Наполеон
Речь консула Бонапарте, читанная им в тайном совете

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Речь консула Бонапарте, читанная им в тайном совете (*)

(За несколько дней до своего отъезда консул председательствовал в совете, был очень весел, ласков и рассуждал с членами о таких предметах, о которых он весьма редко говорит с ними. Мы имели случай достать список любопытной речи его, которую здесь напечатаем.)

   (*) Она переведена из лондонских ведомостей: следственно читатели могут верить ей и не верить - как угодно.
   
   Отправляясь в путешествие самое важнейшее, какое только глава империи предпринять может, считаю за должность изъявить моему совету, что я весьма доволен усердием его и верностью, и что ожидаю от вас еще новых заслуг, особливо во время моего отсутствия.
   Великое предприятие занимает ум мой. Не буду теперь говорить о нем, хотя для успеха его потребую ваших советов и стараний; но представляю вам то, чем департаменты советов должны немедленно заняться.
   Признаемся искренно, что внутреннее правление Франции не имеет гармонии и деятельности ее внешней политики. Мы уважены и сильны вне, но внутри робки, нерешительны, боимся общего мнения и не всегда можем управлять им.
   Отчего происходит сия медленность, сии внутренние замешательства?... До сего времени я не мог узнать причины. Может быть, мы изъявили лишнюю осторожность в таких случаях, которые требовали смелости; может быть, мы излишне уважали мнение, когда надлежало презирать его... Не знаю; но мне кажется, что должно было вдруг искоренить все навыки, произведенные в народе революцией. Тогда, обращенный к повиновению мерами строгими, он менее занимался бы переменами, нужными для восстановления порядка, и мы могли бы свободнее действовать.
   Французы вообще склонны к осуждению всего и к беспокойству. Сие легкомыслие, которым прежде укоряли их и которым воспользовались хитрые министры для ведения самовластия, уже не существует; оно уступило место гордой взыскательности и волнению ума. Мне известно по разным донесениям, что мыслит народ о нашем правлении, и чего от нас требует. Он почти всем недоволен, увеличивает зло и не чувствует цены добра.
   Признаюсь, что видя несправедливость нации и дерзкую безрассудность во мнении о делах наших, я в горести души своей спрашиваю у себя: не излишне ли были мы снисходительны, и могут ли французы обойтись без самовластия?
   Я доволен владельцами (propriИtaires), которые вообще уважают правительство. Может быть, они не имеют к нему полной доверенности; может быть, боятся решительно соединить с ним судьбу их; может быть, не хотят многим жертвовать для его успехов и блага... Но теперь не должно судить их строго. Довольно, что они отдают нам справедливость и не осуждают системы правительства.
   Надобно открыть истинную причину народной холодности и взять решительные меры. Знаю, что вообще укоряют новое правительство великими издержками для его наружного блеска и для доставления чиновникам нужного избытка в жизни. Если бы народ мог рассуждать, то мы доказали бы ему, что сии издержки не истощили казны государственной, и что правитель употребил на то суммы, в которых он не обязан был давать отчета, и которые мог свободно обратить в награду для людей, привязанных к нему личным усердием или узами крови. Но когда народ рассуждает здраво? Революция сделала его завистником верховной власти и блеска ее: надобно приучить французов к тому и другому.
   Жалуются также на великие подати... Думаю, что они слишком явны, и что их можно сделать менее чувствительными даже в случае самой прибавки. Люди сведущие в сем деле думают, что налог на землю слишком велик; надобно возвратиться к системе откупов, но единственно в то время, когда наша торговля и промышленность оживятся. Сия война, которой я не мог ни отвратить, ни отсрочить, расстроила план мой. Однако ж надеюсь, что с помощью соседей, от которых имеем право требовать возмездия за наши старые и новые благодеяния, можем уменьшить налоги...
   Всего более нашел я препятствия в умножении армии, необходимом для нашего величия и для экспедиций, мною приготовляемых. Могущество Франции основано на победах. Гигантские армии должны устрашать Европу, или она перестанет нас бояться... Я надеялся на воинственный характер французов, на их славолюбие и на страсть к завоеваниям, которую успех всегда усиливает; но опыт доказал мою ошибку. Конскрипция {Рекрутский набор.} произвела везде неудовольствие и ропот; молодые люди не показывают ревности к службе, а отцы усердия к отечеству... И в какое время видели мы сию неудачу? Тогда, как великие воспоминания и беспредельные надежды долженствовали бы всех молодых французов обратить к воинской славе; тогда, как они видят перед собой неслыханную фортуну генералов, осыпанных богатством - тогда дороги наши усеяны беглецами и дома укрывают малодушных, не хотящих славы!... Нужны сильные меры: употреблю их - особливо, если в путешествии моем не успею разными кроткими средствами оживить в сердцах духа воинского, который угасает.
   Нам должно также обратить глаза и на префектуры, которые кажутся мне излишне многочисленными. Я сохранил новое разделение Франции на департаменты единственно из уважения к общему мнению; но в самом деле нахожу его вредным для обширной земли, где власть может действовать сильно и быстро единственно тогда, когда число ее посредников мало. Если много чиновников, то одни обманывают правительство своею неопытностью, а другие коварством. Интенданты и губернаторы были весьма полезны для французской монархии, ибо их благо совершенно зависело от ее целости. Наши префекты и генералы не имеют такого блестящего состояния, и следственно не могут быть столько привязаны к консулу. Правительству нужны люди, которые знали бы его тайные намерения, и могли бы соображать с ними во всех пределах государства; но пока Франция разделена на департаменты мы не можем иметь сих великих поверенных.
   Не знаю, для чего некоторые люди боятся разделить Францию на обширные губернии и вверить их заслуженным генералам. Что было бы теперь с нами, если бы генералы, прославив республику мужеством, сами не присвоили себе должной награды, и  не  исторгнули власти из рук недостойных? Страх, чтобы герои наши не употребили ее во зло, оскорбляет честь их и мог бы иметь ужасные следствия, если бы счастливые обстоятельства не возвели воина на первую степень во Франции.
   Когда я сказал, что военное состояние есть первое в государстве, тогда многие испугались: одни притворно, другие искренно; говорили даже, что сия мысль достойно варвара. Но я думаю ныне то же, что сказал тогда. Положение Франции в отношении к Европе; новое стремление, сообщенное умам революцией; излишек народа, которого не может занимать ни торговля, ни земледелие: все велит нам проповедовать сие мнение. Для Франции необходимо войско, сильное и многочисленное; необходимо для нашей внутренней безопасности, для защиты границ обширных, для устрашения соседей недружелюбных, для экспедиций отдаленных, для завоеваний, которые должны заменить потерю колоний наших, бывших все еще недостаточными для предприятий торговой деятельности и для многолюдства Франции.
   Сего довольно к опровержению умов робких или ограниченных. Мне должно еще рассуждать с вами о предмете, который долго занимал все мысли мои, но может иметь следствия, противные моему ожиданию; говорю о восстановлении богослужения.
   Давно ли еще люди набожные, видя гонение священников, не смели и надеяться, чтобы им когда-нибудь дозволили следовать их душевному уверению? Всякий должен был думать, что, восстановив религию, мы заслужим живейшую благодарность, и что усердие к вере будет столь же велико, сколь бесчеловечно гнали ее в республике... Как странен народ французский! Он хотел священников, когда их не было, и не хочет, когда они возвратились; он сделался вольнодумцем, когда правительство сделалось благочестивым; во время гонений он в пещерах и в густых лесах искал жертвенников, а ныне бежит от храмов и служителей алтаря, для того, что правительство содержит их на свои деньги!
   Но правительству нужна сия опора, которую мы купили дорогой ценой. Народ должен быть привязан к морали обрядами религии; должен повиноваться законам от сердечного уверения более, нежели от страха. Но как успеть в том без веры?
   Не нужно ли восстановить все права духовенства? не нужно ли сделать его участником в той власти, которую надобно ему поддерживать? Не нужно ли политическим законом предписать исполнение христианских должностей, которые со временем могут обратиться в народную привычку? Знаю трудности и даже опасность; но счастливые обстоятельства могут в сем случае пособить нам, как они часто помогали мне в великом деле народного образования.
   Наконец могу уверить вас, что если французы, уже закоснелые в своих навыках и предрассудках, не захотят следовать нашей системе, то по крайней мере дети их будут охотными е орудиями. Везде народное учение основано; школы наполнены молодыми людьми; они любят науки и слушают профессоров, усердных к благу правительства, которое дает им счастливое состояние. Таким образом, вредные мысли не развращают юношей; они возрастают в повиновении законам и в преданности к главе государства.

-----

   Речь консула Бонапарте, читанная им в Тайном совете: [Из Лонд. вед.] / [Пер. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. -- 1803. -- Ч.10, N 15. -- С.218-227.
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru