Lib.ru/Классика: Мультатули. Макс Хавелаар

Максъ Хавелааръ
или
Кофейныя операціи Нидерландской Торговой Компаніи.

Романъ Мультатули.

Предисловіе переводчицы

Голландскій писатель и мыслитель, Эдуардъ Дауэсъ (Douwes) Деккеръ, прославившійся подъ именемъ Мультатули, и понынѣ еще все-таки недостаточно извѣстенъ, хотя онъ, несомнѣнно, долженъ быть отнесенъ къ крупнымъ фигурамъ новѣйшей міровой литературы. Жизнь его, бурная и разнообразная, была полна такихъ тяжелыхъ переживаній, что онъ не даромъ взялъ себѣ псевдонимъ "Мультатули" -- многострадальный.

Эдуардъ Дауэсъ Деккеръ родился 2 марта 1820 г. въ семьѣ капитана купеческаго судна въ Амстердамѣ. Родители прочили его въ купцы, но Деккеръ предпочелъ государственную службу въ нидерландскихъ колоніяхъ на островахъ Зунда. Восемнадцати лѣтъ онъ вмѣстѣ съ старшимъ братомъ Яномъ, который служилъ рулевымъ на кораблѣ отца, отплылъ въ Восточную Индію и уже въ 1839 г. началъ службу писцомъ при счетной палатѣ въ Батавіи. Вскорѣ онъ выдвинулся, и въ 1842 г. мы находимъ его уже контролеромъ въ Наталѣ на Суматрѣ, а позже въ Падангѣ. Здѣсь у него вышелъ конфликтъ съ губернаторомъ западнаго берега Суматры, генераломъ Михіэльсомъ, правившимъ довольно деспотически. Деккеръ былъ отставленъ отъ должности, но затѣмъ реабилитированъ. Этотъ періодъ его жизни подробно описанъ въ "Максѣ Хавелаарѣ", такъ что мы о немъ распространяться не будемъ. Въ 1845 г. онъ былъ переведенъ на Яву уже резидентомъ въ Кравангъ, потомъ въ Багаленъ, гдѣ и женился на своей первой женѣ, баронессѣ Эвердинѣ Вейнберхенъ -- своей возлюбленной "Тинѣ", съ которой онъ много лѣтъ жилъ душа въ душу, дѣля съ ней горе и радость, но чаще горе, и память которой онъ трогательно увѣковѣчилъ въ своихъ произведеніяхъ. Въ 1848 г. мы видимъ его секретаремъ на Целебесѣ, затѣмъ помощникомъ резидента на Молуккскихъ островахъ и, наконецъ, помощникомъ резидента въ Лебакскомъ округѣ, на Явѣ.

Съ какими надеждами онъ ѣхалъ туда, съ какой радостью и энтузіазмомъ взялся за новое дѣло,-- обо всемъ этомъ мы прочтемъ въ "Максѣ Хавелаарѣ", ибо эта книга -- исторія жизни Деккера и герой ея -- онъ самъ. Но всѣ надежды его были обмануты: въ борьбѣ съ туземнымъ князькомъ, безпощадно эксплоатировавшимъ народъ, генералъ-губернаторъ взялъ сторону князя, и Деккеръ, получивъ рѣзкій выговоръ отъ начальства, до глубины души оскорбленный, послѣ семнадцатилѣтней самоотверженной работы на пользу отечества, рѣшилъ все бросить, выйти въ отставку и вернуться на родину.

Начиная съ этого момента, жизнь его становится сплошной цѣпью невзгодъ. Жену и ребенка онъ оставилъ у брата Яна, владѣвшаго табачной плантаціей въ Рембангѣ,-- тамъ же у него родилась, уже послѣ его отъѣзда, дочурка Эвердина, которую звали въ семьѣ индійскимъ именемъ "Нонни",-- а самъ пытался устроиться въ Брюсселѣ, въ Амстердамѣ, въ Касселѣ, добиться своей реабилитаціи и вновь поступить на государственную службу, но безуспѣшно. Два года спустя и Тина съ дѣтьми вернулась въ Европу, но ея богатые родственники, не понимавшіе, какъ это можно изъ-за принципа жертвовать службой и карьерой, наотрѣзъ отказались помочь ей, и семьѣ Деккера приходилось прямо-таки голодать.

Въ 1859 году, задавленный нуждой и долгами, онъ написалъ своего "Макса Хавелаара" въ Брюсселѣ. Якобъ ванъ-Ленней, очень популярный въ то время въ Голландіи писатель, предложилъ ему свои услуги въ качествѣ издателя и посредника въ примиреніи съ правительствомъ. Деккера вызвали въ Амстердамъ и предложили ему довольно почетную должность въ голландскихъ владѣніяхъ въ Америкѣ, но онъ принципіально требовалъ мѣста резидента на Явѣ или же назначенія его въ индійскій Совѣтъ, съ зачетомъ службы послѣ лебакской катастрофы, уплаты его долговъ, большого аванса и ордена Нидерландскаго Льва. Эти требованія были найдены чрезмѣрными, и переговоры оборвались. Тогда Деккеръ выпустилъ въ свѣтъ своего "Хавелаара".

Эта книга, содержавшая въ себѣ самую рѣзкую критику образа дѣйствій нидерландскаго правительства въ его индійскихъ колоніяхъ, эксплоатаціи и бѣдствіи туземнаго населенія, произвела впечатлѣніе разорвавшейся бомбы. Въ полгода, несмотря на высокую цѣну книги, разошлось 1,300 экземпляровъ, что для маленькой страны съ языкомъ, мало извѣстнымъ въ міровой литературѣ, было тогда очень много. Въ Индіи рвали изъ рукъ экземпляры, платили за каждый по сто гульденовъ. Но -- увы!-- и тутъ Деккеру не повезло. Онъ попалъ въ руки недобросовѣстнаго человѣка, прикинувшагося его другомъ. Якобъ ванъ-Ленней, издавшій "Хавелаара" подъ своимъ именемъ, яко бы для облегченія переговоровъ съ издателемъ, присвоилъ себѣ авторскія права и отказался выпустить книгу вторымъ, болѣе дешевымъ, изданіемъ, будто бы изъ патріотическихъ соображеній, чтобы не разжигать въ народѣ недовольства противъ правительства. Деккеръ подалъ на него въ судъ, но процессъ на каждомъ шагу тормозили судебныя власти.

Книга произвела сенсацію; о ней говорили и въ частныхъ домахъ, и въ обществѣ, и въ печати. Всѣ знали, что авторъ: ея -- уволенный колоніальный чиновникъ, бросившій, такимъ образомъ, тяжкія обвиненія въ лицо нидерландскому правительству. Мультатули и не скрывался; онъ даже заявилъ публично, что готовъ на судѣ подтвердить свои обвиненія съ документами въ рукахъ и предоставляетъ каждому желающему ознакомиться съ этими документами, но правительство рѣшило отмолчаться. Оно не возбудило судебнаго преслѣдованія противъ автора криминальной книги и не оправдывалось,-- оно ждало, когда пронесется буря. А Деккеръ нуждался и голодалъ попрежнему, но и въ самыя трудныя минуты жизни ухитрялся помогать другимъ, еще болѣе нуждающимся или умѣвшимъ обмануть его мнимыми несчастіями. (И это также подробно описано въ "Максѣ Хавелаарѣ".) Когда въ 1861 году жестокое наводненіе опустошило Яву, вызвавъ неисчислимыя бѣдствія, и въ Нидерландахъ начался сборъ денегъ въ пользу пострадавшихъ, Деккеръ, самъ сидѣвшій безъ гроша, отдалъ имъ весь свой гонораръ за поэтическій эскизъ: "Укажи мнѣ мѣсто, гдѣ я сѣялъ..." -- 1,300 гульденовъ -- цѣлое состояніе для бѣдняка съ женою и двумя дѣтьми. Въ другой разъ, также чтобы помочь "несчастнымъ", на дѣлѣ оказавшимся вымогателями, онъ написалъ свои очаровательныя "Письма любви", гдѣ такъ граціозно сливается вымыселъ съ правдой.

Въ 1866 году начали выходить его. "Идеи", огромное, въ семи томахъ, изданіе, включавшее и стихи, и отрывки мыслей, и театральные очерки, повѣсти, разсказы, эскизы и даже цѣлый романъ. Это изданіе нѣсколько поправило обстоятельства Деккера и сблизило его съ его будущей второй женой, Мими Гамминкъ Шефель, горячо откликнувшейся родной душѣ, сперва анонимно, письменно, затѣмъ и устно. Началось знакомство, съ каждымъ днемъ сближавшее обоихъ. Тина, кроткая, самоотверженная, играла при этомъ самую безкорыстную роль. Но Мими сама не захотѣла быть въ ложномъ положеніи и уѣхала въ Германію учительницей. Впослѣдствіи она, однако-жъ, пріѣзжала, гостила у Деккеровъ и, въ концѣ-концовъ, Тина, въ отсутствіе мужа, поѣхавшаго въ Гамбургъ устраивать свои дѣла, поддавшись совѣтамъ друзей и окончательно извѣрившись въ любовь своего Эдуарда, покинула его -- какъ разъ бъ тотъ моментъ, когда ему улыбнулось счастье. Умерла она въ 1874 году въ Венеціи, гдѣ жила съ сыномъ, служившимъ въ банкѣ, вдали отъ своего супруга. Въ томъ же году Деккеръ женился на Мими.

Послѣдніе годы своей жизни онъ провелъ въ Германіи, сравнительно въ покоѣ и довольствѣ, уже признаннымъ писателемъ. Онъ писалъ въ газетахъ, читалъ публичныя лекціи въ Голландіи и Бельгіи; изъ работъ его за это время слѣдуетъ отмѣтить: "Бесѣды съ японцами", продолженіе "Идей", "Этюдъ о милліонахъ" и драму "Школа правителей", долгое время съ большимъ успѣхомъ шедшую въ Голландіи. Съ 1877 г. Деккеръ пересталъ писать, а въ 1887 г., 19 февраля, скончался въ Нидеръ-Ингельхеймѣ. Тѣло его было сожжено. Вдова опубликовала его переписку, содержащую цѣнный матеріалъ для его біографіи, исторіи его сочиненій и исторіи его эпохи.

-----

Глава первая,

знакомящая насъ съ г. Батавусомъ Дроогстоппелемъ и его взглядами на поэзію вообще и писаніе романовъ въ частности.

Я -- маклеръ по кофейной части и живу на Лаурирграхтъ, {Амстердамъ расположенъ полукругомъ на южной сторонѣ залива "Tret Ji" и прорѣзанъ многочисленными каналами -- грахтами, по бокамъ которыхъ тянутся улицы. Большіе грахты: Сингель, Гееренграхтъ, Кейцерсграхтъ, Принсенграхтъ, также идутъ полукругомъ, черезъ весь городъ, съ западной окраины къ восточной. Каналы поменьше связывають ихъ по радіусамъ. Лаурирграхтъ (Лавровый капалъ), одинъ изъ нихъ, соединяетъ Сингельграхтъ съ Принсенграхтомъ, на юго-западѣ. Теперь Амстердамъ очень разросся, но въ то время, когда писалъ Деккеръ, Лавровый капалъ находился почти на окраинѣ и отнюдь не въ аристократической части города.} No 37. Писать романы и тому подобное совсѣмъ не моя спеціальность, и прошло довольно много времени, прежде чѣмъ я рѣшился заказать нѣсколько стопъ бумаги и начать книгу, которую вы, любезные читатели, только что взяли въ руки и которую вы должны прочесть, будь вы сами тоже маклеръ по кофейной части или что иное. Не только я въ жизнь свою никогда не писалъ ничего такого, что бы сколько-нибудь смахивало на романъ, но и читать такія вещи не охотникъ, потому что я -- человѣкъ дѣловой. Ужъ много лѣтъ я спрашиваю себя, какая можетъ быть польза отъ подобныхъ книгъ, и не надивлюсь безстыдству, съ которымъ поэты и романисты позволяютъ себѣ описывать такія вещи, которыхъ не то что не было, но никогда и не бываетъ. Если бы я, напримѣръ, въ своемъ дѣлѣ -- я кофейный маклеръ и живу на Лаурирграхтъ, No 37 -- осмѣлился сдѣлать какому-нибудь принципалу (принципалъ -- это человѣкъ, который продаетъ кофе) заявленіе, въ которомъ оказалась бы хотя малая доля той неправды, какой биткомъ набиты всѣ поэмы и романы, онъ, навѣрное, тотчасъ же отказался бы вести со мной дѣла и перешелъ бы къ Бюсселинку и Ватерману. Это тоже маклеры по кофейной части, но адреса ихъ вамъ знать не зачѣмъ. Поэтому я, разумѣется, остерегаюсь писать романы и вообще давать ложныя свѣдѣнія.

Я на опытѣ убѣдился, что люди, занимающіеся такими дѣлами, по большей части кончаютъ плохо. Мнѣ сорокъ три года; я уже двадцать лѣтъ на Биржѣ и потому имѣю право вставить слово, когда нуженъ человѣкъ опытный. Сколько уже фирмъ обанкротилось на моихъ глазахъ! И, разбираясь въ причинахъ, я всегда почти убѣждался, что причиной былъ неправильный курсъ, взятый владѣльцемъ фирмы въ молодости.

А я всегда говорилъ: правда и трезвый человѣческій разумъ,-- и стою на этомъ. Но, конечно, дѣлаю исключеніе для Священнаго Писанія. Безсмыслица начинается уже съ ванъ-Альфена, {Іеронимусъ ванъ-Альфенъ (1746--1803 гг.) -- голландскій государственный дѣятель, до 1795 г., когда французы оккупировали Нидерланды, казначей нидерландскаго союза, юристъ, богословъ, историкъ и пр., особенно извѣстенъ своими "Стишками для дѣтокъ", въ которыхъ дѣти изображены сущими ангелами добродѣтели и послушанія.} съ первыхъ же его строкъ о "милыхъ малюткахъ". Какого чорта вздумалось этому старику выдавать себя за поклонника моей сестрицы Труды, у которой были подслѣповатые глаза? Или моего брата Геррита {Герритъ, Гертъ -- Герхартъ -- одно изъ самыхъ распространенныхъ именъ въ Голландіи.}, вѣчно ковырявшаго въ носу? Ребенкомъ я нерѣдко думалъ: "Ну, погоди! Когда-нибудь я встрѣчусь съ тобой, если ты мнѣ не дашь мраморныхъ шариковъ, которыхъ я попрошу у тебя, или печенья съ моимъ именемъ, меня зовутъ Батавусъ {Голландцы съ гордостью утверждали, что они -- потомки древнихъ батавовъ, или, какъ они говорятъ, батавировъ, при Клавдіи Сивиліи возставшихъ противъ владычества римлянъ (въ 70 г. по P. X.); правда, возстаніе было подавлено. Въ честь этихъ древнихъ предковъ автору и дано было довольно необычное имя -- Батавусъ.}, я буду считать тебя лжецомъ". Но мнѣ такъ и не довелось встрѣтиться съ вамъ-Альфеномъ. Онъ, должно быть, уже умеръ, когда разсказывалъ намъ, что мой отецъ -- мой лучшій другъ, а я лучшимъ своимъ другомъ считалъ Паульхена Винзера, жившаго по сосѣдству съ нами, на Батавской улицѣ, и что моя собачка такая благородная и преданная, а мы совсѣмъ не держали собакъ, потому что онѣ такія неопрятныя.

Все это враки. Но такъ ужъ принято у насъ воспитывать дѣітей. Новую сестричку принесли отъ зеленщицы въ огромномъ кочанѣ капусты. Всѣ голландцы храбры и великодушны. Римлянамъ слѣдовало радоваться, что батавы позволили имъ жить на свѣтѣ. У тунисскаго бея дѣлались колики въ желудкѣ, когда онъ слышалъ хлопанье нидерландскаго флага. Герцогъ Альба былъ чудовище. Отливъ, если не ошибаюсь, въ 1672 г. длился нѣсколько долѣе обыкновеннаго, исключительно въ цѣляхъ защиты Нидерландовъ. {По всей вѣроятности, выдержки изъ патріотическихъ школьныхъ хрестоматій. Исторія съ тунисскимъ беемъ напоминаетъ анекдотъ изъ временъ молодости адмирала де-Рюйтера. Въ 1672 г., когда Людовикъ XIV завоевалъ Гельдерландъ и проч., голландцы прорвали плотины и затопили часть страны. Герцогъ Альба -- личность извѣстная.} Все это враки. Нидерланды остались Нидерландами, потому что наши предки не совали носа въ чужія дѣла, а свои умѣли вести недурно, и еще потому, что у нихъ была правильная вѣра; только и всего.

Затѣмъ идетъ вранье иного рода. Дѣвушка -- непремѣнно ангелъ. У того, кто первый открылъ это, конечно, не было сестеръ. Любовь -- блаженство; съ кѣмъ-нибудь или съ чѣмъ-нибудь можно убѣжать на край свѣта. Никакихъ краевъ у свѣта нѣтъ; и любовь -- это тоже ерунда. Ни одинъ человѣкъ не скажетъ, что я нехорошо живу съ своей женой -- она дочь Ласта и К^о, тоже кофейныхъ маклеровъ, про нашу семейную жизнь никто не можетъ сказать дурного слова; я -- членъ Артиса, {Артисъ -- большое общество въ Амстердамѣ, къ которому принадлежатъ всѣ что-нибудь представляющіе собой амстердамцы. Названіе этого общества происходитъ отъ пословицы: Natura Artis magistra (Природа -- учительница искусства). Основанное въ 1836 г. общество "Artig" владѣетъ, между прочимъ, зоологическимъ садомъ въ Амстердамѣ, библіотекой, акваріумомъ, этнографическими коллекціями и т. п. Поэтому зоологическій садъ для сокращенія тоже иной разъ называютъ Артисомъ.} а у жены есть шаль цѣною въ двѣсти девяносто гульденовъ, но о такой любви съ выкрутасами, которой непремѣнно надо жить на краю свѣта, между нами никогда не было рѣчи. Послѣ свадьбы мы съѣздили въ Гаагу, жена купила тамъ фланели, я до сихъ поръ ношу фуфайки изъ нея, но больше любовь ни въ какія скитанія по свѣту насъ не гоняла. Такъ что все это -- вздоръ и враки.

Что же, мой бракъ менѣе счастливъ, чѣмъ у тѣхъ, кто отъ любви заболѣлъ горловой чахоткой или повырывалъ себѣ всѣ волосы на головѣ? Или вы думаете, хозяйство у меня въ домѣ ведется хуже, чѣмъ оно велось бы, если-бъ я семнадцать лѣтъ назадъ въ стихахъ объявилъ своей невѣстѣ, что я хочу на ней жениться? Вздоръ! Разумѣется, я могъ бы это сдѣлать не хуже всякаго другого, потому что стихоплетство -- это ремесло, и ужъ навѣрно болѣе легкое, чѣмъ токарное. Иначе почему бы пряники со стихами стоили такъ дешево? А спросите-ка, что стоитъ наборъ бильярдныхъ шаровъ!

Противъ стиховъ самихъ по себѣ я ничего не имѣю. Если кому охота разставлять слова непремѣнно въ извѣстномъ порядкѣ, по мнѣ, пусть дѣлаетъ это; но только пусть не вретъ, говоритъ только правду. "Воздухъ влаженъ; въ рощѣ темь -- ужъ часы пробили семь". Разумѣется, можно и такъ сказать, если, дѣйствительно, повѣяло сыростью и, дѣйствительно, пробило семь. Но если не семь, а безъ четверти семь, стихъ уже не выйдетъ. Я-то, говорящій прозой, могу сказать: "Темнѣетъ, становится сыро, и часы пробили безъ четверти семь", но въ стихахъ это уже не выйдетъ. Придется перемѣнить либо время, либо погоду, чтобы вышла риѳма. А это уже выходитъ вранье.

И не только стихи пріучаютъ молодежь говорить неправду. Подите-ка въ театръ, сколько вы тамъ наслушаетесь всякаго вранья! Герой пьесы топится; его вытаскиваетъ изъ воды человѣкъ, которому угрожаетъ банкротство, и спасенный отдаетъ ему половину своего состоянія. Вѣдь это же неправда. Развѣ такъ бываетъ? Давеча, на Принсенграхтъ, съ меня свалилась шляпа и чуть было не упала въ воду; человѣку, который подхватилъ ее и подалъ мнѣ, я далъ дюббельтье, {Дюббельтье -- названіе монеты еще изъ тѣхъ временъ, когда гульденъ считался въ 20 стюйверовъ; дюббельтье -- это два стюйвера. Теперь гульденъ дѣлится на 100 центовъ, но наименованія стюйверъ и дюббельтье еще держатся; слѣдовательно, дюббельтье равняется 10 центамъ, а стюйверъ -- 5. На наши деньги дюббельтье -- около 10 копеекъ.} и онъ очень благодарилъ меня. Разумѣется, если-бъ онъ спасъ не шляпу, а меня самого, мнѣ пришлось бы дать ему нѣсколько больше, но ужъ, конечно, не половину всего моего состоянія; ибо ясное же дѣло, при такомъ расчетѣ достаточно два раза упасть въ воду, чтобы превратиться въ нищаго. Но самое скверное въ такихъ театральныхъ пьесахъ то, что публика такъ привыкаетъ слушать вранье, что даже начинаетъ находить его красивымъ и рукоплескать въ знакъ одобренія. Эхъ, будь моя воля, окунулъ бы я разочекъ въ воду весь партеръ, чтобъ посмотрѣть, насколько искренно было его одобреніе. Я человѣкъ правдивый и всѣхъ заранѣе предупреждаю, что если меня выловятъ, я за свою особу такого высокаго вознагражденія не дамъ. Кто не желаетъ удовольствоваться меньшимъ, тотъ пусть и не спасаетъ меня. Развѣ что это придется на воскресный день, тогда, пожалуй, расщедрюсь немного, потому что по воскресеньямъ я надѣваю золотую цѣпь къ часамъ и свой лучшій сюртукъ.

Да, много народу развращаетъ театръ, больше даже, чѣмъ романы. Очень ужъ тутъ все наглядно. Немножко мишуры, бумажные обои, а поглядѣть -- красиво, соблазнительно, то-есть я хочу сказать: для дѣтей и для тѣхъ, кто не близокъ къ дѣлу, къ театру, значитъ. Даже когда на сценѣ представляютъ бѣдность, и то наврутъ съ три короба. Напримѣръ, дѣвушка, у которой отецъ обанкротился, работаетъ, чтобъ содержать семью; отлично. Вотъ она, значитъ, сидитъ и вяжетъ, или шьетъ, или вышиваетъ. Но попробуйте сосчитать, сколько она стежковъ сдѣлаетъ за все время, что она сидитъ на сценѣ. То заговоритъ, то вздохнетъ, то подбѣжитъ къ окну,-- что ужъ это за работа! Немного же нужно семейству, которое можетъ прожить такой работой. И эта, дѣвушка, конечно, героиня. Она спускаетъ съ лѣстницы ухаживателей, она поминутно восклицаетъ: "О, мать моя! О, мать моя!", словомъ, изображаетъ добродѣтель. Но что же это за добродѣтель, которой нуженъ годъ, чтобъ связать пару шерстяныхъ чулокъ? И не даетъ ли это ложнаго представленія о добродѣтели и о работѣ изъ-за куска хлѣба? Все это нелѣпость и вранье.

Подъ конецъ пьесы пріѣзжаетъ первый поклонникъ героини, который раньше служилъ писцомъ въ конторѣ у ея отца, а теперь богатъ, какъ Крезъ, и женится на ней. Опять вранье. У кого есть деньги, тотъ не женится на дочери обанкротившагося отца. И если даже мнѣ возразятъ, что, въ видѣ исключенія, это можетъ же случиться, я не беру назадъ своего осужденія, потому что театръ отучаетъ народъ отъ любви: къ истинѣ, заставляя его принимать исключенія за правило, и развращаетъ, пріучая на сценѣ аплодировать тому, надъ чѣмъ въ жизни каждый разумный маклеръ или купецъ только посмѣется, какъ надъ забавнымъ проявленіемъ глупости или безумія. Когда я женился, насъ было въ конторѣ моего тестя -- Ластъ и К^о -- тринадцать человѣкъ и дѣла было у всѣхъ полны руки.

И сколько еще всякаго вранья въ театрѣ! Ну, напримѣръ, когда герой напыщеннымъ гусинымъ шагомъ идетъ спасать отечество, почему это передъ нимъ сами собой распахиваются двойныя двери? И откуда это актеръ, говорящій стихами, знаетъ напередъ, что другой отвѣтитъ ему такъ, что это выйдетъ въ риѳму? Когда, напримѣръ, полководецъ говоритъ принцессѣ: "Принцесса, поздно ужъ, ворота заперты", развѣ онъ можетъ знать впередъ, что она скажетъ ему: "Пустите въ ходъ мечи и копья, и щиты"? А вдругъ она отвѣтила бы, что, разъ ворота заперты, она придетъ въ другой разъ, или подождетъ, пока ихъ отопрутъ,-- гдѣ же были бы тогда и риѳма, и размѣръ? И развѣ не чистѣйшая нелѣпость, что полководецъ вопросительно смотритъ на принцессу: что, молъ, она прикажетъ сдѣлать, разъ ворота оказались запертыми? А, можетъ быть, ей вовсе ничего не захочется пускать въ ходъ, ни мечей, ни копій, а просто захочется пойти спать. Все это вздоръ и чепуха.

А торжествующая добродѣтель! О! о! я ужъ семнадцать лѣтъ маклерствую по кофейной части -- Лаурирграхтъ No 37,-- такъ что знаю свѣтъ и видалъ виды на своемъ вѣку, и мнѣ прямо обидно видѣть, какъ люди искажаютъ правду. Добродѣтель вознаграждается? Да гдѣ же вы это видали? Не бываетъ этого на свѣтѣ -- и хорошо, что не бываетъ, потому что чего же стоили бы тогда заслуги и труды, если-бъ достаточно было и одной добродѣтели. Можно ли такъ безстыдно врать?

Взять, напримѣръ, Луку, упаковщика, работавшаго еще при отцѣ Ласта и К^о -- тогда фирма называлась еще Ластъ и Мейеръ, но Мейеры потомъ вышли изъ дѣла -- это, несомнѣнно, былъ человѣкъ добродѣтельный. Онъ не утаилъ за свою жизнь ни единаго зернышка кофе, добросовѣстно посѣщалъ церковь, а пить -- такъ капли въ ротъ не бралъ; когда тесть мой уѣзжалъ отдохнуть въ Дрибергенъ {Дрибергенъ -- предмѣстье Утрехта, состоящее главнымъ образомъ изъ дачъ живущихъ пенсіей чиновниковъ, доживающихъ вѣкъ на покоѣ купцовъ и пр.}, онъ и домъ, и кассу -- все оставлялъ на Луку и всегда все находилъ въ сохранности. Одинъ разъ въ банкѣ Лукѣ выдали по ошибкѣ лишнихъ семнадцать гульденовъ, онъ ихъ вернулъ обратно. Теперь онъ старъ, весь скрюченъ ревматизмомъ и служить не можетъ. И остался безъ всего,-- потому у насъ дѣло разрастается, оборотъ большой -- намъ нужны молодые служащіе. Я этого Луку очень уважаю за добродѣтель, но развѣ его добродѣтель вознаграждена? Развѣ явится принцъ, который подаритъ ему брильянты, или фея, которая будетъ намазывать ему масломъ бутерброды? Ничего подобнаго: онъ бѣденъ и умретъ бѣднякомъ, и такъ оно и быть должно. Я не могу ему помочь -- у насъ большое дѣло, намъ нужны молодые люди,-- но, если бы и могъ, какая же заслуга была бы въ его добродѣтели, если-бъ она обезпечила ему спокойную, беззаботную старость? Тогда, пожалуй, и всѣ упаковщики стали бы добродѣтельными, чего нельзя желать, потому что тогда не останется награды на томъ свѣтѣ для болѣе достойныхъ. А на театрѣ все это извращено, все ложь и враки.

Я тоже добродѣтеленъ, но развѣ я требую за это награды?

Только бы у меня дѣла шли хорошо,-- а они идутъ очень недурно,-- только бы мои жена и дѣти были здоровы, чтобъ я не имѣлъ хлопотъ съ докторами и аптекой; только бы я могъ изъ года въ годъ откладывать понемножку на старость и на черный день; только бы Фрицъ мой выросъ и замѣстилъ меня, когда я, въ свою очередь, переселюсь въ Дрибергенъ, и я доволенъ. Но все это -- естественный результатъ всего предыдущаго и того, что я остороженъ и трудолюбивъ и знаю дѣло; а за добродѣтель свою я награды не требую.

А что я все-таки добродѣтеленъ, это явствуетъ изъ моей любви къ истинѣ: послѣ твердости въ вѣрѣ, это главная моя черта и единственная страсть, и я желалъ бы, чтобы вы, читатели, были убѣждены въ этомъ, ибо это -- оправданіе мое въ томъ, что я пишу эту книгу.

Вторая моя черта, не менѣе ярко выраженная у меня, чѣмъ страсть къ истинѣ,-- это моя горячая любовь къ своему дѣлу -- я кофейный маклеръ, Лаурирграхтъ, No 37. Итакъ, читатель, моей непоколебимой любви къ истинѣ и моему усердію къ дѣлу вы обязаны тѣмъ, что я написалъ эти страницы. Я разскажу вамъ, какъ и почему это вышло. А такъ какъ на время я долженъ проститься съ вами,-- мнѣ пора на биржу,-- то приглашаю васъ прочесть объ этомъ въ слѣдующей главѣ. Итакъ, пока-что, до свиданія.

Да, кстати, потрудитесь захватить, это вамъ можетъ пригодиться,-- да гдѣ же она? ахъ, вотъ! Это моя визитная карточка -- это я, съ тѣхъ поръ какъ Мейеры вышли изъ дѣла,-- старикъ Ластъ -- это мой тесть.

Ластъ и К^о
берутъ на себя посредничество по продажѣ кофе
Лаурирграхтъ, No 37.

Глава вторая,

гдѣ г. Батавусъ Дроогстоппель дѣлаетъ блестящій шахматный ходъ въ борьбѣ съ своими конкурентами и встрѣчаетъ стараго знакомаго, любителя мѣшатѣся въ дѣла, которыя его не касаются, какова, напримѣръ, исторія съ грекомъ.

На биржѣ было тихо,-- ничего: весенняя распродажа все поправитъ. {Кофейныя распродажи, или аукціоны, голландско-остъ-индской торговой компаніи (Nederlandesh Handels-Maatschappij, основанной въ 1824 г.), имѣющія весьма важное значеніе для всѣхъ европейскихъ рынковъ, въ прежнее время происходили два раза въ годъ, весной и осенью, а теперь каждые два мѣсяца.} Но вы не думайте, что это только у насъ плохи дѣла -- у Бюсселинка и Ватермана спросъ еще меньше. Удивительные есть люди на свѣтѣ: когда походишь двадцать лѣтъ на биржу, такъ многое узнаешь и переживешь. Можете себѣ представить, что они задумали?-- я говорю о Бюсселинкѣ и Ватерманѣ,-- переманить отъ насъ Людвига Штерна! Такъ какъ я не знаю, свой ли вы человѣкъ на биржѣ, я вамъ скажу, что Штернъ -- это первоклассная фирма, ведущая торговлю кофе въ Гамбургѣ, и всегда эту фирму обслуживали мы, Ластъ и К^о. Я совершенно случайно раскрылъ эту ихъ махинацію, т.-е. Бюсселинка и Ватермана. Они предложили Штерну, если онъ перейдетъ къ нимъ, сбавить ему четверть процента съ куртажа -- пролазы они и больше ничего; а теперь слушайте, что сдѣлалъ я, чтобъ отвратить этотъ ударъ. Другой на моемъ мѣстѣ написалъ бы Штерну, что онъ тоже готовъ немножко сбавить и надѣется на снисхожденіе, въ виду долголѣтней службы ему Ласта и К^о(я высчиталъ, что за полсотни, круглымъ счетомъ, лѣтъ наша фирма заработала на Штернѣ четыре тонны, {Тонна золота -- старинное голландское обозначеніе суммы въ 100,000 гульденовъ.} дѣла съ Людвигомъ Штерномъ она ведетъ еще съ тѣхъ поръ, какъ съ континента запрещено было ввозить товары и мы ввозили кофе контрабандой, съ острова Гельголанда) и пр., и пр. Но я подольщаться не мастеръ. Просто я пошелъ къ Поляку, {Краснопольскій -- лучшій старинный ресторанъ въ Амстердамѣ.} велѣлъ подать бумаги и перо и написалъ:

"Что значительное расширеніе нашего дѣла за послѣдніе мѣсяцы, въ особенности благодаря многимъ почтеннымъ заказамъ изъ Сѣверной Германіи (это истинная правда) требуетъ увеличенія персонала (и это тоже правда: вчера еще бухгалтеръ послѣ одиннадцати былъ въ конторѣ -- за очками, которыя онъ тамъ оставилъ); и что въ первую голову у насъ обнаружилась надобность въ приличныхъ, хорошо воспитанныхъ молодыхъ людяхъ, которые могли бы вести корреспонденцію на нѣмецкомъ языкѣ. Что, хотя въ Амстердамѣ и много молодыхъ германцевъ, обладающихъ требуемыми знаніями, но уважающая себя фирма, дорожащая своей репутаціей (опять таки правда: своей репутаціей мы очень дорожимъ), при распущенности и легкомысліи нынѣшней молодежи, при возрастающемъ съ каждымъ днемъ числѣ авантюристовъ и въ виду необходимости имѣть солидныхъ служащихъ, которые бы стояли на высотѣ солидности фирмы и ея добросовѣстности въ выполненіи получаемыхъ заказовъ (все чистая правда, отъ слова до слова), что такая фирма -- я подразумѣваю Ласта и К^о, кофейныхъ маклеровъ, Луарирграхтъ, No 37,-- не можетъ быть достаточно осмотрительной въ выборѣ своего персонала"...

Все это -- святая правда, читатель. Ты, конечно, уже знаешь, что молодой нѣмецъ, который всегда стоялъ на биржѣ у семнадцатой колонны, увозомъ обвѣнчался съ дочкой Бюсселинка и Ватермана. Нашей Маріи въ сентябрѣ исполнится тринадцать лѣтъ.

Далѣе: "что я имѣлъ честь узнать отъ г. Заффелера,-- Заффелеръ -- агентъ Штерна, что высокоуважаемый глава фирмы Штернъ имѣетъ сына, г. Эрнста Штерна, который, для пополненія своихъ коммерческихъ знаній, желалъ бы поработать нѣкоторое время въ какомъ-нибудь голландскомъ торговомъ домѣ.

"Въ виду всего вышеизложеннаго (тутъ я снова распространился о безнравственности современной молодежи и, кстати, разсказалъ исторію дочери Бюсселинка и Ватермана; пусть знаетъ, ему не мѣшаетъ это знать); въ виду всего вышеизложеннаго, мнѣ было бы весьма пріятно, если бы г. Эрнстъ Штернъ пожелалъ взять на себя нѣмецкую корреспонденцію нашего торговаго дома".

Изъ деликатности я совершенно обошелъ вопросъ о жалованьѣ или содержаніи, но прибавилъ:

"Что, въ случаѣ, если бы г. Эрнстъ Штернъ пожелалъ жить у насъ,-- Лаурирграхтъ, No 37,-- моя жена выражаетъ готовность, какъ мать, заботиться о немъ, и бѣлье его будутъ стирать и чинить у насъ дома". (И это правда: наша Марія уже отлично штопаетъ и вяжетъ.) И въ заключеніе добавилъ, что "въ нашемъ домѣ служатъ Господу". {Т.-е. принадлежатъ къ ортодоксально-реформатскому вѣроисповѣданію.}

И тутъ же отослалъ письмо. Вы понимаете, что старый Штернъ не захочетъ перейти къ Бюсселинку и К^о, если молодой будетъ служить у насъ въ конторѣ. Я съ большимъ нетерпѣніемъ жду отвѣта.

А теперь вернемся къ моей книгѣ. Не такъ давно иду я однажды вечеромъ по Кальверстраатъ и задержался передъ лавкой одного торговца, который какъ разъ въ это время разсортировывалъ партію кофе "Ява, ординарный, золотисто-желтый, сортъ Черибонъ, {Различные сорта кофе получаютъ названіе отъ того мѣста, откуда привозятся. Черибонъ -- главный городъ резидентства на сѣверномъ берегу Явы.} частью битый и съ примѣсью сора", что меня очень заинтересовало, потому что я всегда за всѣмъ слѣжу. И попадись мнѣ въ это время на глаза господинъ, стоявшій возлѣ книжной лавки. Смотрю -- точно будто знакомый. Онъ тоже, повидимому, узналъ меня, потому что взгляды наши поминутно встрѣчались. Долженъ сознаться, что я былъ слишкомъ поглощенъ разсматриваніемъ примѣсей въ кофе и не сразу примѣтилъ то, что разглядѣлъ потомъ, а именно: что господинъ этотъ одѣтъ довольно бѣдно, иначе я не подошелъ бы къ нему; но мнѣ съ чего-то вдругъ вообразилось, что это можетъ быть комми-вояжеръ какой-нибудь нѣмецкой фирмы, который ищетъ надежнаго маклера. Онъ таки и смахивалъ на нѣмца -- и на комми-вояжера тоже: свѣтлый блондинъ, съ голубыми глазами, и въ манерахъ и костюмѣ что-то чужеземное. Вмѣсто зимняго пальто, какъ полагалось бы, у него на плечахъ было накинуто что-то вродѣ шали или пледа, словно онъ сейчасъ съ дороги. Я думалъ завербовать кліента и поспѣшилъ вручить ему свою визитную карточку: Ластъ и К⁰, кофейные маклеры, Лаурирграхтъ, No 37. Онъ при свѣтѣ газоваго рожка прочелъ, что было на ней напечатано, и говоритъ:

-- Благодарю васъ, но я ошибся: я думалъ, что имѣю удовольствіе видѣть передъ собой стараго школьнаго товарища, а между тѣмъ... фамилія другая... Ластъ...

-- Pardon,-- сказалъ я, потому что я всегда учтивъ,-- меня зовутъ Мингееръ Дроогстоппель, Батавусъ Дроогстоппель... Ластъ и К^о -- это фирма, кофейные маклеры, Лаурирграхтъ, No...

-- Да ладно ужъ. Дроогстоппель, ты что-жъ, не узнаешь меня? А ну-ка, приглядись. Авось, узнаешь.

Чѣмъ больше я глядѣлъ на него, тѣмъ яснѣй припоминалъ, что въ былыя времена я часто видѣлся съ нимъ; но курьезно, что при видѣ его лица у меня являлось такое ощущеніе, какъ будто я нюхаю заграничные духи. Не смѣйся, читатель, потомъ ты поймешь, почему это такъ было. Я увѣренъ, что при немъ не было ни капли ничего пахучаго, и, однакожъ, на меня пахнуло чѣмъ-то пріятнымъ, сильнымъ, чѣмъ-то, напомнившимъ мнѣ объ... ахъ! вотъ оно что!

-- Такъ это вы!-- воскликнулъ я,-- тотъ самый, что освободилъ меня отъ грека?

-- Ну, конечно, я. Какъ поживаете?

Я разсказалъ ему, что у насъ въ конторѣ всего тринадцать человѣкъ и дѣла у всѣхъ полны руки. А затѣмъ спросилъ, какъ живется ему, въ чемъ послѣ раскаялся, такъ какъ его обстоятельства, повидимому, были неважныя, а я не люблю бѣдняковъ: въ своей бѣдности человѣкъ обыкновенно самъ виноватъ, такъ какъ Господь не оставляетъ тѣхъ, кто Ему вѣрно служитъ. Скажи я просто: "Насъ всего тринадцать человѣкъ", а затѣмъ: "прощайте", я бы тотчасъ же отдѣлался отъ него, но тутъ пошли разспросы и отвѣты и, чѣмъ дальше, тѣмъ труднѣе становилось сплавить его. Съ другой стороны, опять-таки долженъ сознаться, что, сплавь я его тотчасъ же, вамъ не довелось бы прочесть эту книгу -- вѣдь она результатъ нашей встрѣчи... Во всемъ надо умѣть найти что-нибудь хорошее, и кто этого не дѣлаетъ, тотъ, значитъ, принадлежитъ къ людямъ, которые всегда всѣмъ недовольны и которыхъ я терпѣть не могу.

Да, да, это былъ онъ, тотъ самый, кто высвободилъ меня изъ лапъ грека. Не подумайте только, что я былъ взятъ въ плѣнъ морскими разбойниками, или воевалъ гдѣ-нибудь на Левантѣ. Я вѣдь ужъ разсказывалъ вамъ, что послѣ свадьбы мы съ женой ѣздили въ Гаагу; тамъ мы осматривали домъ Морица {Домъ Морица -- Maurits-Huis, построенный въ 1600 г. принцемъ Морицомъ Нассау-Оранскимъ, славится своей картинной галлереей, въ которой собрано 300 картинъ лучшихъ голландскихъ мастеровъ -- Рембрандта, Поттера, Яна Стеена, Рюисдаля, Теньерса и др.; имѣются здѣсь также произведенія фламандскихъ, нѣмецкихъ и иныхъ художниковъ.} и на Веенерстраатѣ накупили фланели. Но это и единственное путешествіе, которое до сихъ поръ позволяли мнѣ мои дѣла, потому что дѣлъ у меня выше головы. Нѣтъ, это онъ у насъ же, въ Амстердамѣ, изъ-за меня разбилъ въ кровь физіономію одному греку, потому что онъ всегда любилъ совать носъ въ такія дѣла, которыя его нисколько не касались.

Было это, помнится въ сорокъ третьемъ или сорокъ четвертомъ году, въ сентябрѣ, и въ Амстердамѣ тогда была кермесса, ярмарка. Такъ какъ мои старики задумали сдѣлать изъ меня священника, я изучалъ латынь. Впослѣдствіи я часто задавалъ себѣ вопросъ: зачѣмъ, собственно, надо знать латынь, чтобы поголландски сказать: "Богъ милосердъ"? Ну, да это такъ, мимоходомъ... Словомъ, учился я въ латинской школѣ,-- ихъ теперь зовутъ гимназіями,-- и была ярмарка, кермесса въ Амстердамѣ, значитъ. На Вестермарктѣ {Вестермарктъ -- Западный Рынокъ, находится неподалеку отъ королевскаго дворца, между Кейцерсграхтъ и Принсенграхтъ. Знаменитая амстердамская ярмарка, кермесса, пріуроченная къ мѣстному храмовому празднику, длится не меньше трехъ недѣль и совершенно выбиваетъ изъ колеи обыкновенно спокойныхъ и уравновѣшенныхъ голландцевъ. Начинается она во второй сентябрьскій понедѣльникъ и длится до конца мѣсяца. На это время въ Амстердамъ съѣзжается масса жаждущихъ развлеченій изъ провинціи. По субботамъ въ городѣ царитъ бѣшеное веселье, какъ во Франціи во время карнавала. Женщины и дѣвушки низшихъ классовъ населенія со своими возлюбленными, даже иногда нанимая себѣ на это время кавалеровъ, разгуливаютъ по всѣмъ улицамъ съ пѣснями и плясками, нерѣдко полупьяныя...} стояли всякаго рода лавки и пари, и если ты, читатель, амстердамецъ и приблизительно мой сверстникъ, ты долженъ помнить, что изъ всѣхъ этихъ лавочекъ лучше всѣхъ торговала одна, потому что въ ней была дѣвушка, черноглазая и съ длинными косами, одѣтая гречанкой; и отецъ ея былъ грекъ, или, по крайней мѣрѣ, съ виду былъ похожъ на грека. Торговали они душистымъ мыломъ, губками, духами, всякой пахучей дрянью.

Я былъ тогда какъ разъ въ томъ возрастѣ, когда можно находить дѣвушку хорошенькой, но нехватаетъ храбрости заговорить съ ней. Да и пользы мнѣ отъ этого никакой бы не было, потому что восемнадцатилѣтнія дѣвицы обыкновенно смотрятъ на семнадцатилѣтнихъ юношей, какъ на ребятъ, и въ этомъ онѣ совершенно правы. Тѣмъ не менѣе мы, четвероклассники, каждый вечеръ ходили на Вестермарктъ посмотрѣть на гречанку.

Одинъ разъ пошелъ съ нами и этотъ, который теперь стоялъ передо мной, кутаясь въ шаль, хотя онъ былъ года на два моложе всѣхъ насъ и потому еще слишкомъ ребячливъ, чтобъ интересоваться гречанками. Но тѣмъ не менѣе въ моемъ классѣ онъ былъ первымъ ученикомъ, потому, надо отдать ему должное, способностями его Богъ не обидѣлъ, и играть, бороться и драться на кулачки -- все это онъ до страсти любилъ; поэтому мы, старшіе, и взяли его съ собой. Было насъ всѣхъ человѣкъ десять; стали мы это, значитъ, поодаль отъ лавчонки грека и совѣщаемся между собой, поглядывая на гречанку, какъ бы это устроить, чтобы познакомиться съ ней. И порѣшили сложиться и купить что-нибудь у грека. Но тутъ вышло затрудненіе: на чью же долю должна пасть великая честь подойти и заговорить съ гречанкой. Хотѣлось всѣмъ, но никто не рѣшался, не довѣрялъ себѣ, что не спасуетъ. Бросили жребій, и жребій выпалъ мнѣ. Признаться вамъ, не очень-то я люблю рисковать и даже въ юности былъ не охотникомъ до опасностей; теперь я -- отецъ семейства, и всякаго, кто самъ, очертя голову, лѣзетъ на опасность, считаю глупцомъ, какъ это и въ Писаніи сказано. И съ истиннымъ удовольствіемъ заявляю, что въ своихъ взглядахъ на опасность и т. под. я остался вѣренъ себѣ, ибо я и теперь того же мнѣнія, какъ тогда вечеромъ, когда я стоялъ передъ будкой грека съ двѣнадцатью стюйверами въ рукѣ, собранными въ складчину. Но изъ ложнаго стыда я не рѣшился сказать, что мною одолѣваетъ нерѣшительность, и, кромѣ того, товарищи такъ напирали сзади, что волей-неволей надо было итти впередъ. И вотъ я очутился передъ лавкой.

Гречанки я не видѣлъ, да и вообще ничего не видѣлъ. У меня въ глазахъ потемнѣло... я пробормоталъ aoristus primus, {Одно изъ прошедшихъ греческаго спряженія.} самъ не знаю, отъ какого глагола.

-- Plait-il, monsieur? {"Что угодно, сударь?"} -- переспросила она.

Я набрался храбрости и продолжалъ:

-- Menin aeide thea и "Египетъ былъ даромъ священнаго Нила..." {"Гнѣвъ, богиня, воспой"...-- начальныя слова Иліады Гомера. Фраза о Египтѣ -- излюбленный грамматическій примѣръ въ греческихъ хрестоматіяхъ.}

Я убѣжденъ, что знакомство все же состоялось бы, если бы въ это мгновеніе одинъ изъ товарищей, изъ ребячьей проказливости, не подтолкнулъ меня сзади въ спину, да такъ, что я съ разбѣгу налетѣлъ на ящикъ въ полчеловѣческаго роста, закрывавшій лавку спереди. Кто-то схватилъ меня за шиворотъ... потомъ пониже... одно мгновеніе я висѣлъ въ воздухѣ... и, прежде чѣмъ я сообразилъ, что случилось, я уже очутился въ лавкѣ грека, который на недурномъ французскомъ языкѣ ругалъ меня гаменомъ, уличнымъ мальчишкой, и грозился послать за полиціей. Теперь я былъ вблизи гречанки, но удовольствія отъ этого никакого не испытывалъ. Я вылъ и молилъ о пощадѣ, я до смерти боялся грека. Но никакія мольбы не помогали: грекъ держалъ меня за плечо и трясъ безжалостно; я оглянулся на товарищей... какъ разъ въ то утро мы читали о Сцеволѣ, вложившемъ руку въ огонь, потомъ писали сочиненія и восхваляли его подвигъ... Да! Однако-жъ тутъ вотъ всѣ удрали -- ни одинъ не остался чтобы вложить руку въ огонь ради меня...

Такъ разсуждалъ я. Но неожиданно черезъ заднюю дверь въ лавку ворвался младшій изъ товарищей -- вотъ этотъ самый -- шальникъ; онъ не былъ ни высокъ ростомъ, ни силенъ, и лѣтъ ему было всего тринадцать съ небольшимъ, но мальчикъ онъ былъ проворный и храбрый. Какъ сейчасъ, вижу его сверкающіе глаза,-- обыкновенно они были довольно тусклые,-- онъ съ размаху стукнулъ грека кулакомъ по переносицѣ, и я былъ спасенъ. Потомъ мнѣ разсказывали, что грекъ здорово вздулъ его, но, такъ какъ я съ дѣтства усвоилъ себѣ принципъ не мѣшаться въ чужія дѣла, я поспѣшилъ удрать и не видалъ этого.

Вотъ почему его лицо напомнило мнѣ запахъ восточныхъ духовъ, и вотъ какъ можно подраться съ грекомъ въ Амстердамѣ.

Когда на послѣдующихъ ярмаркахъ будка грека снова появлялась на Вестермарктѣ, я предпочиталъ развлекаться въ другомъ мѣстѣ.

Но такъ какъ я другъ философскихъ размышленій, я долженъ обратить твое вниманіе, читатель, на то, какъ удивительно все связано между собой на этомъ свѣтѣ. Если-бъ у той гречанки глаза были не черные, а голубые, и косы покороче, или если-бъ товарищъ не подтолкнулъ меня сзади,-- не пришлось бы тебѣ читать этой книги. А потому скажи спасибо, что все это такъ вышло. Повѣрь мнѣ, все на свѣтѣ прекрасно такъ, какъ оно есть, и недовольные люди, постоянно плачущіеся на судьбу, мнѣ не друзья. Напримѣръ, Бюсселинкъ и Ватерманъ...-- Однако надо продолжать -- къ весенней распродажѣ книга должна быть выпущена въ свѣтъ.

По правдѣ говоря,-- вѣдь я всегда стою за правду,-- встрѣча съ этимъ человѣкомъ не была мнѣ пріятной. Онъ былъ ужасно блѣденъ и, когда я спросилъ его, который часъ, онъ не могъ сказать. Все это такія вещи, которыхъ не можетъ не отмѣтить человѣкъ, который двадцать лѣтъ изо дня въ день ходитъ на Биржу и многое пережилъ... сколько ужъ это фирмъ обанкротилось на моихъ глазахъ...

Я думалъ, онъ пойдетъ направо, и потому свернулъ налѣво, но онъ тоже пошелъ налѣво, и, волей-неволей, пришлось вступить съ нимъ въ разговоръ. Но я все думалъ о томъ, что онъ не зналъ, который часъ, и, сверхъ того, замѣтилъ, что его куртка застегнута до подбородка, а это очень скверная примѣта, такъ что тонъ мой въ разговорѣ съ нимъ былъ довольно прохладный. Онъ разсказалъ мнѣ, что былъ въ Индіи, что онъ женатъ и у него есть дѣти. Я ничего не имѣлъ противъ этого, но не нашелъ въ этомъ и ничего необычайнаго. У Капельстеега -- обыкновенно я не хожу глухими переулками: по-моему, порядочному человѣку это совсѣмъ не подобаетъ,-- но тутъ свернулъ въ узенькій проулокъ направо. И при этомъ подождалъ, пока мы почти уже прошли переулокъ, чтобъ вразумить шальника, что его дорога прямая, а затѣмъ сказалъ очень учтиво -- я всегда учтивъ, потому что вѣдь не знаешь, какъ потомъ человѣкъ можетъ пригодиться:

-- Мнѣ было очень пріятно встрѣтиться съ вами, мингееръ... и... и... разрѣшите проститься съ вами -- мнѣ сюда, направо...

Тогда онъ посмотрѣлъ на меня какъ-то ужасно странно, вздохнулъ -- и неожиданно схватилъ меня за пуговицу.

-- Милѣйшій Дроогстоппель, мнѣ надо кое о чемъ попросить, васъ.

Меня въ дрожь кинуло. Человѣкъ не знаетъ, который часъ, и собирается о чемъ-то васъ просить! Разумѣется, я отвѣтилъ, что у меня нѣтъ времени и мнѣ надо на Биржу, хотя дѣло было ужъ подъ вечеръ; но когда двадцать лѣтъ изо дня въ день ходишь на Биржу... и человѣкъ собирается о чемъ-то попросить тебя, а самъ не знаетъ, который часъ...

Я высвободилъ свою пуговицу, вѣжливо поклонился -- я со всѣми вѣжливъ -- и пошелъ по Капельстеегу, по мосткамъ, чего обыкновенно я не дѣлаю, потому что не нахожу этого приличнымъ для солиднаго человѣка; а въ моихъ глазахъ приличіе выше всего. Надѣюсь, что никто не видалъ этого.

Глава третья.

Сумасшедшее письмо и вечерній чай у Роземейеровъ, которые работаютъ на сахарѣ.

Нѣсколько дней спустя, когда я вернулся домой съ Биржи, Фрицъ сообщилъ мнѣ, что меня кто-то спрашивалъ. Судя по описанію, это былъ тотъ, шальникъ, но какъ онъ разыскалъ меня? Ахъ, да! вѣдь я самъ далъ ему карточку. Я уже подумываю, не взять ли мнѣ дѣтей изъ школы: радость невелика, если за ними двадцать-тридцать лѣтъ спустя погонится бывшій школьный товарищъ въ шали вмѣсто пальто и не знающій, который часъ. Кромѣ того, я запретилъ Фрицу ходить на Вестермарктъ во время ярмарки.

Еще черезъ нѣсколько дней пришло письмо и съ нимъ большой пакетъ. Письмо читайте сами:

"Любезный Дроогстоппель"

Могъ бы онъ написать и "многоуважаемый г. Дроогстоппель" -- вѣдь я же какъ-ни-какъ маклеръ.

"Вчера я былъ у Васъ съ намѣреніемъ сдѣлать Вамъ одно предложеніе. Повидимому, Ваши дѣла идутъ хорошо"...

Это правда -- насъ въ конторѣ тринадцать человѣкъ --

"и я желалъ бы использовать Вашъ кредитъ, чтобы устроить одно дѣло, чрезвычайно для меня важное".

Положительно, это смахиваетъ на заказъ для весенняго аукціона.

Вслѣдствіе разныхъ обстоятельствъ я временно до нѣкоторой степени стѣсненъ въ деньгахъ"...

"До нѣкоторой степени! Человѣкъ ходитъ безъ рубашки и называетъ это: "до нѣкоторой степени"!...

"Моей дорогой женѣ я не могу предоставить всего, что нужно, чтобы 'сдѣлать жизнь пріятной; да и воспитаніе моихъ дѣтей, все въ силу тѣхъ же денежныхъ соображеній, идетъ не совсѣмъ такъ, какъ было бы мнѣ желательно"...

Пріятности жизни! Воспитаніе дѣтей! Можно подумать, что у него нехватаетъ денегъ взять для жены ложу въ оперу или послать своихъ дѣтей въ женевскій пансіонъ. На дворѣ была осень, и холодная -- а онъ жилъ въ мансардѣ, безъ печей. Въ моментъ полученія письма я, впрочемъ, этого не зналъ, но потомъ я побывалъ у него и разсердился -- и до сихъ поръ еще сержусь на него за дурацкій тонъ этого письма. Чортъ побери! если ты бѣденъ, такъ и говори, что бѣденъ. Бѣдные должны быть въ человѣческомъ обществѣ -- такъ ужъ это заведено; если бѣдный не проситъ милостыни и никому не въ тягость, я ничего не имѣю противъ того, что онъ бѣденъ; но рисоваться этимъ -- это ужъ мнѣ не нравится.-- Слушайте дальше:

"А такъ какъ на мнѣ лежитъ обязанность заботиться о моихъ близкихъ и удовлетворять ихъ нужды, я рѣшилъ использовать талантъ, которымъ, какъ мнѣ кажется, я обладаю. Я поэтъ"...

Пфа! Тебѣ извѣстно, читатель, какого мнѣнія на этотъ счетъ я и всѣ благоразумные люди.

"...и писатель. Съ ранняго дѣтства я привыкъ изливать свои чувства въ стихахъ, да и впослѣдствіи почти ежедневно записывалъ все, что переживалъ душой. Мнѣ думается, что во всемъ этомъ найдется кое-что имѣющее цѣнность, и я ищу издателя. Но тутъ-то и возникаетъ затрудненіе. Публикѣ я неизвѣстенъ, а издатели судятъ о произведеніи не столько по его содержанію, сколько по имени и извѣстности автора".

Совершенно такъ же, какъ мы судимъ о кофе по реномэ сортовъ и марокъ.

"И, хотя я и убѣжденъ, что произведенія мои не бездарны, это можетъ выясниться для всѣхъ только по выходѣ ихъ въ свѣтъ, а книготорговцы требуютъ деньги за печатаніе и пр. впередъ"...

Я нахожу это очень разумнымъ.

"...что для меня въ данный моментъ является неподходящимъ. Но такъ какъ я вполнѣ убѣжденъ, что изданіе моихъ трудовъ окупится съ лихвою, и, не задумываясь, могу поручиться въ томъ своимъ словомъ, то, ободренный нашей встрѣчей третьяго дня"...

Спрашивается: чѣмъ она могла ободрить его?

"...я пришелъ къ рѣшенію обратиться къ Вамъ съ просьбой -- не согласитесь ли Вы поручиться за меня передъ какимъ-нибудь издателемъ въ стоимости расходовъ перваго изданія -- хотя бы небольшого томика. Выборъ для этого перваго опыта предоставляю Вамъ. Въ прилагаемомъ пакетѣ Вы найдете много рукописей; изъ нихъ Вы увидите, что я много передумалъ, пережилъ и поработалъ"...

Что-то я не слыхалъ, чтобъ онъ работалъ въ какомъ-нибудь торговомъ дѣлѣ.

"И, если только я не совсѣмъ обдѣленъ въ смыслѣ дара изложенія, недостаткомъ впечатлѣній мой неуспѣхъ, во всякомъ случаѣ, обусловленъ быть не можетъ.

Въ ожиданіи Вашего любезнаго отвѣта, остаюсь

Вашъ старый школьный товарищъ"...

Внизу стояло его имя, но я его не назову, потому что я не охотникъ сплетничать о людяхъ.

Ты представляешь себѣ, дорогой читатель, какъ у меня вытянулась физіономія, когда мнѣ такъ неожиданно предложили заняться маклерствомъ по стихотворной части. Я твердо увѣренъ, что мой шальникъ -- я и впредь буду такъ называть этого человѣка, который носитъ шаль вмѣсто пальто,-- если-бъ мы съ нимъ встрѣтились днемъ, не обратился бы ко мнѣ съ такой просьбой, ибо степенность и достоинство вѣдь сразу видны; этого не скроешь; но дѣло было вечеромъ, и потому я, такъ и быть, ему прощаю.

Само собой, этой нелѣпой просьбы у меня не было ни малѣйшаго желанія исполнить. Я бы сейчасъ же отослалъ ему пакетъ обратно съ Фрицомъ, но я не зналъ, гдѣ онъ живетъ, а самъ онъ не показывался. Я уже началъ думать, что онъ заболѣлъ или умеръ.

На прошлой недѣлѣ мы были въ гостяхъ у Роземейеровъ -- они работаютъ на сахарѣ. Въ первый разъ мы рѣшили взять съ собой и Фрица. Ему уже исполнилось шестнадцать лѣтъ, и я нахожу, что молодому человѣку надо бывать въ обществѣ, иначе онъ начнетъ бѣгать по ярмаркамъ или что-нибудь въ этомъ родѣ. Барышни играли на роялѣ и пѣли, а послѣ обѣда все дразнили другъ дружку чѣмъ-то, что произошло въ передней -- пока мы играли въ вистъ -- и въ чемъ былъ замѣшанъ Фрицъ.

-- Да, да, Луиза,-- восклицала Бетси Роземейеръ,-- не отрекайся, ты плакала. Папа, ты знаешь? Фрицъ довелъ Луизу до слезъ.

Моя жена поспѣшила сказать, что въ такомъ случаѣ мы больше никогда не приведемъ съ собою Фрица: она подумала, что онъ ущипнулъ Луизу или продѣлалъ еще что-нибудь такое, неприличное, и я тоже хотѣлъ было вставить словечко, но тутъ сама Луиза вскричала:

-- Нѣтъ, нѣтъ, Фрицъ былъ очень милъ; я даже просила бы его повторить это.

-- Да что?

Оказывается, изволите ли видѣть, что онъ вовсе не щипался, а декламировалъ стихи, и такъ чувствительно, что Луиза расплакалась.

Разумѣется, хозяйкѣ дома всегда пріятно, если найдется кто-нибудь, кто послѣ обѣда сумѣетъ занять гостей -- въ хорошихъ домахъ всегда такъ дѣлается. И мевроу Роземейеръ -- Роземейерша велитъ звать себя мевроу, потому что они работаютъ на сахарѣ и имѣютъ пай въ одномъ судоходствѣ {Мевроу -- наименованіе замужнихъ женщинъ вродѣ французскаго madame, но употребляемое лишь въ аристократическихъ кругахъ. Дроогстоппель находитъ, что Роземейершѣ оно вовсе не къ лицу.},-- мевроу Роземейеръ рѣшила, что то, что могло довести до слезъ ея Луизу, должно понравиться и намъ, и стала просить Фрица, который былъ весь красный, какъ піонъ, чтобъ онъ снова продекламировалъ стихи. Я ломалъ себѣ голову: что онъ тамъ такое могъ прочесть; весь его репертуаръ я зналъ наизусть: "Золотая свадьба", риѳмованныя "Книги Стараго Завѣта" и отрывокъ изъ "Свадьбы Камахо", {Золотая свадьба "Gouden Bruiloft" -- стихотвореніе Вильяма Месхерта (1790--1844) -- милый очеркъ голландской семейной жизни, полный, однакожъ, прозаическихъ подробностей.-- "Свадьба Камахо" -- эпизодъ изъ Сервантесовскаго "Донъ-Кихота", передѣланнаго въ 1712 г. Питеромъ Лангендійкомъ въ трехактную комедію.} которая ребятамъ всегда очень нравится, потому что тамъ разсказывается про надувательство. Чѣмъ тутъ можно было растрогаться, для меня было загадкой; впрочемъ, дѣвчонки ревутъ и такъ себѣ, безо всякаго повода.

-- Ну, Фрицъ! Ну, пожалуйста! Ну, повтори еще разъ!"...

И Фрицъ началъ читать.

Я вовсе не хочу, чтобы читатель истомился любопытствомъ, и потому скажу сейчасъ же, что мои дѣти, Фрицъ и Марія, не дожидаясь меня, распаковали сами пакетъ, оставленный шальникомъ, и набрались оттуда такого умничанья и такой сантиментальности, что мнѣ потомъ съ ними было много хлопотъ. Но прибавлю тутъ же, что и эта книга вышла изъ того же пакета и за это я въ свое время дамъ отвѣтъ, потому что я хочу, чтобы меня считали человѣкомъ, который стоитъ за правду и умѣетъ дѣлать свое дѣло. (Ластъ и К^о, кофейные маклера, Лаурирграхтъ, No 37.)

Стихи, прочитанные Фрицомъ, были, по-моему, сплошной нелѣпостью, и притомъ очень нескладной. Вы только подумайте: молодой человѣкъ пишетъ матери, что онъ былъ влюбленъ, что его невѣста вышла замужъ за другого -- и правильно сдѣлала, по-моему,-- но что, несмотря на это, онъ все же очень любитъ свою мать. Ну, посудите сами, есть тутъ какой-нибудь смыслъ? И кому это нужно, чтобы писать объ этомъ? А длинные какіе!-- Я успѣлъ съѣсть бутербродъ съ сыромъ, очистить двѣ груши и доѣдалъ уже вторую, когда Фрицъ, наконецъ, кончилъ читать свои стихи. Луиза снова разревѣлась, и дамы всѣ начали увѣрять, что это превосходно. Тогда Фрицъ, повидимому, воображавшій, что онъ прочелъ великое произведеніе, сообщилъ, что онъ нашелъ эти стихи въ пакетѣ, оставленномъ у насъ человѣкомъ, на которомъ была шаль вмѣсто пальто; а я объяснилъ, какимъ образомъ этотъ пакетъ попалъ къ намъ въ домъ, только о гречанкѣ умолчалъ, такъ какъ это было въ присутствіи Фрица, и про то, какъ я удралъ отъ шальника на Капеельстеегъ, тоже не говорилъ. Всѣ нашли,^!что я поступилъ правильно, поспѣшивъ отдѣлаться отъ такого "товарища".-- Потомъ вы убѣдитесь, что въ пакетѣ были и другія работы, посолиднѣе, и изъ нихъ многое попало въ эту книгу, какъ имѣющее отношеніе къ кофейнымъ распродажамъ одной торговой'фирмы -- вѣдь я -- кофейный маклеръ и моя профессія для меня выше всего.

Впослѣдствіи меня спросилъ издатель, не пожелаю ли я присоединить сюда и тѣ стихи, которые тогда прочелъ Фрицъ. Пожалуй, пусть его печатаетъ -- я человѣкъ не мелочный, съ такими пустяками не считаюсь. А все-таки все это враки и безсмыслица. Замѣчу только, что стихотвореніе помѣчено датой: "18. III, Падангъ" {Падангъ -- городъ на западномъ берегу Суматры, гдѣ Деккеръ прожилъ съ 1842--45 года. Дѣвушка, на которой онъ надѣялся жениться, была Каролцна Ферстеегъ; ради нея онъ даже въ 1841 году перешелъ въ католичество.}, а это сортъ плохой -- я разумѣю кофе

* * *

О мама, мама, далека

Страна, гдѣ въ міръ я со слезами

Вступалъ, гдѣ первыми стезями

Вела меня твоя рука,

Гдѣ душу мальчика любовно

Ты охраняла до поры,

Ему всю жизнь отдавъ готовно,

Всѣ сердца лучшіе дары.

Ахъ, эту связь судьба жестоко

Порвала. Тщетно спорить съ ней.

Съ самимъ собой наединѣ

Я на чужбинѣ -- одинокій.

Но, мама, ясно иль темно

Въ душѣ -- все можетъ измѣниться --

Надъ сердцемъ твоего любимца

Измѣнѣ власти не дано.

Не много лѣтъ, какъ я оставилъ

Для чуждыхъ, дальнихъ береговъ

Родимый край и взоръ направилъ

Во мглу грядущаго, готовъ

Изъ чаши жизни дерзновенно

Блаженства сокъ испить до дна.

Дотолѣ райская страна

Мнѣ стала, гордому, презрѣнной.

Круша преграды на пути,

Мечтой блаженной упоенный,

Отважно къ цѣли отдаленной

Я мнилъ безъ устали итти.

Но мимолетнѣе мгновеній

Года разлуки протекли;

Быстрѣй, чѣмъ облачныя тѣни

Сгоняютъ вихрь съ лица земли.

Но -- ахъ!-- и улетая, время

Глубоко врѣзало свой слѣдъ:

Узналъ я гнетъ тяжелыхъ бѣдъ,

Извѣдалъ думъ тяжелыхъ бремя,

И страха дрожь во дни невзгоды,

Волненья счастья и утратъ...

Давно-ль -- ребенокъ безъ заботы --

Теперь, въ часы иные -- годы

Переживалъ я многократъ.

-----

Ахъ, мама. Вѣрь -- свидѣтель Богъ,--

Вѣрь одному,-- что твой "малютка",

Что мальчикъ твой ни на минутку

Тебя забыть нигдѣ не могъ.

Я полюбилъ. Любовью тою

Мнѣ красенъ сталъ весь Божій свѣтъ;

Вѣнцомъ, какого выше нѣтъ,

Она была за прожитое.

Катились слезы по лицу,

Когда я слалъ благодаренья

Безъ мѣры щедрому Творцу,

Что въ даръ мнѣ далъ вѣнецъ творенья.

О ней, о ней одной просилъ,

Когда въ своемъ пріютѣ скромномъ

Съ восторгомъ въ сердцѣ умиленномъ

Мольбы я Богу возносилъ.

Но горе принесла любовь;

Тревоги сердце истерзали --

Я пережить не могъ бы вновь

Тѣхъ мукъ, что душу разорвали.

Тамъ ужасъ былъ, гдѣ свой предѣлъ

Мои надежды намѣчали...

Я къ счастью рвался,-- но въ удѣлъ

Мнѣ жизнь дала лишь ядъ печали.

Въ молчаньѣ гордомъ я страдалъ,

Но твердой ввѣрился надеждѣ --

И стало легче мнѣ, чѣмъ прежде,

И даже радость я узналъ:

Пускай удары сыплетъ рокъ --

Ради нея сладка мнѣ мука,

Пока намъ не грозитъ разлука,

Пока не сталъ я одинокъ...

Но той, что сердца въ глубинѣ

Была жемчужиной безцѣнной,

Ея -- увы!-- тамъ больше нѣтъ....

Я вѣрю -- въ мигъ благословенный

Отчизны вѣчной вспыхнетъ свѣтъ,

Вернетъ любовь душѣ унылой

И въ сонмѣ незакатныхъ дней

Во вѣкъ конца не будетъ ей.

Но... у нея начало было.

-----

А что скажу о безначальной

Ребенка къ матери любви,--

Любви, заложенной въ крови

Въ тотъ мигъ, глубокой полный тайной,

Когда, безсильный, безсловесный,

До материнской лишь груди

Онъ ждалъ дороги впереди

На грани области безвѣстной.

И свѣтъ не знаетъ узъ прочнѣе,

Тѣснѣй сближающихъ сердца,

Чѣмъ тѣ, что волею Творца

Связуютъ мать -- и сына съ нею.

А сердце, къ цѣли благородной

Весь вѣкъ свой правившее путь,--

Тернистый путь въ степи безплодной,

Нигдѣ не смѣя отдохнуть,--

Оно-ль когда предастъ забвенью,

Какъ чутко каждое мгновенье

Была всегда готова мать

Дитяти голосу внимать,

Съ какой любовью обнимала,

Какъ поцѣлуями стирала

Слѣды слезы съ его ланитъ..

Нѣтъ, мама. Сердце все хранитъ,

И никогда -- свидѣтель Богъ --

Твой сынъ забыть тебя не могъ.

-----

Не улыбнется больше мнѣ

Мечта о дорогой отчизнѣ,

Меня не повстрѣчаетъ въ жизни

Былая радость юныхъ дней.

Въ пути тернистомъ и крутомъ

Мнѣ тяжело. Гнетутъ невзгоды

И одиночество. О томъ,

Какъ тщетно на груди природы

Минута отдыха манила,

Слова не скажутъ, но слеза

Туманомъ кроетъ мнѣ глаза,

И грусть мнѣ голову склонила.

Слабѣлъ мой духъ въ житейскихъ битвахъ

Свѣтильникъ мужества въ немъ гасъ

И къ небесамъ тогда въ молитвахъ,

Тоскуя, я взывалъ не разъ:

"Въ чемъ жизнь мнѣ, Боже, измѣнила,

Пусть смерть дастъ щедрою рукой

И пусть откроетъ мнѣ могила,

Въ чемъ отказалъ сей міръ --

Покой".

Но на пути къ престолу Бога

Тотъ вопль стремилась обогнать

Мольба: "Пожди еще немного

И дай мнѣ вновь увидѣть мать". *)

*) Переводъ Адаэль.

Глава четвертая.

Г. Батавусъ Дроогстоппель находитъ въ пакетѣ шальника много, касающагося торговли кофе. Онъ приходитъ къ рѣшенію написать "свою книгу" и заключаетъ по этому поводу договоръ со Штерномъ. Его визитъ къ недовольному семейству.

Прежде чѣмъ продолжать, я долженъ сообщить вамъ, что молодой Штернъ пріѣхалъ. Премилый молодой человѣкъ, ловкій и способный, но, какъ мнѣ кажется, склоненъ къ "мечтаніямъ". Нашей Маріи тринадцать лѣтъ. У него очень недурныя средства. Вотъ онъ сидитъ за копировальною книгой, упражняясь въ голландскомъ стилѣ. Любопытно мнѣ знать, скоро ли мы начнемъ получать заказы отъ Людвига Штерна. Надо будетъ сказать Маріи, чтобъ она вышила ему пару туфель, т.-е., конечно, молодому Штерну. Бюсселинкъ и Ватерманъ дали маху, порядочный маклеръ не ходитъ окольными путями, это ужъ я вамъ вѣрно говорю.

На другой день послѣ того, какъ мы были въ гостяхъ у Роземейеровъ, которые работаютъ на сахарѣ, я позвалъ Фрица и велѣлъ ему подать пакетъ, принесенный шальникомъ. Тебѣ уже извѣстно, читатель, какъ я строгъ насчетъ религіи и нравственности. Ну, такъ вотъ, давеча, когда Фрицъ читалъ стихотвореніе, еще въ то время какъ я чистилъ первую грушу, по лицу одной изъ барышень я замѣтилъ, что въ стихотвореніи было что-то фривольное. Самъ я не очень вслушивался и ничего такого не замѣтилъ, но я видѣлъ, какъ Бетси Роземейеръ принялась крошить свой бутербродъ, и этого было съ меня достаточно. Ты сейчасъ увидишь, читатель, что имѣешь дѣло съ человѣкомъ, который знаетъ жизнь и свѣтъ. Такъ вотъ, я велѣлъ Фрицу показать мнѣ это свое "миленькое стихотвореніе" и очень скоро нашелъ строчку, на которой Бетси начала крошить свой хлѣбъ. Тамъ говорится о ребенкѣ, который сосетъ грудь матери -- ну, это еще ничего,-- но дальше про материнскую утробу -- это уже ни къ чему: о такихъ вещахъ, на мой взглядъ, говорить не слѣдуетъ, и жена моя того же мнѣнія. Маріи тринадцать лѣтъ. О томъ, что дѣтей находятъ въ капустѣ, въ нашемъ домѣ тоже рѣчи нѣтъ, но и называть такимъ образомъ все своимъ именемъ, по-моему, тоже нѣтъ надобности, я стою за благопристойность. Такъ какъ Фрицъ уже "знаетъ на зубокъ", какъ выражается Штернъ, эти стихи, я взялъ съ него обѣщаніе, что больше онъ публично ихъ читать не будетъ, по крайней мѣрѣ, при молодыхъ дѣвицахъ, а затѣмъ сунулъ ихъ въ свою конторку -- стихи т.-е. Но надо же мнѣ было провѣрить, нѣтъ ли въ этомъ пакетѣ еще чего-нибудь сомнительнаго, и я началъ просматривать все, что тамъ было. Прочесть всего не могъ, такъ какъ иное было написано на языкахъ мнѣ непонятныхъ, но скоро на глаза мнѣ попалась тетрадь, озаглавленная: "Докладъ о культурѣ кофе въ резиденціи Менадо". {Менадо находится на сѣверо-восточной оконечности острова Целебеса. Деккеръ служилъ тамъ въ 1848--51 г. секретаремъ, предсѣдателемъ палаты по дѣламъ о наслѣдствахъ и пр.}

Сердце мое забилось шибче, потому что вѣдь я -- кофейный маклеръ (Лаурирграхтъ, No 37), а менадо считается очень хорошимъ сортомъ. Такъ, значитъ, этотъ шальникъ, сочиняющій неприличные стихи, тоже работалъ по кофейной части. Теперь пакетъ представился мнѣ въ другомъ свѣтѣ. Я нашелъ въ немъ много цѣннаго и хотя не все понялъ, но убѣдился, что писавшій знаетъ дѣло. Тамъ были таблицы, объясненія къ нимъ, вычисленія и цифры, все безъ единой риѳмы, и все такъ тщательно, такъ точно разработано, что я, признаться,-- я всегда говорю правду,-- уже началъ подумывать, не взять ли мнѣ этого самаго шальника на мѣсто третьяго бухгалтера, въ случаѣ, если тотъ уйдетъ, что можетъ случиться, такъ какъ онъ уже состарился и одряхлѣлъ. Шальникъ отлично подошелъ бы для такой работы. Само собою разумѣется, сначала я долженъ навести справки объ его честности, религіозности и вообще объ его поведеніи, потому я никого не беру къ себѣ въ контору, не разузнавъ сначала, какой онъ человѣкъ, это мое правило. Вы могли убѣдиться въ томъ и изъ письма моего къ Людвигу Штерну.

Я не хотѣлъ, чтобъ Фрицъ замѣтилъ, что содержаніе пакета заинтересовало меня, и потому отослалъ его. У меня голова пошла кругомъ, когда я сталъ, одну за другой, брать въ руки тетради и читать заглавія. Правда, тутъ было много стиховъ, но было много и полезнаго, и я прямо дивился разнообразію трактуемыхъ сюжетовъ. Положимъ, сказать правду,-- я всегда говорю правду,-- я, работавшій всю жизнь только по кофейной части, не въ состояніи судить о цѣнности всего этого, но и безъ критики, уже одинъ списокъ заглавій самъ по себѣ въ достаточной степени любопытенъ. Такъ какъ я вамъ разсказывалъ исторію съ грекомъ, вы уже знаете, что въ юности я немножко мараковалъ по-латыни и, хотя въ дѣловой перепискѣ я воздерживаюсь отъ цитатъ -- завѣдующему маклерскою конторой это не къ лицу,-- тутъ, видя все это, я невольно подумалъ: "De omnibus aliquid, de toto nihil" или "Multa non multum". {Смыслъ обоихъ выраженіи одинъ и тотъ же: обо всемъ понемножку, но ничего существеннаго.}

Но это, собственно, было такъ себѣ, маленькимъ подтруниваніемъ или просто потребностью всю эту премудрость, лежавшую передо мной, охарактеризовать по-латыни, чѣмъ подлиннымъ выраженіемъ моего подлиннаго мнѣнія. Ибо, просматривая то одно, то другое сочиненіе, я долженъ былъ признаться, что авторъ казался мнѣ вездѣ на высотѣ своей задачи и доводы его -- солидными и убѣдительными.

Вотъ перечень первыхъ замѣтокъ и статей, найденныхъ мною въ пакетѣ:

О санскритскомъ языкѣ, какъ родоначальникѣ всѣхъ германскихъ нарѣчій.

О наказаніяхъ за дѣтоубійство.

О происхожденіи дворянства.

О разницѣ между понятіями "нескончаемость" и "безконечность".

Объ исчисленіи вѣроятностей.

О книгѣ Іова (тамъ еще было что-то объ Іовѣ, но уже въ стихахъ).

О протеинѣ въ атмосферическомъ воздухѣ.

О русской политикѣ.

О гласныхъ.

О системѣ одиночнаго заключенія.

Объ устарѣлыхъ представленіяхъ относительно "horror vacui" {Боязнь пустоты.}.

О желательности отмѣны наказаній за порочность.

О причинахъ возстанія Нидерландовъ противъ Испаніи, лежавшихъ внѣ стремленія ихъ къ религіозной и политической свободѣ.

О Perpetuum mobile, квадратурѣ круга и корняхъ не имѣющихъ корня чиселъ.

О регрессѣ цивилизаціи со времени возникновенія христіанства.

Объ "Эмилѣ" Руссо.

О Сиріусѣ, какъ центральномъ пунктѣ солнечной системы.

О ввозныхъ пошлинахъ, какъ неудобныхъ, нецѣлесообразныхъ, необоснованныхъ и безнравственныхъ. (Никогда не слыхалъ ничего подобнаго.)

О стихотворной рѣчи, какъ древнѣйшемъ языкѣ. (Не вѣрю.)

О противоестественности школьныхъ порядковъ.

О проституціи въ бракѣ. (Пренеприличная статья.)

О кажущемся превосходствѣ западнаго образованія.

О дѣтскихъ книгахъ, басняхъ и пословицахъ. (Надо будетъ перечесть, потому онъ тоже требуетъ правды.)

О посредничествѣ въ торговлѣ. (Это мнѣ ужъ меньше нравится: онъ, кажется, хочетъ упразднить маклеровъ, но все-таки я и это отложу -- кое-что тутъ есть такое, что можетъ пригодиться для моей книги.)

О правѣ наслѣдованія.

О выдуманномъ цѣломудріи. (Этого я не понимаю.)

О размноженіи. (Заглавіе очень простое, а въ статьѣ много. такого, что мнѣ раньше никогда и въ голову не приходило.)?

О французскихъ bon-mots, какъ слѣдствіи бѣдности ихъ языка. (Возможно. Кому же и зубы скалить, какъ не бѣднякамъ -- ему и книги въ руки.)

О связи между романами Огюста Лафонтэна и чахоткой. (Надо будетъ почитать этого Лафонтэна; его сочиненія валяются у насъ на чердакѣ; но шальникъ говоритъ, что вліяніе его романовъ сказывается во второмъ поколѣніи, а дѣдушка мой былъ не любитель читать.)

О власти предразсудковъ, проявляющейся въ болѣзняхъ, вызванныхъ "глазомъ". (Ну, не говорилъ ли я вамъ, что списокъ прекурьезный.)

О долготѣ на морѣ. (Мнѣ кажется, на морѣ все такой же длины, какъ и на землѣ.)

Объ обязанностяхъ правительства касательно устройства общенародныхъ развлеченій.

О рабствѣ въ Европѣ. (Не понимаю, что онъ подъ этимъ разумѣетъ.)

О безнравственности уженія рыбы. (Слыхали вы что-нибудь подобное?)

О злодѣяніяхъ европейцевъ за предѣлами Европы.

Объ оружіи слабѣйшихъ животныхъ. И т. д., и т. д.

-----

И это еще не все. Помимо стиховъ, которыхъ тутъ было множество и на всѣхъ языкахъ, я нашелъ еще много тетрадокъ совсѣмъ безъ заглавія: и въ нихъ романсы на малайскомъ языкѣ, боевыя пѣсни на яванскомъ и еще куча всякой всячины. Нашелъ также и письма, иныя на невѣдомыхъ мнѣ языкахъ, писанныя самимъ авторомъ или адресованныя ему, вѣрнѣе, копіи этихъ писемъ, но, повидимому, снятыя съ какими-то особыми намѣреніями, такъ какъ всѣ копіи были засвидѣтельствованы третьими лицами и снабжены подписью: "съ подлиннымъ вѣрно". Нашелъ я также выдержки изъ дневниковъ, замѣтки и "праздныя мысли", изъ нихъ нѣкоторыя ужъ и подлинно праздныя.

Какъ уже сказано, нѣкоторыя статьи я отложилъ, такъ какъ онѣ показались мнѣ имѣющими для меня профессіональный интересъ, а моя профессія мнѣ очень дорога; но долженъ сознаться, съ остальнымъ я не зналъ, что дѣлать. Отослать пакетъ обратно я не могъ, не зная адреса владѣльца. Отрицать, что онъ былъ вскрытъ и просмотрѣнъ, также не могъ, да и не сталъ бы, такъ какъ я всегда говорю правду и напрасно силился привести все опять въ прежній видъ. Притомъ же я не могъ скрыть отъ себя, что нѣкоторыя тетрадки, гдѣ рѣчь шла о кофе, очень заинтересовали меня, и я охотно использовалъ бы ихъ. Я ежедневно прочитывалъ по нѣсколько страничекъ и, чѣмъ дальше, тѣмъ больше убѣждался, что надо быть кофейнымъ маклеромъ, чтобы такъ хорошо узнать жизнь и свѣтъ. Я увѣренъ, что Роземейеры, которые работаютъ на сахарѣ, и не видывали ничего подобнаго.

А теперь я боялся, что въ одинъ прекрасный день шальникъ опять явится ко мнѣ съ разговорами. И уже сердился на себя, зачѣмъ тогда ушелъ отъ него,-- вотъ видите, никогда не слѣдуетъ уклоняться отъ тѣхъ путей, которыми идутъ порядочные люди. Разумѣется, онъ попросилъ бы у меня денегъ и завелъ бы рѣчь о своемъ пакетѣ. Ну, я бы, можетъ, и далъ ему немного; и когда онъ, вслѣдъ за тѣмъ, принесъ бы мнѣ этотъ свой пакетъ, онъ былъ бы уже моей законной собственностью. Я отдѣлилъ бы пшеницу отъ плевелъ, взялъ бы изъ него, что мнѣ нужно для моей книги, а остальное сжегъ бы или бросилъ бы въ сорную корзину, а теперь я этого сдѣлать не могу. Ибо, если онъ опять придетъ, я вынужденъ буду вернуть ему его бумаги, и, если онъ замѣтитъ, что нѣкоторыя изъ нихъ меня интересуютъ, онъ, чего добраго, запроситъ за нихъ слишкомъ много. Ибо ничто не даетъ продавцу такого преимущества надъ покупателемъ, какъ сознаніе, что покупателю очень нуженъ или очень нравится товаръ. И всякій купецъ, понимающій свое дѣло, по возможности избѣгаетъ становиться Въ такое положеніе.

Слѣдующая моя мысль, показывающая, какимъ чувствительнымъ и человѣчнымъ можетъ сдѣлать ежедневное посѣщеніе Биржи, была такова: Бастіаансъ, третій нашъ бухгалтеръ, уже такъ старъ и дряхлъ, что за послѣднее время изъ тридцати дней мѣсяца не проводитъ въ конторѣ и двадцати пяти, да когда и приходитъ, нерѣдко дѣлаетъ свою работу прескверно. Какъ честный человѣкъ, я обязанъ передъ фирмой Ластъ и К^о, съ тѣхъ поръ, какъ Мейеры вышли изъ дѣла, смотрѣть за тѣмъ, чтобы всѣ служащіе добросовѣстно работали. Не могу же я изъ ложно понятаго состраданія или чрезмѣрной жалостливости бросать за окно деньги фирмы. Этого не допускаютъ мои принципы. Лучше ужъ я дамъ этому Бастіаансу трехгульденовикъ {Старинная монета, немного больше нынѣшняго риксдалера.} изъ моего собственнаго кармана, чѣмъ буду ежегодно платить ему по семисотъ гульденовъ, которыхъ онъ уже не оправдываетъ своей работой. Я высчиталъ, что этотъ человѣкъ за тридцать четыре года службы -- отъ началъ службу, еще когда фирма называлась Ластъ и Мейеръ, но потомъ Мейеры вышли -- заработалъ у насъ почти пятнадцать тысячъ гульденовъ; для конторскаго служащаго это -- цѣлое состояніе; въ его положеніи мало кто владѣетъ такимъ капиталомъ. Такъ что жаловаться онъ не въ правѣ. Меня навела на мысль произвести этотъ расчетъ статейка шальника объ умноженіи.

У этого шальника красивый почеркъ, думалъ я, одѣтъ онъ бѣдно, не имѣетъ даже часовъ, а что, если бы посадить его на мѣсто Бастіаанса? Только, конечно, надо будетъ сказать ему, чтобъ онъ меня называлъ "мингееръ": ну, да это онъ и самъ пойметъ, неудобно же бухгалтеру называть своего патрона просто по имени. Онъ будетъ, пожалуй, на всю жизнь устроенъ. Для начала можно будетъ положить ему жалованья гульденовъ четыреста-пятьсотъ; Бастіаансъ тоже вѣдь не сразу началъ получать по семьсотъ гульденовъ, а я сдѣлаю доброе дѣло. Можно будетъ назначить ему даже триста; потому онъ вѣдь никогда не былъ въ дѣлѣ, значитъ, можетъ смотрѣть на первые годы службы, какъ на учебные; и то еще я много положилъ, потому что не можетъ же онъ себя равнять съ людьми, которые уже давно у насъ работаютъ. Я увѣренъ, что онъ удовольствовался бы и двумя стами гульденовъ.

Но вотъ насчетъ его образа жизни я не очень-то спокоенъ... ходитъ человѣкъ въ шали вмѣсто пальто... не знаетъ, который часъ... и притомъ мнѣ вѣдь даже неизвѣстенъ его адресъ...

Дня два спустя приходятъ домой молодой Штернъ и Фрицъ съ распродажи книгъ въ "Бернскомъ Гербѣ". Фрицу я запретилъ что-либо покупать, но Штернъ, которому даютъ много карманныхъ денегъ, притащилъ нѣсколько пачекъ книгъ -- ну, это его дѣло. Но интересно то, что, оказывается, по словамъ Фрица, онъ видѣлъ шальника, помогавшаго при продажѣ. Повидимому, онъ служитъ въ этой книготорговлѣ, такъ какъ вынималъ книги изъ ящиковъ и раскладывалъ ихъ на длинной доскѣ передъ оцѣнщикомъ. Фрицъ говоритъ, что онъ былъ очень блѣденъ, и какой-то господинъ, повидимому, надзиравшій за аукціономъ, разбранилъ его за то, что онъ уронилъ нѣсколько томовъ "Аглаи". Я тоже нахожу, что это непростительная неловкость съ его стороны, такъ какъ "Аглая" -- премилый сборникъ датскихъ рукодѣлій; наша Марія выписываетъ ее пополамъ съ Роземейерами, которые работаютъ на сахарѣ, и очень много узоровъ для вязанья беретъ оттуда, т.-е. изъ "Аглаи". Не удивительно, что тотъ ругался и кричалъ: "Что же, я даромъ плачу вамъ въ день по пятнадцати стюйверовъ?" {Стюйверъ -- старинная голландская монета, равна приблизительно ¹/₂₀ гульдена на наши деньги около 4 коп.} Я высчиталъ, что пятнадцать стюйверовъ въ въ день -- съ вычетомъ праздничныхъ и воскресныхъ дней, потому что иначе онъ упомянулъ бы о мѣсячномъ или годовомъ жалованьѣ -- составляютъ двѣсти двадцать пять гульденовъ въ годъ. Я всегда скоръ на рѣшенія -- кто давно въ дѣлѣ, сразу сообразитъ, какъ ему нужно поступить -- и на слѣдующее же утро пошелъ къ Гаафцюйгеру {Въ переводѣ -- высасыватель геніевъ.} -- это книготорговецъ, устроившій у себя распродажу -- справиться о человѣкѣ, который уронилъ "Аглаю".

"Онъ уже уволенъ,-- отвѣтилъ мнѣ Гаафцюйгеръ,-- онъ былъ лѣнивъ, неповоротливъ и болѣзненъ".

Я купилъ коробочку облатокъ и тутъ же рѣшилъ съ Бастіаансомъ немного погодить; не такъ-то легко вышвырнуть на улицу стараго человѣка. Строгость, но, когда можно, и снисходительность -- вотъ мой принципъ. При этомъ я никогда не упускаю случая узнать что-нибудь, что можетъ пригодиться для дѣла, и потому спросилъ Гаафцюйгера, гдѣ живетъ шальникъ. Онъ далъ мнѣ адресъ, и я записалъ его.

Я все думалъ о своей книгѣ, но такъ какъ я человѣкъ правдивый, я долженъ сказать по совѣсти, что я не зналъ, какъ къ ней приступиться. Одно для меня было несомнѣнно: матеріалы, найденные мной въ пакетѣ шальника, не могли не заинтересовать любого кофейнаго маклера. но какъ распредѣлить, какъ собрать воедино эти матеріалы? Всякій маклеръ знаетъ, какъ важно хорошо разсортировать кофе передъ распродажей.

Но писать, помимо переписки съ принципалами, я не привыкъ и это вовсе не по моей части, а между тѣмъ я чувствовалъ, что писать нужно, ибо отъ этого зависитъ, быть можетъ, будущее всей этой отрасли торговли.

Свѣдѣнія и разъясненія, которыя я почерпнулъ въ пакетѣ шальника, не такого рода, чтобы Ластъ и К^о могли оставить ихъ при себѣ; иначе, всякій пойметъ, я не сталъ бы издавать книги, которую могутъ прочесть и Бюсселинкъ съ Ватерманомъ; ибо тотъ, кто помогаетъ выдвинуться конкуренту,-- глупецъ; въ этомъ я твердо убѣжденъ. Не въ томъ дѣло; я видѣлъ, что опасность, и серьезная, угрожаетъ всей кофейной торговлѣ,-- опасность, которая можетъ быть предотвращена только соединенными усиліями всѣхъ кофейныхъ маклеровъ. Возможно даже, что и всѣхъ нашихъ силъ не хватитъ, и придется привлечь къ дѣлу и сахарныхъ рафинадёровъ (Фрицъ увѣряетъ, что надо говорить: раффинёровъ, но я пишу; рафинадёры, и Роземейеры тоже, а вѣдь они работаютъ на сахарѣ; я знаю, что говорится: "рафинированный мошенникъ", но вѣдь это оттого, что отъ мошенниковъ; когда ужъ съ ними приходится имѣть дѣло, стараешься, по крайней мѣрѣ, отвязаться поскорѣе), да, такъ я говорю, что и рафинадёровъ, и продавцовъ индиго придется привлечь къ дѣлу.

Вдумываясь въ свою задачу, я начинаю соображать, что тутъ, собственно, до извѣстной степени, задѣты и судостроители, и коммерческій флотъ... ну, да, конечно! И владѣльцы парусныхъ судовъ также, и министръ финансовъ, и вѣдающіе призрѣніемъ бѣдныхъ, и прочіе министры, и пекаря, и кондитеры, и оптовые, и мелочные торговцы, и женщины, и разносчики, и ночные сторожа, и садовники.

И странное дѣло, какъ когда начнешь писать, сами собой приходятъ мысли -- вѣдь книга моя должна заинтересовать и мельниковъ, и священниковъ, и продавцовъ голлоуэйевскихъ пилюль, {Секретное средство, составляемое изъ алоэ, ревеня, глауберовой соли и т. п. послабляющихъ.} и винокуровъ, и обжигателей кирпичей, и тѣхъ, кто живетъ государственнымъ долгомъ, {Рентой.} и кукольныхъ мастеровъ, и канатчиковъ, и ткачей, и мясниковъ, и писцовъ въ маклерскихъ конторахъ, и пайщиковъ нидерландскихъ торговыхъ обществъ, а, въ конечномъ счетѣ, если вдуматься, такъ и всѣхъ прочихъ.

И короля также... ну, да, короля-то ужъ обязательно. Моя книга должна выйти въ свѣтъ. Тутъ ужъ ничего не подѣлаешь, пусть потомъ хоть и Бюсселинкъ съ Ватерманомъ читаютъ ее... Я не завистникъ, но не терплю плохихъ работниковъ и интригановъ, а они -- и то, и другое. Еще сегодня я говорилъ это молодому Штерну, проводя его въ "Артисъ" -- пусть-ка напишетъ объ этомъ своему отцу.

Такъ я сидѣлъ нѣсколько дней тому назадъ и раздумывалъ, какъ мнѣ написать мою книгу, и, представьте, Фрицъ навелъ меня на мысль. Ему я этого, конечно, не сказалъ, потому никогда не слѣдуетъ показывать человѣку, что ты ему обязанъ, это мой принципъ, но все же это правда: Фрицъ навелъ меня на мысль, начавъ разсказывать про Штерна, что онъ удивительно свѣтлая голова и дѣлаетъ необычайные успѣхи въ голландскомъ языкѣ, и нѣмецкіе стихи шальника перевелъ по-голландски. Вотъ видите, какъ у меня все въ домѣ идетъ шиворотъ навыворотъ: голландецъ пишетъ по-нѣмецки, а нѣмецъ переводитъ это на голландскій языкъ; если бы каждый изъ нихъ держался своего языка, они сберегли бы и время, и трудъ. Но тутъ-то у меня и явилась мысль: а что, подумалъ я, не поручить ли мнѣ этому Штерну написать мою книгу?-- а когда мнѣ понадобится что-нибудь прибавить, я иной разъ и самъ отъ себя напишу главу. И Фрицъ намъ пригодится: у него есть списокъ словъ, которыя пишутся черезъ двойное е {Особенность голландскаго языка -- удвоеніе гласныхъ; многія слова имѣютъ разное значеніе, смотря по тому, пишутся ли они черезъ одно или черезъ два е или а.}; а Марія потомъ все перепишетъ начисто, у нея чудесный почеркъ. При такихъ условіяхъ читатель можетъ быть заранѣе гарантированъ отъ всего безнравственнаго, потому что, само собою разумѣется, порядочный человѣкъ не дастъ своей дочери въ руки ничего такого, что бы не согласовалось съ нравственностью и благопристойностью.

Послѣ этого я призвалъ обоихъ юношей, обсудилъ съ ними свой планъ, и оба они одобрили его. Только Штернъ, который, какъ всѣ нѣмцы, не чуждъ литературности, требуетъ голоса въ способѣ осуществленія этого плана. Это мнѣ не очень по душѣ, но такъ какъ весенняя распродажа еще впереди, а отъ Людвига Штерна я еще пока не получалъ заказовъ, итти ему наперекоръ мнѣ не хотѣлось. Онъ говоритъ, что, когда у него грудь горитъ любовью къ истинѣ и красотѣ, никакія силы въ мірѣ не помѣшаютъ ему излить ее въ звукахъ, соотвѣтствующихъ его чувству, и онъ готовъ лучше молчать, чѣмъ видѣть слова свои зажатыми въ позорящихъ оковахъ будничности". По-моему, онъ полоумный, этотъ Штернъ, но моя профессія мнѣ всего дороже, а фирма старика -- солидная.

Итакъ, мы порѣшили:

1) что онъ каждую недѣлю будетъ давать мнѣ по одной, по двѣ главы для моей книги;

2) что въ написанномъ имъ я ничего не въ правѣ измѣнять;

3) что грамматическія ошибки будетъ исправлять Фрицъ;

4) что мнѣ предоставляется право, отъ времени до времени, самому вставить главу, чтобы придать солидность книгѣ;

5) что въ заголовкѣ ея должно стоять: Кофейныя операціи Нидерландскаго торговаго общества;

6), что передъ сдачей книги въ наборъ Марія перепишетъ ее начисто, но что мы не должны торопить ее во время большой стирки;

7) что уже законченныя главы еженедѣльно будутъ читаться вслухъ, публично;

8) что всего безнравственнаго въ книгѣ должно избѣгать;

9) что мое имя на обложкѣ стоять не будетъ, такъ какъ маклеру это не подобаетъ;

10) что Штернъ переведетъ потомъ и издастъ эту книгу на нѣмецкомъ, французскомъ и англійскомъ языкахъ, такъ какъ онъ увѣряетъ, будто за границей такія произведенія цѣнятъ больше, чѣмъ у насъ;

11) что я (на этомъ Штернъ очень настаиваетъ) долженъ послать шальнику стопу бумаги, гроссъ перьевъ и бутыль чернилъ.

На все это я согласился, такъ какъ надо спѣшить. На слѣдующій же день у Штерна была готова первая глава, и вотъ какимъ образомъ, любезный читатель, вышло, что кофейный маклеръ (Лаурирграхтъ, No 37) пишетъ книгу, имѣющую видъ романа.

Однако-жъ, не успѣлъ Штернъ начать свою работу, какъ онъ уже наткнулся на затрудненія. Помимо трудности разобраться въ такомъ обильномъ матеріалѣ, выбрать изъ него все нужное и распредѣлить его въ требуемомъ порядкѣ, были и другія трудности: въ рукописяхъ на каждомъ шагу попадались слова и выраженія, непонятныя не только ему, но и мнѣ, цѣлыя фразы на малайскомъ или яванскомъ языкѣ, а также сокращенія, по которымъ трудно было возстановить цѣлое слово. Словомъ, я убѣдился, что намъ не обойтись безъ шальника, и, такъ какъ я не нахожу полезнымъ для молодыхъ людей завязывать неподходящія знакомства, я не послалъ туда ни Штерна, ни моего Фрица, а пошелъ самъ, захвативъ съ собой немного конфетъ, оставшихся отъ послѣдняго вечера, когда у насъ были гости, потому я человѣкъ запасливый и предусмотрительный. Особенно роскошнымъ его жилище не было; но равенство всѣхъ людей, даже и.въ смыслѣ ихъ жилищъ,-- пустыя бредни и химера. Онъ самъ это говоритъ въ своемъ трактатѣ о правѣ на счастье. При томъ же, я терпѣть не могу людей, которые вѣчно всѣмъ недовольны.

Жилъ онъ на заднемъ дворѣ, въ Лангелейдовскомъ переулкѣ. {Довольно узкій переулокъ на южной окраинѣ города.} Въ нижнемъ этажѣ помѣщался старьевщикъ, торгующій всякою всячиной: посудой, мебелью, старыми книгами, стекломъ, портретами ванъ-Шпейка {Ванъ-Шпейкъ -- голландскій народный герой, взорвавшій въ 1831 году, во времена возстанія бельгійцевъ, въ виду Антверпена, на воздухъ свой кораблъ чтобы не сдаться побѣдителю. Ему поставленъ памятникъ въ Амстердамѣ.} и т. под. Пробираясь черезъ его лавку, я все боялся, какъ бы чего не разбить, потому что въ такихъ случаяхъ люди всегда требуютъ за разбитую вещь больше ея стоимости. На порогѣ сидѣла маленькая дѣвочка, одѣвавшая куклу. Я спросилъ, здѣсь ли живетъ такой-то; дѣвочка убѣжала и вернулась съ матерью.

-- Да, мингееръ, онъ живетъ здѣсь. Вотъ по этой лѣстницѣ идите наверхъ, сначала будетъ первая площадка, но вы идите дальше; потомъ вторая, но вы поднимитесь еще выше; какъ доберетесь до третьей, тутъ и есть. Миньтье, бѣги скажи имъ, что ихъ спрашиваетъ господинъ,-- какъ о васъ сказать?

Я отвѣтилъ, что меня зовутъ мингееръ Дроогстоппель, кофейный маклеръ съ Лаурирграхтъ, но что докладывать обо мнѣ не зачѣмъ, я самъ о себѣ доложу. Вскарабкался на самый верхъ и на третьемъ этажѣ услыхалъ дѣтскій голосъ, распѣвавшій: "Скоро папочка придетъ, папа милый мой"! Я постучался; дверь отворила женщина,-- или дама,-- ужъ и не знаю, какъ ее назвать. Она была очень блѣдна, и лицо у нея было измученное, какъ у моей жены послѣ большой стирки. На ней была надѣта длинная бѣлая рубашка, или кофта, распускная, до колѣнъ, заколотая спереди черной булавкой. Подъ этой кофтой, вмѣсто юбки или платья, какъ слѣдовало бы, на ней былъ только кусокъ темной, въ цвѣтахъ матеріи, обмотанной нѣсколько разъ вокругъ тѣла и довольно плотно обтягивавшей бедра и колѣни. Ни тѣни складокъ, сборокъ, вообще пышности одежды, присущей женщинѣ. Я обрадовался, что пошелъ самъ, а не послалъ вмѣсто себя Фрица, потому что ея костюмъ показался мнѣ очень неприличнымъ, и еще болѣе странною непринужденность, съ которой она держала себя и двигалась, какъ будто на ней все было, какъ и слѣдуетъ быть.. Ей даже и въ голову не приходило, что видъ у нея не такой, какъ у другихъ женщинъ -- и у меня было такое чувство, что мой приходъ нисколько не смутилъ ея; она ничего не прятала подъ столъ, не передвигала стульевъ, словомъ, ничего не дѣлала такого, что обыкновенно продѣлываютъ наши женщины, когда къ нимъ невзначай зайдетъ чужой человѣкъ, и притомъ человѣкъ почтенный.

Волосы у нея, какъ у китаянки, были зачесаны назадъ и свернуты какимъ-то узломъ или бантомъ. Впослѣдствіи я узналъ, что ея костюмъ индійскій и что на мѣстѣ онъ зовется саронгомъ, или кабаи, {Саронгъ -- шаль, которую обматываютъ вокругъ ногъ и нижней части туловища; кабайя -- легкая, прозрачная кофточка, надѣваемая поверхъ саронги.} но мнѣ онъ показался очень безобразнымъ.

-- Вы юффру такая-то?-- освѣдомился я.

-- Съ кѣмъ имѣю честь говорить?-- спросила она такимъ тономъ, какъ будто хотѣла дать мнѣ понять, что не мѣшало бы и мнѣ упомянуть о "чести".

Ну, я до комплиментовъ не охотникъ. Еще съ принципаломъ -- другое, я, разумѣется, держу себя иначе, но я слишкомъ давно на Биржѣ, чтобы не видѣть сразу, съ кѣмъ имѣю дѣло, и разсыпаться въ любезностяхъ на третьемъ этажѣ считаю лишнимъ. Поэтому я вкратцѣ объяснилъ, что я "мингееръ Дроогстоппель, кофейный маклеръ, съ Лаурирграхтъ, No 37, и мнѣ надо повидать ея мужа".

Она указала мнѣ на плетеный стулъ и сама сѣла, взявъ къ себѣ на колѣни маленькую дѣвочку, игравшую на полу. Мальчуганъ, голосъ котораго я слышалъ съ лѣстницы, безцеремонно оглядывалъ меня съ головы до ногъ. Этотъ тоже, видимо, нисколько не смущался. Это былъ мальчикъ лѣтъ шести, одѣтый также довольно необычно: въ широкіе штанишки, доходившія еле-еле до половины ляжекъ; а оттуда и до щиколки ножки его были совсѣмъ голыя. Тоже, по-моему, очень неприлично.

-- Ты пришелъ къ папѣ? тебѣ надо съ нимъ поговорить?-- неожиданно спросилъ онъ меня, и я тотчасъ же замѣтилъ, что воспитаніе этого мальчика оставляетъ желать многаго, иначе онъ сказалъ бы: "вы пришли".

Но такъ какъ я самъ былъ нѣсколько смущенъ и не зналъ, съ чего начать, я, чтобъ завести разговоръ, отвѣтилъ:

-- Да, дѣтка, я пришелъ къ твоему папѣ. А что онъ скоро придетъ? какъ ты думаешь?

-- Не знаю. Онъ пошелъ за деньгами, чтобы купить мнѣ тушь и кисточку.

-- Молчи, мой маленькій,-- сказала женщина,-- поиграй лучше. своими картинками или китайскимъ органчикомъ.

-- Ты же знаешь, что тотъ господинъ, который вчера приходилъ, все унесъ съ собою.

Онъ и своей матери говорилъ "ты", и у нихъ вчера былъ "господинъ", который унесъ съ собою всѣ игрушки. Нечего сказать: веселенькій визитъ! Женщина тоже, повидимому, была разстроена; усаживая снова на полъ дѣвочку, она украдкой вытерла глаза, говоря сыну:

-- Ну вотъ тебѣ Нонни; поиграй съ нею.

Нонни? вотъ чудное имя! Но мальчикъ послушался.

-- Скажите, юффру,-- спросилъ я,-- скоро вы ждете вашего супруга?

-- Не могу вамъ сказать ничего опредѣленнаго,-- отвѣтила она.

Тутъ мальчуганъ, катавшій сестренку въ лодкѣ, неожиданно бросилъ ее и подошелъ ко мнѣ:

-- Мингееръ, почему ты говоришь мамѣ: юффру? {Юффру, юффроу -- наименованіе, съ которымъ обращаются къ молодымъ дѣвушкамъ и женщинамъ неблагороднаго происхожденія.}

-- А какъ же, дѣтка, надо говорить?

-- Ну, какъ всѣ прочіе,-- юффру -- это та женщина, которая торгуетъ внизу чашками.

Скажите, пожалуйста! Я кофейный маклеръ,-- Ластъ и К^о, Лаурирграхтъ, No 37; насъ тринадцать человѣкъ въ конторѣ, а если присчитать молодаго Штерна, то выйдетъ и всѣхъ четырнадцать; однакожъ мою жену всѣ зовутъ "юффру", а этой бабенкѣ я обязанъ говорить: "мевроу"? Ну, ужъ это дудки! Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ... главное, вчера у нихъ былъ приставъ и унесъ все имущество, и вдругъ такая фанаберія!... Я нашелъ, что съ нея вполнѣ достаточно, если ее называть "юффру", и такъ при этомъ и остался.

Я спросилъ, почему шальникъ не пришелъ ко мнѣ за своимъ пакетомъ. Она, повидимому, знала о пакетѣ и сказала, что они путешествовали, были въ Брюсселѣ и мужъ ея работалъ въ "Indépendance Beige", но устроиться прочно ему тамъ не удалось, такъ какъ изъ-за его статей газету часто не пропускали черезъ французскую границу, и они уже нѣсколько дней, какъ вернулись въ Амстердамъ, такъ какъ шальнику обѣщали здѣсь мѣсто...

-- По всей вѣроятности, у Гаафцюйгера?-- освѣдомился я.

-- Да, да; но изъ этого ничего не вышло.

Я зналъ объ этомъ больше, чѣмъ она. Не вышло потому, что онъ уронилъ "Аглаю" и, помимо того, былъ лѣнивъ, неповоротливъ и болѣзненъ... поэтому его прогнали.

Она начала увѣрять, что мужъ ея на-дняхъ непремѣнно придетъ ко мнѣ, можетъ быть, даже сегодня придетъ, чтобъ получить отвѣтъ на свое предложеніе.

-- Пусть приходитъ,-- сказалъ я,-- только пусть не звонитъ, потому что прислугѣ надоѣдаетъ отворять, а постоитъ и подождетъ немного, кто-нибудь да ужъ отворитъ дверь, выходя.

Послѣ этого я ушелъ и гостинцы унесъ обратно, потому что, по правдѣ говоря, мнѣ у нихъ не понравилось. Неуютно какъ-то, непривѣтливо, не по себѣ. Вѣдь маклеръ же не какой-нибудь рабочій и, кажется, внѣшность у меня вполнѣ приличная; на мнѣ было пальто, отдѣланное мѣхомъ, а она сидѣла такъ равнодушно и такъ спокойно разговаривала съ своими ребятами, какъ будто меня въ комнатѣ и вовсе не было. И глаза у нея были заплаканные, а я терпѣть не могу недовольныхъ людей. И потомъ, разумѣется, когда всѣ вещи вынесутъ изъ квартиры, въ ней не можетъ быть уютно и тепло, а я люблю, чтобъ въ квартирѣ былъ уютъ.

По дорогѣ домой я рѣшилъ съ Бастіаансомъ еще немного погодить, вѣдь непріятно же вышвырнуть человѣка на улицу.

Далѣе слѣдуетъ первая недѣля Штерна. Само собой понятно, что тамъ есть много такого, что мнѣ совсѣмъ не нравится, но я обязанъ держаться § 2, и Роземейерамъ эта глава понравилась, они хвалили, хотя я думаю, что они просто подольщаются къ Штерну, потому что у него въ Гамбургѣ дядя, который дѣлаетъ большія дѣла съ сахаромъ.

Шальникъ, дѣйствительно, приходилъ; онъ говорилъ со Штерномъ и растолковалъ ему слова и фразы, которыхъ онъ не понялъ, т.-е. я хочу сказать: Штернъ не понялъ. Ну-съ, а теперь приглашаю читателя ужъ проглотить какъ-нибудь нѣсколько слѣдующихъ главъ; за это я обѣщаю ему потомъ еще что-нибудь посолиднѣе, моего собственнаго, Батавуса Дроогстоппеля (кофейный маклеръ, Лаурирграхтъ, No 37), издѣлія.

Глава пятая.

Штернъ начинаетъ свой разсказъ. О башняхъ, о дворянствѣ, о резидентахъ, помощникахъ резидентовъ, правителяхъ и управляемыхъ на Явѣ.

Однажды утромъ, около десяти часовъ, на большой дорогѣ, связующей округъ Панглангъ съ Лебакомъ, царило необычайное движеніе.

"Большая дорога" -- немножко слишкомъ пышное названіе для широкой тропинки, которую только изъ вѣжливости и за неимѣніемъ лучшаго называютъ "дорогой"; но если выѣхать въ запряженномъ четверкой экипажѣ изъ Серанга, главнаго города Бантама, {Бантамъ -- большая область, въ составъ которой входятъ Лебакъ и Пандсльглатъ. Всѣ имена въ этой исторіи не вымышленныя, только въ оригиналѣ они названы одними начальными буквами, и помощникъ резидента, герой ея, Максъ Хавелааръ -- самъ "шальникъ", онъ же Мультатули, многострадальный, онъ же Эдуардъ Доувесъ Деккеръ, въ дѣйствительности пережившій все, о чемъ разсказывается въ его автобіографическомъ романѣ.} съ намѣреніемъ попасть въ Рангказъ-Бетунгъ, новую столицу Лебакскаго округа, по этой тропинкѣ можно, до извѣстной степени, разсчитывать попасть туда. Слѣдовательно, это все же дорога. Правда, ѣдучи по этой дорогѣ, вы поминутно вязнете въ болотистомъ грунтѣ, глинистомъ, клейкомъ и трудномъ для лошадей и нерѣдко вынуждены звать на помощь жителей окрестныхъ селеній, причемъ этихъ жителей часто поблизости и не оказывается, такъ какъ деревни въ этой мѣстности немногочисленны, но, когда, наконецъ, удастся созвать этакъ человѣкъ съ двадцать туземцевъ, имъ обыкновенно черезъ нѣкоторое время, не очень долгое, удается вытащить экипажъ и лошадей снова на твердую землю. Кучеръ щелкаетъ бичемъ; скороходы -- въ Европѣ ихъ, думается мнѣ, назвали бы конюхами; или, вѣрнѣй, въ Европѣ нѣтъ ничего такого, съ чѣмъ можно было бы сравнить этихъ скороходовъ -- этихъ несравненныхъ бѣгуновъ, которые, бѣгутъ вприпрыжку по бокамъ четверки лошадей, издавая какіе-то неописуемые звуки и подхлестывая лошадей по брюху толстыми коротенькими плетками. Такъ вы громыхаете нѣкоторое время, до новаго досаднаго момента, когда экипажъ вашъ вновь увязнетъ по самую ось въ болотѣ. Тогда начинается снова созываніе на помощь туземцевъ, вы ждете, когда эта помощь прибудетъ и затѣмъ двигаетесь дальше.

Когда мнѣ доводилось итти этой дорогой, мнѣ все, бывало, чудилось, что вотъ-вотъ я набреду на экипажъ, увязшій тутъ въ болотѣ вмѣстѣ съ путниками, да тутъ и оставшійся и позабытый. Однакожъ, этого со мной ни разу не случилось. Изъ этого я заключаю, что всѣ, ѣхавшіе когда-либо этой дорогой, въ концѣ-концовъ попадали, куда имъ было нужно.

Однако же вы очень ошибетесь, если по этой дорожкѣ вздумаете судить обо всѣхъ проѣзжихъ дорогахъ на Явѣ. Настоящая военная дорога, съ ея многочисленными развѣтвленіями, проложенная маршаломъ Дандельсомъ {Daendels (произносится Дандельсъ) былъ генералъ-губернаторомъ на Явѣ въ 1808--1811 году. Онъ построилъ большую военную дорогу, прорѣзавшую всю Яву, отъ Аньера на западѣ до Банджуванги на востокѣ. Со времени постройки желѣзныхъ дорогъ (первая, отъ Самаранга до Тангвенга, выстроена въ 1867 г.) большая, военная дорога, естественно, утратила свое значеніе.} съ огромною затратой денегъ и людей, поистинѣ великолѣпна, и можно только удивляться силѣ духа этого человѣка, который, несмотря на всѣ препятствія, поставленныя на его пути его завистниками и противниками въ родной странѣ, на недовольство населенія и враждебность вождей туземныхъ племенъ, сумѣлъ преодолѣть всѣ преграды и создать нѣчто такое, что и нынѣ вызываетъ заслуженный восторгъ и удивленіе каждаго, посѣтившаго Яву.

Ни одно шоссе въ Европѣ, въ Англіи, Россіи или Венгріи не можетъ сравниться съ большой почтовою дорогою на Явѣ. Черезъ высокіе горные хребты, черезъ бездны, въ которыя жутко заглянуть, мчится въ галопъ тяжело нагруженная почтовая карета. Кучеръ на козлахъ, словно пригвожденный, сидитъ часы, иной разъ цѣлые дни подъ рядъ, размахивая тяжелымъ бичомъ. Рука у него желѣзная; онъ точно знаетъ, гдѣ надо стегнуть лошадей и гдѣ ихъ придержать и съ какой силой, чтобы спуститься по горному скату въ долину или обогнуть...

-- Боже мой! дорога обрыва... мы сейчасъ свалимся въ пропасть!-- восклицаетъ неопытный путникъ.-- Здѣсь больше нѣтъ дороги... сейчасъ будетъ провалъ...

Да, такъ оно кажется. Дорога дѣлаетъ загибъ; кажется, еще одинъ шагъ и передняя пара съ разбѣгу бухнетъ въ пропасть; но какъ разъ въ этотъ мигъ лошади сворачиваютъ вправо и карета огибаетъ острый выступъ горы. Лошади стрѣлою мчатся кверху, по подъему, котораго вы раньше не видали, а пропасть... пропасть осталась позади васъ.

Иной разъ бываетъ даже, что карета огибаетъ выступъ на однихъ только внутреннихъ колесахъ, а наружныя властью центробѣжной силы приподняты на воздухъ. Нужно большое самообладаніе, чтобы въ такую минуту не закрыть глаза -- и кто въ первый разъ путешествуетъ по Явѣ, послѣ такой поѣздки пишетъ обыкновенно роднымъ, что ему удалось спастись отъ смертельной опасности, но если онъ разскажетъ это кому-либо изъ мѣстныхъ жителей, тотъ только посмѣется.

Читатель, я отнюдь не собираюсь, особенно въ началѣ моего разсказа, долго занимать твое вниманіе описаніями мѣстностей, ландшафтовъ и построекъ. Это скучно, а все скучное отпугиваетъ; я же меньше всего хотѣлъ бы отпугнуть тебя; развѣ потомъ ужъ, когда я замѣчу, что ты захваченъ мной, что участь героини, прыгающей съ четвертаго этажа, волнуетъ тебя и вызываетъ твое горячее сочувствіе,-- тогда, быть можетъ, гордо презирая всѣ законы тяготѣнія, я и оставлю мою героиню висѣть между небомъ и землей, пока я натѣшу вдоволь свое сердце подробнымъ описаніемъ красотъ пейзажа или зданія, какъ бы нарочно только для того здѣсь и поставленнаго, чтобы дать поводъ къ пространному, въ нѣсколько страницъ, трактату о средневѣковой архитектурѣ, не имѣющему никакого отношенія къ сущности разсказа. Всѣ здѣшнія постройки похожи одна на другую; и всѣ онѣ разношерстной архитектуры: ибо главное зданіе было выстроено за нѣсколько поколѣній до боковыхъ флигелей, пристроенныхъ къ нему уже при томъ или другомъ позднѣйшемъ королѣ. Башни наполовину развалились...

Читатель, прежде всего, башенъ не существуетъ вовсе. Башня -- это фантазія, мечта, идеалъ... Есть "полубашни" и "башенки".

Обыкновенно башню предполагалось воздвигнуть на зданіи, построенномъ въ честь того или другого святого, но мечты не хватало для завершенія постройки, и шпицъ, знаменующій собой устремленія къ нему вѣрующаго, покоится этажа на два ниже, чѣмъ слѣдовало бы, на массивномъ базисѣ, напоминая "человѣка съ туловищемъ безъ ногъ", котораго показываютъ на ярмаркахъ. Законченный видъ имѣютъ только башенки, небольшія иглы на деревенскихъ церквахъ.

Не лестно для западной культуры, что фантазіи, выносившей замыселъ великаго произведенія архитектуры, рѣдко хватало для завершенія начатаго. Кто хочетъ вполнѣ уяснить себѣ мою мысль, пусть приглядится къ кельнскому собору. {Мейстеръ Эрвинъ былъ строителемъ страсбургскаго собора. Кельнскій соборъ оконченъ въ 1880 г.} Пусть выяснитъ себѣ, какая великая идея жила въ душѣ строителя, какая вѣра въ сердцѣ народа, давшаго ему возможность начать и продолжать такую стройку, какъ мощно было настроеніе, которому нуженъ былъ такой колоссъ, какъ видимое выраженіе его невидимаго религіознаго чувства, и пусть сравнитъ этотъ грандіозный полетъ мечты съ тѣмъ настроеніемъ, которое, нѣсколько вѣковъ спустя, породило моментъ, когда работа надъ соборомъ была прервана.

Глубокая пропасть лежитъ между Эрвиномъ фонъ-Штейнбахомъ и нашими строителями. Я знаю, что уже въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ стараются заполнить эту пропасть, что и въ Кельнѣ снова возобновлена постройка собора. Но можно ли къ оборванной проволокѣ привязать другую? Можетъ ли въ наши дни быть обрѣтено то, что тогда давало силу церковному старостѣ и строителямъ? Не думаю. Деньги собрать можно; за деньги легко добыть камень и известь; можно достать и художника, который выработаетъ планъ, и каменотеса, который приготовитъ камень для кладки... но за деньги не купишь причудливаго и, все же, достойнаго уваженія чувства, которое въ планѣ постройки видѣло поэму,-- поэму изъ гранита, громко вѣщавшую народу, поэму изъ мрамора, застывшую недвижной, вѣчной, нескончаемой молитвой.

----

Итакъ, на рубежѣ двухъ округовъ, Лебака и Пандегланга, царило въ то утро необычайное движеніе. На дорогѣ стояли сотни осѣдланныхъ лошадей и, по крайней мѣрѣ, съ тысячу человѣкъ, что для такого мѣста очень много, озабоченно сновали взадъ и впередъ въ суетливомъ ожиданіи. Всѣ старѣйшины деревень и начальники округовъ собрались здѣсь въ полномъ составѣ, со своею свитой, и, судя по красивому, хоть и не совсѣмъ чистыхъ кровей, арабскому коню, который въ нетерпѣніи грызъ серебряныя удила, здѣсь же присутствовалъ и вождь высшаго ранга. Такъ оно и было въ дѣйствительности. Самъ лебакскій регентъ, Радхенъ Адхипатти Карта Натта Негара, съ огромной свитой, несмотря на свой преклонный возрастъ, покинулъ Рангкасъ-Бетунгъ и прибылъ сюда, проѣхавъ верхомъ двѣнадцать или четырнадцать палей, {Паль -- индійская мѣра, равняющаяся полутора километрамъ.} отдѣлявшихъ мѣсто его жительства отъ сосѣдней области Пандеглангъ.

Ждали прибытія новаго помощника резидента, а обычай въ Индіи, болѣе чѣмъ гдѣ-либо имѣющій силу закона, велитъ чиновнику, которому ввѣрено управленіе округомъ, устраивать торжественную встрѣчу. Тутъ же присутствовалъ и контролеръ, {Въ романѣ онъ зовется Фербрюгге, въ жизни его звали Гемерть.} человѣкъ среднихъ лѣтъ, который уже нѣсколько мѣсяцевъ со дня смерти прежняго помощника резидента фактически управлялъ страной въ качествѣ его замѣстителя.

Какъ только дозорные дали знать, что новый адсистентъ-резидентъ ѣдетъ, нескоро поставили "пендоппо", подъ нимъ столъ и стулья, принесли прохладительныхъ, и въ пендоппо регентъ съ контролеромъ стали ждать прибытія новаго начальства.

Послѣ широкополой шляпы, раскрытаго зонтика и пустого внутри дерева, "пендоппо", несомнѣнно, олицетворяетъ собою простѣйшее выраженіе идеи "крова". Представьте себѣ четыре или шесть бамбуковыхъ кольевъ, вбитыхъ въ землю и связанныхъ на верхнихъ концахъ другими бамбуками, прикрытыми сверху длинными листьями водяной пальмы "атапъ", и вы ясно представите себѣ такъ называемый "пендоппо". Какъ видите, это сооруженіе очень простое и можетъ служить, какъ оно и предназначалось, лишь на краткій срокъ пріютомъ для европейскихъ и индійскихъ чиновниковъ, собравшихся на границѣ округа, чтобы встрѣтить и привѣтствовать свое начальство.

Я не совсѣмъ правильно выразился, назвавъ новаго адсистентъ-резидента начальствомъ также и регента. Тутъ намъ необходимо нѣсколько уклониться въ сторону, чтобъ объяснить механизмъ управленія этими землями.

Такъ называемая "Нидерландская Индія",-- грамматически я нахожу это выраженіе неправильнымъ, но офиціально принято ее такъ называть въ смыслѣ отношеній между метрополіей и населеніемъ,-- распадается на двѣ части. Одна часть состоитъ изъ племенъ, которыхъ князья и вожди хоть и признали надъ собой верховное владычество Нидерландовъ, какъ сюзерена, однако же фактическую власть въ большей или меньшей степени сохранили за собой. Другая часть, въ которую входитъ и Ява, за однимъ небольшимъ и, быть можетъ, только кажущимся исключеніемъ, {Такъ называемыя "Форстенланденъ" ("Княжія земли"), Джокджокарта и Суракарта на южномъ берегу, гдѣ еще имѣется "султанъ" и "яванскій императоръ".} всецѣло подчинена Нидерландамъ. О дани, подати или союзничествѣ тутъ не можетъ быть и рѣчи. Яванецъ -- нидерландскій подданный. Король Нидерландовъ -- его король. Потомки его бывшихъ князей и владыкъ нынѣ нидерландскіе чиновники; ихъ назначаетъ, переводитъ, повышаетъ и увольняетъ генералъ-губернаторъ, правящій страной именемъ короля. Преступниковъ судятъ и наказываютъ по законамъ, изданнымъ въ Гравенхаге. Налоги, которые платятъ яванцы, идутъ въ государетвенное казначейство Нидерландовъ.

Объ этой-то части нидерландскихъ владѣній, которая фактически составляетъ часть самого королевства, и будетъ, главнымъ образомъ, итти рѣчь въ этой книгѣ.

Генералъ-губернатору въ помощь данъ "совѣтъ", которому, однакожъ, не предоставлено рѣшающаго права голоса. Въ Батавіи различныя отрасли управленія сосредоточиваются въ департаментахъ, во главѣ которыхъ стоятъ директора, являющіеся какъ бы связующими звеньями между верховной властью генералъ-губернатора и резидентами въ провинціяхъ. Однако-жъ съ дѣлами политическаго характера резиденты обращаются непосредственно къ генералъ-губернатору.

Наименованіе "резидентъ" сохранилось еще отъ тѣхъ временъ, когда Нидерланды были всего лишь леннымъ владыкой этихъ странъ и посылали ко дворамъ царствовавшихъ тогда князей резидентовъ въ качествѣ своихъ представителей. Князей ужъ нѣтъ, и резиденты стали фактически правителями; они, такъ сказать, губернаторы округовъ, префекты. Кругъ дѣятельности ихъ измѣнился и расширился, но названіе осталось.

Въ настоящее время резиденты олицетворяютъ собой господство Нидерландовъ надъ яванскимъ населеніемъ страны. Народъ не знаетъ ни генералъ-губернатора, ни индійскаго совѣта, ни директоровъ департаментовъ, которые живутъ въ Батавіи; народъ знаетъ только резидента и чиновниковъ, подвластныхъ ему.

Такое резидентство -- среди нихъ есть охватывающія до милліона душъ -- распадается на три, четыре или даже пять округовъ (асфделингенъ) или регентствъ, которыми завѣдуютъ помощники резидентовъ (адсистенты-резиденты). Этимъ послѣднимъ въ свою очередь подчинены контролеры, надсмотрщики и прочіе чиновники, вѣдающіе сборъ налоговъ, надзоръ за земледѣліемъ, постройку зданій, водоснабженіе, полицію и судъ.

Въ каждомъ округѣ, на-ряду съ помощникомъ резидента, стоитъ въ качествѣ главы и представителя туземнаго населенія такъ называемый регентъ. По своему отношенію къ правительству и по своему кругу дѣятельности регентъ -- тотъ же податной чиновникъ, но обыкновенно онъ принадлежитъ къ высшей мѣстной знати, нерѣдко даже къ княжеской фамиліи, въ былыя времена независимо правившей этой или сосѣдней областью. Нидерландское правительство поступаетъ очень политично, утилизируя, такимъ образомъ, феодальное вліяніе, которымъ издревле пользовались въ странѣ такіе княжескіе роды. Въ Азіи происхожденіе имѣетъ большой вѣсъ и у многихъ племенъ преклоненіе передъ знатностью рода носитъ даже религіозный характеръ. Такимъ образомъ, путемъ призванія вождей туземнаго населенія къ государственной службѣ создается какъ бы своего рода іерархія, во главѣ которой стоитъ нидерландское правительство, представляемое генералъ-губернаторомъ.

Подъ солнцемъ ничего нѣтъ новаго. Развѣ рейхсграфы, маркграфы, гау, гренц- и бургграфы Германской имперіи не назначались точно такъ же императоромъ изъ бароновъ, изъ среды мѣстнаго дворянства? Не отклоняясь въ сторону для обсужденія вопроса о происхожденіи дворянства, я только хотѣлъ бы отмѣтить, что и здѣсь, въ далекой Индіи, тѣ же причины вызываютъ тѣ же слѣдствія. Страной приходится управлять издали; для этого необходимы чиновники, представляющіе собой центральную власть. При наличности системы военнаго произвола римляне выбирали для этого префектовъ -- обыкновенно начальниковъ легіоновъ, завоевавшихъ данную область. За такими областями и оставалось названіе "провинцій", т.-е. завоеванныхъ земель. Но когда впослѣдствіи у центральной власти Германской имперіи явилась потребность иными способами привязать къ себѣ населеніе дальнихъ окраинъ, а не только давленіемъ своей силы и превосходства, оно нашло эти способы. Какъ только какая-нибудь область, удаленная отъ центра государства, начинала считаться входящей въ составъ его вслѣдствіе равенства происхожденія, языка и обычаевъ, возникала необходимость поручить завѣдываніе ея дѣлами человѣку, который бы не только родомъ былъ изъ этой области, но и по знатности своего рода выдвигался бы надъ своими единоплеменниками, такъ что покорность королевскимъ велѣніямъ облегчалась бы исконной привычкой повиноваться тому, кому поручено было слѣдить за выполненіемъ этихъ велѣній. При этомъ отпадали полностью или хотя бы частью и расходы на содержаніе войскъ, охраняющихъ эти провинціи,-- расходы, лежавшіе на государственномъ казначействѣ, а еще того чаще -- на самихъ завоеванныхъ областяхъ.

Такимъ образомъ, изъ среды мѣстнаго дворянства были назначены первые "графы", и "графъ" -- въ сущности, не дворянское званіе, а лишь обозначеніе лица, которому ввѣренъ извѣстный административный постъ. Въ средніе вѣка, насколько я могу судить, считалось, что императоръ имѣетъ право назначать "графовъ" (правителей областей) и "герцоговъ" (предводителей войскъ); бароны же, наоборотъ, утверждали, что они по рожденію равны королю и подвластны только одному Господу Богу, несмотря на обязанность ихъ служить королю, при условіи, что онъ избранъ изъ ихъ среды и съ ихъ согласія. Графъ занималъ должность, на которую его поставилъ императоръ; баронъ считалъ себя барономъ "божьею милостью". Графы представляли собой особу императора и несли его знамя; баронъ выставлялъ войско, которое онъ самъ вооружалъ и которое шло подъ его. знаменемъ, какъ владѣльца данной области.

То обстоятельство, что графы и герцоги избирались изъ бароновъ, имѣло послѣдствіемъ то, что въ избранномъ важность сана, въ который онъ былъ облеченъ, соединялась съ вліяніемъ, присущимъ ему отъ рожденія; должности графа и герцога постепенно стали наслѣдственными, и въ результатѣ эти два титула получили какъ бы преимущество надъ баронскимъ. Но и въ наши дни еще бываютъ случаи, что баронская семья, получившая свой титулъ не по жалованной грамотѣ, королевской или императорской, но ведущая свой родъ отъ происхожденія самой страны,-- родъ, который всегда былъ дворянскимъ, потому что онъ дворянскій -- автохтонный -- отказывается отъ возведенія ея въ графское достоинство. Такіе примѣры бывали.

Лица, которымъ ввѣрялось управленіе такими графствами, естественно, старались исходатайствовать у императора, чтобы по смерти ихъ почетный постъ остался за ихъ сыновьями или, за неимѣніемъ сыновей, за ближайшими кровными родственниками. Обыкновенно такъ оно и бывало, хотя не думаю, чтобы когда-нибудь право на наслѣдованіе графскаго достоинства было офиціально признано закономъ, по крайней мѣрѣ, поскольку рѣчь идетъ о нидерландскихъ правителяхъ -- графахъ голландскомъ, зеландскомъ, фландрскомъ, хеннегусскомъ, герцогахъ брабантокомъ, гельдерландскомъ и друг. Вначалѣ наслѣдованіе титула было милостью, потомъ обычаемъ и, въ концѣ-концовъ, необходимостью, но никогда оно не было возведено въ законъ.

Приблизительно то же дѣлается и въ Индіи: во главѣ каждаго округа на Явѣ стоитъ чиновникъ туземнаго происхожденія, сочетающій важность ранга, которымъ облекло его центральное правительство, съ своимъ автохтоннымъ вліяніемъ, облегчая задачу управленія европейскому чиновнику, представляющему собой правительство Нидерландовъ. И здѣсь также наслѣдственность этихъ постовъ, не будучи установленною закономъ, вошла въ обычай. По большей части вопросъ этотъ рѣшается еще при жизни регента: въ награду за служебное усердіе и вѣрность ему дается обѣщаніе, что его преемникомъ будетъ назначенъ его сынъ. Лишь очень вѣскія причины могутъ заставить отступить отъ этого правила, и даже когда это случается, преемника обыкновенно выбираютъ изъ членовъ той же регентской семьи.

Отношенія между европейскими чиновниками и этими высокопоставленными яванскими вельможами очень деликатнаго свойства. Отвѣтственность за дѣла округа и за порядокъ въ немъ лежитъ на помощникѣ резидента; инструкціи получаетъ онъ и онъ считается главою округа. Однакожъ фактически регентъ по знатности своего рода, по своему вліянію на населеніе, по своему богатству, огромнымъ доходамъ и пышности образа жизни является гораздо болѣе значительной, чѣмъ онъ, персоной въ округѣ. Далѣе, регентъ, представитель "яванскаго элемента" въ округѣ, говорящій отъ имени ста тысячъ душъ, если не больше, населяющихъ его округъ, и въ глазахъ губернатора имѣетъ несравненно больше вѣса, чѣмъ простой европейскій чиновникъ; съ его недовольствомъ никто не считается, такъ какъ на его мѣсто найдутся тысячи другихъ; неудовольствіе же регента можетъ послужить поводомъ къ безпорядкамъ и волненіямъ, даже возстанію въ странѣ.

Все это вмѣстѣ создаетъ необычайныя отношенія: фактически меньшій является начальствомъ большаго. Помощникъ резидента повелѣваетъ регенту представить ему отчетъ; послать рабочихъ для постройки дорогъ и мостовъ; собрать подать и пр.; онъ же приглашаетъ регента занять мѣсто въ совѣтѣ, на которомъ предсѣдательствуетъ онъ, адсистентъ-резидентъ, и дѣлаетъ ему выговоры за упущенія по службѣ. Эти необычайныя отношенія могутъ быть осуществляемы лишь при условіи чрезвычайно вѣжливыхъ формъ обращенія, не исключающихъ, однако, ни сердечности, ни даже строгости, когда это необходимо. И мнѣ думается, что тонъ, котораго долженъ держаться помощникъ резидента, довольно вѣрно опредѣленъ въ офиціальномъ предписаніи европейскому чиновнику относиться къ туземному чиновнику, приставленному къ нему, какъ къ своему младшему брату.

Но при этомъ не слѣдуетъ забывать, что младшаго брата родители очень любятъ -- или же боятся его -- и что въ случаѣ какихъ-либо распрь старшему тотчасъ напомнятъ объ его старшинствѣ и попрекнутъ тѣмъ, что онъ не сумѣлъ быть достаточно снисходительнымъ къ младшему брату.

Впрочемъ, прирожденная вѣжливость яванскихъ вельможъ -- даже простолюдинъ яванецъ несравненно учтивѣе, чѣмъ равный ему по общественному положенію европеецъ,-- дѣлаетъ эти съ виду очень трудныя и колючія отношенія сноснѣе, чѣмъ того можно было бы ожидать.

Если европеецъ воспитанный человѣкъ, деликатенъ, держитъ себя привѣтливо и съ достоинствомъ, онъ можетъ быть увѣренъ, что регентъ, съ своей стороны, сдѣлаетъ все, чтобъ облегчить ему его службу. Обязательные приказы, изложенные въ формѣ просьбы, выполняются немедленно. Разницу въ положеніи, происхожденіи и состояніи регентъ самъ старается затушевать, подчеркивая тотъ фактъ, что европеецъ, представитель короля Нидерландовъ, оказываетъ ему честь, поднимая его до себя, и въ конечномъ счетѣ отношенія, которыя, на первый взглядъ, казалось бы, должны были вести только къ раздорамъ, на дѣлѣ часто становятся очень пріятными.

Я уже упоминалъ о томъ, что регенты и по богатству своему имѣютъ перевѣсъ надъ европейскими чиновниками; это вполнѣ естественно. Европеецъ, назначенный управлять провинціей, по размѣрамъ равняющейся любому нѣмецкому герцогству, обыкновенно человѣкъ уже въ лѣтахъ, женатый и отецъ семейства; онъ служивъ изъ-за куска хлѣба. Жалованья его едва-едва хватаетъ, а иной разъ и нехватаетъ, на то, чтобы доставить его близкимъ все необходимое. Регентъ -- "то томмонгонгъ",-- "адипатти" -- иной разъ даже "пангерангъ", яванскій принцъ. Онъ живетъ не на одно жалованье -- живетъ такъ, какъ привыкли жить подобные ему аристократы. Европеецъ занимаетъ одинъ домъ; регентъ -- нерѣдко цѣлый "кратунъ" со многими усадьбами и деревнями, У европейца одна жена и трое-четверо дѣтей; у него куча женъ и соотвѣтствующее потомство. Когда европеецъ-резидентъ объѣзжаетъ свой округъ, ему сопутствуютъ лишь нѣсколько чиновниковъ -- ровно столько, сколько нужно, чтобы давать ему. объясненія по интересующимъ его вопросамъ; регентъ выѣзжаетъ не иначе, какъ въ сопровожденіи свиты изъ ста и больше человѣкъ, что въ глазахъ народа является необходимой принадлежностью высокаго ранга. Европеецъ живетъ, какъ буржуа; регентъ живетъ по-царски -- отъ него это и требуется.

Но это стоитъ дорого. Нидерландское правительство, утилизирующее вліяніе регента въ странѣ, отлично понимаетъ это, и назначаетъ ему содержаніе въ такомъ размѣрѣ, что "не индіецъ" ужаснулся бы такой бѣшеной тратѣ денегъ; однакожъ, и этого жалованья рѣдко хватаетъ на покрытіе всѣхъ расходовъ, связанныхъ съ обязательной пышностью жизни такого индійскаго принца. Нерѣдко регентъ съ двумя-тремя стами тысячъ гульденовъ годового содержанія нуждается въ деньгахъ. Этому, конечно, много способствуетъ истинно царственная небрежность, съ которой эти господа швыряютъ деньгами, отсутствіе надзора за своими подчиненными, почти болѣзненная страсть къ покупкамъ и, прежде всего, то, что европейцы нерѣдко злоупотребляютъ всѣми этими качествами.

Доходы яванскихъ вельможъ можно раздѣлить на четыре категоріи. Во-первыхъ, ежемѣсячное жалованье; затѣмъ крупная сумма, выдаваемая единовременно въ возмѣщеніе правъ, уступленныхъ нидерландскому правительству; въ-третьихъ, плата за продукты, поставляемые даннымъ регентствомъ: кофе, сахаръ, индиго, корица и пр., въ зависимости отъ количества ихъ; и, наконецъ, произвольно опредѣляемое вознагражденіе за трудъ и имущество подданныхъ регента.

Послѣдніе два источника дохода требуютъ нѣкоторыхъ поясненій. Яванецъ отъ природы земледѣлецъ; его родная земля, сулящая ему щедрую награду за малый трудъ, сама манитъ его къ работѣ надъ ней, и прежде всего онъ отдается всѣмъ сердцемъ и душой воздѣлыванію своихъ рисовыхъ полей, въ чемъ и достигъ высокаго искусства. Яванецъ растетъ среди савахъ, гагахъ и типаръ; {Савахи -- рисовыя поля на равнинѣ, орошаемыя только дождями; гагахи -- такія же поля на плоскогоріяхъ, нуждающіяся въ искусственномъ орошеніи; типары -- рисовыя поля на склонахъ горъ и въ лѣсахъ.-- Пади -- рисъ; дессахъ -- деревня.} съ младенческихъ лѣтъ онъ бѣжитъ съ отцомъ на поле, гдѣ помогаетъ ему управляться съ плугомъ и заступомъ, строить плотины и рыть канавы для орошенія полей. Онъ считаетъ годы по количеству жатвъ, а времена года опредѣляетъ по окраскѣ колышущихся на полѣ стеблей; онъ дома только среди юношей, вмѣстѣ съ нимъ срѣзающихъ рисъ; онъ выбираетъ себѣ жену изъ дѣвушекъ дессахъ, которыя вечеромъ съ веселыми пѣснями топчутъ ногами срѣзанный рисъ, чтобы вышелушить изъ него зерна; его идеалъ -- пріобрѣсти пару буйволовъ, которые будутъ тащить его плугъ; рисъ для яванца то же, что для уроженца Рейнскихъ провинцій или южной Франціи виноградная лоза.

Но пришли чужестранцы съ Запада и стали владыками въ странѣ. И захотѣли использовать всю плодородность почвы, и потребовали отъ туземца, чтобъ онъ часть своего времени и труда отдалъ на воздѣлываніе не только риса, но и другихъ продуктовъ, имѣющихъ большую цѣнность на европейскихъ рынкахъ. Для того чтобы побудить къ этому яванца, прибѣгли къ очень простой политикѣ: яванецъ привыкъ повиноваться своимъ вождямъ -- значитъ, нужно было только расположить въ свою пользу вождей, уступивъ имъ часть прибыли, и это удалось вполнѣ.

Такая политика, несомнѣнно, очень цѣлесообразна -- въ томъ можно убѣдиться, провѣривъ, сколько на нидерландскихъ рынкахъ появляется продуктовъ съ Явы,-- но нельзя сказать, чтобъ она была очень благородна. Ибо, если вы спросите, получаетъ ли земледѣлецъ достаточное вознагражденіе за свой трудъ, я долженъ буду отвѣтить отрицательно. Правительство заставляетъ его на своей землѣ сажать и сѣять то, что нужно ему, и наказываетъ его, если онъ снятый урожай продаетъ кому-либо, кромѣ казны; и при этомъ само устанавливаетъ цѣны при продажѣ. Провозъ въ Европу, черезъ посредство привилегированныхъ фрахтовыхъ компаній, стоитъ дорого; поощрительныя преміи, уплачиваемыя вождямъ, также удорожаютъ стоимость продукта, а такъ какъ все же надо что-нибудь заработать и казнѣ, это достигается тѣмъ, что яванцу за его трудъ и товаръ платятъ ровно столько, чтобы онъ не умеръ съ голоду и не жилъ впроголодь, такъ какъ это уменьшило бы продуктивность его труда. {Такъ называемая "культурная система", послѣ 1870 года нѣсколько измѣненная.}

И европейскіе чиновники вознаграждаются въ зависимости отъ количества поставляемыхъ продуктовъ.

Правда, бѣднаго яванца такимъ образомъ погоняютъ въ два кнута; правда, его отрываютъ отъ его любимыхъ рисовыхъ полей; правда, послѣдствіемъ такихъ мѣръ является нужда и голодъ среди населенія; зато въ Батавіи, въ Самарангѣ, въ Сурабаджѣ, въ Пассаруанѣ, въ Бесуки, въ Проболинго, въ Патиджанѣ, въ Тжиладжанѣ весело развѣваются флаги на бортахъ судовъ, нагруженныхъ продуктами жатвъ, обогащающихъ Нидерланды {На Явѣ полсотни вулкановъ, изъ которыхъ половина еще находится въ дѣйствіи.}

Голодъ?... Нужда?...-- На плодородной, богатой Явѣ -- голодъ?!

Да, читатель, нѣсколько лѣтъ тому назадъ здѣсь цѣлые округа вымирали отъ голода; матери за гроши продавали своихъ дѣтей въ пищу сосѣдямъ; матери сами пожирали своихъ дѣтей!...

Но тогда это дошло до метрополіи. Въ палатѣ народныхъ представителей было выражено недовольство такимъ образомъ дѣйствій, и тогдашній ландфохтъ (генералъ-губернаторъ) вынужденъ былъ отдать приказъ, чтобы вывозъ такъ называемыхъ "продуктовъ потребленія европейскихъ рынковъ" не доводился до полнаго обнищанія населенія."

Въ моемъ тонѣ слышится горечь. Но что бы вы подумали о человѣкѣ, который способенъ разсказывать о такихъ вещахъ безъ горечи?

Мнѣ остается упомянуть еще о послѣдней и наиболѣе аристократической категоріи доходовъ мѣстныхъ туземныхъ сановниковъ -- о правѣ ихъ располагать по произволу личностью и имуществомъ своихъ подданныхъ.

Во всей Азіи господствуетъ такой взглядъ, что и самъ подданный, и все, что онъ имѣетъ, принадлежитъ его владыкѣ. Потомки или родственники бывшихъ князей охотно пользуются невѣжествомъ населенія, не умѣющаго взять въ толкъ, что его томмонгонги, адипатти и пангеранги превратились теперь въ платныхъ чиновниковъ, продавшихъ какъ ихъ права, такъ и свой собственныя за постоянное жалованье, и что скудно оплачиваемый трудъ земледѣльца на сахарной или кофейной плантаціи замѣнилъ собою тѣ повинности, которыя они прежде несли по отношенію къ своимъ господамъ. И потому нерѣдко сотни туземныхъ семействъ изъ дальнихъ селеній созываютъ для безплатной обработки полей, принадлежащихъ регенту; припасы для стола регента и его челяди поставляются безвозмездно; все это дѣло обычное; и если регентъ удостоитъ милостивымъ взглядомъ коня, буйвола, жену или дочь простого яванца, всѣ нашли бы неслыханнымъ и неприличнымъ, если бы маленькій человѣкъ не пошелъ навстрѣчу его желанію и не уступилъ бы безъ всякихъ условій князю и владыкѣ приглянувшагося ему предмета.

Иные регенты очень умѣренно пользуются этимъ своимъ обычнымъ правомъ произвола и не требуютъ отъ маленькихъ людей больше, чѣмъ это безусловно необходимо для поддержанія ихъ званія и ранга. Другіе идутъ нѣсколько дальше, но нѣтъ ни одного, который не позволялъ бы себѣ какого-нибудь беззаконія по отношенію къ простолюдинамъ. Совершенно искоренить эти злоупотребленія трудно, почти невозможно, ибо они обусловливаются самимъ характеромъ народа, страдающаго отъ нихъ. Яванецъ отъ природы кротокъ и услужливъ, особенно когда дѣло идетъ о томъ, чтобы доказать свою преданность регенту, потомку тѣхъ, кому были подвластны его отцы и дѣды; онъ чтитъ своего прирожденнаго господина и счелъ бы немыслимымъ прійти въ его "кратунъ" безъ какого-либо, хоть малаго дара. Нерѣдко цѣнность этого дара такъ ничтожна, что не принять его значило бы обидѣть дарителя; и обычай этотъ скорѣй всего можно сравнить со склонностью дѣтей доказывать отцу свою любовь маленькими подарками, чѣмъ съ данью, приносимой тираническому произволу.

Но именно этотъ милый обычай и затрудняетъ устраненіе злоупотребленій.

Если бы "алунъ-алунъ" передъ жилищемъ регента заросъ травой и бурьяномъ, это было бы позоромъ для всей округи, и только силой, и притомъ съ большимъ трудомъ, можно было бы помѣшать сосѣдямъ очистить это мѣсто отъ сорныхъ травъ и привести его въ такой видъ, который соотвѣтствовалъ бы высокому сану регента. Вздумай онъ предложить плату за такую услугу, всѣ сосѣди сочли бы это для себя оскорбленіемъ. Но вблизи алунъ-алуна лежатъ савахи, ожидающія плуга или водопровода, который долженъ нести плодотворящую влагу; иной разъ на разстояніе нѣсколькихъ миль и эти савахи также принадлежатъ регенту. И для обработки этихъ савахъ онъ созываетъ населеніе нѣсколькихъ деревень,-- между тѣмъ какъ ихъ собственныя савахи, также весьма нуждающіяся въ обработкѣ, стоятъ заброшенными... И вотъ вамъ уже злоупотребленіе.

Правительству это извѣстно, и кто читаетъ офиціальные органы, гдѣ печатаются законы, распоряженія и инструкціи чиновникамъ, тотъ не можетъ не умиляться душой при видѣ человѣколюбія и добросовѣстности, диктующихъ всѣ эти распоряженія. Повсюду европейцу, облеченному властью на окраинѣ, вмѣняется въ обязанность и, такъ сказать, въ долгъ чести оберегать туземцевъ отъ ихъ собственной рабской подчиненности вождямъ и алчности этихъ вождей. Кромѣ того,-- какъ будто недостаточно было вмѣнить это въ обязанность всѣмъ чиновникамъ,-- помощникъ резидента, при вступленіи въ должность управляющаго округомъ, даетъ еще особую присягу отечески заботиться о населеніи и почитать это первымъ долгомъ своимъ.

Прекрасная задача. Чинить правосудіе, охранять маленькаго человѣка отъ могущественныхъ владыкъ, защищать слабаго отъ произвола сильнаго; отбирать обратно у царственнаго разбойника похищеннаго имъ ягненка бѣдняка,-- чье сердце не возликуетъ отъ радости, что онъ призванъ къ такому высокому и благородному дѣлу? И если кто на Явѣ недоволенъ своимъ положеніемъ или оплатой своего труда, тому достаточно вспомнить о высокомъ долгѣ, возложенномъ на него, о томъ великомъ удовлетвореніи, которое должно давать выполненіе такого долга, чтобы и не желать иной награды.

Но этотъ долгъ не изъ легкихъ. Прежде всего, надо выучиться различать, гдѣ кончается обычай и начинается злоупотребленіе; ибо даже тамъ, гдѣ несомнѣнно имѣется наличность насилія и произвола, нерѣдко жертвы сами оказываются до извѣстной степени виноватыми -- потому ли, что онѣ слишкомъ далеко заводятъ свою раболѣпную угодливость, потому ли, что онѣ боятся регента и не довѣряютъ могуществу или доброй волѣ того, кто призванъ ихъ защищать. Всякій вѣдь знаетъ, что чиновникъ въ любой моментъ можетъ быть переведенъ въ другое мѣсто; регентъ же останется, и регентъ могущественнѣе чиновника. Кромѣ того, существуетъ столько способовъ присвоить себѣ имущество простодушнаго бѣдняка. Если мантри скажетъ ему, что регенту нравится его лошадь, а въ результатѣ приглянувшееся владыкѣ животное попадетъ на конюшню регента, это еще не доказываетъ, что послѣдній не имѣлъ намѣренія щедро заплатить за взятую лошадь -- современемъ, когда-нибудь. Если сотни туземцевъ работаютъ безплатно на поляхъ владыки, изъ этого отнюдь не слѣдуетъ, что это дѣлается ради его собственной выгоды. Развѣ не могло быть у него намѣренія предоставить жатву уборщикамъ, исходя изъ добросердечнаго соображенія, что его земля плодороднѣе ихней и, слѣдовательно, трудъ ихъ будетъ лучше вознагражденъ?

Да и, кромѣ того, откуда же европейскому чиновнику взять свидѣтелей, у которыхъ хватило бы мужества показать на судѣ противъ своего господина, регента? А если онъ осмѣлится предъявить обвиненіе, не представивъ доказательствъ, какой же это старшій братъ, если онъ такъ легкомысленно и безъ уважительныхъ основаній оскорбляетъ честь младшаго брата! И ужъ тогда, конечно, ему нечего ждать милостей отъ правительства, которое даетъ ему кусокъ хлѣба за его услуги, но тотчасъ же отнимаетъ у него этотъ кусокъ и увольняетъ его, если онъ окажется настолько нетактичнымъ, чтобы безъ достаточныхъ основаній заподозрить или обвинить какого-нибудь адипатти или пангеранга.

Нѣтъ, нѣтъ, обязанности резидента далеко не легкія. Это видно уже изъ того, что всѣ прекрасно знаютъ, что туземные вожди переходятъ границы дозволеннаго въ распоряженіи трудомъ и достояніемъ туземцевъ, и помощники резидентовъ всѣ принимаютъ присягу пресѣкать и устранять такого рода злоупотребленія,-- однакожъ, очень рѣдко бываетъ, чтобы регента обвинили въ превышеніи власти или въ произволѣ.

Очевидно, на пути къ выполненію присяги "защищать туземцевъ отъ угнетенія и вымогательствъ" стоятъ непреоборимыя трудности.

Глава шестая.

Штернъ продолжаетъ писать.-- Кого ждали на границѣ Левана.-- Прибытіе дорожной кареты.-- Господинъ резидентъ.-- Максъ Хавелааръ.

Контролеръ Фербрюгге былъ хорошій человѣкъ. Видя его сидящимъ въ синемъ суконномъ фракѣ съ вышитыми на воротѣ и обшлагахъ вѣтками дуба и апельсиннаго дерева, трудно было не распознать въ немъ типа, господствующаго среди голландцевъ въ Индіи,-- кстати сказать, весьма отличнаго отъ голландскаго типа въ Голландіи. Лѣнивый, когда ему нечего было дѣлать; безъ страсти къ наведенію порядка, которая въ Европѣ зовется прилежаніемъ, но прилежный, когда это нужно было для дѣла; простой, но сердечный съ окружающими,-- общительный, гостепріимный, услужливый, съ хорошими манерами, безъ чопорности; доступный сильнымъ впечатлѣніямъ, честный и прямой, однако-жъ, не ощущающій потребности стать мученикомъ этихъ добродѣтелей,-- короче говоря, человѣкъ, который, какъ говорится, вездѣ былъ бы на своемъ мѣстѣ, хотя никому бы не пришло на умъ окрестить его именемъ цѣлое столѣтіе, чего онъ, впрочемъ, и не требовалъ.

Онъ сидѣлъ посрединѣ пендоппо, за столомъ, покрытымъ бѣлой скатертью и уставленнымъ яствами. Отъ времени до времени съ оттѣнкомъ нетерпѣнія онъ, словами сестры Анны изъ сказки о "Синей Бородѣ", спрашивалъ надсмотрщика, мандоора, т.-е. старшаго надъ всѣми полицейскими и канцелярскими служителями въ резидентствѣ: неужели еще не ѣдутъ? Потомъ вставалъ, тщетно пытался щелкнуть шпорами на утрамбованномъ глиняномъ полу пендоппо, въ двадцатый разъ раскуривалъ свою сигару и вновь садился. Говорилъ онъ мало.

А поговорить было бы съ кѣмъ, ибо Фербрюгге былъ не одинъ въ пендоппо. Я разумѣю не два-три десятка яванцевъ, составлявшихъ его свиту, слугъ -- мантрисъ и надсмотрщиковъ, сидѣвшихъ на корточкахъ на полу въ самомъ пендоппо и вокругъ него, и не другихъ, безпрестанно вбѣгавшихъ и выбѣгавшихъ, а также и не тѣхъ несчетныхъ служащихъ разнаго ранга, которые снаружи держали въ поводу лошадей или разъѣзжали на нихъ,-- нѣтъ, напротивъ контролера сидѣлъ самъ регентъ лебакскій, Радхенъ Адипатти Карта Натта Негара.

Ждать всегда скучно. Четверть часа кажется за часъ, часъ -- за цѣлый день и т. д. Фербрюгге могъ бы быть и разговорчивѣй. Лебакскій регентъ былъ образованный старикъ, который имѣлъ о многомъ здравыя сужденія. Достаточно было взглянуть на него, чтобъ убѣдиться, что большинство европейцевъ, сталкивавшихся съ нимъ, могли отъ него научиться большему, чѣмъ онъ отъ нихъ. Огонь, горѣвшій въ его живыхъ темныхъ глазахъ, противорѣчилъ усталости, наложившей печать на черты его лица, и сѣдой головѣ. Каждое его слово было обдумано и взвѣшено, какъ, впрочемъ, и всегда у культурныхъ сыновъ Востока. Въ бесѣдѣ съ нимъ вы чувствовали, что, говоря съ вами, онъ какъ будто читаетъ драгоцѣнныя письмена, хранящіяся въ его архивѣ и извлекаемыя по мѣрѣ надобности. Для тѣхъ, кто не привыкъ къ общенію съ яванскими вельможами, это можетъ казаться непріятнымъ; однако же, не трудно въ разговорѣ съ ними обходить всѣ камни преткновенія, ибо сами они въ разговорѣ никогда не коснутся неожиданно щекотливой темы. По восточнымъ понятіямъ, хорошій тонъ не допускаетъ этого. И поэтому, у кого есть причина избѣгать нѣкоторыхъ темъ, тому достаточно вести бесѣду на нейтральной почвѣ, и онъ можетъ быть увѣренъ, что яванскій вельможа никогда не придастъ разговору нежелательнаго оборота и не заговоритъ о томъ, о чемъ вамъ непріятно говорить.

Впрочемъ, относительно того, какъ обходиться съ этими владыками, существуютъ различныя мнѣнія. Мнѣ лично кажется, что искренность и прямота, безъ всякихъ дипломатическихъ ухищреній, наиболѣе достигаютъ цѣли.

Какъ бы то ни было, Фербрюгге началъ разговоръ нѣсколькими словами о погодѣ и дождѣ.

-- Да, г. контролеръ, вѣдь дуетъ западный монсунъ. {Вѣтеръ. Съ апрѣля до ноября на Явѣ тянется періодъ сравнительной засухи; остальное время дуетъ западный вѣтеръ и идутъ дожди; однако дождливый сезонъ не вездѣ начинается одновременно; на западѣ раньше, чѣмъ на востокѣ.}

Это Фербрюгге зналъ и самъ,-- вѣдь на дворѣ былъ январь мѣсяцъ. Но вѣдь и регентъ зналъ заранѣе, что онъ можетъ сказать о дождѣ. Наступило молчаніе. Едва замѣтнымъ движеніемъ головы регентъ подозвалъ одного изъ слугъ, сидѣвшихъ на корточкахъ у входа, очаровательнаго мальчика въ синемъ шелковомъ камзолѣ и бѣлыхъ шальварахъ, въ золотомъ поясѣ, стягивавшемъ вокругъ бедеръ его драгоцѣнный саронгъ, въ легкомъ каинъ капала на головѣ, изъ-подъ котораго томно поблескивали его черные глаза. Мальчикъ подползъ къ ногамъ регента, поставилъ на полъ золотую табакерку, заключавшую въ себѣ смѣсь сири, извести, пинанга, гамбира и табаку, {Яванцы цѣлый день жуютъ комокъ, величиной съ орѣшекъ, состоящій изъ листьевъ сири (пальмы Агеса Catechu), пинанга, или бетельнаго орѣха (плодъ той же пальмы), гамбира (листья бетельнаго перца, Piper Betle), табаку и извести или мѣла; все это растолчено и перемѣшано между собой. Слюна отъ этого становится кровавокрасной, зубы черными; въ результатѣ жеванія является неудержимая потребность отплевываться.} сдѣлалъ сламатъ, приложивъ сложенныя вмѣстѣ ладони къ склоненному челу, и подалъ безцѣнную табакерку своему господину.

-- Дорога, должно быть, плохая, послѣ такихъ обильныхъ дождей,-- замѣтилъ регентъ, натирая кускомъ извести листъ бетеля и словно пытаясь объяснить, почему имъ приходится такъ долго ждать.

-- Въ Пандеглангскомъ округѣ дороги не такъ плохи,-- возразилъ Фербрюгге.

Предполагая, что онъ не хотѣлъ коснуться щекотливой темы, надо признать, что онъ нѣсколько поспѣшилъ съ отвѣтомъ; если-бъ онъ подумалъ, то сообразилъ бы, что лебакскому регенту не очень-то пріятно слышать похвалы дорогамъ въ Пандеглангскомъ округѣ, хотя бы онѣ и вправду были лучше, чѣмъ въ Лебакскомъ.

Адипатти не повторилъ его ошибки, не далъ слишкомъ поспѣшнаго отвѣта. Маленькій Маасъ уже вернулся на прежнее свое мѣсто у входа, губы и немногіе уцѣлѣвшіе зубы регента уже успѣли окраситься кровавой слюной, прежде чѣмъ онъ замѣтилъ:

-- Да, въ Пандеглангѣ много народу.

Кто зналъ регента и контролера и для кого не тайной было положеніе дѣлъ въ Лебакѣ, тому уже изъ этого обмѣна фразъ стало бы ясно, что разговоръ грозитъ перейти въ ссору. Намекъ на лучшее состояніе дорогъ въ сосѣднемъ округѣ, повидимому, былъ результатомъ многихъ тщетныхъ попытокъ улучшить пути сообщенія въ Лебакѣ. Но регентъ былъ правъ въ томъ смыслѣ, что сосѣдній округъ былъ гуще населенъ, въ особенности, принимая во вниманіе его значительно меньшіе размѣры, и что тамъ легче было созвать народъ на работу надъ проѣзжими дорогами, чѣмъ въ Лебакѣ, гдѣ на сотни "палей" {Паль -- яванская мѣра длины, около полутора километра.} пространства насчитывалось всего лишь семьдесятъ тысячъ жителей.

-- Это вѣрно,-- сказалъ Фербрюгге,-- народу здѣсь у насъ маловато; однако-же...

Адипатти смотрѣлъ на него, видимо, ожидая выпада. Онъ зналъ, что за этимъ "однако-же" должно послѣдовать нѣчто непріятное для него, который въ теченіе тридцати лѣтъ былъ лебакскимъ регентомъ. Но Фербрюгге, не докончивъ фразы, снова обратился къ служителю у входа съ вопросомъ: не видать ли кого, не ѣдутъ ли?

-- Со стороны Пандегланга ничего еще не видать, г. контролеръ; но съ другой стороны кто-то подъѣзжаетъ... г. комендантъ.

Фербрюгге выглянулъ.

-- Ну, да, конечно. Онъ тутъ охотится, онъ сегодня выѣхалъ чуть свѣтъ... Эй! Дюклари... Дюклари!...

-- Онъ слышитъ васъ, мингееръ; онъ подъѣзжаетъ... Его слуга ѣдетъ сзади, и у него да крупѣ лошади пидангъ.

-- Подержи лошадь г. коменданта,-- приказалъ Фербрюгге одному изъ слугъ.-- Здравствуйте, Дюклари. Что, попали подъ дождь? Промокли? Много дичи настрѣляли? Входите! Входите!.

Вошелъ сильный, рослый мужчина, лѣтъ подъ тридцать, съ военной выправкой, хоть и безъ формы. Это былъ лейтенантъ Дюклари, начальникъ маленькаго горнизона въ Рангкасъ-Бетунгъ. Онъ и Фербрюгге всегда были въ дружбѣ и сблизились еще больше съ тѣхъ поръ, какъ Дюклари временно перебрался къ Фербрюгге, до окончанія постройки новаго форта. Онъ пожалъ руку контролеру, учтиво поклонился регенту и сѣлъ, спрашивая:

-- Что вы тутъ подѣлываете?

-- Хотите чаю, Дюклари?

-- Нѣтъ, мнѣ и безъ чаю жарко. Нѣтъ ли у васъ содовой? Она, по крайней мѣрѣ, освѣжаетъ.

-- Нѣтъ, содовой я вамъ не дамъ. Когда жарко, нельзя пить содовую, это опасно, можно нажить подагру. Посмотрите на кули, которые таскаютъ тяжести на горы, они только и пьютъ горячую воду или коппи дахунъ и этимъ сохраняютъ въ себѣ бодрость и гибкость членовъ, а еще лучше имбирный чай.

-- Что такое?... Коппи дахунъ? Чай изъ кофейныхъ листьевъ? Никогда не пробовалъ. Даже не видѣлъ.

-- Потому что вы не служили на Суматрѣ, тамъ онъ въ большомъ ходу.

-- Ну, что-жъ, дайте мнѣ чаю... только не изъ кофейныхъ листьевъ и не имбирнаго... Да, вы вѣдь служили на Суматрѣ... и новый адсистентъ-резидентъ тоже тамъ служилъ, не правда ли?

Разговоръ шелъ на голландскомъ языкѣ, непонятномъ регенту. Почувствовалъ ли Дюклари, что неучтиво такимъ образомъ выключать третьяго собесѣдника изъ разговора, или же съ какимъ-либо другимъ намѣреніемъ, но только онъ внезапно повернулся къ регенту и продолжалъ ужъ по-малайски:

-- Извѣстно Адипатти, что г. контролеръ знаетъ новаго адсистента-резидента?

-- Я не сказалъ, что знаю его,-- возразилъ Фербрюгге, тоже по-малайски,-- я его въ глаза не видалъ, онъ служилъ на Суматрѣ за нѣсколько лѣтъ до меня. Я только говорилъ, что много слышалъ о немъ.

-- Въ конечномъ счетѣ, это все равно. Нѣтъ надобности непремѣнно видѣть кого-нибудь, чтобъ знать его... Какого мнѣнія на этотъ счетъ Адипатти?

Адипатти какъ разъ въ этотъ моментъ понадобилось подозвать слугу. Такъ что прошло нѣкоторое время, прежде чѣмъ онъ могъ отвѣтить, что "онъ раздѣляетъ мнѣніе коменданта, но, все же, нерѣдко надо сперва приглядѣться къ человѣку, затѣмъ уже судить о немъ".

-- Въ общемъ это, можетъ быть, и правда,-- возразилъ Дюклари, уже снова по-голландски, потому ли, что онъ свободнѣе владѣлъ этимъ языкомъ и находилъ, что регенту оказано уже достаточно почета, или же потому, что хотѣлъ быть понятымъ однимъ только Фербрюгге;-- въ общемъ это, можетъ быть, и правда, но, что касается Хавелаара, тутъ не нужно личнаго знакомства, чтобы сказать... что онъ болванъ.

-- Я этого не говорилъ.

-- Нѣтъ, вы этого не говорили, но я говорю, и, судя по тому, что вы о немъ разсказывали, это такъ и есть. Я не могу назвать иначе, какъ болваномъ, человѣка, который кидается въ воду, чтобы спасти собаку отъ акулы.

-- Да, нельзя сказать, чтобы это было очень разумно... но...

-- И знаете ли, эти стишки, вышучивающіе генерала ванъ-Дамме... это тоже не годится.

-- Стихи остроумные...

-- Да, но молодому человѣку не полагается изощрять свое остроуміе на генералахъ.

-- Не забудьте, что онъ тогда былъ еще очень молодъ... это было четырнадцать лѣтъ назадъ... ему не могло быть болѣе двадцати двухъ.

-- А индюкъ, похищенный имъ?

-- Это онъ сдѣлалъ, чтобъ позлить генерала.

-- Вѣрно. Но молодому служащему не полагается злить генерала, въ особенности, когда этотъ генералъ гражданскій губернаторъ и его начальство... Другіе стишки мнѣ нравятся... но эти вѣчныя дуэли...

-- Ну, на дуэли онъ дрался обыкновенно за кого-нибудь: онъ всегда бралъ сторону слабѣйшаго.

-- Тоже фантазія -- драться за другихъ! Дерись ужъ за себя, коли тебѣ такъ приспичило драться. Я лично нахожу, что дуэль рѣдко бываетъ неизбѣжной: тамъ, гдѣ она необходима, я тоже вышелъ бы къ барьеру, но дѣлать изъ этого ежедневное занятіе... благодарю покорно. Надѣюсь, онъ хоть въ этомъ отношеніи измѣнился съ годами?

-- О, конечно, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія. Онъ вѣдь теперь сталъ много старше, женатъ, занимаетъ отвѣтственный постъ... Къ тому же, мнѣ и на Суматрѣ говорили всѣ, что сердце у него прекрасное и что онъ -- горячій поборникъ справедливости и права.

-- Это ему пригодится въ Лебакѣ. Знаете, что со мной сегодня приключилось?... Какъ вы думаете, регентъ понимаетъ насъ?

-- Едва ли, однако же... покажите мнѣ вашъ ягдташъ -- тогда онъ подумаетъ, что мы говоримъ объ охотѣ.

Дюклари взялъ свой ягдташъ, вынулъ оттуда пару дикихъ голубей и, ощупывая ихъ, какъ бы хвастаясь своей добычей, сообщилъ Фербрюгге, что его только что нагналъ яванецъ, остановилъ и спрашивалъ: неужели же ничего не будетъ сдѣлано для облегченія гнета, подъ которымъ стонетъ населеніе?

-- И знаете, Фербрюгге,-- продолжалъ онъ,-- по-моему, это очень показательно. Не то, чтобы эти жалобы были для меня новостью: я ужъ достаточно давно ужъ живу въ Лебакѣ, чтобы не знать, какъ здѣсь обстоятъ дѣла, но яванцы вообще такъ сдержанны и осторожны, когда рѣчь идетъ объ ихъ владыкахъ... чтобы простой яванецъ обратился съ такимъ вопросомъ къ человѣку, который не имѣетъ ко всему этому никакого отношенія, это, по меньшей мѣрѣ, странно.

-- Что вы отвѣтили ему, Дюклари?

-- Ну, понятно, что это не мое дѣло. Чтобъ онъ шелъ жаловаться вамъ или же новому адсистенту-резиденту, когда тотъ пріѣдетъ въ Рангкасъ-Бетунъ.

-- Ѣдутъ! Ѣдутъ!-- неожиданно закричалъ дозорный донгзо.-- Я вижу Мантри, машущаго своимъ тудунгомъ. {Нѣчто вродѣ большой плоской шляпы, сплетенной изъ пальмовыхъ листьевъ.}

Всѣ встали. Дюклари, не желая, чтобы новый помощникъ резидента,-- который хотя и былъ рангомъ выше его, однако-же въ былъ его непосредственнымъ начальствомъ и вдобавокъ былъ дуракомъ, по его мнѣнію,-- подумалъ, что онъ тоже выѣхалъ ему навстрѣчу, сѣлъ на лошадь и ускакалъ, посадивъ сзади себя въ сѣдло слугу.

Адипатти и Фербрюгге стали у входа въ пендоппо, глядя на подъѣзжавшую карету, запряженную четверкой. Неуклюжая, тяжелая, вся забрызганная грязью, карета, наконецъ, остановилась передъ легкой бамбуковой постройкой.

Трудно было догадаться, кто и что скрывается внутри кареты, пока донгзо, съ помощью множества другихъ слугъ изъ свиты Регента, не распуталъ всѣхъ ремней и не развязалъ всѣхъ узловъ, превращавшихъ этотъ экипажъ въ сплошной кожаный футляръ, напоминавшій тѣ фургоны, въ которыхъ въ былое время, когда еще не было зоологическихъ садовъ, а были только передвижные звѣринцы, возили изъ города въ городъ львовъ и тигровъ. Львовъ и тигровъ въ каретѣ не было; сидѣвшіе въ ней закупорились только потому, что хотѣли укрыться отъ западнаго вѣтра и дождя. Затѣмъ началось вылѣзаніе... Дѣло въ томъ, что выйти изъ кареты, въ которой вы проѣхали нѣсколько сутокъ, не такъ просто и легко, какъ можетъ подумать тотъ, кто самъ подобнымъ образомъ не путешествовалъ. Какъ бѣдныя допотопныя животныя отъ долгаго стоянья въ глинѣ, куда они зашли отнюдь не съ намѣреніемъ навѣкъ остаться тамъ, въ концѣ-концовъ вростали въ нее и становились ея составною частью, такъ и съ путниками, стиснутыми, какъ сельди въ бочкѣ, въ дорожной каретѣ, происходитъ нѣчто такое, что я назвалъ бы "ассимиляціей". Въ концѣ-концовъ, вы сами ужъ не знаете, гдѣ кончается кожаная подушка и начинается ваше драгоцѣнное "я"; по-моему, можетъ даже случиться, что человѣкъ собственную зубную боль или схватки въ желудкѣ можетъ принять за пыль, насѣвшую на полотнѣ, или обратно.

Въ матеріальномъ мірѣ рѣдки положенія, которыя бы не давали повода мыслящему человѣку къ разсужденіямъ отвлеченнаго свойства. И я нерѣдко спрашивалъ себя, не въ томъ ли источникъ многихъ заблужденій, имѣющихъ у насъ силу закона, и не оттого ли мы нерѣдко принимаемъ "кривое" за "прямое", что мы слишкомъ долго сидѣли съ одной и той же компаніей въ одной и той же дорожной каретѣ. Одному приходится все время держать ногу повернутой влѣво, ставя ее между шляпной картонкой и коробкомъ съ вишнями, а колѣно прижимать къ дверцѣ кареты, чтобы дама, сидящая напротивъ, не подумала, что онъ посягаетъ на ея кринолинъ или на ея добродѣтель,-- другой, дрожа за свои болючія мозоли, пугливо поджимаетъ ноги подъ себя, чтобъ ихъ не задѣлъ подбитый гвоздями сапогъ сосѣда комми-вояжера; третій все время выворачиваетъ шею влѣво, потому что справа каплетъ; а, въ результатѣ, у всѣхъ и шеи, и колѣни, и ступни оказываются немного вывернутыми. И я думаю, что не худо отъ времени до времени мѣнять карету, мѣсто и дорожныхъ спутниковъ. Въ другой каретѣ, можетъ быть, можно будетъ повернуть голову въ другую сторону, свободнѣе двигать ногами, и, можетъ быть, вмѣсто комми-вояжера около васъ очутится барышня въ танцовальныхъ башмачкахъ или мальчикъ, у котораго ножонки не достаютъ до полу, такъ что вашимъ мозолямъ ничто не угрожаетъ. Притомъ же, когда подъ ногами у васъ снова твердая почва, вы можете смотрѣть и прямо передъ собой, не только въ сторону, и итти тоже прямо.

Не знаю, что происходило въ каретѣ, которая остановилась передъ пендоппо, и чувствовалось ли въ ней противодѣйствіе разрыву связи между одушевленными и неодушевленными предметами, но, несомнѣнно, прошло немало времени, прежде чѣмъ вылѣзъ кто-либо изъ сѣдоковъ. Повидимому, внутри кареты происходило состязаніе въ учтивости; оттуда слышалось: "Пожалуйста, мевроу". И: "сначала вы, г. резидентъ". Какъ бы то ни было, въ концѣ-концовъ первымъ высадился господинъ, внѣшностью и осанкой нѣсколько напоминавшій ископаемыхъ, о которыхъ я давеча упоминалъ.

Такъ какъ намъ предстоитъ нерѣдко сталкиваться съ этимъ господиномъ, скажу теперь же, что его чопорность и неподвижность объяснялись не исключительно "ассимиляціей" съ дорожною каретой: даже и не во время долгихъ круговыхъ объѣздовъ онъ обнаруживалъ спокойствіе, медлительность и осторожность, которымъ могли бы позавидовать многія ископаемыя и которыя, въ глазахъ многихъ, являлись признаками достоинства, умѣренности и благоразумія. Подобно многимъ европейцамъ въ Индіи, онъ былъ очень блѣденъ, что, однако-жь, въ этихъ странахъ не свидѣтельствуетъ о слабости здоровья, и имѣлъ тонкія одухотворенныя черты. Но былъ въ его глазахъ какой-то холодъ, что-то напоминающее таблицу логариѳмовъ, и, хотя его внѣшность никакъ нельзя было назвать отталкивающей или же антипатичной, при видѣ его невольно приходило на мысль, что его огромному худому носу было скучно на этомъ лицѣ, такъ мало выражавшемъ.

Онъ учтиво предложилъ руку дамѣ, вышедшей вслѣдъ за нимъ, помогъ ей высадиться и, дождавшись, пока она взяла изъ рукъ господина, еще остававшагося въ экипажѣ, ребенка, трехлѣтняго бѣлокураго мальчугана, вмѣстѣ съ ней вошелъ въ пендоппо. Вслѣдъ за нимъ вышелъ и господинъ, и тому, кто зналъ яванскіе обычаи, должно было броситься въ глаза то, что онъ помедлилъ на подножкѣ, чтобы помочь выйти старой яванской бабу. {Бабу -- нянька.} Трое слугъ, сопровождавшихъ ихъ, сами безъ посторонней помощи вылѣзли изъ кожанаго ящика, прикрѣпленнаго къ каретѣ сзади, какъ молодая устрица, насѣвшая на старой.

Господинъ, первымъ вышедшій изъ экипажа, поздоровался за руку съ регентомъ и контролеромъ; оба очень почтительно пожали его руку, и видно было по всему, что они понимали, что находятся въ присутствіи важной особы. Это былъ резидентъ Бантама, большой области, которой Лебакъ составляетъ только часть, одно изъ регентствъ, или, выражаясь офиціальнымъ языкомъ, адсистентъ-резидентство.

При чтеніи вымышленныхъ исторій меня нерѣдко злило неуважительное отношеніе многихъ писателей ко вкусу публики, въ особенности тамъ, гдѣ нужно ввести элементъ забавнаго или комическаго. Для оживленія разсказа они выводятъ человѣка, не понимающаго языка, на которомъ говорятъ окружающіе, или же неправильно произносящаго слова; напримѣръ, француза, который говоритъ: Ка kauppa de kroke krak и Krietje kooit keen kare kroente kraak wek. {Шуточныя фразки, въ которыхъ каждое слово начинается съ буквы "к", которую голландцы произносятъ "х", какъ въ словѣ "ахъ", а французы выговариваютъ это "х", какъ "к", что для голландскаго уха звучитъ очень забавно. Между прочимъ, благодаря такому французскому произношенію буквы "х" возникли слова "километръ" и "килограммъ" -- отъ греческаго "хиліои".} За отсутствіемъ француза берутъ заику или же человѣка, имѣющаго привычку ежеминутно повторять одну и ту же излюбленную фразку. На моихъ глазахъ имѣла успѣхъ преглупая пьеса потому только, что тамъ одно изъ дѣйствующихъ лицъ черезъ два слова въ третье говорило: "Моя фамилія Мейеръ". По-моему, такого рода остроуміе очень дешевое и, говоря по правдѣ, меня злитъ, когда его находятъ забавнымъ.

И, однако-жъ, я самъ вынужденъ преподнести читателю нѣчто въ этомъ родѣ. Отъ времени до времени мнѣ придется показывать вамъ человѣка -- постараюсь дѣлать это возможно рѣже,-- котораго манера говорить, боюсь, можетъ васъ навести на подозрѣніе, что я хочу васъ посмѣшить. И потому спѣшу завѣрить, что не моя вина, если достойный резидентъ бантамскій, о которомъ я говорю, имѣлъ такія странныя особенности рѣчи, которыя мнѣ трудно даже передать такъ, чтобъ это не имѣло вида искусственной уловки. А именно, онъ все говорилъ такъ, какъ если бы за каждымъ словомъ стояла точка или, по крайней мѣрѣ, длинное тире. Не могу описать паузъ, которыя онъ дѣлалъ между словами, иначе, какъ сравнивъ ихъ съ тишиной, наступающей въ церкви послѣ длинной молитвы вслѣдъ за словомъ: "аминь", которое, какъ извѣстно, даетъ знакъ вѣрующимъ, что теперь можно высморкаться или откашляться, кому это необходимо. Говорилъ онъ обыкновенно толково и обдуманно, и, если бы онъ могъ заставить себя воздержаться отъ этихъ безчисленныхъ паузъ, его реплики, съ реторической точки зрѣнія, по крайней мѣрѣ, были бы нормальны; но эта манера запинаться на каждомъ словѣ и преподносить свои фразы черезъ часъ по столовой ложкѣ дѣлала разговоръ съ нимъ утомительнымъ и непріятнымъ. Невольно вы и сами начинали запинаться: начнешь, бывало, отвѣчать ему, думая, что онъ кончилъ и предоставляетъ слушателю угадать недоговоренное, а онъ вдругъ продолжаетъ: недостающія слова бѣгутъ, догоняя своихъ предшественниковъ, какъ остатки разбитой арміи, и чувствуешь, что перебилъ его посерединѣ фразы,-- а это неучтиво и потому непріятно. Публика въ Серангѣ, по крайней мѣрѣ, не состоявшая на казенной службѣ, требующей выдержки и достоинства, говорила о немъ, что его фразы тянутся, какъ слизь изъ носу, опредѣленіе не изъ красивыхъ, но, долженъ сознаться, мѣткое.

О Максѣ Хавелаарѣ и его женѣ,-- ибо это они съ бабу вышли изъ кареты,-- я еще ничего не сказалъ и, быть можетъ, лучше было бы предоставить описаніе ихъ наружности и характера дальнѣйшему ходу разсказа и фантазіи читателя; но, разъ уже пошло на описанія, скажу, что мевроу Хавелааръ не была красива, но что ея внѣшность и манеры были очень привлекательны, а непринужденность обхожденія показывала, что она -- женщина свѣтская и вращалась въ высшемъ кругу. Въ ней не было чопорности и принужденности, свойственной мѣщанкамъ, которыя всегда жеманничаютъ и "стѣсняются", отравляя жизнь себѣ и другимъ, чтобы выказать себя distingués, и она не считалась со многими условностями, которыми дорожатъ другія женщины. Костюмъ ея былъ образцомъ простоты. Ея дорожнымъ платьемъ было бѣлое кисейное баджу съ голубой кордельеръ -- въ Европѣ, пожалуй, сказали бы, что въ такомъ нарядѣ можно только причесываться, и назвали бы его "пудермантелемъ". На шеѣ у нея была надѣта шелковая ленточка съ двумя медальонами, которыхъ, однако же, не было видно подъ платьемъ; волосы ея были причесаны "à la Chinoise" съ вѣночкомъ "мелатти" {Родъ жасмина.} въ "конделѣ" -- вотъ и весь ея несложный туалетъ.

Я сказалъ, что она не была красива; однако же, мнѣ не хотѣлось бы, чтобы вы сочли ее уродомъ. И я надѣюсь, что вамъ она покажется красивой, когда вы увидите ее пылающей негодованіемъ на то, что она называла "неуваженіемъ къ генію", когда дѣло шло объ ея возлюбленномъ Максѣ, или же когда ее воодушевляла какая-нибудь мысль, связанная съ благомъ ея ребенка. Принято говорить, что лицо -- зеркало души, и, если оно ничего не выражаетъ, значитъ, на немъ не отражается душа. Ну, такъ вотъ: ея душа была прекрасна, и только слѣпой могъ бы не найти ея лица красивымъ, когда въ немъ свѣтилась ея душа.

Хавелаару было лѣтъ тридцать пять. Онъ былъ стройный и живой въ движеніяхъ; помимо вздернутой, короткой и очень подвижной верхней губы и большихъ свѣтло-голубыхъ глазъ, въ спокойномъ состояніи мечтательныхъ, но метавшихъ искры, когда его воодушевляла великая идея, въ его наружности не было ничего замѣчательнаго. Свѣтлые волосы его гладко свисали на виски, и я прекрасно понимаю, что при первой встрѣчѣ съ нимъ людямъ не приходило въ голову, что они видятъ передъ собой человѣка исключительнаго въ смыслѣ сердца и ума. Это была натура, полная противорѣчій: острый, какъ ножъ, и кроткій, какъ дѣвушка, онъ первый ощущалъ боль, причиненную его жестокимъ словомъ, и страдалъ отъ нея сильнѣй, чѣмъ уязвленный. Онъ быстро схватывалъ, брался всегда за самое трудное и сложное, требующее внимательнаго изученія, не щадилъ для этого ни трудовъ, ни силъ, а иной разъ не понималъ самыхъ простыхъ вещей, которыя могъ бы ему объяснить ребенокъ. Проникнутый любовью къ истинѣ и справедливости, онъ порой оставлялъ въ небреженіи свои непосредственныя обязанности ради возстановленія справедливости гдѣ-нибудь выше, или глубже, или дальше, что привлекало его больше, вѣроятно, потому, что требовало отъ него большихъ усилій. Онъ былъ рыцарски благороденъ и отваженъ, но, какъ Донъ-Кихотъ, нерѣдко тратилъ свое мужество на борьбу съ вѣтряными мельницами. Онъ горѣлъ ненасытимымъ честолюбіемъ, для котораго всѣ обычныя въ общественной жизни отличія казались жалкими,-- и, однако-жъ, высшее свое счастье видѣлъ въ тихой, семейной, незамѣтной жизни. Онъ былъ поэтомъ въ самомъ высокомъ смыслѣ слова: при видѣ искры грезилъ о солнечныхъ системахъ, мыслью создавалъ міры, населялъ ихъ своими созданіями, чувствовалъ себя владыкой міра, вызваннаго имъ къ жизни, и однако же, мгновенно, могъ перейти къ самой прозаической бесѣдѣ о цѣнѣ риса, правилахъ правописанія или экономическихъ выгодахъ египетскаго способа выведенія цыплятъ. {Древніе египтяне, какъ и китайцы, уже умѣли выводить искусственно цыплятъ въ особыхъ глиняныхъ печахъ.} Не было науки, которая была бы совсѣмъ чужда ему: то, чего онъ не зналъ, онъ угадывалъ чутьемъ и въ высокой степени владѣлъ даромъ то немногое, что онъ зналъ -- ни одинъ человѣкъ не знаетъ много, и хотя Хавелааръ зналъ больше, чѣмъ многіе другіе, онъ все же не составлялъ исключенія -- это немногое примѣнять такъ, что мѣра его знаній утраивалась. Онъ былъ точенъ, аккуратенъ и необычайно терпѣливъ, но именно потому, что точность, порядокъ и терпѣніе давались ему трудно, ибо натура у него была безпокойная, медлителенъ и остороженъ въ сужденіяхъ о дѣлахъ, хотя тѣмъ, кто слышалъ его быстрые приговоры, они могли и не казаться обдуманными. Онъ былъ такъ впечатлителенъ и воспріимчивъ, что, казалось, его впечатлѣнія не должны быть устойчивыми, и, однако-же, не разъ доказывалъ, что впечатлѣнія въ немъ осѣдали прочно. Его увлекало все высокое и возвышенное, но, въ то же время, онъ былъ простъ и наивенъ, какъ дитя. Онъ былъ честенъ, прежде всего -- тамъ, гдѣ честность соприкасалась съ добротой, и могъ оставить безъ уплаты сотни тѣхъ, кому онъ былъ обязанъ, ибо взамѣнъ этого онъ одарилъ тысячи. Онъ былъ остроуменъ и занимателенъ въ разговорѣ, когда видѣлъ, что его понимаютъ и его шутки схватываютъ на-лету; но съ нечуткими людьми сдержанъ и замкнутъ; сердечно ласковъ со своими друзьями, а друзьями его были всѣ страждущіе; чувствителенъ къ любви и ласкѣ; вѣренъ, данному слову; уступчивъ въ мелочахъ, но стоекъ до упорства, когда ему казалось стоящимъ труда выдержать характеръ, снисходителенъ и благожелателенъ къ признававшимъ его умственное превосходство, но непріятенъ, когда ему противорѣчили; искрененъ изъ гордости и скрытенъ тамъ, гдѣ ему казалось, что его искренность можетъ показаться безразсудной; столь же преданъ чувственнымъ, какъ и духовнымъ наслажденіямъ; робокъ и связанъ въ рѣчахъ, когда ему казалось, что его не могутъ понять, но очень краснорѣчивъ, когда чувствовалъ, что его слова падаютъ на хорошо подготовленную почву; лѣнивъ, когда у него не было импульса, подталкивавшаго его, въ собственной душѣ, но въ противномъ случаѣ способенъ проявить пламенное рвеніе; наконецъ, привѣтливъ въ обращеніи и корректенъ въ поступкахъ, съ утонченно-свѣтскими манерами -- таковъ, приблизительно, былъ Максъ Хавелааръ.

Я говорю: приблизительно, ибо, если, вообще, формулированіе понятій дѣло не простое, то, тѣмъ болѣе, это относится къ описанію личности, значительно отклоняющейся отъ будничной нормы. Оттого у романистовъ герои и выходятъ обыкновенно либо ангелами, либо чертями. Бѣлой и черной краской писать не трудно; много труднѣй правильно передать пеструю смѣсь и разнообразныя градаціи оттѣнковъ, особенно, когда человѣкъ стремится къ истинѣ и не хочетъ ни чернить, ни обѣлять.

Чувствую, что мой эскизъ характеристики Хавелаара очень несовершененъ. Матеріалы, имѣющіеся у меня подъ рукою, такъ разнообразны, что меня затрудняетъ именно избытокъ выбора, и потому я обѣщаюсь еще дополнить эту характеристику, когда къ тому дадутъ поводъ событія, о которыхъ я хочу вамъ разсказать. Одно несомнѣнно: это былъ незаурядный человѣкъ, котораго стоило изучить. Скажу теперь же, что я забылъ упомянуть объ одной изъ его главныхъ особенностей -- умѣніи одинаково быстро и притомъ одновременно схватывать и веселую, и серьезную сторону событій и вещей; отъ этого въ его рѣчахъ безсознательно всегда вкрадывался оттѣнокъ юмора, и слушатели нерѣдко не знали, какъ имъ быть: поддаться ли глубокому чувству, звучавшему въ его словахъ, или же смѣяться надъ шутками, которыми прерывалась его серьезная рѣчь.

Замѣчательно, что ни на внѣшности Хавелаара, ни на его чувствахъ какъ будто совсѣмъ не отразилось пережитое имъ. Хвастовство опытомъ -- дѣло обычное, смѣшной шаблонъ. Есть люди, которые лѣтъ шестьдесятъ плыли по теченію, воображая, будто они имъ управляютъ, и которые за все это время ничего не могутъ разсказать о себѣ, кромѣ того, что въ такомъ-то году они переѣхали съ А -- грахтъ на улицу Б. или обратно. И чаще всего ссылаются на свой жизненный "опытъ" именно тѣ, кто такимъ идиллическимъ манеромъ дожилъ до сѣдинъ. Другіе основываютъ свои притязанія на "опытѣ", хвастаясь активнымъ участіемъ въ пережитыхъ событіяхъ, хотя отнюдь не видно, чтобъ эти событія сколько-нибудь отразились на ихъ душевной жизни. Великія событія сплошь и рядомъ скользятъ по ихъ свидѣтелямъ и даже непосредственнымъ участникамъ, не оставляя замѣтнаго слѣда на ихъ душѣ. Кто сомнѣвается въ этомъ, пусть спроситъ себя, много ли жизненнаго опыта обнаружили, въ большинствѣ, французы, которымъ въ 1815 году исполнилось лѣтъ сорокъ-пятьдесятъ. А вѣдь все это были люди, которые не только были зрителями великой драмы переворота 1789 года, но и сами играли въ немъ болѣе или менѣе видную роль.

И, наоборотъ, какъ часто человѣкъ переживаетъ многое и сильно безъ всякаго, казалось бы, повода съ внѣшней стороны. Вспомните исторію Робинзона, "Мои темницы" Сильвіо Пеллико, прелестную книжечку "Пиччіола", Саинтино; представьте себѣ душевную борьбу, переживаемую старой дѣвой, всю жизнь таившей въ груди своей любовь, которой она никогда не выдала ни словомъ, или же ощущенія друга человѣчества, который, по внѣшности какъ будто и не участвуя въ ходѣ событій, съ пламеннымъ интересомъ размышляетъ о благѣ своихъ ближнихъ и согражданъ, переживая страхи и надежды, жадно слѣдя за каждой перемѣной, готовый дать себя въ куски изрѣзать за высокую идею, горя негодованіемъ, когда на его глазахъ эту идею гонятъ и топчутъ ногами враги, на сторонѣ которыхъ въ данный моментъ перевѣсъ и сила. Представьте себѣ душевное состояніе философа, который изъ своей кельи силится научить народъ познанію истины, когда онъ видитъ, что голосъ его заглушаетъ льстивый и лицемѣрный хоръ корыстныхъ шарлатановъ. Подумайте, что долженъ былъ переживать Сократъ -- не въ тотъ моментъ, когда онъ осушалъ кубокъ съ ядомъ, ибо я имѣю въ виду внутреннія, душевныя переживанія, а не навязанныя человѣку извнѣ,-- какъ тяжко должна была тосковать душа его, когда онъ, искавшій только правды и добра, слышалъ, какъ его называли "развратителемъ юношества и оскорбителемъ боговъ".

Или еще лучше: вспомните Христа въ тотъ моментъ, когда онъ съ горестью смотрѣлъ на Іерусалимъ и жаловался, что онъ не захотѣлъ принять Его.

Такой крикъ боли -- передъ кубкомъ яда и распятіемъ -- не можетъ вырваться изъ сердца, не знавшаго страданія... Въ страданьѣ -- опытъ.

Хавелааръ имѣлъ жизненный опытъ, потому что онъ много "испыталъ", и не въ смыслѣ переѣздовъ изъ одной улицы въ другую. Онъ не разъ терпѣлъ пожары и крушенія на морѣ, видѣлъ и войну, и убійство, и мятежъ, неоднократно дрался на дуэли, зналъ и роскошь, и нищету, и голодъ, и холеру, и любовь, и любовныя увлеченія. Побывалъ во Франціи, Германіи, Бельгіи, Италіи, Россіи, Швейцаріи, Англіи, Испаніи, Португаліи, Египтѣ, Аравіи, Индіи, Китаѣ и Америкѣ.

Одно уже то, что жизнь его сложилась такъ разнообразно, могло дать жизненный опытъ. А что онъ, дѣйствительно, переживалъ все это, а не шелъ мимо жизни, не впитывая въ себя впечатлѣній, которыя жизнь въ изобиліи дарила ему,-- тому порукой гибкость его духа и воспріимчивость ума.

Вотъ почему всѣ знавшіе или догадывавшіеся, какъ много онъ пережилъ и выстрадалъ, дивились, что все это такъ мало отразилось на его лицѣ. Правда, лицо у него было нѣсколько усталое, но это говорило скорѣе о преждевременно созрѣвшей молодости, чѣмъ о близящейся старости; а между тѣмъ, старость была уже не за горами, такъ какъ въ Индіи человѣкъ въ тридцать пять лѣтъ уже не можетъ считать себя молодымъ.

Онъ въ полной мѣрѣ сохранилъ юную свѣжесть чувствъ. Съ дѣтьми онъ становился самъ ребенкомъ, увлекался играми съ маленькимъ Максомъ и жаловался, что тотъ еще слишкомъ малъ, чтобы вмѣстѣ съ нимъ пускать змѣя, а онъ, большой Максъ, ужасно это любитъ. Съ подростками онъ игралъ въ "зайчики"; дѣвочкамъ составлялъ узоры для вышиванія и нерѣдко самъ брался за иглу и принимался вышивать, хотя и говорилъ всегда, что дѣвочки могли бы заняться чѣмъ-нибудь болѣе полезнымъ, чѣмъ "машинальный счетъ стежковъ". Съ восемнадцатилѣтними юношами онъ былъ юнымъ студентомъ, пѣлъ съ ними "Patriam canimus" и "Gaudeamus igitur"; я даже не увѣренъ, что еще недавно, будучи въ отпуску, въ Амстердамѣ, онъ не сорвалъ вывѣски, которая не нравилась ему, потому что на ней былъ изображенъ мавръ, прикованный къ ногамъ европейца съ длинной трубкою въ зубахъ, а внизу, разумѣется, стояла подпись: "Курящій молодой купецъ".

Бабу, высаженная имъ изъ кареты, была похожа на всѣхъ индійскихъ бабу въ старости. Если вамъ знакома эта порода слугъ, мнѣ нѣтъ надобности описывать вамъ ея внѣшность; если не знакома, я, все равно, не сумѣю вамъ описать ея. Единственное, что отличало ее отъ другихъ нянекъ въ Индіи,-- это то, что у нея было очень мало дѣла. Мевроу Хавелааръ была примѣрной матерью; она сама смотрѣла за маленькимъ Максомъ и все для него дѣлала сама къ большому удивленію многихъ мѣстныхъ дамъ, которыя не находили нужнымъ "быть рабынями своихъ дѣтей".

Глава седьмая.

Штернъ продолжаетъ.-- Новый начальникъ вступаетъ въ должность и начинаетъ устраиваться.

Резидентъ бантамскій представилъ новому своему помощнику регента и контролера. Хавелааръ очень учтиво поздоровался съ обоими: контролера подбодрилъ нѣсколькими привѣтливыми словами -- первая встрѣча съ новымъ начальникомъ всегда бываетъ тягостной; регента привѣтствовалъ именно такъ, какъ и подобало привѣтствовать важную персону, не выходящую изъ дому безъ "золотого пайонга" {Большой вызолоченный зонтикъ, который неизмѣнно носятъ за яванскими сановниками при выходѣ ихъ изъ дому, будь то днемъ или ночью, въ дождь или въ хорошую погоду, пѣшкомъ, верхомъ или въ каретѣ.}, но одновременно съ тѣмъ находящуюся на положеніи его "младшаго брата". Съ полной достоинства привѣтливостью и любезностью онъ началъ укорять его за чрезмѣрное служебное усердіе, побудившее его въ такую погоду выѣхать такъ далеко, на границу своего округа, для встрѣчи новаго помощника резидента, къ чему, строго говоря, правила служебнаго этикета регента не обязывали.

-- Право же, господинъ Адипатти, я сержусь да васъ, что вы изъ-за меня такъ безпокоились... я разсчитывалъ встрѣтиться съ вами только въ Рангкасъ-Бетунгъ.

-- Мнѣ хотѣлось возможно скорѣе познакомиться съ господиномъ адсистентомъ-резидентомъ и свести съ нимъ дружбу.

-- Конечно, конечно, это большая честь для меня, но все же меня огорчаетъ, когда человѣкъ вашего званія и лѣтъ такъ утомляетъ себя... Вы верхомъ пріѣхали?

-- Да, господинъ адсистентъ-резидентъ. Когда меня зоветъ долгъ службы, я еще крѣпокъ и силенъ.

-- Но это уже слишкомъ... не правда ли, резидентъ?

-- Господинъ... Адипатти... Очень...

-- Любезенъ? Да, конечно, но вѣдь есть же предѣлъ...

-- Усерденъ...-- тянулъ резидентъ.

-- Да, разумѣется, но все же есть предѣлъ,-- вынужденъ былъ повторить Хавелааръ.-- Если вы ничего не имѣете противъ, господинъ резидентъ, у насъ въ каретѣ найдется мѣсто для регента. Бабу можетъ остаться здѣсь; мы потомъ пришлемъ за нею танду изъ Рангкасъ-Бетуна. Мальчика жена моя возьметъ къ себѣ на колѣни... не правда ли, Тина?... и тогда мѣста будетъ вполнѣ достаточно.

-- Я... Ничего... Противъ...

-- Фербрюгге, мы и васъ возьмемъ, я не вижу причины...

-- Не имѣю,-- докончилъ резидентъ.

-- Я не вижу, зачѣмъ вамъ безъ особой надобности тащиться верхомъ по такой грязи. Мѣста хватитъ на всѣхъ и такъ мы скорѣй перезнакомимся... не правда ли, Тина, вѣдь мы сможемъ это устроить?... Поди сюда, Максъ... Посмотрите, Фербрюгге, ну, развѣ не прелесть мальчугашка?... Это мой сынъ... Максъ.

Резидентъ усѣлся возлѣ регента. Хавелааръ обратился къ Фербрюгге съ вопросомъ, кому принадлежитъ бѣлая лошадь съ алымъ чепракомъ, и когда Фербрюгге вышелъ изъ пендоппо поглядѣть, о какой лошади онъ говоритъ, новый помощникъ резидента положилъ ему руку на плечо и спросилъ:

-- Регентъ во всемъ обнаруживаетъ такое же служебное рвеніе?

-- Для своихъ лѣтъ онъ еще здоровъ и силенъ, мингееръ Хавелааръ, и вы понимаете, что ему хотѣлось произвести на васъ хорошее впечатлѣніе.

-- Да, да, я понимаю. Я слышалъ о немъ много хорошаго... Онъ образованный человѣкъ?

-- О, да.

-- А семья у него большая?

Фербрюгге недоумѣнно взглянулъ на Хавелаара: этотъ скачокъ мысли былъ ему непонятенъ. Вообще, людямъ, мало знавшимъ Хавелаара, не всегда легко бывало понять его. Со свойственной ему живостью ума онъ нерѣдко въ разговорѣ перескакивалъ черезъ промежуточныя звенья мысли и, хотя самъ не терялъ нити, не удивительно, что собесѣдникъ, не привыкшій къ такой гибкости ума, вытаращивалъ на него глаза съ невысказаннымъ вопросомъ на устахъ: "Да ты что, спятилъ, что ли?"

Нѣчто подобное выразилось и на лицѣ Фербрюгге, и Хавелааръ вынужденъ былъ повторить свой вопросъ, прежде чѣмъ онъ отвѣтилъ:

-- Да, семейство у него обширное.

-- А мечетей въ вашемъ округѣ много строится? {Яванцы раньше исповѣдывали браманскую религію; съ XIV вѣка они магометане, но и посейчасъ у нихъ сохранились остатки прежнихъ вѣрованій. Бантамъ послѣднимъ перешелъ въ магометанство, въ 1840 году.} -- продолжалъ Хавелааръ, опять-таки тономъ, противорѣчившимъ значенію словъ и какъ бы указывавшимъ на связь между мечетями и большимъ семействомъ регента.

Фербрюгге отвѣчалъ, что надъ мечетями, дѣйствительно, работы много.

-- Да, да, я зналъ это. Скажите, а уплата земельныхъ налоговъ очень запаздываетъ?

-- Да, конечно, они могли бы поступать аккуратнѣе...

-- Само собою, особенно въ области Паранъ-Куджанъ,-- докончилъ за него Хавелааръ, словно онъ находилъ удобнѣе самъ отвѣчать на свои вопросы.

-- А сколько предполагается получить по предварительной смѣтѣ въ этомъ году?-- продолжалъ разспрашивать Хавелааръ и видя, что Фербрюгге медлитъ, словно обдумывая свой отвѣтъ, снова предупредилъ его, выпаливъ однимъ духомъ:

-- Хорошо, хорошо, я знаю... восемьдесятъ шесть тысячъ и еще нѣсколько сотъ... на пятнадцать тысячъ больше, чѣмъ въ прошломъ году... но, все же, всего на шесть тысячъ больше, чѣмъ въ тысяча восемьсотъ пятомъ... Съ тридцатыхъ годовъ доходъ возросъ всего на восемь тысячъ... и населеніе здѣсь рѣдкое... да что подѣлаешь, Мальтусъ... за двѣнадцать лѣтъ оно увеличилось всего лишь на одинъ процентъ... и то еще вопросъ, такъ какъ прежнія народныя переписи были очень неточныя... да и теперь... Въ первое десятилѣтіе этого вѣка оно даже убавилось... и рогатаго скота что-то не прибавляется... плохой знакъ... Что за чортъ! Чего эта лошадь не стоитъ на мѣстѣ? Какъ бы она не брыкнула... Поди сюда, Максъ!

У Фербрюгге получилось такое впечатлѣніе, что новому адсистентъ-резиденту мало чему осталось здѣсь учиться и что о перевѣсѣ его, Фербрюгге, опыта, какъ старожила, не можетъ быть и рѣчи. Впрочемъ, контролеръ былъ добрый малый и на это и не претендовалъ.

-- Само собой,-- продолжалъ Хавелааръ, беря на руки маленькаго Макса,-- въ Чикандскомъ и Болангскомъ округахъ этому очень рады... и мятежники въ Лампонгѣ тоже. Я очень разсчитываю на ваше содѣйствіе, мингееръ Фербрюгге. Регентъ человѣкъ уже пожилой, кстати, его зять все еще начальникомъ округа? Въ конечномъ счетѣ я все-таки нахожу, что это человѣкъ, заслуживающій снисхожденія... я говорю о регентѣ... я очень радъ, что здѣсь все такъ бѣдно... я надѣюсь надолго здѣсь остаться...

Онъ протянулъ руку Фербрюгге. И, возвращаясь съ нимъ къ столу, за которымъ сидѣли Адипатти, резидентъ и мевроу Хавелааръ, тотъ уже почти убѣдился, что "этотъ Хавелааръ вовсе не такой дуракъ", какъ увѣряетъ Дюклари. Фербрюгге самъ былъ человѣкъ не глупый и хорошо зналъ Лебакъ, насколько можно знать обширный округъ, гдѣ совершенно нѣтъ газетъ; онъ видѣлъ, что между случайными на первый взглядъ вопросами новаго адсистента, несомнѣнно, есть логическая связь, и что, хотя Хавелааръ и не жилъ раньше въ этомъ округѣ, все же онъ имѣетъ представленіе о томъ, какъ здѣсь обстоятъ дѣла. Однако-жь, радость Хавелаара по поводу того, что въ Лебакѣ все такъ убого, была для него непонятна; онъ даже думалъ, что ослышался или не понялъ. Уже потомъ, еще разъ услыхавъ отъ Хавелаара тѣ же слова, онъ понялъ, сколько въ этой радости было высокаго и благороднаго.

Хавелааръ и Фербрюгге присоединились къ остальнымъ и за чаемъ, въ болтовнѣ о всякой всячинѣ, дождались, пока донгзо не пришелъ доложить резиденту, что свѣжія лошади запряжены. Кой-какъ всѣ размѣстились въ каретѣ и покатили.

Разговаривать было трудновато отъ тряски и толчковъ. Макса мать держала на колѣняхъ, успокаивая его бананами, когда онъ капризничалъ, и ни за что не хотѣла признаться, что она устала, и отдать его отцу. Воспользовавшись минутою невольной остановки, когда карета завязла въ болотѣ, Фербрюгге спросилъ резидента, говорилъ ли онъ уже съ мингееромъ Хавелааромъ о мевроу Слотерингъ.

-- Г. Хавелааръ... Мнѣ... Сказалъ...

-- Ну, разумѣется, Фербрюгге. Само собой, она можетъ остаться жить у насъ. Я не хотѣлъ бы...

-- Что... Хорошо... Вы...

-- Мнѣ было бы непріятно при такихъ обстоятельствахъ выставить женщину изъ моего дома... это само собою разумѣется... не правда ли, Тина?

Тина тоже нашла, что это само собою разумѣется.

-- У васъ, вѣдь, тамъ, въ Рангкасъ-Бетунгъ, два дома и мѣста на двѣ семьи хватитъ съ избыткомъ.

-- Да даже, если-бъ и не такъ...

-- Я... Не... Могъ... Ей...

-- Отказать? Ну, конечно, г. резидентъ. Конечно, не могли.

-- Ей... Обѣщать...-- невозмутимо тянулъ свое резидентъ.-- Потому что... Это.

-- Мы бы и десять такихъ оставили у себя, лишь бы только онѣ захотѣли.

-- Большое... Бремя... И... Не забудьте... Она.

-- Но куда же ей дѣться? Не можетъ же она въ такомъ состояніи путешествовать.

Карета, приподнятая въ это время, грохнулась колесомъ о земь, словно поставивъ восклицательный знакъ послѣ заявленія, что путешествовать мевроу Слотерингъ не въ состояніи. У каждаго невольно вырвалось: "Однако!" Маленькій Максъ уронилъ на грудь матери бананъ, который онъ держалъ въ рукахъ, и долго разыскивалъ его. Карета уже выбралась изъ грязи и снова въѣзжала въ глубокую лужу, когда резидентъ докончилъ, наконецъ, начатую фразу:

-- Она... Не европеяпка... Туземка.

-- О! это все равно,-- поспѣшила возразить мевроу Хавелааръ. Резидентъ кивнулъ головой, словно довольный такимъ оборотомъ дѣла, и, такъ какъ бесѣдовать было затруднительно, прекратилъ разговоръ.

Мевроу Слотерингъ была вдова предшественника Хавелаара, умершаго два мѣсяца тому назадъ. Фербрюгге, временно исполнявшій обязанности помощника резидента, имѣлъ бы право въ теченіе этого времени занимать просторный домъ, построенный въ Рангкасъ-Бетунгъ, какъ и во всѣхъ прочихъ округахъ, для начальника округа на средства туземнаго населенія. Онъ этого не сдѣлалъ, частью изъ опасенія, что скоро ему придется перебираться снова въ другое мѣсто, частью изъ жалости къ вдовѣ и ея дѣтямъ, продолжавшимъ жить въ этомъ домѣ. А мѣста хватило бы и для него, такъ какъ, помимо большого дома, отведеннаго помощнику резидента, неподалеку, на томъ же участкѣ земли, стоялъ еще другой домъ, старый, служившій той же цѣли до постройки новаго, и, хотя онъ нѣсколько пришелъ въ упадокъ, жить въ немъ все же было можно.

Мевроу Слотерингъ просила резидента замолвить за нее словечко передъ преемникомъ ея покойнаго супруга и выпросить у него позволеніе остаться въ этомъ старомъ домѣ до разрѣшенія своего отъ бремени, котораго она ждала черезъ нѣсколько мѣсяцевъ. Въ этомъ и заключалась просьба, которой Хавелааръ и его жена, вообще, очень гостепріимные, такъ охотно пошли навстрѣчу.

Резидентъ назвалъ мевроу Слотерингъ "туземкой". Для читателей, не жившихъ въ Индіи, это требуетъ поясненія, такъ какъ они могли бы вывести отсюда неправильное заключеніе, что мевроу Слотерингъ была яванка.

Европейское общество въ Индіи рѣзко распадается на двѣ отдѣльныхъ категоріи: настоящіе европейцы -- и тѣ, которые, хотя по закону и уравнены съ ними въ правахъ, родились не въ Европѣ и имѣютъ въ своихъ жилахъ большую или меньшую примѣсь туземной крови. Къ чести гуманитарныхъ взглядовъ въ Индіи, спѣшу прибавить, что, хотя эти двѣ категоріи въ обществѣ и рѣзко разграничены, по отношенію къ туземному населенію тѣ и другіе считаются "европейцами", и, вообще, раздѣленіе это не носитъ того варварскаго характера, какъ въ Америкѣ между черными и бѣлыми. Конечно, и тутъ есть несправедливость и обида, и нерѣдко слово липлапъ, которое здѣсь слышишь на каждомъ шагу, въ ушахъ моихъ звучало доказательствомъ того, насколько бѣлый, не липлапъ, еще далекъ отъ истинной культурности. Правда, липлапъ лишь въ видѣ исключенія допускается въ общество европейцевъ, гдѣ его какъ бы не считаютъ полноправнымъ членомъ но, все же, такое отгораживаніе себя отъ липлаповъ или презрительное отношеніе къ нимъ рѣдко отстаивается, какъ принципъ. Каждый имѣетъ право выбирать себѣ кругъ знакомыхъ, и нельзя обижаться на европейца изъ Европы, что онъ предпочитаетъ общеніе съ своими соотечественниками общенію съ людьми, которые -- независимо отъ ихъ, такъ сказать, удѣльнаго вѣса -- не раздѣляютъ его взглядовъ и понятій, или, вѣрнѣе -- и, въ конечномъ счетѣ, это главное -- которыхъ предразсудки направлены въ иную сторону, чѣмъ у него.

Липлапъ -- по настоящему мнѣ слѣдовало бы сказать: "такъ называемый туземецъ", но я прошу разрѣшенія оставаться при этомъ словѣ, создавшемся путемъ аллитераціи, конечно, не придавая ему обиднаго значенія, да и, въ сущности, что такое слово?-- липлапъ, говорю я, имѣетъ много цѣнныхъ качествъ; въ немъ много хорошаго, точно такъ же, какъ и въ европейцѣ. У обоихъ, конечно, много и дурныхъ сторонъ, и въ этомъ они схожи. Но и достоинства, и недостатки у нихъ слишкомъ разные, чтобы общеніе между ними могло взаимно доставлять имъ удовольствіе. Притомъ же,-- тутъ уже виновато правительство,-- липлапъ, по большей части, человѣкъ мало образованный. Можетъ быть, и европеецъ былъ бы такимъ же, если-бъ съ дѣтства никто не заботился объ его развитіи и, наоборотъ, на каждомъ шагу ставилъ бы ему препятствія, но дѣло не въ этомъ, а въ томъ, что малая образованность липлапа, вообще, мѣшаетъ ему стоять наравнѣ съ европейцемъ даже и тамъ, гдѣ онъ, какъ отдѣльная личность, по своей одаренности превосходитъ даннаго европейца.

Это не ново. Уже Вильгельмъ Завоеватель держался такого рода политики, чтобы и самаго невѣжественнаго нормана ставить выше образованнаго саксонца; и каждый норманъ ссылался на превосходство нормановъ, какъ расы вообще, требуя почета для себя лично, даже и тамъ, гдѣ онъ -- если не принимать въ расчетъ, что его соотечественники побѣдители, а саксы побѣжденные -- былъ бы ничтожнѣйшимъ.

Такой основной взглядъ заранѣе вноситъ въ общеніе этихъ двухъ категорій принужденность, которая могла бы быть устранена только философски мыслящимъ и дальновиднымъ правительствомъ.

Что европеецъ цѣпляется за это искусственное превосходство, понятно само собой, такъ какъ это ему выгодно, но иной разъ забавно видѣть, какъ человѣкъ, получившій образованіе въ роттердамскихъ кабакахъ, вышучиваетъ липлапа только за то, что тотъ, говоря по-голландски, путаетъ женскій родъ съ мужскимъ и неправильно произноситъ букву "g". Случается, что липлапъ образованъ, хорошо воспитанъ, даже ученый человѣкъ -- есть и такіе,-- но стоить европейцу, который, подъ предлогомъ болѣзни сбѣжалъ на берегъ съ корабля, на которомъ онъ мылъ посуду, вся воспитанность котораго ограничивается тѣмъ, что онъ черезъ два слова въ третье говоритъ: "Uwee" {Сокращенное Uw Edele -- нѣчто вродѣ "вашего благородія".} и "извиняюсь", который въ 1800 году отлично "заработалъ" на индиго, а теперь держитъ токо, въ которомъ торгуетъ ветчиной и охотничьими ружьями,-- стоитъ такому европейцу замѣтить, что образованнѣйшему липлапу не всегда удается разграничить буквы g и j, какъ онъ начинаетъ издѣваться надъ глупостью туземца, не способнаго усвоить разницы между этими двумя буквами.

Но, вѣдь, чтобъ не смѣяться надъ этимъ, надо знать, что по-малайски и по-арабски звуки "ха" и "га" имѣютъ одинаковое начертаніе, что "Іеронимъ" черезъ "Джеронимо" переходитъ въ "Джерома"; что "хуано" и "гуано" одно и то же, что голландское "Want" по-нѣмецки будетъ "Hand" что "Kons" происходитъ отъ "Hose" и что изъ "Гильдехома" голландцы сдѣлали Хиллема и Виллема. Но можно ли требовать этого отъ человѣка, нажившаго состояніе на торговлѣ индиго?

И этакій вотъ европеецъ не находить достойнымъ своего знакомства образованнѣйшаго липлапа. Я знаю, что Виллемъ произошелъ отъ Гильома, и долженъ сознаться, что встрѣчалъ, въ особенности на Молуккскихъ островахъ, многихъ липлаповъ, поражавшихъ меня обширностью своихъ познаній. Это наводитъ на мысль, что мы, европейцы, въ распоряженіи которыхъ столько способовъ расширить свое образованіе, нерѣдко стоимъ ниже бѣдныхъ парій, которыхъ отъ колыбели умышленно держатъ въ невѣжествѣ и подчиненіи и которые, вдобавокъ, еще должны бороться съ предразсудками, относящимися къ окраскѣ ихъ кожи.

Но мевроу Слотерингъ была разъ навсегда гарантирована отъ ошибокъ въ голландскомъ языкѣ, такъ какъ она говорила только по-малайски. Ея наружность мы опишемъ позже, когда встрѣтимся съ нею лично за чайнымъ столомъ на верандѣ жилища помощника резидента въ Рангкасъ-Бетунгъ, куда всѣ наши путники, порядкомъ растрясшись по дорогѣ, въ концѣ-концовъ, благополучно прибыли.

Резидентъ, пріѣхавшій сюда только затѣмъ, чтобы ввести въ должность новаго адсистента-резидента, выразилъ желаніе въ тотъ же день вернуться въ Серангъ.-- Такъ, какъ. Тамъ.

Хавелааръ поспѣшилъ изъявить готовность тотчасъ же принести присягу.

-- У него... Спѣшное... Дѣло.

Условились, что черезъ полчаса всѣ соберутся на большой верандѣ въ домѣ регента. Фербрюгге, ожидавшій этого, еще за много дней далъ знать мѣстнымъ вождямъ, Паттеху, Кливону, Джаксѣ, сборщику податей, нѣсколькимъ мантри и всѣмъ мѣстнымъ туземнымъ чиновникамъ, обязаннымъ присутствовать при этомъ торжествѣ, чтобъ они собрались съ утра на главной площади.

Адипатти простился и поѣхалъ верхомъ къ себѣ. Мевроу Хавелааръ обошла свой новый домъ, все осмотрѣла и всѣмъ осталась довольна, въ особенности же огромнымъ садомъ -- это хорошо для Макса, ему нужно побольше быть на воздухѣ. Резидентъ и Хавелааръ пошли, каждый въ свою комнату, переодѣться, ибо церемонія присяги требуетъ офиціально установленнаго костюма.

Вокругъ дома сотнями стояли люди, либо конвоировавшіе верхомъ карету регента, либо принадлежавшіе къ свитѣ туземныхъ вождей. Полицейскіе и канцелярскіе служители суетились, бѣгали взадъ и впередъ; словомъ, все обѣщало, что на мигъ въ скучную монотонность прозябанія этого забытаго клочка земли будетъ внесена струйка новой жизни.

На площадь выѣхала нарядная коляска Адипатти. Изъ нея вышли резидентъ и его новый помощникъ, въ расшитыхъ золотомъ и серебромъ мундирахъ, однакожъ, съ непривычки спотыкаясь о свои шпаги, и направились къ жилищу регента, гдѣ ихъ встрѣтили музыкой цѣлаго оркестра гонговъ, гамеланговъ и всевозможныхъ трескучихъ инструментовъ {Гонгъ -- металлическій тазъ, плоскій или котлообразный, по которому бьютъ обтянутыми кожей колотушками.-- Гамелангъ -- комплектъ изъ десяти-пятнадцати различныхъ ударныхъ и струнныхъ инструментовъ, настроенныхъ въ ладъ. Основной тонъ даютъ мѣдные колокольчики въ видѣ чашки или горшечка, по которымъ ударяютъ мягкой палочкой. Полный гамелангъ заключаетъ въ себѣ до пяти дюжинъ такихъ колокольчиковъ. Изготовить его не легко, и для этого требуется большое искусство.}. Фербрюгге, успѣвшій смѣнить свой перепачканный дорожный костюмъ на парадную форму, былъ уже здѣсь. Вожди низшаго ранга сидѣли въ кружокъ, по восточному обычаю, на цыновкахъ, на полу; резидентъ, Адипатти, помощникъ резидента, контролеръ и два-три вождя высшаго ранга помѣстились за столомъ, стоявшимъ въ концѣ длинной галлереи.

Резидентъ поднялся и прочелъ указъ генералъ-губернатора, которымъ мингееръ Максъ Хавелааръ назначался помощникомъ резидента округа Бантамъ-Кидулъ, или Южный Бантамъ, на туземномъ нарѣчіи именуемый Лебакомъ. Затѣмъ прочелъ обычную для всѣхъ вступающихъ на государственную службу присягу, въ которой приносящій ее завѣрялъ, что онъ никому ничего не сулилъ и не давалъ съ цѣлью полученія упомянутой должности, и впредь ни сулить, ни давать не будетъ, что онъ будетъ вѣрой и правдой служить его величеству королю Нидерландскому, равно какъ и повиноваться представителямъ его величества въ индійскихъ земляхъ, въ точности исполнять законы и указы, какъ уже изданные, такъ и тѣ, которые имѣютъ быть изданными, и заботиться объ исполненіи ихъ его подчиненными, какъ подобаетъ добропорядочному (въ данномъ случаѣ: адсистентурезиденту).

Затѣмъ слѣдовало сакраментальное: "Обѣщаюсь и клянусь всемогущимъ Богомъ"...

Хавелааръ повторялъ за нимъ слова присяги. Казалось бы, само собою разумѣлось, что въ эту присягу включено и обѣщаніе защищать интересы туземнаго населенія, оберегая его отъ притѣсненій и эксплоатаціи: ибо, разъ человѣкъ присягалъ исполнять всѣ существующіе законы и указы, стоило вспомнить о несчетныхъ указахъ, изданныхъ по этому поводу, чтобы понять, что особой присяги тутъ не требуется. Однако же, законодатель повидимому, находилъ, что избытокъ хорошаго не повредитъ, и обязалъ адсистента-резидента, помимо обычной, еще и особою присягой, въ которой выразительно подчеркнута эта его обязанность; и Хавелааръ еще разъ вынужденъ былъ поклясться "всемогущимъ Богомъ", въ томъ, что онъ "будетъ защищать туземное населеніе отъ угнетенія, насилія и притѣсненій".

Тонкій наблюдатель не преминулъ бы отмѣтить разницу въ тонѣ и повадкѣ во время принесенія присяги у резидента и у Хавелаара. Обоимъ не впервой было присутствовать при подобной церемоніи; такъ что разница, о которой я говорю, заключалась не въ томъ, что тотъ или другой изъ нихъ были взволнованы новизной положенія; она всецѣло обусловливалась различіемъ характеровъ обоихъ. Резидентъ говорилъ плавнѣе и быстрѣй обыкновеннаго, такъ какъ и указъ, и присягу ему приходилось только читать, и это избавляло его отъ труда придумывать окончаніе фразы, но и читалъ онъ такъ торжественно, съ такимъ достоинствомъ, которое убѣждало поверхностнаго наблюдателя въ томъ, что онъ придаетъ этому обряду чрезвычайно важное значеніе. У Хавелаара, наоборотъ, и въ лицѣ, и въ голосѣ, и во всей позѣ было что-то, какъ бы говорившее: "Да вѣдь это же все само. собою разумѣется! Все это я дѣлалъ бы и безъ "Всемогущаго Бога". И человѣкъ опытный, знатокъ человѣческаго сердца, пожалуй, положился бы на эту самоувѣренность больше, чѣмъ на величавую осанку резидента.

И вправду, не забавно ли предполагать, что человѣкъ, поставленный судьею и вершителемъ судебъ тысячъ людей, сталъ бы считать себя обязаннымъ заботиться объ ихъ благѣ только потому, что онъ произнесъ нѣсколько шаблонныхъ фразъ, если къ тому не побуждаетъ его собственное сердце?

Мы увѣрены, что Хавелааръ вступился бы за бѣдныхъ и обиженныхъ, гдѣ бы онъ ихъ ни встрѣтилъ, даже если бы онъ поклялся всемогущимъ Богомъ поступать какъ разъ наоборотъ.

Вслѣдъ за тѣмъ регентъ обратился къ туземнымъ вождямъ съ рѣчью, въ которой представилъ имъ новаго начальника округа, увѣщевая быть ему послушными, добросовѣстно выполнять свои обязанности и пр., и пр. Затѣмъ, по очереди, началъ представлять новому начальнику вождей. Хавелааръ каждому подавалъ руку; тѣмъ и закончилось введеніе въ должность.

Затѣмъ слѣдовалъ завтракъ въ домѣ Адипатти, на который былъ приглашенъ и лейтенантъ Дюклари. Тотчасъ по окончаніи его, резидентъ, торопившійся въ Серангъ, "Потому... Что... У... Него... Очень... Много... Дѣла..." -- снова сѣлъ въ свою дорожную карету, и въ Рангкасъ-Бетунгъ воцарилось снова обычное спокойствіе, присущее глухому яванскому уголку, гдѣ живетъ мало европейцевъ и притомъ же лежащему въ сторонѣ отъ большихъ дорогъ. Дюклари и Хавелааръ уже бесѣдовали между собой, какъ старые знакомые; Адипатти, повидимому, былъ въ восторгъ отъ своего новаго "старшаго брата", и Фербрюгге потомъ разсказывалъ, что резидентъ, котораго онъ поѣхалъ проводить до слѣдующей станціи, отзывался очень благопріятно обо всемъ семействѣ Хавелааръ, нѣсколько дней прогостившемъ у него; и, вдобавокъ, замѣтилъ, что Хавелааръ на отличномъ счету у начальства и, по всей вѣроятности, его скоро назначатъ на болѣе высокій постъ или, по крайней мѣрѣ, переведутъ въ болѣе "выгодный" округъ.

Максъ и "его Тина" недавно лишь вернулись изъ Европы, куда они ѣздили повидаться съ близкими, очень устали жить "съ упакованными чемоданами" и рады были, что, наконецъ, добрались до мѣста, гдѣ они могутъ чувствовать себя дома. До поѣздки въ Европу Хавелааръ былъ помощникомъ резидента на Амбоинѣ. Тамъ у него было много непріятностей, такъ какъ населеніе этого острова, вообще неспокойное, взбунтовалось. Мѣры, принятыя властями, были неудачны и только ухудшили положеніе, но Хавелааръ дѣйствовалъ энергично и сумѣлъ усмирить бунтовщиковъ. Однако-жъ, свыше ему оказывали мало содѣйствія, мѣстная система управленія была изъ рукъ вонъ плоха, могла вести только къ систематическому обезлюдѣнію и разоренію богатѣйшихъ земель, и это такъ огорчало и бѣсило Хавелаара, что онъ съ досады захворалъ и вынужденъ былъ ѣхать поправляться въ Европу. Въ сущности, по возвращеніи, онъ имѣлъ бы право претендовать на лучшій постъ, чѣмъ бѣдный округъ Лебакъ; на Амбоинѣ кругъ его дѣйствій былъ шире и тамъ надъ нимъ не было резидента, такъ что онъ дѣйствовалъ вполнѣ самостоятельно. Притомъ же, еще до посылки его на Амбоину, поднимался вопросъ о назначеніи его резидентомъ, и многіе были удивлены, что его назначили въ округъ, гдѣ большихъ добавочныхъ доходовъ не предвидѣлось. Ибо многіе вѣдь цѣнятъ должность лишь постольку, поскольку она матеріально выгодна. Однако же, самъ Хавелааръ не жаловался. Онъ былъ честолюбивъ, но не способенъ клянчить лучшаго мѣста или болѣе крупнаго жалованья.

А между тѣмъ, послѣднее пришлось бы очень кстати. Поѣздка въ Европу поглотила всѣ его небольшія сбереженія, накопившіяся за послѣдніе годы; мало того, онъ надѣлалъ долговъ и теперь былъ бѣднякомъ, въ буквальномъ смыслѣ слова. Но на свою службу онъ никогда не смотрѣлъ, какъ на источникъ дохода, и былъ доволенъ, что его назначили въ Лебакъ, разсчитывая тамъ бережливостью наверстать потерянное, въ чемъ его охотно поддерживала и жена, потребности и вкусы которой были очень незатѣйливы.

Но бережливость не давалась Хавелаару. Лично для себя онъ могъ ограничиваться строго необходимымъ, и даже менѣе того, но когда кто-нибудь другой нуждался въ помощи, онъ не въ состояніи былъ отказать. Онъ зналъ за собой эту слабость и не разъ доказывалъ себѣ, что несправедливо поддерживать другихъ, когда онъ самъ, и съ большимъ правомъ, можетъ требовать поддержки для себя. Еще живѣй онъ ощущалъ несправедливость этого, видя, что отъ его щедрости страдаютъ его Тина и маленькій Максъ, которыхъ онъ такъ горячо любилъ. Онъ корилъ себя за доброту, какъ за преступное тщеславіе, желаніе прослыть переодѣтымъ принцемъ, давалъ себѣ обѣщанія исправиться, но стоило мнимому или подлинному неудачнику начать передъ нимъ плакаться на свою горькую участь, какъ онъ забывалъ все и спѣшилъ помочь. Не научалъ его и горькій опытъ. За недѣлю до рожденія маленькаго Макса у него не было денегъ даже на то, чтобы купить желѣзную кроватку для ребенка, а незадолго передъ тѣмъ онъ продалъ немногія драгоцѣнности своей жены, чтобы помочь человѣку, который, навѣрное, былъ состоятельнѣе его.

Но вѣдь все это осталось далеко позади. А теперь они были въ Лебакѣ и разсчитывали остаться здѣсь надолго. И оба съ дѣтской радостью заказывали въ Батавіи мебель, которая должна была придать всему комфортабельный и уютный видъ, и заранѣе намѣчали, гдѣ они будутъ завтракать, гдѣ будетъ играть маленькій Максъ, гдѣ поставить библіотечный шкафъ, гдѣ большой Максъ по вечерамъ будетъ читать женѣ то, что онъ написалъ за день, ибо у него была потребность заносить всѣ свои мысли на бумагу.

"Когда-нибудь все это будетъ напечатано,-- говорила Тина,-- и тогда всѣ узнаютъ, что такое мой Максъ".

Но Максъ никогда не отдавалъ въ печать того, что волновало его умъ, изъ какой-то странной робости, почти стыдливости. Онъ самъ, отвѣчая тѣмъ, кто убѣждалъ его печататься, не умѣлъ объяснить это иначе, какъ словами:

"А вы позволили бы вашей дочери бѣгать безъ рубашки на улицѣ?"

Это была одна изъ причудъ, по поводу которыхъ окружающіе говорили: "А все-таки этотъ Хавелааръ большой чудакъ",-- и я не сталъ бы утверждать противнаго. Но если бы вы дали себѣ трудъ перевести на общепринятый языкъ его своеобразную манеру выражаться, въ этихъ странныхъ словахъ о дѣвушкѣ, бѣгающей по улицѣ безъ рубашки, вы, быть можетъ, разглядѣли бы источникъ его статьи "о цѣломудріи духа", который съ дѣвическою стыдливостью таится отъ равнодушныхъ взоровъ прохожихъ.

Да, они счастливо будутъ жить тутъ, въ Лебакѣ, Хавелааръ и его Тина. Единственное, что заботило и удручало ихъ, были долги, оставленные ими въ Европѣ, плюсъ еще не оплаченные расходы на обратный проѣздъ въ Индію и омеблированіе новаго дома. Ну, да ничего... они будутъ жить здѣсь экономно, на половину, даже на треть жалованья... можетъ быть, Макса скоро назначатъ резидентомъ... тогда въ нѣсколько лѣтъ они поправятъ свои обстоятельства.

-- Хотя, знаешь, Тина, мнѣ не хотѣлось бы такъ скоро уѣзжать изъ Лебака; тутъ дѣла полны руки. Ты, просто, будь побережливѣе, голубка, тогда, быть можетъ, мы и безъ повышенія расплатимся съ долгами... мнѣ бы хотѣлось остаться здѣсь подольше.

Призывъ къ бережливости, обращенный къ ней, былъ, собственно говоря, лишнимъ. Ей нечего было напоминать о бережливости. Не ея вина была въ томъ, что теперь имъ приходилось урѣзывать себя во всемъ; но она до того слилась душою со своимъ Максомъ, что его слова не прозвучали для нея упрекомъ, чего, конечно, онъ и не хотѣлъ. Хавелааръ отлично зналъ, что виноватъ онъ одинъ, своею щедростью, граничившею съ мотовствомъ; она же, если и виновата, то лишь тѣмъ, что, изъ любви къ своему Максу, одобряла всѣ его поступки.

Она была въ восторгъ, напримѣръ, когда онъ на свой счетъ повезъ на ярмарку въ Гаарлемъ двухъ бѣдныхъ женщинъ изъ Ньюстратъ, во всю свою жизнь никогда ничего не видавшихъ, кромѣ Амстердама, увѣривъ ихъ, будто король поручилъ ему "повеселить старенькихъ бабусь, которыя всю свою жизнь были умницами". Ей нравилось, что онъ собиралъ у себя по праздникамъ дѣтей изъ всѣхъ сиротскихъ пріютовъ Амстердама, угощалъ ихъ пирожнымъ и миндальнымъ молокомъ, и одарялъ игрушками. Она прекрасно понимала, что онъ "не могъ" не заплатить изъ своего кармана за проѣздъ бѣдной семьи музыкантовъ, которые стремились на родину, но не могли рѣшиться покинуть на чужбинѣ свои инструменты: арфу, скрипку и контрабасъ, безъ которыхъ они не могли бы заработать себѣ на пропитаніе. У нея не хватило духу побранить его, когда онъ привелъ къ ней дѣвушку, приставшую къ нему на улицѣ, накормилъ ее и пріютилъ, и только тогда сказалъ: "Иди и больше не грѣши", когда обезпечилъ ей возможность не грѣшить. Она была въ восторгъ отъ своего Макса, когда онъ выкупилъ заложенный рояль жильцовъ нижняго этажа, послѣ того, какъ отецъ семейства плакался при немъ, что, съ тѣхъ поръ, какъ онъ обанкротился, его дочки забросили музыку. Она душой сочувствовала Максу, когда онъ въ Менадо выкупилъ на волю семью невольниковъ, горько зарыдавшихъ, когда имъ пришлось лѣзть на столъ аукціонера. {Рабство и торговля невольниками въ нидерландскихъ владѣніяхъ было уничтожено правительственнымъ указомъ только 20 сентября 1859 г.} Она нашла вполнѣ естественнымъ, что Максъ подарилъ новыхъ лошадей туземцамъ, лошади которыхъ были на смерть заѣзжены офицерами съ "Байонезы". Она ничего не имѣла противъ, когда онъ, на Менадо и на Амбоинѣ, давалъ пріютъ у себя всѣмъ потерпѣвшимъ крушеніе съ американскихъ китоловныхъ судовъ и потомъ -- подумаешь, какой вельможа!-- совѣстился, точно какой-нибудь трактирщикъ, предъявитъ счетъ американскому правительству. Она прекрасно понимала, почему, когда къ нимъ заходили военныя суда, офицеры съ нихъ почти жили у Макса и вообще всегда любили останавливаться у него.

Вѣдь это же былъ ея Максъ. И какъ же было бы нелѣпо, мелочно и гадко его, съ его царственной щедростью, связывать по рукамъ и по ногамъ принципами экономіи и бережливости, которыми руководствуются другіе! И притомъ же, если теперь имъ временно трудно сводить концы съ концами, вѣдь ея Максъ долженъ же сдѣлать блестящую карьеру. Современемъ онъ, разумѣется, будетъ зарабатывать столько, что сможетъ удовлетворять свои великодушныя наклонности, не тратя больше, чѣмъ онъ получаетъ. Ея Максъ можетъ быть чѣмъ угодно -- и генералъ-губернаторомъ, и даже королемъ. Въ сущности, она даже удивлялась, почему онъ давно уже не посаженъ на царство.

Если былъ у Тины недостатокъ, то развѣ только ея беззавѣтная любовь къ своему Максу, но вѣдь "кто много любитъ, тому много и простится".

Хотя, въ сущности, прощать ей было нечего. Не раздѣляя ея преувеличенно высокаго мнѣнія объ "ея Максѣ", все же было основаніе предполагать, что онъ, дѣйствительно, можетъ сдѣлать блестящую карьеру. На это было много шансовъ, и если-бъ это оправдалось, непріятныя послѣдствія его чрезмѣрной щедрости, изгладились бы очень скоро. Но была и еще причина, оправдывавшая кажущуюся безпечность молодыхъ супруговъ.

Тина рано осталась сиротой и росла у своихъ родныхъ. При выходѣ замужъ ей сообщили, что у нея есть небольшое состояніе, которое и было тогда же выплачено ей. Но Хавелааръ изъ старыхъ писемъ и изъ разрозненныхъ листочковъ дневника, хранившихся въ шкатулкѣ, которая досталась Тинѣ отъ матери, узналъ, что предки Тины, какъ съ отцовской, такъ и съ материнской стороны, были очень богаты, а потомъ это богатство вдругъ невѣдомо куда исчезло, точно въ воду кануло. Сама она ничего не смыслила въ денежныхъ дѣлахъ, не интересовалась ими и ничего почти не могла сообщить мужу о прежнемъ блескѣ и богатствѣ рода. Дѣдъ ея, баронъ фонъ-Вейнбергенъ, переселился въ Англію вмѣстѣ съ Вильгельмомъ V {Какъ извѣстно, Наполеонъ въ 1806 году низложилъ намѣстника Нидерландовъ и посадилъ на тронъ своего брата Людовика.} и служилъ ротмистромъ въ войскѣ герцога Йоркскаго. Онъ былъ, повидимому, очень близокъ съ семействомъ низложеннаго намѣстника и, какъ оно, проводилъ жизнь въ кутежахъ и весельи, чѣмъ многіе и объясняли причину обѣднѣнія его рода. Онъ палъ въ сраженіи подъ Ватерлоо. Отецъ Тины, тогда восемнадцатилѣтній юноша, поручикъ, получившій въ той же битвѣ сабельный ударъ по головѣ, отъ послѣдствій котораго онъ, восемь лѣтъ спустя, сошелъ съ ума и умеръ, трогательно жаловался въ письмахъ къ ея матери, какъ тщетны были всѣ его попытки разыскать на полѣ сраженія тѣло убитаго отца.

Что касается дѣда съ материнской стороны, Тина помнила, что онъ жилъ пышно и богато, и изъ нѣкоторыхъ документовъ выяснилось, что онъ держалъ на откупу всю швейцарскую почту, какъ и теперь еще во многихъ нѣмецкихъ и итальянскихъ городахъ почтовая аренда составляетъ наслѣдственную привилегію принцевъ Турнъ и Таксисъ. {Теперь этого уже нѣтъ.} Несомнѣнно, это должно было давать ему огромные доходы; однако же, и съ этой стороны, по какой-то невѣдомой причинѣ, ничего не перешло ко второму поколѣнію.

Всѣ эти немногія свѣдѣнія Хавелааръ получилъ уже послѣ свадьбы и немало дивился тому, что памятная шкатулка, о которой я уже упоминалъ и которую Тина, въ память матери, бережно хранила, не разбираясь въ ея содержимомъ, хотя тамъ могли быть и важные документы, исчезла невѣдомо куда. Хоть Хавелааръ и не былъ корыстолюбивъ, все же это и многое другое вызвало у него подозрѣніе, что тутъ кроется какая-то семейная тайна, и не удивительно, что онъ, постоянно нуждавшійся въ деньгахъ, радостно мечталъ о томъ, что эта тайна разъяснится. Какъ бы то ни было, дѣйствительно была похищена шкатулка, или нѣтъ, несомнѣнно, въ умѣ Хавелаара зародилась мечта о милліонномъ наслѣдствѣ.

Странно, конечно, что онъ, такъ умѣло и настойчиво отстаивавшій чужое право, хотя бы и запрятанное подъ грудой пыльныхъ документовъ и густою сѣтью крючкотворства, по лѣности или небрежности, пропустилъ моментъ тамъ, гдѣ дѣло шло объ интересахъ самаго близкаго ему человѣка. Но именно потому, что этотъ человѣкъ былъ близокъ ему, что это была "его Тина", ему какъ-то совѣстно было хлопотать о томъ, что могло принести выгоду ему лично. Несомнѣнно, если-бъ его Тина была замужемъ за кѣмъ-либо другимъ и этотъ другой обратился бы къ нему съ просьбой разорвать паутину, въ которой запуталось его дѣдовское наслѣдство, ему навѣрно удалось бы ввести "бѣдную сиротку" во владѣніе принадлежащимъ ей имуществомъ. Но "бѣдная сиротка" была его женой, ея деньги его деньгами, и какимъ-то унизительнымъ торгашествомъ казалось ему спрашивать отъ ея имени:

"Все ли вы мнѣ заплатили? Не остались ли еще должны?"

А, между тѣмъ, мечта о милліонахъ жила въ его мозгу и онъ не гналъ ея уже потому, что нужно же имѣть подъ рукой какое-нибудь оправданіе для тѣхъ случаевъ, когда онъ упрекалъ себя, что тратитъ слишкомъ много.

Лишь незадолго до возвращенія на Яву, когда нужда уже изрядно придавила его, когда ему уже пришлось склонить гордую голову подъ кавдинское иго ростовщиковъ, онъ поборолъ свою лѣность и застѣнчивость и серьезно поднялъ вопросъ о милліонахъ, которые, онъ глубоко былъ въ томъ увѣренъ, должны были принадлежать ему. Ему отвѣтили указаніемъ, что давность для такого требованія давно минула, на что, какъ извѣстно, возразить нечего.

Ну, да ничего! Они въ Лебакѣ будутъ жить экономно. Что же можетъ помѣшать этому? Въ такихъ малокультурныхъ странахъ вечеромъ не ходятъ по улицамъ дѣвушки, продающія немножко чести за кусочекъ хлѣба; нѣтъ здѣсь и людей съ проблематическими средствами къ жизни. Здѣсь не бываетъ, чтобы по капризу судьбы сразу погибла цѣлая семья... а вѣдь подводные камни, о которые разбивались благія намѣренія Хавелаара, бывали обыкновенно именно въ этомъ родѣ. Европейцевъ здѣсь живетъ такъ мало, что о нихъ нечего и говорить, а яванецъ въ Лебакѣ такъ бѣденъ, что никакія превратности судьбы не могутъ сдѣлать его еще значительно бѣднѣе. Всего этого Тина не учитывала; она слишкомъ любила Макса, чтобы такъ холодно и безпристрастно выяснять себѣ причины ихъ стѣсненнаго финансоваго положенія. Но было въ ихъ новой обстановкѣ что-то успокоительное, отсутствіе того романическаго, что въ былое время нерѣдко вызывало у Хавелаара тревожный вопросъ: "Вѣдь ты же понимаешь, Тина? это такой случай, что я не могъ отказать", и неизмѣнный съ ея отороны отвѣтъ: "Нѣтъ, Максъ, при такихъ условіяхъ ты отказать не могъ".

Мы увидимъ, что этотъ глухой уголокъ, съ виду такой однообразный, обошелся Хавелаару дороже, чѣмъ всѣ его прежнія причуды сердца.

Но этого не знали, вѣдь, ни Максъ, ни Тина. Они довѣрчиво смотрѣли въ будущее и были счастливы своей любовью и лаской своего ребенка.

-- Какъ! Уже розы цвѣтутъ въ саду?-- радостно восклицала Тина.-- А сколько тутъ рампехъ и чампака, сколько мелатти!... {Мелатти -- родъ жасмина (Jasminum sambac); чампакъ -- магнолія (Michel shampaca); rampeh или sampi -- Агасеа (lasius).} А лиліи какія чудныя! Гляди же, Максъ...

И оба, какъ дѣти, радовались на свое новое жилище, и Дюклари и Фербрюгге, навѣстившіе ихъ вечеромъ, возвращаясь домой, не уставали удивляться дѣтской жизнерадостности своихъ новыхъ знакомыхъ.

По уходѣ гостей Хавелааръ пошелъ въ контору и просидѣлъ тамъ, всю ночь до утра, за работой.

Глава восьмая.

Штернъ продолжаетъ.-- Обращеніе Хавелаара съ рѣчью къ туземнымъ вождямъ и разговоръ его съ Фербрюгге.

Хавелааръ просилъ Фербрюгге передать вождямъ, собравшимся въ Рангкасъ-Бетунгъ, остаться до слѣдующаго дня, чтобы присутствовать на себахѣ (совѣтѣ), который онъ хотѣлъ устроить. Такія собранія устраиваются обыкновенно одинъ разъ въ мѣсяцъ. Но, потому ли, что Хавелааръ хотѣлъ избавить вождей, живущихъ далеко отъ его резиденціи, отъ напрасной ѣзды взадъ и впередъ, потому ли, что ему не хотѣлось откладывать въ долгій ящикъ торжественнаго съ ними объясненія, но только онъ первый себахъ назначилъ на слѣдующее же утро.

Слѣва отъ его жилища, но на томъ же участкѣ земли, напротивъ дома, гдѣ жила мевроу Слотерингъ, стояло еще зданіе, часть котораго была занята подъ контору и канцелярію адсистентъ-резидентства; другая же часть представляла собой довольно широкую, открытую галлерею, очень удобную для такого засѣданія. Здѣсь и собрались рано утромъ на слѣдующій день вожди. Хавелааръ, войдя, сдѣлалъ общій поклонъ, занялъ мѣсто, принялъ письменные отчеты о состояніи земледѣлія, полиціи и правосудія и отложилъ ихъ въ сторону, чтобы разсмотрѣть потомъ.

Всѣ ждали отъ него привѣтственной рѣчи въ томъ же родѣ, какую наканунѣ держалъ имъ резидентъ; быть можетъ, и самъ Хавелааръ не собирался сказать ничего другого. Но надо было видѣть и слышать его въ такихъ случаяхъ, чтобы понять, какъ захватывали его самого такія рѣчи и какъ его своеобразная манера говорить придавала новую окраску самымъ обыкновеннымъ словамъ: станъ его гордо выпрямлялся; глаза метали искры; голосъ звучалъ то ласково и вкрадчиво, то ядовито-рѣзко; съ устъ его сыпались мѣткія сравненія и образы, словно драгоцѣнности, которыя ему самому ничего не стоили и которыя онъ разбрасывалъ вокругъ себя; и, когда онъ кончалъ говорить, всѣ смотрѣли на него, разинувъ ротъ, словно спрашивая: "Боже мой! что это? кто ты такой?"

Онъ говорилъ въ такихъ случаяхъ, какъ апостолъ, какъ провидецъ, но потомъ и самъ хорошенько не зналъ, что и какъ онъ говорилъ, и краснорѣчіе его больше поражало и восхищало, чѣмъ убѣждало основательностью доводовъ. Онъ могъ бы разжечь до неистовства въ аѳинянахъ страсть къ бранной славѣ послѣ того, какъ они рѣшили воевать съ Филиппомъ, но побудить ихъ къ войнѣ, доказавъ имъ, что война необходима,-- этого онъ, пожалуй, не сумѣлъ бы. Съ лебакскими вождями онъ говорилъ, разумѣется, по-малайски, и это придавало еще большую оригинальность его рѣчи, такъ какъ простота восточныхъ языковъ придаетъ многимъ выраженіямъ яркость и силу, утраченныя ими въ западныхъ, вслѣдствіе большей ихъ искусственности; съ другой стороны, ни одинъ языкъ въ мірѣ не можетъ звучать мягче и вкрадчивѣй малайскаго; не забывайте также, что слушатели его большей частью состояли изъ людей простыхъ, но далеко не глупыхъ и, притомъ, восточныхъ, которые все воспринимаютъ иначе, чѣмъ мы.

Говорилъ онъ, приблизительно, такъ:

-- Мингееръ радхенъ Адипатти, регентъ Бантамъ-Кидула, и вы, радхенъ Демаигъ, вождь этого округа, и вы, радхенъ Джакса, вѣдающіе правосудіе, и вы также, радхенъ Кливонъ, имѣющіе надзоръ за главной резиденціей, и всѣ вы, радхены, мантрисъ и вожди округа Бантамъ-Кидула, привѣтствую васъ!

"И говорю вамъ всѣмъ, что я ощущаю радость въ сердцѣ своемъ, видя васъ всѣхъ здѣсь собравшимися, чтобы внимать словамъ изъ устъ моихъ.

"Мнѣ вѣдомо, что нѣкоторые изъ васъ выдѣляютстюреди другихъ своею праведностью и обширностью своихъ познаній. Я надѣюсь умножить свои знанія вашими, ибо они не такъ обширны, какъ бы я того желалъ. И я стараюсь быть праведнымъ, но нерѣдко замѣчаю, что въ моей душѣ недостатки глушатъ добрыя побужденія и не даютъ имъ разрастись, какъ, всѣмъ вѣдомо, большое дерево вытѣсняетъ и убиваетъ малое. И я буду взирать на тѣхъ среди васъ, которые выдѣляются своими добродѣтелями, чтобы постараться и самому стать лучше, чѣмъ я есть.

"Искренно привѣтствую васъ всѣхъ.

"Когда генералъ-губернаторъ поручилъ мнѣ ѣхать сюда, чтобы стать адсистентомъ-резидентомъ этого округа, сердце мое возрадовалось. Вы знаете, что я никогда раньше не жилъ въ Бантамъ-Кидулѣ. Поэтому я добылъ сочиненія, гдѣ говорится про вашъ округъ, и увидалъ, что въ Бантамъ-Кидулѣ много хорошаго. У здѣшнихъ жителей есть рисовыя поля въ долинахъ и рисовыя поля на горахъ. И вы желаете жить въ мирѣ и не стремитесь захватить земли, на которыхъ уже живутъ другіе. Да, я знаю, въ Бантамъ-Кидулѣ много хорошаго.

"Но не потому возрадовалось мое сердце, ибо и въ другихъ мѣстностяхъ я нашелъ бы много добраго.

"Я узналъ, что народъ вашъ бѣденъ и возрадовался этому въ тайникахъ души моей.

"Ибо я знаю, что Аллахъ любитъ бѣдныхъ и посылаетъ богатство тому, кого онъ хочетъ испытать; бѣдному же, творящему волю его, помогаетъ подняться изъ нищеты.

"Не онъ ли посылаетъ дождь засохшему стеблю и влагаетъ каплю росы въ чашечку вянущаго отъ жажды цвѣтка?

"Не прекрасно ли быть посланнымъ отыскивать усталыхъ, которые послѣ работы отстали отъ другихъ и лежатъ, притомившись, у дороги, ибо ноги ихъ уже не въ состояніи донести ихъ до мѣста, гдѣ производится расплата? И не долженъ ли я былъ радоваться, что смогу протянуть руку упавшему въ ровъ, и посохъ карабкающемуся на гору? И могло ли сердце мое не прыгать отъ радости, видя себя избраннымъ среди многихъ къ тому, чтобы жалобы превратить въ молитвы и плачъ въ слова признательности?

"Да, я очень радъ, что призванъ именно сюда, въ Бантамъ-Кидулъ.

"Я сказалъ женѣ, которая дѣлить мои заботы и умножаетъ мое счастье: Радуйся, ибо я вижу, что Аллахъ ниспосылаетъ благословеніе на голову нашего ребенка. Онъ послалъ меня въ такое мѣсто, гдѣ еще не вся работа сдѣлана, и счелъ меня достойнымъ быть тамъ до того, какъ приспѣетъ время жатвы. Ибо радость не въ уборкѣ пади, {Пади -- рисъ.} а въ томъ, чтобы срѣзывать пади, который самъ и насадилъ. И душа человѣка растетъ не отъ награды, а отъ работы, удостоившейся награды. И я сказалъ ей: Аллахъ далъ намъ ребенка, который когда-нибудь скажетъ: "знаете, вѣдь я его сынъ". И тогда люди, живущіе въ этой странѣ, будутъ привѣтствовать его съ любовью и, возлагая руку ему на голову, говорить: "Присядь съ нами за столъ, раздѣли нашу трапезу, и живи въ нашемъ домѣ и возьми себѣ часть отъ всего, что есть у насъ, ибо я зналъ твоего отца".

"А работы на вашей землѣ немало, о вожди Лебака!

"Развѣ не бѣденъ здѣсь селянинъ? И не часто ли здѣсь пади зрѣетъ только для того, чтобъ напитать тѣхъ, кто не сажалъ его? И развѣ мало нехорошаго творится въ вашей сторонѣ?

"И не поселяется ли стыдъ въ душахъ вашихъ, когда обитатель Бантунга, лежащаго на востокѣ, посѣтивъ страну вашу, спрашиваетъ: гдѣ же селенья и гдѣ земледѣльцы и почему я не слышу гамеланга, мѣдными устами возвѣщающаго радость, и топота ногъ вашихъ дочерей, выбивающихъ зерна изъ пади!

"Не горько ли вамъ, когда вы ѣдете отсюда къ южному берегу и видите горы, по склонамъ которыхъ не бѣжитъ вода, или равнины, по которымъ нигдѣ не проводилъ борозды плугъ, запряженный буйволомъ?

"Да, да, говорю вамъ: душа моя скорбитъ объ этомъ, и именно потому мы должны быть благодарны Аллаху за то, что онъ далъ намъ силу работать здѣсь.

"Ибо пашенъ въ этой странѣ хватитъ на многихъ, хотя жителей здѣсь и не много. И не въ дождѣ у васъ недостатокъ, ибо вершины горъ всасываютъ въ себя тучи небесныя и отдаютъ ихъ землѣ. И не вездѣ здѣсь камень, на которомъ трудно расти дереву, ибо во многихъ мѣстахъ почва мягка и плодородна и проситъ только зерна, чтобы вернуть его вамъ тучнымъ стеблемъ. И нѣтъ у васъ въ странѣ ни войны, которая бы вытоптала пади, пока онъ еще не созрѣлъ, ни болѣзни, которая лишаетъ силъ взять въ руки патжоль. {Кирка.} И солнечные лучи здѣсь не жарче, чѣмъ это необходимо для созрѣванія хлѣба, которымъ кормитесь вы и дѣти ваши, и нѣтъ здѣсь банджерсъ, {Наводненіе.} послѣ которыхъ люди говорятъ: укажи мнѣ мѣсто, гдѣ я сѣялъ.

"Тамъ, гдѣ Аллахъ посылаетъ наводненія, затопляющія поля, гдѣ онъ землю дѣлаетъ твердой, какъ камень, гдѣ лучи солнца по его волѣ палятъ и сжигаютъ, гдѣ онъ насылаетъ болѣзни, вынимающія силу изъ рукъ, и засуху, губящую колосья,-- тамъ, вожди Лебака, мы покорно склоняемъ голову и говоримъ: такова воля его.

"Но не такъ это въ Бантамъ-Кидулѣ.

"Я посланъ сюда, чтобы быть вашимъ другомъ, вашимъ старшимъ братомъ. Развѣ каждый изъ васъ не предостерегъ бы своего младшаго брата, если-бъ онъ увидѣлъ на пути его тигра?

"Вожди Лебака, немало ошибокъ мы дѣлали, и отъ этихъ ошибокъ обѣднѣла наша страна.

"Ибо въ Чикандѣ и Болангѣ и Кравангѣ и въ окрестностяхъ Батавіи живетъ много людей, которые родились въ нашей странѣ и покинули нашу страну.

"Почему они ищутъ работы вдали отъ мѣста, гдѣ погребены ихъ отцы? Почему они бѣгутъ изъ дессахъ, {Деревня.} гдѣ они получили обрѣзаніе? Почему охотнѣе ищутъ прохлады деревьевъ, растущихъ въ чужомъ краю, чѣмъ тѣни собственныхъ кустовъ?

"И даже на сѣверо-западѣ, за моремъ есть люди, которые родились нашими дѣтьми, но покинули Лебакъ, чтобы бродить на чужбинѣ съ крикомъ и клевангомъ {Крисъ -- кинжалъ: клевангъ -- сабля.} и съ огнестрѣльнымъ оружіемъ. И худо имъ тамъ живется, ибо сила правительства подавляетъ возстанія.

"Спрашиваю васъ, вожди Лебака: почему столько людей уходитъ отъ насъ, чтобы не быть погребенными тамъ, гдѣ они родились? Почему дерево вопрошаетъ: гдѣ же тотъ, который ребенкомъ игралъ у моего подножія?"

Хавелааръ остановился, чтобы перевести духъ.

Чтобы хоть сколько-нибудь уяснить себѣ, какое впечатлѣніе произвели его слова, надо было видѣть и слышать его. Когда онъ говорилъ о своемъ сынѣ, въ голосѣ была нѣжность невыразимо трогательная, заставлявшая спрашивать себя: "гдѣ же этотъ мальчикъ? мнѣ хотѣлось бы поцѣловать ребенка, отецъ котораго такъ говоритъ о немъ!" Когда же онъ, такъ просто, перешелъ къ вопросу, почему Лебакъ обѣднѣлъ, почему столько народу выселилось изъ него, въ его голосѣ было что-то напоминающее звукъ бурава, съ силой вонзающагося въ твердое дерево. А, между тѣмъ, онъ говорилъ негромко, не подчеркивалъ отдѣльныхъ словъ; была даже какая-то монотонность въ его голосѣ, но, умышленно или непроизвольно, именно эта монотонность усиливала впечатлѣніе отъ его словъ на умы, особенно воспріимчивые къ этого типа рѣчамъ.

Его образы, взятые изъ жизни, изъ непосредственно-окружающей обстановки, были для него на самомъ дѣлѣ вспомогательными средствами для уясненія смысла его рѣчей, а не излишними, какъ это часто бываетъ, привѣсками, которыя, не способствуя уясненію внутренняго смысла, только обременяютъ рѣчь оратора. Мы уже привыкли теперь къ нелѣпому сравненію: "силенъ, какъ левъ"; но тотъ, кто первый въ Европѣ употребилъ это выраженіе, лишь показалъ этимъ, что онъ черпалъ сравненія не изъ поэзіи души, которая говоритъ образами вмѣсто доводовъ и не умѣетъ говорить иначе, но просто бралъ ихъ изъ книгъ -- быть можетъ, изъ Библіи,-- гдѣ упоминается о львахъ. Ибо ни одинъ изъ его слушателей не зналъ по опыту, какъ силенъ левъ и чтобы дать ему понятіе объ этой силѣ, пришлось бы уподобить льва еще чему-нибудь, болѣе знакомому.

Какъ видите, Хавелааръ былъ истинный поэтъ: говоря о рисовыхъ поляхъ, разбитыхъ на склонахъ горъ, онъ съ открытой веранды смотрѣлъ на эти горы и видѣлъ эти поля; когда онъ говорилъ о деревѣ вопрошающемъ: гдѣ человѣкъ, который ребенкомъ игралъ подо мною?-- чувствовалось, что это дерево растетъ тутъ же, рядомъ и, дѣйствительно, какъ бы озираясь вокругъ спрашиваетъ: куда же дѣвались прежніе обитатели Лебака? Онъ ничего не сочинялъ: онъ слышалъ жалобы дерева и только повторялъ то, что такъ ясно слышалъ своимъ творческимъ воображеніемъ.

Иной замѣтилъ бы, что краснорѣчіе Хавелаара не такъ ужъ самобытно, что стиль его напоминаетъ ветхозавѣтныхъ пророковъ. Но, помнится, я, вѣдь, уже говорилъ вамъ, что въ минуты вдохновенія онъ напоминалъ пророка: воспитанный на впечатлѣніяхъ, которыя давала ему жизнь въ лѣсахъ и на горахъ, въ пропитанной поэзіей атмосферѣ Востока, онъ, по всей вѣроятности, говорилъ бы не иначе, если-бъ и не былъ знакомъ съ дивной поэзіей книгъ Ветхаго Завѣта.

Немногіе изъ вождей отвѣдали предложеннаго угощенія, хотя Хавелааръ далъ знакъ слугѣ обнести гостей неизбѣжнымъ въ такихъ случаяхъ чаемъ съ маниссанъ (конфетами). Казалось, онъ умышленно сдѣлалъ перерывъ послѣ послѣдней фразы и, несомнѣнно, у него были на то свои причины. "Какъ?-- должны были спрашивать себя вожди,-- такъ онъ ужъ знаетъ, что столькіе, съ горечью въ сердцѣ, покинули нашъ родной округъ? Знаетъ, сколько семействъ лебакцевъ выселилось въ сосѣдніе округа, чтобы уйти отъ бѣдности, царящей здѣсь? И даже то ему извѣстно, что многіе бантамцы присоединились къ бандамъ мятежниковъ, поднявшимъ въ Лампонгѣ {Южная часть Суматры.} знамя возстанія противъ нидерландскаго правительства? Чего же онъ хочетъ, куда клонитъ, къ кому обращены эти его вопросы?"

И были среди нихъ такіе, которые съ любопытствомъ поглядывали на радхена Вира Кузума, вождя округа Парангъ-Куджана. Но большинство потупили глаза.

-- Поди сюда, Максъ,-- подозвалъ Хавелааръ своего мальчика, игравшаго неподалеку, и Адипатти посадилъ ребенка къ себѣ на колѣни. Но Максъ былъ слишкомъ рѣзвъ, чтобъ долго усидѣть на мѣстѣ. Онъ тотчасъ соскочилъ и обошелъ весь кругъ, забавляя вождей своею милой болтовней и играя ножнами ихъ кинжаловъ. Когда онъ дошелъ до Джакса, привлекшаго его вниманіе своей одеждой, не такой, какъ у другихъ, тотъ указалъ сосѣду, Кливону, на что-то на головѣ мальчика и что-то сказалъ ему по этому поводу. И тотъ кивнулъ головой, какъ бы соглашаясь съ нимъ.

-- Теперь ступай играть, Максъ,-- сказалъ Хавелааръ.-- Папѣ нужно еще сказать нѣсколько словъ этимъ господамъ.

И мальчикъ убѣжалъ, пославъ имъ всѣмъ воздушный поцѣлуй.

-- Вожди Лебака! Мы всѣ состоимъ на службѣ короля Нидерландовъ. Но онъ, праведный и желающій, чтобы мы всѣ исполняли свой долгъ, далекъ отъ насъ. Тридцать тысячъ разъ взятая тысяча душъ, и даже болѣе того, повинуются ему, но онъ не можетъ самъ слѣдить за всѣми, творящими его волю.

"Великій господинъ въ Бейтензорхѣ {Buitenzorg -- "ohne sorge" -- San son ei -- городъ къ югу отъ столицы Батавіи, резиденція генералъ-губернатора.} также праведный мужъ и хочетъ, чтобы каждый исполнялъ свой долгъ. Но и онъ, хоть онъ и могущественъ и повелѣваетъ всѣми правителями въ городахъ и старѣйшинами въ деревняхъ, и силою военною, и кораблями, плавающими по морю,-- все же и онъ не можетъ видѣть, гдѣ творится несправедливость, ибо несправедливость далека отъ него.

"И резидентъ Серанга, владыка области Бантамъ, гдѣ живетъ двѣсти тысячъ человѣкъ, хочетъ, чтобы въ его области люди жили по правдѣ, чтобы справедливость царила въ земляхъ, подвластныхъ ему. И, однакожъ, вдали отъ него творится неправда, и злодѣи, творящіе ее, бѣгутъ отъ лица его, боясь наказанія.

"И господинъ Адипатти, регентъ южнаго Бантама, желалъ бы продлить вѣку всѣмъ, что ищетъ добра и чтобы не было стыда надъ округомъ, гдѣ его регентство.

"И я, вчера лишь призывавшій въ свидѣтели всемогущаго Бога, что я честно и добросовѣстно буду нести свои обязанности и поступать во всемъ по правдѣ, не зная ни страха, ни злобы, что я буду "добрымъ адсистентомъ-резидентомъ",-- и я также проникнутъ желаніемъ исполнить долгъ свой.

"Вожди Лебака, этого хотимъ всѣ мы.

"Но если бы среди насъ нашлись такіе, которые способны пренебречь долгомъ изъ-за выгоды, продать право за деньги, отнять буйвола у бѣдняка и плоды у голоднаго,-- кто ихъ накажетъ?

"Если бы кто-либо изъ васъ узналъ объ этомъ, онъ помѣшалъ бы этому, и регентъ не потерпѣлъ бы, чтобы въ его регентствѣ творилось неправое дѣло, и я тоже въ такихъ дѣлахъ буду вступаться, гдѣ только могу; но если ни регентъ, ни Адипатти, ни я не вѣдаемъ объ этомъ?...

"Вожди Лебака, кто же тогда постоитъ за право въ Бантамъ-Кидулѣ?

"Послушайте меня: я вамъ скажу, кто.

"Придетъ время, когда наши жены и дѣти будутъ плакать, готовя для насъ погребальный саванъ, и проходящіе мимо будутъ говорить: вотъ въ этомъ домѣ умеръ человѣкъ. И каждый, вышедшій оттуда, разнесетъ по деревнямъ вѣсть о смерти человѣка, и въ каждомъ домѣ, гдѣ его пріютятъ, будутъ спрашивать: каковъ былъ этотъ человѣкъ, который умеръ?

"И скажетъ онъ: это былъ добрый и хорошій человѣкъ. Онъ творилъ правый судъ и не отгонялъ отъ своей двери пришедшаго къ нему съ жалобой. Онъ терпѣливо выслушивалъ всѣхъ, приходившихъ къ нему и возвращалъ имъ отнятое у нихъ. И кто не могъ вспахать плугомъ своей земли, потому что у него изъ стойла украли буйвола, тому онъ помогалъ отыскать буйвола. И тамъ, гдѣ дочь была похищена изъ дома матери, онъ разыскивалъ похитителя и возвращалъ матери дочь. И не удерживалъ платы трудящимся, и не отбиралъ плодовъ дерева у того, кто посадилъ дерево. Не одѣвался въ платье, сдѣланное для другого, и не питался пищей, приготовленной для бѣдняка.

"И въ деревняхъ станутъ говорить: Аллахъ великъ. Аллахъ призвалъ его къ себѣ, да будетъ воля его: умеръ хорошій человѣкъ.

"Но можетъ случиться и такъ, что проходящій остановится передъ домомъл спроситъ: "Что здѣсь случилось, что безмолвствуетъ гамелангъ и пѣнье дѣвушекъ?" И снова скажутъ ему: нѣкто умеръ здѣсь.

"И путникъ въ деревнѣ вечеромъ сядетъ за столъ пріютившаго его, окруженный сыновьями и дочерьми и малыми дѣтьми жителей деревни, и скажетъ имъ:

"Вотъ, умеръ человѣкъ, который далъ обѣтъ быть честнымъ и стоять за право, а на самомъ дѣлѣ продавалъ право всякому, кто ему давалъ деньги. Онъ удобрялъ свое поле потомъ рабочихъ, которыхъ онъ согналъ съ ихъ собственнаго поля. Онъ удерживалъ плату трудящемуся и кормился отъ трапезы бѣдняка. Онъ разбогатѣлъ на нищетѣ другихъ. У него была куча золота и серебра и драгоцѣнныхъ камней, но зато земледѣлецъ, жившій пососѣдству съ нимъ, не имѣлъ, чѣмъ утолить голодъ своего ребенка. Онъ улыбался, какъ счастливый человѣкъ, но зато жалобщикъ, искавшій у него своего права, скрежеталъ зубами. На лицѣ его было написано довольство, но въ груди матерей, обиженныхъ имъ, не было молока, чтобъ накормить своихъ младенцевъ.

"И тогда поселяне скажутъ: Аллахъ великъ... мы никого не проклинаемъ.

"Вожди Лебака! Когда-нибудь мы всѣ умремъ.

"Что же скажутъ о насъ въ селеніяхъ, подвластныхъ намъ, что скажутъ путники, видѣвшіе наше погребеніе?

"И что отвѣтимъ мы, когда по смерти нашей голосъ, внятный душѣ нашей, спроситъ ее: Почему слышенъ плачъ въ поляхъ, почему прячутся юноши? Кто вынулъ жатву изъ житницы и увелъ изъ стойла буйвола, котораго впрягали въ плугъ? Что ты сдѣлалъ съ братомъ своимъ, котораго я поставилъ тебя сторожить? Почему бѣдный печаленъ и клянетъ плодоносность жены своей?"

Тутъ Хавелааръ еще разъ сдѣлалъ паузу и, помолчавъ, продолжалъ самымъ обыкновеннымъ тономъ, какъ если бы онъ не сказалъ ничего особеннаго:

-- Мнѣ хотѣлось бы жить въ дружбѣ и въ ладу со всѣми вами, и потому прошу васъ всѣхъ смотрѣть на меня, какъ на друга. Къ мелкимъ проступкамъ, вродѣ разныхъ упущеній по службѣ и небрежности, я буду относиться снисходительно, я и самъ иной разъ дѣлаю промахи и потому не буду строгъ... кромѣ какъ развѣ тамъ, гдѣ небрежность уже вошла въ привычку. О болѣе крупныхъ проступкахъ... о грабительствѣ и притѣсненіяхъ я не говорю... этого у насъ въ Лебакѣ не будетъ, не правда ли, Адипатти?

-- О, нѣтъ, господинъ адсистетъ-резидентъ, этого у насъ въ Лебакѣ не будетъ.

-- Въ такомъ случаѣ, вожди Бантамъ-Кидула, порадуемся вмѣстѣ, что округъ нашъ такъ бѣденъ. Ибо намъ предстоитъ сдѣлать хорошее дѣло. Если Аллахъ пошлетъ намъ вѣку, мы позаботимся о томъ, чтобы въ Лебакѣ воцарилось благоденствіе. Почва здѣсь плодородная; народъ усердный и трудолюбивый. Если каждый безъ помѣхи будетъ пожинать плоды своихъ трудовъ, несомнѣнно, въ короткое время увеличится численность населенія, какъ и завоеванія культуры; ибо это по большей части идетъ рука объ руку. Еще разъ прошу васъ смотрѣть на меня, какъ на друга, который всегда поможетъ вамъ по мѣрѣ силъ, въ особенности тамъ, гдѣ дѣло идетъ объ устраненіи несправедливости. Имѣйте въ виду, я очень разсчитываю на ваше содѣйствіе.

"Принятые мною доклады о количествѣ пахотной земли, рогатаго скота, о состояніи полиціи и судопроизводства я возвращу вамъ съ моими указаніями.

"Вожди Бантамъ-Кидула, я кончилъ. Теперь каждый изъ васъ можетъ вернуться въ домъ свой. Привѣтствую васъ всѣхъ сердечно".

Онъ поклонился, взялъ подъ руку старика-регента и повелъ его къ своему дому, гдѣ Тина ждала ихъ на верандѣ.

-- Погодите, Фербрюгге, вамъ еще рано домой. Зайдите выпить стаканчикъ мадеры. И еще мнѣ надо спросить радхенъ Джакса, пожалуйте-ка сюда.

Вожди уже откланялись, поклоновъ было безъ числа, и собирались уходить; Фербрюгге тоже, но теперь онъ съ Джакса вернулся назадъ.

-- Тина, я хочу мадеры, и Фербрюгге тоже. Джакса, нельзя ли узнать, что вы тамъ такое говорили Кливону насчетъ моего Макса?

-- Минтакъ ампонгъ, {Прошу извиненія.} господинъ адсистентъ-резидентъ, я разсматривалъ его голову, потому что вы сказали...

-- При чемъ тутъ его голова? Я ужъ и самъ не помню, что я про него сказалъ.

-- Мингееръ, я сказалъ Кливону...

Тина подошла ближе, вѣдь рѣчь шла объ ея мальчикѣ.

-- Я сказалъ Кливону, что синьо {Синъо, отъ португальскаго сеноръ -- молодой господинъ.} -- царское дитя.

Тина вполнѣ была съ этимъ согласна.

Адипатти въ свою очередь осмотрѣлъ голову мальчика, и онъ тоже замѣтилъ узеръ-узеранъ -- двойной вихоръ,-- примѣта суевѣрнаго яванца, обозначающая, что этой головѣ суждено носить корону.

Такъ какъ этикетъ не позволялъ пригласить Джаксу сѣсть въ присутствіи регента, онъ простился и ушелъ, и нѣкоторое время разговоръ шелъ о пустякахъ, не затрогивая служебныхъ дѣлъ. Затѣмъ, вдругъ, регентъ неожиданно спросилъ:

-- Не могутъ ли теперь же быть выплачены деньги, которыя еще слѣдуютъ сборщику податей?

-- О, нѣтъ!-- сказалъ Фербрюгге,-- господинъ Адипатти знаетъ, что этого нельзя сдѣлать, пока его отчетъ не будетъ утвержденъ.

Хавелааръ игралъ съ маленькимъ Максомъ, но это не помѣшало ему прочесть въ лицѣ регента, какъ непріятенъ ему отвѣтъ контролера.

-- Полноте, Фербрюгге, зачѣмъ же такъ тянуть?-- возразилъ онъ и велѣлъ позвать писца изъ конторы.-- Мы можемъ выплатить ихъ сегодня же; отчетъ его, навѣрно, будетъ утвержденъ.

Когда Адипатти удалился, Фербрюгге, очень педантичный въ служебныхъ дѣлахъ, замѣтилъ:

-- Но, мингееръ Хавелааръ, такъ же нельзя. Отчетъ младшаго сборщика податей посланъ для провѣрки въ Серангъ... А вдругъ тамъ, что-нибудь не сойдется?...

-- Это я беру на свою отвѣтственность.

Пришелъ писецъ съ бумагами, которыя Хавелааръ подписалъ и велѣлъ ему поторопиться съ выплатою денегъ. Затѣмъ, видя, что контролеръ все-таки не понимаетъ, въ чемъ причина его чрезмѣрной снисходительности, онъ пояснилъ:

-- Фербрюгге, я вамъ скажу, почему я это сдѣлалъ. У регента въ домѣ копейки нѣтъ, мнѣ это сказалъ его писецъ. Ему самому нужны деньги, для себя, и сборщикъ выдастъ ему авансомъ. Я предпочитаю на свой страхъ нарушить какую-нибудь формальность, чѣмъ отказать человѣку его лѣтъ и его сана въ помощи для выхода изъ затруднительнаго положенія. Кромѣ того, Фербрюгге, въ Лебакѣ превышеніе власти -- вещь обычная, вы должны это знать.

Контролеръ молчалъ.

-- Я знаю это,-- продолжалъ Хавелааръ,-- Я-то знаю. Вѣдь Слотерингъ умеръ въ ноябрѣ, не правда ли? А на другой день послѣ его смерти регентъ велѣлъ созвать народъ для безплатной обработки его савахъ. Вы должны были знать объ этомъ, знали вы?

Фербрюгге не зналъ.

-- А должны были знать. Я знаю. Вотъ здѣсь мѣсячные отчеты изъ отдѣльныхъ округовъ,-- онъ указалъ на пакетъ, врученный ему на собраніи,-- вы видите; здѣсь должны, между прочимъ, быть и смѣты на оплату труда рабочихъ, посылаемыхъ на барщину въ резиденцію... Какъ вы полагаете: вѣрны эти смѣты?

-- Я ихъ еще не видѣлъ.

-- Я тоже, и все-таки я спрашиваю васъ: вѣрны онѣ? Вѣрные ли отчеты были представлены за прошлый мѣсяцъ?

Фербрюгге молчалъ.

-- И смѣты, предъявленныя мнѣ сегодня, также лживы,-- продолжалъ Хавелааръ.-- Регентъ бѣденъ; регенты-правители Бантама и Чиканда принадлежатъ къ тому же роду, главою котораго онъ является. Онъ -- Адипатти, а регентъ чикандскій всего лишь томмонгонѣ, и, однако же, доходы его отъ Лебака, мало гдѣ пригоднаго для разведенія кофе, не позволяютъ ему соперничать въ пышности и блескѣ даже и съ простымъ демангомъ въ Преангерѣ, который держалъ стремя, когда его племянники садились на коня. Развѣ это не правда?

-- Это правда.

-- У него ничего нѣтъ, кромѣ жалованья, да и то еще съ него ежемѣсячно вычитаютъ на покрытіе аванса, выданнаго ему правительствомъ, когда онъ... Вы знаете, о чемъ я говорю?

-- Да, знаю.

-- Когда онъ хотѣлъ строить новую мечеть, на что ему понадобилось много денегъ. Вдобавокъ, многіе члены его семьи... Вы это знаете?

-- Да, знаю.

-- Многіе члены его семьи -- собственно, родомъ даже не изъ Лебака и потому не имѣющіе права кормиться за счетъ здѣшняго населенія -- цѣлая шайка бездѣльниковъ и шалопаевъ, всѣ жмутся около него и выжимаютъ изъ него денежки... Не такъ ли?

-- Такъ,-- сказалъ Фербрюгге.

-- И, когда касса его оказывается пустой, что бываетъ нерѣдко, они отъ его имени тянутъ съ народа все, что имъ захочется... Вѣрно?

-- Вѣрно.

-- Значитъ, я хорошо освѣдомленъ, но объ этомъ послѣ. Регентъ старѣется, въ послѣдніе годы онъ старается задобрить духовенство подарками, заслужить посмертную награду. Онъ кучу денегъ раздаетъ на путевыя издержки паломникамъ въ Мекку, которые приносятъ ему оттуда всякую дрянь: реликвіи, талисманы, джиматъ и прочее. Такъ ли это?

-- Это правда.

-- Оттого онъ и бѣденъ такъ. Демангъ паранъ куджанскій женатъ на его дочери. Тамъ, гдѣ самому регенту, въ его званіи, неловко брать съ народа, демангъ -- да и не онъ одинъ -- оказываетъ услуги Адипатти, выжимая изъ бѣднаго народа все, что можно, и деньгами, и натурою, и сгоняя людей съ ихъ собственныхъ полей, остающихся безъ обработки, на савахи регента. И этотъ... я готовъ вѣрить, что онъ и самъ бы радъ душой не дѣлать этого, да нужда заставляетъ его прибѣгать къ подобнымъ средствамъ. Развѣ все это не такъ, Фербрюгге?

-- Да, это вѣрно,-- подтвердилъ Фербрюгге, съ каждой минутой убѣждавшійся, что Хавелааръ и хорошо освѣдомленъ, и очень наблюдателенъ.

-- Я зналъ,-- продолжалъ Хавелааръ,-- что онъ сидитъ безъ денегъ. Вы слышали сегодня, что я намѣреваюсь исполнять свой долгъ. Несправедливости я не потерплю, видитъ Богъ, не потерплю.

Онъ вскочилъ на ноги; голосъ его звучалъ теперь совсѣмъ иначе, чѣмъ давеча, во время принесенія присяги.

-- Но,-- продолжалъ онъ,-- исполняя свой долгъ, я не хочу быть жестокимъ. Я не стану особенно вникать въ то, что уже было. Но то, что будетъ здѣсь, начиная съ сегодняшняго дня, ляжетъ на мою отвѣтственность, и за этимъ я буду слѣдить зорко. Знаете ли вы, Фербрюгге, какъ прекрасно наше призваніе? Конечно, да. Но знаете ли вы, что все, что я вамъ только что сказалъ, мнѣ, собственно, слѣдовало бы услыхать отъ васъ? Я васъ знаю такъ же хорошо, какъ знаю, кто дѣлаетъ гаремъ-лапъ (морскую соль) на южномъ берегу: вы честный человѣкъ, я это знаю, но почему же вы мнѣ не сказали, что здѣсь у васъ такіе непорядки? Вы два мѣсяца исполняли обязанности помощника резидента, да и помимо этого давно здѣсь контролеромъ, слѣдовательно, все это вы должны были знать.

-- Мингееръ Хавелааръ, я никогда еще не служилъ при такомъ начальникѣ. Вы какой-то особенный, не примите этого себѣ въ обиду...

-- И не подумаю; я знаю, что я не такой, какъ всѣ люди... Но при чемъ же это?

-- При томъ, что вы внушаете людямъ такія мысли и понятія, которыхъ у нихъ раньше не было.

-- Нѣтъ, не такъ, которыя дремали раньше, заглушенныя проклятою офиціальною рутиной, ставившей себѣ задачей только, чтобы высшее начальство было довольно. Нѣтъ, Фербрюгге, не клевещите сами на себя. У меня вамъ нечему учиться... Развѣ, напримѣръ, сегодня утромъ, на себахѣ, я вамъ сообщилъ что-нибудь новое?

-- Нѣтъ, не новое... Но говорили вы иначе, чѣмъ другіе.

-- Это потому, что меня очень плохо воспитывали. Я высказываюсь слишкомъ прямо. Но вотъ вы скажите мнѣ: какъ же вы могли сидѣть спокойно, видя вокругъ себя такіе непорядки?

-- Какъ-то не рѣшался взять на себя иниціативу... Не было толчка... И потомъ, вѣдь, въ этихъ же мѣстахъ всегда такъ было...

-- Да, да, я это знаю... Не каждый можетъ быть пророкомъ и апостоломъ... Иначе дерево для крестовъ слишкомъ бы вздорожало... Но вѣдь вы готовы мнѣ помочь все это исправить и наладить? Вѣдь вы-то будете исполнять свой долгъ?

-- Конечно, въ особенности по отношенію къ вамъ. Но не каждый начальникъ предъявляетъ такія строгія требованія, и потомъ, такъ легко попасть въ положеніе человѣка, сражающагося съ вѣтряными мельницами.

-- Это только тѣ, которые любятъ неправду, потому что они живутъ ею, утверждаютъ, что ея нѣтъ, чтобъ выставить васъ Донъ-Кихотомъ и одновременно съ тѣмъ продолжать работать на своихъ вѣтряныхъ мельницахъ. А все-таки, Фербрюгге, вамъ незачѣмъ было ждать моего пріѣзда, чтобы исполнить свой долгъ. Господинъ Слотерингъ былъ опытный и честный человѣкъ; онъ зналъ, что тутъ творится, порицалъ это и боролся съ этимъ. Смотрите.

Хавелааръ вынулъ изъ портфеля два листа бумаги и показалъ ихъ контролеру.

-- Кѣмъ это писано?

-- Это почеркъ господина Слотеринга.

-- Вѣрно. Это замѣтки, очевидно, касающіяся вопросовъ, которые онъ намѣревался обсудить съ резидентомъ. Вотъ, глядите:

1. О разведеніи риса.

2. О жилищахъ деревенскихъ старѣйшинъ.

3. О взносѣ земельныхъ податей и прочее.

-- А внизу два восклицательныхъ знака; что хотѣлъ сказать этимъ господинъ Слотерингъ?

-- Какъ же я могу знать?

-- А я вотъ знаю. Это означаетъ, что земельныхъ податей собирается много больше, чѣмъ поступаетъ въ казну. Но я сейчасъ вамъ покажу нѣчто такое, что будетъ понятно намъ обоимъ, такъ какъ это уже написано буквами, а не знаками. Вы видите?

12. О злоупотребленіяхъ, которыя чинятъ надъ народомъ регентъ и мелкіе вожди. (О содержаніи различныхъ жилищъ за счетъ населенія и прочее.)

-- Это ли не ясно? Вы видите, господинъ Слотерингъ былъ человѣкъ не безъ иниціативы, вамъ слѣдовало бы поддержать его. Слушайте дальше:

15. О томъ, что въ списки получающихъ доходы отъ земледѣлія включены многія лица, принадлежащія къ семействамъ и свитѣ вождей, но фактически никакого участія въ обработкѣ полей не принимающія; такъ что доходы эти идутъ имъ, въ ущербъ настоящимъ работникамъ. Они же незаконно получаютъ во владѣніе савахи, между тѣмъ, какъ эти послѣднія полагается имѣть лишь тѣмъ, кто непосредственно принимаетъ участіе въ обработкѣ.

-- Вотъ тутъ еще замѣточка карандашомъ. И тоже интересная.

"Уменьшеніе населенія въ Парангъ-Куджанѣ должно быть приписано исключительно широко примѣняемому произволу власти и всякимъ злоупотребленіямъ, угнетающимъ народъ".

-- Что вы скажете на это? Вы видите, что я не такъ ужъ эксцентриченъ въ своемъ пониманіи справедливости, что есть и другіе, которые смотрятъ на это такъ же.

-- Это вѣрно,-- сказалъ Фербрюгге,-- господинъ Слотерингъ неоднократно говорилъ обо всемъ этомъ съ резидентомъ.

-- И что же?

-- Потомъ звали регента... усовѣщевали его.

-- Отлично. А затѣмъ?

-- Регентъ, разумѣется, все отрицалъ. Тогда призывали свидѣтелей. Но ни у кого не хватало смѣлости дать показаніе противъ регента... Мингееръ Хавелааръ... трудное это дѣло...

Прежде чѣмъ читатель захлопнетъ эту книгу, онъ не хуже Фербрюгге будетъ знать, почему это дѣло такое трудное.

-- Господинъ Слотерингъ имѣлъ по этому поводу кучу хлопотъ и непріятностей,-- продолжалъ контролеръ,-- онъ писалъ рѣзкія письма вождямъ...

-- Я ихъ читалъ сегодня ночью.

-- Я не разъ слышалъ отъ него, что если это не измѣнится и резидентъ не захочетъ вмѣшаться, онъ обратится непосредственно къ генералъ-губернатору. То же самое онъ сказалъ и вождямъ на послѣднемъ себахѣ, въ которомъ онъ принималъ участіе.

-- Вотъ этого ему не слѣдовало дѣлать: резидентъ -- ближайшее его начальство, и его обходить никакъ не слѣдовало, да и зачѣмъ? Нельзя же допустить, чтобы бантамскій резидентъ потворствовалъ несправедливости и произволу.

-- Потворствовалъ, конечно, нѣтъ... но на вождей у насъ не любятъ жаловаться.

-- Я, вообще, не люблю ни на кого жаловаться, но разъ это необходимо, чѣмъ же вождь лучше всякаго другого? Но, Богъ мой! Рѣчь идетъ вѣдь не о жалобахъ... Я завтра же буду у регента. Я выясню ему всю противозаконность такого угнетенія народа, въ особенности обиранія бѣдняковъ. Но до тѣхъ поръ, пока все это наладится, я охотно буду, по мѣрѣ силъ, помогать ему въ трудныя минуты. Теперь вы понимаете, почему я поспѣшилъ выплатить деньги сборщику податей. Кромѣ того, я намѣреваюсь ходатайствовать передъ правительствомъ о томъ, чтобы съ него больше не взыскивали стараго аванса. А васъ, Фербрюгге, я настоятельно призываю къ строжайшему исполненію вашего долга, гдѣ возможно обнаруживая снисходительность, гдѣ надо -- строгость. Отнынѣ говорите мнѣ всю правду, безъ прикрасъ... А теперь, оставайтесь у насъ обѣдать. У насъ есть цвѣтная капуста изъ Голландіи, консервы... все самое простое, ибо я вынужденъ быть очень экономнымъ... Поди-ка сюда, Максъ.

И, посадивъ ребенка къ себѣ на плечо, онъ съ гостемъ перешелъ во внутреннюю галлерею, гдѣ Тина уже ожидала ихъ за накрытымъ столомъ. Обѣдъ былъ, дѣйствительно, самый простой, какъ и предупреждалъ Хавелааръ. Дюклари, пришедшій спросить Фербрюгге, не заглянетъ ли онъ домой передъ обѣдомъ, также былъ приглашенъ къ столу -- и, если вы не прочь отдохнуть немного отъ моего разсказа, прочтите для разнообразія слѣдующую главу, гдѣ я вамъ сообщу, какіе разговоры шли за этимъ обѣдомъ.

Глава девятая.

Штернъ хочетъ продолжатъ, но Луиза Роземейеръ прерываетъ его.-- Заботы Дроогстоппеля и взгляды его высокопреподобія пастора Вавелаара на обращеніе язычниковъ.-- Великая идея Дроогстоппеля касательно Лебака.

Я, правда, увѣрялъ, что знаю въ точности, сколько времени можно продержать въ воздухѣ падающую героиню, прежде чѣмъ читатель, наскучивъ описаніемъ средневѣковыхъ замковъ, уныло выронитъ книгу, не дожидаясь, пока бѣдная дѣвушка долетитъ до земли. Однако-жъ, если бы мнѣ въ моей повѣсти понадобился такой прыжокъ, я бы, изъ предосторожности, выбралъ пунктомъ отправленія первый этажъ, а для описанія замокъ, въ которомъ почти нечего было бы описывать. А, впрочемъ, пока можешь успокоиться, читатель: въ домѣ Хавелаара второго этажа и вовсе не было, а героиня моей книги -- это Тина-то, милая, вѣрная, непритязательная Тина -- героиня! никогда въ жизни не выскакивала изъ окна.

Когда я, въ прошлой главѣ, обѣщалъ тебѣ въ слѣдующей нѣкоторое разнообразіе, это было, собственно, сказано больше для краснаго словца и чтобы покрасивѣе закончить главу, а не потому, что слѣдующая глава цѣнна исключительно въ смыслѣ "разнообразія". Писатель тщеславенъ, какъ... всякій человѣкъ. Отзывайтесь дурно объ его матери, браните цвѣтъ его волосъ, говорите, что у него амстердамскій акцентъ,-- чего, какъ извѣстно, не признаетъ ни одинъ амстердамецъ,-- быть можетъ, онъ проститъ вамъ; но не вздумайте коснуться, хотя бы съ внѣшней стороны малѣйшей частицы чего-нибудь, что хоть поблизости лежало отъ его тщаній... ибо этого онъ не проститъ вамъ. Такъ что, читатель, если тебѣ моя книга не понравится и ты потомъ гдѣ-нибудь встрѣтишь меня, дѣлай видъ, что мы съ тобою не знакомы.

Нѣтъ, даже и такая, внесенная только "для разнообразія" глава кажется мнѣ въ увеличительное стекло моего авторскаго тщеславія чрезвычайно важной и необходимой и, если ты пропустишь ее и потомъ не окажешься въ такомъ восторгъ отъ моей книги, какъ мнѣ было бы желательно, я не премину выдвинуть именно этотъ пропускъ, какъ причину, не позволяющую тебѣ правильно судить о моей книгѣ, ибо ты не прочелъ "самаго существеннаго" въ ней. И такой "существенной" казалась бы мнѣ,-- потому что я человѣкъ и авторъ,-- каждая глава, которую ты, въ своемъ непростительномъ читательскомъ легкомысліи, позволилъ бы себѣ пропустить.

Я такъ и слышу, какъ твоя жена спрашиваетъ тебя: "Интересная это книга? Стоитъ ее читать?" И ты отвѣчаешь,-- какъ мнѣ ужасно это слышать-- съ словоохотливостью, свойственной мужьямъ: "Гм... такъ себѣ... еще не знаю"...

Читай же, варваръ, дальше! Самое важное впереди. И я смотрю на тебя съ трясущимися губами, считая, сколько страницъ ты перелисталъ, не читая... и ищу на лицѣ твоемъ отраженія главы, "которая такъ хорошо написана"... "Нѣтъ, говорю я себѣ: онъ еще не дошелъ до этого... вотъ сейчасъ онъ вскочитъ со стула... взволнованный, растроганный... кинется обнимать кого-нибудь... можетъ быть, свою жену"...

Но ты читаешь дальше; чудесная глава какъ будто уже и прочитана... а ты не вскакивалъ со стула и никого не обнималъ...

И все тоньше становится стопка еще не прочитанныхъ страничекъ, которыя ты придерживаешь большимъ пальцемъ правой руки, и все слабѣй моя надежда на порывъ умиленія; а, вѣдь, по совѣсти говоря, я разсчитывалъ и на слезу.

А ты дочиталъ романъ до конца и говоришь, зѣвая,-- еще одинъ изъ видовъ супружескаго краснорѣчія!-- "Да... ничего себѣ... Такая книга... ахъ, теперь столько пишутъ"...

Но развѣ же ты не знаешь, чудовище, тигръ, европеецъ, читатель,-- развѣ ты не знаешь, что ты въ продолженіе цѣлаго часа грызъ мой мозгъ, какъ зубочистку, глодалъ мое мясо и кости? Людоѣдъ! Вѣдь тамъ была моя душа, которую ты теперь отрыгаешь, какъ корова жвачку... тамъ было мое сердце, которое ты проглотилъ, словно конфетку... вѣдь въ эту книгу я вложилъ все свое сердце, всю душу свою: столько слезъ пролито надъ этими страницами, написанными моею кровью, не чернилами, и все это я отдалъ тебѣ, а ты купилъ это за нѣсколько штюберовъ... и говоришь: "Гм".

Читатель понимаетъ, что здѣсь рѣчь идетъ не о моей книгѣ.

Я хочу только повторить слова Абрагама Бланкаарта...

-- А кто онъ такой, Абрагамъ Бланкаартъ? {"Письма Абрагама Бланкаарта" -- старинный голландскій романъ Елизаветы Вольфъ и Агаты Декопъ, въ трехъ объемистыхъ томахъ, безъ всякихъ слѣдовъ дѣйствія.} -- спросила Луиза Роземейеръ, и Фрицъ ей объяснилъ, что меня очень порадовало. Ибо это дало мнѣ поводъ встать и, по крайней мѣрѣ, на этотъ вечеръ кончить чтеніе. Ты, вѣдь, знаешь, что я кофейный маклеръ (Лаурирграхтъ, No 37) и больше всего интересуюсь своимъ ремесломъ, такъ что тебѣ не трудно представить себѣ, какъ я недоволенъ писаніями Штерна. Я думалъ, онъ будетъ говорить о кофе, а онъ... Богъ знаетъ, чего тутъ наворотилъ.

Этой своей "обработкой матеріала" онъ угощаетъ насъ вотъ уже три вечера, на которые мы собираемся "попить чайку", и самое худшее -- то, что Роземейерамъ эта чепуха нравится. А когда я попробовалъ сдѣлать ему замѣчаніе, онъ сослался на Луизу. "Ея, молъ, одобреніе дороже для него всѣхъ кофейныхъ плантацій въ мірѣ, и потомъ, когда сердце пылаетъ"... и т. д., и т. д. (смотри тираду на стр. такой-то и такой-то, а еще лучше: не смотри). И я теперь самъ не знаю, что дѣлать. Пакетъ шальника оказался настоящимъ троянскимъ конемъ; и Фрица онъ мнѣ развратилъ. Я замѣчаю, что онъ помогаетъ Штерну: этотъ Абрагамъ Бланкаартъ -- чисто-голландская фигура, гдѣ же нѣмцу знать про него? И оба они такъ педантичны, что я положительно прихожу въ смущеніе. Хуже всего то, что я вошелъ въ соглашеніе съ Гаасцюйгеромъ относительно изданія книги, трактующей о кофейныхъ аукціонахъ. Всѣ Нидерланды ждутъ ея, а Штернъ пишетъ совсѣмъ о другомъ. Вчера онъ говоритъ мнѣ: "Будьте спокойны: всѣ дороги ведутъ въ Римъ, подождите, пока кончится введеніе"... (неужели все это еще только введеніе?) "обѣщаю вамъ, что подъ конецъ рѣчь будетъ итти о кофе и только о кофе. Вспомните Горація, не говорилъ ли онъ: Omne tulit punctum qui miscuit... кофе еще съ чѣмъ-нибудь. И развѣ сами вы не дѣлаете того же, подбавляя въ чашку кофе сахару и молока?"

Приходится молчать, не потому, чтобъ онъ былъ правъ, но потому, что долгъ мой передъ фирмой Ластъ и К^о заботиться о томъ, чтобъ старый Штернъ не попалъ въ лапы Бюсселинка и Ватермана, что было бы для него совсѣмъ невыгодно, такъ какъ что ужъ они за работники.

Съ тобой, читатель, я хочу отвести душу, чтобы ты, прочитавши всю эту ерунду, написанную Штерномъ,-- неужели у тебя хватило терпѣнія прочесть ее?-- не изливалъ своего гнѣва на неповинную голову,-- кто же захочетъ имѣть дѣло съ маклеромъ, который называетъ его людоѣдомъ? и, надѣюсь, что сумѣю убѣдить тебя въ своей невинности. Разъ ужъ я взялъ этого Штерна въ сотрудники, не могу-же я выставить его изъ фирмы, когда дѣло зашло такъ далеко, что по воскресеньямъ Луиза Роземейеръ, выходя изъ церкви (наши мальчишки, повидимому, подстерегаютъ ее), спрашиваетъ, не придетъ ли онъ сегодня вечеромъ пораньше, чтобы побольше прочесть имъ о Максѣ и Тинѣ?

Но такъ какъ ты пріобрѣлъ книгу или взялъ ее на прочтеніе, довѣрившись заглавію, сулящему нѣчто солидное, я признаю за тобой право за свои деньги получить что-нибудь путное, и потому хочу самъ написать главу-другую. Ты, вѣдь, читатель, не обязанъ ходить пить чай къ Роземейерамъ и не обязанъ слушать, какъ я, чтеніе Штерна. Ты воленъ просто пропустить главы, отдающія нѣмецкимъ многоглаголаніемъ, и читать лишь то, что написано мною, человѣкомъ почтеннымъ и кофейнымъ маклеромъ.

Съ изумленіемъ узналъ я изъ писаній Штерна,-- а что это вѣрно, онъ доказалъ мнѣ документами изъ пакета шальника,-- что въ Лебакѣ не разводятъ кофе. Это большое упущеніе, и я сочту себя щедро вознагражденнымъ за свой трудъ, если моя книга обратитъ на него вниманіе правительства. Изъ бумагъ шальника какъ бы явствуетъ, что почва въ этомъ округѣ непригодна для воздѣлыванія кофе, но это отнюдь не оправданіе, и я утверждаю, что будетъ непростительной недобросовѣстностью по отношенію къ Нидерландамъ вообще и кофейнымъ маклерамъ въ частности и даже по отношенію къ самимъ яванцамъ, если тамъ, въ этомъ округѣ, либо не приспособятъ почвы подъ культуру кофе (чего же больше и дѣлать-то яванцамъ?), либо, если это окажется невозможнымъ, не переселятъ людей, живущихъ тамъ, въ другія мѣстности, гдѣ почва для кофе благопріятная.

Я никогда не говорю, не подумавши, и смѣю завѣрить, что теперь я говорю съ полнымъ знаніемъ дѣла, ибо я много и серьезно думалъ обо всемъ этомъ съ тѣхъ поръ, какъ услыхалъ проповѣдь пастора Вавелаара {Wawelaar -- по-голландски болтунъ.} объ обращеніи язычниковъ.

Это было въ среду вечеромъ. Тебѣ уже извѣстно, что я добросовѣстно исполняю свой отцовскій долгъ и близко къ сердцу принимаю нравственное воспитаніе моихъ дѣтей. А такъ какъ у Фрица за послѣднее время въ тонѣ и манерахъ появилось нѣчто такое, что мнѣ совсѣмъ не нравится (все благодаря этому проклятому пакету), я призвалъ его къ себѣ и сказалъ:

"Фрицъ, я недоволенъ тобой. Я всегда служилъ тебѣ добрымъ примѣромъ, а ты уклоняешься отъ праваго пути; ты педантиченъ и неуклюжъ, пишешь стихи и давеча поцѣловалъ Бетси Роземейеръ. Страхъ Божій -- начало мудрости. Незачѣмъ тебѣ цѣловать роземейерскихъ барышень и педантичнымъ быть не слѣдуетъ. Безнравственность ведетъ къ погибели: прочти въ Писаніи и посмотри на шальника. Онъ покинулъ пути Господни и вотъ теперь онъ бѣденъ и живетъ на чердакѣ, въ крохотной комнатешкѣ. Вотъ видишь, какія бываютъ послѣдствія безнравственности и дурного поведенія: онъ писалъ скверныя статьи въ Independance и уронилъ "Аглаю"; такъ всегда бываетъ, когда человѣкъ слишкомъ высокаго мнѣнія о своемъ умѣ: онъ даже часовъ не имѣетъ, чтобъ знать, который часъ, и мальчикъ его ходитъ въ куцыхъ штанишкахъ. Помни, что твое тѣло -- храмъ Божій, и что твоему отцу всю жизнь приходилось въ потѣ лица своего ѣсть хлѣбъ свой (это истинная правда). Имѣй очи горѣ и старайся сдѣлаться порядочнымъ маклеромъ къ тому времени, какъ я переѣду на Дрибергенъ. И остерегайся людей, которые не слушаютъ добрыхъ совѣтовъ, попираютъ ногами религію и нравственность: смотрись въ такихъ людей, какъ въ зеркало, и старайся не походить на нихъ. И не равняй себя со Штерномъ, у котораго отецъ такой богатый, что у него денегъ всегда хватитъ на жизнь, даже если онъ и не захочетъ стать маклеромъ. Не забывай, что дурные поступки всегда наказуются: опять-таки взгляни на шальника, у котораго нѣтъ даже зимняго пальто, такъ что онъ ходитъ въ пледѣ и выглядитъ комедіантомъ. Въ церкви надо сидѣть смирно, а не вертѣться во всѣ стороны и не ерзать на скамьѣ, какъ будто тебѣ скучно; и дѣвчонокъ незачѣмъ подстерегать на паперти -- это разбиваетъ настроеніе. И еще -- не смѣши Марію, когда я за завтракомъ читаю отъ Писанія,-- въ порядочныхъ домахъ это не принято. Давеча ты опять рисовалъ карикатуры на бюварѣ Бастіанса, когда онъ не пришелъ въ контору изъ-за своей подагры -- что-то очень ужъ часто она у него разыгрывается,-- это отвлекаетъ служащихъ отъ работы, и въ Писаніи сказано, что такія глупости ведутъ къ погибели. Шальникъ тоже это продѣлывалъ, когда былъ молодымъ: онъ еще гимназистомъ поколотилъ грека на Вестермарктѣ; зато теперь онъ лѣнивъ, неповоротливъ и болѣетъ. И нельзя же такъ во всемъ подражать Штерну: мало ли, что онъ строитъ рожи бухгалтеру; это не значитъ, что и ты обязанъ гримасничать. Онъ другое дѣло: у него отецъ богатый. Ты лучше сдѣлай видъ, будто не замѣчаешь этого, а, когда онъ начнетъ тебѣ читать стихи, ты скажи ему, чтобъ онъ лучше написалъ своему отцу, какъ ему хорошо у насъ живется, и что Марія вышила ему туфли. Кстати спроси его, не думаетъ ли онъ, что его отецъ хочетъ перейти къ Бюсселинку и Ватерману, и скажи ему, что они жулики и плохіе работники. Такимъ манеромъ ты выведешь его на добрый путь, что каждый обязанъ сдѣлать для своего ближняго, а виршеплетство -- ерунда. Будь же умникомъ, Фрицъ, будь послушнымъ мальчикомъ и не дергай за юбку горничную, когда она приноситъ чай въ контору, не срами меня, ибо она можетъ упасть, а Павелъ говоритъ, что сыну не слѣдуетъ огорчать отца. Я уже двадцать лѣтъ хожу на биржу и могу сказать, что пользуюсь тамъ общимъ уваженіемъ. А потому слушайся моихъ совѣтовъ, Фрицъ. Возьми свою шляпу, надѣнь куртку и пойдемъ со мной послушать проповѣдь -- это будетъ тебѣ полезно".

Такъ сказалъ я и убѣжденъ, что произвелъ на него впечатлѣніе, тѣмъ болѣе, что пасторъ Вавелааръ проповѣдывалъ "о любви Господней, явствующей изъ гнѣва Его противъ невѣрныхъ". (Проклятіе Самуиломъ Саула: {Проклятіе относилось, собственно, къ царю амалекитянъ, Агагу, котораго Саулъ взялъ въ плѣнъ и пощадилъ. Самуилъ сказалъ: "какъ мечъ твой женъ лишалъ дѣтей, такъ мать твоя между женами пусть будетъ лишена сына. И разрубилъ Самуилъ Агага предъ Господомъ въ Галгалѣ".} кн. Царствъ, г. XV, 33.)

Слушая его рѣчь, я все время думалъ о томъ, какая огромная разница между человѣческой и божественной мудростью: это все равно, что небо и земля. Я уже говорилъ, что въ пакетѣ шальника, среди разнаго хлама было кое-что и годное, и основательное. но какъ ничтожно было это все въ сравненіи съ такою рѣчью, какъ проповѣдь Вавелаара! И не въ немъ сила -- я вѣдь знаю. Вавелаара и считаю его человѣкомъ очень недалекимъ,-- нѣтъ, въ немъ дѣйствуетъ сила, ниспосланная свыше. Разница тѣмъ болѣе бросалась въ глаза, что пасторъ затрогивалъ многіе вопросы, о которыхъ говоритъ и шальникъ, вы же видѣли, что въ пакетѣ было много про яванцевъ и прочихъ язычниковъ (Фрицъ говоритъ, что яванцы не язычники, но я всѣхъ, кто не исповѣдуетъ истинной вѣры, называю язычниками).

И вотъ, въ виду того, что я изъ проповѣди Вавелаара вынесъ убѣжденіе въ невозможности ввести культуру кофе въ Лебакѣ -- къ этому я еще вернусь,-- а также, въ виду того, что я, какъ честный человѣкъ, не могу допустить, чтобы читатель за свои деньги ничего не получилъ, я хочу привести здѣсь нѣсколько особенно удачныхъ выдержекъ изъ проповѣди.

Въ нѣсколькихъ словахъ выведя доказательство любви Господней къ человѣку изъ вышеприведеннаго текста, пасторъ очень скоро перешелъ къ главной темѣ проповѣди, а именно: къ обращенію яванцевъ, малайцевъ и какъ они тамъ еще называются, всѣ эти языческіе народцы.

"Такова, возлюбленные мои, была миссія Израиля (онъ подразумѣвалъ истребленіе жителей Ханаана), такова же и миссія Нидерландовъ. Да не будетъ сказано о насъ, что свѣтъ, который свѣтитъ намъ, мы поставили подъ спудъ, что мы были скупы и не хотѣли подѣлиться съ ближнимъ хлѣбомъ вѣчной жизни. Обратите взоръ свой на острова Индійскаго океана, обитаемые милліонами и милліонами дѣтей отверженнаго -- и по заслугамъ отверженнаго сына благороднаго, богоугоднаго Ноя. Тамъ они пресмыкаются въ омерзительныхъ змѣиныхъ кольцахъ языческихъ заблужденій, склоняя черную кудлатую голову подъ ярмо корыстолюбивыхъ жрецовъ. Тамъ они молятся Богу, призывая имя лже-пророка, который есть мерзость въ глазахъ Господа; возлюбленныя чада, среди нихъ есть и такіе, которые, какъ будто недостаточно грѣховно поклоняться лже-пророку, поклоняются еще и инымъ богамъ -- что я говорю! идоламъ -- идоламъ изъ дерева и камня, сдѣланнымъ ихъ же руками, по ихъ образу и подобію, чернымъ, уродливымъ, съ плоскими носами, точно черти. Да, возлюбленные,-- слезы душатъ меня и не даютъ продолжать,-- да, возлюбленныя чада, и даже глубже того идетъ развращенность этого хамова отродья. Среди нихъ есть даже и такіе, которые совсѣмъ не знаютъ Бога подъ какимъ бы то ни было именемъ, довольствуясь тѣмъ, что исполняютъ законы гражданскаго общества, и пѣсню въ честь жатвы, въ которой они выражаютъ свою радость по поводу успѣшныхъ результатовъ своихъ трудовъ, почитаютъ достаточнымъ выраженіемъ признательности высшему Существу, волею Котораго созрѣла эта жатва. Эти заблудшіе потомки Хама думаютъ, о, возлюбленные, что достаточно любить свою жену и дѣтей и не отнимать у ближняго его достоянія, чтобы вечеромъ спокойно класть голову на подушку. Не бросаетъ ли васъ въ дрожь отъ этой картины, не сжимается ли страхомъ ваше сердце при мысли, какая участь постигнетъ всѣхъ этихъ глупцовъ, когда трубный гласъ возвѣститъ часъ Судный, и мертвые возстанутъ, и Господь отдѣлитъ грѣшныхъ отъ праведныхъ? Не слышите ли вы -- о, да! вы слышите, ибо изъ прочитаннаго мной текста вы видѣли, что Богъ вашъ есть великій Богъ, и Богъ праведной мести -- да, вы слышите хрустъ костей и трескъ пламени въ гееннѣ огненной, гдѣ будетъ плачъ и скрежетъ зубовъ,-- тамъ, гдѣ грѣшники горятъ и не сгораютъ, ибо муки ихъ вѣчны, гдѣ адскій огонь лижетъ ненасытными языками воющихъ отъ боли жертвъ невѣрія, гдѣ не умираетъ червь, гложущій сердца богохульниковъ. Смотрите, какъ сползаетъ черная кожа съ некрещеннаго младенца, который, едва родившись, былъ оторванъ отъ материнской груди и ввергнутъ въ преисподнюю вѣчнаго осужденія..."

Въ этомъ мѣстѣ одна юффру упала отъ страха въ обморокъ.

-- Но, возлюбленные мои,-- продолжалъ пасторъ Вавелааръ,-- Богъ нашъ есть Богъ любви. Онъ не хочетъ погибели грѣшника, но спасенія его благодатью Христовой, черезъ вѣру. И потому Онъ избралъ Нидерланды, предназначивъ имъ высокую миссію, спасти изъ этихъ нечестивцевъ тѣхъ, кого еще можно спасти. Потому Онъ, въ неисповѣдимой мудрости Своей, и далъ странѣ, малой по размѣрамъ своимъ, но великой и сильной познаніемъ Господа, власть надъ обитателями этихъ острововъ, дабы они, черезъ пріятіе святаго Евангелія, были спасены отъ адскихъ мукъ. Нидерландскіе корабли плывутъ за море и несутъ съ собою просвѣщеніе, религію, христіанство заблудшимъ яванцамъ. Нѣтъ, наше счастливое отечество не ищетъ спасенія только для себя одного; оно несетъ благую вѣсть и несчастнымъ созданіямъ, рожденнымъ на далекихъ берегахъ и томящимся въ оковахъ невѣрія, суевѣрія и безнравственности, и разсмотрѣнію обязанностей, которыя это налагаетъ на насъ, я посвящу седьмой отдѣлъ моей проповѣди.

То, что онъ раньше говорилъ, это былъ отдѣлъ шестой. Въ числѣ обязанностей, которыя намъ надлежитъ исполнять по отношенію къ бѣднымъ язычникамъ, онъ назвалъ слѣдующія:

1. Щедро жертвовать деньгами на миссіонерскій союзъ.

2. Поддерживать общества распространенія Библіи, чтобы дать имъ возможность раздавать Библіи на Явѣ.

3. Учредить въ Гардервійкѣ школы практической подготовки къ миссіонерству въ колоніяхъ.

4. Сочинять проповѣди и религіозные гимны, которые бы солдаты и матросы могли читать вслухъ или пѣть яванцамъ.

5. Вліятельнымъ людямъ сплотиться въ союзъ, который бы поставилъ себѣ задачей просить нашего высокочтимаго короля:

а) назначать въ колоніи лишь такихъ губернаторовъ, офицеровъ и чиновниковъ, которыхъ можно считать твердыми въ истинной вѣрѣ;

б) разрѣшить яванцамъ посѣщать казармы, а также стоящія на рейдѣ суда, военныя и купеческія, дабы черезъ общеніе съ нидерландскими солдатами и матросами быть введенными въ царство Божіе;

в) воспретить принимать Библіи и религіозныя брошюры вмѣсто уплаты въ гостиницахъ и трактирахъ;

г) въ постановленія о торговлѣ опіумомъ на Явѣ включить предписаніе, чтобы въ каждомъ кабачкѣ, торгующемъ опіумомъ, находилось извѣстное число экземпляровъ Библіи, соотвѣтственно предполагаемому числу посѣтителей этого учрежденія; причемъ торговецъ долженъ обязаться не продавать опіума безъ того, чтобы покупатель не взялъ также въ придачу и одной изъ религіозныхъ брошюръ;

д) повелѣть, чтобы яванецъ черезъ трудъ въ потѣ лица своего былъ приведенъ къ Господу.

6. Не скупиться на денежныя пожертвованія въ миссіонерскій союзъ.

Объ этомъ онъ уже говорилъ въ No 1-мъ; но тутъ повторилъ это и, въ пылу ораторскаго увлеченія, это было, по-моему, очень естественно.

Но, читатель, обратилъ ли ты вниманіе на No 5? Онъ-то и направилъ мои мысли снова на кофейные аукціоны и на мнимую неплодородность почвы Лебака; такъ что теперь тебя уже не удивитъ, если я скажу, что весь вечеръ въ среду этотъ пунктъ не выходилъ у меня изъ головы. Пасторъ Вавелааръ читалъ донесенія миссіонеровъ; слѣдовательно, сомнѣваться въ его освѣдомленности невозможно. И если онъ, имѣя передъ собой миссіонерскіе отчеты и устремляя взоръ горѣ, твердитъ, что только трудъ въ потѣ лица можетъ помочь язычникамъ яванцамъ достигнуть царства Божія, то и я могу сказать безъ большого ущерба интересамъ истины, что въ Лебакѣ отлично можно культивировать кофе, и болѣе того, что, можетъ быть, Господь затѣмъ и создалъ эту почву такой неприспособленной къ разведенію кофе, чтобы черезъ трудъ, необходимый для того, чтобъ измѣнить и улучшить эту почву, привести къ спасенію населеніе этого округа.

Я надѣюсь, что моя книга попадетъ въ руки королю и что вскорѣ возросшая торговля кофе наглядно покажетъ, какъ тѣсно связано познаніе Бога съ правильно понимаемыми интересами всего бюргерскаго сословія. Вы только поглядите: какой-нибудь ничтожный Вавелааръ, въ глазахъ людей несвѣдущій (онъ въ жизнь свою не былъ на биржѣ), но умудренный Евангеліемъ, стоящимъ, какъ свѣтильникъ, на его жизненной тропѣ, неожиданно даетъ мнѣ, кофейному маклеру, такое указаніе, которое не только важно для всѣхъ Нидерландовъ, но можетъ помочь и мнѣ, если изъ Фрица выйдетъ толкъ (онъ сидѣлъ въ церкви очень смирно), пятью годами раньше переѣхать на Дрибергенъ. Да, работа, работа -- мой дивизъ, трудъ для яванцевъ -- мой принципъ, а я свято чту принципы.

Не высшее ли благо для человѣка Евангеліе? И есть ли что-нибудь выше небеснаго блаженства? И, слѣдовательно, не долгъ ли нашъ помочь этимъ несчастнымъ достигнуть блаженства? И если, какъ вспомогательное средство, для этого нуженъ трудъ,-- я самъ вотъ уже двадцать лѣтъ хожу на биржу,-- въ правѣ ли мы отказывать въ этомъ трудѣ яванцу, когда душа его нуждается въ немъ, чтобы по смерти не горѣть въ адскомъ огнѣ? Эгоизмомъ, постыднымъ эгоизмомъ съ нашей стороны было бы не принять всѣхъ мѣръ къ тому, чтобы оберечь этихъ бѣдныхъ заблудшихъ островитянъ отъ страшной участи, которую такъ краснорѣчиво изобразилъ намъ пасторъ Вавелааръ. Одна юффру упала въ обморокъ, когда онъ заговорилъ о чернокожемъ ребенкѣ, можетъ быть, у нея самой мальчишка черномазый -- съ женщинами это бываетъ.

И развѣ я не въ правѣ требовать, чтобы и другіе трудились, я съ утра до вечера поглощенный мыслью о дѣлахъ? И развѣ сама эта книга, которую Штернъ пишетъ совсѣмъ не такъ, какъ я хотѣлъ, не служитъ доказательствомъ тому, какъ искренно я желаю блага моей родинѣ и какъ я всѣмъ, готовъ для этого пожертвовать?

И если мнѣ, крещенному (въ Амстелькирхе), приходится столько работать, то какъ же не заставить работать яванца, которому надо еще заслужить свое спасеніе!

Если этотъ союзъ (я имѣю въ виду No 5) возникнетъ, я присоединюсь къ нему и постараюсь уговорить присоединиться и Роземейеровъ, такъ какъ и сахарные раффинадёры тоже въ этомъ заинтересованы, хоть я и не увѣренъ, что ихъ религіозные взгляды безупречны, такъ какъ они держатъ служанку католичку.

Какъ бы то ни было, я лично свой долгъ исполню. Я далъ въ томъ обѣтъ самому себѣ, когда шелъ съ Фрицемъ домой изъ церкви. Въ моемъ домѣ служатъ и будутъ служить Господу, объ этомъ, я ужъ позабочусь, и съ тѣмъ большимъ усердіемъ, что₎чѣмъ дольше я живу, тѣмъ больше убѣждаюсь, какъ премудро все устроено на свѣтѣ, какъ гладки и легки пути, которыми насъ ведетъ рука Всевышняго, и какъ Онъ печется о насъ въ этой жизни и для жизни вѣчной, ибо почву въ Лебакѣ отлично можно приспособить подъ культуру кофе.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Дроогстоппель старается вернуть молодого Штерна на стезю добродѣтели.

Когда дѣло идетъ о принципахъ, я никого не боюсь, но, все же мнѣ было ясно, что на Штерна я долженъ воздѣйствовать иными способами, чѣмъ на Фрица. И такъ какъ предполагается, что на этой книгѣ будетъ стоять мое имя (фирма наша -- Ластъ и К^о, но меня зовутъ Дроогстоппель, Батавусъ Дроогстоппель), а въ книгѣ есть вещи, несовмѣстимыя съ уваженіемъ къ себѣ всякаго порядочнаго маклера, я считаю долгомъ разсказать тебѣ, читатель, какъ я пытался вернуть этого Штерна на путь истинный.

О Богѣ я съ нимъ не заводилъ рѣчь, такъ какъ онъ лютеранинъ, а старался воздѣйствовать на его умъ и взывалъ къ его чести. Обратите вниманіе, какъ это было сдѣлано, и какъ я хорошо знаю людей. Я какъ-то услыхалъ отъ него выраженіе: "честное слово", и спросилъ, что онъ этимъ хочетъ сказать.

-- Ну, что я ручаюсь своей честью, что я говорю правду.

-- Это порука серьезная. Развѣ вы такъ увѣрены, что говорите правду?

-- Конечно. Я всегда говорю правду. Когда грудь моя горитъ... Остальное читателю уже извѣстно.

-- Прекрасно! Превосходно!-- сказалъ я, дѣлая видъ, будто вѣрю ему.

Но тутъ-то я и разставилъ ему тончайшіе силки, въ которые хотѣлъ поймать его, чтобы хоть разъ, не рискуя толкнуть стараго Штерна въ лапы Бюсселинка и Ватермана, привести этого юнца къ сознанію своего положенія и дать ему почувствовать разницу между юношей, который только начинаетъ свою дѣловую карьеру, хотя бы отецъ его и велъ крупныя дѣла, и маклеромъ, который уже двадцать лѣтъ ходитъ на биржу. Мнѣ было извѣстно, что онъ множество стиховъ знаетъ на память или, какъ онъ говоритъ, наизусть, а такъ какъ стихи -- всегда вранье, я былъ увѣренъ, что очень скоро поймаю его на неправдѣ. И, дѣйствительно, ждать пришлось не долго. Я сидѣлъ въ боковой комнатѣ, а онъ въ гостиной -- у насъ есть и гостиная; Марія вязала, а онъ ей что-то разсказывалъ, читалъ какіе-то стихи. Я внимательно слушалъ и, когда онъ кончилъ, спросилъ его, есть ли у него книга, изъ которой онъ только что декламировалъ. Онъ сказалъ: есть, и принесъ ее мнѣ; это былъ томикъ сочиненій нѣкоего Гейне. На другое утро я вручилъ ему, т.-е. я хочу сказать, Штерну, нижеслѣдущія

Соображенія
насчетъ правдивости человѣка, который читаетъ
вслухъ молодой дѣвушкѣ слѣдующія вирши Гейне:

"Умчу на крылахъ пѣснопѣній

Тебя, дорогая моя..."

Дорогая моя? Это Марія-то -- ваша "дорогая"? А знаютъ ли объ этомъ ваши родители? А знаетъ ли Луиза Роземейеръ? И хорошо ли говорить такія слова дѣвочкѣ, которая изъ-за этого можетъ перестать слушаться свою мать, такъ какъ она способна забрать себѣ въ голову, что она уже совсѣмъ взрослая, разъ мужчина называетъ ее "дорогая моя". И какъ же это вы "унесете ее на крылахъ пѣснопѣній?" Крыльевъ у васъ нѣтъ, и у пѣсенъ вашихъ также. А ну-ка, попробуйте перелетѣть на этихъ крыльяхъ хотя бы черезъ Лаурирграхъ, которая не очень широка. И если-бъ даже у васъ на самомъ дѣлѣ были крылья, какъ же можно говорить такія вещи дѣвочкѣ, которая даже еще и не конфирмована? Предположимъ, что она была бы и конфирмована, что означаетъ это предложеніе "умчать"? Пфуй! Стыдитесь!

"Къ равнинамъ у Гангеса. Знаю

Тамъ мѣсто чудесное я". *)

*) Переведъ П. И. Вейнберга.

Если вы знаете такое мѣсто, то и ступайте туда одни, наймите себѣ тамъ комнату и живите, но не берите съ собой дѣвочки, которая должна помогать по хозяйству матери. Во-первыхъ, вы сами Гангеса этого никогда не видали и, слѣдовательно, не знаете, хорошо ли тамъ жить. И всѣ-то ваши росказни -- вранье, и всѣ эти слова вы говорите только потому, что въ стихахъ вы становитесь рабомъ риѳмы и размѣра. Если бы первая строчка оканчивалась не на "ангесъ", а на "лугъ" или "тругъ", вы спросили бы Марію, не желаетъ ли она съ вами поѣхать въ Брукъ и т. д. Такъ что, сами видите, вашъ маршрутъ не имѣлъ въ себѣ ничего устойчиваго, и все зависитъ тутъ отъ созвучія безсмысленныхъ словъ. А что, если-бъ Маріи и вправду захотѣлось совершить такое путешествіе? Счастье еще, что она дѣвочка благоразумная, и ее не потянетъ въ страну, о которой вы говорите, что тамъ:

"...садъ расцвѣтаетъ роскошный,

Облитый спокойной луной,

Тамъ лотоса цвѣтъ ожидаетъ

Свиданія съ милой сестрой.

Фіалки смѣются, лепечутъ,

На звѣзды глядятъ высоко,

И розы другъ другу все шепчутъ

Душистыя сказки въ ушко.

Что же вы будете съ Маріей дѣлать тамъ, въ этомъ саду, при лунномъ свѣтѣ? Нравственно ли это, Штернъ, честно ли, прилично ли? Неужели же вы хотите на весь свѣтъ осрамить меня, какъ Бюсселинка и Ватермана, съ которыми ни одна порядочная фирма не хочетъ имѣть дѣла, потому что у нихъ дочь сбѣжала изъ дому и сами они жулики? Что же я отвѣчу, когда меня на биржѣ спросятъ, чего ради моя дочь такъ долго торчитъ въ этомъ вашемъ саду? Потому что, вы же сами понимаете, ни одинъ человѣкъ мнѣ не повѣритъ, если я скажу, что она была въ гостяхъ у цвѣтовъ лотоса, которые, по вашимъ словамъ, давно ужъ ждали ея. Точно такъ же ни одинъ разумный человѣкъ не повѣрилъ бы мнѣ, если-бъ я имѣлъ глупость утверждать, что Марія пошла въ "красный садъ" {Въ подлинникѣ rotblühend.} (почему красный, а не желтый, не лиловый?), чтобы подслушать лепетъ фіалокъ или сказки, которыя нашептываютъ на ушко другъ дружкѣ розы. И если-бъ даже эта чепуха могла быть правдой, кой прокъ отъ этого Маріи, когда эти розы шепчутся такъ тихо, что она не слышитъ? Но все это вранье, чистѣйшее вранье, и очень некрасивое -- возьмите карандашъ и нарисуйте розу съ ушами и посмотрите, что изъ этого выйдетъ. И какъ же эти сказки могутъ быть душистыми? Знаете, что? Давайте, я вамъ переведу это по-голландски, тогда вы увидите, какая чушь получается. Теперь дальше:

И прыгаютъ, слушая чутко,

Газели, умны и легки,

И глухо шумятъ въ отдаленьи

Священныя воды рѣки.

Тамъ будемъ подъ пальмой высокой

Лежать мы съ тобою вдвоемъ,

Полны и любви, и покоя,

Мы въ грезахъ блаженныхъ заснемъ.

Почему вамъ не пойти просто въ зоологическій садъ, если ужъ вамъ такъ хочется поглядѣть на дикихъ звѣрей? Зачѣмъ вамъ непремѣнно газели на берегу Ганга, въ пустынѣ, когда ихъ гораздо удобнѣе разсматривать въ красивой оградѣ? Почему вы именно этихъ животныхъ считаете благочестивыми и умными? {Въ подлинникѣ "Idu gen und frommen".} Ну, еще умными туда сюда, онѣ, по крайней мѣрѣ, такихъ дурацкихъ стиховъ не пишутъ, но "благочестивыми". Это, по-моему, даже святотатство -- примѣнять къ животному такое слово, которое можно сказать только о человѣкѣ, имѣющемъ истинную вѣру. И почему это воды Ганга священныя? Съ какой стати разсказывать Маріи такія вещи, которыя могутъ сдѣлать ее язычницей. Или вы хотите подорвать ея вѣру въ то, что нѣтъ иной святой воды, кромѣ воды крещенія, и нѣтъ иной священной рѣки, кромѣ Іордана? Не значитъ ли это подкапываться подъ нравственность, добродѣтель, религію, христіанство и даже приличія?

Поразмыслите-ка хорошенько обо всемъ этомъ, Штернъ. Вашъ батюшка -- почтенный человѣкъ, и фирма его солидная, и я увѣренъ, что онъ одобритъ мою попытку воздѣйствовать на васъ и охотно будетъ имѣть дѣло съ человѣкомъ, который стоитъ за нравственность и добродѣтель. Да, принципы я свято чту и не боюсь говорить напрямикъ, что думаю. Такъ что вы не держите въ секретѣ этого моего письма. Передайте вашему отцу его содержаніе и скажите, что вы попали въ хорошую, солидную семью и что я васъ наставляю на все доброе, и подумайте, что бы съ вами было, если-бъ вы попали къ Бюсселинку и Ватерману. Тамъ вы тоже декламировали бы такіе же вирши, и никто васъ не удержалъ бы, не пробовалъ бы научить васъ уму-разуму, потому что это жулики. Можете все это передать своему батюшкѣ, потому что тамъ, гдѣ на карту поставлены принципы, мнѣ никто не страшенъ. Тамъ дѣвицы охотно отправились бы съ вами на берегъ Ганга и такъ вы бы и остались съ ними тамъ лежать въ травѣ подъ деревомъ, тогда какъ теперь, когда я предостерегъ васъ, вы можете продолжать жить у насъ, въ приличномъ домѣ. Напишите обо всемъ этомъ вашему батюшкѣ и скажите ему, какъ вы довольны, что попали къ намъ и какъ я усердно о васъ забочусь, и что у Бюсселинка и Ватермана дочь сбѣжала съ проходимцемъ, и хорошенько поклонитесь ему отъ меня и напишите, что я, такъ и быть, спущу ему еще !!!!!д'/о съ своего куртажа, потому что я не терплю подлизъ, которые сбавляютъ цѣну, только чтобъ отбить хлѣбъ у конкурента.

"И сдѣлайте мнѣ удовольствіе въ слѣдующій разъ прочитать у Роземейеровъ что-нибудь дѣльное. Въ пакетѣ шальника я видѣлъ цифровые отчеты о воздѣлываніи кофе на Явѣ, вотъ вы бы что-нибудь въ этомъ родѣ прочитали. И не слѣдуетъ изображать барышень и насъ всѣхъ какими-то людоѣдами, которые что-то тамъ въ васъ гложутъ и грызутъ. Это, молодой человѣкъ, неприлично, повѣрьте человѣку, который знаетъ свѣтъ. Я служилъ вашему батюшкѣ еще до его рожденія (я разумѣю фирму Ластъ и К^о, прежде она звалась: Ластъ и Мейеръ); такъ что, вы сами понимаете, я желаю вамъ только добра. И пришпорьте немножко Фрица, чтобъ онъ былъ внимательнѣе, и не учите его писать стихи, а когда онъ строитъ рожи бухгалтеру, дѣлайте видъ, что вы не замѣчаете этого. Будьте ему добрымъ примѣромъ -- вѣдь вы же много старше его -- и внушайте ему, что онъ долженъ держать себя серьезно и съ достоинствомъ, такъ какъ ему предстоитъ быть маклеромъ.

"Вашъ другъ, отечески расположенный къ вамъ

Батавусъ Дроогстоппель".

Глава одиннадцатая.

Штернъ продолжаетъ.-- Разговоры за столомъ.-- Женщины южной Франціи.-- Марія Стюартъ и японскій каменотесъ.

Я хочу только, вмѣстѣ съ Авраамомъ Бланкаартомъ, сказать, что эта глава мнѣ представляется "существенной", ибо она ближе знакомитъ читателя съ Максомъ Хавелааромъ, а вѣдь герой этой исторіи все-таки онъ.

-- Тина, что это за кетимонъ? {Маринованные огурчики.} Милая дѣтка, въ овощи и фрукты нельзя класть растительной кислоты. Огурцы, ананасы, райскія яблочки -- все это надо солить, а не мариновать въ уксусѣ. Уксусъ идетъ къ мясу и рыбѣ... У Либиха по этому поводу сказано...

-- Максъ, голубчикъ, мы когда пріѣхали?-- смѣясь, сказала Тина.-- Этотъ маринадъ не моего приготовленія, а еще мевроу Слотерингъ.

И Хавелааръ не безъ труда сообразилъ, что они только вчера пріѣхали, и что его Тина, при всемъ желаніи, никоимъ образомъ не могла еще успѣть завести въ хозяйствѣ и въ кухнѣ свои порядки. Ему казалось, что онъ уже давнымъ-давно живетъ въ Рангкасъ-Бетунгъ. Вѣдь онъ же цѣлую ночь просидѣлъ за разборкой и чтеніемъ архива, и столько черезъ его душу прошло всякихъ дѣлъ и мыслей, касающихся Лебака, что гдѣ ужъ ему было сразу сообразить, что онъ вчѣра только пріѣхалъ. Тина знала это -- она всегда отлично его понимала.

-- Ахъ, да, это правда,-- сказалъ онъ.-- А все-таки ты почитай Либиха. Фербрюгге, вы читали Либиха?

-- Это кто такой будетъ?

-- Человѣкъ, много написавшій о соленіи впрокъ огурцовъ; кромѣ того, онъ открылъ способъ превращать траву въ шерсть, понимаете?

-- Нѣтъ,-- одновременно сказали Фербрюгге и Дюклари.

-- Но вѣдь это такъ просто. Способъ самъ по себѣ былъ давно извѣстенъ. Пустите овцу пастись на траву, и вы увидите. Но Либихъ изслѣдовалъ детально весь процессъ этого превращенія... Впрочемъ, иные говорятъ, что онъ объ этомъ мало знаетъ, и выискиваютъ другіе способы. О, эти ученые!... Мольеръ хорошо говоритъ о нихъ... я очень высоко ставлю Мольера. Хотите, будемъ читать его вслухъ по вечерамъ? И Тина тоже посидитъ съ нами, когда уложитъ маленькаго Макса.

Дюклари и Фербрюгге охотно согласились. Хавелааръ сказалъ, что у него съ собой не очень много книгъ, но все же въ числѣ ихъ есть Шиллеръ, Гёте, Гейне, Ламартинъ, Тьеръ, Сэй, Мальтусъ, Шалойя, Смитъ, Шекспиръ, Байронъ, Бондель...

Фербрюгге сказалъ, что по-англійски онъ не читаетъ.

-- Да что вы? Вамъ вѣдь уже за тридцать. Что же вы дѣлали все это время? Навѣрное, въ Падангѣ вамъ было очень скучно, такъ какъ тамъ много говорятъ по-англійски. Знали вы тамъ миссъ Матта-апи? {Огненный глазъ.}

-- Нѣтъ, это имя не знакомо мнѣ.

-- Да это и не имя, это -- прозвище, мы звали ее такъ, потому что у нея глаза очень блестящіе. Вѣроятно, теперь она ужъ замужемъ -- это было давно... Я никогда не видѣлъ такихъ глазъ... впрочемъ, видѣлъ, въ Арлѣ... вамъ непремѣнно надо побывать тамъ. Я много путешествовалъ, но такихъ красавицъ, какъ тамъ, не видалъ нигдѣ. Мнѣ думается, нѣтъ ничего на свѣтѣ, что бы болѣе наглядно воплощало собой красоту, какъ абстракцію, какъ видимый образъ истины, чистоты нематеріальной, чѣмъ красивая женщина... Вѣрьте мнѣ, господа, вы непремѣнно должны съѣздить въ Арль и къ нимъ...

Дюклари и Фербрюгге и, долженъ сознаться, даже Тина не могли удержаться отъ смѣха при мысли, что имъ предлагаютъ такъ вдругъ, съ мѣста въ карьеръ, съ западной окраины Явы перекочевать въ южную Францію, въ Арль и къ нимъ. Хавелааръ, мысленно уже стоявшій на вершинѣ башни, построенной сарацинами на арльской Аренѣ, {Ристалище.} не сразу сообразилъ, чему они смѣются, и, посмѣявшись съ ними, продолжалъ:

-- Ну, конечно, подразумѣвается, если вы попадете въ тѣ края. Да, такихъ красавицъ я не видалъ нигдѣ. Я привыкъ относиться съ большой опаской къ разнымъ хваленымъ диковинкамъ, сбавлять, по крайней мѣрѣ, 50%. Напримѣръ, водопады. Сколько, о нихъ кричатъ, а я вамъ скажу, что ни Тондано, ни Маросъ, {Тондано близъ Менадо, Маросъ близъ Макассара, оба на островѣ Целебесѣ.} ни Шаффгаузенъ, ни Ніагара не произвели на меня почти никакого впечатлѣнія. Тутъ приходится заглядывать въ путеводитель, чтобы сообразить, чѣмъ именно полагается восхищаться: "такой-то уголъ паденія", "столько-то кубическихъ футовъ воды" изливается въ теченіе минуты... и если цифры высоки, невольно удивляешься и говоришь: "Ого!" Никогда въ жизни больше не поѣду смотрѣть водопады, по крайней мѣрѣ, если для этого придется сдѣлать кругъ. Ничего они не говорятъ моей душѣ. Зданія говорятъ ей болѣе внятно, особенно когда они -- страницы исторіи. Но тутъ совсѣмъ другое: тутъ вызываешь въ памяти прошлое, тѣни умершихъ, призраки, порой ужасные и отвратительные, и, какъ это ни интересно, тутъ не всегда получается ощущеніе красоты, по крайней мѣрѣ, въ чистомъ видѣ. И помимо историческихъ воспоминаній, многія зданія красивы, но эта красота опять-таки отравлена всевозможными путеводителями -- и бумажными, и во плоти -- которые вамъ портятъ впечатлѣніе своимъ назойливымъ однообразіемъ: "эта капелла построена въ 1423 году епископомъ мюнстерскимъ", "колонны имѣютъ 63 фута высоты и подножіе ихъ..." и т. д., и т. д. Это скучно до тошноты: чувствуешь, что ты долженъ выложить удивленія и восторга ровно на 63 фута, чтобы не прослыть вандаломъ или комми-вояжеромъ. Могутъ сказать: держите свой путеводитель въ карманѣ, если онъ печатный, или за дверью, если онъ живой, но, помимо того, что иной разъ необходимы разъясненія, чтобы составить себѣ сколько-нибудь правильное сужденіе, впечатлѣніе красоты, получаемое отъ большинства построекъ, мимолетно, ибо въ нихъ нѣтъ движенія; архитектура -- это красота застоя. Точно такъ же, по-моему, и скульптура и живопись. Природа вся -- движеніе. Ростъ, голодъ, мышленіе, чувствованія -- все это движеніе... Остановка движенія, застой -- это смерть. Безъ движенія нѣтъ боли, нѣтъ радости, нѣтъ чувства. Попробуйте сидѣть, не шевелясь,-- вы увидите, какъ быстро засыпаетъ при этомъ фантазія и у тѣхъ, кто смотритъ на васъ, да и ваша собственная. Недаромъ на живыя картины не хочется долго смотрѣть, какъ бы онѣ ни были удачны, и публика тотчасъ же требуетъ слѣдующей. И такъ какъ нашъ запросъ на красоту не удовлетворяется однимъ взглядомъ на прекрасное, но лишь послѣдовательнымъ созерцаніемъ красоты въ движеніи, мы всегда ощущаемъ неудовлетворенность при осмотрѣ такого рода произведеній искусства, и потому я утверждаю, что прекрасная женщина, именно потому, что она не на холстѣ, не нарисованная, а живая, ближе всего подходитъ къ нашему идеалу божественнаго.

Насколько сильна въ насъ эта потребность въ движеніи, о которой я говорю, вы можете судить приблизительно по тому непріятному ощущенію, которое въ насъ вызываетъ танцовщица, будь это даже Эльснеръ или Тальони, когда она, окончивъ танецъ, стоитъ на лѣвой ногѣ и скалитъ зубы, улыбаясь публикѣ.

-- Ну, этотъ примѣръ не годится,-- возразилъ Фербрюгге,-- это уже прямо-таки некрасиво.

-- Я тоже это нахожу, но вѣдь она-то думаетъ, что красиво, что это усиливаетъ впечатлѣніе танца, въ которомъ, дѣйствительно, была красота. Для нея это равносильно острію, "pointe" эпиграммы, припѣву "Aux fermes, citoyens" марсельезы, которую она пѣла ногами, или шелесту вѣтвей, плакучей ивы надъ могилой любви, которую она изображала въ пляскѣ. Да вѣдь и зрители, чей вкусъ обыкновенно, какъ и у всѣхъ насъ, болѣе или менѣе, воспитывается подражаніемъ и привычкой, считаютъ этотъ заключительный моментъ самымъ захватывающимъ. Это видно изъ того, что тутъ-то они и начинаютъ аплодировать, какъ бы говоря: "Все предыдущее было прекрасно, но теперь я уже не въ состояніи сдержать свой восторгъ". Вы говорите, что эти позы безусловно некрасивы,-- я тоже это говорю. Но почему же? Именно потому, что движеніе оборвалось, и съ нимъ разсказъ, который вела плясунья. Вѣрьте мнѣ, гдѣ нѣтъ движенія, тамъ смерть.

-- Но,-- возразилъ Дюклари,-- вы отвергаете красоту и въ водопадахъ, а между тѣмъ, тутъ какъ разъ движеніе...

-- Да, они движутся, но вѣдь не сходя съ мѣста. Это движеніе лошади-качалки, и то только въ одну сторону, а не взадъ и впередъ. Они издаютъ звуки, но не говорятъ; они зовутъ: ррр... ррррр... ррррр... Попробуйте-ка шесть тысячъ лѣтъ подъ-рядъ, если не дольше, говорить только: ppppp, ppppp..., и посмотрите, много ли найдется людей, которымъ наша бесѣда покажется занимательной.

-- Я предпочитаю не дѣлать этого опыта,-- сказалъ Дюклари,-- но все-таки я не совсѣмъ съ вами согласенъ, что движеніе такъ ужъ безусловно необходимо. Оставимъ водопады, дарю ихъ вамъ, но хорошая картина, по-моему, все же многое можетъ выразить.

-- Разумѣется, но только на одно мгновеніе. Я постараюсь вамъ это пояснить примѣромъ, Сегодня 18-е февраля...

-- Да нѣтъ же,-- перебилъ его Фербрюгге,-- еще январь не кончился.

-- Нѣтъ, нѣтъ, сегодня 18-е февраля 1587 года, и вы сидите въ заключеніи въ замкѣ Фотерингэй.

-- Я сижу?-- переспросилъ Дюклари, думая, что онъ ослышался.

-- Да, вы. Вамъ скучно, вы ищете, чѣмъ бы занять себя. Въ стѣнѣ отверстіе, но оно слишкомъ высоко, чтобъ можно было смотрѣть въ него, а вамъ хочется посмотрѣть. Вы придвигаете къ стѣнѣ свой столъ и на него ставите табуретъ о трехъ ногахъ, изъ которыхъ одна расшатана. Вы видѣли какъ-то на ярмаркѣ акробата, который ставилъ цѣлыхъ семь стульевъ одинъ на другой и потомъ самъ становился на нихъ головою внизъ. Отъ скуки и изъ самолюбія вы пробуете сдѣлать то же. Вы взлѣзаете на табуретъ, довольно шаткій, вы достигли желаемаго... Взглядъ, брошенный въ отверстіе... О Боже!... Вы падаете... Знаете ли вы, почему вы упали?

-- По всей вѣроятности потому, что третья ножка подломилась,-- съ достоинствомъ сказалъ Фербрюгге.

-- Да, ножка подломилась, но вы не потому упали; наоборотъ, ножка сломалась, потому что вы упали. Передъ другимъ окошечкомъ вы бы годъ простояли на этомъ самомъ табуретѣ, а тутъ непремѣнно упали бы, если-бъ даже у вашей табуретки было тринадцать ножекъ, а не три, еслибы даже вы стояли на полу...

-- Ну, хорошо, пусть я упалъ,-- замѣтилъ Дюклари.-- Я вижу, вамъ непремѣнно хочется, чтобъ я упалъ, я готовъ доставить вамъ это удовольствіе. Итакъ, я упалъ и лежу на полу, но все-таки, по совѣсти, я не понимаю, въ чемъ дѣло.

-- Но вѣдь это же такъ просто... Вы увидали женщину въ черномъ, стоящую на колѣняхъ передъ плахой; она склонила голову; черный бархатъ платья еще подчеркиваетъ бѣлизну стройной шеи... надъ нею человѣкъ съ мечомъ въ рукѣ; онъ смотритъ пристально на эту бѣлую лебединую шею... и соображаетъ, какъ высоко надо занести мечъ, чтобы рубнуть... какъ разъ вотъ тутъ, межъ завитковъ... чтобъ ударъ былъ сильнымъ и вѣрнымъ, чтобы голова сразу отдѣлилась отъ шеи... И вы -- вы падаете, Дюклари, падаете съ крикомъ: "О Боже!" -- потому что вы увидали это, а не потому, что у табурета подломилась ножка... И еще долго послѣ того, какъ васъ освободили изъ тюрьмы, по ходатайству вашего племянника или же просто потому, что людямъ наскучило держать васъ въ клѣткѣ, точно канарейку, еще долго послѣ того, да даже и теперь вамъ на яву и во снѣ мерещится эта женщина, и во снѣ вы иной разъ громко вскрикиваете, вскакиваете и падаете снова на свою постель, потому что вамъ привидѣлась занесенная рука палача... Развѣ не такъ?

-- Готовъ повѣрить, что и такъ, но, навѣрно не могу сказать, потому что никогда не сидѣлъ въ Фотерингэѣ и не глядѣлъ черезъ отверстіе въ стѣнѣ.

-- Хорошо, хорошо, и я вѣдь тоже не сидѣлъ. Но теперь возьмемъ картину, изображающую казнь Маріи Стюартъ. Допустимъ, что написана она безукоризненно. И вотъ, она виситъ въ золоченой рамѣ, если хотите, на красномъ шнурѣ... {Въ Голландіи принято вѣшать картины на шнуркахъ, образующихъ трапецію.} Нѣтъ, нѣтъ, я знаю, что вы хотите сказать. Нѣтъ, рамы вы не замѣчаете... Вы даже забыли, что у входа въ картинную галлерею вамъ пришлось отдать швейцару тросточку... Вы забыли, какъ васъ зовутъ, забыли о своемъ ребенкѣ, о своей новой шапкѣ, вы видите передъ собою не картину, а живую, стоящую на колѣняхъ Марію Стюартъ, совсѣмъ какъ въ Фотерингэѣ. И палачъ, какъ живой, и стоитъ какъ разъ такъ, какъ онъ стоялъ на самомъ дѣлѣ, я даже допускаю, что вы дѣлаете невольное движеніе, чтобъ отвратить ударъ, и восклицаете: "Оставь ей жизнь, быть можетъ, она еще исправится"... Вы видите, исполненіе я предполагаю совершеннымъ и производящимъ очень сильное впечатлѣніе...

-- Ну, такъ что же? Развѣ впечатлѣніе не будетъ тѣмъ же самымъ, какое получилось бы, если-бъ я, дѣйствительно, сидѣлъ въ Фотерингэѣ?

-- Нѣтъ, конечно, нѣтъ, и, можетъ быть, именно потому, что вамъ не пришлось для этого лазить на трехногій табуретъ. Вы усаживаетесь на стулъ, со всѣми четырьмя ножками, быть можетъ, даже въ кресло, передъ самой картиной, чтобы подольше и получше насладиться ею (вѣдь мы "наслаждаемся", и когда видимъ ужасное)... Ну-съ, какъ же вы полагаете, какого рода впечатлѣніе получается -- что вы чувствуете при видѣ этой картины?

-- Какъ, что?-- Ужасъ, испугъ, состраданіе, жалость... то же самое, что я чувствовалъ бы, если-бъ видѣлъ это въ окошечко. Вѣдь вы же говорите, что живопись -- само совершенство; слѣдовательно, впечатлѣніе должно получиться такое же сильное, какъ отъ дѣйствительности.

-- Нѣтъ, черезъ двѣ минуты вы начинаете ощущать боль въ правой рукѣ, изъ сочувствія къ палачу, которому приходится держать такъ долго неподвижно поднятымъ тяжелый мечъ...

-- Изъ сочувствія къ палачу?!

-- Ну да, изъ состраданія, изъ жалости... къ нему и къ женщинѣ, которая принуждена стоять такъ долго на колѣняхъ, въ неудобной позѣ и, навѣрно, въ очень тяжеломъ душевномъ состояніи, въ ожиданіи казни. Вамъ очень жаль ее, но не за то, что ее обезглавятъ, а за то, что ей такъ долго приходится ждать этого. И если вы теперь что-нибудь воскликнете,-- предполагая, что у васъ все-таки явится желаніе выразить свои чувства, вы не можете воскликнуть ничего иного, кромѣ: "Да ударь же, наконецъ, безсовѣстный, вѣдь она ждетъ!" И если потомъ вы еще разъ или даже не разъ увидите эту картину, всякій разъ первымъ вашимъ впечатлѣніемъ будетъ: "Да неужели же это еще не кончилось? Неужели она все еще на колѣняхъ стоитъ и ждетъ?"

-- Но какое же движеніе вы нашли въ красотѣ арлезіанокъ?-- спросилъ Фербрюгге.

-- О, тамъ совсѣмъ другое. Въ чертахъ тѣхъ женщинъ вы читаете всю исторію ихъ родины. На челѣ ихъ цвѣтетъ Карѳагенъ, строитель могучаго флота... въ ихъ голосѣ вамъ слышится Аннибалова клятва... ихъ пальцы плетутъ тетиву для луковъ... во взорѣ ихъ пылаютъ города...

-- Максъ, Максъ, ты, кажется, оставилъ сердце свое въ Арлѣ,-- качала головою Тина.

-- Да, но лишь на мигъ... ты сейчасъ увидишь, что оно очень скоро вернулось ко мнѣ. Представьте себѣ, не говорю: красивую женщину, потому что тамъ онѣ всѣ красивы, но цѣлый городъ красавицъ; онѣ до того хороши, что невозможно влюбиться ни въ одну изъ нихъ, такъ какъ одна тотчасъ же вытѣсняетъ другую; мнѣ даже вспомнился тотъ римскій императоръ -- кто это былъ: Калигула или Тиверій?-- который желалъ, чтобъ у всего рода человѣческаго была одна голова... такъ и у меня невольно являлось желаніе, чтобы у всѣхъ арлезіанокъ...

-- Голова была только одна?

-- Вотъ именно.

-- Чтобъ отрубить ее?

-- О нѣтъ!... Я хотѣлъ сказать: чтобы поцѣловать ее въ лобъ, но и это не то,-- чтобы мечтать и грезить о ней, чтобы стать лучше, думая о ней.

Это заключеніе, навѣрное, показалось Фербрюгге и Дюклари очень неожиданнымъ и страннымъ. Но Максъ, не замѣтивъ этого, продолжалъ:

-- Ибо черты у нихъ такъ благородны, что даже какъ-то совѣстно становится, что ты лишь только человѣкъ, а не искра, не лучъ... нѣтъ, и это слишкомъ матеріально... не мысль... Но... возлѣ каждой такой красавицы, глядишь, сидитъ папаша или братъ... и, Богъ свидѣтель, я даже видѣлъ одну, которая сморкалась.

-- Я такъ и знала, что ты подъ конецъ мазнешь черной краской,-- замѣтила Тина.

-- Чѣмъ же я виноватъ? Я бы предпочелъ видѣть ее мертвой,-- развѣ смѣетъ такая красота такъ профанировать себя?

-- Но, мингееръ Хавелааръ,-- вставилъ Фербрюгге,-- а если она была простужена?

-- Съ такимъ носикомъ нельзя простуживаться.

Словно лукавый хотѣлъ подшутить надъ нимъ,-- какъ разъ въ это мгновеніе чихнула Тина и, не успѣвъ подумать, высморкалась.

-- Максъ, милый, ты вѣдь не будешь сердиться на меня за это?-- спросила она, сдерживая смѣхъ.

Онъ не отвѣтилъ, но, какъ это ни странно, ему, дѣйствительно, было досадно. И, что еще страннѣе, Тина радовалась, что ему досадно и что онъ требуетъ отъ нея, чтобъ она была утонченнѣй арлезіанокъ, хоть она и не имѣла основанія гордиться своимъ носикомъ.

Если Дюклари и раньше держался того мнѣнія, что Хавелааръ "чудаковатъ", вы не поставите ему въ укоръ, что онъ, видя досаду, на краткій мигъ изобразившуюся на лицѣ Хавелаара, когда жена его высморкалась, еще больше укрѣпился въ этомъ мнѣніи. Но Хавелааръ уже успѣлъ вернуться изъ Карѳагена и, со свойственной ему быстротой и умѣніемъ читать чужія мысли, когда его собственныя витали не слишкомъ далеко, прочелъ на лицахъ своихъ гостей слѣдующее:

Во-первыхъ: только глупый человѣкъ можетъ возмущаться тѣмъ, что жена его сморкается.

Во-вторыхъ: кто полагаетъ, что женщина съ идеально красивымъ носомъ не должна сморкаться, поступаетъ неправильно, примѣняя это требованіе къ мевроу Хавелааръ, такъ какъ у нея носъ "картошкой".

Первое Хавелааръ принялъ спокойно, но второе...

-- О!-- воскликнулъ онъ, словно считая себя обязаннымъ отвѣтить, хотя гости его были слишкомъ учтивы, чтобы высказывать такія мысли вслухъ,-- я сейчасъ объясню тебѣ это, Тина...

-- Максъ, голубчикъ!-- взмолилась она.

Это значило: неужели же ты будешь объяснять этимъ господамъ, почему я въ твоихъ глазахъ должна быть выше простуды?...

Хавелааръ, повидимому, понялъ, что хотѣла сказать его жена и отвѣтилъ:

-- Хорошо, дѣтка. Но, знаете ли, господа, мы нерѣдко судимъ ошибочно о правѣ человѣка на матеріальное несовершенство.

Я глубоко увѣренъ, что гости Макса никогда не слыхивали о такихъ правахъ.

-- На Суматрѣ я зналъ дѣвушку,-- продолжалъ онъ,-- дочь одного дату... {Дату -- вождь.} Эта дѣвушка не имѣла права ни на какія несовершенства, а, между тѣмъ, я видѣлъ, какъ она во время кораблекрушенія упала въ воду... какъ всякая другая. И я, обыкновенный человѣкъ, долженъ былъ помочь ей выбраться на берегъ.

-- А что-жъ, по-вашему, ей было дѣлать?-- полетѣть, какъ чайкѣ?

-- Разумѣется... или нѣтъ... просто у нея не должно было быть тѣла. Разсказать вамъ, какъ жъ ней познакомился? Это было въ сорокъ второмъ году; я былъ контролеромъ въ Наталѣ. {Рѣчь идетъ, конечно, о Наталѣ на западномъ побережьѣ Суматры, не о Наталѣ въ южной Африкѣ.} Вы вѣдь бывали тамъ, Фербрюгге?

-- Да.

-- Ну, такъ вы знаете, что въ Наталѣ воздѣлываютъ перецъ. Перечныя плантаціи находятся въ Талохъ-Балехѣ, сѣверной части Наталя, на побережьѣ. Я былъ посланъ осмотрѣть ихъ и, такъ какъ самъ я въ перцѣ ничего не смыслю, я взялъ съ собой на прау {Прау или праху -- длинное, узкое суденышко, съ выпуклыми носомъ и кормой, съ косыми, такъ называемыми латинскими, парусами; при встрѣчномъ вѣтрѣ движется на веслахъ.} одного изъ туземныхъ вождей, дату, который понималъ въ этомъ больше моего. А онъ взялъ съ собой дочку, дѣвочку лѣтъ тринадцати. Мы шли вдоль берега и всѣ очень скучали...

-- Тутъ вы и потерпѣли кораблекрушеніе?

-- Нѣтъ, погода была чудная... кораблекрушеніе было потомъ, ужъ много позже, не то я не скучалъ бы. Итакъ, мы плыли вдоль берега, изнывая отъ скуки и жары. На такомъ маленькомъ суденышкѣ развлечься нечѣмъ, да и настроеніе у меня было прескверное, чему способствовало многое. Прежде всего, несчастная любовь -- въ то время я не выходилъ изъ этого состоянія,-- затѣмъ, неудовлетворенное честолюбіе. Я былъ избранъ королемъ -- и низверженъ; стоялъ на верху башни -- и былъ сброшенъ на землю... какъ это вышло, объ этомъ я пока умолчу. Словомъ, я сидѣлъ на прау съ кислой физіономіей и въ кисломъ настроеніи; я былъ, какъ нѣмцы говорятъ, "ungeniessbar". Обижался, что меня посылаютъ инспектировать какія-то перечныя плантаціи, когда меня давно уже слѣдовало назначить губернаторомъ одной изъ солнечныхъ системъ. И мнѣ казалось преступленіемъ, нравственнымъ убійствомъ засадить такого генія, какъ я, на прау съ глупымъ дату и его маленькой дочкой.

Долженъ сказать вамъ, что, вообще, малайскіе вельможи мнѣ скорѣй нравятся и я съ ними отлично лажу. Въ нихъ есть многое, что ставитъ ихъ въ моихъ глазахъ выше яванскихъ. Знаю, Фербрюгге, вы не согласны со мной; нѣкоторые находятъ, что я правъ... но оставимъ это.

Если-бъ я это путешествіе предпринялъ въ другое время, когда у меня не было столько непріятностей, я бы, навѣрное, разговорился съ этимъ дату и, можетъ быть, нашелъ бы, что съ нимъ стоило поговорить. Можетъ быть, мнѣ удалось бы заставить и дѣвочку разговориться, и это могло бы занять меня: дѣти всегда такъ непосредственны,-- хотя я тогда самъ былъ еще слишкомъ ребенкомъ, чтобы знать цѣну непосредственности. Теперь другое дѣло. Теперь для меня тринадцатилѣтняя дѣвочка -- чистая страница, на которой ничего или почти ничего не написано. Автора ловишь врасплохъ, въ неглиже; иной разъ это выходитъ очень мило.

Дѣвочка нанизывала бусы на нитку, и все вниманіе ея, казалось, было всецѣло поглощено этимъ. Три красныхъ, одна черная... три красныхъ, одна черная... выходило красиво.

Звали ее Зи Упи Кетехъ. На Суматрѣ это приблизительно значить: "маленькая барышня"... да, Фербрюгге, вамъ-то это извѣстно, но вѣдь Дюклари служитъ все время здѣсь, на Явѣ. Ее звали Зи Упи Кетехъ, но мысленно я звалъ ее "глупышкой", потому что себя я считалъ несравненно выше нея.

Былъ полдень... потомъ вечеръ... Ожерелье было готово. Земля медленно плыла мимо насъ; Офиръ позади насъ казался все меньше и меньше. Налѣво, на западѣ, надъ безбрежнымъ моремъ, которое тянется до самаго Мадагаскара и Африки, садилось солнце, словно ища прохлады въ волнахъ, и уголъ паденія его лучей, игравшихъ на водѣ, становился все болѣе тупымъ. Какъ бишь его?

-- Кого... Солнце?

-- Нѣтъ... я тогда по этому поводу сочинилъ стихи...

Зачѣмъ,-- хотѣли вы узнать,

Покой и тишина

Наталю *) чужды; отчего,

Бурля, бушуетъ вкругъ него,

Немолчная волна?

Рыбакъ-мальчишка слышалъ васъ

И взглядомъ темныхъ глазъ

На западъ молча указалъ,

Гдѣ неба край огнемъ пылалъ

И въ морѣ бурномъ гасъ.

За взоромъ темныхъ глазъ слѣдя,

Глядите вы туда:

До горизонта безъ преградъ

Вездѣ, куда ни кинешь взглядъ,

Вода -- одна вода.

Затѣмъ здѣсь, злобой обуянъ,

Ярится океанъ,

Что до Мадагаскара скалъ

Никто здѣсь суши не встрѣчалъ --

Просторъ здѣсь волнамъ данъ.

Немало жертвъ поглощено

Безжалостной волной

И не одинъ прервался крикъ,

Что въ мигъ прощанія возникъ

Съ ребенкомъ и съ женой.

Рука надъ моремъ не одна,

Въ послѣдній разъ мелькнувъ,

Искала трепетно опоръ

И, съ моремъ кончивъ тщетный споръ,

Скрывалась въ глубину.

*) Голландское названіе острова Суматры.

-- Остальное забылъ... не могу вспомнить.

-- Конецъ вы можете достать отъ Крійсмана, который въ Наталѣ служилъ у васъ писцомъ, у него сохранилось это,-- сказалъ Фербрюгге.

-- Какъ же это могло попасть къ нему?

-- Можетъ быть, изъ вашей сорной корзины... Но, во всякомъ случаѣ, у него есть все стихотвореніе. Тамъ дальше слѣдуетъ легенда о первородномъ грѣхѣ, за который былъ затопленъ островъ, ранѣе охранявшій входъ въ натальскій рейдъ... исторія Дживы и двухъ братьевъ...

-- Вѣрно, вѣрно. Только легенда эта -- не легенда, а парабола, которую я сочинилъ и которая лѣтъ черезъ двѣсти превратится въ легенду... если Крійсманъ будетъ всѣмъ и каждому декламировать ее. Таково начало всѣхъ миѳологій. Джива, какъ вамъ извѣстно, душа...

-- Максъ, а что же твоя маленькая барышня съ бусами?-- спросила Тина.

-- Бусы были нанизаны. День ужъ клонился къ вечеру; было шесть часовъ, а подъ экваторомъ...-- Наталь лежитъ въ нѣсколькихъ минутахъ ѣзды отъ него, къ сѣверу, когда я сухимъ путемъ ѣздилъ въ Айеръ-Банджи, я переѣзжалъ его верхомъ на лошади -- шесть часовъ вечера располагаютъ къ отдыху, навѣваютъ вечернія мысли... Я нахожу, что человѣкъ къ вечеру становится лучше, чѣмъ онъ былъ днемъ, или, по крайней мѣрѣ, менѣе добродѣтеленъ, чѣмъ утромъ, и это естественно. Утромъ держишь себя въ рукахъ; утромъ ты контролеръ, или судья, или... нѣтъ, этого достаточно. Исполнитель закона съ утра беретъ себя въ руки, чтобы весь день добросовѣстно выполнять свой долгъ... Боже! Воображаю, какъ выглядитъ это сердце, которое "держатъ въ рукахъ"!... Контролеръ... это я не о васъ, Фербрюгге,-- контролеръ утромъ, просыпаясь и продирая глаза, думаетъ о томъ, что ему предстоитъ встрѣча съ адсистентомъ-резидентомъ, который будетъ драть носъ передъ нимъ только потому, что онъ служитъ года на два дольше его, или же измѣреніе полей и борьба между честностью -- вы, Дюклари, военный, и не знаете, но вѣдь существуютъ и честные контролеры -- такъ я говорю: борьба между его честностью и страхомъ, что радхенъ Демангъ такой-то потребуетъ отъ него назадъ бѣлую лошадь, на которой такъ удобно ѣздить, или же, просто, ему въ этотъ день предстоитъ отвѣтить коротко и ясно на приказъ за номеромъ такимъ-то. Словомъ, утромъ, когда просыпаешься, сразу точно гора навалится на сердце, а это сердцу тяжело, какимъ бы сильнымъ оно ни было...

Но вечеромъ человѣку дается передышка. Все-таки часовъ на десять -- до того момента, какъ нужно снова напяливать на себя мундиръ. Десять часовъ, тридцать шесть тысячъ секундъ -- на то, чтобы быть не судьей, не контролеромъ, а просто человѣкомъ. Какъ же не радоваться этому?... Я надѣюсь, что умру именно въ этотъ моментъ... чтобъ не явиться на тотъ свѣтъ съ служебной миной. Это моментъ, когда женщина снова видитъ въ вашемъ лицѣ отблескъ того, что плѣняло ее въ васъ, когда она разрѣшила вамъ оставить у себя на память платочекъ съ вышитымъ въ уголкѣ вензелемъ "Э"... {Эвевлина -- Тина.}

-- И когда сама она еще не простуживалась...-- добавила Тина.

-- Ахъ, не мѣшай же. Я хочу только сказать, что къ вечеру человѣкъ становится добродушнѣй, общительнѣй...

Итакъ, съ заходомъ солнца я сталъ добрѣй, чѣмъ днемъ, и первымъ признакомъ моего исправленія было то, что я сказалъ маленькой барышнѣ:

-- Теперь скоро станетъ прохладнѣе.

-- Да, мингееръ.

Я еще больше снизошелъ къ "глупышкѣ", до того, что вступилъ съ ней въ разговоръ. Это тѣмъ болѣе можно поставить мнѣ въ заслугу, что на отвѣты она была скупа. Она только все подтверждала, а это скучно, даже когда человѣкъ очень избалованъ.

-- Тебѣ хотѣлось бы ѣхать съ нами назадъ въ Талохъ-Балэ?

-- Какъ мингееръ прикажетъ.

-- Нѣтъ, я спрашиваю тебя: было ли бы тебѣ это пріятно?

-- Какъ пожелаетъ мой отецъ.

Не правда ли, съ ума можно сойти? Однако-же, я не сошелъ. Солнце совсѣмъ зашло, и мое настроеніе такъ смягчилось, что даже такая глупость не отпугнула меня, или, вѣрнѣе, мнѣ понравился звукъ собственнаго голоса -- мало вѣдь кто не любитъ слушать себя,-- а за вчерашній день я столько намолчался, что, казалось мнѣ, заслуживалъ лучшаго, чѣмъ скудные отвѣты Зи Упи Кетехъ.

Разскажу ей что-нибудь, подумалъ я, и самъ послушаю, и тогда мнѣ не нужны будутъ ея отвѣты. Ну-съ, какъ вамъ извѣстно, когда разгружаютъ корабль, послѣднимъ погруженный "кариджанъ" сахару извлекается изъ трюма первымъ; такъ и мы обыкновенно прежде всего передаемъ ту мысль или тотъ фактъ, которые запали намъ въ голову послѣдними. Въ Вѣстникѣ Нидерландской Индіи я незадолго передъ тѣмъ прочелъ разсказъ Іеронимуса: "Японскій каменотесъ". У Іеронимуса есть красивыя вещи. Читали вы его "Аукціонъ въ домѣ покойника" или его "Могильщиковъ" и, главное, "Педатти" ("Телѣга, запряженная буйволами")? Нѣтъ? Я вамъ дамъ прочесть. У меня есть съ собой.

Итакъ, незадолго до того я прочелъ "Японскаго каменотеса". Теперь я понимаю, почему мнѣ тогда пришла въ голову эта пѣсенка... У меня все спуталось въ головѣ, отчасти въ связи съ опасностью натальскаго рейда. Вы знаете, Фербрюгге, тамъ вѣдь ни одинъ военный корабль пристать не-можетъ, въ особенности въ іюлѣ...-- потому, Дюклари, что въ іюлѣ западный муссонъ всего сильнѣе,-- не то, что здѣсь. Надо замѣтить, что опасность этого рейда тѣсно связана съ моимъ неудовлетвореннымъ честолюбіемъ, а честолюбіе, въ свой чередъ, съ пѣсенкой о Дживѣ. Сколько разъ я дѣлалъ представленія резиденту, относительно необходимости имѣть свой флотъ въ Наталѣ, или, по крайней мѣрѣ, построить искусственную гавань въ устьѣ рѣки, чтобы развить торговлю въ натальскомъ округѣ, связывающемъ съ моремъ земли Батта. Подумайте! Полтора милліона населенія не могутъ сбывать свои продукты изъ-за невозможнаго состоянія натальскаго рейда. Однако-жъ, представленія мои не были уважены резидентомъ, или, можетъ быть, онъ думалъ, что правительство не одобритъ ихъ, а, вы знаете, резиденты никогда не предлагаютъ ничего такого, о чемъ они не знаютъ заранѣе, что для правительства это желанно и пріемлемо. Создать гавань въ Наталѣ -- это было бы нарушеніемъ принципа обособленности, и вмѣсто того, чтобъ привлекать туда суда, было запрещено впускать ихъ въ рейдъ, иначе какъ подъ давленіемъ force majeure. Такъ что, когда къ намъ приходилъ корабль -- по большей части американскій китоловный или же французскій, за грузомъ перцу, который французы забираютъ въ маленькихъ независимыхъ государствахъ на сѣверной оконечности Суматры,-- я всегда предлагалъ капитану судна написать мнѣ письмо, въ которомъ онъ просилъ разрѣшенія запастись питьевой водой. Досада на неудачу, постигшую мои намѣренія сдѣлать что-нибудь полезное для Наталя, или, вѣрнѣе, оскорбленное тщеславіе -- такой ужъ я, значитъ, ничтожный человѣкъ, что даже гавани не могу построить, гдѣ хочу,-- все это, въ совокупности съ моей кандидатурой на завѣдываніе солнечной системой, испортило мнѣ настроеніе. И когда, съ заходомъ солнца, это настроеніе улучшилось, ибо недовольство -- это болѣзнь, именно болѣзнь эта привела мнѣ на память "Японскаго каменотеса", и, можетъ быть, мнѣ потому и захотѣлось возстановить въ памяти этотъ разсказъ, чтобы, убѣдивъ себя, будто я это дѣлаю для удовольствія ребенка, въ то же время тайно испить послѣднюю каплю напитка мудрости, въ которомъ я тогда очень нуждался. Но она, дѣвочка, вылѣчила меня, по крайней мѣрѣ, на день на два лучше всякаго разсказа. {Сказка, разсказанная здѣсь Деккеромъ, встрѣчается въ міровой литературѣ въ различныхъ варіантахъ. Форма, въ которую она облечена здѣсь, ближе всѣхъ къ первоначальной. Аналогичны ей, но съ болѣе юмористическимъ оттѣнкомъ, индійскія сказки о "Мыши" (въ "Панчатантра", 4, 10) и "О дочери чандала" ("Сомадева", 61, 204), у Гримма сказка "О рыбакѣ и красавицѣ" и наша сказка "О золотой рыбкѣ". Все это -- изначальная мудрость человѣчества.}

"Упи! Жилъ-былъ на свѣтѣ человѣкъ, который выбивалъ киркою камень изъ скалы. Работа его была очень тяжелая, и работать ему приходилось много, а платили ему за трудъ мало, и онъ не былъ доволенъ своей участью.

Утомившись тяжелой работой, онъ начиналъ вздыхать: "О, если бы я былъ богатъ и могъ бы отдыхать на бале-бале съ кламбу краснаго шелка". {Бале-бале -- плетеная изъ бамбука кушетка. Кламбу -- пологъ.}

И вотъ, спустился съ неба ангелъ и сказалъ: "Да сбудется по слову твоему".

И каменщикъ сталъ богачомъ. Онъ покоился на бале-бале, за красной шелковою занавѣской.

Проѣзжалъ мимо король той страны, и передъ коляскою его скакали всадники, и за коляской тоже всадники, а надъ головою короля былъ раскрытъ золотой зонтикъ {Пайонгъ -- зонтикъ.}.

И, когда богачъ узналъ про это, ему стало досадно, зачѣмъ надъ его головой не носятъ золотого зонтика, и онъ не былъ доволенъ своей участью.

И, вздыхая, восклицалъ: "Ахъ, какъ бы я хотѣлъ быть королемъ"!

И сошелъ ангелъ съ неба и сказалъ: "Да сбудется по слову твоему".

И каменщикъ сталъ королемъ. Передъ коляскою его скакали всадники, и позади коляски тоже всадники, а надъ головой его рабъ держалъ золотой зонтикъ.

А солнце палило землю знойными лучами и жгло ее, какъ огнемъ, такъ что трава вся засохла.

И король жаловался, что солнце жжетъ ему лицо, что солнце сильнѣе его, и не былъ доволенъ.

И, вздыхая, восклицалъ: "Ахъ, если-бъ я былъ солнцемъ!"

И сошелъ ангелъ съ неба, и сказалъ: "Да сбудется по слову твоему".

И онъ сталъ солнцемъ. И слалъ свои лучи и вверхъ, и внизъ, вправо и влѣво, всюду.

И сжигалъ травы на землѣ, и опалялъ лики владыкъ земныхъ.

Но вотъ, туча встала между землей и имъ, заступая дорогу солнечнымъ лучамъ, и они не могли проникнуть сквозь нее.

И разсердился каменщикъ, что кто-то смѣетъ противиться его власти, что туча могущественнѣе его, и не былъ доволенъ.

Ему хотѣлось быть тучей, которая могущественнѣй даже солнца.

И сошелъ ангелъ съ неба и сказалъ: "Да сбудется по слову твоему".

И онъ сталъ тучей, плававшей между солнцемъ и землей, впитывая въ себя солнечные лучи, пока трава не стала вновь зеленой.

И изъ тучи лилъ дождь на землю, и рѣки вздувались, и банджиры {Банджиръ -- наводненіе.} смывали стада.

И наводненія опустошали поля.

Но вотъ туча спустилась на утесъ, который не склонился передъ нею. Цѣлые потоки сбѣгали по склонамъ его, но онъ стоялъ незыблемо.

И туча сердилась, зачѣмъ утесъ такой неподатливый, и всѣ ея усилія размыть его напрасны. И не была довольна своей участью.

И восклицала: "Утесу дана власть надо мной, онъ сильнѣе меня -- я хотѣла бы быть утесомъ!"

И сошелъ ангелъ съ неба и сказалъ: "Да будетъ такъ, какъ ты желаешь".

И туча стала утесомъ и стояла недвижно, когда ее палило солнце, и когда лилъ дождь, не склонялась.

Но вотъ, пришелъ человѣкъ съ киркою, съ зубиломъ и тяжелымъ молотомъ и началъ ломать утесъ, отбивая отъ боковъ его большіе куски.

И утесъ обидѣлся: "Какъ же такъ? Значитъ, человѣку дана власть надо мной, что онъ можетъ вышибать изъ меня камни?" И онъ не былъ доволенъ.

И восклицалъ: "Я слабѣе его -- я бы хотѣлъ быть человѣкомъ".

И сошелъ ангелъ съ неба и сказалъ: "Да будетъ такъ, какъ ты желаешь".

И онъ снова сталъ каменотесомъ и вонзалъ кирку въ бока утесовъ, и работалъ въ потѣ лица своего, получая малую плату за свой тяжкій трудъ, и былъ доволенъ".

-- Прелестно,-- сказалъ Дюклари.-- Но теперь вы еще должны намъ доказать, что малюткѣ Упи полагалось быть непромокаемой.

-- Нѣтъ, этого я не обѣщалъ вамъ доказать. Я только хотѣлъ разсказать вамъ о томъ, какъ я съ ней познакомился. Окончивъ сказку, я спросилъ: "А ты, Упи, чего бы ты пожелала, если бы сошелъ ангелъ съ неба и спросилъ тебя?"

-- Мингееръ, я бы попросила его взять меня съ собою на небо.

-- Ну развѣ это не чудесно?-- вскричала Тина, обращаясь къ гостямъ, которымъ отвѣтъ дѣвочки показался, можетъ быть, и очень страннымъ.

Хавелааръ всталъ и провелъ рукою по лицу, словно смахивая что-то.

Глава двѣнадцатая.

Штернъ продолжаетъ.-- Что Хавелааръ пережилъ на Суматрѣ.

-- Милый Максъ,-- сказала Тина,-- нашъ десертъ такъ скуденъ... можетъ быть, ты бы... помнишь, какъ у мадамъ Жоффренъ... {Марія-Тереза Жоффренъ жила въ Парижѣ въ 1699--1777 гг. У этой богатой вдовы былъ литературный салонъ. У нея бывали Дидро, д'Аламберъ, Гольбахъ и др. Ея понедѣльники славились остроумной бесѣдой.}

-- Еще что-нибудь разсказать, вмѣсто пирожнаго?... Нѣтъ, я и такъ охрипъ. Теперь чередъ Фербрюгге.

-- Да, да, мингееръ Фербрюгге, разскажите вы что-нибудь, смѣните Макса,-- стала просить мевроу Хавелааръ.

Фербрюгге, немного подумавъ, началъ:

-- "Жилъ-былъ однажды человѣкъ, который укралъ индѣйскаго пѣтуха...

-- Злодѣй!-- воскликнулъ Хавелааръ.-- Это пришло къ вамъ изъ Паданга. А дальше что?

-- Все. Дальше не знаю. А вы знаете?

-- Само собой. Я его съѣлъ, вмѣстѣ... еще съ кѣмъ-то. Извѣстно вамъ, за что меня выставили изъ Паданга?

-- Говорили тогда, будто у васъ въ Наталѣ была нехватка въ кассѣ...

-- Тутъ есть доля правды, но это не совсѣмъ такъ. Въ бытность мою въ Наталѣ я, по многимъ причинамъ, очень небрежно велъ счета, и въ кассовыхъ книгахъ, дѣйствительно, у меня была путаница. Но въ тѣ дни это не было рѣдкостью. Въ то время, вскорѣ послѣ присоединенія Бароса, Тампанули и Сибоги, положеніе на сѣверѣ Суматры было такое запутанное, такое тревожное, что съ молодого человѣка, вынужденнаго больше разъѣзжать верхомъ, чѣмъ считать деньги или вести кассовыя книги, нельзя было особенно взыскивать, если у него не все оказывалось въ такомъ безукоризненномъ порядкѣ, какъ у какого-нибудь амстердамскаго бухгалтера, которому больше и дѣлать нечего, какъ подводить итоги. Земли Батта возстали, а вы сами знаете, Фербрюгге, какъ все, что происходитъ въ Батта, отражается на Наталѣ. Я ночью спалъ одѣтый, чтобы тотчасъ вскочить и скакать, куда потребуется,-- что бывало нерѣдко. Вдобавокъ опасность -- незадолго до моего прибытія открытъ былъ заговоръ, съ цѣлью умертвить моего предшественника и поднять возстаніе на островѣ,-- опасность, говорю я, имѣетъ въ себѣ нѣчто привлекательное, особенно въ двадцать два года, и это сознаніе опасности, ежеминутно висящей надъ тобой, тоже не способствуетъ аккуратной конторской работѣ и строгой провѣркѣ счетовъ, вообще, точности въ денежныхъ дѣлахъ. Ну, и кромѣ того, у меня всякія глупости были въ головѣ...

-- Не нужно,-- сказала мевроу Хавелааръ слугѣ.

-- Чего не нужно?

-- Я велѣла кухаркѣ приготовить еще что-нибудь... яичницу, или что-нибудь въ этомъ родѣ...

-- А... а теперь не нужно, потому что я сталъ разсказывать о своихъ глупостяхъ?... Тина, это нехорошо съ твоей стороны. Мнѣ все равно, но эти господа также имѣютъ право голоса. Фербрюгге, вы что предпочитаете: яичницу или разсказъ?

-- Затруднительное положеніе для вѣжливаго человѣка,-- сказалъ Фербрюгге.

-- Я бы тоже предпочелъ не выбирать,-- прибавилъ Дюклари,-- ибо тутъ идетъ споръ между мужемъ и женой, а между деревомъ и корой пальца совать не слѣдуетъ.

-- Я сейчасъ выручу васъ, господа. Яичница...

-- Мевроу,-- перебилъ ее всегда любезный Дюклари,-- ваша яичница, навѣрное, стоитъ...

-- Стоитъ разсказа? Конечно, если она, вообще, чего-нибудь стоитъ. Но тутъ возникло затрудненіе...

-- Держу пари, что у васъ не хватило сахара,-- вскричалъ Фербрюгге:-- пошлите ко мнѣ взять все, что вамъ нужно.

-- Сахаръ есть... у мевроу Слотерингъ. Нѣтъ, не въ томъ дѣло. Если-бъ яичница, вообще, удалась, нашлось бы чѣмъ ее посыпать...

-- Такъ въ чемъ же дѣло, мевроу? Можетъ быть, она подгорѣла.

-- О, если-бъ такъ! Увы! она не можетъ подгорѣть, она...

-- Но, Тина, въ чемъ же дѣло.

-- Ея не существуетъ, Максъ. Она безтѣлесна, какъ твои арлезіанки... должны были бы быть. Нѣтъ у меня яичницы... и нѣтъ больше яицъ.

-- Тогда, ради Бога, скорѣй разсказъ!-- съ комическимъ отчаяніемъ вскричалъ Дюклари.

-- Но у насъ есть кофе...

-- Отлично. Кофе мы будемъ пить на верандѣ и пригласимъ мевроу Слотерингъ и дѣвочекъ,-- объявилъ Хавелааръ, и маленькое общество перекочевало на веранду.

-- Едва ли она придетъ, Максъ. Ты знаешь, что она предпочитаетъ кушать у себя, и я не могу осудить ее за это.

-- Ей, вѣроятно, сказали, что я за столомъ разсказываю разныя исторіи, и она испугалась?

-- Да нѣтъ же: это испугать ее не можетъ, такъ какъ она не понимаетъ по-голландски. Нѣтъ, она мнѣ сказала, что хочетъ имѣть свое отдѣльное хозяйство, и я это отлично понимаю; ты же знаешь, какъ мнѣ дорогъ мой очагъ...

-- Да, ты права. Она права. Притомъ же она, вообще, немножко нелюдимка. Представь себѣ, она велитъ караульщику гнать всѣхъ, кто только посмѣетъ зайти къ ней во дворъ...

-- Я требую яичницы или разсказа,-- сказалъ Дюклари.

-- Я тоже,-- поддержалъ Фербрюгге.-- Отговорокъ не принимаемъ. Мы вправѣ требовать, чтобы къ обѣду былъ десертъ, и потому прошу начать исторію объ индѣйскомъ пѣтухѣ.

-- Да, вѣдь, я вамъ сказалъ уже, что я укралъ его у генерала ванъ-Дамме и съѣлъ, и еще кто-то помогалъ мнѣ.

-- Съѣлъ раньше, чѣмъ кто-то взвился на небо,-- лукаво замѣтила Тина.

-- Позвольте. Это ужъ какія-то загадки. Мы хотимъ знать, почему вы украли пѣтуха.

-- Да просто потому, что я былъ голоденъ, и по винѣ генерала ванъ-Дамме, уволившаго меня отъ должности.

-- Если вы на этомъ и покончите, я въ слѣдующій разъ самъ принесу съ собой яичницу,-- жалобно сказалъ Фербрюгге.

-- Повѣрьте мнѣ, тутъ больше нечего разсказывать. У него было много куръ и индюковъ, а у меня ни одного. Ихъ каждый день гнали мимо моихъ дверей; я схватилъ одного и сказалъ человѣку, который дѣлалъ видъ, будто смотрѣлъ за ними: "Скажи генералу, что я, Максъ Хавелааръ, взялъ этого индюка, потому что мнѣ ѣсть хочется".

-- А эпиграмма?

-- Фербрюгге уже разболталъ вамъ?

-- Да.

-- Эпиграмма не имѣетъ ничего общаго съ индюкомъ. Я вышутилъ его, потому что у него была страсть увольнять чиновниковъ; въ Падангѣ было семь или восемь уволенныхъ имъ и по серьезнымъ основаніямъ, и безъ всякихъ основаній. Многіе изъ нихъ заслуживали этого еще меньше меня. Самъ адсистентъ-резидентъ падангскій былъ уволенъ имъ, и совсѣмъ не по той причинѣ, какая была приведена въ его указѣ. Я разскажу вамъ это, хотя и не могу ручаться, что достовѣрно знаю все, какъ было дѣло: я знаю только, что говорили въ Падангѣ и что могло быть правдой, принимая во вниманіе характерныя свойства генерала.

Женился онъ, напримѣръ, чтобъ выиграть пари. И по вечерамъ шатался гдѣ попало. Ночной сторожъ Фалькенааръ, говорятъ, какъ-то поймалъ его въ глухомъ переулкѣ возлѣ сиротскаго пріюта и, въ видахъ строгаго соблюденія его инкогнито, даже вздулъ его на совѣсть, какъ обыкновеннѣйшаго ловеласа. Неподалеку оттуда жила одна англичанка. Дѣвица. Однако же ходили слухи, что у этой дѣвицы родился младенецъ, который затѣмъ исчезъ невѣдомо куда. Помощникъ резидента хотѣлъ заняться этимъ дѣломъ, произвести разслѣдованіе, но, на горе, за карточнымъ столомъ проговорился о томъ генералу. На другой день онъ получилъ предложеніе отправиться въ такой-то округъ, гдѣ исполняющій должность контролера былъ уволенъ за подлинную или мнимую недобросовѣстность, разслѣдовать, какъ было дѣло, и представить докладъ объ этомъ. Помощникъ резидента, правда, удивился, что ему поручаютъ произвести разслѣдованіе даже не въ своемъ округѣ; но такъ какъ, строго говоря, такое порученіе можно было разсматривать, какъ почетное, какъ знакъ отличія, и такъ какъ онъ былъ въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ съ генераломъ, такъ что не было основаній предполагать здѣсь какія-либо козни, онъ умиротворился и поѣхалъ въ... не помню ужъ куда, дѣлать то, что ему было велѣно. Черезъ нѣкоторое время онъ вернулся и представилъ докладъ, въ общемъ не неблагопріятный для уволеннаго контролера. А тѣмъ временемъ въ Падангѣ пошли слухи, что и уволили-то контролера только затѣмъ, чтобы имѣть предлогъ услать подальше адсистента-резидента и помѣшать затѣянному имъ разслѣдованію относительно исчезновенія ребенка, или, по крайней мѣрѣ, такъ затянуть, его, чтобы потомъ ужъ трудно было разобраться въ этомъ дѣлѣ. Кто пустилъ этотъ слухъ, не знаю,-- никто и всѣ; не знаю также, такъ ли это было;-- я только повторяю то, что слышалъ,-- но, судя по моему личному впечатлѣнію отъ знакомства съ генераломъ ванъ-Дамме, мнѣ это представляется весьма правдоподобнымъ: да и въ Падангѣ никто не сомнѣвался, что генералъ способенъ на такую штуку. Въ глазахъ всѣхъ его нравственный уровень стоялъ совсѣмъ не высоко. Большинство признавало за нимъ только одну добродѣтель -- храбрость, и, если бы я, не разъ видѣвшій его въ опасности, могъ признать за нимъ хоть это, я бы не сталъ разсказывать вамъ этой исторіи. Но -- увы!-- и храбрости я въ немъ не замѣчалъ, хотя не разъ видалъ его въ моментъ опасности. Правда, рубились подъ его начальствомъ на Суматрѣ много, но надо видѣть это вблизи, чтобы говорить о неустрашимости, и я думаю, что своей военной славой генералъ обязанъ главнымъ образомъ нашей общей склонности находить въ ближнемъ рядомъ съ дурными качествами и что-нибудь хорошее. Мы любимъ говорить: Петръ или Павелъ имѣетъ кучу недостатковъ, но все же надо отдать ему справедливость, то-то и то-то у него хорошо. Если за вами водится какая-нибудь крупная погрѣшность, бьющая въ глаза, можете быть увѣрены, что васъ найдутъ ужъ за что похвалить. Вотъ, напримѣръ, Фербрюгге, вы, пьете запоемъ...

-- Я?!-- изумился Фербрюгге, образецъ воздержанности.

-- Ну да,-- предположимъ, что вы каждый день напиваетесь пьянымъ до того, что въ одинъ прекрасный день Дюклари находитъ васъ лежащимъ на полу вотъ на этой самой верандѣ и спотыкается объ васъ. Конечно, это производитъ на него непріятное впечатлѣніе, но онъ тотчасъ же старается, для противовѣса, найти въ васъ что-нибудь хорошее, чего раньше онъ не спѣшилъ замѣтить. И если въ этотъ моментъ подойду я и застану васъ въ такомъ... горизонтальномъ положеніи, онъ возьметъ меня за руку и скажетъ: "Ахъ, все же, повѣрьте мнѣ, онъ славный малый и чудеснѣйшій товарищъ".

-- Я это говорю о Фербрюгге и когда онъ въ вертикальномъ положеніи,-- возразилъ Дюклари.

-- Но не съ такимъ жаромъ и убѣдительностью. Припомните, какъ часто намъ приходится слышать: "О, если-бъ этотъ человѣкъ, какъ слѣдуетъ, занялся своимъ дѣломъ, чего бы только онъ не достигъ!..." А затѣмъ оказывается, что человѣкъ этотъ дѣломъ своимъ совсѣмъ не занимается и, слѣдовательно, достигнуть ничего не можетъ. Или, напримѣръ, въ умершихъ всегда находятъ хорошія качества, которыхъ раньше никто не цѣнилъ. А почему? Да потому, что мертвые никому не стоятъ поперекъ дороги. Всѣ люди болѣе или менѣе конкуренты, и каждый готовъ утопить другого, только не сознается въ этомъ -- изъ приличія, да и въ собственныхъ интересахъ, потому что, если-бъ онъ высказалъ это вслухъ, ему никто не сталъ бы вѣрить. Правды прямо сказать нельзя, но обиняками можно. Такъ это и дѣлается. Предположимъ вы, Дюклари, говорите: "поручикъ Слобкоусъ чудесный солдатъ, отличный служака; я не нахожу словъ для похвалы его блестящимъ качествамъ, какъ воина; вотъ только... насчетъ теоріи онъ слабоватъ"... Вамъ не случалось говорить такія вещи, Дюклари?

-- Никакого поручика Слобкоуса я въ глаза не видалъ и не знаю.

-- Ну, такъ выдумайте его и скажите это о немъ.

-- Ладно: выдумалъ и говорю.

-- Знаете ли вы, что вы сказали? Вы сказали, что вотъ вы, Дюклари, прекрасный теоретикъ. Повѣрьте, мы несправедливо осуждаемъ ближняго за тотъ или другой дурной поступокъ, ибо и лучшіе изъ насъ недалеко ушли отъ тѣхъ, кто поступаетъ дурно. Попробуемъ обозначить совершенство нулемъ, а зло -- цифрой 100; такъ въ правѣ ли тотъ, кто самъ колеблется между девяносто восемью и девяносто девятью градусами, презрительно фыркать на того, кто дошелъ до ста одного? Я даже думаю, что многіе не доходятъ до ста только потому, что имъ недостаетъ хорошихъ качествъ -- ну, хотя бы мужества полностью быть тѣмъ, что они есть.

-- А я, Максъ, на какомъ градусѣ стою?

-- Мнѣ нужна лупа, чтобы разглядѣть минуты и секунды, Тина.

-- Я протестую!-- вскричалъ Фербрюгге,-- нѣтъ, мевроу, не противъ того, что вы близки къ нулю,-- нѣтъ, но какъ же такъ? Чиновника уволили, ребенокъ пропалъ безъ вѣсти, генерала винятъ Богъ знаетъ въ чемъ... я требую разсказа.

-- Тина, позаботься, пожалуйста, о томъ, чтобъ въ слѣдующій разъ у насъ былъ хорошій десертъ. Фербрюгге, имѣйте же терпѣніе, дайте мнѣ еще немножко поѣздить на своемъ конькѣ. Такъ я говорю, что каждый изъ насъ видитъ въ ближнемъ конкурента. Но неудобно же всегда браниться и злословить, это производитъ дурное впечатлѣніе, и мы поступаемъ иначе: выдѣляемъ одно какое-нибудь хорошее качество у конкурента и начинаемъ безъ мѣры восхвалять его, чтобъ подчеркнуть другое, скверное,-- намъ, собственно, только это и нужно сдѣлать, не навлекая на себя упрека въ пристрастіи. Если, напримѣръ, кто-нибудь жалуется вамъ, что я сказалъ: "Дочь у него красавица, но онъ -- мошенникъ", я возражаю: "Какъ вы можете такъ обижаться на меня? Я же сказалъ, что ваша дочь прехорошенькая дѣвушка". Какъ видите, тутъ выигрышъ двойной. Мы оба лавочники, я отбиваю у него покупателей, которые не хотятъ покупать изюмъ у жулика, и въ то же время произвожу впечатлѣніе хорошаго человѣка, такъ какъ хвалю дочь конкурента.

-- Ну, это вы ужъ слишкомъ,-- сказалъ Дюклари.

-- Вамъ это кажется потому, что я провелъ аналогію въ краткой и грубой формѣ. Ну, предположимъ, я не сказалъ: "онъ жуликъ", а какъ-нибудь гораздо мягче, тоньше, смыслъ вѣдь остается тѣмъ же. Когда мы видимъ въ комъ-нибудь такое качество, передъ которымъ нельзя не преклониться, мы съ особеннымъ удовольствіемъ спѣшимъ, въ противовѣсъ этому качеству, выдвинуть что-нибудь такое, отъ чего преклоненіе наше тускнѣетъ и сходитъ на-нѣтъ. Положимъ такъ: это настоящій поэтъ, яркій, талантливый, передъ нимъ шляпу долой, но... онъ колотитъ свою жену. Мы ничего не имѣемъ противъ синяковъ его жены, такъ какъ они даютъ намъ право не снимать шляпы передъ талантливымъ поэтомъ, и, въ конечномъ счетѣ, даже рады, что онъ бьетъ свою жену, что уже совсѣмъ некрасиво съ нашей стороны. Если же намъ приходится признать, что нѣкто за свои добродѣтели заслуживаетъ быть поставленнымъ на пьедесталъ, и мы не можемъ долѣе оспаривать этого, не рискуя прослыть невѣжественными, завистливыми и нечуткими, мы говоримъ: "Ну, ладно. Тащи его на пьедесталъ!" -- но уже въ то время, какъ мы тащимъ его на пьедесталъ, и самъ онъ убѣжденъ, что мы въ полномъ восторгъ отъ его совершенствъ, мы втихомолку уже готовимъ ему петлю, чтобы при первомъ же удобномъ случаѣ накинуть на него и стащить его внизъ. Чѣмъ чаще мѣняются стоящіе на пьедесталѣ, тѣмъ больше шансовъ для каждаго изъ насъ, въ свой чередъ, попасть туда; это настолько вѣрно, что мы часто, по привычкѣ и для практики, какъ охотникъ стрѣляетъ воронъ, которыхъ онъ потомъ не подбираетъ, стараемся сбросить съ пьедестала и тѣхъ, на чье мѣсто мы ужъ никакъ претендовать не можемъ. Какой-нибудь Каппельманъ ѣстъ кислую капусту, запивая ее жидкимъ пивомъ, и съ наслажденіемъ доказываетъ, что Александръ Македонскій вовсе не былъ великимъ человѣкомъ, такъ какъ онъ былъ пьяницей, хотя самъ Каппельманъ никоимъ образомъ не можетъ конкурировать съ Александромъ Македонскимъ и претендовать на славу всемірнаго завоевателя.

Какъ бы то ни было, я убѣжденъ, что никому и въ голову бы не пришло считать генерала ванъ-Дамме храбрымъ, если-бъ упоминаніе о его храбрости не служило прелюдіей къ неизбѣжно слѣдующему за этимъ "но... зато, что касается нравственности"... Я думаю также, что и по поводу его безнравственности не такъ сильно злорадствовали бы многіе, сами въ этомъ отношеніи не безупречные, если-бъ молва о его храбрости не стояла имъ поперекъ горла.

Однимъ свойствомъ онъ, дѣйствительно, обладалъ въ высокой мѣрѣ: силой воли. Что онъ себѣ положитъ, то ужъ быть должно и, обыкновенно, бывало. Но -- какъ видите, и тутъ не обошлось безъ "но" -- въ выборѣ средствъ онъ былъ также нѣсколько... безцеремоненъ, и, какъ говаривалъ Пальмъ, {Гендрикъ вапъ деръ Пальмъ (1763--1840 гг.), вначалѣ священникъ, потомъ Голландскій министръ народнаго просвѣщенія, реформаторъ орѳографіи, знаменитый ораторъ, переводчикъ Библіи и проч.} по-моему, несправедливо, про Наполеона: "нравственныхъ преградъ для него не существовало". Конечно, при такихъ условіяхъ легче достигать желаемаго, чѣмъ когда связанъ разными запретами.

Итакъ, адсистентъ-резидентъ падангскій представилъ докладъ объ уволенномъ контролерѣ, благопріятный для этого послѣдняго, и потому увольненіе его являлось уже какъ бы несправедливымъ. Толки въ Падангѣ продолжались. И объ исчезнувшемъ ребенкѣ и обо всемъ прочемъ. Адсистентъ-резидентъ счелъ себя вынужденнымъ снова взяться за разслѣдованіе этого дѣла. Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ что-нибудь выяснить, пришелъ приказъ губернатора западнаго побережья Суматры, увольняющій его отъ должности "за нарушеніе служебнаго долга", ніи томъ основаніи, что онъ будто бы, по дружбѣ или изъ состраданія къ виновному, представилъ въ ложномъ свѣтѣ дѣло уволеннаго контролера.

Самъ я не видалъ всѣхъ актовъ, относящихся къ этому дѣлу но знаю, что адсистентъ-резидентъ ни въ дружбѣ, ни даже въ простомъ знакомствѣ съ онымъ контролеромъ не состоялъ, потому именно его и послали для производства слѣдствія. И еще знаю, что онъ былъ человѣкъ, достойный уваженія, и что правительство было того же мнѣнія. Это видно уже изъ того, что онъ потомъ снова былъ принятъ на службу, послѣ того, какъ дѣло перешло въ высшую инстанцію. И контролеръ впослѣдствіи получилъ полную реабилитацію. Эти увольненія и побудили меня написать слѣдующіе шутливые стихи, которые я и предложилъ во время завтрака генералу, черезъ одного человѣка, который раньше служилъ у меня, а затѣмъ поступилъ къ нему.

Указъ ходячій объ отставкѣ

Всѣхъ увольняетъ такъ и сякъ

Янъ-ванъ-Отставкинъ губернаторъ

И современный вурдалакъ.

Онъ даже собственную совѣсть

Въ отставку-бъ радостно сослалъ,

Когда-бъ надъ ней зари вечерней

Давно рожокъ не проигралъ.

-- Вотъ этого, по-моему, не слѣдовало дѣлать,-- сказалъ Дюклари.

-- Я тоже это нахожу... но что-нибудь-то надо же было мнѣ сдѣлать. Имѣйте въ виду, что у меня не было ни денегъ, ни надежды получить ихъ, я каждый день рисковалъ умереть съ голоду и иной разъ бывалъ къ этому очень близокъ. Знакомыхъ у меня въ Падангѣ не было вовсе, или очень мало; притомъ же я объявилъ генералу, что, если я умру съ голоду, отвѣтственность падетъ на него, и что помощи я ни отъ кого не приму. Въ сосѣднихъ округахъ были люди, которые, прослышавъ, что со мной случилось, стали звать меня пожить у нихъ, но генералъ не выдавалъ мнѣ паспорта. Переселяться на Яву мнѣ не хотѣлось. А всесильный генералъ, котораго тамъ всѣ боялись, повидимому, рѣшилъ уморить меня голодомъ. Это продолжалось девять мѣсяцевъ.

-- Какъ же вы ухитрились все-таки прожить ихъ? Или у генерала было много пѣтуховъ?

-- Нѣтъ, это я продѣлалъ только разъ... Писалъ стихи... комедіи... ну и такъ далѣе.

-- За это въ Падангѣ кормятъ рисомъ?

-- Нѣтъ, этого я и не требовалъ... о томъ, какъ я жилъ, лучше ужъ не говорить...

Тина пожала ему руку -- она знала, какъ.

-- Я прочелъ стихи, которые были вами написаны въ то время на оборотной сторонѣ одной квитанціи,-- сказалъ Фербрюгге.

-- Знаю, о чемъ вы говорите. Эти стихи совершенно вѣрно изображаютъ мое тогдашнее положеніе. Въ то время выходила газета "Переписчикъ", которой подписчикомъ состоялъ и я. Такъ какъ газета была офиціозомъ, и редакторъ ея -- чиновникомъ всеобщаго секретаріата, подписочныя деньги поступали въ областную кассу. Мнѣ прислали для оплаты готовую квитанцію на двадцать гульденовъ. Деньги надо было уплачивать въ губернаторской канцеляріи, и такъ какъ я зналъ, что неоплаченная квитанція тоже пройдетъ черезъ губернаторскую канцелярію, прежде чѣмъ быть отосланной назадъ въ Батавію, я и воспользовался этимъ случаемъ, чтобы на оборотной ея сторонѣ заявить о своемъ бѣдственномъ положеніи.

Чѣмъ двадцать гульденовъ платить,

Ужъ лучше намъ разстаться.

Я, право, очень огорченъ,

Но я привыкъ смиряться.

Я мерзну, голоденъ, въ тоскѣ

Долги меня заѣли,

На двадцать гульденовъ бы я...

Четыре жилъ недѣли.

Я смогъ бы лучше спать и ѣсть,

Слегка принарядиться --

Неправды я,-- не нищеты --

Привыкъ до слезъ стыдиться.

Но когда я потомъ хотѣлъ уплатить въ контору "Переписчика" свои двадцать гульденовъ, оказалось, что я ей ничего не долженъ. Повидимому, генералъ самъ внесъ за меня подписныя деньги, чтобы не быть вынужденнымъ послать въ Батавію необычную расписку.

-- Но... какъ же поступилъ генералъ послѣ того, какъ вы похитили у него индѣйскаго пѣтуха? Вѣдь это же все-таки было воровство... какъ онъ реагировалъ на эпиграмму?

-- О! онъ жестоко наказалъ меня. Если-бъ онъ отдалъ меня подъ судъ за непочтительность къ губернатору западнаго побережья Суматры, что въ тѣ времена, при желаніи, легко можно было истолковать въ смыслѣ подрыванія престижа Нидерландовъ и подстрекательства къ возстанію или за "уличный грабежъ", это доказало бы, что сердце у него все-таки доброе. Но нѣтъ, онъ придумалъ для меня наказаніе жесточе. Онъ велѣлъ человѣку, который смотрѣлъ за его индюками, водить ихъ другою дорогой, не мимо моего дома, а на мою насмѣшливую эпиграмму -- еще хуже того -- онъ никакъ не реагировалъ. Это было ужъ совсѣмъ жестоко. Онъ отнялъ у меня всякую возможность прослыть мученикомъ... интереснымъ человѣкомъ, пострадавшимъ отъ гоненій и несчастнымъ изъ-за своего неудержимаго остроумія... такъ можно навсегда отбить охоту и къ индюкамъ, и къ эпиграммамъ... заглушить въ человѣкѣ послѣднюю искру непризнаннаго генія... Такъ оно и вышло. Я больше никогда и индюковъ не кралъ, и не писалъ эпиграммъ.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

Штернъ продолжаетъ.-- Дальнѣйшія переживанія Хавелаара на Суматрѣ.-- Застѣнчивость г-жи Слотерингъ.

-- А теперь нельзя ли узнать, почему собственно вы были уволены?-- освѣдомился Дюклари.

-- О да, и такъ какъ все, что я могу сообщить вамъ по этому поводу, чистая правда, которую я могу подтвердить документами, вы увидите, что я не по легкомыслію своему придалъ нѣкоторую вѣру слухамъ, которые ходили въ Падангѣ объ исчезнувшемъ ребенкѣ и о причастности къ этому генерала,-- когда вы увидите, какъ этотъ самый генералъ поступилъ со мною, они покажутся вамъ весьма правдоподобными.

Какъ вамъ уже извѣстно, въ моихъ кассовыхъ книгахъ въ Наталѣ были кое-какія неточности и упущенія. Понятно, всякія неточности ведутъ къ убыткамъ, и отъ небрежности денегъ не прибавляется, а убавляется. Нѣкоторые увѣряли даже, будто это обойдется казнѣ въ нѣсколько тысячъ. Но характерно, что, пока я былъ въ Наталѣ, никто мнѣ по этому поводу никакихъ замѣчаній не дѣлалъ. Совершенно неожиданно меня перевели въ Падангскій округъ, въ горы. Вы знаете, Фербрюгге, что на Суматрѣ въ Падангѣ служить выгоднѣе и пріятнѣе, чѣмъ въ сѣверномъ округѣ. А такъ какъ незадолго передъ тѣмъ губернаторъ былъ у меня -- я потомъ вамъ скажу, зачѣмъ и при какихъ обстоятельствахъ -- и такъ какъ во время его пребыванія въ нашемъ округѣ и въ моемъ домѣ произошли событія, въ которыхъ, я, казалось мнѣ, держалъ себя тактично и умно, я этотъ переводъ принялъ за повышеніе и съ удовольствіемъ перебрался изъ Наталя въ Падангъ. Ѣхалъ я на французскомъ кораблѣ, на Баобабѣ, который пришелъ изъ Марсели, нагрузился въ Атчинѣ перцемъ и, естественно, въ Наталѣ ему понадобилось "запастись питьевой водой". Прибывъ въ Падангъ, съ намѣреніемъ немедленно же ѣхать дальше, въ округъ, я, какъ водится, хотѣлъ явиться по начальству, къ губернатору. Но губернаторъ велѣлъ мнѣ передать, что онъ меня не приметъ и чтобъ я впредь до особаго приказа не ѣхалъ на мѣсто своего новаго назначенія. Вы понимаете, какъ я былъ изумленъ -- тѣмъ болѣе, что, уѣзжая изъ Наталя, онъ оставилъ меня въ полномъ убѣжденіи, что я у него на отличномъ счету. Въ Падангѣ у меня знакомыхъ почти не было, но отъ тѣхъ немногихъ, которые были, я узналъ, или, вѣрнѣй, замѣтилъ по ихъ обращенію со мной, что губернаторъ очень вооруженъ противъ меня. Я говорю: замѣтилъ, потому что въ такомъ мѣстѣ, какъ Падангъ, степень добраго отношенія къ вамъ большинства чиновниковъ является мѣриломъ благоволенія къ вамъ губернатора. Я чувствовалъ, что надъ моей головой собирается гроза, но не зналъ, съ какой стороны дуетъ вѣтеръ. Мнѣ нужны были деньги -- я обратился къ одному, къ другому; всюду мнѣ отвѣчали отказомъ, и это очень удивило меня. Въ Падангѣ, какъ и вообще въ Индіи, эти дѣла устраиваются, обыкновенно, безъ труда. Контролеру, который ѣдетъ на мѣсто назначенія и случайно задержался въ пути, всякій охотно ссудитъ нѣсколько сотенъ гульденовъ. Мнѣ же никто не хотѣлъ дать ни гроша. Я началъ требовать, чтобъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, объяснили причину такого недовѣрія, и постепенно узналъ, что у меня въ Наталѣ найдены разнаго рода упущенія въ денежныхъ дѣлахъ, просчеты и ошибки въ книгахъ и что я нахожусь подъ подозрѣніемъ въ служебной недобросовѣстности. Что у меня оказались недочеты по службѣ,-- это меня не удивило; скорѣе удивило бы обратное. Но я былъ удивленъ, что губернаторъ, самъ бывшій свидѣтелемъ тому, что я почти все время вынужденъ былъ проводить вдали отъ своей канцеляріи, въ борьбѣ съ недовольствомъ населенія и его попытками мятежа, самъ восхвалявшій меня за мою "неустрашимость", могъ квалифицировать мой образъ дѣйствій, какъ недобросовѣстный, или нечестный,-- вѣдь онъ-то ужъ лучше всѣхъ прочихъ зналъ, что подъ давленіемъ force majeure я не могъ поступать иначе.

Если даже отрицать наличность force majeure и дѣлать меня отвѣтственнымъ за ошибки, возникшія въ то время, какъ я, не одинъ разъ рискуя жизнью, вынужденъ былъ находиться вдали отъ своей резиденціи, поручая завѣдываніе канцеляріей и кассой другимъ; если даже утверждать, что я долженъ былъ ухитриться одновременно быть въ двухъ мѣстахъ и, дѣлая одно, слѣдить и за другимъ,-- и то меня можно было бы упрекнуть самое большее въ небрежности, ничего общаго не имѣющей съ "недобросовѣстностью". Были примѣры, особенно въ тотъ годъ, что правительство входило въ трудное положеніе чиновниковъ и казалось, что "въ принципѣ" оно рѣшило на такія погрѣшности смотрѣть "сквозь пальцы". Довольствовалось тѣмъ, что провинившихся чиновниковъ заставляло пополнить недохватку, но о "недобросовѣстности" возникала рѣчь только въ томъ случаѣ, если налицо имѣлись неопровержимыя доказательства вины. Этотъ взглядъ на такого рода служебные проступки былъ настолько общераспространеннымъ, что я самъ еще въ Наталѣ говорилъ губернатору, что послѣ провѣрки моихъ счетныхъ книгъ въ губернаторской канцеляріи въ Падангѣ мнѣ, боюсь, немало придется приплатить изъ своего кармана. А онъ въ отвѣтъ только пожалъ плечами и сказалъ: "Ахъ... денежные счеты!...", словно самъ понималъ, что менѣе важное должно отступать на задній планъ передъ болѣе важнымъ.

Я, конечно, признаю, что и денежная отчетность -- дѣло не послѣдней важности. Но при всемъ томъ въ данномъ случаѣ были заботы и дѣла поважнѣй этого. Если вслѣдствіе моей небрежности въ областной кассѣ оказался недохватъ въ нѣсколько тысячъ, я, конечно, не скажу, что это мелочь, но если эти тысячи пропали вслѣдствіе моихъ усилій -- увѣнчавшихся успѣхомъ -- подавить возстаніе, грозившее охватить пожаромъ весь Манделингскій округъ, и вернуть во владѣніе бунтовщиковъ тѣ мѣстности, откуда мы только что изгнали ихъ, съ большими затратами денегъ и людей, тогда эта пропажа ужъ не кажется такою важной, и, по-моему, даже нечестно требовать пополненія ея отъ человѣка, спасшаго цѣнности, несравненно болѣе крупныя.

Но я готовъ былъ признать справедливость и такого требованія, ибо совсѣмъ не требовать пополненія недочетовъ значило бы раскрыть настежь дверь дѣйствительной недобросовѣстности.

Послѣ нѣсколькихъ дней ожиданія -- вы сами понимаете, въ какомъ настроеніи -- я получилъ изъ губернаторской канцеляріи письмо, въ которомъ меня извѣщали, что я нахожусь подъ подозрѣніемъ въ недобросовѣстномъ веденіи служебныхъ дѣлъ и что мнѣ предлагается представить объясненія по поводу цѣлаго ряда нареканій на мой образъ дѣйствій. На нѣкоторыя изъ нихъ я могъ отвѣтить сразу; для разъясненія другихъ мнѣ нужны были соотвѣтствующіе документы, и, прежде всего, для меня чрезвычайно важно было на мѣстѣ, въ Наталѣ, самому все провѣрить. Опросивъ писарей и своихъ подчиненныхъ, я бы легко могъ выяснить причины возникновенія ошибокъ, и весьма возможно, что тамъ мнѣ удалось бы снять съ себя всѣ нареканія. Напримѣръ, почему въ расходныя книги не вносились деньги, отправляемыя въ Манделингъ -- вѣдь, вы же знаете, Фербрюгге, что войскамъ внутри страны платилось жалованье изъ центральной кассы въ Наталѣ -- всѣ такого рода упущенія навѣрное, тотчасъ же разъяснились бы, если-бъ я самъ, на мѣстѣ, могъ произвести разслѣдованіе, и, можетъ быть, мнѣ удалось бы доказать, что именно этимъ отсутствіемъ записей и обусловливается недохватъ. Но генералъ отказалъ мнѣ въ разрѣшеніи ѣхать въ Наталь. И это повредило мнѣ еще больше, чѣмъ предъявленное мнѣ странное обвиненіе въ "недобросовѣстности". Если я былъ на подозрѣніи, зачѣмъ же тогда меня внезапно перевели изъ Наталя, и притомъ такъ, что я могъ принять это за знакъ благоволенія начальства? Почему это позорящее обвиненіе было мнѣ предъявлено только тогда, когда я былъ уже вдали отъ мѣста, гдѣ я могъ бы все выяснить и оправдаться? Почему, наконецъ, дѣло сразу было поведено въ такомъ неблагопріятномъ для меня направленіи и освѣщеніи, въ противность обычаямъ и справедливости?

Еще не успѣвъ представить отвѣты на всѣ предъявленныя ко мнѣ обвиненія, насколько я могъ это сдѣлать, не имѣя подъ рукой архива и безъ устнаго опроса служащихъ, я узналъ, что генералъ потому такъ вооруженъ противъ меня, что въ Наталѣ я все дѣлалъ ему "наперекоръ" и велъ себя "крайне безтактно".

Тутъ меня осѣнило. Я все понялъ. Дѣйствительно, я поступалъ "наперекоръ" губернатору, но въ наивномъ убѣжденіи, что онъ за это будетъ уважать меня. И, хоть я и перечилъ ему, однако же при отъѣздѣ онъ и виду не подалъ, что гнѣвается на меня за это. И переводъ въ Падангъ я, по глупости своей, принялъ, какъ знакъ его благоволенія къ себѣ и доказательство того, что онъ не сердится на меня. Вы видите, какъ мало я зналъ его.

Но когда мнѣ сказали, что именно изъ-за этого "переченья" онъ отнесся такъ строго къ моимъ недочетамъ въ кассѣ, я возгордился. И, давъ по пунктамъ, насколько это было мнѣ возможно, всѣ требуемыя отъ меня разъясненія, закончилъ свое письмо -- копія и сейчасъ хранится у меня -- словами:

"На нареканія по поводу моего способа веденія служебныхъ дѣлъ я отвѣтилъ, насколько это было мнѣ возможно безъ архива и разслѣдованія на мѣстѣ. Прошу Ваше Высокородіе разсмотрѣть мой отвѣтъ со всей возможной строгостью, отрѣшившись отъ всякихъ благожелательныхъ по отношенію ко мнѣ соображеній. Я молодъ и незначителенъ въ сравненіи съ могуществомъ господствующихъ взглядовъ, противъ которыхъ мои принципы вынуждаютъ меня выступать, но тѣмъ не менѣе горжусь моею независимостью, горжусь моею честью".

Нѣсколько дней спустя я былъ уволенъ "за недобросовѣстное веденіе служебныхъ дѣлъ". И представителю юстиціи было предложено поступить со мной, какъ повелѣваетъ ему "его служебный долгъ".

Такимъ образомъ я очутился въ Падангѣ безъ гроша въ карманѣ и съ надеждами только на будущее, которое должно было реабилитировать меня.

Мнѣ было тогда всего двадцать три года. Мнѣ совѣтовали использовать это и просить снисхожденія, ссылаясь на свою молодость -- въ то время, когда имѣли мѣсто приписываемыя мнѣ упущенія по службѣ, я былъ еще несовершеннолѣтнимъ,-- но этого я не хотѣлъ. Я уже слишкомъ много передумалъ и выстрадалъ, и, смѣю сказать, слишкомъ много потрудился, чтобы оправдываться своей молодостью. Изъ заключенія прочитаннаго мной письма вы видите, что я, въ Наталѣ исполнившій по отношенію къ губернатору свой долгъ, какъ человѣкъ, не хотѣлъ, чтобы меня третировали, какъ ребенка. Изъ этого же письма вы можете видѣть, какъ неосновательно было предъявленное ко мнѣ обвиненіе -- виноватые пишутъ иначе.

Въ тюрьму меня не посадили, а вѣдь слѣдовало бы это сдѣлать, если-бъ обвиненіе было предъявлено въ серьезъ. Но заключенному надо, по меньшей мѣрѣ, давать кровъ и пищу. А я, лишенный возможности выѣхать изъ Паданга, фактически былъ узникомъ, но узникомъ безъ крова и безъ пищи. Нѣсколько разъ, но безуспѣшно, я писалъ генералу, чтобъ онъ не препятствовалъ моему отъѣзду изъ Паданга, такъ какъ, будь я даже виновенъ, подобные проступки вѣдь не наказываются же принудительнымъ голоданіемъ.

Послѣ того какъ судъ, въ который поступило это дѣло, отвертѣлся тѣмъ, что призналъ его неподсуднымъ себѣ, ибо судебное преслѣдованіе за служебные проступки чиновниковъ возбуждается лишь по иниціативѣ центральной власти въ Батавіи, генералъ вамъ-Дамме, какъ я уже вамъ говорилъ, продержалъ меня девять мѣсяцевъ въ Падангѣ. И въ концѣ-концовъ только по предписанію свыше разрѣшилъ мнѣ выѣхать въ Батавію.

Года два спустя, когда у меня появились деньги -- это ты, Тина, милочка, дала мнѣ ихъ -- я внесъ нѣсколько тысячъ гульденовъ въ пополненіе недохватокъ въ натальской кассѣ за 1842 и 43 годы. И верховный представитель правительства Нидерландской Индіи замѣтилъ по этому поводу: "Я бы на его мѣстѣ этого не сдѣлалъ -- я выдалъ бы безсрочный вексель".

Вотъ какъ дѣлаются дѣла на этомъ свѣтѣ.

-----

Хавелааръ только что хотѣлъ начать разсказывать своимъ гостямъ о томъ, что собственно произошло въ Наталѣ и въ чемъ онъ сталъ поперекъ дороги губернатору, какъ на верандѣ своего домика появилась мевроу Слотерингъ и знакомъ подозвала къ себѣ полицейскаго надсмотрщика, сидѣвшаго на скамьѣ возлѣ дома Хавелаара. Этотъ послѣдній подошелъ къ ней и затѣмъ что-то крикнулъ человѣку, только что вошедшему во дворъ и, повидимому, направлявшемуся въ кухню, расположенную позади дома. Общество, сидѣвшее на верандѣ Хавелаара, по всей вѣроятности, не обратило бы на это вниманія, если бы за обѣдомъ мевроу Хавелааръ не сказала, что мевроу Слотерингъ всего боится и велитъ гнать всѣхъ, кто входитъ во дворъ. Человѣкъ, подозванный надсмотрщикомъ, подошелъ къ ней; видно было, что она его о чемъ-то спрашивала и осталась недовольна отвѣтами, такъ какъ вошедшій повернулъ обратно и выбѣжалъ на улицу.

-- Это досадно,-- сказала Тина:-- можетъ быть, онъ предлагалъ купить у него овощи или цыплятъ; у меня еще нѣтъ въ домѣ никакой провизіи.

-- А ты пошли кого-нибудь купить,-- посовѣтовалъ Хавелааръ.-- Ты же знаешь, что туземныя барыни очень любятъ командовать. Слотерингъ прежде былъ здѣсь большою шишкой и, хотя помощникъ резидента не Богъ вѣсть какая важная персона, въ своемъ округѣ онъ маленькій царекъ. Бѣдная женщина еще не привыкла быть развѣнчанной королевой. Не отнимай у нея удовольствія распоряжаться -- сдѣлай видъ, какъ будто ты ничего не замѣчаешь.

Это было не трудно Тинѣ -- она не гналась за тѣмъ, чтобы быть первой.

Здѣсь необходимо маленькое разъясненіе и даже не одно. Для писателя, вообще, не легко пройти мимо благополучно между двухъ подводныхъ рифовъ и не сказать ни лишняго, ни слишкомъ мало; еще труднѣе это, когда рѣчь идетъ о незнакомой читателю странѣ и обычаяхъ. Слишкомъ тѣсна связь между мѣстомъ и событіемъ, чтобы можно было совершенно обойтись безъ описаній мѣстности, и въ особенности затруднительно это искусное лавированіе между двумя подводными камнями для автора, который избираетъ мѣстомъ дѣйствія своего романа Индію. Ибо тамъ, гдѣ рѣчь идетъ объ европейскихъ условіяхъ жизни, многое предполагается само собой извѣстнымъ читателю; когда же дѣйствіе разыгрывается въ Индіи, автору ежеминутно приходится спрашивать себя, пойметъ ли правильно то или другое обстоятельство читатель, не бывавшій въ этой странѣ. Напримѣръ, если читатель-европеецъ думаетъ, что мевроу Слотерингъ "жила" у Хавелааровъ, какъ это водится въ Европѣ, ему будетъ непонятно, почему ее не позвали пить со всѣми вмѣстѣ кофе на верандѣ. Я, правда, говорилъ уже, что она жила въ отдѣльномъ домикѣ, но для правильнаго пониманія происходящаго, да и послѣдующихъ событій тоже, необходимо болѣе подробно описать домъ и усадьбу Хавелаара.

Великаго автора "Вэверлея" {Вальтеръ Скоттъ.} нерѣдко упрекаютъ въ томъ, что онъ злоупотребляетъ терпѣніемъ читателя, заполняя многія страницы описаніями мѣстностей; этотъ упрекъ представляется мнѣ неосновательнымъ; чтобы правильно судить о немъ, мнѣ думается, надо поставить вопросъ: было ли нужно это описаніе для того, чтобъ впечатлѣніе получилось именно то, какого хотѣлъ авторъ. Если да, то нельзя же ставить ему въ укоръ, что онъ требуетъ отъ васъ труда прочесть то, что онъ далъ себѣ трудъ написать; если нѣтъ, то лучше бросить книгу, ибо писатель, настолько недобросовѣстный, что онъ безъ нужды вмѣсто мыслей преподноситъ читателю топографію, въ рѣдкихъ случаяхъ стоитъ того, чтобъ его читать и тамъ, гдѣ у него нѣтъ описаній. Но не слѣдуетъ забывать, что и читатель нерѣдко ложно судитъ о томъ, необходимо или излишне было отклоненіе отъ темы, ибо пока онъ не дойдетъ до катастрофы, онъ не можетъ знать, что нужно и что не нужно было для логическаго развитія событій; а если онъ и послѣ катастрофы еще разъ возьметъ книгу -- о книгахъ, которыхъ не перечитываютъ, я не говорю -- и останется при своемъ первомъ впечатлѣніи, что то или иное отклоненіе отъ темы можно было бы и выпустить, не повредивъ впечатлѣнію цѣлаго, все же еще вопросъ, получилъ ли бы онъ это впечатлѣніе отъ цѣлаго, если бы авторъ болѣе или менѣе искусно не подготовилъ его, быть можетъ, именно тѣми отклоненіями въ сторону отъ темы, которыя кажутся ему излишними.

Вы думаете, смерть Эми Робсаръ взволновала бы васъ такъ сильно, если-бъ вы не чувствовали себя, какъ дома, въ залахъ Кенильворскаго замка? Вы думаете, нѣтъ связи -- въ силу контраста -- между роскошной одеждой, въ которой предсталъ передъ Эми гнусный Лейстеръ, и чернотой его души? И не чувствуете ли вы, что Лейстеръ -- это извѣстно всякому, кто знакомъ съ нимъ не только по этому роману, но и по другимъ источникамъ -- что онъ въ дѣйствительности былъ еще несравненно хуже и гнуснѣе, чѣмъ онъ изображенъ въ "Кенильвортскомъ замкѣ"? Но великій романистъ, предпочитавшій рѣзкости красокъ искусный ихъ подборъ, счелъ недостойнымъ себя обмакнуть свое перо во всю грязь и кровь, прилипшія къ недостойному фавориту Елизаветы. Онъ хотѣлъ выдвинуть только одно пятно въ болотѣ и умѣлъ сосредоточивать вниманіе на такихъ пятнахъ при посредствѣ того, что онъ въ своихъ безсмертныхъ твореніяхъ помѣщалъ съ ними рядомъ. И тотъ, кто этотъ добавочный, обстановочный, такъ сказать, элементъ отбрасываетъ, совершенно упускаетъ изъ виду, что въ такомъ случаѣ, чтобы достигнуть желаемаго эфекта, пришлось бы перейти къ той школѣ, которая съ 1870 года такъ долго процвѣтала во Франціи, хотя, къ чести этой страны, долженъ сказать, что писатели, которые тамъ наиболѣе грѣшили противъ хорошаго вкуса, наиболѣе высоко цѣнились не въ самой Франціи, а за границей. Эта школа -- я думаю, она ужъ отжила свой вѣкъ -- для удобства черпала пригоршнями кровь изъ лужи и бросала большія кляксы на картины, чтобъ повиднѣе было издали. Конечно, легче писать широкими мазками, красными и черными, чѣмъ тщательно выписывать тонкою кисточкой тонкія линіи въ чашечкѣ лиліи. Потому эта школа и выбирала героями своихъ повѣствованій преимущественно королей изъ той эпохи, когда народы еще не достигли совершеннолѣтія. Огорченіе короля на бумагѣ передается воплями народа; его гнѣвъ даетъ поводъ романисту умертвить тысячу человѣкъ на полѣ битвы; его пороки -- случай описать голодъ и чуму -- самые подходящіе сюжеты для грубой кисти. Если тебя не трогаетъ видъ трупа человѣка, лежащаго передъ тобой, въ моемъ разсказѣ найдется мѣсто для другого, который еще стонетъ и корчится въ предсмертныхъ судорогахъ; если ты не заплакалъ надъ страданіями матери, которая тщетно разыскиваетъ своего ребенка, я покажу тебѣ другую мать, у которой на глазахъ четвертуютъ ея дитя; если ты остался безчувственнымъ при видѣ мученической смерти моего героя,-- ладно, я во сто разъ усилю впечатлѣніе, замучивъ передъ твоими глазами еще девяносто девять; если у тебя такое черствое сердце, что ты не дрожишь, видя солдата, который въ осажденной крѣпости съ голоду гложетъ собственную руку... эпикуреецъ! я обѣщаю тебѣ скомандовать: "Направо! налѣво! стройся въ кружокъ -- каждый ѣшь лѣвую руку своего сосѣда справа -- налѣво кругомъ -- маршъ!" Такимъ образомъ уродливое въ искусствѣ приводитъ къ вздорному... что и требовалось доказать.

Итакъ, не слѣдуетъ спѣшить осуждать автора, который постепенно подготовляетъ васъ къ финальной катастрофѣ, не прибѣгая для этого къ грубо-кричащимъ краскамъ.

Но другая опасность еще страшнѣй. Мы презираемъ грубую литературу, которая хочетъ взять штурмомъ наше чувство съ такими неуклюжими орудіями. Но когда писатель впадаетъ въ другую крайность, когда онъ слишкомъ часто отклоняется отъ темы, когда въ его картинѣ слишкомъ много ненужной мазни, вы еще больше досадуете на него. И правы -- потому что соскучились, читая, а это самое худшее.

Положимъ, мы гуляемъ вмѣстѣ, и ты ежеминутно уходишь въ сторону отъ дороги и зовешь меня за собой въ кусты только затѣмъ, чтобы продлить прогулку,-- мнѣ это не нравится, и въ концѣ-концовъ я рѣшаю, что лучше я буду гулять одинъ. Но если ты уводишь меня прочь съ дороги затѣмъ, чтобъ показать мнѣ рѣдкое растеніе, котораго я никогда еще не видѣлъ или въ уже знакомомъ мнѣ растеніи показать нѣчто, ускользнувшее отъ моего собственнаго наблюденія; если отъ времени до времени ты указываешь мнѣ на цвѣтокъ, который я охотно срываю, чтобы воткнуть себѣ въ петличку,-- тогда я отъ души прощаю тебѣ всѣ эти обходы и даже признателенъ тебѣ за нихъ.

Даже помимо всякихъ растеній и цвѣтовъ, если ты отзываешь меня въ сторону, чтобъ показать мнѣ въ просвѣты среди деревьевъ тропинку, по которой мы потомъ пойдемъ, но которая сейчасъ вьется едва замѣтной ленточкой вдали,-- и тутъ я не разсержусь на тебя за то, что ты уводишь меня отъ дороги. Ибо, когда мы позже пойдемъ этой тропинкой, я уже буду знать, какіе зигзаги она образуетъ въ горахъ, и почему солнце, которое, кажется, сейчасъ только было справа отъ насъ, теперь слѣва, а холмъ, вершину котораго мы только что видѣли передъ собою, оказался позади насъ... Маленькое отступленіе уяснило мнѣ смыслъ нашего странствованія, а пониманіе всегда пріятно.

Я лично, дорогой читатель, не разъ въ своемъ разсказѣ оставлялъ тебя среди большой дороги, хоть мнѣ и стоило иной разъ большого труда не утащить тебя съ собой въ кусты. Я боялся, что такой способъ путешествія разсердитъ тебя, такъ какъ не зналъ, придутся ли тебѣ по вкусу тѣ растенія и цвѣты, которые мнѣ хотѣлось тебѣ показать. Но такъ какъ я увѣренъ, что тебѣ впослѣдствіи будетъ пріятно, что ты издали видѣлъ тропинку, по которой мы потомъ пойдемъ, мнѣ хотѣлось бы разсказать тебѣ кое-что о жилищѣ Хавелаара.

Было бы неправильнымъ составлять себѣ представленіе о домѣ въ Индіи по европейскимъ образцамъ -- каменная громада съ нагроможденными одна на другую комнатами и комнатешками; передъ домомъ улица; справа и слѣва сосѣдніе дома; при домѣ садикъ съ тремя чахоточными деревцами, больше похожими на метлы. За немногими исключеніями, дома въ Индіи одноэтажные. Это кажется страннымъ европейцу, ибо спеціальность культуры -- находить необычайнымъ все естественное. Индійскіе дома совсѣмъ не то, что наши, но странны не они, странны наши дома. Человѣкъ, который первый позволилъ себѣ роскошь спать не въ одномъ помѣщеніи со своими коровами, вывелъ вторую комнату своего дома не надъ первой, но рядомъ съ первой, ибо строить на ровномъ мѣстѣ легче, да и жить въ такомъ домѣ удобнѣе. Мы вѣдь строимъ дома въ нѣсколько этажей по недостатку мѣста. Мы ищемъ въ воздухѣ того, чего намъ нехватаетъ на землѣ, и, собственно, каждая горничная, на ночь запирающая окно своей чердачной горенки,-- протестъ противъ преизбытка населенія -- хотя сама-то она, запирая окно, думаетъ совсѣмъ о другомъ, чему я охотно вѣрю. И потому въ странахъ, гдѣ культура и преизбытокъ населенія давленіемъ снизу еще не вытѣснили человѣка вверхъ, дома одноэтажные, и домъ Хавелаара не принадлежалъ къ немногимъ исключеніямъ изъ этого общаго правила. Входя въ него, вы первымъ дѣломъ... но нѣтъ, я хочу доказать, что умѣю воздерживаться отъ всякихъ художественныхъ ухищреній въ своихъ описаніяхъ. Итакъ, представьте себѣ предлинноватый четырехугольникъ, раздѣленный на двадцать одну клѣтку: по три въ ширину, по семь въ длину. Пронумеруйте эти клѣтки слѣва направо, начиная съ единицы, такъ что четыре придется подъ цифрою 1, пять -- подъ 3-мя и т. д.

Первыя три клѣтки не раздѣлены между собой и образуютъ переднюю веранду, съ трехъ сторонъ открытую, съ крышей, поддерживаемой столбами. Отсюда вы черезъ двѣ двустворчатыя двери входите во внутреннія сѣни, состоящія изъ трехъ слѣдующихъ клѣтокъ. Клѣтки 7, 9, 10, 12, 13, 15, 16 и 18-я представляютъ собою комнаты, по большей части сообщающіяся съ сосѣдними при помощи дверей. Три послѣднихъ клѣтки (19, 20, 21) составляютъ заднюю веранду, также открытую, а не упомянутыя мною -- нѣчто вродѣ внутренняго коридора-тупика. Я очень горжусь точностью своего описанія.

Не знаю, какими словами мнѣ передать индійское представленіе о "землѣ". Тамъ это не обозначаетъ ни сада, ни парка, ни поля, ни лѣса, но понемножку всего этого, или все вмѣстѣ, или ничего. Это -- просто кусокъ земли, примыкающій къ дому, но не застроенный. Въ Индіи почти при каждомъ домѣ есть такой кусокъ земли. На иномъ есть и кусты, и садъ, и лугъ, такъ что получается что-то вродѣ парка; на другомъ разбитъ цвѣтникъ; третій представляетъ собой сплошную лужайку, поросшую травой; есть и такіе, которые сплошь превращены въ большой мощеный дворъ, что, быть можетъ, не такъ пріятно глазу, но опрятнѣе, такъ какъ деревья и трава привлекаютъ насѣкомыхъ.

У Хавелаара при домѣ былъ огромнѣйшій кусокъ земли, съ одной стороны, можно даже сказать, безконечный, такъ какъ онъ примыкалъ къ оврагу, тянущемуся до самаго берега извилистой рѣки Чуджунга, естественной границы Рангкасъ-Бетуна. Трудно было опредѣлить, гдѣ кончается усадебная земля адсистента-резидента и гдѣ начинается земля, принадлежащая окрестнымъ поселянамъ, такъ какъ рѣка Чуджунгъ течетъ глубокими извивами, то скрываясь изъ виду, то придвигая оврагъ чуть не къ самому дому Хавелаара и постоянно мѣняя границу.

Этотъ оврагъ былъ вѣчною занозой въ глазахъ мевроу Слотерингъ -- и не удивительно. Растительность, въ Индіи вообще роскошная, на плодородномъ илѣ, оставляемомъ послѣ себя разливомъ рѣки, разрасталась особенно пышно, и если иногда потокъ, вздымаясь, вырывалъ съ корнемъ и уносилъ съ собой кусты и травы, то все же очень скоро все зарастало снова и держать въ чистотѣ хотя бы небольшой участокъ земли возлѣ дома было весьма затруднительно. И это причиняло массу непріятностей, и не одной только хозяйкѣ. Не говоря уже о всевозможныхъ насѣкомыхъ, по вечерамъ кружившихъ возлѣ лампы въ такомъ количествѣ, что ни читать, ни писать было невозможно,-- неудобство, обычное во многихъ мѣстностяхъ Индіи,-- въ травѣ и кустахъ водились также змѣи и разное мелкое звѣрье, которое, не довольствуясь оврагомъ, нерѣдко проникало въ садъ и на травяную лужайку передъ домомъ.

Если стать на наружной верандѣ, спиною къ дому, эта лужайка оказывалась справа. Слѣва же стояло зданіе, гдѣ помѣщались контора, касса и залъ собраній, гдѣ Хавелааръ сегодня утромъ держалъ рѣчь къ вождямъ; а позади этого зданія тянулся оврагъ, видный весь до берега рѣки Чуджунгъ. Какъ разъ напротивъ конторы находился старый домъ, прежнее жилище адсистента-резидента, гдѣ теперь временно жила мевроу Слотерингъ. И такъ какъ съ большой дороги попасть во дворъ можно было только двумя дорогами, обѣгавшими съ двухъ сторонъ травяную площадку, то само собой понятно, что каждый, желавшій съ улицы попасть въ кухню, или въ конюшню, помѣщавшіяся позади главнаго зданія, долженъ былъ пройти либо мимо конторы, либо мимо квартиры мевроу Слотерингъ. Сбоку отъ главнаго зданія и позади него тянулся довольно большой садъ, которому обрадовалась Тина, потому что въ немъ было много деревьевъ -- значитъ, тѣни -- и потому что Максу было гдѣ играть.

Хавелааръ послалъ слугу къ мевроу Слотерингъ съ просьбой извинить его, что онъ еще не успѣлъ нанести ей визита, и съ извѣщеніемъ, что онъ будетъ у нея завтра. Но Тина уже успѣла побывать у нея и познакомиться съ прежней хозяйкой этихъ мѣстъ. Я уже говорилъ, что дама эта была такъ называемой "туземкой", не говорившей ни на какомъ другомъ языкѣ, кромѣ малайскаго. Она выразила желаніе и впредь имѣть свое отдѣльное хозяйство, на что Тина охотно согласилась. Не потому, чтобъ она была негостепріимной, но, главнымъ образомъ, изъ страха, что она, только что поселившаяся въ Лебакѣ, не сумѣетъ дать мевроу Слотерингъ всего, что было бы желательно при данныхъ обстоятельствахъ. Правда, разсказы Макса не могли бы "обидѣть" гостью, такъ какъ она не понимала по-голландски, но Тинѣ было ясно, что одного этого мало, чтобы не задѣть семейство Слотерингъ. А главное -- они рѣшили экономить, какъ только возможно, и потому Тина очень обрадовалась желанію мевроу Слотерингъ обособить свое хозяйство. Впрочемъ, и при другихъ условіяхъ, сомнительно, могло ли бы ежедневное общеніе съ человѣкомъ, знавшимъ одинъ только языкъ, притомъ такой, на которомъ не напечатано ничего могущаго содѣйствовать развитію ума, быть пріятнымъ для обѣихъ сторонъ. Тина посидѣла часокъ у мевроу Слотерингъ, поболтала съ ней о вареньяхъ и соленьяхъ, но все же это было для нея самопожертвованіемъ, и она была очень довольна, что добровольное отстраненіе мевроу Слотерингъ позволяетъ наладить отношенія такъ, что каждый сохранялъ за собой полную свободу. Странно было только, что мевроу Слотерингъ не только отказалась столоваться у нихъ, но даже и не воспользовалась предложеніемъ стряпать на кухнѣ Хавелааровъ; по мнѣнію Тины, это значило заводить скромность слишкомъ далеко, такъ какъ въ кухнѣ хватило бы мѣста для обѣихъ семей.

Глава четырнадцатая.

Штернъ продолжаетъ.-- Чѣмъ кончилось пребываніе Хавелаара на Суматрѣ.-- Его домъ и земля въ Рангкасъ-Бетунѣ.-- Кое-что изъ исторіи яванскихъ колоній.

-- Вамъ извѣстно,-- началъ Хавелааръ,-- что нидерландскія владѣнія на западномъ берегу Суматры граничатъ съ независимыми государствами въ сѣверной части этого острова, изъ которыхъ наиболѣе значительное Атчинъ. Увѣряютъ, будто въ секретномъ § договора 1824 года мы обязались передъ англичанами считать границей рѣку Сингкель и не переправляться черезъ нее. Такимъ образомъ, генералъ ванъ-Дамме, по примѣру Наполеона, стремившійся по возможности расширить предѣлы своихъ владѣній, въ этомъ направленіи не могъ ничего сдѣлать, натолкнувшись на непреодолимую преграду. Я не могу не вѣрить въ существованіе этого тайнаго параграфа, иначе непонятно, почему раджи Трумона и Аналабу, владѣнія которыхъ, благодаря торговлѣ перцомъ, которую они ведутъ, имѣютъ довольно значительную цѣнность, давно уже не подчинены верховному владычеству Нидерландовъ. Вы знаете,-- предлогъ начать войну съ такими маленькими княжествами и покорить ихъ найти не трудно. Генералъ ванъ-Дамме такой человѣкъ, что онъ даже мельницу не задумался бы отобрать у мельника, если-бъ ему пришла охота, и потому не понимаю, зачѣмъ бы онъ сталъ щадить сѣверныя области, не будь у него на то причинъ болѣе вѣскихъ, чѣмъ уваженіе къ чужому праву или честность.

Какъ бы то ни было, свои завоевательныя устремленія онъ обратилъ на югъ, а не на сѣверъ. Области Манделингъ и Анкола -- названіе ассистентъ-резидентства, образованнаго изъ только что замиренныхъ земель Батта -- еще не совсѣмъ успокоились; въ нихъ еще сильно давало себя чувствовать вліяніе атчинцевъ, ибо, гдѣ фанатизмъ разъ пустилъ корни, тамъ искоренить его очень трудно; и, хотя атчинцы были изгнаны оттуда, губернаторъ этимъ не удовольствовался. Онъ распространилъ свою власть и на восточный берегъ острова и послалъ нидерландскихъ чиновниковъ и нидерландскіе гарнизоны въ Билу и Пертибіе; какъ вамъ уже извѣстно, эти посты впослѣдствіи пришлось очистить.

Когда же Суматру посѣтилъ правительственный комиссаръ, который такое чрезмѣрное распространеніе нашелъ безцѣльнымъ и не одобрилъ его, прежде всего, потому, что оно не согласовалось съ принципами экономіи, на которыхъ настаивала метрополія, генералъ ванъ-Дамме началъ утверждать, что казна не потерпитъ отъ этого никакихъ убытковъ, ибо новые гарнизоны составлены изъ войскъ, на содержаніе которыхъ деньги уже отпущены, такъ что онъ подчинилъ нидерландскому владычеству большой кусокъ земли, не затративъ на это ни гроша казенныхъ денегъ. Что же касается до частичнаго ослабленія защиты другихъ мѣстностей, главнымъ образомъ, Манделинга, то онъ вполнѣ полагается на вѣрность Янга ди-Пертуанъ, знатнѣйшаго изъ вождей Батта, и въ этомъ округѣ опасность мятежа не угрожаетъ.

Правительственный комиссаръ, хотя и неохотно, уступилъ въ виду завѣреній генерала ванъ-Дамме, что онъ лично ручается за вѣрность Янга ди-Пертуанъ.

Надо вамъ знать, что контролеръ, который до меня завѣдывалъ Натальскимъ округомъ, былъ женатъ на дочери адсистента-резидента въ земляхъ Батта. Этотъ же послѣдній былъ не въ ладахъ съ Янгомъ ди-Пертуанъ. Впослѣдствіи я слышалъ много жалобъ на этого адсистента-резидента, но въ такихъ дѣлахъ надо быть осмотрительнымъ и не принимать обвиненій на вѣру, тѣмъ болѣе, что они исходили отъ Янга ди-Пертуанъ, и притомъ въ такое время, когда къ самому Янгу предъявлялись гораздо болѣе тяжкія обвиненія,-- потому, можетъ быть, онъ и искалъ оправданія въ проступкахъ своего обвинителя. Какъ бы то ни было, представитель власти въ Наталѣ принялъ сторону своего тестя противъ Янга ди-Пертуанъ, и тѣмъ горячѣе, что этотъ контролеръ былъ очень друженъ съ нѣкимъ Сутанъ-Салимомъ, также однимъ изъ вождей Наталя и заклятымъ врагомъ князя Батта. Между родами обоихъ вождей съ давнихъ поръ шла распря и вражда; причинъ тутъ было много: и обида за отказъ выдать замужъ дочь, и борьба за вліяніе, и заносчивость со стороны ди-Пертуана, который былъ знатнѣе родомъ, чѣмъ Салимъ, и многое другое, но въ результатѣ Наталь и Манделингъ были настроены недружелюбно одинъ противъ другого.

Неожиданно распространился слухъ, что въ Манделингѣ раскрытъ заговоръ, къ которому будто бы причастенъ и Янгъ ди-Пертуанъ,-- заговоръ, имѣвшій цѣлью поднять священное знамя возстанія и перебить всѣхъ европейцевъ. Первые слухи объ этомъ пошли изъ Наталя, что было вполнѣ естественно: всегда въ сосѣднихъ областяхъ лучше освѣдомлены о положеніи вещей въ сосѣднемъ государствѣ, чѣмъ на мѣстѣ, ибо многіе, кто дома не рѣшился бы говорить громко и обо всѣмъ извѣстномъ фактѣ, изъ страха передъ мѣстнымъ владыкой, не такъ ужъ соблюдаютъ осторожность, попадая въ такое мѣсто, гдѣ этотъ владыка никому не страшенъ.

Потому-то, Фербрюгге, и я кое-что знаю о положеніи дѣлъ въ Лебакѣ. Многое изъ того, что здѣсь происходитъ, я зналъ еще въ то время, когда мнѣ и въ голову не приходило, что когда-нибудь я буду здѣсь служить. Въ 1845 году я жилъ въ Кравангскомъ округѣ и много ѣздилъ по Преангеру, куда уже въ 1846 году стекалось много бѣглецовъ изъ Лебака. Знакомъ я также со многими владѣльцами частныхъ земель въ Бюитензоргѣ и въ окрестностяхъ Батавіи и знаю, что съ давнихъ поръ эти землевладѣльцы радуются неплодородности этого округа, такъ какъ благодаря этому заселяются ихъ владѣнія...

Такими же путями проникли и въ Наталь вѣсти о заговорѣ и о томъ, что Янгъ ди-Пертуанъ -- предатель по отношенію къ нидерландскому правительству. Существовалъ ли на дѣлѣ такой заговоръ, это мнѣ неизвѣстно. По показаніямъ свидѣтелей, опрошенныхъ натальскимъ контролемъ, Янгъ будто бы вмѣстѣ съ братомъ своимъ Сутанъ Адамомъ собралъ многихъ вождей въ священной рощѣ, и тамъ они будто бы всѣ клялись не знать покоя, пока не будетъ свержена власть христіанскихъ псовъ надъ Манделингомъ. Само собой, помимо этого контролеру было еще и откровеніе съ небесъ,-- въ такихъ вещахъ ужъ безъ этого не обходится.

Былъ ли такой замыселъ у Пертуана, я не могу сказать навѣрное. Я читалъ показанія свидѣтелей, но вы сейчасъ увидите, почему къ нимъ слѣдуетъ относиться осмотрительно и не слишкомъ вѣрить имъ. Несомнѣнно одно, что Янгъ ди-Пертуанъ былъ ревностнымъ служителемъ ислама и поднять возстаніе за истинную вѣру былъ вполнѣ способенъ. Надо имѣть въ виду, что онъ вмѣстѣ со всѣмъ населеніемъ Батта незадолго до того былъ приведенъ къ истинной вѣрѣ пророка, а новообращенные -- всегда фанатики.

Въ результатѣ раскрытія этого, можетъ быть, и мнимаго, заговора Янгъ ди-Пертуанъ былъ арестованъ. Его привезли въ Наталь, гдѣ контролеръ посадилъ его въ крѣпость, а оттуда его съ первымъ отходившимъ судномъ отправили въ Падангъ, въ распоряженіе губернатора западнаго побережья Суматры. Этому послѣднему были отосланы всѣ протоколы допросовъ свидѣтелей, содержащіе въ себѣ тяжкія обвиненія и оправдывающіе строгія мѣры, принятыя противъ обвиняемаго. Въ Манделингѣ Янгъ ди-Пертуанъ содержался подъ стражей; въ Наталь онъ былъ отправленъ подъ конвоемъ; на бортѣ судна, на которомъ онъ ѣхалъ, разумѣется, тоже находился въ качествѣ арестованнаго; естественно. что и въ Падангъ онъ разсчитывалъ прибыть въ качествѣ арестанта,-- какъ-ни-какъ, былъ онъ виновенъ или нѣтъ, но вѣдь онъ обвинялся по всей формѣ въ государственной измѣнѣ; и, несомнѣнно, онъ былъ очень изумленъ, когда, высадившись на берегъ, узналъ, что онъ не только свободенъ, но что губернаторъ, генералъ ванъ-Дамме, прислалъ за нимъ экипажъ и сочтетъ за честь принять его у себя въ домѣ. Болѣе пріятнаго сюрприза, навѣрно, не испытывалъ ни одинъ обвиняемый въ государственной измѣнѣ. Вскорѣ затѣмъ адсистентъ-резидентъ манделингскій былъ отрѣшенъ отъ должности за разные проступки и упущенія по службѣ, которыхъ я здѣсь разбирать не стану. Янгъ же ди-Пертуанъ, погостивъ нѣкоторое время у генерала и осыпанный имъ всякими ласками и почестями, возвратился черезъ Наталь въ Манделингъ не только съ удовлетвореніемъ человѣка, невинность котораго доказана, но и съ гордостью человѣка, сознающаго, что онъ стоитъ такъ высоко, что его даже не смѣютъ заподозрѣть, что онъ даже не нуждается въ признаніи его невиннымъ. Во всякомъ случаѣ, дѣло это разслѣдовано не было, а между тѣмъ, даже если предположить, что обвиненіе противъ него было признано ложнымъ, именно потому нужно было назначить слѣдствіе, чтобы выяснить правду и наказать лжесвидѣтелей и подстрекателя ихъ. Но такого слѣдствія не было произведено. Это имѣло такой видъ, какъ будто у генерала ванъ-Дамме были свои причины не производить его. Обвиненіе, выдвинутое противъ Янга ди-Пертуанъ, было просто-напросто признано "какъ бы не существующимъ", и я увѣренъ, что относящіеся къ этому документы такъ и не были доведены до свѣдѣнія правительства въ Батавіи.

Вскорѣ послѣ возвращенія Янга ди-Пертуанъ я былъ переведенъ въ Наталь и принялъ на себя завѣдываніе этимъ округомъ. Мой предшественникъ естественно повѣдалъ мнѣ обо всемъ происшедшемъ въ Манделингѣ и далъ мнѣ всѣ необходимыя разъясненія касательно политическихъ отношеній между этимъ округомъ и моимъ. Нельзя же осудить его за то, что онъ при этомъ горько жаловался на несправедливое, какъ ему казалось, увольненіе его тестя и на необъяснимую протекцію, которой Янгъ ди-Пертуанъ пользовался у генерала. Ни онъ, ни я тогда не знали, что отправка Пертуана въ Батавію была пощечиной генералу и что у этого послѣдняго были уважительныя причины во что бы то ни стало снять съ этого вождя обвиненіе въ государственной измѣнѣ. Для генерала это было тѣмъ важнѣе, что тѣмъ временемъ вышеупомянутый правительственный комиссаръ былъ назначенъ генералъ-губернаторомъ и что онъ, всего вѣроятнѣй, уволилъ бы самого ванъ-Дамме, съ досады на его ни на чемъ не основанное довѣріе къ Янгу ди-Пертуанъ и вытекающее отсюда упорное нежеланіе позаботиться объ оборонѣ восточнаго берега.

-- Все же,-- говорилъ мой предшественникъ,-- что бы ни побудило генерала повѣрить всѣмъ обвиненіямъ противъ моего тестя и даже не признать нужнымъ произвести разслѣдованіе по поводу несравненно болѣе тяжкихъ обвиненій, предъявляемыхъ къ Пертуану... все же это дѣло не конченное. И если въ Падангѣ, какъ я предполагаю, отправленные туда протоколы уничтожены, здѣсь есть другое, чего уничтожить нельзя.

И онъ мнѣ показалъ приговоръ натальскаго "раппатрата",-- суда, въ которомъ онъ былъ предсѣдателемъ, осудившаго нѣкоего Си Памага на наказаніе кнутомъ, клейменіе раскаленнымъ желѣзомъ и, если не ошибаюсь, двадцать лѣтъ каторжныхъ работъ за покушеніе на убійство туанку натальскаго.

-- Прочтите протоколъ этого судебнаго засѣданія,-- говорилъ мой предшественникъ,-- и судите сами, выбранятъ или похвалятъ моего тестя въ Батавіи за обвиненіе Янга ди-Пертуанъ въ государственной измѣнѣ.

Я прочелъ протоколы. Свидѣтели показывали, да и самъ обвиняемый сознался въ томъ, что онъ, Си Памага, былъ подкупленъ убить въ Наталѣ туанку, его начальника Сутанъ Салима, вѣдающаго дѣлами округа, и контролера. Для выполненія этого плана онъ отправился въ жилище туанку и завелъ разговоръ со слугами туанку, сидѣвшими на крыльцѣ, въ расчетѣ дождаться, пока пройдетъ ихъ господинъ. И дѣйствительно, вскорѣ появился туанку въ сопровожденіи родственниковъ и слугъ. Памага кинулся съ ножомъ на туанку, но, по неизвѣстной причинѣ, не могъ осуществить своего смертоубійственнаго замысла. Туанку съ испугу выскочилъ въ окно, а Памага бросился бѣжать и спрятался въ лѣсу, гдѣ его нѣсколько дней спустя разыскала натальская полиція.

Когда обвиняемаго стали допрашивать, что побудило его покуситься на убійство Сутанъ Салима и контролера натальскаго, онъ заявилъ, что его подговорилъ и подкупилъ Сутанъ Адамъ, отъ имени своего брата, Янга ди-Пертуанъ.

-- Кажется, ясно!-- допытывался мой предшественникъ.-- Приговоръ суда утвержденъ резидентомъ и частью уже выполненъ, то-есть виновный былъ наказанъ плетьми и заклейменъ раскаленнымъ желѣзомъ. Въ данный моментъ Си Памага находится на пути въ Падангъ, а оттуда въ цѣпяхъ и по этапу будетъ отправленъ въ Яву. Одновременно съ этимъ всѣ акты этого судебнаго процесса отправлены въ Батавію, и тамъ увидятъ, что такое представляетъ собой человѣкъ, по навѣтамъ котораго отрѣшенъ отъ должности мой тесть. Этого судебнаго приговора генералъ при всемъ желаніи не можетъ уничтожить.

Я вступилъ въ завѣдываніе дѣлами Натальскаго округа, а мой предшественникъ уѣхалъ. Черезъ нѣкоторое время меня извѣстили, что генералъ на военномъ кораблѣ выѣзжаетъ для ревизіи сѣвернаго побережья и заѣдетъ также и въ Наталь. Онъ прибылъ съ огромной свитой, остановился у меня въ домѣ и потребовалъ оригиналы актовъ судебнаго процесса "бѣдняка, котораго такъ жестоко изуродовали".

-- Они сами заслуживаютъ, чтобъ ихъ наказать кнутомъ и заклеймить,-- прибавилъ онъ.

Я ничего не понималъ. Причины распри изъ-за Янга ди-Пертуанъ были мнѣ тогда неизвѣстны, и я не могъ предположить, ни что мой предшественникъ приговорилъ къ такому жестокому наказанію завѣдомо невиннаго, ни что генералъ станетъ брать подъ свою защиту явнаго злодѣя. Мнѣ поручено было взять подъ стражу Сутанъ Салима и туанку. А такъ какъ молодой туанку былъ очень любимъ населеніемъ, а гарнизонъ у насъ въ фортѣ былъ слабый, я попросилъ разрѣшенія оставить его на свободѣ, что и было мнѣ дано. Но для Сутанъ Салима, врага Янга ди-Пертуанъ, пощады не было. Населеніе заволновалось, предположивъ, что генералъ унизился до того, что сталъ орудіемъ ненависти Манделинга къ Наталю. Вотъ тутъ-то мнѣ и пришлось не разъ доказывать свою "отвагу", какъ выражался генералъ, тѣмъ болѣе что, когда мнѣ приходилось выѣзжать на мѣсто бунта, онъ не давалъ мнѣ ни того небольшого конвоя, который можно было бы все-таки выдѣлить изъ состава нашего гарнизона, ни отряда матросовъ, захваченнаго имъ съ военнаго корабля, на которомъ онъ прибылъ,-- то и другое онъ оставлялъ себѣ. Тутъ я наглядно убѣдился, что генералъ ванъ-Дамме очень даже оберегаетъ собственную безопасность, и потому не вѣрю въ его храбрость.

Онъ нарядилъ спеціальную комиссію для разслѣдованія того, правильно ли было проведено моимъ предшественникомъ дѣло Си Памага. Въ комиссіи участвовали два его адъютанта, еще нѣсколько офицеровъ, представитель военной юстиціи, который въ тѣ времена звался "фискаломъ", привезенный имъ съ собой изъ Паданга, и вашъ покорный слуга. Мнѣ поручено было вызвать свидѣтелей. Предсѣдательствовалъ, разумѣется, генералъ; онъ же и допрашивалъ, а фискалъ записывалъ показанія. Но такъ какъ этотъ послѣдній плохо зналъ малайскій языкъ, а малайскаго нарѣчія, которымъ говорятъ на сѣверѣ Суматры, и вовсе не понималъ, нерѣдко приходилось переводить ему слова свидѣтелей, что генералъ по большей части дѣлалъ самъ. На засѣданіяхъ этой комиссіи возникли протоколы, изъ которыхъ явствуетъ, что Си Памага никогда и въ мысляхъ не имѣлъ убивать кого бы то ни было; что онъ никогда въ глаза не видѣлъ и не зналъ ни Сутанъ Адама, ни Янга ди-Пертуанъ; что онъ не кидался съ ножомъ на туанку натальскаго; что этотъ послѣдній не выскакивалъ въ окно, спасаясь отъ него, и пр., и пр. Далѣе: что приговоръ надъ злополучнымъ Си Памагой былъ вынесенъ судомъ подъ давленіемъ предсѣдателя, моего предшественника, и члена суда Сутанъ Салима, которые вдвоемъ измыслили мнимое покушеніе, съ цѣлью дать въ руки уволенному адсистенту-резиденту манделингскому оружіе защиты, а также по злобѣ на Янгъ ди-Пертуанъ.

Способъ вести допросъ генерала ванъ-Дамме напоминалъ партію въ вистъ, за которой ужъ не помню, какой султанъ мароккскій шепталъ своему партнеру: "Ходи съ червей, не то я перерѣжу тебѣ горло". Да и переводы свидѣтельскихъ показаній, которые онъ диктовалъ фискалу, оставляли желать очень многаго.

Дѣйствительно ли мой предшественникъ и Сутанъ Салимъ оказывали давленіе на судъ съ цѣлью добиться обвинительнаго приговора Си Памагѣ, это мнѣ неизвѣстно. Но что генералъ ванъ-Дамме оказывалъ давленіе на свидѣтелей, съ цѣлью доказать его невинность, это я знаю навѣрное. И даже не осмысливая всего значенія этого, я не могъ этому не воспротивиться и отказалъ въ своей подписи подъ нѣкоторыми протоколами: это и значило "перечить" генералу.

Теперь вы понимаете, къ чему относились заключительныя слова моей объяснительной записки по поводу предъявленныхъ ко мнѣ обвиненій въ служебномъ нерадѣніи и недобросовѣстности и почему я просилъ избавить меня отъ всякаго "благожелательнаго ко мнѣ отношенія".

-- На это нужно было много мужества, особенно такому молодому человѣку,-- замѣтилъ Дюклари.

-- Мнѣ казалось это естественнымъ, но, очевидно, генералъ ванъ-Дамме не привыкъ, чтобъ ему "перечили". Много мнѣ пришлось пострадать изъ-за этого... О, нѣтъ, Фербрюгге, я угадываю, что вы хотите сказать. Каяться -- я никогда не каялся. Прибавлю даже, что я бы не ограничился однимъ протестомъ противъ такого способа допроса и отказомъ въ своей подписи подъ протоколами, если-бъ я тогда могъ предполагать то, что узналъ потомъ, т.-е. что все это было подстроено заранѣе, по предварительному уговору, съ цѣлью опорочить моего предшественника. Я думалъ, что генералъ, убѣжденный въ невинности Си Памага, охваченъ похвальнымъ желаніемъ избавить невинную жертву отъ послѣдствій судебной ошибки, насколько это еще возможно послѣ бичеванія и клейменія раскаленнымъ желѣзомъ. Въ этомъ убѣжденіи я хоть и протестовалъ противъ подлоговъ, но не такъ ужъ негодовалъ и возмущался, какъ возмутился бы, если-бъ зналъ, что дѣло здѣсь шло отнюдь не о спасеніи невиннаго, но что подлоги производились съ цѣлью -- за счетъ чести и благосостоянія моего предшественника -- уничтожить доказательства, стоявшія поперекъ дороги генералу.

-- Что же сталось съ вашимъ предшественникомъ?-- спросилъ Фербрюгге.

-- На его счастье, онъ уѣхалъ на Яву раньше, чѣмъ генералъ вернулся въ Падангъ. Повидимому, онъ сумѣлъ оправдаться передъ высшимъ начальствомъ въ Батавіи; по крайней мѣрѣ, уволенъ онъ не былъ. Резидентъ Айеръ-Банджи, скрѣпившій своей подписью приговоръ, тотъ былъ...

-- Уволенъ?

-- Ну, понятно. Вы видите, я имѣлъ нѣкоторое основаніе въ своемъ шуточномъ стихотвореніи сказать, что онъ всѣхъ увольняетъ направо и налѣво.

-- А какова судьба уволенныхъ имъ чиновниковъ?

-- О, ихъ было много. Всѣ они, одни раньше, другіе позже, были впослѣдствіи вновь приняты на службу. Иные даже заняли потомъ очень высокіе посты.

-- А Сутанъ Салимъ?

-- Генералъ арестовалъ его и повезъ съ собой въ Падангъ, а оттуда сослалъ на Яву. Онъ и посейчасъ живетъ въ Чанджурѣ, въ Преангерскомъ регентствѣ. Въ 1846 году я ѣздилъ туда и посѣтилъ его. Ты помнишь, Тина, зачѣмъ я ѣздилъ въ Чанджуръ?

-- Нѣтъ, Максъ, совсѣмъ забыла.

-- Ну, еще бы: всего вѣдь не упомнишь... Я тамъ женился, господа.

-- Разъ ужъ вы начали разсказывать,-- вмѣшался Дюклари,-- скажите, это правда, что въ Падангѣ вы чуть не каждый мѣсяцъ дрались на дуэли?

-- Да, очень часто. Къ этому было много поводовъ. Я уже говорилъ, что на такихъ окраинахъ большинство относится къ намъ хорошо или дурно, въ зависимости отъ того, насколько милостивъ къ вамъ губернаторъ. Со мной многіе были очень нелюбезны, настолько, что это нерѣдко граничило съ грубостью. Я же былъ обидчивъ, щепетиленъ. То, что мнѣ иной разъ не отвѣчаютъ на поклонъ, насмѣшки надъ "глупостью человѣка, вздумавшаго тягаться съ губернаторомъ", намеки на мою бѣдность, на мое голоданіе, на то, "что моральной независимостью сытъ не будешь",-- все это, вы понимаете, ожесточало меня. Многіе, особенно изъ офицеровъ, знали, что генералъ, вообще, покровительствуетъ дуэлямъ, въ особенности съ такими, какъ я, впавшими въ немилость. Быть можетъ, меня раздражали умышленно... Иной разъ приходилось драться и за другого, котораго при мнѣ оскорбили... Какъ уже было говорено, тамъ дуэли были въ модѣ... Иногда у меня бывало по двѣ дуэли въ одно утро... Притомъ же поединокъ, особенно на сабляхъ, имѣетъ въ себѣ много привлекательнаго... Вы понимаете, конечно, что теперь бы я не сталъ этого дѣлать, даже если-бъ и были всѣ тѣ поводы... Поди-ка сюда, Максъ... Нѣтъ, не надо ловить бабочку. Поди сюда! Ты слышишь, никогда не лови бабочекъ. Онѣ вѣдь столько времени ползаютъ гусеницами по деревьямъ,-- это жизнь не изъ веселыхъ. Только что у нея выросли крылышки, и она хочетъ немного полетать, покупаться въ воздухѣ и покормиться на цвѣточкахъ, а ты ужъ изловилъ ее. Развѣ не пріятнѣе любоваться ею, когда она летаетъ?-- она такъ красива.

Такъ разговоръ перешелъ съ дуэлей на бабочекъ, на состраданіе къ животнымъ, на мученія животныхъ, на законъ Граммона и національное собраніе въ Парижѣ, принявшее этотъ законъ, на республику и пр., и пр.

Затѣмъ Хавелааръ всталъ и извинился передъ гостями, сказавъ, что ему надо позаняться. На другое утро контролеръ пришелъ къ нему въ контору и засталъ его бодрымъ и свѣжимъ; но онъ не зналъ, что новый адсистентъ-резидентъ вечеромъ, простившись съ гостями, уѣхалъ въ Парангъ-Куджанъ и вернулся оттуда только на разсвѣтѣ.

-----

Надѣюсь, читатель не подумаетъ, что Хавелааръ былъ такъ плохо воспитанъ, что за столомъ у себя дома все время говорилъ одинъ, забывая объ обязанностяхъ хозяина и не давая "проявить себя" своимъ гостямъ. Прошу вѣрить, что въ дѣйствительности это было совсѣмъ иначе. Это лишь я использовалъ матеріалъ, лежащій предо мною, черпая изъ него полными пригоршнями. И еще достаточно осталось, если бъ я захотѣлъ продолжать излагать содержаніе этихъ "застольныхъ" разговоровъ. Но, я надѣюсь, и уже сообщеннаго достаточно, чтобы оправдать начертанный мной образъ Хавелаара и его душевныхъ качествъ и чтобы читатель не безъ интереса слѣдилъ за перипетіями судебъ, ожидавшихъ его и его семью въ Рангкасъ-Бетунѣ.

Его семья жила замкнутой, тихой жизнью. Хавелааръ часто уѣзжалъ на цѣлые дни, а ночью чуть не до свѣта сидѣлъ въ конторѣ. Его отношенія съ начальникомъ гарнизона были самыя дружественныя, и въ ежедневномъ общеніи съ контролеромъ не чувствовалось и слѣда того высокомѣрія, съ одной стороны, и почтительности -- съ другой, которое создаетъ разница въ рангѣ и которое дѣлаетъ отношенія въ Индіи между начальствомъ и подчиненными такими чопорными и натянутыми. Склонность Хавелаара, гдѣ только можно оказывать помощь и содѣйствіе, не разъ ужъ сослужила большую службу регенту, и тотъ вслѣдствіе этого былъ очень высокаго мнѣнія о своемъ "старшемъ братѣ". Наконецъ, привѣтливость и милое обхожденіе мевроу Хавелааръ, въ свою очередь, много содѣйствовали пріятности общенія между небольшимъ кружкомъ европейцевъ и туземными вождями. Служебная переписка съ резидентомъ серангскимъ носила на себѣ слѣды взаимнаго доброжелательства; приказанія резидента давались въ учтивой формѣ и выполнялись безотлагательно.

Хозяйство у Тины скоро наладилось. Послѣ долгаго ожиданія пришла, наконецъ, мебель изъ Батавіи, "кетимоны" посолили на зиму, и когда Максъ за столомъ начиналъ что-нибудь разсказывать, то ужъ не потому, что въ домѣ не оказывалось яицъ для яичницы, хотя жило маленькое семейство чрезвычайно скромно и экономія все время строго соблюдалась.

Мевроу Слотерингъ рѣдко выходила изъ дому и лишь раза два-три пила чай на верандѣ у Хавелааровъ. Она говорила мало и продолжала бдительно слѣдить за всѣми, кто сколько-нибудь близко подходилъ къ ея жилищу, или къ дому Хавелааровъ; но къ этой ея "мономаніи" уже привыкли, и на нее никто не обращалъ вниманія.

Все, казалось, дышало покоемъ и довольствомъ, ибо для Макса съ Тиной не трудно было переносить лишенія, неизбѣжныя, когда живешь въ глуши, а не въ большомъ городѣ и не на проѣзжей дорогѣ. Напримѣръ, въ Лебакѣ не пекли хлѣба, и семья обходилась безъ хлѣба. Можно было бы выписывать хлѣбъ изъ Серанга, но пересылка обошлась бы слишкомъ дорого. Новый адсистентъ-резидентъ отлично зналъ, что есть много способовъ имѣть хлѣбъ и въ Рангкасъ-Бетунѣ, не платя за пересылку, но безплатный трудъ -- эта язва Индіи -- былъ ему ненавистенъ. И много было такого въ Лебакѣ, что можно было имѣть даромъ, взять насильно, но нельзя было купить задешево, и въ такихъ вещахъ Хавелаары легко отказывали себѣ. Они въ своей жизни натерпѣлись еще и не такихъ лишеній. Развѣ не пришлось бѣдной Тинѣ нѣсколько мѣсяцевъ провести на арабскомъ кораблѣ и спать на палубѣ, на голыхъ доскахъ, не имѣя чѣмъ прикрыться отъ солнца и отъ бури, кромѣ маленькаго столика, подъ который она подлѣзала? И развѣ не была она вынуждена на этомъ кораблѣ довольствоваться горсточкой риса и тухлой водой? И мало ли что еще доводилось ей переносить. Но всегда она всѣмъ была довольна, только бы ее не разлучали съ ея Максомъ.

Одно лишь огорчало ее въ Лебакѣ -- маленькому Максу нельзя было играть въ саду, потому что тамъ было множество змѣй. Замѣтивъ это, она пожаловалась мужу, и тотъ объявилъ слугамъ, что назначаетъ денежную награду за каждую убитую змѣю; но на другой же день ему пришлось израсходовать на это столько денегъ, что на будущее время онъ былъ вынужденъ отказаться отъ этого способа истребленія змѣй; ибо, даже если бы ему и не было надобности экономить, у него скоро нехватило бы средствъ на подобныя преміи. Мужъ и жена рѣшили совсѣмъ не выпускать мальчика изъ дому; играть и дышать свѣжимъ воздухомъ онъ можетъ на террасѣ. Несмотря на такія мѣры предосторожности, Тина всегда была въ тревогѣ за него, особенно по вечерамъ, такъ какъ змѣи нерѣдко заползаютъ въ комнаты, ища гдѣ потеплѣе, и прячутся въ спальняхъ.

Змѣи и тому подобное звѣрье водятся повсюду въ Индіи; но въ городахъ, въ большихъ селеніяхъ, гдѣ люди живутъ гуще, онѣ, конечно, встрѣчаются рѣже, чѣмъ въ мѣстностяхъ, еще не тронутыхъ культурой, какъ Рангкасъ-Бетунъ. Если-бъ Хавелааръ могъ рѣшиться разъ навсегда расчистить свою землю вплоть до края ущелья, убравъ излишнюю растительность и съ корнемъ вырвавъ всѣ сорныя травы,-- змѣи, правда, отъ времени до времени все же показывались бы въ саду, но уже не въ такомъ большомъ количествѣ. Эти животныя отъ природы любятъ темноту и прячутся отъ свѣта, такъ что, если-бъ садъ расчистили, онѣ уползли бы въ ущелье и лишь изрѣдка, случайно, заблудившись, появлялись бы въ саду. Но въ томъ-то и дѣло, что садъ Хавелаара не былъ расчищенъ, и я вамъ объясню причину, такъ какъ это одинъ изъ образчиковъ тѣхъ злоупотребленій, которыя господствуютъ во всѣхъ индійскихъ владѣніяхъ Нидерландовъ.

Жилища чиновниковъ въ колоніяхъ стоятъ обыкновенно на землѣ, принадлежащей туземнымъ общинамъ, насколько можетъ существовать общинная собственность въ странѣ, гдѣ правительство все присваиваетъ себѣ. Достаточно сказать, что земля, на которой стоитъ домъ чиновника, не принадлежитъ этому чиновнику: иначе онъ, конечно, остерегся бы пріобрѣсти или хотя бы снять въ аренду участокъ, содержать который у него не хватитъ средствъ.

И если участокъ, отведенный подъ домъ чиновника, слишкомъ великъ, чтобъ безъ труда держать его въ порядкѣ, онъ, при пышности мѣстной растительности, въ короткое время зарастетъ весь. Однако же такіе земельные участки при домахъ чиновниковъ очень рѣдко оказываются запущенными; наоборотъ, путешественникъ часто дивится роскошному парку, примыкающему къ дому какого-нибудь адсистента-резидента. Ни одинъ чиновникъ въ колоніяхъ не получаетъ настолько большого содержанія, чтобы онъ могъ позволить себѣ нанимать для этого рабочихъ за установленную цѣну; а между тѣмъ, жилище крупнаго чиновника должно имѣть приличный видъ въ интересахъ престижа власти, чтобы народъ, который обращаетъ большое вниманіе на внѣшность, въ запущенности не усмотрѣлъ причины къ неуважительному отношенію. Возникаетъ вопросъ: какъ же достигнуть этой цѣли? Во многихъ мѣстностяхъ въ распоряженіе чиновниковъ предоставляется по нѣскольку человѣкъ арестантовъ, отбывающихъ наказаніе по суду; но въ Бантамѣ по политическимъ соображеніямъ таковыхъ не имѣлось. Да и тамъ, гдѣ они имѣются, ихъ рѣдко оказывается достаточно, чтобы поддерживать въ порядкѣ большой участокъ земли. Слѣдовательно, нужно изобрѣтать другіе способы, и тутъ ужъ самъ собой напрашивается созывъ рабочихъ "на барщину". Регентъ или демангъ, къ которому обращаются съ подобнымъ требованіемъ, спѣшитъ обыкновенно удовлетворить его, хорошо зная, что чиновнику, который самъ злоупотребляетъ данной ему властью, трудно будетъ потомъ наказывать туземнаго вождя за такое же точно злоупотребленіе, и такимъ образомъ проступокъ одного даетъ какъ бы carte blanche другому.

Я нахожу, однако же, что подобные проступки не должны быть судимы слишкомъ строго и, прежде всего, ихъ нельзя мѣрить европейской мѣркой. Туземцы сами удивились бы, если-бъ отъ нихъ не требовали никакихъ иныхъ натуральныхъ повинностей, кромѣ предусмотрѣнныхъ въ законѣ, ибо могутъ возникнуть обстоятельства, никакими правилами и постановленіями не предусмотрѣнныя.

Но, разъ граница строго закономѣрнаго перейдена, трудно уже опредѣлить, гдѣ легкое превышеніе власти переходитъ въ преступный произволъ и злоупотребленіе, и, прежде всего, надо быть особенно осмотрительнымъ при обсужденіи дѣйствій туземныхъ вождей, ибо они всегда рады слѣдовать дурнымъ примѣрамъ въ увеличенномъ масштабѣ. Объ одномъ королѣ разсказываютъ, будто онъ требовалъ, чтобъ была оплачена каждая крупинка соли, которую онъ съѣдаетъ за своею скромной трапезой, проходя со своими войсками по странѣ, ибо, какъ онъ говорилъ, достаточно было бы взять пригоршню соли даромъ, какъ это уже положило бы начало злоупотребленіямъ, которыя, въ концѣ-концовъ, разрушили бы его царство. Какъ бы ни звался этотъ король -- Тамерланомъ, Нурэддиномъ или Чингисъ-Ханомъ, эта сказка или быль, несомнѣнно, азіатскаго происхожденія. И какъ при видѣ плотины невольно думаешь о наводненіи, такъ здѣсь невольно напрашивается предположеніе, что, должно быть, есть въ этой странѣ склонность къ подобнымъ злоупотребленіямъ, разъ народу преподаются подобныя поученія.

Количество людей, которыми Хавелааръ по закону могъ располагать для своихъ услугъ, было слишкомъ ничтожно, чтобы держать въ порядкѣ всѣ его владѣнія. Они могли расчистить лишь небольшой участокъ, прилегавшій къ дому; остальное же въ нѣсколько недѣль заросло и превратилось въ непроходимую чащу. Хавелааръ написалъ резиденту, прося дать ему возможность бороться съ этимъ посредствомъ ли прибавки жалованья, или же ходатайства передъ верховной властью о разрѣшеніи выпускать арестантовъ на работы и въ Бантамѣ, какъ это дѣлается въ прочихъ резидентствахъ. И получилъ уклончивый отвѣтъ, съ напоминаніемъ, что вѣдь онъ имѣетъ право брать къ себѣ на работу лицъ, присужденныхъ полиціей къ "общественнымъ повинностямъ". Это Хавелааръ зналъ и самъ, но никогда онъ ни въ Рангкасъ-Бетунѣ, ни въ Амбоинѣ, ни въ Менадо, ни въ Наталѣ не хотѣлъ воспользоваться этимъ правомъ. Ему претило заставлять людей работать на себя въ видѣ кары за мелкіе проступки, и не разъ онъ спрашивалъ себя, какъ могло правительство издать постановленіе, вводящее въ соблазнъ чиновниковъ налагать кару за разныя пустячныя провинности, въ зависимости не отъ самого проступка, а отъ размѣровъ или запущенности ихъ садовъ. Одна мысль, что наказуемый, хотя бы и за дѣло, можетъ подумать, что приговоръ былъ пристрастнымъ, вынуждала его при выборѣ кары отдавать предпочтеніе тюремному заключенію, вообще не очень-то желательному.

Потому-то маленькому Максу и нельзя было играть въ саду, и Тинѣ ея цвѣты не доставляли столько радости и удовольствія, какъ она предполагала въ первый день своего прибытія въ Рангкасъ-Бетунъ.

Само собою, эта и подобныя ей маленькія докуки не могли испортить настроенія семьѣ, имѣвшей столько данныхъ, чтобы жить счастливою семейной жизнью, и если Хавелааръ иной разъ послѣ съѣзда или переговоровъ съ кѣмъ-нибудь возвращался домой нахмуренный, это объясняется не такими мелочами. Мы слышали, какъ онъ въ своей вступительной рѣчи къ вождямъ давалъ имъ слово исполнять свой долгъ и повсюду искоренять неправду, и я надѣюсь, изъ разговоровъ, приведенныхъ мною, читатель уже узналъ въ немъ человѣка, способнаго вникать и выводить на чистоту то, что неуловимо или неясно для другихъ. Есть полное основаніе предположить, что немного изъ происходящаго въ Лебакѣ ускользало отъ его вниманія. Мы видѣли, что еще за много лѣтъ до прибытія сюда онъ имѣлъ понятіе объ этомъ округѣ и уже въ первый день пріѣзда, при встрѣчѣ съ Фербрюгге въ пендоппо, гдѣ началась наша исторія, могъ показать ему, что новая сфера дѣятельности не совсѣмъ чужда ему. При провѣркѣ на мѣстѣ многія изъ его предположеній подтвердились, а просмотръ архива выяснилъ, что состояніе этого округа, дѣйствительно, весьма печальное.

Изъ писемъ и записей его предшественника онъ видѣлъ, что и этотъ послѣдній былъ того же мнѣнія. Его письма къ вождямъ были полны укоровъ и угрозъ пожаловаться высшему начальству, если такому положенію вещей не будетъ положенъ конецъ. И Хавелааръ нимало не дивился этому.

Когда Фербрюгге разсказывалъ объ этомъ Хавелаару, Максъ возразилъ, что его предшественникъ поступалъ неправильно, ибо ему ни въ какомъ случаѣ не слѣдовало обходить резидента бантамскаго и помимо него обращаться къ высшему начальству; такое поведеніе ничѣмъ не оправдывается, такъ какъ нельзя же предположить, что правительственный чиновникъ, занимающій столь важный постъ, можетъ защищать угнетеніе и эксплоатацію туземцевъ.

Этого и не могло быть въ томъ смыслѣ, какой придавалъ этому Хавелааръ, то-есть что резидентъ могъ поступать такъ съ корыстной цѣлью, ради своей выгоды. Однако же у него была причина не слишкомъ-то охотно разбирать жалобы предшественника Хавелаара. Мы видѣли, что этотъ послѣдній не разъ бесѣдовалъ съ резидентомъ о злоупотребленіяхъ, господствующихъ въ его округѣ, но толку отъ этого никакого не вышло. И потому не мѣшаетъ разслѣдовать, какая же причина побуждала тормозить ходъ правосудія человѣка, который въ качествѣ главы цѣлаго резидентства, столько же, какъ и его помощникъ, и еще болѣе обязанъ былъ заботиться о поддержаніи правового порядка.

Еще въ Секангѣ, когда Хавелааръ на пути въ свой округъ нѣсколько дней гостилъ у резидента, между ними былъ разговоръ объ этихъ злоупотребленіяхъ, и тогда резидентъ замѣтилъ, что "вѣдь и вездѣ то же, въ большей или меньшей степени". Этого оспаривать было нельзя,-- видана ли на свѣтѣ страна, гдѣ бы всегда и все дѣлалось по закону? Хавелааръ нашелъ, однако, что это еще не причина -- не бороться съ злоупотребленіями, которыя творятся у васъ на глазахъ, тѣмъ болѣе, когда вы затѣмъ и поставлены, чтобы искоренять ихъ; а, судя по всему, что онъ знаетъ о Лебакѣ, тамъ не можетъ быть рѣчи о "большей или меньшей степени", но, къ сожалѣнію, только объ очень большой.... но на это резидентъ лишь вскользь замѣтилъ, что въ "въ Черингинскомъ округѣ, тоже входящемъ въ составъ Бантамскаго резидентства, дѣло обстоитъ еще хуже".

Теперь, если предположить, какъ оно и есть на самомъ дѣлѣ, что резидентъ не можетъ имѣть личной выгоды отъ утѣсненія туземцевъ и обремененія ихъ чрезмѣрными повинностями, самъ собою напрашивается вопросъ: что же побуждаетъ многихъ резидентовъ, наперекоръ служебному долгу и присягѣ, терпѣть такія злоупотребленія, не доводя о нихъ до свѣдѣнія высшей власти? И если вдуматься, разумѣется, покажется очень страннымъ, что можно такъ спокойно признавать наличность этихъ злоупотребленій, какъ будто дѣло идетъ о вещахъ, которыя внѣ власти говорящаго и внѣ предѣловъ его достиженія. Я постараюсь объяснить причины этого.

Передавать дурныя вѣсти само по себѣ непріятно, и отъ дурного впечатлѣнія, производимаго подобной новостью, всегда какъ будто что-то прилипаетъ къ тому, кому выпало на долю передать эту новость. Уже одно это для многихъ можетъ служить достаточной причиной, чтобъ отрицать наличность хотя бы и извѣстнаго имъ непріятнаго факта; насколько же усиливается ихъ нежеланіе разглашать такіе факты, когда имъ грозитъ опасность не только навлечь на себя немилость, являющуюся удѣломъ всѣхъ передатчиковъ дурныхъ извѣстій, но и самому оказаться виновникомъ происшедшаго въ глазахъ начальства.

Правительство Нидерландскихъ Индій любитъ отписывать королевскому правительству на родину, что въ колоніяхъ все обстоитъ такъ хорошо, какъ только можно желать. Резиденты не менѣе охотно докладываютъ о томъ же колоніальному правительству. Помощники резидентовъ, получающіе отъ своихъ контролеровъ по большей части самыя утѣшительныя свѣдѣнія, съ своей стороны, остерегаются посылать неблагопріятныя донесенія резидентамъ. Такимъ манеромъ, въ служебной перепискѣ культивируется искусственно выращиваемый оптимизмъ -- въ противорѣчіи не только съ истиной, но и съ мнѣніемъ самихъ оптимистовъ, которое они нерѣдко высказываютъ устно, и даже, если приглядѣться, съ ихъ письменными донесеніями, такъ какъ нерѣдко цифровые отчеты опровергаютъ завѣренія докладчика, что въ его округѣ все обстоитъ благополучно. Я бы могъ представить не мало такихъ докладовъ, надъ которыми можно было бы посмѣяться, не будь это такъ грустно и серьезно, и подивиться наивности людей, пишущихъ такія донесенія и тутъ же приводящихъ цифры, которыя опровергаютъ всѣ ихъ выводы. Ограничусь, однако же, однимъ примѣромъ, весьма типичнымъ. Среди документовъ, лежащихъ предо мной, я вижу годовой отчетъ одного изъ резидентствъ. Въ немъ резидентъ восхваляетъ блестящее положеніе торговли, увѣряетъ, что повсюду въ его области царитъ полное благоденствіе и оживленіе промышленности. А немного дальше, жалуясь, что въ его распоряженіе предоставлено слишкомъ мало средствъ для борьбы съ контрабандистами, спѣшитъ загладить непріятное впечатлѣніе, которое могло бы получиться у правительства отъ извѣщенія, что значительная часть его доходовъ ускользаетъ отъ него, и прибавляетъ: "Но этимъ огорчаться нечего: въ моемъ резидентствѣ почти что нѣтъ контрабандистовъ, ибо здѣсь оборотъ такъ невеликъ, что никто не вкладываетъ своихъ капиталовъ въ торговлю". Я самъ читалъ докладъ, начинавшійся словами: "въ истекшемъ году покой оставался въ покоѣ"... Такіе обороты рѣчи свидѣтельствуютъ, уже, конечно, о необычайной снисходительности правительства къ лицамъ, старающимся не сообщать ему ничего непріятнаго или, какъ принято говорить въ такихъ случаяхъ, "не докучающимъ ему" непріятными докладами.

Тамъ, гдѣ не замѣчается прироста населенія, это объясняется неточностью прежнихъ переписей. Тамъ, гдѣ податей цоступаетъ мало, объясняется, что онѣ умышленно наложены въ маломъ размѣрѣ, дабы поощрить земледѣліе, которое только что начинаетъ развиваться, но современемъ,-- конечно, когда докладчика уже не будетъ въ этомъ округѣ,-- принесетъ обильные плоды. Если гдѣ произошли волненія, которыхъ нельзя было утаить, они приписываются подстрекательству двухъ-трехъ смутьяновъ, которыхъ на будущее время уже нечего бояться, такъ какъ въ данный моментъ населеніе всѣмъ довольно. Тамъ, гдѣ туземцы мрутъ десятками отъ голода или нищеты, это является лишь результатомъ неурожая, засухи, дождей или чего-нибудь, но ни въ какомъ случаѣ не дурного управленія.

Передо мной лежитъ записка предшественника Хавелаара, въ которой онъ приписываетъ систематическое выселеніе жителей изъ Парангъ-Куджанскаго округа злоупотребленіямъ, которыя широко допускаютъ и терпятъ правительственные чиновники. Эта записка была неофиціальной и намѣчала вопросы, о которыхъ покойный собирался лично переговорить съ бантамскимъ резидентомъ. Но тщетно искалъ Хавелааръ въ архивѣ доказательствъ тому, что его предшественникъ писалъ объ этомъ и офиціально, мужественно называя вещи по имени.

Короче говоря, офиціальныя донесенія чиновниковъ начальству, а слѣдовально, и построенныя на этомъ донесенія колоніальной власти правительству метрополіи, въ значительной и притомъ въ важнѣйшей своей части не согласуются съ истиной

Я знаю, что это тяжкое обвиненіе, но я его поддерживаю и имѣю полную возможность доказать его. Кого непріятно поразитъ эта моя неподкрашенная правда, тотъ пусть вспомнитъ, сколько милліоновъ денегъ и человѣческихъ жизней сохранила бы Англія, если-бъ англійскому народу своевременно раскрыли глаза на истинное положеніе вещей въ Британской Индіи. Вы только подумайте, какой признательности заслуживаетъ человѣкъ, имѣвшій мужество взять на себя роль вѣстника несчастій, чтобы предупредить о нихъ, пока еще можно все поправить и уладить безъ кровопролитія.

Я сказалъ, что обвиненія свои могу и доказать. Если надо, я представлю документальныя доказательства тому, что нерѣдко образцовыми по благополучію выставлялись мѣстности, гдѣ въ то время народъ голодалъ, а тамъ, гдѣ о населеніи говорилось, что оно спокойно и довольно, я утверждаю, что оно было далеко не довольно, наоборотъ, ежеминутно готово взбунтоваться. Въ мои намѣренія не входитъ предъявлять вышеупомянутыя доказательства въ этой книгѣ; я только думаю, что всякій, кто дочитаетъ эту книгу до конца, увѣруетъ въ существованіе такихъ доказательствъ.

Пока я ограничусь однимъ-единственнымъ примѣромъ оптимизма, о которомъ я веду рѣчь,-- примѣромъ, который будетъ понятенъ каждому, все равно знакомъ онъ или не знакомъ съ положеніемъ вещей въ Индіи.

Каждый резидентъ ежемѣсячно доставляетъ свѣдѣнія о томъ, какое количество риса ввезено въ его область и вывезено оттуда. При этомъ вывозъ распадается на двѣ категоріи, смотря по тому, ограничивается ли онъ предѣлами Явы, или же идетъ дальше. Но, когда свѣришь цифры, оказывается, что въ этихъ отчетахъ количество риса, вывезеннаго изъ однихъ резидентствъ въ другія на Явѣ же, на много тысячъ пиколей больше того количества, которое ввезено изъ однихъ резидентствъ въ другія.

Не стану распространяться о томъ, каковъ же долженъ быть контроль правительства, если оно принимаетъ и печатаетъ подобные отчеты, но обращу вниманіе читателя на послѣдствія этихъ подлоговъ.

Процентное вознагражденіе, выдаваемое европейскимъ и туземнымъ чиновникамъ за продукты, имѣющіе сбытъ въ Европѣ, настолько отодвинуло на задній планъ культуру риса, что въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ имѣли мѣсто голодовки, которыя уже нельзя было затушевать. И, какъ я уже говорилъ, послѣ этого правительство предписало: не доводить больше до такой крайности. Между прочимъ, тогда именно и были введены вышеупомянутые отчеты объ ежемѣсячномъ ввозѣ и вывозѣ риса, для того чтобы правительство всегда могло слѣдить за приливомъ и отливомъ этого главнаго пищевого продукта. Вывозъ риса означаетъ обиліе этого продукта въ данномъ резидентствѣ, а слѣдовательно, и благосостояніе; ввозъ -- недостатокъ, нищету.

Но если провѣрить и сравнить эти отчеты, окажется, что рисъ повсюду имѣется въ изобиліи, и резидентства, всѣ вмѣстѣ взятыя, вывозятъ больше риса, чѣмъ ввозится его за то же время во всѣ резидентства, вмѣстѣ взятыя. Повторяю, рѣчь идетъ не о вывозѣ за море, которому отведена особая графа. Выводъ получается совершенно нелѣпый: что на Явѣ больше риса, чѣмъ его есть на самомъ дѣлѣ. Вотъ такъ благосостояніе!

Я уже говорилъ, что это стараніе всегда доставлять правительству только благопріятныя свѣдѣнія могло бы быть смѣшнымъ, если бы результаты его не были такими грустными. Недочетовъ много, и о нихъ всѣ знаютъ, но какъ же можно надѣяться на улучшеніе, разъ существуетъ предвзятая тенденція въ офиціальныхъ донесеніяхъ искажать факты, все представляя въ благопріятномъ свѣтѣ. Чего же можно ждать, когда народъ, отъ природы терпѣливый и кроткій, годами терпитъ утѣсненія, сгибаясь подъ бременемъ налоговъ и повинностей, когда на его глазахъ одинъ резидентъ вслѣдъ за другимъ уходитъ въ отставку съ пенсіей или же назначается на высшій постъ, а для облегченія его тяготъ не дѣлается ровно ничего? Если пружину слишкомъ перегнуть, вѣдь она же, въ концѣ-концовъ, развернется. И слишкомъ долго подавляемое недовольство -- подавляемое для того, чтобъ можно было продолжать отрицать его наличность -- неизбѣжно прорвется въ концѣ-концовъ злобой, отчаніемъ, яростнымъ бунтомъ. И развѣ не сулитъ этотъ путь привести насъ къ Жакеріи?

Каково же будетъ тогда положеніе чиновниковъ, которымъ при составленіи отчетовъ ни разу не пришло въ голову, что есть на свѣтѣ кое-что болѣе важное, чѣмъ "благоволеніе начальства" или удовольствіе генералъ-губернатора? Куда дѣнутся они отъ стыда, эти составители подложныхъ отчетовъ, своею ложью отводившіе глаза центральной власти? Возьмутся ли они, трусившіе на бумагѣ написать правдивое слово, за оружіе для защиты нидерландскихъ владѣній? Вернутъ ли они Нидерландамъ богатства, нужныя для того, чтобъ подавить возстаніе и предотвратить катастрофу? Смогутъ ли они вернуть жизнь тысячамъ, павшимъ по ихъ винѣ?

И все же, наиболѣе виновны не чиновники, не резиденты и не контролеры. Главный виноватый -- самое правительство, которое, пораженное непонятной слѣпотой, поощряетъ, вызываетъ само и награждаетъ за присылку ему благопріятныхъ донесеній, въ особенности, когда дѣло идетъ объ угнетеніи народа туземными вождями.

Многіе объясняютъ эту снисходительность корыстными соображеніями: вожди, молъ, должны окружать себя блескомъ и роскошью, для того чтобъ имѣть вліяніе на народъ и поддерживать престижъ правительственной власти, но для этого имъ пришлось бы платить вдвое большее жалованье, чѣмъ теперь, если-бъ имъ не дозволялось пополнять недостающее незаконной эксплоатаціей народнаго труда и средствъ народа. Какъ бы то ни было, правительство лишь очень неохотно издаетъ постановленія, охраняющія яванцевъ отъ вымогательствъ и хищеній. Всегда находятся трудно контролируемыя и нерѣдко вымышленныя "политическія соображенія", въ силу которыхъ надо щадить того или другого регента или туземнаго вождя, и всюду въ Индіи прекрасно знаютъ, что правительство скорѣй прогонитъ десять резидентовъ, чѣмъ одного регента. Да и самыя эти политическія соображенія -- тамъ, гдѣ они имѣютъ за собой какое-нибудь основаніе -- опираются обыкновенно на ложныя данныя, ибо каждый резидентъ заинтересованъ въ томъ, чтобы подчеркнуть вліяніе на народъ своего регента и потомъ прикрыться этимъ, если зайдетъ рѣчь о чрезмѣрной снисходительности къ туземнымъ вождямъ.

Обхожу молчаніемъ гнусное лицемѣріе quasi-благожелательныхъ распоряженій и присяги, обязывающей, на бумагѣ, чиновниковъ оберегать отъ произвола населеніе, и прошу читателя припомнить, что въ моментъ принесенія присяги Хавелааръ особой торжественности и серьезности не проявлялъ. А теперь представьте себѣ всю затруднительность положенія человѣка, котораго не формулы, а совѣсть обязываетъ на дѣлѣ исполнять свой долгъ.

При этомъ его положеніе было еще затруднительнѣй, чѣмъ многихъ другихъ. Онъ былъ кроткаго нрава, въ противоположность своему уму, остроту котораго читатель уже имѣлъ случай наблюдать. Такъ что ему приходилось преодолѣвать не только страхъ передъ людьми, не только боязнь повредить своей карьерѣ и не дождаться повышенія, думать не только о женѣ и дѣтяхъ,--. это какъ разъ мало его смущало,-- но онъ имѣлъ врага въ себѣ самомъ, въ своемъ собственномъ сердцѣ, и этого всего труднѣе было побѣдить. Онъ не могъ видѣть чужого горя, не страдая самъ, и меня завело бы слишкомъ далеко, если-бъ я началъ приводить примѣры, какъ онъ, даже тамъ, гдѣ онъ самъ былъ обиженъ или огорченъ, неизмѣнно бралъ сторону своего противника, защищая его противъ самого себя. Онъ разсказывалъ Дюклари и Фербрюгге, какъ онъ въ юности часто и охотно дрался на дуэли, но не разсказывалъ имъ, какъ онъ заливался слезами при видѣ раненаго противника и, какъ сестра милосердія, ухаживалъ за бывшимъ своимъ врагомъ, до полнаго его выздоровленія. Я могъ бы разсказать, какъ онъ въ Наталѣ взялъ къ себѣ въ домъ арестанта, стрѣлявшаго въ него, ласково поговорилъ съ нимъ, накормилъ его и отпустилъ, такъ какъ ему показалось, что озлобленность этого арестанта есть результатъ вынесеннаго ему черезчуръ суроваго приговора. Этой врожденной мягкости и доброты обыкновенно либо не признавали въ немъ, либо смѣялись надъ ней. Оспаривали тѣ, кто проводилъ параллель между его сердцемъ и умомъ. Смѣялись тѣ, кто не умѣлъ понять, какъ это разумный человѣкъ можетъ возиться съ мухой, высвобождая ее изъ паутины, въ которой она запуталась. И вообще не понималъ, кромѣ Тины, никто, слышавшій, какъ онъ потомъ бранилъ "глупыхъ звѣрюшекъ" и глупую природу, создавшую такихъ звѣрюшекъ.

Еще былъ одинъ способъ стащить его внизъ съ пьедестала, на который невольно ставили его всѣ окружающіе, независимо отъ того, любили они его или нѣтъ. "Да, да, онъ остроуменъ, но поверхностенъ, перескакиваетъ съ предмета на предметъ... уменъ, но не умѣетъ толкомъ использовать свой умъ, добръ -- да, конечно... но такъ кокетничаетъ своей добротой".

Ума его и остроумія я защищать не стану, но сердце... бѣдныя мухи, которыхъ онъ вытаскивалъ изъ паутины, когда никого не было поблизости, не защитите ли хоть вы его отъ этого упрека въ кокетствѣ?

Но вы ужъ улетѣли и позабыли о своемъ спасителѣ -- откуда же было вамъ знать, что ему можетъ понадобиться ваше свидѣтельство?

Было ли кокетствомъ со стороны Хавелаара, что однажды онъ въ Наталѣ прыгнулъ въ рѣку вслѣдъ за собакой -- Сафо звали эту собаку,-- боясь, что молоденькій песикъ не такъ хорошо плаваетъ, чтобъ уйти отъ акулъ, которыхъ много водилось въ устьѣ этой рѣки? Я нахожу, что въ такое кокетничаніе добротой труднѣй повѣрить, чѣмъ въ самое доброту.

Призываю въ свидѣтели всѣхъ васъ, знавшихъ Хавелаара -- если только вы не окоченѣли отъ зимней стужи, какъ спасенныя имъ мухи, или не сгорѣли отъ зноя подъ экваторомъ -- разскажите, что вы знаете объ его сердцѣ, всѣ вы, знавшіе его. Теперь я съ полнымъ довѣріемъ взываю къ вамъ, ибо вамъ уже нѣтъ надобности искать, за что бы зацѣпить веревку, чтобы стащить его, хотя бы и съ небольшой высоты.

А я тѣмъ временемъ, хоть это, можетъ, и некстати, приведу здѣсь нѣсколько строкъ, написанныхъ его рукой, которыя, быть можетъ, сдѣлаютъ излишними подобныя свидѣтельства.

Максъ былъ въ то время далеко, въ разлукѣ съ женой и ребенкомъ, которыхъ онъ оставилъ въ Индіи, уѣхавъ самъ въ Германію. Со свойственной ему быстротой усвоенія онъ въ нѣсколько мѣсяцевъ изучилъ языкъ этой чужой ему страны настолько, что написалъ на немъ эти стихи, показывающіе, какая тѣсная связь была между нимъ и его семьей.

-- Дитя, ты слышишь -- бьетъ девятый часъ;

Поднялся вѣтеръ; воздухъ сталъ прохладнымъ,

А у тебя, смотри, горячій лобикъ --

Вѣдь ты безъ устали возился цѣлый день,

Усталъ. Пойдемъ. Твой тикаръ ждетъ тебя.

-- Ахъ, мама, погоди еще минутку,

Здѣсь такъ пріятно отдыхать, а тамъ

Я сплю, какъ только лягу на цыновку,

И послѣ не припомню, что мнѣ снилось.

Здѣсь я могу сейчасъ же разсказать

Свой сонъ, спросить, что значитъ онъ... Послушай,

Что это?...-- Съ вѣтки спѣлый плодъ упалъ.

-- Ему не больно?-- Думаю, что нѣтъ.

Плоды и камни чувствовать не могутъ.

-- Ну, а цвѣты -- безчувственные тоже?

-- Да, говорятъ.

-- Но, мама, почему же,

Вчера, какъ пукуль-ампатъ я сломалъ,

Сказала ты: оставь, цвѣточку больно.

-- Дитя мое, цвѣтокъ былъ такъ хорошъ,

Ты-жъ лепестки его срывалъ такъ грубо,

Что за него самой мнѣ стало больно,

Хоть боли не почувствовалъ цвѣтокъ.

Мнѣ было жаль -- такой онъ былъ красивый.

-- Но, мама, ты -- ты тоже хороша?

-- О, нѣтъ, дитя. Не думаю.

-- А ты

Умѣешь чувствовать?

-- Да, люди всѣ умѣютъ,

Хоть и по-разному.

-- Тебѣ бываетъ больно?

Тебѣ не больно, если я вотъ такъ,

Тебѣ на грудь, головку положу?

-- Нѣтъ это мнѣ не больно.

-- Слушай, мама,

И я умѣю чувствовать?

-- И ты,

Конечно. Помнишь, какъ о камень

Споткнувшись разъ, себѣ поранилъ ручки

И плакалъ ты. Потомъ, когда тебѣ

Разсказывала Судинъ про ягненка,

Что провалился въ пропасть и погибъ.

Тогда ты долго плакалъ.-- Это, вотъ,

И было чувство.

-- Развѣ чувство въ боли?

-- Да, часто, только не всегда. Порой

Не въ ней. Ну, если въ волосы тебѣ

Сестренка съ крикомъ вцѣпится, къ себѣ

Твое приблизить личико желая,

Тебѣ смѣшно и весело, а тутъ

Вѣдь тоже чувство.

-- А моя сестренка --

Она такъ часто плачетъ. Значитъ больно?

И тоже, значитъ, чувствуетъ?

-- Какъ знать?...

Быть можетъ, дѣтка. Но такая крошка

Еще сказать не можетъ ничего.

-- Что это, мама? Слышишь -- тамъ?

-- Олень

Въ лѣсу съ дороги сбился и теперь

Спѣшитъ домой, чтобъ отдохнуть съ друзьями,

Оленями, которыхъ любитъ.

-- Мама,

Есть у него, какъ у меня, сестренка,

И мама есть?

-- Не знаю я, дитя.

-- А если нѣтъ, такъ это очень грустно.

Что это тамъ блеснуло вдругъ въ кустахъ.

Смотри, какъ будто пляшетъ... это искры?

-- Нѣтъ, свѣтлячокъ!

-- А можно мнѣ поймать?

-- Конечно, можно! Только такъ онъ весь

И слабъ и нѣженъ, что едва твой пальчикъ

Къ нему неосторожно прикоснется,

Какъ онъ умретъ и свѣтъ его погаснетъ.

-- Мнѣ будетъ жаль -- не стану я ловить...

Смотри -- исчезъ онъ. Нѣтъ, летитъ сюда,

Но я ловить не стану... Улетѣлъ...

И радъ, что мной не пойманъ... вотъ онъ снова

Взлетѣлъ высоко... Вотъ онъ... вотъ... А тамъ что?

Тамъ тоже свѣтлячки?

-- Нѣтъ, это звѣзды.

-- Одна и двѣ, и десять, и сто тысячъ --

Да сколько-жъ ихъ тамъ, мама?

-- Я не знаю;

Звѣздъ никогда никто не сосчиталъ.

-- И даже Онъ не сосчиталъ ихъ, мама?

-- Да, дѣтка, да, и Онъ...

-- А далеко

Туда, гдѣ звѣзды?

-- Очень далеко.

-- Что-жъ, есть у нихъ, у звѣздъ у этихъ, чувства?

И если-бъ я потрогалъ ихъ руками,

То умерли-бъ и потеряли свѣтъ

Онѣ, какъ свѣтлячки?... Гляди... мерцаютъ.

Скажи, бываетъ звѣздамъ больно?

-- Нѣтъ,

Не знаютъ боли звѣзды, но до нихъ

Такъ далеко, что не достать ручонкой.--

И Онъ не можетъ звѣзды въ руки брать?--

Да, даже Онъ. Никто не можетъ...

-- Жалко.

Я такъ хотѣлъ бы дать тебѣ одну.

Когда большимъ я стану, такъ любить

Тебя я буду, что смогу, навѣрно...

Уснулъ ребенокъ, съ грезами о чувствѣ

И о звѣздахъ, захваченныхъ рукой.

Не спала долго мать въ мечтахъ и грезахъ

О томъ, кто былъ въ ту пору далеко...

Глава пятнадцатая.

Штернъ продолжаетъ.-- Письмо Хавелаара къ Фербрюгге.-- Что помѣшало ему выступить противъ регента.

Итакъ, предшественникъ Хавелаара, который желалъ добра своему округу, но въ то же время побаивался впасть въ немилость у высшаго начальства -- у него была куча ребятъ, а состоянія никакого -- предпочиталъ лично переговорить съ резидентомъ о томъ, что онъ именовалъ вопіющими злоупотребленіями, чѣмъ доложить о томъ въ офиціальномъ донесеніи. Онъ зналъ, что резиденты не любятъ письменныхъ донесеній, которыя хранятся въ архивѣ и впослѣдствіи могутъ служить доказательствомъ тому, что его вниманіе своевременно обращено было на тѣ или другіе непорядки, тогда какъ устный докладъ не угрожаетъ ему никакой опасностью и оставляетъ ему свободный выборъ: дать ходъ жалобѣ или же оставить ее безъ послѣдствій. Такіе устные доклады имѣли обыкновенно послѣдствіемъ бесѣду съ регентомъ, который, само собой, все отрицалъ и требовалъ доказательствъ. Тогда созывали людей, имѣвшихъ наглость жаловаться на регента, и они, валяясь въ ногахъ у Адипатти, смиренно молили его о прощеніи. "Нѣтъ, буйволъ вовсе не былъ взятъ у нихъ насильно -- они убѣждены, что потомъ получатъ за него двойную цѣну". "Нѣтъ, они не были согнаны съ собственныхъ полей на безплатную уборку регентовскихъ савахъ -- они прекрасно знали, что Адипатти потомъ щедро наградитъ ихъ". "Они пошли жаловаться въ моментъ преступнаго упорства -- прямо какое-то сумасшествіе нашло на нихъ; они сами понимаютъ, что за такую безграничную дерзость они должны быть наказаны".

Резидентъ превосходно зналъ, почему жалоба взята назадъ, но тѣмъ не менѣе этотъ отказъ отъ жалобы давалъ ему возможность оставить регента въ должности и въ почетѣ, а его самого избавлялъ отъ непріятной обязанности докучать непріятными донесеніями высшему начальству. Дерзкаго жалобщика наказывали палками, регентъ торжествовалъ, а резидентъ возвращался домой съ пріятнымъ сознаніемъ, что онъ еще разъ искусно "сплавилъ" непріятнѣйшее дѣло.

Но что же было дѣлать адсистенту-резиденту, когда на другой день къ нему являлись другіе жалобщики, или, что бывало нерѣдко, тѣ же самые -- съ отказомъ отъ своего отказа? Снова заносить жалобу въ свою записную книжку, чтобы потомъ еще разъ поднимать разговоръ объ этомъ съ резидентомъ, разыгрывать ту же комедію и, въ концѣ-концовъ, прослыть спеціалистомъ по предъявленію вздорныхъ и злостныхъ обвиненій, которыя при провѣркѣ всякій разъ оказываются неосновательными. И что же это за дружественныя отношенія между представителемъ европейской власти и представителемъ туземной знати, если первый только и дѣлаетъ, что выслушиваетъ лживыя обвиненія противъ второго и даетъ имъ вѣру, а между тѣмъ чиновникамъ рекомендуется поддерживать именно дружественныя отношенія? Что станется, наконецъ, съ бѣдными жалобщиками, которые, вернувшись въ свое родное селеніе, вновь подпадаютъ власти окружного или сельскаго старосты, котораго они обвиняли въ томъ, что онъ выполняетъ незаконные приказы регента, содѣйствуя такимъ образомъ насилію и произволу?

Какова была участь жалобщиковъ? Тотъ, кто могъ удрать, спѣшилъ удрать. Потому-то и было въ сосѣднихъ провинціяхъ много переселенцевъ изъ Бантама. Потому-то и было такъ много людей изъ Лебака среди бунтовщиковъ въ Лампонгѣ. Потому-то Хавелааръ въ своей рѣчи къ туземнымъ вождямъ говорилъ: "Какая же причина тому, что столько домовъ въ селеніяхъ стоятъ пустыми? И почему многіе предпочитаютъ тѣнь чужихъ кустовъ прохладѣ лѣсовъ Бантамъ-Кидула?"

Но не всѣмъ удавалось бѣжать. Тотъ, чье тѣло утромъ уносило теченіемъ, послѣ того какъ онъ вечеромъ пугливо просилъ тайной аудіенціи у помощника резидента, тотъ ужъ не думалъ о бѣгствѣ. Быть можетъ, и гуманнѣе было мгновенной смертью избавить его отъ дальнѣйшихъ мукъ. По крайней мѣрѣ, онъ былъ избавленъ отъ издѣвательствъ и побоевъ, ждавшихъ его по возвращеніи въ деревню, и отъ палочныхъ ударовъ, къ которымъ присуждался каждый, кто хоть на одну минуту смѣлъ возомнить о себѣ, что онъ не животное и не безчувственный камень или дерево,-- каждый, кто въ минуту безумія повѣрилъ, будто въ его странѣ есть правосудіе и адсистентъ-резидентъ захочетъ и сможетъ отстоять его право.

И въ самомъ дѣлѣ, не лучше ли было помѣшать этому человѣку снова прійти къ адсистенту-резиденту, какъ они условились наканунѣ? Не лучше ли было утопить его жалобу въ желтой водѣ Чуджуна, который осторожно понесетъ къ устью его тѣло -- онъ, привыкшій передавать такіе братскіе привѣты и подарки отъ рѣчныхъ акулъ морскимъ?

И Хавелааръ все это зналъ. Чувствуетъ ли читатель, что творилось въ его душѣ, когда онъ думалъ, что призванъ здѣсь стоять за право и долженъ дать отвѣтъ предъ высшей властью, чѣмъ правительство, которое въ своихъ законахъ хоть и предписываетъ стоять за право, но на практикѣ не всегда радуется его примѣненію? Чувствуетъ ли читатель, какъ онъ мучился сомнѣніями -- не относительно того, что ему дѣлать, но того, какъ это надо дѣлать?

Онъ началъ съ примѣненія кротости. Говорилъ съ Адипатти, какъ со "старшимъ братомъ"; и если кто думаетъ, что я, изъ симпатіи къ герою моего разсказа, слишкомъ превозношу его умѣнье говорить, тотъ пусть послушаетъ, какъ послѣ одного такого разговора регентъ прислалъ къ нему своего паттеха благодарить за доброжелательное къ себѣ отношеніе и какъ этотъ паттехъ, ужъ много времени спустя, въ бесѣдѣ съ контролеромъ Фербрюгге, когда Хавелааръ давно ужъ пересталъ быть адсистентомъ-резидентомъ лебакскимъ и, слѣдовательно, его нечего было бояться и нельзя было ждать отъ него милостей,-- какъ этотъ паттехъ, припоминая слова Хавелаара, умиленно восклицалъ: "Никогда еще ни одинъ человѣкъ не говорилъ со мной, какъ онъ".

Онъ хотѣлъ упорядочить, спасать, а не губить.

Ему жаль было регента. Онъ, по личному опыту знавшій, какъ тяготитъ безденежье, въ особенности, когда оно ведетъ къ стыду и униженію, самъ искалъ для него оправданій. Регентъ старъ; онъ -- глава рода, который въ сосѣднихъ провинціяхъ, гдѣ собираютъ много кофе и, слѣдовательно, получаютъ много за это процентовъ, живетъ на широкую ногу, окружая себя пышностью и блескомъ. Развѣ не тяжело, не унизительно было для него жить бѣднѣе младшихъ своихъ родственниковъ? Вдобавокъ, онъ былъ религіозный мечтатель и думалъ на старости лѣтъ купить себѣ спасеніе души молитвами паломниковъ, которыхъ онъ на свой счетъ отправлялъ въ Мекку, и щедрой милостыней бездѣльникамъ, которые только и знаютъ, что поютъ молитвы. Чиновники, до Хавелаара служившіе въ Лебакѣ, не всегда подавали ему добрые примѣры; да и многочисленное семейство регента, жившее исключительно на его счетъ, сильно затрудняло ему возвращеніе на добрый путь.

Такъ Хавелааръ подыскивалъ смягчающія обстоятельства, чтобы, оставивъ строгость въ сторонѣ, еще разъ попытаться взять регента лаской и посмотрѣть, чего можно съ нимъ добиться кротостью.

Онъ пошелъ еще дальше. Съ великодушіемъ, напоминавшимъ его промахи, вслѣдствіе которыхъ онъ такъ обѣднѣлъ, онъ, на собственный страхъ и на свою отвѣтственность, выдавалъ регенту авансы, чтобы нужда не слишкомъ угнетала его и не толкала его на злоупотребленія. И, по обыкновенію, до того увлекся этимъ, что готовъ былъ ограничить себя и семью самымъ необходимымъ, чтобы помочь регенту тѣмъ немногимъ, что онъ могъ сберечь изъ собственныхъ своихъ средствъ, весьма скудныхъ.

Если еще нужны доказательства кротости, съ которой Хавелааръ несъ свои нелегкія служебныя обязанности, доказательствомъ можетъ служить порученіе, данное имъ контролеру, которому понадобилось на нѣсколько дней съѣздить въ Серангъ. "Скажите резиденту,-- наказывалъ онъ,-- что если до него дойдутъ слухи о здѣшнихъ злоупотребленіяхъ, пусть не думаетъ, что я смотрю на нихъ сквозь пальцы. Я только не хочу пока офиціально доносить о нихъ, потому что мнѣ жалко регента и не хочется быть съ нимъ особенно строгимъ; попробую сначала добромъ и лаской вернуть его на путь долга".

Хавелааръ нерѣдко уѣзжалъ на цѣлый день. Когда онъ бывалъ дома, его почти всегда можно было найти въ комнатѣ, которая на моемъ планѣ помѣчена No 7. Тамъ онъ и занимался, и принималъ приходившихъ къ нему. Онъ выбралъ эту комнату, потому что здѣсь онъ находился вблизи Тины, сидѣвшей обыкновенно въ сосѣдней комнатѣ. Ибо они были такъ тѣсно связаны, что Максъ, даже когда онъ сидѣлъ за какой-нибудь работой, требовавшей напряженнаго вниманія, всегда ощущалъ потребность видѣть и слышать свою жену. Иной разъ забавно было слышать, какъ онъ, оторвавшись отъ работы, обращался къ ней съ фразой, подсказанной этой работой, и какъ она быстро, не зная собственно, въ чемъ дѣло, угадывала смыслъ его фразы, которую онъ обыкновенно и не объяснялъ, какъ будто само собою разумѣлось, что она знаетъ, о чемъ онъ говоритъ. Нерѣдко также, недовольный своей работой или полученнымъ непріятнымъ извѣстіемъ, онъ вскакивалъ и бросалъ ей злое слово, хотя она была ни при чемъ въ томъ, что вызвало его неудовольствіе. Но она никогда не сердилась на него за это, даже была довольна, ибо это было для нея доказательствомъ, что Максъ смѣшиваетъ ее съ самимъ собой. И никогда потомъ онъ не просилъ у нея прощенія за это, и ей не приходило въ голову прощать его. Это было бы такъ же дико для обоихъ, какъ если бы кто сталъ у себя самого просить прощенія за то, что онъ съ досады стукнулъ себя кулакомъ по головѣ.

Она такъ изучила Макса, что знала безошибочно, когда она должна прійти къ нему, чтобъ дать ему минутный отдыхъ, точно такъ же, какъ знала, когда онъ нуждается въ ея совѣтѣ и когда нужно оставить его одного.

Въ этой же комнатѣ сидѣлъ Хавелааръ и въ то утро, когда къ нему вошелъ контролеръ съ только что полученнымъ письмомъ въ рукѣ.

-- Трудное дѣло,-- сказалъ онъ, показывая письмо,-- очень трудное.

Если теперь я поясню, что въ письмѣ заключалось всего лишь предложеніе Хавелаару -- объяснить, почему измѣнились мѣстныя цѣны на лѣсъ и на оплату труда, читатель подумаетъ, что контролеру Фербрюгге все казалось труднымъ. Поэтому спѣшу добавить, что и многіе другіе нашли бы очень затруднительнымъ отвѣтить на этотъ простой вопросъ.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ Рангкасъ-Бетунѣ была построена тюрьма. Всѣмъ извѣстно, что чиновники на Явѣ умѣютъ строить тысячныя зданія, которыя обходятся правительству не тысячи, а всего сотни. И этимъ, разумѣется, пріобрѣтаютъ репутацію искусныхъ и. усердныхъ въ службѣ. Разница же между дѣйствительной стоимостью постройки и затраченной на нее суммой восполняется безплатнымъ трудомъ или безплатнымъ матеріаломъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ было издано распоряженіе, воспрещающее примѣнять безплатный трудъ рабочихъ. Соблюдаютъ ли его, объ этомъ мы здѣсь говорить не будемъ, точно такъ же, какъ и о томъ, желаетъ ли правительство, чтобъ его соблюдали съ точностью, отягощающей бюджетъ строительнаго департамента. Очевидно, и здѣсь происходитъ то же, что и со всѣми другими предписаніями, которыя на бумагѣ кажутся такими гуманными.

Въ Рангкасъ-Бетунѣ предполагалось много построекъ, и инженеры, приглашенные для составленія плановъ, само собой, потребовали, чтобъ имъ сообщили, какія въ тѣхъ мѣстахъ стоятъ цѣны на рабочія руки и матеріалы. Хавелааръ поручилъ контролеру навести справки и проставить цѣны добросовѣстно, не считаясь съ тѣмъ, что было раньше. И Фербрюгге выполнилъ это порученіе. Конечно, цѣны эти не согласовались съ тѣми, какія были указаны нѣсколько лѣтъ тому назадъ. И вотъ, начальство запрашивало о причинѣ -- откуда, молъ, взялась такая разница; на этотъ-то вопросъ Фербрюгге и находилъ затруднительнымъ отвѣтить. Хавелааръ, отлично знавшій, что кроется за этими простыми словами, отвѣтилъ, что свои мысли по этому поводу онъ изложитъ ему письменно, и въ бумагахъ, лежащихъ передо мной, находится копія его письма, которую я и привожу здѣсь.

Если читатель посѣтуетъ, зачѣмъ я отвлекаюсь отъ разсказа ради какой-то переписки о строительныхъ матеріалахъ, вовсе не идущихъ къ дѣлу, я попрошу его не забывать, что тутъ рѣчь идетъ о другомъ, а именно о государственномъ хозяйствѣ Индіи, и что письмо, которое я привожу, бросаетъ свѣтъ не только на искусственно поддерживаемый оптимизмъ, о которомъ я уже упоминалъ, но одновременно и рисуетъ трудности, съ которыми приходится тамъ бороться такому человѣку, какъ Хавелааръ, который прямо и безъ оглядки хочетъ итти своей дорогой.

No 114.

Рангкасъ-Бетунгъ, 15 марта 1856 г.

Г. лебакскому контролеру.

"Передавая вамъ письмо завѣдующаго общественными работами отъ 16 февраля с. г. за No 271, 354, я просилъ васъ, потолковавъ объ этомъ съ регентомъ, отвѣтить на изложенные въ этомъ письмѣ запросы, принимая при этомъ во вниманіе то, о чемъ я писалъ вамъ въ исходящей отъ 5 с. м. за No 97, содержащей въ себѣ нѣкоторыя общія указанія относительно того, какія цѣны можно признать дешевыми и пріемлемыми для казны.

Вы исполнили мое порученіе и, какъ я увѣренъ, вполнѣ добросовѣстно, такъ что я, полагаясь на ваше и регента знаніе мѣстныхъ условій, указанныя вами цифры переслалъ резиденту.

Въ отвѣтъ на это я получилъ отъ своего начальника бумагу отъ 11 с. м. за No 326, въ которой у меня просятъ разъясненія касательно причины разницы между цѣнами, представленными мною, и тѣми, какія были установлены при постройкѣ тюрьмы въ предыдущіе годы 1854 и 1855.

Само собой я далъ вамъ прочесть это письмо и устно просилъ васъ сообщить мнѣ, на основаніи какихъ данныхъ вы приводили эти цифры, что должно было быть тѣмъ легче для васъ, что вы могли сослаться на мои предписанія, заключавшіяся въ моемъ письмѣ къ вамъ отъ 5 с. м., и на устныя наши бесѣды по этому же вопросу.

До сихъ поръ все просто и понятно.

Но вчера вы пришли ко мнѣ въ канцелярію съ письмомъ резидента въ рукѣ и начали распространяться о трудности исполненія предписанія, заключавшагося въ этомъ письмѣ. При этомъ я замѣтилъ у васъ, и уже не впервые, какъ бы страхъ называть вещи собственными именами. На это я уже не разъ обращалъ ваше вниманіе, между прочимъ еще недавно въ присутствіи резидента, и неоднократно дружески журилъ васъ за эту -- скажемъ для краткости -- половинчатость.

Это опасное свойство; оно къ добру не ведетъ. Что хорошо наполовину, то нехорошо. Половинная правда -- неправда.

За полное содержаніе, за вполнѣ соотвѣтствующій ему рангъ, надо полностью исполнять свой долгъ, согласно присягѣ.

И если нужно мужество для того, чтобы такъ исполнять его, надо имѣть это мужество.

У меня лично нехватило бы духа не выказать такого мужества. Ибо, помимо недовольства самимъ собой, которое является послѣдствіемъ безучастнаго и небрежнаго отношенія къ своимъ обязанностямъ, исканіе обходныхъ путей, стараніе всегда и всюду избѣжать непріятности, готовность сгибаться въ три погибели несутъ съ собой больше заботъ и, въ дѣйствительности, даже больше опасности, чѣмъ можно встрѣтить на прямомъ пути.

Въ теченіе одного очень важнаго дѣла, которое въ данный моментъ обсуждаетъ правительство и которымъ по должности собственно слѣдовало бы заняться вамъ, я все время сознательно держалъ васъ на нейтральной позиціи, не говоря съ вами объ этомъ иначе, какъ въ шутку и намеками, и то лишь изрѣдка.

Когда, напримѣръ, не такъ давно, вы представили мнѣ докладъ о причинахъ нужды и голода среди мѣстнаго населенія и я написалъ на немъ: "Все это, можетъ быть, и правда, но не вся правда, не истинная правда; суть дѣла глубже",-- вы вполнѣ согласились со мной, и я не воспользовался своимъ правомъ потребовать, чтобы вы теперь сказали всю правду.

У меня было много основаній къ такой снисходительности; между прочимъ, я находилъ несправедливымъ требовать отъ васъ сразу того, чего не сумѣли бы дать и многіе другіе на вашемъ мѣстѣ: принуждать васъ сразу отказаться отъ привычной рутины, недомолвокъ, утаиваній и страха передъ людьми,-- рутины, въ которой повинны не вы, но тѣ, кто руководилъ вами. Мнѣ хотѣлось, наконецъ, на примѣрѣ показать вамъ, что гораздо проще и легче выполнять свой долгъ полностью, чѣмъ наполовину.

Однако же теперь, послѣ того какъ я имѣлъ честь уже довольно долгое время служить вмѣстѣ съ вами въ качествѣ моего подчиненнаго и неоднократно давалъ вамъ возможность ознакомиться съ принципами, которые, по моему убѣжденію, въ концѣ-концовъ должны побѣдить, то я желалъ бы, чтобъ вы усвоили себѣ эти принципы и сумѣли развить въ себѣ не отсутствующую у васъ, но запрятанную куда-то въ уголъ силу, повидимому, необходимую для того, чтобъ всегда по чистой совѣсти говорить то, что должно быть сказано, и чтобы вы разъ навсегда отдѣлались отъ этого, не достойнаго мужчины, страха -- говорить прямо и начистоту,

Поэтому я жду отъ васъ простого, но исчерпывающаго изложенія того, въ чемъ вы видите причину разницы въ цѣнахъ нынѣшнихъ и 1854--55 года.

Горячо надѣюсь, что ни въ одномъ словѣ этого письма вы не увидите обиды для себя и не предположите, что я имѣлъ намѣреніе васъ обидѣть.

Надѣюсь, вы достаточно узнали меня, чтобы знать, что я говорю не больше и не меньше, чѣмъ я думаю, и сверхъ того готовъ тысячу разъ завѣрить васъ, что мои замѣчанія относятся собственно не столько къ вамъ, сколько къ школѣ, которую вы проходили въ качествѣ индійскаго чиновника.

Однако же это смягчающее обстоятельство отпадетъ, если вы, продолжая служить со мной и подъ моимъ начальствомъ, будете по-прежнему придерживаться рутины, противъ которой я борюсь.

Вы, конечно, замѣтили, что я выпустилъ слова "ваше высокоблагородіе",-- мнѣ было скучно ихъ писать. Поступайте и вы такъ же: наше благородство мы оба можемъ доказать иначе, а не этимъ глупымъ и докучнымъ титулованіемъ.

Адсистентъ-резидентъ лебакскій
Максъ Хавелааръ".

Въ своемъ отвѣтѣ на это письмо контролеръ возлагалъ вину на нѣкоторыхъ изъ предшественниковъ Хавелаара, и это доказывало, что Хавелааръ былъ не такъ уже неправъ, относясь снисходительно къ регенту, который не имѣлъ добрыхъ примѣровъ.

Я немножко забѣжалъ впередъ съ этимъ письмомъ, чтобы теперь ужъ показать, какъ мало могъ надѣяться Хавелааръ на то, что контролеръ окажетъ ему помощь, когда придется называть по имени другія и болѣе важныя вещи. Это легко было предвидѣть, судя по тому, что онъ, безъ сомнѣнія самъ по себѣ не трусъ, нуждался въ ободреніи, даже тамъ, гдѣ рѣчь шла всего только о цѣнахъ на лѣсъ, камень, известь и рабочія руки. Какъ видите, Хавелаару приходилось бороться не только съ могуществомъ лицъ, извлекавшихъ выгоду изъ злоупотребленій, но одновременно съ запуганностью тѣхъ, кто не менѣе его гнушался этими злоупотребленіями, однако же не считалъ себя призваннымъ или способнымъ открыто возстать противъ нихъ.

Быть можетъ, прочитавъ это письмо, читатель нѣсколько отрѣшится отъ презрѣнія своего къ рабской покорности яванца, который въ присутствіи вождя своего племени не смѣетъ подтвердить принесенную имъ жалобу, хотя бы и вполнѣ обоснованную, и трусливо беретъ ее обратно. Вѣдь даже у европейскаго чиновника, все же не беззащитнаго, было много основаній бояться мести туземныхъ владыкъ; что же могло ждать бѣднаго селянина, который въ своей деревушкѣ, вдали отъ резиденціи, всецѣло былъ отданъ во власть угнетателя, на котораго онъ смѣлъ пожаловаться? Что же удивительнаго, что эти бѣдняки, въ страхѣ за послѣдствія своей безумной смѣлости, старались смягчить эти послѣдствія смиренной покорностью волѣ владыки.

И не одинъ лишь контролеръ Фербрюгге исполнялъ свой долгъ съ робостью, близкой къ забвенію этого долга. И Джакса, туземный вождь, выполнявшій въ совѣтѣ обязанности прокурора, если заглядывалъ къ Хавелаару, то лишь по вечерамъ, безъ свиты и стараясь, чтобы его никто не видѣлъ. Онъ, которому поручено было искоренять воровство и ловить воровъ, самъ неслышной поступью, крадучись, словно воръ, пробирался въ домъ Хавелаара съ задняго крыльца, предварительно удостовѣрившись, что тамъ нѣтъ никого посторонняго, кто могъ бы потомъ обвинить его въ исполненіи своего долга.

Не диво, что Хавелааръ былъ мраченъ и разстроенъ, и Тина чаще обыкновеннаго заходила къ нему въ комнату, чтобъ подбодрить его, когда она видѣла, что онъ сидитъ, понуривъ голову.

Всего больше заботили его не трусость подчиненныхъ и не малодушіе тѣхъ, кто обращался къ его помощи. Нѣтъ, въ крайнемъ случаѣ онъ и одинъ сумѣлъ бы возстановить справедливость съ помощью или безъ помощи другихъ и даже если бы всѣ были противъ него, въ томъ числѣ и тѣ, чье право онъ отстаивалъ. Ибо онъ зналъ, что имѣетъ вліяніе на народъ и что, если онъ потребуетъ отъ угнетенныхъ бѣдняковъ повторить громко на судѣ то, о чемъ они топотомъ разсказывали ему, глазъ на глазъ съ нимъ, по вечерамъ и ночью, они это сдѣлаютъ; онъ зналъ, что умѣетъ воздѣйствовать на нихъ и что его вліяніе пересилитъ страхъ ихъ передъ вождемъ округа и регентомъ. Слѣдовательно, его удерживалъ не страхъ, что его подзащитные сами откажутся отъ своихъ жалобъ. Но ему очень тяжело было выступить обвинителемъ противъ стараго Адипатти; это и было причиной его душевнаго раздвоенія, ибо, съ другой стороны, онъ не могъ не признать, что и населеніе, независимо отъ его правоты, точно такъ же заслуживаетъ состраданія.

За себя онъ не боялся и инстинктъ самосохраненія не игралъ никакой роли въ его нерѣшительности. Ибо хотя онъ и зналъ, какъ неохотно въ общемъ правительство выслушиваетъ жалобы на регента и что ему гораздо легче оставить безъ куска хлѣба европейскаго чиновника, чѣмъ наказать туземнаго вождя, все же у него была особая причина думать, что именно въ данный моментъ при- обсужденіи такого дѣла правительство будетъ руководствоваться иными соображеніями, чѣмъ обыкновенно. Впрочемъ, если-бъ и не было этой причины, онъ все равно исполнилъ бы свой долгъ и тѣмъ охотнѣе, чѣмъ большая опасность угрожала бы ему и его близкимъ. Мы уже говорили, что трудности лишь подстрекали его и что онъ жаждалъ самопожертвованія. Но ему казалось, что въ данномъ случаѣ нѣтъ налицо никакого соблазна жертвы, и онъ боялся, что если въ концѣ-концовъ дойдетъ до серьезной борьбы, у него не будетъ рыцарскаго сознанія, что онъ началъ эту борьбу, какъ слабый противъ сильнаго.

Да, этого вотъ онъ боялся. Онъ думалъ, что генералъ-губернаторъ, стоящій во главѣ правительства, будетъ его союзникомъ и--также одна изъ его странностей--это убѣжденіе удерживало его отъ примѣненія мѣръ строгости дольше, чѣмъ это было бы при другихъ условіяхъ: не въ его духѣ было начинать борьбу съ несправедливостью въ такой моментъ, когда ему казалось, что сила на сторонѣ права.

Пытаясь охарактеризовать его, я уже говорилъ однажды, что при всей остротѣ его ума онъ былъ наивенъ.

Попробую вамъ объяснить, какимъ образомъ у Хавелаара сложилось такое высокое мнѣніе о правителѣ этой страны.

-----

Очень немногіе изъ европейскихъ читателей могутъ составить себѣ правильное представленіе о томъ, какъ высоко долженъ стоять генералъ-губернаторъ для того, чтобы не подпасть подъ вліяніе своихъ подчиненныхъ и не оказаться еще ниже ихъ уровня; и потому я безъ излишней строгости могу высказать мнѣніе, что лишь весьма немногіе -- быть можетъ, даже ни одинъ изъ нихъ -- не стоятъ на должной высотѣ. Не говоря уже объ исключительныхъ качествахъ ума и сердца, потребныхъ для этого, подумайте только, на какую головокружительную высоту оказывается внезапно вознесеннымъ человѣкъ, который вчера еще былъ простымъ обывателемъ, а сегодня имѣетъ власть надъ милліонами. Онъ, еще недавно ничѣмъ не выдѣлявшійся изъ окружающей среды--ни рангомъ, ни вліятельностью, вдругъ и, по большей части неожиданно, оказывается вознесеннымъ надъ толпой, несравненно болѣе многочисленной, чѣмъ тотъ маленькій кругъ людей, въ которомъ онъ раньше былъ довольно незамѣтенъ. И мнѣ кажется, что я не напрасно назвалъ эту высоту головокружительной: тутъ именно голова можетъ закружиться, какъ у человѣка, неожиданно увидѣвшаго передъ собою пропасть или же внезапно выведеннаго изъ темноты на яркій свѣтъ, который рѣзнетъ по глазамъ и ослѣпитъ. Противъ такихъ переходовъ у нашихъ глазъ и мозга пѣтъ защиты, хотя бы въ общемъ мы и обладали исключительно крѣпкими нервами.

Итакъ, назначеніе генералъ-губернаторомъ нерѣдко оказываетъ губительное дѣйствіе даже и на людей высоко одаренныхъ умственно и душевно; чего же ждать отъ человѣка, который и до этого назначенія обнаруживалъ много слабостей? И если даже предположить, что король всегда хорошо освѣдомленъ и не поставитъ на вѣру своего августѣйшаго имени подъ указомъ, въ которомъ онъ говоритъ, что убѣжденъ въ "неуклонной вѣрности, усердіи и годности" избраннаго имъ намѣстника; и если даже предположить, что новый вице-король дѣйствительно усерденъ, преданъ долгу и пригоденъ для своей должности, все ate остается подъ вопросомъ, имѣются ли у него это усердіе, годность и вѣрность долгу въ достаточно высокой, гораздо выше средней, мѣрѣ, чтобы онъ могъ удовлетворять всѣмъ требованіямъ, которыя предъявляетъ къ нему это назначеніе.

Ибо вопросъ не въ томъ, годенъ ли такой человѣкъ для своей новой роли.

Вѣдь до выхода изъ кабинета короля этотъ человѣкъ ничѣмъ не могъ доказать своей пригодности для новаго поста. Король оказываетъ ему довѣріе въ убѣжденіи, что въ новой сферѣ дѣятельности онъ въ каждый данный моментъ, какъ бы по наитію, сумѣетъ сдѣлать именно то, что нужно и чему до этого ему научиться было негдѣ; иными словами: что это геній, который все сразу будетъ знать и мочь, чего онъ раньше и не зналъ, и не могъ. Но такіе геніи рѣдки, даже среди лицъ, пользующихся королевской милостью.

Кстати о геніяхъ. Я отнюдь не хочу вводить въ свою книгу гакихъ страницъ, которыя бы подрывали вѣру въ серьезность моей цѣли, навлекая на меня подозрѣніе въ томъ, что я просто-напросто ищу скандала. И потому воздерживаюсь отъ всякихъ детальныхъ указаній, которыя могли бы быть отнесены къ опредѣленной личности. Я хочу, такъ сказать, дать общую исторію болѣзни, связанной съ положеніемъ генералъ-губернатора. А именно:

Первая стадія: Головокруженіе. Опьянѣніе ѳиміамомъ. Самомнѣніе. Безграничная самоувѣренность. Пренебрежительное отношеніе ко всѣмъ другимъ, въ особенности къ старымъ служащимъ.

Вторая стадія: Утомленіе. Страхъ. Упадокъ духа. Склонность ко сну и отдыху. Преувеличенное довѣріе къ индійскому совѣту. Тоска по родинѣ и по своему имѣнію въ Голландіи.

Въ промежуткѣ между этими двумя стадіями и, быть можетъ, какъ причина перехода отъ одной къ другой, несвареніе желудка.

Я думаю, многіе въ Индіи скажутъ мнѣ спасибо за этотъ діагнозъ. Онъ можетъ очень пригодиться. Ибо можно быть почти увѣреннымъ, что больной, который въ первой стадіи болѣзни подавился бы и мухой, во второй Стадіи безъ труда проглотитъ верблюда. Или, говоря яснѣе, что чиновникъ, "принимающій по дарки безъ цѣли обогащенія",-- ну, скажемъ, пучокъ банановъ цѣной въ нѣсколько грошей,-- въ первый періодъ генералъ-губернаторской болѣзни будетъ со стыдомъ и позоромъ прогнанъ съ мѣста; ловкій же человѣкъ, имѣвшій терпѣніе выждать, пока наступитъ вторая стадія, преспокойно и безъ страха наказанія можетъ завладѣть и садомъ, въ которомъ растутъ бананы, и прилегающими къ нему садами, и домами, находящимися по сосѣдству, и тѣмъ, что въ домахъ, и всѣмъ, что ему заблагоразсудится.

Пусть каждый используетъ въ своихъ интересахъ эти мои философски-патологическія наблюденія, но пусть держитъ ихъ про себя во избѣжаніе конкуренціи...

Проклятіе тому, что вынуждаетъ насъ печаль и возмущеніе такъ часто рядить въ жалкіе лохмотья сатиры и соединять слезу съ гримасой для того, чтобы быть понятымъ. Или, можетъ быть, это моя неопытность виновна въ томъ, что я не нахожу словъ, чтобъ описать глубину раны, зіяющей на тѣлѣ государства, не заимствуя стиля у Фигаро или Полишинеля.

Стиля?-- да. Передо мной лежатъ документы, по стилю которыхъ сразу видно, что передъ вами человѣкъ, которому стоитъ протянуть руку. Но помогъ ли стиль бѣдному Хавелаару? Онъ не смѣшивалъ своихъ слезъ съ зубоскальствомъ, не старался ошеломить пестротою красокъ или ужимками ярмарочнаго фигляра... Но развѣ это помогло ему?

Если-бъ я могъ писать, какъ онъ, я бы писалъ не такъ, какъ онъ.

Стиль... Вы слышали, какъ онъ говорилъ съ яванскими вождями... Что проку? Развѣ это помогло ему?...

Если бы я могъ говорить, какъ онъ, я бы говорилъ не такъ, какъ онъ.

Долой привѣтливость! Прочь кротость, искренность, точность, чувство, простодушіе! Долой все, что напоминаетъ Горація и его "Justum et tenacem"! {Извѣстная ода Горація: "Кто стоить за правое дѣло, тотъ спокоенъ духомъ, его не страшитъ ни ярость согражданъ, ни грозный взоръ тирана... И если шаръ земной распадется въ куски, подъ развалинами его будетъ погребенъ герой".} Давайте сюда трубы, бейте въ мѣдные тазы, пусть, шипя, взвиваются къ небу огненныя стрѣлы и визжатъ фальшиво струны и лишь тамъ и сямъ будетъ вставлено правдивое словечко, которое проскользнетъ, какъ контрабанда, подъ прикрытіемъ всего этого свиста и шума.

Стиль... У него былъ свой стиль. У него было слишкомъ много души, чтобы топить свою мысль подъ установленными "честь имѣю" и "почтительно довожу до свѣдѣнія вашего высокородія",-- въ формулахъ, за которыя такъ цѣпляются маленькіе людишки въ томъ маленькомъ міркѣ, гдѣ ему приходилось жить. Читая то, что онъ писалъ, вы видѣли, какъ буря гонитъ облака, и знали, что слышите раскаты не театральнаго грома. Когда онъ металъ огонь своего негодованія, всякій ощущалъ жаръ этого огня, будь то простой приказчикъ или генералъ-губернаторъ, или составитель идіотскаго доклада о покойномъ покоѣ. Но развѣ это помогло ему?

И, слѣдовательно, если я хочу быть услышаннымъ, -- и прежде всего понятымъ,--я долженъ писать не такъ, какъ онъ. Но какъ же?

Видишь ли, читатель: я именно стараюсь найти отвѣтъ на это: какъ? Потому моя книга и носитъ такой пестрый характеръ. Это какъ бы тетрадь образчиковъ: выбирайте любое, и я преподнесу вамъ желтое, синее или красное -- по желанію.

Хавелааръ столько разъ наблюдалъ эту губернаторскую болѣзнь и на менѣе цѣнномъ матеріалѣ,-- ибо есть и контролеры, страдающіе этой болѣзнью,-- и въ болѣе слабыхъ формахъ, настолько же слабѣе главной, насколько корь слабѣе оспы, наконецъ, и самъ онъ переболѣлъ этой болѣзнью,-- словомъ, столько разъ имѣлъ случай изучать ее, что уже безошибочно распознавалъ симптомы.

И, такъ какъ у нынѣшняго генералъ-губернатора, при вступленіи его въ должность, не такъ сильно закружилась голова, какъ у другихъ, онъ сдѣлалъ изъ этого выводъ, что и дальнѣйшее теченіе болѣзни у него должно принять иное направленіе.

Потому онъ и опасался оказаться въ борьбѣ не слабою, а сильной стороной, когда ему придется выступить открыто защитникомъ попранныхъ правъ жителей Лебака.

Глава шестнадцатая.

Штернъ продолжаетъ.-- Населеніе Лебака проникается довѣріемъ къ своему Тувану.-- Индійскія власти.-- Снова Дроопстопелъ.

Хавелааръ получилъ письмо отъ регента Чикангскаго, въ которомъ этотъ послѣдній извѣщалъ, что онъ желалъ бы нанести визитъ своему дядѣ Адипатти Лебакскому. Это извѣстіе было ему весьма непріятно. Онъ зналъ, что туземные вельможи изъ Преангерскихъ регенствъ привыкли окружать себя большой роскошью, и, слѣдовательно, Чикангскій Томонгонгъ пріѣдетъ, ужъ конечно, со свитой въ нѣсколько сотъ человѣкъ, которыхъ всѣхъ надо будетъ расмѣстить и кормить вмѣстѣ съ ихъ лошадьми. Онъ охотно отклонилъ бы это посѣщеніе, но не могъ придумать, какъ это сдѣлать, чтобъ не обидѣть регента Рангкасбетунгскаго, ибо регентъ былъ гордый старикъ и, конечно, жестоко оскорбился бы, если бы предлогомъ къ отказу въ разрѣшеніи племяннику посѣтить его была бы выставлена его бѣдность. Не воспрепятствовать же этому визиту значило, несомнѣнно, еще усилить бремя, тяготѣвшее на народѣ.

Сомнительно, чтобы рѣчь Хавелаара, произнесенная имъ въ день прибытія, произвела глубокое и длительное впечатлѣніе на вождей. Отъ многихъ этого, конечно,, нельзя было и ожидать, и самъ Хавелааръ на это не разсчитывалъ. Однако-жъ, по всѣмъ селеніямъ распространился слухъ, что новый "Туванъ", правившій въ Рангкасъ-Бетунѣ, хочетъ править справедливо. Такъ что, если слова его и не имѣли силы удержать угнетателей отъ притѣсненій, зато, по крайней мѣрѣ, они внушали жертвамъ мужество жаловаться на притѣсненіе, хотя бы и съ оглядкой и съ опаской.

По вечерамъ жалобщики безшумно крались черезъ ущелье къ дому Хавелаара, и нерѣдко Тина, сидя въ своей комнатѣ, испуганно вздрагивала, заслышавъ странный шорохъ, и видѣла въ открытое окно темныя фигуры, робко бродившія вокругъ ея дома. Но скоро она перестала пугаться, ибо поняла, что эти фигуры, бродившія, какъ привидѣнія, около дома ихъ, приходили къ ея Максу за помощью и защитой. Она знакомъ предупреждала мужа, и онъ самъ впускалъ жалобщиковъ. Большинство ихъ приходило изъ Парангъ-кунджанскаго округа, начальникомъ котораго былъ зять регента, и хотя этотъ начальникъ не упускалъ и своего, но ни для кого не было тайной, что грабитъ народъ онъ главнымъ образомъ отъ имени регента и въ его интересахъ. И трогательно было это довѣріе бѣдняковъ къ, Хавелаару и вѣра въ то, что онъ, какъ благородный человѣкъ, не позоветъ ихъ на другой день и не заставитъ повторить публично того, что они говорили ему въ четырехъ стѣнахъ его кабинета. А это означало-бы для всѣхъ жестокіе побои, а для многихъ и смерть. Хавелааръ записывалъ ихъ жалобы въ своей записной книжкѣ и затѣмъ отсылалъ ихъ обратно, обѣщая отстоять ихъ права, если только они не будутъ бунтовать и не сбѣгутъ изъ Лебака, какъ собирались многіе. Обыкновенно выслушавъ такую жалобу, Хавелааръ вскорѣ затѣмъ, а то и въ ту же ночь, раньше чѣмъ жалобщикъ успѣвалъ вернуться домой, отправлялся на мѣсто дѣйствія и разслѣдовалъ дѣло. Такимъ манеромъ онъ объѣхалъ весь свой огромный округъ, побывалъ даже и въ деревняхъ, отстоявшихъ на двадцать часовъ пути отъ Рангкасъ-Бетуна, а Регентъ и порой самъ контролеръ Фербрюгге даже и не знали, что онъ уѣзжалъ изъ резиденціи. Дѣлалъ онъ это для того, чтобы оберечь жалобщиковъ отъ мести обиженнаго начальства и въ то же время не позорить Регента, ибо при Хавелаарѣ офиціальное разбирательство дѣла, ужъ конечно, не привело бы къ взятію жалобъ обратно. Онъ все еще надѣялся, что туземные владыки сами сойдутъ съ опаснаго пути, по которому они такъ долго шли, и въ такомъ случаѣ онъ удовольствовался бы возмѣщеніемъ убытковъ, понесенныхъ ограбленными бѣдняками.

Но нерѣдко, бесѣдуя съ Регентомъ, онъ убѣждался, что его обѣщаніе исправиться было лишь пустымъ звукомъ, и очень огорчался, что его благія намѣренія ни къ чему не приводятъ.

Оставимъ его на время наединѣ съ его тоской и его тяжелой работой и ознакомимъ читателя съ исторіей яванца Саидаха въ деревнѣ Бадуръ. Названіе деревни и имя яванца я взялъ изъ записной книжки Хавелаара. Въ этой исторіи рѣчь также идетъ о вымогательствѣ и грабежѣ, и если мнѣ скажутъ, что моя исторія вымышлена, смѣю васъ увѣрить, что я могу назвать имена тридцати двухъ человѣкъ въ Парангъ-куджанскомъ округѣ, у которыхъ за одинъ мѣсяцъ было отобрано въ пользу Регента тридцать шесть буйволовъ. Или, вѣрнѣе, я могу назвать имена тридцати двухъ человѣкъ изъ этого округа, которые въ теченіе одного мѣсяца рискнули принести жалобу Хавелаару, при чемъ жалоба ихъ была Хавелааромъ разсмотрѣна, провѣрена и признана вполнѣ основательной.

А такихъ округовъ въ Лебакской области пять.

Если даже предположить, что число отбираемыхъ у населенія буйволовъ въ мѣстностяхъ, лишенныхъ чести быть управляемыми зятемъ Адипатти, было не такъ велико, все же остается подъ сомнѣніемъ, не проявляли ли и остальные туземные вожди въ своихъ хищеніяхъ и требованіяхъ такой же наглости, какъ и этотъ, чувствовавшій за собой высокую руку. Каждый изъ нихъ такъ или иначе подъ ногами чувствовалъ твердую почву. Начальникъ Чилангъ-каханскаго района на южномъ побережьѣ, за неимѣніемъ знатнаго тестя, могъ разсчитывать на то, что не легко было жаловаться на эго бѣднякамъ, которые жили далеко отъ резиденціи и должны были пройти пѣшкомъ сорокъ-шестьдесятъ палей для того, чтобы забраться вечеромъ въ оврагъ возлѣ дома Хавелаара. И если принять въ расчетъ, что многимъ такъ и не удавалось добраться до этого дома, а еще больше было такихъ, которые не рѣшались и пробовать, напуганные собственнымъ опытомъ или участью сосѣдей, пытавшихся жаловаться, станетъ ясно, что если даже просто умножить на пять число быковъ, украденныхъ у населенія въ одномъ районѣ, и признать результатъ за количество скота, ежемѣсячно отбираемаго въ округѣ у населенія для хозяйственныхъ нуждъ его Регента, и то эта цифра не будетъ слишкомъ высокой.

А дѣло, вѣдь, шло не объ однихъ быкахъ, и быки тутъ были не главное. Для того, чтобы противозаконно принудить людей къ безплатной работѣ -- въ особенности въ Индіи, гдѣ и закономъ барщина еще не отмѣнена, нужно пожалуй, меньше наглости, чѣмъ для того, чтобы отобрать у этихъ людей ихъ имущество. Легче убѣдить народъ, что правительству нуженъ его безплатный трудъ, чѣмъ что начальство можетъ взять у него быка и ничего ему не заплатить. И если бы даже робкій яванецъ вздумалъ провѣрить, дѣйствительно ли на барщину беретъ столько народу, какъ полагается по закону, это ни къ чему бы не привело, такъ какъ онъ законовъ не знаетъ и не можетъ высчитать, не взято ли изъ его деревни въ десять и въ пятнадцать разъ больше людей, чѣмъ разрѣшаетъ законъ. И если даже болѣе опасныя, болѣе бьющія въ глаза злоупотребленія совершаются такъ легко и открыто, что ужъ тутъ говорить о злоупотребленіяхъ, болѣе легко осуществляемыхъ и носящихъ въ себѣ меньшую опасность раскрытія.

Я обѣщалъ разсказать исторію яванца Сайдаха. И вмѣсто того вынужденъ былъ сдѣлать одно изъ тѣхъ отступленій, которыхъ такъ трудно избѣжать, когда рѣчь идетъ о чуждыхъ намъ условіяхъ жизни. Поэтому я воспользуюсь случаемъ объяснить, почему такъ трудно судить объ индійскихъ дѣлахъ людямъ, никогда не бывавшимъ въ Индіи.

Я часто говорю объ яванцахъ и для европейскаго читателя это звучитъ естественно, но люди, знакомые съ Явой, конечно, нашли бы такое обозначеніе неправильнымъ. Западныя резидентства: Бантамъ, Батавія, Преангеръ, Кравангъ и часть Керибона -- всѣ вмѣстѣ именуемыя землями Зунда -- собственно не считаются входящими въ составъ Явы. И, не говоря уже о пришельцахъ изъ-за моря, поселившихся въ этихъ областяхъ, даже и коренное населеніе здѣсь совсѣмъ другое, чѣмъ на центральной Явѣ или на восточной окраинѣ этого острова. Языкъ, бытъ, нравы, oSeжда -- все здѣсь совсѣмъ иное, чѣмъ дальше къ востоку, и обитатели земель Зунда больше отличаются отъ настоящихъ яванцевъ, чѣмъ англичанинъ отъ голландца. Эти національныя различія нерѣдко ведутъ къ разноголосицѣ при обсужденіи многаго, что происходитъ въ Индіи. Когда вы уясните себѣ, что даже одинъ островъ такой, какъ Ява, распадается на двѣ части, имѣющія мало общаго между собой, не говоря уже о болѣе мелкихъ подраздѣленіяхъ, вамъ легко будетъ представить себѣ, какъ же должно быть велико различіе между народностями, живущими далеко одна отъ другой и раздѣленными моремъ. Кто знаетъ Голландскую Индію только по Явѣ, тотъ такъ же мало можетъ составить себѣ правильное представленіе о малайцахъ, амбоинезцахъ, батта, альфурахъ, тиморезцахъ, дайкахъ или макассарахъ, какъ если бы онъ никогда не выѣзжалъ изъ Европы.{Даяки живутъ на островѣ Борнео, альфуры -- на Молуккскихъ островахъ и Целебесѣ, макассары -- также на Целебесѣ, батта -- на Суматрѣ; собственно малайцы разсѣяны по разнымъ островамъ, тиморезцы и амбоинезцы носятъ имена своихъ родныхъ острововъ.} И тому, кто имѣлъ возможность ознакомиться съ особенностями всѣхъ этихъ народцевъ и подмѣтить всѣ ихъ различія между собой, и смѣшно и досадно слушать разговоры или читать сужденія тѣхъ, кто почерпнулъ свои свѣдѣнія объ Индіи въ Батавіи или въ Бюитензоргѣ. И я не разъ дивился храбрости, съ которой, напримѣръ, какой-нибудь бывшій генералъ-губернаторъ, на основаніи своего мѣстнаго опыта, рѣшительно высказываетъ въ парламентѣ свое мнѣніе объ индійскихъ дѣлахъ вообще и требуетъ при этомъ, чтобы его сужденія принимались во вниманіе. Конечно, я высоко цѣню книжную науку и не разъ дивился обширности знаній и свѣдѣній объ индійскихъ дѣлахъ у людей, которые сами не бывали въ Индіи и почерпнули свои знанія изъ книгъ и когда выясняется, что бывшій генералъ-губернаторъ пріобрѣлъ свои знанія этимъ путемъ, онъ заслуживаетъ уваженія, какъ законной награды долголѣтняго, плодотворнаго труда. Онъ заслуживаетъ еще большаго уваженія, чѣмъ книжный ученый, которому приходилось преодолѣвать меньше трудностей, ибо, за дальностью разстоянія и не имѣя личнаго касательства къ Индіи, онъ менѣе рисковалъ впасть въ ошибку, чѣмъ бывшій индійскій генералъ-губернаторъ.

Но, повторяю, меня удивляетъ храбрость, съ которой нѣкоторые берутся за обсужденіе индійскихъ дѣлъ. Вѣдь знаютъ же они, что слушать ихъ будутъ не только люди, которыхъ легко убѣдить, что достаточно провести годъ-другой въ Бюитензоргѣ, чтобъ изучить всю Индію. Они знаютъ, что рѣчи ихъ будутъ прочитаны и въ самой Индіи людьми, которые были свидѣтелями ихъ неумѣлыхъ дѣйствій, ихъ ошибокъ и промаховъ и которые, подобно мнѣ, могутъ только дивиться наглости, съ которой человѣкъ, еще недавно прикрывавшій свою неумѣлость и негодность къ дѣлу высокимъ званіемъ, возложеннымъ на него королемъ, теперь вдругъ разговариваетъ такъ, какъ будто онъ и въ самомъ дѣлѣ что-нибудь въ этомъ понимаетъ.

Нерѣдко слышишь жалобы на некомпетентныя разсужденія и видишь, какъ съ тѣмъ или инымъ теченіемъ въ народномъ представительствѣ борются отрицаніемъ компетентности представителей этого теченія. Было бы не безынтересно изслѣдовать, какія же именно качества даютъ человѣку право судить о чужой компетентности. Нерѣдко очень важные вопросы разсматриваются не съ точки зрѣнія существа дѣла, а съ точки зрѣнія той цѣнности и вѣса, которые представляетъ собой мнѣніе даннаго докладчика, а такъ какъ докладчикомъ, по большей части, бываетъ лицо "авторитетное", по преимуществу "занимавшее важный постъ въ Индіи", то и выходитъ, что результатъ голосованія обыкновенно окрашенъ тѣми же ошибками, которыя, повидимому, неразлучны съ людьми, "занимающими важные посты". А если это такъ, если даже мнѣніе простого депутата, служившаго въ Индіи, носитъ печать такой авторитетности, то насколько же легче склоненъ человѣкъ къ превратнымъ сужденіямъ и насколько пагубнѣе могутъ быть эти превратныя сужденія, когда довѣріе къ его авторитету идетъ рука объ руку съ довѣріемъ короля, поставившаго этого человѣка во главѣ управленія колоніями.

Курьезно, какъ легко мы вѣримъ людямъ, утверждающимъ что-нибудь авторитетно и рѣшительно, какъ будто они знаютъ дѣло, когда источникъ этихъ знаній далекъ; быть можетъ, это объясняется нѣкоторой умственной лѣнью, которая не хочетъ дать себѣ труда продумать и провѣрить самой. Притомъ же ваше самолюбіе меньше задѣваетъ, когда вы признаете авторитетность чужого мнѣнія, не имѣя возможности черпать свѣдѣнія изъ тѣхъ же источниковъ, т.-е. когда нѣтъ соперничества, особенно когда авторитетность эта связана не съ личнымъ превосходствомъ, а съ исключительностью положенія.

Не говоря уже о лицахъ, "занимавшихъ отвѣтственные посты въ Индіи", поистинѣ достойно удивленія, какъ часто придаютъ вѣсъ и значеніе сужденіямъ людей, абсолютно ничѣмъ не могущихъ оправдать притязаній на вѣскость своего сужденія, кромѣ "воспоминаній о своемъ пребываніи въ тѣхъ мѣстностяхъ, о которыхъ идетъ рѣчь". Это тѣмъ болѣе комично, что тѣ самые люди, которые такъ легко вѣрятъ имъ, отнюдь не признали бы авторитетными ихъ сужденія о внутреннихъ дѣлахъ Голландіи, на томъ лишь основаніи, что они сорокъ-пятьдесятъ лѣтъ живутъ въ Голландіи. Мало ли людей, которые больше тридцати лѣтъ прожили въ Нидерландской Индіи и ни разу не сталкивались съ туземнымъ населеніемъ или съ туземными владыками? И очень огорчительно, что индійскій совѣтъ состоитъ по большей части именно изъ такихъ людей и даже ухитрились убѣдить короля назначить одного изъ такихъ авторитетовъ генералъ-губернаторомъ.

Я, конечно, не требую, чтобы въ генералъ-губернаторы ставили непремѣнно геніевъ. Тогда эти отвѣтственные посты оставались бы хронически незанятыми, что было бы весьма неудобно: притомъ же геній не смогъ бы работать съ колоніальнымъ министерствомъ; да и вообще геній для генералъ-губернаторскаго поста врядъ ли пригоденъ.

И все же было бы желательно, чтобы главные недостатки лицъ, занимающихъ эти посты, изложенные мною въ видѣ исторіи болѣзни, обратили на себя вниманіе тѣхъ, отъ кого зависитъ выборъ новаго ландфогта. На первый планъ я, разумѣется, выдвигаю требованіе, чтобы человѣкъ, выдвигающій свою кандидатуру на подобный постъ, былъ честенъ и настолько толковъ, что способенъ научиться тому, что ему надо знать; ну, а затѣмъ желательно конечно, чтобы онъ старался избѣгать вначалѣ чрезмѣрной самоувѣренности и самомнительности, а потомъ сонной апатіи, вынуждающей его всѣ дѣла сваливать на подчиненныхъ.

Я уже говорилъ, что Хавелааръ, выполняя свой служебный долгъ, вопреки обычаю и противодѣйствію ближайшаго начальства, разсчитывалъ на помощь и содѣйствіе генералъ-губернатора и добавлялъ, что его расчеты были "наивны"... Мы сейчасъ увидимъ, почему. Генералъ-губернаторъ находился уже въ послѣдней фазѣ своего служенія -- онъ ждалъ пріѣзда своего преемника и давно желаннаго отдыха на родинѣ.

Посмотримъ же, какъ отразилась эта фаза соннаго равнодушія на судьбахъ Лебакскаго округа, Хавелаара и яванца Сайдаха, къ обыденной исторіи котораго -- одной изъ многихъ -- я теперь перехожу.

Да, она однообразна, скучна и обыденна, какъ исторія терпѣливыхъ усилій муравья, которому надо втащить свою ношу на земляной бугоръ -- для него гору,-- лежащій на пути къ его зимней кладовой. Онъ тащитъ, надрывается и падаетъ, снова и снова пытаясь утвердиться на скалѣ, вѣнчающей вершину горы -- камешекъ на пригоркѣ. Но между нимъ и вершиною горы -- пропасть, которой не заполнить тѣлами своими и тысячѣ муравьевъ, и черезъ эту пропасть надо перебраться. И бѣдное маленькое насѣкомое, у котораго едва хватаетъ силы тащить свою ношу -- нерѣдко тяжелѣй его самого -- по ровному мѣсту, вынуждено приподняться на заднихъ лапкахъ и, усиливаясь, сохранить равновѣсіе на шаткой почвѣ, обхвативъ свою ношу передними лапками, вытянуть ихъ наискосокъ впередъ и поставить на выступъ скалы противоположнаго ската. Оно шатается, пугается, изнемогаетъ, силится удержаться за вырванный наполовину съ корнемъ изъ земли стволъ дерева, пригнутый верхушкой книзу -- стебелекъ травы,-- но, не разсчитавъ движенія, не находитъ искомой точки опоры -- стебелекъ гнется подъ его тяжестью... и муравей, вмѣстѣ со своей ношей, летитъ въ глубину. Тамъ онъ одно мгновеніе лежитъ спокойно -- мигъ, который въ жизни муравья значитъ очень много. Почему? Ошеломленъ ли онъ паденіемъ, или горюетъ, что столько усилій потрачено даромъ? Какъ бы то ни было, онъ не падаетъ духомъ. Снова берется онъ за свою ношу и снова тащитъ ее наверхъ, чтобы еще и еще разъ свалиться...

Такъ же монотонно и обыденно будетъ и мое повѣствованіе. Но только я буду говорить не о муравьяхъ, которыхъ радости и горести, вслѣдствіе грубости нашихъ чувствъ, ускользаютъ отъ нашего наблюденія, а о людяхъ, чувствующихъ такъ же, какъ и мы. Правда, тотъ, кто боится растрогаться или не признаетъ состраданія, скажетъ, что эти люди желтые или коричневые -- многіе зовутъ ихъ чернокожими; для такихъ людей разница въ цвѣтѣ кожи является достаточной причиной, чтобы отвернуться отъ чужого горя или же взирать на него безъ всякаго сочувствія.

И потому разсказъ мой обращенъ лишь къ тѣмъ, кто въ состояніи совершить трудный подвигъ -- повѣрить, что сердце человѣческое бьется и подъ темной кожей и что тотъ, кого судьба надѣлила бѣлымъ цвѣтомъ кожи и всѣмъ, что ему сопутствуетъ -- культурой и добродѣтелью, благородствомъ, знаніемъ свѣта и познаніемъ Божества,-- можетъ примѣнять эти свойства бѣлыхъ инымъ способомъ, чѣмъ тотъ, какой донынѣ видѣли отъ него люди, менѣе взысканные и цвѣтомъ кожи, и душевными совершенствами.

Моя надежда вызвать въ васъ сочувствіе и состраданіе не заходитъ, однако-жъ, слишкомъ далеко; и когда я буду описывать, какъ у яванца среди бѣлаго дня уводятъ изъ "кенданга" послѣдняго буйвола, нисколько не стыдясь и даже прикрываясь покровительствомъ нидерландскаго закона, какъ владѣлецъ буйвола и его дѣти съ плачемъ бѣгутъ за похищеннымъ быкомъ, какъ они сидятъ на крыльцѣ у похитителя, убитые, безмолвные, погруженные въ свою молчаливую скорбь, и какъ ихъ прогоняютъ съ бранью и насмѣшками, съ угрозами, палочными ударами и подземной тюрьмой -- о нѣтъ! когда я буду обо всемъ этомъ разсказывать, я не жду, что вы взволнуетесь не меньше, чѣмъ если-бъ я описывалъ, какъ у голландскаго крестьянина свели со двора послѣднюю корову. Не жду и не требую этого. Не требую, чтобы вы проливали слезы при видѣ слезъ, бѣгущихъ по темнокожему лицу, чтобъ вы воспламенялись благороднымъ гнѣвомъ, когда я говорю объ отчаяніи ограбленнаго. Не жду я также, чтобы вы вскочили съ мѣста и съ моей книгой въ рукѣ поспѣшили къ королю, чтобы сказать ему: "Смотри, король, вотъ что творится въ твоемъ государствѣ, въ твоей прекрасной Островной имперіи"...

Нѣтъ, всего этого я не жду. Слишкомъ много близкаго, вамъ самимъ близкаго горя волнуетъ ваши чувства, чтобы у васъ хватало еще жалости и на дальнихъ. Развѣ не было вчера на биржѣ "вяло" со всѣми товарами? И развѣ не виситъ надъ кофейнымъ рынкомъ угроза пониженія всѣхъ акцій?...

-----

-- Ради Бога, Штернъ, не пишите вы хоть своему папашѣ такихъ нелѣпостей,-- сказалъ я ему, и довольно внушительно, такъ какъ неправды я не терплю и правило мое -- всегда говорить правду. И въ тотъ же вечеръ самъ написалъ старику Штерну, совѣтуя ему поспѣшить съ заказами и остерегаться лживыхъ извѣстій.

Читатель навѣрное посочувствуетъ мнѣ,-- столько я опять перемучился, слушая эту послѣднюю главу. Теперь я нашелъ въ дѣтской игру солитеръ, въ которую можно играть одному, и беру ее съ собой на чаепитіе, чтобъ не такъ тошно было слушать. Ну не правъ ли я былъ, когда говорилъ, что шальникъ свелъ всѣхъ съ ума своимъ пакетомъ? Ну можно ли сказать, читая то, что они здѣсь намарали -- потому что и Фрицъ помогаетъ Штерну, это ужъ навѣрное,-- можно ли сказать, что это писали молодые люди, выросшіе въ порядочномъ домѣ? Что это за дурацкіе выпады противъ болѣзни, которая проявляется въ тоскѣ по родинѣ и сельской жизни? Или это намекъ на меня -- что молъ я собираюсь переселиться въ Дрибергенъ, когда Фрицъ будетъ маклеромъ? И кто же это въ обществѣ дѣвушекъ и женщинъ говоритъ о разстройствѣ желудка? У меня твердое правило: всегда ко всему относиться спокойно и серьезно, ибо, по-моему, это полезно для дѣла; но долженъ сознаться, что мнѣ нерѣдко стоило большого труда сдерживаться, слушая всѣ глупости, которыя намъ читаетъ Штернъ. Чего онъ, собственно, хочетъ? Къ чему ведетъ? Когда же я, наконецъ, дождусь отъ него разумнаго слова? Какое мнѣ дѣло, каковъ былъ у этого Хавелаара садъ, запущенный или въ порядкѣ, и ходили ли къ нему люди съ чернаго хода или съ параднаго? Къ Бюсселингу и Батерману ходить, напримѣръ, надо черезъ узкій коридоръ, рядомъ со складомъ нефти, и въ коридорѣ всегда грязно. И что это за болтовня о буйволахъ. И зачѣмъ чернокожимъ буйволы?... У меня никогда не было буйвола, однако-жъ я не жалуюсь на свою участь, а есть люди, которые вѣчно жалуются. А что касается нареканій на принудительныя работы, то сейчасъ видно, что Штернъ не слушалъ проповѣдей пастора Хавелаара, иначе онъ бы зналъ, какъ полезенъ трудъ для распространенія Царства Божія на землѣ. Правда, онъ лютеранинъ.

Да ужъ, если бы я зналъ, какъ онъ будетъ писать эту книгу, такую важную для всѣхъ кофейныхъ маклеровъ... да и вообще,-- я ужъ лучше бы самъ ее написалъ. Но его поддерживаютъ Роземейеры, которые работаютъ на сахарѣ, ну вотъ, онъ и воображаетъ о себѣ. Я ему прямо сказалъ, потому что я въ такихъ вещахъ откровененъ, что эту исторію о Сайдахѣ можно отлично выкинуть. Но тутъ на меня вдругъ накинулась Луиза Роземейеръ. Должно быть, Штернъ сказалъ ей, что тамъ будетъ рѣчь о любви, ну, а молоденькія барышни ужасно это любятъ. Это, положимъ, меня бы не испугало, если-бъ Роземейеры не сказали мнѣ, что имъ хотѣлось бы свести знакомство съ отцомъ Штерна. Конечно, для того, чтобъ черезъ отца добраться до дяди, работающаго на сахарѣ, такъ что, если-бъ я черезчуръ насѣлъ на Штерна съ точки зрѣнія здраваго разсудка, это могло бы имѣть такой видъ, какъ будто я хочу ихъ съ нимъ разссорить, а я этого вовсе не хочу, потому, вѣдь, они работаютъ на сахарѣ.

Я, вообще, не понимаю этого штерновскаго бумагомаранія. Недовольные люди есть вездѣ, и пристало ли ему, видѣвшему въ Голландіи столько хорошаго -- не далѣе, какъ на этой недѣлѣ моя жена заваривала ему ромашку, когда онъ простудился,-- пристало ли ему бранить правительство? Чего онъ хочетъ этимъ добиться? Вызвать всеобщее недовольство? Или, можетъ быть, онъ самъ мѣтитъ въ генералъ-губернаторы? Скажу вамъ на ушко: онъ достаточно безразсуденъ, чтобъ желать этого. Третьяго дня я спросилъ его объ этомъ и при этомъ замѣтилъ, что по-голландски онъ пишетъ плоховато.-- "О, это ничего не значитъ,-- отвѣтилъ онъ,-- повидимому генералъ-губернаторовъ рѣдко назначаютъ такихъ, которые бы знали языкъ страны". Извольте разговаривать съ такимъ дерзкимъ мальчишкой! Онъ не питаетъ ни малѣйшаго уваженія къ моему опыту. На этой недѣлѣ я какъ-то сказалъ ему, что я уже семнадцать лѣтъ состою маклеромъ и уже двадцать лѣтъ хожу на биржу, а онъ мнѣ на это: "А вотъ Бюсселингъ и Ватерманъ ужъ восемнадцать лѣтъ, какъ держатъ маклерскую контору, значитъ, у нихъ опыта на цѣлый годъ больше вашего". Вотъ вѣдь какъ онъ ловко поддѣлъ меня! Потому что я вѣдь человѣкъ правдивый и долженъ признать, что Бюсселингъ и Ватерманъ, хоть они и восемнадцать лѣтъ маклерствуютъ, а дѣло все-таки знаютъ плохо и что они жулики.

И Марію они запутали. Вы представьте себѣ, на этой недѣлѣ -- это былъ ея чередъ читать вслухъ за завтракомъ, и мы дошли до исторіи Лота {1 кн. Моисея ст. 19,-- Чтеніе для молодой дѣвицы изъ хорошаго дома врядъ ли подходяще} -- и вдругъ она останавливается и объявляетъ, что дальше читать она не будетъ. Моя жена, женщина религіозная, какъ и я самъ, попробовала было кротостью привести ее къ повиновенію, потому что нравственной дѣвушкѣ не годится быть такой упрямой. Тутъ пришлось вмѣшаться мнѣ, какъ отцу, и сдѣлать дочкѣ строгій выговоръ, ибо своимъ упрямствомъ она лишила насъ поучительнаго чтенія за завтракомъ, что вредно отражается на цѣломъ днѣ. Но и я ничего не могъ съ ней подѣлать; она даже до того дошла, что объявила, что лучше пускай ее убьютъ, а дальше читать она не будетъ. За это я посадилъ ее на три дня подъ арестъ въ ея комнатѣ, приказавъ, чтобы ей ничего не давали ѣсть, кромѣ кофе съ хлѣбомъ, и думаю, что это благотворно на нее подѣйствуетъ. А для того, чтобы это наказаніе повело къ нравственному исправленію, я велѣлъ ей десять разъ переписать главу, которую она не хотѣла читать, и примѣнилъ такую мѣру строгости главнымъ образомъ потому, что замѣтилъ, что она въ послѣднее время набралась разныхъ идей -- ужъ не знаю, отъ Штерна или отъ кого другого -- идей, которыя кажутся мнѣ опасными для нравственности, а для насъ съ женою нравственность -- первое дѣло. Между прочимъ я слышалъ, какъ она пѣла французскую пѣсенку -- кажется, Беранже,-- гдѣ говорится про старуху-нищенку, которая въ молодости была актрисой и пѣла на сценѣ, а вчера за завтракомъ она была безъ корсета -- я говорю о Маріи -- а это уже совсѣмъ неприлично.

Долженъ признаться, что и Фрицъ изъ посѣщенія церкви вынесъ мало путнаго. А я-то радовался, что онъ такъ смирно сидитъ и слушаетъ проповѣдь. Онъ не трогался съ мѣста и не спускалъ глазъ съ амвона; я думалъ, онъ смотритъ на проповѣдника; а потомъ оказалось, что впереди сидѣла Бетси Роземейеръ. Я ничего не сказалъ по этому поводу, потому что съ молодыми людьми не слѣдуетъ быть очень строгимъ, а Роземейеры -- фирма солидная. Старшей своей дочкѣ, которая вышла замужъ за москательщика Брюггемана, они дали очень недурное приданое; и потомъ, я дуиаю, что такія вещи удерживаютъ Фрица отъ хожденія на Вестермарктъ, и это мнѣ пріятно, потому что я стою за нравственность.

Но это не мѣшаетъ мнѣ досадовать, видя, какъ Фрицъ ожесточаетъ свое сердце, подобно фараону, который былъ, вѣдь меньше виноватъ, потому что у него не было отца, постоянно указывавшаго ему правый путь -- про стараго фараона въ писаніи ничего не сказано. Пасторъ Хавелааръ жалуется, что онъ дерзитъ ему на урокахъ Закона Божія -- я говорю про Фрица; и онъ тоже, повидимому,-- и, должно быть, тоже изъ пакета шальника -- набрался заносчивости, которая бѣситъ добродушнѣйшаго Хавелаара. Трогательно слышать, какъ этотъ почтенный человѣкъ, иногда заглядывающій къ намъ напиться кофе, силится повліять на Фрица, воздѣйствуя на его чувства, а у сквернаго мальчишки всегда готовъ какой-нибудь вопросъ, въ которомъ сказывается все непокорство его ума. И все это вышло изъ проклятаго пакета шальника. Самъ заливаясь слезами умиленія, убѣждаетъ его ревностный проповѣдникъ слова Божія не слушать мудрости человѣческой, но стараться проникнуть въ тайну Мудрости Господней. Кротостью и лаской убѣждаетъ онъ его не отвергать хлѣба жизни вѣчной, дабы не попасть въ когти къ Сатанѣ, обитающему со своими аггелами въ уготованномъ ему огнѣ вѣчномъ. "О!-- говорилъ онъ вчера,-- то-есть я подразумѣваю Хавелаара -- о, юный другъ мой! Открой глаза и уши свои. Смотри и слушай, что даетъ тебѣ увидать и услыхать Господь черезъ мои уста. Воззри на свидѣтельство святыхъ мучениковъ, пострадавшихъ за истинную вѣру. Посмотри на Стефана {Дѣянія св. апостоловъ, 7, 59.}, какъ онъ, падая подъ градомъ камней, которыми его побиваютъ, все еще обращаетъ взоръ свой къ небу и устами своими славословитъ Господа...

А Фрицъ ему:

-- Ну, я бы лучше самъ швырнулъ въ нихъ камнемъ.

Ну, что мнѣ дѣлать съ этимъ мальчикомъ?

Минуту спустя Хавелааръ снова началъ свое, потому что онъ усердный слуга и отъ работы не отлыниваетъ. "О, юный другъ, открой же..." (Дальнѣйшее смотри выше.) Можешь ли ты оставаться безчувственнымъ, думая о томъ, что станется съ тобой, если тебя когда-нибудь причтутъ къ козлищамъ лѣвой?..."

А мой бездѣльникъ въ отвѣтъ какъ прыснетъ со смѣху, и Марія такъ же. И даже на лицѣ моей жены я подмѣтилъ что-то похожее на улыбку. Ну, тутъ ужъ я пришелъ на помощь Хавелаару и, въ наказаніе Фрицу, оштрафовалъ его, взявъ изъ его копилки нѣкоторую сумму на миссіонеровъ.

Все это однако-жъ очень меня огорчаетъ. И какъ тутъ, при такихъ заботахъ, развлекаться, слушая разсказы про яванцевъ и буйволовъ? Что мнѣ до участи и дѣлъ чужихъ и далекихъ людей, когда того и гляди мой Фрицъ своимъ недовѣріемъ погубитъ мое собственное дѣло, когда я боюсь, что изъ него никогда не выйдетъ порядочнаго маклера? Хавелааръ самъ сказалъ, что Богъ такъ ужъ устроилъ, что честность всегда ведетъ къ богатству.

-- Смотрите,-- говоритъ онъ,-- развѣ Нидерланды не богаты? А потому что вѣрующій народъ. А во Франціи вотъ постоянно убійства и смертоубійства, а потому что французы католики. А яванцы почему бѣдны? Потому что язычники. И чѣмъ больше голландцы водятся съ яванцами, тѣмъ больше богатства они накопляютъ и привозятъ сюда, и, слѣдовательно, тѣмъ больше бѣдности должно быть тамъ, на Явѣ.

Я иной разъ дивлюсь проницательности въ дѣлахъ пастора Хавелаара. Вѣдь взять хоть бы меня -- я человѣкъ религіозный, и дѣло мое изъ года въ годъ развивается, а Бюсселингъ и Ватерманъ, которые и Бога не признаютъ и заповѣдей Его не соблюдаютъ, всю жизнь останутся плохими маклерами. Вотъ и Роземейерамъ, которые работаютъ на сахарѣ и держатъ горничную католичку, пришлось недавно удовольствоваться двадцатью семью процентами изъ конкурса одного обанкротившагося еврея. Чѣмъ больше я вдумываюсь, тѣмъ больше познаю неисповѣдимые пути Господни. Еще недавно наша биржа заработала тридцать съ лишкомъ милліоновъ на продажѣ продуктовъ, доставляемыхъ язычниками, не считая того, что заработалъ я и другіе маклера, живущіе такими операціями. Вѣдь это же все равно, какъ если бы самъ Богъ сказалъ: "Ну, вотъ глядите, вы вѣрующіе, вотъ и получайте за свою вѣру тридцать милліоновъ". Развѣ это не перстъ Божій, что грѣшникъ долженъ работать для того, чтобы содержать праведниковъ? Развѣ это не указаніе Божіе: иди молъ и дальше тѣмъ же правымъ путемъ, чтобы и капиталъ пріобрѣсти, и укрѣпиться въ вѣрѣ истинной. И когда слышишь завѣтъ: молись и трудись, не значитъ ли это, что мы должны молиться, а трудиться за насъ должны тѣ, кто не умѣетъ прочесть даже Отче нашъ?

О, какъ правъ Хавелааръ, называя иго Господне благимъ! И какимъ легкимъ становится бремя для того, кто вѣруетъ! Мнѣ только немного за сорокъ, а я, если бы захотѣлъ, могъ бы теперь бросить дѣла и переѣхать въ Дрибергенъ, а поглядите, что бываетъ съ тѣми, кто забылъ о Богѣ. Вчера я видѣлъ шальника съ его женой и мальчугашкой: ни дать ни взять выходцы съ того свѣта. Онъ блѣдный, какъ смерть, глаза на лобъ вылѣзли, щеки впали, согнулся весь, а вѣдь онъ моложе меня. И она одѣта очень бѣдно, и глаза заплаканные. Я сразу замѣтилъ, что она изъ породы людей, которые вѣкъ ничѣмъ недовольны; мнѣ достаточно взглянуть на человѣка, чтобы раскусить его, а потому что опытъ у меня большой. На ней была только тоненькая мантилька изъ чернаго шелка, а на дворѣ стужа. Кринолина ни слѣда, юбочка легонькая и виситъ, какъ обмятая, вокругъ колѣнъ, и подолъ обтрепанный. А на немъ даже и шали не было, одѣтъ совсѣмъ по-лѣтнему. Но отъ гордыни своей онъ все-таки еще не отрѣшился. Я самъ видѣлъ, какъ онъ что-то подалъ бѣдной женщинѣ, сидѣвшей возлѣ шлюза (Фрицъ говоритъ, что это мостъ, а не шлюзъ, но по-моему шлюзъ, потому что онъ каменный), а когда человѣкъ самъ почти ничего не имѣетъ, то это, по-моему, грѣхъ съ его стороны еще на другихъ тратить деньги. Я вообще никогда не подаю на улицѣ, это ужъ у меня такое правило, и когда я вижу бѣдняка, я всегда говорю себѣ: кто знаетъ, можетъ быть, онъ обѣднѣлъ по собственной винѣ, зачѣмъ же я еще буду поощрять его испорченность? А по воскресеньямъ я даю дважды: одинъ разъ на бѣдныхъ, другой разъ на церковь. Такъ оно и быть должно. Не знаю, видѣлъ ли меня шальникъ, но я поскорѣй прошелъ мимо, глядя вверхъ и размышляя о Божьемъ правосудіи,-- вѣдь ужъ не допустилъ бы Господь, чтобъ онъ ходилъ зимою въ лѣтнемъ пиджакѣ, если-бъ онъ былъ человѣкъ болѣе предусмотрительный и не былъ бы лѣнивъ, неповоротливъ и болѣзненъ.

Теперь, что касается моей книги, я положительно долженъ просить извиненія у читателя за непростительную недобросовѣстность, съ которой Штернъ злоупотребляетъ нашимъ договоромъ. Долженъ сознаться, мнѣ уже теперь жутко думать о предстоящемъ чаепитіи и о любовной исторіи этого Сайдаха. Читателю уже извѣстны мои здравыя понятія о любви,-- пусть онъ припомнитъ мои разсужденія по поводу прогулки на берегахъ Ганга. Я не понимаю, какъ могутъ нравиться такія вещи молоденькой дѣвушкѣ или какъ человѣкъ въ лѣтахъ можетъ слушать безъ отвращенія подобныя глупости. Я увѣренъ, что въ слѣдующій разъ, какъ Штернъ будетъ читать, мнѣ удастся добиться въ "солитеръ" того, чтобы у меня остались три шарика.

Постараюсь не слушать про этого Сайдаха и надѣюсь, что если онъ герой этой любовной исторіи, то романъ его скоро закончится женитьбой. Все-таки это хорошо со стороны Штерна, что онъ заранѣе предупредилъ, что это будетъ скучная исторія. Если онъ потомъ начнетъ про что-нибудь другое, я тогда опять буду слушать. Но всѣ эти нападки на правительство вызываютъ во мнѣ почти такую же досаду, какъ и любовныя исторіи. По всему видно, что Штернъ молодъ и неопытенъ. Чтобы правильно судить о дѣлахъ, нужно все видѣть вблизи. Когда я женился, я самъ поѣхалъ въ Гаагу и былъ съ женою въ Моритцюизъ. И сталкивался съ разными кругами общества: видѣлъ, какъ проѣзжалъ мимо министръ финансовъ, а потомъ мы вмѣстѣ покупали фланель на Веенерстратъ, то-есть я съ женой, и нигдѣ я не замѣчалъ ни малѣйшихъ признаковъ недовольства правительствомъ. У барышни въ магазинѣ лицо было сытое и видъ довольный, и когда потомъ въ 18... такомъ-то и такомъ-то году нѣкоторые начали увѣрять, что въ Гаагѣ не все ладно, я однажды за чаемъ высказалъ имъ свое мнѣніе о недовольныхъ, и всѣ согласились со мной, потому всѣ знали, что я говорю по опыту. И когда мы ѣхали обратно въ почтовой каретѣ, почтальонъ наигрывалъ на рожкѣ: "Радуйтесь жизни". А вѣдь ужъ, конечно, онъ не дѣлалъ бы этого, если бы въ Гаагѣ были такіе непорядки. Такъ что, какъ видите, я все подмѣтилъ, учелъ и знаю, что мнѣ думать о брюзжаніи недовольныхъ въ тысяча восемьсотъ... такомъ-то и такомъ-то году.

Напротивъ насъ живетъ одна юффру, у которой племянникъ на востокѣ держитъ лавку, или, какъ это по-ихнему называется, токо. Если бы тамъ все было такъ скверно, какъ говоритъ Штернъ, вѣдь она бы ужъ навѣрное что-нибудь тоже слышала объ этомъ, а она, повидимому, очень довольна тѣмъ, какъ идутъ дѣла ея племянника, потому что я никогда не слыхалъ отъ нея жалобъ. Наоборотъ, она говоритъ, что ея племямникъ живетъ въ имѣніи и что онъ членъ приходскаго попечительства, и что онъ ей прислалъ въ ящикѣ изъ-подъ сигаръ павлиньихъ перьевъ и ящикъ самъ сдѣлалъ изъ бамбука. Все это ясно показываетъ, какъ неосновательны жалобы, что у насъ скверное правительство. И еще показываетъ, что въ той странѣ всякій, кто умѣетъ смотрѣть въ оба, найдетъ, что заработать, а шальникъ навѣрное и тамъ былъ лѣнивъ, неповоротливъ и болѣзненъ; иначе онъ не вернулся бы домой такимъ бѣднымъ и не пришлось бы ему ходить зимою безъ пальто. И не одинъ племянникъ нашей юффру нашелъ тамъ свое счастье, на Востокѣ. Я знаю многихъ, кто тамъ побывалъ, и одѣты они всѣ отлично. Но понятно, и тамъ, какъ здѣсь, нужно знать дѣло и смотрѣть въ оба. И на Явѣ жареные голуби никому сами въ ротъ не валятся... Работать надо. А кто этого не хочетъ, тотъ и останется бѣднякомъ -- это ужъ само собой разумѣется.

Глава семнадцатая.

Штернъ продолжаетъ.-- Сайдахъ и Адинда.

У отца Сайдаха былъ буйволъ, на которомъ онъ обрабатывалъ свое поле. Когда у него этого буйвола отобралъ старшина Парангъ-куджанскаго района, онъ очень огорчился и въ теченіе многихъ дней ни съ кѣмъ даже не разговаривалъ. Ибо близилось время пахать, а если саваху во-время не вспашешь, то не успѣешь во время и засѣять ее, а значитъ нечего будетъ и убирать, и ни единаго стебля пади не соберешь въ Ломбонгѣ на зиму.

Къ свѣдѣнію читателя, который знаетъ Яву, но не бывалъ въ Бантамѣ, замѣчу, что въ этомъ резидентствѣ существуетъ частное землевладѣніе, котораго нѣтъ въ другихъ мѣстахъ.

Итакъ, отецъ Сайдаха очень горевалъ. Онъ боялся, что его женѣ не обойтись безъ риса, да и Сайдаху, тогда еще маленькому, и его братишкамъ и сестренкамъ тоже.

А если, онъ запоздаетъ внести аренду за свою землю, то старшина пожалуется на него адсистенту-резиденту, а такія провинности караются закономъ.

И вотъ, отецъ Сайдаха взялъ кинжалъ -- кривъ, наслѣдіе своего отца. Крисъ былъ не очень-то красивъ, но все же рукоятка его была обмотана серебряной тесьмой и ножны заканчивались серебряной пластинкой. Онъ продалъ этотъ кинжалъ китайцу, жившему въ столицѣ, получилъ отъ него двадцать четыре гульдена и на эти деньги купилъ себѣ другого буйвола.

Сайдахъ, которому было тогда лѣтъ семь, скоро свелъ дружбу съ этимъ новымъ буйволомъ.Я не безъ умысла говорю: дружбу, ибо трогательно видѣть, какъ яванскій буйволъ-карао привязывается къ мальчику, который кормитъ его и ходитъ за нимъ. Вскорѣ я самъ приведу примѣръ такой привязанности и не вымышленный. Достаточно ребенку нажать пальцемъ на голову быка, чтобы огромный, сильный быкъ повернулъ тяжелую голову вправо или влѣво или нагнулъ ее; онъ безпрекословно повинуется своему маленькому господину, котораго онъ знаетъ, понимаетъ, съ которымъ онъ росъ вмѣстѣ.

Такъ подружился и маленькій Сайдахъ съ новымъ отцовскимъ буйволомъ, и веселый звонкій дѣтскій голосокъ, понукавшій буйвола, казалось, придавалъ еще больше силы его могучей спинѣ, когда нужно было пахать на тяжеломъ глинистомъ грунтѣ, отмѣчая свой путь глубокими острыми бороздами. Дойдя до конца поля, буйволъ охотно поворачивалъ назадъ и новую борозду проводилъ вплотную рядомъ съ первой, не оставляя между ними промежутка даже и шириною съ большой палецъ, такъ что саваха казалась садомъ, вспаханнымъ трудолюбивымъ великаномъ.

Рядомъ находились савахи отца Адинды, маленькой невѣсты Сайдаха, съ младенческихъ лѣтъ предназначенной ему въ жены. И когда братья Адинды приближались къ границѣ, раздѣляющей ихъ поля, въ то время какъ Сайдахъ пахалъ на своемъ полѣ, они весело перекликались, наперерывъ расхваливая силу и выносливость своихъ буйволовъ. Но, мнѣ сдается, Сайдаховъ буйволъ былъ всѣхъ лучше, быть можетъ, потому, что Сайдахъ ласковѣе всѣхъ прочихъ разговаривалъ съ нимъ, а буйволы очень чувствительны къ ласкѣ и доброму слову.

Сайдаху было уже девять лѣтъ, а Адиндѣ шесть, когда и этого буйвола отобралъ у отца Сайдаха начальникъ Парангъ-куджанскаго округа.

Отецъ Сайдаха, человѣкъ очень бѣдный, продалъ на этотъ разъ китайцу два серебряныхъ крючка отъ кламбу {Занавѣси.}, наслѣдіе родителей его жены, и купилъ на эти деньги новаго буйвола.

Но Сайдахъ былъ безутѣшенъ. Онъ зналъ отъ братьевъ Адинды, что прежняго ихъ буйвола угнали въ городъ, въ резиденцію, и спрашивалъ отца, не видалъ ли онъ тамъ ихъ буйвола, когда ходилъ въ городъ продавать застежки. И отецъ ему на этотъ вопросъ ничего не отвѣтилъ. И онъ боялся, не зарѣзали ли его буйвола, какъ всѣхъ прочихъ, которыхъ начальство отбирало у туземцевъ.

И не мало слезъ пролилъ Сайдахъ, вспоминая бѣднаго буйвола, съ которымъ онъ за два года такъ сдружился, и долгое время не могъ ничего ѣсть, потому что горло у него было точно стянуто шнуркомъ.

Не забудьте, что Сайдахъ былъ ребенокъ.

Новый буйволъ скоро привыкъ къ Сайдаху и очень скоро заступилъ въ его сердцѣ мѣсто прежняго, по правдѣ сказать, даже слишкомъ скоро, ибо -- увы!-- первыя записи въ книгѣ нашего сердца легко изглаживаются, чтобы очистить мѣсто позднѣйшимъ письменамъ.

Новый. буйволъ былъ не такъ силенъ, какъ прежній, и поменьше прежняго, такъ что ярмо было для него слишкомъ велико, но стараній и усердія у него было столько же, какъ и у его предшественника, сведеннаго на бойню, и теперь, когда Сайдахъ черезъ межу своего поля переговаривался съ братьями Адинды, онъ уже не могъ похвастаться силой своего буйвола, но все же утверждалъ, что въ усердіи и послушаніи ни одинъ буйволъ сравниться съ нимъ не можетъ. И если борозды на его полѣ шли теперь уже не такъ прямо, какъ прежде, словно линейкой проведенныя, и въ нихъ оставались неразбитые комья земли, Сайдахъ охотно помогалъ своему буйволу, сколько хватало его дѣтскихъ силъ, и разбивалъ ихъ своимъ патіоломъ -- заступомъ; при томъ же ни у какого другого буйвола не было узеръ-узеранга, двойного завитка на гривѣ, какъ у его новаго буйвола, а самъ пенгулу {Священникъ.} сказалъ, что это сулитъ онтонгъ -- счастье.

Однажды буйволъ Сайдаха заупрямился. Напрасно мальчикъ понукалъ его, убѣждая поторопиться. Буйволъ сталъ, какъ вкопанный, и не трогался съ мѣста. Сайдахъ, разсердившись на это необычное упорство буйвола, не удержался и выругалъ его обычнымъ въ Индіи грубымъ словомъ, не потому, чтобъ очень разсердился, а просто потому, что и другіе такъ ругали своихъ буйволовъ, когда они упрямились. Но и ругаться было незачѣмъ, потому что и бранныя слова не помогли -- буйволъ не трогался съ мѣста. Онъ моталъ головой, словно хотѣлъ сбросить ярмо, тяжело дышалъ, такъ что видно было, какъ паръ идетъ у него изъ ноздрей, въ глазахъ его былъ страхъ, верхняя губа вздернулась, обнажая десна.

-- Бѣги, бѣги!-- кричали Сайдаху братья Адинды.-- Бѣги, Сайдахъ! Тигръ близко.

Всѣ они поспѣшно сорвали ярма со своихъ быковъ, вскочили на широкія спины ихъ и помчались черезъ савахи, черезъ галанганы, черезъ болота и кусты, и алангъ-аланги {Алангъ-алангъ -- высокая трава.} по дорогѣ и прямикомъ черезъ поле; и когда, наконецъ, они, запыхавшись и обливаясь потомъ, примчались въ деревню Бадуръ, Сайдаха не было между ними.

Ибо, когда онъ хотѣлъ, по примѣру другихъ, сорвать ярмо съ шеи своего буйвола и вскочить на него, буйволъ нежданнымъ прыжкомъ въ сторону сбилъ его съ ногъ, и онъ упалъ. Тигръ былъ ужъ совсѣмъ близко.--

Буйволъ Сайдаха съ перепугу пробѣжалъ мимо того мѣста, гдѣ лежалъ его маленькій господинъ, ожидая смерти, ибо все живое, даже и люди, подвластно страху и не всегда можетъ преодолѣть его, но тотчасъ же опять вернулся, сталъ надъ мальчикомъ, разставивъ надъ нимъ свои толстыя ноги и прикрывъ его своей могучей спиной, а шею вытянулъ по направленію къ тигру наставивъ рога. Тигръ прыгнулъ... это былъ его послѣдній прыжокъ. Буйволъ принялъ его въ рога и самъ при этомъ потерялъ клокъ мяса, вырванный тигромъ изъ его шеи, но зато тигръ лежалъ на землѣ съ вспоротымъ брюхомъ, а Сайдахъ былъ спасенъ. Недаромъ въ гривѣ этого буйвола былъ узеръ-узерангъ, двойной завитокъ, сулившій счастье.

И этого буйвола отняли у отца Сайдаха и повели на бойню.

Я предупреждалъ тебя, читатель, что моя исторія будетъ монотонной и обыденной.

Въ ту пору, когда зарѣзали этого буйвола, Сайдаху было уже двѣнадцать лѣтъ, а Адинда уже ткала саронги и украшала ихъ изящными капаласъ. {Саронгъ -- главная и часто единственная одежда яванцевъ,-- кусокъ шерстяной матеріи, въ метръ ширины и два метра длины, который обматываютъ вокругъ бедеръ и прикрѣпляютъ поясомъ или же просто завязываютъ узломъ. Капала -- узорчатая кайма, изукрашенная батикками, совершенно своеобразный способъ украшенія. Бѣлая матерія, повѣшенная на шестъ, сперва отъ руки разрисовывается краснымъ карандашемъ, виноградными листьями и усиками, цвѣтами, фигурками. Если саронгъ долженъ быть синяго цвѣта, всѣ линіи и части рисунка, которыя не должны быть синими, покрываются съ обѣихъ сторонъ расплавленнымъ воскомъ, который стоитъ тутъ же подъ рукою въ маленькомъ горшочкѣ на легкомъ огнѣ, чтобъ онъ все время былъ жидкимъ. Свернувъ плотную трубочку изъ тонкой кисеи, работница обмакиваетъ ее въ воскъ и наводитъ узоръ съ образчика или изъ головы. Когда потомъ саронгъ обмакиваютъ въ разведенную синюю краску, мѣста, покрытыя воскомъ, краски не принимаютъ и остаются бѣлыми. Когда ткань высохнетъ, воскъ отдираютъ, и обнаруживается узоръ. Если хотятъ, чтобъ часть узора была красной, мѣста, которыя не должны быть красными, снова покрываются воскомъ и т. д. Изготовленіе красиваго саронга иной разъ беретъ нѣсколько мѣсяцевъ. Зато краски получаются очень яркія. Путешественники сравниваютъ яркость нѣкоторыхъ саронговъ съ эфектомъ, который производятъ на солнцѣ старинныя расписныя стекла церквей, отливающія драгоцѣнными каменьями. Яванцы особенно цѣнятъ въ. такихъ разрисованныхъ саронгахъ неопредѣленность и неправильность контуровъ, съ которыми не могутъ равняться правильные узоры, выводимые машиной. Потому такъ плохо прививаются у нихъ фабричныя ткани, привозимыя голландцами.} У нея уже были свои думы и мечты, которыя она вплетала въ ткань, и узоры у нея выходили печальные, такъ какъ она видѣла печальнымъ Сайдаха.

Грустенъ былъ и отецъ Сайдаха, больше же всѣхъ печалилась его мать. Вѣдь это она залѣчила раны на шеѣ вѣрнаго животнаго, спасшаго жизнь ея сыну, котораго она уже считала погибшимъ, когда братья Адинды принесли вѣсть, что тигръ утащилъ его въ лѣсъ. И каждый разъ, какъ она промывала рану, она думала о томъ, какъ истерзали бы жестокіе когти, такъ глубоко вонзившіеся и цъ толстую кожу буйвола, нѣжное тѣло ребенка, и каждый разъ, какъ она прикладывала свѣжія травы къ ранѣ, она гладила буйвола и говорила ему ласковыя слова, чтобы вѣрное животное знало, какой благодарной умѣетъ быть мать. И сокрушаясь, что его увели, она все же надѣялась, что разъ буйволъ тогда понималъ ее, значитъ, навѣрное, онъ понялъ и плачъ ея, когда его уводили на бойню, и зналъ, что не отъ воли матери Сайдаха зависѣло сохранить ему жизнь.

Нѣкоторое время спустя отецъ Сайдаха бѣжалъ изъ Лебака, ибо его страшило наказаніе за невзносъ арендной платы за землю, а больше у него не было никакихъ пусака, {Пусака -- наслѣдство.} чтобы продать ихъ и на эти деньги купить себѣ новаго буйвола. Его дѣды и прадѣды испоконъ вѣковъ жили въ Парангъ-Куджанѣ и потому не могли оставить ему большого наслѣдства. Да и родители его жены тоже съ давнихъ поръ жили въ этомъ округѣ. Послѣ утраты послѣдняго буйвола онъ нѣсколько лѣтъ кой-какъ изворачивался, обрабатывая свою саваху наемными быками, но это -- трудъ неблагодарный, да и обидно нанимать буйвола тому, у кого были свои собственные. Мать Сайдаха не вынесла этого и умерла съ горя; тогда-то отецъ его, отчаяншись выбиться изъ нищеты, и бѣжалъ въ Бантамъ, чтобъ поискать работы въ Бюитензоргѣ. Но его наказали палками, такъ какъ онъ ушелъ изъ Лебака безъ паспорта и безъ разрѣшенія, и подъ конвоемъ вернули обратно въ Бадуръ. И здѣсь посадили за рѣшетку, такъ какъ считали его рехнувшимся съ горя -- чему я охотно вѣрю -- и боялись, какъ бы онъ въ моментъ матаглапа не совершилъ амока {Яванецъ, съ отчаянія лишившійся разсудка, сперва сидитъ въ углу, въ тупомъ раздумьѣ, мрачно глядя передъ собой въ пространство; затѣмъ схватываетъ кинжалъ и начинаетъ дѣлать амокъ -- убивать всѣхъ, кто попадется подъ руку, все равно, друзей или враговъ, если они вздумаютъ загородить ему дорогу. Всѣ бѣгутъ отъ него; на деревнѣ начинаютъ звонить въ деревянный колоколъ, чтобы предупредить объ опасности; всѣ вооружаются, накидываются на несчастнаго сумасшедшаго и убиваютъ его.} или еще какого-нибудь безразсудства. Но недолго ему пришлось сидѣть за рѣшеткой, ибо вскорѣ онъ умеръ.

Что сталось съ маленькими братьями и сестрами Сайдаха, я не знаю. Домъ, въ которомъ они жили въ Бадурѣ, нѣкоторое время стоялъ пустымъ, а затѣмъ развалился, такъ какъ поправлять его было некому. Вѣдь онъ былъ построенъ всего-на-всего изъ бамбука и покрытъ атапомъ. И на томъ мѣстѣ, гдѣ жила и страдала цѣлая семья, осталась только кучка мусора и грязи. Немало такихъ кучекъ въ Лебакѣ.

Когда отецъ его бѣжалъ въ Бюитензоргъ, Сайдаху было уже пятнадцать лѣтъ. Онъ не пошелъ съ отцомъ -- у него были болѣе широкіе замыслы. Ему разсказывали, что въ Батавіи многіе господа ѣздятъ въ бендисѣ и ему не трудно было бы получить тамъ мѣсто кучеренка, котораго сажаютъ сзади, потому что тутъ нуженъ еще не совсѣмъ взрослый человѣкъ, чтобъ его тяжесть не нарушала равновѣсія легкой двуколки. На такой службѣ, говорили ему, можно въ три года скопить достаточно денегъ для покупки даже и пары буйволовъ. Эта перспектива соблазняла его. Самоувѣренною поступью, какъ человѣкъ, замышляющій великое, пошелъ онъ послѣ ухода отца, къ Адиндѣ и повѣдалъ ей свой планъ.

-- Ты подумай,-- говорилъ онъ,-- къ тому времени, какъ я вернусь, мы оба будемъ уже достаточно взрослые, чтобъ обвѣнчаться, и у насъ будетъ пара буйволовъ.

-- Отлично, Сайдахъ. Когда ты вернешься, тогда и сыграемъ свадьбу. А пока я буду ткать саронги и сленданги и батиковать ихъ, и все время буду прилежно работать.

-- Я вѣрю тебѣ, Адинда, но... а если ты къ тому времени уже выйдешь замужъ?

-- Ты же знаешь, Сайдахъ, я ни за кого не пойду, кромѣ тебя. Мой отецъ еще, когда мы были дѣтьми, обѣщалъ меня твоему отцу.

-- А ты сама?

-- Будь спокоенъ, я выйду только за тебя.

-- Когда я вернусь, я издали позову тебя.

-- Кто же услышитъ твой зовъ, если мы въ то время будемъ молотить рисъ?

-- Да... но, Адинда... какъ же?... Ну да, такъ будетъ лучше, ты жди меня возлѣ куста джати, подъ кетапаномъ, {Кетапанъ (Ketappang) -- дерево съ продолговатыми плодами, похожими на миндаль.} тамъ, гдѣ ты дала мнѣ вѣтку мелатти.

-- Но, Сайдахъ, какъ же я узнаю, когда мнѣ надо будетъ итти и ждать тебя подъ кетапаномъ?

Сайдахъ подумалъ и отвѣтилъ:

-- Считай луны. Трижды двѣнадцать лунъ я пробуду въ отсутствіи... Эта луна не идетъ въ счетъ. И каждый разъ, какъ увидишь новую луну, Адинда, дѣлай зарубку на твоей рисовой колодѣ. {Рисовая колода -- чаще всего выдолбленный стволъ большого дерева, въ которомъ деревянными дубинками молотятъ рисъ, выбивая изъ шелухи зерно.} Когда насчитаешь трижды двѣнадцать зарубокъ, на слѣдующій день послѣ того приходи подъ кетапанъ... придешь, Адинда?

-- Да, Сайдахъ, когда ты придешь, ты найдешь меня подъ кетапаномъ, возлѣ куста джати. {Джатипиковое дерево.}

Тутъ Сайдахъ оторвалъ полоску отъ своего синяго тюрбана, уже порядкомъ изорваннаго, и далъ Адиндѣ на память о себѣ, а самъ ушелъ изъ Бадура.

Много дней подъ-рядъ шелъ онъ безъ отдыха. Прошелъ мимо Рангкасъ-Бетуна, который тогда еще не былъ столицей Лебака, мимо Варонгъ-Гунунга, гдѣ жилъ тогда адсистентъ-резидентъ, и на слѣдующее утро увидалъ передъ собою Пандеглангъ, тонущій въ зелени. А еще день спустя пришелъ въ Серангъ и немало дивился великолѣпію большого города, со множествомъ домовъ, построенныхъ изъ камня и покрытыхъ краевыми кирпичами. Ничего подобнаго Сайдахъ еще не видѣлъ. Въ Серангѣ онъ пробылъ цѣлый день, чтобъ отдохнуть, ибо усталъ изрядно, но ночью, по холодку, снова пустился въ путь и пришелъ въ Тангерангъ еще до того, какъ солнце поднялось настолько высоко, что тѣнь доходила Сайдаху только до губъ, несмотря на огромный тудунгъ, {Въ Индіи время всегда вычисляется по солнцу. Тудунгъ -- большая соломенная шляпа.} оставленный ему отцомъ.

Въ Тангерангѣ онъ искупался въ рѣкѣ, возлѣ перевоза, и отдохнулъ у одного пріятеля отца, который показалъ ему, какъ плести соломенныя шляпы, не хуже тѣхъ, что привозятъ изъ Манильи. У этого знакомаго Сайдахъ остался еще на день, чтобъ научиться самому плести шляпы, въ расчетѣ, можетъ быть, этимъ заработать что-нибудь, если ему не повезетъ въ Батавіи. На другой день, подъ вечеръ, когда уже стало прохладно, онъ поблагодарилъ радушнаго хозяина и пошелъ дальше. Когда совсѣмъ стемнѣло, такъ что никто не могъ его увидѣть, онъ вынулъ листъ, въ которомъ хранилъ вѣтку мелатти, {Мелатти -- жасминъ съ мелкими цвѣточками, очень пахучій.} данную ему. Адиндой подъ деревомъ кетапанъ, ибо ему было грустно, что онъ такъ долго не увидитъ невѣсты. Первый день, да и второй тоже онъ не такъ сильно огорчался разлукой, хоть и шелъ совсѣмъ одинъ. Мысли его всѣ были сосредоточены на мысли заработать денегъ и купить пару буйволовъ -- это представлялось ему предѣломъ богатства; у его отца никогда не бывало больше одного буйвола. И слишкомъ ясно онъ представлялъ себѣ свое возвращеніе въ Бадуръ и встрѣчу съ Адиндой, чтобы печалиться о разлукѣ съ нею. Онъ простился съ ней, окрыленный надеждой, и въ мысляхъ его прощаніе тѣсно связалось съ предстоящею встрѣчей подъ кетапаномъ. И такъ сильна была надежда въ его сердцѣ, что онъ покинулъ Бадуръ съ легкимъ сердцемъ, почти радостно, словно уже прошли долгіе тридцать шесть мѣсяцевъ, отдѣлявшихъ его отъ желанной минуты свиданія. Ему казалось, отбитъ только вернуться, и онъ найдетъ Адинду ожидающей его подъ кетапаномъ.

Но чѣмъ больше онъ удалялся отъ Бадура, тѣмъ длиннѣй казались ему дни, тѣмъ болѣе долгими представлялись тридцать шесть мѣсяцевъ, отдѣлявшихъ его отъ свиданія съ Адиндой. И было что-то въ его душѣ, замедлявшее его шаги -- грусть, отъ которой колѣни сами собой подгибались; это еще не было уныніе, но это была тоска, уже недалекая отъ унынія. Онъ даже уже подумывалъ о возвращеніи назадъ, но что сказала бы Адинда о такомъ малодушіи?

И хотя медленнѣй, чѣмъ въ первые дни, онъ все же шелъ впередъ, зажимая въ рукѣ вѣтку мелатти и отъ времени до времени прижимая ее къ груди. За эти три дня онъ очень возмужалъ и теперь самъ себѣ дивился, какъ могъ онъ быть такимъ спокойнымъ, когда Адинда была подъ бокомъ у него и онъ могъ видѣться съ ней, сколько ему хотѣлось. Ибо онъ зналъ, что теперь онъ уже не будетъ имѣть покоя, пока не свидится съ ней вновь. И еще дивился, какъ онъ съ дороги не вернулся назадъ, чтобъ еще разъ увидѣть ее. Ему вспомнилось, какъ незадолго до его ухода они поссорились съ Адиндой изъ-за шнурка, который она связала для лалаянга {Лалаянгъ -- бумажный змѣй съ веревочнымъ хвостомъ. Игра заключается въ томъ, чтобы одной веревкой перервать другую. Кому это удастся, того партія выиграна.} своихъ братьевъ: шнурокъ этотъ разорвался потому, что плохо былъ связанъ, и изъ-за этого онъ и братья его проиграли закладъ дѣтямъ изъ Джипурута. И онъ думалъ: "Какъ могъ я изъ-за такого пустяка разсердиться на Адинду? Если даже вправду она спустила петлю и изъ-за этого Джипурутъ выигралъ, а Бадуръ проигралъ, а не потому, что маленькій Джаминъ, ловко прицѣлившись въ него изъ-за куста, перерѣзалъ его осколкомъ стекла, даже и въ этомъ случаѣ какъ могъ я такъ сердиться на нее и называть ее разными скверными словами? А если я умру въ Батавіи, не успѣвъ выпросить у нея прощенія за свою грубость? Вотъ и выйдетъ тогда, что я худой человѣкъ, который бранится направо и налѣво и ругаетъ даже дѣвушекъ. И если въ Бадурѣ услышатъ, что я умеръ на чужбинѣ, развѣ не скажетъ каждый: "И хорошо, что Сайдахъ умеръ, потому что онъ ругалъ Адинду".

Такимъ образомъ, его мысли приняли уже иное направленіе, и невольно онѣ стали выливаться сперва въ отдѣльныхъ возгласахъ, потомъ въ вопросахъ, обращенныхъ къ самому себѣ, и, наконецъ, въ грустной пѣсенкѣ, которую мы и приводимъ въ переводѣ. Вначалѣ я намѣревался перевести ее размѣренными и риѳмованными строками, но потомъ счелъ лучшимъ, какъ и Хавелааръ, не "затягивать ее въ корсетъ".

Не знаю я, гдѣ я умру.

Я съ берега видѣлъ великое море,

Когда мы съ отцомъ моимъ вмѣстѣ

Тамъ соль добывали.

Если на морѣ умру я и въ воду бросятъ мой трупъ,

То стаей акулы сберутся къ нему;

Онѣ будутъ виться вкругъ трупа и спросятъ другъ друга:

Чьей станетъ добычей лежащій въ водѣ?

Но я не услышу.

Не знаю я, гдѣ я умру.

Я въ пламени видѣлъ жилище Па-Ансу;

Онъ самъ его предалъ огню --

Онъ былъ сумасшедшій.

Если въ огнѣ я, захваченъ пожаромъ, такъ же умру,

То угли, пылая,

Осыплютъ мой трупъ,

И съ громкими криками примутся люди поспѣшно,

Водой заливая,

Огонь истреблять,--

Но я не услышу.

Не знаю я, гдѣ я умру.

Я видѣлъ, какъ съ пальмы свалился Си-унахъ.

Для матери мальчикъ орѣхи

Срывать собирался.

Если я съ пальмы свалюсь, у подножья буду въ кустахъ

Лежать я, какъ мертвый

Си-унахъ лежалъ.

Но мать надо мной не заплачетъ -- она умерла. Чужіе

Воскликнутъ: "Глядите,

Лежитъ Саидахъ",--

Но я не услышу.

Не вѣдаю, гдѣ я умру.

Я видѣлъ недвижное тѣло Па-лиссу.

Онъ умеръ отъ старости; былъ онъ

Съ сѣдой головою.

Если я старцемъ съ сѣдой головою умру, средь плакальщицъ тѣло

Положатъ мое.

Онѣ станутъ выть, какъ надъ тѣломъ Па-лиссу когда-то,

И громкій подыметъ

Семья моя плачъ,--

Но я не услышу.

Не вѣдаю, гдѣ я умру.

Немало умершихъ я въ Бадурѣ видѣлъ.

Окутавши бѣлой одеждой,

Ихъ въ землю зарыли.

Въ Бадурѣ если умру я, то буду также зарытъ

Вблизи отъ деревни, восточнѣй холма,

Гдѣ трава разраслася высоко;

Когда тамъ Адинда пройдетъ и подолъ ея платья

Чуть-чуть прикоснется

Къ верхушкамъ травы,

Я это слышу.

Пришелъ, наконецъ, Сайдахъ и въ Батавію. Попросилъ одного господина взять его къ себѣ, и господинъ охотно исполнилъ его просьбу, такъ какъ языкъ Сайдаха былъ ему непонятенъ. Въ Батавіи предпочитаютъ слугъ, которые не говорятъ по-малайски и, значитъ, еще не такъ испорчены, какъ тѣ, которые давно уже имѣютъ дѣло съ европейцами. По-малайски Сайдахъ научился скоро, однако-жъ, велъ себя исправно и работалъ примѣрно, такъ какъ все время мечталъ о томъ, какъ онъ купитъ пару буйволовъ, и объ Адиндѣ. Онъ быстро выросъ, возмужалъ, набрался силы, такъ какъ здѣсь его кормили каждый день, чего въ Бадурѣ не бываетъ. На конюшнѣ его полюбили, и если-бъ онъ посватался за дочку главнаго кучера, навѣрно не получилъ бы отказа. Своему господину онъ даже такъ понравился, что тотъ произвелъ его въ лакеи. Ему увеличили жалованье и еще постоянно дарили подарки, такъ какъ были очень довольны его услугами. Его госпожа читала романъ Сю, и при видѣ Сайдаха ей всегда вспоминался принцъ Джальма, да и ея пріятельницамъ теперь было понятно, почему яванскій живописецъ Радхенъ Салехъ произвёлъ такой фуроръ въ Парижѣ.

Поэтому, когда Сайдахъ черезъ три года попросилъ господина отпустить его и дать ему свидѣтельство въ хорошемъ поведеніи, его сочли даже неблагодарнымъ. Однако-жъ отказать въ аттестатѣ не могли, и Сайдахъ съ радостной душой пустился въ путь.

Прошелъ онъ на обратномъ пути и мимо Пизинга, гдѣ когда-то жилъ Хавелааръ. Но этого Сайдахъ не зналъ, да если бы и зналъ, у него на сердцѣ было другое, что занимало его мысли. Онъ считалъ сокровища, которыя онъ несъ домой. Въ свиткѣ бамбуковой коры у него былъ завернутъ паспортъ и аттестатъ, которымъ онъ былъ въ правѣ гордиться. Въ ящичкѣ, висѣвшемъ у него на шеѣ на кожаномъ ремнѣ, было что-то тяжелое, поминутно стукавшее его по плечу, но это было ему только пріято -- еще бы!-- вѣдь въ этомъ ящичкѣ лежало тридцать испанскихъ долларовъ, {Испанскій долларъ -- прежде очень ходкая серебряная монета, теперь почти вытѣсненная американскими.} -- достаточно, чтобы купить даже трехъ буйволовъ. Вотъ-то обрадуется Адинда! И это было еще не все. За спиной у него виднѣлись окованныя серебромъ ножны криса -- кинжала, который торчалъ у него за поясомъ, съ рукояткой изъ камунинга, тончайшей работы, заботливо обмотанной шелкомъ. И мало ли у него еще было сокровищъ. Въ рубцѣ каина, обвивавшаго его стройныя бедра, былъ зашитъ серебряный поясъ изъ гибкихъ звеньевъ, съ золотою подвѣской -- икатъ пендингъ. Правда, поясокъ былъ не длинный, но вѣдь Адинда такая тоненькая...

А на шеѣ, на шнурочкѣ, подъ баджу, у него былъ надѣтъ шелковый мѣшочекъ и въ немъ хранилось нѣсколько засушенныхъ цвѣточковъ мелатти.

Не диво, что онъ задержался въ Тапгерангѣ не дольше, чѣмъ это было необходимо, чтобъ повидаться съ другомъ своего отца, который такъ чудесно умѣлъ плести соломенныя шляпы. Не диво, что онъ коротко отвѣчалъ дѣвушкамъ, забрасывавшимъ его вопросами: "куда?" и "откуда?", какъ водится въ этихъ мѣстахъ вмѣсто привѣта. Не диво, что Сераигъ уже не показался ему такимъ большимъ и красивымъ послѣ того, какъ онъ видѣлъ Батавію. Не диво, что онъ теперь не прятался въ кусты, какъ три года назадъ, завидя проѣзжающаго резидента,-- вѣдь ему доводилось видѣть гораздо болѣе важнаго господина, который живетъ въ Бюитензоргѣ дѣдушку Сусухунана Соло. {Сусухунанъ Соло, яванскій "императоръ" въ Суракатрѣ, въ письмахъ къ генералъ-губернатору именуютъ его "дѣдушкой".} Не диво, что онъ безъ вниманія слушалъ рѣчи своихъ дорожныхъ спутниковъ, разсказывавшихъ разныя новости о Бантамъ-Кидудѣ: что тамъ совсѣмъ перестали сажать кофе -- не окупается и не стоитъ труда, что начальникъ Парангъ-куджанскаго округа за уличный разбой посаженъ на двѣ недѣли подъ домашній арестъ въ домѣ своего тестя, что резиденція правительства перенесена въ Рангкасъ-Бетунъ и что пріѣхалъ новый адсистентъ-резидентъ, потому что прежній умеръ два мѣсяца назадъ, и что этотъ новый чиновникъ говорилъ на первомъ себахѣ, и что съ нѣкотораго времени перестали наказывать за жалобы, и какъ въ народѣ надѣются, что теперь все украденное добро будетъ возвращено владѣльцамъ или, по крайней мѣрѣ, оплачено имъ.

Нѣтъ, глазамъ Сайдаха рисовались иныя, болѣе заманчивыя картины. До Бадура было еще далеко, и онъ искалъ глазами въ облакахъ очертанія дерева кетапанъ. И обнималъ руками воздухъ, словно обнимая ту, которая должна была ждать его подъ деревомъ. Онъ представлялъ себѣ лицо Адинды, ея головку, ея плечи, тяжелыя черныя косы, падающія ей на шею, видѣлъ большіе темные глаза, такіе блестящіе и красивые, и ноздри, которыя у нея въ дѣтствѣ такъ гнѣвно раздувались, когда онъ -- возможно ли это?-- сердилъ ее, и уголки губъ, въ которыхъ притаилась улыбка, видѣлъ юную грудь, вздымавшуюся подъ кабаи, видѣлъ, какъ саронѣ, сотканный ею самой, плотно обтягиваетъ ея бедра и, выгибаясь по линіи ноги, ниспадаетъ пышной складкой на маленькую ножку.

Не удивительно, что Сайдахъ плохо слушалъ то, что ему разсказывали. Ему чудились совсѣмъ иные звуки -- голосъ Адинды, говорившій ему: "Привѣтъ тебѣ, Сайдахъ. Да будетъ благословенъ день твоего возвращенія. Я думала о тебѣ и за тканьемъ, и за пряжей, и когда мы молотили рисъ въ колодѣ, на которой трижды двѣнадцать зарубокъ сдѣланы моею рукой. И я ждала тебя подъ кетапаномъ въ первый день новаго мѣсяца, какъ ты велѣлъ мнѣ. Привѣтъ тебѣ, Сайдахъ. Я буду твоею женой".

Вотъ какія рѣчи музыкой звучали въ его ушахъ и не давали ему слушать то, что ему разсказывали люди на обратномъ пути его домой.

Наконецъ, онъ увидѣлъ кетапанъ. Или, вѣрнѣй, большое темное пятно, закрывшее отъ него звѣзды. Это, должно быть, былъ кустъ джати рядомъ съ деревомъ, подъ которымъ завтра, чуть взойдетъ солнце, онъ увидитъ Адинду. Въ темнотѣ Сайдахъ ощупывалъ стволы, одинъ за другимъ. Вскорѣ онъ нащупалъ знакомыя выпуклости на южной сторонѣ одного изъ деревьевъ и вложилъ палецъ въ трещину, которую Си-Пантехъ пробилъ своимъ парангомъ, когда онъ заклиналъ понтганака {Духъ, который живетъ на деревьяхъ и шутитъ злыя шутки надъ людьми, особенно надъ беременными женщинами.} оставить въ покоѣ его мать, которую онъ мучилъ зубной болью передъ рожденіемъ маленькаго братца Си-Пантеха. Это и былъ кетапанъ, который онъ разыскивалъ.

Да, вотъ то самое мѣсто, гдѣ онъ впервые посмотрѣлъ на Адинду не такъ, какъ другіе его товарищи, потому что она впервые отказалась играть съ ними, хотя еще недавно играла въ эту самую игру съ другими дѣтьми, мальчиками и дѣвочками. Здѣсь она и дала ему вѣтку мелатти.

Онъ сѣлъ у подножія дерева и началъ смотрѣть на звѣзды, и когда падала звѣздочка, онъ принималъ это за привѣтъ себѣ по случаю своего возвращенія въ Бадуръ. И думалъ о томъ, сладко ли теперь спитъ Адинда и аккуратно ли она вырѣзывала зарубки на рисовой колодѣ. Ему будетъ больно, если она пропустила одну, какъ будто ей еще не надоѣло ждать... цѣлыхъ тридцать шесть мѣсяцевъ! И еще о томъ думалъ, много ли она набатиковала красивыхъ саронговъ и сленданговъ. И спрашивалъ себя, кто теперь живетъ въ домѣ его отца. И вспоминалъ свою молодость и мать, которая такъ любила его, и то, какъ буйволъ спасъ его отъ тигра, и представлялъ себѣ, что бы сталось теперь съ Адиндой, если-бъ буйволъ не былъ ему такимъ вѣрнымъ защитникомъ.

Спъ внимательно слѣдилъ за тѣмъ, какъ звѣзды на востокѣ спускались все ниже, и каждый разъ, какъ звѣздочка гасла на горизонтѣ, онъ высчитывалъ, насколько солнце теперь ближе къ восходу и насколько самъ онъ ближе къ свиданію съ Адиндой.

Навѣрно, она придетъ на разсвѣтѣ, съ первымъ солнечнымъ лучомъ, даже еще до разсвѣта... Ахъ, зачѣмъ она не пришла наканунѣ!

Его огорчало, что Адинда не поспѣшила навстрѣчу счастливой минутѣ свиданія, которая три года свѣтила въ его душѣ, озаряя ее неописуемой радостью. Любовь его становилась эгоистичной, а самъ онъ недобросовѣстнымъ; теперь ему уже казалось, что Адиндѣ гораздо раньше слѣдовало бы быть здѣсь и дожидаться его, и вотъ теперь ему приходится ждать. А между тѣмъ, онъ пришелъ раньше условленнаго срока.

И жаловался онъ напрасно, такъ какъ солнце еще не взошло... день еще ни однимъ глазкомъ не глянулъ на равнину. Правда, звѣзды уже поблѣднѣли, словно стыдно имъ стало, что такъ скоро насталъ конецъ ихъ владычеству; правда, какіе-то странные отливы скользили по вершинамъ горъ, казавшихся тѣмъ темнѣе, чѣмъ рѣзче онѣ выдѣлялись на свѣтломъ фонѣ неба; правда, тамъ и сямъ въ облакахъ словно пролетало что-то сверкающее -- золотыя и огненныя стрѣлы, которыми кто-то стрѣлялъ вдоль горизонта, но онѣ скоро исчезали, словно падая за непонятную завѣсу, скрывшую день отъ жадныхъ взоровъ Сайдаха.

Постепенно, однако-жъ, вокругъ него все свѣтлѣло; онъ уже различалъ очертанія мѣстности и кокосовой рощи, скрывавшей изъ виду Бадуръ, гдѣ спала Адинда.

Нѣтъ, не можетъ быть, чтобы она еще спала. Какъ могла бы она спать? Вѣдь знаетъ же она, что ее ждетъ Сайдахъ. Навѣрное, она цѣлую ночь не смыкала глазъ; навѣрное, ночной сторожъ стучался въ дверь ея съ вопросомъ: почему у нея въ хижинѣ такъ долго горитъ пелитахъ? {Лампочка.} и она, весело смѣясь, отвѣчала ему, что не спитъ по обѣту, что ей надо докончить къ утру слендангъ, {Слендангъ -- тотъ же саронгъ, только проще отдѣланный и короче, который носятъ мужчины.} надъ которымъ она работаетъ и который долженъ быть готовъ непремѣнно и въ первый день новаго мѣсяца.

Или, можетъ быть, она совсѣмъ и не ложилась въ эту ночь, а сидѣла въ темнотѣ на рисовой колодѣ и ощупью, пальчиками, пересчитывала, всѣ ли тутъ тридцать шесть зарубокъ, одна возлѣ другой. И испуганно вскрикивала, просчитавшись, когда одной зарубки нехватало или одна оказывалась лишней, и радостно смѣялась, убѣдившись, что всѣ тридцать шесть на мѣстѣ и, значитъ, прошло ровно тридцать шесть мѣсяцевъ со дня ухода Сайдаха.

И она, навѣрно, теперь, когда стало свѣтать, напрягаетъ глаза, вглядываясь въ даль горизонта и безуспѣшно силясь разглядѣть, не проглянуло ли солнце, лѣнивое солнце, которое такъ медлитъ, медлитъ...

Но вотъ показалась полоска, голубовато-алая, словно прицѣпившаяся къ облакамъ на горизонтѣ, а края ея были свѣтлые, огненные; вотъ что-то блеснуло изъ-подъ нея, и снова полетѣли вдоль горизонта золотыя и огненныя стрѣлы; но теперь онѣ уже не падали за горизонтъ, а крѣпко засѣдали въ темныхъ тучахъ и все шире и шире разливали вокругъ себя свѣтъ, сталкиваясь, скрещиваясь, дрожа и скользя, объединяясь въ огненные снопы и загораясь золотымъ вѣнцомъ на синемъ полѣ. Да нѣтъ же, тутъ были всѣ цвѣта: и золото, и лазурь, и серебро, и пурпуръ... О, Боже! да вѣдь это утренняя заря, это свиданіе съ Адиндой!

Сайдаха не научили молиться, и хорошо, что не научили; потому что болѣе чистой молитвы, болѣе пламенной благодарности, чѣмъ его безмолвный восторгъ, не знаетъ человѣческій языкъ.

Въ Бадуръ ему итти не хотѣлось. Самое свиданіе съ Адиндой казалось ему менѣе прекраснымъ, чѣмъ увѣренность, что скоро онъ свидится съ нею. Онъ сѣлъ подъ кетапаномъ, скользя разсѣяннымъ взглядомъ вокругъ. Природа смѣялась и, казалось, радостно привѣтствовала его, какъ мать свое дитя, возвратившееся домой, и какъ мать выражаетъ свою радость воспоминаніями о пережитомъ горѣ, показывая вернувшемуся памятки, которыя она берегла безъ него, такъ и знакомыя мѣста навѣвали Сайдаху воспоминанія объ его недолгой жизни, которой они были свидѣтелями. Но сколько бы ни скользили его взгляды и мысли, поминутно они возвращались къ дорогѣ, ведшей изъ Бадура къ кетапану. И все, что способны были воспринимать его чувства, звалось Адиндой... Налѣво былъ оврагъ съ рыхлою желтой землей, куда однажды упалъ молодой буйволъ. Вся деревня сбѣжалась -- не бездѣлица потерять молодого буйвола; многіе спустились въ пропасть на крѣпкихъ канатахъ изъ роттана, {Веревка, сплетенная изъ волоконъ роттана, испанскаго тростипка.} и всѣхъ храбрѣй оказался отецъ Адинды,-- какъ она радовалась, маленькая Адинда, какъ она хлопала въ ладоши!...

А вонъ тамъ, съ другой стороны, гдѣ кокосовая рощица навѣваетъ прохладу на хижины Бадура, тамъ Си-унахъ упалъ съ пальмы и разбился на смерть. Какъ плакала тогда его мать! "Си-унахъ былъ еще такой маленькій!...", причитала она, какъ будто она меньше бы огорчалась, если-бъ Си-унахъ былъ уже взрослымъ. Но это правда, онъ былъ маленькій, еще меньше и слабѣй, чѣмъ Адинда...

Никого не видать на дорогѣ, ведущей отъ Бадура къ дереву. Навѣрно, она позже придетъ, теперь еще слишкомъ рано.

Сайдахъ увидалъ баджина, {Баджинъ -- бѣлка.} быстро перепрыгивавшаго съ вѣтки на вѣтку. Хорошенькій звѣрокъ, навѣрное, причинявшій немало докукъ владѣльцу дерева, но все же очаровательный своею гибкостью и подвижностью, граціозно и неутомимо карабкался по дереву то вверхъ, то внизъ. Сайдахъ заставлялъ себя слѣдить за нимъ, такъ какъ это давало отдыхъ его мыслямъ отъ тяжелой работы, которой онѣ занимались съ самаго солнечнаго восхода,-- отдыхъ отъ утомительнаго ожиданія. Вскорѣ чувства его стали изливаться въ словахъ, и онъ запѣлъ о томъ, что творилось въ его душѣ. Я предпочелъ бы прочесть вамъ эту пѣсенку по-малайски, ибо малайскій языкъ на Востокѣ -- все равно, что итальянскій на Западѣ, самый звучный и нѣжный.

Посмотри, какъ бѣлка пищу ищетъ --

Вверхъ и внизъ, направо и налѣво

Падаетъ, взлетаетъ и кружится --

И безкрылая, но быстрая, какъ птица.

Всякихъ благъ тебѣ я, бѣлочка, желаю.

Ты себѣ отыщешь пропитанье --

Я-жъ одинъ сижу подъ тѣнью джати,

Жду того, что мнѣ насытитъ сердце.

Ужъ давно набилъ животикъ баджинъ,

И въ гнѣздо свое давно вернулся --

Я же все съ душою неутѣшной,

Сердце все еще груститъ... Адинда!...

Нѣтъ, никого не видать на дорогѣ, ведущей изъ Бадура къ кетапану.

Взглядъ Сайдаха упалъ на мотылька, весело порхавшаго въ воздухѣ, такъ какъ солнышко уже начало припекать... И онъ запѣлъ:

Посмотри, какъ мотылекъ порхаетъ --

Блещутъ крылья пестрыми цвѣтами;

Къ лепесткамъ кенари *) онъ стремится,

Сердцемъ льнетъ къ возлюбленной душистой.

Всякихъ благъ тебѣ я, мотылекъ, желаю.

Ты найдешь цвѣтокъ, который ищешь,--

Я-жъ одинъ сижу подъ тѣнью джати,

Жду того, что сердце мое любитъ.

Ужъ давно душистую кенари

Мотылекъ поцѣловалъ влюбленный --

Я же все еще съ душою огорченной,

Сердце все еще груститъ... Адинда!...

*) Кенари -- бальзамическій кустарникъ, Canarium commune.

Снова взглядываетъ Сайдахъ въ дорогу, ведущую отъ Бадура къ кетапану. Но никого не видать на дорогѣ... А солнце поднимается все выше. Все жарче становится день...

Посмотри, какъ солнышко сіяетъ,

Въ вышинѣ надъ рощей и холмами:

Разгорѣлось, хочется покоя, ждутъ объятья ласковыя моря...

Всякихъ благъ тебѣ я, солнышко, желаю.

Ты найдешь себѣ покой желанный,--

Я-жъ одинъ сижу подъ тѣнью джати

И покоя сердцу ожидаю.

Ужъ давно спустилось въ море солнце

И уснуло, все во тьмѣ покинувъ...

Я же все еще съ душою огорченной,

Сердце все еще груститъ... Адинда!...

Никого не видать на дорогѣ, что ведетъ изъ Бадура къ метапану.

Когда бабочки больше не будутъ порхать,

Когда звѣзды сверкать перестанутъ,

Перестанетъ мелатти струить ароматъ

И сердца перестанутъ томиться,

И въ лѣсахъ не останется дикихъ звѣрей,

И покатится солнце обратно,

И забудетъ луна, гдѣ закатъ, гдѣ восходъ,--

Если все же Адинда еще не придетъ,

То со свѣтлыми крыльями ангелъ слетитъ

Посмотрѣть, что еще уцѣлѣло...

Здѣсь мой трупъ подъ кетапаномъ будетъ лежать,

А душа горько плакать... Адинда!...

Никого не видать на дорогѣ, что ведетъ изъ Бадура къ кетапану.

Ангелъ трупъ мой увидитъ и братьямъ своимъ

На него онъ укажетъ и скажетъ:

"Въ одиночествѣ встрѣтилъ онъ смерть, но цвѣтокъ

Охладѣвшія губы цѣлуютъ.

Подойдите-жъ, возьмемъ мы на небо того,

Кто все ждетъ, даже мертвый, Адинду,

И нельзя, чтобы всѣми забытый лежалъ

Тотъ, кто столько любви въ своемъ сердцѣ вмѣщалъ".

Тутъ, еще разъ открывшись, уста назовутъ

Имя сердцемъ любимой Адинды,

Еще разъ поцѣлуютъ меллати цвѣтокъ,

Ею данный... Адинда!... Адинда!... *)

*) Всѣ стихотворенія Хавелаара въ этой части и въ предыдущихъ переведены г. Адаэль.

Такъ пѣлъ Сайдахъ и зорко вглядывался въ даль, но никого не видать было на дорогѣ, что вела изъ Бадура къ кетапану.

О, навѣрное, Адинда уснула только подъ утро, истомленная безсонною ночью -- быть можетъ, многими безсонными ночами; она нѣсколько недѣль не спала, ожидая его,-- вотъ почему она не пришла на разсвѣтѣ.

Какъ же ему быть? Встать и итти въ Бадуръ? Нѣтъ, это будетъ имѣть такой видъ, какъ будто онъ сомнѣвается въ ея приходѣ.

Не подозвать ли человѣка, который гонитъ черезъ поле буйвола? Нѣтъ, онъ далеко, не услышитъ... да и не хочетъ Сайдахъ говорить съ нимъ объ Адиндѣ, спрашивать его объ Адиндѣ... онъ хочетъ увидать ее, ее одну, ее первую на родинѣ. О, конечно, конечно! она скоро придетъ.

Онъ будетъ ждать...

А если она захворала... или... умерла?...

Какъ раненый олень, помчался Сайдахъ по тропинкѣ, ведшей отъ кетапана къ деревнѣ, ничего не видя и не слыша, а было что ему увидать и слышать, потому что у входа въ деревню стояли люди и окликали его:

-- Сайдахъ! Сайдахъ!

Но... что же это значитъ? Или его волненіе, поспѣшность мѣшаютъ ему найти домъ Адинды? Какъ сумасшедшій добѣжалъ онъ до конца деревни и вернулся назадъ, стукнувъ себя съ досады кулакомъ по головѣ,-- какъ могъ онъ пропустить домъ Адинды, пробѣжать мимо, не замѣтивъ его? И вотъ опять онъ у въѣзда -- и опять не видитъ дома Адинды. Боже мой! да что это? не снится ли ему все это? Еще разъ добѣжалъ онъ до околицы деревни и еще разъ вернулся назадъ и схватился обѣими руками за голову, чтобъ не пустить въ нее безумія, и воскликнулъ:

-- Пьянъ! Пьянъ! Я пьянъ!...

И женщины деревни вышли изъ своихъ домовъ и съ состраданіемъ глядѣли на бѣднаго Сайдаха, ибо онѣ поняли, что онъ ищетъ домъ Адинды, и знали, что нѣтъ уже въ ихъ деревнѣ дома Адинды.

Ибо когда начальникъ Парангъ-куджанскаго округа отобралъ у отца Адинды послѣдняго буйвола...

Я тебя предупреждалъ, читатель, что исторія моя будетъ скучная и однообразная...

...мать Адинды умерла съ горя, и младшая сестренка ея умерла, потому что не было у нея матери, чтобы кормить ее грудью. И отецъ Адинды, боясь, что его накажутъ палками, если онъ къ сроку не внесетъ аренды за землю...

Я знаю, знаю, что моя исторія скучная...

...отецъ Адинды бѣжалъ изъ Бадура и изъ округа. И Адинду взялъ съ собой, и ея братьевъ. Но такъ какъ онъ слышалъ, что отца Сайдаха наказали въ Бюитензоргѣ палочными ударами за то, что онъ безъ паспорта ушелъ изъ Бадура, то въ Бюитензоргъ отецъ Адинды не пошелъ, и не въ Кравангъ онъ пошелъ, и не въ Преангеръ, и не въ Батавію.

Пошелъ онъ въ Тиллатъ-Кахапъ, приморскую часть округа Лебака. И тамъ, скрываясь въ лѣсу, сталъ поджидать Па-энто, и Па-лонта, и Си-унтаха, и Па-ансу, и Абдулъ-Ишма, и еще многихъ, у кого начальникъ Парангъ-куджанскаго округа отобралъ буйволовъ и кто боялся наказанія, въ случаѣ если онъ къ сроку не внесетъ податей.

А когда всѣ они собрались вмѣстѣ, ночью они отвязали отъ берега рыбачью праау и поплыли въ море. И держали курсъ на западъ, имѣя землю справа отъ себя, пока не доплыли до Явапюнта, а оттуда свернули на сѣверъ и плыли, пока не завидѣли впереди Пана-итамъ, которые европейскіе моряки зовутъ Принцовыми островами. Они обогнули островъ съ восточной стороны и затѣмъ пристали въ Императорской бухтѣ, держа курсъ все время по высокому пику на Лампонгѣ...

Таковъ, по крайней мѣрѣ, маршрутъ, который въ Лебакѣ шопотомъ сообщаютъ другъ другу, когда разговоръ идетъ объ уведенныхъ буйволахъ и о неуплаченныхъ податяхъ.

Но Сайдахъ не понималъ того, что ему говорили, и даже вѣсть о смерти его отца прошла какъ-то мимо его сознанія. Въ ушахъ у него гудѣло, словно кто-то у него въ головѣ ударялъ въ гонгъ, и кровь толчками стучала въ виски, и голова, казалось, вотъ-вотъ лопнетъ отъ этихъ толчковъ. Онъ не говорилъ ни слова и лишь дико озирался вокругъ, никого и ничего не видя, и, наконецъ, разразился неистовымъ хохотомъ.

Одна изъ старухъ увела его къ себѣ и стала ходить за бѣднымъ помѣшаннымъ.

Скоро онъ пересталъ смѣяться этимъ жуткимъ и страшнымъ смѣхомъ, но продолжалъ молчать. И только по ночамъ пугалъ живущихъ въ домѣ, однотонно напѣвая: "Не знаю я, гдѣ я умру..." И нѣсколько обитателей деревни сложились вмѣстѣ, чтобы принести жертву бояджасу {Бояджасъ -- крокодилъ. Жертва заключается въ томъ, что наполняютъ маленькіе кувшинчики или корзиночки съ рисомъ, втыкаютъ въ рисъ зажженную свѣчечку и пускаютъ корзиночку въ рѣку.} въ Чуджунѣ за выздоровленіе Сайдаха, котораго всѣ считали помѣшаннымъ. Но разсудка онъ не лишился.

Однажды ночью, когда мѣсяцъ свѣтилъ особенно ярко, Сайдахъ поднялся съ бале-бале, {Бале-бале -- плетеная кушетка изъ бамбука.} неслышно вышелъ изъ дому и пошелъ искать мѣсто, гдѣ стоялъ домъ Адинды. Найти его было не такъ-то легко, ибо много домовъ завалилось близко одинъ отъ другого, но ему казалось, что онъ узналъ мѣсто, по величинѣ угла, образованнаго нѣсколькими прямыми пересѣкающи мися линіями, какъ морякъ узнаетъ, куда ему ѣхать, по огню маяка и горнымъ вершинамъ.

Да, навѣрное, здѣсь... здѣсь стоялъ домъ Адинды.

Спотыкаясь о полусгнившій бамбукъ и обломки завалившейся крыши, Сайдахъ прокладывалъ себѣ дорогу въ святилище его любви. И, дѣйствительно, нашелъ уцѣлѣвшую часть стѣны, возлѣ которой стояло бале-бале Адинды, и крючокъ бамбуковый еще торчалъ въ ней, на который Адинда вѣшала свое платье, отходя на покой...

Но бале-бале обрушилось вмѣстѣ съ домомъ и превратилось въ кучку пыли. Сайдахъ взялъ горсточку этой пыли, прижалъ ее къ раскрытымъ губамъ и глубоко вдохнулъ въ себя...

На другой день онъ спросилъ старуху, пріютившую его, гдѣ находится рисовая колода, стоявшая на землѣ отца Адинды. Женщина обрадовалась, что ея питомецъ заговорилъ, какъ всѣ люди, и избѣгала всю деревню, разыскивая колоду. И нашла ея новаго хозяина. Когда она сказала Сайдаху, у кого теперь находится колода, онъ молча пошелъ за нею и насчиталъ тридцать двѣ зарубки на колодѣ... И тогда, наградивъ старуху пригоршней испанскихъ долларовъ, на которые она могла купить себѣ буйвола, онъ покинулъ Бадуръ. Въ Чилангъ-Каханѣ онъ купилъ рыбачью праау и послѣ нѣсколькихъ дней плаванія подъ парусомъ прибылъ въ Лампонгъ, гдѣ мятежники бились съ регулярными нидерландскими войсками. Онъ примкнулъ къ бандѣ бантамцевъ, не столько для того, чтобъ драться съ голландцами, сколько въ надеждѣ разыскать Адинду, такъ какъ нравомъ онъ кротокъ и склоненъ больше къ печали, чѣмъ къ ожесточенію.

Однажды, послѣ новаго пораженія мятежниковъ, Сайдахъ случайно забрелъ въ деревушку, только что захваченную нидерландскими войсками и потому {Многозначительное "потому" вызвало бурю негодованія въ Нидерландахъ, но Деккеръ и въ "Идеяхъ" категорически утверждаетъ, что это фактъ.} подожженную. Сайдаху было извѣстно, что отрядъ мятежниковъ, только что уничтоженный голландцами, состоялъ главнымъ образомъ изъ уроженцевъ Бантама. Какъ привидѣніе, бродилъ онъ среди обгорѣлыхъ домовъ, частью еще уцѣлѣвшихъ, и въ одномъ изъ нихъ нашелъ тѣло отца Адинды, заколотаго штыкомъ. Неподалеку лежали, тоже убитые, трое братьевъ Адинды, мальчики-подростки, почти еще дѣти, а немного поодаль трупъ Адинды, обнаженный, подвергшійся жестокому надругательству...

Узкая полоска синей ткани вдавилась въ рану, повидимому, положившую конецъ отчаянному сопротивленію...

Сайдахъ, обезумѣвъ, кинулся на кучку солдатъ, прикладами гнавшихъ въ огонь послѣднихъ, еще не убитыхъ мятежниковъ, схватился обѣими руками за широкіе сабельные приклады, съ силой нажалъ на нихъ и послѣднимъ усиліемъ оттѣснилъ солдатъ...

-----

Невдолгѣ послѣ того въ Батавіи была радость и ликованіе по случаю новой побѣды, вплетшей новые лавры въ побѣдный вѣнокъ нидерландско-индійскаго воинства. И правитель страны отписалъ королю, что порядокъ и спокойствіе въ Лампонгѣ возстановлены, и король нидерландскій, выслушавъ доклады своихъ сановниковъ, наградилъ геройство и доблесть почетными орденами.

И ужъ навѣрное за обѣднею въ то воскресенье или въ часы молитвы изъ женскихъ сердецъ возносились благодарственныя моленія къ "Господу силъ", который снова поддержалъ славу нидерландскаго знамени...

Но Господь, къ которому вопіетъ кровь и слезы невинно гонимыхъ, не принялъ жертвы того дня...

-----

Я умышленно разсказалъ конецъ исторіи Сайдаха короче, чѣмъ могъ бы, если-бъ у меня было желаніе описывать всякіе ужасы. Читатель, вѣроятно, замѣтилъ, что я умышленно медлилъ, описывая ожиданіе Сайдаха своей невѣсты подъ кетапаномъ, словно боясь перейти къ печальной развязкѣ, и лишь вскользь упомянулъ о ней.

Не таково было мое намѣреніе, когда я начиналъ этотъ разсказъ. Я боялся, что мнѣ придется брать очень рѣзкія краски, чтобы правдиво изобразить всѣ эти ужасы. Но, по мѣрѣ того какъ подвигался впередъ мой разсказъ, я чувствовалъ, что предполагать, будто нужно внести еще больше крови въ свои описанія, было бы оскорбительно для читателя...

Я могъ бы это сдѣлать -- документальныхъ доказательствъ у меня сколько угодно... но нѣтъ...

Я лучше признаюсь читателю, что мнѣ неизвѣстно, любила ли Адинда Сайдаха, и поѣхалъ ли онъ потомъ въ Батавію, или же умеръ подъ штыками голландскихъ солдатъ тутъ же, въ Лампонгѣ. Я не знаю, умеръ ли его отецъ отъ наказанія палочными ударами за самовольное оставленіе родной деревушки или отъ чего другого. И не знаю, считала ли Адинда мѣсяцы по зарубкамъ на рисовой колодѣ.

Всего этого я не знаю.

Но я знаю больше. Я знаю, что много на Явѣ такихъ Сайдаховъ и такихъ Адиндъ, и то, что является вымысломъ въ разсказѣ объ единичной личности, есть правда вообще.

Какъ я уже говорилъ, я могу назвать имена людей, которые, подобно родителямъ Сайдаха и Адинды, притѣсненіями были доведены до необходимости покинуть родную страну. Въ мои намѣренія не входитъ приводить въ этой книгѣ документы, которые должны быть оглашены на судѣ, имѣющемъ произнести свой приговоръ надъ способами примѣненія власти Нидерландовъ въ колоніяхъ. Такіе документы имѣли бы силу и значеніе лишь для того, у кого хватило бы терпѣнія внимательно ихъ прочитать, а этого нельзя требовать отъ публики, ищущей въ чтеніи развлеченія. И потому я, вмѣсто сухаго перечисленія именъ и мѣстъ и датъ, вмѣсто перечисленія фактовъ грабежа и вымогательства изъ списка, который лежитъ передо мною, попробовалъ дать набросокъ тѣхъ переживаній, которыя терпятъ бѣдняки, лишенные того, что имъ необходимо для пропитанія. И то лишь намеками, боясь, какъ бы не ошибиться, описывая чувства, по опыту мнѣ незнакомыя.

А теперь перейдемъ къ самому главному.

О, пусть же меня призовутъ на судъ доказывать правдивость того, что я написалъ! Пусть мнѣ скажутъ: ты просто-напросто сочинилъ своего Сайдаха: никогда онъ не пѣлъ такихъ пѣсенъ, и никакой Адинды не знаютъ въ Бадурѣ. Пусть мнѣ скажутъ это, но скажутъ съ готовностью возстановить справедливость, если я сумѣю доказать, что я не клеветникъ.

Развѣ лжива притча о милосердномъ самарянинѣ, хотя бы и никогда ограбленный путникъ не находилъ пріюта въ домѣ самарянина? Развѣ лжива притча о Сѣятелѣ, который вышелъ сѣять сѣмя, потому только, что мы знаемъ, что крестьянинъ не станетъ бросать сѣмя на камень? Или -- взять сравненіе болѣе близкое къ моей книгѣ -- можно ли отрицать правдивость главныхъ фактовъ, описанныхъ въ "Хижинѣ дяди Тома", хотя бы Евангелины никогда и не было на свѣтѣ? И кто же рѣшится сказать автору этого безсмертнаго обвинительнаго акта -- безсмертнаго не искусствомъ или талантомъ писательницы, но цѣлью своей и воздѣйствіемъ -- кто рѣшится сказать ей: "Ты лжешь: невольниковъ никто не обижаетъ; неправда написана въ твоей книгѣ; это не жизнь, а романъ"? И не права ли она была, что вмѣсто сухого перечня фактовъ написала книгу, въ которой эти факты были изображены съ такою живостью, что ударили по сердцамъ? И кто же сталъ бы читать ея книгу, если-бъ она придала ей форму обвинительнаго акта? Ея ли, моя ли вина, что истина, чтобы найти доступъ въ сердца людскія, сперва должна одѣться въ платье вымысла?

И если мнѣ скажутъ, что я черезчуръ идеализировалъ Сайдаха, я спрошу въ свою очередь: откуда вамъ это извѣстно? Ибо очень немногіе европейцы даютъ себѣ трудъ приглядѣться къ тому, что чувствуютъ машины для добыванія кофе и сахара, которыхъ именуютъ "туземцами".

И если бы даже это возраженіе было обосновано, тотъ, кто выдвинулъ бы его противъ основной цѣли моей книги, содѣйствовалъ бы моему торжеству.

Ибо это возраженіе иными словами гласитъ: "Зло, съ которымъ ты борешься, не существуетъ, или, по крайней мѣрѣ, оно не такъ велико, ибо туземецъ въ дѣйствительности не таковъ, какъ твой Сайдахъ; и дурное обращеніе съ яванцами не такая ужъ большая несправедливость, какой оно было бы, если бы твой Сайдахъ былъ изображенъ вѣрно. Суданецъ не поетъ такихъ пѣсенъ, онъ не такъ любитъ, не такъ чувствуетъ, значитъ...

О, нѣтъ, г. министръ колоній! О, нѣтъ, г. генералъ-губернаторъ въ отставкѣ! не это вамъ нужно доказывать. Вы должны доказать, что населеніе не терпитъ притѣсненій, независимо отъ того, есть ли среди него чувствительные Сайдахи, или же ихъ не имѣется. Или, можетъ быть, у васъ хватитъ духу доказывать, что если человѣкъ не сантименталенъ, не поетъ чувствительныхъ пѣсенокъ, не влюбляется, какъ въ романахъ, такъ можно у него отбирать и буйволовъ, необходимыхъ ему для обработки полей?

Съ литературной точки зрѣнія я буду отстаивать правдивость изображенія Сайдаха. Но съ политической готовъ признать справедливость какихъ угодно возраженій, лишь бы только не дать перенести вопросъ въ неподобающую ему плоскость.

Мнѣ все равно, будутъ ли меня считать даровитымъ или бездарнымъ писателемъ,-- пусть только согласятся со мной, что притѣсненія яванцевъ, дѣйствительно, "зашли слишкомъ далеко",-- какъ писалъ предшественникъ Хавелаара въ своей записной книжкѣ, которую показалъ Максу контролеръ Фербрюгге: этотъ листокъ изъ записной книжки лежитъ передо мною.

Но у меня есть и другія доказательства, и это счастье. Ибо предшественникъ Хавелаара могъ ошибаться.

О, небо! если онъ ошибался, онъ былъ жестоко наказанъ за эту ошибку.

Глава восемнадцатая.

Штернъ продолжаетъ.-- Сообщеніе г-жи Слотерингъ.-- Хавелааръ приступаетъ къ дѣлу.-- Торжество Дроогстоппеля.

Дѣло было послѣ полудня. Хавелааръ вышелъ изъ своей комнаты на веранду, гдѣ Тина ждала его съ чаемъ. Мевроу Слотерингъ вышла изъ своего домика, повидимому, направляясь къ Хавелаарамъ, но по пути неожиданно повернула къ забору и принялась сердито размахивать руками, прогоняя какого-то человѣка, вошедшаго въ дворъ. И, только убѣдившись, что онъ ушелъ, она черезъ поросшую травой площадку снова повернула къ дому Хавелаара.

-- Я долженъ наконецъ дознаться, что это означаетъ,-- сказалъ Хавелааръ и, поздоровавшись съ мевроу Слотерингъ, шутливо, чтобы она не подумала, что онъ посягаетъ на ея права, спросилъ:

-- Скажите, пожалуйста, мевроу, почему вы гоните отсюда всѣхъ, кто заходитъ къ намъ во дворъ? Можетъ быть, этотъ человѣкъ принесъ цыплятъ, или что-нибудь изъ провизіи, что могло бы пригодиться въ хозяйствѣ.

Лицо г-жи Слотерингъ болѣзненно искривилось; это не ускользнуло отъ вниманія Хавелаара.

-- Ахъ!-- вздохнула она,-- на свѣтѣ такъ много дурныхъ людей.

-- Конечно, всюду. Но если всѣхъ гнать, какъ же вы разберете, кто хорошій, кто дурной? Пожалуйста, мевроу, объясните мнѣ, почему вы такъ сурово охраняете нашъ дворъ.

Напрасно онъ искалъ отвѣта на ея лицѣ. А когда началъ настаивать, женщина расплакалась и объяснила, наконецъ, что ея мужъ былъ отравленъ въ домѣ начальника округа Парангъ-Куджанскаго.

-- Онъ хотѣлъ поступать по справедливости, мингееръ Хавелааръ,-- продолжала бѣдная женщина:-- онъ хотѣлъ положить конецъ притѣсненію народа. Онъ всячески увѣщавалъ вождей -- и на собраніяхъ, и письменно, и просьбой, и грозьбой... Тамъ, въ архивѣ должны быть его письма...

Она говорила правду: Хавелааръ нашелъ въ архивѣ эти письма и прочелъ ихъ; копіи ихъ лежатъ передо мною.

-- Сколько разъ онъ говорилъ объ этомъ съ Резидентомъ,-- продолжала мевроу Слотерингъ,-- и все напрасно. Потому всѣ вѣдь знаютъ, что народъ грабятъ въ пользу Регента и подъ его покровительствомъ; ну, а Резидентъ не хотѣлъ ссориться съ Регентомъ, не хотѣлъ доносить на него, и всѣ жалобы ни къ чему не приводили, кромѣ какъ къ поркѣ жалобщиковъ. Ну вотъ, мой бѣдный мужъ и пригрозилъ, что, если до конца года они не исправятся, онъ обратится непосредственно къ генералъ-губернатору. Это было въ ноябрѣ. Вскорѣ затѣмъ онъ поѣхалъ въ объѣздъ по округу, пообѣдалъ у деманга Парангъ-Куджанскаго и оттуда его привезли домой совсѣмъ больнымъ. Онъ все указывалъ пальцемъ на свой желудокъ и кричалъ: "Горитъ, горитъ", а черезъ нѣсколько часовъ онъ умеръ -- такой здоровый человѣкъ!-- никогда никто и не повѣрилъ бы, что онъ можетъ умереть молодымъ.

-- А доктора вы вызывали изъ Серанга?

-- Да, но ему мало пришлось пользовать моего мужа; онъ пріѣхалъ уже къ самому концу. Я не смѣла даже высказать доктору своего подозрѣнія -- боялась, что меня съ дѣтьми потомъ не выпустятъ отсюда, что они будутъ мстить мнѣ. Я слышала, что вы, какъ и мой мужъ, не хотите терпѣть всѣхъ здѣшнихъ гадостей, и все боюсь, какъ бы и съ вами не сдѣлали того же; прямо мѣста себѣ не нахожу отъ безпокойства. Я не хотѣла говорить этого вамъ, чтобъ не пугать васъ и мевроу, и только слѣдила за тѣмъ, чтобы никто чужой не зашелъ къ намъ во дворъ и въ кухню -- долго ли чего-нибудь подсыпать.

Теперь Тина поняла, почему мевроу Слотерингъ не хотѣла столоваться у нихъ, предпочитая вести отдѣльное хозяйство, и даже не хотѣла пользоваться ихъ кухней, хотя она была большая.

Хавелааръ послалъ за контролеромъ. А въ ожиданіи его послалъ письмо врачу въ Серангъ съ просьбой сообщить, при какихъ обстоятельствахъ скончался Слотерингъ.

Отвѣтъ, полученный на слѣдующій день, ничѣмъ не подтверждалъ подозрѣній вдовы. По мнѣнію врача, Слотерингъ умеръ отъ нарыва въ печени. Не знаю, бываетъ ли, чтобъ такая болѣзнь могла проявиться внезапно и въ нѣсколько часовъ свести человѣка въ могилу. И не вижу основаній не вѣрить заявленію мевроу Слотерингъ, что ея мужъ былъ, вообще, очень здоровый человѣкъ. Но если даже и не придавать ему значенія, такъ какъ понятіе о здоровьѣ очень субъективно, въ особенности у профановъ, то все же остается неразрѣшеннымъ важный вопросъ: возможно ли, чтобы человѣкъ, сегодня умершій отъ "нарыва въ печени", вчера еще могъ скакать верхомъ по горной мѣстности и верхомъ объѣхать цѣлый округъ, въ иныя стороны тянущійся на двадцать часовъ ѣзды?

Докторъ, лѣчившій Слотеринга, можетъ быть, и хорошій врачъ, но, несомнѣнно, онъ ошибся въ діагнозѣ. Разумѣется, у него не было основанія предполагать, что эта смерть могла быть насильственной.

Я не имѣю возможности доказать, что предшественникъ Хавелаара умеръ отравленнымъ, такъ какъ Хавелаару не дали времени вывести это дѣло на свѣжую воду. Но, несомнѣнно, всѣ окружающіе были убѣждены въ томъ, что его отравили, и приводили это въ связь съ его стараніями искоренить злоупотребленія.

Когда пришелъ Фербрюгге, Хавелааръ напрямикъ спросилъ его:

-- Отчего умеръ Слотерингъ?

-- Не знаю.

-- Правда ли, что его отравили?

-- Не знаю... Но...

-- Яснѣй, Фербрюгге.

--...но онъ боролся съ злоупотребленіями, какъ и вы... И, несомнѣнно, если бы онъ дольше остался здѣсь, его бы отравили.

-- Запишите это.

Фербрюгге записалъ... Эта запись лежитъ передо мною.

-- Еще одно. Правда или неправда, что въ Лебакѣ притѣсняютъ народъ всякими вымогательствами?

Контролеръ молчалъ.

-- Фербрюгге, я требую отвѣта.

-- Не смѣю.

-- Напишите, что вы не смѣете.

Фербрюгге написалъ... Эта запись лежитъ передо мною.

-- Хорошо. Еще одно... Вы говорите, что "не смѣете" отвѣтить на послѣдній мой вопросъ. Недавно вы мнѣ говорили, что вы -- единственная опора и поддержка своихъ сестеръ въ Батавіи. Въ этомъ причина вашего страха, того, что я недавно назвалъ вашей половинчатостью?

-- Да.

-- Запишите и это.

Фербрюгге записалъ; его заявленіе лежитъ передо мною.

-- Хорошо,-- сказалъ Хавелааръ,-- теперь я знаю достаточно.

Онъ пошелъ на веранду и началъ играть съ маленькимъ Максомъ, цѣлуя и лаская его съ особенной нѣжностью. Когда мевроу Слотерингъ ушла, онъ отослалъ ребенка и позвалъ Тину въ свою комнату.

-- Милая, у меня къ тебѣ просьба: я бы хотѣлъ, чтобы ты съ Максомъ уѣхала въ Батавію. Я сегодня же посылаю генералъ-губернатору жалобу на Регента.

Въ первый разъ въ жизни она не послушалась его: бросилась ему на шею и, рыдая, воскликнула:

-- Нѣтъ, Максъ! нѣтъ, Максъ! Этого я не сдѣлаю... Я не уѣду... Мы будемъ ѣсть и пить вмѣстѣ.

Тогда онъ написалъ письмо, копія котораго лежитъ передо. мною, и отправилъ его.

Послѣ того какъ я до извѣстной степени выяснилъ, при какихъ обстоятельствахъ было написано это письмо, мнѣ, конечно, незачѣмъ подчеркивать ту добросовѣстность и мужественную вѣрность долгу, которыя сказались въ немъ, равно какъ и сердечную доброту, побудившую Хавелаара щадить Регента, стараясь не подводить его подъ черезчуръ строгую кару. Но, пожалуй, не лишнимъ будетъ указать на его осторожность, проявившуюся въ томъ, что онъ ни словомъ не упомянулъ о заявленіи, сдѣланномъ ему мевроу Слотерингъ, чтобы не ослабить въ своихъ обвиненіяхъ точнаго и несомнѣннаго сомнительностью хоть и важнаго, но недоказаннаго обвиненія. По удаленіи Регента и обезвреженіи, такъ сказать, его родни онъ намѣревался вырыть изъ могилы тѣло покойнаго Слотеринга и подвергнуть его медицинскому изслѣдованію. Но, какъ я уже вамъ докладывалъ, на это ему не дали времени.

Привожу копіи съ офиціальныхъ документовъ,-- копіи очень точныя и буква въ букву вѣрныя оригиналамъ; только офиціальное обращеніе и вообще канцелярская фразеологія выпущены и замѣнены обычными оборотами рѣчи. Надѣюсь, что читатель, въ хорошій вкусъ котораго я вѣрю, не посѣтуетъ на меня за это

No 88.

Секретно.

Срочно.

Рангкасъ-Бетунъ, 24 февраля 1856".

Резиденту Бантамскому.

"Съ тѣхъ поръ какъ я, мѣсяцъ тому назадъ, занялъ свой здѣшній постъ, я главнымъ образомъ занимался разслѣдованіемъ того, какъ выполняютъ туземные вожди свои обязанности по отношенію къ народу и какъ поставлена у нихъ такъ называемая "барщина".

"Очень скоро я замѣтилъ, что Регентъ собственной властью и для своей выгоды беретъ на работу больше людей, чѣмъ ему полагается по закону. Я колебался между желаніемъ тотчасъ довести объ этомъ до свѣдѣнія высшаго начальства и надеждою воздѣйствовать на здѣшнихъ туземныхъ вождей убѣжденіемъ, или хотя бы угрозами и тѣмъ въ концѣ-концовъ достигнуть двойной цѣли: прекратить злоупотребленія и въ то же время не обнаружить чрезмѣрной строгости по отношенію къ старому слугѣ правительства. Тѣмъ болѣе, что у него имѣлось достаточно дурныхъ примѣровъ и что, въ ожиданіи посѣщенія двухъ родственниковъ (регентовъ Бандопгскаго и Чикандскаго; послѣдній уже въ пути и съ огромною свитой), у него было больше обыкновеннаго искушеній, а, въ виду его ограниченныхъ денежныхъ средствъ, до извѣстной степени даже и необходимости -- прибѣгнуть къ незаконнымъ средствамъ для того, чтобы приготовиться, какъ должно, къ пріему гостей.

"Все это побуждало меня отнестись снисходительно къ тѣмъ злоупотребленіямъ, которыя уже имѣли мѣсто въ прошломъ, но никоимъ образомъ не потворствовать имъ въ будущемъ.

"Я потребовалъ, чтобы всѣмъ этимъ беззаконіямъ былъ положенъ конецъ. О попыткахъ моихъ увѣщаніями побудить Регента къ исполненію своего долга я уже вамъ сообщалъ.

"Однако-жъ, выяснилось, что все это было напрасно, что онъ съ грубымъ безстыдствомъ оставляетъ мои слова безъ всякаго вниманія и по долгу присяги я считаю себя обязаннымъ довести до вашего свѣдѣнія:

"Что я обвиняю Регента Лебаккскаго Радхена Адипатти Карта Натта Негара въ злоупотребленіи властью, выразившемся въ незаконномъ пользованіи трудомъ своихъ подданныхъ, и подозрѣваю его въ вымогательствѣ, то-есть въ требованіи поборовъ натурою, притомъ безвозмездно, или же за произвольную и недостаточную плату.

"Далѣе, я обвиняю Деманга Парангъ-Куджанскаго (его зятя) въ соучастіи и пособничествѣ вышеназваннымъ нарушеніямъ закона.

"Для надлежащаго разслѣдованія всѣхъ этихъ фактовъ беру на себя смѣлость предложить вамъ поручить мнѣ:

1) Вышеназваннаго Регента Лебаккскаго безотлагательно отправить въ Серангъ, принявъ мѣры къ тому, чтобъ онъ ни до отъѣзда своего, ни во время пути не имѣлъ возможности при помощи подкупа или какимъ-либо инымъ путемъ повліять на свидѣтелей, которыхъ я намѣренъ вызвать.

2) Деманга Парангъ-Куджанскаго временно арестовать.

3) Ту же мѣру примѣнить къ тѣмъ особамъ низшаго ранга, которыя, въ качествѣ родственниковъ Регента, могли бы затемнить разслѣдованіе и вліять на свидѣтелей.

4) Слѣдствіе начать немедленно и представить самый подробный докладъ о его результатахъ.

Далѣе, беру на себя смѣлость посовѣтовать отмѣнить поѣздку Регента Чикандскаго".

"Въ заключеніе, имѣю честь завѣрить васъ (хотя это и лишнее, такъ какъ вы знаете Лебаккскій округъ лучше меня), что съ политической точки зрѣнія строго закономѣрное проведеніе этого дѣла не внушаетъ ни малѣйшихъ опасеній, и мнѣ скорѣе представлялось бы опаснымъ отказаться отъ выясненія его, ибо народъ давно уже стонетъ отъ всѣхъ этихъ притѣсненій и жаждетъ избавленія.

"Посылая это письмо, я выполняю тяжелый долгъ, но черпаю силы для выполненія его отчасти въ надеждѣ, что мнѣ разрѣшено будетъ ходатайствовать о смягченіи участи стараго Регента, положеніе котораго, хоть оно и создалось по его собственной винѣ, внушаетъ мнѣ глубокую жалость.

Адсистентъ-Резидентъ Лебаккскій
Максъ Хавелааръ".

На другой день пришелъ отвѣтъ отъ Регента Бантамскаго,-- нѣтъ, частное письмо отъ г-на Сліймеринга.

Этотъ отвѣтъ -- драгоцѣннѣйшій документъ для характеристики образа дѣйствій правительства Нидерландской Индіи. Сліймерингъ жаловался, что Хавелааръ раньше не ознакомилъ его устно съ содержаніемъ своего письма за No 88 -- конечно, тогда было бы удобнѣе затушевать его!-- а затѣмъ, что Хавелааръ "тревожитъ его пустяками, когда у него столько неотложныхъ дѣлъ".

Безъ сомнѣнія, онъ былъ занятъ составленіемъ ежегоднаго отчета о "спокойномъ покоѣ"... я перечитываю это письмо... перечитываю письмо адсистента-резидента Лебаккскаго и глазамъ своимъ не вѣрю... Невольно сопоставляю Хавелаара и Сліймеринга...

-----

Этотъ шальникъ просто бродяга и ничего больше. Надо тебѣ знать, читатель, что Бастіаансъ опять по нѣскольку дней не ходитъ въ контору, потому что у него разыгралась подагра. И такъ какъ совѣсть мнѣ не позволяетъ бросать за окно деньги фирмы Ластъ и К^о, ибо въ дѣлахъ принципіальныхъ я очень неподатливъ, третьяго дня мнѣ пришло въ голову, что у шальника, все же, красивый почеркъ, и такъ какъ одѣтъ онъ очень бѣдно и, значитъ, можно нанять его за небольшія деньги, я понялъ, что долгъ мой передъ фирмой -- найти замѣстителя Бастіаансу и, по возможности, дешеваго.

Поэтому я пошелъ на Лангелейдовскую улицу. Лавочница сидѣла въ лавкѣ, но, повидимому, не узнала меня, хоть я ей и сказалъ, что я мингееръ Дроогстоппель, кофейный маклеръ съ Лаурирграхтъ. Всегда немножко обидно, когда васъ не узнаютъ, но, такъ какъ теперь стало потеплѣе, а прошлый разъ я былъ въ мѣховой курткѣ, я приписалъ это, т.-е. обиду, перемѣнѣ костюма и не обратилъ вниманія. А только еще разъ ей сказалъ, что я мингееръ Дроогстоппель, кофейный маклеръ съ Лаурирграхтъ, и попросилъ ее справиться, дома ли шальникъ и его жена, потому что мнѣ не хотѣлось, какъ въ тотъ разъ, застать только его жену, которая всегда всѣмъ недовольна. Но швейцариха отказалась итти наверхъ, говоря, что она не можетъ цѣлый день бѣгать по лѣстницамъ для нищихъ,-- ступайте, молъ, сами узнавать, дома ли они. И снова принялась подробно мнѣ разсказывать, какъ къ нимъ пройти, по какой лѣстницѣ и въ который этажъ, что было совершенно излишне, такъ какъ я всегда все замѣчаю и сразу узнаю мѣста, гдѣ я ужъ былъ, хотя бы только разъ. Это меня дѣла такъ пріучили.

Итакъ, я поднялся на лѣстницу и постучался въ знакомую дверь, которая и отворилась. Я вошелъ и, такъ какъ въ комнатѣ никого не было, оглядѣлся вокругъ. Смотрѣть, положимъ, было не на что. На одномъ стулѣ висѣли вышитые панталончики -- скажите пожалуйста, такая бѣдность, а туда же вышитыя панталоны!-- а въ углу стоялъ дорожный сундукъ, на видъ не очень-то тяжелый, какъ я мысленно прикинулъ, и лежала кучка книгъ у печки. Я приглядѣлся къ нимъ. Курьезный выборъ. Нѣсколько томовъ Байрона, Горація, Бастіата, Беранже и тутъ же -- вы ни за что не угадаете -- представьте, Библія, полное изданіе вмѣстѣ съ апокрифами,-- признаюсь, этого я отъ шальника не ожидалъ. И, повидимому, Библію эту часто читали, такъ какъ въ книгѣ въ разныхъ мѣстахъ заложены были бумажки съ комментаріями къ тексту, и все той же рукой, какъ и бумаги въ этомъ проклятомъ пакетѣ. Въ особенности книгу Іова онъ, очевидно, старательно изучалъ, потому что Библія даже сама собой раскрывалась на этой исторіи. Должно быть, онъ начинаетъ чувствовать на себѣ тяжесть руки Господней и старается примириться съ Богомъ черезъ чтеніе Священнаго Писанія -- ну что-жъ, пускай его, я ничего не имѣю противъ.

Такъ какъ все еще никто изъ хозяевъ не показывался, я отъ нечего дѣлать прошелся по комнатѣ и остановился передъ дамскимъ рабочимъ ящичкомъ, стоявшимъ на столѣ. Безъ всякаго дурного умысла я заглянулъ въ него; тутъ были пара неконченныхъ дѣтскихъ носочковъ, какіе-то дурацкіе стихи и письмо къ женѣ шальника, судя по надписи на конвертѣ. Письмо было распечатано и какъ будто наскоро скомкано и сунуто въ ящикъ. У меня твердое правило никогда не читать того, что не мнѣ писано, потому что я нахожу это неприличнымъ, и я никогда этого не дѣлаю, потому мнѣ вовсе и неинтересно читать чужія письма; но тутъ мнѣ пришло въ голову, что долгъ велитъ мнѣ ознакомиться съ этимъ письмомъ, что, можетъ быть, изъ него я почерпну нѣкоторыя разъясненія въ связи съ тѣмъ туманнымъ намѣреніемъ, которое привело меня сюда. Я думалъ: какъ, однако, Господь печется о своихъ вѣрныхъ!-- вѣдь вотъ же Онъ привелъ меня сюда и далъ возможность больше узнать объ этомъ человѣкѣ и предохранить меня отъ опасности оказать благодѣяніе недостойному. Я всегда добросовѣстно принимаю къ свѣдѣнію такія указанія свыше, и въ дѣлахъ они много мнѣ помогаютъ. Къ великому моему изумленію, я узналъ изъ этого письма, что жена шальника знатнаго рода -- по крайней мѣрѣ, письмо было подписано именемъ, которое въ Голландіи очень извѣстно, и писавшій былъ ея близкій родственникъ,-- а содержаніе письма буквально привело меня въ восторгъ. Писавшій, видимо, былъ человѣкъ богобоязненный, такъ какъ онъ совѣтовалъ женѣ шальника разстаться съ этимъ жалкимъ человѣкомъ, который заставляетъ ее терпѣть нужду, не умѣетъ заработать себѣ даже на хлѣбъ и, кромѣ того, негодяй, такъ какъ беретъ въ долгъ деньги безъ отдачи, и что ей надо развестись съ нимъ. Онъ писалъ, что жалѣетъ ее, хоть она и сама виновата, сама избрала себѣ такой жребій, отвернувшись отъ Бога и послѣдовавъ за своимъ мужемъ; что ей надлежитъ вернуться къ Богу, и тогда ея семья протянетъ ей руку и постарается найти ей какую-нибудь швейную работу, но прежде всего она должна разстаться съ этимъ шальникомъ, который позоритъ всю семью.

Ну, словомъ, даже въ церкви иной разъ не услышишь такой поучительной проповѣди, какъ поучительно было это письмо.

Теперь я зналъ достаточно и былъ глубоко благодаренъ Провидѣнію, что Оно такимъ чудеснымъ образомъ предостерегло меня. Не будь этого предостереженія, я бы навѣрное сталъ жертвой своего добраго сердца. И я опять рѣшилъ потерпѣть еще съ Бастіаансомъ и не увольнять его, пока я не найду подходящаго замѣстителя ему, такъ какъ непріятно же выгонять человѣка на улицу.

Читатель, разумѣется, полюбопытствуетъ, что я дѣлалъ во время послѣдняго чаепитія и какъ мнѣ понравился "тріолетъ". А я вовсе и не былъ тамъ... Случилось нѣчто удивительное; мы съ женой и Маріей ѣздили въ Дрибергенъ. Отецъмоей жены, старикъ Ластъ, сынъ перваго Ласта, который основалъ фирму вмѣстѣ съ Мейерами (Мейеры давно вышли изъ дѣла), давно говорилъ, что онъ хотѣлъ бы повидать свою дочь, то-есть мою жену, и Марію. Погода была недурная, а меня такъ пугала любовная исторія, которую Штернъ грозился намъ прочесть, что мнѣ пришло на память это приглашеніе. Я посовѣтовался съ нашимъ бухгалтеромъ. Онъ человѣкъ опытный и по зрѣломъ обсужденіи посовѣтовалъ мнѣ пораздумать обо всемъ этомъ еще разъ завтра утромъ на свѣжую голову. Такъ я и сдѣлалъ, ибо я скоръ въ выполненіи своихъ рѣшеній. И на другой же день убѣдился, что совѣтъ былъ хорошъ, такъ какъ ночь навела меня на мысль отложить рѣшеніе до пятницы. Короче говоря, по зрѣломъ обсужденіи -- многое было за, многое противъ -- мы поѣхали въ Дрибергенъ въ субботу утромъ, а въ понедѣльникъ рано утромъ вернулись. Я не сталъ бы обо всемъ этомъ такъ подробно разсказывать, если-бъ это не находилось въ тѣсной связи съ моею книгой.

Прежде всего, считаю нужнымъ, чтобы читатель зналъ, почему я не протестую противъ вздора, который Штернъ опять нагородилъ въ прошлое воскресенье -- что это опять за исторія о человѣкѣ, который что-то слышитъ, будучи мертвымъ?-- мнѣ Марія сказала, а она слышала это отъ Роземейеровъ, которые работаютъ на сахарѣ; а затѣмъ, эта поѣздка еще болѣе укрѣпила меня въ моемъ, совершенно правильномъ убѣжденіи, что всѣ эти розсказни о нищетѣ и волненіяхъ на Востокѣ -- явная ложь. Вотъ вы здѣсь на примѣрѣ видите, какъ путешествіе помогаетъ провѣрять слухи.

Въ субботу вечеромъ тесть мой былъ приглашенъ къ одному господину, который раньше былъ резидентомъ на Востокѣ, а теперь живетъ на покоѣ, въ большомъ имѣніи. Мы поѣхали съ нимъ, и, по совѣсти, не могу нахвалиться радушнымъ пріемомъ. Бывшій резидентъ прислалъ за нами экипажъ, и кучеръ былъ въ красномъ жилетѣ. Имѣнія мы не осматривали -- для этого было еще холодновато, но лѣтомъ тамъ, должно быть, чудесно. Зато домъ осмотрѣли весь, и онъ великолѣпенъ. Въ домѣ есть все, чего можно желать: билліардъ, библіотека, крытая стеклянная галлерея, гдѣ помѣщается теплица, и какаду, сидящій на серебряномъ обручѣ. Я такого дома и не видывалъ. Вотъ какъ вознаграждается въ жизни хорошее поведеніе. Этотъ резидентъ, навѣрное, былъ усерденъ по службѣ, такъ какъ у него три ордена, чудесное имѣніе и, кромѣ этого, еще домъ въ Амстердамѣ; а за ужиномъ все было съ трюфелями, и лакеи тоже въ красныхъ жилетахъ, какъ и кучеръ.

Такъ какъ я, будучи кофейнымъ маклеромъ, интересуюсь всѣмъ, что касается Индіи, я навелъ разговоръ на эту тему, и вскорѣ все для меня выяснилось. Резидентъ говорилъ, что ему всегда отлично жилось на Востокѣ, и, слѣдовательно, во всѣхъ этихъ розсказняхъ о недовольствѣ населенія нѣтъ слова правды. Потомъ я завелъ рѣчь о шальникѣ. Резидентъ, оказывается, знаетъ его, и притомъ съ очень нехорошей стороны. И говоритъ, что правительство отлично сдѣлало, уволивъ его, такъ какъ это личность, ничѣмъ недовольная и все критикующая; да и въ собственномъ его поведеніи многое заслуживаетъ порицанія. Онъ, напримѣръ, приводилъ дѣвушекъ въ домъ къ своей женѣ и не платилъ своихъ долговъ -- а вѣдь это же неприлично. Такъ какъ изъ прочитаннаго мной письма я зналъ, какъ справедливы эти обвиненія, мнѣ пріятно было убѣдиться, что я правильно судилъ о немъ, и я былъ очень доволенъ собой. Я этимъ и извѣстенъ на биржѣ, то-есть тѣмъ, что сужденіе мое всегда правильное.

Резидентъ и жена его милые, благородные люди. Они много намъ разсказывали о своей жизни на Востокѣ; тамъ, должно быть, очень пріятно жить. Они говорятъ, что ихъ помѣстье на Дрибергенѣ вдвое меньше того земельнаго участка, какой имъ полагался отъ казны на Явѣ, и что тамъ нужна была, по крайней мѣрѣ, сотня человѣкъ, чтобы поддерживать на ихъ землѣ чистоту и порядокъ. Но всѣ эти люди работали у нихъ совершенно безплатно, единственно изъ преданности -- вотъ какъ ихъ тамъ любили. И еще разсказывали, что, когда они уѣзжали, они свою мебель продали за цѣну вдесятеро большую противъ той, какую заплатили за нее,-- потому каждый изъ туземныхъ вождей старался что-нибудь пріобрѣсти на память о резидентѣ. Я потомъ разсказалъ объ этомъ Штерну, но онъ началъ увѣрять, что они это дѣлали по принужденію, и брался доказать это документами изъ пакета шальника; но я ему сказалъ, что шальникъ клеветникъ, что онъ похищалъ дѣвушекъ, какъ молодой нѣмецъ отъ Бюсселинка и Ватермана и что его словамъ я не придаю никакой цѣны, такъ какъ теперь я изъ устъ самого резидента слышалъ, какъ обстоитъ дѣло, и, слѣдовательно, у шальника мнѣ уже нечему учиться.

Кромѣ резидента, тамъ были и другіе господа съ Востока; между прочимъ, одинъ очень богатый, нажившій цѣлое состояніе на чаѣ, который яванцы выращивали для него за безцѣнокъ, а правительство покупало у него за дорогую цѣну, чтобы поощрить яванцевъ къ трудолюбію. И этотъ господинъ тоже очень негодовалъ на всякихъ недовольныхъ людей, которые говорятъ и пишутъ противъ правительства. Онъ не находилъ словъ для похвалы министерству колоній; высказывалъ убѣжденіе, что на чаѣ, который у него покупала казна, она много теряла, и было истиннымъ великодушіемъ съ ея стороны платить большія деньги за продуктъ, въ сущности, малоцѣнный, такъ какъ ему и самому не нравится вкусъ яванскаго чая и самъ онъ всегда пьетъ китайскій. И еще онъ говорилъ, что генералъ-губернаторъ, продлившій такъ называемые чайные контракты, несмотря на то, что страна много теряла на нихъ, былъ чудеснѣйшій, добрѣйшій человѣкъ и, прежде всего, вѣрный другъ всѣхъ, кто зналъ его раньше; будучи генералъ-губернаторъ, онъ не сталъ слушать разговоровъ объ убыткахъ казны на чайныхъ контрактахъ и, когда ихъ хотѣли отмѣнить, оказалъ говорившему огромную услугу.-- "Да,-- говорилъ онъ,-- у меня сердце обливается кровью, когда я слышу, какъ клевещутъ на такихъ благородныхъ людей; если-бъ не онъ, мнѣ бы съ женой и дѣтьми пришлось теперь ходить пѣшкомъ". И онъ намъ показалъ свою нарядную коляску, которая была такъ элегантна и красива, а лошади такія сытыя, что я отлично понялъ, какъ можно горѣть благодарностью къ такому генералъ-губернатору. Отрадно наблюдать такія доблестныя чувства, особенно когда сравнишь ихъ съ докучнымъ нытьемъ и ворчаньемъ такихъ людей, какъ этотъ шальникъ.

На другой день резидентъ отдалъ намъ визитъ, а съ нимъ и господинъ, для котораго яванцы выращивали чай. Оба одновременно спросили, съ какимъ поѣздомъ мы ѣдемъ обратно въ Амстердамъ. Мы не могли понять, что это означаетъ, но когда въ понедѣльникъ рано утромъ вернулись въ городъ,-- поняли: на вокзалѣ насъ ждали два лакея, одинъ въ красномъ жилетѣ, другой въ желтомъ, и оба объявили, что они по телеграфу получили отъ своихъ господъ приказъ встрѣтить насъ съ экипажемъ на вокзалѣ. Жена совсѣмъ растерялась отъ неожиданности, а я думалъ о томъ, что бы сказали Бюсселинкъ и Ватерманъ, если-бъ они это видѣли, т.-е. что за нами присланы были на вокзалъ два экипажа. Не легко было сдѣлать выборъ, ибо я не рѣшался обидѣть ни одного изъ двухъ людей, оказавшихъ намъ такую любезность и вниманіе. Но я все-таки сумѣлъ найтись и въ этомъ трудномъ положеніи. Жену и Марію я отправилъ домой въ красной каретѣ,-- т.-е. я хочу, сказать: съ краснымъ жилетомъ -- а самъ сѣлъ въ желтый, т.-е., я хочу сказать, въ карету.

Какъ мчались лошади! На Весперстраатъ, гдѣ всегда такъ грязно, грязь взлетала чуть ли не до высоты домовъ; по тротуару бѣжалъ этотъ бродяга шальникъ, сгорбившись, понуривъ голову, и я видѣлъ, какъ онъ рукавомъ своего потертаго пиджака вытиралъ брызги грязи съ блѣднаго лица.

Глава девятнадцатая.

Штернъ продолжаетъ.-- Знаменательный обмѣнъ письмами.-- Конференція.-- Опасенія.

Въ частномъ письмѣ, присланномъ г. Сліймерингомъ Хавелаару, онъ сообщалъ, что хотя онъ и безмѣрно занятъ, но все-жъ на слѣдующій день пріѣдетъ въ Рангкасъ-Бетунъ, чтобъ обсудить, что можно сдѣлать. Хавелааръ зналъ, что означаютъ эти "обсужденія" -- сколько разъ его предшественникъ обсуждалъ этотъ вопросъ съ резидентомъ Бантамскимъ!-- и онъ поспѣшилъ послать второе письмо навстрѣчу резиденту, чтобъ тотъ прочелъ его еще до пріѣзда въ Лебакъ. Письмо говоритъ само за себя; комментаріи излишни.

No 91.

Спѣшно.

Рангкасъ-Бетунъ, 25 февраля 1856 г.
11 часовъ вечера.

"Вчера, въ 12 пополудня, я имѣлъ честь послать вамъ мое спѣшное письмо за No 88, извѣщавшее о томъ,

"что, послѣ тщательнаго обсужденія и послѣ тщетныхъ попытокъ кротостью и убѣжденіемъ вернуть его на путь исполненія долга, я, по долгу присяги, чувствую себя обязаннымъ принести жалобу на регента Лебакскаго, котораго я обвиняю въ злоупотребленіи властью и подозрѣваю въ вымогательствѣ.

"Я имѣлъ смѣлость Предложить вамъ въ этомъ письмѣ вызвать упомянутаго туземнаго вождя въ Серангъ, дабы, но отъѣздѣ его и устраненіи вредныхъ вліяній его многочисленной родни, нарядить слѣдствіе для провѣрки моихъ обвиненій и моего подозрѣнія.

"Долго, или, лучше сказать, много, думалъ я, прежде чѣмъ рѣшился на этотъ шагъ.

"Изъ моего донесенія вамъ уже извѣстно, что я неоднократно пытался увѣщаніями и угрозами отвратить отъ старика-регента несчастье и позоръ и самъ глубоко огорчался тѣмъ, что мнѣ придется быть -- хотя бы лишь случайной -- непосредственной причиной этого несчастья.

"Но, съ другой стороны, я видѣлъ годами эксплоатируемое и угнетаемое населеніе; видѣлъ необходимость строгаго примѣра -- ибо мнѣ придется докладывать еще о многихъ другихъ утѣсненіяхъ, если это не положитъ имъ конца,-- и, повторяю, но зрѣломъ обсужденіи, видалъ то, что считалъ своимъ долгомъ.

"Только что я получилъ ваше уважаемое и дружественное письмо, лишенное офиціальнаго характера, въ которомъ вы пишете, что вы завтра пріѣдете сюда, и въ то же время даете мнѣ понять, что обо всемъ этомъ лучше переговорить частнымъ образомъ.

"Итакъ, завтра я буду имѣть честь бесѣдовать съ вами, и именно потому беру на себя смѣлость послать навстрѣчу вамъ это письмо, чтобы до разговора нашего предупредить васъ насчетъ слѣдующаго:

"Всѣ мои разслѣдованія о дѣйствіяхъ регента производились строго секретно. Объ этомъ знали только онъ одинъ и паттехъ, ибо я самъ добросовѣстно предупредилъ его. Даже контролеру результаты моего разслѣдованія извѣстны лишь отчасти.

"Сохраненіе этого въ тайнѣ имѣло двойную цѣль. Вначалѣ, когда я еще надѣялся повліять на регента, я дѣлалъ это для того, чтобы не повредить ему, въ случаѣ, если усилія мои увѣнчаются успѣхомъ. И паттехъ отъ его имени (это было 12 с. м.) благодарилъ меня за деликатность. Потомъ, когда я началъ уже отчаиваться въ успѣхѣ, или, вѣрнѣе, когда мѣра моего терпѣнія переполнилась, послѣ одного случая, о которомъ я только что узналъ, и когда я понялъ, что дальнѣйшее молчаніе было бы уже сообщничествомъ, я вынужденъ былъ продолжать хранить тайну уже въ собственныхъ своихъ интересахъ, такъ какъ у меня, вѣдь, есть обязанности и по отношенію къ моей семьѣ.

"Какъ бы то ни было, послѣ вчерашняго письма я былъ бы недостоинъ служить правительству, если бы то, что я въ немъ сообщалъ, оказалось пустой, вздорной выдумкой, лишенной всякихъ основаній. А развѣ есть или будетъ для меня возможность доказать, что я дѣйствовалъ, какъ и подобаетъ дѣйствовать хорошему чиновнику, и оказался не ниже тѣхъ требованій, какія предъявляетъ мнѣ моя служба -- доказать, что я не но легкомыслію и не съ легкимъ сердцемъ ставлю на карту тяжелыхъ семнадцать лѣтъ этой службы и больше того -- 'Интересы моей жены и ребенка,-- какъ же я смогу доказать все это, если не будетъ соблюдена строгая тайна и виновный не будетъ лишенъ возможности прикрыть свою вину?

"При малѣйшемъ подозрѣніи регентъ тотчасъ же пошлетъ гонца къ своему племяннику, который ѣдетъ къ нему въ гости и который самъ заинтересованъ въ томъ, чтобъ помочь дядѣ; онъ потребуетъ, чтобы племянникъ добылъ для него, во что бы то ни стало, денегъ, щедрой рукой раздастъ ихъ всѣмъ, у кого онъ послѣднее время былъ "въ долгу", и, въ результатѣ оказалось бы -- надѣюсь, не окажется,-- что я поступилъ легкомысленно, не провѣрилъ обвиненій, короче говоря, что чиновникъ я никчемный, чтобъ не сказать хуже.

"Вотъ отъ этой-то возможности я и хочу оградить себя этимъ письмомъ. Я питаю глубокое къ вамъ уваженіе, но я знаю, въ "какомъ духѣ" воспитаны остъ-индскіе чиновники, и во мнѣ этого "духа" нѣтъ.

"Вашъ намекъ, что это дѣло лучше было бы сперва обсудить частнымъ образомъ, заставляетъ меня бояться попытки "затушить" его. Все, о чемъ я докладывалъ вамъ въ моемъ вчерашнемъ письмѣ,-- правда, но, можетъ быть, это могло бы показаться и неправдой, если бы дѣло было обставлено такъ, что о моемъ обвиненіи и о моихъ подозрѣніяхъ стало бы извѣстно до отъѣзда регента.

"Не скрою отъ васъ, что даже вашъ неожиданный пріѣздъ, въ связи съ посланнымъ мною вамъ вчера срочнымъ донесеніемъ, заставляетъ меня опасаться, что виновный, не слушавшій ранѣе моихъ увѣщаній, до времени почуетъ опасность и приметъ всѣ мѣры къ тому, чтобъ по возможности очистить себя отъ вины.

"Честь имѣю еще разъ сослаться на мое вчерашнее письмо и при этомъ позволю себѣ замѣтить, что въ этомъ письмѣ заключалось также предложеніе до разслѣдованія удалить регента и временно обезвредить его родню, а также, что я беру на себя отвѣтственность за свои утвержденія лишь при условіи, что вамъ угодно будетъ дослѣдовать моему предложенію касательно производства разслѣдованія, то-есть вести его безпартійно, публично и прежде всего свободно.

"Но свободнымъ отъ всякаго давленія извнѣ оно можетъ быть лишь при условіи, что регентъ будетъ удаленъ, и, по моему скромному разумѣнію, это не представляетъ никакой опасности. Ему, во всякомъ случаѣ, можно сказать, что я его обвиняю и подозрѣваю и, слѣдовательно, что опасности подвергаюсь я, а не онъ, ежели доказана будетъ его невинность, ибо я и самъ того мнѣнія, что я заслуживаю увольненія, если бы оказалось, что я дѣйствовалъ легкомысленно или хотя бы черезчуръ поторопился съ своими обвиненіями.

"Но какая же это торопливость, когда злоупотребленія совершались годами?

"Поторопился!-- какъ будто честный человѣкъ можетъ спать и жить и наслаждаться жизнью, когда тѣ, о чьемъ благѣ онъ призванъ заботиться, всячески эксплоатируются, когда изъ нихъ высасываютъ послѣдніе соки.

"Правда, я здѣсь недавно, но я надѣюсь, что вопросъ будетъ поставленъ такъ: что сдѣлано и хорошо ли сдѣлано, а не во сколько времени это сдѣлано. Мнѣ кажется вѣчностью каждая секунда, отмѣченная вымогательствомъ и гнетомъ, которымъ какъ бы потворствуетъ моя небрежность, моя нерачительность, моя боязнь навлечь на себя непріятности.

"Я уже сокрушаюсь о томъ, что упустилъ столько времени, что я давно вамъ не послалъ этого офиціальнаго донесенія, и прошу извиненія за свою медлительность.

"Беру на себя смѣлость просить васъ дать мнѣ случай доказать правдивость моего вчерашняго донесенія и оградить меня отъ неудачи въ моемъ стремленіи освободить Лебакскій округъ отъ червей, которые съ незапамятныхъ временъ подтачиваютъ его благоденствіе.

"На этомъ основаніи я еще разъ прошу васъ одобрить мой образъ дѣйствій въ этомъ дѣлѣ (касательно разслѣдованія и донесенія), удалить отсюда регента Лебакскаго безъ всякихъ предварительныхъ прямыхъ или же косвенныхъ предупрежденій и затѣмъ назначить слѣдствіе по поводу тѣхъ фактовъ, о которыхъ я имѣлъ честь вамъ докладывать въ моемъ вчерашнемъ письмѣ за No 88.

Адсистентъ-резидентъ Лебакскій
Максъ Хавелааръ".

Эту просьбу -- не брать подъ свою защиту виновнаго -- регентъ получилъ въ пути. А часъ спустя послѣ пріѣзда своего въ Рангкасъ-Бетунъ, онъ нанесъ визитъ регенту и задалъ ему слѣдующіе два вопроса: "Нѣтъ ли у него какихъ-нибудь жалобъ на адсистента-резидента?" и "не нужны ли ему, Адипатти, деньги?"

На первый вопросъ регентъ отвѣчалъ: "По совѣсти, никакихъ", а на второй отвѣчалъ утвердительно, послѣ чего резидентъ далъ ему два чека.

Понятное дѣло, Хавелааръ объ этомъ освѣдомленъ не былъ. Впослѣдствіи однако-жъ мы узнаемъ, какъ до него дошла вѣсть объ этомъ постыдномъ поступкѣ его начальника.

Въ этотъ визитъ свой къ Хавелаару резидентъ Сліймерингъ былъ блѣднѣе обыкновеннаго и дѣлалъ еще большіе, чѣмъ обыкновенно, промежутки между словами. Еще бы, вѣдь не бездѣлица для чиновника, славящагося своими успокоительными ежегодными отчетами, получить подъ-рядъ два письма, въ которыхъ нѣтъ и тѣни оптимизма или желанія искусственно затушевать непріятное дѣло, и даже нѣтъ страха навлечь на себя неудовольствіе правительства. Резидентъ Бантамскій былъ испуганъ и, если мнѣ, въ интересахъ справедливости, дозволено будетъ привести немного неприличное сравненіе, я бы сравнилъ его съ уличнымъ мальчишкой, который жалуется, что съ нимъ поступили несправедливо и противъ всякихъ правилъ, если его вздули, предварительно не выбранивъ. {Лишь много времени спустя, когда уже вышелъ этотъ романъ, герой его узналъ о тѣсной солидарности, соединявшей этихъ двухъ чиновниковъ. Резидентъ Бантамскій Брестъ-ванъ-Кемпенъ (Сліймерингъ) былъ въ рукахъ у регента и не могъ рѣшиться подвести его, такъ какъ регентъ поставлялъ ему женщинъ. Это Деккеръ узналъ лично отъ министра колоній Хассельмана, но не пожелалъ использовать это оружіе противъ своихъ враговъ. Брестъ-ванъ-Кемпенъ, вообще, велъ распутную жизнь и умеръ въ сумасшедшемъ домѣ.}

Онъ началъ съ вопроса контролеру, почему онъ не удержалъ Хавелаара отъ посылки жалобы. Бѣдный Фербрюгге, даже не знавшій о томъ, что жалоба послана, такъ и сказалъ резиденту, но тотъ не повѣрилъ ему. Сліймерингъ не могъ понять, какъ это человѣкъ одинъ, на свой страхъ, ни съ кѣмъ не посовѣтовавшись, могъ рѣшиться на такой неслыханный поступокъ. Но такъ какъ Фербрюгге утверждалъ, что онъ ничего не знаетъ о письмахъ Хавелаара, резидентъ началъ съ того, что показалъ ему эти письма.

Что выстрадалъ Фербрюгге, слушая его, это не поддается описанію. Онъ былъ честный человѣкъ и не сталъ бы лгать, если бы Хавелааръ сослался на него въ доказательство правдивости своего донесенія. Но и помимо честности, Хавелааръ неоднократно ставилъ его въ такое положеніе, что ему приходилось письменно говорить правду, даже когда она была опасна. Что же будетъ, если теперь Хавелааръ используетъ его письменныя завѣренія?

Послѣ прочтенія писемъ резидентъ заявилъ, что онъ предпочелъ бы, чтобъ Хавелааръ взялъ эти письма обратно, и тогда они будутъ считать ихъ какъ бы ненаписанными, что Хавелааръ вѣжливо, но рѣшительно отклонилъ,.

Послѣ этой напрасной попытки резидентъ сказалъ, что ему ничего больше не остается, какъ нарядить слѣдствіе для провѣрки этихъ жалобъ, и потому онъ проситъ Хавелаара вызвать свидѣтелей, которые могли бы подтвердить его обвиненія.

Бѣдные люди, въ кровь царапавшіе себѣ тѣло о колючіе кусты въ ущельѣ, какъ бы испуганно забились ваши сердца, если бы вы услыхали это требованіе!

Бѣдный Фербрюгге! Вѣдь первый свидѣтель, главный свидѣтель -- это онъ, и въ силу своего служебнаго положенія, и по долгу присяги, и въ виду тѣхъ заявленій, которыя уже сдѣланы были имъ письменно и лежали теперь на столѣ передъ Хавелааромъ.

Хавелааръ отвѣчалъ:

-- Резидентъ, я, адсистентъ-резидентъ лебакскій, я присягалъ оберегать народъ отъ насилій и притѣсненій, я приношу жалобу на регента и его зятя Деманга Паранкуджанскаго, я буду доказывать справедливость моихъ обвиненій, какъ только мнѣ дана будетъ возможность, о которой я прошу въ своемъ письмѣ, я же и окажусь клеветникомъ, если жалоба моя окажется ложной.

Фербрюгге вздохнулъ съ облегченіемъ.

А для резидента эти слова Хавелаара прозвучали необычайно странно.

Совѣщаніе длилось долго. Резидентъ очень учтиво -- такъ какъ онъ былъ человѣкъ вѣжливый и воспитанный -- настаивалъ на томъ, чтобы Хавелааръ отказался отъ этой рискованной затѣи; но Хавелааръ не менѣе учтиво стоялъ на своемъ. Въ итогѣ резидентъ вынужденъ бымъ сдаться и заявилъ въ видѣ угрозы, а Хавелааръ только того и добивался, что, въ такомъ случаѣ, онъ сочтетъ себя вынужденнымъ довести объ его письмахъ до свѣдѣнія правительства.

На этомъ и покончили. Затѣмъ резидентъ нанесъ визитъ Адипатти и предложилъ ему два вышеназванныхъ вопроса; затѣмъ онъ пообѣдалъ за скромнымъ столомъ Хавелаара и вернулся обратно въ Серангъ, "такъ... какъ... у... него... очень... много... спѣшной... работы".

На другой день Хавелааръ получилъ отъ резидента Бантамскаго письмо, содержаніе котораго выяснится изъ отвѣта приводимаго мною здѣсь въ копіи:

No 93. Секретно.

Рангкасъ-Бетунъ 28 февраля 1856 года.

"Честь имѣю подтвердить полученіе вашего срочнаго письма отъ 26 сего мѣсяца, заключавшаго въ себѣ главнымъ образомъ сообщеніе, что у васъ есть причины не поддерживать представленій, сдѣланныхъ мною въ моихъ служебныхъ донесеніяхъ отъ 24-го и 25-го с. м. за No 88 и 91; что вамъ желательно было бы предварительно получить отъ меня конфиденціальное увѣдомленіе; что мѣры, предлагаемыя мною въ этихъ двухъ письмахъ, вы не одобряете; и въ заключеніе нѣсколько распоряженій.

"Теперь имѣю честь, какъ я уже сдѣлалъ это третьяго дня устно, еще разъ категорически завѣрить васъ:

"что я почтительнѣйше признаю за вами право поддерживать или не поддерживать мои представленія;

"что полученные мною приказы будутъ выполнены добросовѣстно, хотя бы они и шли вразрѣзъ съ моимъ собственнымъ убѣжденіемъ, такъ же добросовѣстно, какъ если бы вы сами были свидѣтелемъ всего, что я дѣлаю и говорю, вѣрнѣе, чего я не дѣлаю и не говорю.

"Я знаю, что въ этомъ вы полагаетесь на мою добросовѣстность.

"Но я беру на себя смѣлость рѣшительно протестовать противъ всякаго неодобренія моимъ поступкамъ и словамъ во всемъ, что касается этого дѣла.

"Я убѣжденъ, что я исполнилъ долгъ свой -- и только долгъ свой, безъ малѣйшаго отклоненія отъ него.

"Я долго обдумывалъ и взвѣшивалъ, прежде чѣмъ началъ дѣйствовать (то-есть прежде чѣмъ я произвелъ разслѣдованіе и довелъ до вашего свѣдѣнія объ его результатахъ, сдѣлавъ уже извѣстныя вамъ представленія); если при этомъ я и сдѣлалъ какую-либо ошибку, то, во всякомъ случаѣ, не изъ поспѣшности.

"При данныхъ обстоятельствахъ я бы и въ другой разъ сдѣлалъ буквально то же, только не сталъ бы такъ долго раздумывать.

"И если бы даже высшая власть не одобрила чего-нибудь въ моемъ образѣ дѣйствій (очевидно, это была бы ужъ особенность моего стиля, который составляетъ часть меня самого и за который я такъ же мало отвѣтствененъ, какъ заика за свое заиканіе), если бы даже такъ случилось... нѣтъ, этого не можетъ быть, но если бы... и тогда, я исполнилъ свой долгъ.

"Правда, мнѣ грустно, хотя я и не удивляюсь, что вы объ этомъ судите иначе; и, что касается лично меня, я бы успокоился, сказавъ себѣ, что меня, очевидно, не поняли, если бы дѣло шло лично обо мнѣ, но вѣдь тутъ на карту поставленъ принципъ, и совѣсть не позволяетъ мнѣ оставить это такъ; она требуетъ выясненія, на чьей же сторонѣ правда: на вашей или на моей.

"Иначе служить, чѣмъ я служилъ въ Лебакѣ, я не могу. И если правительству желательно, чтобы чиновники служили поиному, тогда я, какъ честный человѣкъ, могу только подать въ отставку и въ тридцать шесть лѣтъ попытаться начать жизнь сызнова; тогда я послѣ семнадцати лѣтъ тяжелой -- знаетъ Богъ, какой тяжелой службы,-- послѣ того, какъ я отдалъ лучшія свои жизненныя силы тому, что я считалъ выполненіемъ своего долга, вынужденъ буду снова предстать передъ человѣческимъ обществомъ съ вопросомъ, дастъ ли оно мнѣ кусокъ хлѣба для моей жены и ребенка въ обмѣнъ на мои мысли или, быть можетъ, кусокъ хлѣба въ обмѣнъ на работу съ тачкой и лопатой, если сила моихъ рукъ покажется ему болѣе цѣнной, чѣмъ сила моего духа.

"Но я не могу и не хочу вѣрить, чтобы вашъ взглядъ раздѣлялъ и его превосходительство генералъ-губернаторъ, и потому считаю долгомъ, прежде чѣмъ перейти къ послѣдней крайности, о которой я только что упоминалъ, почтительнѣйше просить:

"Резидента Бантамскаго все-таки одобрить дѣйствія адсистента-резидента Лебакскаго, о которыхъ говорится въ его судебныхъ донесеніяхъ отъ 24-го и 25-го с. м. за No 88 и 91, или же:

"вышеупомянутаго адсистента-резидента привлечь къ отвѣтственности по пунктамъ, которые надлежитъ формулировать резиденту Бантамскому.

"Въ заключеніе честь имѣю съ благодарностью завѣрить васъ, что, если что-нибудь могло бы отвлечь меня отъ моего строго продуманнаго и серьезнаго, но, быть можетъ, слишкомъ пылкаго служенія своимъ принципамъ, такъ это тотъ благородный и симпатичный методъ борьбы съ этими принципами, какого держались вы на нашемъ вчерашнемъ совѣщаніи.

Адсистентъ-резидентъ Лебакскій Максъ Хавелааръ".

Не вдаваясь въ обсужденіе справедливости подозрѣній г-жи Слотерингъ касательно причины, сдѣлавшей ее вдовою, а дѣтей ея сиротами, и считаясь только съ тѣмъ, что общественное мнѣніе въ Лебакѣ допускало возможность тѣсной связи между исполненіемъ долга и отравленіемъ, мы легко поймемъ, что Максъ и Тина послѣ отъѣзда резидента пережили трудные дни. Не стану описывать страховъ матери, которая каждый разъ, какъ она даетъ пищу своему ребенку, снова и снова спрашиваетъ себя, не становится ли она его убійцей.

Вѣдь это было что называется вымоленное дитя, этотъ маленькій Максъ, родившійся послѣ семи лѣтъ безплоднаго супружества, словно онъ, плутишка, зналъ, что у такихъ родителей не выгодно родиться.

Двадцать девять дней пришлось ждать Хавелаару, прежде чѣмъ генералъ-губернаторъ извѣстилъ его... но не будемъ забѣгать впередъ.

Послѣ напрасныхъ стараній убѣдить Хавелаара взять свои письма обратно или же предать бѣдняковъ, ввѣрившихся его великодушію, къ нему явился контролеръ Фербрюгге. Бѣдняга былъ блѣденъ, какъ смерть, и отъ волненія еле говорилъ.

-- Я былъ у регента,-- сказалъ онъ,-- это гнусно!... только не выдавайте меня.

-- Что такое? Что гнусно? Чего не выдавать?

-- Дайте мнѣ слово, что вы не используете того, что я вамъ скажу.

-- Опять половинчатость? Ну, ладно, даю слово.

Фербрюгге разсказалъ ему то, что уже извѣстно читателю, то-есть, что резидентъ былъ у Адипатти и спрашивалъ его, нѣтъ ли у него какихъ-нибудь жалобъ на адсистента-резидента, и потомъ неожиданно предложилъ ему денегъ, и не только предложилъ, а и далъ. Фербрюгге сообщилъ это самъ регентъ, причемъ удивлялся и спрашивалъ его, что побудило резидента это сдѣлать.

Хавелааръ пришелъ въ ярость...-- но вѣдь онъ далъ слово.

На другой день Фербрюгге пришелъ снова и объявилъ, что Дюклари убѣдилъ его, что это неблагородно не поддержать Хавелаара въ борьбѣ съ такими противниками, и потому Фербрюгге освобождаетъ его отъ даннаго слова.

-- Хорошо,-- сказалъ Хавелааръ,-- изложите это письменно.

И Фербрюгге изложилъ. Это его заявленіе также лежитъ передо мною.

Читатель, разумѣется, давно ужъ понялъ, почему я не настаивалъ на правдивости исторіи Сайдаха.

Чрезвычайно характерно, что Фербрюгге, такой робкій до того какъ его уговорилъ Дюклари, всецѣло положился на слово Хавелаара, даже въ такомъ дѣлѣ, гдѣ у него было большое искушеніе нарушить слово.

И еще одно. Со времени событій, о которыхъ я разсказываю, прошло нѣсколько лѣтъ. Хавелааръ за это время много выстрадалъ и заставилъ выстрадать свою семью,-- передо мною письменныя доказательства тому; а между тѣмъ, онъ ждалъ... впрочемъ, пусть скажетъ самъ, чего онъ ждалъ. Вотъ выдержки изъ его дневника.

"Я прочелъ въ газетѣ, что г. Сліймерингъ назначенъ рыцаремъ ордена нидерландскаго льва. Теперь онъ, если не ошибаюсь, служитъ резидентомъ въ Пл... Значитъ, я могу говорить о томъ, что произошло въ Лебакѣ, не подвергая опасности Фербрюгге".

Глава двадцатая.

Штернъ продолжаетъ.-- Рангкасъ-Бетунъ и Батавія.-- Судьба Хавелаара исполнилась.-- Внезапный конецъ Штерна и Дроогстоппеля.-- Мулитатули.

Былъ вечеръ. Тина сидѣла на верандѣ и читала. Хавелааръ рисовалъ узоръ для вышивки. Маленькій Максъ складывалъ картину изъ цвѣтныхъ кубиковъ и очень волновался, не находя "кубика съ красной юбкой".

-- Посмотри, Тина, такъ хорошо будетъ?-- спрашивалъ Хавелааръ.-- Эту пальмовую вѣтвь я немного увеличилъ: это какъ разъ то, что Гогартъ называетъ "линіей красоты".

-- Да, Максъ, только петли у тебя слишкомъ близко одна отъ другой.

-- Вотъ какъ! А эта подтяжка какъ нравится тебѣ?... Максъ, покажи-ка мнѣ свои штанишки... какія на тебѣ подтяжки?... А знаешь, Тина, я помню, гдѣ ты вышивала ихъ.

-- А я не помню. Гдѣ?

-- Въ Гаагѣ, когда Максикъ былъ боленъ и мы такъ боялись за него, потому что докторъ сказалъ, что у него голова необычайной формы и нужно очень беречь его, чтобъ избѣжать приливовъ крови къ мозгу... вотъ тогда ты и вышивала эти подтяжки.

Тина встала и поцѣловала сына.

-- Нашелъ животикъ!-- радостно воскликнулъ тотъ.

Теперь красная женщина была вся цѣлая.

-- Кто слышалъ сейчасъ, какъ ударили въ тонгтонгъ?-- спросила мать.

-- Я,-- отвѣтилъ ребенокъ.

-- А что это значитъ?

-- Что мнѣ пора бай-бай. Но вѣдь я еще не ужиналъ.

-- Само собой, сперва надо поужинать.

Тина пошла за ужиномъ, очень простымъ, и, повидимому, достала его изъ запертаго шкафа въ своей комнатѣ, такъ какъ слышно было щелканье замка.

-- Чѣмъ ты кормишь его?

-- О, будь спокоенъ. Это сухарики изъ жестянки, купленной въ Батавіи, и сахаръ у меня всегда подъ замкомъ.

Мысли Хавелаара вернулись къ своему исходному пункту.

-- Знаешь ли ты, что мы до сихъ поръ еще не расплатились съ докторомъ?... Ахъ, какъ это нехорошо!

-- Милый Максъ, мы такъ здѣсь экономимъ, такъ скромно живемъ, что скоро уплатимъ всѣ долги; притомъ же скоро тебя назначатъ резидентомъ, и тогда въ короткій срокъ мы очистимся отъ всякихъ долговъ.

-- Вотъ это-то меня и огорчаетъ. Не хочется мнѣ уѣзжать изъ Лебака. Сейчасъ я объясню тебѣ. Тебѣ не кажется, что послѣ той болѣзни нашъ мальчикъ сталъ еще дороже намъ обоимъ? Ну, вотъ, такъ и мнѣ кажется, что этотъ бѣдный Лебакъ станетъ мнѣ еще дороже послѣ выздоровленія своего отъ этой ужасной раковой опухоли, которая точитъ его ужъ столько лѣтъ. Мысль о переводѣ отсюда въ другой округъ пугаетъ меня; но, съ другой стороны, когда я вспомню, какая у насъ куча долговъ...

-- Ничего, милый, все уладится. Если тебя переведутъ отсюда, ты можешь вѣдь и потомъ быть полезенъ Лебаку, когда тебя назначатъ генералъ-губернаторомъ.

Въ рисункѣ Хавелаара появились странные штрихи. У цвѣтовъ былъ сердитый видъ; петли стали угловатыми, острыми, онѣ словно готовы были укусить другъ друга.

Тина поняла, что она сказала что-то такое, что было ему непріятно.

-- Милый Максъ...-- начала она ласково.

-- А чортъ!... А до тѣхъ поръ ты что же хочешь, чтобы они голодали? Ѣли песокъ? Ты можешь ѣсть песокъ?

-- Максъ, милый!

Но онъ уже не могъ сидѣть. Онъ бѣгалъ взадъ и впередъ по верандѣ и говорилъ такимъ тономъ, который постороннему показался бы грубымъ и рѣзкимъ, но который Тина воспринимала совсѣмъ иначе.

-- Будь они прокляты съ ихъ постыднымъ равнодушіемъ! Я цѣлый мѣсяцъ сижу тутъ сложа руки и жду, когда восторжествуетъ справедливость, а тѣмъ временемъ бѣдный народъ жестоко страдаетъ. Регентъ какъ будто убѣжденъ въ томъ, что его не посмѣютъ тронуть... Смотри...

Онъ прошелъ къ себѣ въ кабинетъ и вернулся съ письмомъ, которое лежитъ передо мной, читатель.

-- Читай. Въ этомъ письмѣ онъ дѣлаетъ мнѣ различныя предложенія касательно характера работъ, которыя онъ снова заставитъ выполнять незаконно согнанныхъ туземцевъ. Этакая наглость! И знаешь, что это за рабочіе? Все женщины съ малолѣтними дѣтьми, съ грудными, беременныя, пригнанныя на работы въ резиденцію изъ Парангъ-Куджана,-- мужчинъ ужъ неоткуда взять. Имъ ѣсть нечего; онѣ спятъ на голой землѣ, подъ открытымъ небомъ и ѣдятъ песокъ! да, песокъ.-- Ты можешь ѣсть песокъ? Что же, имъ такъ и кормиться пескомъ, пока меня не назначатъ генералъ-губернаторомъ? Проклятіе!

Тина хорошо знала, на кого сердится Максъ, когда онъ такъ говоритъ съ нею, которую онъ такъ любитъ.

-- И за все это отвѣтственность ложится на меня. Можетъ быть, въ эту самую минуту кто-нибудь изъ этихъ несчастныхъ бродитъ около нашего дома и видитъ свѣтъ на верандѣ, и говоритъ другимъ: Вотъ здѣсь живетъ жалкій трусъ, который поставленъ защищать насъ. Онъ сидитъ себѣ спокойно съ женою и ребенкомъ и рисуетъ узоры для вышиванія, а мы валяемся тутъ по канавамъ, какъ одичалые псы, а дѣти наши голодаютъ... Я слышу, слышу этотъ крикъ мести, звучащій надъ моею головой... Максъ, поди сюда!

Онъ такъ стремительно схватилъ на руки сына и расцѣловалъ его, что мальчикъ испугался.

-- Дитя мое, если кто-нибудь тебѣ скажетъ, что твой отецъ былъ жалкимъ трусомъ, не нашедшимъ въ себѣ мужества постоять за правду, и что по его винѣ умерло много матерей; если тебѣ скажутъ, что за грѣхи отцовъ страдаютъ дѣти... о, Максъ, о, Максъ! Будь ты тогда свидѣтелемъ моихъ страданій.

Онъ заплакалъ; Тина осушала его слезы поцѣлуями. Потомъ она пошла укладывать Максика въ постельку, состоявшую изъ простого соломеннаго тюфячка.

Возвратившись, она застала мужа въ бесѣдѣ съ Фербрюгге и Дюклари, только что пришедшими. Разговоръ вертѣлся вокругъ ожидаемаго рѣшенія правительства.

-- Я понимаю, что резидентъ очутился въ очень трудномъ положеніи,-- говорилъ Дюклари.-- Не можетъ онъ совѣтовать правительству дать ходъ вашимъ представленіямъ, ибо тогда слишкомъ многое будетъ выведено на чистую воду. Я давно уже служу въ Бантамскомъ округѣ и кое-что объ этомъ знаю, побольше вашего, мингееръ Хавелааръ. Я еще подпоручикомъ служилъ здѣсь, и намъ, военнымъ, доводится иной разъ слышать отъ туземцевъ такія вещи, которыхъ они не посмѣютъ сказать чиновникамъ. Но если при офиціальномъ разслѣдованіи все это выйдетъ наружу, генералъ-губернаторъ притянетъ къ отвѣту резидента и спроситъ его, какъ же это онъ за два года не разглядѣлъ того, что вамъ въ первый же мѣсяцъ бросилось въ глаза. А, слѣдовательно, въ его интересахъ не допустить слѣдствія.

-- Это-то я понялъ,-- возражалъ Хавелааръ,-- по его старанію выпытать у Адипатти, не имѣетъ ли онъ какихъ-либо жалобъ на меня; по всей вѣроятности, онъ будетъ стараться оттянуть слѣдствіе; быть можетъ, даже самъ обвинитъ меня въ какомъ-либо проступкѣ или упущеніи по службѣ; чтобы гарантировать себя отъ этого, я послалъ копіи моихъ донесеній ему непосредственно высшему начальству. Въ одномъ изъ этихъ моихъ писемъ есть просьба привлечь меня къ отвѣту, если я въ чемъ-либо погрѣшилъ противъ истины. Слѣдовательно, если резидентъ бантамскій выступитъ противъ меня, они ничего не смогутъ предпринять, предварительно не выслушавъ меня,-- вѣдь даже преступникъ имѣетъ право быть допрошеннымъ, а я же ничего преступнаго не сдѣлалъ...

-- А вотъ и почта,-- сказалъ Фербрюгге.

Да, это была почта. Почта, принесшая слѣдующее посланіе отъ генералъ-губернатора Нидерландской Индіи "бывшему адсистентъ-резиденту лебакскому, Хавелаару".

Канцелярія генералъ-губернатора.

No 54.

Бюитензоргъ, 26 марта 1856 г.

"Тотъ способъ разслѣдованія, къ которому вы прибѣгли при раскрытіи или предположеніи злоупотребленій со стороны туземныхъ вождей въ Лебакскомъ округѣ, равно какъ и вашъ образъ дѣйствій по отношенію къ вашему начальнику, резиденту бантамскому, вызываютъ въ высокой мѣрѣ мое недовольство и неодобреніе.

"Въ вашихъ поступкахъ обнаруживается какъ недостатокъ сдержанности, вдумчивости и осмотрительности, подобающихъ чиновнику, облеченному властью на окраинѣ, такъ и недостатокъ субординаціи своему непосредственному начальству.

"Уже черезъ нѣсколько дней по вступленіи въ должность вы нашли возможнымъ, предварительно не посовѣтовавшись съ резидентомъ, сдѣлать главу туземной администраціи въ Лебакѣ объектомъ унизительныхъ разслѣдованій.

"На основаніи этихъ разслѣдованій вы сочли возможнымъ, не подтверждая своихъ обвиненій противъ сказаннаго вождя ни фактами, ни документальными данными, сдѣлать представленія, имѣвшія цѣлью подвергнуть нравственно уничтожающему обхожденію такого виднаго туземнаго сановника, какъ регентъ лебакскій, шестидесятилѣтній старикъ, но все еще ревностный слуга страны, состоящій въ родствѣ и свойствѣ съ наиболѣе уважаемыми сосѣдними регентскими родами и о которомъ отзывы всегда были самые благопріятные.

"Вдобавокъ, когда резидентъ не изъявилъ готовности немедленно дать ходъ вашимъ представленіямъ, вы не уважили законнаго требованія вашего начальника освѣдомить его подробно съ тѣмъ, что вамъ извѣстно о дѣйствіяхъ туземной администраціи въ Лебакѣ.

"Такого рода дѣйствія заслуживаютъ всяческаго порицанія и вселяютъ убѣжденіе въ непригодности вашей для службы на окраинѣ.

"А потому я счелъ долгомъ уволить васъ отъ дальнѣйшаго исполненія обязанностей адсистента-резидента въ Лебакѣ.

"Изъ уваженія къ тому, что раньше вы были на хорошемъ счету, я, однако же, не хочу лишить васъ возможности дальнѣйшей службы въ колоніяхъ. И потому поручаю вамъ временно взять на себя исполненіе обязанностей адсистента-резидента въ Нгави.

"Отъ дальнѣйшаго вашего образа дѣйствій въ этой должности будетъ зависѣть, сможете ли вы остаться на службѣ въ министерствѣ колоній".

И подъ этимъ стояло имя человѣка, на усердіе, тактъ и добросовѣстность котораго полагался король, подписывая указъ о назначеніи его генералъ-губернаторомъ Нидерландской Индіи.

-- Тина, милая, мы уѣзжаемъ отсюда,-- сказалъ Хавелааръ, передавая посланіе генералъ-губернатора Фербрюгге.

Онъ и Дюклари вмѣстѣ прочли его.

У Фербрюгге были слезы на глазахъ, но онъ молчалъ. Дюклари обозлился.

-- Чортъ побери! Я видѣлъ здѣсь всякихъ мерзавцевъ и воровъ... они уѣзжали съ почетомъ, а вамъ смѣютъ писать такія письма...

-- Это ничего,-- сказалъ Хавелааръ.-- Генералъ-губернаторъ честный человѣкъ... его, навѣрно, обманули... конечно, ему слѣдовало бы быть осторожнѣй... сначала выслушать меня. Но я поѣду къ нему и разскажу ему, какъ здѣсь обстоятъ дѣла... и, я увѣренъ, онъ возстановитъ справедливость.

-- Но вѣдь вы же должны ѣхать въ Нгави.

-- Ну да, я знаю. Регентъ въ Нгави въ родствѣ съ королемъ Джокджокарта. Я знаю Нгави. Я два года служилъ въ Багеленѣ. Въ Нгави мнѣ придется дѣлать то же, что я дѣлалъ здѣсь. Такъ что не стоитъ и ѣздить туда. И притомъ же я не нахожу возможнымъ для себя служить на испытаніи, какъ будто я чѣмъ-нибудь провинился; и, наконецъ, я вижу, что положить конецъ всѣмъ этимъ плутнямъ и обману можно только, не будучи чиновникомъ. Между чиновниками и правительствомъ стоитъ черезчуръ много лицъ, заинтересованныхъ въ отрицаніи народной нищеты. Есть и еще причины, удерживающія меня отъ поѣздки въ Нгави. Тамъ мѣсто вовсе не было вакантнымъ, его нарочно сдѣлали вакантнымъ для меня.

И онъ взялъ No Яванскихъ Вѣдомостей, пришедшихъ съ той же почтой; дѣйствительно, тамъ, рядомъ съ извѣстіемъ объ его переводѣ въ Нгави, стояло извѣстіе о переводѣ тамошняго адсистента-резидента въ другой округъ, гдѣ мѣсто было вакантнымъ.

-- Знаете, почему меня назначили именно въ Нгави, а не на ту свободную вакансію? Резидентъ Мадіуна, въ составъ котораго входитъ и Нгави,-- зять бывшаго резидента бантамскаго. А я какъ разъ пишу въ своемъ докладѣ, что здѣсь всегда администрація была такъ плохо поставлена, что у регента было много дурныхъ примѣровъ...

-- Ахъ, такъ!-- воскликнули въ одинъ голосъ Дюклари и Фербрюгге, теперь сообразившіе, почему Хавелааръ посланъ на испытаніе въ Нгави.

-- И еще есть одна причина, почему я не хочу туда ѣхать,-- продолжалъ онъ.-- Нынѣшній генералъ-губернаторъ скоро уйдетъ; его преемникъ для меня совершенно неизвѣстный человѣкъ, и я не знаю, чего отъ него можно ждать. Такъ что сдѣлать что-нибудь для здѣшняго населенія можно только, переговоривъ обо всемъ съ нынѣшнимъ генералъ-губернаторомъ до его ухода, а этого я сдѣлать не смогу, если поѣду въ Нгави... Типа!

-- Что, милый?

-- У тебя хватитъ мужества?

-- Ты знаешь, Максъ, что съ тобою мнѣ ничего не страшно.

-- Значитъ...

И онъ написалъ слѣдующее письмо, по-моему, образецъ краснорѣчія.

Рангкасъ-Бетунъ, 29 марта 1856 г.

Г. генералъ-губернатору Нидерландской Индіи.

"Я имѣлъ честь получить исходящую изъ канцеляріи вашего превосходительства отъ 23 с. м. за No 54.

"И вижу себя вынужденнымъ, вмѣсто отвѣта, просить ваше превосходительство уволить меня отъ службы съ почетнымъ отзывомъ.

Максъ Хавелааръ".

На то, чтобы принять эту отставку, въ Бюитензоргѣ употребили не такъ много времени, какъ на то, чтобы рѣшить-вопросъ, какъ отклонить жалобу Хавелаара. Тогда на это ушелъ цѣлый мѣсяцъ; теперь же бумага объ увольненіи пришла въ Лебакъ уже черезъ нѣсколько дней.

-- Слава Богу!-- воскликнула Тина.-- Наконецъ-то ты будешь самимъ собой!

Въ бумагѣ не заключалось предписанія сдать дѣла контролеру Фербрюгге. И Хавелааръ ждалъ своего преемника. Этотъ послѣдній долго не пріѣзжалъ, такъ какъ ѣхать ему пришлось съ другого конца Явы. Послѣ трехъ недѣль ожиданія бывшій адсистентъ-резидентъ лебакскій, все еще выполнявшій свои служебныя обязанности, написалъ контролеру Фербрюгге слѣдующее письмо:

No 153.

Рангкасъ-Бетунъ, 15 января 1856 г.

Г. Контролеру Лебакскому.

"Вамъ уже извѣстно, что правительственнымъ указомъ отъ 4 с. м. за No 4 я уволенъ въ отставку по прошенію.

"Быть можетъ, я имѣлъ бы право, по полученіи этого указа, сложить съ себя обязанности адсистента-резидента, такъ какъ мнѣ представляется аномаліей выполнять извѣстныя служебныя функціи, не будучи чиновникомъ.

"Но такъ какъ я не получилъ предписанія сдать дѣла, отчасти въ сознаніи лежащаго на мнѣ обязательства не покидать своего поста, пока меня не смѣнятъ, отчасти по причинамъ второстепеннаго значенія, я ждалъ пріѣзда моего преемника, въ увѣренности, что онъ пріѣдетъ скоро, по крайней мѣрѣ, не позже, какъ черезъ мѣсяцъ.

"Но вотъ вы сообщаете мнѣ, что мой преемникъ пріѣдетъ еще не такъ скоро, Какъ вы слышали въ Серангѣ, и что резидентъ удивляется, почему я, въ виду создавшагося положенія, крайне страннаго, не ходатайствую о томъ, чтобы передать вамъ дѣла.

"Ничто не могло быть мнѣ пріятнѣе этого сообщенія. Ибо мнѣ незачѣмъ васъ увѣрять, что я, заявившій открыто, что иначе служить я не могу, какъ служилъ здѣсь, и наказанный за это выговоромъ по службѣ и унизительнымъ и разорительнымъ переводомъ въ другой округъ, поставленный въ необходимость выбирать между голодомъ и безчестностью, предательствомъ по отношенію къ бѣднякамъ, которые мнѣ ввѣрились,-- мнѣ незачѣмъ васъ увѣрять, что послѣ всего этого я почувствовалъ себя въ еще болѣе затруднительномъ положеніи. Въ каждый случай, который мнѣ приходилось разбирать, я тщательно и добросовѣстно вникалъ, и каждый, самый несложный, доставался мнѣ трудно, такъ какъ я стою между своею совѣстью и принципами правительства, которому я обязанъ хранитъ вѣрность, пока я не сложилъ съ себя своихъ обязанностей,

"Наиболѣе затруднительнымъ отказывалось мое положеніе, когда ко мнѣ являлись жалобщики.

"Вѣдь я имъ обѣщалъ никого изъ нихъ не выдавать мести вождей, съ другой стороны, я былъ такъ неостороженъ, что своимъ словомъ поручился за честность генералъ-губернатора.

"Откуда же бѣднымъ туземцамъ знать, что этого обѣщанія мнѣ не дали сдержать, что отъ моей поруки отреклись, что я бѣденъ, безсиленъ и одинокъ въ своемъ стремленіи къ справедливости и человѣчности?

"И они продолжаютъ являться ко мінѣ съ жалобами.

"И это ужасно, послѣ полученія отставки, изображать изъ себя мнимое прибѣжище безсильнаго защитника.

"Сердце разрывается, слушая эти жалобы на притѣсненія, грабежъ, вымогательства, бѣдность и голодъ, теперь, когда и самому мнѣ, съ женою и ребенкомъ, грозитъ голодъ и нищета.

"И правительство мнѣ не хотѣлось выдавать. Не могъ я сказать этимъ несчастнымъ: идите и страдайте терпѣливо, ибо правительство хочетъ, чтобы васъ эксплоатировали.

"Я долженъ былъ сознаться имъ въ своемъ безсиліи, обусловливающемся постыдною безсовѣстностью генералъ-губернаторскихъ совѣтчиковъ.

"Смотрите же, что я отвѣтилъ имъ:

"Теперь я не могу помочь вамъ; но я ѣду въ Батавію и буду говорить съ большимъ господиномъ о вашей нуждѣ. Онъ честный человѣкъ; онъ постоитъ за васъ. А пока спокойно разойдитесь по домамъ; не бунтуйте, не выселяйтесь, ждите терпѣливо; я думаю... надѣюсь, что ваше правое дѣло будетъ рѣшено въ вашу пользу".

"Такъ говорилъ я, стыдясь, что не могъ сдержать своихъ обѣщаній, силясь согласовать свои убѣжденія съ моимъ долгомъ по отношенію къ правительству, которое за этотъ мѣсяцъ еще заплатило мнѣ жалованье; я дождался бы моего преемника и тогда уѣхалъ бы, если-бъ одинъ особенный случай не вынудилъ меня сегодня же положить конецъ этому двусмысленному положенію.

"Ко мнѣ пришло съ жалобой семь человѣкъ. Я далъ имъ вышеупомянутый отвѣтъ. Они вернулись назадъ въ свою деревню. По дорогѣ имъ повстрѣчался деревенскій старшина. Онъ запретилъ имъ впредь уходить изъ деревни и, чтобы вынудить ихъ сидѣть дома, отобралъ у нихъ одежду. Одинъ изъ нихъ все-таки убѣжалъ, пришелъ ко мнѣ и объявилъ, что онъ не смѣетъ вернуться въ деревню.

"Что же мнѣ теперь сказать этому человѣку? Не знаю.

"Защитить его я не могу; сознаться ему въ своемъ безсиліи не смѣю; преслѣдовать старшину, на котораго онъ жалуется, не рѣшаюсь, такъ какъ это имѣло бы такой видъ, какъ будто я нарочно все подстроилъ, чтобы оправдать себя,-- положительно не знаю, что мнѣ дѣлать...

"А потому прошу васъ принять отъ меня всѣ дѣла по управленію Лебакскимъ округомъ. Бантамскій резидентъ, конечно, не откажется утвердить васъ въ званіи исполняющаго должность.

Адсистентъ-резидентъ Лебакскій
Максъ Хавелааръ".

Послѣ этого Хавелааръ съ женою и ребенкомъ уѣхалъ изъ Рангкасъ-Бетуна. И просилъ не провожать его. Дюклари и Фербрюгге были глубоко взволнованы. И самъ Хавелааръ былъ тронутъ, особенно когда на первой же остановкѣ для смѣны лошадей онъ нашелъ толпу туземцевъ, украдкою собравшихся сюда, чтобы въ послѣдній разъ проститься съ нимъ.

Въ Серангѣ они остановились у г. Сліймеринга, который принялъ ихъ съ обычнымъ въ Индіи гостепріимствомъ.

Вечеромъ у резидента собралось много гостей. Они говорили, что пришли нарочно, чтобъ привѣтствовать Хавелаара, и многіе изъ нихъ многозначительно пожимали ему руку.

Но Максъ спѣшилъ въ Батавію для свиданія съ генералъ-губернаторомъ.

-----

По прибытіи туда онъ первымъ дѣломъ сталъ просить аудіенціи. Ему было отказано, подъ предлогомъ, что начальникъ края боленъ -- у него нарывъ на ногѣ.

Максъ подождалъ, пока нарывъ прошелъ. И во второй разъ попросилъ принять его.

Ему отвѣтили, что "его превосходительство очень занятъ, такъ занятъ, что не могъ принять даже директора финансоваго департамента, а потому и его принять не можетъ".

Хавелааръ сталъ ждать, когда его превосходительство нѣсколько освободится отъ наплыва спѣшныхъ дѣлъ. И въ то же время немножко завидовалъ людямъ, работающимъ подъ начальствомъ его превосходительства, ибо самъ онъ работалъ легко и быстро и любилъ, когда работа таяла въ его рукахъ. Но объ этомъ, конечно, не могло быть и рѣчи. Работа Хавелаара была труднѣй всякой другой... онъ ждалъ.

И, наконецъ, въ третій разъ попросилъ аудіенціи. Ему отвѣтили, что его превосходительство не можетъ принять его -- онъ очень занятъ приготовленіями къ отъѣзду на родину.

Максъ просилъ, какъ о милости, его превосходительство принять его на полчаса, какъ только у него выдастся свободная минутка между двумя наплывами.работы.

И, наконецъ, узналъ, что его превосходительство на другой день уѣзжаетъ. Это его, какъ громомъ, поразило. Онъ все еще судорожно цѣплялся за свою вѣру въ уходящаго генералъ-губернатора, въ то, что онъ честный человѣкъ, что его обманули. Ему достаточно было бы четверти часа, чтобы доказать свою правоту, и этой четверти часа ему, видимо, не хотѣли удѣлить.

Въ бумагахъ Хавелаара я нашелъ черновикъ письма, которое онъ, повидимому, написалъ уѣзжающему генералъ-губернатору наканунѣ его отъѣзда. На поляхъ помѣтка карандашомъ: "дополнить", изъ чего я заключаю, что, переписывая это письмо, онъ Köe-что въ немъ передѣлалъ. Я говорю объ этомъ потому, что копія этого письма можетъ оказаться не буквально схожей съ оригиналомъ, какъ во всѣхъ прочихъ, офиціально засвидѣтельствованныхъ относительно вѣрности подлиннику. Быть можетъ, получившій подлинникъ этого письма пожелаетъ опубликовать его, чтобы установить правильный текстъ; тогда, при сравненіи, мы увидимъ, насколько Хавелааръ отступилъ отъ своего первоначальнаго замысла.

Батавія. 23 мая 1856 г.

"Ваше превосходительство. Мое ходатайство объ аудіенціи отъ 28 февраля, съ цѣлью выслушанія моего доклада о положеніи дѣлъ въ Лебакѣ, не было уважено.

"Точно такъ же вашему превосходительству не угодно было уважить мою просьбу, когда я во второй и въ третій разъ ходатайствовалъ объ аудіенціи.

"Итакъ, ваше превосходительство сочли возможнымъ не принять чиновника, который былъ на хорошемъ счету у высшаго начальства -- подлинныя вашего превосходительства слова,-- который семнадцать лѣтъ вѣрой и правдой служилъ въ здѣшнихъ краяхъ и не только не совершилъ никакого преступленія, но, могу сказать безъ хвастовства, самоотверженно служилъ своей странѣ, всѣмъ жертвуя долгу и чести; такого человѣка вы поставили ниже злодѣевъ и преступниковъ, ибо и ихъ выслушиваютъ на судѣ.

"Что меня оболгали въ глазахъ вашего превосходительства, это я понимаю, но что ваше превосходительство не воспользовались случаемъ разоблачить обманъ,-- этого я не понимаю.

"Завтрашній день ваше превосходительство уѣзжаете отсюда, и я не могу дать вамъ уѣхать, не заявивъ еще разъ, что долгъ свой я исполнилъ по крайнему своему разумѣнію, проявивъ и надлежащую осмотрительность, и вдумчивость, и человѣколюбіе, и кротость, и мужество.

"Навѣты, на основаніи которыхъ ваше превосходительство выразили мнѣ порицаніе въ своемъ письмѣ отъ 23 марта, отъ перваго до послѣдняго слова -- измышленіе и ложь.

"Я могу доказать это и давно доказалъ бы, если-бъ ваше превосходительство пожелали удѣлить мнѣ хотя бы полчаса на то, чтобъ возстановить справедливость.

"Но вы этого не сдѣлали. И въ результатѣ семья порядочнаго человѣка вынуждена итти по міру.

"Я, однако, не жалуюсь.

"Но ваше превосходительство своимъ отказомъ санкціонировали систему хищничества и насилія, злоупотребленій властью и служебными правами, подъ которой стонетъ бѣдный яванецъ. И на это я не могу не жаловаться.

"Это вопіетъ къ небесамъ.

"Къ тѣмъ деньгамъ, которыя вы увезете изъ Индіи, которыя вы скопили изъ своего здѣшняго жалованья, пристала кровь -- да будетъ вамъ это извѣстно!

"Еще разъ прошу: выслушайте меня, хоть на минуту, хотя сегодня ночью или завтра утромъ. И опять-таки прошу не ради себя -- ради дѣла, за которое я хлопочу, дѣла гуманности и справедливости, которое есть въ то же время и дѣло правильно понимаемой политики.

"Если совѣсть позволитъ вашему превосходительству уѣхать отсюда, не выслушавъ меня, моя совѣсть будетъ спокойна, ибо я сдѣлалъ все возможное для предупрежденія печальныхъ и кровавыхъ событій, которыя вскорѣ явятся результатомъ упорнаго нежеланія правительства вѣдать и знать, что творится съ народомъ.

Максъ Хавелааръ".

Хавелааръ ждалъ весь вечеръ, всю ночь. Онъ надѣялся, что, быть можетъ, съ досады на обидный тонъ письма генералъ-губернаторъ сдѣлаетъ то, чего нельзя было добиться терпѣніемъ и кротостью,-- приметъ его.

Его надежда не сбылась. Генералъ-губернаторъ уѣхалъ, не выслушавъ его -- еще одно превосходительство отбыло на покой на родину.

Унылый и убитый, бродилъ Хавелааръ по городу. Онъ искалъ....

-----

Достаточно, добрый мой Штернъ. Теперь я, Мультатули, берусь за перо. Не твоего ума дѣло -- писать исторію страданій Хавелаара. Я вызвалъ тебя къ жизни, я заставилъ тебя пріѣхать въ-Амстердамъ изъ Гамбурга и въ короткое время пріобрѣсти достаточныя познанія въ голландскомъ языкѣ; я далъ тебѣ возможность поцѣловать Луизу Роземейеръ, которая работаетъ на сахарѣ,-- довольно, Штернъ! Можешь итти.

-----

Этотъ шальникъ и его жена...

Стой и ты, жалкое порожденіе грязной алчности и святотатственнаго лицемѣрія. Я сотворилъ тебя -- подъ моимъ перомъ ты выросъ въ гнусное чудовище -- мнѣ омерзительно собственное моетвореніе -- засыпься кофемъ и исчезни.

-----

Да, теперь за перо берусь я, Мультатули, "многострадальный". И не затѣмъ, чтобы просить снисхожденія къ формѣ, которую я избралъ для своей книги... эта форма казалась мнѣ наиболѣе подходящей для достиженія цѣли.

Цѣль эта двоякая.

Во-первыхъ, я хотѣлъ создать нѣчто, что маленькій Максъ и его сестренка хранили бы, какъ "пусака",-- какъ священную реликвію, когда родители ихъ умрутъ съ голоду.

Я хотѣлъ своею рукой дать своимъ дѣтямъ грамоту на благородство происхожденія.

И, во-вторыхъ, я хочу, чтобъ меня читали.

Да, хочу, чтобъ меня читали. Читали и политики, обязанности которыхъ слѣдить знаменія времени; и.литераторы, которымъ, нельзя же не прочесть книги, о которой говорятъ столько дурного; и куццы, заинтересованные въ торговлѣ кофе; и горничныя, которыя за нѣсколько центовъ возьмутъ меня на прочетъ изъ библіотеки; и генералъ-губернаторы въ отставкѣ, и министры на дѣйствительной службѣ и лакеи этихъ министровъ, и проповѣдники, которые "по старому обычаю" будутъ говорить, что я нападаю на самого Господа Бога, хотя я иду только противъ того, Бога, котораго они себѣ создали по своему образу и подобію* и народные представители, которые должны же знать, что тамѣтворится, въ огромномъ заморскомъ царствѣ, подвластномъ Нидерландамъ...

И меня будутъ читать...

Если эта цѣль будетъ достигнута мной, я буду доволенъ. Ибо для меня дѣло не въ томъ, чтобъ хорошо написать -- я хотѣлъ написать такъ, чтобъ меня услышали; какъ человѣкъ, который кричитъ: "Держите вора", не заботится о томъ, чтобъ это его импровизированное обращеніе къ публикѣ вышло стильнымъ и красивымъ, такъ и мнѣ все равно, какъ обо мнѣ будутъ судить -- красиво ли у меня вышелъ этотъ крикъ: "Держите вора!"

"Книга -- точно пестрое одѣяло, составленное изъ кусочковъ -- неумѣнье распредѣлить матеріалъ -- погоня за эфектами -- стиль плохой -- авторъ, видимо, начинающій -- ни капли таланта -- методы"...

Хорошо, хорошо. Все это такъ, но вѣдь яванецъ-то терпитъ притѣсненія.

Вѣдь возражать противъ этого послѣ прочтенія моей книги невозможно.

Чѣмъ громче будутъ меня бранить, порицать мою книгу, тѣмъ пріятнѣе мнѣ будетъ, тѣмъ больше для меня надежды быть услышаннымъ, а я этого только и хочу.

Вы, "перегруженные" работой министры и генералъ-губернаторы, "покой" которыхъ я позволилъ себѣ потревожить, не очень-то разсчитывайте на неопытность моего пера. Оно еще можетъ пріобрѣсти опытъ и, при нѣкоторомъ стараніи, я, быть можетъ, еще смогу достигнуть и такого искусства, что и народу истина въ моемъ изложеніи покажется правдоподобной. Тогда, быть можетъ, я и обращусь къ народу съ просьбой о предоставленіи мнѣ мѣста въ народномъ представительствѣ, хотя бы только для того, чтобы представить въ надлежащемъ свѣтѣ свидѣтельства въ добросовѣстности, которыя индійскіе спеціалисты и авторитеты выдаютъ другъ другу, быть можетъ, только для того, чтобы внушить себѣ странную мысль, будто они сами придаютъ какое-либо значеніе этому качеству; чтобы протестовать противъ безконечныхъ карательныхъ экспедицій и геройскихъ подвиговъ, направленныхъ противъ бѣдныхъ, изголодавшихся людей, которыхъ всяческими притѣсненіями принудили къ возстанію; чтобы протестовать противъ постыдной трусости циркуляровъ, пятнающихъ честь націи, призывая общественную благотворительность къ помощи жертвамъ хроническаго пиратства.

Правда, возставшіе -- жалкіе, голодные бѣдняки, больше похожіе на скелеты, чѣмъ на живыхъ людей, а пираты -- люди, способные носить оружіе...

А если мнѣ откажутъ въ депутатскомъ мандатѣ, если мнѣ и тутъ не повѣрятъ?...

Тогда я переведу свою книгу на тѣ немногіе языки, какіе мнѣ извѣстны, и на тѣ многіе, которые я еще могу изучить, и буду требовать отъ Европы того, чего я не нашелъ въ Нидерландахъ.

И во всѣхъ европейскихъ столицахъ будутъ распѣвать пѣсенки съ припѣвомъ: "Между Шельдой и страною Фризовъ, на морѣ стоитъ государство пиратовъ"...

А если и это не поможетъ?

Тогда я переведу свою книгу на малайскій, яванскій, зундскій, альфурскій, бугинейскій и батавскій языки...

И вставлю въ нее боевыя пѣсни, которыя разбудятъ духъ сопротивленія въ умахъ мучениковъ, которымъ я обѣщалъ помощь и защиту -- я, Мультатули.

Помощь, защиту и спасеніе -- правовымъ путемъ, если возможно,-- путемъ законнаго въ такихъ случаяхъ насилія, если такъ тому быть должно.

А это отразится пагубно на кофейныхъ операціяхъ нидерландской торговой компаніи.

Ибо я уже не кроткій поэтъ, вызволяющій мухъ, не безобидный мечтатель, какъ тотъ растоптанный Хавелааръ, который обнаружилъ львиную храбрость въ исполненіи своего долга и терпѣлъ голодъ съ кротостью сурка зимой.

Эта книга -- введеніе...

По мѣрѣ надобности, у меня будетъ прибывать и силы, и оружія.

Дай Богъ, чтобъ это не понадобилось...

-----

Нѣтъ, это не понадобится. Ибо къ твоимъ ногамъ кладу я свою книгу, Вильгельмъ третій, король, великій герцогъ, принцъ, больше, чѣмъ принцъ, великій герцогъ и король -- Императоръ прекрасной имперіи Инсулинда, изумруднымъ поясомъ опоясывающей экваторъ...

Тебя съ довѣріемъ вопрошаю я: твоя ли на то монаршая воля, чтобы Хавелааровъ забрасывали грязью Сліймеринги и Дроогстоппели и чтобы тамъ, въ этой Имперіи, болѣе тридцати милліоновъ твоихъ подданныхъ притѣсняли и высасывали изъ нихъ послѣдніе соки отъ твоего имени?...

Перевела З. Журавская.

"Русская Мысль", кн.VI--XII, 1912

Оставить комментарий Мультатули (перевод: Зинаида Журавская) (yes@lib.ru) Год: 1860 Обновлено: 21/01/2025. 688k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: или Кофейныя операціи Нидерландской Торговой Компаніи. . (Max Havelaar, of De Koffij-veilingen der Nederlandsche Handel-Maatschappi) Перевела З. Журавская. Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн.VI--XII, 1912.

Мультатули Макс Хавелаар

Максъ ХавелааръилиКофейныя операціи Нидерландской Торговой Компаніи.

Предисловіе переводчицы

Глава первая,

Глава вторая,

Глава третья.

Глава четвертая.

Глава пятая.

Глава шестая.

Глава седьмая.

Глава восьмая.

Глава девятая.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Глава одиннадцатая.

Глава двѣнадцатая.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

Глава четырнадцатая.

Глава пятнадцатая.

Глава шестнадцатая.

Глава семнадцатая.

Глава восемнадцатая.

Глава девятнадцатая.

Глава двадцатая.

Мультатули
Макс Хавелаар

Максъ Хавелааръ
или
Кофейныя операціи Нидерландской Торговой Компаніи.