Моруа Андре
Ретиф де ла Бретонн

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Андре Моруа
Ретиф де ла Бретонн. "Совращенная крестьянка"

[]

   Заслуживает ли эта книга второго ряда того, чтобы стоять в первом, как считали Стендаль, изучавший по Ретифу нравы века, и Жерар де Нерваль [1], говоривший: "Быть может, ни у одного писателя не развито до такой степени, как у Ретифа, ценнейшее качество -- воображение". Поль Валери в 1934 году писал своему другу: "Я ставлю Ретифа намного выше Руссо. Я открыл скучнейшую "Новую Элоизу" и захлопнул, как шкатулку, где выдохшиеся духи скверно пахнут и растравляют душу. Ретиф -- это сельский Казанова [2]. Я готовлю также собственные "Успехи добродетели" (это не шутка)". Поль Валери считал Добродетель, как и Академию, условностью, но он знал цену условностям.
   Был ли он прав, поставив Ретифа выше Руссо? Не думаю. Этих двух мастеров публичной исповеди объединяла ужасающая откровенность, скорее преувеличивающая, чем скрывающая грехи, и вкус к показной чувствительности, на деле мирящейся с тем, что осуждается на словах. Но Руссо намного нравственней и воспитанней. Г-жа де Варанс, г-жа д'Удето и некоторые другие повлияли на него. То немногое, что Ретиф узнал о свете, он почерпнул от Бомарше, Гримо де ла Реньера, позднее от графини де Богарне [3]. Он был бедным крестьянином, ни с кем, кроме мелких буржуа, не знался. Но это и сделало его незаменимым. Нельзя найти лучшего свидетеля, чтобы представить себе картину народной жизни XVIII века в Париже и провинции.
   Всех прочих романистов своего времени Ретиф превосходит и разнообразием изображаемых событий. Крестьянская жизнь, сельская идиллия, насилия, ночные оргии, похищения, развращенные и сентиментальные девочки -- роман ужасов соединяется в его творчестве с деревенским рассказом в духе Жорж Санд. Поль Бурже [4] назвал Ретифа "Бальзаком для питекантропов". Это и точно, и несправедливо. Смутный набросок человеческой комедии уже возникает у Ретифа, хотя у него нет ни бальзаковского "ясновидения", ни знания скрытых пружин, движущих обществом и человеком. Одержимый болезненной чувственностью, он только ее и видел в мире, будь то город или деревня. Сексуальность важна, но важна не она одна.
   Есть стиль и есть стилистика. "Нравственность -- это жемчужное ожерелье: развяжите узел, и все разлетится". Вот фраза, достойная Лабрюйера или Жубера [5]. Но для художественного творчества узел -- это вкус. У Ретифа он был плохой. Он слишком грубо выставлял напоказ и свою личную жизнь, и чужую. Он даже не подозревал, что писатель может многое выразить с помощью намека, недосказанности. И все же всегда его будут читать, сравнивать с великими. "Руссо рынков и ручьев..." Что ж, но ведь его назвали Руссо. "В "Опасных связях" Лакло предстал Ретифом светского общества..." Что ж, но сравнили-то его с Лакло. Вот что требует серьезных размышлений.

I

   Прежде чем перейти к "Совращенной крестьянке", вспомним, как протекала вплоть до создания сего романа удивительная, трагичная, а иногда и беспутная жизнь писателя. Лучшим путеводителем по жизни Ретифа, чьи признания часто сомнительны, а исповеди вымышлены, служит прекрасная биография, написанная Марком Шадурном, который сам многим обязан безграничной эрудиции крупнейшего знатока Ретифа Дж. Райвза Чайлдза.
   Эдм-Никола Ретиф (или в другой орфографии -- Рестиф) родился в 1734 году в бургундской деревушке Саси. Позже он выберет псевдонимом, а потом прибавит к своему имени название фермы де ла Бретонн, на которой его отец обосновался с 1742-го. Эти потомственные крестьяне сперва были протестантами, потом, не изменив вероисповедания, перешли от реформаторства к янсенизму [6]. По вечерам отец читал Библию чадам и домочадцам. Он подавал всем пример упорной работы и истинно добродетельного поведения. Это не мешало ему любить женщин и саму любовь, но только в законном браке. От первой жены у него было семь детей; после ее смерти он утешился с хорошенькой вдовой, Барб Ферле, в молодости служившей горничной у принцессы Овернской, а потом вернувшейся в родную деревню.
   Следует прочесть Мариво и Бомарше, чтобы оценить изящество, ум, хорошие манеры субреток XVIII века. Эдм Ретиф был достоин Барб Ферле. Всеобщему уважению обязан он должностью окружного судьи, сделавшей его тем самым нотариусом и мировым судьей всей деревни. Наш Ретиф был первым ребенком от второго брака, старшим из следующих семи детей. Ребенок болезненный, возбудимый, умный, чересчур развитой, он уже в шесть лет лазил к девчонкам под юбки. Еще в детстве он выучился читать по латинско-французскому псалтырю. Поэтому он писал по-латыни, как по-французски, и всю жизнь заносил в дневник свои прегрешения на этом древнем языке, наивно рассчитывая сохранить тайну.
   В те времена в богатых провинциях деревня была раем для подростков. В рассказах Нерваля, как и в "Мемуарах" Дюма-отца, встречаем мы парней, качавшихся на качелях, по ночам затевавших игры в "волка и девицу" -- повод пообнимать девушек. Эдм-Никола, должно быть, навсегда запомнил имена очаровательных существ, так волновавших его в ту пору. Странное время, когда крайняя распущенность соединялась с глубочайшим уважением к Священному писанию. С одной стороны, грубая Бургундия, описанная Сидони Колетт [7], с другой -- суровые патриархи, заставляющие вспомнить тех крестьян-протестантов юга, чьи псалмы слушал Жид. Трудно представить, но эти противоречивые лики одного края естественно сливались в единое целое.
   Пока дьявол и господь бог боролись за душу юного Эдма-Никола, отец раздумывал, куда его пристроить. Для пахаря он был слишком бледен и чувствителен. Сделать из него адвоката? Священника? Один из сводных братьев, Тома, был аббатом и преподавал в семинарии церковным служкам, ему и доверили подростка. Суровые янсенисты семинарии в Бисетре закалили его ум. Быть может, они смогли бы спасти его от лукавого, но парижский архиепископ, монсеньор Кристоф де Бомон изгнал приверженцев Янсения. Эдм-Никола, отправленный в Куржи к кюре, отдался своим прежним страстям. У него начал складываться идеальный образ женщины (Сильфиды Шатобриана), единственной, которую он мог бы полюбить. Однажды он увидел ее в церкви. Ее звали Жанетт Руссо, она была скромна, красива, высокого роста. "Я лишь о ней одной молил господа и буду искать ее все дни моей жизни". И он действительно вплоть до смерти искал единственную. Для этого пришлось испытать тысячу и одну. Так рождаются Дон Жуаны.
   Чего желал он? Одну только Жанетт или целый гарем девушек? Он начал писать поэму, где просил у короля участок земли с пасекой, птичником, водопадом и дюжиной одалисок в придачу. Картина потаенных желаний. "От недостатка плотских утех мой разум насыщался вымышленными". С тех пор он всегда находился на грани мечты и реальности, жил среди гнусной реальности и мечтал о райской любви. Но почему бы ему попросту не отправиться в ла Бретонн помогать отцу и не жениться на одной из тех очаровательных девушек ночей Саси? Но отец был против. Еще раз напомним -- этот паренек не был создан для крестьянской жизни. Его отдали в ученики к печатнику из Оксера Фурнье. Было ему семнадцать лет.
   Хозяин г-н Фурнье был тучен и похотлив, жена его, Колетт Фурнье, в ту пору находилась в Париже. Новичка обижали и рабочие, обращавшиеся с ним как с рабом и шутом, и хозяин, заставлявший его обедать на кухне. Все изменилось с приездом хозяйки. Колетт Фурнье (которую Ретиф вывел в "Господине Никола" под именем Колетт Парангон) сыграла в его жизни mutatis mutandis *[* С соответствующими изменениями (лат.). -- Прим перев.] ту же роль, что и г-жа де Варанс в судьбе Руссо. "Представьте себе высокую, прекрасно сложенную женщину, в лице которой слились красота, благородство и милая пикантность француженки, смягчающая величественность. Голос робкий, нежный, звучный, проникающий в душу, походка сладострастная и целомудренная. Обращение приветливое, доброжелательное. Такой была Колетт по возвращении из Парижа".
   Надо ли говорить, что впечатлительный мальчик тотчас воспылал безумной страстью? Но Колетт в отличие от г-жи де Варанс отнюдь не стремилась воспитать из него образцового возлюбленного. Буржуазная добродетель не позволяет себе аристократических вольностей. Колетт заметила хорошие манеры юного Ретифа, удивилась его образованности, позволила читать ей вслух Расина (что было небезопасно) и за несколько дней преобразила его жизнь. В "Господине Никола" он рассказывает, что никогда бы не осмелился мечтать о победе, если бы не вмешался дьявол, принявший обличие скверного монаха Годе д'Арраса -- циничного наставника юного янсениста. Существовал ли в действительности Годе д'Аррас? Некоторые исследователи не сомневаются в этом. Марк Шадурн считает иначе. Среди приятелей подмастерья из Оксера был толстяк Годе де Верзи, мало пригодный для роли духовного искусителя. Что же до Годе д'Арраса, то, по мнению Шадурна, он всего лишь литературное воплощение потаенных стремлений самого автора.
   Я тоже так думаю. Фауст и Мефистофель -- это два облика Гёте. Г-жа де Мертей и Вальмон раскрывают нам те мысли Лакло, о которых не говорят его поступки. Нет сомнений, что имморалист Менальк [8] -- это Жид, совращающий самого себя. Жид любил разговаривать о дьяволе и льстил себя дружбой с ним. В душе Эдма-Никола Ретифа жили робкий и набожный юноша, вскормленный Библией, и настоящий эротоман, распаляющийся от запаха раскрытого бельевого шкафа прекрасной Колетт. Бесспорно одно -- дьявол, воплотился он или нет в Годе д'Аррасе, в Ретифе победил. "Осмелься, осмелься", -- нашептывал сатана, как он будет нашептывать Жюльену Сорелю в ту памятную ночь в Верьере, когда он силой взял руку г-жи де Реналь. Ученик осмелился. Чтобы "набить руку", он начал с завоевания юной и красивой соседки Мадлон; она забеременела, сделала аборт и умерла. С любовью не шутят. Другая прелестная девушка, Мен Блонд, решилась пройти по карнизам, чтобы пробраться в комнату пылкого подмастерья. "Осмелься, осмелься", -- и он попытался одержать победу над добродетельной Колетт. Успешно ли? Так утверждал он, но умел ли он отличать желания от их исполнения? Во всяком случае, его, вероятно, выгнали за эту "преступную" смелость: "Осыпанный жестокими упреками, я спасся от них бегством..." В сентябре 1755-го он отправился в Париж на небольшом грузопассажирском судне.
   В 1756 году Париж бедняков представлял собой жалкое зрелище. Огромный город, плохо освещенный, плохо вымощенный, без сточных желобов, без фонарей, давал приют не только тысячам честных людей, но и опасному сброду, мошенникам и проституткам. Соединение развращенности богатых и нужды бедняков увеличивало армию порока. Поразительно, как часто встречаются в романах этого времени матери, торгующие своими дочерьми. "В Париже, -- пишет Ретиф, -- любовь должна быть менее скромна и добродетельна из-за того, что сдерживающая сила общественного мнения равна нулю... Рабочий трудится до седьмого пота день и ночь в надежде выпить в воскресенье в кабаке отвратительного вина с грубым и отталкивающим предметом своей страсти".
   Такой и была грустная жизнь наборщика Ретифа, плохо зарабатывавшего, жившего в меблирашках, которого только работа спасала от полного развращения. Его сестра Женевьева, покинувшая Саси ради парижских улиц, повела себя столь скверно, что родные упрятали ее на восемь лет в монастырь Сент-Пелажи. Она вышла оттуда лишь затем, чтобы стать женой кучера. В 1757-м Ретиф узнал о смерти г-жи Фурнье, прекрасной хозяйки из Оксера. "Страшная пустота в моем сердце росла с каждым мигом. Той, чьего презрения я боялся пуще смерти, больше не существовало". Теперь он скользит "от падения к падению, от наваждения к наваждению", от любовницы к любовнице. К любовницам вымышленным или живым? Увы! Реальностью были шлюхи, а прекрасные актрисы только сном. И все же одна трогательная история кажется правдоподобной -- история юной проститутки Зефиры, любовью искупившей прошлое, но умершей в тот момент, когда она, может быть, наставила бы этого доморощенного Дон Жуана на путь истинный.
   После смерти Зефиры он женился в 1760 году на ведьме -- Аньес Лебег из Оксера, которая немедленно наставила ему рога самым бесстыдным образом. (Позже она станет любовницей нежного Жубера!) Проникшись отвращением к жизни, Ретиф ищет пути к бегству. Уже давно наборщик горит желанием печатать не чужие романы, а историю собственной жизни. В 1766 году его первая книга "Добродетельная семья, сочинение г-на де ла Бретонна" выходит у вдовы Дюшен. Ему тридцать три года. В течение семи лет он прозябает в безвестности, пишет с поразительной легкостью роман за романом, снедаемый страстью облегчить душу исповедью, придавая событиям тот оборот, в котором им отказано судьбой. Наконец в 1774-м он выпустил "Совращенного крестьянина, или Опасности города", за которым последовала "Совращенная крестьянка, или Ужасная и поучительная история Урсулы Р***, сестры Эдмона, крестьянина". Позже он объединил оба произведения в "Совращенных крестьянина и крестьянку".
   Книги имели необычайный успех. "Чтобы судить о сенсации, произведенной новым романом, -- пишет Гримм в "Корреспонданс литерер" [9], -- достаточно сказать, что некоторые приписывают его г-ну Дидро, большая часть публики -- г-ну де Бомарше. Мы абсолютно уверены, что г-ну Дидро он не принадлежит, но, даже узнав, что его автор -- наборщик одного известного издателя, г-н де ла Бретонн, трудно не заподозрить почти на каждой странице, что Бомарше ссудил ему и свое перо, и свой дар". Это была прекрасная похвала, ведь Бомарше ничем не ссужал печатника-крестьянина. Ретиф сам заставил плакать м-ль де Леспинас [10] и стольких других прекрасных дам. Правда, что полиция преследовала книгу как возмутительную и противную нравственности, что многие отзывались о ней как о "навозной куче, где блестят несколько жемчужин", и все же "все захотели прочесть роман, и большинство нашло в нем волнующие картины, сильно нарисованные характеры, глубокое знание парижского дна, определенного типа людей".

II

   Что же такое "Совращенные крестьянин и крестьянка"? Автобиография? Да нет, не совсем. Ретиф пытался создать автобиографию, сначала описывая сельские нравы далекого детства в "Жизни отца моего", потом свои любовные приключения в "Господине Никола, или Разоблаченном человеческом сердце". "Совращенные крестьянин и крестьянка" -- это скорее романический, а часто и мелодраматический рассказ о том, что могло бы случиться с Эдмом-Ретифом и его сестрой Женевьевой, попавшими из родной Бургундии на дно Парижа. Главные герои: крестьянин Эдмон, двойник автора; Урсула, его сестра; Пьер, их брат, предполагаемый издатель писем; Фаншон, жена Пьера; г-жа Парангон, святая женщина, нарисованная по образу г-жи Фурнье; и в первую очередь -- Годе д'Аррас, искуситель, злой гений Ретифа, возникший, вероятно, под влиянием Ловласа из "Клариссы Гарлоу" [11] и породивший в свою очередь Вальмона "Опасных связей" и бальзаковского Вотрена.
   Это плутовской роман, поскольку в нем скользишь от интриги к интриге, от мошенника к мошеннику, а разнообразие и ускоренный ритм приключений даже несколько ошеломляют; но это также и эпистолярный и сентиментальный роман на манер "Новой Элоизы" или "Клариссы". Это был бы во многих эпизодах и эротический роман на манер "Фобласа" [12], если бы автор не появлялся постоянно то с добродетельными примечаниями внизу страницы, то с успокоительным заглавием, то со вступительным уведомлением, дабы напомнить, что мораль существует и что бог наказывает злодеев. Но в ожидании кары злодеи и читатели наслаждаются. "В этой книге, -- говорится в авторском предисловии, -- вы найдете сцены простые и трогательные, возвышенные и ужасные, порок изображен здесь отвратительным, добродетель такой, какой она предстает перед престолом господним, вы видите наивность, невинность, развращенность, сладострастие, распутство, угрызения, покаяние, дивное святое поведение одной и той же героини без изменения ее характера: ей был чужд порок и свойственна добродетель; предоставленная самой себе, она вернулась к ней".
   Это предуведомление правдиво. Урсула до совращения опасностями города была добродетельной, богобоязненной крестьянкой. Вокруг себя в деревне она видела лишь хорошие примеры. Ее родители -- почтенные патриархи. Старший брат, Пьер, издающий письма после печального конца героев, оплакивает каждую их ошибку. Его жена Фаншон рассуждает, как отцы церкви: "Мне так кажется, по малому моему разумению, что милой госпоже не в чем себя упрекнуть: не в искушении вина, а в грехопадении, чего не случится никогда, будь на то воля господня". Точно нарисовано постепенное знакомство Урсулы с пороком -- сначала снисходительность соучастницы, потом через последовательные этапы движение от нечаянного падения к закоренелому разврату, от продажи своей любви к гнусной проституции.
   Наконец, сведя героиню на самую низшую ступень унижения, автор возносит ее, обретшую веру; пользуясь театральными эффектами, превращает ее в законную супругу и маркизу. Урсула была бы спасена и совращенная крестьянка превратилась бы в исправившуюся горожанку, если бы не ожесточился рок, если бы после серии мелодраматических случайностей ее не убил родной брат, несчастный Эдмон. Их хоронят в родной деревне, и надписи на могилах подытоживают то, что нам хотят преподнести как авторскую оценку. "Здесь покоится Эдмон Р***, родившийся в семье честной и добродетельной, но совращенный городом, где он умер жалкой смертью, испытав ужаснейшие кары"... "Здесь покоится Урсула Р***, сестра его, маркиза де***, бывшая в городе вместе с братом, жившая там, как он, и также наказанная после свершения великого покаяния. Пусть покоятся в мире. Аминь".
   Многие утверждали, что эта афишированная религиозная философия -- всего лишь лицемерие, необходимое для успокоения читателей и цензоров. Разве не заметно, с каким явным удовольствием описывает автор самые аморальные поступки? Разве не находим мы в его собственной жизни источники тех темных чувств, которыми он наслаждался? Он показывает Урсулу и Эдмона, искушаемых инцестом и уступающих искушению. Но мы знаем из его собственных признаний и, что важнее, из работ исследователей, что искушение это владело им до старости. "Я знаю моего Ретифа, его душу и тело... и должен сразу заявить, что человек он крайне несимпатичный", -- пишет Табаран, назвавший его "маниакальным плаксой". Да, он много говорит о добродетели, но о какой? "Наслаждение, -- писал он, -- это добродетель под более приятным именем" и "добродетель, делающая несчастным, -- не истинная добродетель". Восемнадцатый век, как сказали по поводу Ретифа, "хотел сделать привлекательным все, вплоть до лицемерия".
   Истина представляется мне более сложной. Когда Ретиф говорит о добродетели, он вспоминает образы, хорошо ему знакомые, -- крестьян-янсенистов из Саси. Не надо забывать, что его идеал женщины -- Колетт Фурнье, которую он превратил в г-жу Парангон, дав ей значащее имя: "совершенство" (слово, вероятно, заимствовано из языка наборщиков -- так называется определенный шрифт, но не в этом дело). Письма Фаншон, замечательной невестки двоих отверженных, проникнуты такой простодушной добротой, что, признаюсь, трогают меня. Я понимаю, что Фаншон могла до слез взволновать м-ль де Леспинас.
   Но если стремление к чистоте было у Ретифа подлинным, врожденным, то также подлинно, что он был болен. Сочетание рано пробудившейся пылкой чувственности с чрезмерной робостью привело к психическим отклонениям. В любви он фетишист и теряет сознание, прикоснувшись к туфельке желанной женщины. В Париже нищета и низкое происхождение заставляли его довольствоваться гнусными проститутками; естественно, он компенсирует несправедливость Эрота, описывая утонченную, роскошную любовь. Он "писатель народа", "романист с засученными рукавами". Однако народ всегда любил мелодраму. И сейчас ему больше всего нравятся фильмы, изображающие недоступную, несбыточную жизнь. Ретиф, лишенный любовных приключений, тщетно искал их повсюду -- от рынка до Пале-Рояля. Он доставлял их себе в своих романах. Ведь и Руссо однажды признался, что шелковая юбка сильнее возбуждает его, чем хороший характер или острый ум.
   Когда Ретиф предоставляет слово циничному Годе, то говорит очень умный, сатанинский Ретиф. Годе -- последовательный совратитель и резонер. "Необходимо, дражайшая дочь моя, -- пишет он Урсуле, -- осознать свои жизненные принципы, если вы хотите избежать бед и наслаждаться на лоне сладострастия тихими радостями добродетели, соединенными со всеми прелестями порока (пусть это слово не пугает вас, это всего лишь слово)". И еще: "Любите деньги: для девушки вашего положения это чувство добродетельное, если оно не превратилось в гнусную скаредность". Этот дьявол осторожен, как дьявол Бернарда Шоу [13]. Он хочет соблюдать приличия, но любит правду. В весьма любопытном письме из седьмой части он стремится разграничить "то, что можно делать" от "того, чего делать нельзя". Это трактат о нравственности, написанный дьяволом.
   Годе разбивает на две колонки то, что, по его особой морали, делать запрещено, и то, что человек делать вправе. "Что нельзя делать: каждый хозяин своего тела, но истощать его до потери нравственного и физического облика -- преступление против природы и общества. Никто не обязан верить в ту или иную религию, но если публично отвергать всякую веру, то наживешь немало бед. Что можно делать: безусловно позволительно женщине и мужчине использовать все возможности для наслаждения, соблюдая разумные пределы; естественные поступки не могут быть противны природе... Что же касается религии, то достаточно никого не шокировать и не лишать невежд сдерживающих их запретов".
   По правде сказать, все это не так уж далеко от взглядов Вольтера или Дидро. По своей философии Ретиф, отринувший мир детства, -- целиком человек XVIII века. Он верит в природную добродетель крестьянина, не совращенного городом и обществом. Он восстает против привилегий богачей, против их власти над чувствами и телами бедных девушек. Он ждет, он предвещает, он жаждет революции; я уже говорил, что в нем есть что-то от Жюльена Сореля. В ожидании переворота он ратует за реформы и в этом тоже походит на Вольтера и Руссо. Он хочет преобразовать обучение, театр, орфографию, проституцию. Позже он будет призывать к общности имущества, разделу земель и даже женщин. Он охотно узаконил бы инцест. У Руссо, мыслителя более строгого, разум направляет чувства; Ретиф никак не сдерживает свое больное воображение.
   Но оно приводит его к поразительным предвидениям. В "Совращенной крестьянке" (письмо XLVIII) он догадывается, что сифилис и другие заразные болезни вызываются микробами, или, как он пишет, "миазмами, невидимыми микроскопическими существами, чьи зародыши, способные долго сохраняться, развиваются в живом организме". Он создал фантастическую теорию эволюции, говорил до Ницше о вечном возвращении [14], знал, что солнечная система перемещается в пространстве, придумывал летающие машины тяжелее воздуха и предрекал, что солдаты будущего будут сбрасывать с них бомбы. Удивительнейшее сочетание причудливого мечтателя и писателя-реалиста. Оно граничит с гениальностью.
   Некоторые утверждали, что Ретиф более гениален, нежели талантлив. Но все же талант у него есть. В некоторых сельских сценах (старая крестьянка, ожидающая возвращения блудного сына), картинах внутренней жизни он стоит наравне с великими. Но все портят переполняющая его сексуальная одержимость, мешающая сочинительству, и бесконечная многословность. Он напишет тысячу страниц, в то время как Флобер десять. В его книгах много пустопорожней болтовни, но прекрасные вспышки молний освещают этот хаос. "Совращенная крестьянка" не вызывает у нас более слез, но она притягивает картиной едва знакомого Парижа, картиной, в которой мы чувствуем правду.

III

   Лучший способ оценить Ретифа -- смерить расстояние, отделяющее его от тех, с кем его сопоставляют. Я уже сказал, что Руссо, несмотря на сходство (откровенность в личной жизни, проповеднический цинизм, лиричность, гордыня преобразователя), человек гораздо более значительный. Перед тенью Валери я признаюсь, что предпочитаю "Новую Элоизу" "Совращенной крестьянке": не из-за обаяния рассказа (здесь Ретиф нередко берет верх), а из-за нравственного достоинства героев. На это можно возразить, что Ретиф изображал свой маленький мирок, которым Руссо пренебрегал. Конечно, но все дело в превосходстве как души, так и стиля.
   Между Ретифом и Лакло расстояние меньше, хотя и значительное. Мы уже цитировали фразу "Ретиф светского общества". Да, Лакло перенес в свет Годе д'Арраса и создал из него Вальмона или, точнее, маркизу де Мертей. Цинизм "Опасных связей" более откровенный, он не разоблачается так елейно, как в "Совращенной крестьянке". Президентша де Турвель не столь безупречна, как Колетт Парангон, у нее есть смешные черты, у добродетели больше оттенков. Характер Сесиль Воланж намного превосходит все нарисованное Ретифом. Одним словом, Лакло более крупный писатель, но он жил позже Ретифа и, возможно, многому научился у своего предшественника.
   Что до Жерара де Нерваля, который настолько восхищался Ретифом, что это не может не удивить, если помнить о разнице их характеров, и посвятил ему прелестную книгу "Исповедь Никола", то здесь произошло недоразумение. Поскольку детство Никола в Саси напоминает сцены из "Сильвии" [15] поскольку Ретиф считал себя влюбленным в актрису, как Нерваль в Женни Колон, поскольку оба они верили в переселение душ, Жерар признал родственными их таланты. "Поразительно, что чувственный и циничный Ретиф так сильно подействовал на возвышенно-безумный ум Нерваля, пришедшего в итоге к христианской вере. Но все же это так". Возможно, что в юном Ретифе проступали черты Нерваля, но эротика быстро стерла их.
   Мы помним выражение Поля Бурже -- "Бальзак для питекантропов". Бесспорно, что Бальзак читал Ретифа и что тот подготовил аудиторию для литературы реалистической и "народной", столь отличной по сюжетам и по стилю от классической. Аббат Прево [16] и Ретиф помогли Бальзаку, вероятно, не меньше, чем Фенимор Купер и Вальтер Скотт. Вотрен, поучающий Люсьена де Рюбампре, напоминает Годе д'Арраса, поучающего Эдмона. Но Бальзак намного сильнее. Ретиф не смог бы создать ни Вотрена, ни Гобсека. Он был слишком занят собой, чтобы отдать часть души этим "великим чудовищам". Можно сожалеть, что он не заставил г-жу де Парангон написать Эдмону такое же наставление, как г-жа де Морсоф Феликсу де Ванденесу [17]. При всех оговорках несомненно, что Ретиф -- один из создателей народного романа во Франции и что его социальные и философские рассуждения предвосхищают Бальзака.
   Мы знаем, что Флобер читал Ретифа -- он заимствовал у него песню слепого в "Госпоже Бовари", но великий стилист не мог восхищаться столь чрезмерным изобилием. По сути, творчество Флобера -- это реакция художника на реалистический роман от Ретифа до Бальзака. Ретиф устроился бы внутри фиакра госпожи Бовари; Флоберу достаточно взглянуть снаружи на обнаженную руку, приподнимающую занавеску, и на клочки белой бумаги, летящие по ветру. Что касается Жида, то я уже говорил о возможном сходстве: набожное детство, восстание чувств, двойственность добродетельного и бесовского начал, совпадение функций Меналька в "Имморалисте" и Годе. Здесь сходство кончается: Жид буржуазен настолько, насколько Ретиф народен, чувственность Жида показалась бы противоестественной Ретифу, возникающий цинизм Жида ближе к цинизму "Опасных связей", чем "Совращенной крестьянки".

IV

   Конец Ретифа-человека жалок. Революция, которую он призывал, покарала его и оставила в нищете. Порок наградил длинной вереницей болезней. 3 февраля 1806 года Ретифа похоронили "по-христиански" в его приходе, в церкви Нотр-Дам, и тысяча восемьсот человек проводили его на кладбище. "Его путь сквозь ад [18] завершился", -- пишет Марк Шадурн. Но книги продолжают жить. Вот уже полтора века, как они без конца переиздаются и изучаются. И не потому, что автор говорил обо всем без стыда. "Крестьянка", которую я недавно перечитал, показалась мне не слишком целомудренной, но отнюдь не непристойной и уж менее вызывающей, чем какой-нибудь роман современной молодой женщины, едва не получившей премии от почтенных дам [19]. Да если бы непристойность обеспечивала бессмертие, то выжили бы многие творения, которые сейчас никто не откроет. Для длительной читательской благосклонности есть причины более серьезные. "Крестьянка" -- это одна из ранних правдивых картин беспутного народного Парижа, его улиц, притонов, бульваров, публичных домов. Книга талантлива. Хоть она и длинна, но читается без скуки. Она написана не стилем Дидро, но стилем Ретифа, и он лучше, чем у писателей, более уважаемых за примерную жизнь и благонравие. "Совращенные крестьянин и крестьянка" составляют вместе один из лучших романов XVIII века. Наконец, в нем есть поэзия и чувство. Они рождаются из правды книги, не порывающей с автобиографией. Жюль Ренар признается в дневнике, что именно воспоминания Ретифа о детстве подали ему мысль описать любовные переживания Рыжика [20]. У правды изысканный и неподдельный вкус. Страсть Ретифа к женщинам была истинной. "В этом секрет его жизни и его гения, его величия и его упадка". Он написал однажды: "Пока юные портнихи, белошвейки, модистки, полюбившие мои прежние романы, будут читать этот, я счастлив и бросаю вызов всем умникам".
   В свое время его читателями были, как он желал, портнихи и белошвейки; думаю, что теперь он потерял их, но остались умники. Бенжамен Констан [21] запоем читал его книги. Шиллер горячо рекомендовал их Гёте, который оценил писателя и захотел с ним познакомиться. Бодлер писал своему издателю Пуле-Маласси: "Так где же Ретиф, из которого надо извлечь столь блестящие, изумительные отрывки?" Реми де Гурмон [22] считал исповедь его правдивей, чем у Руссо. Поль Валери, как мы видели, тоже ставил его выше Жан-Жака, что великодушно, но преувеличенно. Эмиль Анрио [23] отвел ему место среди книг второго ряда, но впереди них. И мы сами...
   Кто бы мог подумать в 1784-м, что автор "Совращенной крестьянки" найдет читателей в 1984-м? И все же он их обретет. Естественное не стареет.

Комментарии

   Наследие Ретифа де ла Бретонна (Никола Анн Эдм Ретиф, 1734--1806) чрезвычайно обширно. Помимо романов ("Добродетельная семья" -- 1767, "Совращенный крестьянин, или Опасности города" -- 1775, "Совращенная крестьянка" -- 1784, "Жизнь отца моего" -- 1779, "Господин Никола, или Разоблаченное человеческое сердце" -- 1794--1797 и др.), им написаны десятки томов биографий ("Современницы..."), заметок о жизни Парижа, публицистических и утопических трактатов и т. п. Творчество Ретифа, сочетающее, как это часто было в его эпоху, моралистичность и эротику, отмечено влиянием Руссо (идея "развращающего действия цивилизации", крайнее саморазоблачение в автобиографических произведениях) и в то же время предвосхищает реалистическую прозу XIX века.
   Статья опубликована в книге А. Моруа "От Лабрюйера до Пруста" (1964).
   
   1 Нерваль Жерар де (Жерар Лабрюни, 1808--1855) -- писатель-романтик.
   2 Казанова -- Джованни Джакомо Казанова де Сенгальт (1725--1798), итальянский писатель. В его талантливых "Мемуарах", написанных по-французски, весьма откровенно описываются любовные похождения автора.
   3 Гримо де ла Реньер Александр Бальтазар Лоран (1758--1838) -- эксцентричный писатель, издатель знаменитого "Альманаха гурманов" (1803--1812); Богарне Мари Анна Франсуаза (Фанни), графиня де (1737--1819) -- хозяйка литературного салона.
   4 Бурже Поль (1852--1935) -- писатель, автор светских психологических романов; пользовался известностью и как критик -- защитник классицистических традиций и "нравственности" искусства.
   5 Жубер Жозеф (1754--1824) -- писатель-моралист, представитель раннего романтизма.
   6 Янсенизм (по имени голландского теолога Янсения, 1585--1638) -- неортодоксальное направление в католицизме, пользовавшееся влиянием во Франции в XVII--XVIII вв.
   7 Колетт Сидони Габриель (1873--1954) -- писательница; свою родную Бургундию она описала в книге "Клодина в школе" (1900).
   8 Менальк -- персонаж романа А. Жида "Имморалист" (1902).
   9 "Корреспонданс литерер" -- рукописный журнал М. Гримма, рассылавшийся знатным особам за границу и освещавший новости французской культуры.
   10 Леспинас Жюли де (1732--1776) -- хозяйка литературного салона, друг философов-просветителей.
   11 Ловлас -- персонаж эпистолярного романа английского писателя-сентименталиста Сэмюэля Ричардсона (1689--1761) "Кларисса Гарлоу" (1748).
   12 "Фоблас" -- "Любовные приключения шевалье де Фобласа", авантюрно-эротический роман Ж.-Б. Луве де Кувре (1787--1789).
   13 Имеется в виду комедия Б. Шоу "Человек и сверхчеловек" (1903).
   14 Имеется в виду идея немецкого философа Фридриха Ницше (1844-- 1900) о "вечном возвращении" -- циклической повторяемости человеческого бытия.
   15 "Исповедь Никола" -- биографический очерк Нерваля о Ретифе, вошедший в его книгу "Провидцы" (1852); "Сильвия" -- его лирическая повесть из сборника "Дочери огня" (1854).
   16 Аббат Прево -- Антуан-Франсуа Прево д'Экзиль (1697--1763), писатель, автор романа "История кавалера де Грие и Манон Леско".
   17 Имеется в виду роман Бальзака "Лилия в долине" (1835).
   18 Обыгрывается название сборника стихотворений в прозе Артюра Рембо "Лето в аду" (1873; вариант перевода -- "Сквозь ад").
   19 По-видимому, намек на роман Кристианы Рошфор "Отдых воина", который в 1958 г. выдвигался на соискание литературной премии "Фемина", присуждаемой специальным женским жюри.
   20 Ренар Жюль (1864--1910) -- писатель, автор повести "Рыжик" (1894) и содержательного "Дневника" (1887--1910).
   21 Констан Бенжамен (1767--1830) -- либеральный политический деятель и писатель-романтик.
   22 Гурмон Реми де (1858--1915) -- писатель и критик-символист.
   23 Анрио Эмиль (1889--1961) -- поэт, романист и критик, исследователь "писателей второго ряда" XVII--XVIII вв.

-------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Моруа А. От Монтеня до Арагона. Сборник. Пер. с фр / [Вступ. ст. Ф. Наркирьера; Коммент. С. Зенкина. -- Москва: Радуга, 1983. -- 677 с.; портр.; 21 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru