Неизвестные Авторы
Туманные картинки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Уличные сцены).

   

ТУМАННЫЯ КАРТИНКИ.

(Уличныя сцены).

I.
Только на копѣйку молока.

   Яркое, волнующееся пламя газоваго рожка, отражаясь отъ желтоватой, вонючей глыбы мещерскаго сыра, ярче всего освѣщаетъ два предмета; оба эти предмета одинаково лоснятся, оба они покрыты какою-то проступившею на ихъ поверхности влажностью и оба они, почти одновременно, бросаются въ глаза каждому посѣтителю, которому привела судьба зачѣмъ-либо спуститься внизъ, по этимъ мокрымъ четыремъ ступенькамъ и отворить дребезжащую дверь, до половины деревянную, до половины стеклянную, залѣпленную сахарною бумагою и обрывками газетныхъ листовъ. Эти предметы были:-- большой кусокъ, фунтовъ двадцать, просоленой рыбы, распластанной на двое и зіяющей своею красно-желтою внутренностью, и лысая голова самого хозяина, Емельяна Иваныча.
   -- Наливать еще, что-ли? спрашиваетъ голосъ изъ за ящиковъ съ мармеладомъ.
   -- Пожалуй, что-то того, послѣ постной-то пищи...
   -- Внутрѣ жжетъ.
   Изъ за ящиковъ высовывается рука въ засаленномъ суконномъ рукавѣ; рука эта подпихиваетъ стаканъ, налитый до краевъ желтоватымъ кипяткомъ, въ стаканѣ плаваетъ кружочекъ лимона, надъ стаканомъ клубится паръ.
   -- Газету зальешь!.-- говоритъ Емельянъ Иванычъ и тянетъ къ себѣ листокъ "Новостей", отъ которыхъ оторванъ уже порядочный уголъ для какой-то надобности.
   -- Сельдерею на три и двѣ свѣчки -- десять копѣекъ... щелкаютъ за ящиками невидимые счеты.
   -- Госпожа Аде -- де... дай-ка сахару.
   -- Чего-съ?
   -- Сахару дай... Аде... лина Пати... читаетъ Емельянъ Иванычъ,-- на будущей недѣлѣ, дебютируетъ въ балетѣ... Слышь, Вася, значитъ, стоя на лошади.
   -- Черезъ обручи, аль такъ?
   -- Скрозь бумагу.
   -- Вишь ты;-- это я видалъ.
   -- Въ балетѣ, продолжаетъ чтеніе Емельянъ Иванычъ, водя подъ строкою пальцемъ,-- Конекъ Горбунекъ.
   -- "Верстъ сто тысячъ отмахалъ и нигдѣ не отдыхалъ", цитируетъ голосъ за ящиками.
   -- Въ роли Хлестакова... Точка, кончаетъ чтеніе хозяинъ.-- Ну и пущай ее въ чемъ хошь дебашируетъ. Вамъ чего-съ?
   Визгъ дверного блока и ворвавшійся съ улицы грохотъ экипажа заглушаютъ слова вошедшей.
   Женщина маленькая, худенькая, изъ лица, что называется, такъ себѣ, въ сѣрой юпкѣ, въ черномъ платкѣ, накинутомъ на голову, стоитъ посреди лавки и протягиваетъ чайную чашку, надколотую съ одного бока.
   -- Чего-съ?-- повторяетъ вопросъ Емельянъ Иванычъ.
   -- Молока на копѣйку... тихо говоритъ вошедшая и кладетъ на прилавокъ мѣдную монету.
   -- Что много такъ?.. улыбается изъ за ящиковъ Вася.
   -- Да вамъ-то что?
   -- Нѣтъ, это онъ по той причинѣ, говоритъ Емельянъ Иваничъ,-- что неровно облопается, а съ молока какъ-бы животъ не раздуло.
   Женщина молча ставитъ чашку и ждетъ, косясь на бочку съ сельдями.
   -- Поди, Вася, плесни ей что требуется.-- Губонинъ въ Амстердамѣ... погружается снова въ чтеніе Емельянъ Иванычъ.
   -- Для кошки, надо полагать, рѣшаетъ Вася, наливая въ принесенную чашку изъ жестяной фляги.
   -- Мнѣ безъ подболтки... говоритъ женщина и, прихвативъ обѣими руками посудину, направляется къ двери.
   -- Рубцы почемъ? вваливается въ лавочку синій извощичій армякъ совмѣстно съ новымъ нагольнымъ полушубкомъ.
   -- Дяденька, марку городскую надо, приподнимается на цыпочки мальчуганъ, завернутый въ большой клѣтчатый платокъ.

-----

   Несмотря на то, что давно уже былъ вечеръ, въ маленькой комнаткѣ, перегороженной большимъ платянымъ шкапомъ, не зажжено ни лампы, ни свѣчки, короче, никакого свѣтильнаго прибора не зажжено было, во первыхъ, потому, что зажигать было нечего, а во вторыхъ,-- и такъ было свѣтло отъ газоваго уличнаго фонаря, стоящаго черезъ улицу, какъ разъ напротивъ единственнаго окна комнаты.
   Конечно, надо было приглядѣться сначала хорошенько, чтобы довольствоваться этимъ даровымъ освѣщеніемъ, а пока наблюдатель ничего не могъ видѣть, кромѣ какихъ-то неясныхъ, угловатыхъ контуровъ и темныхъ линій оконнаго переплета, рѣзко выдѣлявшихся на красноватомъ, мигающемъ свѣтѣ уличнаго фонаря.
   Только одно живое существо находилось пока въ этой комнатѣ и давало о себѣ знать постояннымъ жалобнымъ плачемъ, прерывавшимся на минуту и разражавшимся съ новою силою. Это былъ крошечный, сморщенный годовой ребенокъ, завернутый въ ватное стеганое одѣяло.
   Въ комнатѣ было очень холодно, потому что и на дворѣ было очень холодно; на стеклахъ рисовались красивые ледяные разводы и въ наружныхъ углахъ серебрилось снѣжные налеты, застилая обойные узоры.
   Круглая печь, стоявшая у самой почти двери, давно уже не топилась; не топилась потому....
   -- Иду, иду, моя цыпочка, иду, говорилъ продрогшій голосъ за дверью; ключъ прыгалъ и скрипѣлъ по замку, никакъ не попадая въ скважину.
   Ребенокъ затихъ на минуту.
   Въ комнату проскользнула темная фигура, быстро направилась въ уголъ, откуда слышался дѣтскій плачъ и прижала къ груди всхлипывающій свертокъ.
   -- Ну, перестань, моя крошечка, ну, перестань-же; вотъ я и пришла; кушать принесла... ну, на... или постой, я погрѣю.
   Она принялась дышать въ чашку, грѣя ее въ тоже время между ладонями. Ребенокъ опять принялся орать, сначала громко, потомъ все тише и тише, и, наконецъ, замолчалъ совсѣмъ.
   -- Господи, да что-же это съ нею, прошептала женщина и поднесла ребенка къ окну, стараясь разглядѣть его личико.
   Должно быть, ничего утѣшительнаго не вынесла она изъ этого осмотра, потому что и сама начала всхлипывать, присѣвь на подоконникъ и прижавшись лицомъ къ ребенку.
   -- А что, можно взойти? толкнулся кто-то, трогая дверную ручку.
   Женщина вздрогнула и подняла голову.
   -- Ты, Маша, дома?..-- дверь начала отворяться.
   -- Голубчикъ мой!.. зарыдала женщина и бросилась на шею къ вошедшему.
   -- Ну, ну -- не волнуйся, что это, какъ темно?.. ну, сядь. Я, видишь, за дѣломъ.-- Да ну, успокойся; -- лампу зажги; или постой (гость, вѣроятно, догадался о причинѣ темноты), вотъ на, пошли за свѣчами,-- онъ сунулъ въ руки женщины бумажку.-- Ну, а наша-то, что, здорова?
   Гость положилъ руку на свертокъ одѣяла,-- тамъ опять послышался пискъ.
   -- Ишь ты, плутовка, узнала папу, голосъ подаетъ -- узнала? Ну, дай-ка я ее покачаю пока.
   Черезъ нѣсколько минуть въ комнаткѣ было значительно свѣтлѣе: къ свѣту газоваго дарового фонаря прибавился еще свѣтъ стеариновой свѣчки, заправленной въ пивную бутылку.
   Или комната была уже очень мала, или-же гость былъ чѣмъ-то въ родѣ голіафа: почти половину свободнаго пространства занимала массивная фигура въ шубѣ, усѣвшись на единственномъ стулѣ.
   -- Давно-бы пора... шутка-ли? говорила женщина, съ укоромъ глядя на гиганта.-- Я писала, писала...
   -- Ну, я-же пріѣхалъ... гость зѣвнулъ.
   -- А сколько прошло. Хоть-бы денегъ прислалъ: топить нечѣмъ, ѣсть нечего, все, что только можно, было, давно, заложено, ты пойми: ѣсть нечего,-- это не фраза., я голодна совсѣмъ!... Докторъ тутъ зашелъ случайно...
   -- Гм, случайно.
   -- Говоритъ: ребенокъ умретъ (она понизила голосъ) -- умретъ отъ голода... сыро такъ, говоритъ, грибы.
   Гигантъ промычалъ: грибы, протянулъ руку, потрогалъ стѣну, и началъ что-то соображать.
   -- Вотъ, видишь, я за дѣломъ... Помнишь? началъ онъ.
   -- А ты словно пропалъ, ни слуху, ни духу, продолжаетъ женщина.
   -- Нельзя, ты сама знаешь; жена не равно узнаетъ, что хорошаго... Гость жалостно взглянулъ изъ-за мѣховаго воротника.
   -- Объ этомъ надо было прежде думать, сухо возразила та.
   -- Кто не увлекался...
   -- Въ сорокъ-то лѣтъ...
   -- Ну, ужь и сорокъ... Такъ вотъ я опять...
   -- Говори...
   -- Ты, Маша, не сердись... Помнишь, я какъ-то, конечно, это было давно, далъ тебѣ бумагу одну...
   -- Вексель-то?
   -- Ну да... Такъ ты вотъ одолжи мнѣ его на минутку...
   Женщина недовѣрчиво на него взглянула.
   -- Ты не думай чего нибудь... Я для твоей-же пользы. Ты вѣдь въ этихъ дѣлахъ ничего не понимаешь...
   -- Я все понимаю... не дамъ.
   -- Маша?
   -- Эта бумага, я давно перестала быть дурой, эта бумага... только и придерживаетъ тебя, иначе ты давно-бы плюнулъ и ногой растеръ.
   -- Ну вотъ и неправда. Эхъ, Маша, Маша! обидѣла ты меня, ужь какъ обидѣла -- смотри...
   Онъ вынулъ изъ кармана бумажникъ, развернулъ его, блеснулъ цвѣтными бумажками, положилъ на столъ и накрылъ рукою.
   -- Видала?.. Я давно хотѣлъ расквитаться. Но я человѣкъ акуратный, я люблю все дѣлать въ порядкѣ...
   -- Мнѣ и вѣрить-то хочется, и тебя-то я знаю хорошо...
   -- Фу, какая ты странная... Я возьму вексель, отмѣчу, что, молъ, столько-то въ счетъ уплачено, ты роспишешься, а остальное послѣ, въ самомъ скоромъ времени. Вексель съ отмѣткою опять будетъ у тебя; ну, ты поняла?..
   Женщина подошла къ комоду, отодвинула верхній ящикъ и стала рыться. Гость даже со стула приподнялся и, весь обратившись во вниманіе, заглядывалъ черезъ плечо.
   Ребенокъ пискнулъ и застоналъ. Мать бросилась къ нему, оставивъ ящикъ не задвинутымъ. Вдругъ послышался странный звукъ, словно рвутъ что-то бумажное.
   -- А, что ты дѣлаешь?.. Что ты?..
   Обѣими руками, зубами, словно волкъ пойманнаго ягненка, теребилъ голіафъ продолговатый лоскутъ исписанной бумаги.
   -- Подлецъ!..
   -- Погоди, погоди, я сейчасъ...
   Словно снѣжинки въ четвертомъ актѣ "Жизнь за Царя" сыпались мелко, мелко изорванные клочки бумаги на полъ, цѣплялись въ длинныхъ бакенбардахъ, висли на густомъ мѣху хорьковой шубы.
   -- Ну, ты отсюда не уйдешь! почти зарычала женщина и загородила дверь.
   -- Ну, пусти, не дури.., ну, чего ужь тутъ, да пусти-же!..
   Завязалась борьба: что-то крошечное извивалось и копошилось, цѣпляясь за массивную тушу, пытавшуюся оторвать двѣ худыя, словно восковыя руки отъ дверной ручки.
   -- Да ну-же... смотри ушибу!..
   -- Ну, убей! убей... А?!
   Страшное, удушливое хрипѣніе послышалось въ углѣ, гдѣ лежалъ ребенокъ.
   -- Фу!.. отдувался гость, прорвавшись, наконецъ, въ дверь и быстро шагая черезъ сѣни...
   Лежа ничкомъ поперегъ кровати, схвативъ руками крошечное, безжизненное тѣльцо, холодѣвшее съ каждою секундою, глухо рыдала женщина, и судорожно вздрагивали подъ платкомъ ея узкія, худыя лопатки.
   Холодомъ вѣяло отъ окна, однообразно монотонно падала гдѣ-то дождевая капля, ударяясь въ желѣзный листъ карниза, что-то царапалось и пищало въ темнотѣ, подъ комодомъ.
   -- Здѣсь живетъ?..
   Въ бархатномъ бурнусѣ, въ высокой, какъ-то особенно хитро украшенной шляпѣ, подобравъ рукою шлейфъ платья, вошла дама, остановилась и начала всматриваться.
   -- Что вамъ угодно?.. Женщина приподнялась и обернулась.
   -- Я жена господина Сѣнцо.
   Широко, изумленно раскрылись глаза хозяйки, она стала на t ноги.
   -- Вотъ письмо отъ мужа... Онъ, между прочимъ, просилъ меня передать вамъ... что вы такъ страшно смотрите? успокойтесь, я не изъ пугливыхъ...
   Два глаза-угля сверкали въ темнотѣ; пальцы хозяйки складывались крючьями, какъ лапы хищной птицы, когда та собирается ринуться на зазѣвавшагося цыпленка.
   -- Мой мужъ просилъ передать вамъ разъ на всегда: во-первыхъ, что онъ во всемъ мнѣ признался,-- во всемъ, слышите-ли? а во-вторыхъ, что онъ прекращаетъ съ вами всякое сношеніе, тѣмъ болѣе, что единственная связь устранена...
   Ей не пришлось кончить. Стулъ съ продавленнымъ сидѣньемъ взвился надъ ея головой.
   -- Караулъ! завизжала дама и бросилась къ дверямъ.
   -- Разшибу!.. визжала преслѣдовательница...
   -- Извощикъ... томно стонала пострадавшая, выходя изъ подъ воротъ, съ совершенно растрепанными чувствами и свалившимся на бокъ головнымъ уборомъ.
   -- Ты. Петя, съ права заходи,-- я забѣгу слѣва, говоритъ одно драповое пальто другому.
   Маневръ удается, какъ нельзя лучше: дама совершенно стиснута съ обѣихъ сторонъ.
   -- А это видали?..
   Оба ловеласа чувствуютъ, какъ ихъ воротники встряхнула чья-то могучая рука.
   -- Ммм...стивой государь!.. Мы... мы... мы...
   -- Ну что, все прошло благополучно:-- сообщила?..
   -- Сообщила, вздыхаетъ дама и виснетъ на локтѣ своего мужа.
   -- Ну, тряхонулъ! говоритъ пальто.
   -- Нѣтъ, меня ничего, бодрится другое.
   -- Ну, не ври.
   -- Смотри по тои сторонѣ Пашка съ Дунькой дуютъ... Ату ихъ!..
   Оба пальто въ припрыжку перебѣгаютъ улицу.
   Куцая чуйка съ шарманкой, кларнетистъ въ смятомъ цилиндрѣ и длиннополой шинели, треугольникъ въ ситцевой, захлестанной юпченкѣ останавливаются передъ дверью питейнаго съ надписью: "Биргале -- заходи почаще".

"Знаютъ турки насъ и шведы",

   завываетъ тріо.
   -- Ну, и пущай ихъ знаютъ... резонно замѣчаетъ подгулявшій полушубокъ, балансируя какъ разъ посреди улицы.
   

II.
На перекресткѣ.

   Надъ городомъ стоитъ густой туманъ.
   Длинные ряды освѣщенныхъ оконъ едва указываютъ направленіе улицъ. Колеблется пламя фонарей, чуть освѣщая верхушки проходящихъ цилиндровъ, приподнятые воротники, звѣздообразные круги раскрытыхъ зонтиковъ. Яркія арки магазинныхъ оконъ поминутно застилаются двигающимися тѣнями, а выше всего, какъ одинокій огненный глазъ, мигаетъ сквозь туманъ свѣтлый циферблатъ адмиралтейства.
   Весь туманъ наполненъ звуками: говоръ идущихъ по тротуарамъ, звонъ магазинныхъ дверей, крики кучеровъ и глухой грохотъ безчисленныхъ экипажныхъ колесъ по мокрой, заиндевѣвшей торцовкѣ.
   Какая-то барыня съ зонтикомъ, съ сумочкой въ рукахъ, мечется посреди улицы, какъ-разъ на перекресткѣ. Она ничего уже не видитъ, она ничего не понимаетъ, она не кричитъ, потому-что страхъ отнялъ у ней голосъ; она безпомощно простираетъ руки, она даже присѣла немного, какъ-разъ на рельсы желѣзно-конной дороги; -- юна совсѣмъ растерялась.
   -- Берегись!.. реветъ голосъ въ туманѣ.
   -- Берегись, эй! завываетъ съ другой стороны.
   -- Беррррегись!.. рычитъ сзади.
   Тутъ, прямо надъ головою, пависло дышло, храпятъ конскія головы, сверкаютъ, словно глаза чудовища, рефлекторы каретныхъ фонарей, надъ самымъ ухомъ звякаютъ пѣнистыя удила... Батюшки! уже давятъ.
   -- Караулъ!
   Широкоплечая, дюжая фигура городового показывается рядомъ съ оторопѣлой барыней.
   -- Отецъ родной!
   -- Пожалуйте-съ, извольте опереться.
   "Динь-динь, динь-динь" очищаетъ дорогу звонокъ желѣзно-коннаго вагона.
   -- Проѣзжай, что-ли!.. извощикъ, проѣзжай!.. лѣшій, чортъ, дьяволъ!.. Ахъ ты Господи!
   -- Въ Маріинскій... баситъ съ панели бобровая шинель.
   -- Два другривенныхъ...
   -- Убирайся къ...
   На самомъ заворотѣ рухнула на бокъ поскользнувшаяся лошадь, мотнула раза два головой и лежитъ: распрягайте, молъ, люди добрые, а то ни за что не встану. Мало-по-малу, накопляются любопытные, ростетъ толпа.
   -- Что тамъ?
   -- Что случилось?
   -- Посольство какое то проѣхало... сообщаетъ кто-то.
   -- Ребенка раздавили.
   -- Особенно хорошо выходитъ у ней это мѣсто, помните: Vamo, Vamo, mio caro... говоритъ, прижавшись въ уголъ кареты, господинъ съ бакенбардами-котлетами своей дамѣ, откинувшейся въ другой уголъ экипажа.
   -- Слишкомъ мало этого пыла... этого... de passion.
   -- Ну какъ-же мало? она и руками и даже эдакъ, все какъ слѣдуетъ.
   Карета сворачиваетъ въ Морскую и скрывается въ туманѣ. Несется пара сѣрыхъ.
   -- Легче! внушаетъ городовой и, на всякій случай, сторонится.
   -- Мнѣ нравится больше Николини, когда онъ въ этомъ костюмѣ, что кажется, какъ-будто совсѣмъ безъ костюма... Наклоняется къ старичку со звѣздою громадный рыжій шиньонъ съ запахомъ "фіалокъ".
   -- Э... гемъ... соглашается тотъ и лѣзетъ въ муфту къ своей спутницѣ.
   -- Леденцы захватила съ собою? спрашиваетъ куцое пальто, прихватывая за талію порыжѣлый бархатный бурнусикъ.
   -- Какія узкія дрожки попались... держи крѣпче.
   -- О, Margueritta!.. цѣдитъ сквозь зубы красное кэпи, засунувъ руки въ карманы пальто и сидя самоварчикомъ на эгоисточкѣ, величиною не больше, какъ хорошій портсигаръ.
   -- C'est le premier carabinier... напѣваетъ голубая фуражка и обгоняетъ красную; раскланиваются оба и заглядываютъ въ стекла кареты. Рыжій шиньонъ улыбается украдкой отъ своего старичка и даже высовываетъ кончикъ язычка.
   -- Опять опоздали... каждый разъ такъ, слышится въ извощичьей каретѣ;-- говорилъ, надо раньше одѣваться; моется, трется, плещется, сюда подвязываетъ, сюда подкладываетъ, туда подсовываетъ -- тьфу!
   -- Молчи.
   -- Чего молчи; понятно, безъ перваго акта и останемся.
   -- Молчи.
   -- А уже объ увертюрѣ -- и не думай.
   -- Молчи.
   -- Незачѣмъ было абонироваться... четыреста рублей!
   -- Бинокль позабылъ, розиня, ворчитъ женскій голосъ въ другой, тоже извозщичьей каретѣ.
   -- Извощикъ, да поѣзжай шибче, не съ молокомъ...
   -- Чаго шибче, ѣзда настоящая, на весь двугривенный.
   Карета за каретою, дрожки за дрожками, все сворачиваетъ въ Морскую, несется, обгоняетъ другъ друга; только и слышно: правѣй держи, эй! Половина восьмого, пора... Не даромъ любятъ такъ наши туманы итальянскіе соловьи... Сыро, холодно -- не бѣда!.. Соболь прикроетъ дорогое горлышко, и никакіе морозы не страшны. Да и какъ ни прилетать къ намъ этимъ птичкамъ, когда всѣ, отъ мала до велика, ждутъ ихъ, какъ манну небесную. Репертуаръ и составъ труппы прочитывается съ лихорадочнымъ жаромъ, какъ не прочитывались даже на парижскихъ бульварахъ мнимые побѣдные бюллетени, какъ не прочитывались четыре раза въ годъ листки тиража выигрышей... Въ кассу и не суйся, билетовъ не существуетъ; абонементъ передается только по строгимъ правамъ наслѣдства.
   А еще говорятъ, что наша сѣверная, полумедвѣжья раса не чутко отзывается звукамъ апполоновой лиры. Божественная музыка, неземные напѣвы! для того, чтобы услышать васъ, не жалѣютъ ничего; даются векселя, въ которыхъ, съ геройствомъ, достойнымъ лучшей участи, подписываютъ втрое, вчетверо противъ полученнаго, закладываются самые дорогіе предметы; не платятся вовсе долги портнымъ, сапожникамъ etc... отказываютъ себѣ... нѣтъ, нѣтъ, положимъ, что ни въ чемъ не отказываютъ; зачѣмъ, когда можно другимъ путемъ... и все для васъ, пѣвцы страны, гдѣ зрѣютъ апельсины...
   -- И не для нихъ; музыка тутъ вовсе непричемъ, язвительно говоритъ мнѣ мой пріятель, Вася Мефистофелевъ, и добавляетъ: "зайдемъ-ка къ Вольфу, у него заново весь низъ отдѣлали; такіе гипсовые медальоны на стѣнахъ повѣсилъ: дичь и рыба, дичь и рыба".
   -- Я, братъ, уже закусилъ въ Маломъ Яр...
   -- Тс! не заикайся.
   Улучили мы моментъ, когда экипажей не такъ уже много было, и ринулись съ тротуара въ объятія тумана.

-----

   Сорокъ градусовъ жара, пары и пыль, скопившіеся подъ росписаннымъ амурами и музами потолкомъ, стоятъ туманомъ. Сотни носовъ усиленно сопятъ и отдуваются. Все тискается и жмется къ переднему барьеру. Счастливые обладатели передней лавки давно уже перестали огрызаться и протестовать, они успѣли привыкнуть къ ощущенію чужихъ колѣней у себя на затылкахъ, чужого, горячаго, не всегда ароматичнаго дыханія какъ разъ надъ своими ушами.
   -- Только шиньонъ, только шиньонъ ради создателя!.. вздыхаетъ какая-то полная, декольтированная дама, примирясь уже съ тѣмъ обстоятельствомъ, что лакированные носки чужихъ сапогъ стискиваютъ съ боковъ ея округленныя формы.
   -- Какъ думаешь -- собственныя? шепчетъ на ухо сосѣду господинъ преклоннаго возраста.
   -- Турнюръ, положительно утверждаетъ сосѣдъ.
   -- Ну, вотъ?..
   -- Осязай, коли не вѣришь...
   -- Лимонаду кто спрашивалъ? нависаютъ сверху руки въ ливрейномъ обшлагѣ съ стаканомъ на подносикѣ...
   -- То-есть рѣшительно ничего не вижу, жалуется голосъ далеко гдѣ-то сзади...-- Тянулся, тянулся, даже уголка оркестра не видно... Господа, кто это поетъ?..
   Снизу несутся восхитительныя рулады...
   -- Силъ нѣтъ -- какая жара!.. Мнѣ просто дурно!..
   -- И это вотъ самое мѣсто я пріобрѣлъ уже изъ четвертыхъ рукъ; вотъ теперь поочередно съ женою и ходимъ.
   -- И что они тамъ забились въ глубинѣ; выходили-бы пѣть къ самой рампѣ.
   -- Вижу, вижу!..
   -- Гдѣ?!
   -- Вотъ смотрите, какъ разъ между гребенкой вонъ той дамы, что въ голубомъ, и подъ локтемъ ея сосѣда; видите, бѣлѣется что-то....
   -- Шлейфъ и желтый сапогъ со шпорою.
   -- Вонъ еще чья-то нога видна.
   -- Это Котони.
   Господинъ, подъ чьимъ локтемъ дѣлались наблюденія, мѣняетъ позу: теперь уже ничего не видно.
   -- Не могутъ пяти минутъ посидѣть покойно, ворчатъ наблюдатели.
   Раздаются оглушительные аплодисменты и вопли,-- кто спѣшитъ, съ переднихъ мѣстъ продраться сквозь толпу, къ выходу,-- другіе черезъ скамьи шагаютъ на свободныя мѣста у барьерѣ, чтобы полюбоваться хотя вызовомъ артистовъ; для многихъ это только единственный случай видѣть пріѣзжихъ пѣвцовъ.

-----

   Въ одной изъ ложъ среднихъ ярусовъ -- сидятъ въ строгомъ порядкѣ: у барьера двѣ дѣвицы съ афишами, за ними двѣ пожилыя дамы съ биноклями, сзади всѣхъ солидный господинъ административной наружности, у дверей стоитъ какой-то мундиръ изъ скромныхъ...
   Мундиръ, поднимаясь на цыпочки, пытается смотрѣть на сцену,-- солидный господинъ клюетъ носомъ, дамы наклонились близко другъ къ другу и шепчутся, дѣвицы роются въ жестянкѣ съ монпансье.
   -- Сама видѣла, сама видѣла, сама видѣла, все громче и громче заявляетъ одна изъ дамъ..
   -- Оптическій обманъ... пожимаетъ плечами другая.
   -- А калоши съ прорѣзами -- тоже оптическій обманъ.
   -- Тс!-- приглашаютъ къ молчанію изъ сосѣдней ложи.
   Дама усиленно двигаетъ стуломъ.
   -- Тс!-- слышится съ другой стороны.
   Солидный господинъ просыпается, грозно взглядываетъ въ обѣ стороны и поправляетъ рукою что-то на шеѣ -- дамы начинаютъ говорить громче, очевидно, на зло невѣжамъ.
   Въ другой изъ ложъ всѣ заняты наблюденіемъ надъ большимъ листомъ бенефисной афиши, сорвавшейся откуда-то съ высоты; бумажный листъ дѣлаетъ въ воздухѣ самые причудливые зигзаги, мелькая крупными буквами заголовка.
   -- Задѣлъ за кенкетъ!
   -- Сорвался!.. опять повисъ!
   -- Какъ его на середину отнесло!..
   -- Дверь, вѣрно, отперли въ какой-нибудь ложѣ, ну вѣтромъ изъ корридора...
   -- Упалъ...
   Афиша падаётъ прямо на голову дремавшаго господина въ креслахъ; тотъ вздрагиваетъ, высвобождаетъ свою голову изъ-подъ листа, разворачиваетъ его и читаетъ. Въ ложѣ наблюдателей раздается дружное фырканье...
   -- Тс!.. съ одной стороны.
   -- Тс! съ другой.
   Фырканье усиливается.

-----

   Массы удивительнѣйшихъ волосъ на головахъ особъ женскаго пола, отсутствіе таковыхъ на головахъ мужчинъ, блескъ брилліантовъ, матовая бѣлизна пудры, захватывающія духъ декольте, а ниже ряды лысинъ и какихъ разнообразныхъ!.. лысины во всю голову, полу-лысины, лысины звѣздой, лысҐмы полумѣсяцемъ, лысини-кармелитъ etc. etc. etc...
   Если-бы можно было провести въ воздухѣ линіи, указывающія направленія осей зрѣнія биноклей,-- то какая-бы хитрая, перепутанная цѣпь образовалась между ложами и партеромъ, и какъ-бы ничтожны показались тѣ немногіе лучи, направленные на сцену.
   Занавѣсъ медленно ползетъ внизъ; въ оркестрѣ слышны заключительные акорды... Пѣвцы созерцаютъ только спины, спины и спины. Большая часть партерной публики неподвижно столпилась въ среднемъ проходѣ: ни взадъ, ни впередъ! У рампы сбирается жиденькая толпа... Нѣсколько различныхъ партій, сразу даютъ о себѣ знать: всѣ горловыя средства пускаются въ ходъ для этой блистательной борьбы; швы перчатокъ лопаются отъ треска аплодисментовъ.
   Изъ-за боковой кулисы выходитъ бархатная епанча; она усиленно волочитъ за руку черный плащъ съ капишономъ; черный плащъ въ свою очередь тащитъ розовый шлейфъ; тотъ -- другой шлейфъ покороче; послѣднее вытаскиваютъ,.какое-то сѣренькое трико.
   Громъ, гулъ, трескъ и вопли усиливаются, потомъ стихаютъ. Со сцены несутся воздушные поцѣлуи и граціозные поклоны, занавѣсъ опускается... Наступаетъ тишина, движеніе къ выходу оживляется.
   -- Давайте еще!
   -- Ну, надоѣло!
   Послышался отдѣльный крикъ -- еще, еще... Буря разражается. Изъ-за кулисы опять тянется та-же процессія; теперь только прихватили съ собою еще желтую куртку.
   Приставивъ руки ко рту рупоромъ, весь красный, съ вздутыми, напряженными отъ крика жилами на лбу, совсѣмъ перевалился черезъ барьеръ какой-то господинъ съ черными баккенбардами, одѣтый во фракѣ работы "Тедеско".
   Хриплый голосъ, задыхаясь, какъ-то залпами покрываетъ все.
   -- Ниль-сонъ! Ниль-сонъ!.. Ниль-сонъ!
   -- Давайте перекричимъ, подбиваетъ молодой мундиръ.
   -- Ну, господа не отставать!
   И пошла баталія.

"Дѣло", No 11, 1872

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru