Корбутовский П.
Темная ночь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ТЕМНАЯ НОЧЬ.

РАЗСКАЗЪ.

Отнявъ у глазъ способность зорко видѣть,
Ночь мрачная усиливаетъ слухъ
И дѣлаетъ чувствительнѣе звуки
В. Шекспиръ.
* Драма: "Сонь въ Иванову ночь".

   Знакомые мои назвали меня "страннымъ" за то, что прошлаго года все лѣто прожилъ я въ Петербургъ, а въ концѣ сентября переѣхалъ жить на дачу.
   На возъ моихъ вещей съ недоумѣніемъ посматривали даже встрѣчные извощики, везшіе такіе же возы изъ деревни въ городъ. Мало того, на другой день, пріѣхавшій ко мнѣ на дачу знакомый мой, человѣкъ впрочемъ очень молодой, назвалъ меня чудакомъ, когда увидѣлъ, что я поселился просто въ крестьянской избѣ, вмѣстѣ съ семействомъ ея хозяина.... Съ недовольнымъ видомъ посматривалъ онъ на закоптѣлыя стѣны моей дачи, морщился отъ какого-то невыносимаго для него запаха,-- и вскорѣ простился со мной!
   Ему-то вѣроятно я и обязанъ быль темъ, что болѣе ни одинъ изъ моихъ знакомыхъ не навѣщалъ меня въ моей деревнѣ....
   На другой день моего пріѣзда солнышко такъ горячо грѣло съ самаго утра грязную деревенскую улицу, что къ вечеру на ней поднялась даже пыль. На длинной, скошенной нивъ словно золотыя нити блестѣли подъ лучами солнца валявшіяся соломенки; весь въ золотыхъ блесткахъ бѣжалъ мимо нивы ручей; рѣзкимъ, чистымъ воздухомъ обдавало мнѣ лицо.... Я положилъ себѣ сейчасъ же послѣ заката солнца идти въ поле.
   Но когда загорѣлась заря, передъ ней столпились облака такого кровянаго цвѣта, что мой хозяинъ, взглянувъ въ окошко, покачалъ головой.
   -- А что? спросилъ я у него.
   -- Быть вѣтру, дождю! отвѣчалъ онъ.
   И въ-самомъ-дѣлѣ, не болѣе какъ черезъ четверть часа изъ-за верхушекъ дальняго лѣса глянули темныя передовыя облака заходившей тучи. Словно гора, въ минуту выросла она надъ длиннымъ желтымъ полемъ, и подошла къ зарѣ.... А заря такъ бойко взглянула на нее, зарумянивъ ея нижнія облака, такъ сильно вспыхивала передъ ней она, рдѣла -- и начала съуживаться.... Почти по самой землѣ пролетѣли двѣ ласточки...
   Поднялся вѣтеръ. Цѣлыя стаи желтыхъ, сухихъ листьевъ вынесъ онъ изъ ближней рощи, бросилъ ихъ въ поле, загонялъ отъ одного его конца къ другому и ворвался потомъ въ деревню.... Въ-за пуски побѣжали отъ него по улицѣ куры домой. На крышу сосѣдней избы вскарабкалась кошка, посмотрѣла на зарю, заря зарумянила ей рыльце, посмотрѣла потомъ кошка на тучу, и съ взъерошенной спиной шмыгнула опять внизъ.... Ужъ гдѣ-то далеко спрятанные, кричали пѣтухи.... На улицѣ осталась одна только собака, прижавшая уши....
   Минуты черезъ двѣ изъ-за лѣса выглядывала черезъ-чуръ узенькая полоска зари, но свѣтъ ея все еще достигалъ до моего окна, входилъ въ избу и освѣщалъ полати, помѣщенныя у самаго потолка. Съ этихъ полатей глядѣлъ на окно глухой совершенно старикъ, отецъ моего хозяина. Какъ-то страшно, ненатурально румянилось зарею его желтое, морщинистое лицо.... Какъ-то совершенно безжизненно смотрѣли тусклые глаза его на улицу....
   А подъ его полатями, куда уже едва достигалъ свѣтъ зари, сидѣли, потупившись, у стола, хозяинъ съ хозяйкой. Еще вчера случилось у нихъ горе, сильно поразившее все семейство: не пришла отъ чего-то изъ поля ихъ лучшая корова. Всю прошлую ночь, весь настоящій день искали они эту корову -- и не нашли! Ждутъ они теперь изъ гостей своего мальчишку сына, который неразъ прежде отыскивалъ имъ эту блукущую корову. Ждутъ -- и сидятъ, потупившись....
   Вдругъ сдѣлалось совершенно темно: туча совсѣмъ закрыла зарю. Мракъ будто волнами хлынулъ тужъ минуту изъ всѣхъ угловъ избы, вышелъ на середину, и подошелъ къ окнамъ и окна потемнѣли.... Я ждалъ дождя, но дождя не было, только вѣтеръ гулялъ по крышѣ, по окнамъ, по улицѣ.... Отдумалъ я идти гулять, и придвинувъ подушку, прилегъ у окна.... Въ темной и теплой избѣ сдѣлалось такъ дремотно, какъ только бываетъ иногда въ самую сильную жару въ дремучемъ лѣсѣ....
   И чрезъ минуту я уже очутился на какомъ-то длинномъ зеленомъ лугу, Глухой старикъ, тотъ самый, который лежалъ на полатяхъ, пасъ посереди этого луга корову, о которой грустили хозяева.... Привязалъ онъ ей колокольчикъ на шею и говоритъ мнѣ:
   -- Вотъ баринъ, ужъ теперь никуда не уйдетъ отъ меня корова, я ее вездѣ услышу!...
   Не повѣрилъ я ему, расхохотался -- и проснулся.
   Въ избѣ уже горѣлъ огонь. Кружка съ квасомъ, стоявшая на столѣ передъ свѣчкой, пускала отъ себя такую длинную и широкую тѣнь, что она, захвативъ старика со всѣми его полатями, перегибалась потомъ на стѣну, и покрывала меня и всю лавку, на которой я лежалъ. Защищенный ею, я сейчасъ же могъ разсмотрѣть хозяина и хозяйку, уговаривавшихъ своего сына, уже возвратившагося изъ гостей, идти въ какой-то боярскій огородь искать все ту же корову. Мальчикъ же, несмотря ни на какія увѣщанія, не соглашался исполнить родительскую просьбу.
   -- Эна, подиткась, теметь какая, говорилъ онъ: ни зашто, мамушка, не пойду!
   -- Трусъ! говорилъ ему батька: а ужъ не маленькой, эва пятнадцатый годъ пошелъ!
   -- Пусть такъ! отвѣчалъ мальчишка.
   Между-тѣмъ глухой дѣдъ вертѣлся на полатяхъ, и изо всей силы прислушивался о чемъ говорили въ избѣ. Протиралъ онъ себѣ зачѣмъ-то глаза, хмурился, улыбался, если до него долеталъ хоть единый звукъ и ничего рѣшительно не понимая,-- все продолжалъ слушать....
   -- Иди въ огородъ-то, прислушайся, не брякнетъ ли гдѣ, продолжалъ батька: ты вѣдь, Володька, у меня парень важный, хоть гдѣ такъ выищешь!
   Но и лесть не помогла; мальчишка, молча, глядѣлъ на темное окно.
   -- А хошь, я тебѣ сапоги свои дамъ надѣть? вдругъ радостно и громче прежняго произнесъ батька.
   -- Сапоги?
   -- Да, мои собственные: сапоги, подиткась, новые, до самыхъ колѣнъ, не то-что твои лапти! Хошь, штоли, а не-то и не нада!...
   Тутъ уже глухой дѣдъ не вытерпѣлъ больше, засуетился на своихъ полатяхъ и полезъ внизъ.... У мальчика, между-тѣмъ, глаза сверкали отъ удовольствія, на которое онъ все еще не могъ рѣшиться. Спустилъ онъ рубаху съ праваго плеча и закрылся ея рукавомъ.
   -- На дворѣ дождь? спросилъ я.
   -- Ни, сударь, совсѣмъ тихо и сухо, отвѣчалъ хозяинъ: тучка, знать, постращала только.
   -- Володька, бери сапоги и пойдемъ вмѣстѣ искать твою корову, сказалъ я мальчику.
   Мальчикъ сейчасъ же бросился въ сѣни, заходилъ тамъ, застучалъ дверями, и чрезъ минуту втащилъ въ избу батькины сапоги.
   -- Пойдемъ, баринъ, говорилъ онъ, весело надѣвая ихъ, и когда надѣлъ, бойко заходилъ по избѣ. Сапоги же были такихъ размѣровъ, что не ходили вмѣстѣ съ нимъ, а таскались по полу. Нипочемъ это! Живо нахлобучилъ мальчикъ шапку, подтянулъ кушакъ, махнулъ головой и потащилъ меня на улицу. Дѣдъ со всѣхъ ногъ бросился свѣтить намъ, но его не пустили....
   Когда вышелъ я на улицу и отвернулся отъ свѣтлаго окна избы, и мальчикъ пересталъ скрести своими сапогами,-- мнѣ показалось, что я и глухъ, и слѣпъ въ одно время. Такая страшная темень была на дворѣ, такая удивительная тишина была! Даже неба нельзя было отличить отъ земли, даже слышалъ я дыханье мальчика, стоявшаго подлѣ....
   -- Вотъ и иди! говорилъ мальчикъ: ужокась сыщешь ее!
   И подумавъ немного, онъ потащилъ меня за руку куда-то вправо, потомъ мы еще разъ повернули и послѣ пошли уже все прямо. Звучно и однообразно скребли сапоги, то по голой землѣ, то по травѣ.... Я догадался, что мы идемъ по длинному полю и переходимъ черезъ нѣсколько дорогъ. Мальчикъ тащилъ меня все впередъ, мы оба молчали.... Вдругъ дунулъ вѣтерокъ. Собралъ онъ гдѣ-то кучу сухихъ листьевъ, закружилъ ихъ около насъ, засыпалъ мнѣ глаза, повертѣлся еще немного -- и затерялся.... Мы наткнулись на изгородку....
   -- Что это? спросилъ я у своего проводника.
   -- Подошли къ боярскому огороду.
   И вслѣдъ за тѣмъ мы вошли въ лѣсъ. Здѣсь царствовала совершенная тишина. Только изрѣдка срывались и падали на землю сосновыя шишки. Мальчикъ то шелъ, то прислушивался; ужъ Богъ знаетъ, какъ онъ видѣлъ передъ собой дорогу! Вдругъ понесся по лѣсу чей-то глухой, протяжный окликъ.... Окликъ этотъ, словно нескончаемая пѣсня, откликался спереди и сзади, переливался по всѣмъ концамъ лѣса -- и наконецъ смолкъ, и опять скребли одни только сапоги....
   -- Стой, баринъ, не ходи дальше! вдругъ крикнулъ мнѣ мальчишка, крѣпко схвативъ меня за руку и упираясь ногами: рѣка здѣсь!
   Я испугался и мы оба сѣли на траву.
   Прислушался я, -- ни одного дѣйствительнаго звука не долетало больше до моихъ ушей. Въ чистомъ воздухѣ, подобно призрачнымъ видѣніямъ, рѣяли только звуки воображаемые: скребли попрежнему сапоги, прежній окликъ несся по лѣсу, гдѣ-то очень далеко, пѣсня тянулась, хотя навѣрное можно было предположить, что ее некому пѣть въ такую пору;-- звуки эти раждались въ самыхъ ушахъ.... А въ глаза бился и смотрѣлся одинъ только мракъ, безконечный какъ вѣчность!
   Досталъ я папироску, и зажегъ спичку.
   Почти передъ самымъ носомъ у меня, совершенно неподвижно на согнувшемся стеблѣ, висѣлъ красный осенній цвѣтокъ, астра. На его махровыхъ листочкахъ сидѣли двѣ огненныя росинки. Одна изъ нихъ покатилась внизъ, заискриласъ разноцвѣтными огнями, затопила на дорогѣ черненькую букашку, сидѣвшую на томъ же листкѣ -- и спряталась внуірь цвѣтка.
   Спичка погасла, и на меня хлынула прежняя темень. Только изрѣдка, когда вспыхивала папироска, посматривала на меня астра, загоралась на нѣсколько мгновеній его единственная росинка -- и снова все пряталось....
   Мальчикъ притихъ.... Откуда-то снизу, изъ ямы, выносился только металлическій звукъ воды, да и то такъ тихо, что къ нему надобно было долго прислушиваться. Иногда же звукъ этотъ потеряется на минуту, глухо и однообразно пошумитъ лѣсъ, затихнетъ -- и потомъ снова металлически звучитъ вода....
   -- Какая рѣка здѣсь? спросилъ я у мальчика.
   -- Охта, сударь, а кругомъ насъ огородъ.... да только онъ ужъ давнымъ-давно густымъ лѣсомъ поросъ!... Гдѣ-гдѣ увидишь развѣ цвѣтки въ немъ, и то совсѣмъ не такіе, какъ въ полѣ ростутъ!
   И мальчикъ опять притихъ; я начиналъ снова различать звукъ воды....
   -- Длинную, сударь, сказку разсказывалъ мнѣ дѣдъ объ этомъ!... сказалъ опять мальчикъ.
   -- Какую? спросилъ я, полный любопытства. Да твой дѣдъ развѣ говоритъ съ кѣмъ-нибудь?
   -- Въ избѣ у насъ тогда опричь его да меня никого не было. Вотъ видно и осилила его тоска на полатяхъ. Вдругъ завертѣлся онъ тамъ, поглядѣлъ на меня, прилегъ навзничь и давай разсказывать. Просто такъ-таки ни съ того, ни съ сего и началъ, сударь, словно кто попросилъ его....
   -- Вотъ тебѣ, говоритъ, Володька, длинное поле, посередь того поля рѣка течетъ, надъ рѣкой гора стоитъ, на горѣ лѣсъ густой выросши, лѣсъ такой густой выросши, что какъ поднимется вѣтеръ бывало, такъ снесетъ онъ съ горы такую кучу сосновыхъ шишекъ, что они словно градъ упадутъ на поле и поколотятъ хлѣбъ. Внизу-то горы, вишь ты, поле крестьянское было, по конецъ того поля озеро синѣлось, а за озеромъ горы стояли. Вотъ мужички и стали гадать да придумывать, какъ бы имъ извести этотъ лѣсъ, а лѣсъ-to словно желѣзный росъ: топоръ его не бралъ. Надо было за него не одному, а съобща взяться, а съобща-то взяться не собрались крестьяне.
   Да нечто! Долго-ль, коротко-ль съ тѣмъ лѣсомъ и безъ нихъ бѣда приключилась. Разъ, сударь, солнышко въ тучу прячется и вѣтерокъ поднимается, и бѣгутъ словно на ногахъ тѣни по полю мимо горы, а мужички въ это время съ сѣнокоса шли. Глядь на озеро, что по конецъ поля синѣлось; по тому озеру лодка плыветъ, въ ней человѣкъ сидитъ, чорный что уголь, высокій, словно жердина какая. Лодка-то по волнамъ плыветъ, мелькъ-мелькъ, да и спрячется она, а за нею тучами вороны гонятся. Кувыркаются онѣ надъ лодкой, садятся въ нее и орутъ во все горло! Что за чудо такое? думаютъ мужички.... Пустились они въ деревню, взлезли тамъ на крышу и смотрятъ оттель на озеро.
   Ныряла-ныряла лодка, и причалила къ берегу. Пуще прежняго раскаркались вороны.
   Крестясь, разошлись мужички по домамъ. По утру поглядѣли они изъ-за угла на гору, а ее ночью-то словно кипяткомъ кто облилъ: али огнемъ обжегъ: вся она красная стала, весь сосенникъ на ней посохъ. Къ-вечеру всѣ шишки и сучья съ деревьевъ обвалились на землю, одни только голые стволы остались! Карабкались на нихъ вороны -- и падали.... На другое утро и стволы рухнулись на землю; вся трава на горѣ посохла, желтый песокъ показался... Повертѣлся-повертѣлся на горъ песокъ -- и улегся. Бѣлая, словно голова дѣдова, глядѣла гора цѣлое лѣто на зеленое поле.... Давно это сударь, было, дѣдъ моего дѣда не запомнить энтого времени....
   Тутъ гдѣ-то вблизи отъ насъ сорвалась съ дерева шишка, стукнулась о землю, и шелестя, покатилась потомъ мимо моихъ ногъ куда-то внизъ, вѣроятно въ рѣку. Мальчикъ пріостановился, и оба слушали мы до-тѣхъ-поръ, пока шишка звучно щелкнула въ воду.... Гдѣ-то очень далеко крикнулъ деревенскій пѣтухъ.... Я во всѣ глаза смотрѣлъ, но передъ глазами моими рѣяли только какія-то неопредѣленныя бурыя пятна, намигъ вырѣзывавшіяся изъ общаго мрака. Богъ знаетъ, думалъ я, что-то здѣсь на другой сторонѣ рѣки? И въ-слѣдъ за тѣмъ мнѣ отчего-то показалось, что тамъ непремѣнно должна быть деревня. Хотѣлъ я было спросить у мальчика, но онъ продолжалъ далѣе:
   -- Можетъ, и долго бъ на той горѣ одинъ только вѣтеръ гулялъ, собиралъ песокъ, крутилъ да кидалъ его на полѣ, еслибъ не смиловался Богъ. Послалъ Онъ дождичекъ, дождичекъ измочилъ гору, изсѣкъ ее словно горохомъ, и по горѣ, снизу отъ зеленаго луга, побѣжала зеленая травка. Цѣлое лѣто взбиралась трава все вверхъ да вверхъ, и добралась она къ-осени до самой маковки. Промежъ травки зелеными, пушистыми крестиками молодыя сосны выскочили. Затемнѣли сосны, гуще да выше, гуще да выше -- и опять зашумѣлъ на горъ прежній сосенникъ....
   Лѣсъ разросся пуще прежняго. Зайцы прибѣжали съ ближней нивы. Послѣ-того пришелъ изъ Питера какой-то Федотъ Хлѣдникъ, и построилъ на самой макушкѣ вѣтряную мельницу, да только когда полезъ онъ на нее крышу приколачивать,-- вдругъ какъ глянетъ изъ-за озера туча, что ночь чорная, какъ вылетятъ вмѣстѣ съ нею стаи воронъ.... Испужался Федотъ, и пустился въ деревню. Просто на перегонки съ тучей неслись вороны къ горъ. Туча шумѣла, а онъ каркали, и прилетѣли вмѣстѣкъ горъ... Поднялся, сударь, такой вихорь, что всю мельницу до тла разрылъ, весь лѣсъ на горъ сломалъ, и перебросилъ его черезъ рѣку на чистое поле....
   Ничего на той горъ не ростетъ съ-тѣхъ-поръ. Желтая она такая! Поднимется вѣтеръ, поиграетъ, поиграетъ пескомъ на верхушкѣ -- и утихнетъ....
   И мальчикъ смолкъ.
   -- На этомъ, сударь, и кончалась дѣдова сказка, прибавилъ онъ потомъ. Да только недавно, дядя Пантелей, что рядомъ съ нашей избой живетъ, вправду аль нѣтъ, сказывалъ мнѣ, что та самая гора и теперь стоитъ вотъ здѣсь за рѣкой, а тотъ лѣсъ, что съ нея вѣтромъ сдуло, красуется въ энтомъ самомъ огородъ, гдѣ мы сидимъ....
   -- Какъ-такъ! воскликнулъ я, полный удивленія, сейчасъ же вскакивая на ноги.
   Но мальчикъ не успѣлъ отвѣтить мнѣ на это ни одного слова; ту жъ минуту бросился онъ отъ меня со всѣхъ ногъ. Гдѣ-то вблизи чрезвычайно звонко брякалъ колокольчикъ... По всему лѣсу несся этотъ дрожащій звукъ....
   -- Корова! крикнулъ мнѣ потомъ мальчикъ откуда-то снизу, вѣроятно съ рѣки -- и стихло все.
   Стоялъ я и смотрѣлъ во всѣ стороны.... Мысль, что вся та мѣстность, о которой разсказывала сказка, находится сейчасъ же подлѣ меня, сильно дѣйствовала на душу....
   Вдругъ въ воздухѣ сдѣлалось гораздо свѣтлѣе.... Разомъ глянули на меня очерки высокихъ и темныхъ сосенъ, стоявшихъ подлѣ. Я поднялъ голову -- небо было до того свѣтло, что я различилъ на немъ бѣгающія во всѣ стороны облака и край уходившей чорной тучи, по милости которой до-сихъ-поръ была такая страшная темень.... Я началъ всматриваться. Впереди меня, на цѣлой трети неба лежало какое-то неопредѣленное пятно. Пятно это, что ни далѣе расходилось шире и шире, ярче обозначались его края, воздухъ свѣжѣлъ, начиналъ двигаться, пахнулъ вѣтерокъ.... Пятно отдѣлилось отъ неба, приблизилось ко мнѣ.... и вдругъ хлынуло изъ-за него необъятное море свѣта!... Густыми волнами бѣжалъ мракъ на всѣ четыре стороны, и чрезъ два-три мгновенія увидѣлъ я передъ собой ярко-освѣщенную картину....
   Пятно обратилось въ высокую, песчаную гору, стоявшую сейчасъ же за рѣчкой, а вправо отъ этой горы, все залитое яркимъ свѣтомъ, изъ-за нея вылетающимъ, шло длинное и ровное поле. Разбросанныя въ безпорядкѣ копны сѣна, подпертыя бѣлыми березовыми палками, стояли на немъ и бросали отъ себя такія рѣзкія тѣни, что тѣни эти даже рябили въ глазахъ. А на концѣ поля темнѣло, синѣло озеро и сливалось съ небомъ. Гдѣ-то очень далеко, какъ-будто въ глубинѣ самаго неба, лежали за озеромъ какія-то сѣрыя пятна, то были, вѣроятно, песчаныя горы....
   Все понялъ я....
   Вонъ, думалъ я, стоитъ тотъ самый одонокъ, и вотъ эта самая гора, на которой ничего не ростетъ.... Вся голая, стояла она, рѣзко обрисованная на свѣтѣ, изъ-за нея вылетающемъ. На ея вершинѣ торчалъ одинъ только засохшій сосновый сучокъ, вполовину занесенный пескомъ. Его мохнатыя вѣтви и на этихъ вѣтвяхъ острыя иглы словно инеемъ охвачены были яркимъ, серебрянымъ огнемъ.... А сзади меня, весь темный, стоялъ тотъ самый лѣсъ, который сдуло вѣтромъ съ горы.... И съ какой стати, думалъ я потомъ, глухой дѣдъ выдумалъ такую сказку на всю эту мѣстность?...
   И вдругъ я ослѣпъ!... Это на вершинъ горы ослѣпительно-яркимъ огнемъ блеснула первая искра показавшагося мѣсяца. Другая искра, третья.... и вышелъ онъ весь, стоялъ и искрился надъ желтой горой, надъ засохшимъ сучкомъ сосны....
   Весь берегъ, на которомъ я стоялъ, и самая рѣка -- освѣтились. Свѣжіе, зеленые слѣды бѣжали отъ меня по бѣлой, росистой травѣ. У противоположнаго берега качалась на водѣ еще неуспокоившаяся лодка, на которой, должно-быть, переѣхалъ мой разскащикъ на другую сторону. Въ одно время съ лодкой качалась на водѣ шапка бѣлой пѣны, Богъ знаетъ, откуда-то приплывшей. Подлѣ нея плавалъ точно такой же мѣсяцъ, какой былъ на небѣ, и пускалъ отъ себя во всѣ стороны серебряныя струнки.... Когда на той сторонѣ раздались шаги и брякнулъ снова колокольчикъ, такъ быстро звуки эти кинулись въ лѣсъ, стоявшій сзади меня, что, казалось, родились они въ немъ прежде, чѣмъ на той сторонѣ,-- такъ былъ чистъ, свѣжъ, звонокъ воздухъ!...
   Чрезъ минуту на горѣ показались мальчикъ съ коровой; поднялись они на вершину и шли, облитые мѣсяцемъ, мимо сучка засохшей сосны, а по моему берегу, по стволамъ огромныхъ сосенъ шагали ихъ длинныя и изогнутыя тѣни....
   -- Матка! крикнулъ во все горло радовавшійся мальчикъ: матка, выходи, принимай гостью!
   Но матки не было, шло только по лѣсу нескончаемо-длинное эхо, кричавшее громче самого мальчика.
   -- Баринъ, иди домой, корова нашлась! крикнулъ потомъ мальчикъ мнѣ.
   Новое эхо догнало старое, и овладѣло лѣсомъ.... Я все еще не двигался.... Мѣсяцъ отошелъ отъ горы вправо, и на дорогѣ, бѣжавшей по полю, зажегъ онъ всѣ дождевыя лужи.... Закинувъ за спину кулекъ съ хлѣбомъ и сапоги кожаные, шелъ по той дорогѣ мужичокъ какой-то, шла за нимъ и длинная тѣнь его, коробившаяся при малѣйшей неровности поля. Наступилъ мужикъ на лужу, брызнули на ней милліоны разноцвѣтныхъ искръ, и засверкали въ глазахъ.... На темномъ озерѣ кое-гдѣ выскакивали искры.... Астра, стоявшая подлѣ моихъ ногъ, покачивала своей красной головкой и поглядывала на темное озеро, на длинное поле, на песчаную гору....
   -- Ба-а-ринъ! крикнулъ мальчикъ, уже переправившійся черезъ рѣку.
   Но темный лѣсъ, сейчасъ же схватившій этотъ звукъ, сперва подержалъ его немного, а потомъ уже пустилъ на волю....
   Я тронулся....

П. КОРБУТОВСКІЙ.

"Сынъ Отечества", No 4, 1852

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru