Иваненко М.
День в Новороссийских степях

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ДЕНЬ ВЪ НОВОРОССІЙСКИХЪ СТЕПЯХЪ.

Разсказъ.

   Разсвѣтало. Я провелъ ночь въ бѣдной корчмѣ, стоявшей одиноко въ степи, безъ защиты отъ вѣтровъ и непогоды. Жалкая избушка, вполовину зарытая въ землю, съ полу развалившимся изгородомъ вокругъ, походила на тѣ зимовники, которые встарину служили, минутнымъ пристанищемъ для Запорожцевъ во время ихъ отважныхъ набѣговъ, и въ которыхъ сидѣли ихъ старики дряхлые, безсильные, безполезные для Сѣчи, не имѣвшіе въ поланкахъ ни родныхъ, ни близкихъ. Тамъ они печально оканчивали свою бурную и своевольную жизнь, вдали отъ общества людей, съ которыми всегда имѣли такъ мало сочувствія,-- одни съ своими воспоминаніями и пѣснями, прославлявшими ихъ прежнее удальство, дни молодечества и разгула, давно исчезнувшіе. Мимо корчмы пролегалъ большой торговый шляхъ въ Херсонъ, и проѣзжавшіе чумаки могли пріютиться въ ней на время, подкрѣпить свои силы чаркой доброй горѣлки, ломтемъ черстваго хлѣба, да кускомъ жирнаго, запыленнаго сала. Болѣе ничего нельзя было въ ней найдти; объ удобствахъ жизни смѣшно было думать въ этомъ уголку земнаго шара. Широкая степь служила привольнымъ пастбищемъ для воловъ и лошадей, а люди здѣсь еще умѣреннѣе въ своихъ привычкахъ, чѣмъ ихъ животныя.
   Наружность хозяина корчмы соотвѣтствовала наружности его жилища; холодный, безстрастный, онъ какъ-будто не жилъ въ настоящемъ, и одушевлялся только при разсказахъ о старинѣ, о быломъ времени казачества.
   Съ первыми лучами восходящаго солнца я былъ готовъ и продолжалъ свой путь. Солнце лѣниво пробуждалось къ жизни: лѣтнее солнце тихо всплывало на ясномъ небѣ; ни въ воздухѣ, ни на землѣ не было замѣтно движенія. Гладкая равнина тянулась во всѣ стороны, -- и взоръ, теряясь въ ея необозримой дали, не встрѣчалъ ни воды, ни дерева, на которомъ могъ бы отдохнуть отъ утомительнаго своимъ однообразіемъ зрѣлища этого желтаго моря травы, которая стояла тихо, не шевелясь, какъ будто погруженная въ задумчивую лѣнь. Эта отличительная черта характера Малороссіянъ становилась для меня понятною; я самъ невольно уступалъ ея обольстительному обаянію. Бьпъ-можетъ, я въ этомъ слѣдовалъ общему закону природы, по которому основныя черты народнаго характера, условливаемыя климатомъ и мѣстными обстоятельствами, не совершенно изглаживаются даже въ тѣхъ лицахъ, которыя по своимъ привычкамъ и понятіямъ менѣе всего, по видимому, должны подвергаться ихъ вліянію. Я испытывалъ это на себѣ; я чувствовалъ себя Малороссіяниномъ. Я скучалъ безмолвіемъ, которое окружало меня и наполняли эти пустыни образами временъ минувшихъ. Мнѣ казалось, я слышалъ наѣздническій крикъ Запорожцевъ, я видѣлъ, какъ они нестройными рядами неслись по полю, угрожая врагу, потѣшая себя разсказами о своемъ молодечествѣ, разсчитывая заранѣе прибыль, которую имъ доставитъ ихъ неожиданный набѣгъ. Но въ высотѣ раздалась звонкая пѣснь жаворонка, и мои призраки исчезли. Я простился съ ними...
   Я ѣхалъ, или лучше сказать, тащился въ Одессу за своихъ лошадяхъ. Въ то время, это было, къ-счастію, давно, я еще ѣздилъ на долгихъ. Я былъ молодъ, не дорожилъ временемъ. Что жь касается до скуки, то мы всѣ болѣе или менѣе съ ней знакомы. Надо сознаться, впрочемъ, что при ѣздѣ на долгихъ она становится нестерпимою, Вы подвигаетесь шагъ-за-шагомъ; облако пыли обхватываетъ васъ со всѣхъ сторонъ, солнце печетъ насъ: лошади идутъ уныло, понуря головы, кучеръ дремлетъ на козлахъ; дорога однообразна. ничто не развлекаетъ вашихъ взоровъ, не останавливаетъ вашего вниманія. Вамъ изрѣдка попадаются обозы; засаленные чумаки сторонятся, снимаютъ шапки, и вы съ удивленіемъ замѣчаете, что можно ѣхать еще медленнѣе вашего. Во время полуденнаго роздыха закусивъ запасомъ, взятымъ съ собою, вы не знаете что дѣлать: вамъ остается для разсѣянія только отправиться смотрѣть, какъ лошади ѣдятъ свой кормъ. Наконецъ, утомленные дорогою, жаромъ и скукою, вы добираетесь до ночлега, и тутъ васъ ждутъ новыя непріятности. Крестьяне малороссійскіе живутъ вообще опрятнѣе Великороссіянъ; въ ихъ хатахъ вы не задыхаетесь отъ дыма, какъ въ этихъ курныхъ избахъ, такъ часто попадающихся во внутренней Россіи; хаты обмазаны глиною, подметены, кучи сора не валяются по серединѣ, свиньямъ и телятамъ отведены особыя клѣти, однѣмъ курамъ дозволенъ свободный входъ; тараканы не хозяйничаютъ по стѣнамъ, и вы ихъ не отъищете въ борщѣ, который подаетъ вамъ хозяйка. При всѣхъ этихъ удобствахъ, малороссійская хата -- жилище незавидное. Вы не избавлены въ ней отъ безпокойныхъ сосѣдей, отъ убійственной духоты; маленькое окошко не пропускаетъ достаточно воздуха, а отворять двери опасно, потому-что какое-нибудь нечистое животное задняго двора можетъ забраться къ вамъ въ гости, и безъ церемоніи уляжется подлѣ васъ. Утромъ еще легкія сновидѣнія вьются надъ вашимъ изголовьемъ (утренній сонъ такъ свѣжъ и крѣпителенъ), а васъ будятъ солнечный лучь, назойливо-пробирающійся сквозь притворенныя ставни, стая мухъ, уже жужжащихъ надъ вами, щекотящихъ васъ, запалзывающихъ въ носъ и уши, и наконецъ слуга, приходящій докладывать, что пора ѣхать, а не то вы не успѣете добраться до слѣдующаго ночлега и будете принуждены ночевать среди степи. Не понимаю, какъ я могъ выдерживать подобную пытку. Скорая ѣзда для насъ необходимость и въ то же время наслажденіе. У насъ, какъ остроумно замѣчаетъ Василій Ивановичъ въ "Тарантасѣ", не путешествуютъ, а просто ѣздятъ. Намъ любо промчаться вихремъ отъ мѣста до мѣста, забыться въ этой быстротѣ; мы въ ней находимъ развлеченіе, мы въ ней отдыхаемъ отъ всѣхъ дрязгъ, которыми загромождена обыкновенная жизнь. Но какъ доставить себѣ это удовольствіе? Во время оно, ѣзда на почтовыхъ была мученіемъ другаго рода. Вы могли лихо прокатить отъ станціи до станціи, но при приближеніи къ почтовому двору ваше сердце сжималось, тягостное предчувствіе томило его, и точно: васъ встрѣчало нахмуренное лицо смотрителя и убійственныя слова: "лошадей нѣтъ". Эти встрѣчи повторялись очень-часто; вы просиживали по нѣскольку часовъ на станціяхъ, если не хотѣли разоряться нанимая вольныхъ, и ѣхавъ скоро, никакъ не могли скоро доѣхать. Нынѣ, конечно, почты сдѣлались надежнымъ и вѣрнымъ средствомъ сообщенія, въ особенности со времени введенія новаго устройства ихъ содержанія. Но въ то время, къ которому относится мой разсказъ, лошади постоянно бывали въ разгонѣ.
   И такъ, я тащился на "своихъ", тащился уже третій день; слѣдовательно, скучалъ ужасно. Вдругъ меня посѣтило счастливое вдохновеніе, я вспомнилъ, что гдѣ-то неподалеку лежала деревня Добрынина и рѣшился завернуть къ нему. Это посѣщеніе не обѣщало мнѣ большаго удовольствія, но въ отчаянномъ положеніи, въ которомъ я находился, я не могъ быть слишкомъ-разборчивымъ. Я давно не видалъ Добрынина и едва былъ съ нимъ знакомъ, во былъ увѣренъ, что меня пріймутъ радушно: гостепріимство необходимая добродѣтель въ жителяхъ степей.
   Добрынинъ былъ мелкопомѣстный дворянинъ, владѣлецъ нѣсколькихъ десятковъ крестьянъ и около тысячи десятинъ земли; въ Новороссійскомъ Краю состоянія измѣряются не количествомъ душъ, а количествомъ земли. Рожденный и выросшій въ этомъ краю, котораго никогда почти не покидалъ, Петръ Михайловичъ Добрынинъ былъ рѣдкимъ образчикомъ степнаго помѣщика, этого самобытнаго произведенія привольной степи, неиспорченнаго соблазнами столицъ, развивающагося свободно, какъ трава въ полѣ. Онъ воспитывался въ уѣздномъ училищѣ такого уѣзда, гдѣ въ то время на сто верстъ въ окружности трудно было отъискать другую книгу, кромѣ календаря. Окончивъ курсъ ученія на семьнадцатомь году, онъ долженъ былъ выбрать себѣ родъ службы. Пылкій юноша рвался въ полкъ, мундиръ такъ увлекателенъ въ этомъ возрастъ, его такъ цѣнятъ уѣздныя барышни, къ нему не равнодушны и самые степенные помѣщики, изъ которыхъ многіе съ невольнымъ вздохомъ припоминаютъ время своего гусарства, время вѣчныхъ пирушекъ, удалыхъ шалостей. Они любятъ мундиръ; черный фракъ для нихъ слишкомъ-бѣденъ, слишкомъ простъ: они никогда его не носятъ и надѣваютъ предпочтительно коричневый или синій. Многіе изъ нихъ поступали на службу по выборамъ единственно для того, чтобъ добиться до золотаго шитья. Напрасно мать старалась удержать Петрушу. "Тебя убьютъ на войнѣ", говорила она съ слезами на глазахъ: "что тогда станется со мной старухой? Ты единственное мое сокровище".
   -- Перестань, баба, возразилъ отецъ Петруши: -- не сидѣть же ему въ деревнѣ, да бить баклуши; пора, молодецъ, на царскую службу; какъ столбовой дворянинъ, онъ долженъ заплатить долгъ отечеству, какъ Русскій, онъ не долженъ бояться смерти. Къ-тому жь, развѣ на войнѣ всѣхъ убиваютъ? Авось пуля пощадитъ его и онъ воротится домой въ густыхъ эполетахъ, съ знаками отличія на груди.
   -- Либо на костыляхъ, замѣтила мать.
   -- На костыляхъ такъ на костыляхъ, вскричалъ отецъ, не любившій возраженій:-- уродомъ, да удальцомъ. Эхъ, матушка, кабы я не обабился, самъ бы пошелъ на службу; легко сказать, вотъ уже двадцать лѣтъ какъ въ отставкѣ; мои сверстники давно генералами, а я что такое?
   -- "А ты что такое? закричала въ свою очередь мать, выведенная изъ терпѣнія; -- нашелъ, на что жаловаться; раскаевается, что женился. На то ли я прожила съ тобою двадцать лѣтъ въ мирѣ и согласіи, чтобъ слышать отъ тебя подобные попреки? Гдѣ тебѣ быть генераломъ? Развѣ ты похожъ на генерала?
   -- "Полно, полно, Акулина Сидоровна, прервалъ отецъ что намъ ссориться изъ пустяковъ? Ты добрая жинка, и я люблю тебя. Но Петруха все-таки завтра отправится въ полкъ.
   Судьба не оправдала его честолюбивыхъ ожиданій; Петру Михайловичу военная служба не пришлась по нраву. До корнетства онъ еще перебился кое-какъ: потомъ годъ или два его занимали мундиръ и эполеты, а тамъ онъ соскучился и вышелъ въ отставку, съ чиномъ поручика. Онъ, конечно, былъ не правъ: но общій примѣръ тогдашняго времени служилъ ему отчасти извиненіемъ. Отецъ разсердился на него за эту поспѣшность; онъ горячо доказывалъ сыну, что онъ измѣнилъ своему долгу, что въ его лѣта и грѣшно и глупо отказываться отъ блестящаго поприща, которое могло ему открыться. Но Петръ Михайловичъ почтительно представилъ, что онъ не думалъ, чтобъ ему, сыну помѣщика, стыдно было слѣдовать по пути, указанному предками и посвятить себя званію, которое они носили съ такимъ достоинствомъ. Эти доказательства убѣдили старика. Онъ только со вздохомъ замѣтилъ несправедливость судьбы, что въ старинномъ родѣ Добрыничей не было еще примѣра, чтобъ кто-нибудь дослужился до генеральства.
   Вскорѣ умеръ отецъ Петра Михайловича, и онъ сдѣлался независимымъ. Вступивъ во владѣніе имѣніемъ, онъ не могъ однакожъ тотчасъ заняться хозяйствомъ съ должнымъ усердіемъ; онъ былъ для этого слишкомъ молодъ, слишкомъ пылокъ; ему нравилось лучше пронестись вихремъ на конѣ вслѣдъ за русакомъ. Но охота скоро ему надоѣла, неудачи охолодили его пылъ, собаки его были дурной породы, и зайцы безпрестанно уходили отъ нихъ. Вообще, эта страсть къ охотѣ мало развита въ Новороссійскомъ Краю; тамъ народъ слишкомъ разсчетливъ, слиткомъ проникнутъ духомъ торговымъ; старинные бары вмѣсто того, чтобъ разоряться, копятъ копейку. Тамъ встрѣчаются дворяне, которые отказались отъ одной изъ самыхъ старинныхъ привычекъ -- отъ привычки быть кругомъ должными; ихъ имѣнія даже не заложены въ приказѣ.
   У Петра Михайловича было мало сосѣдей, и съ тѣми онъ не могъ сблизиться. Почтенные отцы и матери казались ему слишкомъ степенными и важными, а пѣвицы слишкомъ застѣнчивыми. Съ послѣдними онъ самъ былъ, робокъ, конфузился въ ихъ присутствіи, краснѣлъ, запинался, мялъ картузъ. Непринужденность обращенія, любезность, свобода, ограничиваемая условіями приличія и вѣжливости, имѣютъ мѣсто только въ образованномъ кругу; до естественности въ сношеніяхъ между собою мы доходимъ посредствомъ искусства. Спускаясь ниже, мы находимъ два пола, живущіе въ какомъ-то состояніи недовѣрчивости и принужденія одинъ въ отношеніи къ другому, точь въ точь какъ два непріятельскія войска, наблюдающія взаимныя свои движенія, вѣчно за сторожѣ и подъ ружьемъ. Въ собраніяхъ, на балахъ и обѣдахъ, женщины постоянно отдѣляются отъ мужчинъ.
   Хотя мать Петра Михайловича одобряла его скромность, считая ее украшеніемъ молодаго человѣка, однакожь не любила, когда эта скромность доходила до крайности. Акулина Сидоровна имѣла свои виды. "Пора тебѣ жениться", говорила она сыну; "я стара, слабѣю съ каждымъ днемъ, не сегодня завтра ты меня положишь въ могилу, а мнѣ бы хотѣлось, прежде чѣмъ закрою глаза, видѣть тебя пристроеннымъ, полюбоваться на твое семейное счастіе, поласкать внучатъ. Грѣшно оставаться долго холостякомъ -- нѣтъ счастія внѣ брачнаго сожительства". Она была права; жизнь холостяка въ деревнѣ несносна. Что дѣлать въ длинные зимніе вечера, съ кѣмъ отдохнуть послѣ хозяйственныхъ хлопотъ? Не сидѣть же одному передъ кипящимъ самоваромъ, да прислушиваться къ его однообразному шипѣнію. Съ кѣмъ поговорить о сосѣдяхъ? Кто прійметъ живое участіе въ нашихъ разсказахъ объ удачныхъ всходахъ, о богатомъ вымолотѣ? Надъ кѣмъ выместить минутную досаду, съ кѣмъ и побраниться подъ часъ, отъ нечего дѣлать, для разсѣянія скуки? Въ деревнѣ такъ много празднаго времени, и чтобъ его наполнить необходимо жениться. Петръ Михайловичъ вполнѣ раздѣлялъ этотъ образъ мыслей; онъ понималъ необходимость подруги, но затруднялся въ выборѣ, и наконецъ рѣшился предоставить его матери. Похвальный обычай старины, увы! исчезающій въ новомъ поколѣніи! Въ такомъ затруднительномъ дѣлѣ, какова женитьба, не лучше ли руководствоваться хладнокровною разсудительностію родителей, которые все взвѣсятъ, все обсудятъ, чѣмъ вѣрить минутному увлеченію, часто обманчивому? Для молодаго человѣка, полнаго свѣжихъ силъ, всѣ женщины должны быть равны, если только онѣ молоды; конечно, одна не много пригожѣе другой; по что обращать вниманіе на такія мелочи? Женившись, успѣешь присмотрѣться къ первой красавицѣ. Есть, конечно, другія условія: умъ, доброта, но чтобъ быть хозяйкою въ домѣ, не требуется большаго ума, а доброю женщина должна быть волей или неволей. Такъ по-крайней-мѣрѣ разсуждали встарину. Акулина Сидоровна была очень-рада хлопотать за сына; ока скоро выбрала ему невѣсту, увѣрила его, что Галя ему нравится и не теряя времени отправила сваху съ предложеніемъ къ родителямъ Гали. Послушный сынъ повѣрилъ ей, не мѣшалъ ей хлопотать, и потомъ, женившись, нашелъ, что она была права, что онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ влюбленъ въ Галю, хотя до свадьбы и не подозрѣвалъ этого.
   О домашней жизни Петра Михайловича я не могу разсказать ничего особеннаго. Я мало видѣлъ его жену; когда я навѣщалъ ихъ, она уходила обыкновенно распорядиться на-счетъ обѣда, который стряпали нарочно для дорогаго гостя. За столомъ она говорила мало и только слушала своего мужа, Петръ Михайловичъ былъ, впрочемъ, не очень доволенъ и называлъ ее своею галушкою. Плодомъ ихъ сожительства была единственная дочь, которую я знавалъ малымъ ребенкомъ, Петръ Михайловичъ поговаривалъ объ отправленіи ея въ харьковскій институтъ. Анна Павловна находила, что Харьковъ слишкомъ-далекъ, что ей нельзя будетъ посылать туда вареній, сладенькихъ пирожковъ и другихъ деревенскихъ снадобій. Петръ Михайловичъ очень жалѣлъ, что у него не было сына; ему было грустно думать, что вмѣстѣ съ нимъ прекратится родъ Добрыничей.
   Женитьба не вдругъ поманила Петра Михайловича; ему надобно было перебѣситься прежде, чѣмъ перейдти въ разрядъ сонливыхъ сурковъ, какими была большая часть его сосѣдей. Ему не сидѣлось дома; онъ находилъ мало удовольствія помогать женѣ въ соленіи огурцовъ, въ моченіи льну, въ приготовленіи варенья и обыкновенно зѣвалъ, слушая ея разсказы о томъ, какъ ворона унесла цыпленка, какъ одинъ изъ гусятъ зашибъ себѣ ножку, какъ капуста дурно принималась на огородѣ.
   Однажды, для разсѣянія скуки, Петръ Михайловичъ отправился на губернскіе выборы. Это событіе важное, въ которомъ принимаютъ участіе дворяне цѣлой губерніи. На это время губернскій городъ пробуждается отъ своей дремоты; квартиры дорожаютъ, лавки наполнены съ равнаго утра, по улицамъ мелькаютъ разнохарактерные экипажи, сытные обѣды слѣдуютъ одинъ за другимъ. Дворяне, живущіе на противоположныхъ концахъ губерніи, встрѣчаются здѣсь между собою.
   На выборахъ открылось Петру Михайловичу широкое поприще; онъ блаженствовалъ. Онъ могъ суетиться до усталости. Предметъ былъ важенъ и стоилъ его трудовъ. Онъ ѣздилъ отъ знакомаго къ незнакомому, подстрекалъ лѣнивыхъ, одушевлялъ холодныхъ. Недостатокъ знанія, недостатокъ краснорѣчія, недостатокъ богатства онъ измѣнялъ изумительною дѣятельностію. Кому лѣнь была рѣшиться, кто затруднялся въ выборѣ, а такихъ людей всегда много, тому онъ подсказывалъ его мнѣніе, настаивалъ, убѣждалъ и потому сдѣлался не послѣднимъ лицомъ въ этомъ кругу. Его выбрали въ засѣдатели земскаго суда. Эта должность отвѣчала его безпокойному характеру, его охотѣ къ перемѣнѣ мѣстъ. Онъ переѣзжалъ изъ слѣдствія на слѣдствіе, ловилъ бродягъ, докучалъ своимъ товарищамъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ Петръ Михайловичъ оставилъ мѣсто засѣдателя и удалился въ свою деревеньку, похоронилъ себя въ ней. Съ-тѣхъ-поръ, за недостаткомъ болѣе обширнаго поприща, онъ сосредоточилъ всѣ свои способности на улучшеніи хозяйства, быта крестьянъ, и принялся за это съ жаромъ. Его руководило и поддерживало желаніе показать обществу, какъ много оно потеряло, отказавшись отъ его услугъ.
   Еслибъ для успѣха достаточно было одной дѣятельности, то Петръ Михаиловичъ легко бы достигъ своей цѣли; онъ былъ воплощенная дѣятельность. Съ ранняго утра на ногахъ, онъ торопился одѣваться, едва успѣвалъ проглотить чашку чаю, не смотря на увѣщанія заботливой жены, которая уговаривала его отвѣдать того и другаго, и папошниковъ, и бубликовъ, и кренделей, съ сахаромъ или съ анисомъ. Онъ спѣшилъ хлопотать и суетиться, и продолжалъ хлопотать и суетиться до поздняго вечера. Сначала онъ осматривалъ домъ, и отъ его зоркаго взгляда не укрывалась ни малѣйшая пылинка на бѣлыхъ миткалевыхъ чехлахъ его мебели, ни малѣйшая кучка сору въ какомъ-нибудь темномъ уголку, куда его запрятала метла лѣниваго Ваньки. Потомъ, онъ выходилъ на дворъ, обѣгалъ кладовыя, кухню, погреба, всѣ службы. Повелительный его голосъ приводилъ все въ движеніе; дворня бѣгала въ разныхъ направленіяхъ. Тамъ онъ журилъ кухарку за то, что у нея не была вымыта посуда, въ другомъ мѣстѣ ключницу за то, что окорокъ былъ ею дурно привѣшенъ и на немъ остались слѣды зубовъ лакомой крысы, или прачку за то, что холстъ былъ ею не довольно тщательно выглаженъ.
   Осмотрѣвъ домашнее хозяйство, Петръ Михайловичъ отправлялся въ садъ. Онъ очень любилъ свой садъ; онъ гордился имъ, какъ своимъ созданіемъ, какъ торжествомъ своего искусства надъ упрямою природою. Садъ стоилъ ему столькихъ трудовъ; на тощей почвѣ неудачно принимались деревья; молодые отростки пропадали отъ засухъ; для избѣжанія этого зла, часто повторяющагося въ Новороссійскомъ-Краю, Петръ Михайловичъ садилъ какъ-можно-болѣе и гдѣ только могъ. Уродливыя плодовитыя деревья, вишни, яблони и груши, стройные тополи, величавыя липы, были разбросаны безъ плану, безъ симметріи, мѣстились гдѣ попало, то сгущались въ непроходимую чащу, и вѣтви ихъ цѣплялись одна за другую, и корни ихъ сталкивались въ землѣ, то расходились, разбѣгались въ разныя стороны, и какая-нибудь своенравная яблонь стояла поодаль отъ своихъ подругъ, какъ-будто дуясь на нихъ. Настойчивость Петра Михаиловича увѣнчалась наконецъ успѣхомъ; садъ вышелъ на славу, фруктовъ была бездна, отъ тяжести ихъ ломились вѣтви. Въ-особенности Петръ Михаиловичъ хвасталъ густою липовою аллеею надъ самымъ ручейкомъ, протекавшимъ по саду; этотъ ручей высыхалъ лѣтомъ, а весною черезъ него были наброшены двѣ доски, связанныя веревкою, по которымъ нужно было проходить съ большою осторожностію, потому-что онѣ качались подъ вашими ногами и всплескивали на васъ мутную воду. Садъ Петра Михайловича имѣлъ одно неоспоримое достоинство: оригинальность; въ немъ вы не могли замѣтить и слѣда подражаніи какой-нибудь системѣ -- ни прямыхъ, подстриженныхъ аллей Лекотра, однообразныхъ, но величественныхъ, соотвѣтствовавшихъ вполнѣ общему характеру версальскаго дворца, холодному, скучному, но блистательному; ни искусственной причудливости англійскихъ парковъ, съ ихъ купами деревъ, живописно разбросанными, съ ихъ вьющимися дорожками, лужайками, покрытыми нѣжной муравой. Въ саду Петра Михайловича былъ образцовый безпорядокъ; все было предоставлено на произволъ случая; аллеи были похожи на кривые переулки старинной Москвы, бурьянъ и крапива росли на свободѣ, деревья были исковерканы, обременены сухими вѣтвями, никакого единства, отсутствіе умѣнья распоряжаться силами природы.
   Заглянувъ въ конюшню, на мельницу, на гумно, Петръ Михайловичъ возвращался въ комнаты, выпивалъ рюмку водки, закусывалъ, потомъ велѣлъ закладывать дрожки и уѣзжалъ въ поле. Эти дрожки, любопытное издѣліе сельской промышленосги, были имъ давно куплены у сосѣда, нѣсколько разъ починивались домашнимъ кузнецомъ и отличались необыкновенною тряскостію. Петръ Михайловичъ безпрестанно подпрыгивалъ на нихъ, и принужденъ былъ схватываться за спинку, чтобъ не упасть. Эта самая тряскость составляла ихъ достоинство въ глазахъ Петра Михайловича; она возбуждала въ немъ аппетитъ, и въ этомъ вполнѣ достигала своего назначенія: аппетитъ Петра Михайловича принималъ чудовищные размѣры.
   Видъ полей всегда наполнялъ душу Петра Михайловича чувствомъ самодовольствія; и въ-самомъ-дѣлѣ, было чѣмъ гордиться. Ланы казались безконечными, тутъ не было мелкихъ участковъ, безпрестанныхъ межей и рвовъ. Все было сплошно, огромно, стебли жались одинъ къ другому, и желтые колосья живописно склоняли свои полныя головки внизъ. Петръ Михайловичъ безотчетно любовался этимъ зрѣлищемъ; онъ тутъ понималъ всю важность, все значеніе малороссійскаго пана; онъ росъ въ собственныхъ глазахъ, и звонкій его голосъ дѣлался еще звонче, раздавая приказанія. Онъ чувствовалъ себя въ эту минуту хозяиномъ, владыкою, предъ волею котораго склонялась сама природа и несла ему послушно свои дары и наполнила его гумно стогами и скирдами. Въ этомъ чувствѣ есть что-то упоительное, и Петръ Михайловичъ былъ вмѣстѣ и важенъ и благосклоненъ, умѣлъ и похвалить за стараніе и пожурить за оплошность: не всегда впопадъ, но онъ не встрѣчалъ порицателей, а самъ былъ твердо убѣжденъ въ своей справедливости. Довольный, Петръ Михайловичъ возвращался домой, и послѣ сытнаго обѣда засыпалъ въ сладкой дремотѣ.
   Ввечеру, прикащикъ являлся къ нему съ донесеніями, и Петръ Михайловичъ долго толковалъ съ нимъ, отдавалъ приказанія на слѣдующій день, при чемъ всегда много шумѣлъ, Онъ полагалъ, что если прикащикъ и не заслуживалъ журьбы въ ту минуту, то заслужитъ ее послѣ, а въ такомъ случаѣ она была въ видѣ задатка, Прикащикъ выслушивалъ его молча, стоялъ почтительно, прикидывался дуракомъ, и только въ сѣрыхъ его глазахъ свѣтилось лукавство. Отпустивъ прикащика, Петръ Михаиловичъ отправлялся болтать съ женою или смотрѣть, какъ она раскладывала гранпасьянсъ, а иногда гадала. И праздный вечеръ замыкалъ для него день, проведенный въ дѣятельности.
   Таково было распредѣленіе дня Петра Михайловича въ будни, однообразное, но суетливое. Наступало воскресенье. Отслушавъ раннюю обѣдню, онъ не зналъ, куда дѣваться съ временемъ. На деревнѣ раздается громкій смѣхъ, гуляки отправляются въ шинокъ, старики важно толкуютъ межь собой на площади, воздухъ оглашается пѣснями, въ веселомъ хороводѣ кружится молодой народъ: а Петръ Михайловичъ сидитъ въ своихъ палатахъ и хмурится. Сосѣди не ѣдутъ; весною работы, осенью дожди, дѣлающіе дороги непроходимыми, удерживаютъ ихъ дома; пни сидятъ сиднями по своимъ угламъ. Можно ли думать о частыхъ выѣздахъ въ такомъ краю, гдѣ ближайшій ватъ сосѣдъ живетъ въ пятнадцати верстахъ отъ васъ? И вотъ Петръ Михайловичъ завтракаетъ, потомъ дремлетъ, потомъ обѣдаетъ, потомъ спитъ и т. д. и не дождется окончанія дня. Если жь невзначай завернетъ какой-нибудь гость, ему рады; его носятъ на рукахъ, разспрашиваютъ о новостяхъ. Но запасъ новостей скуденъ въ томъ краю; отдавъ отчетъ о посѣвахъ и вымолотахъ, передавъ кой-какія сплетни, гость умолкаетъ; онъ не краснорѣчивъ, не изобрѣтателенъ на выдумки; бесѣда становится вялою, спотыкается на каждомъ словѣ; надобно ее оживить, и вотъ раскладываютъ зеленый столикъ, садятся играть въ вистъ по четверти.
   Не смотря на это однообразіе, на эту скуку, степные жители довольны сзоей судьбой. Можно ко всему привыкнуть. Человѣкъ -- странное созданіе; онъ уживается вездѣ, выдерживаетъ всѣ температуры. Вы его встрѣчаете и возлѣ полюсовъ, гдѣ промежь тундръ, покрытыхъ скуднымъ мхомъ, разбиваетъ свой шалашъ грязный Самоѣдъ, и подъ тропиками, гдѣ смуглый Индіецъ, подъ тѣнью гигантской пальмы, ищетъ защиты отъ лучей палящаго солнца, кипятящихъ его кровь, истощающихъ его силы. Перенесите туда образованнаго Европейца, заставьте его жить жизнью Самоѣда или Индійца, и онъ будетъ несчастнѣйшимъ созданіемъ въ мірѣ. А между тѣмъ, туземцы счастливы въ своемъ жалкомъ существованіи; оно удовлетворяетъ ихъ ограниченныя потребности; кругъ ихъ понятій не переходитъ далѣе, они не понимаютъ ничего выше своихъ грубыхъ наслажденій. Все зависитъ отъ степени развитія, на которой стоитъ человѣкъ; образованность раздаетъ въ немъ новыя потребности, для удовлетворенія которыхъ онъ долженъ напрягать свою дѣятельность.
   Новороссійскій-Край не чуждъ движенія; напротивъ, въ нёмъ все идетъ впередъ, быстро развивается. Только, чтобъ понятъ и оцѣнить это движеніе, не должно примѣнять къ нему мѣрку европейскихъ государствъ; надобно оглянуться назадъ, измѣрить пространство, которое уже пройдено. Этотъ край такъ недавно завоёванъ для образованности; только въ 1775 голу была уничтожена буйная Запорожская-Сѣчь, и Россія, вѣрная своему высокому призванію, внесла сюда начало успѣха. До-тѣхъ-поръ, здѣшнее народонаселеніе коснѣло въ неподвижности азіатской. Обширныя, плодотворныя земли, прилегающія къ Черному и Азовскому Морямъ, орошаемыя Днѣпромъ, Бугомъ и Днѣстромъ, оставались въ-продолженіи вѣковъ пустыми и невоздѣланными. Время пролетало надъ ними, не касаясь ихъ своимъ крыломъ. Здѣсь ничто не измѣнилось co временъ Геродота; какъ и при немъ кочевали дикія племена, которыя не знали осѣдлости, переходили съ мѣста на мѣсто съ своими многочисленными стадами и вели между собою кровавыя распри; они перемѣняли одни названія, но Скиѳы Геродота, Сарматы Птоломея, Половцы и Печенѣги нашихъ лѣтописцевъ, повторялись вполнѣ въ ордахъ буджакскихъ и ногайскихъ Татаръ, обитавшихъ здѣсь въ концѣ XVIII столѣтія: тотъ же образъ жизни, тѣ же привычки. Отъ нихъ немногимъ отличалась вольница запорожская, составленная изъ бездомныхъ бурлаковъ, храбрыхъ, отважныхъ, но своевольныхъ, необузданныхъ, связанная съ Россіей единствомъ вѣры и языка, но чуждая ей отсутствіемъ прочнаго гражданскаго устройства. Земледѣліе не могло существовать въ такомъ краю, гдѣ не было никакой безопасности, гдѣ жатва, уцѣлѣвшая отъ хищничества Крымцевъ, могла быть истреблена Гайдамаками. Торговля ограничивалась рѣдкими чумацкими обозами, отправлявшимися изъ Малороссіи въ Крымъ и на Донъ за солью и рыбою. Берега морей были пустынны; нужно было много отваги для посѣщенія негостепріимнаго берега. Не существовало болѣе цвѣтущихъ греческихъ поселеній; Ольвія лежала въ развалинахъ, и тѣ даже были засыпаны пескомъ, глубоко зарыты въ землю.
   Съ присоединеніемъ края къ Россіи, все измѣняется. Кочевые народы становятся осѣдлыми, отъ опустошительныхъ набѣговъ они переходятъ къ занятіямъ мирнымъ; поселявинъ бросаетъ свой" ружницу и принимается за плугъ; онъ можетъ спокойно наслаждаться плодами своихъ трудовъ. На рѣкахъ, вмѣсто челноковъ запорожскихъ, стремившихся за добычей на берега Малой-Азіи и Румиліи, виднѣются плоты съ лѣсомъ, барки съ хлѣбомъ: картина менѣе поэтическая, но болѣе утѣшительная! Въ-слѣдствіе развивающейся торговли и потребностей внутренняго управленія, возникаютъ города, изъ которыхъ нѣкоторые достигаютъ высокой степени благосостоянія. Новороссійскій-Край пробуждается отъ вѣковаго сна; онъ перестаетъ принадлежать Азіи, онъ принимаетъ участіе въ общей европейской жизни. Эта перемѣна должна была необходимо отозваться и въ нравственномъ быту жителей. Вглядитесь пристальнѣе -- вы замѣтите движеніе огромное, если сравнить съ тѣмъ, что было недавно.
   Посмотрите на самого Петра Михайловича; въ немъ прорывается какое-то невольное стремленіе къ лучшему, какая-то безпокойная жажда новизны. Ему не нравится идти по пробитой колеѣ; онъ мечется въ разныя стороны. Откуда могло прійдти ему подобное желаніе? Воспитаніе и образъ жизни не могли его расположить къ тому. Нѣтъ! повѣтріе въ воздухѣ; оно и въ степь заносится, и въ степь доходятъ отголоски движенія къ лучшему, совершающагося вдали. И помѣщики новороссійскіе начинаютъ измѣнять свои старинныя привычки. Имъ становится тѣсно въ мазанкахъ, въ которыхъ жили ихъ отцы, которыхъ все украшенія состояли въ голыхъ стѣнахъ, обмазанныхъ глиною, лубочныхъ картинкахъ, дубовыхъ шкапахъ и стульяхъ, обтянутыхъ кожею. Они строятъ себѣ чистенькіе домики, убираютъ ихъ мебелью, выписываемою изъ Харькова или Бердянска. За столомъ у нихъ являются, рядомъ съ почтенными наливками, иностранныя вина. Они получаютъ журналы и газеты. Въ дѣлѣ хозяйства, помѣщики начинаютъ поговаривать о нововведеніяхъ, объ усовершенствованіяхъ. Правда, измѣненія хозяйственныя принимаются медленно, неохотно; имъ трудно пробиться сквозь тройную кору предразсудковъ и закоренѣлыхъ обычаевъ, но все же толки о нихъ тревожатъ, производятъ какое-то непріятное щекотаніе. Выгоды торговыя особенно дѣлаютъ новороссійскихъ помѣщиковъ подвижными; они не дожидаются, какъ прежде, покупщиковъ на мѣстѣ для сбыта своихъ главныхъ произведеній: они сами отправляютъ шерсть въ Харьковъ, пшеницу въ Таганрогъ, Бердянскъ или Одессу.
   Петръ Михайловичъ имѣлъ особенную слабость ко всякимъ улучшеніямъ. Но ему не доставало образованія, которое поставило бъ его въ возможность обсудить новыя правила, новыя мнѣнія, которое научило бы его умѣнью примѣнить ихъ къ условіямъ мѣстнымъ: искусство не легко пріобрѣтаемое! А потому его попытки всегда оканчивались неудачно, изъ нихъ выхолило что-то странное Петръ Михайловичъ занимался впрочемъ чтеніемъ, доставалъ книги у сосѣдей, покупалъ у разнощиковъ залежалыя издѣлія московской промышлености. Но чтеніе было для него дѣломъ труднымъ; его умъ не былъ способенъ даже къ тому легкому усилію, которое требуется для того, чтобъ понять чужую мысль. Съ первыхъ страницъ, онъ начинялъ зѣвать, и книга выпадала изъ его рукъ. Онъ принужденъ былъ приневоливать себя и прибѣгалъ къ этому средству только въ крайнихъ случаяхъ, когда рѣшительная скука овладѣвала имъ. Однакожь въ свою долгую жизнь онъ успѣлъ пробѣжать нѣкоторые романы Дюкре-Дюмениля, Радклейфъ, Жанлисъ, которые составляли насущный хлѣбъ нашей словесности въ первыхъ годахъ нынѣшняго столѣтія. Вальтеръ Скоттъ ему очень понравился; онъ полюбилъ этихъ рыцарей, закованныхъ въ сталь, ломавшихъ копья на турнирахъ, храбрыхъ и великодушныхъ. До стиховъ онъ не былъ охотникъ; изъ произведеній Пушкина былъ знакомъ только съ "Русланомъ и Людмилой". Эти занятія литературою, отрывочныя, неполныя, имѣли мало вліянія на Петра Михайловича; они не раздвигали круга его понятій, не шевелили въ немъ чувства, не изощряли его вкуса. Онъ читалъ книги, смѣялся иногда и потомъ возвращался къ своимъ обыкновеннымъ занятіямъ, и прочитанное изглаживалось тотчасъ изъ его памяти. Онъ въ книгахъ находилъ мало такого, что бы говорило его уму и сердцу. Тогдашняя литература жила исключительно подражаніемъ; она заключалась въ переводахъ, выборомъ которыхъ не всегда руководствовалъ строгій вкусъ. Міръ, изображаемый ею, не былъ міромъ Петра Михайловича; ея представленія и картины не имѣли ничего общаго съ представленіями и картинами, которыя онъ встрѣчалъ въ своемъ ежедневномъ быту. Уже позже въ литературѣ нашей проявилось стремленіе къ самостоятельности, и она начала обработывать родные источники, обратилась къ жизни народной, стала изучить современный міръ, и брать изъ него свои образы. Новое движеніе началось собственно съ "Евгеніемъ Онѣгинымъ". Но произведенія Пушкина, дурно понятыя во время ихъ появленія, увлекали преимущественно необыкновенною гладкостію и бойкостію стиха; ихъ внутреннія красоты были доступны для небольшаго круга читателей. Для того, чтобъ обратить на себя общее вниманіе, надобно было словесности спуститься съ высотъ, недосягаемыхъ для большинства, заговорить языкомъ понятнымъ для всѣхъ, -- о предметахъ для всѣхъ занимательныхъ.
   Серьёзнымъ занятіемь Петръ Михайловичъ считалъ свое хозяйство; оно поглощало все его вниманіе, къ нему была обращена вся его дѣятельность. Въ томъ положеніи, въ какомъ находится эта промышленость въ Новороссійскомъ Краю, она не требуетъ огромныхъ свѣдѣній, особенныхъ соображеній; это больше дѣло навыка и вниманія. Петръ Михайловичъ пахалъ землю, сѣялъ, косилъ, распоряжался работниками, подобно всѣмъ своимъ сосѣдямъ; первымъ его руководителемъ былъ старый прикащикъ его отца, мужикъ опытный" знающій; въ-послѣдствіи Петръ Михайловичъ усвоилъ себѣ его значеніе и слылъ за хорошаго хозяина; земля его была вспахана не хуже, чѣмъ у другихъ, хлѣбъ родился порядочно въ урожайные годы, сѣно не складывалось подмоченнымъ въ стоги. Онъ даже ввелъ нѣкоторыя преобразованія, заимствованныя большею частію у сосѣдей-колонистовъ. Мельница его была выстроена механикомъ Нѣмцемъ; у него появились молотильни и вѣялки;въ сараѣ красовался даже нѣмецкій плугъ, но красовался больше для вида; онъ былъ слишкомъ окованъ желѣзомъ, требовалъ слишкомъ большаго вниманія со стороны пахаря, и крестьяне предпочитали ему свой старинный, домашній плугъ. Къ-несчастію, Петръ Михайловичъ не захотѣлъ ограничиваться подобными незначительными измѣненіями; въ извѣстныя лѣта честолюбіе вскружило ему голову, его соблазнила роль пововводителя. Онъ слыхалъ, что во Франціи, въ Германіи, земледѣліе стоитъ на высокой степени, будто-бы тамъ лучше обработываютъ землю, и она даетъ богаче урожай, что тамъ лучше содержаніе скота, и онѣ крупнѣе, менѣе подверженъ падежамъ и повальнымъ болѣзнямъ. И Петру Михайловичу было стыдно за несовершенство своего хозяйства. Онъ толковалъ объ этомъ съ своими сосѣдями, которые ему отвѣчали, что обычаи Западной Европы намъ не годятся; что тамъ хозяйства такія крошечныя, рукъ много, земли мало, и та неблагодарна, требуетъ удобренія; тамъ сѣютъ самую траву. У насъ, напротивъ того, земли вдоволь; десятина вспахиваемая три, четыре года сряду оставляется потомъ подъ паромъ лѣтъ на десять, и обращается опять въ цѣлину; что жъ тутъ думать объ удобреніи! Петра Михайловича не удовлетворяли подобныя возраженія; онъ рѣшился сдѣлать попытку и ввести, на-прим., унавоживаніе. Съ этою цѣлью онъ выбралъ кусокъ самаго жирнаго чернозёма и свалилъ на него огромный запасъ навоза, не соображая его количества съ условіями почвы. Весною, когда стали перепадать дожди, всходы оказались чудесные; Петръ Михайловичъ не могъ нарадоваться своей выдумкѣ. Но пришло лѣто, и вмѣстѣ съ нимъ засуха, обыкновенная его спутница въ томъ краю; хлѣбъ сталъ ложиться; выгнанный вверхъ, онъ не имѣлъ колоса, и удобренная десятина дала самую скудную жатву. Сосѣди очень смѣялись надъ изобрѣтеніемъ Петра Михайловича. Онъ же въ своей неудачѣ обвинялъ климатъ и почву, упрямую природу, которая не позволяетъ располагать собою по произволу, которая вознаграждаетъ одинъ благоразумный трудъ, основанный на знаніи ея законовъ, а по на слѣпой догадкѣ.
   Петръ Михайловичъ обращалъ также вниманіе на улучшеніе быта своихъ крестьянъ: онъ понималъ, что разоренный мужикъ въ тягость помѣщику, его надо прокормить вмѣстѣ. съ семьею, дать ему на посѣвъ, на обзаведеніе; потомъ бѣдность ведетъ за собою дурныя привычки, нищій крестьянинъ плохой работникъ; онъ пьяница, онъ лѣнивъ, расположенъ къ воровству. И потому Петръ Михайловичъ помогалъ своимъ крестьянамъ въ нуждѣ, какъ это дѣлаютъ всѣ разсудительные владѣльцы. Но онъ болѣе другихъ входилъ въ ихъ частный бытъ; въ этомъ быту была одна сторона, которая особенно занимала Петра Михайловича, лежала близко къ его сердцу. Онъ слыхалъ про опрятность Голландцевъ, про ихъ дома, чистенькіе какъ хрусталь на званомъ обѣдѣ, про ихъ улицы, тщательно подметенныя, гладкія, какъ паркетъ въ барскихъ палатахъ въ день блестящаго бала. Отъ чего бы намъ на перенять этихъ похвальныхъ обычаевъ? И Петръ Михайловичъ задумалъ сдѣлать изъ своей деревни чистенькую колонію, изъ своихъ крестьянъ чопорныхъ Голландцевъ. Онъ началъ съ того, что поправлялъ на свой счетъ избы, которыя разваливались, покрылъ ихъ соломою на нѣмецкій манеръ, засыпалъ провалы образованныя дождевыми потоками. Потомъ, для поддержанія заведеннаго, онъ требовалъ, чтобъ крестьяне по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ, вмѣсто того, чтобъ пьянствовать въ кабакахъ, подметали улицы, чтобъ въ то же время ихъ бабы вымывали, обмазывали свои хаты. Онъ самъ смотрѣлъ за точнымъ исполненіемъ своихъ приказаніи и отправлялся дозоромъ по деревнѣ. Но тутъ вѣковыя привычки уперлись противъ нововведенія, и оно не удалось, какъ не удавались потомъ Петру Михайловичу разныя другія новости, которыя онъ и безъ огляду на скоро хотѣлъ вводить въ свою деревню. Эти неудачи сильно подѣйствовали на него, ослабляя его дѣятельность, и безъ того уже умаленную лѣтами. Анны Павловны, давно уже не было на свѣтѣ; дочь воспитывалась въ Харьковѣ.
   Онъ сталъ пасмуренъ, задумчивъ, пересталъ мѣшаться въ хозяйственныя распоряженія; ничто его не занимало. Этотъ человѣкъ, прежде такой дѣятельный, весь движеніе и суета, просиживалъ теперь цѣлые утра въ комнатѣ, барабаня по стеклу. Онъ и прежде неохотно навѣщалъ своихъ сосѣдей, а теперь не выѣзжалъ никуда и почти никого не принималъ къ себѣ; въ каждой улыбкѣ онъ видѣлъ насмѣшку, каждое слово, вырвавшееся безъ всякаго намѣренія, онъ толковалъ въ дурную сторону. Брюзгливый, подозрительный, онъ сталъ убѣгать общества, искать уединенія, а уединеніе тяжело для человѣка. Надобно слишкомъ-много силы, ума и воли, чтобъ безнаказанно выдержать подобное испытаніе, когда человѣкъ, предоставленный самому себѣ, обращается внутрь самого себя, сознаетъ свое безсиліе, плачетъ надъ самимъ собою; въ пустынѣ слышится голосъ искусителя, и противъ него нѣтъ убѣжища: въ этомъ случаѣ, необходимо, чтобъ насъ поддерживало какое-нибудь горячее убѣжденіе, какая-нибудь высокая мысль. Для обыкновенныхъ людей уединеніе губительно; оно развиваетъ въ нихъ дурныя наклонности, располагаетъ ихъ къ меланхоліи, наводитъ на все ихъ размышленіе оттѣнокъ грусти. Такъ и случилось съ Петромъ Михайловичемъ. На время его разсѣялъ пріѣздъ дочери, которая окончила курсъ ученія въ институтѣ, и за которою ѣздила тётка, потому-что Петръ Михайловичъ не былъ уже въ состояніи предпринять такую дальнюю поѣздку. Она была такъ молода, такъ полна жизни; ея безпечная веселость увлекала Петра Михайловича, разгоняла черныя мысли. Она была такъ нѣжна къ отцу, и Петръ Михаиловичъ безотчетно предавался этому новому для него чувству. Онъ жилъ вторично; его молодость возвращалась съ своими невинными впечатлѣніями, съ своею воспріимчивостію, съ своими свѣтлыми видѣніями. Но эта счастливая перемѣна, увы! не была продолжительна. Разстроенный инструментъ не могъ воротить прежней полноты звуковъ. Петръ Михайловичъ вскорѣ впалъ въ прежнюю задумчивость, слабѣлъ и гасъ съ каждымъ днемъ.
   Все это узналъ я въ-послѣдствіи. Давно не посѣщавъ того околодка, я потерялъ изъ вида Петра Михайловича и воображалъ его найдти старикомъ свѣжимъ, бодрымъ, немного страннымъ, но дѣятельнымъ и живымъ. Деревня его лежала въ лощинѣ; протекавшій по ней ручей весною широко разливался, бушевалъ, ревѣлъ и прыгалъ, а лѣтомъ едва сочился, образуя различныя плёса, пріютъ лягушекъ, выводившихъ свою нескончаемую, однообразную пѣснь. Приближаюсь: что за странность! Весенняя вода прорвала плотину, и она не починена; обрывъ остался обрывомъ. Меня удивила подобная небрежность; она не была въ привычкахъ Петра Михайловича. Надобно переѣзжать ручей въ бродъ: къ-счастію, онъ былъ почти сухъ, по причинѣ жаркаго лѣта. Отъ плотины вела къ дому аллея, обсаженная густыми вербами; въ прежнее время она бывала выглажена, выровнена, а теперь вся изрыта промоинами; ухабы страшные. Дворъ поросъ густою травою; едва были протоптаны узенькія дорожки отъ дому къ службамъ. Заборъ весь поломанъ; затѣйливыя стрѣлки, которыми онъ былъ украшенъ, почти всѣ вырваны; на воротахъ не красовался гербъ Добрыниной. Самаго дома я не узналъ, такъ онъ постарѣлъ и одичалъ. Зеленая крыша была вся размыта дождями; изъ-за краски виднѣлась мѣстами дрянь; столбы, подпиравшіе навѣсъ крыльца, сгнили и пошатнулись; ступени скрипѣли подъ моими ногами, штукатурка обвалилась. Вхожу въ переднюю. На прилавкѣ дремлетъ босой слуга; вокругъ разбросаны щетки, банка съ ваксою, сальные огарки; вонь ужасная! Что сдѣлалось съ Петромъ Михайловичемъ? Къ нему ли я вхожу, къ этому жаркому поборнику опрятности? Услышавъ стукъ, слуга вскакиваетъ, и стоитъ передо мною, выпуча глаза, какъ-будто удивляясь неожиданному гостю.
   -- Дома ли баринъ?
   -- Въ саду-съ, и барышня тамъ же. Онъ не воображалъ, чтобъ можно было пріѣхать къ самому Петру Михайловичу. Въ садъ нужно было проходить чрезъ комнаты: и тутъ какой безпорядокъ! На стѣнахъ отклеились бумажки, которыя были выписаны изъ Москвы и которыми встарину такъ хвасталъ Петръ Михаиловичъ; паутины раскинулись узорами по угламъ. Всѣ эти несообразности непріятно поражали меня и готовили къ чему-то печальному.
   Наконецъ, въ липовой аллеѣ, любимомъ мѣстѣ прогулокъ Петра Михайловича, я вижу старика, котораго, голова покрыта сѣдиной, не бѣдой, чистой сѣдиной, внушающей уваженіе, свидѣтельствующей о долгомъ вѣкѣ, прожитомъ съ честью и въ мирѣ, а какой-то желтой, грязной, похожей на паклю, подмоченную дождемъ. Подхожу ближе. Онъ ли это? Боже! какъ перемѣнился!
   
   Безсмысленный, потухшій взоръ,
   Черты лица безъ выраженья,
   И рѣчь безъ, мысли, безъ значенья.
   Младенчески несвязный вздоръ!
   Нарушенъ былъ уставъ природный,
   Свой храмъ забыло божество.
   И раньше срока духъ свободный
   Покинулъ тѣло, вещество.
   Лишенный искры благодатной,
   По виду только человѣкъ,
   Чуть связанъ нитью непонятной,
   Онъ доживалъ свой жалкій вѣкъ,
   Не находя въ кругу творенья.
   Себѣ живаго назначенья.
   
   "Здравствуйте, Петръ Михаиловичъ!" Онъ поднялъ на меня мутные глаза, и какъ-будто не узнавалъ меня. Я назвалъ себя по имени. "А, помню, помню. Милости просомъ! Маша, прійми гостя!" И, словно утомленный этимъ усиліемъ, онъ впалъ въ прежнее состояніе безчувственности, голова его опустилась, онъ началъ чертить палкою по песку затѣйливыя фигуры.
   Ко мнѣ подошла дѣвушка въ легкомъ кисейномъ платьѣ. Ей было лѣтъ семнадцать или немного болѣе; она была миловидна; на ея лицѣ, обыкновенно блѣдномъ, въ эту минуту игралъ живой румянецъ, "Батюшка нездоровъ сегодня". Дитя прибѣгало въ невинной джи, чтобъ скрыть отъ посторонняго несчастное положеніе своего отца. Жаль было смотрѣть на это молодое созданіе, которое нуждалось въ покровительствѣ, въ руководствѣ, и, между-тѣмъ, само должно было принять на себя обязанность покровителя, трудную и скучную. Вмѣсто забавъ, свойственныхъ ея возрасту, на которыя молодость имѣетъ законное право, она должна была ухаживать за больнымъ старикомъ, няньчить его. Она, впрочемъ, не жаловалась; она, казалось, не сознавала вполнѣ своего грустнаго положенія и забывала, что въ жизни существуютъ радости, наслажденія; она такъ мало была съ ними знакома. Въ институтѣ вела она жизнь монастырскую; общество было чуждо для затворницы; гудъ свѣта замиралъ у рѣшетокъ, которыми были укрѣплены всѣ окна зданія, обращенныя на улицу. Изъ родныхъ она никого не видала съ той минуты, какъ поступила. въ институтъ, до самаго выпуска; только рѣдкія письма давали ей знать, что есть люди болѣе близкіе къ ней, чѣмъ директрисса и классныя дамы. Изъ веселостей, память сохраняла ей только воспоминаніе послѣдняго бала при выпускѣ, на которомъ она танцовала въ первый разъ съ мужчинами: это былъ свѣтлый сонъ, скоро исчезнувшій! Тётка, которая пріѣзжала за нею, недолго оставалась въ Харьковѣ: это была брюзгливая женщина, недовольная, какъ всѣ старыя дѣвы, которая на ея ласки отвѣчала угрюмо, не любила сердечныхъ изліяній и язвительно смѣялась надъ вопросами и мечтами неопытной институтки. Дома опять ожидала ее скука. Но Марія ее кротко переносила, и только во взорѣ, часто неподвижно задумчивомъ, въ томной блѣдности лица, въ улыбкѣ, которая не совершенно походила на улыбку безпечной юности, можно было замѣтить вліяніе убійственнаго образа жизни, можно было отгадать подавленныя желанія, въ которыхъ она сама не давала себѣ яснаго отчета. Когда я обратился къ ней съ разговоромъ, она отвѣчала мнѣ сначала съ застѣнчивостію, понятною въ молодой провинціалкѣ, но потомъ ободрилась мало-по-малу, и въ ея рѣчахъ замѣтенъ былъ природный умъ и образованность. Она держала книгу въ рукахъ; это былъ томъ стихотвореній Пушкина.
   Петръ Михайловичъ сидѣлъ на скамьѣ, ловилъ лучъ солнечный, прокрадывавшійся сквозь деревья, бросалъ камешки въ ручей. Иногда онъ обращался ко мнѣ съ вопросами: "Какова дорога! Каковы цѣны на хлѣбъ!", но не дожидался мовхъ отвѣтовъ: они его не занимали. Но временамъ онъ какъ-будто вслушивался въ нашъ разговоръ, взоръ его останавливался на дочери, и въ немъ блистало что-то похожее на любовь. "Какова умница, моя Маша! А какъ она говоритъ по-Французски! Вѣдь она училась въ Харьковѣ, въ институтѣ". Безсознательная привязанность къ дочери была послѣднимъ чувствомъ, у цѣ дѣвшимъ среди полнаго затмѣнія. Потомъ, онъ снова молчалъ; лицо его вытягивалось; онъ какъ-будто силился что-то припомнить, но память измѣняла ему. Взоръ становился неподвиженъ; слезы навертывались на глазахъ. Дочь внимательно слѣдила за нимъ, краснѣла и вздыхала; ей было совѣстно и въ то же время грустно.
   Чрезъ нѣсколько времени къ намъ вышла тётушка, въ чепчикѣ, слегка наброшенномъ на голову, убранномъ розовыми лентами, изъ-подъ котораго виднѣлись накладные локоны, въ ситцевомъ платьѣ, по желтому полю котораго были разбросаны огромные букеты цвѣтовъ. Это была женщина плотная, дородная, бойкая, словоохотливая, звонкая, какъ колокольчикъ. Она овладѣла мною, разсказала все прошедшее Петра Михайловича, бранила его, не смотря на присутствіе дочери, и жаловалась на скуку. "Вообразите", говорила она, "мы живемъ какъ въ пустынѣ; никто изъ сосѣдей не навѣщаетъ насъ: всѣ насъ бѣгаютъ словно зачумленныхъ." Эта болтовня утомляла меня; я хотѣлъ-было раскланяться, но тётушка не пустила. "Какъ можно уѣзжать безъ обѣда! Хоть у насъ столъ небогатый, но все же не отпустимъ васъ голодными, накормимъ чѣмъ Богъ послалъ".-- Мы вошли въ комнаты; столъ былъ уже накрытъ; въ сторонѣ на маленькомъ столикѣ стояли графины съ разными водками. Петръ Михайловичъ безпрестанно подходилъ къ нимъ; онъ имѣлъ обыкновеніе выпивать рюмку передъ обѣдомъ, а теперь выпилъ ихъ нѣсколько; это было слѣдствіемъ не склонности къ пьянству, а забывчивости; онъ ходилъ по комнатѣ взадъ и впередъ, и какъ скоро взоры его встрѣчались съ графинами, то онъ протягивалъ къ нимъ руку по привычкѣ, забывая, что водка выпита имъ за минуту назадъ. Тётушка была принуждена велѣть убрать водку. Когда садились за столъ, Петръ Михайловичъ вдругъ спросилъ: "А гдѣ же Анна Павловна? Развѣ ей не докладывали?" По томъ, вспомнивъ свою потерю, залился слезами. "Маша, поди, поцалуй меня". И онъ обхватилъ ея голову своими костливыми руками, всхлипывая прижалъ ее къ груди: "Не забывай старика", прибавилъ онъ.
   -- Эхъ, какъ расплакался! вовсе некстати, не во время, замѣтила тётушка.-- Переставь, Петръ Михайловичъ, пора обѣдать, супъ простынетъ.
   Мнѣ стало грустно, я уѣхалъ тотчасъ послѣ обѣда.

М. Иваненко.

"Отечественныя Записки", No 5, 1848

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru