Неизвестные Авторы
Рабочий день на бирже

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Мои личные впечатления и наблюдения).

   

РАБОЧІЙ ДЕНЬ НА БИРЖѢ.
(Мои личныя впечатлѣнія и наблюденія).

I.

   Бѣдность, нужда и невозможность найдти частной службы заставили меня, чиновника оставшагося за штатомъ, идти на голландскую биржу. Памятенъ мнѣ этотъ день. Было 4 часа утра, когда подошелъ я къ университету. Смотрю: идетъ какой-то бѣднякъ, съ веревкой черезъ плечо, съ узелкомъ, какъ и я же; пошолъ я за нимъ слѣдомъ.
   Отъ угла университета, гдѣ стоитъ будка, мы пошли на противоположную сторону по какой-то галлереѣ, и дошли наконецъ до рѣшотки. Тутъ были люди всякихъ сословій и возрастовъ: и деньщики, въ своей характерной форменной фуражкѣ съ кантами, и кучера съ отекшей отъ пьянства физіономіей, въ изодраной нанковой безрукавкѣ, спившіеся мастеровые, заворовавшіеся прикащики, артельщики, повара съ генеральскихъ кухонь. Были тутъ и такіе экземпляры, о которыхъ трудно сказать положительно, что и кто они были прежде чѣмъ явились на биржу, потому что, ни по костюму, ни по физіономіи нельзя было опредѣлить, что это за субъекты; ихъ можно назвать биржевыми завсегдатаями, поденьщиками по профессіи; они тутъ родились, и какъ будто имъ на роду было написано дальше биржи не распространять своей дѣятельности. Такія завсегдатаи день работаютъ на биржѣ, ночь проводятъ въ петровскомъ или александровскомъ паркахъ на травкѣ-муравкѣ, или въ пустыхъ баркахъ, подъ мостами, и вездѣ, гдѣ только можно пріютиться на нѣсколько часовъ, не замѣченнымъ полиціей. Этотъ классъ поденьщиковъ представляетъ положительно особенность въ средѣ другихъ. Это совершенно отдѣльный типъ рабочихъ, встрѣчающійся исключительно на биржѣ. Зимой, когда прекращается навигація, они разсѣеваются по больницамъ и наполняютъ тюрьмы. Костюма они неимѣютъ, если не считать рубахи, штановъ, да иногда жилета. Штаны въ ихъ доспѣхахъ играютъ не маловажную роль, и потому болѣе предпочитаются парусинныя, какія употребляются рабочими на заводахъ. Были съ виду и на меня похожіе, не то чиновники, не то семинаристы, и мнѣ, глядя на нихъ, стало веселѣй. Потому ли, что я увидалъ себѣ подобныхъ, или почему другому -- не знаю, но только, присмотрѣвшись къ толпѣ, я понялъ, что самъ представляю живое звено этой цѣпи, составленной изъ столь разнообразнаго матеріала.
   У воротъ явился дрягильскій десятскій съ связкою жестяныхъ билетиковъ на веревочкахъ. Начался наборъ.
   -- На первый, двадцать человѣкъ, по полтиннику! кричитъ десятскій, и каждому рабочему выдаетъ по жестянкѣ,-- На второй 30 человѣкъ, и т. д.,
   При первыхъ выкрикахъ дрягиля я началъ тискаться къ рѣшоткѣ, что бы получить нумеръ.
   -- Куда лезешь, чиновалъ, надорвешься! Я почувствовалъ что здоровенная рука остановила меня за фалды сюртука, оглянулся: сзади меня стоитъ плечистый парень, въ дырявой широкополой тирольской шляпѣ, въ рубахѣ съ разстегнутымъ воротомъ, надѣтой поверхъ испачканныхъ дегтемъ парусинныхъ штановъ, съ засученными выше локтя рукавами. Я смотрѣлъ на него въ недоумѣніи.
   -- Ты, какъ видно, не полированъ еще, -- продолжалъ онъ наставительно -- лѣзешь на второй. Отъ словъ этого тирольца я остановился.
   -- На 10-й, тридцать два -- по тридцати! прокричалъ, снова дрягиль.
   На десятый, не смотря на то, что вмѣсто полтинника давали только тридцать коп., всѣ, точно наэлектризованные, кинулись къ воротамъ, наперерывъ хватая у дрягиля жестянки.
   Тиролецъ, изъ первыхъ кинувшійся къ рѣшоткѣ, оглянулся, и увидѣвъ что я стою, началъ мнѣ махать рукой.
   -- Ты должно еще новикъ, первый день тутъ работаешь -- отнесся ко мнѣ другой поденьщикъ -- такъ, значитъ, и не знаешь гдѣ тепло, а гдѣ дуетъ.
   Я сознался.
   -- Ну, такъ ты держись за насъ обѣимъ рукамъ, мы тебя худому не научимъ, мы тутъ завсегда, кажиный день, работаемъ.-- Эй, Васька! Смотри, нашего полку прибываетъ: самъ его высоко не перескочишь пожаловалъ!
   Васькой оказался мой совѣтникъ въ тирольской шляпѣ.
   -- Молодецъ! заключилъ онъ, потрепавши меня по плечу. Немного жидковатъ, ну да ничего, поокрѣпнешь!
   -- Маршъ на штабель! скомандовалъ дрягиль.
   -- Это куда же? полюбопытствовалъ я у одного изъ рабочихъ въ ватномъ, бухарскомъ халатѣ и валенкахъ.
   -- А на 10-й штабель, значить, отвѣтилъ халатъ, а ты иди не отставай, добавилъ онъ, такъ увидишь.
   Пошолъ я сзади. Пришли на пристань. Штабелемъ оказалось пространство, на которое раздѣлялась вся пристань; во всю длину пристани, на равномъ одно другому разстояніи, въ гранитной обшивкѣ набережной были высѣчены нумера, обозначающіе нумера штабелей. Всѣхъ штабелей на пристани было 17.
   Каждый штабель заключалъ въ себѣ такое пространство, какое могъ занять корабль. Кромѣ того, въ каждомъ штабелѣ, помѣщалось нѣсколько кораблей рядомъ. На нашемъ десятомъ штабелѣ было три. Пристань сплошь была завалена разнымъ товаромъ: бочками съ масломъ, ящиками съ какими то машинами, сортовымъ желѣзомъ, чугунными трубами и проч.
   На штабелѣ наша команда выстроилась въ шеренгу. Штабельный дрягиль провѣрилъ народъ счетомъ по жестянкамъ.
   -- Эй вы! закричалъ Васька:-- за дегтемъ!
   Принесли дегтю въ лагункѣ и швабру мочальную. Слѣдовало до звонка у всѣхъ тележекъ на своемъ штабелѣ вымазать оси дегтемъ.
   -- Ну-ка, ваше сіятельство! Берись за швабру, а я, значитъ, буду повертывать да указывать, говоритъ халатъ, тебѣ, чай, это вновѣ, такъ ты учись, потому -- подъ старость хлѣбъ будетъ. Я взялъ швабру и началъ такъ усердно мазать, точно и въ самомъ дѣлѣ ожидалъ отъ этой работы хлѣба подъ старость. Поденьщики, смотря на мою работу, скалили зубы, поощряли остротами.
   -- Ай-да чинарь! Ишь какъ у него густо выходитъ!
   -- Это онъ въ регистратурѣ научился, печати прикладывавши, вставилъ другой.
   -- Колеса мазать мастакъ, значитъ -- не хвастунъ!
   -- Слышь, Васька! Мы его теперь на первый разъ пустимъ въ корню, посмотримъ: какъ его благородіе въ корню ходитъ.
   Я отмалчивался.
   -- А ты думаешь какъ! Мы съ нимъ въ первой парѣ пойдемъ, продолжалъ Васька. Это что у тебя въ узелкѣ? полюбопытствовалъ онъ.
   -- Это мнѣ жена на завтракъ припасла, отозвался я простодушно.
   -- Ишь ты! Его, братцы, жена кормитъ, ухмыльнулся халатъ, а Васька не удовлетворился отвѣтомъ, пощупалъ руками висѣвшій у меня на поясѣ узелокъ.
   Между тѣмъ пристань все болѣе и болѣе оживлялась. На корабляхъ матросы тоже готовились къ работѣ: снимали брезенты съ люковъ, приготовляли и прилаживали къ мачтамъ штропы, на которыхъ посредствомъ лебедки выгружали изъ кораблей товары. Нѣкоторые уже распорядились на счетъ кофе. Въ нашей командѣ оказался одинъ рабочій, пропившійся парикмахеръ, кое что мараковавшій по французски. Онъ пробрался на корабль и уже присусѣдился къ французскимъ матросамъ пить кофе. Тѣ, разумѣется, рады, что нашли съ кѣмъ поболтать на своемъ родномъ языкѣ, пріютили его и болтали, какъ со старымъ пріятелемъ. Но вотъ на Петропавловской крѣпости заиграли куранты 6 часовъ; раздался звонокъ на работу. Явились два досмотрщика: одинъ выгрузной или провожатый, а другой штабельный, въ каррикатурно сшитыхъ кепи, въ пиджакахъ, похожихъ на матросскіе, которые до того выгорѣли на солнцѣ, что трудно было опредѣлить, изъ какого матеріала они сшиты были: одна сторона рукава была черная, а другая рыжая, спина желто зеленаго цвѣта, а клапанъ стягивающій талію -- черный; такъ что весь костюмъ, казалось, былъ сшитъ изъ стараго сукна съ новымъ въ перемѣжку. Выгрузной, высокій солдатъ, съ загорѣлой подъ цвѣтъ костюма физіономіей, съ подстриженными усами, съ ярко вычищенной, мѣдной, таможенной бляхой на груди -- держалъ въ рукѣ папку съ какими то бумагами. Къ папкѣ былъ привязанъ на ниткѣ кусочекъ карандаша. На пуговицѣ пиджака болтался пузырекъ съ чернилами.
   -- Петру Ивановичу, наше вамъ-съ! Встрѣтилъ выгрузного Васька.
   -- А, ты опять ко мнѣ пожаловалъ, да и не одинъ ты, французъ тоже, кажется, здѣсь?
   -- Бонъ журъ, Петръ Ивановичъ! отозвался парикмахеръ съ корабля.
   -- Смотри ты, бунжуръ! У меня не пакостить, какъ только замѣчу что, сейчасъ къ чертовой матери!
   -- Подавай телѣги! Закричали съ кораблей.
   Началась выгрузка: завизжали, заскрипѣли, надрывающимъ душу звукомъ лебедки; поднимали изъ трюмовъ ящики, клали ихъ на телѣжки и потомъ свозили на пристань. Въ нашихъ корабляхъ оказался сахарный песокъ въ ящикахъ, орѣхи въ мѣшкахъ, черносливъ и вино въ бочкахъ. Васька, не смотря на дрягиля, ходившаго около телѣжекъ съ камышевкой, то и дѣло терся около мѣшковъ, да ящиковъ съ сахарнымъ пескомъ; то съ одной, то съ другой стороны пальцемъ поковыряетъ. Въ ожиданіи пока телѣжки нагрузятся, всѣ разсѣлись, гдѣ кто нашелъ удобнымъ, я тоже присѣлъ на уголокъ ящика.
   -- Ну, чтожь ты сидишь! Точно на имянинахъ! закричалъ на меня дрягиль, скоро повезутъ, а ты и присяги не припасъ!
   Я вытаращилъ на него глаза
   -- Не тронь его, Митюха, вступился за меня Васька, его благородіе такъ потащить, просто ручками.
   Тутъ я догадался въ чемъ дѣло: у меня не было лямки, тогда какъ у другихъ, у каждаго, висѣли на плечахъ мочальныя веревки съ петлями на концахъ. У француза-парикмахера, та часть лямки, которая на плечахъ, была сшита изъ холстины и набита ватой, чтобы не больно было плечу. У Васьки была такая же лямка, но только съ приспособленіемъ не изъ холстины, а просто свернуть былъ въ нѣсколько разъ куль и надѣтъ на плечи, а отъ куля уже висѣла лямка съ петлей. Присягой ее называютъ именно потому, что безъ лямки на биржѣ нечего дѣлать. Лямками снабжали поденьщиковъ дрягили, вотъ почему дрягиль, увидя, что я сижу сложа руки и безъ лямки, закричалъ на меня. Спасибо, халатъ выручилъ, принесъ мнѣ откуда то новую, "на вотъ тебѣ, еще не надеванная", сказалъ онъ подавая мнѣ лямку. "Вашему брату все найди да подай". Я сталъ прилаживать ее на плечо, какъ у другихъ.
   -- А ты поцѣлуй ее, а потомъ прилаживай, а то она тебя изсушить, совѣтовалъ Васька.
   Въ это время прошолъ мимо дежурный по пристани чиновникъ. Штабельный досмотрщикъ всталъ, неуклюже приложилъ ладонь къ козырьку, растопыривъ при этомъ пальцы, и вышло что то въ родѣ того, какъ говорится "честь отдалъ".
   -- Нуко-съ, молодцы, съ Богомъ! сказалъ выгрузной досмотрщикъ, намѣчая мѣломъ, которую телѣжку везти и въ какой пакгаузъ.
   -- Ну-ка, ваше благородіе, навались! Что плеча-то жалѣешь. Дѣйствительно пришлось навалиться. Трудность хожденія въ корню, заключалась въ томъ, что нужно было оглоблями править, и чуть если прозѣваешь, колесо попадетъ въ яму, тогда не подъ силу троимъ вытащить. "Куда тебя претъ, стрекула! Не видишь яма! Ты возьми глаза то въ зубы" училъ меня Васька.
   Мостовая на пристани была торцовая и вся усѣяна выбоинами, и такими большими, что другой разъ, рискуя попасть однимъ колесомъ въ яму и свалить на бокъ всю телѣгу -- нужно было сворачивать въ сторону и объѣзжать кругомъ выбоину. Понятная вещь, что вся трудность этой работы ложилась на переднюю пару, которая, лавируя передними колесами давала направленіе всей телѣгѣ. Не знаю, какъ Васька, а я положительно надрывался: потъ съ меня катился градомъ, лямка впивалась мнѣ въ плечо и рѣзала его самымъ варварскимъ образомъ. Но при всей боли, которую я испытывалъ, мнѣ нехотѣлось показать этимъ отпѣтымъ оборванцамъ, что я бѣлоручка.
   -- Вороти больше влѣво! Что голову-то на бокъ свѣсилъ!...
   -- Стой, передніе! раздалось сзади. Остановились. Халатъ, шедшій съ третьей телѣгой въ корню, сфальшивилъ и завезъ колесо въ яму, телѣга покосилась на бокъ и захрясла въ такомъ положеніи. Весь поѣздъ остановился и загородилъ другимъ дорогу. Дрягиль суетился около телѣжекъ и поминутно пускалъ въ дѣло камышевку, потому что рабочіе другихъ штабелей, почуявъ мѣшки съ орѣхами, налетѣли со всѣхъ сторонъ, какъ мухи на сахаръ. Слѣдовало посматривать, чтобы не подпороли мѣшка. Но общими усиліями телѣгу изъ ямы вывезли, послѣ минутнаго отдыха нужно было везти дальше, Васька понукаетъ, острить, что я силу свою, вмѣсто чернилъ, въ канцеляріи, на кляузы исписалъ. Ужь не помню, какъ мы поворотили съ пристани направо, проѣхали мимо сквера и очутились у пятаго пакгауза.
   Нужно было вкатывать телѣги въ пакгаузъ, на высоту второго этажа, по отлогому спуску. Тугъ уже къ намъ въ помощь припряглись еще четыре человѣка отъ другой телѣжки, и когда ввезли нашу, мы, въ свою очередь, помогли имъ ввезти ихъ телѣжку. Ввезли въ пакгаузъ, сгрузили на указанное мѣсто. "Ну, теперь, предлагаетъ Васька, ваше степенство, садись, а я тебя прокачу на курьерскихъ". Я полагалъ, что онъ хочетъ удрать со мной какую нибудь штуку, не соглашался сѣсть, но, видя что солдатъ съ парикмахеромъ усаживаются на телѣжку, рѣшился послѣдовать ихъ примѣру, и мы лихо скатились со спуска внизъ.
   Воротились на пристань. Между тѣмъ, какъ мы возили товаръ, изъ одного корабля стали подавать сахарный песокъ въ корзинахъ изъ тростника, а изъ другого корабля кофе въ мѣшкахъ. Было около 9 часовъ; нѣкоторые поговаривали объ обѣдѣ; Васька тоже перемигивался и шептался, то съ парикмахеромъ, то съ халатомъ, искоса украдкой посматривая на дрягиля. Немного спустя, подходитъ ко мнѣ парикмахеръ и таинственно отзываетъ въ сторону. "У насъ составляется компанія, шепнулъ онъ мнѣ, Васька и халатъ, на шабашъ передъ обѣдомъ будутъ грузиться кофеемъ, если хочешь, то мы и тебя нагрузимъ". Я сказалъ что грузиться не желаю. На это парикмахеръ представилъ мнѣ тьму резоновъ, что если я не нагружусь, то буду дуракъ набитый. "Нехошь, такъ наплевать, только чуръ, уговоръ дороже денегъ, самъ не будешь, такъ намъ не мѣшай. Обдѣлаемъ чисто -- солянкой угостимъ".
   -- Эй, эй, ты! крупа! кричитъ дрягиль на солдата въ нагрудникѣ, отгоняя его отъ мѣшка съ орѣхами, пошолъ прочь, чего тамъ прислонился.
   Солдатъ отошолъ.
   Пріятное утро смѣнилось іюльскимъ солнопекомъ. Въ воздухѣ пахло смолой и дегтемъ, который при мазаньѣ телѣжекъ проливался и смѣшивался съ пылью, чрезъ что на мостовой образовался толстый слой дегтяной массы. Съ утра, пока еще было не очень жарко, мостовая не представляла ничего особеннаго, но какъ только стало припекать селицемъ, деготь разогрѣлся, мостовая сдѣлалась мягкою, телѣжки оставляли по себѣ непрерывныя на ней колеи отъ колесъ, во всѣхъ направленіяхъ бороздившія пристань. Жарко, и не смотря на близость воды, было очень душно. Все, какъ говорится, раскисло, солнце палило невыносимо, по грязнымъ физіономіямъ рабочихъ, раскраснѣвшимся отъ жара, струился потъ, и отъ этого они казались еще чернѣй и непригляднѣй. Медленно сгибались и разгибались рабочіе, вертя лебедки, на которыхъ подымали изъ кораблей тяжести, и также медленно опускали ихъ на подаваемыя телѣжки. Визгъ и скрипъ отъ этихъ лебедокъ надрывалъ душу и раздражалъ нервы. Еще на иностранныхъ корабляхъ лебедки не такъ назойливы, какъ на нашихъ русскихъ судахъ, гдѣ вмѣсто лебедокъ работаютъ на шпилѣ, и каждая снасть свою пѣсню выговариваетъ.
   -- "Отдай!" раздается на кораблѣ -- и грузно опускается бочка или ящикъ на телѣжку, только мостки затрещатъ.
   Пришолъ досмотрщикъ съ печатью. Нужно было опечатать поврежденный ящикъ, иначе его не примутъ въ пакгаузъ. Пришолъ купоръ, задѣлалъ трещину, а досмотрщикъ сталъ прикладывать восковыя печати; артельщикъ съ дрягилемъ и штабельный досмотрщикъ засмотрѣлись на эту работу; праздная толпа поденьщиковъ тоже обступила кругомъ, а Васька съ халатомъ и парикмахеромъ были заняты другой операціей: парикмахеръ съ халатомъ стали рядомъ и загородили такимъ образомъ Ваську, который, проворно разстегнулъ штаны и запустивъ руку въ мѣшокъ, началъ усердно сыпать кофе, сперва въ одну половинку штановъ, потомъ въ другую. Насыпавши по колѣно въ штаны, онъ застегнулся и потомъ сталъ насыпать себѣ кофе за рубаху. Нагрузившись, Васька отошолъ прочь и легъ въ укромномъ мѣстечкѣ, будто отдыхая. За нимъ сталъ нагружаться халатъ, пригласивъ меня занять его мѣсто около парикмахера, я было не хотѣлъ, но Васька, лежа на землѣ, такой показалъ кулачище, что я волей-неволей повиновался, съ твердымъ намѣреніемъ, какъ только нагрузится халатъ, отойти отъ этой компаніи подальше. Кончивъ свое дѣло, халатъ отошелъ въ противуположную сторону, парикмахеръ торопливо поправилъ растерзанный мѣшокъ.
   -- Пошолъ въ 5-й, а я сейчасъ буду -- приказалъ Петръ Ивановъ.
   -- Ладно, ухмыльнулся Васька, мы свое дѣло разумѣемъ. Какъ только довезли до сквера -- новая пара явилась на смѣну Васьки и халата, которые вмигъ отцѣпили лямки и куда-то исчезли. Васька даже сдѣлалъ ручку парикмахеру и при этомъ мигнулъ особеннымъ образомъ. Новая пара пристягнула лямки, и поѣздъ даже не остановился, какъ бы ничего не произошло, все это сдѣлалось на ходу, а другіе рабочіе даже не обратили вниманіе на этотъ пассажъ. Какъ только доѣхали до пакгауза, такъ и эти два молодца точно сквозь землю провалились. Черезъ десять минутъ мы также, какъ и въ первый разъ, скатились со спуска, но только правилъ вмѣсто Васьки парикмахеръ. Пришли на пристань. "Шабашъ! Не подавай больше, сейчасъ звонокъ!" распорядился дрягиль. Это было около 11 часовъ, на обѣдъ полагалось два часа. Зазвонили къ обѣду, всѣ повалили къ воротамъ. Парикмахеръ опять очутился на кораблѣ у французовъ, стоитъ въ одной рукѣ рюмка, а въ другой кусокъ морского сухаря. Тѣ, которые еще не успѣли уйти изъ нашей артели обѣдать, начали просить парикмахера, что бы онъ выпросилъ у француза всѣмъ по рюмочкѣ передъ обѣдомъ. Просьба увѣнчалась полнымъ успѣхомъ: всѣмъ поднесли по рюмочкѣ вина, только въ закускѣ отказали. Я развязалъ свой узелокъ, въ немъ оказались три яйца, нѣсколько огурцовъ и хлѣбъ. Парикмахеръ навязался ко мнѣ въ нахлѣбники, представляя тотъ резонъ, что мы сейчасъ отправимся къ какому то Никитѣ, гдѣ насъ ждетъ Васька съ солянкой, а теперь закусить необходимо хоть немного. Вмигъ моего узелка какъ не бывало; я хотѣлъ было расположиться на отдыхъ, но парикмахеръ рѣшительно поклялся воспрепятствовать этому и за любезность отплатить любезностію -- накормить меня за закуску обѣдомъ, какъ мнѣ ни противно было это товарищество, но отказаться я не могъ.
   

II.

   Мы подошли къ воротамъ. У воротъ столпилось народу порядочно, потому что безъ обыска не пропускаютъ. Каждаго выходящаго изъ воротъ поденьщика обыскиваютъ казаки пограничной стражи, и если у кого что находятъ, отрываютъ жестянку и ведутъ въ присутствіе, отбираютъ накраденное, а вора отводятъ въ корабельную контору и сажаютъ за рѣшотку. Насъ обыскали и пропустили.
   -- Ты обѣдалъ когда нибудь на шереметьевской кухнѣ,-- спрашиваетъ меня парикмахеръ, и не ожидая моего отвѣта, продолжаетъ: вотъ она!
   Все пространство около рѣшотки было усѣяно торговцами и торговками. Пріѣзжаетъ, напримѣръ, баба съ телѣжкой, въ телѣжкѣ три чугуна, въ первомъ щи -- или супъ, во второмъ -- горло, сердце, печенка, легкое, какъ есть весь требухъ бычачій, въ третьемъ -- гречневая каша. Всѣ три чугуна покрыты разной домашней вѣтошью: ватнымъ одѣяломъ, солдатскою шинелью и пр. Кромѣ этой снѣди, заключающейся въ чугунахъ, имѣется приличный запасъ ржаного хлѣба, порѣзаннаго на ровные куски, цѣной въ копѣйку каждый. Тутъ же стоитъ корзина съ ложками и деревянными чашками двухъ величинъ: въ 2 к. и 3 к. за порцію щей или супа, что на тотъ разъ случится; мясо продается отдѣльно. Рабочіе окружаютъ эту ходячую кухню и весь обѣдъ получаютъ за 10 коп., т. е. на 3 к. щей, на 3 коп. легкаго или печенки, на 3 коп. каши и на 1 коп. хлѣба. Вотъ эта то ходячая столовая и окрещена рабочими "шереметьской кухней". Кромѣ этого, здѣсь можно получить пироги съ картофелемъ по 2 к. и свиныя кишки съ кашей. Постомъ меню нѣсколько мѣняется: вмѣсто бычачьей требухи -- треска и горячій картофель, селедка по копѣйкѣ за кусокъ и лукъ зеленый, вмѣсто скоромныхъ щей -- горохъ, приправленный чернымъ коноплянымъ масломъ. Болѣе смѣтливыя торговки запасаются и ведромъ квасу со льдомъ, по грошу за кружку, или за копѣйку -- пей до сыта. Кто ѣлъ полный обѣдъ, т. е, щи, мясо и кашу, тотъ пользовался правомъ пить квасъ даромъ. Были между ними и холодные буфеты, также на колесахъ; въ нихъ можно было получить пеклеванники и бѣлыя булки, сыръ, масло, ветчину, колбасу и проч. Эти буфеты были аристократическіе, около нихъ толпится публика посостоятельнѣе, болѣе чиновная: артельщики, дрягили, досмотрщики -- людъ болѣе или менѣе начальственный. Прибѣгаютъ сторожа изъ присутствія для закупокъ завтраковъ, посылаемые канцелярскими. Собственно говоря, большая торговля продолжается какихъ нибудь минутъ 45, въ эти минуты рабочій людъ, вооружившись ложками, старается какъ можно поскорѣй убрать свой обѣдъ, запить его квасомъ, да завалиться гдѣ-нибудь на часокъ, т. е. до звонка, на кипу съ хлопчатой бумагой, а затѣмъ площадь пустѣетъ до окончанія работы. Остаются только холодные буфеты, постоянные, да нѣсколько бабъ съ лакомствами, состоящими изъ подсолнечниковъ, да моченаго гороха, который они продаютъ на мѣру въ грошъ и копѣйку. Мѣрой служатъ разной величины банки изъ-подъ помады.
   У парикмахера оказалось огромное знакомство. Проходя мимо поденьщиковъ, разсѣвшихся по турецки, на землѣ, онъ то и дѣло, раскланивался. "Это все наши!" подмигнулъ онъ мнѣ, какъ бы давая чувствовать, что вотъ, дескать, какой я здѣсь извѣстный человѣкъ.
   Мы направились къ виднѣвшемуся напротивъ трактиру, называемому почему-то "небѣленымъ". Подъ трактиромъ была харчевня, или, какъ гласила закоптѣлая вывѣска: "продажа съѣстныхъ припасовъ". Мы спустились въ подвальчикъ.
   Грязный и темный подвалъ былъ уставленъ большими столами и скамейками, на которыхъ сидѣли рабочіе и обѣдали. На противоположной сторонѣ двери былъ прилавокъ, на коемъ помѣщались разнаго рода закуски въ видѣ варенаго мяса, ветчины и проч. На прилавкѣ стояло въ рядъ нѣсколько сковородокъ разныхъ величинъ съ крошеной говядиной и картофелемъ. Тутъ же на прилавкѣ, помѣщались вѣсы и хлѣбъ. Далѣе, за прилавкомъ, въ углу, пріютилась русская печь, плита и котлы со щами и горохомъ, а за печью дверь въ какую-то коморку. Въ эту коморку часто входили и выходили назадъ поденьщики и получали отъ маркитанта деньги. Съ прихода, около дверей, за столомъ, на которомъ дымилась огромная сковорода съ "солянкой" и красовался полуштофъ, значительно отпитый -- сидѣли Васька и халатъ.
   -- А вотъ и мы поспѣли! Ишь какъ въ акуратъ,-- сказалъ парикмахеръ, забираясь черезъ скамейку за столъ. Пригласили и меня.
   -- Ты у насъ молодецъ будешь,-- началъ Васька, трепля меня по плечу,-- держись пословицы: "съ волками жить, по волчьи выть".
   -- Ты, если когда что нибудь слимонишь на пристани, то тащи прямо къ Никитѣ Трифонычу: онъ все принимаетъ и разсчитываетъ по чести,-- между прочимъ поучалъ меня парикмахеръ,-- такъ прямо и проходи вонъ въ ту дверь за печку.
   Я поблагодарилъ за совѣтъ и изъявилъ сомнѣніе, что едва ли имъ придется мнѣ воспользоваться.
   -- Дурень ты, ваше благородіе, сейчасъ видно, что еще не полированъ, тебѣ только бы колеса мазать, али чугунныя папиросы (трубы) выгружать, а не бакалею, вотъ какъ получишь за весь то день четвертакъ, такъ на другой день умнѣе станешь, значитъ просвѣтишься немного.
   -- Отчего же я получу четвертакъ?
   -- А отъ того, отъ праздника; я ужь эти порядки лучше тебя разумѣю, потому и говорю. Ты думаешь, дрягиль тебѣ повѣритъ, что ты, день у него проработавши, ничего не слимонилъ. Вонъ на второй штабель небось и по полтиннику мало охотниковъ работать: тамъ отъ чугунной то балясины пудовъ въ двадцать ничего не откусишь, да и въ пазуху не запрячешь, развѣ только, какъ зазѣваешься, такъ безъ ноги или руки останешься -- за то тамъ и полтина. Здѣсь не то; здѣсь дрягиль порядить по тридцати, да при разсчетѣ по пятачку и сброситъ: "вы, дескать, украли каждый на рубль", вотъ оно какъ, значить, съ васъ и не грѣхъ по пятачку скинуть", ну, значитъ, и нарови неостаться въ накладѣ; а то, какъ получишь четвертакъ за цѣлый день, такъ нечего будетъ и за ночлегъ отдать. Ужь тутъ такъ подведено, что рука руку моетъ; ты думаешь, что дрягиль не видѣлъ, какъ Васька грузился?... шалишь!
   -- Стало быть и ты четвертакъ получишь, не я одинъ.
   -- Ты, милый человѣкъ, на меня не смотри. У насъ компанія, не я, такъ Васька выручитъ, не онъ, такъ другой, мы въ одной квартирѣ живемъ, у насъ все сообща.
   На два часа прекратившееся движеніе уже опять проснулось. Минутъ черезъ десять дрягиль колонистъ зазвонилъ на работу.
   -- Вставай, вставай! собака пролаяла, -- кричали дрягили, толкая въ бока сонныхъ, разметавшихся по пристани поденьщиковъ. Все зашевелилось: опять заныли лебедки; послѣ обѣда работа показалась еще скучнѣй, телѣжки нагружались медленней, да и жара стояла невыносимая.
   Вдругъ, слышу, шумъ, оглянулся -- двое артельщиковъ схватили на какой-то покражѣ поденьщика и расправлялись своимъ судомъ. Оказывается, что несчастный напихалъ въ брюки и сапоги хлопчатой бумаги (ваты), его поймали на мѣстѣ и безъ всякихъ околичностей начали бить. Рабочій сначала не оборонялся, сознавая вѣроятно, что скверно сдѣлалъ и слѣдуетъ поплатиться за это, но когда стало не втерпежъ, схватилъ валявшуюся въ пустой лагункѣ дегтярную швабру и перваго подвернувшагося такъ съѣздилъ по головѣ, что шапка отлетѣла на нѣсколько саженъ. Бой принялъ другой оборотъ: артельщики и дрягили, какъ дикіе звѣри, кинулись на поденьщика, вмигъ разорвали на немъ брюки, вытаскали вату, а потомъ схватили кто за волосы, кто за шиворотъ и потащили съ пристани за калитку. На пути приставали къ нимъ другіе артельщики и каждый какъ бы обязанностію считалъ дать ему затрещину. Я даже похолодѣлъ отъ такой расправы. Поденьщики и досмотрщики безучастно смотрѣли на эту травлю, и не одного слова, ни одного взгляда не было въ пользу несчастнаго, только послѣ смѣялись цѣлый день надъ артельщикомъ, у котораго вся голова и лицо оказались въ дегтю, а изъ носа текла кровь.
   -- Ишь какъ онъ тебя разрисовалъ, -- смѣялся штабельный досмотрщикъ.
   Васька тоже покатывался со смѣху, только халатъ нахмурился и молчалъ, наконецъ и тотъ заговорилъ.
   -- Нѣтъ, это не мода, пусть свой, штабельный дрягиль или артельщикъ расправляется, если у него украли, а со всей пристани собираться и бить, кому и не слѣдъ -- не водится.

0x01 graphic

III.

   Работалъ у насъ на штабелѣ отставной солдатикъ, еще не очень старый, его обязанность была завозить телѣжки на мостки и принимать поднятый изъ трюма товаръ. Такъ какъ мостки были настланы не надъ самымъ люкомъ, а немного въ сторону, то, когда ящикъ или бочка поднимались въ уровень съ телѣжкой, то ихъ слѣдовало раскачать и крикнуть "отдай"; рабочіе по этому паролю опускаютъ лебедку и грузъ ложится на телѣжку. Случилось такъ, что рабочіе въ извѣстный моментъ не опустили лебедку, и бочка тяжестію своею отошла назадъ отъ телѣжки; солдатикъ не успѣлъ, ни удержать эту бочку надъ телѣжкой, ни крикнуть "стопъ!" какъ рабочіе опустили: лебедка быстро завертѣлась, бочка, мимо телѣжки и мостковъ, полетѣла въ трюмъ корабля, а за ней, потерявъ балансъ, полетѣлъ внизъ головой и солдатикъ...
   Какъ онъ тамъ ударился -- Богъ его знаетъ. Набѣжалъ народъ, поденьщики, артельщики, явилось начальство, въ лицѣ дежурнаго по пристани чиновника. Кто совѣтовалъ сбѣгать за фельдшеромъ, а кто говорилъ, что ужь поздно, не надо. Работа на нашемъ штабелѣ прекратилась. Лебедки перестали скрипѣть. Прибѣжалъ фельдшеръ, съ сумой черезъ плечо, его пропустили впередъ и толпа опять сплотилась. Пришолъ старшій корабельный смотритель, высокій, съ красной физіономіей, скуластый. Рабочихъ погнали съ корабля, стали разгонять и на пристани. Корабельный смотритель спустился по трапу въ трюмъ, гдѣ уже суетился фельдшеръ. Немного погодя, оба вылѣзли, а потомъ подняли на лебедкѣ и самаго солдатика. Оказалось, что голова его представляла облитую кровью массу. Матросы положили трупъ на тряпку и снесли на пристань. Меня удивило то обстоятельство, что таможня даже носилокъ не имѣетъ. Положили трупъ на рогожку и покрыли его солдатской шинелью, принадлежавшей покойному. Тутъ я увидѣлъ то, чего не ожидалъ: Васька взялъ солдатскую шапку, положилъ на покойника, досталъ серебряный гривенникъ, бросилъ въ шапку и перекрестившись на петропавловскую крѣпость, отошелъ прочь. Почти всѣ поденьщики послѣдовали его примѣру: кто пятачекъ, кто три копѣйки, кто копѣйку, однимъ словомъ казавшіеся до сей минуты безучастными, равнодушными къ товарищу, котораго артельщики били за кражу -- тронулись какимъ-то особеннымъ чувствомъ къ несчастной судьбѣ труженика, за тридцать копѣекъ получившаго смерть. Бросая монетку въ шапку, вѣроятно многимъ приходило на мысль, что и съ нимъ могло случиться то же, а можетъ быть, когда нибудь и случится. Корабельный смотритель положилъ три рубля. Прибѣжалъ елисѣевскій артельщикъ "Непирка", бросилъ гривенникъ и оговорился притомъ, что больше мелкихъ нѣтъ. Шкипера съ кораблей тоже жертвовали.
   -- Эй вы, беритесь! что руки поразставили, покойника не видали, всѣ покойники будемъ!
   Дрягиль сталъ отвязывать у покойника поденную жестянку.
   -- Стой братъ, не торопись,-- остановилъ его Васька,-- можетъ быть наслѣдники найдутся, вѣдь онъ больше полдня проработалъ!
   Такъ и не дали отвязать жестянку.
   Рабочіе снова брались за дѣло, но уже не такъ лихо, какъ до этого случая, видно было, что на нихъ это подѣйствовало весьма не утѣшительно. Зубоскальство прекратилось. Нужно было ѣхать. "Ну, братики, навались!" понукалъ Васька, "вѣрно ужь такая ему планида вышла, что помереть на голандской". Только вывезли къ скверу, смотримъ: бѣжитъ какая то бабенка, реветъ и голоситъ на все горло...
   -- Братцы родименькіе! Гдѣ солдатика-то пришибло?
   -- Твой штоли, тетя! Ступай тамъ на пристани.
   -- Може и мой, касатики, посмотрѣть надо!
   -- Да не узнаешь, потому...
   -- Эва, не узнать, но одежѣ узнаетъ.
   Но баба не дослушала и со всѣхъ ногъ пустилась на пристань.
   -- Да это никакъ та -- говоритъ одинъ поденьщикъ -- что утресь намъ пироги на мосту продавала; что то ровно похожа, только у той сарафанъ кажись не красный.
   -- Вотъ и овдовѣла. Теперь, какъ увидитъ, да если ее, такъ взвоетъ еще пуще.
   -- Ну это какъ придется. Намнясь на стрѣлкѣ рязанца хлопкой задавило, такъ жена то какъ пришла, слава тебѣ, говоритъ, Господи, что ослобонилъ ты меня; хорошъ онъ, говоритъ, былъ живой -- а какъ убрался, такъ сталъ еще лучше. Даже перекрестилась, право.
   -- Всяко бываетъ.
   Когда воротились на пристань, тамъ уже стоялъ околодочный надзиратель и городовой. Баба дѣйствительно нашла, кого искала, но узнала только по одеждѣ, потому что голова была обернута въ холстину и зашита. У солдатика, по словамъ бабы, было трое ребятишекъ, которые теперь остались сиротами.
   Жаръ начиналъ спадать, было около 5 часовъ, а трупъ солдатика все еще лежалъ на пристани. Кто-то распорядился было перенести его въ часовню, находящуюся тугъ же на пристани, да таможенное начальство недозволило, "и тутъ де хорошо". Баба сидѣла и плакала надъ покойникомъ. День склонялся къ вечеру, уже скоро и шабашъ.
   Передъ шабашомъ Васька отправился на рекогносцировку по прочимъ штабелямъ и гдѣ-то посчастливилось ему снова нагрузиться, на этотъ разъ не кофеемъ а кубовой краской, индиго, да непосчастливилось пробраться за ворота. Стражники при выходѣ обыскали его по тщательнѣй, нашли индиго около 10 фунт., схватили Ваську и потащили въ корабельную контору.
   -- Сходимъ что-ли заключеннаго навѣстить,-- подбивалъ меня парикмахеръ,-- "пока телѣжки наложатъ, мы живо слетаемъ, не успѣетъ стриженная дѣвка косы заплесть, какъ мы тутъ будемъ, кстати покуримъ". Курить мнѣ очень хотѣлось; я согласился.
   Входъ въ корабельную контору былъ прямо съ пристани; мы вошли. Огромная комната, по одной стѣнѣ тянется перегородка, надъ перегородкою антресоли съ нарами, въ лѣвой сторонѣ печь, а за ней въ углу, въ довольно большой нишѣ, устроена арестантская, отдѣленная деревянною толстою рѣшоткою. запертою висячимъ замкомъ. Парикмахеръ, какъ вошелъ, направился прямо къ рѣшоткѣ, я за нимъ.
   -- Вы куда, лашманская гвардія! закричалъ на насъ старенькій, маленькаго роста, сѣденькій съ лысиной досмотрщикъ, съ длинной кавалеріей на груди.
   -- Къ тебѣ, Антонъ Митричъ, съ просьбой.
   Старикъ уставилъ на него свои мутные глаза, удивленный, что его назвали по имени.
   -- Какова тебѣ шута нужно, сердился старикъ.
   -- Да вотъ пришолъ на брата поглядѣть, за рѣшоткой сидитъ.
   -- На брата поглядѣть,-- передразнилъ Антонъ Митричъ -- а самъ небось, ягнячья мать, водки принесъ!
   -- Нѣтъ, ей Богу нѣтъ, обыщи коли не вѣришь! распинался парикмахеръ.-- А коли хошь попотчуемъ.
   -- Вы всѣ только сулите, проворчалъ Антонъ Митричъ.
   Мы подошли къ рѣшоткѣ, тамъ было очень темно, и потому узнать кого бы то ни было можно было только но голосу.
   -- Васька.
   -- Оу!
   -- Ну что, какъ дѣла!
   -- Дѣло швахъ, отобрали все.
   -- Ходи еще! совѣтуетъ парикмахеръ.
   -- Изъ-за рѣшотки то?
   -- Эва! Первой разъ что ли! Давай денегъ, вотъ его благородіе пока здѣсь покуритъ, я сбѣгаю за сороковушкой, приподнесемъ ее Антону Митричу, онъ и выпуститъ.
   -- Да не успѣю ничего сдѣлать, сейчасъ шабашъ.
   -- Не успѣешь, не успѣешь -- все равно, не сидѣть же тутъ.
   -- Такъ, айда! Васька далъ денегъ парикмахеру, который вмигъ исчезъ въ другія двери. Я закурилъ папироску, сѣлъ около печки на полѣно и сталъ наблюдать. Антонъ Митричъ принесъ изъ другой комнаты, гдѣ помѣщалась самая контора, лампадку, и вылилъ изъ нея масло въ бутылку. Явился молоденькій писарекъ съ перомъ за ухомъ.
   -- Антонъ Митричъ, кто дежурный сегодня изъ чиновниковъ?
   -- Сегодня?... Мошкинъ!
   -- То то ты и масло выливаешь.
   -- Я не вылью, такъ онъ выльетъ, да домой унесетъ. Ужь такой скаредъ,-- продолжалъ Антонъ Митричь -- теперь оставь ему цѣлую свѣчку, а на кой шутъ! Теперь лѣто, всю ночь свѣтъ, а на утро придешь,-- подсвѣшникъ ужь пустой! Такъ цѣльную свѣчку домой и унесетъ. Хошь зима, хошь лѣто, а ему чтобъ была свѣчка, ворчалъ Антонъ Митричъ,-- чтобъ его волки заѣли.
   -- Ты потому на Мошкина сердитъ, что онъ тебѣ на выпивку не даетъ.
   -- Чего сердитъ, коли нагдысь самъ видѣлъ, какъ онъ свѣчку въ карманъ пряталъ.
   -- Да велѣли бы тебѣ посадить его за рѣшотку,-- ты-бы обрадовался.
   Въ это время явился парикмахеръ съ полуштофомъ, который передали сквозь рѣшотку Васькѣ. "Маширъ", мигнулъ онъ мнѣ и мы вышли на пристань До конца работы оставался одинъ часъ. Убитаго солдатика уже не было, увезли въ полицію. Нужно было свезти до шабаша послѣднюю поѣздку; мы пристегнули лямки и тронулись. Не прошло пяти минутъ -- какъ Васька былъ уже между нами,
   -- Однако, братъ, ты скоро выплылъ, тебя, знать, за деревянной рѣшоткой не удержишь -- говорили поденьщики.
   -- Ладно, смѣйтесь, а меня полуштофъ выручилъ.
   -- Ну, эй ты, краснобай! закричалъ дрягиль, чѣмъ лясы-то точить, тянулъ бы, а не то проваливай! Пошолъ, пошолъ, подгонялъ онъ. Пакгаузы запрутъ. Мы навалились и повезли скорѣй. "Порожнія телѣжки не бросать на дорогѣ, вези на штабель"! Распоряжался дрягиль. Сдали бочки въ пакгаузъ и съ порожними телѣжками нѣкоторые воротились на пристань, а нѣкоторые остались за калиткой.
   -- Э! Ребята, кричитъ дрягиль, кто хочетъ на шабашъ котелъ выкатывать, становись во фрунтъ! Стали строиться въ шеренгу, всталъ и я. Стой, довольно! Сосчиталъ, оказалось 63 человѣка, троихъ отбавилъ. По семи копѣекъ на рыло! объявилъ дрягиль.
   -- Мало, Костя! по гривеннику посули.
   -- Ну, ну, ладно, копѣйку прибавлю. Пошолъ на 15-й, скомандовалъ онъ. Толпа повалила на 15-й штабель.
   Огромный паровикъ лежалъ на палубѣ, бота. Его слѣдовало снять съ палубы, положить на большую телѣжку (медвѣдку) и отвезти къ часовнѣ. Положили два толстые бревна, однимъ концомъ на край бота, другимъ на пристань. Двѣ веревки, однимъ концомъ укрѣпили на пристани, а другіе два конца подсунуты были подъ котелъ и потомъ переброшены черезъ него рабочимъ. За каждый конецъ взялось по тридцати человѣкъ. Матросы на ботѣ вооружились толстыми дубинами и приготовились направлять ходъ котла, на случай, если бы онъ пошелъ не ровно. Дрягильскій десятскій, изъ колонистовъ, помѣстился въ серединѣ между обѣими рядами рабочихъ и приготовился запѣвать соло извѣстной дубинушки.
   -- Слышь эй, десяцкій! кричитъ съ бота шкиперъ,-- смотри, сдюжитъ ли снасть! неравно лопнетъ, судно попортишь, и людей покалѣчишь! Смотри, эвонъ она тутъ размочалилась!
   -- Это борода твоя размочалилась! Равняйсь! кричалъ десятскій, не обращая вниманія на замѣчаніе шкипера, что въ кучу-то сбились, овцы! Все-ли готово, эй, шкипаръ!-- Ладно, поспѣешь, не торопись, потопишь судно, такъ не тебѣ по міру то идти, ворчалъ шкиперъ, а самъ распорядился, чтобы матросы, по мѣрѣ того, какъ котелъ будетъ подаваться впередъ, немедленно подкладывали брусья, на тотъ случай, если бы веревка лопнула, то чтобы онъ не покатился назадъ на палубу, которую могъ пробить, или самъ съ размаха перекатиться черезъ судно и упасть въ Неву. Готово! закричалъ шкиперъ, когда все приладилъ на случай опасности.
   -- Подтянись, молодцы! закричалъ дрягиль, вынулъ изъ-за пояса кожанную рукавицу и дирижируя сю надъ головой затянулъ:
   
             Ой, ребятушки, сбирайтесь,
             За веревочку хватайтесь!
   
   Хоръ подхватилъ:
   
             Ой, дубинушка, ухни!
             Ой, зеленая сама пойдетъ,
                       Идетъ!...
   
   -- Идетъ, идетъ, идетъ! Вали, вали, ребята!.. Судно накренилось на бокъ подъ тяжестью желѣзнаго гиганта. Толстые бревна, какъ спички, хрустѣли подъ нимъ. Смѣтливый шкиперъ работалъ со своей командой, и не напрасно.-- Вали ребята, не выдавай молодчики! неистово ревѣлъ дрягиль. Вдругъ -- трахъ! одна сторона молодчиковъ грянулась объ землю. Лопнула веревка. Шкиперъ былъ правъ. Поденьщики со всего размаха покатились въ перекувырку. Многіе получили ушибы и ихъ пришлось поднимать и отводить въ сторону. Одинъ рабочій, ткнувшись носомъ, попалъ на концы сортоваго желѣза -- и трудно представить, что сдѣлалось съ его физіономіей. Всѣ накинулись на десятскаго, хотѣли его поколотить, но только ограничились бранью. Однако шестерымъ, болѣе потерпѣвшимъ, толпа принудила дрягиля дать по рублю. Пока сбѣгали въ дрягильскую контору за свѣжей веревкой, рабочіе понемногу оправились, но все таки болѣе десяти человѣкъ за веревку уже не брались. Приладили новую веревку, замѣнили раненыхъ здоровыми и работа пошла впередъ. Спѣли еще нѣсколько нумеровъ дубинушки съ болѣе или менѣе нецензурными варіантами припѣвокъ, и какъ только котелъ перевалился съ палубы судна на пристань, шкиперъ тотчасъ велѣлъ отвязать тросы, и судно отошло отъ пристани. Картина приняла другой видъ. Рабочіе взбунтовались. Подай расчетъ! кричали они,-- ты нанимаешь рабочихъ котелъ выкатывать, да снасти гнилыя даешь! Подай рваную снасть, мы его со снастью то въ фарталъ приставимъ! Десятскій струсилъ. Снастью рабочіе дѣйствительно завладѣли и тащили съ нею десятскаго въ полицію. Пришолъ дрягильскій староста разбирать, въ чемъ дѣло.
   -- Вы не орите всѣ, говори кто-нибудь одинъ, а то незнамо, кого слушать, урезонивалъ староста.
   -- Эй, Ванька-нѣмецъ, говори за всѣхъ. Ванька-нѣмецъ говорить будетъ!
   Изъ толпы вышелъ здоровый мужикъ въ кучерской безрукавкѣ.
   -- Что вамъ отъ десятскаго нужно и почему вы не работаете? спрашиваетъ староста.
   -- А хоть бы потому, значитъ, неработаемъ,-- началъ Ванька-нѣмецъ, подпершись кулаками въ бока и разставивъ ноги, что твой десяцкой подряжаетъ людей по 8 коп., даетъ гнилую спасть котелъ выкатывать, да на смерть людей калѣчитъ, вотъ отчего. Теперь, вопервыхъ, продолжалъ ораторъ, поворотившись къ дрягилю бокомъ и отставивъ одну ногу -- теперь, если ты насъ, значитъ, по четвертаку на рыло не расчитаешь, то мы, значитъ, эту самую гнилую спасть, всей артелью въ часть приставимъ, и вонъ тѣхъ битыхъ сведемъ, да и тебя съ десятскимъ туда же притянемъ! а во вторыхъ, наше слово -- олово! На своемъ поставимъ, пебудь я, значитъ, Ванька-нѣмецъ, если не поставимъ.
   -- Это вѣрно: отъ насъ неоткашляешься, кричали изъ толпы нѣсколько голосовъ.
   Староста смекнулъ, что дѣло дрянь, веревка была гнилая, да и покалѣченые тутъ на лицо, разсчиталъ, вѣроятно, что если дѣло дойдетъ до полиціи и мироваго, ему придется больше поплатиться.
   -- Ну ладно, расчитаютъ васъ по четвертаку, подайте сюда веревку!
   Но веревку раньше разсчета рабочіе не отдавали.
   -- Ступайте за калитку! Тамъ васъ расчитаетъ десятскій! говоритъ староста.
   -- Нѣ, нѣ, братцы! За калитку идти не слѣдъ! Пусть насъ тутъ расчитаютъ! Мы порядки то знаемъ, кричалъ какой-то юристъ -- за калитку выйдемъ, такъ тамъ полиція насъ разгонитъ, али въ часть за шумъ заберетъ! Пусть насъ тутъ удовлетворитъ, а за калитку мы не пойдемъ!
   Староста повернулся къ нимъ спиной и велѣлъ десятскому расчитать рабочихъ по четвертаку.
   -- Кто у васъ деньги получаетъ.
   -- Ванька-нѣмецъ получаетъ! За всѣхъ онъ получитъ, кричали рабочіе.
   Ванька-нѣмецъ стоялъ впереди всѣхъ, другой поденьщикъ сзади его держалъ разорванную веревку.
   Десятскій вынулъ три синенькихъ, вручилъ Ванькѣ-нѣмцу, а взамѣнъ получилъ рваную веревку.
   Вся толпа повалила за калитку.
   Ванька-нѣмецъ сбѣгалъ въ кабакъ, что около университета, и размѣнялъ тамъ деньги. Начался расчетъ. Съ нѣкоторыхъ вычитали по 2 коп. Я получилъ полный четвертакъ. По окончаніи расчета, тѣ, съ которыхъ былъ вычетъ, пошли въ кабакъ запивать стачку.
   Полученный четвертакъ я приложилъ къ прежде полученнымъ отъ дрягиля 30 коп., и у меня составился заработокъ въ 55 коп., и кромѣ того ломъ въ плечахъ и что-то очень тяжелое на душѣ. Вотъ все, что я заработалъ на биржѣ и съ чѣмъ воротился къ женѣ на р. Пряжку.

О. Ч--къ.

"Нива", No 21, 1876

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru