Lib.ru/Классика: Е. М.. Очерк из истории рабства

ОЧЕРКЪ ИЗЪ ИСТОРІИ РАБСТВА.

Римская имперія, основанная на военномъ деспотизмѣ и кровавой эксплуатаціи побѣжденныхъ народовъ, живетъ войною и только войною можетъ существовать. Римскимъ патриціямъ нужны рабы, и Римъ идетъ съ своими грозными легіонами на сѣверъ и югъ, востокъ и западъ, побѣждаетъ народы, и тысячи несчастныхъ раненныхъ и плѣнныхъ поступаютъ во власть торговцевъ невольниками, которые вездѣ слѣдуютъ за побѣдоносными римскими войсками.

Уже много рабовъ изъ Галліи, доставилъ Юлій Цезарь своимъ жаднымъ соотечественникамъ,-- но имъ все мало, и Цезарь волей-неволей долженъ углубляться далѣе на сѣверъ Галліи. Сѣверная Галлія, Бретань, еще независима; тамъ живетъ крѣпкій, трудолюбивый, мужественный народъ, страстно любящій свободу. Эта страна густо населена и можетъ доставить много здоровыхъ, хорошихъ рабовъ. Нужно найти предлогъ къ войнѣ, но за этимъ дѣло не станетъ. Цезарь шлетъ пословъ, требуя дани. Бретанцы отказываютъ, и онъ ведетъ свои легіоны къ Ванну, главному городу Бретани.

Здѣсь галлы сосредоточили свои силы. Сюда они стянули и свои семейства, которые помѣстили, въ колесницахъ, оставленныхъ въ резервѣ боевой позиціи. Не было въ гальскомъ войскѣ человѣка мужественнѣе и. честнѣе Альбиника, одного изъ начальниковъ племени, не было красивѣе и также мужественнѣе жены его Сіомары, матери двухъ прелестныхъ дѣтей Юліана и Гены. На задней части колесницы Сіомара, съ своими невѣстками, привѣсила къ веревкамъ толстыя кожи, предназначенныя защищать дѣтей, туда посаженныхъ, отъ непріятельскихъ стрѣлъ и камней.

Галлы первые напали на римлянъ. Стремительный ихъ натискъ однакоже не поколебалъ римскіе легіоны. Храбрость галловъ была безсильна противъ искуства римлянъ. Римскіе легіоны, закованные въ стальные и мѣдные доспѣхи, одолѣли, полунагихъ и плохо вооруженныхъ галловъ. Все поле покрылось трупами. Напрасно немногіе, оставшіеся еще въ живыхъ, отчаянно защищали колесницы, въ которыхъ скрывались ихъ жены и дѣти; они пали всѣ до единаго. Колесницѣ Сіомары уже приходилось сдѣлаться добычею римлянъ, съ жадностью смотрѣвшихъ, на помѣстившихся въ ней прекрасныхъ женщинъ. Уже воины бросились на колесницу, переломали длинными пиками защищавшія ее косы и близки были къ тому, чтобъ завладѣть колесницей, но Сіомара сказала что-то своимъ невѣсткамъ и тѣ бросились въ убѣжищу, гдѣ скрывались ихъ дѣти. Послѣднія косы уже были сбиты. Сіомара взяла въ одну руку мечъ, а въ другую бѣлое покрывало и, махая имъ, бросила мечъ на землю въ знакъ того, что женщины хотятъ сдаться, она съ безпокойствомъ взглянула въ ту сторону, куда ушли ея невѣстки, и снова стала махать покрываломъ, показывая то на небо, то на море. Но пока воины стояли въ недоумѣніи передъ колесницей, Сіомара вдругъ схватила мечъ, и съ быстротою молніи вонзила его по-очереди въ стоявшихъ подлѣ нея трехъ дѣвушекъ, подставившихъ ей свою грудь. Тогда остальныя молодыя женщины мѣтко и быстро поразили другъ друга и упали на полъ колесницы. Одна изъ невѣстокъ Сіомары вышла изъ дѣтскаго убѣжища, держа въ своихъ рукахъ двухъ малютокъ. Она быстро прикрѣпила къ верху колесницы конецъ веревки, обвитой вокругъ ея шеи и шеи ея дѣтей и, выпрыгнувъ изъ колесницы, удавилась на ней вмѣстѣ съ дѣтьми. Все это произошло такъ быстро, что римляне не успѣли предупредить убійства. Раненный Альбиникъ, мужъ Сіомары, видѣлъ неизбѣжную гибель своего семейства, но онъ не могъ видѣть, что сдѣлалось съ его малютками-дѣтьми, находящимися въ задней части телѣги. Онъ лежалъ невдалекѣ, придавленный трупомъ своей лошади, и вскорѣ лишился чувствъ отъ потери крови.

Очнулся онъ въ какомъ-то большемъ сараѣ, гдѣ на полу, на соломѣ, лежало много стонущихъ галловъ, вѣроятно, раненныхъ.

При первомъ же движеніи онъ увидѣлъ, что его нога прикована къ столбу. Его раны были перевязаны, и онъ ничего не чувствовалъ кромѣ сильной слабости. Осмотрѣвшись, онъ замѣтилъ, что въ сараѣ лежали около пятидесяти человѣкъ и всѣ они были прикованы къ столбамъ. Въ глубинѣ сарая находилось нѣсколько вооруженныхъ людей. Они сидѣли за столомъ, пили и пѣли. Нѣкоторые изъ нихъ ходили по сараю, качаясь отъ опьяненія. Они держали въ рукахъ плеть съ коротенькой ручкой, состоящую изъ нѣсколькихъ ремней, къ концамъ которыхъ были прикрѣплены кусочки свинцу. Помахивая этой плетью, они насмѣшливо посматривали на плѣнныхъ.

-- Гдѣ мы? спросилъ Альбиникъ у раненнаго старика, лежавшаго подлѣ него.

-- Въ Ваннѣ, въ плѣну.

Альбиникъ вспомнилъ про смерть всѣхъ своихъ родныхъ и про вѣроятную смерть своей жены и дѣтей. Но его все-таки мучило сомнѣніе: убиты ли его дѣти? Онъ однако скоро успокоился, рѣшивъ, что иначе и быть не могло. Вспомнивъ затѣмъ про свое одиночество, онъ испустилъ вопль отчаянія и не желая смотрѣть на свѣтъ божій, перевернулся на своей постели вверхъ спиной и спряталъ лицо въ солому, служившую ему изголовьемъ. Кому-то изъ полупьяныхъ сторожей не понравился раздирающій душу вопль Альбиника, и на спину несчастнаго раненнаго плѣнника посыпались градомъ удары плетью, сопровождаемые ругательствами. Его,-- сына Генорея, начальника племени, осмѣлились бить плетью! Онъ въ одно мгновеніе вспрыгнулъ на ноги, и несмотря на слабость хотѣлъ броситься на сторожа, но цѣпь удержала его. Онъ покачнулся и упалъ, на колѣни. Тогда сторожъ принялся хлестать его своей длинной плетью по лицу, по груди, по спинѣ. Сбѣжались еще и другіе сторожа; они надѣли Альбинику на руки оковы и принялись бить его съ страшнымъ ожесточеніемъ. Но вдругъ появился небольшаго роста толстенькій человѣкъ, съ сѣдой бородой, бѣлыми волосами и краснымъ лицомъ.

Услыша его голосъ, сторожа прекратили побои. Онъ сталъ говорить съ живостью что-то по-римски, указывая по временамъ на Альбиника, и казался разсерженнымъ. Его сопровождали еще два человѣка. На одномъ изъ нихъ была длинная черная одежда; его лицо было важно и мрачно, другой человѣкъ держалъ подъ мышкой ящичекъ. Лежавшій подлѣ Альбиника старикъ-плѣнникъ гнѣвно сказалъ ему, указывая на маленькаго краснолицаго толстячка:

-- Барышникъ!... барышникъ!

-- Какой барышникъ? спросилъ Альбиникъ.

-- Тотъ, который купилъ раненныхъ.

-- Какъ! торговать раненными, умирающими?

-- Развѣ ты не знаешь, сказалъ старикъ мрачно,-- что послѣ сраженія при Ваннѣ на полѣ осталось болѣе мертвыхъ, нежели живыхъ, и что не нашли тамъ ни одного галла, который не былъ бы раненъ. По недостатку здоровыхъ плѣнниковъ, торговцы невольниками, отправляющіеся всегда за римскими войсками, накинулись на плѣнныхъ, "какъ вороны на трупы".

-- И такъ я -- рабъ! воскликнулъ Альбиникъ,-- меня купили и опять продадутъ!

Барышникъ подошелъ къ старику и спросилъ:

-- Скажи-ка ты, старая кляча, что случилось съ твоимъ сосѣдомъ? Пришелъ ли онъ въ себя? Что онъ говорилъ, что дѣлалъ?

-- Спроси у него самого, грубо отвѣтилъ старикъ, повернувшись на другой бокъ.

Барышникъ наклонился къ Альбинику; его угрюмое лицо прояснялось; онъ улыбнулся, и заговорилъ скороговоркой, самъ отвѣчая на свои вопросы.

-- И такъ ты пришелъ въ себя, мой храбрый волъ? Да... О! тѣмъ лучше... Клянусь Юпитеромъ! это добрый знакъ... Теперь нужно чтобъ, пришелъ апетитъ. Но онъ уже пришелъ? Неправда ли? Да? Ну тѣмъ лучше! Черезъ недѣлю ты оправишься... Эти скоты сторожа... они вѣчно пьяны... они побили тебя? Да?... Это не удивляетъ меня... они неспособны ни къ чему лучшему... Они одурѣли отъ гальскаго вина.... Вздумали бить тебя... бить тебя!... а ты едва на ногахъ стоишь... притомъ же у человѣка гальскаго племени сдержанный гнѣвъ можетъ имѣть дурныя послѣдствія... Но вѣдь ты не сердишься теперь?. Неправда ли? Нѣтъ?... Тѣмъ лучше! Вотъ я такъ долженъ сердиться на нихъ. Ну если бы ты задохся отъ бѣшенства? Но какое дѣло этимъ скотамъ, если я потеряю двадцать пять или тридцать золотыхъ су, которыя могу выручить за тебя, мой славный волъ. Но для большей безопасности я отведу тебя въ такое мѣсто, гдѣ тебѣ будетъ спокойнѣе, чѣмъ здѣсь, и гдѣ ты останешься одинъ. Тамъ лежалъ одинъ раненный, да онъ умеръ сегодня ночью, славный былъ этотъ раненный! Красавецъ! Это большой убытокъ... Охъ! въ торговомъ дѣлѣ не всегда бываютъ барыши... Пойдемъ, или за мной.

Торговецъ снялъ съ Альбиника цѣпь и повелъ его подъ руки, при помощи человѣка въ черной одеждѣ. Они привели его въ чуланъ, освѣщенный окномъ съ желѣзной рѣшеткой и посадили на лавку. Человѣкъ въ длинной черной одеждѣ былъ римскій медикъ. Онъ перевязалъ раны Альбинику, уложилъ его на деревянный ящикъ, служившій вмѣсто ложа, и удалился.

-- Клянусь Юпитеромъ, сказалъ торговецъ съ довольнымъ и веселымъ видомъ, возмущавшимъ Альбиника,-- твои раны видимо заживаютъ; это признакъ чистой крови. Ну теперь ты, кажется, образумился, мой славный волъ, и навѣрное будешь отвѣчать на мои вопросы; не правда-ли? Да?... И такъ слушай меня.

Барышникъ, вытащивъ изъ кармана таблички, натертыя воскомъ, и стилетъ, сказалъ:

-- Я не спрашиваю твоего имени. Пока тотъ, кто купитъ тебя и не назоветъ тебя, какъ ему вздумается, ты будешь называться воломъ... Славное названіе, неправда ли? И какъ оно идетъ въ тебѣ!

-- Почему ты называешь меня воломъ? спросилъ Альбиникъ.

-- А почему я называлъ клячей того старика, твоего сосѣда? потому что у него только кости да кожа, между тѣмъ какъ у тебя тащія сильная натура! Какія широкія плечи! Какіе крѣпкіе члены!

Говоря это, барышникъ съ наслажденіемъ смотрѣлъ на Альбиника и потиралъ руки, помышляя о суммѣ, которую возьметъ за него.

-- И какой ростъ, продолжалъ онъ,-- ты выше всѣхъ моихъ невольниковъ... За то, что ты такой здоровый человѣкъ, я и назвалъ тебя воломъ. Подъ этимъ именемъ тебя будутъ продавать на аукціонѣ.

Альбиникъ зналъ, какъ ужасно рабство, и оправдывалъ матерей, убивавшихъ своихъ дѣтей для того, чтобъ они не попали въ неволю. Онъ зналъ, что римляне считали рабовъ домашнимъ скотомъ; онъ неспособенъ былъ переносить униженія рабства, но былъ спокоенъ, потому что рѣшился убѣжать при первомъ удобномъ случаѣ, или предать себя смерти. Онъ не зналъ навѣрное: умертвила ли его жена себя и дѣтей, хотѣлъ удостовѣриться въ этомъ, и потому спросилъ у барышника:

-- Гдѣ ты купилъ меня?

-- На полѣ битвы, на томъ мѣстѣ, гдѣ ты лежалъ въ безпамятствѣ. Тамъ была цѣлая куча никуда негодныхъ труповъ; но мой куманекъ, сынъ Эскулапа, осмотрѣлъ твои раны, и увѣрилъ меня, что онѣ неопасны, и что отъ нихъ ты не потеряешь цѣны. Какъ тонкій барышникъ, понимающій свое дѣло, я, видишь ли, толкнулъ тебя ногой, да и говорю воинамъ: "что толку въ этомъ огромномъ трупѣ, онъ не дышетъ; мнѣ не надо его". Я сталъ давать тебѣ пинки и поворачивать ногой... "Посмотрите", говорю я имъ, "въ немъ нѣтъ признаковъ жизни... онъ умираетъ, мои благородные сыны Марса; онъ уже холоденъ"... однимъ словомъ, я заплатилъ за тебя два су и надѣюсь продать тебя въ двадцать разъ дороже, особенно если ты знаешь какое нибудь ремесло.

Барышникъ снова взялъ свои таблички и сталъ писать на нихъ стилетомъ, говоря:

-- Итакъ твое имя -- Волъ, изъ племени галскаго-бретонскаго... ужъ это я самъ вижу... вѣдь я знатокъ къ этомъ, дѣлѣ; я никогда не смѣшаю бретонца съ бургундцемъ, или уроженца Пуату съ овернцемъ. Послѣ сраженія при Пюи, я много продалъ овернцевъ... Твои лѣта?

-- Двадцать девять.

-- Твое ремесло?

-- Земледѣлецъ.

-- Земледѣлецъ? сказалъ обманутый въ своихъ надеждахъ барышникъ, почесывая затылокъ.-- Охъ! охъ! земледѣлецъ!.. и ты не знаешь никакого другого ремесла?

-- Кромѣ того, я -- воинъ.

-- Охъ! охъ! воинъ!.. кто носитъ ошейникъ, тому во всю жизнь не приходится владѣть копьемъ или мечемъ... Твой характеръ, мой любезный Волъ?

-- Мой характеръ?

-- Говори правду, другъ Волъ; хозяинъ, который купитъ тебя, узнаетъ со временемъ, если ты солгалъ, и ты дорого заплатишь за это.

-- Въ такомъ случаѣ пиши въ своихъ табличкахъ: рабочій волъ любитъ неволю и лижетъ руку, которая бьетъ его.

-- Ты шутишь! Можетъ ли быть, чтобъ человѣкъ гальскаго народа любилъ неволю? Скорѣе можно сказать, что орелъ, или соколъ любитъ клѣтку.

-- Въ такомъ случаѣ напиши на табличкахъ, что какъ скоро силы Вола возвратятся, онъ распоретъ брюхо своему хозяину и убѣжитъ въ лѣсъ, чтобъ жить тамъ на свободѣ.

-- Это болѣе похоже на правду... Итакъ слушай, что я написалъ: No 7, Волъ, гальскаго-бретонскаго племени -- въ высшей степени силенъ, росту самаго высокаго, двадцати девяти лѣтъ, превосходный земледѣлецъ, характера горячаго и мрачнаго отъ непривычки въ рабству; но его можно усмирить то лаской, то наказаніемъ.

-- И вотъ что сталось съ свободнымъ и гордымъ, человѣкомъ! сказалъ самъ себѣ Альбиникъ.-- Вся моя вина состоитъ въ томъ, что я защищалъ свое отечество!

Словохотность барышника позволила Альбинику спросить у него: не видалъ ли онъ на полѣ сраженія, близь того мѣста, гдѣ нашелъ его, боевую колесницу, съ повѣсившеюся на ней женщиной.

-- Видѣлъ-ли я ее? отвѣчалъ барышникъ,-- въ ней было одинадцать мертвыхъ женщинъ -- красавицъ, и какихъ еще красавицъ! каждая изъ нихъ стоила по сорока и по пятидесяти золотыхъ су. Но всѣ онѣ мертвы и не принесутъ никому барыша!

-- Не нашли-ли тамъ живыхъ дѣтей?

-- Только двухъ или трехъ дѣтей успѣли вынуть еще живыми изъ петель, которыми удавили ихъ матери. Охъ ужь эти мнѣ гальскія женщины! онѣ свирѣпы какъ львицы.

-- Но гдѣ же эти дѣти, гдѣ они? отвѣчай мнѣ скорѣе, воскликнулъ Альбиникъ.

-- А для чего ты хочешь знать это?

-- Тамъ были мои дѣти... мой Юліанъ и моя Гена.

-- Какихъ лѣтъ?

-- Осьми и десяти лѣтъ.

-- Я не торгую дѣтьми; можетъ быть, ихъ купилъ другой барышникъ, торгующій преимущественно дѣтьми.

-- Послушай меня... Я желалъ бы, чтобъ мои дѣти лучше умерли, нежели сдѣлались рабами; но если они живы, если они поступятъ въ продажу... О! скажи мнѣ какъ я могу узнать это?

-- Да для чего это тебѣ?

-- Для того, чтобъ мои дѣти остались, по крайней мѣрѣ, при мнѣ.

Барышникъ принялся хохотать.

-- Ахъ ты пустая голова! сказалъ онъ;-- знаешь ли, что на сто покупателей не нашлось бы десяти дураковъ, которые согласились бы купить работника-земледѣльца съ двумя дѣтьми безъ матери. Продать тебя съ дѣтьми, это значило бы взять за тебя половину цѣны и навязать на покупателя двухъ дармоѣдовъ. Ну понимаешь ли?... Нѣтъ: ты не понимаешь, ты смотришь на меня дико и тупоумно; повторяю тебѣ, что если бы мнѣ дали твоихъ дѣтей даромъ въ придачу, я и тогда не пустилъ бы тебя въ продажу вмѣстѣ съ ними. Понимаешь ли, наконецъ, тупая голова.

Тутъ только понялъ Альбиникъ всю утонченность мученій рабства. Если его дѣти живы, онъ даже не узнаетъ, кому и куда они будутъ проданы и далеко ли отъ него. Это казалось ему до того ужаснымъ, что онъ не хотѣлъ вѣрить въ возможность такого варварства. Его сердце наполнилось горечью, и онъ такъ страдалъ, что, почти умоляя, сказалъ барышнику:

-- Ты обманываешь меня... Кому нужны дѣти? Кто захочетъ купить этихъ малютокъ, этихъ безполезныхъ дармоѣдовъ?

-- Ого? тѣ, которые торгуютъ дѣтьми, имѣютъ очень выгодныхъ покупателей, въ особенности, если дѣти красивы... Красивы ли твои дѣти?

-- Да, сказалъ Альбиникъ, припомнивъ живѣе, чѣмъ когда либо хорошенькія, бѣлокурыя головки своихъ дѣтей, походившихъ другъ на друга, какъ близнецы, и которыхъ онъ поцѣловалъ въ послѣдній разъ незадолго передъ сраженіемъ.-- Ахъ! они прекрасны!... такъ какъ была прекрасна ихъ мать.

-- Если они прекрасны, успокойся, мой милый Волъ, сказалъ барышникъ;-- они будутъ хорошо пристроены: у тѣхъ, кто торгуетъ дѣтьми, есть хорошіе покупатели между старыми, пресытившимися сенаторами, которые любятъ незрѣлые плоды. Говорятъ, что сюда вскорѣ пріѣдетъ очень богатый и знатный вельможа Креміонъ... очень прихотливый любитель... онъ путешествовалъ по римскимъ колоніямъ южной Галліи и долженъ пріѣхать сюда на своей галерѣ, великолѣпной какъ дворецъ... Онъ конечно пожелаетъ увезти отсюда хорошенькій образецъ гальскихъ ребятишекъ... и если твои дѣти красивы, ихъ участь устроена, потому что вельможа Креміонъ -- одинъ изъ лучшихъ покупателей этого товара.

Альбиникъ сначала не понялъ, о чемъ ему говорилъ барышникъ; но вскорѣ у него закружилось въ головѣ отъ ужаса при мысли, что его дѣти, если они въ несчастію избавились отъ смерти, будутъ увезены въ Италію и подвергнутся тамъ ужасной участи... Онъ пришелъ въ такое бѣшенство, почувствовалъ такую сильную сердечную печаль и такой страшный испугъ, что всталъ на колѣни на своей соломенной постели и, протянувъ въ барышнику свои закованныя руки, съ умоляющимъ видомъ, не могъ произнести ни слова и принялся плакатъ. Барышникъ смотрѣлъ съ удивленіемъ іа него, и сказалъ:

-- Ну что же это такое, мой славный Волъ? Что сдѣлалось съ тобою?

-- Мои дѣти! сказалъ онъ, задыхаясь отъ рыданій;-- мои дѣти, если они живы!...

-- Твои дѣти?

-- То, что ты сказалъ... участь, которая ожидаетъ ихъ... если ихъ продадутъ этимъ людямъ...

-- Да не съ ума ли ты сошелъ? продолжалъ барышникъ,-- что ты находишь ужаснаго въ той участи, которая ожидаетъ твоихъ дѣтей?... Ахъ, вы галлы! вы настоящіе варвары! Да знай же, что нѣтъ жизни пріятнѣе той, какую ведутъ маленькіе флейтисты и танцоры, забавляющіе этихъ богатыхъ старичковъ... если бы ты видѣлъ ихъ, этихъ плутишекъ съ нарумяненными щеками, съ головками, украшенными вѣнками изъ розъ, въ длинныхъ платьяхъ, усѣянныхъ золотыми блестками и въ длинныхъ подвѣскахъ въ ушахъ!... А маленькія дѣвочки... если бы ты видѣлъ ихъ въ бѣлыхъ туникахъ и...

Кровавое облако набѣжало, на глаза Альбиника. Онъ бросился въ бѣшенствѣ и отчаяніи на безчестнаго барышника; но цѣпь опять удержала его, и онъ упалъ на свою постель. Не найдя близь себя ни палки, ни камня и ничего, ничего... онъ скорчился и въ изступленіи сталъ грызть свои оковы, какъ дикій звѣрь на цѣпи.

-- Экіе звѣри эти галлы! воскликнуть барышникъ, пожавъ плечами и отодвинувшись подальше.-- Онъ реветъ и бьется, какъ волкъ на цѣпи, оттого, что дѣти его будутъ жить въ роскоши и въ нѣгѣ... лучше ли было бы, если бы твои дѣти были безобразны? Знаешь ли, кому они достались бы? Тѣмъ богатымъ вельможамъ, которые любятъ предугадывать будущее по трепещущимся внутренностямъ дѣтей только-что заколотыхъ ими?...

-- О боги! воскликнулъ Альбиникъ, оживясь надеждой,-- пошли моимъ дѣтямъ такую смерть! пусть они, въ будущей жизни, соединятся невинными съ своею цѣломудренною матерью.

Онъ снова заплакалъ,

-- Другъ Волъ! сказалъ барышникъ,-- я не ошибся, записавъ въ табличкахъ, что у тебя вспыльчивый и крутой нравъ; но если ты будешь тосковать по дѣтямъ, ты можешь похудѣть, потерять здоровый видъ и ввести меня въ убытокъ... тогда берегись, берегись, другъ Волъ! Я не новичекъ, я усмирялъ и не такихъ какъ ты... но ужь пора обѣдать. Докторъ сказалъ, что теперь можно давать тебѣ питательную пищу. Кушай съ апетитомъ, это -- единственное средство заслужить мои милости; постарайся пополнѣть въ двѣ недѣли, которыя остаются тебѣ до аукціона... если же нѣтъ... о! тогда... мнѣ жаль тебя, другъ Волъ...

Сказавъ это, барышникъ ушелъ и оставилъ Альбиника одного въ такой крѣпкой темницѣ, что о побѣгѣ невозможно было и подумать. Альбиникъ могъ бы, по примѣру другихъ галловъ, попавшихъ въ плѣнъ, разможжить себѣ голову ударомъ объ стѣну, или уморить себя съ голоду; но онъ не хотѣлъ умереть, пока не узнаетъ, живы ли его дѣти? Гордый галлъ рѣшился, изъ любви къ дѣтямъ, прибѣгнуть даже къ хитрости и войти въ милость къ барышнику для того, чтобъ получить отъ него свѣденія о своемъ миломъ Юліанѣ и о красавицѣ Генѣ. Онъ намѣревался сдѣлать все, что будетъ зависѣть отъ него, чтобы избавить ихъ отъ угрожавшей имъ участи.

Впродолженіи двухнедѣльнаго заключенія Альбиникъ ничего не узналъ отъ барышника о своихъ дѣтяхъ. Ему сказали только, что пріѣхалъ Креміонъ въ своей великолѣпной галерѣ. Одно имя этого покупателя дѣтей заставило Альбиника затрепетать отъ ужаса.

Наканунѣ дня, назначеннаго для торга, барышникъ самъ принесъ Альбинику ужинъ и фляжку стараго гальскаго вина. Альбиникъ отказался пить съ нимъ вино своей родины.

-- Какъ хочешь, сказалъ барышникъ,-- а я хотѣлъ выпить одну чарку за твое помѣщеніе у хорошаго господина и за барышъ, который надѣюсь получить за тебя, а другую -- за твое сближеніе съ дѣтьми.

-- Какъ! что ты сказалъ? воскликнулъ Альбиникъ, оживясь надеждой и страхомъ,-- ты узналъ что нибудь про моихъ дѣтей?

-- Ничего не скажу, сказалъ барышникъ, показывая видъ, что хочетъ уйти.-- Мнѣ можетъ развязать языкъ только вино, а я не люблю пить одинъ.

-- Въ такомъ случаѣ, я готовъ пить, воскликнулъ Альбиникъ.

Барышникъ налилъ одинъ кубокъ вина для Альбиника, а другой для себя.

-- Желаю получить побольше барыша отъ продажи тебя, сказалъ онъ, обмочивъ въ кубкѣ свои губы.

Альбиникъ не могъ припомнить впослѣдствіи, выпилъ ли барышникъ вино.

-- За свиданіе съ моими дѣтьми! сказалъ Альбиникъ, осушивъ весь кубокъ вина, показавшагося ему превосходнымъ.

Барышникъ разсказалъ Альбинику, что его собратъ по торговлѣ купилъ двухъ дѣтей -- мальчика и дѣвочку лѣтъ осьми или девяти, найденныхъ повѣшенными въ боевой колесницѣ, находившейся близь того мѣста, гдѣ лежалъ Альбиникъ. Въ дѣтяхъ были признаки жизни и ихъ спасли. Купившему ихъ купцу досталось, по жребію мѣсто на аукціонѣ рядомъ съ барышникомъ и, если ихъ будутъ продавать завтра, Альбиникъ увидитъ ихъ.

Пока барышникъ разсказывалъ всѣ подробности, сопровождавшія покупку дѣтей, Альбиникъ сталъ чувствовать, что его голова тяжелѣетъ и вѣки опускаются. Онъ не могъ сидѣть и былъ принужденъ прислониться къ стѣнѣ. Барышникъ засмѣялся.

-- Любезный Волъ! сказалъ онъ,-- мое вино подѣйствовало, кажется, на тебя. Не надо безпокоиться о томъ, что съ тобой совершится. У меня есть зелья, которые помогаютъ мнѣ подготовлять товаръ къ продажѣ. Ты хотя и поправился и пополнѣлъ, по продолжительное заключеніе и другія причины лишили тебя хорошаго цвѣта лица; завтра же, съ помощью моего зелья, ты будешь свѣжъ, какъ будто бы только что пришелъ съ поля. Я предвидѣлъ, что ты будешь мѣшать мнѣ заняться твоимъ туалетомъ и принялъ свои мѣры противъ этого.

-- Какимъ туалетомъ? съ усиліемъ спросилъ Альбиникъ.

-- Туалетомъ, приличнымъ рабу. Во-первыхъ я намажу твое мыломъ, сказалъ барышникъ, позвавъ сторожа и завѣсивъ окно одѣяломъ, для того, чтобъ не могли видѣть съ улицы того, что онъ будетъ дѣлать. Онъ досталъ изъ ящичка разныя стклянки, кубки, небольшую серебряную чашу и разные инструменты, въ томъ числѣ и бритву. Посмотрѣвъ внимательно на Альбиника, онъ откупорилъ стклянку съ мыломъ. Эти приготовленія показались Альбинику до такой степени унижающими человѣческое достоинство, что, не смотря на овладѣвшее имъ оцѣпенѣніе, онъ вскочилъ на ноги и, махая руками и ногами, освобожденными отъ оковъ, воскликнулъ:

-- На мнѣ нѣтъ оковъ; если ты подойдешь ко мнѣ, я задавлю тебя.

-- Я предвидѣлъ, что ты будешь сопротивляться, сказалъ барышникъ, спокойно выливая масло въ серебряную чашку и намачивая въ немъ губку.-- Я могъ бы связать тебя; но ты сталъ бы биться и повредилъ бы свои связанные члены; покупатели узнали бы, что ты имѣешь непокорный характеръ: ты раскричался бы, пожалуй, когда стали бы брить твою голову для обозначенія твоего рабства.

Обрить галла -- это значило нанести ему самое ужасное оскорбленіе, а потому Альбиникъ, при этой угрозѣ, собралъ остатокъ своихъ силъ и закричалъ:

-- Я убью тебя, если ты дотронешься хоть до одного волоска на моей головѣ.

-- О! успокойся, любезный Волъ, отвѣчалъ барышникъ, подходя съ бритвой къ Альбинику,-- я дотронусь не до одного твоего волоска, а до всѣхъ.... Я срѣжу ихъ всѣ до единаго и твоя голова будетъ сейчасъ такъ плѣшива, какъ голова Цезаря. Зелье, выпитое тобою сейчсъ въ винѣ, сдѣлаетъ тебя недвижимымъ.

Альбиникъ дѣйствительно потерялъ сознаніе и заснулъ тяжелымъ сномъ.

II.

Въ день, назначенный для публичнаго торга, барышникъ разбудилъ Альбиника, спавшаго глубокимъ сномъ. Несчастный плѣнникъ вспомнилъ, что происходило наканунѣ, и тревожно дотронулся до своей головы. Она была выбрита, также какъ и борода. Это очень огорчило его; но онъ не пришелъ въ бѣшенство, кацъ наканунѣ, а посмотрѣлъ на барышника какъ-то безсмысленно; онъ все еще находился подъ вліяніемъ зелья, выпитаго имъ наканунѣ въ винѣ. Онъ чувствовалъ себя здоровымъ и крѣпкимъ; но какая-то вялость одолѣвала его. Барышникъ смотрѣлъ на него съ торжествующимъ видомъ. Онъ снялъ съ него рубашку, привѣсилъ ему къ шеѣ таблички, на которыхъ было написано его имя и прочее, накинулъ ему на плечи шерстяное одѣяло, а на голову надѣлъ вѣнокъ изъ свѣжихъ буковыхъ листьевъ. Руки Альбиника были связаны назади, а обѣ ноги -- закованы. Въ такомъ видѣ барышникъ повелъ его на аукціонъ, на площадь Города Ванна. Вмѣстѣ съ нимъ повели продавать и другихъ плѣнныхъ. Всѣ они были такъ же мрачны, убиты и покорны, какъ и онъ. Глаза ихъ были опущены, какъ будто бы эти люди старались не смотрѣть другъ на друга. Между ними были два или три человѣка изъ племени Альбиника. Одинъ изъ нихъ, проходя мимо него, сказалъ вполголоса: "Альбиникъ! мы обриты, но волосы ростутъ и ногти -- также".

Ихъ привели въ какой-то балаганъ, выстроенный изъ досокъ, покрытый холстомъ и устланный соломой; по правой и по лѣвой сторонѣ его находились другіе такіе же балаганы, поставленные въ рядъ и образовавшіе собою родъ длинной улицы. По ней прогуливались толпами офицеры, солдаты, покупатели невольниковъ, барышники и разные люди, принадлежавшіе къ римской арміи; они заглядывали въ шалаши, на скованныхъ плѣнныхъ, съ обиднымъ и насмѣшливымъ любопытствомъ; балаганъ, въ которомъ, какъ сказалъ барышникъ, находились дѣти Альбиника; былъ запертъ; оттуда слышалась брань, рѣзкіе крики и болѣзненные стоны женщинъ, говорившихъ по-гальски: "Смерть.... смерть! но не оскорбленіе**

-- Эти пугливыя дуры корчатъ весталокъ; ихъ раздѣваютъ до гола, чтобъ показывать покупателямъ, а онѣ орутъ, какъ безумныя, сказалъ Альбинику барышникъ.

Вскорѣ звонъ колокола возвѣстилъ начало торга. Со всѣхъ сторонъ послышались пискливые голоса крикуновъ, приглашавшихъ покупателей зайти въ балаганы и возвѣщавшихъ цѣны, назначенныя за невольниковъ продавцами человѣческаго мяса. Барышникъ заперъ Альбиника въ чуланъ, желая сбыть прежде товаръ по хуже; но наконецъ и Альбиникъ увидѣлъ своего будущаго господина. Это былъ человѣкъ съ сѣдыми волосами, съ холоднымъ и жестокимъ выраженіемъ лица. На немъ было военное платье; онъ сильно хромалъ и опирался на палку, имѣвшую видъ виноградной лозы, и означавшую чинъ центуріона. Барышникъ снялъ съ Альбиника всю одежду, выставивъ такимъ образомъ на показъ товаръ, которымъ такъ гордился. Нѣсколько любопытныхъ зѣвакъ собрались вокругъ балагана.

Прочитавъ то, что было написано на дощечкѣ, привѣшенной къ шеѣ Альбиника, покупатель сталъ разсматривать товаръ,-- размѣрять пальцами грудь, руки и плечи невольника. Потомъ барышникъ велѣлъ Альбинику показать силу, и поднять выше головы, лежавшую на землѣ свинцовую гирю; когда онъ исполнилъ это, ему приказали показать свою ловкость и перепрыгнуть нѣсколько разъ черезъ палку, на локоть отъ земли. Не смотря на тяжесть цѣпей, Альбиникъ исполнилъ и это.

-- Теперь, сказалъ барышникъ,-- остается испытать кротость твоего характера.-- И онъ взялъ у сторожа кнутъ; но покупатель отнялъ его у него.

-- Старая лисица не вѣритъ мнѣ, сказалъ барышникъ Альбинику;-- онъ боится, что я буду бить тебя слегка, мой любезный Волъ; потерпи и покажи ему, что ты терпѣливо переносишь наказанія.

При этихъ словахъ хромой осыпалъ Альбиника градомъ ударовъ по спинѣ и груди; Альбиникъ, подъ вліяніемъ все того же непонятнаго упадка нравственныхъ силъ, заплакалъ и, упавъ на колѣни, сталъ просить пощады... Между тѣмъ какъ собравшіеся вокругъ балагана зрители хохотали изо всей мочи, центуріонъ, удивленный такою кротостію галла, пересталъ бить его; а барышникъ, ласково потрепавъ его, какъ животное, по истерзанной спинѣ, сказалъ:

-- Ты хотя и волъ по силѣ; но агнецъ по кротости. Я не ошибся въ тебѣ.

Торгъ былъ заключенъ. Барышникъ получилъ отъ хромого множество золотыхъ монетъ и, поговоривъ съ нимъ еще о чемъ-то, обратился въ Альбинику и сказалъ ему:

-- Твой новый господинъ -- и я понимаю это когда дѣло идетъ о невольникѣ, за котораго такъ дорого заплатили,-- твой новый господинъ находитъ, что ты недовольно хорошо закованъ; онъ велѣлъ прибавить тяжести къ ногамъ.

Эти тяжести были такъ велики, что Альбиникъ не могъ поднять ногъ и долженъ былъ сѣсть на землю.

Въ это время, холстъ закрывавшій противуположинй балаганъ, поднялся. Внутри его, съ одной стороны сидѣли три красавицы -- молодыя женщины или дѣвицы; онѣ были почти нагія и ноги ихъ были закованы, онѣ прижались другъ къ другу такимъ образомъ, что двѣ изъ нихъ, подавленныя стыдомъ, прятали свои лица на груди у третьей. Эта послѣдняя, блѣдная, мрачная, съ длинными, распущенными чёрными волосами, опустила голову на свою обнаженную и изтерзанную грудь. Недалеко отъ нихъ двое трехлѣтнихъ дѣтей, привязанныхъ за поясъ на веревкѣ, безпечно смѣялись и валялись на соломѣ. На другой сторонѣ балагана, высокаго роста женщина, скованная по рукамъ и по ногамъ, стояла неподвижно, какъ статуя, прислонясь въ столбу, къ которому она была прикована посреди тѣла; ея сѣдые волосы были растрепаны; глаза -- неподвижны, лицо -- желто и страшно; изъ ея груди, по временамъ, раздавался хохотъ, грозный и безумный. Въ глубинѣ балагана былъ чуланъ. Альбиникъ подумалъ, что тамъ заперты его дѣти и легкій приливъ крови въ головѣ возвѣстилъ ему слабое возвращеніе его энергіи. Онъ не сводилъ глазъ съ чулана, какъ вдругъ въ балаганъ вошелъ старикъ великолѣпно одѣтый. Это былъ извѣстный патрицій Креміонъ, истощенный развратомъ и лѣтами. Его тусклые глаза были безжизненны; отвратительное, морщинистое лицо было покрыто слоемъ бѣлилъ и румянъ. На головѣ былъ одѣтъ бѣлокурый парикъ, завитый въ локоны, въ ушахъ висѣли длинныя серьги изъ драгоцѣнныхъ камней; а за поясомъ торчалъ огромный букетъ цвѣтовъ. Сверхъ длиннаго вышитаго платья была накинута красная мантія. Онъ съ трудомъ тащилъ ноги и опирался обѣими руками на плечи двухъ молоденькихъ невольниковъ, одѣтыхъ роскошно, но такъ странно, что нельзя было узнать -- мужчины они или женщины; позади его шло двое другихъ невольниковъ постарше первыхъ; одинъ изъ нихъ несъ шубу своего господина, а другой -- золотой ночной сосудъ.

Купецъ противуположнаго балагана подбѣжалъ къ нему съ видомъ подобострастія и почтенія, и поставилъ ему скамейку, на которую тотъ и сѣлъ. Такъ какъ у скамейки не было спинки, одинъ изъ молодыхъ невольниковъ тотчасъ всталъ неподвижно позади своего господина, дабы служить ему точкой опоры, между тѣмъ какъ другой легъ на землю, завернулъ въ полу, своего платья его ноги, обутые въ богатыя сандаліи и прижалъ ихъ къ своей груди, безъ сомнѣній для того, чтобы согрѣть ихъ. Усѣвшись такимъ образомъ, Креміонъ сказалъ что-то купцу и тотъ указалъ ему на трехъ полунагихъ невольницъ. Развратный патрицій посмотрѣлъ на трехъ прекрасныхъ женщинъ, и плюнулъ въ знакъ презрѣнія къ нимъ. Всѣ присутствующіе захохотали. Купецъ указалъ на маленькихъ дѣтей, но Креміонъ сказалъ должно быть что-то ужасное, потому что хохотъ римлянъ удвоился. Тогда купецъ подошелъ къ чулану и вывелъ изъ него трехъ дѣтей, покрытыхъ длинными бѣлыми покрывалами; сперва онъ открылъ дѣвочку слабую и некрасивую. Креміонъ сдѣлалъ нетерпѣливый знакъ, и купецъ тотчасъ же увелъ ее въ чуланъ.

Крѣпко скованный Альбиникъ смотрѣлъ на эту сцену изъ своего балагана. Остывшая кровь его начала живѣе течь по жиламъ. Дрожь стала пробѣгать по членамъ... Пробужденіе приближалось... Три молодыя женщины и старая матрона забыли свой стыдъ и отчаяніе и, не скрываясь болѣе отъ сладострастныхъ взоровъ зрителей, съ материнскимъ страхомъ устремили свои взгляды на двухъ покрытыхъ дѣтей, предложенныхъ ужасному старику, между тѣмъ какъ старая матрона, прикованная въ столбу, стиснувъ зубы, устремила горящіе глаза и скованныя руки, какъ будто бы призывая кару боговъ на эти чудовищныя дѣла. По знаку Креміона покрывала свалились съ дѣтей, и Альбиникъ узналъ своего Юліана и Гену. Оба они похудѣли и дрожали отъ холода; слезы выступали изъ ихъ глазъ; длинные бѣлокурые волосы дѣвочки падали по плечамъ. Дѣти стояли, взявшись за руки и прижавшись другъ къ другу. Не смотря на ужасъ, изображавшійся на лицѣ Гены, она предстала во всей своей дивной дѣтской красотѣ... красотѣ гибельной, потому что, при видѣ ея, померкшіе глаза Креміона загорѣлись, какъ горячіе угли. Онъ выпрямился, протянулъ въ ней свои изсохшія руки, какъ будто бы стараясь схватить свою жертву и ужасная улыбка выказала его желтые, полусгнившіе зубы... Испуганная Гена бросилась назадъ и повисла на шеѣ у брата; но ее сейчасъ же опять привели въ Креміону. Старикъ оттолкнулъ ногой лежащаго невольника, схватилъ Гену, сжалъ ее между колѣнями и, не смотря на ея старанія освободиться и на ея крики, оборвалъ тесемки, завязывавшія ея платье, и раздѣлъ ее, чтобъ осмотрѣть ея грудь и плечи.

Креміонъ, спокойно окончивъ свой ужасный осмотръ, сказалъ нѣсколько словъ купцу; сторожъ застегнулъ платье дѣвочки, почти полумертвой, завернулъ ее въ покрывало и, взявъ ее на руки, приготовился нести ее вслѣдъ за старикомъ, который досталъ изъ кармана золотыя монеты и сталъ расплачиваться съ купцомъ. Въ эту отчаянную минуту, бѣдные дѣти въ ужасѣ стали кричать, какъ будто бы надѣялись, что ихъ услышатъ и придутъ на помощь: "отецъ! мать!" Эти крики возвратили разумъ и мужество Альбинику; видъ дѣтей далъ ему такой толченъ, произвелъ такой порывъ бѣшенства, что, не смотря на тяжелыя оковы, онъ выпрыгнулъ изъ своего балагана; въ два скачка очутился близь Креміона, свалилъ его и, не имѣя возможности задушить его руками, которыя были скованы позади спины, началъ грызть ему зубами лицо и такъ вцѣпился въ него, что бросившіеся на Альбиника сторожа не могли отогнать его ни кнутонъ, ни палками, ни камнями. Кровь отвратительнаго, задыхающагося старика заливала ему ротъ, но онъ не оторвался отъ него до тѣхъ поръ, пока не отгрызъ куска мяса, который плюнулъ ему въ отвратительное, желтое, помертвѣвшее лицо.

-- Отецъ, отецъ! кричалъ въ это время маленькій Юліанъ, желая приблизиться къ нему; Альбиникъ выпрямился и сталъ до того страшенъ, что всѣ отступили отъ него и вокругъ закованнаго невольника образовался кругъ.

-- Отецъ, отецъ, повторялъ Юліанъ, простирая къ нему руки и, несмотря на то, что сторожа держали Альбиника, онъ прыгнулъ къ сыну, но купецъ успѣлъ набросить ему на голову одѣяло. Въ тоже время Альбиника схватили за ноги, повалили и, связавъ множествомъ веревокъ, отнесли въ балаганъ и положили на солому; потомъ онъ услышалъ споръ центуріона съ барышникомъ и съ купцомъ, продавшимъ Гену. Потомъ всѣ ушли и все затихло. По прошествіи нѣкотораго времени возвратился барышникъ и, бѣшено толкнувъ ногою Альбиника, сказалъ:

-- Разбойникъ! знаешь ли чего мнѣ стоитъ кусокъ мяса, вырванный тобою изъ лица Креміона? Знаешь ли ты это, дикій звѣрь? Онъ стоитъ мнѣ болѣе половины той цѣны, за которую я продалъ тебя. Я обязанъ отвѣчать за твои злодѣйства, пока ты у меня, мерзавецъ! я заплатилъ за твою дочь и подарилъ ее Креміону. Онъ самъ потребовалъ этого.

-- Это чудовище не умеръ? воскликнулъ Альбиникъ въ отчаяніи,-- я моя дочь также не умерла!

-- Твоя дочь, висѣльникъ?.. она у Креміона и онъ отмстить ей за меня!.. онъ заранѣе радуется этому. У этихъ старичковъ иногда бываютъ звѣрскія прихоти... а Креміонъ довольно богатъ для того, чтобъ позволить ихъ себѣ.

Альбиникъ отвѣчалъ на это только стонами.

-- И это еще не все, продолжалъ барышникъ.-- Центуріонъ хотѣлъ, чтобъ я взялъ тебя назадъ.

-- Но мой сынъ...

-- Никто не хотѣлъ купить такого волчонка, какъ твой сынъ... его отдали въ придачу тому, кто купилъ старую матрону.

-- А ее кто купилъ?..

-- Центуріонъ, твой господинъ.

-- Мой сынъ будетъ со иною.

-- Твой сынъ... съ тобою? Да ты также глупъ, какъ и золъ. Ты думаешь, что твой господинъ купилъ твоего волчонка для твоего удовольствія? Нѣтъ, твой господинъ сказалъ, что посадитъ его въ клѣтку и что сынъ будетъ отвѣчать за непокорность отца. "При первой винѣ отца", сказалъ твой господинъ, "я подвергну, въ его присутствіи, пыткѣ его волчонка".

На другой день, послѣ того, какъ Альбиника и Юліана привезли къ новому господину, онъ сказалъ Альбинику:

-- Каждый день, когда ты мало будешь работать, твоему сыну будутъ вырывать по зубу... Если ты будешь буянить, ему вырвутъ ноготь; при каждой твоей попыткѣ въ побѣгу ему будутъ отрѣзывать то руку, то ногу, то носъ, то ухо, то языкъ... Если тебѣ удастся убѣжать, ему вырвутъ глаза и потомъ посадятъ въ печь, или намажутъ медомъ и отдадутъ на съѣденіе насѣкомымъ; или сожгутъ на маломъ огнѣ, въ насмоленной одеждѣ. Теперь отъ тебя зависитъ предать мученіямъ твоего сына.

-- У тебя не будетъ раба покорнѣе и трудолюбивѣе меня, отвѣчалъ Альбиникъ,-- только обѣщай, что ты позволишь мнѣ видѣться съ сыномъ, когда ты будешь доволенъ мною.

-- Веди себя хорошо... посмотримъ, отвѣчалъ центуріонъ.

Съ этого времени гордый Альбиникъ сдѣлался самымъ покорнымъ и самымъ трудолюбивымъ изъ всѣхъ рабовъ; онъ жилъ въ подземельѣ съ прочими рабами; а Юліана посадили въ клѣтку. Утромъ или вечеромъ его пускали гулять, приковавъ его къ злой собакѣ, которая никогда не отходила отъ своего господина. Иногда Юліанъ видѣлъ издали своего отца, въ то время, какъ онъ, возвратясь съ работы, уходилъ въ свое подземелье. Однажды Альбиникъ работалъ такъ много, что ему позволили въ первый разъ увидѣться съ сыномъ. Для безопасности ему надѣли на ноги, кромѣ обычной цѣпи, еще другую, и сторожъ долженъ былъ зорко слѣдить за каждымъ его движеніемъ. Какъ перемѣнился Альбиникъ! онъ похудѣлъ, сморщился, лохмотья служили ему вмѣсто одежды. Нельзя было и узнать гордаго, прекраснаго, веселаго, прежняго Альбиника. Однако въ ту минуту, какъ онъ подошелъ въ клѣткѣ сына, его лицо заблистало такою радостью, какъ, бывало, въ самые счастливые дни прежней свободной жизни, когда онъ самъ былъ владѣльцемъ той самой земли, которая теперь была подарена Цезаремъ его господину, центуріону, и которую ему пришлось обработывать для своего владѣльца. Подойдя къ клѣткѣ сына, Альбиникъ сказалъ сквозь радостныя слезы: "дай мнѣ поцѣловать твою щеку, мое бѣдное дитя". Юліанъ, рыдая, приложилъ свое лицо въ желѣзной рѣшеткѣ и отецъ съ трудомъ могъ поцѣловать его. Не смотря на радость свиданія, и отецъ и сынъ долго плакали. Впослѣдствіи времени, какъ ни рѣдки были эти свиданія, отецъ всегда старался утѣшать и ободрять сына.

По прошествіи трехъ лѣтъ Альбиникъ оказалъ важныя услуги своему господину, который предоставилъ ему болѣе свободы, чѣмъ другимъ рабамъ; но рабство было нестерпимо для него.

Однажды ночью онъ поджогъ жилище своего господина и, освободивъ сына изъ клѣтки, хотѣлъ убѣжать съ нимъ; но Юліанъ, спускаясь въ ровъ, неудачно спрыгнулъ и вывихнулъ себѣ ногу. Вскрикнувъ отъ боли, онъ лишился чувствъ. Когда онъ очнулся, онъ почувствовалъ, что безчисленное множество насѣкомыхъ бѣгаютъ по его тѣлу и кусаютъ его. Онъ открылъ глаза; но жгучіе лучи солнца падали прямо на его обритую голову и заставили закрыть глаза. Онъ былъ совершенно голъ и привязанъ въ дереву. Онъ опять открылъ глаза и увидалъ, напротивъ себя, своего отца, также голаго и привязаннаго въ дереву. Его тѣло и лицо, намазанные медомъ, были также покрыты цѣлой тучей большихъ красныхъ муравьевъ, гнѣздо которыхъ находилось у него подъ ногами. Тогда Юліанъ понялъ, отчего происходила чувствуемая имъ боль. Муравьи еще не доползли до его лица, но они уже ползали по его шеѣ. Онъ сталъ звать отца на помощь; но тутъ только онъ замѣтилъ, что его отецъ то ужасно хохоталъ, произнося несвязныя слова, то испускалъ страшный крикъ отъ нестерпимой боли. Безъ сомнѣнія муравьи начали вползать къ нему въ голову, черезъ уши, и ѣсть глаза, потому что его опущенные вѣки изчезали подъ множествомъ муравьевъ. Эти ужасныя муки, и въ особенности яркіе лучи солнца, падавшіе пряно на его голую голову, свели его съ ума... Юліанъ стадъ кричать ему: "отецъ! помоги!.." Но онъ не слышалъ уже его криковъ... Однако эти крики услышалъ римскій поселенецъ, сосѣдъ центуріона. Онъ былъ человѣколюбивъ и хорошо обращался съ своими рабами. Гуляя по близости, онъ прибѣжалъ на крикъ Юліана и, тронувшись страданіями мальчика, отвязалъ его отъ дерева и окунулъ въ ручей. Освободившись отъ боли, Юліанъ сталъ упрашивать своего избавителя идти на помощь къ отцу. Въ эту минуту пришелъ его господинъ... Изъ корыстолюбія, онъ согласился продать мальчика колонисту; но объявилъ въ бѣшенствѣ, что Альбиникъ поджогъ у него скотный дворъ, съ намѣреніемъ убѣжать во время суматохи, и что за это онъ долженъ вытерпѣть казнь. Казнь совершилась.

III.

Прошло много лѣтъ послѣ казни Альбиника. Темной ночью Юліанъ ушелъ изъ дому своего молодого и богатаго господина Травіона и перелѣзъ черезъ каменную ограду огромнаго парка виллы Оливіи, римской патриціанки, прославившейся своею жестокостью. Юліанъ хорошо былъ знакомъ съ мѣстностью и вскорѣ приблизился въ берегу канала, украшеннаго мраморною балюстрадой; близь этого мѣста возвышался храмъ, построенный въ видѣ ротонды и окруженный великолѣпной колоннадой. Юліанъ подкрался къ колонадѣ и тихимъ голосомъ, нѣсколько разъ, произнесъ: "Эльвига!.. Эльвига!.." Никто не отвѣтилъ ему на призывъ. Онъ пробрался ощупью къ самому каналу, думая, что Эльвига ждетъ его на лѣстницѣ; но обманулся. Вдругъ онъ увидѣлъ вдали на каналѣ яркій свѣтъ. Юліанъ вообразилъ, что Оливія, пользуясь прекрасной лѣтней ночью, прогуливается въ гондолѣ съ своими поющими и играющими невольницами. Звуки музыки и свѣтъ стали все болѣе и болѣе приближаться къ нему: онъ подумалъ, что лодка проѣдетъ мимо пристани и спрятался. Вдругъ онъ увидѣлъ, что по саду, по направленію въ бесѣдкѣ, идутъ люди съ фонарями. Страшась быть убитымъ, если его найдутъ въ паркѣ, и не смѣя спуститься къ каналу по лѣстницѣ, которая черезъ нѣсколько минутъ должна была освѣтиться огнями изъ гондолы, онъ успѣлъ взлѣсть на колонну, ухватиться за выдавшуюся капитель, пробраться оттуда къ карнизу и лечь на него. Люди съ фонарями приблизились къ храму и прошли мимо. Юліанъ вздохнулъ свободнѣе, однако не смѣлъ слѣзть. Его страхъ удвоился, когда гондола остановилась у лѣстницы канала и когда пѣніе затихло... Безъ всякаго сомнѣнія, Оливія намѣревалась войти въ ротонду, или идти прогуливаться по саду. Юліанъ, окруженный опасностью, остался на карнизѣ и вскорѣ замѣтилъ возлѣ себя нѣсколько продушинъ, сдѣланныхъ, вѣроятно, для вентиляціи. Такимъ образомъ, онъ могъ видѣть черезъ нихъ сверху все, что дѣлалось внутри храма. Впродолженіи нѣкотораго времени, онъ ничего не видѣлъ кромѣ мрака, но вскорѣ услышалъ, что въ храмѣ отворяется дверь со стороны канала, и, вслѣдъ за этимъ, въ нее вошелъ огромнаго роста черный эфіопъ, державшій въ рукѣ факелъ. На эфіопѣ было короткое платье оранжеваго цвѣта, вышитое серебромъ, и красная шапка. На шеѣ у него былъ серебряный ошейникъ и такія же кольца на мускулистыхъ ногахъ. Эфіопъ зажегъ нѣсколько золоченыхъ канделябръ. Ротонда ярко освѣтилась, и осталась въ тѣни только верхняя часть ея, около отдушинъ купола, гдѣ помѣщался Юліанъ. Между внутренними, бѣлыми, мраморными колоннами, украшенными позолотою, находились живописныя изображенія, до того неприличныя, что Юліанъ постыдился бы разсказать объ нихъ; полъ храма былъ покрытъ толстымъ тюфякомъ пурпуроваго цвѣта и множествомъ подушекъ. Внутреннее убранство ротонды было роскошно.

Освѣтивъ ротонду, огромный эфіопъ вышелъ, и вскорѣ опять возвратился, держа на рукахъ, какъ держатъ спящихъ дѣтей, женщину, завернутую въ длинное покрывало. Нѣсколько молодыхъ невольницъ рѣдкой красоты, великолѣпно одѣтыхъ, вошли вслѣдъ за нимъ. Это были невольницы Оливіи; онѣ занимали при ней различныя должности: однѣ одѣвали ее, другія укачивали, убирали ей волосы, привязывали сандаліи, пѣли, играли и проч.

Между пѣвицами и музыкантами, державшими въ рукахъ свои инструменты, находились два отпущенника-грека, шестнадцати или семнадцати лѣтъ. Ихъ, какъ и всѣхъ людей этого класса, легко можно было узнать по лѣнивой походкѣ, по дерзкому взгляду, по короткимъ завитымъ волосамъ и по богатому женственному костюму. Они держали огромные вѣеры, которыми обязаны были обмахивать свою госпожу.

Эфіопъ положилъ Оливію на подушки такъ бережно, какъ будто боялся, чтобы она не разбилась. Оба грека встали подлѣ нея на колѣни и осторожно сняли съ нея покрывало.

Юліанъ часто слышалъ разсказы объ Оливіи, прославившейся, какъ и многія другія римскія дамы, своей красотой, великолѣпіемъ и чудовищнымъ развратомъ; но онъ никогда не видалъ эту ужасную развратницу, и сталъ смотрѣть на нее съ смѣсью ужаса, ненависти и любопытства.

Она была средняго роста и нѣжнаго сложенія. Ей было около тридцати лѣтъ и ее можно было бы назвать рѣдкой красавицей, если бы ея правильное и нѣжное лицо не отцвѣло и не опало отъ невоздержности. Ея густые черные волосы выглядывали изъ-подъ золотой сѣтки, окружавшей выпуклый блѣдный лобъ. Ея полуоткрытые, черные глаза, окруженные темнымъ оттѣнкомъ, казалось, непріятно были поражены яркимъ свѣтомъ канделябръ. Едва она успѣла наморщить брови, какъ двѣ невольницы. бросились въ ней и, развернувъ покрывало, стали держать его между нею и канделябрами.

На Оливіи были надѣты двѣ туники изъ широкой шелковой матеріи. Одна изъ нихъ была бѣлая, длинная и вышитая золотомъ; другая -- свѣтло-зеленая, короткая, вышитая серебромъ. Вмѣсто лифа на ней была надѣта только золотая сѣтка, черезъ которую были видны ея голая грудь, плечи и нѣжныя, но мускулистыя руки, бѣлыя, какъ воскъ. Ожерелье изъ крупнаго жемчуга и рубиновъ, въ нѣсколько рядовъ, обвивалось вокругъ ея продолговатой и гибкой шеи. Ея маленькія уши едва не разрывались отъ тяжести богатыхъ огромныхъ серегъ, спускавшихся почти до плечъ. На ногахъ у ней были надѣты шелковые, розовые чулки и сандаліи, съ золотыми подошвами, вплоть усѣянныя драгоцѣнными каменьями.

Патриціанка мягко улеглась на подушкахъ и сдѣлала знакъ обоихъ молодымъ грекамъ; они встали на колѣни подлѣ нея, одинъ -- по правую, а другой -- по лѣвую сторону, и начали слегка махать вѣерами; а огромный эфіопъ всталъ на колѣни позади ея, готовясь, въ случаѣ надобности, поправлять подушки.

Оливія сказала томнымъ голосомъ:-- хочу пить.

Двѣ невольницы тотчасъ бросились къ шкапу. Одна изъ нихъ взяла золотой кубовъ, другая принесла серебряную чашу, наполненную снѣгомъ, въ которой были погружены глиняные сагунтскія фляжки. Одна изъ невольницъ, поторопясь исполнить приказаніе, споткнулась о подушки и пролила нѣсколько капель на ноги Оливіи. Оливія наморщила брови и указала на мокрое пятно, образовавшееся на ея обуви. Потомъ она стала медленно пить изъ кубка, не сводя своихъ черныхъ, пронзительныхъ глазъ съ молодой дѣвушки, которая поблѣднѣла и стала дрожать. Едва Оливія перестала пить, какъ протянулось нѣсколько рукъ, чтобы взять кубокъ. Опрокинувшись назадъ и облокотись на подушки, Оливія начала играть длинными серьгами одного изъ грековъ. Жестокая улыбка появилась на ея лицѣ и она сказала невольницѣ, пролившей вино:

-- Фаустина! на колѣни!..

Испуганная невольница повиновалась.

-- Мнѣ жарко! сказала благородная дама.

Греки принялись сильнѣе махать вѣерами, а дѣвушка, державшая корзинку, достала изъ нея надушенный, вышитый льняной платокъ, и подала его другой дѣвушкѣ, которая поспѣшила, съ видомъ почтенія, вытерѣть вспотѣвшій лобъ своей госпожи.

Фаустина, виновная въ неловкости, съ трепетомъ ожидала своей участи,

Оливія долго смотрѣла на нее съ жестокимъ удовольствіемъ и, наконецъ, сказала:

-- Клубокъ!..

При этихъ словахъ невольница протянула въ Оливіи умоляющія руки, но та, показывая видъ, что не замѣчаетъ этого движенія, сказала черному великану:

-- Рашидъ! открой ей грудь и держи ее покрѣпче...

Эфіопъ съ радостью исполнилъ приказаніе госпожи, которая взяла поданный ей странный и ужасный инструментъ пытки. Онъ. состоялъ изъ длиннаго стального прута, чрезвычайно гибкаго и оканчивавшагося круглой золотой дощечкой, къ которой былъ придѣланъ клубочекъ краснаго шелку. Въ этотъ клубочекъ было воткнуто множество иголокъ, остріями наружу.

Эфіопъ схватилъ Фаустину. Поблѣднѣвшая, какъ смерть, дѣвушка не смѣла сопротивляться. Ей грубо обнажили грудь, и тогда въ бесѣдкѣ водворилось глубокое молчаніе, потому что каждый зналъ, какому подвергся бы наказанію, если бы обнаружилъ состраданіе. Оливія облокотилась лѣвою рукою на подушку, а въ правую, взявъ прутъ, слегка раскачала его, и клубокъ сталъ ударять по груди Фаустины, Несчастная дѣвушка испустила кривъ отъ боли и изъ ея бѣлой груди выступили капли крови... При видѣ этой крови и отъ криковъ жертвы, черные глаза Оливіи, до сихъ поръ почти потухшіе, ярко заблистали; улыбка этого чудовища сдѣлалась страшной. Оливія выпрямилась на своемъ ложѣ и съ какой-то звѣрски-страшной лаской сказала:

-- Кричи, мое милое сокровище! кричи!.. это возбуждаетъ меня! Кричи же, моя прелестная лесбинка, кричи же, моя голубка, кричи!-- И говоря это Оливія усиливала удары, такъ что вся грудь невольницы покрылась кровавой росой...

У Фаустины достало силъ задушить свои болѣзненные вопли, потому что она боялась еще болѣе ожесточить свою госпожу, черты лица которой принимали все болѣе и болѣе страшный и злобный видъ... Но вдругъ, отбросивъ клубокъ, патриціанка закрыла свои глаза и, въ то время, какъ ея жертва почти лишилась чувствъ и упала на руки сваяхъ подругъ, она опустилась на подушки и сказала томнымъ голосомъ:

-- Еще пить!..

Въ то время, какъ всѣ бросились исполнить ея приказаніе, звукъ маленькихъ цимбалъ послышался со стороны канала.

-- Фесалійская колдунья? уже? сказала Оливія, выпрямившись и осушивъ кубовъ.-- Клянусь тремя Парками, сестрами этой хитрой старухи, я не ждала ее такъ скоро.

Обратясь въ эфіопу, она прибавила:

-- Введи ее сейчасъ. Пусть лодка, на которой она пріѣхала, стоитъ у лѣстницы.

Фесалійская колдунья вошла. Цвѣтъ ея лица былъ темно-мѣдный. Оно почти изчезало подъ длинными сѣдыми водосами, торчавшими изъ капюшона, надѣтаго на ея голову; ея новое платье было подвязано краснымъ кожанымъ поясомъ, на которомъ были изображены бѣлые магическіе знаки. Маленькій карманъ былъ прикрѣпленъ къ этому поясу. Ѳесалійка держала въ рукахъ вѣтвь орѣшника.

При видѣ колдуньи, всѣ невольницы смутились и испугались; но Оливія, безстрашная, какъ мраморная статуя, на которую она походила блѣдностью, сидѣла облокотясь на подушки, и сказала фесалійкѣ, стоявшей у двери:

-- Подойди, подойди, адская птица!

-- Ты присылала за мной, сказала колдунья подходя,-- что тебѣ надо отъ меня?

Юліанъ былъ пораженъ голосомъ колдуньи. Эта женщина была стара, но голосъ ея былъ нѣженъ и молодъ.

-- Я не вѣрю твоему чародѣйскому искуству, какъ не вѣрю и могуществу боговъ, надъ которыми смѣюсь, сказала Оливія,-- однакоже я хочу посовѣтоваться съ тобою... Я чувствую, что ослабла духомъ.

-- Жизнь не вѣритъ смерти... солнце не вѣритъ ночи... отвѣчала старуха, покачавъ головой;-- и однако приходитъ черная ночь... а мы приближаемся въ черной могилѣ... Что тебѣ надо отъ меня, благородная Оливія?

-- Ты знаешь знаменитаго гладіатора Фергана?

-- Ага! сказала колдунья, странно захохотавъ,-- опять Геркулесъ съ желѣзной рукой забрался въ сердце тигра!

-- Что- ты хочешь сказать?

-- Видишь ли, благородная Оливія, изъ десяти знатныхъ дамъ, прибѣгающихъ къ моему искуству, девять начинаютъ съ тѣхъ же словъ, какъ и ты, и онѣ произносятъ имя знаменитаго гладіатора Фергана.

-- Я люблю его, сказала смѣло Оливія, въ присутствіи своихъ невольницъ, сдвинувъ брови, между тѣмъ какъ ея ноздри вздулись и все ея тѣло задрожало.-- Я обожаю Фергана, я съума схожу по немъ.

-- Не одна ты.

-- Я писала ему, онъ не отвѣчалъ на мое письмо.

-- Не одной тебѣ онъ не отвѣчалъ...

-- Мнѣ все равно, любятъ ли его другія, сказала съ жаромъ безстыдная женщина,-- я хочу знать любитъ ли онъ кого нибудь?

-- Оливія! ты это знаешь сама не хуже меня. Чего же спрашиваешь? Ты знаешь, что во время послѣдняго сраженія въ циркѣ, каждый разъ, какъ Форганъ побѣждалъ противника и держалъ его подъ своей ногой, не обращался ли онъ, съ дикой улыбкой, въ одной особѣ, сидѣвшей въ золотой галереѣ, и не привѣтствовалъ ли онъ ее своимъ мечемъ передъ тѣмъ, какъ закалывалъ побѣжденнаго.

-- А кто была эта особа? спросила Оливія, сжавъ въ бѣшенствѣ губы.-- Отвѣчай...

-- Ты сама знаешь; потому что весь городъ Оранжъ знаетъ это... отвѣчала колдунья.-- А! ты не хочешь признаться, что знаешь, кто она... Я скажу тебѣ кто она. Она -- куртизанка, недавно пріѣхавшая изъ Италіи -- красавица, которой позавидовала бы сама Венера -- блондинка съ черными глазами и съ розовымъ лицомъ... У ней талія, какъ у нимфы... Ей двадцать пять лѣтъ и она такъ прославилась красотою, что ее иначе не называютъ, какъ гальская красавица. Я знаю всю ея подноготную... благодаря моему искуству. Прекрасенъ былъ для меня тотъ день, когда она пріѣхала въ Оранжъ!

И захохотавъ такъ странно, что Оливія вздрогнула, ужасная старуха воскликнула:

-- Ага, ага! гальская красавица... обожаемая красавица!... придетъ ночь... ночь темная какъ могила... ты увидишь тогда, что черная курица снесла змѣиныя яйца!...

-- Говори яснѣе, сказала Оливія;-- что означаютъ эти таинственныя слова?

Колдунья покачала головой и продолжала:

-- Часъ не пришелъ еще говорить яснѣе... но вотъ что я могу сказать тебѣ... и это не тайна... Гальскую красавицу зовутъ Геной... Она была продана старому богачу Креміону, оставившему въ Италіи память о своемъ великолѣпіи и развратѣ.

Юліанъ слышалъ все это. Его сердце стѣснилось. Гальская красавица была никто иная, какъ его сестра Гена, которую онъ не видалъ восемнадцать лѣтъ.

-- Итакъ, сказала Оливія,-- Ферганъ любитъ эту красавицу... и любимъ!

-- Ты сама, знаешь это, благородная госпожа.

-- Послушай!... Ты полагаешь, что твое искуство всемогуще: можешь ли ты тотчасъ разрушить очарованіе, привязывающее этого человѣка къ презрѣнной твари?

-- Нѣтъ; но я могу предсказать тебѣ, будетъ ли это очарованіе разрушено и скоро ли.

-- Такъ говори же! воскликнула Оливія, сдѣлавшаяся въ эту минуту еще мрачнѣе и блѣднѣе.-- Если твое искуство не ложь... предскажи мнѣ тотчасъ будущее... Говори!...

-- Не думаешь ли ты, что будущее открывается для насъ безъ умилостивляющей церемоніи... безъ жертвоприношенія?

-- Принеси жертву!... спѣши!...

-- Мнѣ нужны три вещи. Первая: твой волосъ.

-- Вотъ онъ! сказала Оливія, вырвавъ волосъ изъ-подъ золотой сѣтки.

-- Мнѣ нуженъ еще восковой шарикъ. Онъ будетъ изображать сердце Гены, гальской красавицы, и я проткну его иголкой.

-- А еще?

Колдунья сказала ей что-то на ухо.

-- Какую? спросила Оливія;-- молодую... красивую?

-- Да, молодую и красивую, отвѣтила старуха, засмѣявшись такъ, что Юліанъ задрожалъ.-- Я люблю то, что молодо и прекрасно...

-- Выбирай! сказала Оливія, указавъ на невольницъ, стоявшихъ безмолвно и неподвижно вокругъ своей госпожи.

Колдунья подошла къ нимъ и стала разсматривать ладони у нѣкоторыхъ дѣвушекъ, которыя не смѣли выказать своего безпокойства въ присутствіи Оливіи; онѣ только украдкой, обмѣнивались между собою взглядами. Наконецъ старуха выбрала прелестную дѣвушку лѣтъ пятнадцати; схвативъ трепещущую дѣвушку за руку и подведя ее въ госпожѣ, колдунья сказала:

-- Вотъ эта -- годится.

-- Возьми ее! сказала задумчиво Оливія, даже не взглянувъ на дѣвушку, глаза которой наполнились слезами и съ умоляющимъ видомъ устремились на госпожу.

-- Дайте полный кубокъ съ виномъ! сказала колдунья.

Оливія становилась все мрачнѣе и мрачнѣе; она два раза провела рукою по лбу и грубо сказала молодымъ грекамъ, переставшимъ махать вѣерами, и внимательно смотрѣвшимъ на происходившее:

-- Воздуху... воздуху!... я задыхаюсь здѣсь... Не зѣвать... или я велю изодрать вамъ кнутомъ всѣ плечи!

Оба грека, при этой угрозѣ стали махать съ удвоеннымъ рвеніемъ.

Колдунья вытащила изъ кармана пузырекъ, и выливъ изъ него какую-то жидкость въ кубовъ съ виномъ, поднесла его молодой невольницѣ.

-- Пей!... сказала она.

Зловѣщее подозрѣніе заставило несчастную дѣвушку поколебаться. Она искала совѣта или сострадательнаго взгляда между своими подругами; но увы! таковы были ужасныя условія рабства, что всѣ невольницы отвернулись отъ несчастной, боясь, чтобъ ихъ не заподозрили въ состраданіи.

Оливія, прогнѣванная нерѣшительностью невольницы, закричала грозно:

-- Клянусь Плутономъ... будешь ли ты пить?

Дѣвушка, увидя, что она оставлена всѣми, поблѣднѣла какъ смерть, подняла глаза къ небу и поднесла золотой кубокъ къ губамъ съ такимъ трепетомъ, что Юліанъ слышалъ какъ ея зубы застучали о металъ. Выпивъ кубокъ, она отдала его эфіопу и опустила голову съ такимъ уныніемъ, какъ будто бы отказывалась отъ жизни.

-- Теперь дай мнѣ твои руки, сказала колдунья.

Молодая невольница повиновалась. Колдунья достала изъ кармана кусокъ мѣлу и намазала ей пальцы.

Едва старуха успѣла окончить эту операцію, какъ дѣвушка пожелтѣла; ея губы посинѣли; ея глаза ввалились и всѣ ея члены задрожали. Чувствуя, что падаетъ въ обморокъ, она прислонилась въ треножнику, въ которомъ курились духи и въ безпамятствѣ стала хвататься, то за сердце, то за голову.

Оливія, опершись лицомъ на руку, внимательно слѣдила за движеніями колдуньи и сказала ей:

-- Для чего ты намазала ей руки мѣломъ?

-- Для того, чтобъ она писала различные знаки на этомъ красномъ воврѣ.

-- Какіе знаки?

-- Подожди немного, сказала колдунья, всматриваясь въ дѣвушку,-- сейчасъ увидишь?

Мертвое молчаніе царствовало въ бесѣдкѣ. Всѣ взоры со страхомъ устремились на молодую дѣвушку... Ея участь можно было угадать.

Съ ней сдѣлалось головокруженіе; она пролепетала нѣсколько словъ и упала на коверъ; вскорѣ ее начали корчить страшныя конвульсіи; ея руки стали то вытягиваться, то сжиматься отъ боли; хватаясь за красный коверъ, онѣ оставляли мѣловыя слѣды,

-- Видишь?... видишь?... сказала колдунья Оливіи, которая, не перемѣняя положенія, съ спокойнымъ любопытствомъ смотрѣла, какъ ея невольница корчилась въ предсмертныхъ мукахъ.-- Видишь эта бѣлые знаки? Видишь, она пишетъ. Это моя волшебная книга; я буду читать въ ней, скоро ли разрушится очарованіе, связывающее Фергана съ Геной...

Прочія невольницы, привыкшія къ такихъ зрѣлищамъ, равнодушно смотрѣли на муки подруги. Мало-по-малу конвульсіи молодой дѣвушки стали ослабѣвать; она стала уже слабо бороться со смертью... Вздрогнувъ еще нѣсколько разъ, она умерла и все ея тѣло выпрямилось страшнымъ образомъ.

-- Уберите это тѣло, сказала колдунья,-- оно мѣшаетъ мнѣ читать приговоры судьбы, начерченные рукою покойницы..

Эфіопъ -- какъ будто-бы онъ привыкъ къ подобнымъ вещамъ -- взялъ безжизненное тѣло дѣвушки и понесъ его къ каналу. Юліанъ услышалъ съ своего мѣста, какъ тѣло упало въ воду.

Оливія встала и подошла въ колдуньѣ, которая, нагнувшись надъ ковромъ, разбирала знаки, начерченные рукою умершей.

Оливія также нагнулась и мрачно слѣдила за всѣми движеніями колдуньи: фесалійка пронзила иголкой восковой шарикъ, изображавшій сердце Гены; она вдѣла въ иголку волосъ Оливіи и, нашептывая несвязныя слова, стала колоть ею знаки, начерченные умершей дѣвушкой; по временамъ Оливія спрашивала, съ замираніемъ сердца, у колдуньи:

-- Что ты прочитала?... Что прочитала?...

-- Ничего хорошаго до сихъ поръ.

-- Химера, обманъ твоя ворожба! воскликнула Оливія, отходя съ презрѣніемъ,-- пустая игра!...

-- Вотъ однако знакъ получше, сказала старуха шепотомъ, не тревожась отъ словъ римлянки.-- Да... да... сравнивая этотъ знакъ съ тѣмъ, который почти вытертъ.... это хорошо... очень хорошо!..

-- У тебя есть надежда? спросила Оливія.

И она опять нагнулась подлѣ старухи.

-- Впрочемъ, возразила та, покачавъ головою -- сердце Гены перевернулось три раза вокругъ себя... худое... худое предзнаменованіе!

-- Я съ ума схожу, что слушаю тебя! воскликнула Оливія гнѣвно.-- Убирайся!.. вонъ отсюда адская птица! зловѣщая птица! очень мнѣ хочется заплатить тебѣ за дерзость и обманъ.

-- Клянусь Венерой! воскликнула вдругъ колдунья, притворяясь, что не слыхала ругательствъ Оливіи,-- я никогда еще невидала такого яснаго... такого вѣрнаго предсказанія; послѣдніе признаки говорятъ... Да, очарованіе, связывающее Фергана съ Геной, будетъ разрушено... Ферганъ предпочтетъ благородную Оливію всѣмъ женщинамъ... И это еще не все, нѣтъ! послѣдніе знаки непреложны... все будущее открылось предо иною... Да, я вижу васъ, адскія фуріи... потрясайте вашими факелами, потрясайте... они освѣщаютъ меня, я вижу. О! я вижу!...

И подъ вліяніемъ, какого-то безумнаго бреда, колдунья, поднявъ кверху руки, начала потрясать ими и быстро вертѣться.

Странная, однако, вещь: въ то время, какъ рукава колдуньи загнулись, Юліанъ увидѣлъ, что руки желтой, морщинистой старухи круглы и бѣлы, какъ у молодой дѣвушки.

Колдунья продолжала говорить съ усиливающимся волненіемъ:

-- Фуріи, отряхните ваши факелы! Я вижу... я вижу Гену! Она попала во власть благородной Оливіи... да Оливія держитъ ее.... Будетъ ли она жечь тѣло своей соперницы.... пилить ея кости.... вырветъ ли трепещущее сердце.... пожретъ ли его!... Фуріи, отряхните ваши факелы, пусть они освѣтятъ для меня будущее.... все будущее!.... Фуріи, фуріи!... ко мнѣ!... ко мнѣ! Но погребальные огни изчезли,-- продолжала она потухающимъ голосомъ,-- я ничего не вижу больше... ничего... ничего.... ночь... могила.... ничего.... больше ничего!....-- Страшная, желтая, задыхающаяся, обезсиленная старуха закрыла глаза и прислонилась въ колоннѣ, между тѣмъ какъ Оливія не могла удержаться отъ дикой радости, доставленной ей предсказаніемъ и воскликнула, схвативъ руку фесалійки:

-- Десять тысячъ золотыхъ, если твое предсказаніе сбудется! слышишь? Десять тысячъ!

-- Какое предсказаніе? спросила старуха, какъ будто-бы пробуждаясь и поправляя набѣжавшіе на лицо сѣдые волосы.-- О какомъ предсказаніи говоришь ты? Что я предсказала?

-- Ты предсказала, что Ферганъ предпочтетъ меня всѣмъ женщинамъ! воскликнула Оливія, прерывающимся голосомъ,-- ты предсказала, что Гена попадется ко мнѣ въ руки... будетъ моей... вся моя!...

-- Когда духъ мой удалился, отвѣчала колдунья, приходя въ себя,-- я ничего не помню... Если я предсказала... мое предсказаніе сбудется.

-- О! оно сбудется, это предсказаніе! Это говоритъ мнѣ сердце, воспламененное любовью и мщеніемъ! сказала Оливія.

Отъ сладострастія, ненависти и кровожадности, Оливія становилась все страшнѣе и страшнѣе. Ея глаза загорѣлись, ноздри раздулись... въ дикомъ восторгѣ чудовище закричало:

-- Гладіаторъ будетъ моимъ любовникомъ!.. соперница жертвой любви, крови!... Эвоэ!.. фуріи!.. Эвоэ!... Пріапъ!.. Эвоэ!.. Бахусъ!... вина, вина!... Идите всѣ во мнѣ!.. встанемте въ кружокъ! Ты, мой африканскій Геркулесъ!... вы, мои греческіе адонисы! вы мои нимфы!... Вина всѣмъ!... всѣмъ!... цвѣтовъ... ароматовъ... пѣсень... всякихъ упоеній... Эванъ! Эвое! и пусть заря застанетъ насъ утомленными, но непресыщенными!....

Благородная дама бѣшено сорвала съ головы и съ плечъ золотую сѣтку; ея черная коса, которую она стряхнула, какъ львица стряхиваетъ гриву, распустилась по ея голыхъ плечамъ, груди и лицу, заблестѣвшему ужасающей красотой. Она разомъ осушила огромный золотой кубокъ и подала знакъ къ оргіи. Кубки заходили и вскорѣ, при звукѣ лиръ, флейтъ и цимбаловъ, отпущенники и невольники, увлеченные виномъ, развратомъ, страхомъ и примѣромъ безстыдной госпожи, начали пѣть скверныя пѣсни и танцовать чудовищный танецъ.

У Юліана закружилась голова отъ ужаса. Рискуя быть открытымъ и убитымъ, если кто нибудь встрѣтитъ его въ саду, онъ спустился внизъ по колоннѣ, преслѣдуемый шумомъ адской оргіи, послѣ которой воцарялось молчаніе, показавшееся ему еще отвратительнѣе безумныхъ криковъ.

Растерявшись и, въ безуміи, забывъ осторожность, невольникъ спѣшилъ удалиться отъ проклятой ротонды, какъ вдругъ подлѣ него кто-то сказалъ: Юліанъ! Юліанъ! Это былъ голосъ его любовницы Эльвиги. Невольники не имѣли права вступать въ законный бракъ.

Успокоенный нѣжными словами и ласками Эльвиги, Юліанъ разсказалъ ей все, что видѣлъ. Уже начинало разсвѣтать; Эльвига напрасно уговаривала его уйти скорѣе; онъ ждалъ дня, чтобъ взглянуть на прекрасное лицо Эльвиги, которое она всѣми силами старалась скрыть отъ него. Вдругъ онъ страшно вскрикнулъ. Восходящее солнце освѣтило Эльвигу. Вмѣсто ея нѣжнаго, свѣжаго и прекраснаго лица, онъ увидѣлъ нѣчто страшное и обезображенное.

Эльвигу, невольницу Олнѣію, работавшую на ея фабрикахъ, хотѣли взять за красоту во дворъ госпожи; чтобъ избѣжать этой страшной участи, Эльвига наказала себѣ лицо ѣдкой жидкостью и совершенно изуродовала себя.

-- О Эльвига! воскликнулъ Юліанъ, услышавъ разсказъ своей жены.-- Теперь ты для меня еще прекраснѣе.

Въ это время послышалось бряцанье цѣпей; по саду вели невольниковъ на работу. Юліанъ былъ пойманъ и отведенъ къ своему господину, въ городъ Оранжъ. Этотъ провансальскій городъ, завоеванный римлянами у галловъ, уже давно превратился въ римскій городъ; уже давно водворилась въ немъ римская роскошь и римскій развратъ.

Господинъ Юліана, Траніонъ, жившій въ городѣ Оранжѣ, былъ такой же развратникъ, мотъ и праздный человѣкъ, какъ и всѣ прочіе римскіе патриціи. Трудъ считался безчестіемъ, и молодой человѣкъ, въ ожиданіи смерти своего богатаго отца, жилъ, занимая деньги у ростовщиковъ. Юліанъ служилъ у него лакеемъ и, терпѣливо ожидая дня мщенія, старался быть въ милости у него.

IV.

Когда привели Юліана домой, ему отперъ дверь дворникъ, который, какъ дворовая собака, былъ прикованъ за длинной цѣпи, позволявшей ему доходить изъ сѣней до воротъ. Этотъ дворникъ покушался два раза убѣжать и въ наказаніе у него были отрѣзаны уши и носъ, вмѣсто котораго у него остались только двѣ дырочки; его лицо было обезображено до отвращенія; на лбу у него было выжжено каленымъ желѣзомъ клеймо, означавшее, что онъ невольникъ. Онъ былъ постоянно мраченъ и безмолвенъ. Господинъ называлъ его прежде Церберомъ; но когда ему отрѣзали носъ, онъ сталъ звать его, въ насмѣшку, Курносымъ. Въ сѣняхъ, Юліана встрѣтилъ поваръ, по названію Пряный. У него была отрѣзана нога, также въ наказаніе за то, что хотѣлъ убѣжать; онъ ходилъ на деревянной клюкѣ и былъ непоколебимо твердъ въ своей горести. Однажды онъ дурно приготовилъ обѣдъ для гостей Траніона; раздраженный господинъ велѣлъ, въ присутствіи гостей, привязать его въ скамейкѣ и нашпиговать ему спину свинымъ саломъ. Пряный не произнесъ ни одной жалобы и продолжалъ готовить вкусные обѣды; но черезъ два мѣсяца послѣ пытки, онъ сказалъ, по секрету, Юліану, и другимъ невольникамъ, что въ день пира всѣ кушанья будутъ отравлены. Но Юліанъ увѣрилъ его, что приближается день возстанія всѣхъ невольниковъ и уговорилъ подождать.

Юліанъ подвергся бы жестокому наказанію за свое самовольное отсутствіе, но его спасли похотливая поползновенія его господина къ гальской красавицѣ. Юліанъ сказалъ, что Гена ему приходится сестрой. Траніонъ пожелалъ воспользоваться такимъ счастливымъ случаемъ и предложилъ своему, рабу, взамѣнъ наказанія, отнести Генѣ подарки и письмо.

Подъ вечеръ, Юліанъ отправился въ своей сестрѣ. Дверь отворилъ ему непомѣрно толстый евнухъ, сѣдой старикъ, съ злобными, змѣиными глазами, спросившій у Юліана грубымъ и рѣзкимъ голосомъ:

-- Что тебѣ надо?

-- Видѣть мою сестру, Гену.

-- Ты братъ Гены?

-- Да.

-- Убирайся вонъ, обманщикъ! или я сейчасъ угощу тебя палкой. Прочь отсюда, плутъ.

-- Я принесъ съ собою доказательство, что она моя сестра и найду средство дать ей знать о себѣ.

Евнухъ задумался, но распросивъ подробно о его родныхъ, мѣстѣ продажи въ неволю и пр., сказалъ: "Иди" и заперъ за нимъ дверь. Онъ пошелъ по узкому коридору впереди Юліана и вошелъ въ маленькую комнату, которую заперъ за собой, послѣ этого онъ сѣлъ у стола, вынулъ длинный, острый кинжалъ, положилъ его подлѣ себя и грубо сказалъ Юліану:

-- Нѣсколько пустыхъ словъ не доказываютъ еще, что ты братъ Гены.

-- У меня есть другія доказательства.

-- Какія?

-- У меня есть разныя вещи, принадлежавшія моему отцу.

-- Ты могъ убить брата Гены и украсть у него эти вещи.

-- Но я знаю разныя семейныя тайны, и если разскажу ихъ сестрѣ, она признаетъ меня.

Вглядѣвшись въ лицо Юліана, евнухъ сказалъ:

-- Черты твоего лица лучше всего доказываютъ, что ты говоришь правду. Твоя сестра говорила мнѣ, что ты похожъ на нее.

-- Она помнитъ меня?

-- Она ничего не забываетъ, сказалъ евнухъ съ злой усмѣшкой.-- Что это у тебя въ рукахъ?

-- Золото.

-- Для гальской красавицы. Вѣрно отъ твоего господина? По твоей одеждѣ видно, что ты лакей... Братъ лакей!... есть чѣмъ гордиться Генѣ... Да еще сводникъ!..

Юліанъ съ трудомъ удержался отъ бѣшенства.

-- Это послужило мнѣ средствомъ пробраться къ ней.

-- Ты вѣрно хочешь попроситъ ее выкупить тебя, или хочешь выманить у ней денегъ?

-- Если бы на деньги, которыя она достаетъ постыднымъ образомъ, она хотѣла избавить меня отъ пытки и смерти... я предпочелъ бы пытку и смерть!

-- Прошу послушать, какъ этотъ плутъ, съ бритой головой и въ лакейской одеждѣ, говоритъ о своей чести! Да ты не пришелъ ли стыдить твою сестру за ея ремесло?

-- Мнѣ пріятнѣе было бы, если бы она босикомъ работала въ полѣ, нежели жила бы въ позорной роскоши...

Юліанъ раскаялся, что сказалъ это. Онъ подумалъ, что евнухъ, можетъ быть, не захочетъ, чтобъ Гена послушалась добрыхъ совѣтовъ брата и не сведетъ его къ ней. Но вдругъ, къ величайшему его удивленію, евнухъ ударилъ себя по лбу какъ будто бы вспомнилъ что-то, и, взявъ въ одну руку лампу, а въ другую кинжалъ, сказалъ ему:

-- Иди за мною.

Но только-что они хотѣли идти, какъ послышался сильный ударъ въ наружныя двери. Евнухъ побѣжалъ отворить ихъ и въ комнату ворвался высокій, широкоплечій гигантъ. Увидѣвъ его, евнухъ гнѣвно закричалъ:

-- Ферганъ!... ты опять здѣсь?

-- Смерть и убійство! воскликнулъ грозно гладіаторъ.-- Гальская красавица не долго будетъ дурачить меня... Я видѣлъ какъ вошелъ сюда этотъ презрѣнный рабъ, съ шкатулкой своего господина! За кого меня принимаютъ наконецъ?

-- За того, кто ты есть... мясникъ, винная бочка!.. Вонъ отсюда! кабацкое пугало! боевой быкъ! Здѣсь не кого убивать!, и я не боюсь тебя!...

-- Хочешь ли, чтобъ я задушилъ тебя въ твоемъ жиру, старый плутъ, начиненный свинымъ саломъ? хочешь ли, чтобъ я заколотилъ тебя вотъ этой палкой? Берегись масляная бочка!..

Такъ говорилъ Ферганъ, знаменитый гладіаторъ, котораго римскія аристократическія дамы преслѣдовали своими плотскими желаніями. Онъ былъ молодъ, выраженіе его лица было грубо, дерзко и тупоумно. Ударъ саблею оставилъ шрамъ вдоль всего его лица и повредилъ, ему глазъ. Его богатое платье было испачкано жирными и винными пятнами. Его вышитая серебромъ туника была дурно застегнута и черезъ нее была видна грудь Геркулеса -- волосистая какъ у медвѣдя. Съ боку у него былъ привѣшенъ длинный мечъ, а въ рукахъ онъ держалъ палку съ набалдашникомъ изъ человѣческой кости, придѣланнымъ въ воспоминаніе о какой-то его побѣдѣ. Таковъ былъ Ферганъ, за обладаніе которымъ спорили благородныя дамы Оранжа, и который съ пренебреженіемъ отвергъ искательство Оливіи.

Во время усилившагося спора гладіатора съ евнухомъ, отворилась дверь изъ комнаты и появилась Гена -- гордая и прекрасная. Ея густые волосы были спрятаны въ серебряную сѣтку. На ней были надѣты двѣ туники, одна -- бѣлая и очень длинная; другая -- короткая, голубая, вышитая золотомъ и жемчугомъ, шея и руки были обнажены.

Гладіаторъ, смирился въ присутствіи Гены, которая окинула его повелительнымъ, грознымъ взглядомъ и, поднявъ голову, подошла къ нему:

-- Что за шумъ въ моемъ домѣ? сказала она строго.-- Не думаетъ ли, Ферганъ, что онъ пришелъ въ одну изъ тавернъ, въ которыхъ онъ пьянствуетъ каждую ночь. На колѣни! и проси прощенія за дерзость.

-- Гена! послушай меня, пролепеталъ Ферганъ съ увеличивающимся волненіемъ и замѣшательствомъ,-- я хочу объяснить тебѣ...

-- На колѣни, прежде всего! и раскайся въ твоей дерзости... Ты объяснишься послѣ, если я позволю...

-- Гена! сказалъ гладіаторъ, сложивъ руки съ умоляющимъ видомъ,-- одно слово... одно...

-- На, колѣни! возразила Гена нетерпѣливо;-- на колѣни!

Геркулесъ, съ боязливой покорностью цѣннаго медвѣдя, всталъ на колѣни и сказалъ:

-- Ну вотъ я и на колѣняхъ... Я... Ферганъ... Я, у ногъ котораго знатнѣйшія дамы Оранжа...

-- А я топчу ихъ, наступая на тебя, сказала Геяа съ видомъ гордаго пренебреженія.-- Наклони голову... ниже... еще ниже...

Геркулесъ повиновался и почти легъ лицомъ на полъ... Гена, наступивъ кончикомъ своей маленькой, вышитой сандаліи на голову великана, сказала:

-- Раскаиваешься ли ты въ своей дерзости?

-- Раскаиваюсь.

-- Теперь прочь отсюда, какъ можно скорѣе, и никогда не приходи безъ приказанія.

-- Гена! Ты пренебрегаешь моей любовью? сказалъ гладіаторъ, стоя на колѣняхъ съ умоляющимъ и огорченнымъ видомъ,-- и однако я не дѣлаю ни одного взмаха саблею, не произнося твоего имени; не убиваю ни однаго побѣжденнаго иначе, какъ въ честь тебѣ. Я смѣюсь надъ всѣми женщинами, которыя преслѣдуютъ меня своею любовью... И когда я чувствую себя слишкомъ несчастливымъ, я иду пить въ таверну.

-- И бьешь бутылки о голову цѣловальниковъ, прибавилъ евнухъ.

-- Это твоя вина, Гена, сказалъ Ферганъ плачевно,-- я напиваюсь, чтобы забыть тебя... Я покорился бы своей участи, если бы ты отвергала всѣхъ... Но этотъ презрѣнный рабъ, прибавилъ Ферганъ, указавъ на Юліана,-- для кого пришелъ онъ? для себя, или для своего господина?...

Гена взглянула въ ту сторону, куда указалъ гладіаторъ и замѣтила Юліана, скрывавшагося за колонной.

-- Это что за человѣкъ? спросила она, быстро подойдя къ Юліану; схвативъ его за руку, она подвела его въ лампѣ.

-- Кто ты? прибавила она, всматриваясь въ Юліана.-- Кому принадлежишь? Что дѣлаешь здѣсь?...

Юліанъ не зналъ, что сказать. Вдругъ Гена вздрогнула, подвела Юліана еще ближе къ лампѣ и стала всматриваться въ него съ особеннымъ вниманіемъ, положивъ свои обѣ руки къ нему на плечи. Юліанъ почувствовалъ, что ея руки дрожатъ.

-- Откуда ты родомъ? спросила она.

Юліанъ колебался... ему хотѣлось обмануть сестру... но видя такъ близко ея прелестное лицо, напоминавшее ему мать, онъ вспомнилъ счастливые годы дѣтства.... и забылъ все, кромѣ того, что она его сестра.

-- Развѣ ты не понимаешь по-римски? прибавила она нетерпѣливо.-- Я спрашиваю: откуда ты уроженецъ?

-- Я -- галлъ.

-- Изъ какой провинціи? спросила она по-гальски.

-- Изъ Бретани.

-- Изъ какого племени?

-- Изъ племени Карнака.

-- Давно ли ты въ рабствѣ?

-- Я былъ проданъ ребейкомъ, послѣ сраженія при Ваннѣ.

-- У тебя была сестра?

-- Да, она была продана въ одно время со мною.

-- Иди за мною!.. сказала она, подходя къ дверямъ комнаты и совершенно забывъ о гладіаторѣ; но, обернувшись вдругъ, она улыбнулась ему и сказала:-- ты покорился мнѣ, храбрый изъ храбрыхъ. Поцѣлуй мою руку и продолжай приводить въ отчаяніе знатныхъ дамъ.... Но самъ не отчаявайся.... слышишь ли, львиное сердце?

Гладіаторъ бросился на колѣни передъ Геной и прижалъ ея руку къ своимъ толстымъ губамъ. Должно полагать, что этотъ жестокій, грубый и развратный человѣкъ глубоко полюбилъ, не смотря на свою грубую натуру, потому что въ то время, какъ онъ цѣловалъ руку Гены, съ видомъ почтенія и страсти, изъ его глазъ выкатились слезы и онъ воскликнулъ:

-- Клянусь всѣми тѣми, кому я перерѣзалъ горло и кому перерѣжу его! Гена! ты можешь сказать всему свѣту, что кровь, сердце и шпага Фергана принадлежатъ тебѣ!...

Приведя Юліана въ великолѣпно убранную комнату, Гена бросилась къ брату на шею и сказала съ невыразимою нѣжностью:

-- Юліанъ! ты не узнаешь меня, а я тотчасъ узнала тебя. Я сестра твоя...

-- Я узналъ тебя.

-- Ты говоришь это холодно... ты отворачиваешься отъ меня... твое лицо мрачно... Развѣ такъ встрѣчаютъ подругу дѣтства и послѣ такой долгой разлуки? Неблагодарный!... Не проходило дня, чтобъ я не думала о тебѣ....

Глаза Гены наполнились слезами.

-- Послушай Гена! одно слово можетъ сдѣлать меня счастливѣйшимъ или несчастнѣйшимъ братомъ....

-- Говори скорѣй... какое?

-- Когда я узналъ о твоемъ поведеніи, я вспомнилъ, что ты была куплена въ дѣтскомъ возрастѣ распутнымъ Креміономъ и... почувствовалъ состраданіе къ тебѣ; но я слышалъ о тебѣ еще кое-что... и одно твое слово рѣшитъ, долженъ ли я съ отвращеніемъ бѣжать отъ тебя....

-- Я?... я внушаю тебѣ отвращеніе? сказала Гена простодушно.-- Почему? Что я сдѣлала тебѣ?-- И она спокойно устремила на брата свои прекрасные глаза.

Юліанъ сказалъ ей, что о ней ходятъ слухи, какъ о злой колдуньѣ, и что ему извѣстны нѣсколько возмутительныхъ фактовъ изъ ея практики.

Гена принялась хохотать до слезъ; но такъ наивно и непритворно, что сомнѣнія Юліана изчезли.

Посадивъ брата подлѣ себя, она обняла его одною рукою и сказала своимъ нѣжнымъ голосомъ:

-- Помнишь тотъ маленькій шалашикъ подъ большимъ дубомъ?

-- Конечно помню. Я самъ построилъ его для тебя.

-- Помнишь, какъ мы прятались въ него отъ солнца и отъ дождя?..

-- Помню. Тамъ было такъ хорошо. Надъ головою -- большой дубъ. Передъ глазами -- пастбище и чистый ручеекъ...

-- Помнишь, какъ мы играли тамъ въ разныя игры и между прочимъ -- въ одну игру, которую мы называли "условіями"?

-- Помню.

-- Ну такъ будемъ же снова дѣтьми и начнемъ играть въ эту игру. Первое условіе: маленькій Юліанъ, слышавшій о Генѣ разныя несообразности, никогда не будетъ спрашивать ее объ этомъ, потому что его сестра, не смотря на должное почтеніе къ старшему брату, будетъ смѣяться надъ нимъ при этомъ вопросѣ. Второе условіе: маленькій Юліанъ будетъ отвѣчать своей сестрѣ на всѣ вопросы и за это сестра разскажетъ ему все, что онъ желаетъ знать. Выполнивъ эти условія, братъ можетъ выразить сестрѣ привязанность, которой онъ хотѣлъ сейчасъ лишить ее.... злой братишка!

Взглянувъ на прелестное лицо Гены, выражавшее простодушіе и искренность, Юліанъ повѣрилъ ей и принялъ ея условія. Гена взяла обѣ руки брата и трогательнымъ и грустнымъ голосомъ спросила:

-- Юліанъ!... А нашъ отецъ?...

Юліанъ разсказалъ все, что случилось съ ихъ отцемъ и съ нимъ самимъ: онъ сказалъ ей, что его добрый господинъ умеръ и Юліана продали съ публичнаго торга другому господину, обращавшемуся съ нимъ жестоко, и что наконецъ онъ былъ перепроданъ Траніону. Живя у послѣдняго, онъ встрѣтилъ прекрасную невольницу галльскаго происхожденія, полюбилъ ее и надѣется быть вскорѣ отцомъ. Онъ разсказалъ также, какимъ образомъ онъ воспользовался развратомъ своего господина, чтобы пробраться къ ней, Генѣ, узнавъ случайно, что она его сестра.

-- Теперь я отвѣтилъ тебѣ на всѣ твои вопросы, сказалъ Юліанъ -- пришла твоя очередь. Твое поведеніе.... я сожалѣю о тебѣ и прощаю тебя.... Увы! могла ль ты не развратиться въ рукахъ развратнаго и жестокаго Креміона?

-- Какъ? онъ?... Креміонъ? мой бывшій господинъ, сказала Гена, пріятно улыбаясь:-- онъ не былъ жестокъ.

-- Что ты говоришь? этотъ ужасный старикъ?...

-- О! онъ былъ ужасно безобразенъ, это правда... сначала я очень боялась его... это продолжалось нѣсколько дней.... а потомъ... мои чувства къ нему перемѣнились...

-- Что я слышу? Боже праведный! Ты... моя сестра... ты не гнушалась рабствомъ?...

-- Рабствомъ? воскликнула Гена, расхохотавшись такъ чистосердечно, что Юліанъ испугался.-- И такъ ты воображаешь, что я была рабой, скажи лучше, что старикъ Креміонъ самъ былъ моимъ первымъ рабомъ и что всѣ его рабы были моими рабами. Не знаю, какое волшебное зелье превратило этого грознаго старика въ настоящаго агнца въ отношеніи во мнѣ. Къ тому же ты не можетъ вообразить всѣхъ чудесъ, находившихся въ галерѣ, въ которой онъ повезъ меня въ Италію. Галера Клеопатры не могла бы сравниться съ нею въ великолѣпіи. Вообрази, что моя комната была самою лучшею, потому что прежде меня въ ней жилъ самъ Креміонъ. Десять женщинъ, прислуживавшихъ мнѣ съ утра до ночи, шили для меня прелестныя платья изъ драгоцѣнныхъ восточныхъ матерій и каждый день приносили мнѣ новый нарядъ. Ожерелья, браслеты и различные уборы изъ драгоцѣнныхъ камней наполняли мои сундуки. Самыя вкусныя кушанья и рѣдкія вина подавалось къ моему столу и самъ Креміонъ служилъ мнѣ виночерпіемъ. Хотѣлось ли мнѣ играть, мнѣ приносили крошечныхъ персидскихъ собачекъ, маленькихъ обезьянъ, одѣтыхъ въ смѣшные костюмы, маленькихъ маврскихъ дѣвочекъ, служившихъ мнѣ вмѣсто куколъ; красныхъ и голубыхъ попугаевъ, посаженныхъ въ серебряныя клѣтки съ золотыми рѣшетками и умѣвшихъ говорить: "Гена". Когда эти забавы надоѣдали мнѣ, Креміонъ приносилъ мнѣ аниксовыя коробочки, наполненныя жемчугомъ и драгоцѣнными каменьями, которыя я очень любила бросать въ море. Однѣ эти игры мои стоили Креміону, можетъ быть, десятки тысячъ золотыхъ су.... Когда мы пріѣхали въ Италію, окружавшее тамъ великолѣпіе заставило меня вспомнить съ презрѣніемъ о богатствахъ, ослѣплявшихъ меня на галерѣ.

-- О несчастное дитя! сказалъ Юліанъ, никогда еще неслыхавшій разсказа о такомъ чудовищномъ соблазнѣ рабства,-- и ты забыла отца, мать, родныхъ?.. Ты не тосковала по невинной жизни твоего дѣтства?

-- О да! Сначала я плакала по тебѣ, по матери и по отцѣ, но чѣмъ больше плачешь, тѣмъ скорѣе высыхаютъ слезы.

-- Боже милостивый! воскликнулъ Юліанъ,-- благодарю тебя, что ты послалъ мнѣ желѣзный ошейникъ вмѣсто золотаго ожерелья! Можетъ быть, и я, на мѣстѣ этой несчастной, сталъ бы весело переносить свое позорное рабство. Итакъ ты забыла свою семью и все?..

-- Что же дѣлать, Юліанъ! Чего же ты хочешь! Въ четырнадцатилѣтнемъ возрастѣ я уже давно была царицей чудовищныхъ вакханалій, которыя Креміонъ устраивалъ каждый мѣсяцъ, для моей забавы, въ своей огромной подземной виллѣ, на островѣ Капреѣ, въ которой десять тысячъ благовонныхъ восковыхъ свѣтильниковъ, по странному вкусу благороднаго господина, замѣняли дневной свѣтъ. Можно было бы купить цѣлые города на золото, которое издерживалось для этихъ сатурналій; на нихъ топили прекрасныхъ молодыхъ рабовъ въ порфировыхъ бассейнахъ, наполненныхъ самими рѣдкими винами и душили дѣтей и молодыхъ дѣвушекъ подъ горами розъ, жасминныхъ и померанцовыхъ цвѣтовъ; не говорю уже о другихъ прихотливыхъ затѣяхъ Креміона, незнавшаго что придумать, чтобъ понравиться мнѣ, или развлечь мою увеличивавшуюся скуку... Ахъ, Юліанъ! здѣсь въ Оранжѣ кричатъ объ оргіяхъ Оливіи... Но онѣ -- невинныя игры въ сравненіи съ подземными оргіями Креміона, который продлилъ свою жизнь до девяносто восьми лѣтъ. Онъ умеръ во время, потому что не зналъ, что придумать, чтобъ избавить меня отъ отвращенія и пресыщенія, которыя съ каждымъ днемъ убивали меня. Но вотъ уже два года, какъ я вылечилась отъ скуки и пресыщенія. О братъ! прибавила она съ восторженностью, отъ которой засіяло ея лицо.-- Если бы ты зналъ какое живое и страшное наслажденіе можно найти въ нѣкоторыхъ таинствахъ!..

Юліанъ поблѣднѣлъ отъ омерзенія и ужаса, онъ затрепеталъ и быстро отодвинулся отъ сестры.

Гена съ удивленіемъ устремила на брата свои прекрасные глаза и нѣжнымъ, ласковымъ голосомъ спросила:

-- Что съ тобой, Юліанъ? Ты поблѣднѣлъ?.. Ты встревоженъ?..

-- Да! увидя твои слезы при воспоминаніи объ отцѣ, мои подозрѣнія разрушились...

Гена задумалась, но вдругъ сказала довѣрчивымъ голосомъ:

-- Братъ! я могу теперь признаться тебѣ, что многое изъ слышаннаго тобою обо мнѣ -- совершенная правда.

Юліанъ бросился въ двери и хотѣлъ убѣжать; но дверь была заперта.

Гена повторила:

-- Да, Юліанъ! твоя сестра Гена -- колдунья.

Потомъ она прибавила съ видомъ нѣжнаго упрека:

-- Развѣ ты недоволенъ, что я такъ откровенна съ тобою?

-- Милостивые боги! она помѣшана! воскликнулъ вдругъ Юліанъ радостно.-- Благодарю васъ, вы отняли у нея разсудокъ... О! теперь я не чувствую омерзенія къ ней. Несчастная! такъ молода, прекрасна и лишена разсудка,-- Юліанъ зарыдалъ.

-- Ты ошибаешься Юліанъ, я не помѣшана. Я дѣйствительно колдунья -- фессалійская колдунья.

Умъ Юліана помутился; однако онъ собрался съ силами и хотѣлъ сдѣлать испытаніе.

-- Бѣдная безумная! сказалъ онъ,-- если ты дѣйствительно колдунья, скажи мнѣ, что ты думала прошедшей ночью и гдѣ была?

-- У Оливіи, въ храмѣ, который стоитъ у канала.

-- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ Юліанъ внѣ себя.-- Это была не ты. Колдунья предсказала, что ты будешь жертвой Оливіи. Развѣ ты могла предсказать бѣду самой себѣ?

-- Кто разсказалъ тебѣ про это?

-- О! ужасныя предсказанія! я видѣлъ и слышалъ все самъ.

-- Такъ какъ теперь все извѣстно тебѣ, знай же, что я обманула Оливію, которую давно ненавижу. Я нарочно подала ей надежду, для того, чтобъ разочарованіе заставило ее потомъ страдать.

-- Ты сама признаешься въ этомъ... Стало быть ты умертвила пятнадцатилѣтнюю дѣвушку для того, чтобы обмануть Оливію?

-- Да! сказала Гена, принявъ вдохновенный видъ;-- эта дѣвушка была умерщвлена для моихъ чаръ. Она была умерщвлена, какъ были умерщвлены другія и какъ будутъ умерщвлены многія!.. Предсмертныя муки открываютъ многія несомнѣнныя и страшныя тайны. Смерть заключаетъ въ себѣ сокровища для тѣхъ, кто умѣетъ открывать ихъ, и потому я ищу... ищу... прибавила она все болѣе и болѣе задумываясь и вдохновляясь.-- Я ищу, спрашиваю все, потому что во всемъ есть магическая сила: въ цвѣткѣ, разцвѣтающемъ на могилѣ, въ крови, выпущенной изъ жилъ молодой дѣвушки, въ направленіи, которое даетъ воздухъ пламени погребальнаго факела, въ кипѣніи расплавленныхъ металловъ, въ смѣхѣ дитяти, играющаго съ ножемъ, которымъ поразятъ его, въ сардоническомъ смѣхѣ человѣка, распятаго на крестѣ... я вопросила все... я ищу, ищу... я нашла... я найду еще больше!..

-- Что же ты нашла? воскликнулъ Юліанъ внѣ себя:-- что ты найдешь?

-- Неизвѣстное!! волшебную силу жить въ одно время въ прошедшемъ и въ будущемъ... и покорить настоящее своей волѣ... силу летать по воздуху, какъ птица... плавать въ водѣ, какъ рыба; обращать сухіе листья въ драгоцѣнные каменья... песокъ -- въ чистое золото, силу вѣчно сохранять какъ красоту, такъ и молодость, силу принимать всѣ виды... О! превращаться, когда захочу, въ полевой цвѣтокъ и упиваться ночной росой, дрожать отъ поцѣлуевъ маленькихъ геніевъ, ночныхъ любовниковъ цвѣтовъ... превращаться въ львицу пустынь и привлекать большихъ львовъ моимъ рычаніемъ... сдѣлаться сизой голубкой и вить гнѣздо во мху съ любимыми птицами Венеры!.. О! хочу сравниться съ богами могуществомъ -- сказать: "да будетъ!" и чтобъ это было... И потому я ищу... ищу... и найду!.. Я все, все преодолѣю... все! О! какія замиранія сердца, какое неизъяснимое наслажденіе въ этихъ разысканіяхъ! Сегодня ночью, съ помощью волшебства я усыпила могильныхъ сторожей и похитила тѣло молодой дѣвушки... О! братъ, какой я чувствовала страхъ, какой трепетъ, какой восторгъ!

-- Гнѣвъ боговъ да, снизойдетъ на тебя! воскликнулъ Юліанъ.-- Проклятіе рабству! Невинное дитя моей матери! подлецъ похитилъ тебя, развратилъ, погубилъ; онъ пресытилъ тебя въ четырнадцатилѣтнемъ возрастѣ и ты дошла до того, что ищешь неизвѣстное и невозможное -- въ убійствѣ, въ грабежѣ могилъ и въ страшныхъ тайнахъ преступнаго колдовства. О! проклятіе рабству! вражда и непримиримое мщеніе тѣмъ, кто дѣлаетъ людей рабами!..

-- О! мщеніе, ненависть, проклятіе! Все это убиваетъ... убиваетъ... а мертвые помогаютъ чародѣйству! Послушай! говорятъ, что чары бываютъ дѣйствительнѣе, когда, ихъ производятъ сынъ и дочь одной крови, если они приносятъ жертву богинѣ Изидѣ. Ты одной крови со мною... будемъ заниматься чародѣйствомъ вмѣстѣ, я возвращу тебя обществу; я знаю, какъ выкупить тебя у твоего господина...

Юліанъ хотѣлъ съ негодованіемъ отвергнуть это предложеніе, какъ вдругъ онъ былъ прерванъ голосомъ евнуха:

-- Отвори, Гена! отвори! солнце уже взошло. Къ намъ въ домъ пришла стража и ищетъ спрятавшагося здѣсь невольника, убѣжавшаго отъ господина Травіона и унесшаго ящичекъ съ золотыми монетами.

-- Я выкуплю тебя у Травіона, милый братъ, во что бы то ни стало, сказала Гена.-- Онъ влюбленъ въ гальскую красавицу... можетъ ли онъ отказать мнѣ въ чемъ нибудь?

-- Я согласенъ помогать тебѣ въ твоемъ чародѣйствѣ, сказалъ Юліанъ, въ умѣ котораго явилась вдругъ отчаянная мысль.-- Да, я согласенъ на это, прибавилъ онъ,-- потому что хочу страшно отмстить своему господину.

-- О мы отмстимъ ему ужасно!

-- Но для этого мнѣ нужно пробыть у него нѣсколько дней. Поклянись мнѣ, что ты не предпримешь ничего для моего освобожденія до тѣхъ поръ, пока я не приду къ тебѣ.

-- Клянусь! сказала Гена радостно.

Она нѣжно обняла его въ послѣдній разъ, и Юліанъ не смѣлъ оттолкнуть ее, чтобъ не подать подозрѣнія. Гена подошла къ двери, дотронулась до пружины и дверь отворилась; Юліанъ не успѣлъ еще оглянуться, какъ Гена уже изчезла черезъ потаенный ходъ.

-- Вотъ онъ, этотъ презрѣнный рабъ! воскликнулъ евнухъ, обрадовавшись, что можетъ удалить Юліана изъ дома Гены;-- но ящичка съ золотомъ онъ не приносилъ съ собою.

Юліана увели, связавъ ему руки. Его господинъ, Травіонъ, слишкомъ долго ожидая его, послалъ за нимъ стражу, опасаясь, что онъ убѣжитъ. Когда привели Юліана, Травіонъ встрѣтилъ его ругательствами; Юліанъ наговорилъ ему дерзостей, за что получилъ нѣсколько ударовъ по лицу. Взбѣшенный, онъ напалъ на своего господина и избилъ его въ свою очередь; прибѣжавшіе на кривъ Травіона люди съ трудомъ оттащили разсвирѣпѣвшаго раба. Травіонъ рѣшился наказать примѣрно такое ужасное возмущеніе и назначилъ Юліану смертную казнь: онъ обрекъ его на съѣденіе дикими звѣрями во время представленія въ циркѣ. Юліанъ былъ скованъ и подвергнутъ въ подземельяхъ цирка одиночному заключенію; невольниковъ, назначенныхъ для съѣденія дикими звѣрями, не сажали вмѣстѣ, изъ опасенія, что они задавятъ другъ друга, для избѣжанія продолжительныхъ предсмертныхъ мукъ. Юліанъ ожидалъ бы смерти спокойно, если бы его не тревожило воспоминаніе о женѣ; его безпокоило еще одно обстоятельство: онъ съ боязнью посматривалъ вокругъ себя, ожидая, что колдунья Гена унесетъ его...

Тюремщикъ, приносившій Юліану пищу, былъ человѣкъ болтливый и пока Юліанъ обѣдалъ, онъ не переставалъ разговаривать съ нимъ. Объ уже давно служилъ въ циркѣ и привыкъ видѣть сраженія гладіаторовъ и невольниковъ съ звѣрями. Онъ разсказалъ Юліану, что въ циркъ привезли чрезвычайно свирѣпыхъ африканскихъ львовъ, слона и крокодила, для котораго тамъ будетъ выкопанъ бассейнъ; впрочемъ сдѣлаютъ неглубокій, изъ опасенія, чтобъ невольники не могли утопиться въ немъ.

-- Мнѣ жаль тебя, сказалъ онъ Юліану.-- Ты еще такъ молодъ, послушайся моего совѣта; когда тебя поведутъ на арену, не подражай тѣмъ, которые бросаются лицомъ на землю; ихъ предсмертныя муки бываютъ продолжительнѣе; старайся встать на колѣни, обратясь лицомъ во льву или въ тигру, звѣрь сразу разорветъ тебя; но помни, что передъ слономъ эта уловка не годится. Когда бѣшеный слонъ подойдетъ въ тебѣ, старайся упасть на животъ, проскользни подъ него и повисни на его задней ногѣ, тогда онъ стряхнетъ тебя и разомъ раздавитъ, какъ улитку въ раковинѣ.

-- Хорошо, сказалъ Юліанъ.-- Я постараюсь имѣть дѣло со слономъ.

-- Только поспѣши, если ты ловокъ, прежде всѣхъ скользнуть подъ него. Ты увидишь, что всѣ невольники бросятся къ нему.

-- А много ли ихъ будетъ?

-- Теперь васъ восемьдесятъ человѣкъ: но къ завтрашнему вечеру многіе господа вѣроятно пришлютъ еще нѣкоторыхъ изъ своихъ рабовъ.

-- Да, есть чѣмъ позабавить и развеселить отъ скуки праздное барство.

-- Но такъ какъ невольниковъ выпускаютъ на арену подъ конецъ, то ты увидишь сраженія гладіаторовъ. Шестнадцать изъ нихъ будутъ сражаться верхомъ и пятьдесятъ -- пѣшими. Поговариваютъ, что будутъ сражаться даже дамы.

-- Женщины? благородныя дамы?

-- Конечно, самыя благородныя... мнѣ разсказывали, что въ Римѣ сражались супруги сенаторовъ... Онѣ сражались другъ съ другомъ, или съ своими рабами, съ невѣроятнымъ бѣшенствомъ. Случается очень часто, что знатные господа сражаются съ своими невольниками, разумѣется, безоружными; невольникамъ даютъ оружіе только тогда, когда они сражаются между собою. О! завтрашній вечеръ будетъ славный, и намъ, служителямъ цирка, будетъ пожива.

-- Какая дожива?

-- Развѣ ты не знаешь, что горячія внутренности только-что убитыхъ гладіаторовъ -- отличное средство отъ нѣкоторыхъ болѣзней? Медики, какъ стая коршуновъ, ждутъ здѣсь той минуты, когда имъ позволятъ накинуться на мертвыя тѣла, пока, тѣ не остыли. Вотъ мы и пользуемся доходомъ съ внутренностей, да еще сверхъ того щедротами стариковъ и одержимыхъ падучею болѣзнію, которые приходятъ искать жизни въ мертвыхъ тѣлахъ. Но клянусь Плутономъ! не всегда-то намъ бываетъ весело: какъ скоро празднество кончится и когда погасятъ свѣтильники, а амфитеатръ опустѣетъ и погрузится во мракъ ночи... о! тогда...

-- Отчего ты такъ вздрогнулъ? что случается тогда, когда амфитеатръ погрузится во мракъ ночи?

-- Тогда настаетъ время... для колдуній!

-- Для колдуній! сказалъ Юліанъ, вздрогнувъ въ свою очередь,-- зачѣмъ онѣ приходятъ въ циркъ... ночью?

-- О! онѣ приходятъ сбирать для своихъ чаръ остатки человѣческихъ членовъ, разбросанные по окровавленному песку арены. Ахъ! сколько разъ я слышалъ ихъ страшные вопли и крики, когда онѣ вырываютъ другъ у друга куски человѣческаго мяса... Ахъ! дрожь пробѣгаетъ по мнѣ, когда я вспомню, что услышу завтра ихъ вой.

Юліанъ провелъ всю ночь въ страхѣ, что явится колдунья Гена; но она не пришла.

На другой день тюремщикъ разсказалъ ему, что произойдетъ сраженіе между двумя прекраснѣйшими женщинами города Оранжа: между Оливіей и отпущеницей, недавно пріѣхавшей въ Оранжъ, которую называютъ гальской красавицей. Онъ сказалъ также, что послѣ нихъ будетъ сражаться знаменитый гладіаторъ Ферганъ съ другимъ пріѣзжимъ гладіаторомъ. Подъ конецъ будутъ выведены на арену звѣри и невольники.

-- Не забудь же, мой сынъ, моихъ совѣтовъ при встрѣчѣ со львомъ, съ тигромъ, или со слономъ. Что касается до крокодила, я не умѣю дать тебѣ наставленіе.

Юліанъ крайне былъ удивленъ возвѣщеннымъ сраженіемъ между Оливіей и Геной. Что ихъ побудило къ этому? Неужели Ферганъ былъ причиной ихъ соперничества? Но онъ самъ видѣлъ, съ какимъ презрѣніемъ Гена обращалась съ Ферганомъ; или она, на зло Оливіи, взяла его въ любовники, не чувствуя никакой любви къ грубому и тупоумному гладіатору? Наконецъ Юліанъ не забылъ признанія Гены въ томъ, что она отъ пресыщенія предалась чародѣйству. Онъ не удивлялся, что Оливія вызвала Гену; но зачѣмъ Гена приняла вызовъ? или она надѣялась одержать побѣду посредствомъ своихъ чаръ! Эти мысли занимали Юліана до самой той минуты, когда тюремщикъ пришелъ за нимъ, чтобъ вести его на празднество.

-- Развѣ меня выведутъ въ цѣпяхъ? спросилъ Юліанъ.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ тюремщикъ,-- но тебя раскуютъ передъ тѣмъ, какъ тебѣ будетъ пора выходить. Вы всѣ будете стоять за желѣзной рѣшеткой у самой арены.

Юліанъ поспѣшилъ идти поскорѣе, чтобъ занять мѣсто впереди у самой арены, откуда онъ могъ видѣть сраженіе между Геной и Оливіей. Онъ былъ пораженъ яркимъ освѣщеніемъ цирка и шумомъ огромной толпы народа. Въ циркѣ города Оранжа помѣщалось до двадцати пяти тысячи зрителей...

Арена цирка Оранжа, назначенная для сраженій и для казней, была окружена крѣпкой толстой стѣной, столь высокой, что слоны не могли достать хоботомъ находившуюся на ней платформу. Она была украшена огромными мраморными статуями, поставленными въ ниши вокругъ всей арены. На верхней части стѣны образовалась терраса, на которой находились мѣста первой галлереи. Изъ опасенія, чтобъ дикіе звѣри не прыгнули на нее, не смотря на ея возвышеніе, она была окружена крѣпкой бронзовой, позолоченой баллюстрадой. Эти мѣста были предназначены дамамъ и самымъ богатымъ и знатнымъ людямъ. На этой же платформѣ помѣщался тронъ Августа и трибуна эдиловъ, распорядителей празднествъ. Надъ платформой возвышалось безчисленное множество мраморныхъ ступеней, на которыя входили изъ галлерей, лежавшихъ назади ихъ и окружавшихъ въ нѣсколько этажей весь циркъ. Въ дождливое время, мѣста для зрителей покрывались парусинной крышей. Но въ этотъ день небо было ясно и воздухъ такъ тихъ, что даже не колебалъ пламя тысячи толстыхъ, восковыхъ свѣтильниковъ, воткнутыхъ въ бронзовые стѣнные подсвѣчники, которые помѣщались въ стѣнѣ вокругъ арены. Четыре входа вели на арену. Два изъ нихъ были назначены для конныхъ и пѣшихъ гладіаторовъ. Черезъ другіе входы вводили дикихъ звѣрей и невольниковъ. Эти послѣдніе входы были закрыты желѣзными рѣшетками. Въ одномъ изъ нихъ помѣщался Юліанъ съ товарищами. Полъ арены былъ устланъ слоемъ песку, выкрашеннаго въ красный цвѣтъ, для того, чтобъ слѣды крови не слишкомъ были замѣтны на немъ. Часть арены была покрыта толстымъ поломъ съ продушинами. Подъ нимъ находился бассейнъ, въ которомъ крокодилъ ожидалъ своихъ жертвъ. Этотъ подвижной полъ долженъ былъ сняться въ то время, какъ выпустятъ звѣрей. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ, на возвышеніяхъ вокругъ арены, стояли люди, одѣтые Меркуріями, въ крылатыхъ стальныхъ каскахъ. Передъ каждымъ Меркуріемъ стояла бронзовая жаровня съ горячими угольями, въ которыхъ они валили длинные стальные прутья. Эти каленые прутья были предназначены для того, чтобъ узнавать, живы ли тѣ изъ невольниковъ, которые были тяжело ранены и не притворяются ли они убитыми.

Хотя амфитеатръ былъ наполненъ народомъ, но спектакля не начинали до пріѣзда эдиловъ. Крики и свистъ доказывали нетерпѣніе публики.

Вдругъ сдѣлался шумъ въ первой галлереѣ. Юліанъ увидѣлъ Травіона, вошедшаго съ своими пріятелями. Всѣ они были одѣты великолѣпно. А такъ какъ они пришли съ пира, то на нихъ были надѣты вѣнки изъ виноградныхъ лозъ; въ рукахъ же они держали огромные букеты розъ. Шумное появленіе этой молодежи, ихъ громкій разговоръ, ихъ неумѣренный смѣхъ доказывали, что они опьянѣли. Травіонъ замѣтилъ своего раба и указалъ на него пальцемъ; потомъ онъ захохоталъ и погрозилъ ему кулакомъ. Въ это время Юліанъ услышалъ, что кто-то назади его произнесъ его имя и сказалъ по-гальски:

-- Гдѣ тутъ, Юліанъ? Отвѣчай же.

-- Я здѣсь, сказалъ Юліанъ. Къ нему подошелъ одинъ изъ осужденныхъ.

-- Ты знаешъ повара господина Травіона? спросилъ онъ.

-- Знаю, отвѣтилъ Юліанъ.

-- Я встрѣтилъ его вчера на рынкѣ. Я знаю его давно; онъ человѣкъ твердый и вѣрный товарищъ. Онъ велѣлъ сказать тебѣ, что его господинъ пригласилъ на сегодняшній день своихъ друзей на пиръ, который долженъ предшествовать зрѣлищу въ циркѣ;-- а такъ какъ онъ узналъ, что римская армія остается въ Галліи и что поэтому возстаніе не можетъ совершиться, онъ рѣшился отмстить сегодня же своему господину за тебя и за себя. Онъ намѣренъ подсыпать яду въ самыя лакомыя блюда и въ самыя рѣдкія вина. Этотъ ядъ дѣйствуетъ по прошествіи. нѣсколькихъ часовъ, но за то съ страшной жестокостью. Самъ же онъ хотѣлъ бѣжать сегодня въ отсутствіи господина.

-- Несчастное отечество! сказалъ Юліанъ;-- скоро ли придетъ день твоего освобожденія? Видишь ли ты тамъ на галлереѣ этого господина въ вѣнкѣ изъ виноградныхъ листьевъ и въ голубой шелковой туникѣ, вышитой серебромъ? Онъ нюхаетъ букетъ изъ розъ? Это Травіонъ.

-- О! клянусь кровью, которая прольется сегодня, воскликнулъ невольникъ съ дикой радостью,-- и у насъ будетъ сегодня праздникъ!.. Смѣйтесь, смѣйтесь, упившіеся молодые господа!.. бросайте влюбленные взгляды на куртизанокъ!.. Сегодня вечеромъ на мраморномъ полу блестящей галлереи будутъ валяться трупы, какъ на окровавленномъ пескѣ арены. Посмотримте другъ на друга, мои радостные и прекрасные господа, гордые римляне, наши побѣдители! Посмотримте другъ на друга, вы -- съ высоты вашей раззолоченной галлереи, надушенной цвѣтами, мы, ваши рабы -- изъ глубины нашего могильнаго подвала! Да привѣтствуемъ мы другъ друга! и вы и мы... осуждены умереть сегодня!.. мы -- отъ когтей дикихъ звѣрей, вы -- отъ яда... своихъ рабовъ.

Невольникъ, говоря свою рѣчь, возвысилъ голосъ, такъ что его могли услышать другіе рабы. Онъ разсказалъ имъ про мщеніе повара для того, чтобъ смерть казалась имъ легче. При этихъ словахъ, почти всѣ невольники мрачно и съ покорностью ожидавшіе своей участи, сидя или лежа на полу своей ложи, встали и бросились къ рѣшеткѣ, чтобъ полюбоваться, съ дикой радостью, на молодыхъ опьянѣвшихъ господъ, приближавшихся къ своей ужасной смерти.

Вдругъ послышался звонкій голосъ трубъ, возвѣстившій прибытіе эдидовъ. Они вошли и заняли свои мѣста въ трибунѣ; герольды подали знакъ къ сраженію. Трубачи опять протрубили и въ циркѣ воцарилось глубокое молчаніе. Восемь паръ конныхъ гладіаторовъ выѣхали на арену. Каждый изъ нихъ былъ вооруженъ легкимъ копьемъ и раскрашеннымъ и позолоченымъ щитомъ. Эти гладіаторы были изъ свободнаго сословія и сражались по своей собственной охотѣ. Многіе изъ нихъ были убиты, равнымъ образомъ и ихъ лошади, и ни одинъ изъ нихъ не уѣхалъ съ арены не бывъ раненымъ. По окончаніи сраженія, убитые были унесены съ арены плутонами {Плутоны, служители цирка, на обязанности которыхъ лежала уборка труповъ гладіаторовъ и добивавшіе тяжелыми молотами раненыхъ невольниковъ.}, а упавшія лошади были вывезены мулами въ богатой сбруѣ.

Настала минута отдыха.

Тогда послышался продолжительный ревъ подъ сводами стѣны, и въ одну изъ трехъ рѣшетчатыхъ ложъ, находившихся насупротивъ ложи, въ которой помѣщались невольники, медленно вошли, испуская глухія рычанія, четыре льва; въ другую ложу -- три тигра; а въ среднюю ложу -- слонъ, такой огромный, что дотрогивался спиною до потолка. Ослѣпленные яркимъ свѣтомъ, звѣри не вдругъ подошли къ рѣшеткѣ и остановились въ глубинѣ ложъ, откуда были видны ихъ огненные глаза. Невольники затрепетали отъ ужаса. Слабѣйшіе изъ нихъ стали жалобно стонать, лишились чувствъ и упали на, землю, или закрыли лицо руками. Другіе начали проклинать римлянъ; наконецъ третьи остались мрачными, покорными и какъ будто бы равнодушными къ опасности. Трубы затрубили и герольды открыли барьеры арены, на которую стали входить множество паръ гладіаторовъ-невольниковъ, подаренныхъ или проданныхъ господами цирку для этого кроваваго зрѣлища. Они были принуждены сражаться на смерть... Всѣ они были въ каскахъ, въ красныхъ, или бѣлыхъ передникахъ, привязанныхъ кожанымъ поясомъ. У очень юныхъ были надѣты на правой рукѣ желѣзные нарукавники, и таковые же наножники на лѣвой ногѣ. У всѣхъ были мечи и щиты. Рабство ослабляетъ мужество и усиливаетъ трусость. Гладіаторы-невольники не только не чувствовали никакой ненависти другъ къ другу; но еще были соединены узами бѣдствія. Храбрые гнушались тѣмъ, что ихъ храбрость должна служить, забавой для ихъ ненавистныхъ господъ, а потому, при выходѣ на арену, три невольника перерѣзали себѣ горло мечами; нѣкоторые, растерявшись отъ страха, упали на колѣни и рыдая простерли руки къ зрителямъ, прося освободить ихъ отъ сраженія; но ихъ ошикали. Между ними одинъ старичокъ сталъ обнимать ноги мраморныхъ статуй, стоявшихъ въ нишахъ, вокругъ арены, и изображавшихъ боговъ, онъ отдавалъ себя подъ ихъ защиту; но, по знаку эдиловъ, Меркуріи, вытащивъ изъ жаровень каленые прутья, бросились на старика и на стоявшихъ на колѣняхъ невольниковъ и принудили ихъ обжогами вступить въ бой. Бой начался съ отчаяннымъ бѣшенствомъ, многіе старались найти въ смерти конецъ своимъ несчастіямъ, другіе, при первой ранѣ, встали на колѣни и протянули горло къ противникамъ, которые были принуждены убить ихъ, при аплодисментахъ всей публики... Многіе раненые ползали по землѣ, поднимая, по обычаю, лѣвую руку для испрошенія у зрителей жизни; но они забывали, что только одни свободные гладіаторы имѣли право на это, и что рабъ могъ покинуть арену только тогда, когда былъ убитъ, или когда плутонъ разбивалъ ему молотомъ голову. Нѣкоторые тяжело раненые притворились мертвыми. Оденъ изъ таковыхъ невольниковъ, молодой и сильный человѣкъ, храбро сражавшійся, былъ покрытъ ранами и наконецъ упалъ близь ложи невольниковъ. Всѣ думали, что онъ умеръ, его члены выпрямились и онъ лежалъ неподвижно... Одинъ изъ Меркуріевъ подошелъ къ нему и дотронулся каленымъ прутомъ до раны. Рана зашипѣла и задымилась; но тѣло осталось недвижимо. Меркурій подумалъ, что онъ мертвъ и удалился... но, одумавшись, возвратился, и сунулъ прутъ въ отверзтіе, сдѣланное въ забралѣ для глазъ. Вѣроятно каленое остріе проникло въ глазъ невольника; онъ не вытерпѣлъ этой боли и вскочилъ; испуская, страшные нечеловѣческіе крики; онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и свалился. Два плутона подбѣжали къ нему и ударяя, тяжелыми молотами по каскѣ какъ по наковальнѣ, такъ разможжили ему голову, что черезъ каску выступила смѣсь мяса, крови, мозга и мелкихъ частичекъ костей. При видѣ этаго ужаснаго зрѣлища, окончившаго безчеловѣчную рѣзню, Юліанъ не могъ воздержаться и запѣлъ громкимъ голосомъ пѣснь гальскихъ бардовъ:

"О! теки, теки кровь невольника!

"Падай, падай роса кровавая!

"Рости, рости жатва мщенія!.."

Вскорѣ и всѣ невольники, при звукахъ бѣшено потрясаемыхъ ими цѣпей, завторили ему.

Это пѣніе было заглушено страшнымъ шумомъ. Арена была докрыта тѣлами убитыхъ и раненыхъ. Вдругъ герольды провозгласили: -- "Больные!.. медики"!..

Арена наполнилась толпами дряхлыхъ стариковъ, богато одѣтыхъ; нѣкоторыхъ изъ нихъ поддерживали невольники; другіе опирались на палки. Между этими больными находились люди средняго возраста и молодые. Всѣ они встали на колѣни передъ умирающими и, припавъ къ нимъ лицомъ, стали съ жадностью высасывать горячую кровь изъ ранъ, нѣкоторые изъ нихъ старались возстановить посредствомъ этой крови, свои истощенныя силы; другіе лечились ею отъ падучей болѣзни.

Нѣсколько медиковъ, вооруженныхъ острыми инструментами, стали вскрывать еще неостывшія тѣла и вынимать изъ нихъ печени, которыя они употребляли какъ цѣлительное средство отъ разныхъ болѣзней. Когда медики забрали то, что имъ было надо, и когда больные насытились кровью, плутоны добили молотками еще неумершихъ рабовъ и, съ помощью Меркуріевъ, вынесли тѣла, между тѣмъ какъ другіе слуги цирка перерыли лопатами кровавый песокъ арены.

За этимъ послѣдовалъ антрактъ.

Юліанъ и прочіе невольники взглянули на Травіона и его друзей. Всѣ они были веселы и оживлены. Травіонъ упорнѣе всѣхъ отказывался даровать жизнь свободнымъ гладіаторамъ, умолявшимъ зрителей о помилованіи. Однако Юліанъ замѣтилъ, что у Травіона началъ блѣднѣть лобъ, носъ и подбородокъ. Тоже самое стало замѣтно и на лицахъ его товарищей. Блѣдность ихъ лицъ стала усиливаться и перешла въ зеленоватый цвѣтъ; глаза стали вваливаться. Ядъ повара началъ дѣйствовать.

Вдругъ поднялся шумъ въ толпѣ. Послышались имена Гены и Оливіи, призываемыя тысячами голосовъ, затрубили трубы, зрители встали и, нагнувшись къ аренѣ, закричали съ видомъ нетерпѣнія и любопытства: "Вотъ онѣ! вотъ онѣ"!

Но вмѣсто двухъ дамъ на арену явился Ферганъ. Раздались громкія рукоплесканія и восторженные криви толпы. Кромѣ обыкновеннаго гладіаторскаго передника, на Ферганѣ была надѣта желѣзная броня на лѣвой ногѣ и такой же нарукавникъ на правой рукѣ. Его огромное тѣло, волосастое какъ у медвѣдя и мускулистое какъ у Геркулеса, было голо и натерто масломъ; изъ утонченной гордости, его многочисленные шрамы были выкрашены красной краской для того, чтобъ были замѣтнѣе для зрителей. Гладкая стальная каска покрывала его огромную голову. Забрала на немъ не было; онъ презиралъ эту защиту. Въ правой рукѣ у него были два легкихъ короткихъ меча... Онъ обошелъ вокругъ арены, бросая дерзкіе взгляды на благородныхъ дамъ сидѣвшихъ въ галлереѣ, тогда какъ эти развратныя безстыдницы махали платками и кричали съ жаромъ:

-- Да здравствуетъ Ферганъ!.. да здравствуетъ побѣдитель побѣдителей!...

Трубы затрубили снова и на арену вошли съ двухъ противуположныхъ воротъ Оливія и Гена.

Мужчины, женщины и даже сами эдилы Встали и въ циркѣ воцарилось вскорѣ глубокое молчаніе.

Благородная дама и куртизанка стали подходить другъ къ другу съ спокойствіемъ и увѣренностью, не страшась взглядовъ толпа. Онѣ уже давно потеряли стыдъ и скромность.

На Оливіи была надѣта легкая каска, какъ у Минервы, украшенная красными перьями; сквозь ея тонкое и короткое забрало было видно ея смѣлое и блѣдное лицо, съ черными глазами и алыми губами. Вокругъ нея вились толстыя черныя косы, перевитыя жемчугомъ. Вмѣсто латъ на ней была надѣта золотая сѣтка, черезъ рѣдкія петли которой было видно ея бѣлое матовое тѣло. Эха сѣтка обтягивала ея гибкій и сильный станъ и застегивалась узкимъ золотымъ поясомъ, украшеннымъ драгоцѣнными каменьями. Къ поясу была прикрѣплена красная шелковая туника, разрѣзанная у колѣнъ, которыя были обнажены.

Если бы страшный развратъ и дикія страсти не наложили своей печати на лицо этого кровожаднаго и сластолюбиваго чудовища, Оливія могла бы поразить своей мрачной красотой, потому что ея глаза горѣли и лицо выражало гордое презрѣніе въ опасности, въ минуту битвы на смерть.

Гена, по своей красотѣ, составляла рѣзкую противуположность съ Оливіей: въ великому удивленію Юліана, ея лицо выражало непорочную ясность. Греческая серебряная каска рѣзной работы, украшенная голубыми перьями, не скрывала ея восхитительнаго личика. Ея бѣлокурые волосы разсыпались локонами вокругъ ея лица и по бѣлоснѣжной шеѣ. Ея станъ, стройный какъ у нимфы, былъ затянутъ, такъ какъ и у Оливіи, въ серебряную сѣтку, черезъ которую сквозилъ розоватый нѣжный цвѣтъ ея кожи. Короткая голубая туника, вышитая жемчугомъ, была застегнута узкимъ серебрянымъ поясомъ. На ногахъ была обувь изъ серебряной чешуи. Выраженіе лица Гены не было ни гордо, ни безстыдно, ни мрачно, какъ у ея соперницы; ея большіе глаза, такіе же кроткіе, какъ и ея улыбка, выражали довѣрчивое спокойствіе. Увидя ясную красоту своей сестры, Юліанъ спросилъ самъ себя: какимъ чудомъ дитя, воспитанное Креміономъ, знаменитая куртизанка, развратница, колдунья, отвратительная осквернительница могилъ, могла сохранить такую непорочную, прелестную наружность?

Обѣ женщины стали медленно подходить къ тому мѣсту, гдѣ ихъ ожидалъ Ферганъ. Такъ какъ средина арены была занята бассейномъ, то Ферганъ избралъ мѣсто для сраженія дамъ такъ близко въ ложѣ невольниковъ, что Юліанъ очутился только въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Гены. Онъ невольно отодвинулся назадъ, чтобъ не быть замѣченнымъ сестрою. Но чувства братской любви, страха и непреодолимаго любопытства заставили его опить приблизиться къ рѣшеткѣ. Отсюда онъ могъ внимательно разсмотрѣть лицо Фергана. Дерзкое фанфаронство гладіатора замѣнилось замѣтнымъ смущеніемъ. Онъ былъ блѣденъ и взволнованъ. Въ каждой его рукѣ находилось по мечу. Онъ подалъ одинъ изъ нихъ Оливіи, а другой хотѣлъ подать Генѣ; но его дрожь и страхъ не скрылись отъ Оливіи. Она бросила на него испытующій взглядъ, задумалась и, оттолкнувъ поданный мечъ, хотѣла взять другой.

-- Нѣтъ, сказалъ Ферганъ въ испугѣ, отступивъ назадъ,-- нѣтъ... не этотъ.

-- Почему не этотъ? спросила Оливія съ видомъ мрачной недовѣрчивости.

-- Потому что я судья сраженія и имѣю право раздавать оружіе.

Гена не слыхала спора; взглянувъ на ложу невольниковъ, она съ увеличивающимся страхомъ устремила на нее глаза. Вдругъ она бросилась къ рѣшеткѣ и, схвативъ руку Юліана, сказала громко по-гальски, со слезами на глазахъ:

-- Ты, мой братъ!.. ты осужденьи, ты здѣсь!..

-- Да!.. Я долженъ умереть... Дай Богъ, чтобъ и ты умерла, и чтобы мы соединились сегодня съ тѣми изъ нашихъ, которые переселились раньше насъ въ неизвѣстные края!..

-- А я повѣрила твоему обѣщанію и ждала тебя... О! горе мнѣ, что я повѣрила тебѣі.. ты былъ бы теперь уже свободнымъ.

-- Чтобъ избѣгнуть этой постыдной свободы, я рѣшился умереть.

Но испуганная и взволнованная Гена вдругъ успокоилась. Она сказала съ радостной улыбкой:

-- Послушай: приблизь свое ухо...

Юліанъ невольно повиновался.

-- Братъ! ты не умрешь!.. съ помощью моего колдовства, Оливія будетъ сейчасъ убита мною... Травіонъ здѣсь... одно его слово можетъ избавить тебя отъ казни... и онъ скажетъ это слово. Ободрись, братъ! Сегодня вечеромъ мы будемъ ужинать вмѣстѣ, и ты будешь свободенъ!..

Послѣ этого на лицѣ Гены еще болѣе засіяла улыбка. Она послала ему рукой прощальный поцѣлуй и побѣжала къ Оливіи и Фергану, при ропотѣ зрителей, удивленныхъ разговоромъ гальской красавицы съ осужденнымъ невольникомъ. Когда Гена подошла въ Фергану, еще болѣе испуганному и поблѣднѣвшему, у него былъ въ рукахъ уже только одинъ мечъ.

-- Мой мечъ! сказала Гена.

Гладіаторъ, казалось, сдѣлалъ страшное усиліе надъ собою и, несмотря на угрожающее движеніе Оливіи, онъ оттолкнулъ руку Гены и сказалъ дрожащимъ голосомъ:

-- Не этотъ... нѣтъ не этотъ...

Мигая своимъ единственнымъ глазомъ, онъ старался вразумить Гену; но она была занята не тѣмъ и, не замѣтивъ знаковъ гладіатора, оборотилась къ галлереѣ, гдѣ сидѣлъ Травіонъ; пославъ ему привѣтствіе рукой и взглядомъ, она вытащила голубое перышко изъ своей каски, и поднесла его къ своимъ розовымъ губкамъ; граціозно дунувъ на него по направленію къ галлереѣ, она произнесла громко:

-- Тебѣ, прекрасный Травіонъ!.. Послѣ этого, она украдкой взглянула на брата.

Юліанъ задрожалъ. Онъ понялъ, что его сестра послала Травіону задатки за постыдную покупку его свободы. Она сказала правду, что каждый господинъ, до послѣдней минуты, имѣлъ право избавить своего раба отъ казни; когда Оливія будетъ убита, гальская красавица, во время сраженія Фергана съ своимъ противникомъ, выпросить. у Травіона свободу Юліану и получитъ ее цѣною постыднаго обѣщанія. Его придутъ освободить изъ рѣшетчатой ложи осужденныхъ.

Пока Юліанъ приходилъ въ отчаяніе отъ этой мысли и хотѣлъ предпочесть смерть подобной свободѣ, всѣ взгляды обратились на Травіона. Лицо его и прочихъ его застольныхъ товарищей сдѣлалось зеленовато-блѣднаго цвѣта; но онъ не почувствовалъ боли, потому ли, что ядъ еще не такъ сильно дѣйствовалъ, или потому, что Травіонъ былъ упоенъ гордостью отъ лестнаго привѣтствія знаменитой куртизанки. Сіяя отъ радости, онъ нагнулся къ баллюстрадѣ и страстно поцѣловавъ свой букетъ изъ розъ, бросилъ его на арену и воскликнулъ:

-- Побѣда и любовь гальской красавицѣ!

Куртизанка подняла букетъ, поцѣловала его и положила въ ногамъ одной изъ громадныхъ статуй, помѣщавшихся въ глубокихъ нишахъ стѣны, окружавшей арену. Она бросила послѣдній взглядъ на своего брата, подошла къ Фергану и нетерпѣливо сказала:

-- Мой мечъ... мой мечъ!..

Въ этотъ разъ гладіаторъ охотно подалъ требуемое оружіе.

Юліанъ отгадалъ все... Онъ былъ свидѣтелемъ изъясненій Фергана въ любви въ Генѣ; но съ той поры какъ она, въ надеждѣ выпросить свободу брату, такъ ясно обратила вниманіе на Травіона, черты лица Фергана, выражавшія безпокойство и нѣжность, приняли вдругъ ужасное выраженіе ревности и бѣшенства; между тѣмъ какъ Оливія, стоя неподвижно какъ мертвецъ, опустивъ лѣвую руку на колѣно и воткнувъ остріе своего меча въ кончивъ сандаліи, смотрѣла съ мрачной торжествующей улыбкой.,

Для Юліана не оставалось никакого сомнѣнія, что одинъ изъ мечей, поданныхъ гладіаторомъ, былъ заколдованъ Геной. Ферганъ былъ въ заговорѣ съ гальской красавицей и зналъ, которая шпага заколдована, но его смущеніе открыло тайну Оливіи; она отказалась взять предложенную ей шпагу и почти насильно вырвала другую. Насколько этотъ выборъ напугалъ гладіатора сперва, настолько онъ обрадовалъ его теперь, когда его любовь къ куртизанкѣ превратилась въ бѣшеную ненависть и ревность.

Едва Гена успѣла взять мечъ, какъ она сказала Оливіи вполголоса:

-- Готова ли ты?

-- Я готова, ты помнишь наши условія?

-- Да.

-- Если я убью тебя, Ферганъ будетъ моимъ; если же ты убьешь меня, онъ будетъ твоимъ.

-- Да.

-- Мертвая или живая, ты будешь принадлежать мнѣ, Гена, если ты не въ состояніи будешь продолжать сраженія послѣ первой раны.

-- А если я убью тебя, Оливія, никто кромѣ меня не войдетъ въ твою могилу стеречь тебя.

-- Никто. Я дала приказаніе и отдала тебѣ ключи отъ нашего фамильнаго склепа.

-- Начинай, благородная Оливія!

-- Начинай, прекрасная Гена!

По знаку Фергана, обѣ молодыя женщицы бросились другъ на друга. Гена улыбалась и какъ будто бы была увѣчна въ побѣдѣ. Оливія смотрѣла безжалостно, но съ увѣренностью. При первомъ нападеніи, шпага Гены переломилась у самой рукоятки.

Ферганъ не могъ удержать своего крика; знатная дама диво захохотала и вонзила свой мечъ Генѣ въ бокъ, воскликнувъ:

-- Вотъ тебѣ, ложная фессалійская колдунья!..

Рана Гены была опасна и, можетъ быть, смертельна. Куртизанка выпустила изъ рукъ рукоятку своего меча, упала на колѣни, бросила послѣдній взглядъ на Юліана и сказала ослабѣвшимъ голосомъ:

-- Бѣдный братъ!

Послѣ этого она повалилась на песокъ арены. Ея каска отстегнулась и открыла ея прекрасную бѣлокурую голову, а кровь, вытекавшая изъ раны, окрасила въ красный цвѣтъ серебряную сѣтку, служившую вмѣсто латъ.

Оливія, рыча отъ радости, бросилась на свою соперницу, какъ тигрица на жертву; бѣшенство и ненависть удвоили ея силу, она обвила вокругъ нея свои мускулистыя руки, подняла ее съ земли и унесла какъ ребенка, закричавъ гладіатору громкимъ голосомъ;

-- Ферганъ! я буду ждать тебя въ храмѣ у канала.

Оливія изчезла съ своей жертвой посреди бѣшеныхъ восклицаній зрителей.

Все это произошло такъ быстро, что Юліанъ видѣлъ эту битву, какъ бы во снѣ. Онъ почувствовалъ головокруженіе, но скоро очнулся, услышавъ звуки цѣпей, которыя тюремщики и вооруженные воина снимали съ его товарищей. Насталъ часъ отдать ихъ на съѣденіе дикимъ звѣрямъ, рычанія которыхъ усиливались.

Юліанъ, стоя неподвижно у рѣшетки, смотрѣлъ передъ собой, ничего не видя. Два сторожа схватили его и сняли цѣпи. Тогда онъ невольно заплакалъ о кончинѣ своей сестры, хотя онъ самъ желалъ ея смерти; онъ сѣлъ на полъ своей ложи, закрывъ лицо обѣими руками, и не обращая вниманія на то, что происходило на аренѣ, гдѣ сражался Ферганъ съ пріѣзжимъ гладіаторомъ. По временамъ крики зрителей возвѣщали различныя перемѣны счастья сражающихся.

-- Смѣлѣй, Ферганъ! кричали нѣкоторые.

-- Смѣлѣй, Фаустинъ! кричали другіе.

По прошествіи довольно долгаго времени раздались крики, отъ которыхъ задрожалъ амфитеатръ: "Побѣда Фаустину!"

Ферганъ погибъ въ этой смертельной борьбѣ.

Вдругъ Юліана жестоко толкнули и свалили подъ ноги его товарищи, которые въ безпорядкѣ спѣшили бѣжать. Съ трудомъ поднявшись на ноги, чтобы не быть раздавленнымъ, онъ увидѣлъ быстро подвигавшуюся изъ темной глубины ложи огненную стѣну, вышиною въ человѣческій ростъ и шириною во всю ложу.

Эта огромная бронзовая перегородка, накаленная на огнѣ, гнала передъ собою осужденныхъ. Рѣшетка отдѣлявшая ихъ до сихъ поръ отъ арена, опустилась подъ землю, такъ что эти несчастные, толкаемые каленой стѣной, не могли избавиться отъ обжога иначе, какъ бросившись на арену, гдѣ уже рычали дикіе звѣри.

Настала минута казни. Юліанъ рѣшился умереть съ товарищами мужественно.

-- Братья! воскликнулъ онъ;-- не устрашимся смерти! пойте со мною:

"Теки, теки кровь невольника!

"Падай, падай роса кровавая!

"Рости, зрѣй жажда мщенія!"

Всѣ невольники, запѣвъ громкимъ голосомъ эту пѣсню, бросились на арену.

Оглушительное пѣніе и появленіе на аренѣ этой толпы людей удивили сначала звѣрей. Воспользовавшись ихъ нерѣшимостью и вспомня совѣты сторожа, Юліанъ, призвавъ на память жену и Гену, бросился подъ слона, прислонившагося задомъ въ одной изъ статуй; онъ подползъ подъ огромное животное и хотѣлъ ухватиться обѣими руками за одну изъ его чудовищныхъ ногъ, надѣясь быть растоптаннымъ.

Въ эту минуту, съ той стороны галлереи, гдѣ находился Травіонь съ своими друзьями, послышались крики сперва слабые, но постепенно усиливающіеся, между которыми Юліанъ различилъ голосъ своего господина. Къ этимъ крикамъ присоединилось необыкновенное смятеніе въ амфитеатрѣ. Въ головѣ Юліана промелькнула, какъ молнія, мысль -- мысль, правда, трусливая избавиться отъ казни, готовившейся его товарищамъ, но эта мысль явилась къ нему при воспоминаніи о женѣ и будущемъ ребенкѣ...

Глаза всѣхъ зрителей были обращены не на арену, а на Травіона и его друзей, умиравшихъ отъ яда, въ присутствіи удивленной толпы. Огромное тѣло слона заслоняло нишь статуи; на удачу и рискуя быть открытымъ впослѣдствіи времени, Юліанъ скользнулъ между ногъ слона, взлѣзъ на фундаментъ ноши и забился позади мраморной статуи, изображавшей, въ его счастію, женщину въ широкой одеждѣ.

Едва онъ успѣлъ спрятаться, какъ шумъ въ амфитеатрѣ затихъ и онъ услышалъ слова:

-- Вотъ медики! унесите умирающихъ! ихъ предсмертныя страданія безпокоятъ публику.

Безъ сомнѣнія, Травіона и его умирающихъ друзей унесли, потому что тишина водворилась снова и вскорѣ послышался, усилившійся дикій ревъ животныхъ, вышедшихъ изъ своего недоумѣнія.

Началась казнь, сопровождаемая рычаніемъ звѣрей, болѣзненными воплями нѣкоторыхъ невольниковъ, попавшихся уже на зубы и въ когти тигровъ и львовъ и ругательствами жертвъ, еще уцѣлѣвшихъ. Нѣкоторые изъ невольниковъ, обезумѣвъ отъ страха, просили помилованія у бѣшеныхъ звѣрей, а въ нѣкоторыхъ мѣстахъ раздавались подъ когтями звѣрей звуки пѣсни: "Лейся, лейся кровь невольника!"

По временамъ Юліанъ, изъ за своей засады, видѣлъ, какъ тигръ или левъ преслѣдовалъ бѣднаго раба, схватывалъ его лапами и запускалъ въ его тѣло свои когти, изъ подъ которыхъ лилась ручьями кровь; какъ потомъ вытянувшись, ложился надъ своею жертвой и попиралъ ее, или раздиралъ на части.

И еще болѣе ужасныя картины представлялись омраченнымъ горестію глазамъ Юліана. Тутъ левъ играетъ своей жертвой, еще находящейся въ полномъ сознаніи, а тигръ съ налитыми кровью глазами подходитъ къ-нему съ твердымъ намѣреніемъ отнять эту жертву и въ свою очередь заняться ея истребленіемъ. Начинается борьба между звѣрями, а несчастный рабъ все еще не умираетъ и чувствуетъ, что звѣри дерутся изъ за него. Тамъ -- разсвирѣпѣвшій слонъ съ досады толкаетъ попавшагося подъ ноги невольника и несчастный летитъ въ бассейнъ и попадаетъ въ зубы крокодила. Все это видѣлъ Юліанъ, сердце его обливалось кровью и росла его ненависть къ мучителямъ бѣдныхъ людей.

Пожираніе невольниковъ продолжалось до тѣхъ поръ, пока остались только обглоданныя кости или куски мяса, неимѣвшіе никакой формы.

Впродолженіи всего этого времени раздавались крики и восклицанія толпы, упоенной кровавымъ римскимъ зрѣлищемъ.

Наконецъ свѣтильники догорѣли и стали гаснуть; львы и тигры, пресыщенные человѣческимъ мясомъ, отяжелѣли и затихли. Они легли на кровавый песокъ арены, стали пыхтѣть, зѣвать и лизать свои лапы, обмывая ими свои морды, запачканныя кровью.

Юліанъ услышалъ шумъ толпы, удалявшейся изъ цирка. Вскорѣ изъ воротъ вошли, при свѣтѣ угасавшихъ свѣтильниковъ, невольники, надсматривающіе за звѣрями. На нихъ были надѣты толстыя латы, и они были вооружены длинными раскаленными трезубцами. Животныя, испуганныя обжогами, бросились въ свои три ложи, гдѣ и были заперты поднявшимися рѣшетками. Свѣтильники, между тѣмъ, погасли совершенно и служители быстро удалились съ арены, сказавъ испуганнымъ голосомъ:

-- Теперь настала пора для волшебницъ.

Глубочайшее молчаніе воцарилось въ циркѣ.

Спасшійся чудеснымъ образомъ отъ смерти, Юліанъ вспомнилъ, что его молодая жена обѣщала ему ожидать его вечеромъ въ паркѣ Оливіи, близь канала; вспомнилъ онъ также и послѣднія слова Оливіи, сказанныя Фергану въ то время какъ она унесла на рукахъ Гену, лишившуюся чувствъ:

-- Ферганъ! Я жду тебя въ храмѣ у канала!

Мрачное предчувствіе подсказало Юліану, что знатная дама, имѣя въ своей власти Гену, можетъ быть еще живую, могла подвергнуть ее той страшной пыткѣ, какую женщина развратная, ревнивая и жестокая могла изобрѣсти изъ ненависти къ своей соперницѣ. Вѣроятно, храмъ, стоявшій у канала, былъ назначенъ мѣстомъ для пытки. Юліанъ рѣшился идти въ паркъ Оливія Онъ вышелъ потихоньку изъ ниши, прислушиваясь къ тому, что происходило вокругъ него. Наткнувшись на мечъ., оставленный, вѣроятно, гладіаторомъ, онъ взялъ его и достигнувъ до одного изъ выходовъ, вскорѣ выбѣжалъ изъ амфитеатра. Ему надо было пройти четверть мили до парка Оливіи; онъ ускорилъ шагъ, перелѣзъ черезъ стѣну парка, съ помощью шеста и побѣжалъ къ храму, почти потерявъ надежду увидѣть жену, потому что, ночь наступила уже давно.

Но и у несчастныхъ рабовъ также бывали радостныя минуты. Едва онъ успѣлъ пройдти нѣсколько шаговъ по парку, какъ услышалъ голосъ жены, говорившей:

-- Юліанъ! Юліанъ! Это ты?

Юліанъ не отвѣтилъ ни слова. Онъ зарыдалъ и бросился въ объятія Эльвиги, осыпая ее поцѣлуями.

Они благополучно выбрались изъ парка и бѣжали изъ Оранжа далеко на сѣверъ...

Е. М.

"Дѣло", NoNo 7--8, 1868

Оставить комментарий Е. М. (bmn@lib.ru) Год: 1868 Обновлено: 05/06/2018. 143k. Статистика. Очерк: Проза 19 век	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Часть первая.

Е. М. Очерк из истории рабства

ОЧЕРКЪ ИЗЪ ИСТОРІИ РАБСТВА.

III.

Е. М.
Очерк из истории рабства