива какъ долго вы хотите; смерть тѣмъ не менѣе будетъ вѣчна. Лукрец. III, 1103.
   
   "И такъ, я тебя поставлю въ такое положеніе, въ которомъ ты не будешь имѣть повода къ неудовольствію;
   
   In vera nescis nullum fore morte alium te,
   Qui posait virus tibi te lugere peremptum,
   Stunsque inceutem? 1)
   1) Развѣ ты не знаешь, что смерть не оставитъ въ живыхъ твоего двойника, который, живя, будетъ оплакивать тебя, стоя надъ твоимъ трупомъ? Лукр. III, 89?
   
   "и въ которомъ ты не будешь желать жизни, которую ты такъ оплакиваешь;
   
   Nec sibi enim qinsquam tum se vitamque requirit,
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Nec desiderium nostri nos aflicit ullum 1).
   1) Тогда никто не заботится ни о жизни, ни о себѣ самомъ... тогда у насъ не остается никакого сожалѣнія о себѣ самомъ. Id. Ibid. III, 932, 935
   
   "Смерть не такъ страшна, какъ ничто еслибы было что "нибудь меньшее чѣмъ ничто:
   
   Multo... mortem minus ad nos esse putandum
   Si minus esse potest, quam quod nihil esse videmus 1).
   1) Смерть должна быть еще ничтожнѣе въ нашихъ глазахъ, если однако можно установить уменьшительное, говоря о небытіи. Лукрец. 939.
   
   "она до тебя не касается, ни пока ты живъ, ни когда ты умеръ; живаго потому, что ты существуешь; мертваго потому, что тебя болѣе нѣтъ. Болѣе того, никто не умираетъ раньше своего срока; то время, которое остается послѣ тебя, также мало принадлежало тебѣ, какъ и то, которое протекло до твоего рожденія, и тоже тебя не касается.
   
   Respire enim, quam nil nd nos anteacia vetustas
   Temporis aeterni fuerit 1).
   1) И въ самомъ дѣлѣ, посмотрите на протекшія столѣтія, не то-же ли самое онѣ для насъ, какъ будто ихъ никогда не было. Id. ibid. 985.
   
   "Когда-бы твоя жизнь не кончилась, она вся тутъ. Польза отъ жизни не въ продолжительности, а въ употребленіи ея: иной долго жилъ, хотя и мало жилъ. Будь на готовѣ, пока ты еще здѣсь; не отъ тебя зависитъ количество лѣтъ, но можетъ зависѣть, чтобы ты довольно прожилъ. Неужели ты, думаешь никогда не дойти туда, куда безпрестанно направлялся? да и кромѣ того нѣтъ такой дороги, которая не имѣла-бы своего выхода. А если сообщество можетъ тебя нѣсколько утѣшить, міръ не идетъ-ли по тому-же пути, по которому и ты идешь?
   
   ...Omnia te, vita perpfuncta, sequentur 1).
   1) Будущіе народы будутъ слѣдовать за вами. Лукрецій. III, 981.
   
   "Все не обречено-ли одинаковой участи съ тобой? есть-ли вещь, которая-бы не старѣлась вмѣстѣ съ тобой? Тысячи животныхъ и тысячи другихъ существъ умираютъ въ одно время съ тобой.
   
   Nam nox nulla diem, neque noctem nuroru sequnta est,
   Quae son audieret mixtos vagi ti bus acgris
   Ploratus, mortis comités et puneris atri 1).
   1) Ни одна ночь не слѣдовала за днемъ, ни одна заря не слѣдовала за ночью, которая бы не слыхала рыданій, перемѣшанныхъ съ тяжелыми стонами, спутниками смерти и погребенія. Лукрецій. V. 570.
   
   "Зачѣмъ ты будешь отступать, если ты не можешь податься назадъ? Ты много видѣлъ людей, которые остались довольны тѣмъ, что умираютъ, избавляясь тѣмъ самымъ отъ большихъ бѣдствій {Если жизнь несчастна, ее трудно выносить; если она счастлива, ужасно ее терять; одно равняется другому. Ла-Брюеръ.}; но видалъ-ли ты кого нибудь кто-бы остался недоволенъ ею? Поэтому большое недомысліе осуждать то, что ты не испыталъ, ни самъ, ни черезъ посредство другаго.
   "Почему жалуешься ты на меня и на судьбу? Развѣ мы тебя обижаемъ? Тебѣ-ли руководить нами, или намъ тобой? Хотя ты не старъ годами, но твоя жизнь окончена: маленькій человѣкъ настолько-же цѣлый человѣкъ, какъ и большой; ни люди, ни ихъ жизнь не мѣряются аршинами. Харонъ отказался отъ безсмертія, когда узналъ условія его, отъ самого бога времени и долговѣчности, Сатурна, своего отца.
   "И въ самомъ дѣлѣ, представь себѣ, насколько вѣчная жизнь была-бы невыносимѣе для человѣка, и болѣе тяжела, нежели та, которую я ему дала {Если-бы мы были безсмертны, мы были бы очень несчастными созданіями. Ж. Ж. Руссо.}. Если-бы у тебя не было смерти, ты-бы меня безпрестанно проклиналъ, за то, что я лишила тебя ея; я умышленно примѣшала къ ней немного горечи, чтобы помѣшать тебѣ, видя удобство употребленія ея слишкомъ и часто прибѣгать къ ней. Чтобы вселить въ тебя эту умѣренность, не избѣгать жизни и не бѣгать отъ смерти, которую я отъ тебя требую, я примѣшала къ той и другой сладость и горечь. Я научила Ѳалеса, перваго изъ вашихъ мудрецовъ, что жизнь и смерть безразличны: вслѣдствіе чего, онъ отвѣтилъ очень разумно тому, кто спрашивалъ его, почему-же онъ не умираетъ: потому что это безразлично {Діогенъ Лаэрсъ. I, 35.}. Воздухъ, земля, огонь и другія части моего зданія, такъ же мало орудія твоей жизни, какъ и твоей смерти. Почему боишься ты твоего послѣдняго дня? Онъ не причина твоей смерти, равно какъ и каждый изъ предъидущихъ: не послѣдній шагъ вызываетъ усталость; онъ только обнаруживаетъ ее. Всѣ дни ведутъ къ смерти: послѣдній достигаетъ ея" {Вся эта рѣчь есть подражаніе Лукрецію, III, 945 и слѣд.-- Эти послѣднія слова переведены изъ Сенеки, Epist. 190. V. Леклеркъ.}. Вотъ добрыя предостереженія нашей матери природы.
   А я часто думалъ, откуда происходить, что на войнѣ видъ собственной или чужой смерти, намъ кажется безъ сравненія менѣе страшнымъ, чѣмъ у себя дома (иначе это было-бы войско врачей и плаксъ); и между тѣмъ, какъ она вездѣ одна и та же, хотя болѣе стойкости встрѣчается среди жителей деревень и среди низшаго сословія, чѣмъ среди другихъ. По правдѣ сказать, я думаю, что насъ болѣе нежели она сама страшитъ ея ужасный обликъ и приготовленія, которыми мы ее окружаемъ: совершенно новый образъ жизни: крики матерей, женъ, дѣтей; посѣщеніе пораженныхъ и остолбенѣлыхъ людей, присутствіе многочисленныхъ блѣдныхъ и заплаканныхъ слугъ; комната безъ свѣта; зажженныя свѣчи; наше изголовье, осажденное врачами и проповѣдниками; однимъ словомъ, только ужасъ и страхъ кругомъ насъ: вотъ мы уже похоронены и погребены. Дѣти боятся даже своихъ друзей, когда они ихъ видятъ замаскированными; точно также и мы. Нужно снять маску какъ съ предметовъ, такъ и съ людей; когда это будетъ сдѣлано, мы увидимъ подъ низомъ ту же самую смерть, которую недавно перенесли безъ страха слуга и горничная. Счастлива та смерть, при которой нѣтъ времени думать о внѣшнемъ убранствѣ.
   

ГЛАВА XX.
О силѣ воображенія.

   Fortis imaginatio generat casum {"Сильное воображеніе производитъ само событіе".}, говорятъ ученые.
   Я принадлежу къ тѣмъ, которые испытываютъ наплывъ слишкомъ сильнаго воображенія. Каждый страдаетъ отъ него, но нѣкоторые даже падаютъ въ борьбѣ съ нимъ. Вліяніе его пропитываетъ меня насквозь; и искусство мое состоитъ только въ томъ, чтобы ускользать отъ него, по недостатку средствъ сопротивляться ему. Я хочу жить исключительно окруженный здоровыми и веселыми людьми: видъ чужой тоски наводитъ на меня физическую тоску, и мое чувство часто присвоивало себѣ чувство третьяго; вѣчно кашляющій человѣкъ раздражаетъ мои легкія и мое горло; я несравненно менѣе охотно посѣщаю больныхъ, которыми долгъ заставляетъ меня интересоваться, чѣмъ тѣхъ, которые болѣе неожиданны для меня, и которыхъ я менѣе уважаю; я часто схватываю болѣзнь, которую изучаю и поселяю ее въ себя. Я не нахожу удивительнымъ, что воображеніе причиняетъ горячку и смерть тѣмъ, у которые представили ему свободу дѣйствія, и которые восхваляютъ его. Симонъ Тома былъ знаменитый врачъ своего времени: я помню, что встрѣтившись съ нимъ однажды въ Тулузѣ у богатаго чахоточнаго старика и разсуждая съ нимъ о средствахъ его исцѣленія, онъ сказалъ ему, что одно изъ главныхъ было дать мнѣ возможность найти удовольствіе въ его обществѣ и что, устремляя глаза на свѣжесть моего лица и свою мысль на веселіе и бодрость, которыми такъ дышало мое юношеское лицо, и, проникаясь всѣми своими чувствами, этимъ цвѣтущимъ видомъ, въ которомъ я находился,-- онъ могъ бы получить привычку къ нему, но онъ забылъ сказать, что моя привычка могла бы тоже измѣниться отъ этого. Галлъ Вибій такъ хорошо съумѣлъ пріучить себя понимать сущность и проявленіе сумасшествія, что его собственный разумъ пошатнулся. и уже потомъ никогда не могъ придти въ порядокъ; такимъ образомъ онъ могъ похвастаться тѣмъ, что ради знанія сдѣлался сумасшедшимъ. Есть и такіе, которые изъ страха предупреждаютъ руку палача; и одинъ человѣкъ, котораго развязывали, чтобы прочесть помиловеніе, оказался мертвымъ на эшафотѣ, единственно благодаря воображенію. Мы дрожимъ, вздрагиваемъ, блѣднѣемъ, краснѣемъ отъ потрясеній нашихъ вображенійи, погруженные въ первые, чувствуемъ, какъ наше тѣло волнуется отъ ихъ напора; иногда даже дѣло кончается смертью и кипучая молодость такъ сильно горячится, до того совсѣмъ сонная въ своихъ оковахъ, что и во снѣ удовлетворяетъ свои страстныя желанія.
   
   Ut, quasi transactis saepe omnibus rebus, profundant
   Fluminis ingenies fluctue, vestemque cruentent 1).
   1) Лукрецій IV, 1029.
   
   И хотя не новость видѣть, какъ за ночь выросли рога у того, который ихъ не имѣлъ, ложась спать; однако случай съ Сиппіемъ {Плиній XI 58; Валерій Максимъ V, 6. Сиппій римс. преторъ не былъ корол. Италіи, но прорицатели предсказали, что онъ имъ сдѣлается, если возвратится въ Римъ; онъ предпочелъ пойти въ изгнаніе. Леклеркъ.}, королемъ Италіи, замѣчателенъ; у послѣдняго вслѣдствіе того, что онъ присутствовалъ съ большимъ удовольствіемъ при боѣ быковъ и потому, что онъ видѣлъ всю ночь во снѣ рога на головѣ, они у него выросли на лбу въ силу воображенія. Страсть дала сыну Креза голосъ, въ которомъ ему отказала природа {Герод. I, 68.}. Плиній говоритъ, что видѣлъ, какъ Люцій Косситъ былъ превращенъ изъ женщины въ мужчину въ день своей свадьбы {Плиній Естест. Ист. VII, 4.}. Понтанъ и другіе разсказываютъ, что подобныя же превращенія, происшедшія въ Италіи въ прошлыхъ столѣтіяхъ и вслѣдствіе его страстнаго желанія и его матери,
   
   Vota puer solvit, quae femina voverat Jphis1).
   1) Ифисъ, молодой мальчикъ исполнилъ свои обѣты, которые онъ далъ, когда былъ дѣвушкой. Овидій, Метаморфозы, IX, 798.
   
   Проѣзжая черезъ Витри-ле-Франсуа {Монтэнь разсказываетъ этотъ анекдотъ въ своемъ путешествіи подъ мѣс. сентябрь 1580 г. т. I, ст. 13.}, я видѣлъ одного человѣка, названнаго въ конфирмаціи епископомъ Суассонскимъ, Германомъ, и котораго всѣ тамошніе жители знавали и видѣли дѣвушкой до двадцати двухъ лѣтъ, подъ именемъ Маріи. Въ то время онъ очень обросъ бородой и былъ старъ и холостъ. Онъ разсказывалъ, что въ то время, какъ онъ дѣлалъ нѣкоторое усиліе прыгать, образовались его мужскіе органы и до сихъ поръ въ употребленіи между дѣвушками тѣхъ мѣстъ, пѣсня, въ которой онѣ предостерегаютъ другъ друга не дѣлать большихъ шаговъ изъ боязни сдѣлаться юношей, какъ Марія-Германъ. Не такъ ужъ удивительно, что подобнаго рода случаи часто встрѣчаются, потому что, если воображеніе не сильно въ подобныхъ вещахъ, то оно такъ непрестанно и такъ усиленно занято этимъ предметомъ, что, для того чтобы не возвращаться часто къ той же самой мысли и страстности желанія, ему легче разъ навсегда придать этотъ мужской органъ дѣвушкамъ.
   Одни приписываютъ силѣ воображенія изцѣленіе короля Делоберта и св. Франциска. Говорятъ, что иногда тѣло можетъ приподниматься благодаря воображенію; а Цельзій разсказываетъ про одного священника, который приводилъ свою душу въ такой экстазъ, что тѣло долгое время оставалось безъ чувствъ и безъ дыханія. Св. Августинъ называетъ другого {Это Реституцій. De civitati Dei, XIV, 24}, которому достаточно было услышать тоскливые и жалобные крики, чтобы внезапно съ нимъ дѣлалось дурно, и онъ такъ выходилъ изъ себя, что напрасно на него кричали, напрасно его щипали и сажали за рѣшетку, пока онъ не воскресалъ; тогда онъ передавалъ, что слышалъ голоса, но какъ будто вдали, и замѣчалъ свои обжоги и синяки. А что это не было намѣренное упрямство съ его стороны, показываетъ то, что въ это время онъ былъ безъ пульса и безъ дыханія.
   Весьма возможно, что главная вѣра въ видѣнія, волшебства и во всѣ подобныя необычайныя вещи, основывается на могуществѣ воображенія, дѣйствующаго болѣе на души простодушныхъ и необразованныхъ людей; вѣра въ это такъ у нихъ вкоренилась, что они думаютъ видѣть то, что не видятъ.
   У меня еще слѣдующее сомнѣніе, а именно, что эти интересныя соотношенія {Эти интересныя соотношенія, т. е. "заколдованіе молодыхъ". Это колдовство было извѣстно въ древности и упоминается Овидіемъ. Производилось оно во время брака. Когда священникъ произносилъ рѣшающія слова, тотъ кто колдовалъ, завязывалъ одинъ или дна узла на ремнѣ, шелку или шерсти, и съ этихъ поръ заколдованіе было сдѣлано, т. е. исполненіе брака было невозможно, пока узелъ не будетъ развязанъ. Это колдовство имѣло еще большую силу, когда магическій узелъ быль пропущенъ черезъ вѣнчальное кольцо.}, которыми такъ опутанъ нашъ міръ, что и не говорится ни о чемъ другомъ, вѣроятно впечатлѣнія страха и опасенія, такъ какъ я знаю по опыту, что нѣкто, за котораго я могу отвѣчать какъ за самого себя, и на котораго не могло пасть подозрѣніе въ слабости, а также мало въ волшебствѣ, услыхавъ разсказъ одного своего товарища про замѣчательный обморокъ, въ который онъ впалъ въ тотъ моментъ, когда онъ былъ менѣе всего кстати, и, находясь въ томъ же положеніи, неожиданно ужасъ этого разсказа такъ сильно поразилъ его воображеніе, что его постигла та же участь, и съ тѣхъ поръ онъ сталъ подверженъ ему, потому что непріятное воспоминаніе о своемъ затрудненіи мучило и терзало его. Нѣкоторымъ средствомъ противъ этой фантазіи онъ нашелъ въ другой, а именно, признаваясь самъ и громко объявляя про эту наклонность, напряженіе его души ослабѣвало, потому что перенося эту болѣзнь какъ нѣчто неизбѣжное, обязательность ея уменьшалась, и не такъ тяготила его. Когда же онъ получилъ возможность по произволу (такъ какъ его мысли прояснившись и придя въ порядокъ, и тѣломъ онъ могъ управлять) сначала вызывать и побѣждать это состояніе и потомъ доводить его до свѣдѣнія другихъ, онъ совсѣмъ излѣчился. Кто же разъ былъ въ силахъ сдѣлать это, тотъ и другой разъ будетъ способенъ, развѣ уступитъ одной слабости. Этого несчастья можно опасаться только въ такихъ поступкахъ, гдѣ наша душа черезмѣрно поглощена желаніемъ и уваженіемъ, а именно, гдѣ она сталкивается съ нежданными и безотлагательными нуждами. Это смущеніе нѣтъ возможности преодолѣть. Я знаю одного, кому пошло въ прокъ то, что одинъ изъ его друзей увѣрилъ его, будто онъ снабженъ цѣлой контръ-баттареей вѣрныхъ чаръ отъ предохраненія его. Но лучше разсказать, какъ это случилось.
   Одинъ графъ стариннаго рода, съ которымъ я былъ очень близокъ, вѣнчаясь съ прелестной дѣвушкой, которую прежде преслѣдовалъ нѣкто, присутствующій и на праздникѣ, очень безпокоилъ своихъ друзей, и, въ особенности, почтенную даму, свою родственницу, распоряжавшуюся свадьбой и дѣлавшую ее у себя, которая боялась колдовства, что она и сообщила мнѣ. Я попросилъ ее положиться на меня. По счастью, у меня въ сундукахъ находилась маленькая золотая плоская монета, гдѣ были изображены небесныя тѣла противъ солнечнаго удара и головныхъ болей; прикладывали ее къ макушкѣ головы, а чтобы она держалась, ее пришивали къ лентѣ, такъ чтобы можно было завязать подъ подбородкомъ. Жакъ Пеллетье {Врачъ, авторъ различныхъ сочиненій по медицинѣ и поэзіи, умершій въ 1582 г.}, живя у меня, сдѣлалъ мнѣ этотъ странный подарокъ. Я придумалъ пустить это въ дѣло, и сказалъ графу, что онъ могъ подвергнуться опасности, также какъ и другіе, такъ какъ тутъ были люди, которые могли пожелать ему зла, но чтобы онъ смѣло шелъ спать,^то я ему окажу дружескую услугу и не пожалѣю для него чуда, которое находилось въ моей власти, лишь бы онъ мнѣ честью обѣщалъ сохранить тайну: и только вечеромъ, когда ему принесутъ ночной ужинъ, если ему была неудача, онъ бы мнѣ сдѣлалъ извѣстный знакъ. У него такъ шумѣло въ головѣ и ушахъ, что онъ былъ какъ бы скованъ, вслѣдствіе игры воображенія, и сдѣлалъ мнѣ въ назначенное время знакъ. Тогда я ему сказалъ на ухо, чтобы онъ всталъ, подъ предлогомъ насъ прогнать, и какъ бы шутя взялъ халатъ, который былъ надѣтъ на мнѣ (мы почти одного роста) и надѣлъ его; когда исполнитъ мои предписанья, которыя заключались въ томъ, чтобы, когда мы удалимся, онъ бы вышелъ будто для естественной надобности, произнесъ бы три извѣстныхъ слова, и сдѣлалъ бы три извѣстныхъ движенія, чтобы при каждомъ изъ этихъ трехъ разъ онъ надѣвалъ ленту, которую я ему положилъ въ руку и тщательно притрогивался бы медалькой, пришитой къ ней, до своихъ боковъ и лица въ извѣстномъ направленіи; сдѣлавъ это, завязалъ бы покрѣпче ленту, чтобы она не могла развязаться, ни двигаться съ мѣста и пускай возвращается къ своему дѣлу, не забывъ бросить мое платье на свою кровать, такъ чтобы оно закрыло ихъ обоихъ. Эти манипуляціи самое существенное въ дѣйствіи: такъ какъ наша мысль не можетъ допустить, чтобы такія странныя средства не вытекали бы изъ какой нибудь темной пауки; безсодержательность ихъ даетъ мнѣ вѣсъ и уваженіе къ нимъ. Наконецъ было достовѣрно, что мои знаки скорѣе венерическіе, нежели солнечные, сила которыхъ болѣе заключалась въ дѣйствіи, чѣмъ въ запрещеніи. Мимолетная прихоть и любопытство побудили меня къ этому поступку, очень не соотвѣтствующему моему нраву. Я врагъ -- хитрыхъ и притворныхъ дѣйствій, и ненавижу лукавство у себя не только то, которое служитъ для забавы, но и которое можетъ принести пользу; если поступокъ и не пороченъ, то пороченъ путь.
   Напримѣръ, иной, благодаря дѣйствію воображенія, избавляется отъ проказы, которую его товарищъ приноситъ обратно въ Испанію. Вотъ почему въ подобныхъ вещахъ пріучили требовать извѣстнымъ образомъ настроенную душу. Почему врачи лѣчатъ, обладая довѣріемъ своего паціента при помощи столькихъ ложныхъ обѣщаній его исцѣленія, если не для того, чтобы дѣйствіе воображенія замѣнило ихъ обманный травяной наваръ? Они знаютъ, что одно изъ ихъ свѣтилъ письменно засвидѣтельствовало, что нашлись люди, которымъ одинъ видъ лѣкарства производитъ операцію. И все это мнѣ пришло въ голову теперь, по поводу одного случая, который мнѣ передавалъ одинъ аптекарскій ученикъ, служившій у моего покойнаго отца, человѣкъ простой и швейцарецъ, нація мало тщеславная и не лживая, а именно, что онъ знавалъ одного купца въ Тулузѣ, болѣзненнаго и подверженнаго коликамъ, который часто нуждался въ клистирахъ и заставлялъ докторовъ прописывать ихъ въ разныхъ видахъ, смотря по обстоятельствамъ своей болѣзни: когда они были принесены, ничего не было забыто изъ обычныхъ пріемовъ, часто онъ пробовалъ не слишкомъ ли они горячи; и вотъ онъ лежитъ ничкомъ и всѣ приготовленія сдѣланы, исключая того, что не дѣлалось вспрыскиванія. Когда аптекарь удалится, больной чувствуетъ подобное же дѣйствіе, какъ и послѣ клистира. Мой свидѣтель божится, что, чтобы избѣжать издержекъ (такъ какъ онъ платилъ, какъ будто ихъ принялъ); когда жена больнаго попробовала иногда класть только одну теплую воду, дѣйствіе обнаружило обманъ, и оттого что онъ нашелъ ихъ безполезными, онъ вернулся къ первому способу.
   Одна женщина, думая что проглотила булавку съ хлѣбомъ, кричала и мучилась какъ будто отъ невыносимой боли въ горлѣ, гдѣ ей казалось она остановилась: но потому, что снаружи не было ни опухоли, ни измѣненія, одинъ ловкій человѣкъ, сообразивъ, что это было одно воображеніе и одно предположеніе, основанныя на томъ, что какой нибудь кусокъ хлѣба укололъ ее проходя черезъ горло, далъ рвотнаго и бросилъ украдкой въ то, что вышло, согнутую булавку. Женщина думая, что она вышла, вдругъ почувствовала, какъ боль прекратилась. Я знаю, что одинъ дворянинъ, угощая у себя веселое общество, спустя три или четыре дня шутя хвастался тѣмъ (такъ какъ этого не было), что онъ заставилъ ихъ съѣсть кошку въ пирогѣ: вслѣдствіе чего, одной дѣвушкой этого общества овладѣло такое отвращеніе, что, заболѣвъ разстройствомъ желудка и горячкой, ее нельзя было спасти. Даже животныя подвержены, какъ и мы, силѣ воображенія: о томъ свидѣтельствуютъ собаки, которыя умираютъ съ горя отъ потери своихъ хозяевъ: мы также видимъ, какъ онѣ лаютъ и трясутся во снѣ, а лошади ржутъ и бьются.
   Но все это можно объяснить тѣсной связью ума и тѣла, которые сообщаются другъ съ другомъ; другое дѣло, когда воображеніе вліяетъ не на свое тѣло только, но и на тѣло другаго. И точно также какъ одно тѣло передаетъ свою болѣзнь сосѣднему, какъ это видно во время чумы, оспы и болѣзни глазъ, которыя переходятъ отъ одного къ другому:
   
   Dum speetont oculi laesus, laeduntur et ipsi;
   Multaque corporibus trnnsitione nocent 1);
   1) Смотря на больные глаза, сами глаза дѣлаются такими же, и болѣзни часто передаются отъ одного лица къ другому. Овид. de Remedio amoris. V. 615.
   
   такъ и сильно взволнованное воображеніе пускаетъ стрѣлы, которыя могутъ нанести вредъ какому нибудь постороннему предмету. Въ древности считали, что нѣкоторыя скиѳскія женщины, возбужденныя и разсерженныя на кого нибудь, могли убить его однимъ взглядомъ. Черепахи и страусы высиживаютъ свои яйца исключительно глазами; признакъ того, что онѣ обладаютъ для этого какой нибудь круговращательной способностью. А что касается до колдуновъ, говорятъ, они имѣютъ дурные и зловредные глаза:
   
   Nescio quis tensros oculus mihi fascinât agnos 1).
   1) Виргилій. Eclog., III. 103.
   
   Для меня волшебники дурные отгадчики. Какъ бы тамъ ни было, только мы видимъ по опыту, что женщины передаютъ дѣтямъ, которыхъ онѣ носятъ, слѣды своихъ фантазій; примѣромъ служитъ та, которая зачала мавра; а Карлу, королю Богеміи и императору представили дѣвушку изъ Пизы, всю покрытую взъерошенными волосами, которая, по словамъ матери, оттого такая, что у послѣдней надъ постелью виситъ образъ Св. Іоанна Крестителя. То же самое и у живо;пыхъ; примѣромъ служатъ овцы Іакова, и куропатки и зайцы, которые бѣлѣютъ благодаря снѣгу на горахъ. Недавно у меня видѣли кошку, которая караулила птицу, сидѣвшую на верхушкѣ дерева; поглядѣвъ нѣкоторое время пристально другъ на друга, птица вдругъ упала мертвая въ лапы кошки, опьяненная или собственнымъ воображеніемъ, или привлеченная какой нибудь притягательной силой послѣдней. Тѣ, которые любятъ птичью охоту, слыхали разсказъ про соколятника, который, упорно остановивъ свой взглядъ на коршуна въ воздухѣ, бился объ закладъ, что онъ только силой своего взгляда заставитъ его спуститься, и сдѣлалъ это, какъ говорятъ потому что за достовѣрность заимствованныхъ мною разсказовъ отвѣчаютъ тѣ, отъ кого я ихъ беру. Разсужденія эти мои и опираются онѣ на доказательствахъ разума, а не на опытѣ: всякій можетъ присоединить сюда свои примѣры; кто же ихъ не имѣетъ, пускай вѣритъ, что ихъ достаточно, принимая во вниманіе количество и разнообразіе событій. Если мои не хороши, другой можетъ привести ихъ за меня, потому что въ этомъ изслѣдованіи, гдѣ я говорю о нашихъ правахъ и поступкахъ, баснословныя свидѣтельства, только бы онѣ были возможны, годятся также хорошо какъ и истинныя: случилось оно или не случилось, въ Римѣ или въ Парижѣ, съ Иваномъ или Петромъ, это все же проявленіе человѣческой изобрѣтательной способности, о которой я узнаю изъ этого разсказа съ пользой для себя. Я ее вижу и извлекаю изъ нея выгоду, какъ наружную, такъ и внутреннюю; и между различными нравоученіями, которыя часто можно вывести изъ разсказовъ, я выбираю самое рѣдкое и самое любопытное. Есть авторы, цѣль которыхъ -- разсказывать о событіяхъ; моя, если бы я умѣлъ ее осуществить, была бы говорить о томъ, что можетъ произойти отсюда. Вполнѣ правильно сдѣлали, позволивъ школамъ предполагать подобіе, гдѣ его нѣтъ: я же такъ не поступаю; и съ этой стороны мое суевѣрное уваженіе превосходитъ всякую вѣру въ историческія свидѣтельства. Я запретилъ себѣ измѣнять въ тѣхъ примѣрахъ, которые я здѣсь привожу, изъ того что я прочелъ, услыхалъ, сдѣлалъ или сказалъ самое ничтожное или ненужное обстоятельство: моя совѣсть ни на іоту не искажаетъ: разъ я не знаю, то и не говорю.
   Относительно этого, я начинаю иногда думать, что болѣе всего подходящимъ было бы писать историческія сочиненія теологу, философу, и людямъ, которые одарены чуткой, тонкой совѣстью и благоразуміемъ. Какъ могутъ они основывать свою вѣру на народной вѣрѣ? Какъ отвѣчать за мысли неизвѣстныхъ личностей, и выдавать за чистую монету ихъ предположенія. Они отказались бы, приведенные къ присягѣ засвидѣтельствовать о разныхъ дѣяніяхъ, которыя происходятъ въ ихъ присутствіи; и у нихъ самихъ нѣтъ такого коротко знакомаго человѣка, за намѣренія котораго они могли бы вполнѣ ручаться. Я считаю менѣе рискованнымъ писать о прошедшемъ, чѣмъ о настоящемъ; тѣмъ болѣе, что писатель долженъ отдавать отчетъ только въ заимствованной истинѣ.
   Нѣкоторые совѣтуютъ мнѣ писать о событіяхъ своего времени, считая, что я ихъ вижу глазомъ менѣе ослѣпленнымъ страстью и болѣе вблизи, нежели другой, благодаря близкому знакомству съ руководителями разныхъ партій, чѣмъ я обязанъ судьбѣ. Но они не говорятъ, что я не взялъ бы, на себя за славу Саллюстія, его трудъ; я заклятый врагъ всякаго долга, постоянства и прилежанія. Что нѣтъ ничего столь противнаго моему слуху, какъ пространное повѣствованіе; я такъ часто прерываю себя по недостатку дыханія, у меня нѣтъ ни порядочнаго плана, ни порядочнаго объясненія; невѣжественный даже болѣе всякаго ребенка въ фразахъ и словахъ, которыя служатъ для объясненія самыхъ объясненныхъ предметовъ; однако-жъ я рѣшился говорить о томъ, объ чемъ я умѣю говорить, приноравливая матеріалъ къ своимъ силамъ; если бы я для этого взялъ кого нибудь, кто бы мною руководилъ, мое мѣрило могло бы не подойти къ его, а такъ какъ моя свобода неограниченна, я бы напечаталъ мысли незаконныя и достойныя порицанія даже на мой взглядъ и согласно съ правилами разума.
   Плутархъ охотно бы намъ сказалъ, да онъ это и сдѣлалъ, что отъ другихъ зависитъ, чтобы его примѣры были во всемъ и вездѣ согласны съ истиной, но что это его дѣло, чтобы они были полезны потомству и представлены въ извѣстномъ свѣтѣ, который освѣщалъ бы намъ путь къ добродѣтели. Въ старой сказкѣ неопасно, какъ въ лѣкарствѣ, чтобы дѣло было такъ или иначе.
   

ГЛАВА XXI.
Что польза для одного, то вредъ для другаго.

   Аѳинянинъ Демадой {Сенека. De Beneficius. VI, 88, откуда взята почти вся эта глава. Костъ.} осудилъ одного изъ гражданъ своего города за то, что тотъ промышлялъ продажей вещей для погребенія, подъ тѣмъ предлогомъ, что онъ самъ слишкомъ много выгадывалъ барышей, а между тѣмъ послѣдній можно было получить только благодаря смерти многихъ людей. Это сужденіе неосновательно; тѣмъ болѣе, что никакая выгода не можетъ быть безъ вреда для другаго, и что по этому разсчету нужно было бы осудить всѣ разнообразные виды заработковъ. У купца идутъ дѣла только благодаря разгулу молодежи; у хлѣбопекаря благодаря дороговизнѣ хлѣба; у архитектора благодаря разрушенію домовъ; у судейскихъ чиновниковъ вслѣдствіе тяжбъ и ссоръ людей; даже почетъ, и обязанности священнослужителей вытекаютъ изъ нашей смерти и нашихъ пороковъ; нѣтъ врача, который радовался бы здоровью даже своихъ друзей, говоритъ древне-греческій комикъ, ни солдатъ -- миру своего города и т. д. {"Правило никогда не вредить другому, плететъ за собою другое -- какъ можно меньше зависѣть отъ человѣческаго общества, такъ какъ въ соціальномъ устройствѣ благо одного -- вредъ другому". Руссо. Эмиль, Кн. III.} И что еще хуже, пускай каждый спроситъ самого себя, и онъ найдетъ, что наши сокровенныя желанія по большей части родятся и питаются въ ущербъ другому. Что принявъ въ соображеніе, мнѣ пришло въ голову, такъ какъ природа и въ этомъ не измѣняетъ своихъ общихъ законовъ; потому что физики считаютъ, что рожденіе, питаніе и произрастаніе всякой вещи, есть измѣненіе и гніеніе другой:
   
   Nam quodcuinque suis mutatum pinibus edit
   Contuino hoc muss estillins quod fuitante 1).
   1) Потому что тѣла не могутъ измѣняться и выходить за предѣлы своей природы, не переставая тотчасъ же быть тѣмъ, чѣмъ они были прежде. Лукрецій II, 752.
   

ГЛАВА XXII.
Объ обычаѣ, и о томъ, чтобы не измѣнять легкомысленно разъ принятый законъ.

   Мнѣ кажется тотъ очень хорошо понялъ силу привычки, кто первый сочинилъ сказку {Стихъ противъ XXIX.}, какъ одна крестьянка пріучившись ласкать и носить на рукахъ теленка со дня его рожденія, и продолжая это постоянно дѣлать, по привычкѣ все еще носила его даже взрослымъ быкомъ, такъ какъ поистинѣ привычка коварная и свирѣпая учительница. Она украдкой и понемного овладѣваетъ нами; но за то, когда она поселится и водворится, благодаря этому кроткому и смиренному началу, при помощи времени она скоро показываетъ намъ бѣшенное и тираническое лицо, на которое мы даже не имѣемъ возможности поднять глазъ. Мы видимъ, какъ привычка пренебрегаетъ всѣми ударами судьбы, всѣми законами природы: Usus efficacissimusrerum omnium magister {Во всемъ привычка лучшій учитель. Плиній Естеств. Исторія XXVI 2.}. Я относительно этого вѣрю пещерѣ Платона въ его республикѣ, и врачамъ, которые ради ея авторитета такъ часто измѣняютъ законамъ своего искусства; вѣрю и тому царю, пріучившему свой желудокъ при ея помощи питаться рыбой, а также дѣвушкѣ, про которую разсказываетъ Альбертъ, что она привыкла жить одними пауками: и въ новой Индіи нашлись многочисленные народы, въ разнообразныхъ климатахъ, которые питались и запасались пауками и приготовляли ихъ также какъ и кузнечиковъ, муравьевъ, ящерицъ, летучихъ мышей; а одна жаба была продана за шесть экю; во время недостатка припасовъ, они ихъ варятъ и приготовляютъ подъ разными соусами: нашлись и другіе народы, для которыхъ наше мясо и наша говядина были ядовиты и смертельны. Consuetudinis magna vispatinntur est: pernoctant venatores in nive in montibus uvi puegiles coestibus contusi, ne mgemiscunt quidem {Привычка большая сила; охотники проводятъ ночь въ снѣгу ори жарятся на солнцѣ въ горахъ. Борцы, раненые желѣзной перчаткою, дажене жалуются. Циц. Tusc, quaest. II. 17.}.
   Эти странные примѣры, ne странны, если мы обратимъ вниманіе на то, что мы испытываемъ обыкновенно, насколько привычка притупляетъ паши чувства. Намъ не нужно справляться съ тѣмъ, что говорятъ про сосѣдей Нильскихъ катарактъ, и съ тѣмъ, какъ смотрятъ философы на небесную музыку, а именно: что такъ какъ поверхности этихъ круговъ тверды и гладки, и такъ какъ онѣ соприкасаются и трутся другъ о друга при вращеніи, то онѣ не могутъ не производить чудной гармоніи, отъ разрѣзовъ и измѣненій которой затмятъ очертанія и перемѣны въ вѣнцахъ свѣтилъ; но повсемѣстно слухъ тамошнихъ жителей еле можетъ ее внять, потому что онъ усыпленъ, какъ слухъ Египтянъ непрерывностью этого звука, какъ бы онъ не былъ силенъ {Все это мѣсто начиная отъ Нильскихъ катарактъ заимствовано у Циц. Сонъ Сципіона. Сы. отрывки трактата о республикѣ. VI, 11. Леклеркъ.}: кузнецы мельники, оружейники не могли бы выдержать шумъ, который ихъ окружаетъ, если бы онъ на ихъ дѣйствовалъ какъ на насъ.
   Еще болѣе странно, что, несмотря на длинные промежутки и перерывы, привычки въ состояніи упрочивать дѣйствіе своего вліянія на наши чувства, что испытываютъ сосѣдй колоколенъ. Я у себя помѣщался въ большой башнѣ, гдѣ каждый день въ утренней и вечерней зарѣ громадный колоколъ звонитъ къ Ave-Maria. Этотъ трезвонъ удивляетъ даже мою башню: и съ тѣмъ, что первые дни мнѣ казалось невыносимымъ, я въ короткое время такъ освоился, что слышу этотъ шумъ не сердясь и часто не просыпаясь.
   Платонъ сдѣлалъ однажды выговоръ ребенку, который игралъ на орѣхи; онъ ему отвѣчалъ: "ты меня бранишь за малое". "Привычка, возразилъ Платонъ, не малая бездѣлица" {Diogene Laerce Ш 38. Но Diogene Laerce не говоритъ, чтобы тотъ кого бранилъ Платонъ былъ бы ребенокъ, я чтобы онъ игралъ орѣхами. Онъ говоритъ, что онъ игралъ въ кости; что дѣлаетъ отвѣть Платона гораздо значительнѣе. Костъ.}. Я нахожу, что мы съ самаго малолѣтства привыкаемъ къ самымъ большимъ порокамъ, и что наше главное воспитаніе въ рукахъ кормилиць. Матерямъ служитъ препровожденіемъ времени смотрѣть, какъ ребенокъ свертываетъ шею цыпленку и забавляется тѣмъ, что онъ бьетъ собаку или кошку {Дѣти высокомѣрны, спѣсивы, завистливы, вспыльчивы, любопытны, корыстны, лѣнивы, легкомысленны, робки, невоздержаны, глупы и скрытны; они легко плачутъ и смѣются; у нихъ неумѣренныя радости и горячія печали объ очень маленькихъ предметахъ; они не хотятъ переносить боль и любятъ причинять ее: они уже люди. La Brugère.}, и иной отецъ очень глупъ, если считаетъ дорогимъ предзнаменованіемъ мужественной души, когда его ребенокъ бьетъ крестьянина или слугу, который не можетъ защищаться; онъ смотритъ какъ на проказы, когда ребенокъ обманываетъ своего товарища при помощи какой нибудь хитрой плутни. А между тѣмъ это настоящіе сѣмена и корни жестокости, тиранніи, измѣны: они тамъ пускаютъ ростки; и потомъ отважно поднимаются и укрѣпляются въ рукахъ привычки. И это очень дурной обычай извинять эти дурныя наклонности слабостью возраста и ничтожностью предмета: во первыхъ, это природа говоритъ, голосъ которой тогда чище, и наивнѣе, оттого что онъ болѣе тонокъ и свѣжъ; во вторыхъ безобразіе обмана не зависитъ отъ различія между экю и булавками; оно зависитъ отъ самого себя. Я нахожу несравненно важнѣе заключить такъ: "не обманетъ ли онъ въ деньгахъ, если обманываетъ въ булавкахъ?" чѣмъ какъ они это дѣлаютъ: "это только въ булавкахъ; онъ не подумалъ бы это сдѣлать съ деньгами ". Нужно тщательно научить дѣтей ненавидѣть пороки ради нихъ самихъ, и нужно показать имъ ихъ природную уродливость, чтобы они ихъ избѣгали нетолько въ поступкахъ, но и въ сердцѣ своемъ; чтобы одна мысль о нихъ была имъ противна, подъ какой бы маской они не являлись. Я хорошо знаю, что оттого, что мнѣ всегда въ дѣтствѣ нравилось дѣйствовать открыто и оттого, что я неохотно примѣнялъ къ своимъ дѣтскимъ играмъ хитрости и шутки, какъ и въ самомъ дѣлѣ нужно замѣтить, что дѣтскія игры не игры, и что на нихъ нужно смотрѣть какъ на ихъ самые серьезные поступки), нѣтъ того пустаго занятія, въ которое бы я не вносилъ сильное отвращеніе къ обману изъ внутренняго убѣжденія, и по естественной склонности, безъ всякаго старанія. Я играю въ карты по маленькой, и обращаюсь съ маленькой монетой какъ будто это двойные дублоны; а поэтому мнѣ безразлично выиграть и проиграть моей женѣ или дочери, или же когда игра серьезная. Во всемъ и вездѣ мнѣ довольно моихъ глазъ, чтобы помнить свой долгъ; нѣтъ никого, кто бы больше да мной слѣдилъ, и кого бы я такъ уважалъ.
   Я только что видѣлъ у себя человѣчина изъ Нанти, родившагося безъ рукъ, который такъ хорошо пріучилъ свои ноги исполнять обязанности, присвоенныя рукамъ, что послѣднія наполовину забыли свою природную обязанность. Впрочемъ онъ ихъ и называетъ своими руками: онъ заряжаетъ пистолетъ и спускаетъ курокъ, рѣжетъ, вдѣваетъ иголку, шьетъ, пишетъ, снимаетъ шапку, чешется, играетъ въ карты и въ кости и перебираетъ ихъ съ такой же ловкостью, съ которой съумѣлъ бы сдѣлать это и всякій другой: деньги, которыя я ему далъ (такъ какъ онъ зарабатываетъ свой хлѣбъ показываясь), онъ унесъ въ своей ногѣ, какъ мы въ своей рукѣ. Я видѣлъ другаго, еще ребенка, который владѣлъ мечемъ о двухъ рукояткахъ, и аллебардой при помощи складки шеи, за неимѣніемъ руки, бросалъ ихъ на воздухъ, и схватывалъ ихъ; подбрасывалъ кинжалъ, и хлопалъ бичемъ, такъ же хорошо, какъ и любой французскій почтальонъ.
   Но несравненно лучше мы познаемъ дѣйствія привычки по страннымъ слѣдамъ, которыя она оставляетъ на нашихъ душахъ, гдѣ не находитъ столько сопротивленія. Чего только привычка не можетъ сдѣлать съ нашими сужденіями и вѣрованіями? есть ли такое странное мнѣніе (я оставляю въ сторонѣ грубый обманъ религій, которыми увлеклись столько великихъ народовъ и столько выдающихся личностей; потому что, такъ какъ эта область находится внѣ человѣческаго пониманія. то болѣе извинительно теряться въ ней, кто не одаренъ особенною Божьей благодатью), по нѣтъ ни такихъ странныхъ сужденій, которыя бы привычка не ввела и не утвердила, благодаря законамъ, въ тѣхъ областяхъ, гдѣ ей это заблагоразсудится? и поэтому очень вѣрно это древнее восклицаніе: non pudet physicum, id est, speculatorem venaetoremque naturae, ab animis consuetudine imbutis qnaerere testimonium veritatis! Какой стыдъ естественнику, который долженъ непрестанно быть въ поискахъ за тайнами природы, приводить вмѣсто доказательствъ истины, только го, что есть предубѣжденіе и обычай. Цицеронъ, de Nat deov. I, 80. Въ текстѣ petere вмѣсто quarere. Леклеркъ.{}
   Я считаю, что какая бы дикая фантазія не пришла человѣку въ голову, она найдетъ подтвержденіе для себя въ какомъ нибудь общественномъ обычаѣ, и слѣдовательно будетъ всегда поддержана пятимъ разумомъ и онъ найдетъ, для нея основаніе. Есть народы, которые поворачиваютъ спину тому, съ кѣмъ здороваются, и не смотрятъ никогда на того, кого хотятъ почтить. Есть и такіе, гдѣ когда царь плюетъ, самая любимая изъ придворныхъ дамъ подставляетъ руку; а у другаго народа самыя высокопоставленныя личности, которыя окружаютъ его, нагибаются, чтобы собрать въ платокъ его плевокъ. Но приведемъ здѣсь лучше разсказъ.
   Одинъ французскій дворянинъ сморкался всегда въ руку, что очень несогласно съ нашими обычаями; защищая при этомъ свой поступокъ (а онъ былъ извѣстенъ своимъ остроуміемъ), онъ меня спросилъ почему это грязное изверженіе пользовалось такимъ преимуществомъ, чтобы мы готовили для собиранія его тонкое прекрасное бѣлье, и потомъ, что еще хуже, складывали и бережно прятали къ себѣ: что это могло скорѣе вызвать тошноту, чѣмъ видѣть, какъ его выбрасываютъ куда ни попало, какъ мы это дѣлаемъ съ нашими другими нечистотами. Я нашелъ его слова не безосновательными: я нашелъ, что у меня привычка отняла возможность усмотрѣть эту странность, которую мы однако находимъ отвратильной, когда она встрѣчается въ другой странѣ. Чудеса V зависятъ отъ нашего незнанія природы, а не зависятъ отъ сущности ея; довольство самимъ собой усыпляетъ зоркость нашего сужденія; дикари ничѣмъ не удивительнѣе для насъ, чѣмъ, мы для нихъ, ни съ большимъ основаніемъ, въ чемъ каждый сознался бы, если бы умѣлъ, познакомившись съ этими далеками примѣрами, возвратиться къ своимъ собственнымъ, и здраво поразмыслить о нихъ. Человѣческій разумъ подобенъ окрашенному предмету, который пропитанъ нашими мнѣніями и обычаями (почти одинаковыми съ ними по вѣсу), и все равно какой бы онѣ не были формы: безконеченъ по содержанію, безконеченъ по разнообразію. Возвращаюсь къ прежнему.
   Есть народы, гдѣ съ королемъ никто не говоритъ кромѣ его жены и дѣтей, иначе какъ посредствомъ пляски. Существуютъ и такіе народы, гдѣ женщины ходятъ на войну вмѣстѣ съ мужчинами и имѣютъ право не только сражаться, но и командовать; гдѣ кольца не только носятся въ носу, въ губахъ, на щекахъ и большихъ пальцахъ ногъ, но и очень тяжелыя золотыя палочки продѣлываются сквозь сосцы: гдѣ, когда ѣдятъ, вытираютъ пальца о бедра и подошвы ногъ; гдѣ не дѣти наслѣдники, а братья и племянники, а въ другомъ мѣстѣ только племянники, кромѣ наслѣдства князя; гдѣ, чтобы слѣдить за правильной общностью имущества, которое тамъ соблюдается, извѣстнымъ высшимъ должностнымъ лицамъ поручается общій надсмотръ надъ обработкой земель, и раздача плодовъ, сообразно съ нуждами каждаго; гдѣ плачутъ о смерти дѣтей, и празднуютъ смерть стариковъ; гдѣ жены, которыя теряютъ мужей вслѣдствіе насильственной смерти могутъ вторично выходитъ замужъ, другія же нѣтъ; гдѣ такъ мало цѣнятъ положеніе женщины, что убиваютъ дѣтей женскаго пола и покупаютъ у сосѣдей женщинъ необходимыхъ для себя; гдѣ мужья могутъ развестись съ женами безъ всякаго повода, женщины-же нѣтъ, даже по какому бы то ни было поводу; гдѣ мужья по закону могутъ ихъ продавать если онѣ безплодны; гдѣ варятъ тѣло умершаго и потомъ толкутъ пока не образуется каша; послѣднюю они мѣшаютъ съ липомъ и пьютъ ее; гдѣ самое желанное погребеніе быть съѣденымъ собаками; въ другихъ мѣстахъ птицами: гдѣ вѣрятъ, что счастливыя души живутъ на полной свободѣ на веселыхъ лугахъ, снабженныя всѣми удобствами, и что это онѣ производятъ эхо, которое мы слышимъ. И то, что вся философія не можетъ вбить въ голову самыхъ мудрыхъ, не обучаетъ ли привычка этому же однимъ своимъ повелѣніемъ самаго грубаго невѣжду? Потому что намъ извѣстны цѣлые народы, гдѣ не только смерть презиралась, но даже праздновалась; гдѣ семилѣтнія дѣти, когда ихъ засѣкали до смерти, терпѣли это не мѣняясь въ лицѣ; гдѣ богатство такъ презиралосъ, что самый бѣдный изъ гражданъ города не подумалъ бы опустить руку, чтобы поднять кошелекъ съ деньгами. И мы знаемъ страны, производящія всѣ самые разнообразные плоды, гдѣ несмотря на то, обычной и самой вкусной пищей считался хлѣбъ, крессъ-салатъ и вода. Не она ли еще сотворила чудо въ Ціонѣ, гдѣ впродолженіи семиста лѣтъ не помнили ни разу, чтобы женщина или дѣвушка измѣнили своей чести.
   Однимъ словомъ, по моему мнѣнію нѣтъ ничего, чего бы привычка не дѣлала или не могла бы сдѣлать: и Пиндаръ справедливо называетъ ее, какъ мнѣ передавали "царицей и императрицей міра" {Это то, что Пиндаръ сказалъ про законъ. Геродотъ VII, 38. Но послѣдній приводя, даетъ имъ смыслъ обычая IV. В. Леклеркъ.}. Одинъ человѣкъ, котораго однажды увидѣли бьющимъ своего отца, отвѣтилъ, что таковъ былъ обычай его семьи; что его отецъ, также точно билъ его дѣда; его дѣдъ -- прадѣда, и, указавъ на своего сына -- этотъ будетъ меня бить, когда достигнетъ того же возраста, въ которомъ я нахожусь; и отецъ, котораго колотилъ и теребилъ сынъ на улицѣ, приказалъ ему остановиться у извѣстной двери, такъ какъ онъ волочилъ своего отца только до этихъ поръ; и то это была граница для наслѣдственнаго оскорбительнаго обращенія, которое было въ обычаѣ у дѣтей ихъ семьи относительно отцовъ. Также часто, благодаря привычкѣ, какъ и благодаря болѣзни, говоритъ Аристотель {Поученіе Никомаку, VII, 6.}, женщины вырываютъ у себя волосы, грызутъ кости, ѣдятъ древесный уголь и землю.
   Законы совѣсти, которые по нашимъ словамъ родятся естественнымъ путемъ, вытекаютъ изъ привычки; такъ какъ всякій, чувствуя внутреннее уваженіе къ мнѣніямъ и обычаямъ одобреннымъ и принятымъ кругомъ него, не можетъ отказаться отъ нихъ безъ угрызеній совѣсти, ни повиноваться имъ, не получая похвалы. Когда Критяне въ прежнее время хотѣли проклясть кого нибудь, они молили боговъ склонить его къ какой нибудь дурной привычкѣ {Валерій Максимъ,VII, 2; стр. 16.}. Но самое главное дѣйствіе ея власти то, что она настолько овладѣваетъ нами, и присвоиваетъ себѣ наши права, что мы едва въ состояніи освободиться отъ нея, и углубиться въ самихъ себя, чтобы поразмыслить, пообдумать ея повелѣніе. И потому, что мы всасываемъ ее съ молокомъ нашей матери, и оттого, что міръ представляется намъ на первый взглядъ въ такомъ видѣ, какъ будто мы рождены подъ условіемъ слѣдовать этому порядку вещей; и обычныя воззрѣнія, которыя въ ходу кругомъ васъ, и которыми пропитаны наши души,-- кажутся намъ самыми естественными и общепринятыми: изъ чего вытекаетъ, что считаютъ за предѣлами разума тэ, что находится за предѣлами обычая; и одинъ Богъ знаетъ насколько это въ большинствѣ случаенъ безразсудно.. Если бы, подобно намъ, которые слѣдуя тому-же считаютъ смертельнымъ давать ребенку сосать въ первый-же день; гдѣ на отцахъ лежитъ обязанность наказывать дѣтей мужскаго пола; а наказаніемъ служитъ -- коптить ихъ привязанными за ноги; гдѣ обрѣзаютъ женщинъ; гдѣ ѣдятъ всевозможныя травы безъ иной предосторожности, какъ отплевываясь отъ тѣхъ, которыя имѣютъ дурной запахъ; гдѣ все открыто; и дома, хотя бы они были богаты и красивы, безъ оконъ и безъ дверей, безъ сундуковъ съ запорами; и воры вдвойнѣ тяжелѣе наказываются сравнительно съ другими мѣстами; гдѣ въ теченіе всей жизни не стригутъ волосъ, и не рѣжутъ ногтей; въ другомъ мѣстѣ стригутъ только ногти правой руки, на лѣвой же оставляютъ рости изъ доброты; гдѣ волосамъ на правой сторонѣ даютъ рости на полной свободѣ, и брѣютъ противоположную, а въ сосѣднихъ странахъ одна женщина стрижетъ волосы спереди, другая сзади, и брѣетъ противоположную сторону; гдѣ можно вполнѣ честно прижить ребенка сіи своей матерью, отцы могутъ вступать въ связь съ дочерьми, гдѣ въ собраніяхъ и пиршествахъ представляютъ другъ другу малолѣтнихъ дочерей безъ различія родства: здѣсь живутъ человѣческимъ мясомъ, тамъ даже благочестивое дѣло убивать своего отца въ извѣстномъ возрастѣ; въ другомъ мѣстѣ отцы опредѣляютъ, даже пока еще ребенокъ не появился на свѣтъ, какой долженъ быть оставленъ и выкормленъ, и какой брошенъ и убитъ; въ другомъ мѣстѣ старые мужья даютъ своихъ женъ молодымъ людямъ; а еще далѣе онѣ общи безъ грѣха. Не обычай ли далъ женщинамъ оружіе въ руки? не сражаются ли онѣ на войнѣ; гдѣ въ знакъ подчиненія нужно пожимать плечами и наклонять голову и снимать башмаки, входя къ королю въ домъ: гдѣ евнухи, которые стерегутъ монахинь, безъ носа и губъ, чтобы ихъ нельзя было любить: и священники выкалываютъ себѣ глаза, чтобы сдружится съ демонами и волшебниками и внимать ихъ прорицаніямъ; гдѣ каждый дѣлаетъ для себя божествомъ изъ того, что ему нравится: охотникъ -- изъ льва или лисицы; рыбакъ -- изъ извѣстной рыбы; и идоломъ ихъ становится всякій поступокъ или всякая человѣческая страсть: солнце, луна и земля -- главные боги: манера клясться -- дотронутся до земли, смотря на солнце; и ѣдятъ тамъ сырое мясо и рыбу; гдѣ самая страшная клятва -- клясться именемъ какого нибудь умершаго человѣка, который пользовался въ странѣ хорошей славой, дотрогиваясь рукой до его могилы; ежегодные новогодніе подарки, которые король посылаетъ князьямъ и своимъ вассаламъ состоятъ всегда изъ огня; когда послѣдній принесенъ, весь старый гасится: и этимъ новымъ огнемъ народъ подвластный этому князю, долженъ запастись для себя подъ страхомъ обвиненія въ оскорбленіи величества; гдѣ, когда король, чтобы вполнѣ предаться благочестію, бросаетъ управленіе, что случается часто, его прямой наслѣдникъ обязанъ, сдѣлать тоже самое, и передаетъ право на царство третьему; гдѣ измѣняютъ образъ правленія когда этого требуютъ дѣла; низлагаютъ короля если онъ кажется хорошимъ, и замѣняютъ его старѣйшинами, которые берутъ на себя управленіе государствомъ, и иногда оставляютъ его также въ рукахъ женщины; гдѣ и мужчины и женщины обрѣзаются и потомъ крестятся; гдѣ солдатъ, который въ одномъ или нѣсколькихъ сраженіяхъ имѣлъ возможность представить своему королю семь вражескихъ головъ, дѣлается благороднымъ; гдѣ царствуетъ столь рѣдкое и противообщественное мнѣніе, что души смертны; гдѣ женщины производятъ на свѣтъ безъ жалобъ и безъ страха: гдѣ женщины на обѣихъ ногахъ носятъ башмаки изъ мѣди; и если ихъ укуситъ волкъ, онѣ изъ великодушія должны его вторично укусить; гдѣ кланяются, прикладывая палецъ къ землѣ и потомъ поднимая его къ небу; гдѣ мужчины носятъ тяжести на головѣ, женщины -- на плечахъ; гдѣ посылаютъ свою кровь въ знакъ дружбы и кадятъ какъ передъ богами и передъ людьми, которыхъ они желаютъ почтить; гдѣ не только до четвертаго колѣна, но даже въ болѣе отдаленномъ, родственники не допускаются къ браку; гдѣ дѣти до четырехъ лѣтъ у кормилицы, и часто до двѣнадцати; и за собой научились это описать, каждый слыша вѣрное изрѣченіе немедленно посмотрѣлъ бы въ чемъ онъ можетъ примѣнить его къ себѣ, то каждый нашелъ бы, что послѣднее не столько острота, сколько хорошій ударъ кнута для обыкновенной глупости его сужденія; а между тѣмъ на предостереженіе истины, и на ея правила смотрятъ такъ какъ будто послѣднія относятся къ толпѣ, и никогда ко мнѣ лично; и вмѣсто того, чтобы сообразоваться съ ними въ своихъ поступкахъ, каждый храпитъ не только въ своей памяти, очень глупо и безъ всякой пользы. Но вернемся къ вліянію привычки.
   Народы, привыкшіе къ свободѣ и къ самоуправленію, считаютъ всякій другой образъ правленія чудовищнымъ и противоестественнымъ: тѣ же, которымъ нравится монархія, я дѣлаютъ то же самое; и какой бы судьба имъ не представила удобный случай для перемѣны, даже когда они съ большимъ трудомъ отдѣлались отъ докучливости властелина, они спѣшатъ поставить на его мѣсто другаго, съ такимъ же трудомъ, потому что не могутъ рѣшиться возненавидѣть тираннію. Благодаря привычкѣ, каждый доволенъ тѣмъ мѣстомъ, куда закинула его судьба; и дикарямъ Шотландіи совсѣмъ не нужна Турэнь, ни Скиѳамъ -- Ѳессаліи, Дарій спросилъ однажды у нѣсколькихъ грековъ, за сколько бы они согласились принять обычай Индіи ѣсть умершихъ отцовъ (такъ какъ въ этомъ заключался ихъ обрядъ погребенія, потому что они считали, что не могли дать имъ ничего болѣе пріятнаго, какъ самихъ себя); они ему отвѣтили, что ни за что въ мірѣ не сдѣлали бы этого; когда же онъ постарался убѣдить индійцевъ бросить свой обрядъ и принять греческій, по которому тѣла отцовъ сожигались, то увидѣлъ, что послѣднимъ онъ внушалъ еще большее отвращеніе {Геродотъ III, 38.}. Всякій точно также поступаетъ, потому что привычка скрываетъ отъ насъ истинный образъ предметовъ.
   
   Nil adeo magnum, nec tarn mirabile quidquam
   Principio, quod non minuant mirarer omnes
   Paullatim 1).
   1) Нѣтъ ничего столь великаго, чудеснаго на первый взглядъ, на что мало по малу не начинаешь смотрѣть съ меньшимъ удивленіемъ.
   
   Я очень благодаренъ судьбѣ, что первый, кто воспротивился Карлу Великому, который желалъ намъ дать латинскіе императорскіе законы былъ, какъ передаютъ, одинъ гасконскій дворянинъ.
   Нѣтъ ничего болѣе дикаго, какъ видѣть народъ, у котораго. благодаря установившемуся обычаю должность судьи продается и за судебныя рѣшенія платятъ чистыми деньгами, и гдѣ въ правосудіи законъ отказываетъ тому, кому нечѣмъ заплатить, и этотъ товаръ пользуется такимъ большимъ почетомъ, что въ государствѣ образовывается на ряду съ тремя остальными сословіями духовнымъ, дворянскимъ и нисшимъ, четвертое, на обязанности котораго руководить тяжбами; сословіе это, которое наблюдаетъ за законами и пользуется высшею властью надъ жизнью и имуществомъ, составляетъ независимое цѣлое но отношенію къ дворянству: отчего появляются двойные законы, законы чести и законы правосудія, во многомъ крайне противорѣчивые: одни настолько же строго осуждаютъ снесенное изобличіе во лжи, насколько другіе отомщенное: по военнымъ правиламъ тотъ лишается чести и дворянства кто потерпитъ оскорбленіе, а по гражданскимъ кто мститъ, за него подвергается смертной казни; кто обращается къ законамъ чтобы получить удовлетвореніе за оскорбленіе, нанесенное его чести, обезчестиваетъ самого себя, а кто не обращается, того наказываетъ и караетъ законъ: и въ этихъ двухъ столь разнообразныхъ отдѣлахъ, которые однако находятся въ вѣденіи одного главы, одни управляютъ миромъ, другіе войной, одни завѣдуютъ доходами, другіе честью: однимъ досталось знаніе, другимъ добродѣтель; одни проповѣдуютъ, а на другихъ лежитъ дѣятельность; однимъ достался судъ, другимъ доблесть; однимъ разумъ, другимъ сила; однимъ длинная мантія, другимъ короткій плащъ.
   Что касается до такихъ пустыхъ предметовъ какъ одежда, кто захотѣлъ бы возвратить ее къ ее истинному назначенію, служенію тѣлу и его удобству, отчего зависитъ ея грація и первобытная благопристойность: тому бы я охотно отдалъ между прочимъ наши четвероугольные шапки и уборъ изъ плоенаго бархата съ его пестрыми украшеніями, который виситъ на головахъ нашихъ женщинъ, самые на мой взглядъ фантастичные, которые можно было только придумать!
   Однакожъ, эти соображенія не мѣшаютъ умному человѣку слѣдовать по общепринятому пути {Эти же мысли находимъ въ кн. III гл. 3.} и наоборотъ, мнѣ кажется, что всѣ странные, своеобразные пріемы проистекаютъ скорѣе отъ безумія или тщеславной напыщенности, чѣмъ отъ истиннаго разума; мудрецъ долженъ внутри освободить свою душу отъ стѣсненія, и дать ей возможность и власть свободно разсуждать обо всемъ; чтоже касается до внѣшности, онъ долженъ всецѣло слѣдовать установленнымъ пріемамъ и формамъ. Обществу нѣтъ дѣла до нашихъ мыслей; но остальное, какъ напримѣръ наши дѣйствія, нашъ трудъ, нашу судьбу и нашу жизнь нужно предоставлять и отдавать ихъ на служеніе ему, и подчиняться общепринятымъ мнѣніямъ: подобно великому Сократу, который отказался спасти свою жизнь при помощи неповиновенія властямъ, властямъ крайне несправедливымъ и неправеднымъ, такъ какъ это правило изъ правилъ, общій законъ законовъ, что всякій соблюдаетъ законы той страны гдѣ живетъ:
   
   Νόμοις ἔπεσϑαι τοῖσιν ἐγχώριας καλὸν 1).
   1) Il est beau d'obéir а lois de son pays. Excepta ex tragoed graecis hug. Grotio intcrp. 1626, 4.
   
   Вотъ еще замѣчаніе другого рода. Очень сомнительно такая ли большая выгода отъ перемѣны дѣйствующаго закона, какой бы онъ ни былъ, чѣмъ сколько зла отъ измѣненія его: потому что государственное устройство подобно зданію, состоящему изъ различныхъ частей и которыя соединены между собой такимъ образомъ, что невозможно тронуть одну, безъ того чтобы это не отразилось на всемъ строеніи. Законодатель Туріеновъ {Діодоръ Сицилійскій XII 24.} повелѣлъ, чтобы тотъ, кто захотѣлъ бы отмѣнитъ одинъ изъ старыхъ законовъ, или издать новый, явился бы передъ народомъ съ веревкой на шеѣ; для того чтобы онъ былъ немедленно удавленъ, если новизна не будетъ одобрена каждымъ; а законодатель Спартанцевъ положилъ всю жизнь на то, чтобы заставить своихъ согражданъ дать ему твердое обѣщаніе не нарушать ни одно изъ его повелѣній {Плутархъ, Ликурга ч. 22.}. Эфоръ, который такъ сурово отрѣзалъ двѣ струны прибавленные Фриніемъ къ музыкальному инструменту, отнюдь не смущается тѣмъ, что аккордъ оттого полнѣе или выше; для осужденія ихъ ему довольно того, что это измѣненіе стариннаго пріема. Это то именно означалъ заржавленный мечъ правосудія въ Марселѣ {Валерій Максимъ II 6, 7.}.
   Мнѣ опротивила новизна, какой бы образъ она не носила, и въ этомъ отношеніи я правъ, такъ какъ я видѣлъ очень вредныя послѣдствія ея: новизна, которая насъ притѣсняетъ уже столько лѣтъ {Двадцать пять или тридцать лѣтъ. Вар. изд. 1588 in--4.}, до многаго еще не коснулась; но повидимому можно сказать, что она случайно все произвела и породила даже бѣдствіе и разореніе, которыя съ тѣхъ поръ настали безъ ея вѣдома, и къ ея собственному вреду: во всемъ этомъ она должно себя самою винить Heu! patior telis vulnera facta meis! {Ахъ, раны отъ которыхъ я страдаю нанесены собственнымъ оружіемъ. Овидій Epist. Phyllidis Demophoonti v. 48.}.
   Тѣ, которые приводятъ государство въ движеніе легко первые увлечены въ его паденіи; плоды смуты никогда не достаются тому, кто ее возбудилъ; онъ волнуетъ и мутитъ воду для другихъ рыбаковъ. Такъ какъ основы этой монархіи и этого громаднаго зданія были поколеблены и расшатаны именно въ старости, то онѣ даютъ свободный доступъ для такихъ разрушительныхъ силъ; королевскому величеству труднѣе спуститься съ вершины на середину, чѣмъ броситься съ середины внизъ. Но если изобрѣтатели болѣе вредны, подражатели болѣе порочны слѣдовать примѣрамъ, все зло и всю гнусность которыхъ они познали и за которыя они же сами наказали ихъ и если существуетъ какая нибудь степень чести даже въ томъ, чтобы дѣлать зло, послѣдніе должны предоставить первымъ славу изобрѣтательности и мужество перваго усилія. Всѣ самые разнообразные новые пороки удачно черпаютъ изъ этого главнаго обильнаго источника образцы и образы для колебанія нашего государственнаго устройства: изъ нашихъ законовъ даже написанныхъ для противодѣйствія этому новому злу, выносятъ первое знакомство и оправданіе для всякаго рода дурныхъ поступковъ; у насъ случается тоже, что Фукидидъ {Книга III, гл. 52.} говоритъ о гражданскихъ войнъ своего времени; что въ угоду общественнымъ порокамъ ихъ крестили новыми именами, которыя были болѣе пріятны для ихъ оправданія, ослабляя и смягчая ихъ настоящія названія: а между тѣмъ какъ бы для исправленія нашей совѣсти и нашей вѣры! honesta oratio est {Предлогъ честенъ. Теренцій Андр. д., I сц. 1, ст. 114.}. Но и самый лучшій предлогъ для новизны представляетъ большія опасности: adeo nihil motum et antiquo, pro babile est! {Настолько вѣрно, что ничего не должно трогать изъ древности, Титъ Лив. XXXVI 54.} Мнѣ же кажется, говоря откровенно, что это большая самонадѣянность и сильная любовь къ самому себѣ цѣнить свои собственныя мнѣнія такъ высоко, чтобы для упроченія ихъ нужно было нарушать общественное спокойствіе, вводить столько неизбѣжныхъ золъ, и такое ужасное развращеніе нравовъ, послѣдствіе гражданскихъ войнъ, и перемѣны въ управленіи такихъ важныхъ дѣлъ и вводить это въ собственную страну. Развѣ это разумно распространять столько извѣстныхъ и завѣдомыхъ пороковъ, чтобы бороться съ спорными и невѣрными заблужденіями? есть-ли порокъ хуже того, который оскорбляетъ собственную совѣсть и естественное познаніе? Сенатъ осмѣлился дать вмѣсто удовлетворенія слѣдующую отговорку въ спорѣ между нимъ и народомъ относительно отправленія обрядовъ его религіи ad deos id magis, quam ad se, pertinere, ipsos visuros ne sacra sua polluantur {Это касается болѣе боговъ, нежели ихъ самихъ, они сами подумаютъ о томъ, чтобы ихъ культъ не былъ оскверненъ. Титъ Ливій X 6.}: согласно тому что отвѣтилъ Дельфійцамъ, которые опасались нашествія Персовъ, оракулъ во время Медійской войны: они спросили боговъ что имъ было дѣлать съ священнымъ сокровищемъ храма, спрятать его или унести: онъ имъ отвѣтилъ, чтобы они ничего не трогали, чтобы они думали о себѣ; что онъ былъ въ состояніи позаботиться о томъ что ему принадлежало {Геродотъ, VIII. 88.}.
   Христіанская религія имѣетъ всѣ признаки высочайшей правды и пользы, но ни одного болѣе очевиднаго, какъ строгое повелѣніе слушаться властей и поддерживать порядокъ. Какой чудный примѣръ оставила намъ божественная мудрость, которая для спасенія рода человѣческаго и для достиженія славной побѣды надъ смертью и грѣхомъ захотѣла исполнить это не иначе, какъ повинуясь нашему политическому строю, и несправедливымъ нашимъ правиламъ и обычаямъ, допустивъ пролитіе неповинной крови столькихъ любимыхъ учениковъ, и ожидая долгіе годы пока созрѣетъ этотъ безцѣнный плодъ!
   Многое можно сказать, сравнивая поведеніе того, кто слѣдуетъ порядку и законамъ своей страны, и того, кто стремится управлять и измѣнять ихъ: первый приводитъ въ свое оправданіе простоту, послушаніе и примѣръ; чтобы онъ ни сдѣлалъ, это не можетъ быть съ злымъ умысломъ; это въ крайнемъ случаѣ злополучіе: quis est enim, quem non nioveat clarissimis monumentis testata consignata que antiquitas? {Потому что есть ли кто нибудь, кого бы не тронули блестящіе памятники, которые оставила и сохранила древность. Циц. de Divin I, 40.} не говоря уже о томъ, что говоритъ Изократъ {Рѣчь къ Никоклесу ст. 21.}, что несовершенство болѣе причастно умѣренности, нежели излишеству другой въ несравненно болѣе трудномъ положеніи; такъ какъ кто берется выбирать и измѣнять, тотъ присваиваетъ себѣ власть рѣшать и долженъ ручаться, что недостатки есть въ томъ, что онъ изгоняетъ, и польза отъ того, что онъ вводитъ.
   Это столь простое соображеніе утвердило меня въ моихъ мысляхъ, и сдержало даже мою болѣе отважную юность, отъ того, чтобы не взвалить себѣ на плечи столь тяжелую ношу, какъ брать на свою отвѣтственность такую важную науку, и осмѣливаться дѣлать здѣсь то, что въ здравомъ разсудкѣ, я не могъ бы дерзать въ самой легкой изъ тѣхъ, съ которыми меня познакомили, и гдѣ смѣлость сужденій не приноситъ вреда, потому что мнѣ казалось очень не справедливымъ желать подчинить непоколебимыя общественныя учрежденія и обычаи непостоянству частной мечты (частный разумъ имѣетъ только частную власть) и предпринимать относительно божественныхъ законовъ то, что ни одно правительство не потерпѣло бы въ гражданскихъ; съ которыми однакожъ хотя человѣческій разумъ имѣетъ больше сношеній, но все же первые верховные судьи надъ ихъ судьями, и высшее знаніе заключается въ томъ, чтобы объяснить и расширить употребленіе ихъ, а не искажать и дѣлать тутъ нововведеніе. Если иногда божественное Провидѣніе переступало правила, къ которымъ оно насъ по необходимости приневолило, то это не для того, чтобы избавить насъ отъ нихъ: это ударъ его божественной руки, которымъ мы не подражать должны, но передъ которыми должны преклониться; примѣры необычайные и на нихъ лежитъ особенная ясная печать, изъ разряда чудесъ, посылаемыхъ намъ въ доказательство его всемогущества, свыше нашихъ способностей и силъ, стараться подражать имъ было бы безуміемъ и нечестіемъ, и мы по слѣдовать, но созерцать на нихъ должны съ удивленіемъ, дѣяніе его рукъ, а не нашихъ. Котта очень вѣрно возражаетъ: Qaum de religione agitur, Ti Coruncanium, P. Scipionem, P. Scaevolam, pontifices maximus, non Zenonem ant Cleanthem, ant Chrysippum sequor {Когда дѣло касается религіи: я слѣдую Тив. Карунканію, П. Сципіону, П. Сцеволѣ высшимъ первосвященникамъ, а не Зенону Клеанту или Хризиппію. Цицю de Nat. deor. III 2.}. Одному Богу извѣстно сколько въ нашей настоящей распрѣ, откуда можно безъ ущерба выкинуть и снова вставить сотни статей, великихъ и глубокихъ статей, такихъ личностей, которые могутъ похвалиться тѣмъ, что они достаточно изслѣдовали доводы и основанія одной и другой стороны. Это число, если только оно можетъ составить число, не имѣло бы большой возможности насъ смущать. Но вся эта другая толпа нуда устремляется она? подъ какимъ знаменемъ бросается она въ сторону? Съ этимъ случается тоже, что и съ слабыми, некстати данными лѣкарствами; дурные соки, которые она хотѣла изгнать изъ насъ, только возбуждены, раздражены и распалены споромъ, и такимъ образомъ остались внутри насъ; она не съумѣла насъ очистить благодаря своей слабости, а между тѣмъ насъ ослабила; такимъ образомъ, мы не можемъ освободиться отъ нея, и это средство приноситъ намъ одни длинныя и внутреннія страданія.
   Такъ судьба сохраняя всегда свою власть надъ нашими разсужденіями, представляетъ намъ иногда необходимость такой неотложной, что законы должны ей дать какое нибудь мѣсто и это опасное обязательство и вмѣстѣ съ тѣмъ неравенство, когда противясь, распространенію новизны, которая насильно вкралась, обуздывать себя во всемъ и вездѣ и поступать согласно закону съ тѣми, которые свободны на всѣ четыре стороны, которымъ все позволено, что можетъ служить для достиженія ихъ цѣли, и для которыхъ нѣтъ иныхъ повелѣній, иныхъ законовъ, кромѣ собственной выгоды.
   Adi tum nocendi perfido praestat fides {Сдержать слово это диті. вѣроломному воиможігості. войти, чтобы принести вредъ. Сенека Эдипъ, д. III ст. 686.}, тѣмъ болѣе, что обыкновенный порядокъ въ государствѣ, которое здорово не имѣетъ въ виду такихъ странныхъ случайностей; онъ предполагаетъ, что это тѣло, главные члены и части котораго находятся въ связи и съ общаго согласія повинуются: и слѣдуютъ его повелѣніямъ. Поступать по закону тяжело, стѣснительно, для увлеченій нѣтъ мѣста, и оно не можетъ идти пара;:пѣ съ необузданнымъ и безчиннымъ поведеніемъ.
   Извѣстно, что двухъ великихъ людей Катона и Октавія упрекали въ томъ, что но время Гражданскихъ войнъ перваго съ Цезаремъ, втораго съ Силлой, они предпочли скорѣе довести свою родину до бѣдственнаго положенія, чѣмъ спасти ее въ ущербъ законамъ и что-либо измѣнить: такъ какъ, по правдѣ говоря въ такой послѣдней крайности, гдѣ только бы удержаться, пожалуй разумнѣе склонить голову и получить легкій ударъ, нежели упорствуя вопреки всякой возможности что-либо сохранить, дать еще насилію случай нее попрать ногами, и лучше было бы заставить законы желать то, что они могутъ, разъ они не могутъ то, что хотятъ. Такъ сдѣлалъ тотъ, кто приказалъ имъ спать впродолженіи двадцати четырехъ часовъ {Агезилай.} и тотъ кто вычеркнулъ на этотъ разъ день изъ календаря {Александръ Великій.}, наконецъ еще другой, изъ іюня сдѣлавшій май мѣсяцъ. Даже Спартанцы такіе строгіе блюстители постановленій своей страны стѣсненные закономъ, который запрещалъ два раза выбирать въ адмиралы одну и туже личность, и съ другой стороны такъ какъ ихъ дѣла настоятельно требовали, чтобы Лизандръ снова взялъ на себя эту должность, правда сдѣлали нѣкоего Аракуса адмираломъ, но Лизандра главнымъ начальникомъ флота и благодаря этой же уловкѣ, одинъ изъ ихъ пословъ отправленный къ Аѳинянамъ для того, чтобы добиться отмѣны какого то постановленія, и Периклъ ссылаясь ему на то, что запрещено было снимать таблицу, гдѣ законъ былъ разъ начертанъ, тотъ посовѣтовалъ ему только перевернуть ее, потому что это запрещено не было. За это то хвалитъ у Плутархъ Филопомена, который рожденный повелѣвать, умѣлъ нетолько повелѣвать согласно законамъ, но подчинялся самимъ законамъ, когда того требовала общественная необходимость.
   

ГЛАВА XXIII.
Различныя событія того же рода.

   Яковъ Амво духовникъ короля разсказалъ мнѣ однажды слѣдующее, которое дѣлаетъ честь одному изъ нашихъ принцевъ (и нашъ онъ былъ, но справедливости, хотя и иностраннаго происхожденія {Герцогъ Гизъ, прозванный le Balafré.}, а именно, что во время нашихъ первыхъ смутъ, при осадѣ Руана {Въ 1562 г.}, вышеназванный герцогъ, извѣщенный вдовствующей королевой о покушеніи, которое замышляли противъ его жизни, и въ особенности узнавъ, благодаря письмамъ, что руководить имъ долженъ былъ одинъ анжевинскій или манскій дворянинъ, посѣщавшій тогда, обыкновенно, ради этой цѣли герцога, ни съ кѣмъ не подѣлился этимъ; но гуляя на слѣдующій день по горѣ Св. Екатерины, откуда мы были по Руану (такъ какъ это было во время осады его), вмѣстѣ съ вышеназваннымъ духовникомъ и другимъ епископомъ, онъ увидалъ того самаго дворянина, на котораго обратили его вниманіе, и велѣлъ его позвать. Когда послѣдній приблизился, герцогъ сказалъ ему слѣдующее: "Милостивый государь такой-то день, вы вѣрно догадываетесь, что я отъ васъ хочу, и ваше лицо доказываетъ это. Вамъ нечего болѣе скрывать отъ меня, такъ какъ я на столько знаю ваше намѣреніе, что вы ухудшили бы только свое положеніе, пытаясь скрыть это. Вы очень хорошо знаете, такую-то и такую вещь, (что составляло самую существенную часть въ этомъ заговорѣ). Не медлите, подъ опасеніемъ смертной казни открыть мнѣ все дѣло, дѣло какъ оно есть". Когда этотъ, несчастный, увидалъ, что онъ пойманъ и уличенъ (такъ какъ все было раскрыто королевѣ однимъ изъ участниковъ), ему оставалось только сложить, руки и просить герцога, къ ногамъ котораго онъ захотѣлъ броситься, о пощадѣ и милосердіи: но послѣдній остановилъ его, продолжая такъ свою рѣчь {Все это находится въ книгѣ подъ заглавіемъ Судьба Двора, составленная Дамартэнъ, прежнимъ придворнымъ въ царствованіе Генриха II, кн. III, стр. 189. Костъ.}: "Подойдите сюда; развѣ я васъ раньше чѣмъ нибудь оскорбилъ? обидѣлъ ли кого нибудь изъ вашихъ особенной ненавистью? Нѣтъ еще трехъ недѣль съ тѣхъ поръ, какъ я васъ знаю; какая причина могла побудить васъ посягать на мою жизнь?" Послѣдній дрожащимъ голосомъ отвѣтилъ, "что повода къ тому не было никакого, но что интересъ общаго дѣла его партіи принудилъ его къ этому и нѣкоторые убѣдили его, что это будетъ даже вполнѣ благочестивое дѣло истребить, какимъ бы то ни было способомъ, такого могущественнаго врага ихъ церкви". "Я же,-- продолжалъ герцогъ -- хочу вамъ показать на сколько религія, которой я держусь болѣе кротка нежели та, которую вы исповѣдуете. Ваша внушила вамъ меня убить, не выслушавъ меня, не получивъ отъ меня никакого оскорбленія, а моя повелѣваетъ мнѣ васъ простить, такъ какъ я вполнѣ убѣжденъ, что вы, желая меня убить, сумасшедшій {Des dieux que nous servons connais la difference: Les tiens t'ont comandê le meurtre et la sengcance. Et le mien, quand ton bras vient de m'assassiner. М'ordonne de te plaindre et de te pardonnére, Voltaire Alzire.}. Уходите, удалитесь, чтобы я васъ болѣе тутъ не видалъ; и если вы умны, берите впредь совѣтниками въ своихъ предпріятіяхъ людей болѣе честныхъ нежели эти".
   Императоръ Августъ {См. Сенека, въ его разсужденіи о милосердіи, откуда этотъ разсказъ перенесенъ слово въ слово. Подражаніе этому Корнеля знакомо всѣмъ I, 9.}, находясь въ Галліи получилъ увѣдомленіе о заговорѣ, которое замышлялъ Л. Цинна: онъ рѣшился отомстить за это, и для этой цѣли на слѣдующій день созвалъ совѣтъ изъ своихъ друзей Но послѣднюю ночь онъ провелъ очень тревожно, размышляя о томъ, что ему нужно было предать смерти юношу изъ хорошей семьи, племянника великаго Помпея, и сѣтуя на это онъ началъ громко разсуждать: "Какъ, говоритъ онъ, неужели я дѣйствительно долженъ оставаться въ тревогѣ и безпокойствѣ, и позволить въ это же время убійцѣ расхаживать на свободѣ. Уйдетъ ли онъ безъ наказанія, угрожая моей головѣ, которая осталась цѣла послѣ столькихъ гражданскихъ войнъ, послѣ столькихъ битвъ на сушѣ и на морѣ {Я не знаю, какъ могъ такъ грубо лгать передъ самимъ собой Августъ, онъ, который хорошо зналъ, въ чемъ состояла его храбрость. Серванъ.}, послѣ того, наконецъ, какъ я водворилъ всеобщій миръ на землѣ? Неужели онъ будетъ прощенъ, рѣшившись не только убить меня, но и принести въ жертву?" такъ какъ, согласно заговору, его должны были заколоть во время совершенія какого нибудь жертвоприношенія Затѣмъ, успокоившись немного, онъ продолжалъ еще болѣе громкимъ голосомъ: "Зачѣмъ ты живешь, если столькимъ людямъ нужна твоя смерть? Неужели не будетъ конца твоимъ жестокостямъ и твоей мстительности? Стоить ли твоя жизнь того, чтобы дѣлать столько вреда для сохраненія ея?" Ливія, жена его, видя его томленіе: "А совѣтъ женщинъ будетъ ли принятъ?-- сказала она ему:-- сдѣлай то, что дѣлаютъ врачи; когда обыкновенныя лѣкарства не могутъ помочь, они пробуютъ противоположныя. Строгостью ты до сихъ поръ ничего не выигралъ; Лепидъ послѣдовалъ за Сальвиніемъ, Мурена за Лепидомъ; Кэто за Муреномъ; Эгнатій за Кэто: попробуй, помогутъ ли тебѣ кротость и милосердіе. Цинна уличенъ, прости ему; отнынѣ онъ не будетъ болѣе въ силахъ тебѣ вредить, и будетъ полезенъ для твоей славы". Августъ былъ очень доволенъ найти въ своемъ гнѣвѣ заступника; и, поблагодаривъ жену, и отказавъ своимъ друзьямъ, которыхъ онъ созвалъ на совѣтъ, приказалъ позвать къ себѣ одного Цинну; удаливъ всѣхъ, и велѣвъ подать Циннѣ кресло, онъ обратился къ нему съ такой рѣчью: Во первыхъ, я прошу тебя Цинна спокойно выслушать меня; не перебивай мои слова: я тебѣ дамъ время и досугъ отвѣчать. Ты знаешь Цинна, что взявъ тебя изъ вражескаго лагеря, я тебя не только не сдѣлалъ своимъ врагомъ, но хотя ты и родился такимъ, я тебя спасъ, я тебѣ отдалъ все твое имущество, и сдѣлалъ такимъ достаточнымъ и состоятельнымъ, что побѣдители завидуютъ положенію побѣжденнаго. Должность жреца, которую ты у меня просилъ, я тебѣ даровалъ, отказавъ другимъ, отцы которыхъ всегда сражались со мной. Меня, оказавшему тебѣ столько услугъ, ты задумалъ убить". На что, такъ какъ Цинна воскликнулъ, что отъ него была далека подобная мысль; "Ты не держишь Цинна того, что ты мнѣ обѣщалъ, продолжалъ Августъ, ты увѣрилъ меня, что я не буду прерванъ. Да, ты задумалъ меня убить, въ такомъ-то мѣстѣ, въ такой-то день, въ такомъ-то обществѣ, и такимъ-то образомъ". И видя, что послѣдній остолбенѣлъ при этихъ словахъ, и безмолствовалъ, не для того, чтобы сдержать слово молчать, но вслѣдствіе упрековъ своей совѣсти: "Зачѣмъ,-- прибавилъ онъ,-- дѣлаешь ты это? Для того ли, чтобы быть императоромъ? По истинѣ, плохо стоитъ съ общественнымъ дѣломъ, если только я мѣшаю тебѣ достичь власти. Ты не можешь даже защитить свой домъ, и потерялъ недавно тяжбу, по милости одного простого вольноотпущенника. Какъ? неужели ты не имѣешь ни средствъ, ни власти для чего бы то ни было другого, какъ только для того чтобы замышлять противъ Цезаря? Я отказываюсь отъ сапа императора, если только я одинъ мѣшаю твоимъ надеждамъ. Ты думаешь, что Павелъ, что Фабій, что Коссена и Сервильяпъ всѣ благородныя, благородныя не только по имени, по которые благодаря добродѣтели своей, дѣлаютъ честь своему дворянству и тебя любятъ. Послѣ нѣсколькихъ другихъ замѣчаній (такъ какъ онъ говорилъ съ нимъ цѣлыхъ два часа): "Иди же, сказалъ онъ ему, я тебѣ дарю жизнь Цинна измѣннику и убійцѣ, какъ прежде я даровалъ ее тебѣ врагу; пусть съ этого дня установится между нами дружба; посмотримъ, кто изъ насъ двухъ, отъ болѣе чистаго сердца я ли даровалъ тебѣ жизнь, или ты ее принялъ". И такимъ образомъ онъ простился съ нимъ. Спустя нѣсколько времени онъ далъ ему мѣсто консула, пеняя за то, что онъ не осмѣлился просить его объ этомъ самъ. Съ тѣхъ поръ Цинна былъ всегда съ нимъ очень друженъ, и онъ одинъ былъ сдѣлавъ наслѣдникомъ его имущества. Послѣ этого же случая, которое произошло съ Августомъ на сороковомъ году, не было никогда ни заговора, ни покушенія противъ него, и онъ получилъ справедливое вознагражденіе за свое милосердіе. Но не такова была судьба герцога; такъ какъ его кротость не съумѣла защитить его отъ того, чтобы онъ не палъ жертвой подобнаго вѣроломства: настолько человѣческая осторожность вещь пустая и суетная и не смотря на всѣ наши предположенія, паши совѣты и предосторожности, судьба оставляетъ всегда за собой право распоряжаться событіями. Мы называемъ врачей счастливыми, когда они приводятъ что нибудь къ хорошему концу: какъ будто одно ихъ искусство не въ состояніи полагаться исключительно на самого себя, и лишь у него основанія слишкомъ шатки, чтобы опираться на собственную силу, и только ему одному нужна помощь судьбы, чтобы оказывать дѣйствіе. Я думаю относительно этого искусства все самое худшее или лучшее, смотря по тому, что пожелаютъ: такъ какъ благодаря Богу мы не имѣемъ никакихъ сношеній другъ съ другомъ, я обратно противоположенъ другимъ; такъ какъ я правда его всегда презираю, но когда я болѣнъ, вмѣсто того, чтобы войти въ сдѣлку, я начинаю его ненавидѣть и бояться; и отвѣчаю тѣмъ, которые убѣждаютъ меня принять лѣкарство, пускай они по крайней мѣрѣ подождутъ пока, ко мнѣ вернутся силы и здоровье, чтобы имѣть болѣе возможности выдержать напряженіе и случайности, которыя можетъ вызвать это послѣднее. Я оставляю дѣйствовать природу и думаю, что она запаслась зубами и когтями для защиты себя отъ нападеній, которыя на нее дѣлаютъ, и для поддержанія этой ткани, разложенія котораго она старается избѣжать. Я боюсь, что вмѣсто того, чтобы придти къ ней на помощь, въ то время какъ она борется съ болѣзнью, вмѣсто нея спасутъ ея противника, и на нее возложатъ новое бремя.
   Я же, говорю, что не только въ медицинѣ, но я въ другихъ болѣе опредѣленныхъ искусствахъ судьба занимаетъ не послѣднее мѣсто: поэтическія остроты, которыя увлекаютъ ихъ автора, и приводятъ его въ восторгъ, почему не приписать намъ ихъ его счастью, такъ какъ онъ признается, что онѣ превосходятъ его способности и силы, и сознается, что онѣ исходятъ изъ другаго источника, и отъ него не зависятъ; также какъ и ораторы не находятъ чтобы отъ нихъ зависѣли тѣ движенія и странныя необычайныя волненія, которыя увлекаютъ ихъ дальше, чѣмъ они предполагали? Тоже и въ живописи, гдѣ иногда изъ рукъ живописца выливаются черты, которыя превосходятъ его умѣнье и пониманіе, приводятъ его самого въ восторгъ и въ удивленіе. Но судьба еще болѣе явно обнаруживаетъ участіе, которое она принимаетъ во всѣхъ этихъ твореніяхъ, благодаря той прелести и красотѣ, которыя разлиты въ нихъ не только безъ намѣренія, но и даже безъ вѣдома объ этомъ со стороны ихъ творца; образованный читатель открываетъ часто въ умахъ другихъ, совершенства другія, чѣмъ тѣ, которыя вложилъ и замѣтилъ авторъ, и придаетъ имъ болѣе богатый смыслъ и болѣе богатые образы.
   Что касается до военныхъ предпріятій, всякій видитъ, какое большое участіе принимаетъ въ нихъ судьба. Даже на наши совѣщанія и совѣты не мало вліяютъ непредвидѣнныя обстоятельства и счастье: такъ какъ все то, что можетъ наша мудрость очень немного: чѣмъ она проницательнѣе и глубже, тѣмъ она болѣе находитъ у себя слабости и только болѣе сомнѣвается въ себѣ самой. Я раздѣляю мнѣніе Силлы {"Кто отбилъ охоту подражать его поступкамъ, восхваляя часто свое счастье, и въ концѣ концовъ писавшись Фаустусомъ и г. д." Плутархъ. Какъ можно восхвалять самого себя, т. 9. перев. Амьо. Костъ.}; и когда я начинаю поближе разбирать самые знаменитые военные подвиги, я вижу, какъ мнѣ кажется, что тѣ, которые руководятъ ими, употребляютъ совѣщанія и совѣты только для очищенія совѣсти, и что лучшую часть предпріятія они предоставляютъ судьбѣ, и благодаря увѣренности въ ея помощи, они при всякомъ удобномъ случаѣ переходятъ за предѣлы всякаго благоразумія {Почти вся военная жизнь величайшихъ полководцевъ свидѣтельствуетъ противъ этого мѣста Монтэнь. Санъ Сулла, который любитъ называть себя скорѣе счастливымъ, чѣмъ искустнымъ, этимъ успѣхомъ обязанъ былъ самому совершенному искусству. Вся его жизнь была одна система части и дѣйствія которой были вполнѣ связаны другъ съ другомъ. Серванъ.}. Среди ихъ совѣщаній на нихъ внезапно находятъ необъяснимые восторги, и странное изступленіе, которыя заставляютъ ихъ принимать самое повидимому неосновательное рѣшеніе, и благодаря которому ихъ храбрость растетъ въ ущербъ благоразумію. Отчего многіе великіе полководцы древности, чтобы заставить уважать эти безразсудные совѣты, были вынуждены объяснять своимъ подчиненнымъ, что побудило ихъ къ тому какое то вдохновеніе, какое то знаменіе и предсказаніе. Вотъ почему въ этой неизвѣстности, въ этомъ недоумѣніи, которое является вслѣдствіе безсилія увидать и избрать то, что для насъ самое удобное, въ тѣхъ трудностяхъ, которыми сопровождаются всѣ разнообразныя случайности и обстоятельства каждаго дѣла по моему, самымъ вѣрнымъ, было бы, если ужъ другія соображенія не могутъ побудить къ этому, склониться на ту сторону, гдѣ болѣе честности и справедливости; и разъ мы находимся въ сомнѣній какой самый короткій путь, держаться всегда самого прямого: подобно тому какъ въ этихъ двухъ примѣрахъ, которые я предложилъ; нѣтъ никакого сомнѣнія, что болѣе великодушію и благородно со стороны того, кто былъ оскорбленъ, простить обидчика, нежели поступить иначе. Если герцогъ поплатился за это, не нужно сожалѣть о своемъ добромъ намѣреньи; и развѣ извѣстно, если бы онъ принялъ обратное рѣшеніе, избѣжалъ ли бы онъ той участи, которое готовила ему судьба, и такимъ образомъ онъ лишился бы славы такого человѣчнаго поступка.
   Изъ исторіи видно какъ многіе этого опасаются: отчего большая часть предпочла идти на встрѣчу заговорамъ, которые дѣлали противъ нихъ, при помощи казней и мщеній; но я вижу мало такихъ которымъ бы это средство принесло пользу; подтвержденіемъ служатъ столько римскихъ императоровъ. Тотъ, кто находится въ этой опасности не долженъ много надѣяться ни ни свою силу, ни на свою бдительность:; такъ какъ развѣ легко защититься отъ врага, скрывающагося подъ личиной самаго услужливаго друга, котораго мы только имѣемъ, и знать намѣреніе и сокровенныя мысли тѣхъ, которые приходятъ на помощь. Напрасно беретъ онъ въ свою охрану чужеземцевъ, напрасно окружаетъ себя двойнымъ рядомъ вооруженныхъ людей и кто будетъ презирать свою жизнь, тотъ будетъ всегда распоряжаться чужой; {Сенека Epist 4.} и потомъ эта постоянная подозрительность, заставляющая царя сомнѣваться во всѣхъ, должна служить для него источникомъ страшныхъ мученій. Однакожъ Діонъ, предупрежденный о томъ что Каллипій изыскивалъ средства его убить, не имѣлъ никогда духу раслѣдовать это дѣло, говоря, что онъ предпочиталъ умереть, чѣмъ находиться въ такомъ ужасномъ положеніи, какъ остерегаться не только своихъ враговъ, но и друзей: {Плутархъ.} что Александръ еще ярче доказалъ на самомъ дѣлѣ, когда получивъ письменное извѣщеніе отъ Парменіона что Филлиппій его самый любимый врачъ былъ подкупленъ Даріемъ чтобы отравить его; онъ одновременно далъ ему прочитать письмо, а самъ выпилъ питье, которое тотъ ему поднесъ {Квинтъ Курцій III 6.}. Развѣ этимъ не выражалась рѣшимость, если его друзья хотѣли его убить, онъ соглашался, чтобы это было сдѣлано? Этотъ царь является высочайшемъ образцемъ смѣлыхъ подвиговъ; но я не знаю есть ли въ его жизни другой поступокъ, гдѣ бы проявилось болѣе твердости воли, и прелесть котораго прогремела бы болѣе этого.
   Тѣ которые внушаютъ царямъ такое сильное недовѣріе подъ предлогомъ ихъ безопасности, готовятъ этимъ самымъ имъ погибель и стыдъ: ничто благородное нельзя дѣлать безъ опасности. Я знаю одного человѣка по праву очень воинственнаго и смѣлаго, успѣхамъ котораго мѣшаютъ такими внушеніями: "Что онъ долженъ тѣснѣе соединиться съ своими друзьями, что онъ не долженъ соглашаться ни на какое примиреніе съ прежними врагами; долженъ держаться отдѣльно, и не ввѣряться въ болѣе сильныя руки какое бы обѣщаніе ему не давали, какую бы пользу онъ не видѣлъ". Я зная другаго, который сверхъ ожиданія преуспѣлъ когда послѣдовалъ обратному совѣту.
   Смѣлость, прославиться въ которой они такъ жадно добиваются, проявляется, когда это нужно, также хорошо въ простой одеждѣ какъ и съ оружіемъ въ рукахъ: въ комнатѣ какъ и въ лагерѣ; съ опущенной рукой какъ и съ поднятой.
   Такое большое и осторожное благоразуміе смертельный врагъ высокихъ подвиговъ. Сципіонъ съумѣлъ для исполненія воли Сифакса, бросивъ свое войско и покинувъ неуспокоенную, неумиротворенную еще Испанію послѣ своего новаго покоренія, перейти въ Африку на двухъ простыхъ корабляхъ, чтобы отдаться во вражеской страны во власть царя варвара, подъ сомнительное честное слово, не взявъ заложниковъ, и полагаясь лишь на собственную храбрость, на собственное счастіе и счастливую звѣзду {Титъ Ливій XXVIII 17.}. Habita fides, ipsam plerumque fidem obligat. {Довѣріе, которое мы оказываемъ другому, часто обязываетъ его къ тому же. Id. XXII 27.} Наоборотъ кто честолюбивъ, кто желаетъ славы, тотъ не долженъ обращать вниманія, и давать волю подозрѣніямъ: недовѣріе и страхъ притягиваютъ оскорбленія и вызываютъ ихъ. Самый подозрительный изъ нашихъ королей {Людовикъ XI. См. Записки Комнинъ кн. II 25--7.} главнымъ образомъ оттого успѣшно велъ свои дѣла, что добровольно отдавалъ и ввѣрилъ свою жизнь и свободу въ руки своихъ враговъ: показывая, что онъ вполнѣ имъ вѣритъ, для того, чтобы и они повѣрили ему. Цезарь противопоставлялъ своимъ взбунтовавшимся и вооруженнымъ легіонамъ только авторитетъ своего лица и гордую рѣчь: и настолько вѣрилъ въ себя и въ свое счастіе, что не боялся ввѣриться и положиться на бунтующееся и мятежное войско:
   
   Stetit aggere fultus
   Cespitis intrepidus vultu: meruitque timeri,
   Nil metuens 1).
   1) Стоя на дерновомъ холмѣ съ неустрашимымъ взоромъ: и заставилъ себя бояться, ничего не боясь. Луканъ V. 316.
   
   Но совершенно вѣрно, что эта сильная увѣренность можетъ быть наивной и цѣльной только у тѣхъ, у которыхъ представленіе о смерти, и о самыхъ дурныхъ послѣдствіяхъ которыя могутъ произойти потомъ, не вызываетъ никакого ужаса; такъ какъ представлять ее еще, ненадежной, невѣрной, сомнительной, это значитъ для настоящаго примиренія ничего не дѣлать путнаго. Превосходное средство расположить къ себѣ сердце и волю другаго это подчиниться и довѣриться ей, лишь бы это было добровольно, и не вызывалось никакой необходимостью, и при условіи приносить сюда чистое и ясное довѣріе, по крайней мѣрѣ не выражая никакихъ сомнѣній. Я видѣлъ въ дѣтствѣ какъ одинъ человѣкъ начальникъ большаго города заискивалъ при возмущеніи разсвирипѣвшаго народа: онъ рѣшилъ, выйти изъ очень надежнаго мѣста, гдѣ находился, и отправиться къ мятежной толпѣ, чтобы потушить это начало смуты: добромъ это для него не кончилось, и онъ былъ самымъ жалкимъ образомъ убитъ. Но мнѣ кажется, что его ошибка заключалась не въ томъ, что онъ вышелъ, въ чемъ обыкновенно его обвиняютъ, какъ въ томъ, что онъ взялъ путь подчиненія и мягкости, и хотѣлъ укротить это бѣшенство наблюдая за нимъ, а не руководя имъ, прося, а не увѣщевая; и я считаю, что. ласковая строгость, которая опиралась бы на военную силу, полная довѣрія и спокойной увѣренности, приличная его сапу, и его высокому мѣсту.
   Удалась бы болѣе, по крайней мѣрѣ, была бы благороднѣе и пристойнѣе. Всего менѣе можно ожидать человѣчности и кротости отъ такого разбѣшеннаго чудовища; ему скорѣе доступенъ страхъ и благоговѣніе. Я осуждаю его еще зато, что принявъ, скорѣе храброе нежели отважное рѣшеніе, броситься одному, въ одной одеждѣ въ бушующее море безумныхъ людей, онъ долженъ былъ выдержать до конца, и не перемѣнять поведенія: вмѣсто этого съ нимъ случилось обратное, убѣдившись вблизи въ опасности, у него полилась изъ носу кровь, и онъ измѣнилъ свое смиренное и льстивое выраженіе, которое онъ принялъ вначалѣ, на испуганное: показывая и голосомъ и глазами удивленіе и раскаяніе ища какъ бы спрятаться и ускользнуть, онъ ихъ возбудилъ, и направилъ на себя.
   Однажды совѣщались о томъ, чтобы сдѣлать общій смотръ различнымъ войскамъ (это самое удобное мѣсто для тайнаго мщенія; и нигдѣ нельзя дѣлать это съ большей безопасностью); по многимъ явнымъ признакамъ можно было судить, что не сдобровать нѣкоторымъ личностямъ, на долю которыхъ совпала главная и необходимая обязанность разслѣдовать это. Совѣтовъ было предложено много, потому что дѣло было, трудное не маловажное и влекло за собой большія послѣдствія. Я былъ того мнѣнія, чтобы избѣгать выказать недовѣріе, и чтобы начальники не боялись стоять и смѣшиваться съ рядами, съ открытымъ лицомъ и высоко поднимали голову; и вмѣсто того, чтобы отмѣнить отсюда что нибудь (къ чему склонялось большинство) наоборотъ попросили бы полководцевъ предупредить солдатъ дѣлать полные и здоровые залпы въ честь присутствующихъ и не щадить пороха. Это послужило наградой для этихъ подозрѣваемыхъ войскъ, и съ тѣхъ поръ установилось взаимное полезное довѣріе.
   Я нахожу самымъ прекраснымъ тотъ путь, котораго держался Юлій Цезарь. Прежде всего, онъ постарался милосердіемъ заставить даже враговъ полюбить себя, ограничиваясь въ заговорахъ, которые ему были открыты простымъ объявленіемъ, что онъ о нихъ знаетъ: разъ это было сдѣлало онъ принималъ крайне благородное рѣшеніе, ожидать безъ страха и тревоги, что могло случиться съ нимъ, предаваясь и полагаясь на боговъ и судьбу, и конечно онъ находился въ такомъ настроеніи когда былъ убитъ.
   Одинъ туземецъ говорилъ и объявлялъ повсюду, что онъ могъ научить Діонисія тиранна Сиракузъ способу предугадывать и открывать вполнѣ заговоры, которые его подданные затѣвали противъ него, если въ вознагражденіе получитъ серебрянную монету; когда Діонисія предупредили объ этомъ, онъ велѣлъ позвать его для того, чтобы уяснить себѣ искусство столь необходимое для его самосохраненія. Чуземсцъ этотъ говоритъ, что все искусство состоитъ въ томъ, чтобы онъ велѣлъ дать ему талантъ, и похвастался, что узналъ отъ него странную тайну. Діонисій нашелъ эту выдумку хорошей и велѣлъ отсчитать ему шесть сотъ экю {Плутархъ Апофтенны.}. Неправдоподобно было, чтобы послѣдній далъ неизвѣстному человѣку такую большую сумму денегъ, иначе, какъ въ видѣ вознагражденія за очень полезное открытіе: и этотъ слухъ помогъ ему держать своихъ враговъ въ страхѣ.
   Однакожь государи вполнѣ разумно предаютъ гласности тѣ свѣденія которыя они получаютъ относительно заговоровъ устраиваемыхъ противъ ихъ жизни, чтобы этимъ заставить думать, что имъ все извѣстію, и что ничто нельзя предпринять безъ того, чтобы они не впали откуда дуетъ вѣтеръ. Герцогъ Аѳинскій сдѣлалъ не одну глупость при установленіи своей покой тиранніи во Флоренціи, но самая большая заключалась въ томъ, что получивъ первое извѣстіе о заговорахъ, который этотъ народъ затѣвалъ противъ него черезъ Маттэо ли Мороццо соучастника ихъ, онъ велѣлъ предать его смерти, чтобы скрыть это предостереженіе, и не дать почувствовать, что кто-нибудь въ городѣ тяготится его властью.
   Мнѣ случилось прежде {У Ливія кн. IV о гражданскихъ воинахъ.} прочесть разсказъ, про одного Римлянина, лица сановитаго, который убѣгая отъ тиранніи тріумвирата тысячи разъ спасался отъ рукъ преслѣдовавшихъ его, благодаря своей ловкой изобрѣтательности. Случилось разъ, что отрядъ всадниковъ, которому было поручено поймать его, проѣзжалъ совсѣмъ рядомъ съ кустарникомъ, за которымъ онъ притаился, и они чуть было не замѣтили его, но онъ находясь въ этомъ положеніи, обративъ вниманіе на тѣ мученія и тѣ затрудненія, которые онъ уже такъ давно, претерпѣвалъ, спасаясь отъ постоянныхъ тщательныхъ поисковъ за нимъ, на то малое удовольствіе, которое можно было ожидать отъ подобной жизни, и насколько для него было лучше одинъ разъ сдѣлать этотъ шагъ, чѣмъ постоянно находится въ этомъ страхѣ, самъ ихъ позвалъ, выдалъ свое убѣжище, предаваясь добровольно ихъ жестокости, чтобы избавить и ихъ и себя отъ продолжительнаго труда. Призывать вражескіе руки, немного смѣлый совѣтъ, но я думаю что все же было бы лучше принять его, чѣмъ оставаться въ постоянномъ ожиданіи несчастій отъ котораго нѣтъ исхода. Но такъ какъ ко всѣмъ средствамъ, которыя можно предпринять противъ этого, примѣшивается безпокойство и неизвѣстность, лучше съ спокойной увѣренностью приготовиться ко всему, что можетъ изъ этого произойти, и извлечь нѣкоторое утѣшеніе изъ того, что неизвѣстно случится ли оно.
   

ГЛАВА XXIV.
О педантизмѣ.

   Въ дѣтствѣ меня часто досадовало видѣть въ итальянскихъ комедіяхъ ученаго въ образѣ шута и названіе Magister почти не имѣющаго болѣе почетнаго значенія между нами: такъ какъ, разъ меня отдали имъ на воспитаніе, что могъ я менѣе сдѣлать какъ не заботиться о ихъ доброй славѣ? Я правда старался объяснить это естественнымъ различіемъ, которое существуетъ между толпой и людьми рѣдкими и выдающимися по уму и по знанію, тѣмъ болѣе, что одни и другіе идутъ совершенно противоположными дорогами; по я. терялся, видя что самые благородные люди были тѣ, которые, ихъ болѣе всего презирали, подтвержденіемъ чего служитъ нашъ знаменитый Дю Беллэ:
   Mais je hay par sur tout un sèavoir pedantesque, и привычка эта очень стара; такъ какъ Плутархъ уже говоритъ, что Грекъ и Школьникъ были слова оскорбительные и презрительные между Римлянами. Съ тѣхъ поръ, входя въ возрасть я нашелъ, что для этого существуетъ очень большое основаніе, и что magis magnos clericos non sunt magis magnos sapientes {Pardien los plus grands clers ne sont pas les plus fin. Kegnior cam. 8.-- Эта латинская пословица находится у Раблэ Gargantua, I, 39.}. Но откуда можетъ происходить, что душа богатая познаніемъ столькихъ предметовъ не дѣлается отъ этого бодрѣе и живѣе, и что грубый пошлый умъ можетъ вмѣщать у не исправляясь рѣчи и сужденія самыхъ тонкихъ умовъ, въ этомъ я до сихъ поръ недоумѣваю. Воспринимая столько чужихъ умовъ и такіе великіе и обширные (говорила мнѣ одна дѣвушка, первая изъ нашихъ принцессъ, разговаривая со мной о комъ-то) необходимо свой собственный долженъ съуживаться, сжиматься и умаляться чтобы дать мѣсто другимъ: я же скажу, что какъ растенія глохнутъ отъ слишкомъ большой влаги и лампы отъ слишкомъ большаго количества масла; тоже происходитъ и съ умомъ отъ слишкомъ большаго ученія и обилія матеріала: послѣдній смущенный и поглощенный громаднымъ разнообразіемъ предметовъ теряетъ возможность распутаться и это бремя заставляетъ его коснѣтъ и извращаться. Но происходитъ это иначе, такъ какъ наша душа расширяется тѣмъ болѣе когда она переполняется: и примѣры взятые изъ древности показываютъ намъ, что люди искуссные въ управленіи общественными дѣлами, великіе полководцы и великіе государственные люди были вмѣстѣ съ тѣмъ и очень учены.
   А что касается философовъ, которые удалились отъ всякихъ общественныхъ занятій, къ нимъ также правда иногда презрительно относились въ свободныхъ комедіяхъ ихъ времени, ихъ мнѣнія и убѣжденія дѣлали ихъ смѣтными. Хотите-ли вы ихъ сдѣлать судьями взаимныхъ правь въ какой-нибудь тяжбѣ, судьями поступковъ человѣка? Нечего сказать, пригодны они для этого! Они еще ищутъ есть-ли жизнь, есть ли движеніе, есть ли разница между человѣкомъ и быкомъ; что такое дѣйствовать и страдать; что за чудовища законъ и справедливость. Говорятъ-ли они съ какимъ-нибудь должностнымъ лицомъ, или говорятъ о немъ? это не иначе какъ съ непочтительной и невѣжливой свободой. Слышатъ-ли какъ хвалятъ ихъ короля или другаго государя? для нихъ это пастухъ, праздный какъ пастухъ, занятый тѣмъ что мучаетъ и стрижетъ своихъ животныхъ, по несравненно болѣе жестокою пастуха. Считаете-ли вы кого-нибудь болѣе важнымъ, оттого, что онъ имѣетъ двѣ тысячи десятинъ земли? Они смѣются надъ этимъ, привыкши смотрѣть на всѣхъ какъ на свою собственность. Хвастаетесь-ли вы своимъ дворянствомъ насчитывая семь богатыхъ предковъ? Они васъ считаютъ низкаго происхожденія не понимая всеобщую картину природы, и сколько каждый изъ насъ имѣлъ предшественниковъ, богатыхъ, бѣдныхъ, царей, слугъ, грековъ, варваровъ; и хотя бы вы были пятидесятымъ потомкомъ Геркулеса, они находятъ васъ пустымъ, оттого, что вы высоко цѣните этотъ даръ судьбы. Поэтому толпа презирала ихъ за то, что они незнакомы были съ обыкновенными простыми предметами, были дерзки и самонадѣянны {Это мѣсто, что касается философовъ и т. д. довольно вѣрно переведено изъ Тхетета Платона V Леклеркъ.}.
   Но это платоновское описаніе очень далеко отъ того, что недостаетъ нашимъ людямъ. Первымъ завидовали за то, что они стоятъ выше общепринятаго, презираютъ общественныя дѣла, и устроили себѣ своеобразную жизнь подражать которой было невозможно, и которая сообразовалась съ извѣстными надменными неупотребительными разсужденіями, послѣднихъ презираютъ за то, что они стоятъ ниже общепринятаго, неспособны занимать общественныя должности, и влачатъ и отличаются по мнѣнію толпы низкой и дурной жизнью и нравами.
   
   Odi homines ignata opera, philosopha sententia 1).
   1) Я ненавижу людей, неспособныхъ дѣйствовать, и которыхъ философія ни слонахъ. Пикувій у Геллія. XIII, 8.
   
   Что касается этихъ философовъ, говорю я, насколько они были велики въ наукахъ, настолько, и еще болѣе во всякомъ дѣлѣ. И совершенно также какъ разсказываютъ про одного геометра изъ Сиракузъ {Архимолъ.}, который когда его отвлекли отъ его размышленій, для того, чтобы онъ употребилъ свое знаніе на защиту своей страны, неожиданно пустилъ въ ходъ страшныя орудія, и дѣйствія, которыя для человѣка казались невѣроятными: самъ же онъ однако пренебрежительно относился къ этой работѣ, считая что этимъ онъ уронилъ достоинство своего искусства, относительно котораго его труды были только первымъ опытомъ и простой игрушкой; также точно если и ихъ иногда въ видѣ опыта заставляли принимать участіе въ дѣйствительной жизни, они начинали такъ высоко парить, что очевидно было, что ихъ душа и ихъ сердце значительно расширились и обогатились благодаря пониманію вещей. Нѣкоторые же -- отстранились, видя, что управленіе государственными дѣлами захвачено людьми неспособными; и тотъ кто спросилъ у Кратеса до какихъ поръ нужно будетъ заниматься философіей, получилъ въ отвѣтъ. "До тѣхъ поръ, пока не погонщики ословъ будутъ предводительствовать нашими войсками" {Діогенъ Лаэрсъ, VI, 9 2.}. Гераклитъ уступилъ царство брату; а Эфесянамъ, которые упрекали его въ томъ, что онъ проводитъ время играя съ дѣтьми передъ храмомъ, онъ возразилъ: "не лучше ли дѣлать это, чѣмъ управлять дѣлами въ вашемъ обществѣ" {Id. IX 6, 3.}. Другіе, для которыхъ міръ и его блага не имѣли никакой цѣны, находили, что занятіе правосудіемъ и даже престолъ царей низки и презрѣнны, а Эмпедоклъ отказался отъ царскаго достоинства, которое ему предлагали Агригентцы {Id. Эмпедокль, VIII, 63.}. Ѳалеса, который осуждалъ иногда заботы о хозяйствѣ, и объ обогащеніи упрекнули въ томъ, что это было подобно лисицѣ, оттого что самъ онъ не могъ достичьтого же: ему захотѣлось въ видѣ забавы доказать обратное; и унизивъ свое знаніе до служенія барышу и наживѣ, онъ завелъ торговлю, которая въ одинъ годъ принесло такое богатство, что самые опытные въ этомъ дѣлѣ съ трудомъ могли въ теченіи всей жизни собрать такіе же {Діогенъ Лаэрсь Фалеc] I, 26: Циц. de Divination. I, 49.}. То, что разсказываетъ Аристотель о нѣкоторыхъ людяхъ, которые называли и послѣдняго его Анаксагора и подобныхъ ему мудрыми, а а не благоразумными, за то, что они не достаточно заботились о вещахъ болѣе полезныхъ: не говоря уже о томъ, что я не хорошо понимаю разницу между этими словами, это не служитъ нашимъ людямъ извиненіемъ, и если обратить вниманіе на то низкое, убогое положеніе, которымъ они довольствуются, мы могли бы скорѣе сказать, что они и не мудры, и не благоразумны.
   Я оставляю это первое доказательство, и думаю, лучше сказать, что это зло является вслѣдствіе ихъ неумѣнія приниматься за науки, и что не мудрено, судя по тому какъ насъ учатъ, если ни ученики, ни учителя не дѣлаются болѣе смышлены, хотя и становятся болѣе учены.
   Да и въ самомъ дѣлѣ заботы и расходы нашихъ отцовъ направлены лишь на то, чтобы наполнить наши головы наукой: о разсудкѣ и добродѣтели слышно мало. Закричите нашему народу указывая на какого нибудь прохожаго: "О какой ученый человѣкъ!" и на другаго: "О какой хорошій человѣкъ!" {Заимствовано изъ Сенеки Epist. 88. Леклеркъ.} онъ не преминетъ обратить свой взоръ и свое уваженіе первому. Нуженъ былъ бы третій который бы воскликнулъ: "О тупые головы!" Мы охотно спрашиваемъ: "Знаетъ ли онъ греческій и латинскій? пишетъ ли онъ стихами или прозой?" но сталъ ли онъ лучше, или разсудительнѣе, это было главное, а оно то между тѣмъ остается позади. Нужно было освѣдомиться кто лучше знаетъ, а не кто болѣе ученъ.
   Мы только стараемся набивать память, и оставляемъ разумъ и совѣсть пустыми. Точно также какъ птицы отправляются иногда въ поискѣ за зерномъ, и несутъ его въ клювѣ не попробовавъ его, чтобы накормить имъ своихъ птенцовъ; такъ и наши педанты собираютъ науку изъ книгъ, но далѣе языка она нейдетъ и оттуда онѣ ее пускаютъ на вѣтеръ. Замѣчательно какъ хорошо къ моему примѣру подходитъ тупость: не значитъ ли дѣлать тоже самое, то что я дѣлаю въ большой части этого сочиненія? Я черпаю то тамъ, то сямъ изъ книгъ изреченія, которыя мнѣ нравятся, не для того, чтобы ихъ хранить (такъ какъ хранилища у меня нѣтъ), но чтобы перевести ихъ сюда, гдѣ говоря правду, онѣ также мало мои, какъ и на первомъ мѣстѣ: мы только знакомы я думаю, съ современной наукой, а не съ прежней, и не съ будущей. Но что хуже всего, ихъ учениковъ и дѣтей она также не укрѣпляетъ и не питаетъ: наука переходитъ изъ рукъ въ руки и только съ той цѣлью, чтобы имѣть возможность хвастаться ею, бесѣдовать о ней съ другимъ, и сочинять о ней вздоръ, подобно монетѣ, которая годна только на то. чтобы считать, и которую потомъ бросаютъ. Apud alius loqui didicerunt, non ipse secum. {Они научились говорить съ другими, но не съ собой. Циц.} Non est loquendum sed gubernandum. {Не говорить, но управлять нужно. Сенека Epist. 100.} Природа, чтобы показать, что нѣтъ ничего дикаго въ томъ, что она руководитъ, часто позволяетъ среди народовъ менѣе цивилизованныхъ зарождаться такимъ твореніямъ ума, которые блистаютъ болѣе самыхъ художественныхъ произведеній. Какъ остроумна на мой взглядъ эта гасконская пословица, взятая изъ одной пастушеской пѣсни: "Bouha prou bouha, mas а'remuda, lous dits quem? Дуйте сильно, дуйте, пошевельнуть же пальцами мы не можемъ". Мы умѣемъ сказать: "Такъ говоритъ Цицеронъ; вотъ обычаи Платона; это подлинныя слова Аристотеля:" Но мы, что говоримъ мы сами? О чемъ разсуждаемъ? Столько же сказалъ бы и попугай.
   Этотъ пріемъ напоминаетъ мнѣ пріемъ однаго богатаго Римлянина {Кальвизій Сабининъ. Сенека Epist 27.}, который постарался при помощи большихъ издержекъ отыскать людей свѣдующихъ во всевозможныхъ наукахъ, и послѣднихъ онъ постоянно держалъ при себѣ, для того чтобы, когда между его друзьями разговоръ заходитъ объ томъ или другомъ предметѣ, они могли бы замѣнять его, и были бы всегда готовы снабдить его кто рѣчью, кто стихомъ изъ Гомера, всякій сообразно съ своими познаніями и на это знаніе онъ смотрѣлъ какъ на свое собственное, потому что самъ стоялъ во главѣ своихъ ладей; и подобно этому поступаютъ тѣ, вся ученость которыхъ заключается въ великолѣпныхъ библіотекахъ. Мнѣ знакомъ одинъ человѣкъ, который, когда я у него спрашиваю что онъ знаетъ, проситъ у меня книгу, чтобы показать мнѣ это.
   Мы принимаемъ на храненіе знанія и мнѣнія другаго, и потомъ это все: ихъ должно усвоить. Мы собственно похожи на того, кто нуждаясь въ огнѣ пошелъ бы искать его къ своему сосѣду, и найдя у него прекрасный большой огонь, остался бы тамъ погрѣться, совершенно позабывъ о томъ что ему нужно было принести его домой. {Это сравненіе находятъ въ концѣ трактата Плутарха, озаглавленнаго у Амьо какъ нужно слышать. Костъ.} Для чего намъ наполнять желудокъ мясомъ, если оно не переваривается, если оно не претворяется, если оно неукрѣпляетъ насъ и не прибавляетъ намъ силъ? Не ужели мы можемъ думать, что Лукуллъ {Циц. Acad. II 4.} изъ котораго науки, а не опытъ образовали и сдѣлали великаго полководца, могъ ихъ понимать по нашему? Мы такъ крѣпко опираемся на другаго, что уничтожаемъ собственныя силы.
   Хочу ли я вооружиться противъ страха смерти? дѣлается это при помощи Сенеки. Хочу ли я почерпнуть утѣшенія для себя или для другаго? Я заимствую его у Цицерона. Я нашелъ бы его у себя самого, если бы меня къ этому пріучили. Я не люблю это относительное, и заимствованное знаніе: даже если бы мы могли быть учеными, благодаря чужому знанію, по крайней мѣрѣ мудрыми мы можемъ быть только вслѣдствіе собственной мудрости. {Это различіе между знаніемъ и мудростью болѣе правдоподобно, чѣмъ вѣрно и мы можемь быть мудры чужой мудростью, какъ и учены знаніемъ другаго. Серванъ.}
   
   Μισῶ σοφιστὴν, ὅστις οὐχ ἁυτῶ σοφὸς.
   
   "Я ненавижу мудраго, который не мудръ самъ по себѣ {Это стихъ Еврипида, какъ это мы узнаемъ черезъ Цицерона Epist famil VIII. 15. Нэжонъ.}".
   
   Ex quo Ennius: Nequidquam sapere sapientem, qui ipse sibi prodesse non quiret. {Почему Энніусъ говоритъ: "Тотъ напрасно разумѣетъ мудрость, кто не можетъ самъ для себя быть полезенъ. Apud Cicer. de. Ofic. III 16.}
   
                       Si cupidus, si
   Vanus, et Euganea quantumvis mollior agna 1).
   1) Если онъ скупъ, тщеславенъ, и менѣе падуанской овцы. Ювен. VIII, 11.
   
   Non enim paranda nobis solum, sed fruenda sapientia est. {Потому что мы не пріобрѣтать только должны, но и пользоваться мудростью. Циц. de fiuib. I. 1.} Діонисій {Это Діогенъ Циникъ.} смѣялся надъ грамматиками, которые хлопочутъ о томъ чтобы узнать про бѣдствія Улисса, и не вѣдаютъ своихъ собственныхъ; надъ музыкантами, которые настраиваютъ свои флейты, а не исправляютъ свои нравы; надъ ораторами, которые учатся говорить о правосудіи, а не поступаютъ согласно ему. Если наша душа не становится отъ этого лучше, если наши сужденія не дѣлаются болѣе здравыми, я предпочелъ бы чтобы мой ученикъ провелъ это время въ игрѣ въ мячѣ; по крайней мѣрѣ, тѣло стало бы бодрѣе.
   Посмотрите на него, когда онъ возвращается изъ школы, послѣ пятнадцати или шестнадцати лѣтъ проведенныхъ тамъ; нѣтъ ничего менѣе годнаго къ чему нибудь; вы убѣждаетесь только, что латынь и греческій сдѣлали его глупѣе и самонадѣяннѣе, сравнительно съ тѣмъ, что онъ уѣхалъ изъ дому. Его душа должна была тамъ расширится, она же только стала, напыщеннѣе, и вмѣсто того, чтобы возвыситься, лишь возгордилась. {Вольтеръ въ одной сказкѣ прозванной нахалка говорить о гордости:
   Bouffi mais see, ennemi des ébats,
   Il renfle l'âme, et ne la nourr Apas.
   K. Леклеркъ.}
   Эти учителя, какъ говоритъ Платонъ пресофистовъ, ихъ сродниковъ, болѣе всѣхъ другихъ людей обѣщаютъ быть полезнымъ людямъ; и одни между всѣми людьми не только не исправляютъ, то, что имъ поручаютъ, какъ это дѣлаетъ каменьщикъ и плотникъ, но еще портятъ его, и требуютъ уплаты, за что испортили. Если бы слѣдовали тому правилу, который Протагоръ предлагалъ своимъ ученикамъ, "чтобы они или заплатили согласно данному слову, или же, поклялись въ храмѣ во сколько цѣнили они успѣхи пріобрѣтенные ими благодаря его урокамъ, и сообразно этому вознаградили его трудъ" {Платонъ. Протагоръ, изд. Генриха Этьена т. I, ст. 828.}, мои педагоги были бы обмануты въ своихъ надеждахъ, положившись на клятву моего опыта. Мой простякъ перигордіецъ очень забавно зоветъ этихъ грамотѣевъ Lettrc-ferits; какъ если бы вы говорили Lettre férus, которымъ пауки пришибли, какъ говорятъ голову. Да и въ самомъ дѣлѣ чаще всего у нихъ кажется отсутствуетъ даже здравьи! смыслъ: такъ какъ крестьянинъ и башмачникъ, вы видите просто и наивно идетъ своей дорогой, говоря о томъ, что знаетъ; эти же, изъ желанія возвыситься и кичиться своимъ знаніемъ, которое скользитъ по поверхности ихъ мозга, постоянно теряются и путаются. У нихъ вырываются красивыя слова; но другой ихъ долженъ придумать: огцт хорошо знаютъ Галліена, но отнюдь не больнаго: они вамъ уже наполнили голову законами; а между тѣмъ сами еще не поняли сути дѣла: имъ извѣстна теорія всякой вещи: ищите другаго кто бы примѣнилъ это на дѣлѣ.
   Однажды у меня одинъ изъ моихъ друзей, вступивъ, ради время препровожденія въ разговоръ съ однимъ изъ нихъ, началъ подражать галиматіѣ, и безсвязной рѣчи, изъ цѣлаго ряда нанизанныхъ другъ на друга частей, къ которой лишь часто примѣшивались слова, подходящія къ предмету ихъ спора, забавляя такимъ образомъ впродолженіи цѣлаго дня этого глупца преніемъ, который думалъ, что онъ продолжаетъ отвѣчать на возраженія, ему дѣлаемыя; а между тѣмъ онъ былъ образованный человѣкъ, былъ очень хорошо одѣтъ, и пользовался извѣстностью.
   
   Vos о patricias sanguis, qnos vivero par est,
   Occipiti cacco, pasticae occurrite saimae 1).
   1) Вы потомки патриціевъ, которые, живете какъ слѣдуетъ, не имѣя позади глазъ, предупредите сзади стоящихъ. Перс. I. 61.
   
   Кто взглянетъ поближе на этотъ очень распространенный разрядъ людей, тотъ найдетъ, какъ и я, что чаще всего они, ни себя ни другаго не понимаютъ, что память у нихъ довольно объемиста, по разсудокъ пустъ; развѣ только природа сотворила ихъ другимъ образомъ: какъ убѣдилъ меня въ этомъ Андріанъ Турнебій, который всю жизнь занимавшійся только наукой, и бывшій по моему однимъ изъ выдающихся людей въ теченіи тысячи лѣтъ, не имѣлъ однако ничего педантическаго, кромѣ только складокъ своего платья, и нѣкотораго внѣшняго обращенія, которое могло не быть утонченнымъ по придворному, что конечно одна пустота; и я ненавижу людей, которые труднѣе переносятъ дурную одежду, нежели порочную душу, и смотря по его поклону, осанкѣ и сапогамъ выводятъ заключеніе о человѣкѣ; такъ какъ внутри эта была одна изъ самыхъ просвященныхъ душъ во всемъ мірѣ. Я нарочно часто наводилъ его на разговоръ для него непривычный, онъ такъ ясно видѣлъ, такъ быстро понималъ, такъ здраво судилъ, что казалось будто онъ никогда ничемъ другимъ не занимался, какъ войной, и государственными дѣлами. Это только прекрасные сильные характеры
   
   Queis arte benigna
   Et meliore luto fïuxit praecordia Titan 1),
   1) Грудь которыхъ Прометей сотворилъ изъ лучшей глины и даровалъ болѣе счастливыя способности. Ювеналъ XIV 34.
   
   могутъ сохраняться не смотря на дурное воспитаніе. Недостаточно, чтобы наше воспитаніе насъ не портило; оно должно измѣнять насъ къ лучшему.
   Когда нашимъ верховнымъ судамъ приходится принимать чиновниковъ, то одни изъ нихъ экзаменуютъ ихъ только въ наукахъ, другіе испытываютъ еще ихъ здравый смыслъ, предлагая произнести приговоръ по поводу какого-нибудь дѣла. Пріемъ послѣднихъ мнѣ кажется лучше и хотя какъ то, такъ и другое необходимо, но безспорно знаніе менѣе цѣнно, чѣмъ сужденіе {Были люди, которые много знали, но имѣли ограниченій умъ, и наоборотъ обширные умы, съ малымъ знаніемъ. Какъ невѣжество недоказываетъ отсутствія ума, такъ и знаніе не свидѣтельствуетъ о геніи. Вовенаргъ. Тотъ много знаетъ у кого много здраваго смысла.}: второе можетъ обойтись безъ перваго, а не первое безъ втораго. Такъ какъ, говоритъ этотъ греческій стихъ.
   
   Ωρ οὐδὲν ἡ μάϑησις, ἢν μὴ νοῦς παρῆ 1),
   1) У Стобея тит. III, ст. 37. 1609. in fol.
   
   "Для чего знаніе, если нѣтъ разума?" Дай Богъ, чтобы эти собранія были для блага нашего правосудія настолько же богаты разумомъ и совѣстью, насколько они богаты знаніемъ! Non vitae sed scholae discimus {Вы учителя для школы, а не для жизни. Сенека Epist. 105.}. Не привязывать нужно знаніе къ душѣ, нужно, чтобы оно усвоивалось ею, не орошать, но окрашивать имъ; и если оно не измѣняетъ ее; и не улучшаетъ ее несовершенное состояніе, безспорно несравнено лучше отказаться отъ него: это опасный мечь, и который мѣшаетъ и ранитъ своего господина, если у него слабая рука, и онъ не умѣетъ управлять имъ; ut fuerit melius non didicisse {И потому было лучше ни чему не учится. Циц. Tusс, quaest. II 4.}.
   Это иногда является причиной, почему и мы и теологи не требуютъ большаго знанія отъ женщинъ, и почему Францискъ герцогъ Бретанскій сынъ Іоанна V, когда съ нимъ начали говорить объ его бракѣ съ Ізабо принцессой шотландской, и когда прибавили, что ее просто воспитали, не знакомя съ науками, онъ отвѣчалъ: "что она ему оттого только больше правилась; и что женщина была достаточно учена, если могла отличить рубашку мужа отъ его верхней одежды". Оттого то, не настолько удивительно, какъ про то кричатъ, что наши предки пренебрегали науками, и что еще по сихъ поръ ихъ лишь случайно можно встрѣтить въ главныхъ совѣтахъ нашихъ королей, и если бы не поддерживало (уваженіе къ нимъ, цѣль обогащенія, къ чему единственно теперь намъ служатъ юриспруденція, медицина, педантизмъ и теологія, вы бы увидѣли ихъ въ такомъ же жалкомъ положеніи какъ и прежде. Можно ли сожалѣть о нихъ, если онѣ не учатъ насъ ни хорошо думать и и хорошо поступать? Postquam docti prodierunt, boni desunt {Сенека Epistю 95 перевед. такъ Руссо Разсужденіе о наукахъ: "съ тѣхъ поръ какъ ученые появились среди насъ, люди добра исчезли". V. Леклеркъ.}. Всякая другая наука приноситъ вредъ тому, кто незнакомъ съ наукой о добротѣ. Но причина, которую я только что искалъ, не заключается ли она въ томъ, что наше образованіе во Франціи не имѣя въ виду ничего другаго, кромѣ извлеченіи изъ этого пользы, за исключеніемъ развѣ тѣхъ личностей, которыхъ природа произвела на свѣтъ, скорѣе для дѣлъ благородныхъ, нежели корыстныхъ, науками не занимаются, или поверхностно знакомятся съ ними, (принимаясь за какое нибудь занятіе, которое не имѣетъ ничего общаго съ книгами), прежде чѣмъ получить охоту къ нимъ и потому обыкновенно посвящаютъ себя вполнѣ ученымъ занятіямъ, лишь люди нисшаго сословія, которые ищутъ здѣсь средствъ къ жизни, и такъ какъ душа этихъ людей и по природѣ и благодаря домашнему воспитанію отличается самыми дурными свойствами, то они выносятъ не вѣрное понятіе о наукахъ: такъ какъ не ее дѣло вносить свѣтъ въ ту душу, которая его лишена, и дѣлать слѣпаго зрячимъ; ея назначеніе не давать зрѣніе, по исправлять его, управлять его движеніями, лишь бы у нея самой были, сильныя и прямыя ноги. Наука хорошее лѣкарство; но ни одно лѣкарство не можетъ сохраниться, не измѣняясь и не портясь, если есть какой либо изъявъ въ сосудѣ гдѣ оно содержится. У иного ясное зрѣніе, хотя и не прямое и вслѣдствіе того онъ видитъ добро, но не слѣдуетъ ему, и видитъ науку, но не пользуется ею. Главное правило Платона въ его республикѣ гласило "что на каждаго гражданина нужно налагать обязанности сообразно его природѣ". Природа все можетъ, и все дѣлаетъ. Хромые для тѣлесныхъ упражненій непригодны, а къ умственнымъ упражненіямъ испорченныя души: пошлыя и низкія недостойны философіи. Когда мы видимъ дурно обутаго человѣка, мы говоримъ что это не удивительно, если онъ башмачникъ: подобно тому, мы по опыту знаемъ, что врачъ хуже всего себя самого лечитъ, теологъ отнюдь не можетъ служить примѣромъ, и обыкновенно ученый способенъ менѣе всякаго другаго.
   Аристо Хій когда то справедливо сказалъ, что философы вредили слушателямъ; потому, что большая часть изъ нихъ неспособные извлечь пользу изъ такаго образованія, которое если не идетъ въ прокъ, приноситъ вредъ, ἀσώτους; ex Aris tippi, acerbos ex Zenoni schola exire {Они выходили изъ среды развратниковъ школы Зенона и Аристинна. Циц. de Nat. deorum. III. 31.}.
   Если мы посмотримъ, на то прекрасное воспитаніе, которое по словамъ Ксенофонта было входу у персовъ, мы увидимъ, что главное чему они учили своихъ дѣтей, было добродѣтели, подобно тому, какъ другіе народы учатъ наукамъ. Платонъ передаетъ, что наслѣдникъ царскаго престола былъ слѣдующимъ образомъ воспитанъ: послѣ появленія на свѣтъ его отдавали на руки не женщинамъ, по евнухамъ, которые пользовались главнымъ вліяніемъ у царей, вслѣдствіе своей добродѣтели. Послѣдніе старались сдѣлать его тѣло красивымъ и здоровымъ; и по прошествіи семи лѣтъ заставляли его ѣздить верхомъ и ходить на охоту. Когда онъ достигалъ четырнадцатаго года они его передавали на руки четырехъ мужей, самаго мудраго, самаго справедливаго, самаго умѣреннаго, самого храбраго изъ всего народа: первый научалъ его религіи, второй быть всегда правдивымъ, третій бороться съ корыстолюбіемъ, четвертый ничего не бояться.
   Большаго вниманія достойно то, что такъ мало говоритъ объ ученіи Ликургъ въ своемъ превосходномъ государственномъ устройствѣ просто поразительномъ по своему совершенству, гдѣ проявляется столько заботъ о воспитаніи дѣтей его главной обязанности и въ самомъ жилищѣ музъ: какъ будто этому благородному юношеству, которое пренебрегало всякимъ другимъ игомъ, кромѣ ига добродѣтели, нужны были не наши учителя для наукъ, но учителя въ доблести, благоразуміи и справедливости: примѣру этому послѣдовалъ Платонъ въ своихъ законахъ. Обученіе это велось въ видѣ вопросовъ, которые имъ предлагали относительно ихъ взглядовъ на людей и на ихъ поступки, и если они хвалили и осуждали или какое-нибудь лицо, или какой-нибудь поступокъ, они должны были обдумать свои слова; и благодаря этому они одновременно и развивали свой умъ и знакомились съ правомъ. Астіагъ у Ксенофонта {Киропедія, I, 3 С.}, спрашиваетъ Кира въ чемъ состоялъ его послѣдній урокъ: заключался онъ въ слѣдующемъ отвѣтилъ тотъ; у насъ въ школѣ одинъ мальчикъ большаго роста, у котораго былъ маленькій плащъ, отдалъ его одному изъ товарищей меньшаго роста, и снялъ съ него его собственный, который былъ больше; нашъ воспитатель сдѣлавъ меня судьей этой распри, я разсудилъ, что лучше было оставить вещи какъ онѣ были, и что одинъ и другой казались довольны этимъ: на что послѣдній доказалъ мнѣ, что я дурно поступилъ, такъ какъ я обратилъ вниманіе на приличіе, а нужно было сперва позаботиться о справедливости, которая требовала, чтобы ни у кого не отнимали то, что ему принадлежало, и приказалъ его высѣчь, подобно тому какъ насъ въ нашихъ школахъ сѣкутъ за то, что мы забыли первый аористъ τύπτιο {Я бью.}.
   Мои учителя должны были бы произнести передо мной блестящую рѣчь in genero demonstrative, прежде чѣмъ убѣдить меня, что ихъ школа стоитъ эту. Они хотѣли сократить путь; и вслѣдствіе того, что науки, даже если къ нимъ прямо подходятъ, могутъ намъ только дать понятіе о благоразуміи, прямодушіи и твердости, они захотѣли сразу познакомить дѣтей съ дѣломъ и поучать ихъ не просто бесѣдуя съ ними, по предоставляя имъ самимъ дѣйствовать, образовывая и наставляя ихъ, не только при помощи правилъ и словъ, но главнымъ образомъ при помощи примѣровъ и дѣлъ для того, чтобы это не являлось бы наукой для ихъ души, по ее свойствомъ, привычкой, чтобы это не являлось бы пріобрѣтеніемъ, по природнымъ даромъ. По этому поводу спрашивали у Агезилая, чему по его мнѣнію должны были учиться дѣти: "Тому что они должны дѣлать, ставъ взрослыми", отвѣтилъ онъ {Плутархъ, Апофтегмы Спартанцевъ. Руссо въ своемъ разсужденіи о наукахъ присвоилъ себѣ это слово: "чему же должны они учиться? Вотъ прекрасный вопросъ. Пусть учатся тому, что должны дѣлать, ставь взрослыми", К. Леклеркъ.}. Не мудрено, если такое воспитаніе давало такіе блестящіе плоды.
   Говорятъ, что въ другіе города Греціи отправлялись искать реториковъ, живописцевъ и музыкантовъ, въ Спарту же законодателей, судей, и предводителей войска: въ Аѳинахъ учили хорошо говорить, а здѣсь хорошо поступать: тамъ распутаться въ софистическомъ аргументѣ, и разоблачить обманъ хитросплетенныхъ словъ: здѣсь освобождаться отъ соблазна сладострастія, мужественно бороться съ угрозами судьбы и смертью: одни гонялись за словами, другіе за дѣлами; тамъ происходило постоянное упражненіе языка, а здѣсь души. Благодаря чему неудивительно, если, когда Антипатръ попросилъ у нихъ пятьдесятъ дѣтей въ заложники, они отвѣтили ему, совершенно наоборотъ тому, что мы бы сдѣлали, что они предпочитали отдать двойное число взрослыхъ: настолько для нихъ было важно лишиться образованія на родинѣ! Когда Агезилай предлагаетъ Ксенофонту послать своихъ дѣтей для воспитанія въ Спарту, это не для того, чтобы они учились тамъ реторики, или діалектики, но "чтобы научиться (какъ онъ выражается) самой прекрасной науки, которая только есть, а именно наукѣ повиноваться и повелѣвать. {Плутархъ. Жизнь Агезилая.}
   Очень забавно видѣть, какъ Сократъ но своему обыкновенію насмѣхается надъ Гиппіемъ {Платонь Гиппій Старшій.}, который ему разсказываетъ, какимъ образомъ онъ пріобрѣлъ порядочную сумму денегъ, особенно въ нѣкоторыхъ маленькихъ городкахъ Сициліи при управленіи, а что въ Спартѣ онъ не пріобрѣлъ ни одного соль, что это глупые люди, которые не умѣютъ ни мѣрить, ни считать, не придаютъ значенія ни грамматикѣ, ни ритму, довольствуясь лишь знаніемъ ряда царей, какъ произшло основаніе и паденіе государствъ, и тому подобными пустыми баснями; и въ концѣ всего этого, Сократъ заставивъ его сознаться въ превосходствѣ всего ихъ государственнаго общественнаго образа правленіе, сознаться въ томъ, что они добродѣтельны и счастливы въ частной жизни, предоставляетъ ему самому вывести заключеніе о безполезности его искусствъ.
   Примѣры, какъ этого суроваго воспитанія, такъ и всѣхъ другихъ подобныхъ ему, намъ показываютъ, что изученіе науки болѣе разслабляетъ и уничтожаетъ мужество, нежели закаляетъ и укрѣпляетъ его. Теперь самымъ сильнымъ, повидимому, государствомъ во всемъ мірѣ является турецкое, которое настолько же уважаетъ военное дѣло насколько презираетъ науки. Римъ былъ храбрѣе, пока не былъ ученъ. Самые воинственные народы нашихъ дней, самые грубые и невѣжественные: Скифы, Парты, Тамбурланъ служатъ намъ доказательствомъ этого. Когда Готы опустошали Грецію, то что спасло библіотеки отъ опустошенія, было высказанное однимъ изъ нихъ мнѣніе, что это нужно было вполнѣ предоставить непріятелю, такъ какъ оно могло отвлечь ихъ отъ военныхъ упражненій, и доставить имъ сидячія праздныя занятія. Когда нашъ король Карлъ VIII овладѣлъ королевствомъ неаполитанскимъ и большею частью тосканскаго, почти не вынимая меча изъ ноженъ, вельможи его свиты приписали эту неожиданную легкость завоеванія тому, что принцы и дворянство Италіи стремились болѣе стать учеными и остроумными, нежели сильными и воинственными. {Безполезно упоминать здѣсь, о томъ, что Руссо при обсужденіи вопроса, предложеннаго на конкурсь Академіи Дижона; содѣйствовали ли науки и искусства исправленію нравовъ, часто вдохновлялся мыслями Монтэня, но въ парадоксахъ онъ нашелъ несравненно далѣе нашего автора. Въ доказательство довольно принести слѣдующее: "Вполнѣ очевидно, что болѣе заблужденій въ Академіи наукъ, нежели у всего народа Гуроновъ".}
   

ГЛАВА XXV.
О воспитаніи дѣтей 1).

   1) Съ интересомъ можно сблизить идеи развитыя въ этой главѣ съ теоріями Николь о воспитаніи и съ различными методами преподаванія. См. мысли Николь. Парижъ. Дидо, 1806, in--8 ст. 100.

Госпожѣ Діанѣ де Фоа, графинѣ де Фреонъ.

   Я никогда не видалъ отца, который бы сознался въ томъ, что его сынъ горбатъ или паршивъ; не оттого, если только онъ не совсѣмъ ослѣпленъ любовью, чтобы онъ не замѣчалъ его недостатокъ, по оттого, что это его сынъ: такъ и я. я лучше всякаго другаго вижу, что то, что я говорю здѣсь, одни бредни человѣка, который получилъ въ дѣтствѣ лишь поверхностное знакомство съ науками, и удержалъ только общія смутныя очертанія ихъ. По немногу отъ всякаго предмета, и ничего цѣльнаго, на французскій ладъ. Словомъ, я знаю что есть медицина, юриспруденція, четыре части математики, и вкратцѣ знаю ихъ назначеніе; совершенно случайно еще мнѣ извѣстно притязаніе наукъ вообще служить намъ въ жизни: по углубляться далѣе, грызть себѣ ногти, изучая Аристотеля, который неограниченно властвуетъ среди современныхъ ученыхъ, или пристраститься къ какой-нибудь наукѣ, этого я никогда не дѣлалъ, нѣтъ того искусства первыя очертанія котораго я съ умѣлъ бы набросать: наконецъ, нѣтъ ребенка среднихъ классовъ, который не могъ бы назвать себя ученѣе меня, меня который не можетъ даже проэкзаменовать его въ его первоначальныхъ урокахъ; а когда меня принуждаютъ къ этому, я довольно глупо вынужденъ выбрать изъ всего этого какой нибудь общій вопросъ, въ чемъ я испытываю его природный разумъ: пріемъ настолько же неизвѣстный имъ, насколько мнѣ ихъ собственный.
   Я хорошо не знаю ни одну дѣльную книгу, кромѣ Плутарха и Сенеки, откуда я черпаю, какъ Данаиды, которыя безостановочно льютъ и опять наполняютъ. Кое что оттуда? кладу и сюда на бумагу; себѣ же лично я почти ничего не приписываю. Исторія или поэзія, къ которой я чувствую особенное влеченіе, исключительно занимаютъ меня въ области книгъ: потому что, какъ говоритъ Клеантъ, подобно тому, какъ голосъ, стѣсненный въ трубѣ, вылетаетъ оттуда болѣе пронзительнымъ и сильнымъ: также точно, мнѣ кажется, и мысль облегченная въ стихотворную форму, пріобрѣтаетъ болѣе яркости, и производитъ на меня болѣе сильное впечатлѣніе. Что касается до природныхъ моихъ способностей образчики которыхъ здѣсь, я чувствую какъ подъ тяжестью онѣ начинаютъ ослабѣвать: мои понятія и сужденія двигаются лишь ощупью, шатаясь, спотыкаясь и путаясь; и даже когда я продвинулся насколько могъ дальше, я все же не чувствую себя неудовлетвореннымъ; за этимъ мнѣ представляются еще области, но смутно, какъ бы въ туманѣ который мнѣ мѣшаетъ ясно видѣть. А рѣшившись говорить безъ разбора обо всемъ, что представляется моему воображенію, и употребляя для этого лишь свои собственныя природныя средства, если мнѣ случается, какъ это часто бываетъ, встрѣтить по счастливому совпаденію обстоятельствъ въ хорошихъ писателяхъ то же самое, о чемъ я рѣшился говорить, какъ это только что вышло съ Плутархомъ, съ его разсужденіемъ о силѣ воображенія, сравнивая себя съ этими людьми увидалъ себя такимъ слабымъ, и такимъ жалкимъ, такимъ тяжелымъ и такимъ вялымъ, что къ себѣ самому почувствовалъ жалость и презрѣніе: примиряюсь я только съ тѣмъ, что на долю моихъ мнѣній выпала честь часто сходиться съ мнѣніями послѣ нихъ и что я по крайней мѣрѣ издалека вижу потомъ, и сознаюсь что это правда; еще отличаюсь я и тѣмъ, чѣмъ не всякій обладаетъ, сознавать всю ту громадную разницу между ними и мною, и совсѣмъ тѣмъ я даю своимъ мыслямъ полную свободу, какія бы жалкія и ничтожныя онѣ не были, не сглаживая и не исправляя погрѣшности, которыя открыло мнѣ сравненіе.
   Нужно твердо стоять на ногахъ, чтобы отважиться идти рядомъ съ этими людьми. Нескромные писатели нашего столѣтія. которыя не перестаютъ испещрять свои ничтожныя сочиненія цѣлыми мѣстами изъ древнихъ авторовъ, чтобы заслужить почетъ, дѣлаютъ обратное, такъ какъ безконечное различіе въ достоинствахъ является причиной того, что то, что имъ принадлежитъ дѣлается оттого такимъ блѣднымъ, тусклымъ, некрасивымъ, что они благодаря этому, болѣе теряютъ, нежели выигрываютъ.
   Существовало два противоположныхъ взгляда: философъ Хризиппій наполнялъ свои книги не только отрывками, но цѣлыми сочиненіями другихъ авторовъ, и въ одной изъ нихъ помѣстилъ Медею Эврипида; и Аполлодорій говорилъ, что если бы кто нибудь выкинулъ отсюда чужое, бумага осталась бы бѣлой. Эпикуръ наоборотъ въ трехъ стахъ оставленныхъ имъ томахъ не сдѣлалъ ни одной ссылки {Діогенъ Лаэрсъ. Хризиппъ. VII, 181, 182, Эпикуръ, X, 76.}.
   Мнѣ случилось недавно напасть на такое мѣсто: я вяло слѣдилъ за французскими словами, словами столь безцвѣтными, сухими и столь лишенными смысла и содержанія, что и въ самомъ дѣлѣ ихъ можно было назвать французскими: въ концѣ длиннаго скучнаго пути я встрѣтилъ высокое плодородное мѣсто, которое возвышалась до небесъ. Если бы я нашелъ склонъ отлогимъ и подъемъ длиннѣе, это было бы извинительно: то былъ обрывъ такой крутой и такой отвѣсный, что послѣ первыхъ же словъ, я думалъ, что улетаю въ другой міръ, оттуда трясина, откуда я вышелъ, показалась мнѣ такой низкой и глубокой, что я не имѣлъ духу снова туда спускаться. Если бы я одно изъ своихъ разсужденій разукрасилъ этой богатой добычей, то эта послѣдняя слишкомъ ярко обрисовала бы глупость другихъ. Порицать у другаго свои же собственныя ошибки не кажется мнѣ несовмѣстимымъ, какъ и порицатъ у себя, что я часто дѣлаю чужія: ихъ нужно всюду осуждать и отниматъ у нихъ всякій поводъ къ свободному проявленію. Но я самъ знаю, насколько я ежеминутно пользуюсь всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы сравняться съ тѣмъ, что мнѣ не принадлежитъ, чтобы идти рука объ руку съ этимъ, въ безразсудной надеждѣ быть въ состояніи обмануть глаза судей распознать это; правда настолько же при помощи моего прилежанія, какъ и при помощи моей изобрѣтательности и моей силы. И потомъ съ этими опытными бойцами я не сражаюсь вообще, да еще одинъ на одинъ; я наступаю лишь съ промежутками, слегка и незамѣтно: я не упорствую: я лишь испытываю ихъ, и не столько подвигаюсь впередъ, сколько разсуждаю идти мнѣ или нѣтъ. Если бы я могъ идти наравнѣ съ ними, я былъ бы честный человѣкъ; потому что я нападаю на нихъ только съ той стороны, гдѣ они менѣе всего доступны. Дѣлать то, что я открылъ дѣлаютъ нѣкоторые, закрываться чужимъ оружіемъ, на столько, чтобы не видно было кончиковъ палецъ; писать о простомъ предметѣ, какъ это нетрудно ученымъ пользуясь старыми мыслями, которыя лишь кое гдѣ подновлены: тѣ, которые хотятъ скрыть это и выдать за свое собственное, поступаютъ во-первыхъ несправедливо и малодушно, такъ какъ не обладая сами ни чѣмъ, чѣмъ бы они могли отличиться, они стремятся предстать вооружившись чужимъ {Человѣкъ, который дурно перевариваетъ и который жаденъ, можетъ служить довольно вѣрнымъ изображеніемъ характера большой части ученыхъ. Вовенаргь.}, да и потомъ большая тупость довольствоваться тѣмъ, что пріобрѣлъ обманомъ невѣжественное одобреніе толпы, а вмѣстѣ съ тѣмъ обезславилъ себя передъ людьми умными, которые выказываютъ неодобреніе при видѣ этихъ чуждыхъ наслоеній; похвала же послѣднихъ одна только и имѣетъ вѣсъ. Что до меня касается, нѣтъ ничего, чего бы я менѣе желалъ дѣлать: я привожу другихъ лишь для того, чтобы лучше выразить свою мысль. Я не говорю о сборникахъ, которые издаются, какъ таковые, въ прежнее время я видалъ очень остроумные и между прочимъ одинъ, принадлежавшій нѣкоему Капилупію, не говоря о древнихъ; это умы, которые одновременно проявляются въ различныхъ областяхъ, подобно Липсію въ цѣломъ рядѣ ученыхъ и многосложныхъ политикъ {Жюстъ Лидсъ знаменитый ученый и полиграфъ родился въ Іскъ (Overyssche) деревни, на одинаковомъ разстояніи отъ Брюсселя и Лувэнъ, 18 окт. 1647 и умеръ 24 марта 1606. Онъ написалъ не мало сочиненій о разнообразныхъ предметахъ, по гласнымъ образомъ критическихъ, историческихъ, археологическихъ, моральныхъ и политической философіи. Списокъ этихъ сочиненій составляетъ пятьдесятъ одинъ номеръ въ запискахъ Нисэронъ.}.
   Какъ бы тамъ ни было, хочу я сказать, и какія бы это ни были нелѣпости, я рѣшился ихъ не скрывать; также какъ и мой портретъ, на которомъ я представленъ лысый и убѣленный сѣдинами и гдѣ бы художникъ изобразилъ не правильное лицо, но мое собственное. Потому что это мои мнѣнія и мои убѣжденія; я ихъ высказываю по столько, по сколько въ нихъ вѣрю, не по сколько въ нихъ можно вѣрить: я добиваюсь здѣсь лишь понять себя самого, который можетъ быть завтра будетъ уже инымъ, если новое знаніе меня измѣнитъ. Я не пользуюсь такимъ вліяніемъ, чтобы мнѣ повѣрили, да и не желаю этого, сознавая, что я самъ, слишкомъ мало знаю для того, чтобы учить другаго.
   И такъ, нѣкто, увидавъ предъидущее, сказалъ мнѣ, находясь какъ-то у меня на дняхъ, что я долженъ былъ бы быть немного свѣдущъ въ дѣлѣ воспитанія дѣтей. А если бы я и имѣлъ, графиня, нѣкоторыя свѣдѣнія объ этомъ предметѣ, я не могъ бы ими лучше воспользоваться, какъ принеся ихъ въ даръ тому маленькому человѣчку, который угрожаетъ вамъ скорымъ появленіемъ (вы слишкомъ благородны, чтобы начать иначе какъ съ мальчика); такъ какъ принявъ такое участіе въ совершеніи вашего брака я имѣю нѣкоторое право и нѣкоторый интересу, въ томъ, чтобы все то, что родится отъ него пользовалось бы величіемъ и благоденствіемъ; исключая того, что я изстари отличался преданностью къ вамъ, а это заставляетъ меня желать почести, богатства и всякихъ благъ всему тому, что соприкасается съ вами; но, правда, подъ этимъ я разумѣю только то, что человѣческія науки представляютъ кажется, наиболѣе трудностей тамъ, гдѣ обсуждается вопросъ о воспитаніи и обученіи дѣтей {Если бы мы могли давать дѣтямъ учителей для краснорѣчіи и для развитія ихъ природнаго смысла, подобно тому, какъ имъ даютъ учителей языковъ; если бы развивали меньше намять, ней ели ихъ геній, и пріучали къ дѣятельности, чтобы вмѣсто того, чтобы притуплять какъ то дѣлаютъ живость ихъ ума, старались приподнять полетъ и придать возвышенность движеніямъ души, чего бы не могли ожидать отъ ихъ богатой природы? Но объ этомъ не думаютъ, что смѣлость, любовь къ правдѣ и славѣ является для юношества желательными качествами, Ихъ стараются, наоборотъ, подавить, для того, чтобы ихъ научить, что подчиненіе и гибкость первыя условія для пріобрѣтенія счастья. Вовенаргъ.}. Подобно тому, какъ въ земледѣліи, тѣ пріемы, которые предшествуютъ обсѣмененію, легки и вполнѣ извѣстны, также какъ и оно само: но когда то что посѣяно начинаетъ рости, способы ухода за этимъ очень разнообразны, и представляютъ большія трудности: то же происходитъ и съ людьми; не велико искусство произвести ихъ на свѣтъ; но послѣ ихъ рожденія принимаются различнымъ образомъ за ихъ воспитаніе и обученіе, но безъ хлопотъ и заботъ оно никогда не обходится. Наклонности проявляются такъ тихо и такъ неясно въ этомъ раннемъ возрастѣ, обѣщанія такъ неопредѣленны и такъ обманчивы, что на нихъ трудно основывать какое нибудь прочное сужденіе. Посмотрите на Кимона, посмотрите на Ѳемистокла и на тысячу другихъ, какъ онѣ потомъ измѣнились; медвѣжата и щенята показываютъ свои природныя наклонности; люди же немедленно подчиняясь обычаямъ, мнѣніямъ, законамъ, легко измѣняются или притворяются; природныя же склонности трудно насиловать. Откуда происходитъ, что благодаря дурно выбранному пути, трудятся часто за даромъ, и употребляютъ не мало лѣтъ на обученіе дѣтей вещамъ, которыя онѣ не могутъ хорошо усвоить. Однако мое мнѣніе, что въ этомъ затрудненіи нужно направлять ихъ всегда къ болѣе полезному и лучшему; и не должно много обращать вниманія на эти пустыя предсказанія и заключенія. которыя мы выводимъ изъ побужденій въ дѣтствѣ; Платонъ въ своей Республикѣ придаетъ имъ слишкомъ много (значенія.
   Графиня, наука великое украшеніе и услуги ея несомнѣнны, особенно для личностей, которыхъ судьба такъ высоко вознесла, какъ васъ. Конечно, руки низкія и грубыя не могутъ сдѣлать изъ нея настоящаго примѣненія. Она не сравненно болѣе гордится, когда можетъ предложить свою помощь для веденія войны, для управленія народомъ, для пріобрѣтенія дружбы чужаго государя или народа, чѣмъ для составленія діалектическаго аргумента, или для защиты какой нибудь аппеляціи, или же дли прописанія массы пилюль. И такъ, графиня, потому что я увѣренъ, вы не забудете эту часть въ воспитаніи вашихъ дѣтей, вы. которая вкусили сладость наукъ, и происходите изъ ученаго рода (такъ какъ у насъ до сихъ поръ сохранились сочиненія прежнихъ графовъ де Фоа, оттуда происходите вы и графъ, чашъ супругъ, а Франсуа де Канлаль вашъ дядя постоянно издаетъ новыя сочиненія, благодаря которымъ эта черта вашей семьи будетъ извѣстна еще много столѣтій); я хочу по этому поводу сообщить вамъ одну только мысль, которая несогласна съ общепринятыми обычаями: это все, что я могу сдѣлать, чтобы услужить вамъ въ этомъ.
   Обязанность воспитателя, отъ выбора котораго зависитъ весь успѣхъ его образованія, заключаетъ въ себѣ нѣсколько важныхъ сторонъ, но ихъ я не касаюсь, потому что не съ умѣю сказать объ этомъ ничего путнаго; а относительно чего я берусь дать ему совѣтъ, онъ мнѣ повѣритъ настолько, насколько увидитъ къ этому основанію. Для ребенка знатнаго рода, который знакомится съ науками, не ради заработка и (потому что такая низкая цѣль не достойна милости и благоволенія музъ, да и потомъ она касается и зависитъ отъ другаго), не столько ради внѣшнихъ удобствъ, сколько ради своихъ собственныхъ, и ради внутренняго своего обогащенія и украшенія, желая скорѣе сдѣлаться знающимъ чѣмъ ученымъ, я бы хотѣлъ чтобы позаботились выбрать ему руководителемъ человѣка у котораго голова была бы не столько полна ученостью сколько разумна; чтобы требовали то и другое, но скорѣе нравственность и разумъ чѣмъ знаніе; и чтобы онъ шелъ, исполняя свою обязанность по новой у пути.
   Нашимъ ушамъ не даютъ не минуты покоя, и въ этомъ отношеніи ихъ можно сравнить съ воронкой черезъ которую у вѣчно что нибудь льютъ; наша обязанность лишь повторять то, что намъ говорятъ: я хотѣлъ бы, чтобы онъ исправилъ эту часть, и чтобы съ самаго начала, смотря по складу той души, которой онъ руководитъ, началъ бы наводить ее на путь, познакомилъ бы съ предметами, научилъ бы ее самою различать и распознавать ихъ: иной разъ указывая дорогу, а другой предоставляя ей самой открытъ ее. Я не хочу чтобы онъ думалъ и говорилъ одинъ, я хочу, чтобы онъ слушалъ какъ его ученикъ говоритъ въ свою очередь. Сократъ и потомъ Арцезилай заставляли прежде говорить своихъ учениковъ, а затѣмъ бесѣдовали съ ними. {Діогенъ Лаэресъ IV 86.} Obest plerumque iis, qui discere volunt, auctoritas coruin, qui docent {Авторитетъ тѣхъ, которые учатъ, вредитъ по большой части тѣлъ, которые хотятъ учиться. Циц. de nat. deor. I 5.}. Хорошо, если онъ будетъ заставлять его идти передъ собой, чтобы судить о его силахъ, и судить о томъ, насколько онъ долженъ умѣрить свой бѣгъ, чтобы принаровиться къ его скорости. Вслѣдствіе недостатка въ этой соразмѣрности мы все портимъ, и самый тяжелый трудъ, который я только знаю, это умѣть найти ее, и ея придерживаться; и умѣть принаровиться къ этому дѣтскому шагу и направлять его, служитъ доказательствомъ высокой, могучей души. Я иду болѣе увѣренно и смѣло въ гору, чѣмъ съ горы. Благодаря установившемуся обычаю, желаютъ руководить нѣсколькими умами, столь различныхъ по складу и направленію, при по мощи однообразныхъ пріемовъ и однихъ и тѣхъ же наставленій; неудивительно поэтому, если изъ цѣлаго множества дѣтей они едва встрѣчаютъ двухъ или трехъ, воспитаніе которыхъ принесло какой нибудь плодъ. Воспитатель не только долженъ спрашивать отчетъ въ словахъ, но и отчетъ въ смыслѣ и содержаніи; и судить нужно о пользѣ, которую онъ ему принесъ, не на основаніи его памяти, но на основаніи его жизни. Пускай то что онъ выучитъ, онъ заставитъ его изобразить въ ста видахъ, и примѣнить къ столь же различнымъ предметамъ, для того, чтобы видѣть, хорошо ли онъ обхватилъ и усвоилъ его: судя объ его успѣхахъ сообразно съ педагогической системой Платона. Извергать мясо въ томъ же видѣ въ какомъ его проглотили служитъ доказательствомъ несваренія и разстройства желудка; послѣдній не исполнилъ своего назначенія, если не измѣнилъ форму и наружный видъ того, что ему дали варить. Наша душа двигается вполнѣ на обумъ, связанная и стѣсненная чужими фантазіями, порабощенная и покоренная благодаря авторитету ихъ наставленій: насъ настолько пріучили къ помочамъ, что у насъ нѣтъ болѣе свободныхъ движеній; угасла наша сила и свобода: nunquam tutelae suae fiunt. {Они всегда въ опекѣ. Сенеки Epist. S3.} Я встрѣчалъ въ лицѣ одного хотя и честнаго человѣка, но настолько яраго послѣдователя Аристотеля, что самое главное изъ его правилъ было слѣдующее: "Что пробнымъ камнемъ и правиломъ для всѣхъ основательныхъ умовъ, и всякой истины является повиновеніе Аристотелевому ученію; что внѣ этого только суета и химеры; что онъ все видитъ, и все открылъ"; благодаря этому убѣжденію, которое было слишкомъ широко и несправедливо истолковано, онъ въ прежнее время долго находился въ большой опасности вслѣдствіе римской инквизиціи.
   Воспитатель долженъ пріучить своего питомца все строго изслѣдовать, и ничего не принимать на вѣру и лишь полагаясь на авторитетъ другаго. Пускай принципъ Аристотеля не будетъ для него принципомъ, также какъ и стоическіе, или эпикурейскіе: пускай познакомитъ его со всѣми этими разнообразными взглядами, опг. выберетъ, если будетъ въ состояніи; иначе останется въ сомнѣніи:
   
   Che non men che saper, dubbiar m'aggrata; 1)
   1) Aussi bien que savoir, doutera son mérité. Dante Inferno cant. XV. 93.
   
   потому что, если онъ согласится съ мнѣніями Ксенофонта и Платона благодаря собственному размышленію, послѣдніе, уже не будутъ больше принадлежать имъ, а ему: кто слѣдуетъ другому, тотъ ничему не слѣдуетъ, ничего не находитъ, ничего не ищетъ. Non sum us sub rege; sibi quisque se vindicet. {Мы не имѣемъ короля; каждый имѣетъ надъ собой право. Сенека. Epist. 33.} Пускай онъ по крайнѣ мѣрѣ, знаетъ то что знаетъ. Онъ долженъ проникнуться ихъ взглядами, а не затверживать ихъ наставленія; онъ можетъ смѣло забыть, если захочетъ откуда ему это извѣстно, но пускай съумѣетъ усвоить это. Истина и правда общее достояніе: и также мало составляютъ принадлежность того, кто ихъ первый нашелъ, какъ и того, кто это повторилъ: это согласно ни съ Платономъ, ни со мной, разъ мы оба видимъ и понимаемъ одинаково. Пчелы собираютъ со всѣхъ цвѣтовъ; но затѣмъ изъ этого дѣлаютъ медъ, который вполнѣ ихъ произведеніе: это не тимьянъ, ни маэранъ болѣе: также точно и то, что онъ заимствуеть у другаго, онъ его преобразуетъ и измѣнитъ, чтобы сдѣлать изъ всего этого вполнѣ собственное твореніе, а именно развить разумъ: его воспитаніе, его занятія и его ученіе имѣетъ въ виду только образованіе этого послѣдняго. Пускай онъ скрываетъ все то, что помогло ему при этомъ, и представитъ лишь что онъ изъ этого сдѣлалъ. Заемщики выставляютъ на показъ свои постройки, свои покупки; не то что у нихъ чужаго: вы не видите деньги членъ парламента; вы видите связи и почести, пріобрѣтенныя имъ для своихъ дѣтей: никто не говоритъ о своемъ приходѣ, а лишь о своей прибыли.
   Тогда ученіе можно назвать успѣшнымъ, когда оно насъ сдѣлало умнѣе и лучше. Это разумъ, говаривалъ, Эпикермій, который видитъ и слышитъ; это разуму все идетъ въ прокъ, онъ располагаетъ всѣмъ, онъ дѣйствуетъ, господствуетъ и царитъ; все остальное слѣпо, низко и безъ души.
   Конечно, мы его дѣлаемъ раболѣпнымъ и трусливымъ, не давая ему свободы поступать по своему усмотрѣнію. Кто когда нибудь спросилъ своего ученика, что думаетъ онъ о реторикѣ граматики, относительно того или другаго изрѣченія Цицерона? Намъ вдалбливаютъ ихъ только въ память, подобно пророчествамъ, гдѣ къ буквамъ и слогамъ, относятся какъ къ нѣчто существенному. Знать наизусть, не значитъ знать; это сохранять лишь то, что дано было на храненіе памяти. То что знаютъ настоящимъ образомъ, тѣмъ располагаютъ, не обращая вниманіе на образецъ, по смотря на книгу. Знаніе чисто книжное, жалкое знаніе! Я же хочу, чтобы оно служило украшеніемъ, а не основаніемъ; слѣдуя мнѣнію Платона, который говоритъ: "Истинная философія твердость, вѣра, чистосердечіе, прочія науки, и которыя имѣютъ въ виду другую цѣль, только пустыя прикрасы". Я бы желалъ, чтобы Ле Палюэль или Помпей, эти прекрасные танцоры моего времени научили бы прыжкамъ только глядя на нихъ, не трогая насъ съ нашихъ мѣстъ; подобно этому хотятъ развить нашъ разумъ, не приводя его въ движеніе; или пусть попробуютъ научить насъ управлять лошадью, копьемъ, или лютней, или голосомъ, не заставляя насъ упражняться въ этомъ; подобно тѣмъ, которые хотятъ научить насъ хорошо разсуждать и хорошо говорить, не заставляя разсуждать и говорить. Я чтобы научиться этому, все что представляется нашимъ глазамъ, уже можетъ служить книгой: шалость пажа, глупость слуги, разговоръ за столомъ, все это даетъ новый матеріалъ.
   По этой причинѣ общеніе съ людьми и посѣщеніе чужихъ странъ замѣчательно полезно: не для того чтобы вынести оттуда подобно нашей французской аристократіи точныя свѣденія о длинѣ Santa rotonda {Пантеонъ Агриппы. Костъ.}, или о богатствѣ панталоновъ синьоры Ливій; или же какъ другіе, насколько лицо Нерона на какой нибудь развалинѣ длиннѣе или шире чѣмъ на какой нибудь медали; но главнымъ образомъ для того, чтобы вынести знакомство съ нравами и обычаями этихъ народовъ, и чтобы развить и исправить свой мозгъ при столкновеніи съ чужимъ. Я бы желалъ чтобы съ нимъ начали путешествовать съ самаго младенчества, и для того чтобы сразу извлечь двойную пользу, посѣщали бы народы, нарѣчіе которыхъ менѣе всего похоже на наше, и усвоить которое языкъ не можетъ если его съ раннихъ лѣтъ не познакомить съ нимъ.
   Да и каждый раздѣляетъ мнѣніе, что неразумно воспитывать ребенка подъ крылышкомъ родителей; природная любовь слишкомъ смягчаетъ ихъ и дѣлаетъ ихъ слабыми, даже самыхъ умныхъ; они не могутъ наказывать его проступки, не въ состояніи видѣть, если его сурово воспитываютъ, пріучаютъ къ смѣлости, какъ это необходимо; они не потерпѣли бы чтобы онъ возвращался съ своихъ упражненій въ пыли и поту, пилъ бы горячее или холодное, не могли бы его видѣть на лошади задомъ на передъ, ни съ рапирой въ рукѣ, стоящимъ противъ опытнаго фехтовальщика, или же первый разъ съ мушкетомъ. Потому что противъ этого нѣтъ средствъ: кто хочетъ сдѣлать изъ него хорошаго человѣка, хотъ безъ сомнѣнія не долженъ щадить его въ молодости; и часто приходится нарушать правила медицины:
   
   Vitanique sub dio, et trepidas agat
   In rebus 1).
   1) Пускай онъ живетъ подъ открытымъ небомъ, и будетъ всегда о всемъ озабоченъ. Горацій Од. II 3, 5.
   
   Недостаточно закалить ему душу, нужно закалить и мускулы: душа, слишкомъ стѣснена, если ей не придти на помощь; и ей слишкомъ много дѣла -- исполнять разомъ двѣ обязанности. Я знаю на сколько утомляется моя душа въ обществѣ такого слабаго, чувствительнаго тѣла, которое предъявляетъ отъ нея такія большія требованія; и среди своихъ чтеній я часто замѣчалъ, что мои учителя въ своихъ сочиненіяхъ превозносятъ какъ великодушіе и силу мужества то, что скорѣе зависитъ отъ грубости кожи и твердости костей.
   Я видалъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей отъ природы менѣе чувствительныхъ къ палочнымъ ударамъ, нежели я къ щелчкамъ; которые не пошевельнутъ ни языкомъ, ни бровями при ударахъ, которые имъ наносятъ; когда борцы подражаютъ философамъ въ терпѣніи, это скорѣе доказываетъ твердость нервовъ, чѣмъ души. А привычка переносить трудъ, есть привычка переносить страданіе: labor callum obducit dolori {Работа дѣлаетъ нечувствительнымъ къ страданію. Циц. Tusc. qua est.}. Нужно пріучить его къ труднымъ, суровымъ упражненіямъ, къ тому, чтобы онъ съумѣлъ вытерпѣть жгучую боль отъ вывиха, колики, фонтанели, съумѣлъ вынести тюремное заключеніе и пытку; такъ какъ всему этому онъ можетъ подвергнуться, да и смотря по времени оно иногда касается не только дурныхъ, но и хорошихъ людей; мы ничего не должны бояться; кто идетъ противъ законовъ, тотъ самымъ лучшимъ людямъ угрожаетъ кнутомъ и веревкой. И дотомъ авторитету воспитателя, который долженъ быть неограниченъ надъ нимъ, мѣшаетъ и препятствуетъ присутствіе родителей; къ тому же по моему, не маловажнымъ неудобствомъ въ этомъ возрастѣ является то уваженіе, которое чувствуетъ къ нему семья, и то, что ему извѣстно богатство и высокое положеніе его дома.
   Въ людскихъ сношеніяхъ я часто замѣчалъ тотъ недостатокъ, что вмѣсто того, чтобы знакомиться съ другими, мы лишь знакомимъ ихъ съ собою; стараемся продавать свой товаръ, а не пріобрѣтать новый; молчаніе и скромность -- качества вполнѣ удобныя для разговора. Нужно внушить ребенку бережно и осторожно обращаться со своимъ знаніемъ когда онъ пріобрѣтетъ его; не перечить глупостямъ и небылицамъ, который будутъ говорится въ его присутствіи; такъ какъ это вполнѣ неучтивая назойливость оскорблять все то, что не нравится намъ. Онъ долженъ удовольствоваться исправленіемъ самого себя, и не укорять другого за все то, что тотъ отказывается дѣлать, или что противоречить общественнымъ обычаямъ: Licet sapere sine pompa, sine invidia {Можно быть мудрымъ безъ блеска и зависти, Сенека Epist. 103.}.
   Избѣгай этихъ властныхъ и не учтивыхъ образовъ, и этого мелочнаго честолюбія, желать казаться остроумнѣе, чтобы быть другимъ; и какъ будто это такъ трудно получить сколько нибудь извѣстное имя посредствомъ придирокъ и порицанія. Подобно тому, какъ только великимъ поэтамъ позволительно употреблять вольности въ искусствѣ, также точно только великимъ и знаменитымъ умамъ извинительно пренебрегать обычаями. Si quid Socrates aut Aristippus contra morem et consuetudinem fecerunt; idem sibi ne arbitretur licere: magnis enim illi et divinis bonis banc licentiam as sequebantur {Если Сократъ и Аристинъ поступаютъ несогласно съ правами и обычаями; то не думайте что намъ это позволено; потому что эти великіе почти божественные мужи могли достичь такой свободы. Циц. de Offic. I, 41.}. Ему скажутъ вступать въ пререканіе и споръ только тогда, когда есть противникъ достойный борьбы; и даже тогда употреблять не всѣ обороты, которые ему полезны, но лишь тѣ, которые могутъ быть наиболѣе полезны. Его должны сдѣлать разборчивымъ въ выборѣ своихъ доводовъ, и разъ онъ полюбитъ приличіе, то полюбитъ и краткость. Въ особенности его нужно научить сдаваться и складывать оружіе передъ истиной, какъ только онъ ее замѣтитъ, все равно появится ли она у его противника, или у него самого, благодаря какому нибудь повороту въ мысляхъ: такъ какъ, его не посадятъ лишь отвѣчать заученное; онъ обязанъ только къ тому, что одобряетъ; онъ не будетъ похожъ на тѣхъ людей, которые за чистыя деньги продаютъ свое раскаяніе и сознаніе въ чемъ нибудь: neque ut omnia, quae prescripta et imperata sint, defendat, necessitate ulla cogitur {И никакая необходимость не заставляетъ его думать все то, что предписано и повелѣно. Циц. Acad, II 8.}.
   Если его воспитатель по своимъ воззрѣніямъ похожъ на меня, онъ внушитъ ему быть вѣрнымъ слугой своего государя. любить его и быть храбрымъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ это бьетъ у него охоту привязываться къ нему ради чего другого, кромѣ какъ изъ чувства общественнаго долга. Не говоря уже о многихъ другихъ неудобствъ, которыя мѣшаютъ нашей свободѣ, благодаря этимъ особеннымъ обязательствамъ, сужденія человѣка наемнаго и подкупленнаго или менѣе цѣльно и менѣе свободно или испорчено неблагодарностью и безразсудствомъ. У настоящаго царедворца отнята возможность говорить и думать иначе какъ только благосклонно о повелителѣ, который избралъ его между тысячами другихъ, и самъ вскормилъ и воспиталъ; эта милость и преимущество не безъ основанія вредно дѣйствуютъ на его чистосердечіе, и ослѣпляютъ его; однакожъ обыкновенно можно замѣтить, что рѣчь этихъ людей вполнѣ отлична отъ всякой другой рѣчи въ государствѣ, и мало внушаетъ довѣрія въ этомъ отношеніи. Его совѣсть и добродѣтель должны свѣтиться въ его разговорѣ, и руководствоваться лишь разумомъ. Ему должны объяснить, что сознаться въ ошибкѣ, которую онъ замѣтитъ въ своей собственной рѣчи, хотя бы онъ одинъ увидѣлъ ее, доказательство разсудка и искренности, а это самое главное изъ всего того, что онъ ищетъ; что упрямиться и спорить очень обычныя свойства, болѣе присущія самымъ низкимъ душамъ; что одуматься и исправиться., бросить неправую сторону въ пылу увлеченія, качества недюжинныя, рѣдкія и сродныя философу. Его предупредятъ, чтобы въ обществѣ онъ обращалъ вниманіе на все; такъ какъ я нахожу что обыкновенно первыя мѣста захватываются менѣе способными людьми, и что высокой положеніе рѣдко сопровождается знаніемъ; я видалъ, какъ оттого, что на верхнемъ концѣ стола разсуждали о красотѣ обоевъ или о вкусѣ мускатнаго вина, проходили незамѣченными многія остроумныя замѣчанія другого. Онъ постарается узнать значеніе каждаго: все равно будетъ ли это воловникъ, каменьщикъ, прохожій, нужно воспользоваться всѣми, и брать взаймы у каждаго сообразно съ его товаромъ, такъ какъ все годится въ хозяйствѣ; даже тупость и слабость другаго послужитъ ему наставленіемъ: наблюдая за обхожденіемъ и манерами каждаго, у него самого явится охота къ хорошимъ и презрѣніе къ дурнымъ. Пускай въ немъ возбудятъ полезное любопытство распрашивать обо всемъ: онъ замѣтитъ все что будетъ необыкновеннаго кругомъ него; зданіе, фонтанъ, человѣкъ, мѣсто древней битвы, путь Цезаря или Карла Великаго;
   
   Quae tellus sit lenta gelu, quae putris ab æstu;
   Ventus in Italiam quis bene vela ferat 1):
   1) Какая страна намерзла отъ холода, или сожжена жарой; какой благопріятный вѣтеръ направитъ паруса къ Италіи. Проперцій IV, 3, 39.
   
   онъ познакомится съ нравами, средствами, союзами обоихъ этихъ императоровъ: всему этому очень интересно научиться, и все это очень полезно знать.
   Говоря о сношеніяхъ съ людьми я разумѣю главнымъ образомъ тѣхъ, память о которыхъ сохранилась въ книгахъ: при помощи разсказовъ, онъ войдетъ въ сношеніе съ этими великими умами лучшихъ вѣковъ. Кто захочетъ, тотъ можетъ сдѣлать это безполезнымъ знаніемъ; но и обратно, при желаніи, оно можетъ принесть неоцѣненные плоды, и это было, по словамъ Платона {Гиппій Старшій.}, единственнымъ ученіемъ, которое оставили Спартанцы на свою долю. Какую въ этомъ отношеніи не извлечетъ онъ пользу при чтеніи жизнеописаній нашего Плутарха? Но пусть воспитатель никогда не упускаетъ на этой должности изъ виду конечную цѣль; пускай онъ не столько старается запечатлѣть у него въ памяти когда было паденіе Карѳагена, сколько характеры Ганнибала и Сципіона; не столько гдѣ умеръ Марцеллій, сколько почему было недостойно его долга умереть тамъ. Пусть онъ не столько учитъ его исторію, сколько учитъ разсуждать о ней. Это именно то, за что на мой взглядъ наши умы различнѣе всего принимаются; я прочелъ у Тита Ливія сотни вещей, которыхъ иной не прочелъ; Плутархъ прочелъ тамъ сотни другихъ. кромѣ тѣхъ, которыхъ я съумѣлъ прочесть, и случайно, кромѣ того, что самъ авторъ имѣлъ въ виду: для нѣкоторыхъ это лишь грамматическое упражненіе; для другихъ анатомія философіи, благодаря которой можно понять все самое сокровенное въ нашей природѣ. У Плутарха есть много пространныхъ разсужденій, которыя стоитъ знать; такъ какъ, по моему, это мастеръ такого дѣла; но есть и тысячи, о которыхъ онъ едва коснулся: онъ только указываетъ намъ куда мы пойдемъ, если захотимъ; а иной разъ онъ довольствуется тѣмъ, что лишь слегка набрасываетъ какую нибудь мысль. Оттуда уже ихъ приходится извлекать и развивать: какъ напр. слѣдующее его изреченіе {Въ его трактатѣ о дурномъ стыдѣ.}: "Что жители Азіи повиновались одному потому, что не умѣли произнести одинъ слогъ, а именно: "Нѣтъ", послужило быть можетъ для Ла-Боэти поводомъ написать о Добровольномъ рабствѣ {Этьенъ де-Ла-Боэти, родившійся въ Сарла въ Перигорѣ 1 ноября 1530 г., былъ совѣтникомъ парламента Бордо около 1550 г. и на него смотрѣли какъ на оракула этого собраніи. Онъ заслужилъ быть помѣщеннымъ между знаменитыми дѣтьми. Съ шестнадцати-лѣтняго возраста онъ перевелъ нѣсколько сочиненій Ксенофонта; и ему еще не было восемнадцати, когда онъ написалъ Разсужденіе о добровольномъ рабствѣ, признаваемомъ нѣкоторыми возбудительной рѣчью. Ла-Боэти умеръ въ Жерманьякѣ, около Бордо, 18 августа 156З г., не издавъ ни одно сочиненіе. Тѣмъ, что къ намъ отъ него дошли, мы обязаны его наслѣднику. Разсужденіе о Рабствѣ старались распространять во Франціи, для возбужденія къ мятежу. Его сначала издали въ 1578 г. въ третьемъ томѣ Записокъ о состояніи Франціи, по время Карла IX, а затѣмъ, въ Опытахъ Монтэнь. Переиздано было въ 1740 г. съ примѣчаніями отца Костъ, въ томѣ in--4 озаглавленномъ: Прибавленіе къ Опытамъ Мишель Монтэнь Всеобщая біографіи.-- См. Этьенъ де-Ла-Боэти другъ Монтэнь, статья о его жизни и трудахъ, предшествуемая Обзоромъ началахъ франц. литературы Леонъ Фюжесомъ. 1841, in--8.}. Иногда онъ избираетъ пустой случай, или жизнь человѣка, или слово, которое кажется не имѣетъ значенія, а выходитъ разсужденіе. Жаль, что умные люди такъ любятъ краткость: конечно ихъ извѣстность только выигрываетъ отъ этого; но мы отъ этого хуже. Плутархъ предпочитаетъ, чтобы его хвалили за его сужденія, чѣмъ за его знаніе; онъ предпочитаетъ оставлять насъ неудовлетворенными, чѣмъ пресыщенными: онъ знаетъ, что даже хорошаго можно слишкомъ много сказать; и что Александридій справедливо упрекнулъ того, кто держалъ Эфорамъ хорошую, но слишкомъ длинную рѣчь: "О чужестранецъ, ты говоришь что слѣдуетъ, иначе, чѣмъ слѣдуетъ" {Плутархъ, Апофтегмы Спартанцевъ.}.
   Люди худаго тѣлосложенія придаютъ себѣ полноту; тѣ у которыхъ мало содержанія раздуваютъ его словами.
   Посѣщеніе свѣта придаетъ замѣчательную ясность сужденіямъ; мы всѣ стѣснены и собраны внутри себя, и не видимъ далѣе кончика своего носа. У Сократа спросили откуда онъ происходитъ: онъ не отвѣтилъ изъ Аѳинъ, но изъ міра {Цицер. Tuscul. V 37; Плутархъ объ Изгнаніи т. 4.}; онъ, воображеніе котораго было и полнѣе и обширнѣе обнималъ весь міръ, какъ свой городъ, дѣлился съ своими познаніями, своимъ обществомъ и своими привязанностями со всѣмъ родомъ человѣческимъ; не то что мы, которые смотримъ себѣ только подъ ноги. Когда въ моемъ селѣ замерзаютъ виноградники, мой священникъ объясняетъ это гнѣвомъ божіимъ на родъ человѣческій, и рѣшаетъ что даже у каннибаловъ пересохло въ горлѣ. Кто не вопіетъ, глядя на наши гражданскія войны, что машина эта портится, и что близокъ послѣдній день суда? не. обращая вниманія на то, что случались и худшія вещи, и что десять тысячъ частей свѣта не перестаютъ веселится въ это же самое время! А я удивляюсь, видя на сколько въ нихъ много человѣколюбія и мало безпощадности, несмотря на безнаказанность и неограниченную свободу. У кого надъ головой градъ, тому кажется что во всемъ полушаріи гроза и буря; одинъ Савойярдецъ говаривалъ, что "если бы этотъ глупый король Франціи умѣлъ бы хорошо распоряжаться своей судьбой, то могъ бы сдѣлаться дворецкимъ его герцога"; его воображеніе не постигало другого большого величія, чѣмъ величія его господина. Мы всѣ, незамѣтно для самихъ себя, находимся въ этомъ же заблужденіи: заблужденіи вредномъ и которое влечетъ за собой большія послѣдствія. Но кто представляетъ себѣ также ясно какъ на картинѣ величественный образъ нашей матери природы во всемъ ея могуществѣ; кто читаетъ на ея лицѣ такое полное и постоянное разнообразіе, кто смотритъ и не на себя самого, только, но и на цѣлое царство какъ на незамѣтно проведенную черту, тотъ одинъ цѣнитъ вещи сообразно съ ихъ истиннымъ величіемъ.
   Этотъ обширный міръ, на который еще нѣкоторые смотрятъ какъ на видъ извѣстнаго рода, есть зеркало куда мы должны смотрѣть, чтобы узнать себя вдоль и поперегъ. Однимъ словомъ я хочу, чтобы онъ служилъ моему ученику книгой. Такое разнообразіе нравовъ, сектъ, сужденій, законовъ и обычаевъ научаютъ насъ здраво судить о нашихъ собственныхъ, и научаютъ нашъ разсудокъ познавать свое несовершенство и свою природную слабость, и это не легкое ученье: столько волненій въ государствѣ и столько перемѣнъ въ судьбѣ общества заставляютъ и насъ не удивляться своей собственной: столько именъ, столько побѣдъ, и завоеваній погруженныхъ въ забвеніе, дѣлаютъ смѣшнымъ надежду увѣковѣчить свое имя благодаря поимкѣ десяти солдатъ и взятію жалкаго сарайчика, о которомъ извѣстно только его разрушеніе: высокомѣріе и гордость столькихъ иноземныхъ пышныхъ обрядовъ, напыщенное великолѣпіе столькихъ дворовъ, и столько величія закаляетъ насъ и пріучаетъ наше зрѣніе выдержать блескъ своего собственнаго не сморгнувъ: тьма людей погребенныхъ до насъ, ободряетъ насъ не бояться другаго міра, гдѣ можно встрѣтить такое хорошее общество; и такъ далѣе. Наша жизнь говоритъ Пиѳагоръ {Цицеронъ Tuscul. V, 8.} походитъ на большое, многолюдное собраніе игръ Олимпійскихъ: одни упражняютъ тѣло, чтобы пріобрѣсти славу въ играхъ; другіе приносятъ на продажу товаръ, для наживы, есть и такіе, и они не изъ худшихъ, которые пришли только затѣмъ, чтобы посмотрѣть, какъ и зачѣмъ всякая вещь дѣлается, чтобы быть зрителями жизни другихъ людей, и съ нею сообразовать и направлять свою собственную. На примѣрахъ можно вполнѣ пояснить всѣ самыя полезныя разсужденія философіи на которую человѣческіе поступки должны смотрѣть какъ на свое правило. Ему скажутъ,
   
   Quid pas optare, quid asper
   Utile nummus habet: patriae carisquc propinquis
   Quantum elargiri deceat; quern te Deus esse.
   Jussit, et humana qua parte locatus es in re;
   Quid sumus, aut quiduam victuri gignimur 1)...
   1) Что дозволено желать, ч;о полезнаго въ деньгахъ, которыхъ трудно достать: сколько должно дѣлать для родины и близкихъ родныхъ; чѣмъ по опредѣленію Божества ты долженъ быть, и какое человѣческое участіе принимать въ дѣлахъ: что мы такое, или для чего мы рождены жить. Перс. Ш, 69.
   
   что такое знаніе и не знаніе, что должно быть цѣлью ученія; что такое храбрость, умѣренность и справедливость; и какое можно сдѣлать различіе между честолюбіемъ и скупостью, рабствомъ и повиновеніемъ, своеволіемъ и свободой; по какимъ признакамъ узнаютъ истинное прочное довольство; насколько нужно бояться смерти, страданія и стыда.
   
   Et quo quenique modo fugiatque feratque laborem 1);
   1) И какимъ образомъ избѣгаютъ и переносятъ всякое бѣдствіе. Вирг. Энеида Ш, 459.
   
   какіе силы управляютъ нами, и чѣмъ объяснить столь различныя побужденія у насъ: такъ какъ мнѣ кажется разумъ долженъ прежде всего усвоивать тѣ разсужденія, которыя руководятъ его ощущеніями и склонностями; которыя научатъ его познать самого себя, научатъ хорошо умереть и хорошо жить. Между свободными искусствами выберемъ сначала то, которое дѣлаетъ насъ свободными: всѣ онѣ дѣйствительно какимъ нибудь образомъ могутъ быть намъ поучительны въ жизни, подобно тому какъ и все остальное годится для чего нибудь также; выберемъ же то, что непосредственно и прямо къ чему нибудь годится.
   Если бы мы умѣли сократить потребности нашей жизни до ихъ настоящихъ естественныхъ границъ, то мы нашли бы что добрая часть наукъ, которыя въ употребленіи не годятся для употребленія, а въ тѣхъ, которыя могутъ быть пригодны, много безполезнаго и непонятнаго, котораго намъ лучше не касаться, и слѣдуя правилу Сократа {Діогенъ Лаэрсъ. Жизнь Сократа.} ограничивать ходъ нашего ученія тѣми, гдѣ польза очевидна:
   
                       Sapere aude,
   Incipe; vivendi recte qui prorogate horam,
   Rusticus expectat, dum defluat annis; atille
   Labitur, et labetur in omnc volubillis aevum 1).
   1) Осмѣлься начать быть разсудительнымъ; кто отсрочиваетъ приняться за честную жизнь похожъ на крестьянина, который ждетъ пока перестанетъ течь рѣка; по она все течетъ, и будетъ вѣчно быстро течь. Горац. Epist. II, 1, 40.
   
   Большая глупость знакомить нашихъ дѣтей,
   
   Quid moveant Pisces, animosaque signa Leonis,
   Lotus ct hesperia quid Capricornus а qua 1);
   1) Какое вліяніе рыбъ и гордаго созвѣздія Льва, Лотуса, Гесперіи и Козерога что опускается въ море. Пропер. IV, 1, 89.
   
   съ наукой о свѣтилахъ, и о движеніи восьмой сферы, прежде чѣмъ съ ихъ собственными:
   
   Τί Πλειάδεσσι κἀμοί;
   Τί δ' ἀστρασιν Βοώτω 1).
   1) Что мнѣ до плеядъ или звѣздъ Волопаса. Анак. Од. XVII, 10.
   
   Анаксименъ писалъ Пиѳагору {Діогенъ Лаэрсъ. II, 4.}: "Съ какимъ чувствомъ "могу я заниматься тайнами звѣздъ, когда вѣчно передъ моими глазами смерть или рабство?" такъ какъ въ то время царь Персидскій готовился къ войнѣ противъ его страны. Всякій долженъ говорить такъ: "Обуреваемый честолюбіемъ, скупостью, безразсудствомъ, суевѣріемъ, и внутри имѣя еще другихъ враговъ жизни, могу ли я размышлять о міровомъ движеніи?"
   Послѣ того какъ его познакомятъ съ тѣмъ, что можетъ помочь сдѣлать его лучше и умнѣе, съ нимъ будутъ бесѣдовать о логикѣ, физикѣ, геометріи, реторикѣ {Учатъ дѣтей страху и послушанію, скупость или гордость отцовъ знакомитъ ихъ съ экономіей и повиновеніемъ. Кромѣ того ихъ поощряютъ къ подражанію, къ чему они только слишкомъ склонны: никто не думаетъ сдѣлать ихъ оригинальными, предпріимчивыми, независимыми. Вовенаргъ.}; и онъ легко справится со всякой наукой, за которую ни возьмется, обладая уже опредѣленными сужденіями. Преподаваніе будетъ вестись или при помощи книги, или въ видѣ дружескаго разговора: воспитатель или предложитъ ему самого автора который можетъ быть полезенъ для намѣченной цѣли воспитанія; или же только объяснитъ мысли и лучшую часть содержанія послѣдняго; а если, ему самому книги не совсѣмъ хорошо извѣстны, для того чтобы найти тамъ всѣ тѣ чудныя разсужденія, которыя въ нихъ заключаются, для пользы дѣла къ нему можно приставить какого нибудь ученаго, который при первой необходимости будетъ снабжать его тѣмъ что потребуется, а онъ уже познакомитъ и передастъ это своему питомцу. А что эти уроки будутъ естественнѣй и легче уроковъ Газы {Ѳедоръ Гала или Газисъ родивш. въ Ѳессалоникахъ бѣжавшій въ Италію, въ 1429 г. основатель и ректоръ Академіи въ Феррарѣ, авторъ греческой грамматика въ четырехъ томахъ, и многихъ латинскихъ переводовъ греческихъ произведеній, умершій въ 1478 г.}, кто можетъ въ этомъ сомнѣваться? Тѣ правила трудны и непріятны, тѣ слова пусты и безсодержательны, откуда ничего нельзя извлечь, гдѣ ничто не пробуждаетъ вашъ умъ; при этихъ же послѣднихъ душа находитъ за что ухватиться, и чѣмъ насытиться. Плодовъ безъ всякаго сравненія больше, да и они скорѣе созрѣютъ.
   Очень жаль, что въ нашемъ вѣкѣ дошло до того, что философія даже для людей разумныхъ одно лишь пустое призрачное названіе, которое не находитъ для себя никакого примѣненія и не имѣетъ никакой цѣны, ни въ дѣлахъ, ни въ убѣжденіяхъ. Я думаю, причина этому, во вздорныхъ спорахъ, которые препятствуютъ доступъ къ ней. Совершенно напрасно изображать ее недоступной дѣтямъ, съ страшнымъ нахмуреннымъ лицомъ, и съ сдвинутыми бровями: кто скрылъ ее отъ меня подъ этимъ отвратительнымъ, блѣднымъ и притворнымъ образомъ? Нѣтъ ничего болѣе веселаго, игриваго, рѣзваго и даже скажу болѣе шаловливаго; она проповѣдуетъ лишь радость и веселіе: грустное, испуганное выраженіе доказываетъ, что не тутъ она обитаетъ. Деметрій, грамматикъ {Плутархъ, объ Оракулахъ, г. 5.} встрѣтивъ въ Дельфійскомъ храмѣ группу философовъ, сидящихъ вмѣстѣ, сказалъ имъ: "Или я ошибаюсь, или видя васъ столь спокойными и веселыми, не скажешь, что у васъ происходитъ серьезный разговоръ: на что одинъ изъ нихъ, Гераклеонъ изъ Мегары отвѣтилъ: "Тѣ, которые ищутъ имѣетъ ли будущее время глагола βάλλα двойное λ, или которые ищутъ производное сравнительныхъ степеней χεῖρον и происходныхъ βέλτιον и χεφιστον должны морщить лобъ бесѣдуя о своей наукѣ; что же касается до разговоровъ о философіи, они имѣютъ обыкновеніе развеселять и радовать тѣхъ, которые ихъ ведутъ, а не печалить и наводить на нихъ уныніе".
   
   Deprendas aninii tomenta latentis in aegro.
   Corpore; deprendas et gaudia; sumit atr unique.
   Inde habitum facies 1).
   1) Ты замѣтишь скрытный душевныя муки въ больномъ тѣлѣ, ты замѣтишь и радость; благодаря имъ лицо принимаетъ двойное выраженіе. Ювеналъ, IX, 18.
   
   Душа, гдѣ обитаетъ философія сдѣлаетъ благодаря своему здоровью еще и тѣло здоровымъ: ее покой и радость будутъ просвѣчиваться наружу; она создастъ по своему образцу и внѣшнюю осанку, а слѣдовательно придастъ ему привѣтливость полную достоинства, быстрыя, живыя движенія, и довольный добродушный видъ.
   Самый вѣрный признакъ мудрости постоянная веселость; ее состояніе подобно состоянію вещей надъ луной, гдѣ вѣчно безоблачно: лишь Barocc и Baralipton {Два термина древней схоластической логики:
   Harbara, celarent, darii, ferio, baralipton,
   Celantes, dnbitis, fapesmo, fresesomorum,
   Cesare, camestres, festino, baroco, darafti,
   Felafton, disamis, datisti, bocardo, periton.
   Эти девятнадцать варваризмовъ выражали 19 формовъ силлогизма. V, Леклеркъ.} дѣлаютъ своихъ сообщниковъ грязными, закоптѣлыми, а отнюдь не философія: они знакомы съ ней только по наслышкѣ. Какъ? она желаетъ укрощать душевныя бури, и научить весело переносить голодъ и горячки, не при помощи какихъ нибудь воображаемыхъ эпициклъ, но при помощи естественныхъ и очевидныхъ доводовъ: цѣль ея добродѣтель, которая не пребываетъ, какъ говорятъ въ школѣ на вершинѣ недоступной, неровной горы: тѣ, которые познали ее, считаютъ наоборотъ, что она обитаетъ въ красивой, плодородной равнинѣ, откуда ей отчетливо видны внизу всѣ предметы; но и дойти до нея можно, кто только знаетъ, по тѣнистымъ дорогамъ, которыя покрыты муравой и пахучими цвѣтами, легко, по такимъ же отлогимъ и гладкимъ склонамъ, какъ и склонъ небеснаго свода. Благодаря тому, что они и не старались познакомиться съ этой высочайшей, прекрасной, торжествующей, страстной, восхитительной, и вмѣстѣ съ тѣмъ вселяющей бодрость добродѣтелью, заклятаго и непримиримаго врага недовольства, скуки, страха и стѣсненія, руководителемъ которой природа, а товарищами счастье и наслажденіе; они въ своей слабости измыслили этотъ глупый, грустный, вздорный, недовольный, угрожающій и угнетенный образъ, и помѣстили его въ сторонѣ на скалу, среди колючихъ терній; призракъ который можетъ пугать людей.
   Воспитатель, зная что долженъ внушить своему питомцу столько, или даже болѣе любви, чѣмъ уваженія къ добродѣтели, съумѣетъ ему объяснить, что поэты {Голодъ.} слѣдуютъ общепринятымъ обычаямъ; и неоспоримо докажетъ ему, что по опредѣленію боговъ трудъ скорѣе можно найти при входѣ въ покои Венеры, чѣмъ Паллады. И когда онъ начнетъ познавать чувство любви, предложитъ ему въ качествѣ любовницы Брадаманту, или Анжелику {Героини поэмы Аріоста. Костъ.}; одна на столько же красоты наивной, дѣятельной, великодушной, не мужеподобной, но мужественной, насколько другая красоты искусственной, неестественной, изнѣженной и изящной; первая наряженная мальчикомъ, съ блестящимъ шишакомъ; вторая молодой дѣвушкой съ жемчужнымъ головнымъ уборомъ: онъ даже о своей любви будетъ судить какъ подобаетъ мужчинѣ, если выборъ его будетъ противоположенъ выбору этого изнѣженнаго фригійскаго пастуха.
   Воспитатель объяснитъ ему еще и слѣдующее: Что цѣна и высота настоящей добродѣтели заключается въ пользѣ, легкости и удовольствіи исполняніе ея; она представляетъ такъ мало трудностей, что съ руки какъ дѣтямъ, такъ и взрослымъ, простымъ, какъ ученымъ. Ея орудіемъ являются правила, а не сила. Сократъ ее главный любимецъ, сознательно отказывается отъ своей силы, чтобы понять ея наивность и тѣ удобства которыя мы получаемъ успѣвая въ ней. Это мать кормилица людскихъ наслажденій: дѣлая ихъ справедливыми, она дѣлаетъ ихъ неизмѣнными и чистыми, умѣряя ихъ, она поддерживаетъ къ нимъ желаніе и охоту; отнимая тѣ, въ которыхъ она отказываетъ, она возбуждаетъ насъ къ тѣмъ, которыя она намъ оставляетъ, а оставляетъ она намъ въ изобиліи всѣ тѣ. которыя допускаетъ природа, и по матерински до пресыщенія, если не до утомленія: если случайно мы не хотимъ сказать, что врагъ нашихъ удовольствій тотъ образъ жизни, благодаря которому пьяница не доходитъ до пьянства, и обжора до разстройства желудка. Если у нея не оказывается обыкновеннаго счастья, она обходится и безъ него, и создаетъ себѣ свое собственное, неизмѣнное и прочное. Она умѣетъ быть богатой, и могущественной и ученой, и спать на раздушенныхъ матрасахъ; она любить жизнь, она любитъ красоту, и славу, и здоровье: но особенная, ей свойственная черта, умѣть пользоваться этими то благами правильно, и умѣть переносить ихъ лишеніе; черта несравненно болѣе благородная, чѣмъ трудная, безъ которой всякое теченіе жизни противоестественно, уродливо и бурно, и здѣсь то вполнѣ справедливо можно встрѣтить эти подводные камни, эти дебри, и эти чудовища.
   Если ученикъ будетъ отличаться столь странными свойствами. что предпочтетъ какой нибудь разсказъ, описанію интереснаго путешествія, или умной рѣчи; который при звукахъ тамбурина, возбуждающихъ юношескій пылъ его товарищей, идетъ на встрѣчу другимъ, которые призываютъ его къ игрѣ лодочниковъ; который по собственному влеченію не находить пріятнѣе и слаще возвращаться побѣдителемъ изъ битвы въ пыли, чѣмъ съ игры въ мячъ или съ бала, получивъ послѣ него призъ; противъ всего этого я не нахожу инаго средства, какъ помѣстить его въ какой нибудь городъ къ кондитеру, все равно будетъ ли онъ сыномъ герцога; слѣдуя въ этомъ правилу Платона, "Что дѣтей нужно опредѣлять не по способностямъ ихъ отца, но по способностямъ ихъ души".
   Разъ философіей называется то, что учитъ насъ жить, и разъ дѣти, подобно другимъ возрастамъ, получаютъ отъ нея уроки, почему не знакомить ихъ съ ней?
   
   Udum et molle lutum est; nunc mine properandus, et acri
   Flingendus sine fine rota 1).
   1) Глина мягка и влажна; скорѣе, скорѣе поспѣшимъ и не переставая букомъ опускать въ гончарный кругъ. Перс. III, 23.
   
   Насъ учатъ жить, когда жизнь прошла. Сотня учениковъ заболѣла оспой, прежде чѣмъ дошла до ученія Аристотеля О воздержаніи, Цицеронъ говорилъ, что если бы даже ему пришлось пробить двѣ человѣческихъ жизни, онъ все же не сталъ бы изучать лирическихъ поэтовъ, a я нахожу этихъ вздорныхъ спорщиковъ еще безполезнѣе. Для нашего ребенка время не такъ терпитъ: онъ долженъ посвятить ученію лишь первые пятнадцать шестнадцать лѣтъ своей жизни; остальное будетъ принадлежать дѣятельности. Употребимъ столь короткій срокъ для пріобрѣтенія необходимыхъ знаній. Все прочее заблужденіе: выкиньте всѣ эти запутанныя діалектическія тонкости, отъ которыхъ наша жизнь не можетъ улучшиться: возьмите простыя философскія разсужденія, умѣйте ихъ выбрать и кстати пустить въ ходъ; понять ихъ легче какой нибудь повѣсти Боккачіо; ребенокъ способенъ къ тому уже выходя отъ кормилицы, даже болѣе, чѣмъ учиться читать или писать. Философія умѣетъ говорить какъ съ новорожденными. такъ и со стариками.
   Я раздѣляю мнѣніе Плутарха, что Аристотель не столько занималъ своего великаго ученика искусствомъ составлять силлогизмы, или принципами геометріи, сколько знакомилъ съ тѣми правилами, которыя учатъ быть мужественнымъ, храбрымъ, великодушнымъ, умѣреннымъ, учатъ ничего не боятся; и снабдивъ его всѣмъ этимъ, онъ послалъ его, еще совсѣмъ ребенка, покорить міръ всего съ тридцатью тысячами пѣхотинцевъ, четырьмя тысячами лошадей и сорока двумя тысячами экю. Прочія искусства и науки, прибавляетъ онъ. Александръ очень уважалъ и соглашался съ ихъ превосходствомъ и прелестью; но не смотря на все то удовольствіе, которое онъ въ нихъ находилъ, его не легко было убѣдить употребить ихъ въ дѣло.
   
   Petit bine, invenesque souesque,
   Einem amnio certum, miserisque viatfce cants 1).
   1) Юноши, старцы старайтесь поэтому дать разуму твердое основаніе; и сдѣлать запасъ для грустной старости. Перо. V. 64.
   
   Это именно и говоритъ Эпикуръ въ началѣ своего письма къ Меницею: "Какъ самый молодой не бѣгаетъ отъ философіи, такъ и самый старый не устаетъ отъ нея" {Діогенъ Лаэрсъ, X, 122.}. Кто же поступаетъ иначе, тотъ какъ будто говоритъ, что или еще не время счастливо жить, или время прошло. Для всего этого, я не хочу чтобы запирали мальчика; я не хочу чтобы его предоставляли гнѣву или мрачному настроенію духа разбѣшеннаго учителя; я не хочу портить его умъ, держа по примѣру другихъ, по четырнадцать, пятнадцать часовъ въ день въ заперти и за работой, какъ носильщика; и не нашелъ бы полезнымъ если бы видя, что вслѣдствіе какой нибудь наклонности къ задумчивости или уединенію, онъ бы съ слишкомъ безразсуднымъ прилежаніемъ предался бы изученію книгъ, его стали бы поощрять къ этому: послѣднее дѣлаетъ ихъ неспособными къ свѣтскому разговору, и отвлекаетъ отъ болѣе полезныхъ занятій. А сколько видалъ я въ свое время людей, которые поглупѣли благодаря необузданной жадности къ наукѣ? Карнеадъ на сколько пристрастился {Діогенъ Лаэрсъ, IV, 62.} къ ней, что не находилъ болѣе время чесать голову и стричь ногтей. Не хочу я также портить его благовоспитанныхъ привычекъ чужой неучтивостью и варварствомъ. Французская мудрость уже изстари была извѣстна какъ такая, которая рано прививалась, но не пускала корней. И въ самомъ дѣлѣ, мы до сихъ поръ видимъ, что нѣтъ ничего милѣе маленькихъ дѣтей во франціи; но обыкновенно они обманываютъ надежды, которыя возлагали на нихъ; а въ зрѣломъ возрастѣ они не представляютъ ничего выдающагося: я слышалъ отъ людей разумныхъ, что тупѣютъ они такъ благодаря школамъ, которыя у насъ въ такомъ изобиліи, и куда ихъ посылаютъ.
   Для нашего ребенка комната и садъ, столъ и кровать, уединеніе и общество, утро и вечеръ, всѣ часы будутъ равны, всѣ мѣста могутъ служить для поученія: такъ какъ философія, которая, какъ образующая сужденіе и нравы, будетъ для него главнымъ предметомъ обученія, имѣетъ то преимущество, что во все входитъ; Когда Ізократъ ораторъ, котораго попросили однажды на одномъ пиршествѣ сказать нѣсколько словъ о своемъ искусствѣ, отвѣтилъ: "Не время теперь дѣлать то, что я умѣю, а то что нужно, я не умѣю" {Плутархъ Симпозіакъ, I, 1.}; каждый нашелъ, что онъ былъ правъ; такъ какъ держать рѣчь или спорить о реторикѣ въ обществѣ, собравшемся для того, чтобы посмѣяться и попировать, было бы слишкомъ страннымъ соединеніемъ. Что же касается философіи, въ той части, гдѣ она говоритъ о человѣкѣ и его обязанностяхъ, всѣ мудрецы были того мнѣнія, что лишать ея не слѣдовало ни пиршествъ, ни игръ, вслѣдствіе удовольствія, которыя она доставляетъ; и мы видимъ, какъ приглашенная Платономъ на его банкетъ, она занимаетъ присутствующихъ тихими рѣчами, принаровленными къ мѣсту и времени, хотя вмѣстѣ съ тѣмъ, это одно изъ его высочайшихъ разсужденій, и самое полезное.
   
   Aeque pauperibus prodest, locupletibus aque;
   Et, neglecta, aeque pueris senibusque nocebit 1).
   1) Она равно полезна и бѣднымъ и богатымъ; и оставленная безъ вниманія, и старые, и молодые страдаютъ отъ этого, Горац. Epist. I, 7, 86.
   
   Такимъ образомъ онъ безспорно будетъ менѣе другихъ болтаться. Но подобно тому какъ мы меньше устаемъ гуляя по галлереѣ, хотя бы въ три раза длиннѣе какой нибудь указанной дорожки: такъ и наше ученіе не имѣя опредѣленнаго мѣста и времени, начинаясь какъ бы случайно, и примѣшиваясь ко всѣмъ нашимъ дѣйствіямъ, пробѣжитъ незамѣтно; даже игры и упражненія составятъ добрую часть занятій; бѣгъ, борьба, музыка, танцы, охота, умѣнье управлять лошадьми и владѣть оружіемъ. Я хочу, чтобы внѣшняя благопристойность, смѣтливость и способности развивались одновременно съ душой. Воспитываютъ не душу, не тѣло, а человѣка; не должно изъ нихъ дѣлать двоихъ; и какъ говоритъ Платонъ, не должно воспитывать одного безъ другаго, но вести ихъ одинаково, какъ пару лошадей, запряженныхъ въ одно дышло; и послушать его, не кажется ли, что онъ посвящаетъ болѣе вниманія и времени тѣлеснымъ упражненіямъ, и считаетъ, что вмѣстѣ съ тѣмъ и умъ упражняется, а не на оборотъ.
   Впрочемъ, это воспитаніе нужно вести съ строгой кротостью, а не такъ, какъ дѣлается: вмѣсто того, чтобы заохотить дѣтей къ наукамъ, послѣднія видятъ одну жестокость и одинъ ужасъ. Уничтожьте принужденіе и насиліе: по моему ни что такъ не притупляетъ и не забиваетъ богато одаренную природу. Если вы желаете, чтобы онъ боялся стыда и наказаній, не пріучайте его къ нимъ: пріучайте его къ жарѣ и холоду, къ вѣтру, солнцу и разнымъ случайностямъ, которыя онъ долженъ презирать; пусть онъ не знаетъ изнѣженности и изысканности въ постелѣ и одеждѣ, въ ѣдѣ, и питьѣ; пріучайте его ко всему, онъ не долженъ быть мальчикомъ-красавцемъ и щеголемъ, но сильнымъ и здоровымъ мальчикомъ. И въ дѣтствѣ, и въ зрѣломъ возрастѣ, и въ старости я всегда одинаково вѣрилъ и одинаково разсуждалъ. Но всегда мнѣ, между прочимъ, не нравилось воспитаніе большей части нашихъ школъ; ошибки не влекли бы за собой такихъ тяжелыхъ послѣдствій, если бы иногда склонялись къ снисходительности. Теперь же это настоящая тюрьма плѣннаго юношества: его дѣлаютъ развратнымъ, на называя его ранѣе, чѣмъ оно имъ сдѣлается. Придите во время урока, вы услышите одни крики наказанныхъ дѣтей и разъяренныхъ учителей. Вотъ такъ способъ возбуждать въ этихъ нѣжныхъ и боязливыхъ душахъ охоту къ своимъ урокамъ, дѣлая страшное лицо и съ розгами въ рукахъ! Гибельный и беззаконный пріемъ! Да кромѣ того, какъ Квинтиліанъ {Institut, orat., I, 3.} очень вѣрно замѣтилъ, это высокомѣрная власть имѣетъ очень опасныя послѣдствія и именно благодаря нашей манерѣ наказывать. На сколько ихъ классы были бы приличнѣе, усыпанные цвѣтами и листьями, нежели обломками окровавленнаго лозняка! Я велѣлъ бы тамъ развѣсить изображеніе Радости, Веселія, и Флоры, и Грацій, какъ) это сдѣлалъ въ своей школѣ философъ Спевзипій {Діогенъ Лаэрсъ, IV, I.}. Игры ихъ должны происходить тамъ же, гдѣ и ученіе: Нужно подслащивать мясо, полезное ребенку, и дѣлать горькимъ вредное. Замѣчательно, насколько Платонъ въ своихъ законахъ заботиться объ удовольствіяхъ и забавахъ юношества у роднаго города; и какъ онъ пространно говоритъ объ ихъ играхъ, бѣгахъ, пѣсняхъ, скачкахъ и танцахъ, покровительство и наблюденіе, за которыми древность, по его словамъ, предоставила самимъ богамъ. Аполлону, Минервѣ и Музамъ: онъ распространяется о тысячахъ правилъ для своихъ гимнастовъ; о наукахъ же мало заботится и, кажется, совѣтуетъ поэзію только для музыки.
   Должно избѣгать всякой странности и своеобразности въ привычкахъ и свойствахъ, потому что это враги общества.
   Кто не удивится способности Домофона потѣть въ тѣни и дрожать на солнцѣ {Секстъ Эмпирикъ, Пирр. Гипп., I ч., 14 стр.}? Я встрѣчалъ людей, которые бѣгали отъ яблочнаго запаха болѣе, чѣмъ отъ пушечныхъ выстрѣловъ; другіе пугались мыши; третьихъ тошнило отъ одного вида сливокъ; четвертыхъ отъ сбиваемаго пуховика; подобно этому и Германикъ не могъ выносить ни вида ни пѣнія пѣтуховъ. Объяснить это можно непонятнымъ свойствомъ; но по моему уничтожить это можно, взявшись рано за дѣло. Воспитаніе сдѣлало то надо мной, (правда не безъ нѣкотораго труда), что исключая пива мой вкусъ безъ разбора мирится со всѣмъ, что входитъ въ составъ пищи. Тѣло еще гибко; поэтому его нужно заставить примѣняться ко всевозможнымъ обычаямъ и пріемамъ; научивши сдерживать желанія и волю, можно смѣло сдѣлать молодого человѣка способнымъ принаровиться ко всѣмъ народамъ и обществамъ, даже къ излишеству и разврату, если въ этомъ есть необходимость. Пускай упражненія его согласуются съ обычаемъ: онъ долженъ умѣть все дѣлать, а любить дѣлать только хорошее.
   Философы даже осуждали Каллистена за то, что онъ потерялъ расположеніе великаго Александра своего повелителя не пожелавъ пить столько, сколько тотъ пилъ. Онъ будетъ смѣяться, будетъ рѣзвиться и развратничать вмѣстѣ со своимъ принцемъ. Я хочу чтобы онъ даже въ развратѣ превосходилъ своихъ товарищей энергіей и постоянствомъ; и пересталъ дѣлать дурно не по недостатку умѣнія и силы, а по недостатку воли: Multum interest, utrum peccare aliquis nolit, an nesciat {Большая разница между тѣмъ кто не хочетъ грѣшить или тѣмъ кто не знаетъ. Сенека Epist. 90.}. Спросивши однажды въ присутствіи близкихъ друзей, у одного сеньера, который болѣе кого либо во Франціи былъ далекъ отъ подобныхъ излишествъ, сколько разъ въ жизни онъ былъ пьянъ, благодаря королевскимъ порученіямъ въ Германіи, я думалъ сдѣлать ему этимъ честь; онъ такъ и понялъ; и отвѣтилъ, что пьянъ онъ былъ три раза, и разсказалъ какъ это случилось. Я знаю нѣкоторыхъ, которые очутились бы въ очень затруднительномъ положеніи не обладая этой способностью, а между тѣмъ обязанные поддерживать отношенія съ этимъ народомъ. Я часто восторгался замѣчательной способностью Алкивіада перемѣнять образы жизни безъ ущерба для здоровья; то превосходя пышностью и роскошью Персовъ, то суровостью и умѣренностью Спартанцевъ; настолько же примѣрный въ Спартѣ, насколько распутный въ Іоніи.
   
   Omnis Аristippum decoit color, et status, et res 1)
   1) Всѣ состоянія хороши для Аристипа, всѣ положенія и всѣ занятія. Горац. Epist. I, 17, 28.
   
   и такимъ же образомъ хотѣлъ бы я воспитать и своего ученика.
   
   Quem duplici panno patientia velat,
   Mirabor, vitae vin si conversa decebit,
   Personainquo feret non inconcinnus utramque 1).
   1) Я буду восхищаться тѣмъ, кто терпѣливо закрывается лохмотьями, кто при случаѣ прилично можетъ измѣнять жизненные пути, и исполняетъ обѣ роли разумно Горац. Epist. 1, 17, 26.-- Монтэнь даетъ этимъ стихамъ смыслъ прямо противоположный юму, который имъ даетъ Горацій.
   
   Вотъ въ чемъ заключаются мои наставленія: тому онѣ принесли больше пользы, кто руководится ими на дѣлѣ, а не только знаетъ ихъ. Если вы что нибудь видите, то и слышите; если вы что нибудь слышите, то и видите. Не дай же Богъ, чтобы философствовать значило учиться многому и разсуждать объ искусствахъ, какъ это говоритъ кто то у Платона! Hanc amplissitnam omnium artium bene vivendi disciplinant, vita magis quam litteris, persecuti surit {Они усвоили себѣ самое высочайшее изъ всѣхъ искусствъ, науку хорошо жить, скорѣе при помощи жизни нежели ученіи. Циц. Tuscul. quæst. IV, 8.}! Когда однажды Левъ князь Филазіевъ спросилъ у Гераклида изъ Понта {Не Гераклидъ изъ Понта такъ отвѣтилъ Льву, но Пифагоръ. Костъ.}, какія были ему знакомы науки и искусства, тотъ отвѣтилъ: "Я не знаю ни наукъ, ни искусствъ; но и философъ". Діогена упрекали въ томъ, что при всемъ своемъ невѣжествѣ онъ пускался въ философію: "Тѣмъ болѣе кстати; возразилъ онъ". Однажды Хегезій просилъ его прочесть ему какую нибудь книгу: "Забавны вы отвѣтилъ онъ; вы выбираете настоящія фиги, не нарисованныя; отчего же не выбираете вы настоящія разсужденія, а выбираете написанныя {Діогенъ Лаэрсъ. VI, 48.}? Онъ не столько будетъ заучивать наставленія, сколько примѣнять ихъ на дѣлѣ; онъ будетъ собразоваться съ ними въ поступкахъ: поэтому можно будетъ судить есть ли осторожность въ его предпріятіяхъ; есть ли доброта и справедливость въ дурномъ поведеніи; есть ли разумъ и грація въ его рѣчи, твердость во время болѣзни, скромность въ играхъ, умѣренность, порядокъ въ экономіи; не разборчивъ ли онъ во вкусахъ все равно будетъ ли это рыба или мясо, вода или вино: qui disciplinai suam non ostentationem scientiae, sed legem vitae putet; quique obtemperet ipse si bi et decretis pareat {Которые считаютъ, что ученіе состоитъ не въ выставленіи знанія на показъ, но въ томъ, чтобы руководиться симъ въ жизни; кто повинуется самому себѣ и смущается правилъ. Циц. Tusc. quaest. II, 4.}. Настоящимъ зеркаломъ нашихъ сужденій теченіе нашихъ жизней. Зевксидамъ отвѣтилъ тому, кто у него спросилъ почему Спартанцы не излагали письменно правилъ для мужества и не давали читать ихъ своимъ юношамъ: "оттого что они хотѣли пріучить ихъ къ дѣйствіямъ, а не словамъ".
   Сравните съ этими по прошествіи пятнадцати или шестнадцати лѣтъ одного изъ латинистовъ нашихъ школъ который положилъ столько же времени на то, чтобы научиться только говорить. Весь міръ только болтаетъ: и я никогда не видалъ человѣка, который бы не сказалъ скорѣе болѣе, нежели менѣе, чѣмъ слѣдуетъ. Однако добрая половина нашей жизни уходитъ на это: пять или шесть лѣтъ мы должны учиться словамъ и тому, чтобы сливать ихъ въ періоды; столько же идетъ на то, чтобы составлять изъ нихъ стройное большое цѣлое, въ пять или шесть частей; другіе по крайней мѣрѣ пять надъ тѣмъ, чтобы научиться связывать и перемѣшивать ихъ между собой какимъ нибудь остроумнымъ способомъ; предоставимъ это тѣмъ для которыхъ это является ремесломъ.
   Однажды по дорогѣ въ Орлеань, я встрѣтилъ на этой равнинѣ по ту сторону Клери двухъ учителей которые шли въ Бордо, на разстояніи около пятидесяти шаговъ другъ отъ друга; не много далѣе позади нихъ я увидѣлъ толпу людей съ учителемъ во главѣ, покойнымъ графомъ де ла Рошфуко. Одинъ изъ моихъ людей освѣдомился у перваго учителя, кто былъ этотъ дворянинъ, который шелъ позади него: послѣдній не видавшій этой толпы, которая слѣдовала за нимъ, и думая, что его спрашиваютъ про его товарища, отвѣчалъ забавно: "Онъ не дворянинъ, это грамматикъ, а я логикъ". Мы же, желая наоборотъ образовать не грамматика, или логика, но дворянина, предоставимъ имъ злоупотреблять своимъ свободнымъ временемъ: наше дѣло призываетъ насъ въ другое мѣсто.
   Но лишь бы только нашъ ученикъ былъ хорошо одаренъ, слова не замедлятъ; онъ притянетъ ихъ къ Себѣ, если бы онѣ не захотѣли слѣдовать за нимъ. Я знаю нѣкоторыхъ, которые оправдываются въ томъ, что не могутъ выражаться, и которые дѣлаютъ видъ будто у нихъ въ головѣ много прекраснаго, и что лишь по недостатку краснорѣчія они не могутъ это выразить: это одинъ обманъ. Знаете ли вы, что я объ этомъ думаю? По моему это тѣни появляющіеся у нихъ вслѣдствіе какихъ нибудь неясныхъ мыслей, въ которыхъ они не могутъ разобраться, и которыя они не могутъ разъяснить, а слѣдовательно и объяснить; они еще самихъ себя не понимаютъ; и если вы вслушаетесь какъ они лепечутъ въ минуту творчества, вы убѣдитесь, что ихъ работа далека до окончанія, а лишь въ зачатіи, и что они только взяли въ руки этотъ грубый матеріалъ. Что касается до меня, я думаю, да и Сократъ говорилъ, что у кого въ головѣ ясныя живыя мысли, тотъ выразитъ ихъ, хоть бы на бергамскомъ нарѣчіи, хоть при помощи жестовъ, если онъ нѣмъ:
   
   Verbaque praevisam rem non invita sequentur 1).
   1) Слова и безъ приглашенія слѣдуютъ за опредѣленной мыслью. Гор. Ис. Поэт. V, 311.
   
   И какъ говорилъ нѣкто настолько же поэтично въ своей прозѣ, quum res aminum occupavere, verba ambiunt {Когда предметы овладѣютъ умомъ, слова явятся. Сенека Contr, об. III.}; и еще другой, ipsae res verba rapiunt {Самые предметы увлекаютъ на собой слова. Циц. de Finib. III, 5.}. Онъ не знаетъ аблатива сослагательнаго наклоненія, граматики. Онъ не знаетъ реторики, не умѣетъ предварительно снискать расположеніе простодушнаго читателя; да ему и нѣтъ никакого дѣла до этого знанія. По истинѣ, все это красивое описаніе легко бѣднѣетъ передъ блескомъ простой и наивной истины: эти приправы могутъ только забавлять толпу, потому что она неспособна переваривать грубое, жесткое мясо; какъ это ясно доказываетъ Аферъ {Аперъ. Діалогъ объ ораторахъ, г. 19.} у Тацита. Самосскіе послы явились какъ то къ Клеомену царю Спарты, приготовивъ прекрасную длинную рѣчь съ цѣлью побудить его къ войнѣ противъ тирана Поликрата; выслушавъ невозмутимо ихъ длинную рѣчь, онъ отвѣтилъ имъ: "Что касается до вашего начала и вступленія, я его больше не помню; поэтому я не понялъ и середину; что же касается до вашего заключенія, я не хочу принимать его во вниманіе {Плутархъ Апофтегмы Спартанцевъ.}. Вотъ это по моему прекрасный отвѣтъ, да и ораторы поставлены въ туникъ! А этотъ другой? Аѳиняне должны были выбрать изъ двухъ архитекторовъ одного для управленія большой фабрикой: первый, болѣе другаго напыщенный, явился съ прекрасной заранѣе обдуманной рѣчью, насчетъ этого дѣла, и старался склонить рѣшеніе народа на свою сторону; второй же сказалъ въ трехъ словахъ: "Господа Аѳиняне, что говоритъ этотъ, то я сдѣлаю {Id. Наставленіе тѣмъ, которые занимаются государственными дѣлами. г. 4. Амьо.}. Въ разгарѣ краснорѣчія Цицерона многіе приходили отъ него въ восторгъ; Катонъ же только насмѣхался надъ нимъ: "Забавный у насъ консулъ, говорилъ онъ {Плутархъ. Жизнь Катона г. 6.}". Все равно идешь ли ты спереди или сзади; полезное изрѣченіе, красивая черта всегда у мѣста: если оно не совсѣмъ подходитъ къ тому что впереди, или назади, она хорошасама по себѣ. Я не изъ тѣхъ, которые думаютъ, будто хорошая риѳма дѣлаетъ и поэму хорошей: не запрещайте ему удлинять короткій слогъ, если онъ это захочетъ, тутъ не должно быть принужденія; если воображеніе богато, если разсудокъ и умъ хорошо исполнили свой долгъ; вотъ скажу я хорошій поэтъ, но дурной стихотворецъ,
   
   Eemunctae liaris, duras componere versus 1).
   1) Онъ уменъ, стихи же слагаетъ грубо. Гор. Сат. I, 4, 8.
   
   Пусть, говоритъ Горацій, уничтожатъ въ своемъ произведеніи размѣры и связующую нить.
   
   Tempora certa modosque, et, quod pruis ordiue verbum est,
   Posterius facias, praeponens ultima primis....
   Invenias etiam disiecti membra poetae 1):
   1) О размѣрѣ и вѣрномъ ритмѣ потомъ позаботимся также какъ и о прежнемъ порядкѣ словъ, поставивъ какъ было, даже въ разбросанныхъ членахъ найдешь поэта. Горац. Сат. I, 4, 58.
   
   Оно ничуть не будетъ отъ этого противоречить самому себѣ, да и части будутъ прекрасны. Такъ именно отвѣтилъ Менандръ, когда однажды его упрекали за то, что приближался день, на который онъ обѣщалъ комедію, а между тѣмъ она даже не была начата: "Она сочинена и готова, остается только прибавить стихи" {Плутархъ.}: обдумавъ въ умѣ предметъ и содержаніе, онъ не считалъ важнымъ остальное. Съ тѣхъ поръ какъ благодаря Ронсару и Дю Бэллэ стала извѣстна наша французская литература, нѣтъ ни одного ученика, какъ бы малъ онъ не былъ, который бы не употреблялъ напыщенныя слова, нѣтъ ни одного который бы не писалъ тѣмъ же размѣромъ: Plus sonat, quaiu valet {Болѣе звучитъ, чѣмъ имѣетъ смысла. Сенека Epist. 40.}. По мнѣнію толпы никогда не было болѣе поэтовъ, но на сколько имъ было легко подражать ихъ риѳмамъ, настолько же далеко имъ до богатыхъ роскошныхъ описаній одного и изящнаго воображенія другаго.
   Но что же сдѣлаетъ ученикъ, если его заставятъ отвѣтить на софистическую двусмысленность какого нибудь силлогизма? "Ветчина вызываетъ жажду; питье утоляетъ жажду: слѣдовательно ветчина утоляетъ жажду". Онъ долженъ лишь посмѣяться надъ этимъ: посмѣяться мудренѣе чѣмъ отвѣчать {Сенека Epist. 49.}. Пусть онъ заимствуетъ у Аристина этотъ забавный остроумный отвѣтъ: "Зачѣмъ развяжу я его, потому что даже связанный онъ мнѣ мѣшаетъ"? {Діогенъ Лаэрсъ. II, 70.} Нѣкто предложилъ Клеанту діалектическія тонкости; на что Эризиппій сказалъ: "Употребляй это фиглярство съ дѣтьми; и не обращай на это серьезныя мысли взрослаго человѣка" {Гл. VII. 183.}. Если эти глупыя хитрыя доказательства contorta et aculeata sophismata {Эти язвительныя и запуганныя софизмы. Циц, Асад. II, 24.} должны заставить его повѣрить лжи, это опасно; но если онѣ "не имѣютъ вліянія, и вызываютъ лишь смѣхъ, я не вижу, почему ему остерегаться ихъ. Бываютъ такіе глупцы, которые въ поискѣ за красивымъ словомъ сварачиваютъ съ своей дороги по крайней мѣрѣ на четверть лье: aut qui non verba rebus aptant, sed res extrinsecus arcessunt, qiubus verba conveniant {Или которые не пригоняютъ слова къ предметамъ, но ищутъ предметъ извнѣ, которому бы слова соотвѣтствовали бы. Квинтиліанъ, VIII, 3.}: и другой, qui alicuius verbi decore placentis, vocentur ad id, quod non proposuerant scribere {Которые когда имъ нравится красота слова, они начинаютъ писать то, что и не намѣревались. Сенека Epist. 59.}. Я охотнѣе придумаю красивое изрѣченіе и усвою его себѣ, нежели приготовлю нитку, чтобы сшить это. Наоборотъ, слова должны служить и сопутствовать; и пусть гаскопецъ достигнетъ этого, если французъ не сможетъ. Я хочу что бы предметъ перевѣшалъ бы, и чтобы воображеніе того, кто слушаетъ было бы настолько занято этимъ, чтобы не осталось никакого воспоминанія о словахъ. Я люблю рѣчь простую и наивную, какъ словесную, такъ и письменную, рѣчь нервную и сочную, короткую и сжатую; не -столько изящную и вылощенную, сколько пылкую и рѣзкую.
   
   
   Наеc demum sapiet dictio, quae feriet 1).
   1) Только то изреченіе правится, которое поражаетъ. Эпитафія Лукана приводимая библіотекой Фабриція. II, 10. Костъ.
   
   скорѣе трудную для пониманія, нежели скучную, не напыщенную, безпорядочную, отывистую и смѣшную, каждая изъ ея частей должна составлять цѣлое, не педантическую, не монашескую, не просительную, но скорѣе грубую, подобно тому, какъ Светонъ зоветъ рѣчь Цезаря {Въ началѣ его жизнеописанія 2, 55. Но Монтэнь былъ приведенъ въ заблужденіе простыми изданіями, гдѣ стояло: Eloquentia militari, quare anta equavit etc, вмѣсто этой, въ послѣднихъ лучшихъ изданіяхъ стоитъ теперь: Eioquentiamilitariqiie re aut aequuvit. И такимъ образомъ то, что его оскорбляло исчезаетъ. Костъ.}; но мнѣ не совсѣмъ понятно почему онъ ее такъ зоветъ. Я охотно подражалъ этой небрежности, которая проявляется у нашего юношества въ манерѣ носить одежду; плащъ перекинутъ, мантія на одномъ плечѣ, чулокъ дурно натянутъ что должно обозначать пренебрежительную гордость къ этимъ лишнимъ украшеніямъ и отсутствіе заботы объ изяществѣ; но я нахожу, что ее лучше примѣнять въ своей рѣчи. Всякая напыщенность и именно среди французской свободы и веселости неприлична для царедворца, а въ монархіи всякій дворянинъ долженъ умѣть держать себя царедворцемъ, почему мы хорошо дѣлаемъ склоняясь на сторону наивнаго и презрѣннаго. Мнѣ не нравится ткань, гдѣ замѣтны швы и рубцы; подобно тому, какъ въ красивомъ тѣлѣ не должны быть видны кости и жилы. Quae veritati operam dat oratio, incomposita sit et simplex {Рѣчь, которая старается быть правдивой, должна быть проста и безъискусственна. Сенека Epist. 110.}. Quis accurate loquitur, nisi qui vult putide loqui? {Тотъ развѣ не желаетъ выражаться скучнымъ образомъ, кто говоритъ отчетливо? Сенека Epist. 75.} Краснорѣчіе, которое старается привлечь насъ къ себѣ вредитъ сущности дѣла. Подобно тому, какъ въ одеждѣ доказательство мелочности желать выдѣлиться какимъ нибудь особеннымъ мало употребительнымъ покроемъ: такъ и въ рѣчи погоня за новыми, мало извѣстными фразами и словами, является вслѣдствіе схоластическаго, пустаго самолюбія. Желалъ бы я употреблять лишь тѣ слова, которыя употребляются на рынкахъ въ Парижѣ! Аристофанъ грамматикъ ничего въ этомъ не понималъ, а между тѣмъ порицалъ Эпикура за простоту его словъ, и за тонкость его ораторскаго искусства, послѣднее же заключалось только въ ясности рѣчи {Діогена Лаэрсъ. X, 12.}. Цѣлый народъ немедлено подражаетъ говору благодаря легкости этого. Подражаніе сужденіями и вымыслу не такъ то скоро идетъ. Большая часть читателей найдя одежды сходными, вполнѣ ошибочно думаютъ, что и тѣла сходны; нервы и силу нельзя брать взаймы, берутся взаймы плащъ и наряды. Большая часть тѣхъ, которая меня посѣщаетъ говорятъ также точно, какъ опыты, но я не знаю думаютъ ли они также точно. Аѳиняне говоритъ Платонъ {Стобей. Пропов. 34.} съ своей стороны заботились объ изяществѣ и богатствѣ рѣчи, Спартанцы о краткости, а Критяне болѣе объ обиліи мыслей, нежели объ обиліи рѣчи; послѣдній стоять выше всѣхъ остальныхъ. Зенонъ говаривалъ, что у него два рода учениковъ одни, которыхъ онъ звалъ φιλολόγους любознательные ко всему были его любимцами, другіе λογοφίλους заботились только о рѣчи. Нечего и говорить, что хорошо и полезно умѣть красиво выражаться; но не настолько ужъ это хорошо, какъ это считаютъ, и меня раздражаетъ, видя насколько этимъ занимаются въ жизни. Я прежде всего хотѣлъ бы знать свой языкъ и языкъ тѣхъ сосѣдей, съ которыми я болѣе всего нахожусь въ сношеніяхъ.
   Конечно знаніе греческаго и латинскаго большое приобрѣтеніе по его слишкомъ дорого покупаютъ {Эта размышленія были вполнѣ вѣрны особенно во время Монтэнь. Ізидоръ Сеппьскій, Дона и другіе писатели среднихъ вѣковъ, одни только употреблялись при ученіи, и такъ какъ ихъ сочиненія были по латыни, то и дѣти должны были чтобы научиться этому языку начинать съ непонятнаго, къ неизвѣстному. Поръ-Ройаль первый ввелъ франц. Видно по этому, что не изъ оригинальности, а изъ духа прогресса отецъ Монтэнь примѣнилъ къ сыну, то, что можно назвать inetode sevrage.}. Я разскажу здѣсь про одинъ способъ, примѣненный ко мнѣ, посредствомъ котораго ихъ можно купить дешевле обыкновеннаго; пусть воспользуется имъ тотъ, кто захочетъ Покойному моему отцу, ученые и умные люди у которыхъ онъ распрашивалъ о лучшей системѣ воспитанія, указали на одно очень распространенное неудобство; заключалось оно въ томъ, что по мнѣнію ихъ не достигаемъ мы величія души и обширности знанія древнихъ Грековъ и Римлянъ, благодаря той медленности съ которой мы учимъ эти языки, послѣднимъ же они ничего не стоили. Я не думаю, чтобы это была единственная причина. Какъ бы тамъ ни было, но способъ, который мой отецъ нашелъ, заключался въ томъ, что еще въ то время когда я былъ у кормилицы, и не началъ говорить, онъ поручилъ меня одному нѣмцу, съ тѣхъ поръ сдѣлавшимся знаменитымъ врачомъ во Франціи, который совсѣмъ былъ незнакомъ съ французскимъ языкомъ, и на оборотъ до топкости свѣдущъ въ латинскомъ. Послѣдній нарочно ко мнѣ выписанный, и получавшій громадныя деньги, держалъ меня постоянно ни рукахъ. При немъ же было два другихъ, менѣе ученыхъ на обязанности которыхъ лежало всюду сопровождать меня и помогать первому: всѣ они говорили со мной только по латыни. Что касается до остальнаго дома, то ненарушимымъ правиломъ было, чтобы какъ самъ отецъ, такъ моя мать, слуга и горничная произносили въ моемъ присутствіи лишь тѣ латинскіе слова, которыя они выучили, чтобы объясняться со мной {Эти соображенія нашего автора по поводу латинскаго языка были очень часто приводимы. Аббатъ Манжэнъ прежде монахъ въ Ораторъ воспользовался ими и написалъ маленькую книгу въ которой это ученое духовное лицо старается изложить новую систему воспитаніи. Она названа: "Воспитаніе Монтэнь или Искусство научить латыни по примѣру латинскихъ матерей. Парижъ Дидо 1818, in--8. Онъ проситъ, чтобы подобно тому, какъ было въ замкѣ Монтэнь учредили бы воспитательныя заведенія, которыя назывались бы Maison de Sevrage Французовъ. Двухъ или трехъ учителей не говорившихъ ни слова по французски, а лишь по латыни, было бы достаточно вмѣстѣ съ нѣсколькими французами дли того, чтобы научить этимъ двумъ языкамъ множество дѣтей". Эта идея намъ показалась довольно оригинальной, чтобы привести ее здѣсь.}. Просто замѣчательно сколько это каждому принесло пользы. Отецъ и мать выучились настолько по латыни, что могли свободно его понимать, и при случаѣ употреблять также какъ и прочая прислуга, которая была близка ко мнѣ. Однимъ словомъ мы такъ усердно занимались имъ, что онъ достигъ даже до нашихъ деревень, гдѣ и по сихъ поръ сохранились латинскія названія для орудій и ремесленниковъ. Что касается меня, мнѣ было болѣе шести, лѣтъ, а я также мало понималъ французскій или перигорское нарѣчіе какъ и арабскій, и безъ искусства, безъ книгъ и безъ грамматики, или правилъ, безъ розогъ и безъ слезъ, я научился такой же чистой латыни, какую зналъ и мой учитель: потому что не могъ же я ее исказить или смѣшать съ чѣмъ другимъ. Если въ видѣ опыта мнѣ хотѣли задать письменную работу, подобно тому, какъ дѣлается въ школахъ; обыкновенно ее даютъ по французски, а мнѣ ее нужно было дать на дурной латыни, для перевода на хорошую. И Николай Груши, написавшій de comitiis Romanorum {Парижъ Васкозанъ. 1555 г.}, Вильгельмъ Гарантъ, коментаторъ Аристотеля. Георгъ Бухананъ -- великій шотландскій поэтъ: Маркъ Антоній Мюрэ котораго Франція и Италія признаетъ высочайшимъ ораторомъ своего времени, мои домашнія наставники мнѣ часто говаривали, что въ дѣтствѣ этотъ языкъ мнѣ былъ настолько близокъ и такъ хорошо знакомъ, что они боялись подходить ко мнѣ. Буханапъ. котораго я впослѣдствіи видалъ въ свитѣ маршала де Бриссакъ, сказалъ мнѣ, что онъ собирался писать о воспитаніи дѣтой, и бралъ въ примѣрь мое. такъ какъ въ это время онъ взялъ на себя воспитаніе того графа де Бриссакъ. который съ тѣхъ поръ показалъ себя такимъ доблестнымъ и храбрымъ. Что касается греческаго, о которомъ я почти не имѣю понятія, мой отецъ рѣшилъ научить меня ему, хотя и научнымъ, но новымъ способамъ, въ видѣ забавы и упражненія: мы перебрасывались нашими склоненіями, подобно тѣмъ, которые посредствомъ Шахматовъ учатъ ариѳметику и геометрію; потому что между прочимъ ему совѣтовали возбудить во мнѣ охоту къ наукамъ и къ исполненію долга, а не прибѣгать къ" принужденію, воспитать меня на свободѣ, при помощи кротости, безъ строгости и стѣсненія: доходилъ онъ въ этомъ просто до суевѣрія, оттого что нѣкоторые находили, что нѣжный разсудокъ дѣтей можетъ помрачиться, если ихъ будить внезапно утромъ, и отрывать вдругъ отъ сна, въ который они погружены несравненно глубже насъ; поэтому меня будили звукомъ какого нибудь инструмента, и при мнѣ всегда находился особенный человѣкъ для этого.
   Этого примѣра достаточно, чтобы судить объ остальномъ, и чтобы показать все благоразуміе и всю любовь этого прекраснаго отца; не его нужно винить, если онъ не получилъ никакихъ плодовъ, которые бы соотвѣтствовали такому превосходному воспитанію. Тому были двѣ причины: во-первыхъ неудобная, безплодная почва; такъ какъ, хотя здоровье у меня было сильное и крѣпкое и, вмѣстѣ съ тѣмъ, кроткій, сговорчивый нравъ, я былъ такимъ тупымъ, заспаннымъ, вялымъ, что меня не могли вывести изъ праздности, даже для игры. То, что я видѣлъ, я хорошо видѣлъ; и подъ этой тупой оболочкой скрывалось воображеніе смѣлое, и взгляды, выше моихъ лѣтъ. У меня не было живаго ума, и онъ лишь по столько двигался по сколько имъ руководили, пониманіе было медленное, изобрѣтательныя способности слабы, и наконецъ замѣчательно мало памяти. Немудрено, если изъ всего этого, онъ не съумѣлъ извлечь ничего путнаго. Во вторыхъ, какъ тѣ, которыхъ увлекаетъ желаніе скорѣе выздоровѣть, слушаются всѣхъ совѣтовъ, такъ и мой отецъ, страшно боясь ошибки въ томъ, что ему было такъ дорого, подчинился наконецъ общепринятому мнѣнію, которое всегда слѣдуетъ за тѣми, кто идетъ впередъ, подобно цаплямъ, и наконецъ поддался обычаю, не имѣя уже кругомъ себя тѣхъ, которые посовѣтовали ему ту первоначальную систему воспитанія, которую онъ вывезъ изъ Италіи; шести лѣтъ онъ послалъ меня въ школу въ Гіеннъ, процвѣтавшую тогда, и самую лучшую Франціи: и тамъ нельзя было болѣе его заботиться какъ объ избраніи для меня хорошихъ воспитателей, такъ и о всѣхъ мелочахъ моего стола, относительно котораго онъ онъ выговорилъ много своеобразнаго, несогласнаго съ школьными обычаями; но какъ бы тамъ ни было, это была все же школа. Моя латынь сейчасъ же испортилась, и благодаря отвычкѣ съ тѣхъ поръ я не употребляю ее; такимъ образомъ необыкновенное мое воспитаніе помогло мнѣ только сразу перешагнуть въ старшіе классы: такъ какъ, когда я тринадцати лѣтъ вышелъ изъ школы, я окончилъ уже весь курсъ (какъ это зовется) и, сказать правду, теперь не могу указать ни на какіе плоды, которые бы она мнѣ принесла.
   Впервые, охоту къ книгамъ возбудили во мнѣ басни Овидія о Метаморфозѣ: такъ какъ семи или восьми лѣтъ я избѣгалъ всякихъ удовольствій, чтобы ихъ читать; тѣмъ болѣе, что этотъ языкъ былъ мнѣ родной, а книга самая удобопонятная, и болѣе всѣхъ другихъ принаровленная къ моему слабому возрасту благодаря содержанію: потому что Ланцелотовъ дю-Лакъ, Амадисовъ, Гугоновъ изъ Бордо и прочихъ пустыхъ книгъ, чѣмъ забавляются дѣти, я не зналъ даже по имени, да и еще не имѣю съ ними сношеній; такъ неуклонно было мое воспитаніе! Отъ этого я невнимательнѣе относился къ моимъ другимъ заданнымъ урокамъ. Къ моему счастью при этомъ мнѣ попался наставникомъ вполнѣ разумный человѣкъ, который искуссно съумѣлъ потворствовать этой слабости и другимъ подобнымъ: благодаря этому-то, я однимъ духомъ проглотилъ Виргилія Энеиду, потомъ Теренція, Плавта и итальянскія комедіи, обольщенный привлекательнымъ содержаніемъ. Будь онъ настолько безумнымъ, чтобы положить конецъ этому образу жизни, мнѣ кажется, что я вынесъ бы изъ школы лишь ненависть къ книгамъ, какъ это дѣлаетъ почти все наше дворянство. Онъ велъ себя очень ловко, притворяясь что не замѣчаетъ ничего; онъ возбуждалъ мою охоту, позволяя лишь украдкой наслаждаться этими книгами, и слегка требуя другихъ положенныхъ уроковъ: потому что главное, чего мой отецъ искалъ у тѣхъ, которымъ онъ меня поручалъ, были кротость и мягкость нрава. Оттого-то и въ моемъ не замѣчается другихъ недостатковъ, кромѣ лѣни и вялости. Опасность заключалась не въ томъ, чтобы я дурно дѣлалъ, а въ томъ, чтобы я ничего не дѣлалъ: ни кто не предсказывалъ, что я долженъ буду сдѣлаться дурнымъ человѣкомъ, но безполезнымъ; предусматривали у меня тунеядство, а не злость. Я чувствую, что такъ и случилось: жалобы, отъ которыхъ у меня просто вянутъ уши, заключаются въ слѣдующемъ: Онъ празденъ, холоденъ для услугъ друзьямъ и роднымъ; а для исполненія общественныхъ обязанностей слишкомъ своеобразенъ, слишкомъ спѣсивъ. Самые несправедливые даже не говорятъ, Зачѣмъ онъ взялъ? зачѣмъ онъ не заплатилъ? но зачѣмъ онъ не уступаетъ? зачѣмъ онъ не даетъ? Я соглашусь съ тѣмъ, чтобы отъ меня ожидали лишь извѣстныхъ необязательныхъ поступковъ; но они не правы, когда строже съ меня требуютъ того, что я не долженъ, чѣмъ съ самихъ себя должное. Принуждая меня, они тѣмъ отнимаютъ у меня награду за поступокъ и благодарность, которую мнѣ. слѣдовало бы получить: H именно за то, что. дѣлая добровольно, нужно было бы тѣмъ болѣе цѣдить, принимая во вниманіе, что слѣпого у меня ничего нѣтъ. Я тѣмъ свободнѣе могу располагать своей судьбой, чѣмъ она болѣе моя, и собой, чѣмъ я болѣе принадлежу самому себѣ. Если бы только я самъ сильно прикрашивалъ свои поступки, я бы опровергъ эти упреки: и сказалъ бы нѣкоторымъ, что они не такъ обижены тѣмъ, что я мало дѣлаю, какъ тѣмъ, что я могъ бы болѣе дѣлать, нежели я дѣлаю.
   Однако душа моя сама про себя не переставала въ это же время сильно волноваться, и вѣрной смѣло судить о тѣхъ предметахъ, которые ей были знакомы; она обдумывала это одна, не сообщая никому; и между прочимъ, а и въ самомъ дѣлѣ думаю, что она была бы совсѣмъ неспособна уступить силѣ и насилію. Приму ли я въ расчетъ слѣдующее свойство моего дѣтства? Я старательно изучалъ "тѣ роли, которыя на себя бралъ, съ увѣренностью въ лицѣ, гибкостью въ голосѣ и движеніяхъ; такъ какъ преждевременно.
   
   Alter ab undecimo turn nie vix ceperat annus 1),
   1) Едва мнѣ минуло тогда двѣнадцать лѣтъ, Вирг. Эклог. VIII. 39.
   
   
   я исполнялъ главныя роли въ латинскихъ трагедіяхъ Буханана, Гаранта и Мюрэ, которыя хорошо игрались у насъ въ школѣ въ Пеннѣ: и въ этомъ отношеніи Андреасъ {Андрэ де Гувеа, родившійся въ Вайи въ Португаліи, въ концѣ XV ст., былъ назначенъ директоромъ Сіенской школы въ Бордо, въ 1531. Онъ пробылъ тугъ тринадцать лѣтъ, и покинулъ ее только для университета въ Коимбрѣ, гдѣ и умеръ въ 1548. v. Локлеркъ.} Говэанусъ, нашъ директоръ, какъ и во всемъ прочемъ, быль самымъ лучшимъ директоромъ всей Франціи; а меня считали мастеромъ этого дѣла. Противъ этого занятія я ничего не имѣю для молодыхъ дворянскихъ дѣтей; и я видѣлъ какъ даже наши принцы по примѣру нѣкоторыхъ древнихъ, вполнѣ похвально предавались ему: болѣе того, не воспрещались и и въ Греціи честнымъ людямъ дѣлать изъ этого ремесло: Aristoni tragi со actori rem operit; hinc et genus et for tuna honesta erant; neс ars, quia nihil tale apud Graecos pudori est ea deformabat {Онъ сообщаетъ свое дѣло трагику Аристову: онъ выдавался и рожденіемъ и почетнымъ положеніемъ, и искусство не портилъ все это, потому что у Гроковъ ничего подобное не составляетъ предмета стыда. Титъ Ливій, XXIV, 24.}: да и я всегда считалъ нелѣпыми тѣхъ, которые осуждаютъ эти забавы; и несправедливыми тѣхъ, которые запрещаютъ актерамъ, ни чѣмъ не хуже ихъ, входя" въ наши города, и завидуютъ народу въ этихъ общественныхъ удовольствіяхъ. Хорошіе правительства заботятся о томъ, чтобы собирать и объединять гражданъ, какъ для исполненія серьезныхъ религіозныхъ обрядовъ, такъ и для упражненій и игръ; чувство общественности и дружбы только увеличиваются отъ этого; да и потомъ, трудно позволить болѣе безобидныя увеселенія чѣмъ тѣ, которыя происходить на глазахъ каждаго и на глазахъ самой власти; по моему было бы благоразумно, если бы король, по временамъ, ни свой собственный счетъ давалъ бы ихъ обществу, въ доказательство отеческой любви и доброты, и чтобы въ большихъ городахъ были бы мѣста, предназначенныя и устроенныя для этихъ представленій; другое развлеченіе влечетъ за собой худшія тайныя дѣла.
   Чтобы возвратиться къ сказанному, нѣтъ ничего лучшаго какъ пробуждать желаніе и любовь иначе дѣлаешь только ословъ, нагруженныхъ книгами; при помощи кнута ихъ кармашки наполняютъ науками, а чтобы принести пользу не только нужно познакомиться съ ними, но и усвоить ихъ {Эту главу никогда нельзя достаточно хвалить, читать и размышлять о ней. Та часть Эмиля, гдѣ Руссо говоритъ о воспитаніи, ничто иное, какъ длинный коментарій этой великолѣпной главы Монтэня и той, которая ей предшествовала? Единственные, настоящимъ образомъ полезные и исполненные совѣты насчетъ воспитанія дѣтей, именно тѣ, которымъ Руссо обязанъ Монтэню? Прибавимъ, что самъ Монтэнь почерпнулъ много идей изъ Плутарха. Развивая теорію о снисходительности въ воспитаніи, онъ совершенно опередилъ свое время. Къ несчастію эту теорію нельзя было примѣнить на дѣлѣ; въ слѣдующемъ столѣтіи, Поръ-Ройаль отвергнулъ ее, и безъ преувеличенія можно сказать, что въ этой знаменитой школѣ, съ дѣтьми обращались необычайно строго.}.
   

ГЛАВА XXVI.
Это безуміе воображать, что разумъ можетъ судить о томъ, что истинно и ложно.

   Не безъ основанія считаютъ, что невѣжество и простодушіе легко вѣритъ, и его не трудно въ чемъ убѣдить: да и мнѣ помнится я когда то училъ, что вѣра ничто иное какъ оттискъ, который получается въ душѣ; и чѣмъ она была мягче и представляла менѣе сопротивленія, тѣмъ было легче отпечатать тамъ что нибудь. Ut necesse est, lancem in libra, ponderibus impositis, deprimi; sic animum perspicius cedere {Какъ необходима свободная стрѣлка должна опуститься разъ тяжесть положена; такъ умъ долженъ уступать очевидности. Циц. Academ II. 12.}. Потому что когда душа менѣе уравновѣшена и болѣе безсодержательна она легче склоняется подъ натискомъ перваго убѣжденія: вотъ почему толпу, дѣтей, женщинъ и больныхъ можно легче заставить плясать по своей дудкѣ. Но и съ другой стороны, это глупая самонадѣянность считать ложью то, что намъ кажется неправдоподобнымъ; а это обычный порокъ тѣхъ людей которые думаютъ, что знаютъ немного болѣе обыкновеннаго. Я точно также поступалъ прежде: и если при мнѣ поговорили о привидѣніяхъ, которыя появляются, или о предсказаніяхъ будущаго, о волшебствахъ, чарахъ, или о чемъ нибудь подобномъ, чему я не могъ повѣрить,
   
   Somma, terroros magicos, miraeula, sagas,
   Nocternos lémures, portentaque Thessala. 1)
   1) Сны, волшебныя видѣнія, чудеса, вѣщунья, ночныя привидѣнія и знаменія Ѳессаліи. Горац, Epist. II 3, 208.
   
   у меня являлось сожалѣнія къ бѣдному народу, котораго обманывали этими глупостями. Теперь же, я нахожу, что самъ по меньшей вѣрѣ былъ достоинъ сожалѣнія; не то чтобы въ тѣхъ поръ опытъ показалъ мнѣ что нибудь, что было бы выше этихъ перво -- начальныхъ вѣрованій, и удовлетворяло мое любопытство; но разумъ научилъ меня, что считать-что нибудь рѣшительно невозможнымъ и нелѣпымъ, это значитъ признавать за собой преимущество знать гдѣ границы и предѣлы для воли Божества и для могущества нашей матери природы: и что нѣтъ большаго безумія на свѣтѣ какъ соразмѣрять ихъ съ нашими способностями и съ нашимъ знаніемъ. Если мы зовемъ чудовищами или чудесами то, что недоступно нашему уму, то сколько же подобнаго передъ нашими глазами? Если мы посмотримъ черезъ какія туманныя области и какъ бы ощупью насъ ведутъ къ познанію большей части предметовъ которые намъ доступны; то безъ сомнѣнія мы найдемъ что скорѣе привычка чѣмъ наука лишаетъ насъ возможности замѣчать ихъ странность;
   
   Jam nemo, fessus saturusque sidendi,
   Suspucere in cooli dignntur lucida templa 1)
   1) Въ стихѣ Лукреція стоить: Fesus satiate videndi.-- Никто, уже утомленный и пресыщенный зрѣлищемъ, не удостоиваетъ созерцалъ на небѣ дивныя чудеса. Лукрецій II. 1037.
   
   и что если бы намъ пришлось увидать все это въ первый разъ, мы нашли бы ихъ болѣе невѣроятными чѣмъ что либо другое.
   
   Si nunc prinium mortalibus adsint,
   Ex improvise, ecu sint obiecta repente,
   Nil magis his rebus poterat mirabile dici,
   Ant minus ante quod auderent fore credere gentes. 1)
   1) Если бы теперь впервые пришлось неожиданно смертнымъ какъ будто нечаянно познакомиться съ явленіями можно ли было бы говорить о болѣе чудныхъ вещахъ или повѣрили ли бы этому люди прежде чѣмъ услышали бы объ этомъ. Лукрецій II, 1082.
   
   Тотъ кто никогда не видалъ рѣки, встрѣтивъ первую, подумаетъ что это океанъ, а мы считаемъ, что тѣ предметы, которые панъ извѣстны какъ самые большіе, вмѣстѣ съ тѣмъ и высшіе въ томъ что природа можетъ говорить въ этомъ родѣ:
   
   Scilice et fluvius qui non est maxiinus, ei'st
   Qui non ante aliquem inaiorem vidit; et ingens
   Arbor, hoinoquo videtur; et onium de gouere omni
   Maxima quae vidit quisque, haec ingentis fingit 1).
   1) Разумѣется хотя и небольшая рѣка, ни она кажется большой кто впервые увидалъ ее, и дерево огромнымъ человѣку; и всѣ предметы, кажутся громадными, если кто подобныхъ ни встрѣчалъ. Id, VI, 874.
   
   Consuetudine oculorum assuescunt animi, neque adinirantur., ueqtie requirunt rationes earum rerum, quas semper vident. {Умы освоиваются благодаря глазамъ, и не восхищаются и не доискиваются причинъ того, что постоянно видятъ. Циц. de Nat. deor. II, 50.} Новизна вещей болѣе чѣмъ ихъ величіе побуждаетъ, насъ доискиваться ихъ причинъ. Должно съ большимъ благоговѣніемъ разсуждать объ этомъ безконечномъ могуществѣ природы; и съ большимъ сознаніемъ нашего невѣжества и нашей слабости. Сколько существуетъ мало правдоподобныхъ вещей о которыхъ между тѣмъ свидѣтельствовали люди правдивые и которыя нужно по крайней мѣрѣ оставлять неразрѣшенными, если насъ не могутъ убѣдить? Потому что считать ихъ невозможными, значитъ ручаться за это, съ дерзкой самонадѣянностью знать границы возможнаго. Если бы хорошо понимали разницу между невозможнымъ и неупотребительнымъ, и между тѣмъ, что противорѣчивъ порядку вещей въ природѣ, и что противорѣчитъ обычнымъ возрѣніямъ людей, также мало слѣпо вѣря, какъ и невѣря легко, то соблюдали бы правило предписанное Хилономъ "Ничего слишкомъ".
   Когда у Фруассара {Въ 1386 г.} читаетъ, что графъ де-Фоа зналъ на слѣдующій день въ Беарнѣ про пораженіе короля Іоанна Кастильскаго въ Жюберотѣ, и про то какъ онъ объясняетъ это, можно смѣяться надъ этимъ; также какъ и надъ тѣмъ, что говорятъ наши хроники, а именно что папа Гонорій въ самый день смерти короля Филиппа Августа въ Мантѣ, приказалъ сдѣлать публично его похороны, и велѣлъ сдѣлать это по всей Италіи: такъ какъ свидѣтели эти не настолько авторитетны, чтобы насъ обуздать. Но какъ! если Плутархъ, кромѣ нѣсколькихъ примѣровъ изъ древности, на которые онъ ссылается, утверждаетъ навѣрное знать, что во время Доминиціана извѣстіе о потерѣ Антоніемъ сраженія въ Германіи въ нѣсколькихъ дняхъ разстоянія, было обнародовано въ Римѣ и распространилось по всему міру, въ тотъ самый день какъ оно было проиграно; и если Цезарь полагаетъ, что часто случалось, чтобы молва опережала само событіе, {Цезарь гражданская война III 86.} неужели мы скажемъ, что эти простые люди были введены въ заблужденіе толпой, оттого что они не такъ проницательны какъ мы? Есть ли другое сужденіе яснѣе, живѣе и проницательнѣе, чѣмъ сужденія Плинія, когда онъ хочетъ пустить его въ дѣло? менѣе тщеславное? Я оставляю въ сторонѣ превосходство его знанія, которому я меньше придаю значенія: въ чемъ превосходимъ мы его? а между тѣмъ, нѣтъ ни одного маленькаго школьника, который не изобличалъ бы его во лжи, и не желалъ бы прочесть ему урокъ объ успѣхахъ произведеній природы.
   Когда мы читаемъ у Бушэ про чудеса мощей Св. Иларія, куда ни шло; вліяніе его не настолько велико, чтобы отнять у насъ свободу оспаривать это: но мнѣ кажется рѣдкимъ безстыдствомъ осуждать за одно всѣ подобные разсказы. Великій Августинъ свидѣтельствуетъ же, {De civit. Dei. XXII. 8.} что самъ видалъ, какъ на мощахъ Св. Жёрвэ и Протэзъ въ Миланѣ, слѣпой ребенокъ сталъ зрячимъ; какъ одна женщина въ Карѳагенѣ выздоровѣла отъ рака, благодаря тому, что одна новообращенная осѣнила ее крестнымъ знаменіемъ; какъ Гесперій одинъ изъ его друзей прогналъ духовъ, наполнявшихъ его домъ при помощи горсти земли съ гроба Господня; эта земля перенесенная потомъ въ церковь неожиданно исцѣлила паралитика; одна женщина дотронувшись во время одной процессіи до раки Св. Этьеннъ букетомъ и потеревъ послѣднимъ глаза возвратила себѣ почти потерянное зрѣніе; и о многихъ другихъ чудесахъ при которыхъ, онъ говоритъ, самъ присутствовалъ: въ чемъ обвинимъ мы его и двухъ святыхъ епископовъ, которыхъ онъ называетъ своими свидѣтелями? Будетъ ли это въ невѣжествѣ, простодушіи, легковѣріи? Или же въ обманѣ и лицѣмеріи? Неужели въ нашемъ вѣкѣ найдется такой безстыдный человѣкъ, который можетъ сравнивать себя съ ними въ добродѣтели и благочестіи, или, въ знаніи, способностяхъ и здравыхъ сужденіяхъ? qui ut rationem nullani afferent, ipsa auctoritate me frangerent. {Которые если и не приводить никакихъ доводовъ, своимъ авторитетомъ убѣждаютъ меня. Циц. Tuecul. quaest. I, 21.}
   Презирать то, что мы не понимаемъ, опасная и не малая смѣлость, не говоря о нелѣпой безразсудности, которую она влечетъ за собой: {Сравнить съ этимъ мѣстомъ Паскаль, Мысли о чудесахъ.} такъ какъ послѣ того, какъ вы, согласно вашему прекрасному разуму установили границы для истины и лжи, и когда оказывается, что вы должны вѣрить еще болѣе страннымъ вещамъ, чѣмъ тѣ, что вы отрицаете, вы тѣмъ самымъ уже обязали самихъ себя отказаться отъ нихъ. А что мнѣ кажется вноситъ столько путаницы въ нашу совѣсть, среди тѣхъ религіозныхъ раздоровъ, которые насъ окружаютъ, это разрѣшать себѣ не вѣрить, какъ то дѣлаютъ католики. Имъ кажется что они разыгрываютъ умѣренныхъ и просвѣщенныхъ, уступая противникамъ нѣкоторыя изъ спорныхъ статей, но кромѣ того, что они не видятъ, какое получаетъ преимущество тотъ, кто нападаетъ на васъ, разъ начинаютъ ему поддаваться и отступать назадъ, и насколько это возбуждаетъ его продолжать начатое; эти статьи, которыя онъ выбираетъ какъ самыя незначительныя, иногда очень важны. Нужно или совсѣмъ? подчиниться авторитету церкви, или совсѣмъ освободиться отъ нея: не намъ опредѣлять въ чемъ мы должны ей послушаніемъ. Да и болѣе того, и могу это говорить, потому что лично испыталъ на дѣлѣ, воспользовавшись нѣкогда этой свободой по собственному усмотрѣнію и безъ особеннаго разбора, небрежно исполняя нѣкоторые обряды нашей церкви, которое кажутся или болѣе пустыми или болѣе странными; войдя же въ сношеніе съ учеными людьми, я нашелъ что эти вещи имѣютъ крѣпкое и прочное основаніе; и что благодаря лишь невѣжеству и глупости мы принимаемъ ихъ съ меньшимъ благоговѣніемъ, чѣмъ все остальное. Отчего мы не вспомнимъ, сколько мы чувствуемъ противорѣчій даже въ разумѣ! Сколько предметовъ вчера служили намъ правиломъ вѣры, а сегодня они для насъ не болѣе какъ вымыселъ! Слава и любопытство бичи нашей души: одна заставляетъ насъ всюду совать свой носъ; а другая, запрещаетъ оставлять что нибудь неразрѣшеннымъ, и неопредѣленнымъ.
   

ГЛАВА XXVII.
О дружбѣ 1).

1) Смотри о дружбѣ. Труды Воненаргь. Парижъ, 1807, in--8, т. I, ст. 68 и слѣд.

   Обративъ вниманіе на то, какъ одинъ живописецъ съ которымъ я знакомъ принимается за дѣло, мнѣ захотѣлось подражать ему. Онъ выбираетъ самое красивое мѣсто и непремѣнно середину стѣны для того чтобы повѣсить картину, написанную со всякимъ тщаніемъ; а вокругъ пустое мѣсто заполняетъ гротесками, т. е. фантастической живописью, прелесть которой только и заключается въ разнообразіи и странности. А тутъ говоря правду развѣ что нибудь иное, какъ гротески и уродливыя тѣла которыя составлены изъ разнообразныхъ членовъ, безъ опредѣленной формы, не имѣющія ни послѣдовательности, ни порядка и размѣра вполнѣ случайнаго?
   
   Desinit in piscem muller Formosa superne 1).
   1) Прекрасная женщина оканчивается рыбой. Горац. Art. poet стихъ 4.
   
   Я слѣдую за моимъ живописцемъ только до этого второго пункта: но затѣмъ останавливаюсь дойдя до другой и лучшей части; потому что мои способности далеко не таковы, чтобы я осмѣлился начать богатую законченную картину, составленную сообразно правиламъ искусства. Я рѣшилъ заимствовать послѣднюю у Этьеннъ Ла Боэти. которая будетъ служить украшеніемъ всей остальной работы: это разсужденіе названное имъ добровольнымъ рабствомъ: но тѣ, которые не знали его. очень вѣрно его потомъ прозвали "Противъ одного": онъ написалъ это въ видѣ опыта, юношей, въ честь свободы противъ тирановъ. Оно ходитъ по рукамъ умныхъ людей, не безъ большаго заслуженнаго одобренія; потому что отличается остроуміемъ и полнотою. "Если и можно сказать, что онъ могъ сдѣлать лучше и если бы въ болѣе зрѣломъ возрастѣ, когда я его узналъ, онъ бы задался такой цѣлью какъ я, изложить письменно свои мысли, мы увидали бы много замѣчательнаго, и которое не уступало бы въ славѣ древности; потому что я не знаю никого чьи природныя способности могли бы въ этомъ отношеніи сравняться съ его. А между тѣмъ отъ него осталось только это разсужденіе, и то случайно, и я думаю онъ его болѣе не видалъ, съ тѣхъ поръ какъ оно у него вырвалось; да еще нѣсколько записокъ объ январскомъ эдиктѣ {1662. Этотъ эдиктъ разрѣшалъ гугенотамъ публичное отправленіе ихъ богослуженія.}, получившемъ такую извѣстность благодаря нашимъ гражданскимъ войнамъ, о которыхъ быть можетъ еще въ другомъ мѣстѣ будетъ упоминаться. Это все что я могъ собрать послѣ него, я котораго онъ оставилъ но завѣщанію, движимый такой нѣжной заботливостью, уже въ борьбѣ со смертью, наслѣдникомъ своей библіотеки и своихъ бумагъ, кромѣ тѣхъ произведеній, которыя я издалъ {Въ Парижѣ въ 1571 у Фредерика Морель.} и я тѣмъ болѣе обязанъ этой статьѣ, потому что она послужила поводомъ къ нашему первому знакомству; такъ какъ мнѣ ее показали несравненно раньше чѣмъ я его увидалъ, и она первая познакомила меня съ его именемъ, вызвавъ такимъ образомъ дружбу которую мы поддерживали между собой, пока это было угодно Господу Богу, столь цѣльной и нераздѣльной, что подобной почти не встрѣчается, а между мужчинами такая и не въ обычаѣ. Необходимо столько встрѣчъ чтобы завязать ее, что много если судьба достигаетъ этого однажды въ три столѣтія. Ни къ чему природа, не дала намъ болѣе склонности, чѣмъ къ обществу; и хорошіе законодатели говоритъ Аристотель {Наставленіе Никомаху. VIII.} заботились болѣе о дружбѣ нежели о правосудіи.
   Совершенная уже и заключается въ этомъ: такъ какъ вообще всѣ тѣ, которыя вызваны и поддерживаются наслажденіемъ или выгодой, общественной или частной необходимостью, тѣмъ менѣе прекрасны и великодушны, и тѣмъ менѣе ихъ можно назвать дружбой, что они примѣшиваютъ къ дружбѣ постороннія намѣренія, цѣли и личную выгоду.
   Также мило подходятъ сюда какъ въ совокупности такъ и въ отдѣльности эти четыре древнія естественная, общественная, венерическая и гостепріимная. У дѣтей къ родителямъ скорѣе уваженіе. Дружба питается общеніемъ, которое между ними не можетъ быть, вслѣдствіе слишкомъ большаго неравенства, да и она могла бы помѣшать природнымъ обязанностямъ: такъ какъ ни отцы не могутъ сообщать дѣтямъ всѣ свои сокровенныя мысли, чтобы не породить неприличную вольность; ни дѣти давать предостереженіе я выговоры отцамъ, что составляютъ одну изъ главныхъ обязанностей дружбы. Есть народы, гдѣ принято обычаемъ говорить родителямъ ты, а у другихъ родители говорятъ дѣтямъ ты, во избѣжаніе противодѣйствія, которое они могутъ иногда другъ другу оказывать: и конечно одно является благодаря подчиненію другаго. Были философы, пренебрегшій этой естественной связью: напримѣръ Аристиппій {Діогенъ Лаэрсъ. II, 31.}, который, когда настаивали на той любви, которую онъ долженъ былъ имѣть къ своимъ дѣтямъ, оттого что они произошли отъ него, начиналъ плевать, говора, что и это точно также произошло отъ него; а другой, котораго Плуіархъ {Плутархъ о братской дружбѣ, г. 4.} хотѣлъ заставить примириться съ своимъ братомъ сказалъ: "Я не дорожу имъ болѣе другихъ, только оттого что мы вышли изъ одного мѣста".
   Безспорно имя брата, чудное имя, полное любви, и по этой то причинѣ на немъ основали мы, онъ и я нашъ союзъ: по это смѣшеніе имуществъ, эти раздѣлы и то, что богатство одного составляетъ бѣдность другаго, сильно расшатываетъ и ослабляетъ эту братскую связь; такъ какъ братья обязанные слѣдовать по одному пути и направленію въ своемъ стремленіи къ возвышенію, неизбѣжно должны часто сталкиваться и оскорблять другъ друга {Человѣческая жизнь ничто иное какъ постоянный призракъ; только и дѣлаютъ что льстятъ и обманываютъ другъ друга. Никто не говоритъ о насъ въ нашемъ присутствіи какъ онъ говоритъ безъ насъ. Связь между людьми основывается только на этомъ взаимномъ обманѣ и мало осталось бы дружбъ, если бы каждый изъ насъ зналъ, что его другъ говоритъ о немъ, когда его нѣтъ, хотя и говоритъ о немъ только искренно и безъ страсти. Паскаль.}. Болѣе того, почему между послѣдними было бы такое сходство и соотношеніе, кокоторое вызываетъ настоящую совершенную дружбу? Отецъ и сынъ могутъ быть вполнѣ различнаго нрава, также какъ и братья: это мой сынъ, мой родственникъ, но это жестокій человѣкъ, злой или глупый. И потомъ тѣмъ болѣе эта дружба предписывается намъ закономъ и природнымъ долгомъ, тѣмъ, менѣе тутъ нашего выбора и свободной воли; и ничего такъ быстро не воспринимается нашей свободной воли, какъ любовь и дружба. Не то, чтобы я не имѣлъ съ этой стороны все то, что только можно, потому что у меня былъ лучшій отецъ, который когда либо существовалъ, и самый снисходительный до глубокой старости: и происходя изъ семьи, которая отъ отца къ сыну отличалась этимъ и была примѣрна въ отношеніи братскаго единодушія:
   
                                 Et ipse
   Notus in fratres animi paterni 1).
   1) И самъ извѣстный отеческой любовью къ братьямъ. Горац. od. II, 2, 6.
   
   Сравнивать съ этимъ любовь къ женщинамъ невозможно, хотя она и зависитъ отъ нашего выбора, нельзя и требовать отъ нея тоже самое. Я сознаю, что ея пламя,
   
   Neque enim est dea nescia nostri,
   Quae dulcem curis miscet amaritem 1)
   1) Ибо я извѣстенъ нашей богинѣ, которая къ заботамъ примѣшиваетъ сладкую горечь. Катуллъ VIII, 17.
   
   болѣе жгуче, мучительно и жестко; но это пламя непостоянно и безразсудно, перемѣнчиво и разнообразно, огонь лихорадочный, который то появляется, то пропадаетъ, и не разливается повсюду. Въ дружбѣ жаръ общій и повсемѣстный, умѣренный впрочемъ и ровный; жаръ постоянный и спокойный, легкій и пріятный, который не имѣетъ ничего жгучаго, мучительнаго. Болѣе того, въ любви лишь бѣшенная погоня за тѣмъ, что бѣжитъ отъ насъ:
   
   Come Segne la lepre il caeciatore
   Al preddo, al caldo alla montagua, al lito,
   Nè più l'estima poi ehe prèsa vede;
   E sol dietro a chi fugge affréta il piode 1):
   1) Такъ среди холода и жара, среди горъ и долинъ преслѣдуетъ охотникъ зайца; онъ стремится настигнуть его, только пока тотъ бѣжитъ, и не дорожитъ имъ, разъ онъ пойманъ. Аріосто пѣснь X, станца 7.
   
   какъ только она измѣнится въ дружбу, т. е. достигнетъ единства воли, то начинаетъ ослабѣвать и пропадать; обладаніе губитъ ее, такъ какъ наступило физическое удовлетвореніе подверженное пресыщенію. Наоборотъ, дружбой наслаждаются по мѣрѣ того какъ стремятся къ ней; она растетъ, питается, возвышается, только когда наслаждаются ею, такъ какъ она вся духовная, и душа дѣлаясь тоньше, когда развиваютъ ее. Среди такой совершенной дружбы, и я въ прежнее время предавался этимъ непостояннымъ увлеченіямъ, для того, чтобы быть въ состояніи говорить о ней, я, который только слишкомъ выдаю себя своими стихами: такимъ образомъ эти двѣ страсти овладѣли мной, и если и вступили въ знакомство, то сравненія между собой никогда не дѣлали. Первая высокомѣрно и гордо парила, пренебрежительно глядя на вторую, которая проходила гдѣ то далеко внизу.
   Что касается брака, уже не говоря о томъ, что это договоръ, у котораго лишь входъ свободный, продолжителенъ же онъ только благодаря стѣсненію и принужденію, завися вполнѣ отъ совсѣмъ другаго, чѣмъ отъ нашего добраго желанія, договоръ, обыкновенно заключаемый съ другими цѣлями и гдѣ являются неожиданно тысячи побочныхъ обстоятельствъ, въ которыхъ трудно разобраться, достаточныхъ для того, чтобы порвать пить, и нарушить сильную любовь: тамъ, гдѣ въ дружбѣ нужно лишь заботиться и думать о ней самой. Кромѣ того, говоря по правдѣ, обыкновенный уровень развитія женщинъ не таковъ, чтобы могъ отвѣчать подобному общенію и подобнымъ сношеніямъ, которыми поддерживается, этотъ святой союзъ; да и душа ихъ кажется не на столь тверда, чтобы выдержать скрѣпленіе столь крѣпкихъ тѣсныхъ узъ. Я безъ сомнѣнія, безъ этого, если бы можно было установить подобную свободную дружбу и по добровольному соглашенію, гдѣ не только наслаждались бы души, но и тѣла получили бы участіе въ союзѣ, которому мужчина могъ бы всецѣльно отдаться, дружба была бы полнѣе и совершеннѣе. Но не было примѣра чтобы этотъ полъ могъ быть способенъ на это, и по общему соглашенію древнихъ школъ онъ исключался отсюда.
   Впрочемъ, то, что мы обыкновенно зовемъ дружбой и друзьями, лишь извѣстная короткость и знакомства, случайно сдѣланныя, или же ради извѣстной цѣли, посредствомъ которой наши души вступаютъ въ сношеніе другъ съ другомъ. Въ дружбѣ, о которой я говорю, онѣ такъ тѣсно соединяются и сливаются другъ съ другомъ, что. то, что ихъ связало исчезаетъ, и найти это болѣе нельзя. Если меня заставляютъ объяснить, почему я его любилъ, я чувствую, что это нельзя выразить иначе, какъ отвѣчая: "Потому что это былъ онъ, потому что это былъ я". Какая-то необъяснимая, роковая сила, которая стоитъ выше всѣхъ моихъ разсужденій и особенно всего того, что я могъ бы сказать, является посредницей этого союза. Мы искали другъ друга прежде, чѣмъ увидались, а разсказы, которые слышали, усиливали нашу любовь болѣе, нежели того требовала эти отношенія; я думаю вслѣдствіе какого нибудь небеснаго внушенія. Мы называли другъ друга по именамъ; и при первой же нашей встрѣчѣ, которая произошла случайно на большомъ праздникѣ и среди многочисленнаго общества, мы такъ поправились, полюбились и сошлись другъ съ другомъ, что съ тѣхъ. поръ никто не былъ намъ такъ близокъ, какъ мы одинъ для другого. Онъ написалъ превосходную латинскую сатиру, которая напечатана, гдѣ объясняетъ и оправдываетъ поспѣшность нашей взаимной дружбы, достигшей такъ скоро совершенства. Ей нельзя было терять времени, такъ какъ продолжаться долго она не могла, да и завязалась очень поздно (мы оба были уже взрослые люди, и онъ старше меня нѣсколькими годами); а соображаться съ обыкновенной, вялой дружбой, для которой нужно столько предосторожностей, столько длинныхъ предварительныхъ разговоровъ, ей нечего было. Первая принимаетъ во вниманіе только себя самою, и можетъ полагаться только на себя: не какое нибудь особенно соображеніе, не два. три, четыре, тысячу; это какая-то квинтессенція всего этого вмѣстѣ, которое, овладѣвъ моей волей, заставила ее потеряться и погрузиться въ его; и овладѣвъ его волей, заставило ее потеряться и погрузиться въ мою, съ совершенно одинаковой стремительностью и съ одинаковой страстью: я говорю потеряться, и это вѣрно, потому что личной собственности не существовало для насъ, ничего не было моимъ, или его.
   Когда Лелій {Цицеронъ о дружбѣ. 9, 11.} въ присутствіи римскихъ консуловъ, которые послѣ осужденія Тиверія Гракха, преслѣдовали всѣхъ тѣхъ, которые находились съ нимъ въ сношеніи, спросилъ у Кайія Блоссія (его перваго друга) сколько бы онъ хотѣлъ сдѣлать для него, и когда тотъ отвѣтилъ: "Все". "Какъ все?" продолжалъ онъ: "какъ! а если бы онъ приказалъ, тебѣ поджечь наши храмы?" "Онъ бы никогда не приказалъ мнѣ этого", возразилъ Блоссій. "Но если бы онъ сдѣлалъ это?" прибавилъ Лелій. "Я бы повиновался ему", отвѣтилъ тотъ. Если онъ былъ настолько другомъ Гракха, какъ то передаетъ исторія, ему было все равно: оскорбитъ ли консуловъ эта послѣдняя, откровенная исповѣдь; и онъ не долженъ былъ сомнѣваться въ волѣ Гракха. Тѣ же, однако, которые осуждаютъ этотъ отвѣтъ какъ возмутительный, не хорошо вникли въ эту тайну, и не предполагаютъ, какъ это было, что онъ держалъ волю Гракха въ своей власти, вслѣдствіе и своего знанія, и своей силы надъ ней: они были болѣе друзья, нежели граждане, болѣе друзья, нежели друзья или враги своей страны, нежели друзья смуты и честолюбія; ввѣрившись вполнѣ другъ другу они вполнѣ руководили склонностями другъ друга. И такъ какъ они управляли при помощи добродѣтели и разума, да и управлять этимъ иначе невозможно, отвѣтъ Блоссія такой, какимъ и долженъ былъ быть. Если бы въ ихъ дѣйствіяхъ произошелъ разладъ, то они не были бы другомъ одинъ для другого какъ я это понимаю, ни своими собственными друзьями. Впрочемъ, этотъ отвѣтъ не имѣетъ никакого значенія, также какъ и мой, если бы у меня кто нибудь спросилъ бы слѣдующее: "Если бы ваша воля повелѣвала вамъ убить свою дочь, убили ли бы вы ее?" и я отвѣтивъ утвердительно: такъ какъ это отнюдь не доказываетъ согласія на это; потому что я не сомнѣваюсь въ своей волѣ, и также мало въ волѣ подобнаго друга. Убѣжденія цѣлаго міра не въ силахъ отнять у меня увѣренность въ намѣреніяхъ и сужденіяхъ моего: объ какомъ бы изъ его поступковъ не заговорили со мной, я сейчасъ же могу указать на побудительную причину этого. Наши души такъ тѣсно сплотились, онѣ съ такой любовью смотрѣли другъ на друга, и съ совершенно одинаковой любовью раскрывали одна другой все, самое сокровенное, что не только я зналъ его душу, какъ свою собственную, но безъ сомнѣнія охотнѣе довѣрился бы ему, нежели себѣ самому. Другія, обыкновенныя дружбы нельзя и ставить наравнѣ съ этой; я ихъ также хорошо знаю, какъ и кто либо другой, и самыя совершенныя въ этомъ родѣ: но я не совѣтую смѣшивать ихъ правила; впали бы въ ошибку. Въ другихъ дружбахъ нужно имѣть узду въ рукѣ, дѣйствовать осмотрительно, осторожно: узелъ не настолько крѣпокъ, чтобы не нужно было остерегаться. "Любите его, говаривалъ Хилонъ, такъ, какъ будто вы должны будете разъ его ненавидѣть; ненавидьте, какъ будто разъ полюбите" {Авлъ-Геллій, I, 3.}. Это правило, которое такъ отвратительно, если его примѣнять къ настоящей высокой дружбѣ, очень полезно для обыкновенной простой; къ ней очень подходитъ одно любимое выраженіе Аристотеля: "О, мои друзья! друзей нѣтъ". {Діогенъ Лаэрсъ. V. 21. Большая часть друзей отбиваетъ охоту отъ дружбы и большая часть ханжей отъ благочестія, Ларошфуко.}. Услуги и благодѣянія, которыми питается другая дружба не стоятъ даже того, чтобы о нихъ упоминали когда установились такія благородныя отношенія; а причина тому полное сліяніе нашихъ двухъ волей: потому что, подобно тому, какъ любовь, которую я чувствую къ себѣ самому не увеличивается, оттого, что я помогу себѣ въ случаѣ нужды, чтобы ни говорили стоики, и точно также, какъ я себѣ ни сколько не благодаренъ за услугу, которую себѣ же оказываю, такъ и у подобныхъ друзей, благодаря ихъ полному единодушію исчезаетъ чувство долга къ подобнымъ обязанностямъ, оно заставляетъ ненавидѣть и гнать отъ себя такія понятія какъ дѣлежъ и разница, благодѣяніе, обязательства, благодарность, просьба, признательность и тому подобное. Такъ какъ дѣйствительно у нихъ всеобщее, воля, мысли, сужденія, имущество, жены, дѣти, честь и жизнь, и благодаря своему сходству одна душа въ двухъ тѣлахъ, согласно очень вѣрному опредѣленію Аристотеля, {Діогенъ Лаэрсъ. V. 20.} они не могутъ ни дать взаймы, ни подарить что нибудь другъ другу. {Самое большое слѣдствіе дружбы заключается не въ томъ чтобы показывать другу свои недостатки, но указывать на его собственные. Ларошфуко.} Вотъ почему законодатели, чтобы хоть чѣмъ нибудь сдѣлать бракъ похожимъ на этотъ божественный союзъ, запрещаютъ дарственныя записи между мужемъ и женой; желая показать этимъ, что все должно принадлежать каждому изъ нихъ, и что ничего не должны они дѣлить и раздѣлять между собой.
   Если бы въ дружбѣ, о которой я говорю, одинъ могъ бы одолжить другаго, тотъ кому сдѣлано было бы благодѣяніе оказалъ бы услугу своему товарищу: такъ какъ, стремясь болѣе всего оба къ тому чтобы помогать другъ другу, кто представляетъ для этого случай и поводъ, тотъ щедрый, доставляя другу удовольствіе, сдѣлать для него то, что онъ болѣе всего желаетъ. Когда у философа Діогена не было денегъ, онъ говаривалъ, что обратно требовалъ его у своихъ друзей, а не просилъ {Діогенъ Лаэрсъ. VI. 46.}. А чтобы показать какъ это происходитъ въ дѣйствительности, я приведу одинъ древній и очень странный примѣръ {Извлеченія изъ Токсарія Лукіана г. 22, V. Левлеркъ.}. У Эвдамидія коринѳянина было два друга, Шариксеній изъ Сикіона и Аретій изъ Коринѳа; -- умирая въ бѣдности, тогда какъ его друзья были богаты, онъ слѣдующимъ образомъ сдѣлалъ свое духовное завѣщаніе: "Завѣщаю Аретію содержать мою мать и поддерживать её въ старости; Шариксену выдать мою дочь замужъ, и дать ей по возможности большую вдовью часть: въ томъ же случаѣ, если одинъ изъ нихъ умретъ, вмѣсто него назначается тотъ, кто переживаетъ". Тѣ, которые первые увидали это завѣщаніе подняли его на смѣхъ; но предупрежденные наслѣдники приняли его съ рѣдкимъ удовольствіемъ: и такъ какъ одинъ изъ нихъ, Шариксеній умеръ черезъ пять дней, назначеніе наслѣдства перейдя къ Аретію, послѣдній заботливо содержалъ эту мать; и изъ пяти талантовъ, которые онъ имѣлъ, далъ два съ половиной своей единственной дочери при ея замужествѣ и два съ половиной дочери Эвдамидія при замужествѣ послѣдней, свадьбу которыхъ съигралъ въ одинъ день.
   Этого примѣра вполнѣ достаточно при одномъ условіи множества друзей, такъ какъ совершенная дружба, о которой я говорю, нераздѣльна, всякій настолько привязывается къ своему другу, что ему нечего удѣлить другому и наоборотъ ему жаль, что онъ не вдвое, втрое или четверо болѣе, что у него нѣсколько душъ, и не нѣсколько воль, чтобы все это посвятить этому предмету. Обыкновенныя дружбы можно дѣлить: въ одномъ можно любить красоту; въ другомъ обходительность нрава; въ третьемъ щедрость, въ этомъ отеческое чувство, въ томъ братское, и т. д.; эта же дружба, которая вполнѣ овладѣваетъ душой, и полновластно распоряжается ею, не можетъ быть двойной. Еслибы двое одновременно просили помощи, къ которому побѣжали бы вы? Если бы они требовали отъ васъ противоположныхъ услугъ, какой былъ бы порядокъ? Если бы одинъ поручилъ что нибудь вашей скромности, что другому полезно было бы знать, какъ бы вы выпутались? Единственная настоящая дружба освобождаетъ отъ всѣхъ прочихъ обязательствъ: тайну, которую я поклялся не открывать другому, я могу безъ клятвопреступленія сообщить тому, кто не другой, т. е. самому себѣ. Довольно большое чудо удвоится; и не понимаютъ всей трудности этого, тѣ, которыя говорятъ о томъ, чтобы утроиться. Ничего нельзя назвать крайнимъ, что имѣетъ себѣ подобное: и кто предположитъ, что изъ двухъ, я одинаково люблю одного и другаго, и что они другъ друга, и меня, настолько насколько и я ихъ, тотъ обращаетъ въ собратство самую нераздѣльную единственную въ своемъ родѣ вещь и которую рѣже всего найти въ мірѣ. Конецъ этого разсказа вполнѣ подходитъ къ тому, что и говорилъ: такъ какъ Эвдамидій какъ бы изъ милости и ради одолженія своихъ друзей рѣшается употребить ихъ въ нуждѣ; онъ дѣлаетъ ихъ наслѣдниками своей щедрости, которая состоитъ въ томъ, чтобы дать имъ возможность сдѣлать ему добро и безъ сомнѣнія могущество дружбы замѣтнѣе въ его поступкѣ нежели въ поступкѣ Аретія. Однимъ словомъ эти дѣйствія невѣроятны для того, кто никогда не поступалъ такъ, и которыя заставляютъ меня очень высоко цѣнить отвѣть одного молодаго солдата Киру: послѣдній же спрашивалъ у него за сколько онъ отдалъ бы лошадь, съ которою тотъ только что получилъ призъ на скачкахъ, и желалъ ли бы онъ промѣнять ее на царство: "Конечно нѣтъ государь: но охотно отдалъ бы ее, чтобы пріобрѣсть друга, если бы я нашелъ человѣка, достойнаго такаго союза" {Ксенофонтъ. Киропедія VIII, 3.}. Онъ хорошо сказалъ. "если бы я нашелъ"; такъ какъ людей для поверхностнаго знакомства легко найти, по для настоящей дружбы, которой вполнѣ предаются, которая ничего не дѣлаетъ напрасно, необходимо, чтобы всѣ пружины были цѣлы и вполнѣ надежны, Въ союзахъ, которыя важны лишь въ извѣстномъ отношеніи, исправляютъ особенно то, что относится сюда. Не важно какой вѣры мой врачъ и мой адвокатъ; это соображеніе ничего не имѣетъ общаго съ тѣми услугами, которыя я отъ нихъ жду: поступаю я точно также и при ближайшемъ знакомствѣ съ тѣми, кто мнѣ служить и очень мало безпокоюсь цѣломудренъ ли мой слуга, я спрашиваю проворенъ ли онъ; и не столько боюсь погонщика муловъ игрока, сколько дурака, повара невѣжду, а не любителя божиться. Я не берусь говорить свѣту, что нужно дѣлать, другіе достаточно берутся за это, но то, что я дѣлаю.
   
   Alibi sic usus est: tibi, ut opus est facto face 1).
   1) Я слѣдующимъ образомъ поступаю, ты же дѣлай то чти нужно. Теренцій, д. I, сц. I, ст. 28.
   
   Въ застольные товарищи я беру весельчака, а не благоразумнаго человѣка; въ собесѣдники выбираю знаніе, но безъ честности, точно также и въ прочемъ. Подобно тому человѣку, который, когда его разъ встрѣтили верхомъ на палкѣ, занятаго игрою съ дѣтьми, просилъ того, кто засталъ его за этимъ, ничего не говорить, пока самъ не сдѣлается отцомъ {Плутархъ. Жизнь Агезилая д. 9.}, считая что то чувство, которое зародится тогда у него въ душѣ, сдѣлаетъ его болѣе справедливымъ судей такаго поступка: такъ и я желалъ бы обращаться къ такимъ людямъ, которые были бы знакомы съ тѣмъ, что я говорю: но, зная насколько мало употребительна подобная дружба и насколько она рѣдка, я не надѣюсь найти для нея хорошаго судью; такъ какъ даже разсужденія которыя оставила намъ объ этомъ предметѣ древность, мнѣ кажутся слабыми сравнительно съ тѣмъ чувствомъ которое я къ ней питаю и въ этомъ отношеніи дѣйствія превосходятъ даже правила философіи.
   
   Nil ego conuttilerim jucundo saints amico 1).
   1) Я думаю ничего нѣтъ пріятнѣе хорошаго друга -- Горацій Сат. I, 5 44.
   
   Древній Менандръ говаривалъ, что тотъ счастливъ, кто могъ встрѣтить хоть тѣнь друга, конечно онъ былъ правъ говоря это даже если самъ испыталъ это. Потому что и въ самомъ дѣлѣ, если я сравню всю остальную мою жизнь, хотя съ Божьей помощью она и протекла спокойно, пріятная, безъ тяжелаго горя, исключая утраты такого друга, полная духовнаго мира, такъ какъ я довольствовался своими естественными, природными удобствами, безъ погони за другими; сравнивъ говорю я, всю остальную четырьмя годами, во время которыхъ мнѣ дано было наслаждаться чуднымъ обществомъ и бесѣдой этой личности, все это одинъ дымъ, одна темная, скучная ночь
   Съ того дня какъ и его потерялъ,
   
   Quem semper acerbum,
   Semper honoratum (sic dt voluistis!) habeo, 1)
   1) Этотъ день будетъ для меня вѣчно печальный, вѣчно священый (такъ хотятъ боги). Вирг. Энеида, V, 49.
   
   я лишь влачу жизнь, изнемогая; и даже удовольствія которыя представляются мнѣ, вмѣсто того, чтобы утѣшить меня, только удваиваютъ сожалѣнія о его потерѣ; мы все дѣлили, мнѣ кажется, что я отнимаю его часть.
   
   Nec fas esse alla me voluptate hic frui,
   Decrevi, tantisper dum ille abest meus particeps 1).
   1) Я рѣшилъ не наслаждаться удовольствіями дозволенными, до тѣхъ поръ пока будетъ отсутствовать мой товарищъ. Теренцій Heaut. д. I, сц. I, ст. 97
   
   Я настолько привыкъ и освоился быть всюду вторымъ, что мнѣ кажется будто у меня цѣлой половины не хватаетъ.
   
   Illum mean si partem animae tulit
   Maturior vis, quid moror altera?
   Nec carus aequo, nec superstes Integer.
   Ille dies utramque Duxit ruinam... 1)
   1) Разъ преждевременный ударъ отнялъ у меня часть души, почему заботится о другой? Я уже себѣ не одинаково дорогъ, не пережилъ весь, одинъ день повлекъ за собой погибель обоихъ. Pop. od. II, 176.
   
   Нѣтъ ни одного поступка или мысли, относительно которыхъ не сохранились бы его слова; какъ будто онъ этимъ хотѣлъ мнѣ сдѣлать добро: потому что, подобно тому какъ онъ превосходилъ меня вообще всякимъ знаніемъ и добродѣтелью, такъ и обязанности друга исполнялъ лучше.
   
   Quis desiderio sit pudor, aut modus
   Tam cari capitis?.. 1)
   О misero frater adempte mihi!
   Omnia tecum una perierunt gaudia nostra,
   Quae tuus invita dulcia alebat amor.
   Tu mea, tu moriens fregisti commode, frater;
   Tecum una tota est nostra sepulta anime:
   Cuius ego interitu tota de mente fugavi
   Haec studia, atque omnes delicias animi.
   Alloquor? audiero nunquam tun verba loquentem?
   Nunquam ego te, vita frater, amabillior,
   Adspiciam posthac? At certe semper amabo. 2)
   1) Можно ли стыдиться или перестать желать столь дорогое существо. Горац. od. I 24, 1.
   2) О братъ на горе мнѣ тебя отняли у меггя! Съ тобой исчезли и всѣ наши радости, которыми въ счастливой жизни питала твоя любовь, Умирая, ты разрѣшилъ братъ, мое удовольствіе; съ тобой погребена и вся наша душа: я бѣжалъ отъ всѣхъ умственныхъ занятій, а также отъ всѣхъ духовныхъ удовольствій. Буду ли я бесѣдовать? Неужели никогда не услышу твои рѣчи? Неужели впредь я никогда не увижу тебя. Мой братъ, котораго я любилъ болѣе жизни? Но крайней мѣрѣ всегда буду тебя любить. Катуллъ 1. X, VIII 23; XV, 9.
   
   Найдя, что это сочиненіе {Трактатъ о Добровольномъ Рабствѣ.} было выпущено въ свѣтъ съ дурнымъ намѣреніемъ тѣми, которые стремятся, волновать и измѣнять наше государственное устройство, не заботясь о томъ улучшатъ ли они его, и что вдобавокъ они примѣшали сюда произведенія собственнаго пера, я рѣшился помѣстить его здѣсь. И для того чтобы память автора не была затронута тѣми, которые не могли близко знать его мнѣнія и поступки, я предупреждаю ихъ что писалъ онъ объ этомъ предметѣ еще въ юности только въ видѣ упражненія, какъ о пустомъ предметѣ, о которомъ было сотни разъ говорено въ книгахъ. Я ничуть не сомнѣваюсь въ томъ, что онъ вѣрилъ въ то что писалъ; такъ какъ онъ былъ настолько добросовѣстенъ, что не лгалъ даже въ шутку: болѣе того, я знаю, если бы ему пришлось выбрать, онъ бы предпочелъ родиться въ Венеціи, чѣмъ въ Сарлакъ: и вполнѣ благоразумно. Но у него было другое правило глубоко запечатлѣвшееся въ душѣ, повиноваться и свято подчиняться законамъ, среди которыхъ онъ родился. Не было никогда лучшаго гражданина, не было никогда человѣка болѣе страстно желавшаго мира своей странѣ, ни болѣе враждебнаго относившагося къ смутамъ и нововведеніямъ своего времени; онъ бы скорѣе употребилъ свое знаніе для уничтоженія ихъ, нежели для возбужденія ихъ чѣмъ нибудь: его умъ былъ скроенъ по образцу другихъ вѣковъ, а не этихъ.
   

ГЛАВА XXVIII.
Объ умѣренности.

   Какъ будто благодаря своему нечистому прикосновенію мы портимъ вещи, сами по себѣ прекрасныя и хорошія, когда онѣ поступаютъ къ намъ въ руки. Добродѣтель мы можемъ такъ понять, что она сдѣлается порочной, если слиткомъ сильно и страстно стремимся къ ней. Тѣ, которые говорятъ, что въ добродѣтели нѣтъ никогда излишествъ, потому что то болѣе не добродѣтель, гдѣ встрѣчаются излишества, играютъ словами:
   
   Insani sapiens nomen ferat, aequus iniqui
   Ultra quam satis est, virtutem si petat ipsam. 1)
   1) Мудрецъ становится безразсуднымъ, безпристрастный несправедливымъ, если стремится къ добродѣтели слишкомъ сильно. Горац. Epist. I, 6, 15.
   
   Это остроумное философское разсужденіе.
   Можно и слишкомъ любить добродѣтель, и съ крайностью поступать въ какомъ нибудь справедливомъ дѣлѣ. Съ этимъ то соображается божественный голосъ: "Не думайте болѣе нежели должно; думайте скромно" {Св. Павелъ посланіе къ Римлянамъ, XII, 3.}. Я видалъ какъ одинъ великій міра сего {Весьма вѣроятно, что Монтэнь говоритъ о Генрихѣ III кор. Франціи, Секстъ V говаривалъ кардиналу Жоаёзъ: "Нѣтъ ничего чего бы вашъ король но сдѣлалъ чтобы сдѣлаться монахомъ, ни я, чтобы не быть имъ". Костъ.}, вредилъ своей церкви тѣмъ, что проявлялъ слишкомъ большое рвеніе сравнительно съ людьми его сословія. Я люблю воздержанные и благоразумные характеры: невоздержанность даже въ стремленіи къ добру если и не оскорбляетъ меня, то удивляетъ и ставитъ въ затруднительное положеніе, какъ это назвать. И мать Павзанія {Діодоръ Сицилій с. XI. 45.} которая дала первую мысль, и принесла первый камень, для казни своего сына, и диктаторъ Постумій, {Валерій Максимъ II, 7.} который послалъ своего на казнь, за то, что тотъ въ пылу молодости съ успѣхомъ бросился на враговъ, покинувъ свое мѣсто, кажутся мнѣ странными, а не справедливыми; и я съ своей стороны не люблю ни совѣтовать, ни слѣдовать подобной дикой и дорогой добродѣтели. Стрѣлокъ который попадаетъ дальше цѣли промахнулся, также какъ и тотъ, кто не попалъ въ нее; и глаза мои одинаково ослѣплены перейдя вдругъ къ большому свѣту, или спустившись въ тѣнь. Каликлъ у Платона {Въ Горгіи.} говоритъ, что крайняя философія вредна, и совѣтуетъ не углубляться въ неё далѣе границъ пользы; что если съ умѣренностью пользоваться ею, она пріятна и удобна; а перейди въ крайность она дѣлаетъ человѣка дикимъ и порочнымъ, непочтительнымъ къ религіи и общепринятымъ законамъ, врагомъ вѣжливаго обхожденія, врагомъ человѣческихъ наслажденій, неспособнымъ ни къ какому политическому управленію, неспособнымъ ни себѣ, ни другимъ помочь, которому безнаказанно можно дать пощечину. Онъ говоритъ правду: такъ какъ, вдавшись въ крайность, она связываетъ нашу природную правдивость и совращаетъ насъ съ пути, вслѣдствіе неумѣстной топкости, съ того ровнаго чуднаго пути, на который указываетъ намъ природа.
   Вполнѣ законна та любовь, которую мы питаемъ къ нашимъ женамъ: однако же теологія не перестаетъ её обуздывать и ограничивать. Мнѣ помнится я прежде читалъ у Св. Ѳомы, {Secunda Secundaе quaest. 154. ст. 9.} тамъ гдѣ онъ осуждаетъ браки родственниковъ въ запрещенныхъ колѣнахъ между прочимъ слѣдующій доводъ для этого: что нужно опасаться, чтобы любовь, которую питаешь къ подобной женщинѣ не была неумѣренна: такъ какъ если супружеская любовь тутъ глубокая и цѣльная, какъ она и должна быть, и если присоединить сюда еще то чувство, которое она вызываетъ какъ родная, то нѣтъ ни какого сомнѣнія что для подобнаго мужа это можетъ кончиться потерей разума.
   Науки, которыя руководятъ человѣческими нравами, какъ напримѣръ теологія, философія вмѣшиваются во все: нѣтъ того тайнаго частнаго поступка, который могъ бы отъ нихъ скрыться, или избѣгнуть ихъ вмѣшательства. Вполнѣ неопытенъ тотъ, кто отстаиваетъ свою свободу.
   Но говоря сознательно не жалкое ли животное человѣкъ? Благодаря своему природному положенію, онъ едва въ состояніи вполнѣ и всецѣльно насладиться чѣмъ нибудь однимъ; да и то сейчасъ же старается умалить это своими разсужденіями: онъ не считаетъ себя достаточно несчастнымъ, если умышленно и нарочно не увеличитъ свое бѣдственное положеніе:
   
   Fortunae miseras auximus arte vias. 1)
   1) Мы искусственно увеличиваемъ бѣдственное свое положеніе, Пропер, III 7. 44.
   
   Человѣческая мудрость очень глупо думаетъ проявить остроуміе, сокращая число и отнимая слабость у принадлежащихъ намъ удовольствій; и наоборотъ очень милостиво и умно поступаетъ употребляя свое искусство на то, чтобы скрасить и дать привлекательный видъ несчастіямъ, и облегчать чувство скорби. Если бы я былъ признанный глава, я бы взялъ другой болѣе естественный путь, который и есть настоящій удобный и святой путь: и можетъ быть я сталъ бы настолько силенъ, что могъ бы указать ей ея границы: хотя наши врачи, какъ тѣлесные такъ и духовные, какъ бы сговорясь между собой, не находятъ никакого пути для излеченія, ни другихъ средствъ противъ болѣзней тѣла и души, кромѣ наказанія, страданія и мученій. Съ этой цѣлью были введены бдѣніе, посты, власяницы, далекія, уединенныя изгнанія, вѣчныя заточенія, розги и другія наказанія: но сопровождаться онѣ должны были такими условіями, чтобы это являлось настоящимъ наказаніемъ, и сопровождалось острой болью; и чтобы не случалось того что случилось съ нѣкіимъ Галліо {1) Сенаторъ изгнанный Тиверіемъ. Тацитъ Анналы. VI, 3.}. котораго послали въ изгнаніе на островъ Лесбосъ, и о которомъ узнали въ Римѣ что онъ велъ веселый образъ жизни, и что то, что должно было служить ему наказаніемъ, дѣлалось развлеченіемъ; вслѣдствіе этого, они одумались, и возвратили его снова къ женѣ домой, приказавъ пеотлучаться. для того чтобы ихъ наказаніе соображалось съ его настроеніемъ. Такъ какъ если бы постъ возбуждалъ въ комъ нибудь бодрость и веселіе; если бы рыба была для кого нибудь заманчивѣе мяса, для того это не являлось бы исправительнымъ средствомъ; также точно и въ медицинѣ, лѣкарства не дѣйствуютъ на того кто принимаетъ ихъ съ удовольствіемъ; горечь и отвращеніе такія условія которыя помогаютъ ихъ дѣйствію. Организмъ который смотрѣлъ бы на ревень какъ на нѣчто вполнѣ естественное, извратилъ бы значеніе его; онъ долженъ непріятно поражать нашъ желудокъ, чтобы вылечить его: и здѣсь должно быть общимъ правиломъ, что все излечивается своимъ противоположнымъ; такъ какъ боль извлечиваетъ боль.
   Это воззрѣніе имѣетъ нѣкоторое соотношеніе съ другимъ, которое такъ старо, воображать, что мы угождаемъ небу и природѣ нашей рѣзней и нашими убійствами, что было принято во всѣхъ религіяхъ. Еще во времена нашихъ отцовъ, Амюра при взятіи Істма зарѣзалъ шестьсотъ греческихъ юношей, для упокоенія души своего отца, для того чтобы эта кровь служила умилостивительной жертвой къ искупленію грѣховъ умершаго. Да и въ этихъ новыхъ земляхъ, открытыхъ при насъ, еще чистыхъ и дѣвственныхъ сравнительно съ нашими, этотъ обычай почти повсемѣстно принятъ; всѣ ихъ идолы упиваются человѣческой кровью, и сопровождается это различными примѣрами страшной жестокости: сожигаютъ ихъ живыми, и полуизжаренными снимаютъ съ горячихъ угольевъ, чтобы вырвать сердце и внутренности; у другихъ даже съ женщинъ съ живыхъ сдираютъ кожу и послѣднюю еще окровавленную надѣваютъ и наряжаютъ другихъ. Это же вмѣстѣ съ тѣмъ доказываетъ твердость и постоянство, такъ какъ эти несчастные, приносимые въ жертву люди, старики, женщины, дѣти нѣсколько дней передъ тѣмъ идутъ сами просить милостыню для принесенія этого въ даръ при своемъ закланіи, и являются на бойню распѣвая и танцуя, заодно съ присутствующими.
   Послы Мексиканскаго царя желая дать понять Фернанду Кортецу все величіе своего повелителя, сообщили ему, что у него было тридцать кораблей изъ которыхъ каждый могъ вмѣстить сто тысячъ войновъ, и что онъ жилъ въ самомъ красивомъ и укрѣпленномъ городѣ всего міра, прибавивъ, что онъ могъ приносить въ жертву пятьдесятъ тысячъ человѣкъ въ годъ. По истинѣ, они говорятъ,что онъ воевалъ съ извѣстными сосѣдними большими народами, не ради одного упражненія мѣстнаго юношества, но главнымъ образомъ, чтобы военноплѣнные могли служить ему при жертвоприношеніяхъ. Въ другомъ мѣстѣ въ одномъ пригородѣ, для поздравленія Кортеца съ благополучнымъ прибытіемъ, они принесли въ жертву пятьдесятъ тысячъ человѣкъ сразу. Я разскажу еще вотъ что: нѣкоторые изъ этихъ народовъ побѣжденные имъ, послали къ нему съ изъявленіями дружбы; посланные предложили ему три рода даровъ съ слѣдующими словами: "Господинъ, вотъ пять невольниковъ; если ты гордый богъ, который питается мясомъ и кровью, съѣшь ихъ и мы приведемъ тебѣ еще болѣе; если ты добрый богъ вотъ ѳиміамъ и перья; если ты человѣкъ, возьми вотъ эти птицы и плоды".
   

ГЛАВА XXIX.
О людоѣдахъ.

   Когда царь Пирръ перешелъ въ Италію, и познакомился съ расположеніемъ того войска, которое посылали противъ него римляне, онъ сказалъ: "Я не знаю какіе это варвары, (такъ какъ Греки звали такъ всѣ чужіе народы), но размѣщеніе войска, которое я вижу отнюдь не варварское". {Плутархъ. Жизнь Пирра. Г. 8.} Тоже сказали Греки о войскѣ, которое Фламминій переправилъ въ ихъ страну, {Id. Жизнь Фламминія. Г. 3.} и Филиппій смотря съ одного холма на порядокъ и распредѣленіе римскаго лагеря въ своемъ царствѣ при Публіи Сульпиціи Гальбѣ. {Титъ Ливій XXXI, 34.} Вотъ какъ нужно остерегаться раздѣлять мнѣнія толпы, и судить о нихъ нужно опираясь на разумъ, а не на общій голосъ. У меня долго жилъ одинъ человѣкъ который провелъ десять или двѣнадцать лѣтъ въ томъ свѣтѣ, который былъ открытъ въ нашемъ столѣтіи, тамъ гдѣ высадился Виллегэньонъ, {Въ Бразиліи въ 1557 г.} и которое онъ назвалъ Антарктической Франціей. Открытіе громадной страны кажется должно имѣть важное значеніе. Не знаю могу ли я ручаться, что не будетъ сдѣлано какого нибудь другаго, разъ столько личностей и болѣе выдающихся нежели мы ошиблись въ этомъ. Боюсь, что у насъ завистливые глаза, и болѣе любопытства нежели способностей: мы все обхватываемъ но ничего не постигаемъ.
   Платонъ {Въ Тимеѣ.} выводитъ Солона, который разсказываетъ со словъ жрецовъ города Саиса въ Египтѣ, что въ былое время и до потопа какъ разъ при началѣ Гибралтарскаго пролива находился большой островъ называвшійся Атлантидой, который былъ больше Африки и Азіи вмѣстѣ взятыхъ: и что цари этой страны обладавшіе не только этимъ островомъ, но распространившіе настолько свою власть на материкѣ, что владѣли Африкой до Египта и Европой до Тосканы, рѣшились захватить даже Азію и подчинить себѣ всѣ народы, которые окружаютъ Средиземное море до залива Чернаго моря; и съ этой цѣлью прошли черезъ Испанію, Галлію, Италію, внизъ до Греціи, гдѣ ихъ поддержали Аѳиняне: но что спустя нѣкоторое время и Аѳиняне и они, и ихъ островъ погибли отъ потопа. Вполнѣ вѣроятно, что это страшное наводненіе была причиной странныхъ перемѣнъ въ строеніи земли; напримѣръ полога ютъ, что море отрѣзало Сицилію отъ Италіи:
   
   Haec loca, уі quondam et vasta convulsa ruina,
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Dissiluisso feront, quum protenus utraque tellus
   Una foret... 1)
   1) Эти мѣста которыя когда то ужасная сила обратила въ развалины. Отдѣлились одно отъ другаго, прежде оба же составляли одну землю. Вирг. Энеид. III. 414.
   
   Кипръ отъ Сиріи; островъ Негропонтъ отъ Ѳеодосійской земли; и соединило земли, которыя были раздѣлены, наполняя между ними пропасти иломъ и пескомъ:
   
   Sterilisquo diu palus, aptaque remis, 1)
   Vicinas urbes alit, et grave sentit aratrum.
   1) И долго безплодное болото, разсѣкаемое лини, веслами, питаетъ теперь сосѣдніе города, и знакома съ тяжелымъ плугомъ. Гор. Art. poet. ст. 65.
   
   Но мало правдоподобій, чтобы этотъ островъ былъ тѣмъ новымъ свѣтомъ, который открытъ нами; потому что онъ почти соприкасался съ Испаніей, и это было бы невѣроятнымъ послѣдствіемъ наводненія, передвинуть его болѣе чѣмъ на тысячу двѣсти лье; да и кромѣ того современныя море/ плаванія открыли что это не островъ, но твердая земля, и смежная съ одной стороны съ Восточной Индіей, а съ другой съ обоими полярными странами; если же она и отдѣлена то лишь такимъ не большимъ проливомъ и промежуткомъ, что не заслуживаетъ названія острова.
   Кажется, что и у этихъ громадныхъ тѣлъ есть какъ и у насъ движенія, одни естественныя другія лихорадочныя. Когда я смотрю, насколько въ мое время замѣтно движеніе рѣки Дордонь по направленію къ своему правому берегу внизъ по теченію, и сколько она въ двадцать лѣтъ отвоевала, и даже лишила много зданій ихъ основанія, то хорошо понимаю, что это необычное волненіе; потому что если бы это всегда такъ было, шли впредь такъ должно было бы быть, то земля приняла бы другой видъ: онѣ просто подвержены измѣненіямъ; то онѣ разливаются въ одну сторону, то въ другую, то останавливаются. Я не говорю о внезапныхъ наводненіяхъ, причины которыхъ намъ извѣстны. Мой братъ сьеръ д'Арсакъ, видѣлъ, какъ въ Медокѣ вдоль моря послѣднее засыпало песками, которое оно выбрасывало, одну изъ его земель; верхушки кровель нѣкоторыхъ зданій до сихъ поръ виднѣются: его доходы уменьшились, и помѣстья обратились въ тощія пастбища. Жители говорятъ, что съ нѣкоторыхъ поръ море такъ надвигается на нихъ, что они потеряли четыре льё земли. Эти пески его фурьеры; и мы видимъ громадные холмы движущихся песковъ, которые опережаютъ её на полъ льё и захватываютъ землю.
   Другое свидѣтельство древности, къ которому хотятъ отнести это открытіе, находится у Аристотеля, если только маленькая книжка о Неслыханныхъ чудесахъ принадлежитъ ему. Онъ разсказываетъ тамъ, что нѣкоторые Карѳагеняне пустившись въ Атлантическое море за Гибралтарскій проливъ и проплававъ долго, открыли наконецъ большой плодородной островъ, весь покрытый лѣсами и орошаемый большими глубокими рѣками, вдалекѣ отъ всякой твердой земли; и что они, и другіе съ тѣхъ поръ, привлекаемые плодородіемъ и качествомъ почвы отправились туда съ женами и дѣтьми, и начинали уже свыкаться съ нимъ. Карѳагенскіе патриціи же видя, что ихъ страна мало по малу начинаетъ пустѣть, издали строжайшее запрещеніе, подъ страхомъ смертной казни кому бы то ни было отправляться туда, и прогнали оттуда новыхъ жителей, опасаясь, какъ говорятъ, чтобы съ теченіемъ времени они настолько не расплодились, чтобы не заняли ихъ мѣсто, и не разрушили бы ихъ страну. Этотъ разсказъ Аристотеля также не имѣетъ никакого соотношенія съ нашими новыми землями. Человѣкъ, который у меня служилъ, былъ человѣкъ грубый и простой; а это способствуетъ правдивости показаній: потому что люди съ тонкимъ образованіемъ болѣе замѣчаютъ, и больше вещей, но они ихъ перетолковываютъ, и чтобы заставить уважить свое объясненіе и убѣдить въ этомъ, они не могутъ измѣнить хоть немного событіе; они никогда не представляютъ вамъ вещи какъ онѣ есть, онѣ ихъ располагаютъ и маскируютъ сообразно тому, какъ ихъ видѣли; и чтобы внушить довѣріе къ своимъ сужденіямъ, и привлечь васъ, они охотно съ этой стороны растягиваютъ содержаніе, удлиняютъ его, и украшаютъ новыми подробностями. Или человѣкъ долженъ быть очень честенъ, или настолько простъ, чтобы ему не изъ чего было строить, дѣлать правдоподобными разныя небылицы, и у котораго не было бы ничего предвзятаго. Мой человѣкъ былъ именно такой, да и кромѣ того онъ не разъ показывалъ мнѣ матросовъ и купцовъ съ которыми познакомился въ этомъ путешествіи: такимъ образомъ съ меня этого довольно, и я не справлялся съ тѣмъ, что говорятъ космографы. Намъ нужны были бы топографы, которые подробно разсказывали бы намъ о тѣхъ мѣстахъ, гдѣ они были: по оттого, что у нихъ то преимущество передъ нами, что они видѣли Палестину, они хотятъ имѣть право описывать намъ весь остальной міръ) Я желалъ бы, чтобы всякій писалъ о томъ, что знаетъ, и насколько онъ это знаетъ, не только въ этомъ, но и обо всѣхъ другихъ предметахъ: потому что иному могутъ быть знакомы или по опыту извѣстны свойства рѣки или источника, въ остальномъ же онъ не знаетъ болѣе всякаго другаго, а между тѣмъ, чтобы выставить на показъ это ничтожное знаніе, онъ начнетъ писать о всей физикѣ. Изъ этого пороки проистекаютъ нѣсколько большихъ неудобствъ.
   Я же нахожу, чтобы возвратиться къ прежнему, что ничего нѣтъ варварскаго и дикаго у этого народа, по крайней мѣрѣ какъ мнѣ передавали; развѣ только считать варварствомъ, все то что, не соотвѣтствуетъ моимъ привычкамъ. Потому что и въ самомъ дѣлѣ у насъ нѣтъ другаго мѣрила для истины и правды какъ примѣръ и понятіе о мнѣніяхъ и обычаяхъ страны въ которой мы живемъ:/тутъ всегда совершенная религія, совершенное управленіе, совершенное и настоящее употребленіе всѣхъ вещей. Ихъ можно назвать дикими по столько, по сколько и плоды, которые производитъ природа сама отъ себя, и благодаря собственнымъ силамъ; тогда какъ на самомъ дѣлѣ мы должны были бы назвать скорѣе дикими тѣ. которые мы исказили при помощи своего искусства и извратили ихъ обыкновенное назначеніе: у первыхъ истинныя и самыя полезныя и естественныя качества и свойства живы и сильны; тогда какъ у послѣднихъ онѣ испорчены нами, благодаря тому что мы принаровили ихъ къ нашему извращенному вкусу; а между тѣмъ даже тонкостью и сочностью, и даже на нашъ вкусъ различные плоды этой дикой страны превосходятъ наши. Несправедливо давать искусству первенство, надъ нашей великой могущественной матерью природой. Мы настолько затемняемъ красоту и богатство ея произведеній благодаря собственнымъ изобрѣтеніямъ что заглушили его: но вездѣ гдѣ оно сохранилось въ чистотѣ, оно служитъ укоромъ нашимъ пустымъ и безполезнымъ предпріятіямъ.
   
   Еt vemunt heilerac sponte sua melius;
   Surgit et in solis fonnosior arbutus antris;
   Et volucrea nulla duleius arte canunt 1).
   1) И плющъ произрастаетъ лучше въ дикомъ видѣ; толокнянка лучше произрастаетъ на днѣ пещеръ; и птицы лучше поютъ безъ помощи искусства. Проперцій. I, 2, 10 sq.
   
   Несмотря на всѣ наши усилія мы не можемъ даже воспроизвести гнѣздо послѣдней пичужки, его строеніе, его красоту, и цѣлесообразность; также какъ и ткань слабаго паука.
   Все, говоритъ Платонъ {Законы, X.} творится или природой, или судьбой, или искусствомъ: самое великое и прекрасное двумя первыми; самое малое и несовершенное послѣднимъ.
   По этому то эти народы мнѣ кажутся дикими оттого только что на нихъ очень мало имѣлъ вліяніе человѣческій умъ, и оттого что они еще очень близки къ природной наивности. Естественные законы еще управляютъ ими, очень мало искаженное нашими; по сохранились они въ такой чистотѣ, что мнѣ иногда досадно, почему мы раньше не познакомились съ ними, тогда, когда еще были люди, которые о нихъ могли лучше насъ судить: мнѣ досадно, что Ликургѣ и Платонъ не знали о нихъ; такъ какъ мнѣ кажется что то, что мы видимъ на самомъ дѣлѣ у этихъ народовъ пре восходитъ не только всѣ описанія, которыми поэзія украсила золотой вѣкъ, и всѣ ея измышленія для изображенія счастливаго состоянія людей, но даже представленіе и стремленіе философіи: они не могли выдумать такую чистую наивность, какъ мы это видимъ въ дѣйствительности; они не могли вѣрить, что наше общество можетъ существовать при помощи столь малаго искусства и безъ усилій со стороны людей. Это народъ, скажу я Платону, у котораго нѣтъ никакой торговли; никакого знакомства съ науками, никакихъ понятій о числахъ; нѣтъ названій для чиновниковъ и сословнаго различія; неизвѣстна прислуга, богатство и бѣдность; никакихъ контрактовъ, никакихъ наслѣдствъ, никакихъ занятій, кромѣ безполезныхъ; никакого уваженія къ родству кромѣ какъ къ розовому, никакого земледѣлія, никакихъ металловъ, никакихъ одеждъ; которому неизвѣстно употребленіе хлѣба и вина. Даже слова которыя обозначаютъ измѣну, ложь, скрытность, скупость, зависть, прощеніе, клевету кажутся невѣроятными. Какъ бы показалась ему далекой отъ подобнаго совершенства та республика, которую онъ выдумалъ! Viri а diis récentes {Мужи исходящіе отъ боговъ. Сенека, Ер. 90.}.
   
   Vox natura inodos prinnnn dedit 1).
   1) Такіе законы издала впервые природа. Вирг. Георг. II, 20.
   
   Впрочемъ, живутъ они въ очень пріятной и умѣренной странѣ: такъ что, какъ мнѣ передавали свидѣтели, тамъ рѣдко встрѣтить больнаго человѣка; и они увѣряли меня, что никого не видали въ лихорадкѣ, безъ зубовъ, съ больными глазами, или сгорбленнаго отъ старости. Они живутъ вдоль моря и защищены со стороны суши высокими и большими горами, пространство между обоими около ста лье. У нихъ въ большомъ изобиліи рыба и мясо, которыя не имѣютъ ни малѣйшаго сходства съ нашими; ѣдятъ они его безъ всякихъ приправъ, и только жарятъ. Первый кто ввелъ туда лошадь, навелъ на нихъ такой ужасъ, что они убили его стрѣлами, прежде чѣмъ успѣли узнать, хотя онъ не разъ сталкивался съ ними во время прежнихъ путешествій. Строенія ихъ очень длинны и могутъ вмѣстить двѣсти или триста душъ, обиты онѣ корой большихъ деревьевъ, упираются однимъ концомъ въ землю, а на верху поддерживаютъ и опираются другъ на друга, на подобіе нѣкоторыхъ нашихъ ригъ, крыша которыхъ достигаетъ земли, и замѣняетъ одну стѣну. Деревья тамъ настолько крѣпки, что они ихъ рубятъ, и дѣлаютъ изъ нихъ мечи и рѣшетки для жаренія мяса. Постели изъ хлопчатобумажной матеріи, привѣшаны къ потолку какъ на корабляхъ, и у каждаго своя: такъ какъ жены спятъ отдѣльно отъ мужей. Встаютъ они съ солнцемъ и ѣдятъ тотчасъ же вставши, уже на цѣлый день: потому что этимъ они и ограничиваются. Въ это время они не пьютъ, какъ нѣкоторые другіе восточные народы, которые по словамъ Свидія, пили не за ѣдой; они же пьютъ нѣсколько разъ въ день и болѣе того. Напитокъ ихъ приготовленъ изъ какого то корня, и цвѣтомъ похожъ на наши блѣднокрасныя вина; пьютъ его только теплымъ. Напитокъ этотъ сохраняется только два или три дня; вкусъ его немного острый, ничуть не хмѣльной, полезенъ для желудка, и служитъ слабительнымъ для тѣхъ, кто не привыкъ къ нему: это очень пріятное питье для того, кому оно нравится. Хлѣбъ имъ замѣняетъ какое то бѣлое вещество, которое имѣетъ сходство съ засахареннымъ кишнецомъ: я пробовалъ его; оно сладко на вкусъ, и немного приторно.
   Весь день проходитъ въ танцахъ. Самые младшіе отправляются на охоту, вооруженные лишь стрѣлами. А въ это время часть женщинъ занимается согрѣваніемъ напитка, что составляетъ ихъ главное занятіе. По утрамъ одинъ изъ старцевъ передъ ѣдой проповѣдуетъ всѣмъ собраннымъ, переходя отъ однихъ къ другимъ, и повторяя все одно и тоже пока не обойдетъ всѣхъ; каждое же строеніе не менѣе ста шаговъ въ длину; онъ имъ наказываетъ лишь двѣ вещи, храбрость относительно враговъ и любовь къ женамъ: и никогда онъ не забудетъ повторить, почему они обязаны къ этому, "потому что это онѣ заботятся о томъ, что бы напитокъ ихъ былъ тепелъ и хорошо приправленъ". Во многихъ мѣстахъ, между прочимъ и у меня можно видѣть форму ихъ кровати, ихъ шнурковъ, мечей и деревянныхъ браслетовъ, которыми они покрываютъ свои руки въ сраженіяхъ, и толстыхъ палокъ съ отверстіемъ на одномъ концѣ, и звуками которыя послѣднія издаютъ, они поддерживаютъ тактъ въ танцахъ. Они совсѣмъ бриты, и несравненно лучше насъ достигаютъ этого, при помощи деревянной или каменной бритвы. Они думаютъ, что души вѣчны, и что тѣ, которые заслужили въ глазахъ боговъ, поселяются туда, откуда солнце встаетъ; проклятыя же на западъ.
   Неизвѣстно какіе у нихъ жрецы и пророки, но являются они очень рѣдко народу, такъ какъ живутъ въ горахъ. Съ ихъ приходомъ устраивается большой праздникъ и происходитъ торжественное собраніе нѣсколькихъ деревень: каждое строеніе составляетъ деревню, въ разстояніи одной лье другъ отъ друга. Этотъ пророкъ говоритъ съ ними публично, призывая ихъ къ добродѣтели и къ исполненію долга: но вся ихъ этическая паука заключаетъ лишь два положенія: мужество на войнѣ и любовь къ женамъ. Онъ же предсказываетъ будущее, и то, что ожидаетъ ихъ въ ихъ предпріятіяхъ; возбуждаетъ ихъ къ войнѣ, или отвлекаетъ отъ нея: но тутъ нужно угадать вѣрно, и если съ ними случается не то, что онъ предсказалъ, его изрубятъ въ сотни кусковъ если поймаютъ, и осудятъ какъ лжепророка. Поэтому то, кто разъ ошибся, того болѣе не видать.
   Предвидѣніе Божій даръ: вотъ почему обманъ долженъ быть наказанъ, если имъ злоупотребляютъ. Когда у Скифовъ колдуны ошибались, ихъ клали закованными по рукамъ и ногамъ на телѣги, полныя хворосту, которыя везли быки и въ такомъ видѣ сожигали {Геродотъ, IV, 69.}. Тѣмъ простительно дѣлать лишь то, что въ ихъ силахъ, которые занимаются предметами, которыми можетъ руководить человѣческое знаніе: но этихъ другихъ, которые обманываютъ насъ, вселяя вѣру въ сверхъестественную силу, недоступную нашему познанію, неужели ихъ не нужно наказывать за то, что они не сдерживаютъ своего обѣщанія, а вмѣстѣ съ тѣмъ и за дерзкій обманъ?
   Они воюютъ съ народами, которые живутъ по ту сторону горъ, глубже на материкѣ, и всегда отправляются совсѣмъ голые, вооруженные лишь стрѣлами и деревянными мечами, которые заострены съ одного конца, на подобіе нашихъ попей. (жестокость ихъ сраженій просто поразительна, онѣ никогда иначе не кончаются какъ убійствами и пролитіемъ крови: потому что они не знаютъ что такое бѣгство или страхъ. Всякій приноситъ въ видѣ трофея голову убитаго врага, и вѣшаетъ ее при входѣ въ свое жилище. Послѣ того какъ они долго ухаживали за своими плѣнными, и окружали всѣми удобствами, которыя могли придумать, тотъ кому они принадлежатъ, созываетъ всѣхъ своихъ знакомыхъ. Онъ привязываетъ веревку къ одной рукѣ плѣнника, при помощи которой держится въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, изъ боязни быть оскорбленнымъ послѣднимъ, а другую даетъ держать самому близкому изъ своихъ друзей; и вдвоемъ, въ присутствіи всего собранія они убиваютъ его ударами мечей. Когда это сдѣлано, его жарятъ и ѣдятъ сообща, и посылаютъ куски тѣмъ изъ друзей, которые въ отсутствіи. Не для того это дѣлается, какъ нѣкоторые думаютъ, чтобы питаться этимъ подобно Скифамъ, но для того, чтобы жестоко отомстить. Доказывается это тѣмъ, что когда они замѣтили, что португальцы, которые вошли въ союзъ съ ихъ противниками, употребляли другаго рода смертную казнь взявши ихъ въ плѣнъ, а именно зарывали по поясъ, и пускали въ тѣло стрѣлы, а затѣмъ уже вѣшали ихъ: то они подумали, что эти люди изъ другаго міра (подобно тѣмъ, которые посѣяли столько пороковъ кругомъ нихъ, и которые были искусстнѣе ихъ самихъ во всякомъ злѣ), не безъ основанія мстили такъ, и что это должно было быть мучительнѣе; поэтому они бросили свой старый способъ, чтобы слѣдовать новому. Меня огорчаетъ не то, что мы замѣчаемъ варварскую жестокость подобнаго поступка; но главнымъ образомъ то, что строго судя ихъ ошибки, мы такъ слѣпы къ нашимъ собственнымъ. Я думаю, болѣе варварства ѣсть живаго человѣка,-- чѣмъ мертваго; терзать мученіями и адскими муками тѣло живое, отдавать его черни на сожженіе, отдавать его на съѣденіе собакамъ и свиньямъ (какъ мы это не только читали но и видали недавно, и происходило это не между старыми врагами, по между сосѣдями и сограждами, и что хуже, подъ предлогомъ благочестія и набожности), чѣмъ жарить и ѣсть его, когда онъ умеръ.
   Хризиппій и Зенонъ главы стоической школы считали же что нѣтъ никакого грѣха пользоваться мертвымъ тѣломъ для какого бы то ни было употребленія, и извлекать отсюда пищу {Діогенъ Лаэрсъ. VII, 188. С.}; подобно вашимъ предкамъ, которые осажденные Цезаремъ въ городѣ Алексіи рѣшились выдержать голодъ этой осады питаясь тѣлами стариковъ, женщинъ и другихъ безполезныхъ для сраженія членовъ.
   
   Vascones, ut tania est, alimentis talibus usi
   Produxere animas 1).
   1) Говорятъ, что Гасконцы употребленіемъ подобной пищи продолжили жизнь (человѣческое мясо). Ювеналъ Сатир. XV, 88.
   
   Врачи тоже не боятся пользоваться этимъ для всевозможныхъ употребленій ради нашего здоровья, примѣняя или снаружи или внутри. Но никогда не было такого дикаго взгляда, который оправдывалъ бы измѣну, тираннію. Жестокость, вѣроломство, наши обыкновенные пороки. Итакъ, мы можемъ правда назвать ихъ варварами, принимая въ соображеніе правила разума; но не насъ самихъ, которые превосходимъ ихъ всякимъ родомъ варварства. Ихъ войны вполнѣ великодушны и благородны и имѣютъ за себя столько извинительныхъ причинъ и красоты, сколько ихъ допускаетъ эта человѣческая болѣзнь: другаго основанія для нея нѣтъ какъ стремленіе къ добродѣтели. Они не спорятъ о новыхъ земляхъ; такъ какъ у нихъ еще то естественное плодородіе, которое даетъ имъ безъ всякаго труда и безъ всякихъ усилій съ ихъ стороны все необходимое въ такомъ изобиліи, что расширять границы имъ не зачѣмъ. Они еще находятся въ томъ счастливомъ положеніи желать только настолько, насколько этого требуютъ ихъ природныя потребности: все остальное является для нихъ излишкомъ. Вообще они зовутъ другъ друга одинаковыхъ лѣтъ братьями; дѣтьми тѣхъ, которые помоложе; а старики отцы для всѣхъ другихъ. Послѣдній оставляютъ имущество сообща всѣмъ наслѣдникамъ въ полное нераздѣльное владѣніе, безъ другаго права на то, какъ то неотъемлемое, которое природа даетъ своимъ твореніямъ, производя ихъ на свѣтъ. Если ихъ сосѣди переходятъ горы чтобы напасть на нихъ, и если они одержатъ надъ ними побѣду, наградой побѣдителю служитъ слава и преимущество быть первымъ въ добродѣтели и доблести, такъ какъ имущество побѣжденнаго имъ не нужно; и они возвращаются къ себѣ домой, гдѣ у нихъ нѣтъ недостатка во всемъ необходимомъ; нѣтъ недостатка въ одномъ изъ главномъ умѣть наслаждаться своимъ положеніемъ и довольствоваться имъ. Также точно дѣлаютъ и тѣ въ свою очередь; они не требуютъ отъ своихъ плѣнниковъ никакого другаго выкупа, какъ признанія и сознанія того, что они побѣждены: во на протяженіи цѣлаго столѣтія нельзя ни одного найти, кто не предпочтетъ смерть, чѣмъ выказать колебаніе словомъ или видомъ, и отступиться малѣйшимъ образомъ отъ непобѣдимаго величаваго мужества. Нѣтъ ни одного, кто не предпочтетъ быть убитымъ и съѣденнымъ, чѣмъ молить о пощадѣ. Они содержатся на свободѣ, для того чтобы жизнь имъ казалась еще дороже; и обыкновенно съ ними бесѣдуютъ объ ихъ ужасной будущей смерти, о тѣхъ мученіяхъ, которыя они должны будутъ перетерпѣть, о приготовленіяхъ, которыя для этого дѣлаются, о томъ какъ разсѣкутъ ихъ члены на куски и о пиршествѣ, которое устроится затѣмъ. Все это дѣлается единственно для того, чтобъ вырвать какое нибудь малодушное, униженное выраженіе или же, чтобы вызвать желаніе бѣжать, и тѣмъ получить надъ ними то преимущество, что успѣли ихъ устрашить и сломить ихъ твердость. Потому что, собственно говоря, въ этомъ только и состоитъ истинная побѣда.
   
                                           Victoria nulla est,
   Quiani quae confesses aninio quoque eubigat hostes 1).
   1) Побѣды нѣтъ, если она вмѣстѣ съ тѣмъ не покорила духъ враговъ. Клавдіанъ De Sexto conaulatu honorii V, 248.
   
   Венгры очень храбрые на войнѣ, въ прежнее время преслѣдовали до тѣхъ поръ, пока врагъ не начиналъ просить пощады. Такъ какъ, добившись разъ этого признанія, они отпускали его безъ обиды и безъ выкупа; развѣ самое большое брали съ него слово отнынѣ не выступать противъ нихъ. Мы же не мало пріобрѣтаемъ надъ врагами преимуществъ, и все это чужое, не наше: это свойство носильщика, а не доблести имѣть болѣе крѣпкія руки и ноги: расположеніе вещь мертвая и тлѣнная; благодаря простому случаю вашъ врагъ можетъ дрогнуть и быть ослѣпленъ солнечнымъ свѣтомъ; это дѣло науки и искусства, и легко возможно что ничтожный, трусливый человѣкъ будетъ ловокъ въ фехтованьи. Цѣна и оцѣнка человѣка лежитъ въ его сердцѣ и волѣ: тутъ его настоящая честь.
   Доблесть, это твердость не могъ и рукъ, но мужества и души: она не зависитъ отъ цѣнности нашей лошади, и нашего оружія, а отъ нашей собственной. Тотъ кто падаетъ, не теряя бодрости духа si succiderit, de genu pugnat {Если падаетъ, сражается на колѣняхъ. Сенека de Providentia, г. 2.}. Кто въ смертельной опасности не ослабѣваетъ въ своей твердости, кто отдавая Богу душу продолжаетъ смѣло и презрительно смотрѣть въ глаза врагу, тотъ побѣжденъ не нами, а судьбой {Сенека de Constantia Sapientia, г. 2.}; онъ убитъ, но не побѣжденъ: самые храбрые порою самые злополучные. Оттого есть пораженіе великолѣпнее побѣдъ. Никогда эти четыре родственныя побѣды Саламинская, Платейская, Микальская и Сицилійская не дерзнули противопоставить свою славу со славой пораженія царя Теонидаса и его воиновъ у Фермопилъ. Кто когда либо съ большей страстью и честолюбіемъ стремился къ тому, чтобы одержать побѣду, чѣмъ капиталъ Ісколасъ къ гибели {Діодоръ Сицилійскій, XV, 64.}. Кто болѣе тщательно и болѣе искусство изыскивалъ мѣры къ своему спасенію, нежели онъ къ своей погибели? Ему было поручено защищать извѣстный проходъ Пелопонеса противъ Аркадійцевъ: по такъ какъ онъ былъ не въ силахъ сдѣлать это, принимая во вниманіе характеръ мѣста и неровность силъ; и рѣшивъ, что всѣ, которые выйдутъ противъ враговъ, должны будутъ по необходимости тамъ и остаться; съ другой стороны считая недостойнымъ какъ своей собственной доблести и великодушія, такъ и названія спартанца, измѣнить своему долгу, онъ взялъ среднее между этими двумя крайностями, а именно: самыхъ молодыхъ и сильныхъ онъ сохранилъ для защиты и служенія родинѣ и отослалъ; а съ тѣми, потеря которыхъ была не такъ важна, онъ рѣшилъ отстоять это мѣсто и заставить враговъ цѣною смерти купить какъ можно дороже этотъ проходъ, что и случилось. Такъ какъ окруженный вскорѣ со всѣхъ сторонъ Аркадійцами, онъ и всѣ его товарищи были переколоты, но и сами произвели страшную рѣзню. Неужели эти побѣжденные не заслужили скорѣе трофеи, которые назначены были побѣдителямъ? Побѣдить настоящимъ образомъ можно въ сраженіи, а не спасаясь; и доблесть состоитъ въ томъ, чтобы сражались, а не дрались.
   Чтобы возвратиться къ нашему разсказу, плѣнники такъ мало сдаются, несмотря на все то, что имъ дѣлаютъ, что наоборотъ, во время тѣхъ двухъ мѣсяцевъ, впродолженіи которыхъ ихъ оставляютъ въ живыхъ, они сохраняютъ веселый видъ, они убѣждаютъ своихъ повелителей поскорѣе подвергнуть ихъ этому испытанію, они ихъ вызываютъ, бранятъ, попрекаютъ трусостью, и множествомъ побѣдъ которыя они у нихъ выиграли. У меня есть одна пѣсня, сочиненная однимъ плѣннымъ, гдѣ попадается слѣдующая черта: "Пусть смѣло всѣ придутъ, и соберутся чтобы пообѣдать имъ; такъ какъ вмѣстѣ съ тѣмъ они будутъ ѣсть своихъ собственныхъ отцовъ и прадѣдовъ, которые служили пищей его тѣлу: эти мускулы говоритъ онъ, это мясо и это жилы ваши, жалкіе безумцы; вы не узнаете, что въ нихъ до сихъ поръ сохраняется то, что составляло члены вашихъ предковъ; наслаждайтесь имъ; вы въ нихъ найдете вкусъ вашего собственнаго мяса". Мысль, которая отнюдь не пахнетъ варварствомъ. Тѣ, которые описываютъ какъ они умираютъ, и что происходитъ, когда ихъ бьютъ, описываютъ, что они плюютъ въ лицо и грозятъ тѣмъ которыя ихъ убиваютъ. По истинѣ, до послѣдняго вздоха они не перестаютъ вызывать и оскорблять ихъ словомъ и взглядомъ. Правду сказать, въ сравненіи съ нами вотъ очень дикіе люди: потому что нужно же чтобы или они сознательно дѣйствовали или мы;/разница громадная между ихъ обычаями и нашими. Мужчины тамъ имѣютъ нѣсколько женъ и имѣютъ ихъ тѣмъ въ большомъ количествѣ, чѣмъ болѣе извѣстны они за храбрецовъ. Что составляетъ замѣчательную прелесть въ ихъ бракахъ такъ это то, что тоже чувство, которое побуждаетъ нашихъ женъ мѣшать другимъ женщинамъ проявлять къ намъ расположеніе и дружбу, побуждаетъ ихъ женъ стараться о томъ, чтобы онѣ пріобрѣли послѣднее. Заботясь болѣе всего о чести своихъ мужей, онѣ стремятся и прилагаютъ свое стараніе на то, чтобы имѣть какъ можно болѣе подругъ, потому что это служитъ доказательствомъ доблести мужа. Наши назовутъ это чудовищнымъ; а между тѣмъ это будетъ неправда; это просто супружеская добродѣтель и самая высокая. И въ Библіи Лія, Рахиль, Сара и жены Іакова подводили мужу своихъ красивыхъ служанокъ: а Ливія потворствовала вожделѣніямъ Августа, {Светонъ Августъ, г. 71.} себѣ же во вредъ: а жена царя Дейотара Стратоника не только предоставила своему мужу очень красивую служанку, которая ей прислуживала, но еще заботливо воспитала ея дѣтей, и помогла имъ наслѣдовать отцу. А чтобы не думали, что это дѣлается изъ простаго, рабскаго подчиненія общепринятому, и благодаря вліянію древнихъ обычаевъ, безъ разсужденія и размышленія, и оттого только, что умъ ихъ настолько тупъ, что не можетъ принять другаго рѣшенія, нужно сослаться на нѣкоторыя черты, обнаруживающія ихъ способности. Кромѣ воинственныхъ пѣсенъ, одну изъ которыхъ я только что привелъ, у меня есть еще любовная, начинается она такъ: "Ужь остановись; остановись ужь, для того, чтобы моя сестра подражая твоему рисунку, могла бы соткать такой же богатый шнурокъ, который я подарю своей милой: такъ и во всѣ времена тебѣ будутъ отдавать предпочтеніе передъ всѣми другими змѣями благодаря твоей красотѣ, и расположенію твоего рисунка". Этотъ первый куплетъ составляетъ припѣвъ всей пѣсни. Я же довольно близко знакомъ съ поэзіей, чтобы быть въ состояніи сказать, что не только тутъ нѣтъ ничего варварскаго, но что еще она совсѣмъ въ родѣ Анакреона. Языкъ ихъ сверхъ того мягокъ, пріятнаго звука и имѣетъ сходство съ греческими окончаніями.
   Трое изъ нихъ посѣтили Руанъ во время пребыванія тамъ покойнаго короля Карла IX, не подозрѣвая того что имъ придется однажды поплатиться своимъ покоемъ и счастьемъ за знакомство съ здѣшнимъ развратомъ, и что ихъ погибель будетъ вызвана этими сношеніями, да и я предполагаю это уже наступило (несчастные, которые позволили обмануть себя благодаря страсти къ новшествамъ, и которые покинули свое кроткое небо, чтобы увидать наше). Король долго разговаривалъ съ ними. Ихъ познакомили съ нашими обычаями, показали нашу пышность, и порядки хорошо устроеннаго города. Послѣ того кто то спросилъ, что они обо всемъ этомъ думаютъ, и захотѣли узнать что изъ всего этого по ихъ мнѣнію самое замѣчательное: они отвѣтили что три вещи, изъ которыхъ послѣднюю я забылъ, и это мнѣ очень досадно; но первыя двѣ еще въ памяти. Они отвѣтили что во первыхъ находили очень страннымъ, что столько взрослыхъ бородатыхъ, сильныхъ и вооруженныхъ людей, окружавшихъ короля, (вполнѣ вѣроятно они говорили про Швейцарцевъ, его гвардію) согласились повиноваться ребенку, и что не избрали скорѣе кого нибудь изъ своей среды, чтобы повелѣвать надъ ними. Во вторыхъ (слѣдуя своему способу выраженія они зовутъ людей половинами другъ друга), что они замѣтили между нами людей, которые пользовались всѣми удобствами, между тѣмъ какъ ихъ половины просятъ милостыню у ихъ дверей, исхудалые отъ голода и нищеты.
   Я долго разговаривалъ съ однимъ изъ нихъ: но мой переводчикъ такъ плохо слѣдилъ за мной, и такъ мало могъ понимать мои мысли благодаря своей тупости, что я не былъ въ состояніи вынести что либо путное. Въ отвѣтъ на мой вопросъ, какія онъ извлекалъ выгоды отъ власти между своими, (такъ какъ это былъ предводитель, и наши матросы звали его королемъ), онъ мнѣ отвѣтилъ, "идти первымъ на войну": Сколько людей его сопровождало? Онъ мнѣ показалъ извѣстное пространство, чтобы объяснить, что столько, сколько на немъ могло помѣщаться; а это было не болѣе четырехъ, пяти тысячъ человѣкъ; прекращалась ли его власть въ мирное время? "Оставалось отъ нея слѣдующее" сказалъ онъ: "Во время посѣщенія деревень, которыя зависѣли отъ него, для него прокладывали тропинки черезъ чащи лѣсовъ, по которымъ онъ могъ бы свободно пройти". Все это очень не дурно: но только вотъ что они не носятъ нижняго платья.
   

ГЛАВА XXXI.
Что нужно осмотрительно судить о божественныхъ постановленіяхъ.

   Настоящимъ полемъ и предметомъ обмана являются неизвѣстныя вещи: тѣмъ болѣе, что во первыхъ самая странность внушаетъ вѣру, и потомъ, такъ какъ онѣ не составляютъ предмета нашихъ обыденныхъ разговоровъ, то и лишаютъ насъ возможности бороться съ ними. По этой причинѣ говоритъ Платонъ {Въ Діалогѣ Критій.} несравненно легче удовлетворить, говоря о природѣ боговъ, нежели о природѣ людей; потому, что невѣжество слушателей даетъ обширное прекрасное поле, и полную свободу для разсужденія о невѣдомомъ. Отсюда! происходитъ, что ничему такъ сильно не вѣрятъ, какъ тому, что менѣе всего знаютъ, нѣтъ людей, болѣе увѣренныхъ чѣмъ тѣхъ, которые говорятъ намъ всякій вздоръ, напримѣръ алхимики, предсказатели, судьи, хиромантики врачи {Переносясь въ вѣкъ Монтэня, понимаешь, что онъ причисляетъ врачей къ разряду шарлатановъ. Потому что и въ самомъ дѣлѣ они дѣйствовали эмпирически, какъ и послѣдній; и серьезные умы перестали нападать на медицину только съ тѣхъ поръ, какъ она сдѣлалась экспериментальной наукой. Это замѣчаніе относится и къ Мольеру.}, id genus onnie {И всѣ люди этого рода. Гор. Сат. I, 2, 2.}. Къ которымъ бы я охотно присоединилъ бы, если бы смѣлъ, цѣлую толпу людей истолкователей и обыкновенныхъ хулителей Божественныхъ предопредѣленій, которые думаютъ, что понимаютъ причины всѣхъ событій и видятъ въ тайнахъ божественной воли непонятныя побужденія для Его твореній. И хотя разнообразіе и постоянное противорѣчіе событій заставляетъ ихъ кидаться изъ стороны въ сторону, и съ востока на западъ, они не перестаютъ бѣжать за мячемъ, и однимъ карандашомъ рисовать бѣлое и черное.
   У одного индѣйскаго народа существуетъ слѣдующее похвальное правило: когда какая нибудь битва или схватка кончается неудачей, они публично просятъ прощенія въ этомъ у солнца, ихъ бога, какъ въ не справедливомъ поступкѣ; приписывая свое счастье или несчастье божественному разуму и предоставляя на его усмотрѣніе свои сужденія и рѣчи. Христіанину достаточно вѣрить, что все исходитъ отъ Бога; встрѣчать все съ благодарностью, какъ доказательство Его божественной, и неисповѣдимой мудрости; однакожь принимать это въ хорошую сторону, въ какомъ бы видѣ оно ему не посылалось. На мой взглядъ дурно то, что я вижу входу, стараться упрочить и подкрѣпить нашу религію указаніемъ на счастье нашихъ предпріятій. Наша вѣра имѣетъ достаточно другихъ основаній безъ того чтобы подкрѣплять ее указаніемъ на событія. Такъ какъ разъ народъ привыкъ къ этимъ благовиднымъ доводамъ, которые вполнѣ по его вкусу, то можно опасаться, чтобы событіе не поколебали его вѣры, если онѣ въ свою очередь будутъ неблагопріятны и невыгодны: подобно тому какъ во время нашихъ теперешнихъ религіозныхъ войнъ, тѣ, которые взяли верхъ при стычкѣ у Роштабэллъ {Большая стычка между войсками адмирала Колиньи и герц. Анжу, съ маѣ 1509. Костъ.}, громко радовались этому, и воспользовались этой удачей для доказательства правоты своей партій: когда же затѣмъ они стараются оправдать свои пораженія при Монконтуръ и Жарнакъ {Обѣ побѣды выигранныя герц. Анжу въ 1569, при Жарнакѣ въ мартѣ при Монконтурѣ въ октябрѣ.} тѣмъ, что это отеческіе удары и наказаніе, если народъ не вполнѣ въ ихъ власти, то онъ легко можетъ сообразить, что это ничто иное какъ съ одного вола двѣ шкуры драть, и изъ того же рта вѣять холодомъ и тепломъ. Было бы лучше знакомить его съ настоящими основаніями истины. Нѣсколько мѣсяцевъ {Битва при Лепантѣ 7 октября 1571 г.} тому назадъ замѣчательная морская побѣда была выиграна у турокъ подъ начальствомъ Донъ-Жуанъ Австрійскаго: но угодно же было Господу Богу въ прежнее время даровать не мало другихъ, но въ ущербъ вамъ. Однимъ словомъ, Божественныя дѣла невозможно припаравиливать къ нашему пониманію безъ того, чтобы на нихъ это не отразилось.
   А кто захотѣлъ бы объяснить, почему Арій и Левъ его Папа главные основатели этой ереси умерли въ разное время совершенно одинаковой, крайне странною смертью; (удалившись съ диспута вслѣдствіе боли въ желудкѣ они оба неожиданно отдали Богу душу), и преувеличить это божественное мщеніе, обстоятельствами мѣста, тотъ могъ бы отнести сюда же смерть Ганнибала, убитаго также въ уборной. Но вотъ только что! Иронія постигла таже участь. Богъ желая показать, что добрые должны на другое надѣяться, а злые другаго опасаться, чѣмъ счастья и несчастья въ этомъ мірѣ, руководитъ и посылаетъ послѣдній сообразно своимъ сокровеннымъ намѣреніямъ, и лишаетъ насъ возможности неразумно пользоваться ими. И тѣ издѣваются надъ этимъ, которые желаютъ одержать верхъ руководясь человѣческимъ разумомъ. Никогда имъ не удается разъ доказать это, безъ того, чтобы не получить вдвое болѣе сильное опроверженіе. Св. Августинъ дѣлаетъ надъ своими противниками прекрасный опытъ этого. Это споръ, который разрѣшается болѣе при помощи памяти, нежели разума. Нужно довольствоваться тѣмъ свѣтомъ, который угодно посылать намъ солнцу своими лучами, а кто поднимаетъ глаза, чтобы доставить своему же тѣлу болѣе свѣта, тотъ пусть не удивится если благодаря своему высокомѣрію онъ лишится зрѣнія {"Частица Монтэня въ каждомъ изъ насъ. Всякій искусъ, всякая склонностъ и страсть всякое развлеченіе, перемѣна и фантазія, въ которомъ христіанство совсѣмъ не участвуетъ, и гдѣ оно какъ будто не признано, гдѣ его не отвергаютъ, не оскорбляютъ, но не принимаютъ въ разсчетъ, благодаря легкой забывчивости, и которая желаетъ вѣрить, въ свою невинность, всякое подобное состояніе, что это другое какъ не Монтэнь? Это признаніе природы, которое ежеминутно высказываютъ, пока не дойдутъ до закона о благодати эта необдуманная нагота, къ которой возвращаются вслѣдствіе естественной склонности своей души, и какъ будто она не была никогда искуплена, это истинное Отаити нашей души чтобы назвать ее ея настоящимъ именемъ, вотъ собственно область Монтэнь и въ этомъ вся его книга. Не будемъ удивляться, что Паскаль стоило такъ много труда отдѣляться отъ него, такъ какъ Монтэнь не философъ, но сама природа: это человѣческое я. Это философія только въ одномъ смыслѣ, оттого что у него встрѣчается уже чистая природа, которая себя самого описываетъ и о себѣ самой разсказываетъ". Семъ-Бевъ.}. Quis hominum potest scire consilium Dei? aut quia poterit cogitare, quid velit Dominus {Кто можетъ знать Божественныя замыслы, или кто можетъ знать что хочетъ Богъ. Sapient. IX, 13.}?
   

ГЛАВА XXXII.
О томъ чтобы избѣгать наслажденій хотя бы цѣною жизни.

   Я правда видѣлъ, что большая часть воззрѣній древности сходилась въ слѣдующемъ. Время, тогда умирать, когда жизнь представляетъ больше зла, нежели добра; и что сохранять свою жизнь сопряженную съ мученіями и не удобствами для себя, это значитъ оскорблять даже законы природы, какъ говорятъ эти древнія наставленія:
   
   Ἠφὴν ἀλόπως ἢ ϑανεῖν εὐδαιμόνως
   Καλὸν τὸ ϑνήσχεν οἲς ὕδριντὸ φῆν φέρειν
   Κρεῖσσον τὸ μὴ ζῆν ἐστίν, ἢ ζῆν ἀϑλίως 1).
   1) Или спокойная жизнь, или счастливая жизнь. Хорошо умереть когда жизнь одинъ позоръ. Лучше перестать жить, чѣмъ жить несчастно. Въ Стобэѣ прор. 20 находятся совершено такія изреченія. Костъ.
   
   Но простирать презрѣніе смерти до того, чтобы употреблять ее какъ развлеченіе отъ почестей, богатства, величія и прочихъ благъ и милостей, которыя мы называемъ счастьемъ; какъ будто разуму уже не довольно дѣла убѣждать насъ отказался отъ нихъ, не прибавляя эту новую обузу, я не видалъ, чтобы оно предписывалось и исполнялось, пока мнѣ не попалось въ руки слѣдующее мѣсто Сенеки {Epist. 22.} въ которомъ онъ совѣтуетъ Люциллію, могущественному лицу и пользовавшемся большимъ вліяніемъ на императора, перемѣнить эту роскошную пышную жизнь и удалившись отъ честолюбія свѣта, начать уединенную, спокойную и философскую жизнь; Люциллій же предоставлялъ нѣкоторыя затрудненія для этого: "я того мнѣнія говоритъ Сенека, чтобы ты бросилъ эту жизнь, или жизнь вообще: совѣтую тебѣ избрать самый пріятный путь, и скорѣе развязать, нежели порвать то, что ты дурно связалъ; лишь бы ты разорвалъ, если иначе нельзя развязать. Нѣтъ того трусливаго человѣка, который не предпочтетъ упасть сразу, нежели постоянно находиться безъ точки опоры". Я нашелъ бы, что этотъ совѣтъ вполнѣ соотвѣтствуетъ стоической суровости, но болѣе странно то, что онъ заимствованъ у Эпикура, который по этому поводу высказываетъ мнѣнія совершено подобныя мнѣнія Идоменея. Подобныя же черты я замѣтилъ и среди нашего общества, но умѣряемыя христіанствомъ.
   Въ бытность Св. Хиларія епископа Пуатье, этого замѣчательнаго врага аріанской ереси въ Сиріи, его извѣстили, что руки Адры его единственной дочери, которая жила съ матерью по ту сторону, искали самые знатные дворяне страны, какъ дѣвушки очень хорошо воспитанной, очень красивой, богатой и въ цвѣтѣ лѣтъ; епископъ написалъ ей (какъ мы это видимъ), чтобы она поборола въ себѣ любовь ко всѣмъ этимъ удовольствіямъ и преимуществамъ, которыя ей предлагали; что онъ въ своемъ путешествіи нашелъ для нея другаго, болѣе знатнаго и достойнаго жениха, мужа болѣе могущественнаго и прекраснаго, который принесетъ ей въ даръ наряды и драгоцѣнности безцѣнныя. Онъ желалъ отвлечь ее отъ свѣтскихъ удовольствій чтобы присоединить къ Богу; но такъ какъ кратчайшій и вѣрнѣйшій для этого путь, представлялась ему смерть его дочери, то онъ не переставая началъ просить и молить Бога взять ее изъ этого міра и призвать къ себѣ; что и случилось; такъ какъ вскорѣ послѣ его возвращенія она умерла; по поводу чего онъ обнаружилъ странную радость. Послѣдній кажется превзошелъ всѣ другіе, тѣмъ, что онъ сразу обращается къ этому средству, тогда какъ первые прибѣгали къ нему лишь въ видѣ подкрѣпленія; да и потомъ дѣло касается его собственной дочери. Но я не хочу выпустить конецъ этого разсказа, хотя онъ и не относится сюда. Жена Св. Хиларія узнавъ отъ него, что смерть ихъ дочери случилась вслѣдствіе его желанія и воли, узнавъ насколько она была счастливѣе покинувъ этотъ міръ, нежели оставаясь здѣсь, такъ сильно начала стремиться къ вѣчному небесному блаженству, что неотступно просила мужа сдѣлать тоже и для нея. И когда Господь по ихъ общимъ молитвамъ призвалъ ее вскорѣ къ себѣ, смерть эта была встрѣчена рѣдкимъ всеобщимъ удовольствіемъ.
   

ГЛАВА XXXIII.
Судьба 1) часто замѣняетъ разумъ.

   1) Слово Судьба часто употребляемое Монтэнь и даже въ такихъ мѣстахъ, гдѣ нужно было бы сказать Провидѣніе подвергалось порицанію ученыхъ, которые разсматривали Опыты въ бытность его въ Рамѣ въ 1581 г. (Путешествія, т. II, ст. 35 и 76), V, Леклеркъ.
   
   Вслѣдствіе непостоянства судьбы она должна являться намъ во всевозможныхъ видахъ. Есть ли болѣе очевидное проявленіе правосудія чѣмъ слѣдующее? герцогъ Валлантиноа рѣшившись отравить Адріана, кардинала Корнетскаго, къ которому должны были пріѣхать ужинать въ Ватиканъ Папа Александръ VI его отецъ и онъ самъ, послалъ впередъ бутылку отравленнаго вина и велѣлъ дворецкому тщательно хранить ее; Папа пріѣхавъ прежде сына и потребовавъ пить, дворецкій, предполагая что приказаніе это дано было вслѣдствіе высокаго качества вина, подалъ его Папѣ; и самъ герцогъ пріѣхавъ въ тотъ самый моментъ, и вполнѣ увѣренный, что его бутылку не тронули, выпилъ въ свою очередь; такимъ образомъ отецъ тутъ же скончался; а сына, котораго долго мучила болѣзнь, ждала другая, еще худшая судьба.
   Иногда кажется, что она въ назначенное время смѣется надъ нами: сеньёръ д'Эстре знаменосецъ господина де Вандомъ и сеньёръ де Ликъ лейтенантъ роты герцога д'Аска. оба любили сестру сеньёра де Фунгезелль {Или скорѣе Фукеролль. Мартинъ дю Бэллэ. Зап. кн. II, fol. 86 и 87. Костъ.}, хотя и принадлежали къ различнымъ партіямъ, (какъ это часто случается съ сосѣдями пограничныхъ областей), сеньеръ де Ликъ одержалъ верхъ: по въ самый день свадьбы, и что еще хуже прежде чѣмъ лечь спать, новобрачный желая сразиться въ честь своей молодой жены, вышелъ на стычку около С. Омеръ, гдѣ, сеньеръ д'Эстрэ оказавшійся болѣе сильнымъ, взялъ его въ плѣнъ: а чтобы придать болѣе значенія своей побѣдѣ, сама новобрачная
   
   Conjugis ante coacta novi dimittere collum,
   Quam veniens una atque altera rursus hyems
   Noctibus in longis avidurn saturasset amorem, 1)
   1) Принужденная не обнимать молодаго супруга, прежде чѣмъ двѣ зимы слѣдуя одна за другой не умѣрятъ ея страстную любовь въ продолженіи длинныхъ ночей. Катуллъ, LXVIII, 81.
   
   изъ вѣжливости должна была сама обратиться къ нему съ просьбой отдать ей своего плѣнника; что, онъ и сдѣлалъ, такъ какъ французскій дворянинъ никогда ничего не отказываетъ женщинѣ.
   Не кажется ли, что. это художественная судьба? Константинъ сынъ Елены основалъ Византійскую Имперію; а спустя столько вѣковъ Константинъ сынъ Елены былъ послѣднимъ императоромъ. Иногда ей угодно вступать въ соревнованіе съ нашими чудесами: мы знаемъ, что когда король Хлодвигъ осаждалъ Ангулэмъ, стѣны сами по себѣ, пали, по внушенію свыше: а Буша заимствуетъ у какого то автора разсказъ о томъ какъ однажды король Робертъ осаждавшій какой то городъ, и скрывшійся оттуда, въ Орлеанъ для празднованія памяти св. Эньяна и въ то самое время какъ онъ былъ погруженъ среди обѣдни въ молитву, стѣны осажденнаго города сами разрушились безъ малѣйшаго усилія. Во время нашихъ войнъ въ Миланѣ она намъ дѣлаетъ все напротивъ: такъ какъ капитанъ Раисъ осаждавшій для насъ городъ и Эровнъ {Записки Мартина дю Бэллэ, кн. II, fol. 86, гдѣ этотъ городъ названъ Аронъ на Лаго Маджоріо. Костъ.}, и заложивъ мину подъ часть стѣны, послѣдняя неожиданно взлетѣвъ, тѣмъ не менѣе опять въ томъ же видѣ возвратилась на свое прежнее мѣсто, такъ что осажденные продолжали упорствовать.
   Иногда она беретъ на себя обязанность врача: Язонъ Ферейскій {Или лучше изъ Феръ въ Ѳессаліи. Плиній, Естест. Ист. VII, 50.}, страдавшій нарывомъ въ груди и отъ котораго отказались всѣ врачи, желая отъ него избавиться хотя бы цѣною смерти, бросился въ одной битвѣ очертя голову прямо на враговъ, гдѣ и былъ такъ удачно насквозь проколотъ, что нарывъ прорвался и онъ выздоровѣлъ. Не превзошла ли она художника Протогена знаніемъ искусства? послѣдній нарисовавъ усталую, утомленную собаку и вполнѣ довольный ею, только съ пѣной онъ никакъ не могъ справиться, что его такъ разсердило, что въ гнѣвѣ на свою работу онъ взялъ губку и такъ какъ она была пропитана разными красками то и пустилъ ею въ послѣднюю, чтобы все стереть: судьба же очень кстати направила ударъ на ротъ собаки и докончило то, что не могло сдѣлать искусство. Не направляетъ ли она иногда наши намѣренія, и не исправляетъ ли ихъ? Ізабелла королева Англіи {Въ 1326 г.}, которой нужно было переѣхать изъ Зеландіи обратно въ свое королевство съ войскомъ защищая права сына противъ мужа, была потеряна, если бы пристала къ той гавани, къ которой направлялась, потому что тамъ ее ждали враги: судьба же совсѣмъ противъ ея воли отбросила ее въ другое мѣсто, гдѣ она и высадилась, съ полной безопасностью. А этотъ древній, который бросая камень въ собаку ударилъ и убилъ имъ свою мачиху, не правъ ли былъ, произнося этотъ стихъ?
   
   Ταυτόματον ἡμῶν χαλλίω βουλβόεται.
   
   Судьба лучше насъ знаетъ. Ісетъ {Сициліанецъ родивш. въ Сиракузахъ который хотѣлъ попрать свободу родины, защитникомъ которой былъ Тимолеонъ, Плутархъ, жизнь Тимолеона, 2, 7. Костъ.} подговорилъ двухъ солдатъ убить Тимелеона, находившагося въ Адріанѣ въ Сициліи. Они рѣшили воспользоваться тѣмъ моментомъ когда онъ будетъ совершать жертвоприношеніе; смѣшавшись съ толпой, въ то время какъ они дѣлали другъ другу знакъ, что настала благопріятная минута, внезапно третій нанесъ одному изъ нихъ ударъ меча въ голову, положилъ его на мѣстѣ, а самъ пустился бѣжать. Товарищъ считая себя открытымъ и потеряннымъ, бросился къ алтарю, моля объ убѣжищѣ. съ обѣщаніемъ сказать всю правду. Въ то время какъ онъ имъ разсказывалъ весь заговоръ, неожиданно показывается третій, который былъ пойманъ и котораго, какъ убійцу народъ влачилъ и тащилъ черезъ толпу къ Тимолеону и самымъ знатнымъ собранія. Тамъ послѣдній молитъ о пощадѣ и увѣряетъ, что вполнѣ правильно закололъ убійцу своего отца; доказавъ сейчасъ же съ помощью свидѣтелей; которыхъ очень кстати онъ могъ представить благодаря счастливому случаю, что въ городѣ Леонтинѣ его отецъ на самомъ дѣлѣ убитъ тѣмъ, которому онъ отомстилъ. Ему присудили десять Аѳинскихъ минъ, за то, что онъ мстя за смерть отца, избавилъ отъ смерти общаго отца всѣхъ Сицилійцевъ. Эта судьба правильнѣе всѣхъ правилъ человѣческой осторожности. Наконецъ въ слѣдующемъ фактѣ нельзя ли найти вполнѣ очевидное доказательство ея благосклонности и рѣдкой доброты и любви? Игнатій отецъ и сынъ, изгнанные изъ Рима тріумвирами, рѣшились на слѣдующій благородный поступокъ, отдать свою жизнь въ руки другаго, и этимъ обмануть жестокость тирановъ; они кинулись другъ къ другу съ мечемъ въ рукѣ: она направила остріе его, и сдѣлала оба удара смертельными; и въ видѣ вознагражденія за такую любовь дала имъ еще настолько силы, что они могли вынуть изъ ранъ свои окровавленныя, вооруженныя руки, чтобы обнять другъ друга такъ крѣпко, что палачи отрѣзали разомъ обѣ головы, оставивъ тѣла въ этомъ благородномъ объятіи, а раны слились вмѣстѣ и продолжали любовно втягивать кровь и остатокъ жизни одна другой.
   

ГЛАВА XXXIV.
Объ одномъ недостаткѣ нашего государственнаго устройства.

   Покойный мой отецъ, человѣкъ хотя и вооруженный лишь простотой и опытомъ, и яснымъ умомъ, говаривалъ мнѣ прежде, что ему очень хотѣлось завести въ городахъ опредѣленныя мѣста, куда стеклись бы тѣ, которымъ нужно было что нибудь, и дѣло которыхъ могъ бы записать чиновникъ, поставленный для этого: напримѣръ, "я хочу продать жемчугъ; я хочу купить жемчугъ; иной спрашиваетъ слугу съ извѣстными качествами; иной учителя; иной проситъ работника; одинъ одно, другой другое, всякій сообразно со своей потребностью". И этотъ способъ предупреждать другъ друга казалось бы принесъ не маловажныя выгоды для общественной торговли. Такъ какъ всегда существуютъ условія, которыя ищутъ другъ друга, и за неимѣніемъ возможности прійти къ соглашенію оставляютъ людей въ крайней нуждѣ.
   Я узнаю, къ большому стыду для нашего вѣка, что у насъ на глазахъ двѣ личности выдающіеся по своему знанію умерли, оттого, что имъ нечего было ѣсть: Лилій Грегоріо Джиральдо {Гигліо Грегоріо Динральдо родившійся въ Ферарѣ въ 1189, умерш. тамъ въ 1552 г. Его труды изъ которыхъ главное Исторія Боговъ и діалогъ о Поэтахъ собраны были Іензіусомъ въ прекрасномъ Лейденскомъ изданіи 2 т. in--fol, 1696. Леклеркъ.} въ Италіи, и Себастіанъ Касталіо {Себастіенъ Шастэлліонъ изъ Дофина родивш. въ 1515 г. умеръ въ 1563 г. Онъ особенно извѣстенъ своимъ латинс. переводомъ Библіи, гдѣ онъ стремится говорить только яз. Цицерона. Id.} въ Германіи. И я думаю тысячу людей призвали бы ихъ на самыхъ выгодныхъ условіяхъ, или помогли бы имъ тамъ, гдѣ онѣ находились, если, бы только, знали это. Свѣтъ не такъ ужь весь испорченъ, чтобы не нашелся человѣкъ, который бы не желалъ чтобы тѣ средства, которыя онъ получилъ отъ своихъ, и пока судьбѣ угодно оставить ему пользованіе ими, употребить для избавленія отъ нужды замѣчательныхъ личностей, и выдающихся чѣмъ нибудь, которыя иногда преслѣдуются несчастіемъ до послѣдней крайности; и который по крайней мѣрѣ поставилъ бы ихъ въ такое положеніе, что если бы они были недовольны, то лишь вслѣдствіе недостатка въ разсудительности.
   Относительно веденія домашнихъ дѣлъ мой отецъ держался того правила, которое я умѣю хвалить, по которому отнюдь не умѣю слѣдовать: а именно, что кромѣ книги расходовъ по хозяйству, куда вносятся мелкіе счеты, платежи, сдѣлки для которыхъ не требуется нотаріуса, и которыми завѣдуетъ сборщикъ; онъ приказывалъ тому изъ своихъ слугъ, который служилъ ему секретаремъ, завести журналъ для внесенія туда всѣхъ случаевъ нѣкоторой важности, и ежедневно замѣтки о событіяхъ въ его домѣ; разсматривать послѣдній очень интересно, когда время стираетъ по немного воспоминаніе о нихъ, и онъ иногда могъ выручить насъ изъ бѣды. Когда извѣстное дѣло было начато, когда окончено; какіе обозы прошли, сколько изъ нихъ остановилось; наши путешествія, наши отсутствія, браки, потери; полученіе счастливыхъ и несчастныхъ извѣстій; перемѣна главныхъ слугъ; и то подобное". Обычай древній, который по моему полезно возобновить каждому въ своемъ домѣ; а себя нахожу глупымъ, что пренебрегъ этимъ.
   

ГЛАВА XXXV.
Объ обычаѣ одѣваться.

   Куда бы я не захотѣлъ пойти повсюду мнѣ нужно преодолѣть преграды обычая: такъ тщательно замеръ онъ намъ всѣ выходы! Я размышлялъ однажды въ холодную погоду, явилась ли привычка ходить голыми у этихъ вновь открытыхъ народовъ вслѣдствіе жаркой температуры воздуха, какъ мы говоримъ часто про Индѣйцевъ и Мавровъ, или же это естественно для людей. Люди умные, тѣмъ болѣе, что все что подъ этимъ небомъ, какъ говоритъ Св. писаніе, подчинено тѣмъ же самымъ законамъ, пріучили при соображеніяхъ подобныхъ этому, гдѣ нужно различать природные законы отъ противоположныхъ. прибѣгать къ міровому порядку, гдѣ не можетъ быть ничего уродливаго. Хотя же вообще мы исправно снабжены всѣмъ необходимомъ для поддержанія своего существованія, все же невѣроятно, чтобы насъ однихъ поставили въ такое несовершенное и убогое положеніе, въ положеніе въ которомъ мы можемъ удержаться лишь съ посторонней помощью. Поэтому я считаю, что подобно тому какъ растенія, деревья, животныя, и все что живетъ естественнымъ путемъ обладаютъ достаточнымъ покровомъ для защиты себя отъ непогоды,
   
   Proptereaque fere res omnes aut corio sauf,
   Aut seta, aut conchis, aut callo, aut cortice, tectae, 1)
   1) И поэтому почти всѣ существа покрыты или кожей, или волосами, или раковиной, или корой, или толстой кожей. Лукрецій. IV, 986.
   
   также и мы были; но какъ тѣ, которые замѣняютъ дневной свѣтъ искусственнымъ, такъ и мы заглушили свои природныя средства заимствованными. И нетрудно видѣть, что лишь привычка дѣлаетъ невозможнымъ, то, что возможно. Такъ какъ среди народовъ которые не имѣютъ никакого понятія объ одеждѣ, есть и живущіе подъ одной широтой съ нами, и несравненно сѣвернѣе насъ. И потомъ самая нѣжная часть нашего тѣла та, которая всегда открыта -- глаза, ротъ, носъ, уши; а крестьяне, какъ и наши предки открываютъ грудь и животъ. Если бы мы были рождены при условіи носить юбки и штаны, нѣтъ никакого сомнѣнія, что природа надѣлила бы болѣе толстой кожей, то, что она предоставила бы суровости непогоды, какъ она и сдѣлала съ концами пальцевъ, и подошвами ногъ. Почему кажется трудно повѣрить этому? На мой взглядъ моя манера одѣваться, и манера крестьянина моей страны, болѣе далеки другъ отъ друга, нежели манера послѣдняго и того, кто только прикрытъ своей кожей. Сколько людей и въ особенности въ Турціи ходятъ голыми изъ благочестія! Кто то спросилъ однажды у одного изъ нашихъ нищихъ, котораго онъ встрѣтилъ зимой въ одной рубашкѣ, но въ такомъ же хорошомъ расположеніи духа, какъ и тотъ, кто до ушей закутанъ въ соболя, какимъ образомъ могъ онъ имѣть столько терпѣнія. "Ау васъ отвѣтилъ онъ, открыто же лицо: у меня всюду лицо". Итальянцы разсказываютъ, кажется про шута герцога Флорентійскаго, который на вопросъ своего господина, какъ могъ онъ такъ плохо одѣтый переносить холодъ, тогда какъ и ему самому было нелегко его выносить, отвѣтилъ: "Слѣдуйте моему правилу надѣвать на себя все то, что у васъ есть, какъ дѣлаю я, и вы также мало будете страдать". Царя Массиниссу {Цицеронъ de Senectute, г. 10.} до глубокой старости нельзя было убѣдить ходить съ покрытой головой, какой бы ни былъ холодъ, буря и дождь; тоже говорятъ и про императора Северія. Геродотъ {Кн. III г. 12.} говоритъ, что въ битвахъ между Египтянами и Персами, и онъ самъ и другіе замѣтили, что среди павшихъ, головы Египтянъ были крѣпче, чѣмъ головы Персовъ; и это потому, что первые обнажали её, и брили; послѣдній же покрывались шапками и сверхъ того тюрбанами. А царь Агезиляй до глубокой старости остерегался носить что нибудь подобное, какъ лѣтомъ, такъ и зимой. {Плутархъ. Жизнь Агезилая.} Цезарь говоритъ Светонъ, {Жизнь Цезаря, г. 58.} шелъ всегда впереди своего войска, и чаще всего пѣшкомъ, съ непокрытой головой, все равно свѣтило ли солнце, или шелъ дождь; и тоже самое разсказываютъ про Ганнибала.
   
   Tum vertice nudo
   Excipere insanos imbres, coclique ruinam l).
   1) Съ голой макушкой, выдерживая такую ужасную неногоду, что казалось разрушатся небеса. Силій Італійскій I, 250.
   
   Одинъ Венеціанецъ, который долго оставался въ царствѣ Перу и только что возвратился оттуда, пишетъ, что тамъ закрываютъ другія части тѣла, тогда какъ ноги у мужчинъ и у женщинъ необуты, даже когда ѣздятъ верхомъ. Да и Платонъ даетъ замѣчательный совѣтъ, для сохраненія здоровья всего тѣла, оставлять на ногахъ и головѣ только тотъ покровъ, который дала намъ природа. Тотъ, кого поляки выбрали своимъ королемъ {Стефанъ Баторій. Къ нему относятся слова, величайшій изъ принцевъ. Костъ.} послѣ нашего, и который по истинѣ одинъ изъ величайшихъ принцевъ нашего вѣка, никогда не носитъ перчатокъ, и никогда не мѣняетъ шапки зимой, какая бы ни была погода. Какъ я не выношу ходить разстегнутымъ развязанымъ, такъ наоборотъ сосѣдніе земледѣльцы почувствовали бы себя неловко отъ этого. Варро {Плиній. Естест. исторія XXVIII 6.} думаетъ, что повелѣніе обнажать головы передъ судьями или богами, было дано скорѣе въ виду нашего здоровья, чтобы закалить насъ противъ непогодъ, нежели въ доказательство почтенія. И разъ мы уже заговорили о холодѣ, и разъ мы французы, которые привыкли ходить пестро, (не я, такъ какъ я одѣваюсь только въ бѣлое и черное, по примѣру моего отца), прибавимъ, еще что капитанъ Мартенъ дю Бэллэ разсказываетъ какъ онъ самъ видѣлъ во время путешествія въ Люксембургъ, такіе сильные морозы {И вино твердѣетъ, лишенное сосуда сохраняетъ его форму; и пьютъ не черпая вино, но раздавая кусочками. Овидій. Trist, III 10, 23.}, что вино изъ запасовъ разбивалось топоромъ, и сѣкирой, раздавалось солдатамъ вѣсомъ, и они уносили его въ корзинахъ: а Овидій,
   
   Nudaque consistant, formam servantia testae,
   Viná; nec hausta meri, sed data frusta, bibunt. 1)
   1) Въ 1543 г. Записки Мартена дю Беллэ кн. X fol. 178. Костъ.
   
   Морозы тагъ сильны около устья Азовскаго моря, что на томъ же самоМъ мѣстѣ, гдѣ Лейтенантъ Митридата сражался съ врагами пѣшкомъ, и разбилъ ихъ, когда пришло лѣто онъ выигралъ у нихъ морскую битву. Римляне понесли большой уронъ въ битвѣ противъ Карѳагенцевъ, около Плэзансъ оттого, что пошли въ бой съ застывшей кровью, и съ окоченѣлыми отъ холода членами; тогда какъ Ганнибалъ велѣлъ всюду среди, своего войска развести огонь, чтобы согрѣть своихъ солдатъ, и роздалъ по отрядамъ масло, для того, чтобы натираясь они сдѣлали свои мускулы болѣе гибкими, и твердыми, и покрыли бы поры корою для защиты отъ порывовъ воздуха, и морознаго вѣтра, который тогда дулъ {Титъ Ливій XX 54.}.
   Отступленіе Грековъ изъ Вавилона на родину замѣчательно по тѣмъ трудностямъ и неудобствамъ, которыя они должны были преодолѣть. Одно изъ нихъ заключалось въ томъ, что застигнутые на горахъ Арменіи страшными снѣжными ураганами, они сбились съ пути и дороги; и просто на просто запертые, провели цѣлый день и цѣлую ночь безъ пищи и питьи, большую часть лошадей потеряли, многіе изъ нихъ погибли; многіе ослѣпли, отъ ударовъ мелкаго града, и блеска снѣга; многіе лишились конечностей; многіе стали неподвижны, окоченѣли и оцѣпенѣли отъ холода, хотя и сохранили полное сознаніе {Ксенофонтъ походъ Кира IV, 5.}. Александръ видѣлъ народъ, который зарываетъ плодовые деревья въ землю для предохраненія ихъ отъ мороза {Квинтъ Курцій VII. 3.}; да и мы можемъ это видѣть.
   Относительно одежды, царь Мексики перемѣнялъ четыре раза въ день платье, никогда не надѣвая что нибудь два раза, употребляя все старое для своихъ безпрерывныхъ подарковъ и наградъ; горшки, блюда, кухонная и столовая посуда также никогда не подавалась два раза.
   

ГЛАВА XXXVI.
О молодомъ Катонѣ.

   Я не страдаю общераспространеннымъ заблужденіемъ судить о другомъ по себѣ. Я легко вѣрю вещамъ несвойственнымъ мнѣ самому. Оттого только, что я самъ привязалъ къ какой нибудь формѣ, я не принуждаю къ этому другихъ, какъ то дѣлаетъ каждый; и вѣрю въ возможность, и понимаю тысячи противоположныхъ образовъ жизни; и наоборотъ общепринятому легче усвоиваю разницу нежели сходство. Я ничуть не обязываю другаго придерживаться моихъ принциповъ и моихъ условій; и разсматриваю просто его самого, безъ отношенія къ чему либо, сравнивая его лишь съ самимъ собой. Несмотря на то, что я самъ невоздержанъ, тѣмъ не менѣе, я вполнѣ признаю воздержанность Капуциновъ и Фельятницевъ, и одобряю ихъ образъ жизни: при помощи воображенія я очень хорошо ставлю себя на ихъ мѣсто; и люблю и уважаю ихъ тѣмъ болѣе, тѣмъ менѣе они на меня похожи. Желаю я въ особенности, чтобы о каждомъ изъ насъ судили раздѣльно, и чтобы обо мнѣ не рядили на основаніи общихъ примѣтовъ. Моя собственная слабость совсѣмъ не мѣшаетъ мнѣ относиться такъ какъ слѣдуетъ къ силѣ и мужеству тѣхъ, которые заслуживаютъ этого. Sunt qui nihil suadent, quam quod se imitari posse confidant {Есть люди, которые совѣтуютъ только то, чему думаютъ могутъ подражать.-- Монтэнь кажется по памяти приводитъ Цицерона. Orat. гл. V, Леклеркъ.}.
   Прозябая самъ я все же не перестаю слѣдить за неподражаемымъ полетомъ нѣкоторыхъ героическихъ личностей, даже если это увлекаетъ меня въ заоблачный міръ. Для! меня и то много, что мои сужденія правильны, если ужъ поступки не могутъ ими быть, и предохранять по крайней мѣрѣ эту самую важную часть отъ порчи, то хорошо, если есть добрая воля, когда ноги отказываются служить. Вѣкъ въ который мы живемъ, по крайній мѣрѣ у насъ, такъ ничтоженъ что я уже не говорю о дѣятельной добродѣтели, но даже взглядъ на нее заставляетъ желать многаго: и кажется что это лишь пустая болтовня:
   
   Virtutem verba putant uti lucum ligna 1),
   1) Они считаютъ добродѣтель словами, также какъ рощи простымъ деревомъ. Горац. Epist. I 6, 81.
   
   quam vereri deberent, etiam si percipere non possent. {Добродѣтель, которую они должны были бы уважать, даже если не могутъ донять. Цицеронъ. Tusc. quaest. X, 2.} Это побрякушки, которыя можно только повѣсить въ комнату, или на кончикъ языка какъ и на кончикъ уха въ видѣ украшенія. Поступковъ добродѣтельныхъ болѣе не видно; тѣ, которые и носятъ ея образъ, но существу совсѣмъ не таковы; такъ какъ выгода, слава, страхъ привычка и другія постороннія причины, побуждаютъ насъ къ этому. Справедливость, мужество, доброта, въ которыхъ мы тогда изощряемся, можно такъ назвать развѣ изъ уваженія къ другому, и ради уваженія къ тому образцу, которое они носятъ въ обществѣ; такъ какъ у самого человѣка это отнюдь не добродѣтель. Есть другая опредѣленная цѣль, другая побудительная причина. Добродѣтель же признаетъ только то, что сдѣлано ею, и ради нея самой.
   Во время великой Потидейской {Авторъ по ошибкѣ поставилъ Потидею вм. Платеи. V. Леклеркъ.} битвы, которую Греки выиграли у Мардонія и Персовъ подъ предводительствомъ Павзанія, побѣдители, разбирая, согласно своему обычаю, кто особенно отличился здѣсь, рѣшили, что Спартанскій народъ проявилъ наибольшее мужество въ этомъ сраженіи. Когда же Спартанцамъ превосходнымъ судьямъ въ доблести, пришлось опредѣлить кто изъ ихъ народа выказалъ наивысшую храбрость въ этотъ день, они нашли что Аристодемъ показалъ болѣе всего отваги; а между тѣмъ не дали ему наградъ за это, потому что его доблесть была вызвана желаніемъ очиститься отъ упрека, который онъ навлекъ на себя во время Ѳермонильскаго дѣла, и стремленіемъ мужественной смертью смыть прежній позоръ.
   Наши сужденія до сихъ поръ больны, и подражаютъ. испорченности нашихъ нравовъ. Я вижу что большая часть умовъ нашего времени желая прослыть остроумными стараются умалить славу знаменитыхъ отважныхъ, подвиговъ древности: великое искусство! Пусть мнѣ покажутъ самый чистый, самый прекрасный поступокъ и я очень возможно буду въ состояніи представить пятьдесятъ дурныхъ побудительныхъ причинъ. Если ихъ послушать, одинъ Богъ знаетъ, какіе только образы не носятся передъ нашей внутренней волей! Они не столько поступаютъ хитро, сколько грубо и невѣжественно, въ своемъ злословіи.
   Я охотно приложилъ бы тотъ же трудъ, и ту же свободу, которые употребляютъ на то, чтобы поносить эти великія имена, на то, чтобы помочь ихъ вытолкнуть за плечи. Я бы не задумался возстановить славу этихъ рѣдкихъ личностей, которыя съ общаго согласія мудрецовъ ставятся въ примѣръ всему міру, насколько хватило бы моей изобрѣтательности для толкованія и объясненія благопріятныхъ обстоятельствъ. И конечно усилія нашей изобрѣтательности далеко ниже ихъ заслугъ. Это обязанность хорошихъ людей изображать добродѣтель какъ самую прекрасную вещь въ мірѣ; и ничего не было бы неприличнаго, если бы даже страсть и привела бы насъ въ восторгъ, при помощи такихъ священныхъ образовъ. Послѣдній же дѣлаютъ обратное, и дѣлаютъ или съ дурнымъ умысломъ, или вслѣдствіе этого порока, желаніе согласовать свои взгляды съ своимъ пониманіемъ, о чемъ я только что говорилъ; или же, какъ я скорѣе думаю, оттого что взглядъ ихъ недостаточно ясенъ и широкъ, и они не привыкли постигать все великолѣпіе добродѣтели въ ея наивной чистотѣ. Такъ Плутархъ говоритъ, что въ его время нѣкоторые объясняли смерть молодаго Катона страхомъ, который внушалъ ему Цезарь; чѣмъ онъ вполнѣ основательно возмущается; и по этому можно судить на сколько онъ бы еще болѣе разсердился на тѣхъ, которые приписали это честолюбію. Глупые люди! Онъ бы скорѣе совершилъ прекрасный великодушный и справедливый поступокъ, если бы это и повлекло за собой позоръ, чѣмъ ради славы. Эта личность по истинѣ является образцомъ, который избрала природа, чтобы показать, до какихъ поръ можетъ подняться человѣческая добродѣтель и стойкость.
   Но я не имѣю возможность разбирать здѣсь этотъ сложный вопросъ: я хочу только сопоставить вмѣстѣ слова пяти латинскихъ поэтовъ, сказанныхъ въ похвалу Катона {Поведеніе Катона было одобрено современниками, и привело въ восторгъ исторію. Но кону была его смерть полезна? Цезарю. Кому доставила она удовольствіе? Цезарю; для ноги была пагубна? для его партіи, для Рима... Но скажутъ, онъ предпочелъ убить себя, чѣмъ склониться передъ Цезаремъ; но кто заставлялъ его склониться... Онъ убилъ себя, чтобы избѣжать превратностей судьбы. Но въ то время когда торжествовала его партія, если бы открыли книгу судьбы передъ Катономъ, и если бы онъ увидалъ, что Цезарь проколотый двадцатью тремя ударами кинжала падаетъ въ сенатѣ къ ногамъ статуи Помпея, что и Цицеронъ еще будетъ занимать трибуну для рѣчей, что тутъ раздадутся Филиппики противъ Антонія. Катонъ пронзилъ ли бы себѣ грудь? Нѣтъ; онъ убилъ себя въ минуту досады, изъ отчаянія. Его смерть слабость великой души, ошибка стоика, пятно въ его жизни. Наполеонъ I.}, и въ пользу Катона, и случайно и для своей собственной. Хорошо же воспитанной ребенокъ найдетъ, что первыя дві растянуты въ сравненіи съ другими. Третье болѣе живо, но само себя погубило вслѣдствіе своей сумасбродной силы. По его мнѣнію тамъ было бы мѣсто для еще два раза большей изобрѣтательности, чтобы дойти до четвертаго, при видѣ котораго онъ сложитъ отъ восторга руки. У послѣдняго, перваго немного пространнаго, но такаго, который, онъ будетъ биться объ закладъ, ни одинъ человѣческій умъ не могъ придумать, онъ придетъ въ удивленіе, придетъ въ оцѣпененіе.
   Но вотъ что удивительно: у насъ несравненно больше поэтовъ, нежели критиковъ и истолкователей поэзіи; легче писать, нежели знать ее. При извѣстной низкой мѣркѣ судить о ней можно на основаніи правилъ и искусства: но настоящая, высшая, божественная поэзія выше правилъ и выше разума. Кто спокойно и хладнокровно смотритъ на ее красоту, тотъ ее не видитъ, также какъ и все великолѣпіе молній; она не входитъ въ сношеніе съ нашимъ разумомъ, она вторгается и распоряжается имъ. Восторгъ, возбуждающій того, кто умѣетъ проникаться ею, поражаетъ еще и третьяго, когда послѣдній слышитъ какъ разсуждаютъ и говорятъ о ней. Подобно магниту, который нетолько притягиваетъ иголку, но и сообщаетъ ей способность притягивать другіе предметы: въ театрахъ еще яснѣе видно, что священное вдохновеніе музъ которое сначала возбудило въ самомъ поэтѣ гнѣвъ, печаль, ненависть, и привело внѣ себя, сообразно тому, куда онѣ направляютъ его, порожаетъ еще черезъ поэта актера, а черезъ актера разомъ цѣлый народъ. Это рядъ иголокъ, которыя сцѣплены одна съ другой {Всѣ эти образы взяты изъ Іонея Платона. V. Леклеркъ.}. Съ самаго моего ранняго дѣтства поэзія восхищала и проникала меня до глубины души. Но это столь сильное чувство, которое дяао мнѣ природой, очень разнообразно развивалось благодаря разнообразнымъ формамъ, не столько болѣе высокимъ и болѣе низкимъ (такъ какъ это были всегда самыя высшія во всякомъ родѣ), сколько различнымъ по оттѣнкамъ. Во первыхъ веселая, умная игривость; потомъ рѣзкое и приподнятое остроуміе; и наконецъ зрѣлая, и постоянная сила. Примѣръ лучше это покажетъ; Овидій, Луканъ, Виргилій.
   Но вотъ наши люди и за дѣломъ;
   
   Sit Cato, dum vivit, Sane hei Ceosare major l).
   1) Пусть Катонъ будетъ пока живетъ даже болѣе великъ, чѣмъ Цезарь. Мартіалъ VI 32.
   
   
   говоритъ одинъ;
   
   Et invictum, devicta morte, Catonem, 1)
   1) И непобѣдимый Катонъ побѣдившій смерть. Мамилій Astron. IV 37.
   
   говоритъ другой; а другой говоря о гражданскихъ войнахъ между Цезаремъ и Помпеемъ,
   
   Victrix causa diis plaèait, sed victa Catoni 1);
   1) Дѣло побѣдителей нравилось богамъ; Катонъ остался съ побѣжденными. Лунинъ I, 128.
   
   и четвертый относительно похвалъ Цезаря:
   
   Et cuncta terrarum subacta,
   Praeter atrocem animum Catonis 1);
   1) Вся земля была подчинена, кромѣ непреклонной души Катона. Гор. Од. II, 1, 23.
   
   а предводитель хора приведя имена самыхъ великихъ Римлянъ въ своемъ описаніи, кончаетъ такъ,
   
   His dantein jura Catonem 1).
   1) И Катовъ, предписывающій имъ законы. Вир. Энеид. VIII, 670.
   

ГЛАВА XXXVII.
О томъ какъ мы смѣемся и плачемъ по поводу того же самаго.

   Когда мы видимъ въ исторіи, что Антигонъ остался крайне недоволенъ своимъ сыномъ за то, что тотъ принесъ ему голову, только что убитаго царя Пирра его врага, который сражался противъ него, и что увидя ее онъ началъ сильно плакать; {Плутархъ, жизнь Пирра.} и что герцогъ Ренэ Лотарингскій очень сожалѣлъ о смерти Герцога Карла Бургундскаго, котораго онъ только что разбилъ, {Передъ Нантъ въ 1477 г.} и надѣлъ при его погребеніи траурную одежду: и что въ битвѣ при Ороа, {Или д'Орэ около Каннъ. Эта битва случилась при Карлѣ V. 29 Сенг. 1364. V. Леклеркъ.} которую выигралъ герцогъ де Монфоръ у Карла де Блоа, стоявшаго съ своей партіей за герцогство Бретанское, побѣдитель увидѣвъ тѣло своего умершаго врага выказалъ глубокую печаль, не слѣдуетъ немедленно воскликнуть,
   
   Е cosi aven, ehe l'аnimo ciascuna
   Sua passion sotto l'eontrario manto
   Ricopre, con la vista or' chiara, or' bruna 1).
   1) Такъ душа скрываетъ свои сокровенныя побужденія, принимая совершенно другое выраженіе грустнаго съ веселымъ лицомъ, веселое съ грустнымъ. Петраркъ, fol, 85 изъ изд. Gab. Giolito. 1645.
   
   Исторія говоритъ, {Плутархъ. Жизнь Цезаря г. 13.} что когда Цезарю подали голову Помпея онъ отвернулся, какъ отъ непріятнаго и гадкаго зрѣлища Они такъ долго въ единомысліи и вмѣстѣ управляли общественными дѣлами столько общаго было въ ихъ судьбахъ, они оказали столько обоюдныхъ услугъ другъ другу, и такъ часто вступали въ союзы, что не слѣдуетъ думать, будто это выраженіе было притворно и неискренно; какъ полагаетъ это другой:
   
   Tutumque putavit
   Iam bonus esse socer; lacrymas non sponte cadentes
   Effudit, gemitusque expressit pectore laeto 1).
   1) Онъ думалъ, что съ безопасностію можетъ уже быть хорошимъ тестемъ; онъ пролилъ слезы, которыя не текли сами по себѣ, и изъ веселой груди раздались стоны. Луканъ. IX 1037.
   
   Такъ какъ, хотя по правдѣ говоря, большая часть нашихъ поступковъ и есть одно лицѣмеріе и притворство, и что иногда можетъ быть правда,
   
   Heredis fletus sub persona risus est, 1)
   1) Les pleurs d'un heritier soul desris sont le masque.
   Publius Syrus apud А. Gelluni. XVII. 14.
   
   но разсуждая объ этихъ случайностяхъ, необходимо обратить вниманіе на то, какъ часто волнуютъ наши души различныя страсти. И подобно тому какъ въ нашемъ тѣлѣ, говорятъ, существуетъ цѣлый рядъ различныхъ свойствѣ между которыми то беретъ верхъ, которое соотвѣтствуетъ нашему тѣлосложенію: такъ и въ нашей душѣ, хотя ее и волнуютъ различныя движенія, все же одно должно остаться побѣдителемъ. Но не безъ того чтобы самыя слабыя не овладѣли бы случайно снова нами вслѣдствіе гибкости и подвижности нашей души, и въ свою очередь не произвели бы легкій натискъ. Благодаря этому, мы видимъ, что не только дѣти, которыя просто слѣдуютъ природѣ, часто плачутъ и смѣются отъ одного и того же: но даже никто изъ насъ не можетъ похвалиться, предпринимая по собственному желанію какое нибудь путешествіе, чтобы при разставаніи съ своей семьей и друзьями, у него не дрогнуло бы мужество; и если слезы и не вырвутся, то по крайне мѣрѣ онъ съ печальнымъ и мрачнымъ лицомъ кладетъ ногу въ стремя. И какое бы яркое пламя не согрѣвало бы сердце дѣвушки изъ хорошаго дома, все же ее только насильно можно оторвать отъ шеи матери, чтобы передать супругу, хотя и говоритъ этотъ веселый товарищъ:
   
   Est ne no vis nuptis odio Venus? amie parentum
   Frustrantur falsi s gaudia lacrymulis,
   Ubertim thalami quasi intra limina fundunt?
   Non, ita me divi, vera gemunt, inverint. 1)
   1) Развѣ новобрачнымъ ненавистна Венера? Или омрачаютъ родительскую радость этими притворными слезами, пролитыми къ изобиліи почти при входѣ въ брачную комнату. Пусть отъ меня отвернутся боги, если онѣ искренно жалуются! Катуллъ. 1, XVI, 15.
   
   Поэтому ничуть не странно сожалѣть того мертвымъ, котораго живымъ мы не желали бы видѣть. Когда я браню своего слугу, я браню его отъ полнаго сердца: это настоящія, не притворныя проклятія: но разъ этотъ дымъ прошелъ, если онъ будетъ нуждаться во мнѣ, я охотно помогу ему; я сейчасъ же переворачиваю страницу. Когда я зову его вруномъ, теленкомъ, я не намѣреваюсь оставить за нимъ разъ на всегда это прозвище; и отнюдь не располагаю отрепаться отъ нихъ, оттого, что черезъ минуту зову его честнымъ человѣкомъ. Ни одно качество не овладѣваетъ нами вполнѣ и вседѣльно. Еслибы разговаривать съ самимъ собой посчиталось дѣломъ сумасшедшаго, можно было бы ежедневно и ежечасно слышать какъ я внутри себя и себя самаго браню: "Отстань нахалъ!" и однако я не думаю, что это опредѣленіе меня самого.
   Кто видя мое то равнодушное, то любовное отношеніе къ женѣ, считаетъ одно или другое притворнымъ; тотъ ни что иное какъ глупецъ. Неронъ прощаясь съ матерью, которую онъ посылалъ утопить, смутился же при этомъ; и почувствовалъ жалость и гнусность послѣдняго. Говорятъ, солнечный свѣтъ не льется постоянно, но посылаетъ безпрерывно и поминутно одно за другимъ все новые и новые лучи, такъ что мы не въ состояніи замѣтить между ними промежутки:
   
   Largus enim liquid! fous luminis, aetherius sol
   Inrigat assidue coelum candore recenti,
   Suppediatque novo confestim lumine lumen. 1)
   1) Конечно богатый источникъ свѣтовыхъ волнъ солнце заливаетъ небо все новымъ блескомъ, и тотчасъ же замѣняетъ лучи другими лучами. Лукрецій. V, 282.
   
   Такъ и наша душа пускаетъ стрѣлы незамѣтнымъ и различнымъ образомъ.
   Артабанъ невзначай засталъ своего племянника Ксеркса, и пожурилъ его за внезапное измѣненіе выраженія. Онъ былъ занятъ разсматриваніемъ необъятнаго количества своихъ войскъ, при переходѣ черезъ Геллеспонтъ для завоеваній Греціи; сначала имъ овладѣлъ восторженный трепетъ при видѣ столькихъ тысячъ людей подчиненныхъ ему, и это озарило его лицо радостью и веселіемъ: а потомъ, вдругъ, въ туже минуту, когда ему пришло въ голову сколько жизней должны были исчезнуть въ теченіи цѣлаго столѣтія, его лобъ омрачился, и это тронуло его до слезъ. Мы неуклонно стремились отомстить за оскорбленіе, и побѣда доставила намъ большое удовольствіе: однако же мы плачемъ при этомъ. Мы не оттого плачемъ; ничего не измѣнилось: но наша душа смотритъ на предметъ другими глазами, и иначе представляетъ его себѣ; такъ какъ у всякой вещи нѣсколько сторонъ, и нѣсколько оттѣнковъ. Родство, старыя дружбы и знакомства овладѣваютъ нашимъ воображеніемъ и увлекаютъ его въ данный моментъ, сообразно своему состоянію: но абрисъ ихъ такъ неопредѣленъ, что мы его не можемъ уловить.
   
   Nil adeo fieri celeri ratione videtur,
   Quam si mens fieri proponit, et inclioat ipsa.
   Ocius ergo animus, quam res se perciet ulla,
   Ante oculos quorum in promptu natura videtur. 1)
   1) Кажется ничего не дѣлается съ болѣе быстрымъ соображеніемъ, чѣмъ если умъ задумаетъ сдѣлать, и самъ приступитъ. Слѣдовательно духъ быстрѣе, чѣмъ всѣ вещи, которыя природа даетъ намъ возможность видѣть глазами. Лукрецій III, 163.
   
   По этому то мы ошибаемся, желая сейчасъ же продолжать дѣло.
   Когда Тимолеонъ оплакиваетъ убійство, которое онъ совершилъ по такому зрѣлому, великодушному размышленію, онъ не оплакиваетъ свободу, возвращенную его родинѣ, онъ не оплакиваетъ тирана; но онъ оплакиваетъ брата. Одну часть своего долга онъ исполнилъ; предоставимъ ему исполнить другую.
   

ГЛАВА XXXVIII.
Объ уединеніи. 1)

1) См. книгу Циммермана: объ Уединеніи.

   Оставимъ въ сторонѣ длинное сравненіе между уединенной и дѣятельной жизнью: а что касается до прекраснаго изреченія, которымъ прикрывается честолюбіе и скупость, "что мы не рождены лично для себя, но для общества," {Это похвала кот. Луканъ (II 383) дѣлаетъ Катону Утикскому: Nec sibi, aedtuti genitum ее credere mundo. Костъ.} смѣло сошлемся на тѣхъ, которые въ житейскомъ водоворотѣ; и пусть они по совѣсти спросятъ себя, не ищутъ ли они наоборотъ скорѣе должностей, службы и всей этой мірской суеты, чтобы съ помощью общества извлечь свою личную выгоду. Неблаговидныя средства при помощи которыхъ достигаютъ этого въ нашемъ столѣтіи, достаточно указываютъ на то, что конецъ не стоитъ того. Отвѣтимъ честолюбію, что оно само вызываетъ въ насъ любовь къ уединенію: такъ какъ избѣгаетъ ли оно чего нибудь болѣе чѣмъ общества? ищетъ ли оно чего нибудь болѣе чѣмъ неограниченной свободы дѣйствій? Всюду есть возможность поступать хорошо или дурно. Однакожь если вѣрно изреченіе Діаса, что "лучшая часть, самая большая," {Οί πλεῖστοι κακοί. Діогенъ Лаірсъ. Жизнь Діаса. V, Леклеркъ.} или что говоритъ Эклезіастъ, что, "изъ тысячи нѣтъ ни одного хорошаго":
   
   Rari quippe boni: numéro vix sunt, totidem quot
   Thebarum portae, vel divitis ostia Nili, 2)
   2) Потому что хорошіе люди рѣдки: число ихъ едва равнялось бы числу фивскихъ воротъ, или обилію устьевъ Нила. Ювеналъ XIII, 26.
   
   зараза очень опасна въ толпѣ. Нужно или подражать порочнымъ, или ненавидѣть ихъ: какъ одно, такъ и другое опасно; и походить на лихъ, потому что ихъ много, и ненавидѣть многихъ изъ лихъ, потому что они не похожи другъ на друга. {Сенека Epist. 7.} Купцы, которые отправляются въ море правы, обращая вниманіе на то, чтобы тѣ, которые садятся на одинъ корабль не были бы развратниками, богохульниками злыми; считая такое общество злополучнымъ. Вслѣдствіе чего Діасъ забавно сказалъ тѣмъ, которымъ вмѣстѣ съ нимъ пришлось перенести опасную сильную бурю, и которые призывали помощь боговъ: "Замолчите, пусть они не знаютъ что вы тутъ вмѣстѣ со мной". А вотъ и болѣе убѣдительный примѣръ; Альбукеркъ вице-король Индіи, замѣститель Эммануила короля португальскаго въ минуту бѣдственнаго положенія на морѣ, взялъ къ себѣ на плечи молодаго мальчика, единственно съ тою цѣлью, чтобы въ виду ихъ общей опасности его невинность служила бы ему порукой и ручательствомъ божественнаго покровительства и благодаря этому спастись. Не то чтобы мудрецъ не могъ всюду быть довольнымъ, даже и одинъ среди толпы дворца: но если нужно сдѣлать выборъ, онъ будетъ избѣгать одинъ видъ его, говоритъ онъ. Онъ вынесетъ это, если нужно; но разъ онъ находится тамъ, изберетъ послѣднее. Ему не кажется достаточнымъ, что онъ постарался самъ отстать отъ пороковъ, если ему нужно еще оспаривать чужіе. Шарондасъ наказывалъ, какъ дурныхъ тѣхъ людей, которые были изобличены въ посѣщеніи дурнаго общества. {Діодоръ Сицилійскій XII, 4.} Нѣтъ ничего болѣе необщительнаго и общительнаго чѣмъ человѣкъ: одинъ вслѣдствіе своихъ пороковъ, другой вслѣдствіе своей природы. И Антистенъ мнѣ кажется не удовлетворилъ того, кто упрекалъ его въ томъ, что онъ бесѣдуетъ съ дурными людьми, говоря, "что врачи живутъ же среди своихъ больныхъ". {Діогенъ Лаэрсъ. Жизнь Ангистена.} Такъ какъ если они и приносятъ пользу здоровью больныхъ, то портятъ свое собственное, черезъ зараженіе, благодаря постоянному виду и постоянному сношеніями съ болѣзнями.
   Конецъ же по моему все одинъ, живемъ лишь независимѣе и съ большими удобствами: но не всегда только хорошо ищутъ путь къ этому. Часто думаютъ, что удалились отъ дѣлъ, ихъ же лишь замѣнили другими; почти не менѣе мученій управлять семьей, чѣмъ цѣлымъ государствомъ. Что бы не мѣшало душѣ, это отражается повсюду: и оттого, что домашнія занятія менѣе важны, онѣ не менѣе тягостны. Болѣе того, хотя мы и освободились отъ двора и условности, мы не освободились отъ главныхъ мученій нашей жизни:
   
   Ratio et prudentia curas,
   Non locus effusi late maris arbiter, aufert: 1)
   1) Прогоняетъ заботы умъ и благоразуміе; не мѣста, откуда раскрывается видъ на широкое море. Горацій Epist. I, II 23.
   
   честолюбіе, скупость, нерѣшительность, страхъ, и вожделѣнія не покидаютъ насъ, оттого что измѣнилась мѣстность,
   
   Et Post equitem sedet atra cura; 1)
   1) Le chagrin monte en croupe et galope avec nous. Hor. Од. III 1, 40.
   
   онѣ даже часто сопутствуютъ намъ въ монастыри и философскія школы: ни пустыни, ни пещеры, ни власяница и посты, не освобождаютъ насъ отъ нихъ:
   
   Haeret lateri lethalis arundo. 1)
   1) Смертельная стрѣла остается скрытой. Виргил. Энеид. IV, 78.
   
   Однажды передали Сократу, что нѣкто ничуть не исправился отъ путешествія: "Понятно, сказалъ онъ; онъ увезъ себя самаго съ собой" {Сенека Epist. 104.}
   
   Quid terras alio calentes
   Sole mutamus? Patriae quia exsul
   Se quoque fugit? 1)
   1) Почему переселяемся мы въ земля, согрѣваемыя другимъ солнцемъ? Удалившійся изъ отечества бѣжитъ ли отъ себя самого? Гop. Од. II, 16 178.
   
   Если сперва не освободить и душу отъ гнета, который ее давитъ, перемѣна еще болѣе обременитъ ее: подобно тому, какъ на кораблѣ грузъ не такъ мѣшаетъ, разъ онъ прикрѣпленъ. Вы дѣлаете болѣе зла нежели добра больному, заставляя измѣнить мѣстность: боль усиливается, если разбередить ее; подобно кольямъ, которые укрѣпляются сильнѣе, и входятъ глубже, если ихъ шатать и раскачивать. Поэтому не достаточно удалиться изъ общества; не достаточно перемѣнить мѣсто: нужно подавить грубыя наклонности, которыя находятся въ насъ, нужно удалить себя самого, и овладѣть самимъ собой,
   
   Rupi iam vincula, dicas:
   Nam luctata canis nodum arripit: attamen illi,
   Qum fugit, а collo trahitur pars longa catenae. 1)
   1) Ты скажешь я уже разорвалъ цѣпи: потому что и собака послѣ борьбы разрываетъ узы; однакожъ когда бѣжитъ влачитъ на шеѣ большую часть оковъ. Персе. Сат., V 158.
   
   Мы съ собой уносимъ свои оковы. Это не полная свобода, мы еще обращаемъ взоры, на то, что только что покинули; наше воображеніе полно имъ:
   
   Nisi purgatum est pectus, quae praelia nobis
   Atque periculo tunc ingratis insinuandum?
   Quantae conscindunt hominem cuppedinis aeres
   Sollicitum curae? quantique pcrinde timores?
   Quidve superbia, spurcitia acpetulantia, quantas
   Efficiunt clades? quid luxus, desidiesque? 1)
   1) Если душа по чиста, какія сраженія и опасности проникаютъ тогда къ намъ? Какія заботы поглощаютъ человѣка взволнованнаго, благодаря пылкимъ страстнымъ желаніямъ равно какія и страхи? Или какія бѣдствія не причиняютъ гордость, необузданность, развратъ, роскошь и праздность? Лукрецій V, 44.--
   
   Наша болѣзнь находится въ душѣ: она же не можетъ уйти отъ самой себя; {Все наше несчастіе происходитъ оттого, что мы не можемъ быть одни; отсюда игра, роскошь, расточительность, вино, женщины, невѣжество, злословіе, зависть, забвеніе о самомъ себѣ и о Богѣ. ла-Брюэръ.}
   
   In culpa est aminus, qui se non effugit unquam. 1)
   1) Горац. Epist. 7, 14, 18.
   
   потому нужно чтобы она вникла и углубилась въ себя самою: это настоящее уединеніе, и которымъ можно пользозоваться среди городовъ и двора королей; но пользоваться имъ удобнѣе отдѣльно. А такъ какъ мы намѣреваемся жить одни, и обходиться безъ общества, сдѣлаемъ такъ, чтобы наше довольство зависѣло отъ насъ самихъ; откинемъ все, то, что привязываетъ насъ къ другому, побѣдимъ себя настолько чтобы быть въ состояніи сознательно жить одному и жить съ удовольствіемъ.
   Стилипонъ спасся при пожарѣ роднаго города, гдѣ онъ потерялъ жену, дѣтей и имущество; Деметрій Полиоркетъ увидя, что во время такого страшнаго бѣдствія его родины, его лицо ничуть не носило слѣдовъ испуга, спросилъ не понесъ ли онъ какихъ нибудь потерь, на что тотъ отвѣтилъ: "что нѣтъ; и что благодаря Богу онъ не потерялъ ничего своего". {Сенека Epist. Ер. 7.} Это самое забавнымъ образомъ выразилъ философъ Антистенъ; "что человѣкъ долженъ запастись тѣмъ, что могло бы плавать на поверхности воды, и вмѣстѣ съ нимъ вплавь спастись отъ крушенія". {Діогенъ Лаэрсъ. VI, 6.} Конечно разумный человѣкъ ничего не потерялъ, если онъ имѣетъ самого себя. Когда городъ Нолль былъ разрушенъ варварами. Павлиній его епископъ лишившись при этомъ всего, и сдѣлавшись плѣнникомъ, такъ взывалъ къ Богу: "Господи помоги мнѣ не ощутить эту потерю; такъ какъ Ты зпасшь, они еще ничего не тронули изъ того, что мое". {Св. Августинъ de Civit. Dei. I, 10.} Богатства, которыя дѣлали его богатымъ, и блага, которыя дѣлали его добрымъ, были еще цѣлы. Вотъ что значитъ хорошо выбирать сокровища, которыя могутъ быть сбережены отъ превратностей, и прятать ихъ въ такое мѣсто, куда никто не ходитъ, и которое мы одни можемъ выдать. Нужно имѣть жену, дѣтей, и въ особенности здоровье, кто можетъ; но не привязываться къ нимъ настолько, чтобы отъ этого зависѣло наше счастье. Нужно оставить хоть уголокъ въ свое полное, неотъемлемое владѣніе, гдѣ бы мы могли расположиться совершенно на свободѣ, и которое служило бы намъ главнымъ убѣжищемъ и уединеніемъ. Здѣсь то должна происходить наша обыкновенная бесѣда съ самимъ собой, и настолько частная, чтобы никакое неподходящее вмѣшательство и сообщеніе не могло имѣть туда входъ: разсуждать и шутить тамъ безъ жены и дѣтей, безъ имущества, безъ слугъ и безъ штата: для того, чтобы когда намъ случится ихъ лишиться, намъ было бы не ново обойтись безъ нихъ. У нашей души ни одинъ изгибъ; она можетъ проводить время сама съ собой; у нее есть съ чѣмъ нападать и защищаться, что дать, и что получать. Не будемъ бояться среди этого уединенія коснѣть отъ скучной праздности:
   
   In soils sis tibi turba locis 1)
   1) Dans la solitude, sois le monde pour toi-même. Tibu. 13.
   
   Добродѣтель довольствуется собой, безъ словъ, безъ руководства, не думая о впечатлѣніи. Между обычными нашими поступками, на тысячу нѣтъ ни одного, который бы насъ близко косался. Вотъ этотъ, который, ты видишь, въ бѣшенствѣ и внѣ себя карабкается вверхъ по развалинамъ этой стѣны, подвергаясь столькимъ выстрѣламъ; а этотъ другой весь израненный, окоченѣлый, и блѣдный отъ голода, рѣшившійся скорѣе погибнуть, нежели открыть ему дверь; думаешь ли ты, что они тутъ ради себя? ради того, котораго они быть можетъ никогда не видали, и который ничуть не безпокоится тѣмъ, что они дѣлаютъ, предаваясь въ это же время праздности и наслажденіямъ. А третій весь въ грязи, въ мокротѣ, и гною, котораго ты видишь въ полночь выходящаго изъ школы, неужели ты думаешь, онъ ищетъ среди книгъ, то, что можетъ сдѣлать его лучше, разумнѣе и доставитъ удовлетвореніе? Объ этомъ нѣтъ и помину: онъ или умретъ тамъ, или передастъ потомству какой былъ размѣръ стиховъ Плавта, и настоящую орфографію какого нибудь латинскаго слова. Кто на промѣняетъ охотно здоровье, спокойствіе и жизнь, на извѣстность, на славу, самую ненужную, пустую и фальшивую монету, которая только у насъ въ обращеніи? Съ насъ не довольно было бояться собственной смерти, насъ заботитъ еще смерть нашихъ женъ, дѣтей и слугъ: не достаточно было хлопотать о собственныхъ дѣлахъ, будемъ мучиться и ломать голову по поводу дѣлъ нашихъ сосѣдей и друзей.
   
   Vah! quemquamne hominem in aninum instituere, aut
   Parare quod sit carius, quam ipse est sibi 1).
   1) Какъ! неужели какой нибудь человѣкъ рѣшится или намѣренъ дорожить чѣмъ нибудь болѣе самаго себя? Теренцій. Adelph. дѣйствіе I, сц. I, ст. 13.
   
   Уединеніе, мнѣ кажется, болѣе пригодно и болѣе удовлетворяетъ тѣхъ, которые по примѣру Ѳалеса послужи ли міру въ свои дѣятельные цвѣтущіе годы. Довольно жить для другихъ, будемъ жить для себя, по крайней мѣрѣ остатокъ жизни: наши мысли и наши намѣренія должны имѣть въ виду лишь насъ и наше удовольствіе. Это не легкая задача съ безопасностью дѣлать отступленіе: это и такъ трудно, безъ того, чтобы примѣшивать сюда какія нибудь постороннія дѣла. Разъ Господь Богъ даетъ намъ возможность располагать своимъ переселеніемъ, будемъ къ нему готовиться; удалимся, заранѣе простимся съ обществомъ, освободимся отъ тѣхъ жестокихъ оковъ, которыя привязываютъ насъ къ другому мѣсту, и отдаляютъ насъ отъ самихъ себя.
   Нужно разорвать эти столь могучія обязательства, и по моему, можно любить и другое, но прилѣпляться лишь къ самому себѣ, т. е. остальное можетъ оставаться, но не настолько связано и прикрѣплено къ намъ, чтобы его нельзя было оторвать не содравъ съ насъ кожу, и не вырвавъ вмѣстѣ съ тѣмъ частицу насъ самихъ. Самая великая вещь въ мірѣ умѣть принадлежать самому себѣ. Пора разорвать связи съ обществомъ, разъ мы не можемъ ему ничего дать: а кто не можетъ одолжить, тотъ пускай не беретъ въ займы. Наши силы слабѣютъ: возьмемъ ихъ назадъ, и сплотимъ внутри себя. Кто можетъ порвать и освободить себя отъ обязанностей относительно друзей и общества, пусть сдѣлаетъ это. Въ этомъ паденіи, которое дѣлаетъ его безполезнымъ, тягостнымъ и скучнымъ для другихъ, онъ долженъ остерегаться, стать въ тягость себѣ самому, безполезнымъ и скучнымъ для себя. Пускай онъ льститъ, ласкаетъ себя, и въ особенности владѣетъ собой, уважая и страшась своего разума и совѣсти, настолько, чтобы онъ не могъ безъ стыда сдѣлать въ ихъ присутствіи промахъ. Rarum est enim, ut satis se quis que Vereatur {Потому что рѣдко чтобы уважали самихъ себя, Квинтиліанъ X, 7.}. Сократъ говоритъ {Стобой Пропов., 41.}, что молодые должны учиться, взрослые пріучаться правильно поступать; старики удалиться отъ всѣхъ гражданскихъ и военныхъ дѣлъ, живя на свободѣ, безъ обязательныхъ занятій. Одни характеры способнѣе другихъ воспользоваться этими совѣтами уйти на покой. Тѣ. пониманіе которыхъ вяло и медленно, а привязанности и воля чутка, и которую не легко подчинить и принудить къ чему нибудь, къ которымъ принадлежу и я, какъ благодаря естественнымъ свойствамъ, такъ и размышленію, скорѣе послѣдуютъ этому совѣту, нежели дѣятельныя и занятыя умы, которые все обнимаютъ, и за все берутся, ко всему пристращаются, всюду появляются, вызываются на все и подчиняются при всякомъ случаѣ. Нужно пользоваться этими неожиданными, независящими отъ насъ удобствами, по столько, по сколько онѣ намъ пріятны, но не дѣлать изъ этого наше главное основаніе. Да не въ нихъ оно и заключается: ни природа, ни разумъ не допускаютъ этого. Зачѣмъ подчинимъ мы наше довольство могуществу другаго, вопреки ея законамъ? Кромѣ того, предварять превратности судьбы, лишать себя удобствъ, которыя намъ доступны, какъ то дѣлали многіе изъ благочестія, а нѣкоторые философы вслѣдствіе размышленія; прислуживать себѣ самъ, спать на твердомъ, выкалывать себѣ, глаза, бросать свои богатства въ рѣку, искать страданія; одни, чтобы, благодаря мученіямъ въ этой жизни, пріобрѣсти блаженство въ будущей; другіе усѣвшіеся на самую нисшую ступень, для того чтобы предохранить себя отъ новаго паденія, все это проявленіе добродѣтели, доведенной до крайности. Болѣе сильные, твердые характеры, даже свое убѣжище дѣлаютъ славнымъ и образцовымъ:
   
   Tuta et parvula laudo
   Quam res deficiunt, satis inter villa fortis:
   Verum, ubi quid melius contingit et unctius, idem
   Hos sapere, et solos aio bene visere, quorum
   Conspicitur nitidis fundata pecunia villis l):
   l) Я доволенъ малымъ и незначительнымъ, когда денегъ недостаетъ, я съ достаточною твердостью презираю это: но когда выпадаетъ на долю лучшее и болѣе роскошное, я утверждаю тѣ мудрые я одни умѣютъ хорошо жить, деньги которыхъ замѣтили были помѣщены въ тучныя земли. Горац. Epist., I, 15, 25.
   
   Мнѣ достаточно дѣла и не заходя такъ далеко. Съ меня довольно въ минуту благосклонности судьбы, готовится къ ея немилости; и представлять себѣ будущее бѣдствіе насколько хватаетъ моего воображенія, въ то время, когда я нахожусь въ довольствѣ: подобно тому, какъ мы пріучаемся къ турнирамъ и состязаніямъ на копьяхъ, и подражаемъ войнѣ въ мирное время. Я не считаю философа Арцезилая хуже, оттого что онъ употребляетъ золотую и серебрянную посуду, если средства позволяли это {Діогенъ Лаэрсъ, IV, 58.}; и цѣню его еще болѣе, за то, что онъ съ большею умѣренностью и съ большею щедростью пользовался ими, чѣмъ если бы онъ отъ нихъ совсѣмъ отказался. Я вижу до какихъ предѣловъ можетъ доходить естественная нищета; и обративъ вниманіе на нищаго у моей двери, который часто веселѣе и здоровѣе меня, я ставлю себя на его мѣсто; я пытаюсь настроить свою душу на его ладъ. И пробѣгая такимъ образомъ мысленно другіе примѣры, хотя я и думаю, что за мной по пятамъ слѣдуетъ смерть, бѣдность, презрѣніе и болѣзнь, я легко рѣшаюсь не пугаться того, что другой меньшій меня принимаетъ съ такимъ терпѣніемъ. И не хочу вѣрить, что нисшій разумъ можетъ болѣе живаго, или же что размышленіе не можетъ быть дѣйствительнѣе привычки. И зная насколько эти побочныя удобства непрочны, среди полнаго наслажденія, я не перестаю молить Бога исполнить мою главную просьбу дать мнѣ довольство самимъ собой и тѣми благами, которыми я могу распоряжаться. Я вижу здоровыхъ юношей, которые тѣмъ не менѣе хранятъ у себя въ сундукахъ изрядное количество пилюль, на тотъ случай, если ихъ будетъ безпокоить насморкъ, котораго они оттого меньше бояться, что средство у нихъ въ рукахъ. Такъ поступать и нужно; кромѣ того, если вы подвержены какой нибудь болѣе серьезной болѣзни, нужно запастись лѣкарствами, которыя облегчаютъ и утоляютъ боль.
   Занятіе, которое нужно выбрать для подобной жизни не должно быть ни скучнымъ, ни труднымъ; въ противномъ случаѣ напрасно будемъ увѣрять, что пришли искать здѣсь отдыха. Это зависитъ отъ личнаго вкуса каждаго. Мой вкусъ не мирится съ хозяйствомъ. Тѣ же которые его любятъ, должны съ умѣренностью предаваться ему:
   
   Conentur sibi res, non se submittere rebus 1).
   1) Пусть предметы тебѣ служатъ, а не ты подчиняйся предметамъ. Горац., Epist. I, 1, 19.
   
   Иначе занятіе скотнымъ дворомъ дѣлается занятіемъ рабскимъ, какъ говорить Саллюстій. {Катил. 2. 4.} Нѣкоторыя отрасли хозяйства можно болѣе извинить, какъ напримѣръ садоводство, которое Ксенофонтъ приписываетъ Киру: {Ксенофонтъ. Экономика IV, 20.} и можно найти середину между низкими и презрѣнными заботами, помимо напряженія и безпокойствъ, которыя замѣтны въ людяхъ, вполнѣ предавшихся имъ, и крайнею, глубокою безпечностью оставлять все на произволъ судьбы, которая замѣтна въ другихъ;
   
   Democriti pecus edit agellos
   Cultaque, dum peregre est animus sine corpore velox 1).
   1) Стадо истребляло поля и нивы Демократа, между тѣмъ какъ живой его духъ странствовалъ безъ тѣла. Горац. Epist., I, 12, 12.
   
   Но послушаемъ совѣтъ, который даетъ молодой Плиній Корнелію Руффію {Не Корнелію Руфію, а Коминію Руфію. Плиній: Epist., I, 3.} своему другу, насчетъ уединенія: "Я тебѣ совѣтую предоставитъ твоимъ людямъ низкія и презрѣнныя заботы о хозяйствѣ въ томъ богатомъ, плодородномъ помѣстьѣ, гдѣ ты находится, и предаться изученію наукъ, чтобы почерпнуть оттуда нѣчто, что будетъ совсѣмъ твоимъ. Онъ разумѣетъ здѣсь славу: одного воззрѣнія съ Цицерономъ, который говоритъ, что желаетъ употребить свое уединеніе и время на занятіе общественными дѣлами, для пріобрѣтеніе безсмертной жизни {Цицеронъ Ораторъ, г. 43.}.
   
   Usque adeone
   Scire tuum nihil est, nisi te scire hoc, sciat alter 1)?
   1) Неужели твое знаніе ничто, если кромѣ тебя никто объ немъ не знаетъ? Персе. Сат., I, 23.
   
   Кажется вполнѣ благоразумнымъ быть дальновиднымъ, разъ говорятъ о томъ, чтобы удалиться изъ міра. Эти же дѣлаютъ это только на половину; они хорошо обставляютъ свое дѣло для того времени, когда ихъ не будетъ: но между тѣмъ желаютъ пользоваться плодами своихъ трудовъ еще на этомъ свѣтѣ, по смѣшному противорѣчію.
   Воображеніе тѣхъ, которые ищутъ уединенія изъ благочестія несравненно болѣе соотвѣтствуетъ ему, такъ какъ храбрость свою они черпаютъ изъ увѣренности въ божественныя обѣщанія будущей жизни. Они представляютъ себѣ Бога безконечнаго по благости и могуществу душа можетъ здѣсь вполнѣ свободно удовлетворять всѣ свои стремленія: страданія, печаль имъ полезны, разъ онѣ служатъ для пріобрѣтенія здоровья и вѣчнаго блаженства. Смерть желанна, какъ переходъ къ такому совершенному состоянію. Строгость ихъ правилъ немедленно сглаживается привычкой; а чувственныя желанія усыплены и побѣждены оставаясь безъ удовлетворенія; такъ какъ ничто ихъ такъ не поддерживаетъ, какъ проявленіе исполненіе послѣднихъ. Одна увѣренность въ другой жизни счастливо безсмертной достаточно заслуживаетъ того, чтобы мы отказались отъ удобствъ и сладостей этой. А чья душа на самомъ дѣлѣ и неизмѣнно можетъ воспламеняться этой живой вѣрой и надеждой, тотъ и въ уединеніи готовитъ себѣ пріятную жизнь, полную наслажденій, и которая далеко оставляетъ за собой всѣ другія. И такъ, меня не удовлетворяютъ ни цѣль, ни средства въ этомъ совѣтѣ {Совѣтъ Плинія Руфію. Костъ.}: мы постоянно попадаемъ изъ огня да въ полымя. Занятіе наукой также тяжело, какъ и всякое другое, и настолько же пагубно для здоровья, что должно болѣе всего приниматься во вниманіе: и поэтому нельзя убаюкивать себя тѣмъ удовольствіемъ, которое въ немъ находимъ; это же самое удовольствіе губитъ скопидома, скупаго, честолюбца и сластолюбца. Довольно учатъ насъ мудрецы остерегаться измѣны нашихъ желаній, и дѣлать различіе между настоящими цѣльными удовольствіями, и радостями смѣшанными и перемѣшанными съ горемъ. Такъ какъ большая часть удовольствій, говорятъ они, ласкаютъ и льстятъ намъ, для того лишь, чтобы насъ же задушить, какъ дѣлали воришки названные Египтянами Phillistas: если бы головная боль наступала до опьяненія, мы остерегались бы слишкомъ много пить; но наслажденіе, чтобы обмануть насъ, идетъ впереди, и скрываетъ отъ насъ свою свиту. Книги интересны, но если отъ общенія съ ними, мы теряемъ наконецъ веселость и здоровье, нашелъ лучшее достояніе, бросимъ ихъ; я принадлежу къ тѣмъ, которые думаютъ что плоды ихъ не могутъ сравняться съ этой потерей. Какъ люди, которые давно ощущаютъ слабость вслѣдствіе какого нибудь нездоровья, подъ конецъ отдаютъ себя въ полное распоряженіе медицины, и просятъ указать имъ извѣстныя искусственныя правила жизни, съ тѣмъ, чтобы никогда не переступать ихъ: также точно и тотъ, кто удаляется, соскучившись и пресытившись общественной жизнью, долженъ сообразовать свою жизнь съ правилами разума, расположить и направить ее, руководясь размышленіемъ и разсужденіемъ. Онъ долженъ распрощаться со всякимъ трудомъ, какой бы онъ ни былъ; и вообще избѣгать страстей, которыя мѣшаютъ безмятежности тѣла и души, и "избрать путь, который болѣе соотвѣтствуетъ его характеру."
   
   Unusquisque sua moverit ire via 1).
   1) Проперцій, II, 25, 88.
   
   Во время занятій, въ хозяйствѣ, на охотѣ, и при всякомъ другомъ упражненіи, нужно стараться извлечь какъ можно болѣе удовольствія; но остерегаться зайти далѣе, гдѣ къ этому начинаютъ примѣшиваться заботы. Нужно оставить лишь настолько труда и занятій, насколько это необходимо для упражненій, и для предохраненія себя отъ тѣхъ неудобствъ, которыя влечетъ за собой другая крайность, пустая праздность и безпечность. Есть науки трудныя и безплодныя и измышленныя для толпы; ихъ нужно предоставить тѣмъ, которые служатъ міру. Я лично люблю только легкія и забавныя книги, которыя меня веселятъ, или же такія, которыя утѣшаютъ и даютъ совѣтъ какъ жить, и какъ умирать:
   
   Taciturn silvas inter reptare salubres,
   Curantem, quidquid dignum sapicnte bonoque est 1).
   1) Тихо проходя по здоровымъ лѣсамъ, занятый тѣмъ, что достойно мудраго и добродѣтельнаго человѣка. Горац., Epist., I, 4.
   
   Болѣе мудрые люди, обладая сильной и твердой душой, могутъ создать себѣ полный духовный покой. Но такъ какъ моя очень обыкновенна, то я долженъ стараться поддержать себя физическими удобствами; и такъ какъ года отняли у меня тѣ, которыя мнѣ были болѣе по душѣ, я направляю и возбуждаю свои желанія къ тѣмъ, которыя болѣе подходятъ къ этому возрасту. Нужно крѣпко цѣпляться за тѣ удовольствія жизни, которыя наши годы вырываютъ одни за другими у насъ изъ рукъ:
   
   Carpamus dulcia nostrum est
   Quod Vivis: cinis et manes, et fabula fies. 1)
   1) Будемъ наслаждаться удовольствіями: потому что ими ты живешь: ты обратится въ пепелъ, тѣнь, звукъ. Персе. Сат. V, 151.
   
   Что же касается до цѣли, которую Плиній и Цицеронъ предполагаютъ намъ имѣть въ виду, а именно славу, это далеко не въ моихъ расчетахъ. Всего менѣе подходитъ къ уединенію честолюбіе: слава и покой двѣ вещи, которыя не могутъ жить подъ одной кровлей. Какъ я вижу, лишь ноги и руки у этихъ людей вдали отъ толпы; ихъ душа, ихъ намѣренія болѣе чѣмъ когда либо тамъ:
   
   Tun; vetule, auriculis alienis colligis escas? 1)
   1) Тогда старикъ зачѣмъ собираешь ты приманки для чужихъ ушей? Персе., Сатир. I, 22.
   
   Они только отошли, чтобы тѣмъ легче прыгнутъ, и благодаря сильному движенію глубже врѣзаться въ толпу. Хотите ли вы видѣть какъ они простыми путями добиваются цѣли? Для противовѣса укажемъ на мнѣнія двухъ философовъ {Эпикуръ и Сенека. Смотри насчетъ этого самаго Сенеку (Epist. 21), который приводитъ мѣсто изъ письма Эпикура къ Ідоменею, непохожаго на то, которое сохранилъ намъ Діогенъ Лаэрсъ. V Леклеркъ.} и изъ двухъ различныхъ сектъ; одинъ изъ нихъ пишетъ Ідоменею, другой Люцинію своимъ друзьямъ, для того чтобы заставивъ ихъ отказаться отъ государственныхъ дѣлъ и почестей, привлечь къ уединенію. До сихъ поръ, говорятъ они, вы "жили плавая и носясь по волнамъ; придите умереть въ гавань. Всю свою жизнь вы отдали свѣту, предоставьте это тѣни. Невозможно оставить занятія, если не отказаться отъ ихъ плодовъ. перестаньте гоняться за извѣстностью и славой; если васъ слишкомъ будетъ освѣщать свѣтъ вашихъ прошлыхъ поступковъ, я если онъ послѣдуетъ за вами даже въ ваше убѣжище, это будетъ опасно. Откажитесь со всѣми прочими удовольствіями и отъ того, которое вытекаетъ изъ чужаго одобренія: а что касается до вашего знанія и вашихъ способностей не безпокойтесь; онѣ не будутъ безплодны, если вы сами станете лучше. {Сенека, Epist., 7.} Вспомните того, который, когда у него спросили почему онъ давалъ себѣ столько груда въ искусствѣ, которое могло стать извѣстнымъ лишь немногимъ людямъ, отвѣтилъ: съ меня довольно малаго, съ меня довольно одного; съ меня довольно и ни одного. Онъ говоритъ правду. Вы и одинъ товарищъ составляете одинъ для другого вполнѣ достаточный театръ, или даже вы сами для себя самихъ себя: пускай цѣлый народъ будетъ для васъ въ одномъ человѣкѣ, и въ одномъ человѣкѣ весь народъ. Это жалкое честолюбіе желать прославиться праздностью и тѣмъ, что вы скрылись: нужно дѣлать какъ животныя, которыя замѣтаютъ слѣдъ, при входѣ въ свое логовище {Сенека Epist., 68.}. Вы уже не должны стремиться знать, что свѣтъ говоритъ про васъ, но что вы должны говорить съ самимъ собой. Уйдите въ самого себя; но приготовьтесь сначала; встрѣтить себя: било бы безуміемъ положитьcя на самого себя, если вы не умѣете руководить собой {Id., 26.}. Есть возможность грѣшить въ уединеніи какъ и въ обществѣ, пока вы не стали такимъ, передъ кѣмъ вы не смѣли дрогнуть, и пока вы будете чувствовать стыдъ и уваженіе передъ самимъ собой, obversentur species honestae animo; {Направляйте умъ на благородные предметы. Циц. Tuscul. quaest. II, 22,} представляйте себѣ всегда мысленно Катона, Фокіона и Аристида, въ присутствіи которыхъ даже глупцы скрыли бы свои ошибки, и сдѣлайте ихъ повѣренными всѣхъ своихъ намѣреній. Если онѣ ослабѣютъ, уваженіе къ нимъ снова возбудятъ ихъ; они васъ удержатъ на этомъ пути, довольствоваться самимъ собой, заимствовать только у себя, останавливать и укрѣплять свою душу извѣстными, немногими размышленіями, которыя ей могли бы нравиться, и понявъ и уразумѣвъ настоящіе блага, которыми наслаждаются по мѣрѣ того, какъ ихъ разумѣютъ, довольствуясь ими, безъ желанія продлить жизнь или имя." Вотъ совѣтъ настоящей, наивной философіи, философіи не тщеславной и пустословной, какъ первыхъ двухъ {Плинія Младшаго и Цицерона.}.

"Пантеонъ Литературы", No 6, 1891

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru