ПАТРІАРХЪ ГЕРМОГЕНЪ.
То были ужасные, грозные годы
Для русской несчастной земли,
Когда, какъ громбвыя тучи, невзгоды
Свинцомъ ей на грудь налегли.
Земля расшаталась; порвалися узы,
Скрѣплявшія съ властью народъ;
Погибли отъ Грознаго древніе роды
И ихъ замѣнилъ всякій сбродъ
Холоповъ кабальныхъ, безъ правды, безъ чести,
Забывшихъ и совѣсть, и стыдъ,
И жившихъ плодами коварства и лести,
И мнившихъ: счастливъ, коли сытъ.
Борисъ Годуновъ, самозванецъ Димитрій,
И Шуйскій, и Тушинскій воръ,
Смѣняли другъ друга, какъ Божія кара,
Какъ грозный судьбы приговоръ.
Повсюду, какъ волки, бродили поляки,
Какъ рой саранчи казаки
Носились по селамъ, и жгли, и терзали
Несчастную Русь ихъ полки.
И много своихъ въ тѣ года измѣнило
И, радуясь общей бѣдѣ,
Лишь рыбу ловить для поганой корысти
Старалися въ мутной водѣ.
Но все же и въ эти ужасные годы
Въ конецъ не повинулъ насъ Богъ,
И грозно карая за грѣхъ и неправду,
Собраться землѣ онъ помогъ.
Поднялися въ Нижнемъ; Козьма Сухорукій,
Бѣднякъ, ремесломъ говядарь,
Должно быть потомокъ сыновъ Новограда,
Припомнилъ, какъ дѣлывалъ встарь
Свободный народъ, когда дѣло касалось
Защиты родныхъ очаговъ,
Когда приближались союзныя рати
Исконныхъ и храбрыхъ враговъ.
Кавъ вдругъ создавалася мощная сила,
Коль вѣче рѣшало возстать
Во славу великой, премудрой Софіи
И родину всѣмъ защищать.
Припомнило Минина сердце былое
И кликнулъ могучій онъ кличъ,
И сильной, простой, задушевною рѣчью
Съумѣлъ своей цѣли достичь.
Нашлися и деньги, и люди, съумѣли
Себѣ воеводу избрать,
И двинулась къ бѣдной Москвѣ полоненной
Великая русская рать.
Стеклись на подмогу другіе, съ Заруцкимъ
Не мало пришло казаковъ,
Привелъ и свою боевую дружину
Рязанецъ Прокопъ Ляпуновъ.
Москву, словно туча, они обложили
И бились съ врагами земли,
И много и ихъ, и своихъ положили,
Но всѣхъ одолѣть не могли.
Поляки, какъ львы, защищались задорно
И крѣпко въ Кремлѣ заперлись,
И тамъ продолжали держаться упорно
И биться на смерть поклялись.
Онн не боялись бояръ, ни казаковъ,
Все это продажный народъ,
Все это корысти послушное стадо
Изъ хищныхъ и алчныхъ породъ.
Ихъ можно купить; вѣдь они признавали
Царемъ, кто захватывалъ власть,
А послѣ охотно ему измѣняли
И родину грабили всласть.
Страшила поляковъ лишь земская сила.
Страшилъ ихъ тотъ русскій народъ,
Который лишь гнулся, но все не ломился
Отъ страшныхъ и долгихъ невзгодъ,
Который, ни правъ, ни законовъ не зная,
Татарскую свергнувъ напасть,
Трудился незримо, Москвѣ помогая
Упрочить единую власть.
Народъ ужъ не вѣрилъ князьямъ и боярамъ,
Но вѣрили всѣ въ одного,
Кто въ тяжкіе годы лихаго безправья
Не тѣшилъ себя самого,
Служилъ не корысти, служилъ государству
И крѣпко стоялъ за своихъ,
И въ сдѣлку съ врагомъ не вступалъ, и дарами
Не льстился коварными ихъ,
И слалъ вдохновенныя всюду посланья,
Чтобъ всѣ поголовно легли,
Но только-бъ латинца избрать не посмѣли
Царемъ православной земли.
И знали поляки, что всѣ ихъ посулы,
И льготы, и сила, и власть,
Останутся втунѣ, что ими не сманишь
Всю Русь, что грозитъ имъ напасть,
Пока не удастся сломить Гермогена
И волю монаха склонить,
Хотя бы надеждой спастися отъ плѣна,
Отчизнѣ своей измѣнить.
Но праведный старецъ, какъ Божій подвижникъ,
Какъ сынъ православной земли,
Былъ твердъ неизмѣнно, и сладкія рѣчи
Его искусить не могли.
И ляхи рѣшили святаго владыку
Еще разъ съ угрозой просить,
А если откажетъ, голодною смертью
Въ темницѣ его уморить.
Ужъ третія сутки владыку держали
Прикованнымъ цѣпью, во тьмѣ,
И пищи ему никакой не давали.
И жаждой томили въ тюрьмѣ.
Но доблестный старецъ, себя забывая,
Страданья свои отженя,
Молился и ждалъ, какъ предвѣстника рая,
Послѣдняго смертнаго дня.
На утро пришли, застучали запоры,
Дробясь засверкали огни,
Вошли палачи -- и зловѣщіе взоры
Вперили на старца они.
За ними на блюдѣ и въ мисѣ узорной
Какія-то явства внесли,
И сняли съ нихъ крыши, покрытыя паромъ,
И близко къ нему поднесли.
-- "Послушай, старикъ, не упрямся, смирися,
Взгляни ты на этотъ обѣдъ,
Такимъ ты давно не упитывалъ чрева
Въ годину неволи и бѣдъ.
Вдохни -- какъ пріятно, попробуй -- какъ вкусно,
Оставимъ его мы тебѣ,
А ты подпиши только эту бумагу
И ѣшь на здоровье себѣ.
Пора положить, къ обоюдному миру,
Конецъ этой тяжкой борьбѣ;
Смирись! Объяви своему ты народу,
Чтобъ онъ покорился судьбѣ,
Чтобъ онъ государемъ призналъ Владислава,
Что ты признаешь его самъ,
И, вмѣстѣ съ другими, посломъ сановитымъ,
За нимъ отправляйся ты къ намъ".
Но старецъ былъ твердъ и напрасно поляки
Надѣялись этимъ путемъ
Сломить его силу, смирить непокорность
И встрѣтить союзника въ немъ.
-- "Молчи, отвѣчалъ онъ,-- неужли ты думалъ,
Что я, какъ Исавъ, за обѣдъ,
За эту земную, ничтожную пищу,
Рѣшуся служить вамъ. О, нѣтъ!
Сулите мнѣ царства, сулите мнѣ страны,
Сулите всѣ блага земли,
Давайте весь міръ, и тогда бы, безумцы,
Меня вы смутить не могли!
Кичитесь, злодѣи! Недолго придется
Въ Москвѣ вамъ теперь пировать!
По волѣ Господней, ужъ скоро прольется
Святая надъ ней благодать.
Смететъ васъ, какъ вѣтеръ мететъ паутину,
Какъ соръ она выброситъ васъ;
Найдутся, повѣрьте, въ лихую годину
Избранники Бога у насъ.
Пируйте, бѣснуйтесь себѣ на погибель,
Кощунствуйте въ храмахъ святыхъ,
Безславную, злую и страшную гибель
Готовитъ Господь вамъ за нихъ!.."
-- "Довольно болтать! Ишь тебя разобрало!
Опомнись, проклятый старикъ!
Неужели пиромъ тебя не пробрало
И онъ въ твою пасть не проникъ?
Должно быть, что нѣтъ! Такъ оставимте яства,
Пускай передъ нимъ постоятъ,
Пускай передъ носомъ его подымятся
И вдоволь его потомятъ;
Пусть ноздри его этотъ паръ пощекочетъ,
Тогда, въ непосильной борьбѣ,
Авось, наконецъ, онъ отвѣдать захочетъ
И самъ позоветъ насъ къ себѣ".
Ушли, но оставили мису съ ухою
И рыбу, и хлѣбъ, и вино,
И многія яства, воторыхъ владыка
Въ тюрьмѣ не видалъ ужъ давно.
Но въ тѣлѣ больномъ, изможденномъ владыки
Былъ доблестный духъ, не могли
Заставить его, для спасенія жизни,
Прельститься дарами земли.
Что день, то все новыя яства мѣняли,
Все ближе ихъ ставя къ нему,
И даже скоромью уста оскверняли,
И все говорили ему,
Чтобъ онъ покорился, заставя примѣромъ
Съ собой покориться народъ,
Что иначе онъ неминуемо скоро
Голодною смертью умретъ.
Молчалъ Гермогенъ, со смиреньемъ сносилъ онъ
Пору испытаній и бѣдъ,
На всѣ ихъ посулы, на всѣ ихъ глумленья,
Ни слова не молвилъ въ отвѣтъ.
Но дни проходили и властное время
Свое понемногу взяло,
И жажды, и голода тяжкое бремя
Его и томило, и жгло.
Мученія голода могъ перенесть онъ,
Но жить безъ питанья не могъ,
И бренность ничтожнаго нашего тѣла