Lib.ru/Классика: Мундт Софья Николаевна. Нищие духом

НИЩІЕ ДУХОМЪ.

(ОЧЕРКЪ).

Солнышко еще низко; съ полей холодкомъ потягиваетъ и трава въ лугу не обсохла, а у чамаровскихъ въ пустоши давно косятъ. До свѣту пришли мужики, а иные, такъ и вовсе домой не ходили: зашабашивъ вчера, развели костры, да и легли около нихъ, потому что до деревни далеко, верстъ 7 будетъ. Вздремнуть маленько, пока птица и вся тварь отдыхаетъ, а тамъ по росѣ и косить приняться: по росѣ скорѣй работа идетъ, коса меньше тупится.

Пустошь, Шумихой зовется, верстъ на пять раскинулась, и лѣсу въ ней видимо не видимо, и все толстый да ровный, а по рѣкѣ, десятинъ на двадцать идетъ лугъ. И ужь косятъ мужики, и нахвалиться травою не могутъ: "вотъ, кабы наша была", думаютъ, "только одной ею и кормились бы!"

Зимою чамаровскіе мужики изъ самой этой пустоши лѣсомъ пользуются.-- Хорошаго имъ рубить не велятъ, но мелкаго да сухаго такъ много, что его лѣтъ на десять хватитъ; вотъ и взяли его мужички въ годы, чтобы отъ мелкоты и дряни всякой очистить, а плату за то съ нихъ самую малую положили, ну, а за лугъ-то они всѣмъ обществомъ рублей 60 въ годъ платятъ.

Лѣто нынче сухое вышло -- дождей совсѣмъ не было -- и трава въ лугахъ вся повыгорѣла; одну только Шумиху Господь и нынче не обидѣлъ, потому что лугъ поемный, сухаго лѣта не боится.

На дворѣ -- Петровки, пять дней всего, какъ косить стали, а рожь ужь сильно пожелтѣла: того гляди -- созрѣвать начнетъ, не дастъ и съ сѣномъ управиться. Спѣшатъ мужички, всей деревней сегодня косить пришли, а многіе бабъ съ собой прихватили, хоть и не бабье дѣло -- косить. Крестьянину Ѳедору Агапову досталась по жеребью одна изъ лучшихъ полосъ, и баба его почти ужь на половину ее выкосила. Молодецъ -- баба эта Васюха! изо всей деревни первая работница: здоровая, сильная, любаго мужика за поясъ заткнетъ, какъ за какое дѣло примется. Ѳедоръ вотъ еще и наполосу не вышелъ, а она ужь сколько травы накосила! Остановится чуточку, вздохнетъ разъ, другой, да водицы изъ рѣчки напьется, а тамъ и опять за косу. А день нынче жаркій вышелъ. Съ лица Васюхи потъ такъ и льетъ, и рубаха у ней вся къ тѣлу прилипла, будто она ее изъ воды вытащила. Да это -- что: подуетъ вѣтерокъ, обсушитъ росу съ луговой травы, обдуетъ и ее, молодуху. Не стара еще Василиса, даромъ, что ужь годъ 12 и замужемъ и шестерыхъ ребятъ принесла. Лицо у ней чистое, красивое, отъ загару малость смугловатое, но зимой, что твой кипень, бѣлое! Волосы у Василисы русые и коса большущая; въ дѣвкахъ она изъ-за одной косы этой красавицей слыла, а теперь, конечно, ея не видать вовсе: мужней женѣ, простоволосой ходить ей не слѣдъ. А а все же и теперь она многихъ дѣвокъ красивѣй! Ростомъ не такъ, чтобъ ужь очень большая, а складная, ловкая, и походка у ней скромная -- будто еще дѣвичья; глаза тоже хорошо смотрятъ. Не велики они, и какой цвѣтъ ихъ -- не разберешь: да глядятъ то ужь очень привѣтно, ровно всякаго человѣка обласкать хотятъ.

Смекнулъ, видно, Ѳедоръ, какая изъ нея жена выйдетъ, даромъ что "розиней" зовется. Въ разныхъ селахъ бывалъ, всякихъ дѣвокъ видалъ, а кромѣ ея никого не высваталъ. Живутъ они себѣ ладно, мирно; она изъ воли его не выходитъ, онъ ея никогда не обижаетъ и даже пьяный ни разу не побилъ. Кабы не плохіе года, да не озорникъ-тятька, что кобылу пропилъ, такъ съ такой женою и онъ былъ-бы, какъ есть, мужикъ настоящій.

Василиса остановилась косить, обвела взглядомъ свою полосу и рукавомъ рубахи отерла съ лица потъ.

Тутъ изъ-за кустовъ, саженяхъ въ тридцати отъ нея, вышелъ крестьянинъ. Онъ скорыми шагами спѣшилъ къ полосѣ, а коса его, черезъ плечо перекинутая, такъ и играла на солнцѣ.

Это самъ онъ и есть Ѳедоръ, Васюхинъ мужъ.

-- Ну, что? спросила она, когда онъ подошелъ ближе.

-- Да не ослобонилъ, нехристь!

И Ѳедоръ сердито сталъ косу точить:-- Обчезтво, говоритъ, желаетъ, чтобы ты десятскимъ былъ, да и мнѣ сподручнѣй. Не пущу, говоритъ, въ Питеръ, мало тамъ вашего брата шляется!

-- Вишь ты, дѣло-то какое! ахъ-ти-хти!! Да ты бы ему хорошенько поклонился.

-- Кланялся, да что! махнулъ Ѳедоръ рукою:-- вотъ кабы четвертную поставить, такъ, можетъ, онъ тово..

-- Такъ поставимъ, что-ли?

-- Поставимъ!-- а откель денегъ взять?-- у батьки, што ли просить? У него только себѣ на водку денегъ хватаетъ, а до семьи ему какое дѣло, что она въ раззоръ идетъ!

Ничего Василиса не сказала на это, и оба они съ мужемъ стали молча косить.

-- Уйду завтра на помочь въ погостъ! рѣшилъ Ѳедоръ съ сердцовъ:-- Здѣсь пущай она справитъ. Попъ даве два ведра привезъ съ Рожкова, а попадья куда горазда пива варить!

-- Послѣднюю коровушку о святкахъ со двора сведутъ! болѣзно думала Василиса, не оставляя косить:-- а мясоѣдъ не великъ будетъ; чѣмъ прокормимъ ребятъ?

-- Не пойти-ли ужь мнѣ въ кормилки? продолжала она разсуждать сама съ собой.-- Вонъ бабы сказываютъ, что рублевъ съ полсотни домой принесть можно, окромѣ одежи разной! Можетъ, счастье бы мнѣ такое вышло, обула, одѣла бы своихъ дѣтушекъ. О Рождествѣ недоимку внесли бы, и хлѣбца бы купили!

Вотъ какія думы бродили въ умѣ Василисиномъ и сердце ей тревожили. Нрава она была не кручиннаго, долю свою корить не любила, да вотъ о дѣтушкахъ, да о домѣ своемъ очень ужь сильно радѣла.

И Василиса, и Ѳедоръ такъ важно косой работали, что къ полудню почти всю свою полосу выкосили, даже про ѣду забыли. Другіе косцы отдыхать садились, хлѣбъ ѣли, а они, какъ пришли, такъ до самаго обѣда все косили.

Только-было вздумали они зашабашить и перекусить, чтобъ, отдохнувъ подъ кустикомъ опять за работу приняться -- вдругъ слышитъ Василиса: Сенюшку несутъ къ ней. Реветъ касатикъ, такъ и надрывается, и голосокъ у него осипъ совсѣмъ, давно видно плачетъ, а Грунькѣ съ нимъ не управиться.

Встала Василиса, побѣжала на встрѣчу къ дѣтушкамъ, въ толкъ взять не можетъ, какъ попали они въ пустошь?

-- Мамка, а мамка! кричитъ Груня, завидѣвъ мать:-- на Сеньку: оретъ -- не унять.

А рученьки у самой такъ и трясутся, того гляди уронитъ братишку.

Не взяла ихъ мать съ собою въ пустошь, хоть Груня съ ней и увязывалась идти. "Куда тебѣ, экую даль тащиться! устанешь, оставайся дома, баушка вотъ ужо молочка вамъ дастъ". Но баушка сама куда-то ушла. Сенька сталъ ревѣть и соски брать не захотѣлъ, а Груня пѣстовала его, пѣстовала, а тамъ и сама плакать вздумала, совсѣмъ ужь умучилъ ее братишка. Сидятъ они оба на завалинкѣ и ревутъ; а тутъ крестный Грунинъ, дядя Антонъ, на телегѣ въ пустошь сряжается: "Чего ревешь? говоритъ -- хошь къ маткѣ свезу?"

-- Свези!

-- Нука, давай паренька сюда! сказалъ дядя Антонъ и, взявъ Сенюшку на руки, сунулъ ему въ ротъ корку ржанаго хлѣба. Занялся Сенюшка хлѣбомъ и ревѣть оставилъ. Груня тѣмъ временемъ на телегу вскарабкалась и возжами дергаетъ, пытаетъ погнать лошадку крестнаго, но гнѣдинькая стоитъ смирно и только хвостомъ отъ мухъ да слѣпней отмахивается, дожидается, когда самъ хозяинъ ей бѣжать велитъ.

Любо было дѣтушкамъ въ телегѣ трястись. Своей то лошадушки не было, такъ давно ужь Груня въ телегѣ не сиживала, а Сенькѣ и совсѣмъ впервое пришлось на лошади ѣхать. Улыбается сердечный, ужь такъ любо ему, что и горе свое совсѣмъ позабылъ, а послѣ и дремать сталъ на рукахъ у крестнаго.

-- Дѣтушки мои, родные! какъ васъ Господъ принесъ? ужли одни забрели? ахала Василиса, встрѣчая дѣтей.

-- Съ крестнымъ! на лошади привезъ! сказала Груня, отдавая Сеньку матери: -- Сенька ревѣлъ больно, такъ онъ насъ и взялъ.

-- Экой баловникъ, крестный!

-- Ну, а чтожь я теперь съ вами дѣлать стану? ужель до вечеру не соскучаете?

-- Не! не соскучаю!

-- А вотъ ужо и ее на работу поставимъ, сказалъ Ѳедоръ, подойдя къ нянѣ и ребятамъ:-- пришла косить, такъ коси! И онъ сунулъ косу въ руки Груни:-- нутка, я погляжу?

-- Грузна больно, не своротишь! сказала Груня, стараясь замахнуться косою, какъ это дѣлалъ тятька:-- вишь, въ травѣ застряла!

-- То-то застряла, такъ зачѣмъ сюда шла?

-- А ты ей сладь, Агапычъ, грабельки маленькіе, пущай, какъ станемъ сѣно сушить и она сгребаетъ; хочешь, что ли, Груня?

-- Хочу!

Сенюшка пересталъ и плакать, какъ только мать его на руки взяла. Зналъ ее, сердечный, даромъ, что еще крохотный былъ. Сѣла Василиса подъ кустикъ, стала его кормить, а Груня около нея на травку легла и болтаетъ ножками въ воздухѣ, прислонившись головкой къ маткинымъ колѣнямъ. Рубашонка на дѣвочкѣ коротенькая и сарафанишко весь въ заплатахъ.

-- Какъ ты уйдешь отъ нихъ! думаетъ Василиса и любовно оглядываетъ дѣтушекъ, расправляя рукой всклоченные волосенки Груни:-- совсѣмъ обносились! Лѣтось льну и званья не было вотъ безъ одежи и остались! Баушка не одѣнетъ! Опять же и Ванькѣ безъ кафтана нельзя -- смерзнетъ! Батюшка велѣлъ нонѣ въ школу его посылать!-- Нѣтъ, ужь, пущай лучше Ѳедоръ идетъ, чѣмъ я!

Покормила Василиса Сенюшку и постельку ему устроила, взяла охабку свѣжей скошеной травки, да на нее и положила, а чтобъ, солнышко не пекло парнишку, сладила надъ нимъ изъ своего кафтана шалашикъ.

Достала Васюха хлѣба, накрошила въ горшечекъ, посолила, да, разведя рѣчной водицей, и стала съ мужемъ и Груней обѣдать. Похлебали они, отдохнули, а тамъ опять за косы взялись, а Груня въ лугъ убѣжала, цвѣточковъ рвать и свѣтлячковъ собирать. Ужь очень рада она была, что ей съ братишкой то не возиться! Зимою, какъ дома мать, такъ Груня не скучаетъ Сенюшку няньчить.

А теперь онъ ужь очень надоѣлъ, да и такой грузный сталъ -- умаешься съ нимъ за день то.

Не соскучилась Груня въ лугу; домой такъ до вечеру и не захотѣла. Набрала свѣтлячковъ, наплела вѣночковъ, напрыгалась вокругъ матери, да и съ Сенюшкой наигралась. Выспался Сенюшка, опять покушалъ и ревѣть на весь день оставилъ: сидитъ себѣ на мягкой муравушкѣ, камушки перебираетъ, землянику кушаетъ и все самъ съ собой разговариваетъ, да смѣется.

Глядитъ -- поглядываетъ Василиса на дѣтушекъ:

"Вотъ, думаетъ: -- около матки-то и любо имъ! весь день -- веселёшеньки!" и сама не разберетъ, котораго изъ нихъ ей больше жалко: и Сенюшка, и Грунюшка, и Ванька, что въ подпаскахъ живетъ, крестьянскій скотъ въ лугу пасетъ за рубль въ лѣто -- всѣ ея дѣтки родные, всѣ ровно милы ей.

Стало садиться солнышко, собрался домой и Ѳедоръ съ семейкой. Въ другіе дни они и дольше работаютъ, но нынче пораньше зашабашили, все ужъ скосили, такъ завтра и сушить можно. Ѳедоръ косы несетъ, Василиса -- парнишку, а за ними Груня съ свѣтлячками своими да съ земляникой, что въ лѣсу набрала, тоже домой спѣшитъ передъ Ванькой скорѣй похвастать.

Какой дѣвкѣ не сладко жить въ дому родительскомъ? Хоть какая она ни есть изъ себя непригожая и безталанная, а родному отцу съ матерью все же люба. Берегутъ они ее, жалѣютъ, поминаючи, что не дологъ вѣкъ дѣвичій и что въ людяхъ она всякаго горя отвѣдаетъ. Но изъ всѣхъ дѣвокъ деревни Ярчихи самой счастливой да холеной дочкой была Василиса Абрамова. Оно, конечно, въ крестьянствѣ пареньку всегда больше рады, чѣмъ дѣвкѣ, но у Абрама парней было ужь полно -- шестерыхъ подъ рядъ наносила ему жена -- вотъ и радъ онъ былъ какъ на послѣдокъ Господь его дочкой потѣшилъ. Гостилъ онъ, берегъ Васютку свою, а какъ стала она невѣстой, да такая красивая и статная изъ себя вышла, такъ они на нее просто и не надышатся. Лѣтомъ бывало, самъ раньше пѣтуховъ встанетъ, жену разбудитъ, парней на работу подыметъ, а Васютку трогать не велитъ: "ея дѣло дѣвичье", скажетъ, "бабой небось всякаго горя нахлебается." Станутъ ему про жениховъ говорить: "Я, скажетъ, не скоро выдамъ Васютку -- пущай дольше въ дѣвкахъ сидитъ; не бось, не объѣстъ меня!" А какъ посватался за нее сосѣдскій парень -- Васюхѣ тогда 17-й годокъ пошелъ -- и стали всѣ жениха выхвалять, такъ Абрамъ даже осерчалъ: "не одна моя дѣвка въ деревнѣ! крикнулъ сватамъ: -- ищите другихъ, а свою не отдамъ! потому рано нашему брату надъ ней куражиться!"

Обрадовалась Василиса, услыхавъ отцовы слова, не хотѣлось ей замужъ; думаетъ: "лучше дома, нечѣмъ въ чужихъ людяхъ", и звончѣй прежняго стала пѣсни дѣвичьи пѣть, веселѣй хоро воды водить съ подружками.

Но не прошло съ того сватанья и полгода, какъ батюшка ее за чамаровскаго Ѳедора просваталъ. И мудреное то дѣло вышло: ровно приворожилъ его Ѳедоръ, зельемъ какимъ опоилъ. Изъ себя мужиченко совсѣмъ неказистый, раскосый, и капиталомъ никакимъ не владѣлъ -- такъ нѣтъ, полюбился Абраму. "Рахманный {Т. е. смирный.} онъ, разсуждалъ старикъ:-- опять же и пьетъ самую малость, да и одинъ сынъ у родителевъ; не будетъ надъ Васюткой начальства, окромѣ стариковъ, а умрутъ они -- сама хозяйкой будетъ!"

Тяжеленько было Васютѣ привыкать къ порядкамъ новымъ, къ чужой семьѣ, чудно какъ-то бабой зваться. Молода еще была, глупа, и вѣку дѣвичьяго не изжила всего, на 18-мъ году кичку надѣла. Ну, да не слезлива была Васюта; погорѣвала, потужила, а тамъ и опять стала пѣсни пѣть: "Не все въ дѣвкахъ жить, думаетъ:-- видно такой ужъ законъ отъ Господа положенъ. Стану свекру и свекрови угождать да мужа слушаться -- не изобидятъ меня и здѣсь".

А семья ихъ была не малая: кромѣ мужа, свекоръ да свекровь, да свекровины двѣ дочки, дѣвки ужъ на возрастѣ. Свекровь -- то вдовою шла за Ѳедорова отца и доводніась Ѳедору мачихой, и черезъ это самое много горя пришлось отъ нея принять Васютѣ. Родная мать, хоть и ѣстъ сноху -- за то внучатъ бережетъ, а чужіе ребята кому милы? Свекровушка-же Василисина, Маланья, была женщина нравная, задорливая, и угодить на нее трудно было. Она и Бога не боялась, а только одного своего хозяина: онъ былъ крутенекъ и часто бивалъ ее, если вздумаетъ ему перечить; но въ другія дѣла ея не вступался и надъ Ѳедькой полную волю давалъ. А Ѳедоръ былъ парень смирный, супротивъ мачихи слова сказать не смѣлъ.

Но по началу все-таки Васютѣ жилось не плохо. Хоть и холеная дочка, а работница была настоящая, крестьянское дѣло разумѣла, всякую работу справить могла и лѣни за ней не водилось: старшіе только еще вздумаютъ -- глядятъ, ужъ дѣло и слажено. Въ тѣ поры и хозяйство у нихъ шло ладно: хлѣба вволю было, и скотинка, и лошадей пара -- все какъ слѣдуетъ. Но потомъ, что ни годъ, все тяжелѣй жить становилось: рожь плохо родиться стала, на зиму не хватало своего хлѣба, а тамъ изъ двухъ коровъ одну волкъ зарѣзалъ, купить другую было не на что, и хлѣбъ въ тотъ годъ еще хуже вышелъ -- потому что назему было мало, почти безъ удобренья и сѣяли. А доходы Агаповой семьи все убавлялись, и скоро ему пришлось и извозъ бросить, потому что прошла машина тѣмъ трактомъ, верстахъ въ 40 отъ Чамарова, никто на лошадяхъ и не сталъ ѣздить. Сталъ Агапъ запивать и пропилъ послѣднія денежки, что у него отъ прежняго достатка скоплены были, а тамъ -- то кафтанъ, то сапоги, то женину шубу въ кабакѣ заложитъ, либо потихонько картофель, муку или солодъ утащитъ, да туда же снесетъ. Промолчитъ жена -- онъ напьется и спать ляжетъ, а станетъ его ругать -- онъ отколотитъ ее и такой въ избѣ содомъ подыметъ, что не скоро и опомнятся. Отъ работы крестьянской совсѣмъ отбился. Ужь и прежде онъ былъ неохочъ къ ней -- все больше извозомъ промышлялъ, а теперь -- только и знаетъ, что по кабакамъ шляется.

Разъ, какъ есть около вешняго Николы, вздумалъ Агапъ въ городъ съѣхать, солодку продать -- слухъ былъ, что купцы требуютъ.

-- Ѳедька, говоритъ, тащи ко телегу сюда, дегтемъ ее смазать, я въ городъ собрался.

Молчитъ Ѳедоръ, а вѣсть эта ему крѣпко не по-сердцу, ровно бѣду онъ чуетъ.

-- Что стоишь? оглохъ, что-ли?

-- Завтра пахать надо! Ты бы повременилъ, батюшко...

-- Проси коня у сосѣда, они ужь управились, еще позавчера все вспахали, дадутъ коня, а я съѣду! Сказалъ отецъ, не сталъ и толковать больше.

Весна въ тотъ годъ была поздняя, снѣгъ только еще стаялъ, рѣчки да ручьи были въ полномъ разливѣ; въ городъ почти и проѣзду не было. Однако, съѣхалъ Агапъ хорошо и съ другимъ мужичкомъ изъ той же слободы, въ городъ пріѣхавши, сговорился вмѣстѣ домой возвращаться, потому мѣстами переправа черезъ рѣки была плоховата, такъ вмѣстѣ-то лучше. Стали сряжаться домой, и ужь вечерять стало. Агапъ былъ маленько выпивши. Отъѣхали они съ товарищемъ верстъ 20, вдругъ видитъ Сидоръ (это слободской-то), что Агапъ въ сторону свернулъ и лошадь погналъ.

-- Куды те чортъ несетъ! кричитъ ему -- тама проѣзду нѣту -- утонешь!

-- Не утону! Не впервой!-- откликнулся старикъ, и слѣдъ простылъ.

-- Должно, въ кабакъ махнулъ! рѣшилъ Сидоръ, вспомнивъ, что верстахъ въ двухъ оттуда, въ небольшомъ поселкѣ солдатикъ одинъ вино держитъ.

-- Сюда, что-ли оборотится, али пустошью вздумаетъ?-- разсуждалъ онъ и лошадь остановилъ...

-- А ну его, пропадай онъ совсѣмъ! осерчалъ, наконецъ, Сидоръ; пождалъ, пождалъ да, махнувъ рукой, и поѣхалъ.-- И утонетъ, не бѣда! неча по немъ ревѣть -- не кормилецъ онъ семьѣ.

А Агапъ тѣмъ временемъ въ кабакѣ сидитъ да шкаликъ за шкаликомъ выпиваетъ; совсѣмъ умъ потерялъ и про товарища забылъ. Сѣлъ онъ въ телегу хмѣлёшенекъ и съ мѣста вскачь лошадь погналъ, да не къ большой дорогѣ, откуда свернулъ, а къ пустоши. А путь такой, что только пьяному и проѣхать; трезвый и сунуться бы не посмѣлъ. Скачетъ Агапъ по ямамъ да рытвинамъ, будто угорѣлый, лошадь кнутомъ такъ и дуетъ и во все горло пѣсню оретъ. Забылъ онъ, что ли, что тутъ бродъ будетъ, гдѣ весною и ѣзды нѣтъ, и что надо въ сторону своротить, къ парому -- или вправду говорится, что пьяному море по колѣно, только подъѣхалъ онъ къ крутому спуску и еще пуще лошадь погналъ. Вотъ въѣхалъ онъ въ воду, мигнуть не успѣлъ, какъ телега перевернулась вверхъ колесами, и самъ онъ съ лошадью въ воду ушелъ.

Тутъ хмѣль то изъ него будто кто вышибъ -- вовсе трезвъ сталъ. Видитъ, плохо дѣло, выплыть изъ подъ телеги старается, а возжи-то вокругъ него упутались, да и держатъ его въ водѣ. Ужъ думалъ Агапъ, что тутъ его и смерть будетъ, да нѣтъ -- выплылъ!-- Выплылъ и видитъ:-- изъ воды только колесо одно торчитъ, а лошади-то нѣтъ -- вся въ воду ушла... Бился съ ней бился Агапъ, подъ водою распрегъ; думаетъ: вотъ зашевелится, вотъ всплыветъ -- нѣтъ: пропала лошадь! Затужилъ Агапъ крѣпко, пьянство свое впервой укорилъ. Ужь и безъ этой бѣды не легко имъ было на свѣтѣ жить, а теперь и того хуже будетъ: какой ужь мужикъ и какое хозяйство безъ лошади? Умри у него жена или кто другой изъ семьи, онъ-бы и въ половину того горя не принялъ какъ теперь изъ-за лошади: пахать надо, навозъ возить...

Стоитъ онъ на берегу, весь мокрый и перезябшій, и все въ воду глядитъ. Пождалъ, пождалъ, да и побрелъ къ парому просить людей, чтобы помогли телегу, вытащить.

До дому ему верстъ съ десятокъ было, и Агапъ пришелъ въ глухую ночь. Вся семья ужь спала, когда онъ молча влѣзъ на печь. Тутъ Василиса проснулась, но сейчасъ опять задремала, только подумала: "охъ, крѣпко я спала, не слыхала, какъ батюшка и подъѣхалъ и лошадь убиралъ!"

Не спалось Агапу, все лошадь жалѣлъ, да и передъ сыномъ зазорно было: какъ онъ скажетъ ему про свою глупость, что коня утопилъ? Хошь и крутъ былъ старикъ, и въ семьѣ голова, да совѣсть-то куда денешь? Всталъ онъ утромъ сердитый да хмурый, а Ѳедоръ говоритъ ему:

-- Гдѣ же, батюшка, лошадь?

-- Лошади нѣтъ -- утопла! а за телегой съѣхать, у кума Антона коня спроси! сердито промолвилъ Агапъ, а самъ на сына и не глядитъ.

Какъ услыхалъ Ѳедоръ отцовы слова, такъ будто громомъ его ударило: побѣлѣлъ весь и затрясся, и слово выговорить не можетъ. Потомъ, какъ чуточку отлегло у него, сталъ отца укорять, смиренство свое даже оставилъ, ничего, что отецъ звѣремъ смотритъ.

-- Пьянъ ты былъ, тятька, раззоритель нашъ! Погубилъ наши головушки! Изъ-за тебя мы теперь пропадать должны! Ужь лучше бъ и на свѣтъ-то не родилъ, ничѣмъ такъ-то мучить! И слёзы у него такъ и закапали.

Смолчалъ Агапъ, ни слова сыну не молвилъ, только еще сердитѣй брови сдвинулъ, но какъ вздумала и Маланья его стыдить (видитъ, что онъ молчитъ, смиренъ сдѣлался), не стерпѣлъ старикъ -- такую бурю поднялъ, что всѣмъ страшно стало.

Тяжеленекъ вышелъ годъ этотъ для чамаровскихъ мужичковъ, изо всѣхъ годовъ какъ есть -- самый тяжелый. Рожь вся пропала, капусту червь поѣлъ, даже грибовъ, и тѣхъ Господь не далъ. Вотъ яровые -- тѣ хороши вышли; да однимъ овсянымъ хлѣбомъ кормиться съ семьею весь годъ -- не сладко вѣдь. А тутъ еще казенныхъ недоимокъ понакопилось, и былъ приказъ въ контору, чтобы ихъ безвременно взыскать.

Кручинились Ѳедоръ съ Васюхой. Имъ еще тяжелѣй прочихъ мужичковъ было, потому что и за прежніе годы они еще не все уплатили, а гдѣ денегъ возьмешь? Опять же и кобылы нѣтъ, все у людей просить надо, да за милость людскую заслуживать. Кабы самъ-то большакъ былъ мужикъ разсудливый, онъ бы у купцовъ въ извозъ нанялся, да проку въ батькѣ нисколько нѣтъ. Лѣтось всю зиму въ Питерѣ жилъ, въ легковыхъ, отъ хозяина ѣздилъ, а домой хоть бы какой рублишко привезъ -- все спустилъ, да и теперь только и знаетъ, что пьетъ. Въ домѣ, почитай, только и есть работникъ, что Ѳедоръ да Васюха.

-- Слухай-ко, Ѳедоръ, говорила мужу Василиса: -- просись у батюшки въ Питеръ, а то пропадать намъ совсѣмъ и съ дѣтушками. Вотъ тапереча и лошадки нѣтъ у насъ, надо новую завести.

-- Знамо надо! Да онъ пуститъ; батько-то опомнясь ужь сказывалъ: ступай, говоритъ, Ѳедька, по осени въ Питеръ, высылай оброкъ, а мнѣ старику по людямъ ходить не въ силу.

-- Да и проку въ томъ нѣтъ!

-- Только вотъ старшина-то пуститъ-ли?

-- А почему не пустить?

-- А потому самому, что нашъ большакъ съ пустыми руками пришелъ, оброку нисколько не внесъ. Ну, и думаетъ, что и я такъ-то стану; да опять же, меня, слышь, въ десятники ставить хотятъ.

-- Кто сказывалъ?

-- Да кумъ. На той недѣлѣ онъ старшину въ городъ возилъ, такъ и былъ про насъ разговоръ. Кумъ-то и говоритъ мнѣ:-- ты, говоритъ, Ѳедька, скорѣй у старшины въ Питеръ просись, не то въ десятскіе тебя поставятъ.

Помолчала Василиса.

-- Такъ какъ-же, Агапычъ?

-- Схожу! Сегодня нѣтъ его -- къ посреднику уѣхавши, а завра, какъ встану, въ контору сбѣгаю.

-----

Призадумалась Василиса когда на утро Ѳедоръ къ ней изъ конторы пришелъ, да про старшины рѣшенье сказалъ, что нѣтъ его согласья ему пашпортъ выдать. Пришла домой съ пустоши, дѣтушекъ спать уложила, а сама все свою думку думаетъ: какъ бы дѣло уладить, хозяина въ Питеръ срядить.

-- Ну, что Богъ дастъ по осени! говоритъ въ мысляхъ.-- лѣто пущай тутъ управляется, а послѣ Вздвиженья, я сама старшинѣ поклонюсь и водки поставлю... пустилъ бы только!

Были у Василисы деньги кровныя, трудовыя, что давно она по копейкамъ сбирала -- Богу на рублевую свѣчку. Еще лѣтось, какъ Грунюшка ея въ огневицѣ лежала, пять недѣль не пила, не ѣла и на свѣтъ Божій глядѣть перестала, обѣщалася она. Хоть въ крестьянствѣ тягота великая и недостатки всякіе" а все болитъ по дѣткамъ сердце родительское. Было бы у Василисы и больше денегъ, да ужь очень скупы у ней большаки. Двѣнадцатый годъ она замужемъ, двѣнадцатый годъ на нихъ работаетъ, а они хоть бы разъ одинъ ее потѣшили! Котовъ и сапоговъ зимою -- и то не даютъ. Мужъ сѣетъ ленъ, овецъ держитъ -- вотъ въ этомъ только она дольщица. Съ осенняго заговѣнья и до Егорья, Васюха весь день прядетъ, шьетъ, ткетъ и вяжетъ. Обуетъ, одѣнетъ семью, а лишекъ, коли случится, продастъ; ужь это -- ея, старшіе не вступаются. Да рѣдко онъ бываетъ, лишекъ то, потому что семья не малая: кому кафтанъ, кому рубаха, кому валенные требуются.

Лѣтось льну не было, и дѣтушки Васюхины, какъ есть, всѣ обносились; но шерстью Господь не обидѣлъ: на всѣхъ хватило, да еще и продала Василиса мотковъ съ пятокъ и деньги спрятала, чтобы въ праздникъ въ церковь снести.

Грѣхъ трогать эти денежки. Божьи они, да другихъ то откуда припасти?!

Кабы батюшка съ матушкой живы были, поклонилась бы имъ Василиса, и ее жалѣючи, они бы не одну четвертную поставили за Ѳедора. Да нѣту ихъ: давно померли! а въ дому родительскомъ братья ужь поженились, всякъ свою семью имѣетъ, не дадутъ Васюхѣ ни гроша.

Прикидывала Василиса, прикидывала, да и порѣшила: ждать -- что Богъ дастъ до осени.

-----

Лѣто въ крестьянствѣ -- время страдное, рабочее; одно дѣло другое погоняетъ, некогда мужичку о своей долѣ раздумывать. Спитъ мужичекъ однимъ глазкомъ, ѣстъ -- чтобъ не забыть, гдѣ у него ротъ поставленъ; да и какая у него ѣда -- хлѣбъ да лукъ, да развѣ еще молоко, коли отъ ребятъ что останется, а нѣтъ, такъ и водицей хлѣбъ разведетъ, да посоливъ и покрошивъ луку, хлебаетъ.

Щи лѣтомъ рѣдко въ какой семьѣ варятъ: не до нихъ. И старъ, и младъ -- всѣ въ работѣ; ранняя зорька всѣхъ изъ избы гонитъ, а поздняя еще въ домъ не вгоняетъ: жнутъ бабы и до солнышка, жнутъ когда всѣ, какъ есть, огоньки въ небѣ потухли. Еще рожь не сжата, а овесъ готовъ, а тамъ и ленъ ждать не согласенъ. Вотъ и справляйся какъ знаешь.

Но не тужитъ Василиса о томъ, что дѣла много. Бывало, раньше всѣхъ въ домѣ подымется и за работу принимается. "Васюха жадная", говорятъ про нея сосѣдки. "У Васюхи глаза поповскіе!" смѣются мужики, глядя, какъ она трудится-надрывается.

-- Поди, грѣшно это (думается ей), что и праздники Господни не соблюдаю; въ Ильинскую пятницу въ поле ушла; да ужь Господь милосердый проститъ меня грѣшную!

Ѳедоръ, тотъ -- совсѣмъ иное дѣло: въ будни работаетъ, а въ праздникъ -- ни-ни! Съ утра ужь пьянехонекъ и весь день гуляетъ, потому такъ оно слѣдуетъ: буднямъ одна честь, празднику -- другая полагается.

Къ Спасову дню бабы убрались съ рожью и за овесъ принялись да за жито, а мужики стали озимь сѣять. Времячко стояло сухое, безвѣтрянное, для сѣва самое способное. Посѣялись они, заборонились, а на другой день Господь и дождичка далъ; такая благодать вышла, что лучшаго и желать не приходится. Къ Успеньеву дню, къ чамаровскому храмовому празднику, мужикамъ и бабамъ стало малость льготнѣе. Можно было праздникъ справить какъ слѣдуетъ: въ печкѣ попариться, и въ церковь сходить, и въ гостяхъ побывать, и дома гостей пивцомъ попотчивать. Впереди работы еще много, съ однимъ льномъ еще что будетъ, а тамъ молотить начнутъ, картофель да капусту убирать, и не видать трудамъ конца-краю.

Не весела что-то Василиса. Что къ празднику полагается, все справила. Пока матушка у печи копошилася, пироги ставила и сусло сливала, Васюха скотинку убрала, избу вымела, рябятишекъ умыла и причесала, и сама, какъ слѣдъ, обрядилася въ пестрый шерстяной сарафанъ, что ей еще родная мать помираючи отказала, да въ краснаго кумача рубаху. Головушку сверхъ покойника платочкомъ французскимъ покрыла, а на шею янтари повязала. Все это отъ матушки родной досталося, потому что не свекру со свекровью сноху обряжать; что съ собою принесла въ домъ, то у ней и есть.

Стали всѣ въ церковь сряжаться. Вотъ ужъ звонятъ; до погосту-то всего версты двѣ будетъ, такъ слыхать, и батюшка отецъ Аѳанасій нонѣ живо утреню отслужитъ, потому что послѣ службы у него помочь: снопы возить станутъ и горохъ молотить.

Идетъ и Васюха съ дѣтками: Сенюшку на рукахъ несетъ -- причащать вздумала, Грунька около нея трепыхается, а Ванька съ дѣдушкой впередъ ушли: хочетъ дѣдка ему на ярманкѣ картузъ купить. Изо всей семьи, почитай, его одного и бережетъ старикъ: больно ужъ любитъ старшаго внука.

Пришла Васюха въ церковь, передъ каждой иконой помолилась, съ полсотни земныхъ поклоновъ положила, а сердце у нея все кручинно, все словно его червь сосетъ, и какой это червь -- она вѣдаетъ, потому что пришла къ Господу, да съ пустыми рученьками, а въ ларцѣ у нея Божьихъ денегъ цѣльный рубль съ гривной лежатъ.

Отстояла обѣденку, причастила Сенюшку и стала домой сряжаться.

Идетъ съ ребятками, а сама все про деньги вспоминаетъ, и не даютъ ей эти деньги покою. А Грунька съ Севюшкой веселешеньки. Груня пѣсню затянула, такъ голоскомъ и водитъ, а то опять съ Сенюшкой играть вздумала: за матерью схоронится, а онъ весь изогнется ее искавши, а какъ она изъ-за маткина сарафана выглянетъ, да рученками за него ухватится, Сенюшка такъ и закатится смѣхомъ, такъ весь и затрясется. Глядитъ на нихъ Василиса: Вотъ они дѣтушки-то! думаетъ, знамо, глупы еще, кручины не вѣдаютъ.

Вошла въ деревню, а въ волостномъ посредникъ пріѣхалъ, мужичковъ собралъ и о чемъ то толкуетъ съ ними.

Не бывала Васюха на сходкахъ-то; не бабье это дѣло вовсе, да и нраву она была стыдливаго, къ мужикамъ не лѣзла, свое мѣсто помнила. А тутъ словно кто ее пихнулъ въ контору: "дай, думаетъ, послухаю про что рѣчь ведутъ, да и погляжу, гдѣ Ванька; поди онъ съ дѣдушкой уже пришедчи!"

Вошла Васюха, да позади мужичковъ и стала, а посредникъ-то кричитъ на нихъ, такъ старается -- надрывается, даже потъ его прошибъ, по лицу катится, и жилы на лысой головѣ повздулися.

-- Свои, что ли, деньги мнѣ за васъ въ казну вносить? Чтобъ были они у меня! Сейчасъ же! Хоть у самаго чорта ихъ доставайте. Знать ничего не хочу! Толковать съ вами не стану! тьфу!

-- Батюшка, Натолій Петровичъ, помилосердствуй, отецъ родной! кланяются мужики и такія рожи строятъ, ровно и боятся, а сами и въ усъ не дуютъ, потому знаютъ: кричать гораздъ, а баринъ -- первый сортъ.

-- Повремени, кормилецъ, заставь вѣчно Бога молить! вопили они и въ ножки ему кланялись: -- самъ посуди, какой нонѣ годъ! всѣ безъ хлѣба остались! Ослобони, батюшка!

-- Я васъ "ослобони!" хлѣба нѣтъ, а водку дуете!

-- На все твоя воля, батюшка! только мы, вотъ-те Христосъ, все сполна внесемъ, далъ бы только Господь съ работами управиться, да въ люди уйти.,

-- Знаю я васъ: въ люди уйти! по питерскимъ кабакамъ -- шляться, вотъ вамъ чего захотѣлось! Никого, старшина, не пускай -- слышишь?

Какъ услыхала Василиса это словечко, такъ сердце въ ней и упало. Всякій стыдъ позабывши, сунулась она впередъ мужиковъ, да посреднику въ ноги и упала:

-- Батюшко, кормилецъ, отецъ милосердый! моего мужа пусти! взмолилась она, сама себя не помня и не разсмысливъ, что говоритъ, ровно не она, а другой кто, эти слова изъ нея вырвалъ.

-- Это еще что за дура у васъ? Откуда взялась? спросилъ посредникъ.

-- Косого Ѳедьки жена; знамо, дура! отвѣчалъ старшина: -- пустого проситъ; изо всѣхъ мужиковъ ея хозяина-то меньше прочихъ отпустить возможно.

-- А почему?

-- А потому, что его чередъ десятскимъ быть. Изъ ихней семьи и то сколько годовъ подъ рядъ старикъ Агапъ по людямъ ходилъ, да только семью разорилъ, а денегъ въ казну не внесъ. На нихъ еще третьегоднишная недоимка состоитъ.

-- Слышишь, дура, какъ тамъ тебя величать? обратился къ Василисѣ посредникъ, а самъ глядитъ на нее милостиво.

-- Не слѣдъ твоему хозяину по людямъ шататься, а надо ему съ милой женой оставаться! Вишь что вздумала! въ люди его спровадить! Надоѣлъ онъ тебѣ, что ли?-- хе! хе! хе!

-- Не надоѣлъ батюшка, а только мнѣ съ дѣтками хоть съ голоду помирать, коли его не отпустишь!

И хоть не слезлива была Василиса, а тутъ заплакала, можетъ, съ горя, а то и съ испугу или отъ совѣсти.

-- Ну ужъ бабьё! сейчасъ ревѣть! и откуда только они слезы берутъ! осерчалъ посредникъ и на Василису прикрикнулъ:-- сейчасъ перестань! Ну, что я могу? Вѣдь не самому же мнѣ за него въ десятскіе идти? Али тебя за мѣсто него поставить -- благо ты, вишь, шустрая, къ мужикамъ полѣзла, на сходку пожаловала?

Въ толпѣ мужиковъ стали смѣяться:

-- Вѣстимо такъ, батюшко, Натолій Петровичъ, баба она шустрая!

-- Мужикамъ не уступитъ!

-- Гдѣ противъ ея мужику! заговорили всѣ въ одинъ голосъ: ужъ рады очень, что баринъ-то гнѣвъ свой забылъ, шутки шутить вздумалъ, усмѣхнулась и Василиса:

-- Оно, конечно, говорить, не бабье дѣло -- въ десятникахъ быть, а только мудрости въ томъ нѣтъ никакой!

-- Да ты не шути, баба! а ну-ка я и въ прямъ тебя десятскимъ поставлю?

Глядитъ Василиса на барина, въ глазахъ ни слёзъ, ни робости нѣтъ:

-- Твоя воля, батюшка! я справлюся.

Видно по нраву пришлись посреднику эти слова Васютины.

-- Ну, баба, говоритъ, будь по твоему, и тебя, и себя потѣшу -- въ десятники тебя пожалую! посмотрю, какъ баба станетъ мужиками командовать! Слышь, старшина, вотъ тебѣ десятскій, а мужу ея дай паспортъ!

Какъ ушла Васюта изъ конторы, какъ она домой добрела, она и сама не помнила, ровно все это съ ней во снѣ случилося, а не на яву, и ровно не она, а другой кто, за нее въ конторѣ всѣ ея слова говорилъ.

-- Вотъ дѣло то и безъ грѣха обошлось! думаетъ Василиса, домой идучи, не попустилъ Господь, чтобъ святыя мои денежки пошли на проклятое винище. Снесу старшинѣ яичекъ десятокъ, у свекрови выпрошу -- а Господу поставлю рублевую свѣчку.

-----

Еще проворнѣй стала теперь Васюта работать. Со льномъ управилась, картофель съ поля убрала и мужу хлѣбъ молотить помогать стала.

Съ рожью не привелъ Господь и повозиться; ужъ очень мало ея уродилось; сѣяли четверти двѣ съ осьминой, а собрали всего двѣнадцать мѣръ -- и сѣменъ то не вернули. Ну, да что дѣлать! Иной годъ и хуже того бываетъ. Разъ дядя Антонъ весь урожай свой въ карманахъ принесъ: -- "нате, молъ, не байте, что хлѣба нѣту!"

Но вотъ привелъ Господь и до Покрова дожить, осенній праздничекъ справить, а осень, извѣстно, для крестьянина -- самое любезное время. Первое, и самъ онъ сытъ, и скотинка его; второе -- ему въ это времячко и побаловаться можно, маленечко погулять, отъ работы себя освободить! Вотъ зато самое осенніе праздники въ селахъ и деревняхъ справляются не по одному дню, а по три, да по недѣлѣ: сегодня здѣсь гуляютъ, завтра въ сосѣднихъ деревняхъ, а тамъ -- гдѣ-нибудь еще дальше въ приходѣ, пока весь не обойдутъ. Пьютъ пиво, пѣсни поютъ, на гармоняхъ играютъ, хороводы водятъ -- съ ранняго утра и до поздней ночи. Дома сидятъ только бабы однѣ, да малые ребята.

Погулялъ и Ѳедоръ на родной сторонкѣ, а послѣ Покрова и въ Питеръ собрался.

Былъ у него тамъ сродственникъ богатый, что лѣтъ пятнадцать въ дворникахъ жилъ и много капиталу себѣ нйжилъ. Ему Ѳедоръ, какъ только рѣшенье посредника вышло, чтобы его въ Питеръ пустить, письмо посылалъ: "помоги, молъ, отецъ родной, припаси мѣстечко!" А тотъ и отписалъ Ѳедору: "пріѣзжай, безпремѣнно тебя пристрою: либо къ себѣ въ помощники возьму, либо на фабрику представлю". Такъ Ѳедоръ-то прямо къ нему и собрался.

Съ недѣлю эдакъ послѣ Покрова, всталъ онъ ранехонько, отцу-матери въ ножки поклонился, дѣтушекъ благословилъ, съ женою простился и, взявъ хлѣба краюху, да яицъ печеныхъ штукъ шесть, вышелъ изъ Чамарова, только еще свѣтать начало. До машины отъ ихъ деревни верстъ 40 считалось, да и тѣ не мѣрянныя; можетъ, кабы смѣрить ихъ, такъ и всѣ бы 50 открылись, а Ѳедоръ-то шелъ пѣшій.

Проводила Васюта мужа, а послѣ того, скоро ее въ контору потребовали и велѣли десятскимъ быть. Не любо было старшинѣ, что посредникъ его рѣшенью поперечилъ, Ѳедора отпустилъ, а ему съ бабой наказалъ возиться. Ужъ больно важенъ былъ старшина, любилъ все по своему дѣлать; а потому не мало обидъ и насмѣшекъ приняла отъ него, да отъ писаря Василиса, когда пришла въ правленіе. Ну, да ее вѣдь трудно было разобидѣть; не таковская баба! И хоть посредникъ и назвалъ ее плаксой, но плаксой она не была; развѣ надъ дѣтушками когда всплакнетъ, коли бабушка уже очень ихъ изобидитъ, да и то всплакнетъ самую малость; о себѣ же самой, какъ бабой стала, ни одной слезинки не выронила. Когда ласковымъ словомъ, когда шуткой отвѣтитъ, если вздумаетъ кто ее заругать, а нѣтъ, такъ и просто смолчитъ, прочь отойдетъ: "лай, молъ, собака -- вѣтеръ все унесетъ".

-----

Совсѣмъ повеселѣла теперь Василиса, хоть и трудновато-то ей стало безъ мужа, да зато съ сердца кручина спила, ровно кто ее вылечилъ. "До Рождества Христова сыты будемъ", мыслитъ въ себѣ, а тамъ хозяинъ денегъ пришлетъ, хлѣбца прикупимъ и подать внесемъ, вотъ и ладно! Дровецъ вотъ только нѣту: не успѣлъ Ѳедоръ припасти".

Не способно было чамаровскимъ мужикамъ лѣсъ изъ Шумихи возить: и далеко, да и дорога, кромѣ зимы, совсѣмъ плохая: все болото, да гати. Сосѣди-то Ѳедоровы повывезли себѣ дровъ еще до распутицы, а тамъ опять зимою повезутъ; а Ѳедоръ сейчасъ послѣ Покрова въ Питеръ ушелъ, такъ и не успѣлъ дровъ-то заготовить. Уходя, онъ отцу наказывалъ: "съѣзди, молъ, батюшко, въ лѣсъ, не хватитъ намъ дровъ до пути!" -- Ладно, заворчалъ Агапъ, не ты мерзнуть будешь, и безъ тебя знаемъ, когда намъ за дровами съѣхать! Да такъ до глухой осени съ печи и не слѣзъ.

Пришлось Агапу косточки свои поразмять, на холоду топоромъ поработать. Вернулся ужъ въ сумерки и лошадь не сталъ откладывать, а только дрова свалилъ въ кучу, да сейчасъ и на печь полѣзъ: "иззябъ, говоритъ, косточки ноютъ, весь не могу! завтра въ лѣсъ пущай ѣдетъ Васюта, тамъ у меня много вершиннику набрано, только привезти!"

Трудненько пришлось Васютѣ. Либо батюшка не ладно сказалъ, что наготовилъ лѣсу, либо недобрый человѣкъ его за ночь вывезъ, а только весь день она топоромъ работала, даромъ что дѣло это не бабье вовсе. За то помогъ ей Господь важный возъ накласть: "теперь ужъ до зимы нехватки не будетъ!" радуется Василиса.

Поздненько она изъ лѣсу выбралась и какъ есть вся мокрёшенька, ровно въ печкѣ парилась. Идетъ это рядомъ съ сосѣдской лошадкой, а дождичкомъ ихъ такъ и мочитъ, словно изъ мелкаго сита сѣетъ. Умучилась гнѣдинькая, а Васюта и того больше. Грязь -- непроѣздная, лошади -- выше ступицы, колеи большущія; того и гляди возъ опрокинется, и тогда какъ ей одной поднять его? Васюта то одинъ бокъ, то другой своими плечами подпираетъ, на себѣ весь грузъ телеги держитъ; а тутъ еще лошадь то и дѣло вязнетъ! Покрикиваетъ на нее Василиса, кнутомъ безъ устали пугаетъ, не даетъ ей останавливаться. Нѣтъ -- ничего не подѣлаешь -- завязла-таки! Впряглася Василиса, по колѣно въ воду влѣзла, за одно съ лошадью старается -- сдвинули возъ. Протащили его вмѣстѣ саженей съ 20, а тамъ опять -- тпру!-- все съизнова начинай!

Уже въ избахъ вездѣ лучины горѣли и дѣтки Васютины спать улеглись, когда она, наконецъ къ дому подъѣхала. Свалила возъ, отпрягла лошадку, на дворъ ее поставила, да и хочетъ въ избу войти; а на встрѣчу ей свекровь.

-- Скорѣй въ контору ступай, говоритъ.

-- Аль требуютъ?

-- Знамо требуютъ, коль говорю: ступай.

Не вошла Василиса въ избу, а изъ сѣней -- въ контору, а оттуда опять на холодъ и дождь: на завтра, сходъ собирать.

Когда всѣхъ обошла, вся семья была уже уснувши, и огня. въ избѣ не было. Не захотѣла Василиса и ужинать, только водицы испила -- ужъ очень горѣло въ ней нутро, а по спинѣ знобило, словно мурашки ползали. Перекрестилась она, прочитала: "Отче" и "Богородицу" и на полати полѣзла. Глядь, а на ея мѣстѣ лежитъ кто-то.-- "Матушка, посторонься, дай къ дѣткамъ пролѣзть", тихонько толкнула она спящую.

-- Куда жь ты лѣзешь? заворчала на нее изъ другого угла свекровь: -- ужли не видишь, что гостья у насъ, попадья.

Вздохнула Василиса о тепломъ мѣстечкѣ, да и слѣзла внизъ. Кафтанишко ея весь мокрёхонекъ; въ изголовье положить нечего; съ самой съ нея вода по сихъ поръ течетъ. Постояла она, подумала, платокъ съ головы сняла, да обернула имъ полѣно, и перекрестясь, легла на полу около печки.

Заснула она, а косточки и во снѣ болятъ у ней, суставчики всѣ ломомъ ломятъ, и все ей чудится будто она по пустоши плутаетъ, никакъ оттудова не можетъ выбраться, и лошадка ея не слушается.-- Господи, Іисусе! шепчетъ Васюта:-- вѣдь я кажись ужь дома была? Какъ же опять здѣсь очутилася? Ну, ну, гнѣдинькая, ну, желанная!

Тутъ заплакалъ Сенюшка и разбудилъ ее; встала Василиса покачать зыбку. На дворѣ темнёхонько; пѣтухи и тѣ еще спятъ. Но Васюта, укачавъ парнишку, ужь заснуть не могла. До утра промаялась она, сердешная, и рада была радешенька, когда свѣтать начало.-- Семъ встану! думаетъ, не полегчаетъ ли?

Сходила къ коровушкѣ, подоила ее, сусѣдской лошадкѣ сѣнца задала, куръ изъ хлѣва на улицу пустила, на колодезъ за водою сходила и вѣникомъ стала избу мести.,

-- Угомону на тя нѣту, закричала на нее свекровь:-- матушкѣ спокою дать не хочешь, экую рань поднялась!

Но попадья ужь проснулась и, зѣвая, крестила ротъ.

Гостила попадья у исправника, два дня пробыла у него въ усадьбѣ, учила супругу его пироги печь, а какъ домой поѣхала, у нея подъ самымъ Чамаровымъ колесо разломалось. А такъ какъ на дворѣ была ночь, то и пристала она въ Агаповой избѣ, знакомъ онъ ей былъ издавна, когда еще почту возилъ.

Слѣзла попадья съ полатей, потянулась, опять зѣвнула, да и говоритъ:

-- Благодарствуйте, хозяюшки, за ночлежецъ!

А свекровь ей:

-- Прости, матушка! попотчивать-то тебя нечѣмъ! чаю, сахару у насъ нѣту, самоваръ и тотъ продали. Кабы не постъ, яишепку, аль молочка бы тебѣ поставила, да постъ вишь, нельзя.

-- У меня своего кушанья припасёно! говоритъ попадья и, умывшись изъ горшечка, что въ сѣняхъ былъ привѣшенъ, да положивъ передъ иконами три поклона, полѣзла въ свой узелокъ, гдѣ у нея всего въ волю было: и булки бѣлыя, и рыбка копченая, и маковники, а пуще всего водочка.

Стала матушка кушать и пить во славу Божію, и горюшка мало ей, что ребятки Василисины, да и сама бабушка Маланья, такъ и влѣпились въ нее глазами: каждый кусочекъ, что она въ ротъ кладетъ, обглядываютъ.

Позавтракала попадья, отпила изъ бутылочки, все опять въ узелокъ сложила и стала на образа молиться, да съ хозяевыми прощаться.

-- На той недѣлѣ я опять къ вамъ, говоритъ, заѣду, хочу въ монастырь съѣздить, давно обѣщанье дала.

-- Милости просимъ, матушка, добро пожаловать!

-- А ты мнѣ, смотри, Маланьюшка, новинки припаси, да и ниточекъ моточекъ али два, а я за тебя угоднику помолюсь, свѣчку поставлю, да и Богъ вамъ велитъ насъ духовныхъ уважать!

-- Ладно, жадная, проваливай! думала въ себѣ Маланья: -- на тотъ свѣтъ отъ меня новину получишь! но напрямки отказать попадьѣ побоялась, потому въ Филиповки говѣть хотѣла, а батюшка-попъ на духу крутъ.

-- Матушка, молвила она ей покорно:-- ты знаешь мое горе горькое! Не властна я надъ своимъ добромъ! Мои рученьки пряжу прядутъ и новинку ткутъ, а мой старикъ сейчасъ все въ кабакъ потащитъ, меня не спросится.

-- А ты утай отъ него! совѣтуетъ попадья.

-- И-и-и! Желанненькая! гдѣ утаить! ровно жидъ какой, всему счетъ ведетъ. Вотъ изъ новой пряжи, что въ великій постъ будемъ прясть, я, можетъ, и припрячу малость, потому хочетъ ноньче въ Кирилкино на ярмарку съѣздить; думаетъ, сынъ изъ Питера денегъ вышлетъ, такъ лошадку бы купить. Не закутилъ бы только опять, да не спустилъ бы денегъ-то! вздохнула и перекрестилась Маланья.-- А ты матушка, накажи своему попу-то про тѣ деньги не сказывать, что я взяла. И Маланья боязно глянула во всѣ стороны: не услыхалъ бы хозяинъ ея рѣчей:-- изобьетъ онъ меня! на смерть изобьетъ, коли узнаетъ!

-- Это за теленочка-то? спросила матушка.

-- За теленочка, родненька, за теленочка! извѣстное дѣло, одна бы имъ дорога была въ кабакъ. А семья безъ соли сидитъ, да и разувшись хожу. А теперечка вотъ я себѣ сапоги припасла!

-- Ладно, говоритъ попадья: -- я попу сказывала, чтобъ молчалъ, а ты, Маланьюшка, тѣмъ временемъ справишься: пряжу тамъ аль картошку отъ него у тай, да продай, да намъ и припаси денегъ. Да помни: попу лишнюю гривну, а мнѣ двѣ за труды. Вотъ таперича своихъ второкласниковъ въ училище опять свезли -- мало ли расходу? на два дома живемъ! такъ, что-ли.

-- Вѣстимо, матушка! пошли вамъ Господь здоровья, что меня пожалѣли! А я, что велѣла, принесу, далъ бы только Богъ маленько посправиться.

-- Готова лошадка ваша, матушка, сказалъ Агапъ, войдя въ избу, и попадья, распрощавшись, уѣхала.

Проводивъ гостью, Маланья собрала завтракъ, но Васюта опять отъ ѣды отказалася. Отломила хлѣбца кусочекъ -- нѣтъ, не принимаетъ душа! "Знать и вправду неможется мнѣ, мыслитъ, въ себѣ Василиса:-- вотъ ужо въ печь лягу, вся болѣзнь къ завтрему выйдетъ!" Но печь "ужо" будетъ, а теперь работа стоитъ. Идетъ Васюта на улицу, колетъ дрова, да около избы ихъ складываетъ; до самой крыши наложила дровъ, только окошечки одни промежъ ихъ выглядываютъ". "Вотъ и потеплѣй будетъ, думаетъ Василиса: -- вѣтру то продувать и не больно способно".

Съ дровами управилась, а тамъ и на рѣчку вздумала -- рубахи да одёжу посмыть, благо досугъ вышелъ, а на завтра батюшка свекоръ сказывалъ, что велитъ ей съ собой крышу крыть, такъ ей на рѣчку-то не попасть.

На рѣчкѣ было холодно. Еще съ утра дождь пересталъ, и вѣтеръ подулъ такой свѣжій, что къ вечеру стало и подмораживать. Но Василиса въ избу не спѣшила, а свое дѣло сдѣлала. Пришла домой, а ребятишки у ней ревутъ. Бабушка на Ваньку осерчала, что все у ней житниковъ проситъ, а на Груньку, что Сенюшку унять не умѣетъ, а на Сенюшку, что ревомъ реветъ. Вмѣсто житниковъ, всѣмъ троимъ колотушекъ надавала, а Василису, какъ та въ избу вошла, ругать принялась:

-- Гдѣ шляешься? лучше бъ робятъ своихъ унимала! вишь, житья отъ нихъ нѣту!

Очень горько стало Василисѣ за дѣтушекъ:

-- Ты моихъ ребятъ не кори, матушка! не стерпѣла она: -- не чужіе они, отцовскія дѣти и въ родительскомъ дому живутъ!

-- Ахъ ты поскудная! осерчала свекровь и на Васюту замахнулась ухватомъ. Кабы та не ловка была, да не отскочила въ сторону, такъ ей бы знатно попало.-- Вотъ я ужо свекру скажу! Пущай поучитъ, каково матери грубить! Думаешь: мужъ въ Питерѣ, такъ и власти надъ тобой нѣту? Захочу -- всѣхъ васъ, и съ погаными твоими ребятишками на улицу выгоню. Вишь, что вздумала! И она все ближе подступала къ снохѣ, прибить ее все пытала, но тутъ дверь отворилась, и въ избу вошелъ Агапъ.

Какъ глянула на него Маланья, такъ вся и обмерла съ испуга, да и Васютѣ съ дѣтками страшно стало: ужъ на что глупъ былъ Сенюшка, а и тотъ присмирѣлъ и къ маткѣ прижался: хмѣленъ и сердитъ былъ дѣдко.

-- Мои деньги подай! крикнулъ онъ на жену:-- ты какъ смѣла ихъ отъ попа взять? Да -- вай! да -- вай! да -- вай! И онъ такъ сильно сталъ жену трясти, что Василиса подумала: Господи, Іисусе Христе! долго-ль до грѣха?

-- Батюшко, оставь! пытала она остановить свекра.

-- Цыцъ, дрянь!-- прочь съ дороги! крикнулъ онъ и на нее и еще сильнѣе сталъ жену колотить.

-- Убьетъ, убьетъ меня! кричитъ Маланья, а сама еле духъ переводитъ, потому страшно силенъ Агапъ -- того гляди ее, въ самомъ дѣлѣ, на мѣстѣ положитъ.-- Извергъ ты эдакой! самъ станешь каяться, какъ въ каторгу тебя погонятъ!

-- Ну вотъ, съ душою осталась! крикнулъ Агапъ напослѣдокъ, потѣшивши вволю сердце свое:-- теперь, подавай деньги!

-- Помилосердствуй, батюшко Агапъ Прохорычъ, покорно взмолилась жена, и въ ноги мужу упала:-- и рада бы отдать, да нѣтъ ихъ!

-- Куда дѣла?

-- Да соли купила и вотъ... сапоги...

-- И всѣ деньги?

-- Три гривны осталось!

-- Давай!

Не пикнула Маланья, сейчасъ въ ларецъ полѣзла и оттуда платокъ достала, шерстянной пестрый, а въ узелкѣ у нея завязаны были деньги.

-- Платокъ подай! кричитъ мужъ.

Подала и платокъ Маланья.

Взялъ Агапъ деньги, взялъ платокъ, да сапоги у жены отнялъ, да еще въ ларецъ заглянулъ, и, увидавъ тамъ шелковый повойникъ, и его съ собой прихватилъ, и, не говоря больше слова, ушелъ въ кабакъ.

Долго ревѣла и ругалась Маланья, а тамъ встала да и ушла къ сосѣдкѣ Матвѣевнѣ, солдатской вдовѣ. Думаетъ: все повеселѣй будетъ, какъ люди про мое горе узнаютъ.

Легче вздохнула Василиса, какъ осталась одна съ дѣтушками. Сама крестьянка простая, а куды не любитъ, какъ кто хлопотать станетъ, да ссориться. Вотъ у батюшки съ матушкой совсѣмъ не такъ велося. Жили въ совѣтѣ да въ любви, дѣтушекъ своихъ ростили, берегли и напрасно не обижали.

-- Подъ сюда, Ваня, подь, желанненькой! кликнула Василиса своего парнишку. А Ваня сидѣлъ въ углу и строгалъ палочку: -- ты испужался, поди, дѣдушки?

-- Не, я не боюсь! бойко отвѣтилъ Винюшка.

-- А я и собакъ не боюсь! подхватила Груня, вылѣзая изъ-за печки, гдѣ схоронилася.

-- Дѣтушки мои родныя, желанненькія! ласкала Василиса обоихъ ребятъ, гладя рукою ихъ курчавыя головушки и вытирая передникомъ загрязнившееся личико Груни:-- никогда не ругайтесь такъ-то! не хорошо это, не ладно! И вина Ваня не пей, слышь, Ванька?

-- Не стану!

-- Какъ дѣдко выпьетъ, такъ и почнетъ ругаться! сказала Груня.

-- А бабушка все ругается!

-- Знамо -- старики они, а вамъ не годится!

На дворѣ смеркаться стало -- а большаковъ все нѣтъ. Свёкоръ поди въ кабакѣ пьянъ лежитъ, а свекровушка у солдатки чайкомъ балуется.

"Семъ помою ребятишекъ вздумала Василиса:-- и сама въ печи разогрѣюсь; вчерашняя стужа изъ меня все не вышла".

Печь была горячая; въ ней еще хлѣбы сидѣли, да и воды цѣлый котелъ припасенъ былъ, потому -- свекровь горшки парить сбиралася, да такъ все и оставила.

Въ иныхъ мѣстахъ мужики особливыя бани строятъ. Не казисты онѣ, даже крышей не крыты, а такъ только, срубъ одинъ, гдѣ нибудь на задворкахъ, подальше отъ жилья, чтобъ бѣды съ огнемъ не приключилось,-- Посередь сруба -- печка; полъ земляной, какъ на гимнахъ; потолокъ сдѣланъ низкій и земля на него навалена; трубы нѣтъ. Въ такихъ баняхъ каждую субботу вся крестьянская семья моется, и часто оттуда еще чернѣй выходитъ, потому что дымъ тамъ такъ и стоитъ столбомъ. Питерцу, отвыкшему отъ этихъ порядковъ, и не вздохнуть въ такой банѣ: и глаза у него бьетъ, и глотка вся дымомъ наполняется, и въ груди тошнехонько. Ну, а привычному мужичку и здѣсь любо. Но въ Чамаровѣ и такихъ бань не водилось: зачѣмъ баня, коли печка есть? На что лучше? Не то, что крестьяне, но и попы съ женами да дѣтками въ такихъ печкахъ, парятся. А заболѣетъ кто, такъ это -- первѣйшее лекарство. И къ лекарю не ходи -- только въ печку слазь.

Долго парила Василиса своихъ дѣтушекъ; стали они у ней бѣленькіе, ровно и не крестьянскія дѣти, а какъ есть барченки настоящіе. Ихъ попарила и сама съ ними согрѣлася; вотъ и поунялась у ней ломота.

-- Слава-те Господи, думаетъ:-- не пришла свекровь, дала съ дѣломъ управиться, а то опять бы заругалась.

Стали дѣтки у Василисы ѣсть просить. Она имъ хлѣбца отрѣзала и посолила, а похлебки дать безъ свекрови не посмѣла; да отъ матки родной и сухой хлѣбецъ сладокъ покажется, какъ подастъ она его съ любовью да лаской.

Взяла Василиса гребень, расчесала волоски своимъ дѣтушкамъ. И всегда бы рада обряжать ихъ и холить, да недосугъ въ крестьянствѣ съ ребятами возиться: накормить ихъ, и то не всегда поспѣваешь. А ужь какъ любы они ея сердцу родительскому! Вотъ въ зыбкѣ Сенюшка -- весь разгорѣлся сердешный; волоски курчавые, тѣльце нѣжное да пухленькое, на губахъ улыбка играетъ -- видно самъ Ангелъ хранитель съ нимъ бесѣду ведетъ! А Грунька? а Ваня? Всѣхъ равно жалко ей, всѣ ея дѣтки родныя, Господомъ данныя! Вотъ, Богъ дастъ, она справится, Ванькѣ кафтанишко сошьетъ и въ школу его къ попу сведетъ. Онъ -- паренекъ разумный, граматѣ обучится и льготу въ солдатчинѣ получитъ. Теперь безъ граматы плохо. А возьметъ ли его попъ-то, задаромъ? Онъ, поди, жадный, плату положитъ, а ей гдѣ ужъ взять?

-- Схожу къ нему, поклонюся, за его сынишку свѣчу Господу поставлю, чтобы хорошо граматѣ разумѣлъ и отъ учителевъ похвалу получалъ -- авось и такъ возметъ Ваньку-то? рѣшила Василиса.

Покормила Василиса Сенюшку, положила въ зыбку, да и сама на полати полѣзла къ своимъ большенькимъ. Заснули ужь они заснула возлѣ нихъ и матка. Свекоръ такъ до утра и не приходилъ, а свекровь вернулась отъ сосѣдки хмѣльная; но Василиса не слыхала, какъ она въ избу вошла и улеглась на своемъ мѣстѣ.

На утро встала Василиса вовсе здоровая; только еще грудь у нея болѣла, да кашель больно колотилъ, ну, а головѣ полегчало, да и на ѣду охота явиласъ. По крайности, работать можно -- и то слава Господу! Свекоръ Васюхинъ всю ночь въ кабакѣ пробылъ. Какъ повстрѣчался онъ тамъ съ попомъ еще въ обѣдъ и какъ сталъ у попа на шкаликъ просить, тотъ ему про деньги-то и скажи; хмѣленъ былъ извѣстно, памяти и разсудка лишился: "проси, говоритъ, у хозяйки своей, у ней денегъ много, за теленочка она все сполна получила". Осерчалъ Агапъ въ тѣ поры на попа; драться съ нимъ было полѣзъ, да другіе мужички не дозволили; тогда онъ домой прибѣгъ, да жену отколотилъ; вотъ на попа-то сердце у него улеглось -- угощать его еще вздумалъ. Ну да за попомъ жена скоро пришла и домой его увела, а Агапъ такъ въ кабакѣ до утра и провалялся. Домой пришолъ хмурый, да сердитый, но ругаться съ женою оставилъ, только сурово на нее взглядывалъ и ни слова не говорилъ, а какъ позавтракалъ, такъ сейчасъ велѣлъ Васютѣ съ собой идти крышу крытъ.

Давно ужь, съ самыхъ Кузьмы-Демьяна, ходили чамаровскія ребята къ попу на погостъ обучаться граматѣ. Земской школы у нихъ еще не было, но попъ отъ себя принималъ учениковъ и получалъ съ родителей когда деньгами, когда хлѣбомъ, а то и работой. Въ прежнее время, крестьяне не стали бы на такое дѣло расходоваться и лучше пропили бы въ кабакѣ свои денежки. Ну, а какъ вышелъ указъ о солдатской повинности и растолковали мужичкамъ про всѣ льготы граматныхъ, такъ и стали попу кланяться. А попу и любо: хошь по малости со всякаго положитъ -- анъ, и многонько вышло, потому приходъ великъ, тысячи двѣ душъ слишкомъ наберется. Онъ и Василисѣ велѣлъ своего паренька приводить. Да чтожь ей дѣлать, когда у парнишки одёжи нѣтъ? Билась, билась она, кафтанишко кое-какъ справила, а сапогъ припасти не могла. Ѳедоръ обѣщался изъ Питера съ оказіей выслать, да не шлетъ что-то. И письма не присылаетъ. Богъ его знаетъ, живъ ли онъ, или померъ, при мѣстѣ, или безъ дѣла шатается.

Около Николы, наконецъ, выпалъ снѣгъ, и Василиса каждый день уѣзжала въ лѣсъ за дровами, когда -- со свекромъ, когда -- и одна. Требовалось на весь годъ дровъ припасти. Да, кромѣ дровъ, и лопье еще требовалось. Ржи къ тотъ годъ мало уродилось, соломы совсѣмъ не было, скотинкѣ и подослать нечего, кабы не лопье. Опять Шумиха изъ бѣды выручаетъ. И опять Васюта весь день, какъ есть, съ утра ранняго и до поздняго вечера изъ лѣса не выходитъ, и работы у ней не менѣе, чѣмъ лѣтомъ. Другимъ бабамъ теперь вольготно, потому въ лѣсу работать -- мужицкое дѣло, а имъ съ ребятами на печи грѣться, да пряжу прясть, а по вечеру на посѣдку ходить. Василисѣ же Господь видно другую долю назначилъ: два мужика у ней въ семьѣ, а работа, вся на ней одной. Дѣтушекъ своихъ не видитъ вовсе; Сенюшку отъ груди отняла, потому что еще съ того разу, какъ она по осени въ лѣсу застудилася, молоко вовсе пропало у ней; самой -- по сю пору не можется; черезъ силу она и работаетъ; придетъ домой до того утомившись, что рѣдко и ужинать вздумаетъ: только лобъ перекреститъ, да такъ, ровно снопъ, и свалится. Спасибо еще куму Антону, что лошадь даетъ; безъ лошади ей бы совсѣмъ пропасть.

Съ недѣльку этакъ до Рождества Христова пришелъ изъ Питера одинъ изъ мужичковъ чамарскихъ, что въ Питерѣ въ извощикахъ жилъ. Шесть недѣль онъ въ больницѣ въ горячкѣ вылежалъ, мѣста лишился, а выписался -- все больнёхонекъ. Вотъ и вздумалъ на родную сторонку съѣхать. Такъ съ нимъ вотъ Ѳедоръ, наконецъ, письмо прислалъ, да денегъ, да женѣ платокъ. Наказывалъ онъ ему платокъ-то потихоньку отдать, чтобъ свекровь не видала, да парень глупый попался: либо забылъ, либо не понялъ Ѳедора наказу. Вошелъ въ Агапову избу, на иконы помолился, съ хозяевами поздравствовался, да и говоритъ прямо такъ: "на те, молъ, вотъ письмо и деньги, вотъ и платокъ".

Взяла Маланья платокъ въ руки. И-и-и! что заплатокъ! Ужь больно красивъ! У ней такого и съ роду не было! Весь шерстяной, кайма богатая, въ середкѣ цвѣты пестрые! Да и большой, пребольшой! "Вотъ", думаетъ, "не забылъ меня Ѳедоръ! Ничего, что не родная матка ему, а меня почитаетъ! Потому -- большуха я; захочу -- изобижу внучатъ; захочу -- и поберечь могу ихъ".

Распечаталъ Агапъ письмо, вынулъ оттуда 9 рублей, да какъ треснетъ кулакомъ по столу:

-- Вотъ-те и питерецъ! говоритъ:-- третій мѣсяцъ въ Питерѣ живетъ, а домой грошъ выслалъ! Въ чемъ живетъ?

-- На фабрикѣ.

-- Отчегожь экую малость выслалъ?

-- Не могимъ знать, потому не наше эвто дѣло; видно, нѣту больше.

-- Нѣту больше! а самъ поди въ Питерѣ гуляетъ?-- такъ гулять и я бы съумѣлъ! Да что онъ рехнулся, что ли? вскричалъ Агапъ съ новой злобой, вспомнивъ, что ему за сына въ конторѣ отвѣтъ держать, какъ недоимки сбирать станутъ.-- Вѣдь менѣй какъ съ восьмнадцатью рублями въ контору и не суйся, а онъ вишь 9 прислалъ!

-- Въ постъ еще обѣщается, сказалъ питерецъ.

-- Въ постъ! до поста то его, мерзавца, еще и сюда вернуть можно, коли я старшинѣ поклонюсь! Прочтешь, что ли, письмо-то?

-- Давай!

"Любезному моему отцу-батюшкѣ Агапу Прохорычу со супругой вашей Маланьей Терентевной и законой моей супругѣ Василисѣ Онтоновнѣ посылаю вамъ свое почтеніе и слюбовію по низкому попоклону еще я объявляю о себе, что я живъ и здоровъ, чего и вамъ желаю денегъ за недоимку посылаю девять рублевъ, а свиней либо овецъ вы продайте потому больше мне никакъ не возможно прислать денегъ куму Онтону посылаю свое почтеніе и низкій поклонъ кумѣ Мотвевне посылаю свое почтеніе и низкій поклонъ и прошу я у васъ родительскаго благословѣпія на веки не рушимо дѣтушкамъ своимъ ивану и ографене и семену посылаю по низкому по поклону а засимъ остаюсь живъ и здоровъ сынъ вашъ Ѳедоръ".

-- А чтожь про платокъ не помянулъ? поди, еще чего не прислалъ ли Ѳедоръ-отъ? спросила Маланья. Вздумалось ей, не утаилъ ли питерецъ какого гостинца? потому -- въ письмѣ вишь ничего не прописано.

-- Все тутъ, а больше ничего нѣтъ. Сапогъ, говоритъ, Ванькѣ послать не могу, потому капиталу не хватаетъ, а платокъ женѣ отдай.

-- Женѣ? вскричала свекровь и вся затряслась: никакъ не ждала она такого удара.

-- Знамо ей! повторилъ Степанъ.

-- Ахъ онъ непутный! Да съ чегожь онъ это вздумалъ? Ума, что ли, рѣшился въ Питерѣ-то? Отца съ матерью и калачикомъ не поберегъ, а сволочи этой платокъ рублевый послалъ! Поди, ситцевъ али шелковъ не накупилъ ли еще? Да что онъ въ самъ дѣлѣ? Изъ своихъ денегъ, что ли, куражится?

-- Ну, пошла мочалить! прикрикнулъ на неё Агапъ.-- Сцѣпись теперь драться съ снохою! Слышь ты, Степанъ! отпиши, братъ, Ѳедькѣ, чтобы денегъ, откель хочетъ, досталъ да прислалъ, потому я не охочъ за его озорство въ волостномъ отвѣтъ держать: самого его сюда вытребую, да туда и представлю! Пойдемъ, что ли, выпьемъ? угостишь меня, аль нѣтъ, на пріѣздѣ?

-- Ну, ладно! сказалъ Степанъ:-- угощу! и они оба вышли.

Не дала имъ Маланья со двора уйти, такъ на сноху и накинулась, просто съѣсть её хочетъ!

Сидитъ Василиса за работой, и опять ея сердце кручинно: ей платка не жалко, а въ томъ ея горе, что хозяинъ ея забаловалъ въ Питерѣ и денегъ мало выслалъ, буренушку отъ продажи не ослобонилъ: теперь ужь безпремѣнно ее продадутъ! Осьмнадцать рублей требуется, а гдѣ ихъ взять? Овецъ кто купитъ? Да и цѣна имъ плохая! Опять же и самимъ шерсть нужна! А коровушки еще жалчѣе! Сенюшка только и живетъ, что молочкомъ однимъ! Не довелось ему, сердешному, у матерней груди понѣжиться! Другія бабы по три поста (3 великихъ поста) ребятъ своихъ кормятъ, а его, родненькаго, она и годочка не выкормила! И такъ стало тяжко Васютѣ за Сеихошку, что слезы изъ глазъ на основу такъ и закапали.

Какъ стали всѣ спать ложиться, на иконы поклоны класть, встала на молитву и Василиса: читаетъ "Отче" и "Богородицу", а изъ кручинной ея душеньки другая молитва ко Господу вздымается. Пожалѣлъ бы Онъ, Батюшка, ея ребятокъ малыхъ, буренушку имъ оставилъ бы. И глядитъ Васюта на образа, глазъ не спускаетъ съ нихъ: то-то думаетъ у Господа всякаго добра много! Помилуй же, помилуй Господи, моихъ дѣтушекъ!

-----

Вотъ, дождалися и праздничка. Привелъ Господь Христову Рождеству поклониться! Отслужилъ попъ обѣдню и зашелъ домой чайку напиться, а тамъ на весь день въ приходъ уйдетъ Христа славить. Домъ у него большой, хозяйство -- полная чаша. На дворѣ пара сытыхъ лошадокъ стоитъ, да коровъ штукъ пять, да овецъ и свиней, да индюшекъ и куръ -- всего въ волю. Въ амбарахъ еще засѣки пустеньки, но на гумнѣ за то хлѣба сколько! Попъ не одну свою полосу сѣялъ, а еще у помѣщиковъ землю нанималъ и такъ её навозомъ удобрилъ, что рожь у не въ плохой этотъ годъ самъ 12 уродилась. Только съ молотьбой запоздалъ, потому съ работниками у него не ладно: одного въ солдаты взяли, а другаго нанялъ -- загулялъ. Вотъ матушка его и прогнала, да съ той поры все кое-какъ перебивается. Когда помочь устроитъ, когда поденщиковъ принайметъ, либо самого попа пошлетъ молотить съ работницей.

-- Кабы такую работницу, какъ Василиса! думаетъ попадья:-- такъ не нужно и работника, со всѣмъ сама управится! Да гдѣ ихъ взять нонче, такихъ-то?

Въ Рождество къ попу многонько гостей понаѣхало: тесть благочинный съ двумя дочками, да женнинъ племянникъ, семинаристъ, да двоюродный братъ самого попа -- пономарь изъ сосѣдняго уѣзда. Не мало и дѣла было у матушки, какъ она готовилась гостей принимать: цѣлые три дня она съ Матреной работницей весь домъ обряжала: скоблила да мыла, варила да пекла. Ушелъ мужъ въ приходъ -- и гости съ нимъ, а попадья съ работницей за посуду принялась -- убирать стала. Вдругъ, видитъ, Василиса идетъ.

-- Здравствуйте, матушка! съ праздничкомъ Христовыимъ! низко кланяется она, входя въ горницу.

-- Здравствуй, голубка, что требуется?

-- А къ батюшкѣ я, несмѣло говоритъ Василиса.

-- Нѣту его, въ приходъ ушелъ. Да ты говори, что нужно? Можетъ, я и безъ попа могу твоему дѣлу рѣшенье положить?

-- Да вотъ на счетъ сынишки. Батюшко то сказывалъ, въшколу его, а у него одежи не было, сапогъ, значитъ; ну, а теперь крестный Антонъ свои валенки ему подарилъ.

-- Ну чтожь, посылай его.

-- Поклониться-то намъ нечѣмъ, матушка! И Василиса застыдилась.

-- Ну, чтожъ, матка, коли нечѣмъ, такъ пусть сынишка у тебя на печи сидитъ. Мы васъ не можемъ дарма учить: сами за своихъ ребятъ деньги платимъ.

-- Матушка, помилосердствуй! кланялась Василиса: -- кабы было чѣмъ, ужли пожалѣла-бы? Вѣдь родной онъ мнѣ, паренекъ-отъ! и такъ намъ обидно, что у другихъ, у прочихъ родителевъ граматные будутъ ребята, себѣ царскую вольготу заслужатъ, а нашъ то безъ вольготы останется! Заставь за ея Господа молить!

-- Ну, ладно, ладно! говоритъ попадья:-- я скажу попу, а ты лѣтомъ намъ какъ-нибудь заработаешь: десятинку сѣна уберешь, что ли, али тамъ льну вытеребишь, коли Господь уродитъ, али въ иномъ, въ чемъ подсобишь! что ли?

-- Спасибо, родненька! пошли тебѣ Господи здоровьица!

-- На тебѣ, Василисушка, пирожка, раздобрилась попадья, и Васютѣ кусочекъ пирога отрѣзала съ блинчатой начинкой.-- Жаль мнѣ тебя, голубка. Чудно дѣло! отчего у васъ все недостача?-- Работница ты хорошая, хозяйство въ порядкѣ ведешь, и мужиковъ у васъ въ семьѣ довольно, а изъ бѣдности не выходите!

-- Такъ видно Господу угодно, покорно молвила Василиса:-- отъ свекра-батюшки помочь, знамо, не важная.

-- Ну, а мужъ-то твой Ѳедоръ? Ладно-ль въ Питерѣ-то живетъ? денегъ то присылаетъ-ли?

Ничего не отвѣтила ей Василиса, вздохнула только.

-- Что, видно забаловался въ Питерѣ-то? пить началъ?

-- Не безъ того, тихо сказала Василиса:-- ономнясь, батюшка Степана допрашивалъ -- "сказывай, говоритъ, Степанъ: гуляетъ Ѳедька-то, безъ дѣла піатаетцы?"; такъ ему-то Степанъ не открылся, а опосля мнѣ сказывалъ, что какъ есть совсѣмъ избаловался мой хозяинъ. Какъ пришелъ въ Питеръ, сейчасъ на мѣсто въ дворники поступилъ, да пожилъ-то, вишь, не долго, потому -- пить зачалъ; ну его, значатъ, и прогнали. Потомъ онъ двѣ недѣли безъ мѣста шатался, всю одёжу пропилъ. Тогда дядя питерской приставилъ его за фабрику, на большія деньги, на 30 ть въ мѣсяцъ, и наказалъ ему: служи, говоритъ, тверёзо, а коли опять загуляешь, такъ я отъ тебя отступлюся и въ деревню отпишу, чтобы пашпортъ отобрали. По первоначалу, Ѳёдоръ я не баловалъ, и за первый мѣсяцъ деньги сполна получилъ, да и прогулялъ ихъ съ пріятелями; только вотъ девять рублевъ всего домой и прислалъ, а одной подати намъ восемнадцать внести надо, да хлѣбца бы безпремѣнно купить! И Василиса утерла рукавомъ навернувшіяся на глазахъ слезы.

-- Такъ какъ же вы управитесь?

-- А Господь знаетъ какъ! Видно, мы прогнѣвали Господа, а дѣтушки наши за родительскіе грѣхи терпѣть должны!-- Вотъ послѣ новаго году безпремѣнно коровушку продадутъ, какъ недоимки сбирать станутъ.

-- Ну, какъ же такъ, Василисушка, послѣднюю коровушку? Вѣдь у тебя дѣти малые? Какъ же имъ безъ молочка?

Ничего не сказала Василиса матушкѣ, а только пуще заплакала.

А матушкѣ то и приди на умъ мысль.

-- А много-ль у васъ капиталу-то не хватаетъ, чтобъ подать отдать? спросила она.

-- Девять рублевъ; свекоръ ономнясь сказывалъ.

-- Ну вотъ, Васюша, я что придумала. Хоша девять рублевъ по нонѣшнему голодному времени -- цѣна не маленькая и мы бы за пять себѣ достали работницу; но тебѣ, такъ и быть, положимъ девять, чтобы твоему горю помочь. Просись-ко у свекра къ намъ въ работницы.

-- А Матреша, матушка. ужель ее отпускаешь?

-- Нѣтъ, Матреша при своемъ мѣстѣ останется, а ты пойдешь за мѣсто Сеньки...

-- За мѣсто Сеньки?..

Видитъ матушка, раздумываетъ что-то Василиса, того гляди смѣняетъ дѣло.

-- Ну что-жъ, что за мѣсто Сеньки? работа у насъ не Богъ знаетъ какая; дома-то, поди, труднѣй дѣлаешь, а ѣсть, такъ не въ примѣръ плоше ѣшь. Опять же у насъ ты не одна будешь: либо съ другимъ мужикомъ, либо съ самимъ попомъ въ лѣсъ ѣздить станешь.

-- А гдѣ другой мужикъ-то? спросила Василиса.

-- Его еще нѣту; да вотъ, праздникъ справимъ, принаймемъ. Ну, что-жъ, согласна, что ли?

-- А доколь меня наймуешь?

-- Извѣстно, до Миколы. Сенька до Миколы былъ взятъ, такъ и ты ужъ какъ онъ. Ну что-жъ молчишь?

-- Мнѣ бы ни што! молвила, наконецъ, Василиса.-- Хошь и жаль дѣтушекъ покинуть, да безъ коровушки имъ еще тошнѣй будетъ, ничѣмъ безъ матки. Не знаю, вишь, большаки то пустятъ аль нѣтъ? Баютъ, Сенька-то за 20-ть рублевъ рядился.

-- Дура ты дура!-- и попадья головой замотала.-- Съ мужикомъ равняться вздумала! Ужель не знаешь: мужику одна цѣна, бабѣ -- другая?

-- Вѣстимо, матушка, такъ. Гдѣ ужъ намъ съ мужикомъ тягаться? Извѣстно, они -- мужики; имъ одна честь, а намъ, бабамъ, и вовсе другая! Да вѣдь не большуха я въ домѣ-то; не со мной рядись, а со свекромъ.

-----

На другое утро, попадья опять пріѣхала въ Чамарово.

-- Аль опять въ городъ срядилась, матушка? встрѣтилъ ее Агапъ у воротъ своей избы.

-- Нѣтъ, не въ городъ, а къ твоему дому путь держу -- дѣло у меня до тебя есть. Прослышала я, сосѣдушка, что не больно ладно у васъ въ домѣ-то, начала попадья, поздраствовавшись съ хозяйкой и съ Василисой:-- и въ хлѣбѣ, и въ деньгахъ недостача, и на подать не хватаетъ?

-- Такъ, матушка, такъ! въ одинъ голосъ заговорили Агапъ съ женою.-- Прогнѣвался на насъ Господь! не знаемъ ужъ что и дѣлать? Хошь по міру или всей семьей.

-- Какъ можно по міру! испугалась матушка:-- Богъ дастъ, справитеся; вотъ Ѳедоръ -- (какъ услыхалъ Агапъ это имячко, такъ только рукой махнулъ) -- вотъ Ѳедоръ въ Питерѣ деньжонокъ наживетъ, домъ-то и подыметъ, а покедова добрые люди не оставятъ. Многоль вамъ на подать требуется?

-- Да девять рублевъ, матушка.

-- Ну вотъ, мой попъ самыя эти деньги за васъ и уплатитъ, коли значитъ вы согласны будете сноху свою намъ въ зимнія работницы отпустить -- до Миколина дня, то есть.

Молчитъ Агапъ, только затылокъ почесываетъ. Аграфена слушаетъ, что мужъ скажетъ, даже хлѣбы остановилась въ печь сажать, а Васюта въ сѣни вышла: пущай-де безъ меня сторгуются!

-- Отпустить можно!-- только цѣна-то маловата, наконецъ, молвилъ Агапъ, взглядывая на матушку:-- сама посуди, вѣдь отъ своей работы оторвемъ ее, а дома мало ли дѣла?

-- Ну коли такъ -- ваша воля! сказала матушка:-- я безъ работницы не останусь.-- Жалѣючи тебя, я про Васюшу вздумала, а въ иномъ прочемъ мнѣ все равно.

-- Ахти-хти! вздохнулъ Агапъ:-- тѣснота-то наша велика!

-- Вотъ то-то и есть: тѣснота! а еще ломается! кончай, что-ли? Молчитъ Агапъ.

-- Ты-то разсуди, начала опять матушка его уговаривать:-- какой ноне годъ? Хлѣба нигдѣ нѣтъ; всякій изъ-за одного хлѣба радъ уйти въ люди! А мы тебѣ за сноху девять рублевъ сулимъ, да еще деньги-то впередъ дать согласны, потому что недоимку до великаго поста сбирать станутъ.

Думалъ, думалъ Агапъ.

"Девять рублевъ -- деньги! окромя ихъ не откуда взять! А въ волостномъ спуску не дадутъ! Опять и коровы жалко -- за ништо ее продадутъ... А дома дѣло теперь не Богъ знаетъ какое... Дровъ, пожалуй, до лѣта хватитъ, а со скотомъ старуха управится"....

-- Кабы еще хошь рубликъ набавила, матушка, да косушечку бы мнѣ старику поднесла... наконецъ, выговорилъ онъ.

-- Водку пить -- приходи, а объ рубликѣ и думать забудь: не дамъ.

Подумалъ, подумалъ Агапъ, да и хлопнулъ въ руку попадьѣ: сладимся, значитъ, порѣшили дѣло!

Не стала матушка и толковать больше, сѣла въ сани, да и уѣхала. Только выѣхала она за околицу, вдругъ слышитъ нагоняетъ ее кто-то. Остановила лошадь, оглянулась -- видитъ: Агапъ бѣжитъ, весь запыхался даже.

-- А вѣдь Васютѣ-то нельзя...

-- А зачѣмъ нельзя?

-- Да вѣдь десятской она! Въ контору её часто требуютъ; то сюда пошлютъ, то туда, вотъ и должна, значитъ, завсегда на глазахъ быть.

-- Ахъ и въ самъ дѣлѣ! спохватилась попадья:-- какъ же мы объ этомъ съ тобой не размыслили? а сама думаетъ: вотъ бѣда! теперь нанимай работника, плати ему 20-ть цѣлковыхъ!

Однако, матушка упряма, отъ своего рѣшенія отступаться не любитъ, а захотѣла взять Василису, такъ ужъ возьметъ. Подумала она подумала да и говоритъ Агапу:

-- Вотъ что, старикъ: мужикъ ты хорошій, и не охота мнѣ съ тобою ряду рушить. Пущай Василиса твоя дома ночуетъ, а у меня день работаетъ. Далеко-ль до погосту?-- и двухъ верстъ не будетъ, а она -- баба здоровая! Ей же лучше съ ребятишками спать!

На этомъ и порѣшили.

-----

Обрадовалась Василиса, какъ свекоръ ей сказалъ, что ночевать она дома будетъ. Хоть и не веселое дѣло, зимою, въ мятель да вьюгу, раньше пѣтуховъ вставать и по глубокому снѣгу въ погостъ спѣшить, а вечеромъ опять тѣмъ же путемъ домой пробираться, а все легче, чѣмъ съ дѣтками разлучиться.-- Все материнъ глазъ надъ ними будетъ, думаетъ Василиса:-- Хошь ночью, да пожалѣю ихъ!

-- Смотри, Груня, говорила она своей дѣвочкѣ:-- береги братишку и кричать ему не давай, а какъ проснется онъ, сейчасъ молочкомъ напой, вотъ тутъ я и крыночку поставлю.

На утро, еще свѣтать не начинало, встала Василиса, на дѣтушекъ поглядѣла, да, помолясь Господу, и ушла на погостъ. Пришла, а попъ съ гостями еще спятъ; только матушка пироги творить собирается, а Матреша работница ей печь растопляетъ.

-- Ну, говоритъ: -- Василиса, здравствуй! Дай Богъ тебѣ въ добрый часъ работу начать. Подикось, коровъ подой.

Подоила Василиса коровъ, согрѣла воды въ котелкѣ, налила въ ушатъ, мучки всыпала, коровушекъ напоила. Потомъ матушка велѣла ей въ хлѣвъ свѣжей соломки наслать свиней и овечекъ покормить; курамъ и индюшкамъ крупы засыпать; трехъ теленочковъ съ пальца напоить; своимъ и чужимъ лошадкамъ корму задать. Все выполнила Василиса.

-- Ладно, говоритъ попадья:-- теперь ведра возьми и воды наноси. Вотъ тутъ сейчасъ подъ горкой въ концѣ села, какъ сойдешь, тутъ рѣка и есть.

Пошла Василиса. Крутенекъ спускъ то, снѣгъ весь сдуло съ него вчерашней мятелью; ну, да ловка Василиса, справилась: разовъ пять на рѣчку сходила.

Другая работница, Матрёна, хлопотала около кушанья: уѣзжали сегодня отъ матушки гости, погостивъ три денёчка, такъ надо было ихъ, какъ слѣдуетъ, проводить.

Никогда не видала Василиса такихъ кушаньевъ! Сыта была она въ дому родительскомъ, а такой благодати все же не видывала.

-- Ступай, что-ли, "фрыштыкать", сердито сказала Матрёна, налила щей въ чашку, отрѣзала хлѣба ломтя два, и, сунувъ Василисѣ ложку деревянную, молча стала хлѣбать съ нею "фрыштыкъ".

-- Ты думаешь, тебѣ здѣсь хорошо будетъ? вдругъ говоритъ, ей Матрёна, а сама въ другую сторону глядитъ:-- пришла, небось, отъ крестьянской работы отдыхать, рученьки свои покоить, на печкѣ нѣжиться; какъ-не-такъ! Вотъ ужо они работой-то всѣ жилы у тебя повытянутъ! Помянешь ты мое слово!

Долго пили и ѣли поповскіе гости, наконецъ, стали и въ путь сряжаться. Какъ ни много ѣли они да пили, а все же половину оставили, потому что и поповскому желудку того не съѣсть, что матушка наготовила.

Проводивъ гостей, матушка велѣла Матрёнѣ посуду убирать, а сама съ Василисой пошла въ молочную масло бить. Еще непривычна была къ этому дѣлу Василиса, такъ на ее одну дѣло оставить и нельзя было, а на-первый разъ самой за всѣмъ доглядѣть приходилось. Но какъ ловко Васюта за все принималась! Какъ спорко и проворно дѣло дѣлала! Какъ сейчасъ смекала то, что матушка ей приказывала!

-- Ее на всякую работу поставить можно, радуется попадья, но громко хвалить Василису не хвалитъ.

Пока онѣ масло били, да промывали, солили, да въ кадку накладывали, наступилъ ужь и вечеръ; опять пора коровъ доить, скотинкѣ кормъ и пойло нести, куръ загонять, около лошадокъ облаживать. Дали Василисѣ щецъ похлебать и опять на работу поставили. Когда она все, какъ слѣдуетъ, справила, на церкви пробило 9 часовъ, и матушка съ попомъ и дѣтками, поужинавъ, спать вобрались.

-- Теперь, пожалуй, домой ступай! сказала попадья Василисѣ:-- а завтра приходи по раньше, потому въ четвергъ у насъ мочь будетъ, такъ кое-что и справить надо.

-----

Второй мѣсяцъ ходила Василиса въ погостъ, а работника матушка все не нанимаетъ. Хлѣбъ молотить раза два помочь сзывала, а потомъ самъ попъ съ Васютою по-маленьку цѣпами молачивали; иной разъ и Матрёну брали съ собой пособлять, да та не спорка была къ этой работѣ, все больше около дому да матушкиныхъ дѣтокъ вертѣлась.

Кряду послѣ Крещенья пріѣзжало начальство, недоимку съ крестьянъ собирали и многихъ мужичковъ къ отвѣту призывали, а Агапову корову не тронули, потому деньги онъ, какъ слѣдуетъ, сполна внесъ.

Перекрестилась Василиса и больше прежняго для матушки стараться стала, хоть и тяжеленько ей, порою, приходилося. Особливо этотъ лѣсъ! Каждый день ѣзжала туда Василиса; развѣ тогда только и не пошлютъ ее, какъ молотьба дома, или другая какая работа спѣшная. А морозы въ зиму стояли великіе, и Васюта частенько себѣ то ноги, то руки, то лицо отмораживала. Ототретъ, бывало, снѣгомъ, попляшетъ, въ ладоши похлопаетъ, либо къ лошадкѣ прижмется, чтобы ея тепломъ маленечко отогрѣться, а тамъ -- сейчасъ и опять за дѣло принимается.

Жила Васюта и на труды не роптала, поминаючи слова, еще роднымъ батюшкой говоренныя: "нанялась -- продалась, что велятъ, то и дѣлай", и твердо держала въ памяти, что не для чужихъ, а для своихъ родныхъ дѣтушекъ она работаетъ. Ванька ея теперь ходилъ въ школу, и отецъ Аѳанасій его очень хвалилъ, что смышленъ онъ и хорошо граматѣ разумѣетъ. Но и его она не больше видала, чѣмъ другихъ дѣтушекъ.

Въ погостъ онъ приходилъ много позднѣй матки, когда она давнымъ давно въ лѣсу либо на гумнѣ работала, а уходилъ -- еще зимніе сумерки не наступали.

Попъ съ попадьей добры были до Василисы и напрасно худыми словами ея не обижали, но отъ Матрёны ей частенько приходилось ругань слышать. Никогда, бывало, не дастъ она ей хлѣба кусокъ по христіански, а все съ попрёкомъ да съ сердцемъ и такъ не хорошо на нее изъ-подлобья взглядываетъ. Не связывалась съ ней Василиса ругаться; поѣстъ, бывало, на кухнѣ, да сейчасъ и уйдетъ къ своему дѣлу. Попадья все это примѣчала и Василисѣ честь отдавала.

Около великаго поста, стала примѣчать Василиса, что силы въ ней противъ прежняго поубавилось. Никакой болѣсти въ себѣ она не чувствовала, только кашель вотъ.. Да это что за болѣсть! Онъ еще съ осени присталъ къ ней, а тамъ, глядишь и угомонился опять. Но вотъ, то и дѣло у нея духъ захватываетъ и ноженьки трясутся, ровно она чего испугалась. Въ первое время, какъ она у попа работать стала, ей нипочемъ, бывало, осьмину ржи на спину взвалить, да въ амбаръ снести. Бывало, мужики, и тѣ дивуются, глядятъ да похваливаютъ: "ай, да баба! отъ мужика не отстала! мужикомъ бы тебѣ и быть!" Ну, а теперь не поднять ужь осминки! А подняла разъ, такъ послѣ того на полъ рядомъ съ кулемъ и грохнулась, а потомъ кашляла, кашляла -- думала, все нутро въ ней отъ того кашля порваться хочетъ. Вотъ и не стала кули поднимать, а все мѣрами рожь въ амбаръ убирала, и матушка ей въ томъ не перечила.

Добра была до нея матушка! Разъ -- чайкомъ ее напоила: "на, говоритъ:-- Василиса, попей, обогрѣйся, кашлю твоему отъ того полегчаетъ". Василиса въ тотъ день, почитай, до самого вечера на холоду оставалась и очень ужь прозябла, а какъ напилась чайку, такъ ровно въ себя теплаго маслица влила. Но, домой идучи, опять прозябла. Ужь больно была въ этотъ вечеръ вьюга сердита: такъ и рвала съ нея платокъ, а лицо все снѣгомъ засыпала, и даромъ что не въ чужую, а въ свою деревню шла Василиса, и что путь былъ не дальній, а она едва не заблудилась: около самой околицы вертѣлась ни вѣсть сколько времени, попасть въ нее никакъ не могла, и сама не примѣтила, какъ опять въ другую сторону отошла, къ самому т. е. кладбищу. "Господи, Іисусе Христе! помилуй мя, грѣшную! перекрестилась она и, тутъ -- ровно самъ Христосъ ее спасъ -- услыхала она лай чамаровскихъ собакъ: онъ ее на дорогу и вывелъ. Но домой пришла она, такъ матушкина тепла въ ней и званья ужь не оставалось, и хошь печь въ избѣ была жарко натоплена, но и этотъ жаръ не скоро изъ нея стужу вывелъ. Всю ночь трясло Василису, и она мало уснула, потому, почитай, до того самого времени прокашляла, какъ ей опять вставать и въ погостъ идти.

-----

Разъ -- было это въ концѣ поста -- пришла домой Василиса и видитъ: Грунька больна. Горлышко захватило у ней, глотать не даетъ нисколько, и головушка болитъ, и жаръ въ ней во всей стоитъ, ровно въ печи каленой. Разметалась дѣвчонка, все съ себя сбросила, съ полатей слѣзла, на полу легла, и все у бабушки пить проситъ, а возьметъ воды въ ротъ, такъ пить не можетъ. Испугалась Василиса, всю ночь съ ней промаялась, спать такъ и не легла вовсе. Пытала квашни ей къ пяткамъ привязывать, головушку святымъ маслицемъ изъ лампадки мазала -- все нѣту легче! Стономъ стонетъ Грунюшка: то къ матери прижмется, то прочь ее оттолкнетъ. Даже бабушкѣ, и той стало жаль дѣвчонки: ранымъ-раненько печь затопила, льняного сѣмени заварила и къ горлышку ей привязала. Ровно и отошло чуточку: перестала Груня метаться, дала кафтаномъ себя накрыть, а къ утру и задремала.

Не охота было Василисѣ въ этотъ день изъ дому идти, да не смѣла она попадью прогнѣвать -- только Ванькѣ не велѣла въ школу ходить и наказала ему Сенюшку няньчить, да около больной сестренки сидѣть, сама же въ погостъ пошла.

Весь день въ ней сердце болѣло, все про Грунюшку вспоминала, побережетъ ли ее бабушка? Вечернюю работу изо всей мочи справить спѣшила и отпросилась у матушки домой поранѣй другихъ денъ.

Пришла домой -- а стариковъ ни одного нѣту: свёкоръ гуляетъ, а бабушка къ Матвѣевнѣ на посѣдки ушла.

Обрадовался маткѣ Сенюшка: такъ рученки и тянетъ къ ней, и смѣется, и у Ваньки на рукахъ сидѣть не хочетъ. Взяла его Василиса, приголубила, пирожка съ кашей дала, на лавочку его посадила, да и полѣзла на Груню взглянуть. А у той и глазаньки не глядятъ, открыть ихъ не можетъ, а личико все, какъ маковъ цвѣтъ, и по всему тѣлу сыпь показалася, красная такая, большущими пятнами. Окликнула матка Грунюшку: "Что, молъ, у тебя болитъ, дѣвонька?" и любовно ее къ себѣ прижала, а Груня, въ отвѣтъ ей, стономъ застонала и показала на головушку.

-- Все такъ-то, весь день! сказалъ Ваня: -- баушка щей давала -- не ѣстъ! Все пить проситъ.

-- Господи помилуй! уже не испортилъ ли ее кто? думаетъ Василиса:-- семъ съ уголька ее умою!

Взяла уголёкъ, на порогѣ избы водицей чистой его обмыла, да ею въ лицо ей и брызнула. Вотъ и пришла въ себя Груня, маленечко успокоилась, но тамъ опять стала стонать и тосковать, и опять съ нею мать всю ночь глазъ не сомкнула. На утро, Василиса опять въ погостъ ушла и опять наказала Ванѣ сестру беречь. Тутъ ужь матушка ее, какъ всегда, до вечеру продержала, не велѣла раньше домой идти: "Не одна, говоритъ, дѣвчонка у тебя дома осталась, есть кому за ней присмотрѣть, а я не согласна, за свои денежки, да сама, замѣсто тебя, работать". Промолчала Василиса, матушкѣ покорилась. "Нанялась, думаетъ, такъ и волюшки своей, извѣстно, лишилась; должна въ повиновеньи быть".

Семь дней, семь ночей мучилась такъ-то Груня, и ослабы ей отъ болѣсти вовсе не было. Приносила ей мать отъ попадьи огурчиковъ солененькихъ, и квасу, и пироговъ: "На, молъ, дитятко, здоровьица тебѣ матушка прислала; выкушать наказывала; выкушай, въ часъ добрый -- полегчаетъ!" Нѣтъ, куды! Ни на что и глядѣть не хочетъ Грунюшка, только проситъ все, чтобы матка отъ нея не отходила и близко, близко къ ней прижимается. Ванька говоритъ, что около матки она все потише будто, а днемъ -- ужь реветъ, реветъ, просто угомону нѣту, и баушка ужь не разъ ее хворостиной стращать пытала.

Вотъ и сидитъ съ нею Василиса всѣ ночи и сама еле жива ходитъ, еле ноги волочитъ. Весь день на тяжкой работѣ она, на вѣтру да на холоду, а ночью около дѣвчонки: то на руки ее возьметъ, какъ младенца малаго пѣстуетъ, то на лавку положитъ, то опять на полати снесетъ, думаетъ, въ теплѣ-то получше будетъ, и какъ есть до утра не приляжетъ, ни однимъ глазкомъ не вздремнетъ. А кашель ее все колотитъ, колотитъ, и во всемъ тѣлѣ у ней ровно здороваго мѣстечка ужь не осталось.

На седьмые сутки, какъ стала она въ погостъ сряжаться, свекровь-то и говоритъ ей:

-- Семь я Груньку то въ печкѣ попарю, можетъ ей и полегче станетъ; краснуха-то отъ пару выйдетъ!

-- Попарь, матушка, говоритъ Василиса, что Господи дастъ!

Въ этотъ день сама она еле до погосту дотащилася. Съ пустыми руками шла, ноши никакой на спинѣ не несла, а такъ умаялась, ровно пудовъ десятокъ съ собой приволокла. Доплелася до поповой кухни, а ноги такъ и подкосилися, и сердце застучало, ровно выпрыгнуть вздумало: ни шагу больше ступить не можетъ. А въ кухнѣ нѣтъ никого. Сѣла Василиса, головой къ стѣнкѣ прислонилась, отдохнула маленько и пошла въ горницу спроситься у матушки, на какую работу сегодня поставитъ её? Матушка велѣла сперва муку молоть, а тамъ, говоритъ, либо на гумно тебя пошлю, либо масло будемъ бить.

Не лѣнива Василиса. Рада бы, какъ всегда, дѣло свое исполнить, да не слушаются ее рученьки: раза два жерновъ-то перевернетъ, а тамъ и не можетъ больше. Въ первый разъ въ этотъ день осерчала на неё попадья.-- "Ты, говоритъ, баловаться начинаешь, отъ работы отлыниваешь!" Не отвѣтила ей Василиса, покорно снесла напрасный упрекъ, послѣднія силушки напрягла. Прошелъ кое-какъ день этотъ, пошла Василиса домой. Рада бы она на крыльяхъ летѣть, а съ трудомъ великимъ ноги двигаетъ -- равно чужія стали они, служить ей отказалися: разовъ шесть садилась она на дорогѣ, на снѣгъ отдыхать.

Вотъ пришла, наконецъ, только еще три избы обойти, да въ проулочекъ завернуть -- тутъ и есть. Видитъ Василиса: вышла свекровь на улицу помои выливать.-- Матушка! а матушка? что Груня? не утерпѣла она вскричать свекрови: а та ей въ отвѣтъ:

-- Кажись, помирать собралась!

Какъ услыхала Васюта эти слова, такъ сердце въ ней и упало. И сама не помнила, какъ съ одного маху въ избу вбѣжала! А Груня лежитъ на полу почти голая, никому до себя не даетъ дотронуться, и не стонетъ, а громко кричитъ; даже Сенюшка отъ тѣхъ криковъ проснулся и съ испугу къ Ванькѣ прижался, не захотѣлъ и въ зыбкѣ лежать. Личико у Груни вовсе бѣлое на тѣлѣ -- ни пятнышка, пропала съ него краснота; глазки открыты и такіе большіе сдѣлались, равно они у ней выросли, носикъ потемнѣлъ и обтянулся. Кинулась мать къ ней, хотѣла къ себѣ прижать, на руки взять, но еще страшнѣй закричала Груня -- будто желѣзомъ каленымъ до нея дотронулися.

Стоитъ надъ ней Василиса, и умъ потеряла: что и дѣлать не знаетъ!

Наконецъ, тихонько до ея головушки рукой дотронулась:-- "Болѣзная моя, желанненькая, скажи, гдѣ у тебя болитъ"? Хотѣла ей Грунюшка отвѣтить, да видно силъ не хватило слова вымолвить: глянула только на матку, да руку ея ухватила и крѣпко въ своихъ пальчикахъ стиснула.

Ладно, что ли, ей такъ показалося возлѣ матери, только стала она утихать. Заплакалъ Сенюшка, къ матери просится, а Василисѣ отъ Груни не отойти. Что дѣлать станешь?-- Велѣла Ванькѣ его къ себѣ принести; одной рукой его обхватила, другую отъ Груни не отымаетъ. Вотъ, наконецъ, утихли всѣ: заснулъ

Сенюшка и не примѣтилъ, какъ Ванька его въ зыбку унесъ; заснулъ и Ванька возлѣ дѣда; спятъ старики. Не спятъ только Груня съ матерью, и обѣ -- еле живы. Груня все холоднѣй и бѣлѣй становится. Василиса вовсе изъ силъ выбилась. Видитъ она, что смерть уже пришла за Груней и тихимъ крыломъ своимъ ее обмахнула, и въ то же время чувствуетъ, что и у самой ужъ силушки нѣтъ! Не глядятъ ужъ и ея глазаньки, туманъ передъ ними подымается, и по всему тѣлу усталость великая бродитъ! Велика ли работа человѣку дышать, а и та ей не въ силу! Не знаетъ Василиса, сонъ ли одолѣвать ее сталъ, сама ли смерть къ ней пришла, но видитъ и чувствуетъ, что не осилить ей этой тяготы великой. А Груня все быстрѣй да быстрѣй на нее глядитъ -- ровно, что сказать хочетъ.

Не стало, больше силъ у Василисы, подняла она руку, перекрестила Груню: "помирать станешь -- вскричи!" шепнула ей и тутъ же сама все позабыла.

На полатяхъ громко храпятъ старики; изъ-за храпу ихъ не слыхать и дыханія Вани, въ зыбкѣ сладко спитъ Сенюшка. Вотъ заснула и Грунюшка, крѣяче и слаще, чѣмъ всѣ они. Долго еще глядѣла она на мать и изъ похолодѣвшихъ пальчиковъ не выпускала ея руки, но "вскричать" не захотѣла...

Когда пропѣли пѣтухи и Василиса очнулась, возлѣ нея лежало остывшее тѣльце Грунюшки, а душенька ея отлетѣла къ Господу.

-----

Обмываетъ, обряжаетъ Василиса Грунюшку и молитву по ней творитъ, вздыхаючи: "Господи, упокой младенца!" -- Вотъ, думаетъ, лѣтось вымолила ее у Господа, оставилъ онъ ее, Батюшка, погостить годочекъ со мной, а таперечко опять видно захотѣлъ ея чистой душеньки! Знамо -- Его святая воля! Ваньку она въ погостъ послала, оповѣстить матушку про смерть сестры и наказала ему сказать, что на утро, она, какъ схоронитъ Груню, такъ сейчасъ и придетъ на работу, а за сегодняшній денекъ лѣтомъ ей отработаетъ. Свекоръ пошелъ гробикъ младенцу облаживать, свекровь кутью заварила, а Василиса, одѣнь Груню въ рубаху чистую и накрывъ новиною бѣлою, положила на лавку, въ передній уголъ, подъ образа.

Пришла Матвѣвна, крестная, пришли и другія бабы поглядѣть на покойницу, посмотрѣть, какъ мать по ней убивается. Съ поклономъ встрѣчала ихъ Василиса и каждой кутью подносила, да просила, чтобъ помянули онѣ отроковицу Агрипину: пусть живется ей на томъ свѣтѣ слаще, чѣмъ вотъ кутья эта. Но плакать, Василиса не плакала и не причитала.-- Христова невѣста! думаетъ она про Груню:-- не видать ей, не хоронить ей милыхъ дѣтушекъ, отъ всякихъ слезъ ушла! И она любовно глядитъ на бѣлое личико Груни, и все ей мнится, что Грунюшка улыбается.

Повозились съ покойницей, а тамъ и принялись каждый за свое дѣло. Лежитъ она, сердешная, въ переднемъ углу, а рядомъ съ нею ѣдятъ и пьютъ, про дѣла житейскія толкуютъ, дневную работу справляютъ. Бабушка сѣла за станокъ новину ткать. Василиса около печки возится, обѣдъ собираетъ, блины къ завтрему ставитъ, квашню мѣситъ. Сенюшка на полу съ котенкомъ занялся, а Ванька у окна салазки ладитъ. Досталъ гдѣ то два сука толстыхъ да выгнутыхъ, одну сторонку гладко выстрогалъ, въ другую колышковъ вбилъ, да теперь и прилаживаетъ къ нимъ сверху дощечку.

По вечеру, какъ стало смеркаться, принесъ свекоръ гробикъ, Хошь и крутъ былъ старикъ и до ребятъ не охотникъ, а весь день работалъ и даже въ кабакъ не пошелъ.

Хоть и покорна была Василиса и твердо знала, что не худо Грунюшкѣ у Господа, и что она теперь тамъ за всю семью молитвенница и сама ни голодать, ни отъ людей обиды терпѣть не будетъ, а все же убивалась по ней ея сердце родительское.

На работѣ ли она стоитъ, Богу ли молится, спать ли станетъ ложиться, или другихъ дѣтушекъ голубить -- все у ней Грунюшка на умѣ, все равно слышитъ она ея голосокъ звонкой, ея рѣзвый смѣхъ. Какъ хоронила ее -- не плакала, а теперь имячка ея услыхать не можетъ -- такъ и обольется.

Отъ горя ли, оттого ль, что прежняя болѣсть ея стала въ силу входить, только стала Василиса послѣ Груни таять, какъ свѣчка. Что день, то силушки въ ней поубавилось: съ тѣла спала совсѣмъ, лицемъ бѣла, какъ покойница, только къ вечеру разгорится, какъ маковъ цвѣтъ. А кашель все больше и больше ее колотитъ, а порою и кровь изъ горла выходитъ. Бываетъ, что какъ есть всю ночь до утренней зари Василиса прокашляетъ и встанетъ на работу не спавши. А и уснетъ все не легче: проснется въ поту, ровно въ тяжкой работѣ работала, пуды на себѣ таскала. Съ трудомъ великимъ плетется Васюта въ погостъ, по тому что должна матушкѣ срокъ свой выслужить, хоть ее теперь не то, что за мужика, за Сеньку-работника, но и за послѣднюю работницу поставить нельзя. Горшки молока въ погребъ перенесетъ, и то ужъ отдыхать должна; съ масломъ возится день цѣлый, когда прежде бывало, скорехонько съ нимъ управлялась, а о тяжелой какой работѣ матушкѣ и на умъ неприходитъ. Разумѣетъ попадья-то, что болѣзнь въ Василисѣ и что, хоть ты ее ругай, хоть нѣтъ, а ужъ прежней работы съ нея не возьмешь; а все обидно ей, что денежки впередъ отданы. Матрена тоже пуще прежняго ѣстъ Василису: "погляди ты на себя, станетъ ее укорять:-- вѣдь смерть ты, а не работница, гдѣ ужъ тебѣ въ работницахъ жить? У другихъ людей только хлѣбъ отымаешь, и я изъ-за тебя да вдвойнѣ работать должна!"

Стала Василиса у попадьи проситься, чтобы та ослобонила ее:-- Отпусти, говоритъ, меня, матушка! Сама видишь, плохая я работница! А поживу дома, Богъ дастъ, поправлюся и свой срокъ тебѣ лѣтомъ заслужу. Лѣтомъ-то хозяинъ мой дома будетъ, такъ меня, можетъ, и пустятъ.

Но попадья видитъ, что Василисѣ ужь не поправиться, думаетъ: хоть бы какъ-нибудь до сроку достала! Такъ и не отпустила Васюты.

Однако, Василиса не дослужила и до Егорья. За недѣлю, можетъ, до того дня, какъ попу на скотномъ дворѣ молебенъ служить и коровушекъ въ поле выгонять, рано утромъ, въ погостъ прибѣжалъ Ванька, и сказалъ попадьѣ, что матка его совсѣмъ ужъ не можетъ. Потужила попадья, но сама видитъ -- ничего не подѣлаешь. "Ну, Богъ съ нею! говоритъ:-- скажи маткѣ, чтобъ за тѣ мои денежки, что за ней остались, она бы о здоровьѣ моемъ помолилась, и за попа, и за моихъ дѣтушекъ, чтобъ Господь всѣхъ насъ за нее наградилъ; слышь, Ванька?"

-- Ладно, говоритъ Ваня:-- скажу!

А Василиса въ избѣ лежитъ, еле дышетъ. Какъ вечоръ она домой пришла и на полати влѣзла, такъ ей худо стало, что думала: "вотъ помру сейчасъ!" Въ избѣ свѣтло, мѣсяцъ такъ въ окна и глядитъ, а глаза ея ничего не видятъ, и въ головѣ у ней такой шумъ стоитъ, ровно кто изъ ушата надъ самымъ ея ухомъ воду льетъ, и въ сердцѣ -- тошнехонько!

Хотѣла Васюта закричать свекрови, чтобы та за попомъ сходила, да голоса не хватило у ней: крѣпко спитъ свекровушка, не слышитъ Васютина шопота! Закрыла глаза Василиса, думаетъ: сейчасъ помру! Но потомъ глядитъ; отдохнула, чувствуетъ, ровно ей и полегчало. Открыла глаза, видитъ: вотъ тутъ свекровь со свекромъ, вотъ и Ванюшка, вотъ зыбка Сенюшкина, вотъ и ясный мѣсяцъ въ окно глядитъ... Только на лбу у ней потъ выступилъ, и языкъ во рту словно высохъ вовсе. Доползла она до Вани, толконула его: Ваня, подай мнѣ водицы испить!-- Крѣпко спитъ и Ваня, но проснулся-таки, понялъ, чего матка спрашиваетъ, напоилъ ее, да и опять уснулъ. А Василиса кашшлять стала. Кашляла кашляла, и цѣлую лужу крови изъ себя на полъ выкашляла, съ полатей свѣсившись. Въ груди у ней легче стало, за то послѣдняя силушка пропала. Утромъ, какъ вздумала вставать да въ погостъ идти -- видитъ, ей и съ мѣста не двинуться. Полежу, думаетъ, маленько -- авось отдохну! Вотъ встала свекровь и удивилась, что Васюта дома. И свекоръ поднялся, съ полатей слѣзъ и пошелъ въ сѣняхъ умываться. Зашевелился въ зыбкѣ Сенюшка, плакать вздумалъ, и Ванька его къ себѣ на руки взялъ: время, значитъ, всѣмъ вставать, всѣ уже выспались. Видитъ Василиса, что ей одной сегодня не встать:

-- Матушка! говоритъ свекрови:-- я пошлю Ваньку въ погостъ сказать попадьѣ, ослобонила бы меня сегодня отъ работы -- не могу я встать! ночью думала смерть моя пришла! вонъ сколько крови выкашляла!-- Возьми, вѣникъ, Ваня, вытри!

-- И вправду! сказала свекровь, дивуясь на кровь:-- а что у тебя, нутро, что ли, болитъ?

-- Нутро, матушка, да и вся я не могу! и сама не вѣдаю, что такое подѣлалось? Какъ подъ сердце подкатится, такъ и думаю -- вотъ сейчасъ Богу душу отдамъ! Работать и рада бы, да моченки моей нѣтъ!

-- Ну, пущай Ванька сбѣгаетъ, говоритъ свекровь: -- да и полно съ нихъ -- будетъ! за ихнія денежки довольно работы съ насъ взяли!

Полежала Василиса съ недѣльку, а тамъ, далъ Господь, встала опять. Съ измалѣтства была она къ работѣ привычна, такъ и не улежать ей на полатяхъ. Слѣзла, а ноги такъ подъ ней и сгибаются. И все таки, она избу вымела и печку затопила, Сенюшку убрала и за пряжу взялась. На дворѣ солнышко ярко свѣтитъ, вездѣ ручьи бѣгутъ, и хоть въ поляхъ еще снѣгъ глубокій лежитъ, но весной ужъ попахиваетъ. Слава тебѣ, Господи! думаетъ Василиса, дождалися теплаго времячка: вотъ и я теперь скорехонько поправлюся, и прежняя силушка ко мнѣ вернется.

И вправду, отдохнула, что ли, Василиса, но съ того дня ей легче стало.

Къ троицыну дню нежданно, негаданно вернулся изъ Питера Ѳедоръ. Былъ про него слухъ, что онъ балуется въ Питерѣ: все по трактирамъ шляется и денежки съ пріятелями да полюбовницами изводятъ. Ужъ и сердитъ былъ на него Агапъ; ждалъ только, чтобы срокъ его пачпорту вышелъ -- у него выправленъ полугодовой.

Но Ѳедоръ денегъ не высылалъ, новаго пашпорта не просилъ и самъ въ деревню не ѣхалъ, даже когда и срокъ его паспорту давно вышелъ.-- И вдругъ самъ пожаловалъ, и 30 рублей денегъ съ собой принесъ.

Писали Ѳедору еще о Пасхѣ, оповѣстили и про смерть Грунюшки, и про то что хозяйка его сильно "не можетъ". Но онъ тогда никакого отвѣта не прислалъ, да и теперь ни словечка про Груню не помянулъ, ровно ее никогда и на свѣтѣ не было, а другимъ дѣтушкамъ тоже никакого гостинчика не привёзъ даже калачикомъ не потѣшилъ. А самъ такимъ франтомъ выглядываетъ: сапоги смазные, кафтанъ новешенькой, и волосья чѣмъ-то душистымъ смазаны -- совсѣмъ его не признать. Стала Василиса его про Питеръ спрашивать, какъ онъ тамъ жилъ поживалъ, а онъ и говорить не хочетъ, ровно опостылѣла ему жена-то.

-- Что, Агапычъ, хватитъ, чтоль, у тебя денегъ на лошадку, то? вздумала она его спросить.-- Въ Кирилкинѣ нонѣ дешевы были кони, здѣшніе мужички сказывали.

-- Ладно, коли купить, такъ и безъ тебя найдемъ! сказалъ Ѳедоръ и вышелъ на улицу.

По вечеру они съ отцомъ вмѣстѣ пошли въ кабакъ и вернулись хмѣльнешеньки. Ѳедоръ париться вздумалъ и велѣлъ женѣ воды наносить. Черезъ силу пошла Василиса къ колодцу, опустила бадью, а вытащить ее не можетъ. Спасибо одному мужичку: шелъ мимо, видитъ, больная баба бьется -- ну и пособилъ ей, а потомъ по полу-ведру и натаскала воды, сколько требовалось. А свекровь-то глядитъ, да раздумываетъ: "ишь; сволочь! для мужа, небось, и сила нашлась! А какъ свекровь за водою послать вздумаетъ, такъ: "не могу" говоритъ! Вотъ ужо погоди! Ѳедька-то твой не такимъ слюняемъ вернулся, какимъ уѣзжалъ отсель! Какъ примется тебя учить, такъ небось всю хворость изъ тебя выбьетъ!"

И ровно наговорила свекровь бѣду на Василисину головушку, что быть ей битой: въ самый тотъ вечеръ, хозяинъ ея, чего и съ роду не бывало, больно прибилъ ее за то, что, какъ онъ изъ печки вышелъ, рубаху она ему подала рваную.

-- Экой ты, безсовѣстный! укорила его жена:-- самъ знаешь, гдѣ мнѣ тебѣ крѣпкую рубаху взять? вѣдь, не дома я была зиму то; ни себя, ни дѣтушекъ одѣть не привелось!

На утро, только Ѳедоръ глаза продралъ, сейчасъ жену въ кабакъ услалъ за водкой, да еще велѣлъ ей себя, какъ гостя, потчивать и, кланяючись, просить, чтобъ больше пилъ. "Батюшко, не вели ему такъ-то озорничать!" пытала Василиса свекру жаловаться; но тотъ, виномъ задобренный, не захотѣлъ съ сыномъ ссориться, а еще съ нимъ же вмѣстѣ сталъ Василису обижать.

Вотъ и не выходили они оба изъ хмѣлю и всю первую недѣлю, какъ Ѳедоръ изъ Питера пріѣхалъ все, вмѣстѣ по кабакамъ шатались и много денегъ спустили. Сильно тужила и кручинилась Василиса, думаетъ: изъ-за чего она всю зиму маялась, изъ-за чего на себя непосильную тяготу принять захотѣла? Одинъ былъ пьяный въ семьѣ, а теперь двое ихъ стало! Плачетъ Василиса, слезами горькими обливается и все Богу молится, а мужа учить не смѣетъ -- хуже будетъ.

И начала Василиса задумываться, больше и больше. Здоровьемъ она все плоха была. Когда по нѣскольку денъ къ ряду, какъ пластъ лежитъ, не можетъ слѣзть съ полатей; а то вдругъ, словно изъ мертвыхъ воскресла, и пошла опять копошиться. Только видать ужъ было всѣмъ, что не жилица она на бѣломъ свѣтѣ, и свекровь о томъ только и Бога молила, чтобы скорѣй она померла.

-- Великъ ли толкъ въ ней, въ такой-то! мыслитъ она про Васюту: -- а помретъ, другую сноху въ домъ возьмемъ. Вишь, время подходитъ страдное, однимъ-то не управиться!

Не легко было и Ѳедору безъ жены всю работу справлять. Отецъ опять запилъ, мачиха все дома больше, и тягота, какъ есть, на немъ одномъ лежитъ. Не виновата Василиса, что болѣсть на нее такая напала, а все-жъ кипитъ на нее его сердце.

-- Ахъ ты, жисть проклятая! думаетъ:-- Толи дѣло въ Питерѣ? Отработалъ часы и знать ничего не хочешь, прямо ступай къ Дунькѣ. Эхъ, только бы дожить до осени!-- Въ ноги отцу поклонюсь; кафтанъ, сапоги отдамъ, только бы въ Питеръ пустилъ. А не пуститъ, и такъ уйду, право слово, уйду!

Ноетъ Васютино сердце, что совсѣмъ она негодящей бабой стала; мужу -- не жена; дѣтушкамъ своимъ -- не мать. Давно ли хошь въ избѣ-то, да около дому работала, свекрови, въ чемъ могла, пособляла? а теперь вотъ и Сенюшку пѣстовать не можетъ, не то, что за другое дѣло взяться. Бываетъ такъ, что въ домѣ только она, да онъ останутся: свекоръ гдѣ-нибудь безъ дѣла мотается, все больше въ кабакѣ сидитъ; свекровь съ Ѳедоромъ въ поле, либо въ лугъ уйдутъ, да и Ваньку съ собой прихватятъ, а ей некому и водицы принесть. Заплачетъ Сенюшка, надоѣстъ ему около лавки ходить, да съ котенкомъ играть, или тамъ ѣсть захочетъ, доползетъ къ нему матка, по головушкѣ его погладитъ, голоскомъ приголубитъ, а ужъ на руки взять не можетъ; сама ровно малый ребенокъ стала!

Кашлемъ своимъ всѣмъ надоѣла.-- Провались ты совсѣмъ! бывало, крикнетъ на нее ночью свекровь: -- весь день на работѣ стоишь, а тебѣ и ночью спокою нѣтъ отъ кашлю проклятаго!

Знаетъ Василиса, что ни въ чемъ она не повинна, что Божья воля надъ ней творится, а все равно стыдно ей супротивъ домашнихъ. ѣсть ни за что не попроситъ: вздумаетъ про нее свекровь, сунетъ хлѣба кусочекъ, а запамятуетъ, и такъ не ѣвши останется, другого раза дожидается.

Да и охоты мало у ней на ѣду. Бываетъ такъ, что ей думается: "поѣла бы!" а дадутъ ей -- сейчасъ и оставитъ.-- "Сыта, говоритъ, полно мнѣ!" Разъ, ей ужъ оченно убоинки захотѣлось. Чудное дѣло! никогда жадна не была, работаючи, про ѣду забывала, а тутъ весь день про убоинку мысль держитъ; ночью уснула -- и во снѣ ей убоинка снится. Думаетъ Василиса: "кабы день-то скорѣй насталъ!" а встали всѣ, говоритъ Ванькѣ: -- Ступай, говоритъ, Ванюшка, въ погостъ, матушкѣ въ ножки поклонься, скажи: "дай, молъ, маткѣ моей кусочекъ убоинки; ей сонъ привидѣлся, что какъ поѣстъ, здорова будетъ, а вамъ, молъ, Господь отдастъ".

Сбѣгалъ Ванька, принесъ убоинки: не пожалѣла попадья, дала. Обрадовалась Василиса.-- Подавай скорѣй! кричитъ, только въ избу вошелъ Ванька, а отвѣдала кусочекъ крохотный, да и суетъ назадъ:-- Не могу, говоритъ, утроба моя не принимаетъ, вы съѣшьте!

-- Должно полагать, что у тебя лихорадка, говорила Василисѣ сосѣдка Матвѣевна, когда навѣщать ее приходила:-- я знаю ее, эту подлую: и ломитъ-то тебя, и коробитъ! То будто на ѣду повываетъ, а станешь ѣсть -- душа не беретъ! То ко сну начнетъ клонить; думаешь, "вотъ усну, здоровѣй буду", а соснешь, хворость тебя еще пуще прежняго пробираетъ. Такъ, что ли?

-- Такъ точно, говоритъ Василиса.

-- Ну, вотъ, ты ей и не поддавайся, этой лиходѣйкѣ-то, а все насупротивъ ея дѣлай: голодна -- не ѣшь; спать хочешь -- не спи; зябнуть станешь -- всю съ себя одежу сбрось. Вотъ ты ее и покоришь. А станешь ее слушаться -- все хуже, да хуже будетъ!

Василиса Матвѣевнѣ вѣрила и совѣты ея исполнять старалась, зная, что Матвѣевна -- не простая крестьянка, не темный народъ, а питерщица, и много на своемъ вѣку слыхала и видѣла.

-- Ты бы хозяйку то свою къ лекарю въ городъ свезъ, пытала Матвѣвна Ѳедору сказывать: -- посмотрѣлъ бы, лиходѣйка въ ней, что ли, сидитъ, али ее испортили?-- Они эти дѣла разбирать могутъ.

-- Досугъ, небось, съ бабой по дохтурамъ разъѣзжать! сердито отвѣчалъ Ѳедоръ:-- самъ еле живъ отъ работы! Чего ей дѣется?-- отлежится, не велика птица!

Матвѣвна была добра до Василисы и сама пытала ее лечить: поила ее полынной травой, нашатырной настойкой, давала ей масла деревяннаго съ перцемъ, въ печкѣ сколько разъ парила -- нѣтъ! ничего не подѣлаешь -- не легчаетъ болѣсть!

Но вотъ, послѣ Петрова дня заболѣлъ отецъ Аѳанасій, да такъ опасно заболѣлъ, что попадья не на шутку струхнула и сейчасъ въ городъ за лекаремъ послала. Наканунѣ того дня, попъ въ дальней пустоши, сѣно косилъ, а потомъ и легъ на сырой травѣ отдохнуть, а вечеръ-то былъ свѣжій, роса большая, его и прохватило.

Пріѣхалъ лекарь, помогъ больному, сразу его опять на ноги поставилъ. Полѣзли къ нему мужички да бабы съ ребятами, пришла одна старушка отъ слѣпоты полечиться, а другая у него "отъ дурости" снадобья просила. Лекарь до всѣхъ ласковъ былъ, кому капель давалъ, кого и такъ отпускалъ, но худымъ словомъ никого не обидѣлъ.

Какъ услыхала про него Матвѣвна, такъ сейчасъ сбѣгала и къ Василисѣ привела. Взглянулъ на Васюту лекарь и головой замоталъ: "плохо твое дѣло, говоритъ, встань, дай я тебя постукаю."

Вынулъ онъ изъ кармана палочку съ воронкой, приставилъ къ Васютиной груди, потомъ къ спинѣ, къ бокамъ, и ухо къ другому концу прикладывалъ, ровно что выслушивалъ. Потомъ сталъ всю ее стукать: и спереди, и сзади, и съ боковъ. Потомъ часы вытащилъ и за руку ее ухватилъ, потомъ другую палочку стеклянную подъ мышку ей приставилъ. Молчитъ Василиса, молчатъ и всѣ.-- "Знать, такъ и надо!" думаетъ: "вотъ мы ее всякой дрянью поили; онъ всю лиходѣйку, значитъ, изъ нея выбить хочетъ!"

-- Довольно! сказалъ лекарь и велѣлъ Василисѣ опять лечь: -- я, говоритъ, ничего не могу для тебя сдѣлать, голубушка. Зачѣмъ раньше меня не позвала, болѣсть свою такъ запустила! У тебя чахотка острая, ты и до осени наврядъ проживешь!

Сказалъ и вышелъ, даже снадобья никакого не далъ.

Не испугалась Василиса лекаревыхъ словъ; только глазами на икону глянула и крестъ на себя положила:-- "что Господи дастъ!" думаетъ, "а во мнѣ теперь, знамо, какой ужъ толкъ? ни мужу жена, ни дѣткамъ родная мать; одну тяготу только со мною принимаютъ. Обрядить ихъ -- и то не могу. Вонъ и готовый холстъ, да такъ лежитъ; не сшить мнѣ и рубахи одной, игла изъ рукъ валится; прибери ужъ меня, Господи милостивый!"

-----

Прошелъ сѣнокосъ, подоспѣло жнитво, и свекровь Васютина пуще прежняго на нее злобу держитъ. Въ сѣнокосъ ей все легче было. Косили втроемъ: она, да мужъ, да Ѳедоръ, а убирать помогалъ еще и Ванька четвертый. Ну, а жнитво, дѣло бабье, мужика къ нему не приставишь. Агапъ-то, какъ откосилъ, такъ опять и запилъ, а Ѳедоръ -- тотъ пахать спѣшитъ, чтобъ пораньше посѣяться. Вотъ и гнетъ свекровь свою спинушку, и тяжеленько ей.

А Василиса все себѣ смерти отъ Господа ждетъ, слова лекаревы поминавши.

Лечила ее и Матвѣвна. Съ трудомъ великимъ три дня къ ряду ее до погосту водила, къ востоку оборачивала, молитву надъ ней творила и словечко свое приговаривала. Нѣтъ, такъ и не вылечила!

-- Ну, говоритъ, матка, видно и впрямь тебѣ помирать! Давай я тебѣ рубаху сошью и все, какъ слѣдъ, справлю. Есть ли у тебя миткаль-то, аль новина, чтобъ покрыть тебя мертвую?

-- Миткаля нѣтъ, а новинка есть; да мало ея будетъ, потому что я двѣ рубахи выкроила: хозяину, да себѣ.

-- Ну, такъ миткаля купить надо, безпремѣнно надо! вотъ ужо я въ городъ съѣду, грибы продавать -- много ихъ у меня насушено -- такъ и справлю тебѣ, только денегъ дай!

-- Да денегъ то у меня нѣтъ!

-- Грѣхи! И Матвѣевна задумалась.-- Ну вотъ мы какъ сладимъ, наконецъ, молвила она:-- ты мнѣ свой сарафанъ отдай пестрый, а я тебѣ миткалю представлю. Вѣдь на что онъ тебѣ, сарафанъ? Дочки нѣту, а пареньковъ въ его не обрядишь.

-- Знамо, бери, согласилась Васюта, и Матвѣвна тутъ же при ней въ ларецъ полѣзла и сарафанъ вытащила.

Прошелъ и Успеньевъ день, справили праздникъ чамаровскіе, погулялъ и Ѳедоръ денька четыре. А смерть къ Василисѣ все не приходитъ! Вотъ ужь четвертая недѣля пошла, что она не слѣзаетъ съ полатей и ѣсть совсѣмъ перестала, только одной водой и живетъ. Съ лица такъ измѣнилась, что и не признать въ ней прежней Васюты: какъ есть, одни только косточки въ ней остались, тѣла и званья нѣтъ, а слабость такая великая, что одной ей ужь и не повернуться. Какъ не придетъ Матвѣвна, али другой кто ее провѣдать и на другой бочокъ перевернуть, такъ и лежитъ она, не ворохнувшись, до вечера, пока свекровь да мужъ домой съ работы не придутъ. И отъ лежанья этого у ней раны подѣлались.

Лежитъ себѣ весь день одинёшенька. Сенюшка и тотъ теперь въ избѣ не сидитъ, а какъ сталъ ходить ножками, такъ все на улицѣ за большими ребятами поспѣвать норовитъ, а тѣ его пѣстуютъ, на рукахъ таскаютъ, либо въ корзинку посадятъ, да по деревнѣ и возятъ, и никто его никогда не обидитъ. А надоѣстъ онъ, такъ и убѣгутъ отъ него, а онъ одинъ себѣ на улицѣ бродитъ; возьметъ хвопостину длинную, да и загоняетъ гусей, либо коровушекъ, и такъ строго на нихъ покрикиваетъ. А упадетъ и убьется -- ревъ подыметъ, и реветъ пока про боль не забудетъ, да гдѣ-нибудь въ травѣ и уснетъ. Слышитъ иной разъ плачъ его мать и сердце ея такъ и болитъ: не убился ли, не обидѣлъ кто? Такъ бы и встала она, да вишь ты -- силушки нѣтъ!

Какъ сдѣлалось холоднѣй на дворѣ, Сенюшку частенько стала брать къ себѣ въ избу Матвѣвна. Крестный онъ былъ ей, такъ она его и жалѣла, не давала много на дворѣ студиться: зазоветъ къ себѣ, да еще прѣснушками накормитъ; вотъ онъ и зналъ ее.

А Василиса лежитъ, да думушку думаетъ: "какъ станутъ дѣтушки безъ нея жить? Какую-то мачиху Господь ими пошлетъ? Ванька то ужь великъ паренекъ; хотя и приметъ какую обиду, все легче ему, не какъ Сенюшкѣ. А для него, касатика, еще куда, бы нужна была матка родная, вовсе глупъ еще, желанненькой! Много слезъ, поди, прольетъ онъ, покуда не выростетъ! Была бы Груня жива, все бы его не оставила. Все сестринъ глазъ съ нимъ бы былъ, да сестрина любовь, а Ванька, хоть и не озорникъ, не обидчикъ, да недосугъ ему съ братишкой возиться: зимой въ школѣ онъ, а лѣтомъ -- на работѣ".

Стала Василиса частенько Грунюшку во снѣ видать. Нючью ли уснетъ, днемъ ли задремлетъ, такъ сейчасъ она и приснится, и все такая веселая, да до матери ласковая. И чудное дѣло: во снѣ Грунюшка все ей малёшенькой является, какъ была она, когда у матерней груди нѣжилась. Глядитъ она на матку и такъ любовно ей улыбается, а личико у ней, ровно какъ у ангела божія, свѣтлое, и рученьками все мать къ себѣ поманиваетъ.

-- Иду, иду, дитятко! скажетъ Василиса и встать къ ней торопится; да нѣтъ! не пущаетъ болѣсть!-- Крѣпче цѣпей и аркановъ толстыхъ къ одру ее приковала!

Разъ ночью ужь очень плохо стало Васютѣ. Видитъ она, что смерть за ней пришла. Опять то самое съ ней приключилось, что уже было разъ, когда она въ послѣдній-то день съ поповой работы домой пришла. Рукъ и ногъ у себя не чувствуетъ, ровно и нѣтъ ихъ вовсе; въ глазахъ -- мракъ, въ ушахъ -- шумъ; дыханье останавливалось, сердце стукать перестало. И теперь все это сильнѣй того разу на нее нашло и долго не проходитъ. Опять захотѣла Василиса либо мужа, либо сына, либо свекровь вскричать, чтобы встали, да за попомъ сбѣгали, и опять видитъ, что голоса-то у ней и нѣтъ. А мысли въ ней, что въ здоровомъ человѣкѣ ясныя: "Господи, помилуй меня, думаетъ, не дай грѣшницей помереть!"

Случилось съ ней это наканунѣ Покрова праздника. На дворѣ -- грязь непроѣздная, а ночи долгія да темныя.

Долго такъ-то лежала Василиса безъ голоса, безъ движенія, ровно въ темной могилкѣ, но вотъ опять проходить стало. Вотъ, услыхала она, какъ пѣтухъ пропѣлъ, вотъ видитъ чуть-чуть забрезжилось утро, и въ избѣ хоть темно, а глаза ея все уже маленько разглядывать могутъ, да и въ груди полегче стало. Но чувствуетъ и знаетъ Василиса такъ твердо, ровно самъ Христосъ ей про то сказалъ, что смерть ужь къ ней близехонько и что ей скорѣй, скорѣй надо...

-- А-га-пычъ! Ѳедоръ! тихо зоветъ она мужа, а тотъ проснулся и вставать собирается:-- моя смерть... при-шла!

Всталъ Ѳедоръ, не торопясь, и къ женѣ подошелъ.

-- Да ты почемъ знаешь, что смерть это? можетъ, такъ?

-- Не!.. смерть!.. вотъ... ужо... самъ...

Подошла къ ней свекровь, глянулъ въ лицо ей свекоръ и увидали оба, что Васюта не вретъ: лицо у ней обтянулось, какъ у покойницы, носъ почернѣлъ, глаза вовсе ввалились, руки и ноги похолодѣвши!

-- И вправду, должно помирать собралась! тихо сказала свекровь мужу:-- Давай-ко, Прохорычъ, обрядимъ ее, покудова Ѳедька за попомъ бѣгаетъ! И Маланья, вмѣстѣ съ мужемъ, стала тащить Васюту съ палатей, подъ образа, гдѣ и слѣдъ лежать "упокойницѣ".

Скорехонько и сосѣди "про смерть Василисы" провѣдали, и, когда попъ съ погоста пріѣхалъ, въ избѣ Агаповой народу уже многонько набралось: и бабы, и дѣвки, и ребята малые, и мужички, всѣ пришли съ Васюшей проститься и поглядѣть, какъ станетъ она помирать.

Исповѣдалъ ее отецъ Аѳанасій, про всякіе грѣхи спрашивалъ, и на все ему Василиса одинъ отвѣтъ давала: "грѣшна, батюшка!" Многихъ словъ его ей было и не понять; но одно Василиса знала и вѣдала: что грѣшница она и должна Богу каяться.

Пріобщилъ ее попъ и пособоровалъ, а тамъ велѣлъ дѣтушекъ благословить, а у мужа, да у родителей, прощенья просить.

Все исполнила Василиса въ полной памяти и тихо отходить начала.

А въ избѣ жарко, жарко! Народъ стоитъ со свѣчами зажженными, да ладономъ покуриваегъ, чтобъ силу нечистую отгонять... Извѣстно, какъ станетъ душа отходить, такъ и начнутъ "они" ее на всѣ лады тиранить да мучить.

Но Василисина душенька отошла спокойно.

Схоронилъ Ѳедоръ жену, поминки по ней справилъ, а передъ заговѣньемъ съ другой повѣнчался, бездѣтную вдову себѣ изъ погосту взялъ: никакъ невозможно мужику безъ жены быть.

С. Долгинъ. <Мундт С. Н.>

"Отечественныя Записки", No 7, 1878

Оставить комментарий Мундт Софья Николаевна (bmn@lib.ru) Год: 1878 Обновлено: 02/07/2020. 126k. Статистика. Очерк: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Очерк. Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 7, 1878.

Мундт Софья Николаевна Нищие духом

НИЩІЕ ДУХОМЪ.

Мундт Софья Николаевна
Нищие духом