Lib.ru/Классика: П—н Г.. Родное гнездо

РОДНОЕ ГНѢЗДО.

Рѣзко визжитъ полозъ городскихъ саней, бойко бѣжитъ красивая лошадка, слышится звонкое "пади!" и сторонится въ сугробъ мужичекъ, выглядывая изъ-подъ нахлобученной бараньей шапки. Мелькаютъ мимо его зеленые кафтаны, парчевые кушаки, широкоразметанныя бороды и выставленныя рогулями руки кучеровъ. Идетъ навстрѣчу сбитеньщикъ съ патронташемъ стакановъ и связкою кренделей; отхватываетъ бравымъ шагомъ солдатикъ на ученье, покручивая желѣзный усъ на морозѣ. Стоятъ въ сторонѣ двѣ коровы, бодающіяся отъ скуки, и два чиновника, высовывающіе изъ-подъ полы руки -- эти кланяются, точно бодаются. Облаялъ мужиченку и трезоръ, обнюхивающій всѣ столбики; оглядѣлъ его и лакей важной барыни; обогнала его и пара саврасенькихъ, вихремъ пролетѣвшая навстрѣчу; обогнали его и веселыя румяныя лица баръ городскихъ, ѣдущихъ въ магазины да въ гости. Обогналъ его наконецъ и тяжелый баулъ дорожный, такъ ухнувшій въ ухабъ городской, что въ немъ проснулся проѣзжій.

-- Чортъ-дорога! Скоро-ли наконецъ?

-- Пріѣхали, отвѣтилъ голосъ изъ тьмы.

-- Деревня опять?

-- Городъ.

-- Будто? Что мы въ ученой Казани?

-- Экъ хватились. Мимо учености мы съ вами прокатили, не просыпаясь.

-- Чтожъ это: глушь, Саратовъ?

-- И то нѣтъ.

-- Шутите наконецъ?

-- Какія шутки, говорятъ вамъ -- городъ.

-- Значитъ, встаемъ.

Проѣзжій приподнялся и посмотрѣлъ въ стеклышко, словно въ панораму. Передъ нимъ тянулись безконечные обозы съ пшеницей; пѣшеходы сновали взадъ и впередъ; бѣжали и кричали во всю русскую глотку; тянулись безконечные плетни и заборы; высовывались дома и ворота; высоко вздымались копченыя трубы на погорѣлыхъ мѣстахъ, а надъ всѣмъ этимъ двѣ-три колокольни, такія же обвалившіяся и безобразныя, какъ обгорѣлыя трубы. Запестрѣли наконецъ и лавочки всякими, разными товарами; бросился въ глаза магазинъ съ надписью: "Натуральное яичное мыло" и затѣмъ баулъ выѣхалъ на площадь, которая обхватила его базарной кутерьмой.

-- Эй, извозчикъ! куда жъ ты, братецъ, ѣдешь? Въ гостиницу ступай, да гдѣ получше.. Понимаешь.

Сердитый сосѣдъ ни слова не сказалъ, крякнулъ только.

Пока извозчикъ останавливался на площади -- похвастаться тѣмъ, что везетъ "барина изъ Питера", да разспросить: "гдѣ у нихъ, домовыхъ, тутъ трахтиръ мытый?" -- мы познакомимъ читателя съ дорожными.

Николай Николаевичъ Перелинкинъ чиновникъ пятаго департамента, въ отставкѣ. По его словамъ, онъ "не сошелся съ начальствомъ, бросилъ службу и бѣжалъ изъ сената", на томъ основаніи, что въ наше проклятое время нѣтъ никакой физической возможности служить.-- "Человѣкъ въ отставкѣ, это не сенатская машина", говорилъ онъ знакомымъ; "я теперь могу удѣлать что нибудь порядочное. Кстати же, послѣ маменьки покойницы, у меня есть, гдѣ-то тамъ въ степныхъ губерніяхъ, кусокъ черноземной земли. Я сдѣлаюсь сельскимъ хозяиномъ, -- ну, агрономомъ наконецъ, -- а нѣтъ, такъ порядочнымъ учителемъ -- пора же намъ просвѣтить этихъ животныхъ", -- Горячая мысль скоро приводится въ исполненіе, особенно въ торопливомъ Петербургѣ. Молодой человѣкъ мимоходомъ забѣжалъ въ книжный магазинъ купить какое-то нѣмецкое руководство, на случай, если придется сверлить землю и отыскивать въ ней какія нибудь сокровища, и тутъ же кстати прихватилъ "Онѣгина" и "Горе отъ ума", на случай, если скучно будетъ въ деревнѣ. Магазинъ моднаго платья былъ напротивъ. А на прощаньи онъ такъ кутнулъ съ своими департаментскими, что и до сихъ поръ не вспомнитъ, какъ очутился наконецъ гдѣ-то въ Подсолнечной, подъ Москвой.-- Чтожь дальше? думалъ онъ въ Нижнемъ, когда на почтовыхъ у него не доставало денегъ, а на вольныхъ запросили такую баснословную сумму, которую не спросятъ въ Европѣ отъ Неаполя и до Парижа.-- А вы, братцы, разбойники! выговорилъ онъ ямщикамъ, и ушелъ опять въ гостиницу -- сыграть партію на билліардѣ.

Здѣсь онъ и сошелся съ своимъ спутникомъ, который извѣстенъ уже читателю, какъ голосъ изъ тьмы.

II.

Григорій Никитичъ Суровый былъ исправникъ, значитъ, нечего говорить -- человѣкъ практическій. Мѣсто у него было хлѣбное, потому что губернія была хлѣбная. Дѣла свои онъ велъ исправно, какъ и вообще всѣ наши исправники. Соку изъ крестьянъ больно не выжималъ; съ бѣглецами и всякими другими поддонками человѣчества обходился "оченно вальготно", а людямъ, желающимъ жить на волѣ, давалъ волчій паспортъ на всѣ четыре стороны, разсуждая основательно, что въ настоящее нудное время не всякій можетъ усидѣть на мѣстѣ и не бѣжать. Въ городѣ Григорій Никитичъ поставилъ исправный домъ, и посадилъ въ немъ, вмѣсто себя, свой земскій судъ; въ уѣздѣ ѣздилъ съ громкимъ колокольчикомъ, чтобъ издали слышали конокрады, что исправникъ на нихъ нагрянулъ, а въ деревнѣ, у себя дома, слылъ за хорошаго скопидома. На вопросъ Николая Николаевича: "зачѣмъ онъ ѣздилъ въ Москву?" -- исправникъ отвѣтилъ просто: "да посовѣтоваться съ опекунскимъ на счетъ своихъ дѣлишекъ",

-- А вы?

-- Въ провинцію.

-- А! мы съ вами попутчики, обратился простякъ прямо къ дѣлу.-- Не хотите-ли пополамъ?

-- Очень пріятно слышать. Вы куда?

-- Да туда же, куда и вы. Я исправникъ того уѣзда, гдѣ ваша деревенька. Двухвостка, кажется, называется.

-- Она, она! Вотъ неожиданный случай.

-- Ну, по правдѣ сказать, въ этомъ немного неожиданнаго, въ дорогѣ со всякимъ столкнешься.

-- Вы когда же?

-- Да хоть сейчасъ. Вотъ только съ этимъ молодцомъ управлюсь. Исправникъ указалъ на поросенка и выхватилъ ему бокъ.

-- Это хорошо! одобрилъ Николай Николаичъ.-- Вы на почтовыхъ?

-- Можно и на почтовыхъ. Подорожная у васъ есть?

-- Признаюсь, не хлопоталъ еще: я сейчасъ изъ вагона.

-- И не хлопочите, не нужно, мы безъ подорожной найдемъ дорогу. Во-первыхъ, съ этими пустяками намъ придется еще день жить: полицію нужно просить, чтобъ намъ, порядочнымъ людямъ, дали аттестатъ на выпускъ...

-- Будто?

-- Да, такъ гласитъ законъ! А иначе вы хоть матушку рѣпку пойте, вамъ никакой подорожной не дадутъ. А во-вторыхъ, что за радость платить на водку станціоннымъ -- вѣдь эти лошади насъ не везутъ? Лишній гривенникъ я лучше дамъ мужику на водку. На вольныхъ не хотите-ли? развѣ клажи много?

-- Да весь тутъ. Столичный указалъ на жилетъ и сапоги.

-- Значитъ и толковать нечего. Пособите-ка пока мнѣ... Исправникъ показалъ на графинъ и поросенка.

Все занимало столичнаго въ чудакѣ-исправникѣ. И его замшевая фуфайка, о которой онъ говорилъ сердито "не продуваетъ"; и дубленый полушубокъ съ цацами, который онъ снялъ и отдалъ зябкому Николаю Николаичу, тяпнувъ тоже сердито "вспотѣлъ!" и страшенные медвѣжьи сапоги, въ которые лѣзли ноги съ сапогами и калошами, и запасные мѣховые чулки, крытые сукномъ, на ватѣ, и оригинальный элкасъ съ ушами и козырькомъ, который отворачивался на лобъ, въ видѣ ярлыка, и наконецъ огромная волчья шуба, на которую въ московскомъ театрѣ крикнулъ полицейскій: "куда ты, волчья шкура; лѣзешь!" все было ново для столичнаго: и простая рѣчь его съ поговоркой "во-первыхъ", и оригинальныя сужденія исправника о провинціи, и мѣткія замѣтки его по дорогѣ, и безцеремонные отвѣты въ родѣ слѣдующихъ:

-- Скажите, Григорій Никитичъ, зачѣмъ у васъ такая шуба широкая, я полагаю -- неловко?

-- Да волки свои-съ, отчего ихъ не драть.

Не нравилось столичному только одно, что Григорій Никитичъ какъ-то угловатъ и должно быть необразованъ -- не понимаетъ его по-французски. Впрочемъ, это нисколько не мѣшало имъ сойдтись и бесѣдовать по-русски. А столичный, тутъ же засыпая, думалъ такъ: "можетъ быть, у него и должность такая, лошадиная; тамъ у нихъ, я полагаю, и говорить не съ кѣмъ по-французски?" "Вѣдь у насъ, Богъ знаетъ, какихъ нѣтъ должностей!" шепталъ онъ въ недоумѣніи.

Словомъ, Николай Николаевичъ всю дорогу спалъ, а Григорій Никитичъ всю дорогу ворчалъ на хваленыхъ, вольныхъ ямщиковъ.

III.

-- У васъ тутъ чистенько! похвалилъ Николай Николаевичъ, входя къ исправнику въ нумеръ.-- А что, мы здѣсь будемъ ѣсть?

-- Будемъ, все будемъ: и ѣсть, и пить, и спать, только дайте сперва дѣло сдѣлать -- водку вынуть изъ погребца.

Николай Николаевичъ зѣвнулъ и повалился на диванъ.

-- Тоска ваши дороги! Я полагаю здѣсь у васъ скука смертная?

-- Почему?

-- Какъ почему? провинція-матушка.

-- А вы живали въ провинціи?

-- Боже сохрани -- умрешь!.

Исправникъ захохоталъ.

-- Увѣряю васъ -- умрешь.

-- И, батюшка, Николай Николаичъ, да вы, значитъ, и понятія не имѣете о провинціи. Здѣсь не только не умрешь, а растолстѣешь, примѣрно такъ, какъ я. Правда, что у насъ не такъ-то бойко бѣгутъ и скачутъ, какъ у васъ въ Петербургѣ, да за то вѣдь ужь и ногъ себѣ не ломаютъ, не такъ, какъ тамъ. Идемъ мы-себѣ шажкомъ, потихоньку...

-- И дремлете -- завидная доля!

-- И дремлемъ. Чтожь вы съ нами будете дѣлать? Да коли правду-матку сказать, такъ русскій человѣкъ и не можетъ не дремать! Онъ ужь такъ самимъ Богомъ устроенъ, какъ говоритъ Гоголь. И волтеріанцы напрасно противъ этого возстаютъ!

-- Пора бы вставать! заключилъ грустно столичный.

-- А какъ будто мы ужь и не встаемъ? Смотрите вотъ въ окно, какъ развозились наши передъ праздникомъ.

-- Ахъ, да, въ самомъ дѣлѣ,-- завтра, кажется, рождество?

-- То-есть самый разгаръ, что называется. Вотъ и гульнемъ. Исправникъ потеръ даже руки отъ радости.

-- Не знаю, какъ вамъ сказать, я, кажется, сегодня же гульну въ деревню, отозвался нерѣшительно столичный.

-- Это что за блажь? Развѣ сосѣдки хороши?

-- Вамъ Двухвостка извѣстнѣе.

-- Такъ что за радость отъ удовольствій забиться въ берлогу? Разочарованіе, что ли?

-- Въ карманѣ.

-- Э, пустяки! Мы, батюшка, кармановъ не щупаемъ. Достаточно, что вы изъ Петербурга. И напоимъ, и накормимъ, и въ карты вамъ продуемся, и что хотите, наконецъ! Еще мнѣ за васъ скажутъ спасибо -- питерскаго привезъ.

-- А пожалуй, произнесъ Николай Николаевичъ; -- попробую остаться, пожуирую здѣсь.

-- Попробуйте, -- право, будетъ хорошо!

IV.

-- Познакомите меня съ вашими, спросилъ столичный, подвигая стулъ къ самовару.

-- Съ кого прикажете?

-- Кто масти ваши?

-- Да какія у насъ масти: архіерей съ губернаторомъ.

-- А молодъ или старъ вашъ владыка? игралъ словами гость.

-- Да Богъ его знаетъ, онъ и старъ, и молодъ, какъ хотите примите. До собору я небольшой охотникъ,-- толстъ, какъ видите, душно мнѣ тамъ,-- а такъ-то гдѣ его увидишь? Сидитъ-себѣ дома да молится. О добродѣтеляхъ его, если хотите, вы барынь нашихъ спросите, -- онѣ, батюшка, все у насъ знаютъ.

-- А губернаторъ?

-- О, это, батюшка, масть! Злые языки крокодиломъ зовутъ, но вы не вѣрьте, это только чиновничьи сплетни, потому больше, что онъ чиновникамъ потачки не даетъ. Самъ строгъ, а супруга его еще строже.

-- А я хотѣлъ-было къ нему на службу.

-- Это не трудно -- скажите: "написалъ проектъ". Онъ смертный охотникъ до проектовъ.

-- Въ какомъ родѣ?

-- Да во всѣхъ, что хотите пишите, смѣты только ставьте крупнѣе. За смѣты онъ васъ крѣпко полюбитъ и выведетъ въ люди.

-- Политико-экономъ, значитъ?

-- Да все тутъ: и политикъ, и экономъ, что угодно. Денегъ другимъ не даетъ.

-- А самъ, поди, беретъ?

-- Ни, Боже сохрани! У него и чиновникъ особыхъ порученій такой же Кузьма-безрребренный. Недавно какой-то дуракъ понесъ къ нему 25 цѣлковыхъ -- обидѣлся, губернатору донесъ, и статейку тиснули въ губернскихъ: о безкорыстіи "сего должностного лица". А того по шапкѣ, изъ службы вонъ.

-- Вотъ какъ у васъ!

-- Да-съ, строгонько-таки на этотъ счетъ. Чтобъ этакъ, по мелочи, или какъ говорятъ нашу чиновники; "курочка по сѣмячку клюетъ" -- такъ не берутъ, ни-ни!

Чиновникъ задумался не на шутку.

-- Вотъ я и напугалъ васъ, какъ разъ.

-- А какъ онъ съ благородными?

-- Да послѣ исторіи съ Германомъ посмирнѣе сталъ.

-- А кто этотъ Германъ?

-- Да чудодѣй тутъ одинъ, цомѣщикъ. Онъ, видите, вздумалъ поступить на службу къ губернатору, и прошеніе написалъ,-- пріѣзжаетъ. "Очень радъ", говоритъ тотъ.-- "А вотъ, отвѣчаетъ этотъ,-- и прошеніе вашему превосходительству, но только съ условіемъ".-- "Съ какимъ?" -- "Не ругаться со мной, ваше превосходительство,-- я человѣкъ благородный".-- "Надѣюсь, говоритъ губернаторъ,-- что человѣкъ благородный не доведетъ себя до этого, а въ противномъ случаѣ, извините".-- "Такъ и меня, говоритъ, извините, иначе я служить не могу!" Тотъ, конечно, ивозвратилъ прошеніе, а этотъ раскланялся и ушелъ. Такъ въ результатѣ и оказалось, что помѣщикъ Германъ прослужилъ въ коронной только 27 минутъ!

-- А порядочный вы шутъ! Какіе вы про нихъ анекдоты знаете.

-- Какой это анекдотъ, это дѣйствительная исторія, въ свое время обошедшая весь городъ.

-- А ѣдемъ мы сегодня куда нибудь? спросилъ на другой день утромъ столичный.

-- Что забираетъ развѣ? Вотъ постойте, дайте побриться, усъ поправить,.чтобъ вышелъ изъ меня капштанъ-исправникъ. Для визитовъ мы составимъ такой планъ: сперва сдѣлаемъ казенные визиты губернатору и архіерею -- это ужь такъ положено. Потомъ кое-кому изъ дворянъ, а потомъ я свожу васъ къ старику Халявскому, есть тутъ одинъ отставной генералъ-плясунъ. А оттуда кстати по дорогѣ къ игуменьѣ не хотите-ли, и это можно?

-- Спасибо.

-- А къ старухѣ не хотите, такъ къ старику. Тамъ дочки есть.

-- Къ дочкамъ? отчего же.

-- Къ вице-губернатору визита не полагается. Во-первыхъ, по праздникамъ онъ болѣнъ бываетъ, не принимаетъ, а во-вторыхъ, онъ въ самомъ дѣлѣ въ чахоткѣ и къ веснѣ умретъ, значитъ, намъ съ вами ненуженъ? Такъ или нѣтъ?

-- И съ этимъ согласенъ.

-- Ну-съ, а дальше, какъ бы это вамъ выразить: вы кутить любите?

-- Это зависитъ отъ того, какъ кутить?

-- Ну, изящно кутить, какъ въ Петербургѣ пьянствуютъ -- со вкусомъ, конечно, съ устрицами, шампанскимъ и пр.

-- Можно, облизнулся столичный.

-- А можно, такъ и дѣлу конецъ. Я познакомлю васъ съ полицмейстеромъ. Это, батюшка, истый русскій хлѣбосолъ. Вы не смотрите, что у него такая странная фамилія Обдулка -- преблагороднѣйшій человѣкъ. У него же кстати сегодня праздникъ.

-- Свой, особенный?

-- Изъ самыхъ двунадесятыхъ, годовой, что называется.

-- Именинникъ?

-- Нѣтъ, онъ Иванъ Иванычъ называется; и хотя бываетъ шестьдесятъ три раза въ годъ именинникъ по должности, но не сегодня. А это просто проба. Въ сочельникъ ему приносятъ "напробу", изъ погребковъ.

-- А! это хорошо, похвалилъ столичный. Ну-съ?

-- Да чего "ну-съ?" дальше мы не уѣдемъ никуда, тамъ, вѣроятно, и заночуемъ! У него тридневный, батюшка.

-- Но это свинство однакожъ. Я здѣсь человѣкъ новый...

-- Вотъ новыхъ-то мы и попробуемъ-съ! съ особеннымъ аппетитомъ выговорилъ исправникъ.

-- Ну! везите, куда хотите. Столичный махнулъ рукой.

VI.

Крокодилъ пригласилъ петербургскаго гостя на балъ. Архіерей спросилъ: что новенькаго слышно въ столицѣ? а жандармскій полковникъ отжаловался исправнику, что въ соборѣ было невыносимо.

Исправникъ напомнилъ наконецъ, что нужно къ полицмейстеру: -- Теперь что называется пора.

Улица была заставлена экипажами, точно здѣсь главный сборный пунктъ всего города. Съ подъѣзда слышались голоса, въ прихожей звонъ стакановъ, а въ залѣ самъ хозяинъ встрѣтилъ гостей;

-- А! и Николай Николаичъ Перелинкинъ: кажется, такъ?

-- Къ вашимъ услугамъ.

-- А я только хотѣлъ было рекомендовать.

-- Опоздалъ.

-- Что-жъ вы, Иванъ Иванычъ, не хвалите нашу полицію? съострилъ исправникъ.

-- Да пока не за что. Вотъ мы сперва его арестуемъ. Хозяинъ отнялъ любезно у гостя шляпу.

-- Я, впрочемъ, вчера еще сказалъ ему, что отсюда не уйдетъ.

-- И хорошо сдѣлалъ. Икорка и бутылка къ вашимъ услугамъ. Вы постоянно жили въ Петербургѣ?

-- Постоянно.

-- Значитъ, хорошій пробный мастеръ. Попробуйте-ка вотъ этого.

Полицмейстеръ молча подставилъ бутылку, а гость подвинулъ рюмку.

-- А, это знакомое! Можно.

-- А что, господа, не пора-ли засѣсть въ картишки? предложилъ одинъ изъ гостей.

Но хозяинъ просилъ сперва заморить червячка.

-- У меня новый поваръ.

-- Значитъ, и его попробуемъ.-- Исправникъ поднялъ ножъ, а хозяинъ подставилъ пирогъ.

-- Вы вотъ этого еще, обратился онъ опять къ столичному.

-- Когда же все перепробуемъ? думалъ гость съ удивленіемъ.

А пробамъ не было конца!

-- Не сильно, господа, налегайте на эту дрянь,-- замѣтилъ хозяинъ, впереди еще много хорошаго... Анашка-бестія измѣнилъ:-- ромъ плохъ. Мы лучше "свата" попробуемъ.

-- Вотъ, батюшка, нектаръ! присмакнулъ исправникъ и тутъ же объяснилъ столичному, въ чемъ заключался "сватъ"

-- Ой! удивился столичный. И будто сладите?

-- Мы-то? А вотъ увидишь.

Столичный хотѣлъ бѣжать, но его оставили хоть посмотрѣть: сладятъ-ли они съ "сватомъ." И дѣйствительно сладили!

VII.

На третій день Николай Николаевичъ проснулся дома и жаловался на головную боль. Исправникъ сидѣлъ и писалъ.

-- Чортъ знаетъ, что у васъ за голова! И вы можете писать послѣ того?

-- Послѣ чего?

-- Послѣ вчерашняго.

-- Отчего не писать? Вчерашнее было вчера, а нынче -- нынѣшнее.

"Лошадь ты, братъ!" думалъ жиденькій гость.

-- Вставайте, однако, нечего протягиваться. Слышите,-- праздникъ на всемъ ходу.

На улицѣ дѣйствительно кто-то кричалъ "караулъ!" въ сосѣднемъ номерѣ пѣла женщина или дѣвушка; а по коридору разнеслось нетвердое повелѣніе: "врешь -- не пьешь, выпьешь!"

-- Кто это? спросилъ Николай Николаевичъ, прислушиваясь къ пѣнію.

-- Птичка-невеличка, началъ исправникъ шопотомъ.-- Вчера еще прилетѣла безъ насъ, актриса изъ Казани, и хорошенькая собой. Я ужь пронюхалъ.

-- Жаль. А ѣдемъ куда нибудь?

-- Нѣтъ.

-- Почему?

-- Во-первыхъ, теперь никуда показаться нельзя -- накатятъ. А во-вторыхъ, мнѣ нужно быть у губернатора. Балъ начальника тоже служба.

-- Да балъ, кажется, завтра? На третій, говорили.

-- То-то завтра-то мы съ тобой проспали у полицмейстера. Сегодня третій день и есть.

-- Ни чорта не помню. Я, кажется, что-то выигралъ?

-- Щупай карманъ, развѣ я казначей.

Гость, пересчиталъ и улыбнулся.

-- У васъ тутъ можно жить.

Исправникъ занялся бумагами, а столичный пошелъ взглянуть на городъ.

Какой-то развалина-купецъ объяснилъ ему, что городъ построенъ митрополитомъ Петромъ, отчего, и церковь и улица на низу называются митрополичьими. Самъ, батюшка, здѣсь былъ, проѣздомъ куда-то, на томъ мѣстѣ и отдыхалъ теперича, гдѣ церковь стоитъ. Впередъ напророчилъ: "будетъ, говоритъ, тутъ градъ велій" -- вотъ такъ вишь и случилось: и вышелъ градъ велій! Такъ съ тѣхъ поръ и благоденствуемъ здѣсь.

-- Какое благоденствіе, говорятъ, у васъ тутъ лѣтомъ всякій день пожаръ?

-- Это ничего, отецъ! Благословитъ Господь, опять построимся съ-изнова. А Митрополичья у насъ богатая улица -- взгляни.

Николай Николаевичъ прошелъ по богатой улицѣ. Взглянулъ на купцовъ стариковъ, въ енотахъ, шапкахъ, съ бородами, на молодыхъ, въ бобрахъ, шляпахъ и безъ бородъ; на жирныхъ купчихъ и лошадей, на дочекъ, которыхъ вывезли провѣтрить для праздника. Лихачъ прокатилъ его по главнымъ улицамъ, показалъ кнутомъ на домъ губернатора, перекрестился передъ каретой, въ которой проѣхалъ архіерей, и съ удовольствіемъ объяснилъ любопытному барину, что эти кабаки называются Содомъ и Гоморра, а тотъ трактиръ Капернаумъ. Прочиталъ чиновникъ и старую вывѣску съ ножницами и поясненіемъ внизу: "мужской, московскій нѣмецкій портной, Ерыховъ," прочиталъ и новую -- съ золотыми буквами: "иностранецъ Исказани." Подивился онъ и на многое множество амбаровъ, которые въ старые годы ломались подъ тяжестію русской пшеницы. Замѣтилъ и страшное безобразіе гуляющаго русскаго люда, который въ одно и то же время пѣлъ и плакалъ, пилъ и билъ другъ друга. И обернувшись разъ-другой на звонкоголосистыхъ дѣвокъ, которыя крикнули ему вслѣдъ "баринъ миленькій!" -- онъ рѣшилъ, что въ праздникъ здѣсь ничего -- весело.

Только отдаленные кварталы, гдѣ гнѣздятся трудъ, бѣдность, нужда да горе, незнающіе праздника, произвели на него не совсѣмъ отрадное впечатлѣніе. Точно душу потянули изъ него эти безконечные плетни, заборы, горѣлыя мѣста и вѣчный огородъ безъ конца! Точно для разнообразія картины торчатъ передъ нимъ: то окно заклеенное бумагой, то калитка безъ петель и затвора, то пошатнувшіеся ворота, то чиновникъ въ калошахъ на босую ногу, грустно смотрящій на проѣзжаго. А дыръ-то, дыръ, Господи Боже мой! и на крышахъ, и на заборахъ, и на избахъ самыхъ! Точно сорочій-ситецъ пестрѣютъ эти жалкіе углы. Заплату на заплату кладетъ здѣсь бѣдность, и вѣчная заплата на всемъ: на окнѣ, на воротахъ и на чиновникѣ самомъ! А тишина-то какая! точно передъ грозой. Молча прошла сосѣдка мимо чиновника, и молча отвѣтилъ босоногій чиновникъ на ея поклонъ. Точно не вѣсть какое сокровище, несетъ она горшочекъ молока своимъ ребятишкамъ, и крадется-крадется, чтобъ его не пролить. Гдѣ-то издали задумала тявкнуть собаченка на столичнаго, да и та замолчала, точно испугалась чего-то. За уходящей хозяйкой мычала корова, но такъ жалостливо, какъ будто и та просила милостнику Христа ради. Одинъ только солдатъ-горемыка, на завалинкѣ, силился оживить эту мертвечину своей забубенной балалайкой, да и у того музыка вышла на тотъ ладъ, какъ будто напѣвала: "Эхъ, унеси ты мое горе!"

-- "И объятая сномъ Севилья..." беззаботно пѣлъ Николай Николаевичъ и возвратился въ гостиницу -- приготовить себя къ балу губернатора.

VIII.

Балъ губернатора въ провинціи -- событіе. Для него чистятъ фонари, моютъ стекла и приготовляютъ плошки и музыку. Квартальный отдаетъ приказаніе будочнику: "закати посвѣтлѣе!" Частный отдаетъ приказаніе квартальному: "будь, пожалуйста, потрѣзвѣе!" А полиціймейстеръ отдаетъ приказаніе частному: "распорядитесь хоть здѣсь поумнѣй!" Въ городѣ поднимается суматоха, скачка по магазинамъ. Полины и Надины заваливаются работой, Катюши и Танюши шныряютъ съ кордонками по лавкамъ. Тутъ разносится слухъ, что прокурорша выписала изъ Москвы какую-то неслыханную матерію, тамъ удѣльный депутатъ скачетъ на почту получить ящикъ изъ Петербурга, въ которомъ пріѣхала наколка, изображающая райскую птицу.

Дамы въ какомъ-то нетерпѣливомъ ожиданіи, и спрашиваютъ себя мучительно: пригласятъ или не пригласятъ на балъ моего Антошу? Старикъ-предсѣдатель думалъ было наканунѣ сдѣлать балъ дочкамъ, но не рѣшился: не ловко же въ самомъ дѣлѣ быть выскочкой? Наконецъ не говорили уже о томъ, кто приглашенъ и кто не приглашенъ, а прямо начинали спорить и горячиться изъ-за того: кому губернаторъ сдѣлаетъ предпочтеніе? Кто у него будетъ распорядительницей бала? Кого сдѣлаетъ онъ царицей торжества! Вотъ гдѣ послушали бы вы горячіе споры!

Но вотъ отъ плошекъ освѣтился губернаторскій домъ. Квартальный вспотѣлъ на морозѣ, водворяя порядокъ и благочиніе. Жандармы на крыльцѣ глядятъ свирѣпо, какъ будто хотятъ-запугать баломъ губернатора. Точно ранніе жаворонки прилетѣли первые прапорщики, пощипывая бѣлой перчаткой будущіе черные усы. За ними повалило почетное гражданство -- постоять и пошептаться въ залѣ его превосходительства. Не мало пробѣжало по лѣстницѣ и галантныхъ кавалеровъ, съ остервененіемъ ожидающихъ писка первой скрипки. Двинулись наконецъ рыдваны и возки съ дочками, маменьками, тетеньками, папеньками, дяденьками, коллежскими и статскими совѣтниками и наконецъ, точно на закуску, отставной генералъ. Жена удѣльнаго управляющаго, съ райской птицей на головѣ, прилетѣла часу во второмъ по-полуночи и произвела особенный эффектъ.

А свѣту, свѣту, Боже ты мой! И какія только физіономіи не озарялись этимъ свѣтомъ! Прапорщики такъ и свищутъ по залѣ, какъ непріятельскія пули, купцы поглядываютъ на люстры и лимонадъ, а чиновники такъ и стараются, не пропуская ни одной. Отставной генералъ Халявскій и здѣсь распоряжается танцами, какъ вездѣ. Приплясывая и пристукивая каблукомъ, въ мѣстахъ патетическихъ, онъ вдохновляется весь.-- "Разъ-два!" покрикиваетъ онъ на дамъ, похлопывая въ ладоши, и затѣмъ съ особеннымъ мастерствомъ, отдѣлываетъ какое нибудь неподражаемое въ Самые робкіе чувствовали себя за генераломъ какъ-то бодрѣе, а о чиновникахъ независимыхъ, въ родѣ Николая Николаевича, нечего и говорить -- тѣ совсѣмъ забыли, что были на балѣ губернатора. Объ одномъ только хлопоталъ деликатный гость столичный, чтобы какъ нибудь нечаянно не задать слишкомъ ходу, какъ бывало въ Петербургѣ на ефремовскихъ балахъ.

Словомъ, на балу губернатора такъ было хорошо, что Николай Николаевичъ, если не проспитъ, завтра же напишетъ обо всемъ къ Сашѣ, въ Петербургъ.

-- Птичьяго молока только не доставало у его превосходительства, хвалилъ балъ голова Одурѣевъ.

-- Игривенькій балокъ, ничего, отозвался Заволоцкій, тоже изъ столицы.

-- А хороша жена удѣльнаго! хвалилъ Николай Николаевичъ, бросая перчатку подъ столъ.

-- За то, батюшка, каждый день молочныя ванны беретъ.

-- Будто?

-- И съ мадерою-съ.

-- То-то она и сохранилась.

-- Попали въ небо пальцемъ -- сохранилась; -- подштукатурена, сударь мой.

-- Ну-у?

-- Увидишь въ ясный день.

-- Все, шельма, знаетъ.

IX.

На другой день былъ прощальный обѣдъ вице-губернатору. Обыкновенныхъ казенныхъ обѣдовъ вице-губернаторамъ не полагается, но здѣсь дѣло въ томъ, что вице-губернаторъ выходилъ не въ отставку, а получалъ высшее назначеніе, за устройство губернскаго правленія -- словомъ ѣхалъ на службу въ Петербургъ. Значитъ, о такомъ обѣдѣ нельзя было сказать "не въ коня кормъ" -- всѣ надѣялись, что этотъ конь современемъ кого-нибудь да вывезетъ.

-- Ѣдетъ, ѣдетъ -- не уѣдетъ, хоть бы провалился наконецъ! говорилъ откровенно совѣтникъ Макрицкій, поймавшій меня на улицѣ.

-- А отъ складчины, другъ, не уйдешь, врешь! поддразнивалъ другой.

-- Складчина дѣло общее, а отъ общества я не прочь!

-- Такъ на-ко вотъ кстати листъ и перо, подмахни.

Макрицкій хоть и переломилъ перо, но подписалъ, за нимъ, конечно, и столоначальники со скрежетомъ перьевъ и зубовъ. Обѣдъ рѣшили дать на праздникахъ, когда городъ будетъ въ разгарѣ.

-- "Какихъ звѣрей, какихъ я птицъ тамъ не видалъ", писалъ Николай Николаевичъ по возвращеніи съ прощальнаго. И въ самомъ дѣлѣ кого не увидишь, чего не услышишь на нашихъ казенныхъ обѣдахъ въ складчину.

Въ углу молодежь разсуждала, какъ бы лучше замаскироваться, и одинъ даже съострилъ, что онъ маскируется сивухой, такъ что никто его не узнаетъ. Николай Николаевичъ хоть и чувствовалъ, что это уже слишкомъ, но какъ чиновникъ велъ себя въ тактъ. Одному объяснилъ значеніе пятаго департамента и прибавилъ фразу: "у насъ, въ Петербургѣ"; другому намекнулъ, что онъ самъ сенатскій чиновникъ и служилъ въ уголовномъ, а третьему очеркнулъ слегка петербургскихъ камелій и заключилъ тѣмъ, что самые лучшіе пирожки въ Пассажѣ.

А гаже всего на этомъ обѣдѣ были прощальные стихи секретаря да слово совѣтника-семинариста.

Обѣдъ былъ длиненъ, какъ рѣчь, а столъ, кажется, еще длиннѣе обѣда. На другомъ концѣ отъ начальства подъ конецъ стола сдѣлалось шумно.

-- Благодарю, господа, за честь! началъ виновникъ торжества. Начальству было угодно сдѣлать мое назначеніе выше...

-- Очень рады! загремѣло вокругъ.

-- Но, къ сожалѣнію, господа, я долженъ оставить васъ...

На другомъ концѣ не слыхали и тоже закричали:

-- Очень, очень рады, ура!

Послѣ обѣда пригласили еще какую-то пѣвицу -- спѣть начальнику на прощанье.

А вечеромъ Николай Николаевичъ отправился на балъ, который давалъ предводитель губернатору.

-- Гдѣ вы шатались цѣлый день?

-- А что?

-- Какъ что, во-первыхъ, я соскучился объ васъ, а во-вторыхъ, пора ѣхать на обѣдъ.

-- Да куда?

-- Говорятъ на обѣдъ, а куда? вамъ дѣла нѣтъ! Не легче, если я скажу: къ Каратаеву.

-- Да къ Каратаеву мы и визита не дѣлали. Ловко ли наконецъ?

-- Ловко, вамъ говорятъ. Каратаева мнѣ сестра.

-- Родная или кузина?

-- Тамъ разборомъ.

Каратаевы приняли Николая Николаевича, какъ родного. За столъ сѣли только свои.

-- А ты безсовѣстный, Грегуаръ, пеняла хозяйка брату:-- объѣхалъ съ нимъ цѣлый городъ, а ко мнѣ до сихъ поръ не привезъ.

-- Не сердись, другъ-сестра! На, вотъ тебѣ его наконецъ цѣликомъ, бери.

-- Теперь, конечно, отниму. Садитесь, пожалуйста, ко мнѣ поближе,-- вотъ вашъ приборъ. Я такъ соскучилась объ вашемъ Петербургѣ, что для меня очень пріятно съ вами поболтать. Ну, что, скажите, Смольный мой? Тамъ почти родина моя.

-- Свидѣтельствуетъ вамъ почтеніе, мадамъ. Въ глазахъ хозяйки сверкнула дѣтская радость.-- А не дурна, рѣшилъ столичный.

-- Вы меня не ревнуете къ Смольному? обратилась она къ пѣвицѣ по-французски.-- Старый другъ -- лучше новыхъ двухъ.

Актриса просила продолжать.

-- Братъ такъ много говорилъ мнѣ о васъ, Николай Николаевичъ, что я теперь же считаю васъ чѣмъ-то своимъ. Простите, пожалуйста, мою болтливость, -- я до сихъ поръ еще институтка. Вы не знаете тамъ классную даму В? Это моя подруга! Какъ она?.. и пр.

Николай Николаевичъ носилъ конфекты въ институтъ какой-то кузинѣ, классную даму зналъ хорошо, и разговоръ пошелъ какъ по маслу.

-- Колашъ! ты ничего не ѣшь? обратилась заботливая мать къ сыну.

-- Я, мамаша, смотрю на тебя.

-- Что это вздумалось тебѣ смотрѣть на меня? шутила мама.

-- А ты сегодня румяная, мама! выговорилъ съ особеннымъ торжествомъ Колашъ. А глазенки такъ и сверкнули, точно поцѣлуй.

-- Браво! крикнулъ отецъ.-- Вотъ такъ молодецъ, и это не пропустилъ!

Мать засмѣялась отъ удовольствія -- румянецъ вспыхнулъ еще сильнѣй.

-- Быть тебѣ исправникомъ, зоркій глазъ, подбавилъ дядя.

-- Мамаша! дядя опять дразнитъ меня. Слышишь?

-- Чѣмъ же, другъ?

-- Я не хочу быть исправникомъ, что это такое? Исправники толстые бываютъ, а я не толстякъ.

-- Ну, братъ, отличился. Вотъ, что называется, не въ бровь, а прямо въ брюхо, подбавилъ дядя.

-- Братъ, перестань, пожалуйста, крикнула сестра, и залилась простодушнымъ хохотомъ.

-- А не дурна и эта? думалъ Николай Николаевичъ, перекидываясь черезъ столъ фразами съ актрисой.

-- Николай Николаевичъ, пирожнаго?-- Хозяйка подала сама.

-- Обѣдать, другъ-сестра, ты меня больше не приглашай, болталъ толстякъ послѣ обѣда.

-- Почему?

-- Послѣ такого обѣда я до будущаго года не буду ѣсть.

-- Такъ въ будущемъ пріѣзжай, т.е. завтра.

-- Завтра можно. Съ новаго я начинаю самую регулярную жизнь: обѣдаю въ сутки только разъ, завтракаю и ужинаю тожъ.

-- Слушай, вонъ какой буфонъ твой дядя, говорилъ отецъ, лаская сына.-- Поди-ка спроси: не хочетъ ли онъ спать? Намъ ужо новый годъ встрѣчать.

-- Какія у этого человѣка геніяльныя мысли послѣ обѣда, удивительно! Выдумай, сестра, что нибудь умнѣе.

-- Я съ вами, господа-невѣжи, говорить по хочу. Мы ѣдемъ кататься, а васъ не возьмемъ за это.

-- Согласны, Николай Николаевичъ? спросилъ мужъ.

-- Это зависитъ отъ дамъ?-- Гость всталъ передъ хозяйкой.

-- Да полно вамъ переливать изъ пустого въ порожнее. Я согласенъ за него: "ѣдетъ".

Николай Николаевичъ очутился въ обществѣ двухъ хорошенькихъ женщинъ.

XI.

Катались долго, говорили много и воротились поздно. Каратаева стала еще свѣжѣе, милѣе и веселѣе, а къ гостю будто ближе. Объ актрисѣ и говорить нечего, та изо всѣхъ силъ работала глазами, ногами и языкомъ.

-- И та мила, и эта мила. Та въ своемъ родѣ, эта въ своемъ родѣ. Ну, Nicolas, за которой?.. И одобренный вызовомъ обѣихъ, онъ отчаянно началъ любезничать съ той и другой.

Актриса казалась лакомымъ кускомъ, вкусъ котораго извѣстенъ ему былъ и въ Петербургѣ. И Новая деревня, и Крестовскій, и Екатерингофъ, и наконецъ -- все воскресло въ памяти, глядя въ ея страстныя очи, слушая звонкій смѣхъ и чувствуя близкое дыханіе и даже нечаянное прикосновеніе крошечнаго башмачка. Ничего похожаго на это не было конечно въ Каратаевой -- та была просто мила и ласкова, какъ самое невинное дитя. Словомъ, хозяйка казалась ему скорѣе запретнымъ плодомъ, а не лакомымъ кускомъ. Надъ первой побѣда была легка, потому что она сама вызывала побѣдить: за то Николай Николаевичъ зналъ очень хорошо, что такая побѣда и не стоила ни гроша! Надъ второй онъ отчаявался въ побѣдѣ, но эта невозможность дразнила его, какъ демонъ, и соблазняла, какъ смертный грѣхъ.

-- Попробовать развѣ? вертѣлось въ отуманенной головѣ, а безнадежность такъ и подрѣзываетъ ему крылья.

-- Не хотите ли моихъ кренделей? спрашиваетъ шаловливая хозяйка, подставляя крендели мило и легко.

Николай Николаевичъ нехотя беретъ, чтобы только взглянуть на нее. Неотразимая сила влечетъ его всего.

-- Полно тебѣ мучить его! Человѣкъ совсѣмъ не хочетъ, а она-то потчуетъ. Попотчуй лучше меня, произнесъ исправникъ, принимаясь снова за ѣду.

-- Колашъ! ступай, братъ, спать, тебѣ здѣсь больше нечего дѣлать. На красненькую маму ты насмотрѣлся довольно, а безобразія нашего ты не увидишь, ибо мы только-что начинаемъ. Видишь, отецъ раскупориваетъ первую.

-- Ахъ, мой другъ, въ самомъ дѣлѣ, девять часовъ, а ты не спишь? точно съ испугомъ проговорила мать, перекрестила сына и отдала приказаніе гостя поцѣловать.

Простота хозяйки была не въ нравахъ петербургскаго человѣка: Николай Николаевичъ, обнявъ нѣжно ребенка, похожаго на мать, подумавъ кое-что про себя.

Въ комнатѣ раздался ароматный запахъ рому, а Коля, крикнувъ изъ-за двери "прощайте, мама!" убѣжалъ.

-- Съ бутылкой я больше не хочу бесѣдовать, болталъ толстякъ.-- Сыграй, другъ, Павелъ Иванычъ, что нибудь такое. Мы съ сестрой проводимъ старый годъ.

Павелъ Ивановичъ не торопясь придвинулъ стулъ, и его славный рояль зазвучалъ.

-- Тс! слушайте, шопотомъ произнесла Каратаева.

Братъ съ сестрой усѣлись молча вдали отъ рояля, а Павелъ Ивановичъ началъ какую-то импровизацію, и вдохновенный разлился наконецъ такими теплыми задушевными звуками, что она вырвалась изъ объятій брата, кинулась мужу на шею, смѣшала музыку и крикнула вслѣдъ уходящимъ звукамъ:

-- Ахъ, Поль, какъ это хорошо!

Каратаевъ обнялъ жену, сестра брата, и всѣ трое такъ крѣпко расцѣловались,-- что Николай Николаевичъ тутъ же рѣшилъ: "ну, здѣсь не подѣлаешь ничего!"

Передъ ужиномъ пріѣхали двѣ старушки -- маски, но хозяйка тотчасъ ихъ узнала и увела переодѣть. Изъ старушекъ вышли премиленькія сестры Каратаева.

Старшая пропѣла съ пѣвицей дуэтъ, младшая протанцовала щелкунью-качучу; а самъ хозяинъ, прочитавъ сцену изъ Фауста, попотчивалъ гостей увертюрой.

За стаканомъ провинціяльнаго шампанскаго пожелали другъ другу провинціальнаго счастія, и опять всѣ крѣпко поцѣловались и обнялись. Одинъ только Николай Николаевичъ оставался здѣсь всѣмъ чужой. Самая просьба хозяина: взять пѣвицу съ собой и проводить ее домой, казалась ему горькой насмѣшкой надъ его бездомностью и одиночествомъ.

-- Гдѣ мой домъ, думалъ онъ;-- въ трактирѣ или на хлѣбахъ содержанки богатаго барина?-- Николай Николаевичъ заглянулъ въ прошлое, оттуда выглянули одно безобразіе, грязь, развратъ, да ефремовскіе балы, далеко непохожіе на вечеръ настоящій, заглянулъ онъ и въ будущее, и тамъ одни крестовскія гулянья, да ужинъ на хлѣбахъ богатой содержанки! Все это было ему знакомо, пошло, истаскано и немило наконецъ! Остановился онъ и передъ настоящимъ. Мелькнула въ глазахъ умная и милая головка Каратаевой-старшей; мелькнула даже въ головѣ фраза исправника: женимъ васъ проѣздомъ. Но въ то же время мелькнулъ опять и образъ милой хозяйки, и лакомый кусокъ -- актриса, которую онъ сейчасъ же повезетъ съ собой!-- Ну, Nicolas, выбирай...

-- Николай Николаичъ, гдѣ вы? спросила съ улыбкой хозяйка.

Вопросъ былъ такъ простъ и естественъ. Хозяйкѣ хотѣлось, вѣроятно, чтобъ гостю не было скучно въ ея гостиной. И лицо ея было также невинно, безпечно и свѣтло. А между тѣмъ -- странное дѣло: этотъ голосъ сирены, эта глубокая загадочная бездна черныхъ очей опять смутили его.

-- Чего она отъ меня хочетъ?.. А добьюсь!-- И съ такимъ рѣшеніемъ онъ поѣхалъ съ актрисой домой.

XII.

Праздники шли своимъ чередомъ. На другой день Николай Николаевичъ былъ въ концертѣ, гдѣ пѣла его сосѣдка, на третій въ театрѣ, клубѣ и пр. Концертъ прошелъ незамѣтно, какъ и всѣ наши концерты вообще, а въ театрѣ вмѣсто трагедіи розыгралась комедія. Въ половинѣ перваго акта со сцены вдругъ пропалъ самъ Дмитрій Донской. Публика принялась конечно стучать и кричать, антрепренеръ волосы на себѣ рвать, а полиція шнырять по сосѣднимъ роспивочнымъ. Дмитрія Донскаго наконецъ поймали и привели, но онъ рѣшительно отказался дѣйствовать, и піесу прекратили за болѣзнію главнаго дѣйствующаго лица. Въ клубѣ столичный гость обыгралъ двухъ-трехъ помѣщиковъ, рискнулъ перекинуться на-право и на-лѣво съ архитекторомъ Жабой, и этого на первый разъ облупилъ. Бумажникъ его дѣлался полнѣе, а приглашеніе "переметнуться" сыпались со всѣхъ сторонъ. Знакомня лица смѣнялись новыми, новыя впечатлѣнія вытѣснили старое, и забывалось имъ то, что было и прошло!

Такъ забылъ онъ умное и симпатичное лицо Каратаева и его теплый задушевный привѣтъ, забылъ онъ и радушный вечеръ у нихъ наканунѣ новаго года, забылъ и живое прекрасное лицо хозяйки, и глубокій взглядъ, который заглянулъ въ его душу и что-то хотѣлъ сказать, но не договорилъ! Такова уже память человѣка, и особенно тѣхъ, кто слишкомъ скоро живетъ. Великія мгновенія жизни, свѣтлые образы, предъ которыми должно бы съ благоговѣніемъ остановиться -- все это часто незамѣтно проходить мимо, не оставляя въ душѣ никакого слѣда. Напротивъ, то, что составляетъ нашу обыденную пошлость и грязь,-- тѣ истертыя личности, которыя сегодня и завтра намозоливаютъ ваши глаза; тѣ жалкія сцены, которыя такъ картинно розыгрываются предъ вами въ большихъ городахъ -- это не забудется вами никогда, потому что куда бы вы ни бѣжали отъ нихъ, они всюду будутъ съ вами и за вами, а при воспоминаніи о городѣ и жизни его -- ярко метнутся въ глаза.

Вотъ онъ сѣдой старичекъ, каждое воскресенье ѣдущій изъ дома въ домъ поздравить господъ съ праздникомъ, начиная съ инспектора училищъ до самого губернатора. Жизнь его: обѣдня, визиты, рюмка ерофеичу, преферансикъ и вѣчная фраза: "должокъ вамъ пришлю." Слыхалъ онъ тоже и объ отечествѣ и о служеніи ему; слыхалъ онъ и о дворянскихъ выборахъ, и о томъ, что ему должно служить отъ дворянъ. И сидитъ онъ гдѣ-то на стулѣ, вѣчно подписывая крючкомъ "засѣдатель Статутинъ." Служба его только въ трехъ словахъ: поздравляетъ, играетъ и дремлетъ наконецъ.

Вотъ и господинъ съ черными усами, точно половой изъ трактира. По его наглымъ пріемамъ въ обществѣ, рѣзкимъ отзывамъ и дерзкому смѣху вы затрудняетесь, какъ его назвать? Это племянникъ или внукъ самой губернаторши. Онъ цвѣтъ нашего общества, образецъ моды, учредитель увеселеній. И въ театрѣ, и на балѣ, и на гуляньи -- всюду вы встрѣтите его пошлую шутку, остроту и наглый взглядъ волокиты, оскорбляющій женщину. Съ нимъ короче всѣхъ сошелся нашъ Николай Николаевичъ.

Вотъ и благородный мотъ, тысячедушный должникъ всему свѣту. Имѣніе въ залогѣ, домъ полуотстроенъ, жизнь между городомъ и деревней, толпа друзей съ истиннымъ желаніемъ пить на его счетъ, актриса на содержаніи, мертвый членъ благотворительныхъ заведеній и покровитель плутовъ, воровъ, мошенниковъ и волокитъ.

А вотъ тотъ холостяга-бобыль, вѣчно гуляющій, танцующій и скачущій, писатель прозы и стиховъ, творецъ гостинныхъ каламбуровъ, двусмыслицы и пустяковъ, маркизъ XVIII вѣка, съ просѣдью и желаніемъ обворожить нашихъ жонъ и всякихъ дѣвицъ. Вотъ онъ нашъ бальный корифей, нашъ генералъ-плясунъ Халявскій. И съ нимъ сошелся нашъ столичный гость.

А между ними тотъ старикъ въ застегнутомъ пальто, который всѣмъ намъ другъ и братъ. Словомъ, старикъ -- та связь, черезъ которую такъ сдружились и господинъ съ черными усами, и великодушный мотъ, и маркизъ XVIII вѣка, и нашъ Николай Николаевичъ....

И всюду вы встрѣтите этихъ господъ, гдѣ карты, женщина и вино. Такъ и мечется вамъ въ глаза ихъ жизнь, вѣчно говорящая, поющая, пляшущая и пьющая, но совершенно бездѣльная, пустая, оскорбительная для человѣчества....

XIII.

-- А, какъ хотите, пошло, наконецъ, вращаться между всѣхъ этихъ ханжей, пустосвятовъ, лизоблюдовъ, прислужниковъ и черезъ-чуръ ужь неумѣстныхъ добряковъ. Вотъ ваша хваленая провинція! выговаривалъ съ укоромъ Николай Николаевичъ исправнику.

-- Да полно тебѣ блажить! Чѣмъ виновата провинція, что ты не умѣешь житъ? Еще бы ты связался съ карманнымъ выгрузкой Жабой -- конечно онъ тебя облупитъ! Ищи людей.

-- Да гдѣ же они? Ужь не ты ли? чуть-было не сказалъ столичный.

Но.гнѣвъ его мгновенно проходилъ и завтра думалъ онъ уже иначе:

-- А есть и здѣсь, я полагаю, умныя и симпатичныя личности?-- Въ памяти его мелькнулъ вдругъ образъ Каратаевой. Онъ пошелъ къ нимъ.

-- А! Николай Николаевичъ! Какъ это вд насъ вспомнили?-- Мда! Поль! или сюда, смотри: кто прищолъ.-- И Каратаева, обрадованная какъ дитя, вызвала мужа взглянуть: кто пришолъ.

-- Я, душа, видѣлъ его вчера въ клубѣ. Тебя только онъ забываетъ.

-- Merèi!

Гость не нашелся что сказать.

-- Но я не зла. Давайте сюда вашу шляпу. За это я васъ накажу обѣдомъ, -- можно?

-- Я пришелъ провести день у васъ.

-- Очень, очень рада!-- она подала ему руку.

Мужъ по привычкѣ послѣ обѣда спалъ, и гость съ хозяйкой остался вдвоемъ.

Никогда Перелинкинъ не былъ еще въ такомъ трезвомъ настроеніи духа, какъ теперь. Вся пустота, ничтожество и пошлость прошлой жизни точно озарились въ немъ. Страшно хотѣлось ему въ этотъ день хоть кому нибудь повѣдать свое прожитое и раскрыть наконецъ: какъ боленъ онъ.

-- Мнѣ скучно здѣсь, такъ жизнь пуста! началъ онъ размѣромъ Пушкина.

-- Ахъ, Николай Николаевичъ! да что-жъ привязываетъ васъ здѣсь? Уѣзжайте въ Петербургъ.

-- Въ Петербургъ?! А что такое Петербургъ? спросилъ онъ злобно и насмѣшливо.-- Онъ хорошъ изъ Смольнаго, а съ Крестовскаго дрянь!

-- Отчего-жъ оттуда не хорошъ? Я не понимаю васъ? спросила она съ удивленіемъ.

-- И не старайтесь понять! Жизнь моя -- иная жизнь.

-- Да объяснитесь, наконецъ, спросила она съ изумленіемъ.

Николай Николаевичъ горячо заговорилъ о своемъ тепличномъ воспитаніи въ какомъ-то закрытомъ заведеніи, о цвѣтѣ юности, о тратѣ силъ, о потерянныхъ надеждахъ и о томъ, наконецъ, что бы онъ могъ еще сотворить, если бы... и проч., коснулся въ жару и жалко-бумажной жизни чиновника, и книжной жизни литературной, и предательской дружбы друзей, и продажной любви камелій и заключилъ горькимъ финаломъ; какъ износилась его душа!

-- Я жалкій человѣкъ-съ! Ни цвѣта юности, ни праздника весны -- ничего не было у меня!

Каратаева слушала его съ особеннымъ участіемъ. Въ свѣтлыхъ глазахъ ея такъ и проглядывало, какъ ей хотѣлось помочь. Да чѣмъ помочь, когда жизнь, какъ ветошка, истаскана вся? Вѣдь на душу человѣкъ не придумалъ еще заплатъ.

-- Вы любили? спросила она, точно ненарокомъ обронивъ это святое слово.

-- Кого любить! Кого я встрѣтилъ тамъ? Вы не спросили бы меня объ этомъ, еслибъ знали, что такое Петербургъ. Это -- золото извнѣ, это -- грязь внутри! Тамъ есть куклы, маріонетки, барышни, романистки, нигилистки наконецъ, а женщины вполнѣ -- ея тамъ нѣтъ!-- Все это говорилъ онъ крайне эффектно и такъ трагически, что Каратаева улыбнулась наконецъ.

-- Николай Николаевичъ, пощадите хоть меня, я сама оттуда.

-- Нѣтъ, вы не оттуда! Вы природа, а не поддѣлка подъ жизнь. Еслибъ я встрѣтилъ только такую женщину, какъ вы -- о, я много сдѣлалъ бы еще съ ней!

Каратаева поблѣднѣла.

-- Любите меня! крикнулъ Пелеринкинъ и восторженно палъ передъ ней.

Но въ это мгновеніе онъ уже не узналъ простой и безпечной Марьи Никитичны. Блѣдная, безжизненная встала она передъ нимъ и холодными, какъ ледъ, руками оттолкнула его прочь.

-- Что это такое, Николай Николаевичъ? Мужъ! Поль! крикнула она испуганно и зарыдала.

Николай Николаевичъ вскочилъ и растерялся.

-- Ничего, ничего, не безпокойтесь, уговаривалъ гостя мужъ.-- Это истерика съ ней.-- Эй, человѣкъ, воды! Странно, однако, опять возвратилась, а давно, не была...

-- Ты, гость, за что обидѣлъ мою кану? выговорилъ серди то Колашъ, и глазенки его сверкнули грозой.

Николай Николаевичъ не вынесъ этой ясной грозы -- ушолъ.

XIV.

-- "Ну, спасай меня, ямщикъ, отъ нашей вѣчной праздной скуки, отъ равнодушнаго презрѣнья къ самому себѣ! Вонъ, вонъ отсюда, въ-степь, въ деревню, въ глушь, въ родное гнѣздо", такъ думалъ Николай Николаевичъ, лежа въ своемъ дорожномъ баулѣ. А скучная зимняя дорога такъ и накатываетъ на него тяжелый мертвый сонъ.

-- А что я буду дѣлать тамъ? спросилъ онъ вдругъ, и на живой вопросъ вскочилъ, какъ отъ толчка.

Но вѣрно ничего не нашлось въ головѣ барина въ отвѣтъ на этотъ вопросъ. Вяло онъ сплюнулъ на свои щегольскіе сапоги и, подавленный новой дремотой, проговорилъ въ бреду:

-- Эхъ, ты бумажная машина, человѣкъ!

Прекрасенъ онъ былъ въ этомъ бреду и благородномъ презрѣніи къ самому себѣ. Великъ онъ былъ, какъ Чацкій въ ту минуту, когда громилъ такъ матушку-Москву. И полюбилъ я его, ибо жалко мнѣ его, бѣднаго и молодого, одиноко брошеннаго въ эти снѣговыя пустыни, гдѣ нѣтъ ни людей, ни привѣта, ни жизни, гдѣ только волки да мертвыя деревья, гдѣ холодъ и смерть, гдѣ жизнь -- постепенное замерзаніе!

XV.

"И колокольчикъ, даръ Валдая, гудитъ уныло подъ дугой!" Пустынная, безпредѣльная степь за тобой и на встрѣчу. Грустно и безжизненно лежатъ снѣговыя равнины, а надъ ними тяжелое, свинцовое небо и блѣдно-мерцающія искорки звѣздъ. Бѣлыя пятна солнца и луны, равно блѣдныя, безжизненныя и холодныя! И не различаешь ты ни дня, ни ночи, и охватываетъ тебя скучное однообразіе, и возьметъ тебя, какъ няня, въ свои широкія объятія деревенская пустынная дремота, и ѣдешь ты цѣлыя тысячи верстъ, и все по одной пустынѣ, называемой Русь! Бѣгутъ тебѣ на встрѣчу, какъ туманы, сѣдые и угрюмые лѣса, и простираютъ къ тебѣ свои родныя, мохнатыя, снѣговыя вѣтви; холодны ихъ объятія, и мертва ихъ зимняя жизнь. Съ тоскливой досадой думаешь ты о тепломъ ночлегѣ, гдѣ-то тамъ, впереди, и нетерпѣливо крикнешь: "пошелъ, ямщикъ!" И снова идутъ тебѣ на встрѣчу тѣ же лѣса, лѣски, да перелѣски, тѣ же овраги, овражки, бугры и канавки. Выйдешь ты, измученный, изъ своего зимняго кокона и какъ будто оживешь да обозрѣешь вокругъ себя пустынную окрестность. Пройдешь полверсты, чтобъ размять свои застывшіе, окоченѣлые члены и смотришь отъ скуки на полетъ вороны, на клячу съ дровами изъ ближняго дровосѣка, на хозяина ея, общипаннаго и оборваннаго мужичонку и на его смѣшной остроконечный малахай и мохнатую рукавицу. Не отвѣтишь ты съ досады и на его почтительный поклонъ! Равнодушно смотришь на его топырящуюся отъ злости собаченку, послушаешь стрекотанье вѣчно подпрыгивающей сороки и ввалишься снова въ свой теплый баулъ и съ новой досадой крикнешь: "эй, погоняй пристяжныхъ!" -- И снова ты дремлешь, въ вѣчныхъ сумеркахъ, и тоскливо копошится въ тебѣ только одна мысль: "скоро ли конецъ дороги?"

Еремей щуритъ глазъ, глядитъ въ оба и шепчетъ наконецъ: "Господи! виднѣется никакъ?"

-- Погоняй, погоняй! понукаетъ онъ обмороженнаго ямщика.

Жутко вертится Еремей на обѣ стороны: и хочется ему обрадовать барина, и боится онъ. Вотъ барабанитъ въ стекло осторожно, и шапка сама поднялась съ головы.

-- Баринъ, деревня никакъ-съ?

-- Врешь, кажется, ты?-- Баринъ съ просонокъ не видитъ.

-- А вонъ, подъ лѣскомъ, точно прутикъ съ крестомъ, это колокольня наша видна-съ.

-- Ну, да! теперь вижу и я.

Доволенъ баринъ тѣмъ, что Еремей показалъ ему его родное гнѣздо и старую колокольню, которая помнила еще и дѣдушку, и бабушку, и весь дворянскій родъ его. А объ Еремеѣ и говорить нечего: онъ еще довольнѣе самого барина! Справа и слѣва стегаетъ лошадокъ, точно себя торопитъ подъ-бокъ къ женѣ. Кланяются низко ему и рогожному возку мужики, бабы и ребятишки, кланяются ему и покосившіяся отъ старости избы и копны съ хлѣбомъ, и набокъ надѣвшіе каменную шапку кривыя трубя, и скворешницы, и оцѣпы колодцевъ, и все, что есть живого и мертваго въ деревнѣ. Привѣтно смотритъ на барина сухая, длинная колокольня, и сѣрая съ паутинными окнами церковь, и все провожаетъ его глазами отъ околицы вплоть до барскаго двора. Зашевелилась деревня и ожила, почуявъ, что пріѣхалъ баринъ.

Такъ вотъ оно -- родное гнѣздо! думалъ Николай Николаевичъ, владѣтель наслѣдственныхъ пятнадцати ревизскихъ душъ, оставленныхъ ему матерью. Онъ невольно вздохнулъ, поглядывая на свою Двухвостку, лѣпившуюся по косогору небольшого овражка; тѣмъ тоскливѣе было на душѣ нашего героя, что землемѣръ Жаба, давши сперва обыграть себя разъ пятокъ, подъ конецъ такъ его облупилъ, что на дорогу не осталось ни гроша! Халявскій ссудилъ ему небольшую сумму за большіе проценты, и Николай Николаевичъ въѣхалъ въ свою деревушку очень скромно, и за неимѣніемъ господскаго дома, давно обратившагося въ кучу гнилого дерева, поселился въ простой крестьянской избѣ.

XVI.

На утро былъ собранъ сходъ.

-- Здравствуйте, друзья! Я вотъ пріѣхалъ покончить съ вами, устроить ваше новое положеніе, началъ баринъ торжественно.

Друзья раскланялись. Молчаніе.

-- Ну, что тутъ у васъ?

-- Ничего, отецъ! выступилъ староста Софонъ.

-- Что у васъ мѣсто-то какое глухое!

-- Темные мы люди, батюшка, совсѣмъ! И дороги теперича нѣтъ никуда.

-- Ну, это не бѣда! Темныхъ людей мы просвѣтимъ. Я за этимъ и ѣхалъ такъ далеко.

-- Нешто, отецъ. Власть твоя -- просвѣти.

Староста понравился барину, какъ человѣкъ сговорчивый. Николай Николаевичъ отдалъ приказаніе распустить сходъ, а старостѣ войдти къ нему, выпить рюмку водки.

-- Да, да, говорилъ Николай Николаевичъ, потирая руки отъ холоду: просвѣтить васъ, друзья, надо, просвѣтить, пообмйть лишнюю грязь. Вотъ, Богъ-дастъ, пообживемся, такъ школу заведемъ, хоть воскресную для начала.

Софонъ крякнулъ, и хотѣлъ было благодарить за милость, да не зналъ за какую -- не понялъ, что баринъ сказалъ.

-- А ты что-то хотѣлъ говорить?

-- Осмѣлюсь твою милость спросить, бмтюшка: что это за воскресная школа такая?

-- Ну, какъ это тебѣ объяснить? Школа, значитъ школа, учатся гдѣ. А воскресная потому называется, что тамъ по праздникамъ только учатъ, а въ будни не учатъ совсѣмъ.

-- А! божественному, значитъ?

-- Ну, и божественному и всякому.

-- Да поди, я чай, по гражданскому-то въ праздникъ грѣхъ учить?

-- Дуракъ ты, Софонъ!

Настало длинное молчаніе. Баринъ, поглядывая на старосту, думалъ: "вотъ и извольте толковать съ этимъ народомъ объ истинномъ его просвѣщеніи. Если староста -- дуракъ, что же послѣ того другіе-то".

-- Ну, нѣтъ-ли тутъ хоть куръ, яицъ или чего нибудь такого? Я ѣсть наконецъ хочу.

-- А вотъ побѣгаю, отецъ, поспрошаю маленько. Кажись, у Апроськи цыплятки вывелись зимніе?

Такъ баринъ съ голоду и съѣлъ зимнихъ цыплятъ у Апроськи.

XVII.

Прошелъ денекъ-другой, баринъ попривыкнулъ къ избѣ, а мужики къ барину.

-- А гдѣ у васъ тутъ церковь, я не вижу?

-- Какая, батюшка, церковь?

-- Глупый вопросъ: "какая церковь!" Да гдѣ вы тутъ молилитесь Богу?

-- А въ селѣ Богомиловѣ, отецъ. Отселева-таки не близко, отвѣтилъ мягко старикъ.

-- Такъ, значитъ, тамъ же крестятъ и хоронятъ васъ?

-- За семь верстъ, отецъ, крестятъ и хоронятъ -- все тамъ же.

-- Чтожъ священникъ пріѣзжаетъ къ вамъ.

-- Ино ѣздитъ, батюшка, на пасху, а ино больше все мы къ нему. Такъ теперича отвеземъ покойника, да тамъ у него и сложимъ его. Онъ и похоронитъ ужь его.

-- Угу!

Баринъ о чемъ-то долго думалъ. Староста передъ нимъ тяжело вздыхалъ.

-- Такъ ты сказалъ, кажется, что у васъ тутъ бѣдно?

-- Да такъ-то бѣдно, что и!... Глухо, значитъ, и не проѣздно,-- осенью хоть тони въ эвтой грязищи. Вотъ только зимой по ледку и проводитъ Богъ кое-куда, а лѣтомъ тутъ тяжко, бѣда!

-- Ну, ничего, старина, это пустяки! Вотъ поживемъ, Богъ дастъ, такъ и дороги проведемъ. И воду я вамъ выпущу, и болото осушу.

-- Твоими бы-устами медъ пить, отецъ.

-- Да, да, все сдѣлаемъ, погоди! Только вотъ мнѣ что скажи -- ты конечно давно тутъ живешь, такъ знаешь: нѣтъ-ли у васъ тутъ нефти, торфу, сѣры, или чего нибудь такого -- не слыхалъ-ли? Поднять васъ надо, поднять, други! Я затѣмъ и пріѣхалъ.-- Баринъ воодушевился весь.

-- А что это, кормилецъ, нефть-то теперича будетъ?

-- Горное масло.

-- Ну, нѣтъ, кормилецъ, такого не имѣется у насъ! заключилъ староста грустно.-- Можетъ коноплянаго не противно, такъ изволь! Есть кажись, тамъ у Апроськи въ сткляницѣ маленько. Принесу.

-- Нѣтъ, коноплянаго не надо! отказалъ баринъ рѣзко и сердито.

Послѣдовало молчаніе. Баринъ такъ и рѣшилъ, что староста глупъ.

-- Ну, а когда-жъ ты мнѣ оброкъ?

-- Да какой оброкъ, кормилецъ? Крестьянишки-то больно голы теперича, на болотѣ вишь мы...

-- Какъ же это, я не понимаю? Ты съ ума сошелъ, Софонъ! Мало развѣ вы послѣ маменьки жили на волѣ?

-- Оно, конешно, батюшка!.. Да воля-то хороша на землицѣ, а безъ землицы что ужь за воля? Съ камня лыкъ не дерутъ, самъ знаешь теперича, родимый.

-- А вотъ я попрошу сюда исправника -- онъ мнѣ знакомъ -- онъ тебя за это и поподчуетъ. Понимаешь?

-- Понимаю, отецъ. Попотчуй, воля твоя. А денегъ теперича у насъ нѣтъ!.

Староста уперъ въ землю глазами и замолчалъ.

-- Тьфу! какой безчувственный народъ. Пошелъ вонъ!

Староста удалился.

XVIII.

Николай Николаевичъ былъ чрезвычайно недоволенъ крестьянами и собой. Три дня не хотѣлъ онъ видѣть старосту, чтобы дать ему почувствовать, какъ баринъ на него сердится. За это время онъ успѣлъ осмотрѣть окрестность, взглянулъ на замерзшую рѣчонку и болото, поросшее камышомъ. Отщипнулъ даже вѣтку вербовника и поглодалъ, горько-скверно, такъ и вяжетъ во рту. Думалъ было онъ и дѣломъ заняться, развернулъ даже нѣмецкое руководство къ изученію агрономіи, которое учило барина сверлить русскую землю, да и того не прочиталъ., Чортъ знаетъ, какъ это случилось, въ торопяхъ забылъ словарь купить нѣмецкій, а безъ словаря какое ужь ученіе -- ничего не поймешь. Прочиталъ отъ скуки цѣлаго Онѣгина и половину "Горе отъ ума". И наконецъ усталъ лежать.

-- Эй, позвать ко мнѣ старосту!

Вошелъ, но другой, не такой какъ Софонъ.

-- Софона позвать.

-- Софона ужь нѣтъ, батюшка, совсѣмъ!-- Новый вздохнулъ.

-- Какъ нѣтъ, что это значитъ?

-- Уперъ онъ теперича, отецъ!

-- Какъ уперъ! Что это за новость? Софонъ?

-- Софонъ, батюшка, умеръ.

Баринъ поблѣднѣлъ.

-- Да отчего же наконецъ?

-- Испивалъ онъ, отецъ. И немного кажись! вчера только учаль, а сегодня покончилъ совсѣмъ! Донокъ только и маялся сердешный.

-- Ну, а ты кто такой?

-- Да я его помощникъ, отецъ.

-- Старостинъ? Это у пятнадцати-то душъ?

-- Народились двѣ, отецъ, семнадцать теперича.

-- Да это для меня все равно. Вопросъ въ томъ: что вы тутъ дѣлали вдвоемъ?

-- Правили, отецъ, крестьянами.

-- Да тутъ и одному нечего дѣлать.

-- Такъ мамынькой твоей покойницей поставлены были.

-- Экъ чудила!

Баринъ договорился до того, что не зналъ выгнать или нѣтъ наконецъ помощника.

-- Что-жъ оброкъ? спросилъ онъ тихо.

-- Да не ждали, отецъ, потому теперича и не припасли.

-- Ну, этотъ дѣльнѣе Софона -- съ этимъ надо потолковать, подумалъ баринъ.-- А когда же припасешь? Что же я годъ здѣсь долженъ жить, въ этой трущобѣ?

-- Для-ча, кормилецъ, не жить -- поживи. Сберемъ вотъ по осени, коли Богъ хлѣбца уродитъ, на твое барское счастіе.

-- По веснѣ, хотѣлъ ты сказать? Осень ужь прошла.

-- Коли прошла, родной, еще придетъ.

-- И этотъ тоже каналья.-- Баринъ было вспылилъ, но видя, что и этотъ упираетъ въ землю лбомъ -- заговорилъ ласково.

-- Да вѣдь были-жъ тутъ у васъ урожаи, въ пять-то лѣтъ, послѣ маменьки?

-- Какіе урожаи, отецъ? Засухи такія стояли, что и!..

-- На болотѣ-то?

-- На болотѣ, отецъ.

-- Вотъ ты и просвѣщай ихъ! Вретъ и не моргнетъ.

XIX.

Еще полежалъ Николай Николаевичъ въ своей неказистой и темной избѣ и соскучился наконецъ до того, что готовъ былъ хоть дрова рубить и воду на себѣ возить.

-- Исправникъ, батюшка, съ депутатуромъ проѣхали теперича по сосѣдству, знать въ Богомилово, доносилъ новый староста барину.

-- Когда?

-- Сейчасъ вотъ тутъ.

-- Мимо?

-- Близехонько, отецъ. Возлѣ оконца твово дорога-то.

-- Что жъ онъ не заѣхалъ, чудакъ?

-- Не могу доложить вашей милости.

-- Спрашивалъ обо мнѣ?

-- Не спрашивалъ, отецъ.

-- Странно!

-- Спѣшно знать ѣдетъ, разсуждалъ словоохотный.

-- А вотъ что: есть у васъ тутъ какія нибудь лошади?

-- Для-че нѣтъ, найдемъ, родной, хоть немудрящихъ, вывезутъ, чай, изъ деревни твою милость? Это можно.

-- Такъ поди-ко, распорядись, да прикажи тамъ, кому слѣдуетъ, чтобъ въ самомъ дѣлѣ вывезли меня хоть куда нибудь. А то я здѣсь у васъ со скуки умру!

-- Храни Богъ!

-- Ну-да. Съѣзжу хоть поболтать съ кѣмъ нибудь.

-- Поболтай, коли милости твоей угодно будетъ -- это ничего.

Словоохотъ, разрѣшивши барину поболтать, скоро приготовилъ ему лошадей. Исправникъ съ депутатомъ въ сосѣднемъ селѣ Богомиловѣ сидѣли за самоваромъ, въ какомъ-то удѣльномъ правленіи волостномъ.

-- И не стыдно вамъ, Григорій Никитичъ? началъ Перелинкинъ по дружбѣ.

-- Вотъ какъ нынче! Меня же стыдятъ.

-- Да какъ же это: мимо ѣхать и не заѣхать?

-- Это зачѣмъ?-- Исправникъ нахмурилъ брови.

-- Какъ "зачѣмъ?" заговорилъ обиженный баринъ.-- Странный вопросъ, мы кажется съ вами....

-- Больше не увидимся никогда! Это вѣрно, отрубилъ рѣшительно исправникъ.

-- Но, позвольте вамъ замѣтить: этотъ тонъ...

-- Эхъ, ты, фуфлыга. Пошелъ вонъ, а то я разскажу твою пакостную исторію съ Каратаевой.

XX.

Николай Николаевичъ совсѣмъ упалъ духомъ.

-- Эхъ ты сторона скорби и нуждъ! Что населяетъ твои снѣговыя пустыни? Что оживляетъ твои мертвые углы!-- Поетъ онъ свой собственный романсъ подъ гитару, задирая ноги въ потолокъ.

Съѣздилъ онъ и въ городъ "переметнуться направо и налѣво, но какъ-то не совсѣмъ счастливо. Главное -- играть было не съ кѣмъ: помѣщики постомъ разъѣхались по деревнямъ, а въ клубѣ только почти и остались всегдашніе его посѣтители: архитекторъ Жаба, да землемѣръ Шишиморовъ. Съ ними Перелинкинъ теперь дѣла не хочетъ имѣть.

-- Эхъ, ты!.. запѣваетъ онъ снова отъ скуки деревенской.

-- Заунывно больно ты поешь, Николай Миколаичъ. Знать, тошно тебѣ съ нами здѣсь постомъ-та? По Питеру вишь, соскучился? бесѣдуетъ съ бариномъ староста.-- Потерпи малую толику: вотъ весна придетъ. Дуплышко тебѣ тутъ на вороты поставлю, скворушка прилетитъ, споетъ тебѣ што нибудь веселое. Дѣвчата тоже у насъ тутъ есть на деревнѣ, яицы катаютъ на пасху, такъ любо, что и!.. А по духовъ день короводятся, ржанье, да гоготанье такое стоитъ у нихъ, бѣда!..

Ничто не веселило Николая Николаевича.

-- Эхъ т-ы!.. начиналъ онъ снова свою заунывную.

-- А теперича тутъ у насъ, какъ весна, такъ и пойдутъ все это цвѣты! На пчельникъ теперича поѣдемъ, лѣсовъ тутъ есть у насъ, пчелки водятся...

-- А медъ есть? нехотя спросилъ Николай Николаевичъ.

-- Ну, такой медъ, что твоя патока, сласть! Пчелки они, вишь работящая гадина, какъ вотъ примѣрно мы теперича работаемъ на твою милость, такъ и они на своихъ господъ. Матка есть у нихъ тоже...

-- А? это хорошо!-- Николай Николаевичъ думалъ совершенно о другомъ.

Такъ и скворцы пролетѣли, и жаворонки пропѣли и лѣто прошло, а баринъ все думалъ о чемъ-то другомъ! Сходилъ Николай Николаевичъ и съ дѣвками по ягоды, и съ бабами по орѣхи, и со старухами по грибы, съѣздилъ онъ и на пчелникъ со старостой полюбопытствовать: какъ работаютъ пчелы, а все ему не стало веселѣй.

-- Денегъ, денегъ, пожалуйста, скорѣй! торопилъ онъ старосту. Клянусь тебѣ честью, со скуки умру!

-- Дамъ, дамъ, отецъ, погоди. Меня ты теперича не торопи, часъ дорогъ у насъ. А денежки мы тебѣ предоставимъ. Вишь, на твоихъ-то глазахъ Господь далъ какой урожай!

-- Все это хорошо, да надо ѣхать. Охъ, ѣхать, ѣхать надобно!

-- Куда теперь ѣхать въ слякоть, къ осени дѣло идетъ. По первопутку ступай. Поди чай, тамъ у васъ подъ Питеръ-отъ и дорожки нѣтъ? Грязно, слышь, къ вамъ?..

-- Ну, я полагаю, на чугунной не утону?

-- Храни Богъ! Чистенькимъ проѣзжай. Питеръ-отъ щеголекъ!

Такъ и рѣшилъ староста, чтобъ баринъ остался въ деревнѣ до первопутка. А баринъ и понятія не имѣлъ, какая пытка сидѣть осень въ деревнѣ и смотрѣть на дождикъ въ тусклое окно. Сколько ни толковалъ ему староста, что это время у нихъ такъ весело, что люли! Баринъ никакъ не могъ понять, чѣмъ свѣтла и разнообразна деревенская жизнь?

А разнообразна она своими темными росказнями: о царяхъ, царицахъ, богатыряхъ, дѣвицахъ, мертвецахъ и привидѣніяхъ, оборотняхъ и домовыхъ! Разнообразна она своими гаданьями, посидѣлками, страхами въ потемкахъ, подслушиваньями подъ окнами, въ баняхъ, у церквей, да достовѣрными сказаніями о томъ, какъ въ погребахъ свиныя головы говорятъ. Разнообразна она своей милой простотой, затѣями простодушнаго мужичка и бабенки его, сильной лаской красной дѣвицы, да сильной жизнью добра-молодца. А еще разнообразнѣе она своей тоскливой, заунывною, ноющей и за сердце хватающей русскою пѣснью! Пѣснью, въ которой такъ много грусти и тоски, въ которой плачетъ вся наша прошлая, крѣпостная жизнь съ ея темной, неразгаданной и непонятной еще стороной! Вотъ чѣмъ разнообразна наша деревенская жизнь!

-- Только-то? спросилъ насмѣшливо баринъ, смотря на пачку бумагъ.

-- Только, отецъ! Сыромолотъ идетъ, пасмурно, вишь.

-- Я бъ тебѣ далъ сыромолотъ на спинѣ! Моли Бога, что дали вамъ волю. Да на прощаньи ссориться не хочу. Ну, вели же подавать живѣе лошадей.

Такъ прощался Пелеринкинъ въ послѣдній разъ съ родовомъ имѣніемъ маменьки-покойницы. Дальше и дальше уносился его дорожный экипажъ отъ родного гнѣзда, а во снѣ и на яву только и снился ему нашъ златоглавый, пышный Петрополь, съ его дворцами и гордой Невой, съ его стройными улицами, разряженными въ ожерелья огней, съ его морями золота, воды и нищеты, съ его важными барами, гордымъ умомъ и съ его кропотливо-машинной работой въ канцеляріяхъ. На станціи только и слышалось: эй, ямщикъ, цѣлковый-рубль на водку, пошолъ! И тройка снова летѣла, какъ вѣтеръ....

Г. П--нъ.

"Дѣло", No 2, 1870

Оставить комментарий П—н Г. (bmn@lib.ru) Год: 1870 Обновлено: 29/09/2022. 75k. Статистика. Рассказ: Проза 19 век	Скачать FB2 Ваша оценка:

П—н Г. Родное гнездо

РОДНОЕ ГНѢЗДО.

П—н Г.
Родное гнездо