А. Н. Муравьев
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
"Здравствуй, племя младое...": Антология поэзии пушкинской поры: Кн.
III . Сост., вступ. статья. о поэтах и примеч. Вл. Муравьева
М., "Советская Россия", 1988
Lополнения с сайта http://www.poesis.ru/poeti-poezia/muraviev-a/frm_vers.htm
по изданию А.Муравьёв. Таврида. М., типография С.Селивановского, 1827.
----------------------------------------------------------------------------
Содержание
Стихии
Таврида
Русалки
Певец и Ольга
Хоры Перуну
Дополнения
Ольга
Арфа
Эскимосы
Голос сына
СТИХИИ
I had a dream, thet was not all a dream.
Byron {*}
{* Я видел сон, который вовсе не был сном. Байрон (англ.).}
Я с духом беседовал диких пустынь, -
Пред юношей с мрачного трона
Клубящимся вихрем восстал исполин,
Земли расступилося лоно!
Он эхом раздался, он ветром завыл, -
И юношу тучею праха покрыл.
Я с духом беседовал бурных валов, -
Завыли широкие волны,
Он с пиршества шел поглощенных судов,
Утопших отчаяньем полный!
И много о тайнах бездонных ревел,
И юноша пеной его поседел!
Я с духом беседовал горних зыбей,
С лазурным владыкой эфира, -
И он, улыбаясь, во звуке речей
Открыл мне все прелести мира,
Меня облаками, смеясь, одевал,
И юноша свежесть эфира вдыхал!
Я с духом беседовал вечных огней, -
Гул дальнего грома раздался!
Не мог усидеть он на туче своей,
Палящий, клубами свивался,
И с треском следил свой убийственный путь,
И юноше бросил он молнию в грудь.
Я духом напитан ревущих стихий,
Они и с младенцем играли -
Вокруг колыбели моей возлегли
И бурной рукою качали.
Я помню их дикую песнь надо мной -
Но как передам ее звук громовой?
<1825-1826>
ТАВРИДА
Земли улыбка, радость неба,
Рай Черноморских берегов,
Где луч благотворящий Феба
Льет изобилие плодов,
Где вместе с розою весенней
Румянец осени горит,
Тебе - край светлых впечатлений,
Таврида, - песнь моя гремит!
Природа на твои долины
Обильных не щадит даров,
Ты выплываешь из пучины
Под покрывалом облаков,
Как в полдень нимфа молодая
Выходит из седых валов,
Рукой стыдливой облекая
Красу в завистливый покров.
Кто впечатление живое
В горящих выразит речах,
Когда в нас чувство неземное
Горит, как солнце в небесах,
Когда невольно все желанья
Слились в один немой восторг
И самые воспоминанья
Сей миг из сердца нам исторг!
Ах! чувства сладкого отраду
Я сердцем пламенным вкушал,
Когда в тени олив прохладу
Под небом крымским я впивал,
Когда я черпал жизни сладость
В гармонии небес, земли
И очарованному радость
Природы прелести несли!
Передо мной шумели волны
И заливали небосклон.
И я, отрадной думы полный,
Следил неизмеримость волн -
Они сливались с небесами.
Так наша жизнь бежит от нас
И упивается годами,
Доколе с небом не слилась!
1825-1826
РУСАЛКИ
Волнуется Днепр, боевая река,
Во мраке глухой полуночи;
Уж выставил месяц из тучи рога
И неба зарделися очи.
Широкие, _и_дут волна за волной
И с шумом о берег биются,
Но в хладном русле, под ревущей водой,
И хохот и смех раздаются.
Русалки играют во мраке ночей,
Неопытных юношей манят.
Как проглядывают ясные
Звезды в синих небесах -
Друг за другом девы красные
Выплывают на волнах.
Полным цветом нежной младости
Привлекателен их хор,
Обещает много радости
Негою томящий взор.
Бегите, о юноши, томных очей, -
Мечтами коварные манят!
Черны косы, рассыпался,
С обнаженных плеч бегут,
По волнам перегибался,
Вслед за девами плывут.
Грудь высокая колышется
Сладострастно между вод, -
Перед ней волна утишится
И задумчиво пройдет.
Над водами руки белые
Подымаются, падут, -
То стыдливые, несмелые
Девы медленно плывут,
То в восторге юной радости
Будят песнями брега
Иль с беспечным смехом младости
Ловят месяца рога,
На пучине серебристые,
Или плеском быстрых рук
Брызжут радуги огнистые,
Резвятся в волнах - и вдруг
Утопают, погружаются
В свой невидимый чертог,
И видения теряются,
Как луны воздушный рог.
Не верьте, о юноши, мраку ночей, -
Мечтами коварные манят!
1825-1826
ПЕВЕЦ И ОЛЬГА
К З. А. Волконской
Певец
Великая тень, для чего ты мелькаешь
В таинственной мгле безмятежных ночей?
Мечтой о минувшем зачем нарушаешь
Отрадные сны утомленных очей?
Не звуков ли арфы опять ожидаешь,
Могучего отзыва славы твоей?
Иль в песнях вещать ты к потомству желаешь?
Вещай - и певцу вдохновенье пролей!
Ольга
Не к тебе я лечу нарушать твои сны!
Не певца я ищу, но могучей жены!
В ней варяжская кровь моих светлых князей,
Ольга спящая вновь пробудилася в ней!
Ее стан величав - как сосна на холме,
Под которым Синай позабыл о земле!
Кудри спят на плечах снеговой белизны,
Цвет лазурный в очах - Белозерской волны.
И блистают лучом вдохновенья глаза -
Не столь ярким огнем я Коростень сожгла!
Но душа велика - как пустыни обзор,
И как дно глубока моих Чудских озер!
Она Ольгу одна постигает вполне
И, воспрянув от сна, воспоет обо мне!
1826
ХОРЫ ПЕРУНУ
Жрец, юноши и девы
Хор юношей
Владыка сидит на престоле громов,
В руке его вихрь одичалый.
Он молнию бросил в пучины валов,
И море ударило в скалы,
И волн его песнь от начала веков
Великому - не умолкала.
Хор дев
Вокруг громовержца глубокая ночь,
Светил угашенных могила.
Луна - небосклона вечерняя дочь -
Чело облаками затмила,
И рушатся звезды сквозь черную ночь,
Когда бытие им постыло.
Хор юношей
Владыка нисходит на землю в громах,
И дрогнуло сердце природы:
Завыли пещеры в бездонных горах,
Эфира обрушились своды,
Вселенную обвил клубящийся прах,
И ужасом смолкли народы!
Жрец
Хор юношей и дев! Владыка бурный мира
Не хочет защитить священного кумира, -
Ему падением грозит надменный князь!
С мольбами к небесам ваш вознесите глас.
Хор дев
Перуну отрадно теченье Днепра
И Киева древние стены!
В реке отражался лик бурный царя,
Громами помечены стены;
Перун не разлюбит теченье Днепра,
Забудет ли Киева стены!
Жрец
Увы, настанет день - и близок день жестокой! -
Когда заглохнет холм над бездною широкой
И зарастет к нему давно пробитый след;
Но прежде я склонюсь под игом тяжких лет.
Хор юношей
Кто дерзкий коснется преступной рукой
Владыки, карателя мира?
Как бурные тучи багровой грядой
На край возлегают эфира,
Мы ляжем костями, могильной стеной
К подножью кумира!
Жрец
Широкого Днепра заплесневеют волны,
Их вещий стихнет вой... Благоговенья полный,
Придет ли славянин мольбою встретить день -
Промчится в ужасе за ним Перуна тень!
Хор дев
К кому обратимся с горячей слезой,
Бездомные матери, жены?
Мы ветры насытим ничтожной мольбой,
Развеются тщетные стоны,
Когда он заснет над угасшей грозой
И вихри сорвут его с трона!
Жрец
Падет великий град, и запустеют стены,
Их населят толпы полночных привидений,
Умолкнет навсегда народов мощный глас, -
И смертный казнь сию один навлек на нас!
Хор юношей
Проснись, громовержец! В хранилище туч
Есть стрелы на казнь преступленья!
Змеею пусти свой убийственный луч
И смертных смири дерзновенья!
В громаде ль огнями упитанных туч
Одной не найдешь для отмщенья?
Жрец
Хор юношей и дев! Моленье прекратите,
Отчаянье толпы народной укротите!
К нам милостив Перун: он вашим внял мольбам,
Спасение пошлет отчаянным сынам!
Оба хора
Содвинь твои тучи в один океан,
Клокочущий, бурный, гремящий,
Сбери с твоих бурь молньеносную дань
И в свиток вплети их палящий!
И ветрам в добычу отдай океан
И мир, пред погибелью спящий!
1826
Примечания
Певец и Ольга
Ольга (ум. 969) - княгиня, жена киевского князя Игоря, правительница во
время и малолетства ее сына - князя Святослава. К З. А. Волконской -
посвящение вызвано тем, что З. А. Волконская в 1820-е гг. писала повесть о
княгине Ольге. ...Кровь моих светлых князей... - кн. З. А. Волконская,
урожденная Белозерская, вела свой род от первых русских князей-рюриковичей.
Синае - по летописным преданиям, брат Рюрика, княживший на Белоозере.
Коростень сожгла - по летописному преданию, Ольга, мстя за убитого
древлянами мужа - князя Игоря, в 945 г. сожгла их главный город Коростень,
или, как он еще назывался, Искоростень.
Хоры Перуну
Перун - главное божество древних славян, бог грозы, грома,
покровитель князя и дружины.
Дополнения
Ольга
..Се оуже иду к вам,
створю трызну мужю своему. -
Задумчиво Ольга сидит у окна, -
О чём же горюет Княгиня?
О гибели мужа мечтает она,
О возрасте юного сына,
В высокой светлице, скучает одна,
И очи не знают отраднаго сна.
Из терема видно теченье Днепра,
И мрачно колышутся волны:
Тяжёлая на сердце пала гора,
Все думы отмщения полны,
Она на волнение смотрит Днепра, -
И взор обещает не много добра.
Главу приподняв с белоснежной руки,
Княгиня угрюмо спросила:
'Кто в ладьях несётся вдоль бурной реки?' -
И снова главу опустила.
Все отроки быстро к водам потекли
И грустной Княгине ответ принесли:
'Владыка Древлянский мирует с тобой,
Дарит тебя хлебом и солью,
И молвит: не век оставаться вдовой,
Дели же Княжую с ним долю;
Он с Игорем бился в грозе боевой, -
Тебя ж назовёт своей верной женой!'
'Древляне сразили супруга в боях! -
Я мести давно ожидала;
Забудут убийцы о брачных пирах! -
Скажите им: Ольга сказала:
Вы, брачные гости, останьтесь в ладьях -
Народ понесёт вас на мощных руках.
Близ терема знаете чёрный провал? -
Я белой махну вам рукою!'
Народ иноземцев в их ладьях поднял,
Несёт их, беспечной толпою,
Из терема Ольги он знак увидал -
И рухнулись брачные гости в провал!
К Коростню сбирается Ольга в поход,
Бросает Княжую отчизну,
В Древлянскую землю дружины зовёт,
Отпраздновать грозную тризну:
И сына младенца с собою берёт,
Копьё Святослав боевое несёт!
На холме супруга дружины стоят, -
И дрогнули страхом Древляне;
Пощады лишь просит у Ольги их град;
Она ж говорит: 'Горожане,
Здесь Игорю тризну дружины свершат
И вечный Древлянам покой посулят!
Я дани обильной не требую с вас, -
Для тризны же всё соберите,
И с каждаго дома, где птица вилась,
Два голубя мне принесите'.
По городу быстро молва пронеслась,
И к Ольге крылатая дань собралась.
Последняя ночь на Коростень легла!
Не дремлют Княжие дружины,
Пеньковую светочь Княгиня зажгла,
На хвост привязав голубиный,
И каждая птица в свой дом принесла, -
Довольно огня, чтоб рассеялась мгла.
Обширное пламя! Коростень горит,
Рыдания жён раздаются,
Весь град пеленою багровой обвит,
С младенцами матери рвутся;
Но всё, что обломков и пламя бежит, -
Княжая дружина мечами разит.
Стоит на холме погребальном одна
Несытая местью Княгиня.
О гибели мужа мечтает она,
О возрасте юного сына,
И отблеском пламенных зданий бледна, -
Коростень съедает глазами она!
Арфа
На арфу опершись рукою,
Я отголоску струн внимал
И отягчённою главою
Склонясь - в виденьях засыпал.
Передо мной мелькали тени
Моих утраченных друзей,
И в сонм знакомых привидений -
Все близкие душе моей,
Казалось, медленно летели,
С прощаньем горьким на устах,
И на меня они смотрели...
Проник невольный сердце страх, -
Слеза на арфу покатилась,
Как капля звонкого дождя,
И по струне она спустилась,
Звук заунывный пробудя.
Проснулся я - сны изменили! -
Но голос вещий струн узнал, -
Вы все, которые любили, -
Скажите - что ж он предвещал?
Эскимосы
Эскимос
Ревёт нахмуренное море,
Плывут громады вечных льдов;
Наш чёлн потонет - горе! горе!
Мы все - добыча злых валов.
Зачем безумные отплыли
От берегов родной земли? -
Коварным сном - нас заманили
Вы, вероломные валы!
Жена
Мой сын! мой сын! - младенец милый,
Неужли лоно хладных волн -
Тебе суждёная могила! -
И никогда твой лёгкий чёлн
Над Гроенландскими морями
Не опенит седых валов!
Ты сам - пернатыми стрелами
Не будешь ужасом китов;
Питомцы снега - наши лоси
Не разбегутся пред тобой,
И не помянут Эскимосы
Тебя за чашей круговой!
Седая ведьма - страж полночи,
Смешая бури помелом,
Для нас - ты мрак сгустила ночи
И стелешь одр на дне морском!
Эскимос
Жена! ещё одно спасенье,
Но не для всех - осталось нам;
Троих - не вынесет в волненьи
Наш утлый чёлн: конца бедам
Один из нас пусть ищет в море, -
Другой с младенцем доплывёт!
Жена
Какую мысль внушило горе!;
Но как, без нас, сын расцветёт?
Эскимос
Ты видишь: трём - смерть не избежна,
Но без меня он может жить,
Возьми ж весло рукой надежной,
Ты мать! - тебя ему любить.
Он так привык, как в колыбели,
В твоих объятьях засыпать,
В часы бушующей метели
Ты будешь сына согревать,
И сил источник несозревших -
Всосёт он с сладостным млеком!
Жена
Иль мало серн осиротевших,
С оставшимся от чад, млеком?
Но кто же, взрослого, - стрелами
Зверей научит поражать?
Отважно управлять ладьями?
Китов на берег увлекать?
С медведем белым в бой суровый -
Вступать, на плавающих льдах,
Чтобы мехов одежды новы
Развесить в радостных шатрах?
Тебе я сына поручаю,
Меня - младенцу заменяй!
Я не нужна - и утопаю!
Эскимос
Постой!
Жена
О сыне помышляй!
Эскимос
Она в волнах! - в пучине хладной
Простыл её минутный след!
Младенец плачет безотрадный:
Ах! - матери замены нет! -
Твой плач - ей песнью погребальной!
Быть может там, на дне пучин,
Раздался ей сей вопль прощальный
И мать - ещё утешил сын!
Голос сына
Е. В. Н.......... ой.
О мать! - зачем с душой унылой,
Как памятник минувших лет,
Ты стала над моей могилой? -
Меня давно в могиле нет!
Я там, куда не обращает
Взор, затмеваемый слезой;
Сотри слезу, и ты узнаешь -
Где я живу, дыша тобой!
Я в той стране, где нет печали,
Где не слыхали о слезах,
Куда мы прежде возлетали
С тобой, о мать, в одних мольбах!
Ах, бесконечною тоскою
Ты нарушаешь мой покой;
Твоею каждою слезою
Тускнеет светлый призрак мой!
Не унывай! - что мне в сей жизни,
В сей горькой области мечты? -
Я улетел к моей отчизне,
Отколь изгнанницею ты!
Но в те унылые мгновенья,
Когда мечтаешь быть одна
И духа чувствуешь смятенье -
Меня, о мать, узнай меня!
Ты не одна! - я над тобою,
Так близко от тебя лечу,
Маню прозрачною рукою,
Обнять невидимо хочу!
А. Н. Муравьев
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй
Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания
В. С. Киселева-Сергенина
Общая редакция Л. Я. Гинзбург
Л., Советский писатель, 1972
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
Биографическая справка
84. Ялта
86. Галл
88. Стихии
89. Прометей
92. <Надпись на статуе Аполлона>
93. <Песнь дервиша. Из драмы "Битва при Тивериаде, или Падение
крестоносцев в Палестине">
94. Смерть Данта
Андрей Николаевич Муравьев был четвертым сыном генерал-майора Н. Н.
Муравьева. Он родился 30 апреля 1806 года в Москве. В 1809 году семья
лишилась матери, и ребенок был вверен попечению петербургских родственников.
Девятилетним мальчиком он вернулся домой в Москву, где его отец возглавлял
"школу колонновожатых", готовившую штабных офицеров. "В четырнадцать лет, -
вспоминал Андрей Муравьев, - я имел наставником доброго и почтенного
Раича... Он совершенно образовал меня и кончил мое домашнее воспитание. Он
вселил в меня всю склонность к литературе". {А. Н. Муравьев, Мои
воспоминания. - "Русское обозрение", 1895, No 5, с. 58.}
В 1823 году, когда общекультурное образование юноши было признано
достаточным, он был зачислен юнкером в егерский полк, а спустя полгода
переведен в драгунский полк и произведен в чин прапорщика.
1823-1826 годы по долгу службы Муравьев проводит на Украине (в
Тульчине, под Киевом, в Одессе), в Молдавии. Пребывание в Крыму в августе
1825 года, рассказывал он, "совершенно развило мою страсть к поэзии, которую
с тех пор избрал своею целью". {Там же, с. 61.}
В этой поездке Муравьеву посчастливилось познакомиться с Грибоедовым и
беседовать с ним на литературные темы.
Выхлопотав продолжительный отпуск, Муравьев осенью 1826 года появляется
в Москве. Зимой 1826-1827 года он часто посещает салон Зинаиды Волконской,
где встречается с Пушкиным, Вяземским, Баратынским и многими другими как
известными, так и начинающими поэтами и литераторами. В 1827 году в
альманахе Раича и Ознобишина "Северная лира" появилось несколько
стихотворений Муравьева. В рецензии на эту книгу П. А. Вяземский отметил
дебют молодого поэта, "в первый раз являющегося на сцене", чьи стихи
"исполнены надежд, из коих некоторые уже сбылись". {П. А. Вяземский, Полн.
собр. соч., т. 2, СПб., 1879, с. 28.}
Почти теми же словами выразил свое приветствие Муравьеву и Пушкин в
неопубликованной рецензии на "Северную лиру", предназначавшейся для
"Московского вестника".
Судя по воспоминаниям самого Муравьева, Пушкин "заставлял" его читать
стихи, и "ему были приятны некоторые строфы из моего описания Бакчисарая,
оттого что сам воспел этот чудный фонтан..." {А. Н. Муравьев. Знакомство с
русскими поэтами, Киев, 1871, с. 11. По-видимому, некоторый интерес Пушкина
к Муравьеву объяснялся тем, что он не считал его своим эпигоном.}
В 1827 году Муравьев издал сборник своих стихотворений под заглавием
"Таврида". Первым откликнулся на него "Московский телеграф", поместивший
обстоятельную рецензию Е. А. Баратынского. ""Таврида" писана небрежно, но не
вяло, - говорилось там. - Неточные ее описания иногда ярки, и необработанные
стихи иногда дышат каким-то беспокойством, похожим на вдохновение". Но
"богатому жаром и красками" Муравьеву, резюмировал Баратынский, "недостает
обдуманности и слога, следственно - очень многого... Что касается до слога,
надобно помнить, что мы для того пишем, чтобы передавать друг другу свои
мысли; если мы выражаемся неточно, нас понимают ошибочно или вовсе не
понимают: для чего ж писать?". {Е. А. Боратынский, Стихотворения. Поэмы.
Проза. Письма, М., 1951, с. 422, 425.}
Выбором такой темы, как Таврида, Муравьев невольно вступил в творческое
состязание с Пушкиным. "Я не только не старался ловить его мысли, но даже во
всем избегал подражать ему", {Письмо к В. А. Муханову от 18 марта 1827 г. -
"Щукинский сборник", вып. 5, М., 1901, с. 252.} - уверял Муравьев, оспаривая
мнение Баратынского, будто его крымские стихотворения не что иное, как
"риторическое распространение" двух известных стихов из "Бахчисарайского
фонтана".
В самом деле, Муравьеву нельзя отказать в оригинальности его крымских
стихов, хотя и довольно странной оригинальности. Если в "Бахчисарайском
фонтане" и своей лирике Пушкин показал Тавриду в ее объективно-исторических
связях с мусульманским Востоком и эллинизмом, то Муравьев преломил свои
впечатления от этой страны сквозь призму... Оссиана, в котором нашел
родственную поэтическую стихию - целый художественный мир с его северным
туманным колоритом и подчеркнуто безыскусственным суровым лиризмом. Не
аттическое ясное небо, не роскошь восточной неги, а сумерки и луна - едва ли
не самые устойчивые признаки крымских ландшафтов Муравьева. Сам он не
скрывал того, что замысел этого цикла стихотворений непосредственно восходит
к Оссиану. "Никто не действовал столь сильно на мое воображение, как мрачный
певец Шотландии", - писал он. И далее: "Однажды я нечаянно перевел две песни
Оссиана четырехстопными ямбами, - я прежде никогда не писал рифмами, и это
побудило меня продолжать. Таким образом, я постепенно описал всю Тавриду".
{А. Н. Муравьев. Мои воспоминания, с. 61 и 63.}
Двусмысленный отзыв Баратынского Муравьев расценил как "жестокий удар
при самом начале литературного поприща". {А. Н. Муравьев, Знакомство с
русскими поэтами, с. 14.} Но твердая вера в свое призвание пока не оставляет
его.
Унаследовав от Раича интерес к итальянской средневековой поэзии,
Муравьев в 1826-1827 годах погружается в творчество Данте и Тассо, изучая их
произведения на языке оригинала.
В холодности публики и неприязни родственников к своим литературным
занятиям он готов увидеть что-то похожее на "гонение", которому подвергались
в свое время Данте и Тассо. Под влиянием этих настроений он задумывает
трагедию "Жизнь Тассо, или Судьба поэта", но из-под пера его выходит всего
лишь небольшая, навеянная теми же мыслями драматическая сцена "Смерть
Данта".
В течение 1826-1829 годов десятки замыслов - один другого грандиозней -
наперебой возникали в голове Муравьева. Так, например, он решился "окончить"
творения Мильтона ("Потерянный рай") и Клопштока ("Мессиада") столь же
монументальной поэмой "Потоп" - на известный библейский сюжет. Весной 1827
года, знакомя В. А. Муханова с содержанием второй песни "Потопа" (первая
была закончена годом ранее), Муравьев сообщал, что она отличается
"характерами зверскими, дикими" и что "ужас есть главная страсть сей песни".
{Письмо от 10 апреля 1827 г. - "Щукинский сборник", вып. 5, с. 254.}
Подавляя личную обиду на Пушкина, жестоко осмеявшего его в своей
эпиграмме, {Об этом эпизоде см. примеч. к No 92 ("Надпись на статуе
Аполлона").} Муравьев в письме к Погодину от 27 ноября 1827 года с восторгом
отзывается об отрывке из пушкинского "Вадима". {"Пушкин по документам архива
М. П. Погодина". - "Литературное наследство", No 16-18, М., 1934, с. 696.}
Поэма на сюжет древнерусской исторической легенды не случайно взволновала
его, ибо эпоха раннего средневековья" - века рыцарства" с их кровавыми
распрями, жестокостью и христианским подвижничеством - представлялась ему
самым поэтическим периодом в истории России. Он записывает названия будущих
трагедий: "Святополк", "Василько", "Андрей Боголюбский", "Сеча на Калке",
"Марфа Посадница", "Федор Рязанский", "если он не кончен бессмертным и
несчастным Грибоедовым: он мне рассказал его план в Крыму" {А. Н. Муравьев.
Мои воспоминания, с. 74.} - добавляет Муравьев, говоря о последнем замысле.
Примечательно, что его драматические сочинения, так же как и лирические
стихотворения, тяготели к циклизации. Из всего этого громадного цикла, для
которого уже было придумано название - "Россия", закончены были только три
пьесы: "Михаил Тверской" и "Георгий Московский", составившие вместе
драматическую дилогию "Князья Тверские в Златой Орде" (1828-1829), {В печати
известны лишь отрывки из нее: "Современник", 1836, т. 6, с. 376-399 и
"Московский наблюдатель", 1835, июнь, кн. 2, с. 565-569.} а также написанная
еще в 1826 году в Тульчине драма "Падение Перуна" (или "Владимир").
В 1827 году Муравьев усердно трудился над трагедией "Битва при
Тивериаде", посвященной теме падения Иерусалима и изгнания крестоносцев из
Палестины.
Как утверждал много лет спустя А. В. Никитенко, достоинство трагедии
Муравьева в том, что она раскрыла "роковую ошибку основателей Иерусалимского
королевства, состоящую в перенесении в Палестину господствовавшего в Европе
феодального порядка вещей... С ним возникли в стране и постоянно
свирепствовали раздоры и взаимная вражда баронов и князей, погубившие
наконец, несмотря на рыцарские доблести и мужество их, дело, стоившее
толиких жертв". {А. В. Никитенко, Обозрение деятельности второго отделения
императорской Академии наук за 1874 год. - "Журнал министерства народного
просвещения", 1875, ч. 178, с. 98.}
Та же мысль о необходимости неограниченного единовластия как условия
национального благоденствия и мощи присутствует и в трагедиях Муравьева на
темы отечественной истории. Здесь, как и в своих итальянских экскурсах,
связанных с темой драматической судьбы гения, Муравьев предвосхищал
Кукольника.
"Беспокойство, похожее на вдохновение" - это возбужденное состояние
духа, в котором он находился, - скорее шло от лихорадочной жажды
самоутверждения и чересчур пылкого влечения к необычному и яркому жизненному
пути, нежели от чистой любви к поэзии. Любопытно, что "Битва при Тивериаде"
явилась своего рода заявкой на последующую, если и не яркую, то во всяком
случае необычную, роль Муравьева в русском обществе.
В декабре 1829 года Муравьев отправляется в длительное путешествие к
"святым местам" - в Палестину и Египет. Паломничество это сразу же получило
шумный общественный резонанс, - вероятно, оно могло быть истолковано как
символический жест, намекавший на религиозную миссию России на Ближнем
Востоке.
Еще во время русско-турецкой войны Муравьев в качестве дипломатического
чиновника (в 1827 году он распростился с военным мундиром) находился при
штабе командующего европейским фронтом И. И. Дибича. По случаю победы и
захвата вершины Эмине-даг (на Балканах) он написал стихи, в которых умело
польстил фельдмаршалу. {Стихотворение "Эмине-даг" было анонимно напечатано в
"Северной пчеле" (1829, 6 августа).} По просьбе автора Дибич снесся с царем
и выхлопотал Муравьеву разрешение и средства на поездку.
Вернувшись из полугодового странствия уже известным человеком, он
поселился в Петербурге и здесь в 1832 году выпустил написанную им книгу
"Путешествие ко святым местам в 1830 году", имевшую значительный успех. В
том же году на сцене Александрийского театра "с царской роскошью", по
выражению обозревателя "Северной пчелы" (20 октября), была поставлена "Битва
при Тивериаде". Пышное оформление спектакля не спасло пьесы от провала. "Она
более драматическая поэма, нежели трагедия", {Письмо от 5 марта 1833 г.
(ПД).} - писал Муравьев Жуковскому, объясняя ее неуспех на сцене. Несмотря
на поощрения Жуковского и Пушкина, {В письме к И. И. Козлову от 27 февраля
1833 г. Жуковский просил передать Муравьеву свое увещание: "Требую от
Муравьева, чтоб он не обращал внимания на неудачу... он поэт в благородном
смысле сего слова и писать должен" (В. А. Жуковский, Собр. соч. в четырех
томах, т. 4, М.-Л., 1960, с. 600). Отрывки из пятого акта "Тивериады" были
напечатаны Пушкиным в его "Современнике" (1836, т. 2, с. 141-179). По его же
совету извлечение из драмы Муравьев снабдил предисловием, разъясняющим ее
замысел.} Муравьев, сполна вкусивший горечь поражения и вызванных им
насмешек, вовсе отказывается от поэтического поприща.
С этого времени его литературные занятия получают совершенно другую
направленность - церковно-религиозную. Муравьев становится религиозным
публицистом, историком православной церкви. Он сближается с иерархами
русской церкви, особенно с московским митрополитом Филаретом, служит в
Святейшем синоде - за "оберпрокурорским столом" (1833-1842), в азиатском
департаменте (1831-1832, 1842-1866), уверенно повышаясь в чинах.
С начала 30-х годов резко обрисовались наиболее неприятные черты в
характере Муравьева: безмерное тщеславие, властность, педантизм,
искательство.
Выставляя себя строгим поборником православия, Муравьев отличался также
и в роли блюстителя церковного благочестия. "Я не раз имел случай видеть, -
рассказывал современник, - какой страх он наводил на священнослужителей,
провинившихся в каком-нибудь отступлении от порядка службы. Они знали, что
все замеченное им будет неминуемо доведено до сведения их начальства и что
оно не останется без возмездия". {Барон Б. А. Фитингоф-Шель. Мировые
знаменитости. Из воспоминаний, СПб., 1899, с. 52.} О недоброй славе
Муравьева в широких кругах общества выразительно говорят его прозвища:
фискал, ханжа, святоша, Андрей Незваный, светский архиерей.
Едкая характеристика Муравьева содержится в дневниках А. В. Никитенко и
Ф. В. Чижова {См.: А. В. Никитенко, Дневник в трех томах, т. I, M., 1955, с.
161, 165 и Ф. В. Чижов, Дневник за 1835 г., запись от 5 апреля (ГБЛ).} и в
блестящем очерке Н. С. Лескова "Синодальные персоны". {"Исторический
вестник", 1881, No 11, с. 385-408.} В письме к В. П. Боткину от 13 июня 1840
года Белинский с удовлетворением сообщает строки стихотворного памфлета на
Муравьева, сочиненного Л. А. Якубовичем. {См.: В. Г. Белинский, Полн. собр.
соч., т. II, М., 1956, с. 530-531.}
Предавшись "духовному направлению" Муравьев отнюдь не чуждался
рассеянной, мирской жизни. В великосветских гостиных он обыкновенно
появлялся в черном жилете, с четками на левой руке, изумляя собравшихся
своим колоссальным ростом.
В 1866 году, выйдя в отставку, Муравьев окончательно поселился в Киеве.
Здесь он прожил до самой смерти (18 августа 1874 года).
84. ЯЛТА
Из-за утесов Аю-Дага,
Бледнея, восстает луна,
Как легкий челн, носимый влагой,
Плывет по воздуху она
И, углубляясь в мрак востока,
Унылый проясняет лик,
Доколь над бездною широкой
Столб серебристый не возник.
Всё тихо! Звуков нет в эфире,
И на земле движенья нет.
Казалось, в усыпленном мире
Исчез последний жизни след!
Но сладкой тишины мгновенье
Такую негу льет в сердца,
Такие чувства упоенья,
Каких не выразят уста!
Так, если арфы вдохновенной
Последний, мощный, дивный звук
Умолк и голос отдаленный
Звук повторил и вновь потух, -
Рука заснула над струнами,
И тихо всё! Но песнь живет,
Лелея сладкими мечтами,
И эхо - новых звуков ждет!
И никогда в часы смятений,
Когда в груди страстей война
И бунт неистовых волнений, -
Так безмятежно не полна
Душа высокая, младая,
Как в тихий ночи час, когда,
Как чаша полная до края,
Она полна собой... Тогда,
Тогда высокою мечтою
Еще восторг, еще один
Вдохни - и смертной пеленою
Полет воздушный нестесним!
Она разорвала оковы,
Ее жилище - в небесах,
И, смерти памятник суровый,
Остался бездыханный прах!
Покрылся мрачной синевою
Необозримый свод небес;
На нем несметною толпою
Светила ночи - сонм чудес -
Горят, как в первый день созданья,
Всем блеском юного лица.
Они горят огнем желанья
И, мнится, мания творца
Еще однажды ожидают,
Чтобы с гармонией вступить
В полночный путь! Их отражают
Кристаллы вод, но возмутить
Небес торжественной картины,
Играя, не дерзнет волна,
И неподвижные пучины
Лежат одной громадой сна!
Над молчаливыми брегами
Роскошно восстают холмы
Аутки, полные дарами
Румяной осени, весны.
На скате легких возвышений
Отдельно хижины стоят,
И, свежие раскинув сени,
Над ними дерева висят!
Но неприметно исчезает
Холмов отлогий, легкий скат,
У их подошвы развивает
Долина Ялты новый сад.
Эдема свежая картина,
И той же прелестью полна, -
Сия волшебная долина
Лучом луны озарена.
Вокруг нее - ночные горы
Стоят завистливой стеной,
Невольно возвращая взоры
На дно долины золотой.
Она глубоко в отдаленьи
Втеснилась в сердце мрачных гор, -
Как первой страсти впечатленье,
Как первый совести укор!
И моря светлые пучины,
Касаясь низких берегов,
Как продолжение долины,
Бегут до дальних облаков.
Молчанье волн, утесы, горы
И свод полунощных небес
Пленяют, восхищают взоры
Гармонией своих чудес!
1825 или 1826
86. ГАЛЛ
Breaker of echoing shields. {*}
{* Сокрушитель щитов гремящих (англ.). - Ред.}
<Галл>
Щитов отзывных сокрушитель,
Чью тень туманы погребли!
Во мраке туч твоя обитель, -
Оттоль, Колгаха царь, внемли!
Шумит река, - полет орлиный
Удары волн не привлекли;
Ты ветром увлечен пустыни -
Постой, Струмона царь, внемли!
Живешь ли в веяньи дубравы
Или рвешь терния с земли?
Оставь и листья ей, и травы,
И мне, о Клоры вождь, внемли!
Иль в бурю с шумом гонишь волны,
Чтоб скал основы потрясли?
В борьбе стихий, их гневом полный,
Родитель Галла, мне внемли!
Морн
Кто будит старца в беглой туче,
Где с облаками жизнь слилась?
Как плеск волны о брег сыпучий,
О Галл, раздался мне твой глас!
Галл
О Морн! Я окружен врагами, -
Их корабли идут с валов.
Дай меч Струмона, - он над нами
Блеснет, как луч меж облаков!
Морн
Вот меч отзывного Струмона!
Когда ты в бранях, сын, пылал,
С туманного смотрел я трона;
Как метеор - рази, о Галл!
1825 или 1826
88. СТИХИИ
I had a dream, that was not all a dream.
Byron {*}
{* Я видел сон, который вовсе не был сном. Байрон (англ.). - Ред.}
Я с духом беседовал диких пустынь, -
Пред юношей с мрачного трона
Клубящимся вихрем восстал исполин,
Земли расступилося лоно!
Он эхом раздался, он ветром завыл, -
И юношу тучею праха покрыл.
Я с духом беседовал бурных валов, -
Завыли широкие волны,
Он с пиршества шел поглощенных судов,
Утопших отчаяньем полный!
И много о тайнах бездонных ревел,
И юноша пеной его поседел!
Я с духом беседовал горних зыбей,
С лазурным владыкой эфира, -
И он, улыбаясь, во звуке речей
Открыл мне все прелести мира,
Меня облаками, смеясь, одевал,
И юноша свежесть эфира вдыхал!
Я с духом беседовал вечных огней, -
Гул дального грома раздался!
Не мог усидеть он на туче своей,
Палящий, клубами свивался,
И с треском следил свой убийственный путь,
И юноше бросил он молнию в грудь.
Я духом напитан ревущих стихий,
Они и с младенцем играли -
Вокруг колыбели моей возлегли
И бурной рукою качали.
Я помню их дикую песнь надо мной -
Но как передам ее звук громовой?
1825 или 1826
89. ПРОМЕТЕЙ
Е caddi come corpo morte cade.
Dante {*}
{* И я рухнул как мертвое тело. Данте (итал.). - Ред.}
По высям Кавказа скитается Дух -
Суровый его повелитель,
Он царства свершает холодного круг,
Снегов покидая обитель,
В порфире метелей, в венце ледяном,
И бури сзывает могучим жезлом!
Давно уж, в златые младенчества дни,
Когда над цветущим созданьем
Носилися жизни приметы одни
И смерть не была ожиданьем, -
На трон одинокий ступенями скал
Он шел и с улыбкой на землю взирал!
Внезапно исторгся орел из-под ног, -
На кости стопа наступила.
Он стал, и без ужаса видеть не мог,
Что птица впервые открыла:
Пред ним распростерся на диких скалах
Великого остов, иссохший в цепях!
Широкие кости окованных рук
Свободно в железах ходили,
От ног раздавался пронзительный стук, -
Их ветры о камень разили;
Но череп остаток власов развевал
И, страшно кивая, зубами стучал!
Трепещущий Дух над костями стоит,
Впервые о смерти мечтает...
На светлый свой призрак уныло глядит
И с остовом грозным сличает.
Одни у них члены и те же черты, -
И смертию - Духа смутились мечты!
Он легкой рукою тяжелую кость
С трудом со скалы подымает,
Но с радостью видит, как тяжкая кость
Опять на скалу упадает...
А он, подымаясь, летает в зыбях!
"Бессмертен!" - и тщетный рассеялся страх!
Но Дух своенравный пылает стыдом,
Он мстит за минуту боязни,
И остов свергает могучим жезлом
Со скал - к довершению казни!
С вершины Кавказа, во звуке цепей,
Упал, рассыпаясь костьми, Прометей!
1825 или 1826
92. <НАДПИСЬ НА СТАТУЕ АПОЛЛОНА>
О Аполлон! Поклонник твой
Хотел помериться с тобой,
Но оступился и упал.
Ты горделивца наказал:
Хотел пожертвовать рукой,
Чтобы остался он с ногой.
Зима 1827
93. <ПЕСНЬ ДЕРВИША
ИЗ ДРАМЫ "БИТВА ПРИ ТИВЕРИАДЕ, ИЛИ
ПАДЕНИЕ КРЕСТОНОСЦЕВ В ПАЛЕСТИНЕ">
Аллах дает нам ночь и день,
Чтоб прославлять его делами;
Светило дня - его лишь тень -
Виновных обличит лучами.
Аллах керим! Аллах керим!
Пред ним стоит Пророк в мольбах,
И гром, готовый к пораженью,
Он удержал в его руках, -
Не искушай его терпенье!
Аллах керим! Аллах керим!
Здесь время на земле дано
Для покаянья человеку.
Страшитесь, улетит оно,
Спешите с милостыней в Мекку!
Аллах керим! Аллах керим!
Лик обрати свой к Каабе, {*}
{* Святилище Мекки.}
Молись и будь готов! Кто знает,
Что тайный рок судил тебе?
Счастлив, кто смело рок встречает!
Аллах керим! Аллах керим!
Спасенным - рай, погибшим - ад!
Сыны земные, трепещите, -
Там все деянья обличат;
Грехи раскаяньем сотрите!
Аллах керим! Аллах керим!
1827
94. СМЕРТЬ ДАНТА
(Дант, изгнанный из отечества, скитаясь по всей Италии, нашел себе наконец
последнее убежище во владениях герцога Равенны, которого дочь, прелестную
Франческу, убитую ревнивым мужем, столь трогательно описал в V песни своего
"Ада". Многие стихи, вложенные здесь в уста Данта, почерпнуты из его
великолепной поэмы, в которой отражается весь характер певца, закаленный
ужасами средних веков, но вместе с тем растворенный нежностию самых
утонченных чувств.)
Действие в Равенне, в чертогах владетеля Гвида да Полента.
Дант (умирающий на ложе), Полента.
Дант
Певца-изгнанника последний покровитель,
Полента! я иду в ту мирную обитель,
Которую давно от бурь себе желал:
Для гостя твоего последний час настал!
Ты Данта не отверг, ты старцу в утешенье
Скитавшемуся был... Прими ж благодаренье:
Да наградит тебя небесный наш отец!
Полента
Нет, нет! твоих друзей, божественный певец,
Еще не оставляй! Тебе венки Лавровы
Италия плетет, сограждане готовы
Тебя со славою принять в родимый град...
Дант
Уж поздно! Мертвого они не воскресят!
Приподыми меня, Полента, дай мне руку:
Хочу я воздухом мою развеять муку...
Веди ослабшего... Я сяду близь окна, -
Дорога из него к Флоренции видна...
Вот так, благодарю.
(Садится.)
Полента
О чем мечтаешь ты?
Дант
Вы изменили мне, любимые мечты!
Когда я пел, землей и небом вдохновенный,
Высокий гимн Творцу был голосом вселенной,
К жестокой родине любовью я горел,
И в славе я искал изгнанию предел,
Мечтал поэмою открыть стезю к отчизне
И упокоить там остаток бурной жизни!
Тогда б в тот светлый храм, где смертный грех омыл
Водой крещения, я в торжестве вступил
И над купелью бы принял венок мой... Где я?
Ах, я в Равенне!..
Полента
Дант! или во мне злодея
Ты здесь нашел?
Дант
Прости, мой благородный друг!
Ах! речь невольную и горе, и недуг
Из сердца выжали! Нет, нет, мои страданья
Ты облегчил; но, друг, не знаешь ты изгнанья,
И на престоле ты его не испытал.
Я ж, по Италии скитаяся, узнал,
Как солон хлеб чужой и как крута дорога
На чуждое крыльцо. Полента! много, много
Я странником терпел: на старца не сердись.
Полента
Друзьями вечно быть взаимно мы клялись.
Дант
Так! ты один мой друг! Флоренция! с тобою
Я узы все расторг. Ты адскою враждою,
Непримиримая, всю жизнь меня гнала
И в ранний, чуждый гроб бескровного свела.
Ты мне не родина! Не признаю тебя!
Не твой певец, не сын! Здесь в землю лягу я!
Не погребешь меня! Я мертвою рукою
Твой камень гробовой с моей могилы срою!
Полента, поклянись не выдавать мой прах!
Полента
Не выдам, Дант.
Дант
Клянись!
Полента
Или в моих словах
Ты сомневаешься?
Дант
Клянись!
Полента
Клянусь святыней!
Дант
Но клятва на тебе не на одном: на сыне,
На внуке, правнуках, на роде всем лежит,
И горе племени, когда ей изменит!
Клянись за весь твой род!
Полента
Клянусь всесильным богом!
Дант
Теперь спокоен я. Полента, об убогом
Ты в счастьи не забыл, всё дал ему, что мог, -
Прими же от певца, от странника в залог
Признательности всё, что с жизнью оставляю:
Мои творения. Тебе их завещаю!
Сей свиток сохрани, - он с Дантом не умрет,
И скоро вся к тебе Италия придет,
Как к свежему ключу, здесь черпать вдохновенья,
И будут ей мои оракулом виденья!
Полента
О Дант, бессмертный Дант! ах, ежели знаком
Тебе молений глас и если этот дом
Приютом был тебе, забвением страданий,
Не отвергай, молю, отцовских заклинаний:
Ты сам отец, о Дант!
Дант
Что хочешь? Говори!
Полента
Еще ты жив, и вот твой свиток... Ах, сотри
Любовь, судьбу и смерть, воспетые тобою,
Франчески, дочери!
Дант
Безумный!
Полента
(бросается к ногам его)
Пред тобою
Здесь повергаюсь я, певец, как пред судом
Всего потомства. Дант! ах, сжалься над отцом,
Несчастной дочери не разглашай позора,
Из ада выведи, оставь без приговора!
Она мне стоила столь многих горьких слез!
Когда б ты знал ее...
Дант
Полента! много слез
Я сам пролил в часы подземного свиданья;
Как трупы падают, упал я от рыданья,
Увидя тень ее. Тебе прощаю я
Безумную мольбу: Франческа дочь твоя!
Восстань; иль ты мечтал, я мог без вдохновений
Духовный мир воспеть и видеть без видений?
Пройти сквозь ад и рай, живым в толпе теней,
И мертвый, хладный мир создать в душе моей?..
Полента, я не бог! Взгляни: я умираю,
Как смертный! Хладный труп - вот всё, что оставляю;
Но некогда сей труп был духом оживлен
Божественным, был им в святилище введен,
И не мои слова в устах моих гремели.
Когда б не истину они запечатлели,
Тогда б страшился жизнь меж теми потерять,
Которые сей век минувшим будут звать.
Полента
Безмолвствую, о Дант! В слезах благоговею.
Дант
Но время... Смерть в очах: я гасну и хладею.
Дай руку мне, сожми; прости, не забывай...
Бог, искупитель мой! прими меня в твой рай...
(Умирает.)
1827
ПРИМЕЧАНИЯ
При жизни М. был издан единственный сборник его стихотворений
"Таврида", вышедший в Петербурге в 1827 г. (ц. р. 3 января 1827). Из 35
стихотворений 14 посвящены Крыму и составляют лирический цикл. Название
"Таврида", в сущности, следует считать и заглавием цикла, однако оно
отнесено ко всему сборнику и к первому стихотворению, открывающему этот
цикл. Ранее опубликованное в СЛ, с. 160 стихотворение "Бакчисарай" имело
подзаг. "Отрывок из описательской поэмы "Таврида"". Автор прибегнул к
старому термину, так как понятия "лирический цикл" в то время не
существовало. Отсюда и нечеткость типографского оформления структуры
издания. Стихотворения цикла имеют сквозную нумерацию и от остальной части
книги отдалены пустой страницей с эпиграфом из Оссиана. К некоторым строкам
текста в конце сборника имеются авторские примечания (они использованы в
наст. изд. с оговоркой: "примеч. М."). Большинство стихотворений сборника
написано в 1825 г., во время и после поездки в Крым (август этого года).
Кое-что, возможно, было прибавлено к ним в 1826 г. (см.: А. Н. Муравьев, Мои
воспоминания. - "Северное обозрение", 1895, No 5, с. 60-63).
84. "Таврида", с. 49. "Гора Аю-Даг, по рассказам мореплавателей, имеет
издали вид медведя, склонившегося головою к водам. Татарское название горы
ознаменовало силу воображения: Аю значит медведь, Даг - гора" (примеч. М.,
с. 145-140). Мание - мановение, повелительный жест рукой или головой. Аутка
- татарская деревушка вблизи Ялты.
86. "Таврида", с. 99. Написано по мотивам "Оссиана" Д. Макферсона
(поэма "Темора"). Эпиграф - оттуда же. Ср. перевод сходного фрагмента у
Полежаева (под загл. "Морни и тень Кормала"). Галл (Голл) - соратник
Оссиана, отважный воин. Колгах - предок Галла, родоначальник рода Морни.
Струмон - название горного потока, местности и племени. Клора - долина,
населенная одним из кельтских родов. Родитель Галла - Морн (Морни).
88. "Таврида", с. 118. Эпиграф - неточно цитированная первая строка из
стихотворения Байрона "Тьма".
89. "Таврида", с. 120. Эпиграф - из первой части "Божественной комедии"
Данте - "Ад"; это последний ст. пятой песни, посвященной рассказу о
трагической любви Франчески и Паоло (см. примеч. 94).
92. РА, 1885, No 1, с. 132, публикация П. Б<артенева> в заметке "Стихи
А. Н. Муравьева". Зимой 1827 г. в театральной зале дома Белосельских в
Москве (по уверению М. Д. Бутурлина, "на передней лестнице" этого дома - см.
его "Записки" в РА, 1897, т. 2, с. 178), т. е. в знаменитом салоне З. А.
Волконской, М. нечаянно (а быть может, с умыслом) отколол при падении руку у
огромной статуи Аполлона Бельведерского (гипсовой копии с античного
оригинала). Тут же, в память о происшествии, М. написал на статуе
публикуемые стихи. Узнав об этом, Пушкин сочинил одну из лучших своих
эпиграмм ("Лук звенит, стрела трепещет..."), весь обидный смысл которой был
заложен в последней строке:
Кто ж вступился за Пифона,
Кто разбил твой истукан?
Ты, соперник Аполлона,
Бельведерский Митрофан.
Опасаясь скандала, Погодин, бывший в приязни с М., уговаривал Пушкина не
печатать эпиграммы (см.: "Дневник М. П. Погодина". Публикация М. А.
Цявловского, запись от 16 марта. - "Пушкин и его современники", вып. 19-20,
Пг., 1914, с. 85). Тем не менее она появилась в MB, 1827, No 3, под невинным
загл. "Из антологии". 20 марта 1827 г. Погодин оставил загадочную запись в
дневнике: "Узнал, почему Пушкин хотел поместить эпиграмму" (там же). М., с
трудом сдерживавший досаду, написал в отместку эпиграмму на Пушкина - "Ответ
Хлопушкину":
Как не злиться Митрофану?
Аполлон обидел нас:
Посадил он обезьяну
В первом месте на Парнас.
(ЖМНП, 1875, ч. 178, с. 94, в статье А. В. Никитенко "Обозрение деятельности
второго отделения имп. Академии наук", без загл.; полностью приведено в
статье Украинца (С. И. Пономарева) "Памяти Пушкина". - "Новое время", 1880,
21 мая, с. 2). М. был также осмеян в эпиграмме Е. А. Баратынского ("Убог
умом, но не убог задором..."). Ходил вряд ли основательный слух, будто М.
помышлял стреляться с Пушкиным. После публикации в MB Погодин встретил М. в
доме Трубецких и, как отмечено в дневнике (запись от 29 марта 1827 г.),
нашел его "очень благоразумным" (Н. П. Барсуков, кн. 2, с. 85). Обмен
эпиграммами, впрочем, не отразился на позднейших приязненных отношениях М. с
Пушкиным. Кличка "Бельведерский Митрофан" в 40-е годы была обыграна С. А.
Соболевским в его эпиграмме на М. (см.: С. А. Соболевский, Эпиграммы и
экспромты, М., 1912, с. 82).
93. "Битва при Тивериаде, или Падение крестоносцев в Палестине".
Драматические сцены в пяти действиях, Киев, 1874, с. 34-36. Авторизованная
писарская копия с пометами цензора - ГПБ. Список с правкой Я. К. Грота - ПД.
Датируется на основании дневника М., из которого следует, что к работе над
пьесой он приступил в конце 1826 - начале 1827 г., а завершил в ноябре 1827
г. (см.: А. Н. Муравьев, Мои воспоминания. - "Русское обозрение", 1895, No 5,
с. 66-67). "Песня дервиша" извлечена из первого действия. Пятистишия, ее
составляющие, в драме прерываются репликами других персонажей. Аллах керим -
велик Аллах. Кааба - мусульманский храм в Мекке со знаменитым "черным
камнем".
94. МТ, 1827, No 11, с. 106. Печ. по кн.: "Русская беседа. Собр. соч.
русских литераторов, издаваемое в пользу А. Ф. Смирдина", т. 1, СПб., 1841,
без с., без подписи (в оглавлении указано: "Соч. автора "Путешествия к
святым местам""). Датируется по письму к В. А. Муханову от 24 апреля 1827
г., где М. сообщает о недавно законченной им "трагической сцене" и вкратце
передает ее содержание ("Щукинский сборник", вып. 5, М., 1901, с. 225).
Гвидо да Полента (ум. 1323) - друг и покровитель Данте, поэт. Его дочь
Франческа была выдана замуж за уродливого и ревнивого да Римини. В 1286 г.
Италию облетела молва о том, что да Римини убил Франческу и своего брата
Паоло, уличенных им во взаимной любви. Эту историю Данте увековечил в
"Божественной комедии".
Северная лира на 1827 год
М., "Наука", 1984
ВОЗЗВАНИЕ К ДНЕПРУ
Днепр, воинственный Днепр! - России Тибр величавый!
Воем седых валов на брань зовущий утесы!
Подвигов дивных река, река далеких столетий!
Кто твои годы сочтет? - кто вспоминания вспомнит? -
Мрак проницая времен деяний отблеском светлым,
Диких славян племена по тебе издавна скитались! -
Ты на бесплодных скалах их древние грады взлелеял,-
Мрачный Смоленск тебя посылает к дальнему югу,
Любеч {1} отцвел на твоих берегах, и Киев надменный,
Став на твердых скалах, смирил кичливы народы!
Царь одиноких степей, безмолвный браней свидетель,
Сколько вражьей крови слилось с твоими волнами?
Сколько раз на тебе шатры половецки белелись,-
Печенегов толпы в твоих гнездились утесах,-
Венгров яркая сталь отражалась в бегущем потоке,
Крымцы, поляки, Литва коней поили струями!..
Стук мечей, и треск щитов, и жужжание копий,
Браней гул, и клик побед, и томные стоны,
Смерти последний вздох - тебе знакомые звуки! -
Завывая в скалах, им вторят шумные волны!..
Сколько раз неслись по тебе окрыленные смертью
В Византию суда - и возвращались с победой -
Рюрика сын {2}!.. Оскольд {3}!.. Святослав {4}!.. Олег
победитель {5}!..
О, как сладки душе имен сих звуки родные -
В ропоте каждой волны отголосок славы их слышен...
Днепр, о Днепр! краса, защита, слава России,
В шумных, крутых берегах реви сердитой волною,
Полным током теки по беспредельным равнинам;
Но не перетекай, о Днепр, величья отчизны! -
М-в.
Стихотворение А. Н. Муравьева. Под заглавием "Днепр" и с эпиграфом из
начальной русской летописи ("Повести временных лет"): "..И те слове не
пришедше и седоша по Днепру..." - оно вошло в сборник "Таврида" (М., 1827,
с. 82-84). В рецензии на СЛ П. А. Вяземский положительно отозвался о
стихотворениях Муравьева "Ермак", "Воззвание к Днепру" и "Русалки" (МТ,
1827, ч. XIII, No 3, отд. 1, с. 242-243).
1 Любеч - город Древней Руси, упоминаемый в летописях с 882 г. В 1147
г. был сожжен смоленским князем Ростиславом, затем восстановлен. В 1240 г.
разорен монголо-татарами; около 1356 г. захвачен литовскими феодалами. G
1569 г. до середины XVII в. находился под властью Польши.
2 ...Рюрика сын...- новгородский и киевский князь Игорь (ум. в 945
г.), упоминаемый в начальной русской летописи ("Повести временных лет"),
совершил походы на Константинополь в 941 и 944 гг.
3 Осколъд (Аскольд) - В "Повести временных лет" под 862 г. содержится
рассказ о том, как Аскольд и Дир, бояре, состоявшие при Рюрике, но не
родственники его, отправились в Константинополь (Царь-град) и по пути осели
в Киеве. В 866 г. они совершили поход на Царьград.
4 Святослав - новгородский и киевский князь, сын князя Игоря (ум. в
972 г.), совершил ряд победоносных походов: на хазар, ясов, косогов, болгар
и греков.
5 ...Олег победитель...- новгородский и киевский князь Олег (ум. в 912
г.) совершил в 907 г. победоносный поход на греков.
БАКЧИСАРАЙ
(Отрывок из описательной поэмы "Таврида")
Северная лира на 1827 год
М., "Наука", 1984
Пустынный двор Бакчисарая
Унылой озарен луной;
Развалин друг, она, играя,
Скользит по келье гробовой,
Где грозных и надменных ханов
Давно забытый тлеет прах,
Где воля дремлющих тиранов
Уж не закон в немых гробах!
Исчезла слава сильных ханов!
Дворец их пуст, гарема нет! -
Там только слышен шум фонтанов...
Луны непостоянный свет
На стеклах расписных играет,
И по узорчатым полам
Широкий луч ее блуждает,
Как бледный дух по облакам!
Или, в зеленом лоз объеме,
Сквозь легкий виноградный свод,
Она в кристальном водоеме
Осеребряет зыби вод
И грозди и тень на них наводит -
Дробится лик ее в струях,
То по волнам, играя, ходит,
То засыпает в их зыбях!
И будит дремлющие своды
Фонтанов однозвучный шум; -
Из чаши в чашу льются воды,
Лелеятели сладких дум.
Все изменили быстры годы,
Где ханский блеск? - Но водомет
Задумчивые пенит воды,
На память тех, которых нет.
Ан. Муравьев
В СЛ - первая публикация стихотворения. Вошло в сборник стихотворений
А. Н. Муравьева "Таврида" (М., 1827, с. 13-16).
В ПЕРСИЮ!
Я слышу клич призывный брани! -
Ему внимает жадный слух.-
На битву рвется меч из длани,
В груди пылает юный дух!
Зарокотали смертью струны -
Я узнаю их вещий глас!
Их громозвучные перуны,
Друзья - на бой подвигнут вас!
На бой! на бой, на поле славы,
Стремитесь бурною толпой!
Вас увенчает лавр кровавый,
Бессмертье - храм откроет свой!
Сожмите меч в руке могучий!
Отважно обнажите грудь!
На сонм врагов, как вихрь летучий,
Неситесь в незабвенный путь!
Туда, туда, где бурны волны
Аракса {1} берега поят,
И где, ковчега страж безмолвный {2},
Стоит двуглавый Арарат!
Туда,- где колыбель Вселенной!
Где мира первобытный рай!
Там лавр для нас цветет нетленной,
Молве велим: - не умолкай!
О конь, кипящий духом брани,
Неси меня на бурный бой!
Как цвет да не увяну ранний,
Да не паду в стране чужой!
И ты руке нетерпеливой
Не измени, надежный меч! -
Тебе вверяю я порывы
Души младой: - с тобою лечь!
Ан. Муравьев.
Автограф неизвестен. В СЛ - первая публикация. Вошло в сборник
"Таврида" (М., 1827, с. 133-134). Возможно, именно это стихотворение А. Н.
Муравьева вызвало своеобразный ответ Пушкина "Из Гафиза" ("Не пленяйся
бранной славой...") (см.: Белкин Д. Я. Пушкинские строки о Персии.- В кн.:
Пушкин в странах зарубежного Востока. М., 1979, с. 194-195).
Поводом к сочинению стихотворения были события 1826-1827 гг., когда
иранские войска без объявления войны нарушили заключенный ранее мир и
вторглись в русские пределы. К исходу 1827 г. русские войска одержали
решительные победы, и 10 февраля 1828 г. был заключен Туркманчайский мирный
договор, по которому к России отошли Эриванское и Нахичеванское ханства.
1 Аракс - река в Закавказье, по которой проходила граница между
Россией и Персией.
2 ...ковчега страж безмолвный...- По библейской легенде, "Ноев ковчег"
после "всемирного потопа" пристал к берегу у горы Арарат, откуда и
расселились по Земле новые поколения людей.
МУРАВЬЕВ АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (1806-1874) - поэт, писатель, автор книг
духовного содержания, мемуарист. Ученик С. Е. Раича и член Общества друзей,
оставивший воспоминания о Раиче, его обществе и поэтах пушкинского круга
(см.: Муравьев А. Н. Знакомство с русскими поэтами. Киев, 1871). В 1827 г. в
Москве вышла книга его стихотворений "Таврида", на которую появились
рецензии: снисходительная Баратынского (МТ, 1827, ч. XIII, No 4, февр., с.
325-331) и более строгая М. П. Погодина (MB, 1827, ч. 2, No 6, с. 181-183).
В СЛ Муравьев поместил стихотворения: "Воззвание к Днепру", "Русалки"
("Песнь Баяна"), "Бакчисарай" ("Отрывок из описательной поэмы Таврида"),
"Ермак", "В Персию!". О первых четырех одобрительно отозвались Пушкин в
неопубликованной рецензии на СЛ (Полн. собр. соч. М.; Л., 1937-1949, т. XI,
с. 48) и Вяземский (МТ, 1827, ч. XIII, No 3, с. 243-244). В 1829 г.
Муравьев совершил путешествие к "святым местам" - в Палестину и Египет,
результатом чего явилась книга "Путешествие ко святым местам в 1830 году"
(СПб., 1832), имевшая значительный успех. Поддерживал отношения с
участниками бывшего Общества друзей и позднее. Так, посетив Москву летом
1832 г. и уезжая в Троице-Сергиеву лавру, он оставил Погодину следующую
записку: "1) Не уезжать из Москвы прежде моего возвращения от Троицы. 2)
Повестить Раича о моем прибытии. 3) Узнать и сказать мне где Оболенский и
Ознобишин..." (Барсуков Я. Указ. соч., 1891, кн. 4, с. 125-126). Тютчев
посвятил ему два стихотворения: "A. H. M." ("Нет веры к вымыслам
чудесным..."), две первые строфы которого приведены в статье Делибюрадера
(Ознобишина) "Отрывок из сочинения об искусствах", и "Андрею Николаевичу
Муравьеву" ("Там, где на высоте обрыва", 1869 г.). Служил в Азиатском
департаменте Министерства иностранных дел в Петербурге, в Синоде. Кроме СЛ
печатался в альманахах - "Эвтерпа..." (М., 1831), "Песни, романсы и куплеты
из водевилей известных и любимых поэтов" (М., 1833), "Новоселье" (СПб.,
1846), в журналах - "Московский телеграф" (1827), "Русский зритель" (М.,
1828), "Современник" (СПб., 1836).
ЕРМАК
Путник
Младой остяк {1}! - ненастье в поле!
Останови твой быстрый бег!
Моей стези не видно боле,
Ее занес пушистый снег!
Остяк
Стою, о путник! - хладной дланью
Тебя приветствует остяк!
И ты, быть может, вслед за ланью
Гонялся в ледяных степях?
Я сам с пернатою стрелою
Опередил встающий день;
Мы позднею сошлись порою,
Нас ночи настигает тень!
Путник
Я весь продрог,- мои ресницы
Одною льдиной обросли.
Меня не греет мех куницы.-
Остяк! - куда мы забрели?
Остяк
Куда? - Иртыша ты не знаешь? -
На чьих же, путник, мы брегах,
По ширине его узнаешь,
Хотя засыпан он в снегах!
Когда бы лето - гласом бурным
Иртыш проговорил бы сам!
Раз бросив взор к валам лазурным,
Уж не забудешь; всем рекам,
И даже вою Енисея,
На ловле часто я внимал:
Но выразительней, сильнее
Иртыша - нет, я не слыхал!
Смотри, уж вьюга перестала,
Здесь недалеко мой курень;
Я не хочу, чтоб нас застала
На этом бреге ночи тень!
Путник
Чего ж боишься?
Остяк
Не бояться
С младенчества учились мы;
Стрелою меткой защищайся
Привык остяк! - у нас домы
Не безопасны от набега -
А мы - беспечно в кущах спим
На глыбах родственного снега.
Но деды правнукам своим
В рассказах мрачных передали
Молву о грозном мертвеце,
Чей призрак часто здесь видали!
Путник
Я вижу на твоем лице
Весь ужас грозного преданья;
Но сей мертвец - скажи, кто был?
Остяк
Его мудреное названье,
Я прежде помнил, но забыл;
И нам ли знать о том, что было?
Поверь мне, путник; - в сих полях
Мне, кроме ланей, все постыло;
И если бы не тени страх,
Скитающейся над брегами,-
Я позабыл бы мертвеца! -
Он залит бурными волнами!
Путник
Скажи - что ж слышал от отца?
Остяк
Вот видишь, путник: много, много
Прошло холодных, бурных зим
С тех пор, как бранною тревогой
Иртыш сердитой был грозим.
Отколь? зачем? - я не открою,
Но бурной вьюгой притекли
Сюда, к убийственному бою,
Другого племя остяки;
Они друг друга убивали,
Везде лишь кровь текла одна,-
Снега с полей уж не смывали
Войны багрового пятна.
И вот однажды - ночь застала,
Здесь, на иртышских берегах,
Пришельцев.- Все мел? ними спало,
Забыв о мстительных врагах.
Они ж - стрелами разбудили
И смертью отогнали сон!
Но челноки пришельцев плыли
Среди кипящих, грозных волн.-
Их вождь был скован из железа,
И нашей смерти чужд он был!
В Иртыш,- ночною полный грезой,
Прыгнул, проснулся и поплыл.
И близок был к ладьям союзным -
Быть может он бы досягнул,-
Иртышу показался грузным -
Иртыш взревел - он потонул!
Чу! слышишь треск? -
Путник
Лед проломался
И затрещал.
Остяк
Неправда! - Он
На наши речи отозвался! -
Путник
Тебя тревожит грозный сон.
Остяк
Что говоришь? взгляни: - поднялся
Из-подо льда живой мертвец!
Он нам грозит! - Он так являлся -
Другим! - так сказывал отец!
Он в волны путников сзывает!
Огонь, огонь в его очах!
Смотри - он льдину подымает! -
Он бросит в нас! - Ермак! Ермак!
Путник
Ермак?
Остяк
Мне страх напомнил имя!
Беги! Беги!-
Путник
Тебя ль, герой -
Иртыш залил неумолимой
И погребальною волной?
Великого покрылась сила.-
Утешься, грозный богатырь! -
Пускай Иртыш твоя могила! -
Надгробный памятник - Сибирь!
А. М.
Примечания
ЕРМАК
Стихотворение А. Н. Муравьева. Вошло в его сборник "Таврида" (М.,
1827, с. 103-109). Положительно оценено в рецензиях на СЛ П. А. Вяземского и
Н. М. Рожалина (МТ, 1827, ч. XIII, No 3, отд. 1, с. 242; MB, 1827, ч. 2, No
5, с. 86).
А. Н. Муравьев вспоминал, как читал своего "Ермака" маститому поэту И.
И. Дмитриеву: "Ранч представил меня сему ветерану наших поэтов... он
снисходительно уделял нам целые вечера в своем уединенном доме, у
Спиридония, близ Малой Никитской... Услышав однажды от Раича, что я написал
небольшое стихотворение "Ермак", как бы в подражание его вдохновенной песни
о завоевателе Сибири, он непременно потребовал, чтобы я прочел ему мои стихи
и, в награду за это, прочел мне собственного "Ермака"" (Муравьев А. Н.
Знакомство с русскими поэтами. Киев, 1871, с. 7). До Муравьева на эту тему
написаны стихотворения: И. И. Дмитриева "Ермак" (1794) и дума К. Ф. Рылеева
"Смерть Ермака" (1821), ставшая популярной песней, а также трагедия А. С.
Хомякова "Нрмак" (1826).
Е. А. Баратынский в рецензии на сборник А. Муравьева "Таврида"
цитировал стихотворение "Ермак" в качестве "одного из хороших" в разбираемой
им книге, и далее писал: "Другого племя Остяки, и нашей смерти чужд он был,
Иртышу показался грузным. Прекрасно! Но сколько недостатков в этом отрывке!
Я не открою, нужно я не знаю; они друг друга убивали, т. е. воины Ермака
друг друга убивали, по смыслу стихов: это ли хотел сказать Сочинитель? Снега
с полей уж не смывали войны багрового пятна, слишком изысканно для Остяка.
Забыв о мстительных врагах: мстительных ненужный эпитет. Они ж стрелами
разбудили... кого? Все четверостишие дурно. В Иртыш, добычи мрачной грезы...
Почему знает Остяк, что Ермаку в это время что-нибудь грезилось? Лучше было
сказать: полусонный. Надобно заметить, что я разбираю хорошее у г-на
Муравьева..." (МТ, ч. XIII, 1827, No 4, февраль, отд. II. Критика, с.
327-328).
1 Остяки - принятое в XIX в. название хантов и некоторых других
небольших народностей Севера.