Мопассан Ги Де
Нормандец

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Ги де Мопассан

Нормандец

Полю Алексис.

   Мы выехали из Руана и покатили рысью по Жюмьежской дороге. Легкая коляска неслась по лугам; затем лошадь пошла шагом, взбираясь на холм Кантелё.
   Отсюда открывается один из великолепнейших видов в мире. Позади нас -- Руан, город церквей с готическими колоколенками, похожими на точеные безделушки из слоновой кости; впереди -- Сен-Севэр, фабричное предместье, которое возносит к небу сотни дымящих труб, как раз напротив сотен колоколенок старого города.
   Здесь -- шпиль собора, одного из высочайших памятников человечества; там -- его соперница, паровая водокачка "Молния", столь же высокая и на один метр выше самой огромной из египетских пирамид.
   Перед нами развертывалась покрытая рябью Сена, усеянная островками, окаймленная справа белыми скалами, заросшими на вершине лесом, а слева -- необозримыми полями, замыкавшимися вдали, на горизонте, другим лесом.
   Кое-где вдоль высокого берега широкой реки стояли на якоре большие суда. Три огромных парохода шли гуськом по направлению к Гавру; целая группа судов, состоящая из трехмачтовика, двух шхун и брига, поднималась к Руану, следуя на буксире за маленьким пароходом, изрыгавшим облака черного дыма.
   Мой спутник, местный уроженец, почти не смотрел на этот захватывающий пейзаж, а только все улыбался, словно смеясь своим мыслям. Вдруг он промолвил:
   -- Ах, вы сейчас увидите кое-что забавное -- часовню дядюшки Матье. Вот, друг мой, диковинка!..
   Я взглянул на него с удивлением. Он продолжал:
   -- На вас пахнет таким нормандским букетом, что вы долго его не забудете. Дядюшка Матье -- самый типичный нормандцу во всем этом крае, а его часовня -- одно из чудес света, ни более, ни менее; но сначала я должен дать вам некоторые пояснения.
  
   Дядюшка Матье, которого прозвали также "Дядей Выпивалой", -- это унтер-офицер в отставке, вернувшийся на родину. Он изумительно соединяет в себе балагурство старого солдата с мелочной хитростью нормандца. Приехав в родные места, он благодаря многочисленным связям и невероятной ловкости сумел получить место сторожа при чудотворной часовне, при часовне, покровительствуемой святой девой и посещаемой преимущественно беременными девушками. Он окрестил чудотворную статую в часовне "богоматерью брюхатых" и говорит о ней с несколько насмешливой фамильярностью, отнюдь не исключающей уважения. Он сам сочинил и напечатал особую молитву к пресвятой деве. Эта молитва -- шедевр бессознательной иронии и нормандского остроумия, в которой насмешка соединяется со страхом перед святостью, с суеверной боязнью тайных сил. Он не слишком верит в свою покровительницу, однако же из осторожности немного верит и из расчета бережет.
   Вот начало этой поразительной молитвы: "Добрая владычица наша, дева Мария, покровительница девушек-матерей нашей страны и всей земли, спаси свою рабу, согрешившую по оплошности".
  
   Молитва кончается так:
   "Не оставь меня своим заступничеством перед святым своим супругом и моли господа отца нашего, чтобы он даровал мне доброго мужа, подобного твоему''.
   Эта молитва, запрещенная местным духовенством, продается дядюшкой Матье из-под полы, и считается, что она помогает тем, кто благоговейно читает ее.
   Вообще он говорит о пресвятой деве, как камердинер грозного государя о своем господине, который доверяет ему все свои маленькие интимные тайны. Он знает о нем множество занимательных историй и шепотом рассказывает их приятелям после выпивки.
   Впрочем, вы увидите сами.
   Доходы со святой девы казались ему далеко не достаточными, -- он прибавил к главной своей заступнице еще и святых. Они у него имеются все или почти все. Ввиду того, что в часовне тесно, он поместил их в сарайчике, откуда выносит их, как только потребует верующий. Он сам вырезал эти невероятно смешные деревянные фигурки и выкрасил их ярко-зеленой краской в тот год, когда красили его дом. Вы знаете, что святые вообще исцеляют от болезней, но у каждого из них есть своя особая специальность; здесь никак нельзя ошибиться или смешать их друг с другом. Они завистливы и ревнивы, как плохие актеры.
   Чтобы не оплошать, старушки советуются с дядюшкой Матье:
   -- От ушных болезней какой святой получше?
   -- Тут хорош святой Озим; недурен также и святой Памфил.
   Но это еще не все.
   У дядюшки Матье много свободного времени, поэтому он пьет, но пьет художественно, убежденно и так обстоятельно, что пьян каждый вечер. Он пьян, но сознает это, и сознает настолько ясно, что ежедневно точно отмечает степень опьянения. В этом и состоит его главное занятие; часовня занимает второстепенное место.
   Он изобрел -- слушайте хорошенько и обратите на это внимание, -- он изобрел пьяномер.
   Самого измерительного прибора не существует, но наблюдения дядюшки Матье так же точны, как наблюдения математика.
   От него то и дело слышишь:
   -- С понедельника я ни разу не перешел за сорок пять градусов.
   Или:
   -- Я был между пятьюдесятью двумя и пятьюдесятью восемью.
   Или:
   -- Я, несомненно, дошел до шестьдесят шестого или даже до семидесятого.
   Или:
   -- По глупости я считал себя в пятидесяти, как вдруг замечаю, что я в семидесяти пяти!
   И он никогда не ошибается.
   Он утверждает что никогда не достигал полных ста градусов, но так как он сам признает, что наблюдения утрачивают точность при переходе за девяносто, его утверждениям и нельзя верить безусловно.
   Когда дядюшка Матье говорит, что перешел за девяносто, будьте уверены, что он был вдребезги пьян.
   В этих случаях жена его, Мели, -- тоже своего рода редкость -- приходит в безумную ярость. Она ожидает его возвращения у двери и встречает ревом:
   -- Наконец-то явился, негодяй, свинья, пьяница!
   Тогда дядюшка Матье, уже не смеясь, вооружается против нее и говорит строго:
   -- Помолчи, Мели, теперь не время разговаривать. Подожди до завтра.
   Если же она продолжает кричать, он подходит к ней, и голос его дрожит:
   -- Не ори, я в девяностом и уж больше не меряю; берегись, вздую!
   Тогда Мели бьет отбой.
   Если на следующий день ей вздумается вернуться к этому вопросу, он смеется ей в лицо и отвечает:
   -- Ну, ну, будет! Довольно поговорила, дело прошлое. Пока я не дохожу до ста градусов, не беда. Вот если перевалю за сто, бей меня, позволяю, честное слово!
  
   Мы достигли вершины холма. Дорога углублялась в дивный Румарский лес.
   Очень, чудная осень смешала свой пурпур и золото с последней зеленью, хранившей еще свою свежесть; словно капли расплавленного солнца излились с неба на лесную чащу.
   Мы проехали Дюклер, и тут, вместо того чтобы продолжать путь на Жюмьеж, мой приятель свернул влево, на поперечную дорогу; мы въехали в лесок.
   Вскоре с вершины высокого холма перед нами снова открылась великолепная долина Сены и извилистая река, вытянувшаяся внизу у наших ног.
   Направо, прислонясь, к хорошенькому домику с зелеными ставнями, увитому розами и жимолостью, стояло крохотное здание под шиферной крышей, увенчанное колоколенкой вышиной с зонтик.
   Чей-то низкий голос воскликнул: "Вот и дорогие гости!" -- и дядюшка Матье появился на пороге. То был человек лет шестидесяти, худой, с седой бородкой и длинными седыми усами.
   Мой товарищ пожал ему руку, представил меня, и Матье ввел нас в прохладную кухню, служившую ему также столовой.
   -- У меня, сударь, нет богатых хором, -- говорил он. -- Я не люблю сидеть далеко от кушанья. Кастрюли, знаете ли, отличная компания.
   И он обратился к моему другу:
   -- Почему вы приехали в четверг? Вы ведь знаете, что в этот день приходят за советом к моей заступнице. В этот день я не могу выходить после обеда.
   И, подбежав к двери, он испустил такой ужасающий рев: "Мели-и, Ме-ли-и-и!" -- что, вероятно, обернулись даже матросы на судах, плывших вверх и вниз по далекой реке, там внизу, в глубине долины.
   Мели не отвечала.
   Тогда Матье лукаво подмигнул:
   -- Она недовольна мною, видите ли, потому что вчера я был в девяноста градусах.
   Мой спутник расхохотался:
   -- В девяноста, Матье? Как это вы ухитрились?
   Матье отвечал:
   -- Сейчас расскажу. В прошлом году я собрал всего двадцать мер абрикосов. Это немного, но для сидра вполне достаточно. Так вот я и сделал из них сидр и вчера слил его в бочку. Это нектар, прямо-таки нектар: сами убедитесь. У меня был в гостях Полит. Мы прошлись с ним по стаканчику, затем по другому, но жажда не унималась (ведь его и пить-то можно до следующего дня), да так, что чем дальше, тем я все больше чувствую холод в желудке. Говорю Политу: "А не выпить ли нам по стаканчику водки, чтобы согреться?" Он соглашается. Но от водки вас бросает в жар, так что пришлось вернуться к сидру. И вот, переходя от холода к жару, от жара к холоду, я вдруг замечаю, что достиг девяноста. Полит добрался уже почти до сотни.
   Дверь отворилась. Показалась Мели и тотчас же, еще не поздоровавшись с нами, закричала:
   -- Ах, вы, свиньи, в оба были в ста градусах!
   Тут Матье рассердился:
   -- Не говори вздора, Мели, не говори вздора, я никогда не бывал в ста градусах!
   Нам подали вкусный завтрак у крыльца, в тени двух лип, близ самой часовни "богоматери брюхатых". Перед нами расстилался необъятный простор. Дядюшка Матье с неожиданной верой, сквозившей в его шутках, рассказывал нам про невероятные чудеса.
   Мы выпили огромное количество восхитительного сидра, острого и сладкого, свежего и пьянящего, который дядюшка Матье предпочитал всем напиткам; сидя верхом на стульях, мы закурили трубки, как вдруг к нам подойти две женщины.
   Они были старые, высохшие, сгорбленные. Поклонившись, они попросили дать им святого Бланка. Матье подмигнул нам и ответил:
   -- Сейчас вам его принесу.
   И исчез в сарайчике.
   Он пробыл там добрых пять минут, затем вернулся с перекосившимся лицом. Разводя руками, он проговорил:
   -- Не знаю, куда он девался, не могу его найти, а между тем уверен, что он у меня есть.
   И, сложив руки в виде рупора, он заревел снова:
   -- Мели-и-и!
   Из глубины двора жена отвечала:
   -- Чего тебе?
   -- Где святой Бланк? Я не нахожу его в сарае!
   Тогда Мели дала следующее объяснение:
   -- Не им ли ты на прошлой неделе заткнул дыру в крольчатнике?
   Матье вздрогнул:
   -- Провалиться мне! Так оно, вероятно, и есть!
   И обратился к старушкам:
   -- Идите за мной.
   Они двинулись в путь. Мы последовали за ними, давясь от еле сдерживаемого смеха.
   В самом деле, святой Бланк, воткнутый в землю в виде колышка, замаранный грязью и нечистотами, подпирал собою кроличий домик.
   Едва завидя его, старушки упали на колени, перекрестились и начали бормотать Oremus [1]. Но Матье бросился к ним:
   -- Погодите, вы стоите в навозе, я принесу вам охапку соломы.
   Он принес солому и расстелил ее так, чтобы они могли стоять на коленях. Затем, взглянув на своего грязного святого и обеспокоившись, как бы это не подорвало его коммерцию, прибавил:
   -- Я вам его немножко помою.
   Он принес ведро воды, щетку и с ожесточением начал мыть и теперь деревянного человечка, а тем временем старушки продолжали молиться.
   Закончив мытье, он прибавил:
   -- Теперь чисто.
   И увел нас выпить еще по стаканчику.
   Поднося ко рту стакан, он остановился и в некотором смущении проговорил:
   -- Что поделаешь! Я снес святого Бланка к кроликам, думая, что от него уж не будет дохода. Два года не было на него спроса. Но на святых, как видите, мода никогда не проходит!
   Он выпил и сказал:
   -- Ну, пройдемтесь еще по одному. С приятелями надо подходить, по крайней мере, до пятидесяти градусов, а мы еще только в тридцати восьми.
  
   [1] Помолимся -- католическая молитва (лат.)
  
  
   Напечатано в "Жиль Блас" 10 октября 1882 года под псевдонимом Мофриньёз.
  
   Источник текста: Ги де Мопассан. Собрание сочинений в 10 тт. Том 2. МП "Аурика", 1994
   Перевод А.Н. Чеботаревской
   Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, февраль 2007
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru