Назарьев Валериан Никанорович
Очерки с натуры

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Капулетти и Монтекки.

   

ОЧЕРКИ СЪ НАТУРЫ.

IV.
КАПУЛЕТТИ и МОНТЕККИ.

Ты, старый Капулетти, ты, Монтекки,
Вы, трижды нарушившіе покой
На улицахъ Вероны вашей ссорой
И трижды вынуждавшіе гражданъ,
Чтобъ погасить за слово эту вспышку
Почтенныя одежды ихъ слагать
И брать мечи заржавленные въ руки.
Шекспиръ.

I.

   Аркадій Петровичъ Мизерандовъ, молодой человѣкъ тридцати лѣтъ, соединившій всѣ возможные цвѣта въ своемъ костюмѣ, съ дюжинной, а на иной вкусъ красивой физіономіей, съ большими сѣрыми глазами, ясно говорившими о полнѣйшемъ довольствѣ собой, людьми и всѣмъ на свѣтѣ, съ роскошнымъ русымъ парикомъ на головѣ, весело вошелъ въ кабинетъ помѣщика средней руки -- Михаила Михайловича Минькова.
   Глазамъ молодаго человѣка представился хозяинъ дома, полный, краснощокій брюнетъ, совершенно утонувшій въ яркомъ, бухарскомъ халатѣ... Онъ стоялъ посреди комнаты и съ большимъ наслажденіемъ перезванивалъ двумя колокольчиками, приходя въ явное недоумѣніе, которому изъ двухъ отдать преимущество.
   -- Слушай, душа моя, слушай... обратился хозяинъ къ вошедшему гостю, продолжая звонить и прислушиваться.
   -- Слушаю, слушаю, Михаило Михайлычъ, глубокомысленно отвѣчалъ Мизерандовъ.
   -- Прислушайся же... вотъ это -- мой старый колокольчикъ; чистѣйшая малина! Слышишь ли, какой густой тонъ? говорилъ хозяинъ, звоня однимъ колоколомъ.-- А вотъ это, продолжалъ онъ, звоня другимъ:-- валдай... Чу... серебро! Казицынъ изъ Валдая привезъ!... Ну, который лучше -- говори?
   Напрасно прислушивался Мизерандовъ: онъ не могъ отличить одного колокольчика отъ другаго и потому рѣшилъ, что оба -- хорошіе колокольчики.
   -- Да что я съ тобой толкую? вѣдь ты -- не охотникъ; куда тебѣ... съ сожалѣніемъ сказалъ хозяинъ, махнувши рукой.
   -- Помилуй, и я люблю прокатить на лихой тройкѣ съ хорошимъ колокольчикомъ -- душа радуется... и даже, знаешь, что-то русское зашевелится... оправдывался Мизерандовъ, принимая вовсе неидущій къ нему молодецкій видъ.
   Хозяинъ снова и еще съ большимъ сожалѣніемъ махнулъ рукой.
   -- Что новаго? спросилъ онъ, назвонившись до сыта.
   -- Ничего; все старое по старому. Исправникъ лису затравилъ. Тебѣ кланяются... Захаръ Захарычъ... Иванъ Васильичъ... Иванъ...
   -- А тебѣ полно судействовать -- тебя желаютъ въ предсѣдатели! перебилъ хозяинъ.
   -- Что ты!... весь ошеломленный вскричалъ Мизерандовъ.
   -- А ты давно пріѣхалъ?...
   -- Давно... сейчасъ... Да ты скажи...
   -- Скоро ѣхалъ?
   -- Да какъ тебѣ сказать? не то чтобы... да ты мнѣ скажи...
   -- Кто привезъ изъ Тумкина? мгновенно одушевляясь спросилъ хозяинъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на лихорадочное состояніе Мизерандова.
   -- Кто его знаетъ? какой-то рыжій мужикъ, со вздохомъ отвѣчалъ Мизерандовъ.
   -- Знаю, знаю. Никулка Чибрикинъ: сѣро-пѣгій въ корню, ловко бѣжитъ... бѣда... Глаза хозяина засвѣтились огнемъ, и румянецъ ярко заигралъ на полныхъ щекахъ его.
   Въ эту минуту дверь съ шумомъ растворилась; въ комнату вбѣжалъ красивый юноша съ большими голубыми глазами и свѣтлорусыми волосами, завивавшимися въ кудри.
   Крѣпко облобызавшись съ собесѣдниками, юноша со всего размаха кинулся на близъ-стоявшую кушетку.
   -- Мишель, вы -- скотина! вскричалъ юноша, обращаясь къ хозяину.
   -- За то, что ли, что проѣхалъ мимо твоей Жихоревки? Ты прежде узнай: я торопился на выборы -- не до того было, оправдывался хозяинъ.
   -- Молчи, лучше молчи! нечего оправдываться: подлость сдѣлана -- и довольно! перебилъ юноша, покойно укладываясь на кушеткѣ, и, подкладывая подъ голову подушку, продолжалъ:-- слышали мы, что вы въ предводители ломите, слышали душенька!
   -- Какъ знать? мало ли желающихъ; такъ ужь гдѣ намъ, намъ съ тобой тянуться.
   -- Ну, душа моя, какой ты предводитель? ты взгляни на себя; да я первый, вотъ-те Христосъ, только подвались ко мнѣ чинишка (юный помѣщикъ Погуляевъ со дня на день ожидалъ перваго гражданскаго чина) -- ужь я тебѣ первый черняка влѣплю... ей-богу, влѣплю.
   -- Твое дѣло; а я братъ такъ думаю: чѣмъ я не предводитель? безчестнаго я ничего не сдѣлаю; за дворянина распинаться готовъ. Всякому радъ помочь.
   -- А тутъ-то кстати тебѣ будетъ и того... лошадку всучить.
   Хозяинъ дѣйствительно имѣлъ чисто русскую слабость нагрѣть пріятеля конемъ, за что пріятели, недолго думавши, выпускали на его счетъ такія исторіи, какихъ ему и во снѣ не снилось.
   Мизерандовъ громко хохоталъ; хозяинъ началъ было оправдываться, но юношѣ наскучилъ уже разговоръ о предводительствѣ. Онъ сильно зѣвнулъ и спросилъ хозяина: что коньки его?...
   -- Живетъ... А ты на чемъ прибѣжалъ?
   -- На старикахъ...
   -- Поди, часовъ восемь тащился...
   -- Четырехъ не ѣхалъ...
   -- Хватилъ! вскричалъ хозяинъ.
   -- Ну, хватилъ! повторилъ Мизерандовъ.
   -- Я вамъ докладываю: четырехъ не ѣхалъ... горячился юноша.
   -- А кормёжка, возразилъ хозяинъ.
   -- Что кормёжка? въ Уразовѣ далъ по ведру и пошелъ.
   -- Врешь... коротко произнесъ хозяинъ.
   -- Да ты, душенька, спроси у Абрашки -- онъ здѣсь у подъѣзда. Недолго позвать.
   -- Врешь, мамочка, не вѣрю!
   -- Недалеко, пошлемъ за Абрамомъ...
   -- Врешь, врешь! по глазамъ вижу, что врешь!
   -- Кто тутъ вретъ? кто вретъ? послышался изъ дверей громкій голосъ уѣзднаго предводителя Хмѣлева, богатырски сложеннаго помѣщика, облеченнаго въ форменное пальто, широкое какъ мѣшокъ.
   -- Кто здѣсь вретъ? повторилъ вопросъ Хмѣлева неразлучный съ нимъ сосѣдъ его, мелкопомѣстный дворянинъ, говорившій на о, мужчина невысокаго роста, одѣтый по-русски въ коротенькую черную поддёвку и отчаянно перетянутый черкескимъ ремнемъ.
   При появленіи могучаго предводителя Мизерандовъ встрепенулся и отвѣсилъ глубокій поклонъ.
   -- А, Дон-Жуанъ--здорово! Давно ли? пробасилъ Хмѣлевъ, тяжело опустивши свою широкую барскую руку на худенькое плечо Мизерандова.
   Мизерандовъ поспѣшилъ было отвѣчать, но Хмѣлевъ обратилъ уже свое круглое, доброе лицо къ хозяину, желая скорѣе знать: "кто вретъ и что вретъ?" Тоже самое повторилъ и мелкопомѣстный въ черной поддёвкѣ.
   -- Чего? Митька вретъ чудеса: разсказываетъ, отвѣчалъ хозяинъ и тутъ же передалъ Хмѣлеву всю исторію, вовсе не обращая вниманія на мелкопомѣстнаго, какъ будто его и не было; впрочемъ, тотъ нимало не огорчился такимъ невниманіемъ: онъ сейчасъ же отошелъ всторону и, отыскавши въ углу хорошенькій разукрашенный кнутикъ, сталъ любовался и помахивать имъ.
   Внимательно выслушавши исторію до конца, сохраняя при этомъ величественную осанку, Хмѣлевъ принялъ сторону юноши, назвалъ его молодцомъ и тутъ же кстати разсказалъ нѣчто совершенно несбыточное о своемъ рысакѣ, носившемъ названіе Ермака.
   Подали завтракъ.
   За завтракомъ хозяинъ съ любопытствомъ освѣдомился у Хмѣлева о здоровьи его знаменитаго Ермака.
   -- Продалъ, мрачно проговорилъ Хмѣлевъ и духомъ проглотилъ рюмку водки.
   Хозяинъ всплеснулъ руками.
   -- Какъ! неужели? что вы, что вы?... посыпалось со всѣхъ сторонъ.
   -- Деньги понадобились, еще мрачнѣе произнесъ Хмѣлевъ:-- опекунскій совѣтъ чуть не скушалъ... и Хмѣлевъ снова взялся за рюмку.
   Наступило молчаніе. Собесѣдники были сильно взволнованы.
   -- Михайло Михайлычъ! Гдѣ кнутикъ-то добыли? приступилъ къ хозяину мелкопомѣстный, хлопая красивымъ кнутикомъ.
   -- Ну, господа, и я похвалюсь лошадью, приходя въ себя вскричалъ хозяинъ, и огни забѣгали въ глазахъ его: -- рыжая, тумачиха въ чулочкахъ, связь, глазъ, бревно... Диво... такихъ лошадей мало...
   -- Хорошъ, хорошъ, удивительный... твердилъ мелкопомѣстный, любуясь кнутикомъ и нимало не смущаясь невниманіемъ хозяина.
   -- Только -- завѣтная, непродажная... продолжалъ Митьковъ.
   Юноша значительно усмѣхнулся, кивая собесѣдникамъ на хозяина. Раздался дружный хохотъ. Мелкопомѣстный сильнѣе захлопалъ кнутикомъ и кричалъ, обращаясь къ своему величавому патрону, съ которымъ позволялъ себѣ нѣкоторую фамильярность:
   -- Держись, Вячеславъ Васильичъ; онъ тебя вставить хочетъ; держись -- ей-богу держись.
   Хохотъ поднялся нечеловѣческій.
   -- Никого не вставлялъ и не вставлю, а такъ къ слову пришлось, горячился хозяинъ: -- главное то, что тумачиха {Смѣсь двухъ конскихъ породъ.} больно добра, больно рука Вячеславу Васильичу, какъ разъ подъ него съ собаками ѣздить... такой полевикъ... ай!...
   Хохотъ еще болѣе усилился.
   -- Ну, веди, показывай намъ тумачиху, едва проговорилъ задыхавшійся отъ смѣха Хмѣлевъ.
   -- Прикажете показать? Сейчасъ, сію минуту! и оживившійся хозяинъ подобралъ уже мѣшавшія ему широкія полы бухарскаго халата.
   -- Нѣтъ, постой, дѣло есть, передумалъ Хмѣлевъ, и круглое лицо его выразило озабоченность.
   -- Въ часъ мы всѣ должны быть у старика Мамонова... важное совѣщаніе... Тебя, Дон-Жуанъ, я захвачу съ собой... ты намъ нуженъ... и, надѣвая свою высокую, бобровую шапку, Хмѣлевъ прибавилъ:-- живъ не хочу быть, коли не доѣду предсѣдателя и всю эту копишевщину.
   Хозяинъ нехотя опустилъ полы халата и поспѣшно принялся одѣваться.
   

II.

   Въ большой, свѣтлой комнатѣ, безъ всякихъ кабинетныхъ украшеній и затѣй: картинъ, цвѣтовъ, бронзъ и даже библіотеки съ нарядными переплетами, но съ чисто выбѣленными стѣнами, бѣлоснѣжными шторами, простой старинной мебелью въ чехлахъ и большимъ рабочимъ столомъ, сидѣло болѣе двадцати помѣщиковъ, большею частью родныхъ: племянниковъ, дядюшекъ, двоюродныхъ братьевъ, и шелъ между ними шумный, за версту слышный споръ.
   Между спорившими болѣе всѣхъ горячился и размахивалъ руками хозяинъ дома, старикъ Мамоновъ. Въ каждой малѣйшей черточкѣ его лица проглядывала честная, неодолимо симпатическая натура; въ его голубыхъ глазахъ, осѣненныхъ густыми, будто обсыпанными снѣгомъ, бровями, свѣтилось какое-то въ высшей степени отрадное, почти дѣтское добродушіе, но вмѣстѣ съ тѣмъ сѣдые, въ безпорядкѣ поднявшіеся къ верху волосы придавали ему смѣлый, вызывающій видъ. Его незатѣйливый костюмъ, явно сшитый руками доморощеннаго портнаго, исправлявшаго вмѣстѣ съ тѣмъ должность садовника и барскаго стремяннаго, былъ сѣраго цвѣта: широкое пальто, жилетъ и волочившіеся по полу панталоны, все это было сѣрое; небрежно сложенный шейный платокъ, голубой бисерный снурокъ на жилетѣ, неуклюжіе, но чистые какъ зеркало сапоги -- все это вмѣстѣ какъ нельзя болѣе бросалось въ глаза среди окружавшихъ его новѣйшаго покроя сюртуковъ и фраковъ.
   Собравшіеся въ кабинетѣ Мамонова, только что пріѣхавшіе изъ деревень помѣщики прежде всего поражали необычайно крѣпкимъ сложеніемъ, шириною плечъ, густыми, по большей части русыми, волосами на бородахъ, усахъ и эспаньолкахъ. Всѣ они болѣе или менѣе походили другъ на друга и представляли рядъ чисто русскихъ, добрыхъ лицъ, выражавшихъ безпритязательность, безпечность и нѣкоторую безпорядочность. Изъ этой категоріи нѣсколько выступала личность племянника Мамонова, до крайности озлобленнаго молодаго человѣка, съ желтымъ, осунувшимся лицомъ и острой козлиной бородкой, которую онъ постоянно ерошилъ.
   Викторъ Мамоновъ слылъ за молодаго человѣка образованнаго и благородно мыслящаго; онъ много шатался за-границей, носилъ въ душѣ тьму высокихъ стремленій, имѣлъ независимое состояніе, надъ всѣмъ издѣвался, говорилъ чрезвычайно смѣлыя вещи -- языкъ у него, по выраженію губернскихъ дамъ, былъ какъ бритва -- и за недостаткомъ болѣе широкой дѣятельности исправлялъ должность губернскаго остряка и карателя губернскихъ нравовъ.
   -- Гдѣ свободный трудъ? точно изъ ружья выпалилъ въ эту минуту старикъ Мамоновъ.-- Гдѣ вы нашли свободный трудъ? Въ Англіи, можетъ быть? продолжалъ старикъ, нѣсколько остывая: -- по моему, вотъ свободный трудъ: сидимъ мы; ну, наскучило сидѣть -- пойдемъ-ка, братецъ, покопаемъ. А почему не покопать? Взяли заступы, да часъ другой и покопали. А то, какой же это свободный трудъ въ Англіи, когда я шестнадцать часовъ не вылѣзаю изъ каменоломни? гдѣ же тутъ свободный трудъ?...
   -- По крайней мѣрѣ политическая экономія говоритъ намъ, началъ-было Викторъ Мамоновъ.
   -- Что ты мнѣ съ политической экономіей? снова разразился старикъ.-- Ты мнѣ о политической экономіи -- ни слова! и названіе дикое, непонятное для меня...
   -- Какъ! что вы сказали? политическая экономія -- дикое названіе... такъ кажется...
   И, говоря это, Викторъ Мамоновъ съ ожесточеніемъ схватился за свою козлиную бородку...
   -- Повторяю: непонятное... свирѣпѣлъ старикъ: -- кавардакъ. Гдѣ же тутъ смыслъ? политика, какъ всѣмъ должно быть извѣстно, есть наука надувать ближняго какъ можно лучше. Экономія же учитъ насъ какъ лучше сберегать свои средства и пользоваться ими... Я соединяю эти два слова, и выйдетъ кавардакъ.
   -- Извините, дядюшка, медленно, дрожащимъ отъ волненія голосомъ началъ Викторъ Мамоновъ:-- но съ этой минуты вы въ моемъ мнѣніи -- помѣщикъ, плавающій безъ руля по морю наукъ... Вы... вы... обо всемъ трактуете... не... не имѣвши... не бывши спеціалистомъ.
   -- А, такъ по твоему выходитъ, что надо быть спеціалистомъ, чтобъ судить о чемъ нибудь. Какъ это вы, ученый народъ, еще не увѣряете насъ, что надо самому быть художникомъ или литераторомъ, чтобы судить картину или книгу... нападалъ неугомонный старикъ, давно уже привыкшій къ выходкамъ племянника.
   -- Само собою разумѣется. Чтобы судить правильно, нужно понимать дѣло, а понимать можетъ только спеціалистъ, горячился Викторъ Мамоновъ.
   -- Правда, поддержалъ его одинъ изъ помѣщиковъ.
   -- Помилуйте, это ясно какъ день... Конечно, нельзя судить... невозможно... въ свою очередь поддержали помѣщика нѣсколько человѣкъ его ближайшихъ сосѣдей, движимые сильнымъ желаніемъ пошумѣть.
   -- Ну, да если я васъ уничтожу живымъ примѣромъ? и, говоря это, хозяинъ сталъ передъ гостями въ вызывающей позѣ.
   -- Послушаемъ, послушаемъ, отвѣтилъ хоръ противниковъ,
   -- Такъ вотъ же вамъ живое доказательство, милостивые государи, прошу извинить!
   И, сказавши это, старикъ вдругъ неожиданно повернулся, показавши такимъ образомъ всему обществу свою спину съ тремя клиньями, страннымъ случаемъ очутившимися на самой серединѣ спины.
   -- Ха, ха, ха-ааа!... Кто это тебя украсилъ? кто это васъ нарядилъ? Ха, ха, ха!... загремѣло двадцать голосовъ...
   -- Филька, портной! отвѣчалъ старикъ, сохраняя все ту же комическую позу.
   -- Ха, ха, хаа!... хи, хи, хй!... хе, хе, хее!... заливались гости.
   Старикъ живо обратилъ къ обществу свое сіявшее отъ удовольствія лицо, восклицая:
   -- Поймалъ умниковъ, разбилъ на-голову. Вы, умники, судите мой каштанъ -- это для меня все равно; я себѣ таскаю его и съ плечъ не спущу, пока не свалится, а вы-то попались. Осудили каштанъ, а ну-ка, милостивые государи, сшейте мнѣ такой кафтанъ. Что, сошьете кафтанъ? и, озадачивъ такимъ образомъ все общество, старикъ сталъ передъ обществомъ какъ знакъ вопросительный.
   Гости затихли, но только на минуту. Они какъ будто съ силами собирались, чтобы разомъ со всѣхъ сторонъ ринуться на старика, съ торжествомъ обозрѣвавшаго затихшихъ противниковъ. Грозила страшная буря, одна изъ бурь нерѣдкихъ и тѣсномъ кругу добрыхъ крикуновъ-помѣщиковъ, подчасъ большихъ охотниковъ громко поспорить о предметахъ, вызывающій на размышленіе; но, къ счастью хозяина, въ эту грозную минуту въ дверяхъ кабинета появилась величественная фигура Хмѣлева, сопровождаемая Митьковымъ и его гостями.
   Послѣ тѣсныхъ объятій начались распросы: "что новаго? какова дорога?" и проч.; но не успѣлъ еще Мизерандовъ передать всѣхъ уѣздныхъ новостей и поклоновъ, какъ задорный старикъ потребовалъ его мнѣнія насчетъ спеціализма.
   Страсть къ вѣчнымъ преніямъ была давнишняя и, можетъ быть, единственная слабость старика Мамонова, и доходила въ немъ эта слабость до того, что даже шелъ иногда старикъ противъ мнѣній, въ истинѣ которыхъ за грѣхъ бы считалъ сомнѣваться, и все это изъ одной неодолимой страсти къ преніямъ.
   -- Ну, натѣшились по крайней мѣрѣ, оправдывался старикъ въ случаѣ нападковъ сосѣдей на его слабость:-- вѣдь это не можетъ же быть поводомъ къ охлажденію отношеній...
   -- Ну, конечно, я противъ... Спеціализмъ такъ сказать... а впрочемъ... проговорилъ Мизерандовъ, не собравшись еще съ мыслями.
   -- Слава-богу, нашелся еще человѣкъ. Вотъ господа': человѣкъ умный и даже можно сказать -- ученый; въ университетѣ былъ...
   Но господа вдругъ подняли такой гвалтъ, что и разобрать невозможно было ничего, и даже самъ Василій Васильевичъ Мамоновъ, оглушенный, озадаченный не на шутку, какъ будто окаменѣлъ на минуту. Однакожъ, это было одно мгновеніе; онъ тотчасъ же оправился и, добывши богъ-знаетъ откуда совершенно трубный гласъ, покрылъ имъ весь хоръ господъ.
   -- Ужь нѣтъ хуже вашего спеціализма. Онъ губитъ всѣ силы и способности человѣка. Образованіе должно быть общее, трубилъ старикъ.-- Знаю я спеціалистовъ! Спеціалистъ цѣлый вѣкъ, каналья, твердитъ что нибудь одно, какъ попугай -- ну, какое нибудь римское право долбитъ, каналья, или шизику, а въ остальномъ онъ -- дуракъ, изъ жизни дуракъ, и въ жизни на волосъ не понимаетъ. А жизнь-то и есть наука, а все остальное -- вздоръ! Образованіе -- не въ гимназіи, не въ университетѣ, а вотъ гдѣ образованіе: вышелъ ты изъ университета, что ли, изъ гимназіи ли, пошелъ въ общество; тотъ дѣло говоритъ, тотъ еще дѣльнѣе, а ты все молчишь. Досада тебя и заберетъ: что же я дуракъ дуракомъ сижу? Вотъ когда и почуешь ты гдѣ образованіе.
   Своимъ ли голосомъ, или мнѣніемъ, не беремся разсудить это, но хозяинъ окончательно ошеломилъ гостей своихъ; всѣ стали втупикъ, исключая Виктора Мамонова, ничего впрочемъ неслыхавшаго изъ словъ дяди, но находившаго большое наслажденіе въ томъ, чтобы бѣсить его сколько возможно болѣе.
   -- Какъ ни уважаю я васъ, милый дядюшка, а понимать -- не всегда понимаю, желчно возразилъ онъ:-- вы богъ-знаетъ что иногда толкуете. На дняхъ еще вы доказывали, что чтеніе книгъ есть большой вредъ.
   -- Да-съ! и повторю сто разъ. Многимъ, по моему, положительно вредно чтеніе книгъ; напримѣръ, одна барыня, моя сосѣдка, вычитала гдѣ-то, что до двѣнадцати лѣтъ не слѣдуетъ ничему учить дѣтей; вотъ она и стала держаться этой системы, и вышелъ сынъ идіотъ.
   Разсказъ хозяина прерванъ былъ появленіемъ заразительно веселой, прыгающей и смѣющейся фигуры господина среднихъ лѣтъ съ длинными рыжеватыми волосами, доходившими до плечъ, и съ длинными усами, тоже рыжеватыми, одѣтаго въ простой полевой кафтанъ.
   -- Ура, ура!... господа... кричите всѣ ура!... требовать веселый господинъ въ полевомъ кафтанѣ.
   -- Что, что такое., что случилось? разомъ спросили собесѣдники.
   -- Трехъ волковъ забубенилъ!... и веселый господинъ снова принялся кричать ура!...
   Викторъ Мамоновъ зажать уши и отошелъ въ сторону, къ окну, а веселый господинъ, не обращая на него никакого вниманія, началъ разсказывать, какъ забубенилъ трехъ волковъ. Все общество, не исключая хозяина и двухъ-трехъ слугъ, вѣроятно страстныхъ охотниковъ, появившихся въ дверяхъ комнаты, съ ежеминутно возрастающимъ участіемъ внимали разсказу...
   -- Третьяго дня... началъ веселый господинъ:-- взялъ я троихъ охотниковъ: Исайку, Чиклея, да Ваську и выѣхалъ въ Моховое Болото... Хоть бы одинъ зайчишка... ни ни... Ѣду назадъ такой злой... Исайка, стремянный -- за мной... только и сунь онъ лошадь-то въ кустъ... Улюлю!... я -- глядь, а онъ, волкъ-то, поднялся на кочку... такимъ манеромъ -- тутъ веселый господинъ весьма вѣрно изобразилъ волка, поднявшагося на кочку -- вытянулся злодѣй... прислушивается... Я зазѣвалъ... Улюлю его, шельму!... Смотрю: мой Примѣтъ... спѣетъ... спѣетъ... у его, Примѣтушкааа!... Какъ доѣхалъ Примѣтъ... трахъ!... и покатился, перекувырнувшись съ волкомъ... Я только ахнулъ... А позади, слышу, зазѣвалъ Чиклей... улюлю... его!... Смотрю: несется, шапку высоко поднялъ... трахъ... есть!... Улюлю его!... улюлю!... Что такое?... Васька орётъ какъ сумасшедшій... принялъ третьяго волка... Тутъ ужь себя я не вспомнилъ... зѣваю!... улюлю... улюлю его! а самъ и шапку, и арапникъ, и даже потники потерялъ... всё растерялъ... Такъ трехъ и забубенили.
   Долго бы еще вѣроятно шумѣлъ веселый господинъ, если бы Хмѣлевъ не взглянулъ на часы и не напомнилъ, что нора бы дѣломъ заняться.
   -- Пора, пора бы... дѣйствительно пора! послышалось между помѣщиками.
   Старикъ Мамоновъ откашлялся и съ нѣкоторой торжественностью выступилъ впередъ... Все смолкло.
   -- Милостивые государи! началъ старикъ, окидывая все общество своимъ симпатическимъ взоромъ:-- я намѣренъ въ краткихъ словахъ изобразить вамъ личность нашего предсѣдателя гражданской палаты.
   Краткое изображеніе продолжалось добрыхъ полчаса. Старикъ яростно нападалъ на подъяческую натуру предсѣдателя, обличалъ его въ черныхъ поступкахъ, не приводя, впрочемъ, ни одного факта (онъ полѣнился собрать ихъ), и въ заключеніе требовалъ, чтобы предсѣдателя прокатили на вороныхъ.
   -- Слѣдуетъ, такъ его и слѣдуетъ, зашумѣло общество, стѣсняясь ближе къ старику.
   -- Вамъ извѣстно, милостивые государи, что генералъ Копишъ и вся аристократія принимаетъ большое участіе въ предсѣдателѣ... продолжалъ старикъ.
   -- Знаемъ... знаемъ... извѣстно!
   -- Такъ вотъ что, милостивые государи: давайте уничтожимъ аристократовъ! пріосанившись вскричалъ старикъ.
   -- Уничтожимъ, уничтожимъ ихъ!... втопчемъ въ грязь!... грянули помѣщики.
   -- Улюлю его... улюлю... улюлю! сказалъ про себя въ эту минуту веселый господинъ.
   Начались счеты шаровъ, соображенія, и закипѣла во всей ея силѣ губернская политика. Оказалось, что мамоновцы были далеко сильнѣе аристократовъ и что побѣда несомнѣнна.
   -- Побѣдимъ, побѣдимъ! съ большою увѣренностью повторили мамоновцы.
   Лица ихъ пламенѣли воинскимъ жаромъ; глазами, казалось искали они врага, чтобы тутъ же раздавить его; и только Викторъ Мамоновъ, молодой человѣкъ съ козлиной бородкой, покойнѣе чѣмъ обыкновенно курилъ свою сигару.
   -- Теперь, милостивые государи, началъ хозяинъ:-- когда побѣда несомнѣнна, имѣю честь представить вамъ новаго предсѣдателя, неподкупнаго, честнаго человѣка... и, говоря это, онъ неожиданно выдвинулъ впередъ Мизерандова.
   -- Господа... господа... повторялъ Мизерандовъ:-- я десять лѣтъ служу судьей, господа... я привыкъ... какъ же это я... вдругъ...
   -- Въ предсѣдатели, въ предсѣдатели! неистово шумѣла толпа.
   Мизерандовъ опустилъ голову. Въ воображеніи его живо развернулась картина сладкой, невозмутимой жизни его въ уѣздномъ городѣ: балики у городничаго, на которыхъ онъ, баловень туземныхъ дамъ, такъ ловко открывалъ мазурку, невинныя игры въ фанты и въ веревочку, которыя безъ него никогда не могли устраиваться; вспомнилъ онъ дуэты, пѣтые имъ съ одной голосистой барышней; вспомнилъ свои разъѣзды по помѣщикамъ; вспомнилъ Глафиру Ивановну, хорошенькую вдову, которой онъ три года уже какъ собирается сдѣлать предложеніе... Но тутъ же вообразился ему и весь эффектъ, который произведетъ въ уѣздномъ городкѣ его назначеніе въ предсѣдадели.-- "Слышали вы новость? Мизерандовъ махнулъ въ предсѣдатели." -- "Быть не можетъ"?-- "Честью завѣряю..." -- "Ну, хватилъ!" -- "Боже мой, какой карьеръ! Ахъ, боже мой! хотъ бы однимъ глазкомъ посмотрѣла, какъ онъ будетъ предсѣдательствовать. Помилуйте, такой ловкій мужчина, бель-омъ, и вдругъ -- предсѣдатель -- помилуйте".
   Все это раздалось въ ушахъ ошеломленнаго Мизерандова. Искушеніе было слишкомъ сильное. Мизерандовъ въ избыткѣ чувствъ обнялъ и разцаловалъ хозяина.
   -- Наконецъ-то дождались мы предсѣдателя по душѣ.-- Bon такъ предсѣдатель! Молодчина у насъ предсѣдатель! Дайте мнѣ его обнять, предсѣдателя.-- Вашу руку, предсѣдатель!-- раздалось вокругъ просіявшаго Мизерандова.
   Въ эту минуту общаго ликованія въ комнату вкатилась совершенно круглая дама съ круглымъ, добрымъ лицомъ и руками, тоже круглыми: это была хозяйка дома.
   -- Будетъ вамъ, господа; довольно заниматься политикой. Завтракъ поданъ; идемте завтракать, весело говорила хозяйка, проворно обходя гостей.
   -- А я трехъ волковъ забубенилъ... началъ веселый господинъ, раскланиваясь съ хозяйкой.
   -- Поздравляю васъ, Аграфена Ивановна: Копишъ не будетъ болѣе предсѣдателемъ; теперь у насъ другой предсѣдатель -- г. Мизерандовъ! перебилъ веселаго господина кто-то изъ помѣщиковъ.
   -- Слава-богу! Ахъ, какъ я рада! вы не можете себѣ вообразить, какъ я довольна... Воображаю бѣшенство нашихъ аристократовъ -- копишевцевъ.-- Да дайте же мнѣ взглянуть на нашего милаго предсѣдателя... и, говоря это, Аграфена Ивановна даже перемѣнилась въ лицѣ отъ удовольствія.
   Мизерандовъ былъ немедленно представленъ хозяйкѣ.
   Все общество направилось въ столовую, исключая Виктора Мамонова. Онъ одинъ взялъ шляпу и, не раскланиваясь ни съ кѣмъ, направился вонъ изъ комнаты.
   -- Куда?... съ замѣтной досадой спросилъ хозяинъ.
   -- Къ синьйору Монтекки, желчно проговорилъ молодой человѣкъ съ козлиной бородкой и потомъ, остановившись на минуту въ дверяхъ, съ неестественнымъ смѣхомъ прибавилъ:-- соблюдая строгій нейтралитетъ, я свободно прогуливаюсь изъ лагеря Капулетти въ лагерь стараго Монтекки.
   -- Смотри, не поплатись за это удовольствіе! наставительно проговорилъ старикъ.
   Молодой человѣкъ нетерпѣливо махнулъ рукой и исчезъ.
   

III.

   Молодой человѣкъ съ козлиной бородкой ѣхалъ вдоль по такъ называемой большой улицѣ, когда-то заслуживавшей полнаго вниманія своимъ раздольнымъ просторомъ. Но не возлюбилъ простора этого бывшій губернаторъ, страстный охотникъ до городскихъ украшеній. Немедленно украсилъ онъ большую улицу, во всю длину ея, высокимъ валомъ съ тощими акаціями по бокамъ и даже для эффекта тамъ и сямъ приказалъ разбросать выкрашенныя зеленой краской скамейки. Много еще хлопотъ имѣлъ губернаторъ съ своимъ произведеніемъ, и не шутя огорчало его то, что простой народъ называлъ украшеніе просто валомъ, между тѣмъ какъ чиновная публика величала городскимъ бульваромъ.
   -- Что за дрянь настроена! злился Викторъ Мамоновъ, оглядывая разнохарактерный видъ домовъ, протягивавшихъ другъ другу, какъ будто руки, свои длинные заборы:-- и кажутся съ виду друзьями, и руки протягиваютъ, а между тѣмъ такъ и морщатся и косятся другъ на друга, и одинъ передъ другимъ будто щеголяютъ своими грошевыми украшеніями. Вотъ оно -- ни дать ни взять наше губернское общество... И разъ напавши на это сходство, богъ-знаетъ куда занесся бы молодой человѣкъ, еслибы извощикъ вдругъ не поворотилъ направо и, сгарая сильнымъ желаніемъ отличиться передъ стоявшими на дворѣ кучерами, не замахалъ кнутомъ съ такимъ азартомъ, что даже раза два задѣлъ сѣдока своего.
   Мамоновъ поднялъ голову, и глазамъ его представился большой розовый домъ съ готическими окнами и замысловатыми украшеніями, немного выступавшій впередъ изъ сада -- игравшаго множествомъ звѣздочекъ на яркомъ зимнемъ солнцѣ.
   Дожидаясь возвращенія человѣка, отправившагося съ докладомъ, Мамоновъ услышалъ звуки скрипки, аккомпанировавшей довольно маленькому, но пріятному женскому голосу.
   Женскій голосъ пѣлъ:
   
   Ахъ, боже мой, нѣтъ силъ терпѣть!
   Они мнѣ жениха представятъ
   И, можетъ быть, играть и пѣть
   Они при немъ меня заставятъ.
   
   -- Ну-съ, теперь вамъ. Начинайте, раздался въ эту минуту мужской, сердитый голосъ, сопровождаемый свирѣпымъ ударомъ смычка:-- начинайте же... извольте начинать!! Но напрасно раздавался сердитый голосъ: никто не начиналъ.
   Въ эту минуту дверь распахнулась, и Мамонову представился на первомъ планѣ джентльменскаго вида слуга, приглашавшій его войти, а далѣе -- ряды стульевъ и креселъ, занятыхъ гостями и многочисленнымъ семействомъ генерала Копиша, а еще далѣе, въ самомъ углубленіи залы -- съ большимъ вкусомъ устроенный домашній театръ съ поднятымъ занавѣсомъ и сценой, представлявшей обыкновенную комнату съ дверью прямо, съ дверью направо и съ дверью налѣво. На аван-сценѣ стояла молоденькая, очень хорошенькая дѣвушка и молодой человѣкъ незначительнаго, но весьма добродушнаго вида. А пониже ихъ неистовствовалъ какой-то взъерошенный господинъ -- должно быть, капельмейстеръ музыки, судя по нетерпѣливымъ и рѣзкимъ движеніямъ обѣихъ рукъ, вооруженныхъ смычкомъ и скрипкой.
   -- Я васъ попрошу, Наталья Дмитріевна, еще разъ пропѣть, краснѣя упрашивалъ дѣвушку добродушный молодой человѣкъ:-- еще разъ, послѣдній разъ.
   Вмѣсто отвѣта дѣвушка снова начала пѣть... куплетъ приходилъ къ концу... глаза капельмейстера приняли вдругъ страшные размѣры, и весь онъ всѣмъ корпусомъ своимъ, глазами и скрипкой повернулся къ добродушному молодому человѣку, сильно топнувши при этомъ ногой.
   Молодой человѣкъ заикнулся, а потомъ какъ будто въ сильномъ испугѣ, какимъ-то густымъ, страннымъ и вовсе несвойственнымъ ему басомъ запѣлъ:
   
   Да ужь теперь пошла писать;
   Того смотри, что не на шутку
   Они за...
   
   Но тутъ капельмейстеръ, весь вскипѣвши негодованіемъ, пришелъ въ такой азартъ, что даже бросилъ въ сторону свою скрипку, восклицая:-- Да, ужь именно того и смотри, что вы меня въ гробъ положите. Вы -- ангелъ, mademoiselle Лукошкова. Это ангельское терпѣніе надо имѣть... я ваы,ъ удивляюсь.
   Молодой человѣкъ вертѣлся какъ на иголкахъ, но дѣло скоро поправилъ какой-то господинъ, съ большой ловкостью перескочившій прямо изъ креселъ на сцену и оказавшійся режиссёромъ домашняго театра. Въ минуту научилъ онъ растерявшагося молодаго человѣка, и репетиція всѣмъ извѣстной комедіи "Хороша и дурна, глупа и умна" пошла какъ нельзя болѣе успѣшно, особенно съ той минуты, какъ появился на сцену Прохоръ Кондратьичъ, роль котораго занималъ губернскій стряпчій -- молодой человѣкъ съ замѣчательнымъ комическимъ талантомъ, впрочемъ, болѣе всего бравшій желтыми, очень узкими и короткими панталонами и краснымъ платкомъ, далеко мотавшимся изъ задняго кармана. Появился Алинскій. Роль эту занималъ отпускной офицеръ съ очень развязными манерами, но игравшій въ первый разъ и потому, какъ онъ самъ выражался, жестоко срѣзавшійся. Конфузъ свой выражалъ онъ какимъ-то страннымъ смѣхомъ и фырканьемъ. Режиссеръ снова сдѣлалъ свой воздушный прыжокъ на сцену и начатъ уговаривать отпускнаго офицера не конфузиться, на что отпускной офицеръ отвѣчалъ, по прежнему, однимъ фырканьемъ, закрывая рукою свой ротъ и безпрестанно повторяя: "Не могу! Что же дѣлать, если я не могу? Ей-богу, не могу... ей-же богу, не могу!... да вы, Прохоръ Кондратьичъ, не смотрите на меня... не смѣшите меня, пожалуйста... не смѣшите меня!" -- Нахохотавшись досыта, отпускной офицеръ постепенно обошелся и, какъ говорится, вошелъ въ роль. Онъ такъ граціозно кланялся, брался за голову, поправляя прическу, такъ мило шептался въ нѣмыхъ сценахъ, что хоть бы какому "настоящему актёру". Далѣе вышло. еще замѣшательство: господинъ, исполнявшій роль судьи, до крайности нетерпѣливый и раздражительный чиновникъ особыхъ порученій, совершенно не зналъ своей роли, а всю вину сваливалъ на суфлёра. "Подавайте, Демьянъ Григорьичъ, подавайте же, да васъ совсѣмъ неслышно, ничего -- ни, ни, ни... Подавайте же, Демьянъ Григорьичъ!..." безпрестанно кричалъ чиновникъ, ужасно размахивая при этомъ руками.
   Несмотря на всѣ препятствія, можетъ быть, благодаря усиліямъ перваго комика и хорошенькому личику молоденькой дѣвушки, пьеса, говоря языкомъ записныхъ театраловъ, сошла недурно.
   Въ заключеніе единодушно вызванный комикъ сдѣлалъ для удовольствія публики такое антрша въ воздухѣ, что даже истерики схватили одну изъ дамъ, пріѣзжую помѣщицу, и комедія едва не кончилась трагедіей.
   Шумя шелковыми платьями, поднялись дамы и плавно потекли въ гостиную; за ними всталъ съ своего кресла почтенный хозяинъ, опрятный и подкрашенный старикъ въ отставномъ мундирѣ съ краснымъ воротникомъ, съ золотыми очками на орлиномъ носу, съ крестами на шеѣ. Безъ шума, на кончикахъ пальцевъ обходилъ онъ гостей, привѣтливо и крѣпко пожимая имъ руки. Рука Мамонова тоже побывала въ рукахъ хозяина и достаточно нагрѣлась отъ тѣсныхъ пожатій. Семейство генерала Копиша пользовалось особеннымъ расположеніемъ всего города.
   Городскіе жители приходили въ ужасъ и негодованіе при одномъ лишнемъ словѣ о почтенномъ семействѣ; за это лишнее слово можно было прослыть либераломъ и вреднымъ человѣкомъ. Но, несмотря на любовь городскихъ жителей къ Францу Осиповичу Копишу, никто изъ нихъ достовѣрно не могъ сказать, откуда явился почтенный старецъ, и кто онъ, и гдѣ жилъ до сихъ поръ, и гдѣ пріобрѣлъ невыразимо пріятныя и ласкающія манеры, и гдѣ нажилъ состояніе (о состояніи генерала Копиша ходили баснословные слухи) -- ничего этого не знали городскіе жители, а между тѣмъ домъ генерала съ утра до ночи былъ набитъ гостями, былъ центромъ городскихъ веселостей. Театры любителей смѣнялись концертами любителей, концерты -- лотереями, и все это совершалось съ благотворительною цѣлью. Генералъ не принадлежалъ къ богатымъ помѣщикамъ, а пріобрѣтены были имъ ничтожныя сто душъ (именно сколько нужно для участія въ выборахъ), по его словамъ единственно съ цѣлью имѣть честь принадлежать къ благороднѣйшему дворянству степной губерніи. Между коренными степняками-помѣщиками, безвыѣздно засѣвшими въ деревняхъ и косо поглядывавшими на почтеннаго старца, носились даже слухи, что старецъ, заводя имѣніе болѣе съ политическою цѣлью, воспользовался примѣромъ Павла Ивановича и накупилъ не настоящихъ душъ, а находящихся въ бѣгахъ и даже несуществующихъ. Впрочемъ, это были одни только слухи.
   Очаровательная манера, генерала во всей силѣ сообщилась его многочисленному семейству. Шесть дочерей его (жены онъ давно лишился) и два сына чрезвычайно походили другъ на друга своими пѣвучими голосами, тихою походкой, и всѣ они какъ будто были обмазаны чѣмъ-то сладкимъ, до такой степени ровно обмазаны, что трудно было различать ихъ. Впрочемъ, дѣвицъ различали но талантамъ: одна пѣла, другая рисовала... третья... но гдѣ же исчислить ихъ разнообразные таланты? довольно сказать, что ихъ различали по талантамъ... Болѣе представлялось возможности отличать братьевъ Копишъ: различіе это было видимое. Старшій имѣлъ уже владиміра въ петлицѣ за девять лѣтъ покойной и, можетъ быть, полезной депутатской службы, между тѣмъ какъ меньшой не имѣлъ еще владиміра въ петлицѣ, а только мечталъ о немъ съ самыхъ нѣжныхъ лѣтъ; во всемъ остальномъ между братьями было сходство поразительное.
   Парадная гостиная, увѣшанная и устланная богатыми тканями, все болѣе и болѣе наполнялась ежеминутно прибывавшими поклонниками почтеннаго семейства, облеченными въ мундиры разныхъ вѣдомствъ. Общество собралось все порядочное: тутъ были старики, пользовавшіеся значительными окладами жалованья и согнувшіеся подъ тяжестью украшеній; тутъ были люди солидныхъ лѣтъ, уже близкіе къ значительнымъ окладамъ и украшеніямъ; тутъ были юные чиновники, втайнѣ мечтавшіе обі окладахъ и украшеніяхъ; тутъ были птенцы, еще только числившіеся при различныхъ вѣдомствахъ; тутъ были помѣщики, никогда невидавшіе деревень своихъ и съ большимъ наслажденіемъ носившіе свои ученые, конно-заводскіе и прочіе мундиры. Они душой примкнули къ чиновничьей аристократіи и, нося на челѣ слѣды какихъ-то заботъ и меркантильныхъ соображеній, съ злѣйшею ироніей отзывались о грубости и неразвитости своихъ деревенскихъ сосѣдей. Остальная часть общества состояла изъ дилеттантовъ всевозможныхъ разборовъ.
   Вся чиновная семья, собравшаяся въ парадной гостиной, съ только что выбритыми подбородками и короткими волосами, не то русыми, не то черными, выражала неугомонную суету и сильнѣйшее желаніе не терять золотаго времени на своихъ до чрезвычайности разноплеменныхъ лицахъ. Въ гостиной царствовало примѣрное благонравіе: никто не возвышалъ голоса, никто не выступалъ съ своимъ мнѣніемъ, никто даже громко не сморкался и не кашлялъ.
   Замѣтивши Мамонова, злившагося въ углу гостиной, хозяйки дома сейчасъ же рѣшились поочереди занимать его.
   -- Вы вѣрно будете въ театрѣ? запѣла старшая дѣвица.
   -- Въ какомъ театрѣ? отрывисто спросилъ Мамоновъ.
   -- У насъ въ театрѣ? У васъ вѣроятно нѣтъ билета, продолжала пѣть дѣвица, какъ бы испуганная несчастнымъ положеніемъ человѣка, неимѣвшаго билета.-- Позвольте, я вамъ сейчасъ же достану... Папа!... папа!...
   -- Въ пользу бѣдной вдовы, снова запѣла дѣвица, возвращаясь съ билетомъ въ рукѣ.
   Сдѣлавши свое дѣло, дѣвица скрылась, а ея мѣсто заняла другая дѣвица и безъ всякихъ предисловій подала Мамонову билетъ на завтрашній концертъ въ пользу бѣднаго семейства.
   -- Donnez votre écu aux pauvres, пропѣла дѣвица въ видѣ утѣшенія.
   Съ трудомъ удерживая досаду, Викторъ Мамоновъ снова полѣзъ за кошелькомъ своимъ.
   По всей вѣроятности этимъ не кончились бы благотворительные подвиги желчнаго молодаго человѣка; издали уже прицѣливалась въ него третья сестра съ лоттерейнымъ листомъ, но, къ счастью Мамонова, третья сестра увлеклась разговоромъ, вдругъ оживившимся въ противоположномъ концѣ гостиной, и направилась въ ту сторону.
   -- Я не выйду, рѣшительно не выйду! горячо спорила дѣвица Лукошкова.
   -- А мы васъ все-таки вызовемъ, увѣрялъ ее отпускной офицеръ.
   -- А я не выйду.
   -- А я все-таки буду вызывать, пока не надоѣмъ.
   -- А я все-таки не выйду.
   -- А я... началъ было молодой человѣкъ.
   -- Мнѣ кажется, что въ порядочномъ обществѣ не должно быть ни вызововъ, ни даже аплодисментовъ, наставительно перебилъ молодаго человѣка хозяинъ дома:-- а то сейчасъ же -- исторія: почему Машенька, а не Катенька вызвана? или почему хлопали той, а не другой? сейчасъ же буря.
   -- Откуда же буря? вмѣшался Мамоновъ.
   -- Да вотъ откудова-съ. Три года назадъ здѣсь былъ концертъ; между итальянскими аріями mademoiselle Рязанова пропѣла "Соловья"; это очень понравилось публикѣ, дошло до стульевъ -- трескъ, шумъ... bis! bis! bis!.. Я вывожу ее -- снова: браво! браво!.. Концертъ продолжается... поетъ княжна, не помню, что-то итальянское; публика молчитъ -- тишина мертвая... Нужно было видѣть, какъ оскорбилась княгиня!... Она бросилась какъ гіенна. C'est un complot contre ma fille -- и пошла, и пошла!
   -- Все это можетъ быть, но скажете ли вы мнѣ наконецъ, за что я деньги-то плачу, а самъ не смѣю выразить ни удовольствія, ни неудовольствія; плати, да еще подчиняйся и за все благодари, благодари -- все благодари...
   -- А цѣль-то вы забыли! запѣла дѣвица съ лоттерейнымъ листомъ въ рукахъ:-- le but excuse les moyens.
   -- Мнѣ говорятъ -- цѣль, цѣль, въ сильномъ припадкѣ ожесточенія началъ Мамоновъ: -- ну, выньте изъ своего кошелька да дайте; а то берете деньги, чтобы тутъ пощеголять, да еще, чтобы васъ нетолько не смѣли ошикать, да и хватить -- и это ненравится.
   -- По крайней мѣрѣ, сколько я помню, слегка покраснѣвъ начать хозяинъ: -- былъ я въ концертахъ, гдѣ участвовали графини, княжны; такъ тамъ было положено за правило не вызывать и даже не хлопать.
   Глаза Мамонова засверкали.
   -- Можетъ быть, мнѣ не удавалось участвовать въ такихъ концертахъ съ графинями и княжнами, съ невыразимымъ озлобленіемъ заговорилъ онъ:-- но мнѣ кажется, почему бы публикѣ не выражать своего удовольствія или неудовольствія?...
   -- Позвольте-съ, позвольте, возразилъ хозяинъ.-- Однажды вмѣстѣ съ графомъ Ледушинскимъ приглашенъ я былъ въ концертъ -- игралъ какой-то князь на скрипкѣ; какъ только онъ окончилъ игру, подступаютъ къ графу его знакомые. Какъ находите, ваша свѣтлость?..-- А что онъ такое, спрашиваетъ графѣ:-- артистъ или любитель?-- Зачѣмъ вамъ это знать?-- А затѣмъ, отвѣчалъ графъ:-- что для артиста онъ плохъ, а для любителя очень сносенъ.
   Мамоновъ поднялъ плечи.
   -- Францъ Осипычъ, я ни чьихъ авторитетовъ не признаю, а особенно -- вельможныхъ, пробормоталъ онъ и въ сердцахъ направился было къ дверямъ, но хозяинъ весьма любезно остановилъ его и, осторожно взявъ подъ руку, повелъ въ свой кабинетъ.
   -- А вы, Василій Андреичъ, слышали мы, не желаете болѣе предводительствовать, отнесся хозяинъ къ одному изъ гостей, наполнявшихъ кабинетъ его.
   -- Рѣшительно-съ, отвѣчалъ Василій Андреевичъ, съ подобострастіемъ вскакивая съ кресла, на которомъ весьма покойно сидѣлъ до того времени, и вдругъ совершенно неожиданно принимая надменный видъ важной особы.
   -- Ну, какъ-же мардатовскій уѣздъ: кого въ предводители? обратился хозяинъ къ собесѣдникамъ, лаская ихъ своимъ мягкимъ взглядомъ.
   -- Сами не знаемъ кого... кто хочетъ... говорятъ, Митьковъ желаетъ, отозвались на вопросъ хозяина мардатовцы, бывшіе въ обществѣ.
   -- Я полагаю, офиціальнымъ тономъ и съ большой увѣренностью началъ хозяинъ:-- я полагаю, не надо намъ ни Митькова, этого ямщика, ни кого нибудь другаго. Предводителемъ уѣзда нашего по всѣмъ правамъ долженъ быть Викторъ Петровичъ Мамоновъ. Ему поклонимся: честный, образованный молодой человѣкъ; можно сказать, слѣдитъ за движеніемъ... Ему поклонимся пониже, его хорошенько попросимъ, и, говоря это, хозяинъ важно направился къ Мамонову.
   -- Господа, идемте просить Виктора Петровича, идемте же всѣ, въ одинъ голосъ сказали мардатовцы и послѣдовали за хозяиномъ.
   -- Мы васъ просимъ сдѣлать намъ честь, великую, можно сказать, честь -- быть нашимъ предводителемъ, съ нѣкоторой торжественностью произнесъ генералъ и низко поклонился Мамонову.
   -- Просимъ васъ, убѣдительно просимъ! повторили дворяне, кланяясь еще ниже.
   -- Усердно просимъ; а я васъ еще дитёй зналъ и съ вашимъ батюшкой былъ другъ задушевный. Послѣднее письмо вашего батюшки берегу какъ драгоцѣнность, добавилъ бѣлоголовый гость, въ умиленіи касаясь рукою до мягкаго, разостланнаго на полу ковра.
   Мамоновъ стоялъ въ недоумѣніи, отказываясь слабымъ здоровьемъ и необходимостью ѣхать за границу; но отъ мардатовцевъ нелегко было отдѣлаться. Они три раза возвращались къ нему съ неотступными просьбами; къ тому же какой-то внутренній голосъ нашептывалъ ему: "ступай -- баллотируйся; не слѣдъ отказываться -- нейдетъ; полно бить баклуши; что за обломовщина..."
   Мамоновъ не устоялъ; онъ рѣшился баллотироваться въ предводители, что, казалось, до крайности обрадовало всѣхъ присутствующихъ, но болѣе всѣхъ бѣлоголоваго гостя, того самаго, что коснулся ковра, упрашивая Мамонова. Можно было подумать, что на него сошла благодать небесная; онъ даже перекрестился, повторяя: "согласился! ну, слава тебѣ Господи -- согласился!"
   Лицо Мамонова, можетъ быть, въ первый разъ въ жизни прояснилось и приняло почти доброе выраженіе.
   -- Аврамъ Афанасьичъ молится, а самъ черняка приготовилъ; я его знаю: онъ всѣмъ налѣво кладетъ, весело проговорилъ Мамоновъ и, раскланявшись съ обществомъ, удалился въ самомъ пріятномъ настроеніи духа.
   Послѣдовало минутное молчаніе.
   -- Это все -- мамоновщина, все -- одна шайка! вскричалъ почтенный хозяинъ, съ невыразимой злобой потрясая своимъ маленькимъ кулачкомъ въ воздухѣ, и вмигъ изъ сладкаго, уклончиваго старца превратился онъ въ смѣлаго полководца, готоваго вести свою рать на смертный бой; со всѣхъ сторонъ спѣшили ратники подъ его знамя, потекли новости, выслушивались донесенія о положеніи и силахъ непріятеля. Баллотировка стача единственнымъ предметомъ разговора; на сцену выступилъ предсѣдатель гражданской палаты -- худощавый брюнетъ, смотрѣвшій изподлобья и до сихъ поръ неотходившій отъ старшей дочери хозяина. Его-то избраніе волновало умы всей губерніи, за него готовились биться два враждебные лагеря.
   Наступили сумерки... наступила ночь. Одинъ за другимъ потухали фонари; не скрипѣлъ болѣе полозъ... замерло всякое движеніе... городъ заснулъ... а совѣщаніе все еще продолжалось. Но сумрачныя лица присутствовавшихъ выражали одно отчаяніе и совершенную безнадежность...
   

IV.

   На другой день, въ одиннадцать часовъ утра, старикъ Мамоновъ въ сопровожденіи своего племянника вступилъ въ залу дворянскаго собранія. Онъ опоздалъ къ открытію баллотировки: безъ него прошла краткая бесѣда соборнаго протоіерея съ дворянствомъ, продолжавшаяся ровно часъ; не поспѣлъ онъ и къ рѣчи начальника губерніи, обращенной къ благородному дворянству, но едва услышанной двумя ближе стоявшими дворянами; не засталъ онъ донесенія депутатовъ, избранныхъ для разсмотрѣнія отчетовъ въ употребленіи дворянскихъ суммъ. Старикъ Мамоновъ вошелъ въ ту минуту, когда все, что только было въ залѣ -- все множество разнохарактерныхъ лицъ и изумительно разнообразныхъ мундировъ, наполнявшихъ залу собранія, все это тѣсно стало вокругъ длиннаго стола, накрытаго краснымъ сукномъ, вытянувши впередъ свои полныя вниманіемъ лица и навостривши уши въ нетерпѣливомъ ожиданіи: что скажетъ губернскій предводитель, только что проглотившій тысячу шпилекъ, очень искусно и гдѣ только было возможно вставленныхъ въ донесеніи коммиссіи? Но напрасно было ожиданіе публики: предводитель сдѣлалъ видъ, что вовсе не глоталъ шпилекъ, даже не замѣтилъ ихъ, и ловко отдѣлался однимъ обѣщаніемъ: имѣть честь въ скоромъ времени представить дворянству подробный отчетъ о своихъ дѣйствіяхъ.
   Послѣдовалъ глухой ропотъ негодованія, въ которомъ не было возможности ни разобрать, ни понять что нибудь.
   -- Господа, прошу васъ занять ваши мѣста, врѣзатся предводительскій голосъ въ подымавшійся ураганъ.
   Всѣ усѣлись на свои мѣста; только не сѣлъ величавый Хмѣлевъ. Онъ возражалъ, шумѣлъ, заранѣе настроенный однимъ губернскимъ дипломатомъ, сидѣвшимъ нѣсколько поодаль и какъ будто непринимавшимъ ни малѣйшаго участія въ имъ же подготовленной бурѣ.
   -- Наконецъ, позвольте знать, наступалъ Хмѣлевъ:-- позвольте дворянству знать, зачѣмъ выписываются "Московскія Вѣдомости?"
   -- А затѣмъ, что мы не получаемъ сенатскихъ указовъ, а между тѣмъ должны имѣть руководство и знать новыя узаконенія, отозвался губернскій предводитель, сорокатѣтній острякъ въ камергерскомъ мундирѣ.
   -- Хорошо-съ! снова наступалъ Хмѣлевъ.-- Въ такомъ случаѣ дворянство желаетъ знать, зачѣмъ на дворянскія деньги выписывается календарь; зачѣмъ это?...
   -- А ужь это -- извините меня, виноватъ, Вячеславъ Васильичъ; признаюсь вамъ: я желалъ знать, когда день вашего ангела, съострилъ предводитель.
   Взрывомъ хохота и одобрительными полупоклонами встрѣтила выходку предводителя правая сторона публики, впереди которой весь въ регаліяхъ, умилившись, стоялъ генералъ Копишъ и рядомъ съ нимъ какой-то едва двигавшійся и поднятый съ одра смерти старецъ, ветеранъ баллотировокъ; зато противная сторона вся взволновалась отъ негодованія.
   -- Здѣсь -- не поприще для бонмотистовъ; здѣсь -- засѣданіе почтеннаго общества; это значитъ уклоняться отъ дѣла, гремѣлъ старикъ Мамоновъ, дружно поддерживаемый десятками неуходившихся еще голосовъ.
   Вотъ когда поднялась буря во всей ея грозной силѣ. Какъ море зашумѣла собравшаяся въ залѣ публика. Растутъ и поднимаются волны, яростно направляясь къ предводительскому креслу; но предводитель былъ опытный кормчій, закаленный въ подобныхъ буряхъ и треволненіяхъ. Безстрашно поднялся онъ съ своего мѣста и, какъ въ рупоръ, крикнулъ на все кипѣвшее море: "Господа! прошу васъ разойтись по своимъ уѣздамъ". Стихло море; опустили волны свои только что поднявшіяся головы, и только гдѣ нибудь въ углу залы слышится ихъ глухой ропотъ.
   Началась баллотировка. Болѣе десяти тѣсныхъ кружковъ собрались въ разныхъ мѣстахъ обширной залы. Какой-то господинъ почтеннаго вида, близкій родственникъ множества баллотируемыхъ, съ отчаяніемъ на лицѣ и неимовѣрнымъ проворствомъ забѣгалъ отъ одного стола къ другому, всюду поспѣвая кланяться, упрашивать и благодарить. Раздались голоса предводителей, вызывающихъ дворянъ своихъ уѣздовъ; начался мѣрный стукъ считаемыхъ шаровъ, глубоко отдававшійся во многихъ сердцахъ. Изъ дверей то и дѣло показывались искаженныя любопытствомъ и нетерпѣніемъ лица баллотируемыхъ, мѣнявшихся какими-то телеграфическими знаками съ присутствующими.
   -- Избирательныхъ! возвысился голосъ мардатовскаго предводителя, только что открывшаго ящикъ.-- Весь уѣздъ придвинулся поближе; всякому хотѣлось видѣть, сколько избирательныхъ положили Виктору Мамонову, баллотировавшемуся въ уѣздные предводители.
   -- Разъ и два... съ разстановкой сосчиталъ бывшій мардатовскій предводитель и замолкъ... Глаза всего уѣзда обратились на стоявшаго въ отдаленіи Виктора Мамонова, весьма походившаго въ эту минуту на разъяреннаго льва, готоваго сдѣлать убійственный скачокъ впередъ на непріятеля. Мардатовцы даже нѣсколько струсили, и только бѣлоголовый старикъ отважился подступить къ оскорбленному молодому человѣку, выражая ему все участіе, и, крестясь, увѣрялъ, что положилъ ему направо.
   -- Балаганная комедія... громко произнесъ Викторъ Мамоновъ, относясь ко всему почтенному собранію и не удостоивая, даже взглядомъ бѣлоголоваго старика, произнесъ съ лицомъ, покоробившемся отъ злости, и поспѣшно отошелъ къ сосѣднему уѣзду, въ которомъ у него тоже было имѣніе, и убѣдительно стать просить, чтобы его немедленно переписати въ этотъ уѣздъ.
   Баллотировка пошла своимъ чередомъ.
   -- Пстръ Петровичъ Погуляевъ!... раздаюсь въ ушахъ бѣлокураго юноши, только что получившаго первый чинъ и потому допущеннаго къ баллотировкѣ.
   -- Налѣво ему, налѣво, хватите налѣво... налѣво... пожалуйста -- налѣво!... летѣло въ одно ухо юноши...-- Направо, направо, направо! кладите направо: онъ добрый парень... Бога ради -- направо... неслось въ другое ухо юноши.
   -- Михай.то Михайлычъ Митьковъ баллотируется въ предводители, офиціальнымъ тономъ (произнесъ бывшій мардатовскій предводитель, подавая Погуляеву шаръ, и тутъ же добавилъ скороговоркой:-- налѣво, влѣпите налѣво, ради-бога, влѣпите налѣво... этому ямщику.
   Юноша совершенно растерялся и положилъ шаръ, не зная самъ куда именно.
   Оказалось, что и Митьковъ былъ забаллотированъ.
   Началось чтеніе дворянскаго списка: князь Петръ Михайловичъ Кугушевъ, Илья Ивановичъ Мякишовъ, Сергѣй Петровичъ Твердышовъ, Владиміръ Никаноровичъ Немсадьевъ, Алексѣй Никоноровичъ Немсадьевъ, Андрей Никаноровичъ Немсадьевъ, Паулинъ Никаноровичъ Немсадьевъ... и такъ далѣе читалъ бывшій уѣздный предводитель; но и князь Кугушевъ, и Мякишовъ, и Твердышовъ, и всевозможные Немсадьевы низко кланялись, отказываясь подъ разными, болѣе или менѣе благовидными, предлогами отъ высокой чести быть предводителемъ уѣзда. Наконецъ по списку остался только одинъ Петръ Петровичъ Погуляевъ -- тотъ самый юноша, съ которымъ мы встрѣтились въ квартирѣ Митькова.
   -- Я знаю впередъ, что мнѣ навалятъ черняковъ; навѣрно навалятъ... твердилъ красный какъ вишня Погуляевъ, улыбаясь и не зная самъ, какъ отдѣлаться отъ глубокихъ поклоновъ и просительныхъ лицъ тѣсно обступившихъ его мардатовцевъ. Его опасенія были напрасны, и неожиданно для себя и для всего уѣзда онъ былъ избранъ въ предводители. Но, принимая поздравленія, Погуляевъ все еще не довѣрялъ своему благополучію и какъ-то подозрительно смотрѣлъ вокругъ.
   Увѣровавши наконецъ въ свое чудесное избраніе, молодой человѣкъ немедленно бросился отыскивать старика Мамонова и тутъ же присталъ къ нему съ разспросами о новой должности, просилъ его совѣтовъ и руководства.
   Старикъ съ обыкновенной своей готовностью поговорить стать описывать ему обязанности предводителя и пользу, которую онъ можетъ принести обществу.
   -- Твое дѣло -- стать за сироту, защитить вдову, подняться за оскорбленіе дворянина, карать зло и неправду... съ одушевленіемъ говорилъ старикъ...
   Жадно слушалъ юноша, и подъ вліяніемъ мгновенно прихлынувшаго желанія быть полезнымъ онъ будто выросъ и возмужалъ въ одно и то же время.
   -- Только жаль мнѣ тебя... продолжалъ словоохотливый старикъ.
   Юноша взглянулъ на него въ недоумѣніи.
   -- Профуфыришься ты непремѣнно! грустно проговорилъ старикъ.-- Я самъ девять лѣтъ предводительствовалъ: спасиба никто не сказалъ, а половина имѣнія лопнула; а дѣлать нечего, когда у тебя на дворѣ живетъ пятьдесятъ-пять троекъ, да пятьдесятъ-пять кучеровъ, да пятьдесятъ-пять лакеевъ; и заложишь ты, мой другъ, и перезаложишь ты, и на сторонѣ гдѣ нибудь прихватишь, а тамъ -- половину имѣнія бухнутъ съ аукціона.
   Лицо юноши на мгновеніе омрачилось, но въ эту минуту толпа помѣщиковъ окружила его и, взявши подъ руки, торжественно повела въ клубную залу.
   Шампанское полилось рѣкой.
   Волны мыслей ходили въ головѣ Погуляева; его чисто-русское сердце билось сильно, и хотѣлось ему въ эту минуту, чтобы всѣмъ людямъ хорошо и легкожилось на свѣтѣ; хотѣлось ему, чтобы не было на родной землѣ ни неправды, ни кривосудья, хотѣлось, тѣсно обнявшись съ друзьями, разомъ обрушиться на неправду и кривосудіе.
   

V.

   Чуть свѣтъ спрыгнулъ съ своей постели счастливый Мизерандовъ, вмигъ очутился въ своемъ покойномъ халатѣ и въ восторженномъ состояніи заходилъ по крошечной комнатѣ съ однимъ замерзшимъ окномъ.
   Вслѣдъ затѣмъ погруженные въ мертвый сонъ нумера для благородныхъ господъ пріѣзжающихъ огласились громкимъ пѣніемъ будущаго предсѣдателя...
   
   Мы -- двѣ цыганки
             Черноокія...
   Мы -- двѣ дѣвицы
   
   выкрикивалъ что было силъ Мизерандовъ, выражая то томность и нѣжность, то дикость и необузданность страстей.
   И почему было не пѣть Мизерандову, когда ему пѣлось, когда все существованіе его было переполнено довольствомъ и благодарностью видимо покровительствовавшей ему судьбѣ? И было за что благодарить: вся жизнь Мизерандова прошла безъ малѣйшаго облачка. Судьба не толкнула его на широкій, видный путь, гдѣ толкаются, стремятся впередъ и безжалостно давятъ другъ друга люди; она вела любимца своего стороной, но мягкой, нескользкой дорогѣ, и никто не замѣтилъ его безмятежнаго шествія, никто ему не позавидовалъ. Страстными попеченіями своихъ нѣжныхъ, но бѣдныхъ родителей поступилъ Мизерандовъ въ университетъ, гдѣ не считали его ни въ числѣ подающихъ надежды, ни въ числѣ совершенныхъ тупицъ; онъ не пропускалъ ни одной лекціи, не исключая даже лекцій нравственнаго богословія, преподаваемыхъ однимъ старымъ монахомъ, являвшемся въ аудиторію единственно съ тѣмъ, чтобъ разсказать своимъ немногимъ слушателямъ нѣсколько соблазнительныхъ анекдотовъ и взамѣнъ того узнать отъ нихъ всѣ городскія новости. День проходилъ для Мизерандова какъ минута; чуть свѣтъ поднимался онъ съ постели и, удовлетворивъ первымъ потребностямъ человѣка, рысцой бѣжалъ въ университетъ въ легкой шинелькѣ своей. Вотъ онъ въ длинномъ и темномъ университетскомъ корридорѣ; колокольчикъ звенитъ; кругомъ -- говоръ, шарканье, смѣхъ; два-три человѣка изъ его товарищей молча протянули ему руки, и всталъ онъ противъ дверей своей аудиторіи, выжидая минуту, когда выйдутъ слушатели, чтобъ сейчасъ же занять обычное мѣсто на первой скамьѣ, поближе къ профессору. Вотъ онъ -- на своемъ обычномъ мѣстѣ, заботливо чинитъ перья; дверь отворяется, входитъ старичокъ, разбитый подагрой -- профессоръ римскаго права; безжизненно остановился единственный глазъ его на слушателяхъ и монотонно началъ онъ припоминать слушателямъ то, что говорилъ въ прошедшую лекцію, и вмѣстѣ съ рѣчью профессора машетъ на слушателей Морфей мягкимъ крыломъ своимъ. Своротивъ набокъ голову, Мизерандовъ записываетъ слова профессора и такъ усердствуетъ, что только перо скрипитъ, да чернильные брызги летятъ на сосѣда.
   Затѣмъ слѣдуетъ другая лекція...
   "13-го апрѣля 1605 года -- затянулъ профессоръ исторіи, заклятый ненавистникъ студентовъ -- скончался Борисъ Годуновъ. Что бы ни говорили намъ объ этомъ государѣ, имя его всегда займетъ..." и проч. и проч. Перо визжитъ въ рукахъ Мизерандова. Но вотъ послѣдній разъ звонитъ колокольчикъ; одна дверь отворяется за другой; хлынули студенты изъ аудиторіи и какъ градъ посыпались съ лѣстницы. Спѣшитъ проголодавшійся Мизерандовъ въ свой Горшечный Переулокъ, вполнѣ увѣренный, что его ждутъ накрытый столъ и на столѣ -- бѣлая миска. По воскресеньямъ лекціи откладывались всторону; Мизерандовъ густо помадилъ себѣ волосы и, облекшись въ новый виц-мундиръ съ голубыми отворотами и шестью пуговицами назади, направлялся въ университетскую церковь и, забившись въ самый темный уголъ церковнаго клироса, свирѣпо пускалъ оттуда громовую октаву. Отъ обѣдни Мизерандовъ заходилъ въ гости къ одному почтенному чиновнику, щедро одаренному множествомъ дочерей. Съ почтеннымъ чиновникомъ Мизерандовъ толковалъ о томъ, что Петръ Великій былъ дѣйствительно великій человѣкъ, а дѣвицамъ приносилъ стишки, писанные на розовой бумажкѣ, и новѣйшіе романы Дюма-сына; за все это почтенный чиновникъ оставлялъ Мизерандова обѣдать, а дѣвицы послѣ обѣда учили его танцовать польку-мазурку. Наступалъ вечеръ; сходились товарищи, горячо спорили о преимуществѣ актрисы Стрѣлковой надъ Николаевой, а потомъ, нарядившись кучерами и лакеями, весело влѣзали по крутой лѣстницѣ, ведущей въ рай...
   Такъ легко и весело жилось Мизерандову, и только наступленіе экзаменовъ нарушало обычный порядокъ: начинались безсонныя ночи, служились молебны; нѣжные родители давали обѣтъ пройти нѣсколько сотъ верстъ къ чудотворной иконѣ... Мизерандовъ замѣтно худѣлъ, но переходилъ въ высшій курсъ. Наконецъ, къ немалой досадѣ профессора исторіи, ненавистника студентовъ, и къ полному удовольствію нѣжныхъ родителей, Мизерандовъ благополучно кончилъ курсъ. Вскорѣ неутомимые происки нѣжныхъ родителей доставили Мизерандову почетное мѣсто уѣзднаго судьи, и вышелъ изъ него судья, какихъ было маю въ степной губерніи. Глубокое, безотчетное уваженіе къ синему воротнику мѣшало ему сойтись съ записными подьячими, и посреди ихъ онъ остался честнымъ, какъ двадцать рыцарей вмѣстѣ. Старикъ Мамоновъ былъ правъ: подкупить Мизерандова не было никакой возможности; только мы не беремся рѣшить, было ли это вслѣдствіе его убѣжденій, или просто -- его лѣни, потому что, взявши деньги, нужно было хорошенько подумать о дѣлѣ, посидѣть надъ нимъ...
   -- Молодецъ -- нашъ судья, славный, честный парень -- такой добрякъ... заговорили помѣщики, узнавши Мизерандова покороче, и немедленно сошлись съ нимъ на ты.
   -- Милый нашъ судья... бель-омъ... поэтъ -- и танцуетъ... рѣшили уѣздныя дамы, преслѣдуя счастливаго судью.
   Мизерандовъ блаженствовалъ и вскорѣ совершенно утонулъ въ мягкой какъ пуховикъ уѣздной жизни: сегодня -- обѣдъ у городничаго, преферансъ у исправника; на другой день завтракъ у предводителя, обѣдъ у откупщика и танцы у казначея; на третій день -- поѣздка въ деревню Большой-Буянъ и трехдневное и небезъуспѣтное ухаживаніе за владѣтельницею Большаго-Буяна, юною вдовой, Глафирою Ивановной Ивановой; на четвертый день -- крестины у казначея, на нятый -- имянины у купца Яромасова -- и пошло, и пошло писать.
   -- Молодчина -- Мизерандовъ: молодецъ, ферлакуръ, Дон-Жуанъ чистѣйшій и добрый парень... говорятъ помѣщики при слѣдующихъ выборахъ и съ восторгомъ подносятъ ему избирательные шары. Мизерандовъ вѣжливо благодаритъ за честь, заказываетъ свѣтлозеленую визитку, двѣ пары панталонъ съ саженными клѣтками, достаетъ цѣпочку моднѣйшаго фасона и, благословляя судьбу, снова скачетъ въ уѣздный городъ.
   Единственное печальное событіе омрачило девятилѣтнюю службу Мизерандова въ уѣздномъ городѣ: вздумалось ему во что бы то ни стало посмотрѣть ножку у одной очень хорошенькой, но очень сердитой барышни.-- Да ужь -- нѣтъ-съ... посмотрю, спорилъ Мизерандовъ, поддерживаемый матерью барышни.-- Да ужь -- нѣтъ-съ, не посмотрите! утверждала дѣвица.-- А я все-таки посмотрю, и, говоря это, Мизерандовъ сталъ на колѣни и нагнулся до-земли, чтобы исполнить свое намѣреніе... Тутъ вышла совершенно неожиданная исторія: барышня въ сильномъ негодованіи схватила кипѣвшій на самоварѣ чайникъ и опрокинула его на бѣдную голову Дон-Жуана...-- Боже мой! вскричалъ несчастный Дон-Жуанъ и безъ шляпы выскочилъ на улицу. Дѣло, впрочемъ, скоро поправилось, и немного времени спустя Донжуанъ снова и какъ ни въ чемъ ни бывало явился въ свѣтъ съ роскошнымъ русымъ парикомъ на головѣ.
   
   Въ глазахъ же черныхъ
             Огонь заблисталъ,
   Въ сердцахъ же страстныхъ
             Огонь запылалъ!...
   
   все громче и громче заливался Мизерандовъ, прогуливаясь по маленькой холодной комнатѣ и нимало не заботясь о томъ, что его пѣніе ранѣе обыкновеннаго подняло на ноги благородныхъ обитатей нумеровъ.
   
   Въ глазахъ же черныхъ...
   
   продолжалъ Мизерандовъ, одушевляясь воспоминаніемъ черныхъ, или почти черныхъ глазъ молодой вдовы Глафиры Ивановны Ивановой -- владѣтельницы села Большой-Буянъ. Въ послѣднее время Мизерандовъ сильно прнударилъ за молодой вдовой и даже, уѣзжая на выборы, поручилъ исправницѣ сдѣлать отъ его имени формальное предложеніе.
   Часы пробили двѣнадцать... Мизерандовъ замолкъ и остановился посреди комнаты, какъ будто прислушиваясь къ отдаленному шуму битвы, долженствовавшей уже закипѣть въ залѣ дворянскаго собранія между двумя враждебными партіями. Воображеніе живо рисовало ему ряды смѣлыхъ, взъерошенныхъ Геркулесовъ, предводимыхъ Мамоновымъ, безжалостно поражающихъ своихъ тщедушныхъ, прилизанныхъ противниковъ, позеленѣвшихъ отъ безсильной злобы. "Славно, славно!.. впередъ, ребята! смѣло впередъ!" вскричалъ Мизерандовъ, мгновенно объятый вовсе несвойственнымъ ему воинскимъ жаромъ и сейчасъ же готовый, очертя голову, кинуться на тысячу острыхъ какъ иглы штыковъ. Но тутъ весьма кстати вспомнилъ онъ, что большая часть мамоновцевъ дали честное слово заѣхать къ нему послѣ выборовъ съ благороднымъ намѣреніемъ поздравить его и по пріятельски осушить съ нимъ нѣсколько бутылокъ шампанскаго. Мизерандовъ засуетился изо всей мочи, какъ птица слетать въ лавки и наконецъ, одѣтый въ только что принесенное портнымъ модное пальто, сѣлъ противъ стола, уставленнаго всякими вызывающими аппетитъ яствами и разнокалиберными бутылками...
   Нетерпѣніе терзало Мизерандова... сердце стучало какъ молотъ, а воображеніе рисовало картины, все болѣе и болѣе увлекательныя. Вотъ онъ въ предсѣдательскомъ мундирѣ сидитъ за параднымъ обѣдомъ, устроеннымъ въ честь его благороднымъ дворянствомъ, и думаетъ: "что бы такое сказать въ заключеніе параднаго обѣда? какъ бы лучше выразить благородному дворянству свою глубокую признательность?" думаетъ -- и не находитъ словъ; а между тѣмъ картина смѣнилась другой, еще болѣе привлекательной: онъ видѣлъ себя сидящимъ въ каретѣ рядомъ съ Глафирой Ивановной, владѣтельницей Большаго-Буяна, и ѣдутъ они вмѣстѣ по городу съ первымъ визитомъ... "Какая парочка... славная парочка!" раздается въ ушахъ Мизерандова; "славная парочка" повторяетъ онъ, улыбаясь...
   Пробило два часа... дверь съ трескомъ растворилась... Мизерандовъ даже вздрогнулъ въ испугѣ...
   Весь растерзапньш, весь взъерошенный и красный какъ воротникъ, съ необычайной быстротою вошелъ въ комнату предводитель Хмѣлевъ, вошелъ -- и, не сказавъ ни слова, со всего размаху грянулся на жиденькій, обтянутый кожей диванчикъ.
   Хмѣлевъ имѣлъ видъ человѣка, чуднымъ образомъ вернувшагося съ славной, но гибельной вылазки, гдѣ одинъ за другимъ улеглись его храбрые товарищи.
   -- Что съ вами? не своимъ голосомъ спросилъ Мизерандовъ.
   -- Лопнули!.. какъ шведы подъ Полтавой... съ большимъ усиліемъ и едва слышно проговорилъ Хмѣлевъ.
   Мизерандовъ поблѣднѣлъ...
   -- Квасу... бога-ради, дайте мнѣ квасу... простоналъ Хмѣлевъ:-- горло совсѣмъ перехватило...
   Принесли полный графинъ квасу.
   -- Побиты какъ шведы подъ Полтавой... скоро и съ величайшимъ азартомъ заговорилъ Хмѣлевъ, осушивши полный графинъ квасу.-- Такая штука, какой во снѣ не увидишь. Являемся мы въ собраніе -- всѣ такіе веселые; шумимъ, болтаемъ себѣ; тутъ же и аристократы наши, копишевцы... только въ отчаяномъ видѣ, презлущіе ходятъ... Ту... ту... ту... между собой, а мы -- въ отвѣтъ: ха, ха, ха... господа, полюбуйтесь; вѣрно жутко пришлось... Послѣ всѣхъ пріѣхалъ нашъ Василій Васильичъ; гляжу -- такой блѣдный, глаза красные; мы всѣ къ нему: что съ вами, что вы?-- Чего? говоритъ:-- всю ночь просидѣлъ подлѣ жены -- такъ ее схватило; насилу сюда вырвался, тремъ докторамъ сдалъ ее бѣдную. Мы. пожалѣли, родные приняли такое участіе... обезпокоились; впрочемъ, распространяться было не время... зовутъ къ столу. Нашъ старикъ -- какъ ни въ чемъ ни бывало, какъ встрепанный; забылъ и жену, и все на свѣтѣ. Ну, говоритъ, держитесь вы теперь -- копишевцы... бодрится... Вдругъ... не хочется даже разсказывать -- вдругъ... вообрази ты себѣ, бѣжитъ какъ угорѣлый сторожъ... къ Мамонову.-- За вами, говоритъ, прискакали: барынѣ хуже... Старикъ оробѣлъ... весь дрожитъ, а уступить не хочетъ... только торопитъ съ баллотировкой... Приступили... бацъ! другой посланный... Что?... спрашиваетъ Мамоновъ... Приказала, говоритъ, долго жить... Старикъ, какъ былъ съ шаромъ въ рукѣ, такъ и покатился. Взяли его на руки, понесли вонъ -- за нимъ грянула вся родня... Куда? господа... куда вы это?... Никто и въ усъ не дуетъ... то-есть это -- чортъ знаетъ что... Гляжу: зала опустѣла; нашихъ осталось менѣе половины... Чуть не лопнулъ съ досады...
   Копишь крестится: это, говоритъ -- перстъ божій; чудо, говоритъ, совершилось; а команда его чиновная чуть не танцуетъ... и рожи у нихъ у всѣхъ сдѣлались такія гадкія, какой-то отвратительной радостью переполнились; откудова прыть взялась, кричатъ: продолжать баллотировку -- а мы себѣ уперлись: не хотимъ, не желаемъ... Стали баллотировать мнѣнія -- ихъ пересилило... Вижу, пересилило; а самъ все еще держусь, зѣваю что было горла: не хочу, не хочу, несогласенъ!.. Да что будешь дѣлать? чуть меня же не вывели... Весь дрожу точно въ лихорадкѣ, когда вспомню, что мы съ грязью смѣшаны, а наша аристократія еще выше подниметъ свой чиновный носъ! И безъ того они насъ, сидящихъ по деревнямъ, за людей не считаютъ; другаго слова для насъ не нашли какъ: мужичье, ямщики, собачники... а сами развѣ лучше?... и, говоря это, Хмѣлевъ выпрямился во весь ростъ и сталъ какъ гордый, несокрушимый дубъ:-- развѣ лучше? Можетъ быть, у насъ хотя мужичьяго смысла на грошъ есть, да мужичьей любви къ нашимъ скучнымъ деревушкамъ, къ нашей мертвой природѣ; а у нихъ-то, кромѣ жадности лишній грошъ зашибить на выгодномъ мѣстѣ или, никогда не видавши имѣнья, повытянуть изъ него все, что можно, да за границу махнуть -- ничего и нѣтъ. Пусть мы и жалки, и смѣшны: очень можетъ быть -- смѣшны... А онито, эта саранча поѣдающая все, что только можно... они-то... они-то? чортъ ихъ... и, не находя слова, которымъ бы сразу пришибить своихъ противниковъ, Хмѣлевъ снова грянулся на диванъ и спряталъ въ подушку огнемъ пылавшее лицо свое.
   Мизерандовъ стоялъ надъ нимъ въ какомъ-то оцѣпененіи.
   -- Я -- больше не судья и не предсѣдатель; что же я такое? размышлялъ Мизерандовъ.-- Службу нескоро найду... куда же идти, за что приняться? Умѣлъ бы я пахать -- ушелъ бы въ работники; имѣлъ бы здоровье, несокрушимое, да силу нечеловѣческую -- на пристань пошелъ бы, за лямку бы взялся; а то -- ни силъ нѣтъ, ни умѣнья нѣтъ... Вѣдь я хуже каждаго нищаго. Нищій проситъ, потому что это, такъ сказать, его искусство -- изъ любви къ искусству, а на мнѣ вотъ -- пальто модное: мнѣ совѣстно просить... Развѣ, когда уже нечего кусать будетъ, взвалю на плечи шарманку, тѣшить публику стану... Въ эту минуту дюжинная физіономія Мизерандова освѣтилась и какъ будто облагородилась выраженіемъ горькаго, въ первый разъ переживаемаго страданія.
   

VI.

   Дня два спустя, всѣми забытый, всѣми оставленный Мизерандовъ въ какомъ-то полусонномъ состояніи сидѣлъ въ своемъ маленькомъ темномъ нумеръ и отъ скуки смотрѣлъ въ окно. Постоянныя размышленія о непріятности своего положенія дотого утомили голову бывшаго судьи, что онъ даже затруднялся рѣшить, на яву ли совершилось все, только что прошедшее, или это былъ сонъ -- неболѣе, какъ скверный сонъ. Но вотъ раздалось унылое пѣніе, и мимо окна потянулось длинное погребальное шествіе: страшно скрипя тащилась по снѣгу печальная колесница; по сторонамъ ея шли люди въ черныхъ плащахъ и шляпахъ, съ дымящимися факелами въ рукахъ; за гробомъ, для большей важности покрытымъ золотой парчей, безсознательно двигался старикъ Мамоновъ; за нимъ, снявши шляпы, всѣ засыпанные снѣгомъ, слѣдовали родственники и друзья его въ самомъ мрачномъ настроеніи духа... далѣе -- кареты, возки, сани и толпа нищихъ съ посинѣвшими отъ стужи лицами.
   Все горе, все сознаніе воротилось къ Мизерандову. Онъ схватился за голову: ему вообразилось, что онъ сходитъ съ ума.
   -- Къ вамъ письмо, раздался позади Мизерандова голосъ корридорнаго.
   Мизерандовъ протянулъ руку.
   Письмо было отъ исправницы; оно извѣщало, что молодая вдова, Глафира Ивановна Иванова, владѣтельница Большаго-Буяна, съ радостью принимаетъ предложеніе Мизерандова, но съ тѣмъ, чтобы тотъ немедленно вышелъ въ отставку и посвятилъ себя исключительно ей, вдовѣ Ивановой.
   Мизерандовъ припрыгнулъ такъ высоко, какъ только могъ, и немедленно потребовалъ лошадей.
   Часа черезъ два, закутанный и увязанный какъ слѣдуетъ, онъ имѣлъ удовольствіе сѣсть въ широкія дорожныя сани и выѣхать изъ гостинницы.
   -- Пошелъ, ямщикъ! весело вскричалъ Мизерандовъ; но скакать не было никакой возможности: тройка попала въ длинный рядъ саней, по случаю веселыхъ дней масляницы вяло и тѣсно подвигавшихся по большой улицѣ. Лошади шли нога за ногу, положивши на воротники и шляпы переднихъ пассажировъ свои морды, выражавшія сильное желаніе зѣвнуть. Жандармы, казалось, застыли на мѣстахъ своихъ и, какъ монументы, служили украшеніемъ перекрестковъ. Пѣшеходы едва тащили по тротуару свои громадные медвѣди и еноты, успѣвая впрочемъ посылать самые разнообразные и граціозные поклоны знакомымъ дамамъ; какой-то пѣхотный офицеръ галопировалъ подлѣ экипажей и на цѣлый аршинъ подпрыгивалъ отъ сѣдла вмѣстѣ съ желтымъ платкомъ, который держалъ въ рукахъ; среди улицы, не обращая никакого вниманія на крики полицейскихъ служителей, разъѣзжалъ какой-то усастый господинъ и грозилъ кулакомъ полузамерзшимъ будочникамъ. Но вотъ послышался оглушительный звонъ множества колокольчиковъ, и нѣсколько троекъ, одна богаче другой, пронеслись мимо Мизерандова. На первой изъ нихъ важно сидѣлъ генералъ Копишъ рядомъ съ торжествующимъ предсѣдателемъ; за ними мчались многочисленные сподвижники ихъ съ такимъ веселымъ смѣхомъ, съ такими громкими выраженіями удовольствія, что обращали на себя вниманіе мирныхъ гражданъ.
   Свернулъ наконецъ ямщикъ въ сторону, и понеслась тройка по совершенно безлюдной улицѣ. Вотъ и поле широкое забѣлѣло вокругъ путника; свѣжій холодный вѣтеръ подулъ ему въ лицо. Въ послѣдній разъ оглянулся онъ на быстро удалявшійся городъ.
   -- Прощайте! надолго прощайте, Капулетти и Монтекки... весело проговорилъ Мизерандовъ, вспоминая сравненіе желчнаго молодаго человѣка, и хотѣлось ему подолѣе остановиться надъ этимъ сравненіемъ, хотѣлось припомнить все, случившееся на выборахъ, всѣхъ героевъ битвы... но мысли его, не спросясь, рванулись впередъ въ знакомый ему уголокъ, повѣяло на него миромъ и спокойствіемъ, и пріятно улыбнулось ему доброе лицо Глафиры Ивановны.

ВАЛЕРІАНЪ НАЗАРЬЕВЪ.

   1862, декабрь.
   С. Федоровка.

"Отечественныя Записки", No 2, 1863

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru