Невский А. К.
Университетский обед

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

УНИВЕРСИТЕТСКІЙ ОБѢДЪ.

I.

   Губернскій городъ В. собирался встрѣчать новый годъ. Хотя погода была отвратительная -- несмотря на послѣдній день декабря, зима настоящая не установилась, а только дулъ холодный вѣтеръ и насыпалъ за стѣнами, заборами и у подъѣздовъ сугробы снѣжной крупы, оставивъ голыми площади и середину улицъ -- настроеніе общества, въ ожиданіи предстоящихъ увеселеній, было пріятное. Новый годъ, какъ водится, предположено было встрѣтить на балу въ городскомъ клубѣ, съ музыкою, танцами, ужиномъ и шампанскимъ, по подпискѣ. Но для нѣкоторой части в--го общества программа удовольствій этимъ не исчерпывалась. Въ городѣ В., въ которомъ недавно были открыты новыя судебныя учрежденія, случайно оказалось много представителей этихъ учрежденій, окончившихъ въ разное время курсъ въ к--скомъ университетѣ; къ нимъ примкнуло еще нѣсколько человѣкъ, служащихъ въ другихъ вѣдомствахъ и также бывшихъ питомцевъ того же университета: два доктора, директоръ реальнаго училища, совѣтникъ губернскаго правленія; словомъ, набралось довольно народу для того, чтобы подобная случайность остановила на себѣ вниманіе и дала поводъ въ двухъ-трехъ городскихъ кружкахъ обратиться къ отраднымъ воспоминаніямъ молодости.
   Результатомъ такихъ воспоминаній, въ одинъ изъ обычныхъ клубныхъ вечеровъ, когда послѣ картъ и танцевъ случайно со брались вмѣстѣ поужинать человѣкъ шесть бывшихъ студентовъ, было твердое рѣшеніе праздновать обычнымъ порядкомъ годовщину университета. Рѣшеніе это было на другой день передано тѣмъ, кто наканунѣ не былъ въ клубѣ, и согласіе на него, разумѣется, послѣдовало со всѣхъ сторонъ. Мало этого, такъ какъ въ настоящемъ году день университетской годовщины миновалъ за долго до товарищескаго договора, то было рѣшено, на первый разъ, собственно для начала, отпраздновать эту годовщину въ послѣдній день года, а затѣмъ уже чествовать ее въ свое время.
   Вотъ потому-то, когда большинство в--ской публики отдыхало вечеркомъ, въ ожиданіи клубнаго бала и встрѣчи новаго года, часть этой публики уже собиралась на первый товарищескій обѣдъ, назначенный нарочно довольно поздно, въ шесть часовъ вечера, съ тѣмъ, чтобы прямо съ обѣда отправиться на балъ.
   Такимъ образомъ, раннія, зимнія сумерки 31-го декабря 187. года были встрѣчены обществомъ города В. среди пріятныхъ ожиданій. Но самое пріятное волненіе, самыя радостныя хлопоты были сосредоточены въ одномъ большомъ домѣ, стоявшемъ на главной городской улицѣ, всѣ окна котораго горѣли веселыми огнями. Эти яркіе огни были первыми предвѣстниками ожидаемаго праздника, и причина, почему они загорѣлись именно въ этомъ домѣ, была та, что первый товарищескій обѣдъ долженъ состояться здѣсь, въ квартирѣ прокурора окружного суда Петра Николаевича Барскаго, одного изъ самыхъ почтенныхъ представителей въ городѣ к--го университета. Но, кромѣ общественнаго праздника, преддверіе котораго уже было ознаменовано изящно накрытымъ обѣденнымъ столомъ, въ домѣ Петра Николаевича ожидалось пріятное, уже чисто семейное событіе; къ вечеру должны были пріѣхать на праздники дѣти, сыновья-гимназисты, одинъ 6-го, другой 4-го классовъ. Они учились въ другомъ губернскомъ городѣ и не могли пріѣхать раньше къ Рождеству, потому что, въ числѣ лучшихъ учениковъ, были приглашены на ёлку къ губернатеру, и, по заранѣе полученному наставленію отъ отца, ни въ какомъ случаѣ не имѣли права отказаться отъ приглашенія, а домой должны были пріѣхать нѣсколькими днями позже, къ новому году. Хотя женѣ Петра Николаевича и тяжела была отсрочка свиданія съ дѣтьми, но она понимала, что мужъ имѣлъ основаніе такъ рѣшить въ этомъ случаѣ, и зато теперь Анна Николаевна, красивая и хорошо сохранившаяся женщина лѣтъ 35-ти, не отходя отъ окна, смотритъ на улицу, въ ожиданіи дѣтей, прижимая горящія отъ волненія щеки къ холодному стеклу зимней рамы.
   Петръ Николаевичъ сидитъ у себя въ кабинетѣ передъ роскошнымъ письменнымъ столомъ. Онъ только-что, послѣ совѣта съ женою, рѣшилъ одинъ вопросъ, связанный съ предстоящимъ обѣдомъ. Петръ Николаевичъ всегда, въ важныхъ и неважныхъ случаяхъ, совѣтовался съ женою. Но эти совѣты имѣли особый характеръ: они дѣлались единственно съ цѣлью утвердиться въ заранѣе принятомъ рѣшеніи, котораго никогда возраженія жены отмѣнить не могли. Да впрочемъ, Анна Николаевна такъ привыкла къ подобному характеру совѣщаній съ мужемъ, что никогда и не возражала ему. Участниками праздника было постановлено, чтобы обѣдъ носилъ на себѣ характеръ интимности и дружественной короткости и потому всѣ заранѣе согласились во фраки къ обѣду не одѣваться. Но Петръ Николаевичъ разсудилъ, что онъ лично не нарушитъ условія, если и надѣнетъ фракъ: онъ покажетъ этимъ только вниманіе къ гостямъ своимъ, а, между тѣмъ, дастъ легкій намекъ и на независимость своего собственнаго взгляда на вещи. Поэтому, фракъ, вычищенный и совершенно готовый, лежалъ на диванѣ.
   Теперь Петръ Николаевичъ внимательно перечитываетъ исписанный его рукою листокъ бумаги: это рѣчь, которую онъ будетъ говорить за обѣдомъ. Понятно, что какъ представитель собравшагося кружка, какъ хозяинъ, онъ долженъ говорить и говорить хорошо, поддержать славу краснорѣчиваго оратора, кото рая была за нимъ признана и за предѣлами города, благодаря прекраснымъ рѣчамъ, произносимымъ въ судѣ. По обыкновенію, онъ уже читалъ свою рѣчь и женѣ, выслушалъ ея полное одобреніе, и теперь повѣряетъ общее впечатлѣніе, которое рѣчь она должна будетъ произвести, а кстати запоминаетъ и порядокъ изложенныхъ въ ней мыслей, такъ какъ, конечно, онъ будетъ говорить ее прямо, а не читать по бумажкѣ.
   Представивъ себя слушателемъ, а не авторомъ, Петръ Николаевичъ находитъ, что легкая поэтическая струйка, въ родѣ отрывка какихъ-нибудь стиховъ, была бы очень умѣстна. Онъ задумывается, но въ голову ему не приходитъ ничего подходящаго, можетъ быть, и потому, что онъ давно, очень давно не читалъ стиховъ. На полкахъ его этажерки тоже нѣтъ поэтическихъ сочиненій, изъ которыхъ можно было бы чѣмъ-нибудь позаимствоваться. Петръ Николаевичъ старается вспомнить, какія стихотворенія волновали когда-то его и его молодыхъ друзей, какія строфы заучивались, повторялись и пользовались популярностью въ средѣ тогдашней молодежи, и думаетъ, не сохранилось ли чего-нибудь изъ этихъ забытыхъ памятниковъ молодости въ его письменномъ столѣ. Одинъ изъ ящиковъ его большого стола былъ назначенъ исключительно для частныхъ, личныхъ бумагъ; въ немъ были связки писемъ, хранились тетради съ разными литературными попытками давнихъ лѣтъ, и, какъ помнится Петру Николаевичу, тамъ, на днѣ ящика, есть пачка студенческихъ бумагъ и записокъ, которую время не растрепало и не развѣяло. Она случайно осталась въ имуществѣ Петра Николаевича, какъ иногда среди зимы остается нѣсколько сухихъ, пожелтѣвшихъ листковъ на какой-нибудь вѣткѣ голаго дуба.
   Петръ Николаевичъ отперъ ящикъ и сталъ просматривать хранившіяся тамъ бумаги. Сперва онъ вынималъ пачки съ письмами, аккуратно сложенныя, связанныя шнурками и помѣченныя цифрами годовъ; но вотъ, между двумя толстыми пачками, оказалось одинокое письмо. Петръ Николаевичъ беретъ его, недоумѣвая, почему оно такъ брошено въ столъ, не поставленное ни въ хронологическую, ни въ какую иную связь съ прочими письмами, и подноситъ его къ лампѣ. Какое-то воспоминаніе блеснуло у него въ головѣ, кольнуло въ сердцѣ, откинуло на спинку кресла, уронило его руку съ листкомъ на колѣно и тяжелою, непріятною тѣнью легло на его лицо. Онъ напряженно задумался, долго и упорно смотрѣлъ на зеленое сукно своего стола; потомъ медленно выпрямился, вздохнулъ и протянулъ-было руку съ письмомъ къ открытому ящику стола, но рука будто сама потянулась опять къ лампѣ и Петръ Николаевичъ сталъ читать.
   

II.

   "Братъ! много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ мы разошлись съ тобою, слишкомъ много для того, чтобы память обо мнѣ не потонула въ томъ широкомъ потокѣ жизни, которымъ шли для тебя эти года. Но за ними, на далекомъ горизонтѣ нашего дѣтства, остались другіе годы, когда-то прочною цѣпью связывавшіе насъ. Если хоть одно звѣно этой цѣпи осталось въ душѣ твоей -- вспомни меня и прочти это письмо. Я не буду тебѣ напоминать, почему мы разошлись; ты, вѣрно, это еще помнишь, и не обвинишь меня, каковы бы ни были твои настоящіе взгляды на вещи. Не обвинишь потому, что я поступалъ именно такъ, какъ ты самъ думалъ и говорилъ, пока не сталъ думать иначе. Я не буду тебѣ разсказывать подробно о моей жизни со времени разлуки нашей; скажу одно: ты оказался правъ въ своемъ прощальномъ предсказаніи мнѣ. Я не видѣлъ ни удачи, ни отдыха, ни минуты покоя въ жизни, и, оставаясь вѣренъ своимъ -- какъ въ наше время ихъ называли -- "идеаламъ", ни одного изъ нихъ не видѣлъ въ дѣйствительности, а, между тѣмъ терялъ и терялъ ту почву, по которой все-таки надо ходить, хотя бы даже и въ поискахъ за идеалами. Не знаю почему я все-таки долго былъ послѣдователенъ, терялъ мѣсто за мѣстомъ, занятіе за занятіемъ и, вслѣдствіе этого, понятно, терялъ тѣ права, которыхъ никогда не лишаютъ человѣка оффиціально, но которыя отнимаются отъ него по какому-то недостижимому безмолвному общественному соглашенію. Потерявъ въ числѣ этихъ правъ, между прочимъ, и право искать для себя подходящаго труда, я рѣшился обратиться къ такой работѣ, гдѣ моя матеріальная обстановка была бы мыслима. Я ушелъ въ село. Тутъ, присмотрѣвшись ко всѣмъ видамъ крестьянскихъ занятій, отъ волостного писаря до пастуха, я нашелъ единственно возможнымъ для себя физическій трудъ и нанялся работникомъ. Но и тутъ вышла неудача: меня одолѣли не усилія работы, не матеріальныя лишенія, а убило страшное открытіе физической неподготовленности и непригодности къ работѣ. Надежда понемногу пріучить руки къ ней не сбылась: мнѣ былъ 36-й годъ и уже во мнѣ развился зачатокъ тяжелой болѣзни. Я понялъ тогда, что на эту дорогу надо было выходить много раньше. Но идти мнѣ все-таки было рѣшительно некуда и я пошелъ въ той же деревнѣ въ пастухи. Прошелъ годъ безмолвной праздности на солнцѣ и на дождѣ, и принесъ съ собою сознаніе, что избранный, сильный умъ не погибъ бы, конечно, въ этой праздности. Я же, принявшій на себя иго только простого, честнаго человѣка, погибалъ душою, бездѣйствуя съ своимъ стадомъ въ степи. Вотъ почти вся исторія моя со времени нашей разлуки. Я прибавлю къ ней еще одинъ эпизодъ, вспоминая его съ тяжкою сердечною болью: до тебя, можетъ быть, когда-нибудь доходили слухи, что я погибъ въ омутѣ пьянства... Сознаюсь тебѣ, что я пилъ, пилъ цѣлый мѣсяцъ -- и не могъ продолжать пить. Братъ! съ слишкомъ противоположныхъ сторонъ дала намъ судьба глядѣть на жизнь! поэтому, не надѣясь вызвать въ тебѣ сочувственное оправданіе, прошу только повѣрить, что были у меня минуты, такія минуты, которыя съ безумною силою тащатъ человѣка къ порогу насильственной смерти. Но молодая жизнь еще упиралась, не шла за роковую черту -- и вотъ ее-то я думалъ обмануть водкой...
   "Еслибы ты взглянулъ на меня, ты бы меня не узналъ: такъ я усталъ, ослабѣлъ и постарѣлъ. Но моя больная душа еще пытается ухватиться за жизнь. Можетъ быть, ты подумаешь, что лучше бы этихъ попытокъ уже не было, и я, пожалуй, соглашусь съ тобою. Но видно, срокъ еще не насталъ, и я въ силахъ призывать его только словами... помоги мнѣ, братъ, подняться на послѣдніе, навѣрное, немногіе годы! Я еще сохранилъ настолько умственныхъ силъ, что могу исполнять письменную работу на какомъ-нибудь мѣстѣ; не покрививъ душою, я могъ бы заняться учебнымъ трудомъ. Помоги мнѣ получить какое-нибудь мѣсто, хотя бы съ самымъ ничтожнымъ вознагражденіемъ; опираясь на свое положеніе, ты, быть можетъ, въ силахъ это сдѣлать. Я, съ своей стороны, разумѣется, не ставлю никакихъ условій.
   "На сколько бы я ни казался тебѣ неправымъ за все мое прошлое, какимъ бы малодушнымъ ни счелъ ты меня въ эту минуту, повѣрь, что я слишкомъ много выстрадалъ, и прости мнѣ мое малодушіе хоть за эти страданія.
   "Еще одна необходимая замѣтка. Ты знаешь, что моя борьба была скромна, не выходила изъ маленькихъ сферъ жизни, знаешь, что я никогда не былъ склоненъ къ широкимъ планамъ. Вѣрь моей совѣсти, что ни во всемъ моемъ прошломъ, ни въ моихъ документахъ нѣтъ никакихъ данныхъ, которыя могли бы компрометировать тебя въ виду твоего служебнаго положенія.
   "Если ты захочешь мнѣ отвѣтить, прилагаю свой адресъ...."
   Письмо это, съ незнакомымъ почеркомъ на конвертѣ, принесли еще лѣтомъ съ почты, вмѣстѣ съ другою частною и казенною корреспонденціею. Когда до письма дошла очередь, послѣ казенныхъ бумагъ, Петръ Николаевичъ взглянулъ на подпись, остановился на минуту и вспомнилъ, что ужь двѣнадцать лѣтъ не имѣетъ никакихъ свѣдѣній о братѣ Евгеніи. Онъ даже сомнѣвался, чтобы братъ былъ живъ. Потомъ, онъ внимательно прочиталъ письмо, сложилъ его и спряталъ въ столъ. И оно было исключено изъ очереди дневныхъ размышленій до слѣдующаго утра, съ тѣмъ, чтобы слѣды впечатлѣнія, произведеннаго письмомъ, изгладились и улеглись прежде, чѣмъ будетъ опредѣленъ вызываемый имъ образъ дѣйствій.
   "Подождемъ, чтобы осыпались лепестки съ розы, посмотримъ, что послѣ нихъ останется, и тогда скажемъ, чего стоила сама роза!" -- такъ однажды, въ одной изъ своихъ блистательныхъ рѣчей, Петръ Николаевичъ рекомендовалъ относиться къ волнующимъ обстоятельствамъ жизни! Онъ и самъ всегда такъ поступалъ въ тѣхъ случаяхъ, которые тревожнымъ образомъ дѣйствовали на его душу.
   На утро, всѣ лепестки, одинъ за другимъ, облетѣли съ неожиданно пришедшаго изъ далекой глуши вопроса и по мѣрѣ того, какъ они разлетались подъ дуновеніемъ здраваго обсужденія, обнажалось сухое, колючее рѣшеніе: не отвѣчать вовсе на письмо. Желтая тѣнь на лицѣ Петра Николаевича блѣднѣла и морщинка, единственная маленькая стрѣлка, показывавшая, въ напряженныя минуты жизни, время на его еще гладкомъ и свѣжемъ лбу, укорачивалась съ обоихъ концовъ и сдѣлалась, по обыкновенію, мало замѣтною.
   Онъ спряталъ перечитанное еще разъ письмо въ столъ и позвалъ жену.
   -- Анна, сталъ онъ ей разсказывать:-- я никогда не говорилъ тебѣ, что у меня былъ братъ. Хотя, собственно говоря, онъ и теперь есть, но я все же продолжаю говорить, что онъ только былъ у меня. Мы съ нимъ разошлись рѣзко, и вновь сойтись никогда не могли. Теперь, онъ самъ подвелъ итогъ своей жизни, и написалъ мнѣ, что итогъ этотъ -- нищета безъ надежды и возможности выбиться изъ нея. Можешь судить, до чего мнѣ это... непріятно!
   -- Гдѣ же онъ и что онъ именно пишетъ тебѣ?
   -- Не въ этомъ дѣло, Анна. Не находя возможности къ полученному итогу еще что-нибудь прибавить, братъ проситъ меня помочь ему.
   -- Чѣмъ же ты можешь помочь ему?
   -- Естественно, что я обсуждалъ этотъ вопросъ со всѣхъ сторонъ и боюсь, что братъ ошибается, думая, что я могу придти къ нему на помощь. О денежной помощи не можетъ-быть и рѣчи; нѣсколькихъ рублей, которые равнялись бы милостынѣ, я не считаю возможнымъ предложить ему. Капитала дать тоже не могу, во-первыхъ потому, что я его не имѣю, но еслибы и имѣлъ, то изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что я долженъ его отдать кому бы то ни было. Сбереженія наши, о которыхъ тебѣ хорошо извѣстно, имѣютъ слишкомъ священное и опредѣленное назначеніе, чтобы коснуться ихъ даже мыслью. На нихъ основывается будущность нашихъ дѣтей, ихъ дальнѣйшее воспитаніе.
   Анна Николаевна опустила голову и въ ней быстро зароились мысли, которыя, въ сущности, никогда и не покидали ее, и только временами оттѣснялись обычными тревогами и заботами дня въ болѣе покойные и темные уголки души. Дѣти ея, дѣйствительно, приближались къ тому возрасту, за которымъ скоро надо было созидать вѣнецъ ихъ образованія и начало карьеры. Затѣмъ, ей ясно представились и самыя "сбереженія", въ видѣ небольшой, сѣровато-розовой пачки, хранившейся въ ея комодѣ, въ спальнѣ, и связанныя съ нимъ разсчеты на Петербургъ, училище правовѣденія и проч. Поэтому, она, тихо вздохнувъ, сказала:
   -- Конечно, это все равно, что не наши деньги...
   -- Конечно, ни я, ни ты иначе разсуждать не можемъ. Но за этою совершенно выяснившеюся стороною вопроса, является другая. Братъ полагаетъ, что я могу достать ему какое-нибудь мѣсто. Объ этомъ тебѣ, какъ женщинѣ, труднѣе будетъ сдѣлать себѣ ясное представленіе, а потому я много говорить не буду. Скажу только, что, во-первыхъ, я могъ бы выхлопотать ему мѣсто въ предѣлахъ нашего города, или нашего округа -- не иначе; во-вторыхъ, что подобный шагъ съ моей стороны, могъ бы повести къ самымъ щекотливымъ, крайне нежелательнымъ затрудненіямъ въ виду моего положенія и вообще нашихъ отношеній и связей. Наконецъ, я не могу забыть, что наши сыновья ужь на возрастѣ, почти молодые люди, а ты знаешь, до какой степени надо осторожно допускать какое бы то ни было вліяніе на молодыя головы, особенно, если оно можетъ пользоваться случайною близостью отношеній.
   Анна Николаевна читала газеты и журналы, знала, что бываютъ очень опасныя вліянія, и поняла, что мужъ относитъ брата къ числу людей, склонныхъ къ опаснымъ вліяніямъ.
   -- Да, едва ли ты можешь быть полезенъ ему, сказала она:-- хоть это и очень грустно. Разскажи мнѣ, по крайней мѣрѣ, про него, что онъ за человѣкъ и за что вы разошлись?
   -- Много о немъ мнѣ нечего говорить, потому что въ какія бы подробности я ни вдавался, они существеннаго значенія не имѣли бы. Братъ рано всталъ на ложную дорогу, и пошелъ по ней съ непобѣдимымъ упрямствомъ, пытаясь протащить въ довольно узкія и слишкомъ хорошо охраняемыя ворота дѣйствительной жизни весь грузъ молодыхъ увлеченій, не разобравъ ихъ предварительно и не подвергнувъ анализу здраваго смысла. Грузъ былъ слишкомъ безпорядоченъ и несоотвѣтственъ требованіямъ дѣйствительности; понятно, что и результатъ вышелъ такой, какого слѣдовало ожидать. Несомнѣнно, что онъ только себя можетъ винить въ своемъ настоящемъ положеніи, и этого, я полагаю совершенно достаточно, чтобы мы съ тобой не возвращались болѣе къ предмету настоящаго разговора.
   Мысли Анны Николаевны еще нѣсколько минутъ кружились около этого предмета. Но скоро онъ представлялся ей уже въ довольно смутной и неопредѣленной формѣ, какою то неясною тѣнью, колеблющеюся, готовою затеряться въ толпѣ другихъ, болѣе подходящихъ представленій. Изъ массы этихъ представленій, въ эту минуту ближе всѣхъ подошла мысль о сливкахъ. На нихъ какъ бы пальцемъ указала Аннѣ Николаевнѣ стрѣлка большихъ стѣнныхъ часовъ, висѣвшихъ въ кабинетѣ Петра Николаевича, приближавшаяся къ 9 часамъ. А въ этотъ часъ Петръ Николаевичъ пилъ утренній кофе и Анна Николаевна сама должна была вскипятить къ нему сливки. Поэтому, она встала и поспѣшила въ столовую, искренно позабывъ даже и дорогу къ предмету того разговора, къ которому не слѣдовало возвращаться, по мнѣнію мужа.
   Возвращался ли къ нему Петръ Николаевичъ со дня разговора съ женою и до настоящаго вечера, 31-го декабря 187* года, указаній на это никакихъ не было. Но теперь, нечаянно найденное письмо, неожиданно опять поставило его на дорогу, ведущую къ предмету, къ которому онъ желалъ никогда больше не приближаться. Смягчилось ли его сердце съ тѣхъ поръ, или подъ вліяніемъ торжественнаго настроенія, въ виду предстоящаго обѣда и ожидаемой радости свиданія съ дѣтьми -- какъ бы то ни было, но Петръ Николаевичъ оглянулся далеко, далеко назадъ, и задумался.
   Сквозь прозрачный занавѣсъ раздумья, онъ видѣлъ, какъ горѣвшая на его столѣ лампа стала двигаться и уходить куда-то вдаль, какъ стѣны кабинета тоже начали раздвигаться и исчезать въ темнотѣ... И вотъ, нѣтъ уже ни лампы, щи стѣнъ, ни кабинета, а вдалекѣ, на бѣлой скатерти замерзшаго пруда горитъ костеръ, разсыпающій красныя искры въ воздухѣ, и сжигающій милліоны бѣлыхъ искорокъ по сторонамъ. У костра присѣли два мальчика въ дубленыхъ полушубкахъ, мѣховыхъ шапкахъ и, затаивъ дыханіе, смотрятъ въ прорубь.
   -- Женя! видишь?.. чуть дышетъ тихій шопотъ.
   -- Тс... молчи! она подплыветъ еще...
   -- Плеснула... уйдетъ.
   -- Тащи!
   И четыре руки изо-всей силы что-то тащутъ изъ проруби.
   -- Это сомъ, сомъ! держи крѣпче, не упусти.... прижми къ краю, а то сорвется!
   -- Тутъ нѣтъ сомовъ, это щука, ей-Богу, щука.
   Багоръ съ силою вырывается изъ проруби и вытаскиваетъ на снѣгъ толстый, черный, кривой сукъ...
   -- Сомъ!
   -- Вотъ такъ сомъ!
   -- Женя, Петя! кричитъ громкій голосъ съ берега:-- бабушка пріѣхала, сейчасъ будутъ ёлку зажигать! идите, полно вамъ рыбачить. Нешто тутъ въ саду поймаете! Проситесь лучше завтра, къ мельницѣ пойдемъ!
   Двѣ длинныя тѣни отдѣляются отъ костра и, сильно раскачиваясь по бѣлой равнинѣ пруда, мчатся къ берегу. Костеръ дѣлается меньше, и понемногу снова превращается въ лампу на столѣ...
   -- Гдѣ-то онъ теперь? Грустно!
   Но прошлое все-таки не можетъ уничтожить настоящаго. Петръ Николаевичъ снова положилъ письмо въ ящикъ стола, и блестящій ключъ звонко щелкнулъ, за "прошлымъ".
   Часовая стрѣлка, которая полгода тому назадъ показала Аннѣ Николаевнѣ дорогу отъ предмета разговора къ сливкамъ и кофе, поднималась вверхъ и приближалась къ шести часамъ. Она начала было пробуждать въ головѣ Петра Николаевича мысль, что скоро начнутъ собираться, какъ тихій, неровный, нѣсколько разъ повторившійся звонокъ въ передней, обратилъ эту мысль въ вопросъ: неужели ужь кто-нибудь пріѣхалъ?
   У Анны Николаевны одинъ вопросъ, живой, дрожащій, сидѣлъ съ утра, готовый спорхнуть каждую минуту. Услыхавъ звонокъ, съ радостнымъ крикомъ: "дѣти!" она бросилась отворять сама двери, и, отворивъ ихъ, отступила, обманутая и удивленная.
   Въ дверь вошелъ высокій, худой человѣкъ, съ большой бородою, одѣтый вовсе не по зимнему, въ старое пальто, въ мокрыхъ сапогахъ, въ снѣгу, не успѣвшемъ стаять на картузѣ, плечахъ и въ складкахъ длинныхъ голенищъ. Онъ поклонился, снявъ картузъ, и тихо, точно боязливо спросилъ:
   -- Здѣсь ли живетъ Петръ Николаевичъ Барскій?
   -- Здѣсь, но только не знаю, можно ли его увидѣть; теперь поздно...
   -- Сдѣлайте милость, я васъ убѣдительно прошу сказать ему, что мнѣ крайне, крайне нужно видѣть его непремѣнно теперь.
   Анна Николаевна знала, что къ ея мужу часто приходили по разнымъ экстреннымъ случаямъ жизни, по важнымъ служебнымъ дѣламъ самые странные, разнообразные посѣтители, и притомъ въ самыя неожиданныя минуты. Случалось, что его будили и ночью, увозили отъ недоконченнаго обѣда; самъ Петръ Николаевичъ отдалъ всѣмъ домашнимъ строгое приказаніе немедленно докладывать ему о всѣхъ лицахъ, требующихъ настоятельно свиданія съ нимъ.
   Поэтому, Анна Николаевна, попросивъ незнакомаго человѣка вытереть хорошенько сапоги, приказала подошедшему лакею проводить посѣтителя въ кабинетъ къ барину.
   Петръ Николаевичъ, въ ожиданіи отвѣта на заданный вопросъ, прислушивался къ обычнымъ признакамъ и звукамъ, сопровождающимъ обыкновенно чей либо приходъ въ домъ. Эти признаки выразились тихими шагами, направлявшимися къ нему въ кабинетъ, и отвѣтъ, вошедшій, въ видѣ незнакомой, мокрой, грязно одѣтой личности, не удовлетворилъ его. Онъ вглядывался въ худое, блѣдное съ темными пятнами на щекахъ лицо вошедшаго, въ его большіе, ясные глаза, разсматривалъ слипшіяся пряди длинной, мокрой бороды; онъ уже готовился къ обычному въ подобныхъ случаяхъ вопросу: чему имѣю честь и т. д., но что-то смутное, непонятное, тяжелое, скрытое вдругъ стало надвигаться на него, стало подступать къ его горлу и остановило шедшій было на встрѣчу неизвѣстному человѣку вопросъ.
   -- Братъ, ты не узнаешь меня?.. Я -- Евгеній...
   Вотъ оно. Открылось и молоткомъ ударило по головѣ Петра Николаевича.
   -- Братъ! я рѣшился придти къ тебѣ... я думалъ, что ты не получилъ моего письма...
   -- "Получилъ!" поднялся было далеко гдѣ-то внутри Петра Николаевича отвѣтъ, но не вышелъ наружу, а только стукалъ ему въ виски и шумѣлъ у него въ ушахъ.
   -- Я думалъ, что могъ ошибиться въ твоемъ адресѣ, но потомъ узналъ... и вотъ видишь самъ пришелъ...
   "Вижу", продолжалъ кто-то стучать въ виски Петру Николаевичу и шумѣть у него въ ушахъ.
   -- Извини, что такъ неожиданно... Позволь, я присяду, я едва стою. Извини, я предвидѣлъ, что могу встревожить тебя... но городъ незнакомый, не зналъ, черезъ кого предупредить... И, кромѣ того, я пришелъ пѣшкомъ и очень боленъ...
   Глаза Петра Николаевича какъ бы прозрѣли и передъ ними ясно обрисовалось лицо брата.
   "Да, онъ боленъ, сказали эти глаза Петру Николаевичу.-- Боже! едва узнать можно! Борода... какія руки, картузъ, сапоги! сколько воды и грязи!"
   -- Что же, братъ, скажи мнѣ хоть слово, дай хоть руку пожать, говорилъ Евгеній Николаевичъ, протягивая длинную, худую руку и не вставая съ мѣста.-- Прости, не могу подняться. О еслибъ ты зналъ, какъ я усталъ!
   Петръ Николаевичъ овладѣлъ собою и съ болѣзненнымъ, труднымъ усиліемъ выбился изъ темнаго, густого облака, опустившагося на него. Онъ взялъ за руку брата и сталъ говорить; но изъ его горла, вмѣстѣ со словами, вѣроятно, вылетали и послѣдніе клочья тумана, отъ котораго онъ задыхался, и измѣняли его голосъ въ какой-то чужой, странный.
   -- Извини, братъ. Конечно... я не узналъ тебя... столько лѣтъ прошло и встрѣчаемся мы при такихъ обстоятельствахъ... Притомъ, я сегодня чрезвычайно отвлеченъ и занятъ... Позволь немного, подвинься, ты сѣлъ на мое платье. Ничего, сиди теперь...
   Петръ Николаевичъ взялъ съ дивана свой фракъ, немного примятый братомъ и переложилъ его на стулъ.
   Евгеній Николаевичъ тяжело вдохнулъ въ себя воздухъ, придавливая рукою правый бокъ и тихо облокотился о спинку дивана. Губы его слегка вздрагивали, по ногамъ тоже пробѣгала лихорадочная дрожь.
   -- Братъ, скажи мнѣ прямо, правду, получилъ ли ты, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, мое письмо?
   -- Я... получилъ, отвѣчалъ Петръ Николаевичъ, тяжело садясь въ кресло противъ брата и опуская глаза внизъ, на полъ, гдѣ они остановились на темныхъ лужицахъ, все увеличивавшихся около сапоговъ Евгенія Николаевича.-- Получилъ, повторилъ онъ:-- и долженъ тебѣ сказать, къ величайшему моему прискорбію, не могъ тебѣ отвѣтить...
   -- Почему?
   -- Да, я не могъ отвѣтить. Я думаю, что тебѣ нуженъ былъ отвѣтъ категорическій, который бы принесъ что-нибудь положительное. Но такой отвѣтъ былъ внѣ моей власти.
   Глаза Евгенія Николаевича сошли съ лица брата и остановились въ темномъ углу комнаты.
   -- Сколько я понялъ твое письмо, ты у меня просилъ не денежной помощи, да и не могъ просить ее, зная, что я не капиталистъ и что на мнѣ лежатъ серьёзныя обязательства. Я понялъ такъ, что ты исключительно желаешь моего содѣйствія въ пріисканіи для тебя мѣста. Но ты ошибался, приписывая мнѣ средства для подобнаго содѣйствія.
   "Ошибался", написалъ кто-то яркими, свѣтлыми буквами въ темномъ углу, который разсматривалъ Евгеній Николаевичъ.
   -- Узнавъ о моемъ положеніи, ты естественно могъ предположить, что я въ состояніи предоставить тебѣ мѣсто въ предѣлахъ нашего вѣдомства. Но это предположеніе могло возникнуть лишь потому, что ты не зналъ ни круга моего вліянія въ этой сферѣ, ни условій, которыя требуются вообще для замѣщенія должностей въ нашемъ вѣдомствѣ. Твое заблужденіе въ этомъ случаѣ положительно, я не могу доставить тебѣ мѣста, хотя бы и желалъ этого.
   "Желалъ"! опять чертилъ кто-то свѣтлыми буквами въ темномъ углу передъ глазами Евгенія Николаевича.
   -- Я не говорю, что не желалъ бы этого, но повторяю: я не могъ бы...
   Евгеній Николаевичъ вздрогнулъ и, покачнувшись, всталъ съ дивана.
   -- Довольно, братъ, я вижу, что не могъ. Скажи, по крайней мѣрѣ, можешь ли ты мнѣ посовѣтовать что-нибудь? Ты видишь, что со мною, въ какомъ я полож...
   Петръ Николаевичъ тоже всталъ, но глаза его не отрывались отъ лужицъ, подползавшихъ теперь отъ дивана почти къ носкамъ его сапоговъ.
   -- Что же я могу посовѣтовать тебѣ? Признаюсь, я очень затрудняюсь... Мнѣ крайне жаль, что я не могу предложить тебѣ гостепріимства, квартира наша очень тѣсна, и кромѣ того, сегодня я очень занятъ, я жду почти оффиціальнаго собранія въ домѣ у себя... Впрочемъ, если ты слишкомъ затрудняешься относительно помѣщенія, то вотъ... пока... Но вообще, я очень боюсь, что едва ли могу быть тебѣ впереди существенно полезнымъ...
   -- Нѣтъ, ничего... прощай...
   Рука Петра Николаевича осталась съ нераскрытымъ бумажникомъ, и глаза его, которые до сихъ поръ не отрывались отъ лужицъ на полу, видѣли, какъ отъ этихъ лужицъ стали отдѣляться мокрые слѣды и одинъ за другимъ пошли къ двери кабинета. За дверью, они пошли по корридору, спустились съ лѣстницы, возбуждая недоумѣніе и неудовольствіе стоявшаго внизу лакея, вышли за парадную дверь и только тамъ перестали провожать длинную худую фигуру Евгенія Николаевича, тихо, неровно шагавшую по оледенѣлой землѣ и скоро потерявшуюся въ дали темной улицы.
   

III.

   Черный, густой туманъ снова сталъ подниматься съ полу отъ мокрыхъ слѣдовъ и лужицъ и окутывать Петра Николаевича, стоявшаго неподвижно у своего кресла, съ тяжело опущенною головою. Напрасно мысли одна за другой бросались на встрѣчу этому туману, пытаясь разорвать его и говорили ему:
   "Правда, тяжело, но никто не виноватъ"...
   "Онъ не ребенокъ, времени опомниться было слишкомъ достаточно"...
   "Притомъ возможно ли теперь что-нибудь для него сдѣлать?"
   "Наконецъ, у меня у самого есть обязанности и дѣти!"...
   Все было напрасно. Туманъ росъ и поднимался, душилъ грудь, хваталъ за горло и въ свинцовыхъ волнахъ его тонули и дѣти, и обязанности, и всѣ усилія мысли. Богъ знаетъ, долго ли бы продолжалось эта мучительная борьба и кто побѣдилъ бы, еслибы вдругъ въ передней не забилъ тревогу чистый, звонкій колокольчикъ, весело разлившійся по всему дому, до самыхъ далекихъ комнатъ и закоулковъ, смѣнившій въ ту же минуту туманъ бѣготнею, радостнымъ крикомъ, смѣхомъ и возгласами. Петръ Николаевичъ дрогнулъ и выпрямился: онъ понялъ, что этотъ звонокъ возвращаетъ ему и обязанности, и дѣтей, и чувствовалъ, какъ проклятый туманъ таялъ и расходился подъ напоромъ радостныхъ, ликующихъ звуковъ, шумно врывавшихся къ нему въ кабинетъ.
   Вслѣдъ за звуками, ворвались и дѣти прямо въ дорожныхъ шубкахъ и теплыхъ сапогахъ, и въ массѣ ихъ маленькихъ моккрыхъ слѣдовъ, разбѣжавшихся по кабинету, потерялись и исчезли другіе большіе слѣды, недавно пятнавшіе лощенный полъ кабинета.
   Обнявъ и разцѣловавъ дѣтей, Петръ Николаевичъ вздохнулъ облегчающимъ, продолжительнымъ вздохомъ.
   -- Ну, дѣти, сказалъ онъ:-- я вами очень, очень доволенъ за все полугодіе. Отмѣтки ваши мнѣ присланы, и я вижу, что вы учились. Поэтому и я исполняю свое обѣщаніе: вотъ тебѣ, Николай, ружье, а тебѣ, Вася, скрипка, которую ты такъ желалъ. Теперь будешь ужь учиться, какъ слѣдуетъ; скрипка очень хорошая, изъ Москвы. А ты, Николай, помни: я тебѣ даю вещь, приличную взрослому человѣку, обращайся же съ нею какъ взрослый. Ружье превосходное, французское.
   Новый звонокъ, мѣрный, спокойный вмѣшался въ изъявленія дѣтскаго восторга, и мальчики бросились съ дорогими подарками изъ кабинета въ спальню къ матери.
   Петръ Николаевичъ услыхалъ говоръ въ залѣ и взглянулъ на часы: стрѣлка прошла за шесть и двигалась дальше; тогда онъ поспѣшилъ надѣть фракъ, пригладилъ бакенбарды и вышелъ въ залу. Тамъ жена его, со слѣдами радостнаго волненія на щекахъ, весело разговаривала съ двумя молодыми товарищами мужа по службѣ и по "дружбѣ", какъ они громко увѣряли ее. Оба товарища были во фракахъ.
   -- Господа! сказалъ Петръ Николаевичъ, протягивая обѣ руки гостямъ, одному лѣвую, другому правою:-- что-жь вы являетесь нарушителями общественнаго договора?
   -- А вы, который долженъ намъ служить примѣромъ и закономъ, зачѣмъ вы сами являетесь отступникомъ?
   -- Господа, я хозяинъ, я могъ питать мысль выразить вамъ признательность за честь, оказанную моему дому... Но вы -- вамъ стыдно...
   -- Нѣтъ, вамъ стыдно, Петръ Николаевичъ! мы составили маленькій заговоръ, а вы...
   -- Господа!..
   Но звонокъ за звонкомъ, гость за гостемъ и всѣ во фракахъ, въ новыхъ изящныхъ фракахъ, всѣ съ веселыми, громкими укорами хозяину, и не даютъ ему оправдываться.
   -- Протестуемъ, протестуемъ! вы разрушили нашъ маленькій планъ, вы сбили насъ съ позиціи! Съ вами скоро нельзя будетъ соперничать и бороться нетолько въ судѣ, но даже и на почвѣ общественнаго права. Въ наказаніе за это избираемъ васъ предсѣдатемъ сегодняшняго праздника!
   -- Единогласно и единодушно!..
   -- Безъ права протеста!
   -- Съ обязательствомъ сказать прекрасную рѣчь...
   Маленькій планъ состоялъ въ томъ, что и гости, съ своей стороны, несмотря на уговоръ, рѣшились сдѣлать сюпризъ Петру Николаевичу и явиться къ нему во фракахъ, чтобы тѣмъ засвидѣльствовать ему свою признательность, какъ радушному хозяину и признанному главѣ кружка.
   -- Господа! заключилъ изящнѣйшій присяжный повѣренный:-- хотя нашъ планъ и разрушенъ, но мы можемъ утѣшиться мыслью, что въ домѣ у Петра Николаевича нетолько сошлись сегодня добрые друзья и товарищи, но и встрѣтились прекрасныя идеи...
   Разрушенный планъ, однакожъ, не разрушилъ превосходнаго оживленнаго обѣда. Артистически приготовленный супъ смѣнили веселые разсказы о прошломъ; за цвѣтною капустою и артишоками слѣдовали юмористическія воспоминанія о меню студенческихъ обѣдовъ, содержаніе которыхъ часто исчерпывалось булкой и колбасою, а иногда и одними голодными вздохами; жареныхъ куропатокъ и телятину провожали анекдоты объ экзаменахъ и старыхъ профессорахъ, а дорогой хересъ и лафитъ, мягко и ласково настраивая нервы, направляли рѣчи собесѣдниковъ къ старому далекому времени, когда изъ закленнаго бумагою окошечка дрянной квартирки разстилалась передъ глазами молодости панорама всего міра, когда въ это маленькое окошечко широко врывалась жизнь и волновала, звала къ себѣ молодую душу.
   Поданное въ плоскихъ бокалахъ, на подобіе чашъ, шампанское напомнило Петру Николаевичу приговоръ, произнесенный надъ нимъ гостями, и, исполняя его, онъ всталъ, обвелъ своихъ гостей мягкимъ, растроганнымъ взглядомъ, тихо кивнулъ головой женѣ на другой конецъ стола, и началъ говорить.
   -- Господа, еслибы свѣтлый геній нашей молодости незримо проникъ въ эту праздничную залу, узналъ ли бы онъ въ насъ своихъ бывшихъ дѣтей, пылкихъ юношей, которые, много лѣтъ назадъ, вдохновленные его животворящимъ духомъ, готовились дружною стаею выпорхнуть изъ своего дорогого университета и понести на служеніе жизни молодыя силы и честныя сердца? Еслибы онъ не узналъ насъ по лицамъ, несущимъ на себѣ суровые слѣды времени, то я призываю его выслушать наше слово и признать, отступили ли мы отъ обѣтовъ, данныхъ ему, сберегли ли до нынѣ идеи любви и добра, завѣщанныя имъ. Слушай же насъ, добрый геній юности нашей!
   Онъ слышитъ, Петръ Николаевичъ! но въ тоже время, въ промежуткахъ прекрасныхъ фразъ, ему слышна и другая рѣчь, которую холодный вѣтеръ, вмѣстѣ съ снѣжною крупою и пылью несетъ черезъ поле съ пустыннаго берега рѣки, гдѣ, прижавшись къ скользкому, холодному обрыву, сидитъ едва замѣтная въ неясной мглѣ зимней ночи одинокая фигура человѣка.
   -- Мы, собравшіеся здѣсь товарищи и друзья, продолжалъ Петръ Николаевичъ:-- дошли до той черты жизненнаго пути, за которою все для насъ ясно въ будущемъ, благодаря твердо и честно пройденному прошедшему...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Но что же будетъ тамъ, за этою холодною, темною границею, къ которой изъ вѣка бѣгутъ волны? Скажутъ ли хоть они, зачѣмъ все это такъ надо было? Узнаю ли я въ чемъ я былъ виноватъ, и будетъ ли тамъ продолжаться возмездіе, или тамъ я получу оправданіе? Ахъ, да не все ли это равно!.. какой вздоръ меня мучитъ и зачѣмъ онъ мучитъ меня!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Если мы бросимъ взглядъ на этотъ пройденный путь, который велъ насъ съ первыхъ шаговъ дѣйствительной жизни, тихо сѣявшей на наши головы сѣдину за сѣдиною, то едва ли мы скажемъ своему сердцу тяжкій, неискупаемый упрекъ. Порукою тому нашъ собравшійся здѣсь тѣсный кружокъ, наше взаимное уваженіе и сердечная привязанность, которыя говорятъ, что мы не разучились вѣрить и любить. И хотя мы всегда твердо помнили свой долгъ и строго были вѣрны своимъ принципамъ, но это не мѣшало доступу къ намъ никому, кто съ довѣріемъ обращался къ намъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Отчего я раньше на это не рѣшился? Когда все кругомъ рвалось, когда ни одной надежды на теплое, ободряющее слово уже не было, я все-таки не могъ помириться съ такимъ концомъ... и все шелъ, все шелъ, хоть некуда было идти. А теперь... О братъ, братъ, зачѣмъ я пришелъ къ тебѣ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Конечно, мы не могли не оставить за собою и упрековъ и обвиненій. Безъ борьбы не было бы и жизни, но въ нашей борьбѣ все было открыто и честно. Мы ясно говорили, чего мы требуемъ и куда идемъ, и едва ли могли бы съ такою же ясностью отстаивать свои требованія противники наши. И если они падали въ борьбѣ, то не думаю, чтобы они справедливо винили насъ въ своемъ паденіи...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Не бойся, я не виню тебя! Я только не знаю, почему нужно было прошедшее, зачѣмъ нужны настоящія минуты? хорошо, я покорно уйду, совсѣмъ уйду, утону въ этомъ омутѣ, а ты завтра проснешься, и будешь жить много еще дней, будешь цѣловать дѣтей своихъ... Но хорошо ли это будетъ и нужно ли непремѣнно, чтобы это такъ было? Вотъ только это бы знать, только это...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Но и побѣдителями -- мы не были жестокосерды. Мы всегда были готовы поднять упавшаго и простить ему. Мы готовы были помочь ему встать на ту дорогу, по которой онъ, идя слѣдомъ за нами, могъ бы приближаться къ завѣтнымъ и почтеннымъ цѣлямъ жизни...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Еслибы ты пришелъ сюда теперь, еслибы обнялъ меня, еслибъ твои дѣти сѣли возлѣ меня и пожалѣли бы, приласкали меня, еслибъ твоя жена выслушала исповѣдь моего горя... ахъ, мнѣ бы ничего теперь не нужно было...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Мы, собравшіеся здѣсь, пришли къ желаннымъ цѣлямъ и глубоко цѣня ихъ, выскажемъ твердую увѣренность, что жизнь никому не ставитъ неодолимыхъ преградъ, выскажемъ горячее убѣжденіе, что близко время, когда мы больше не будемъ слышать печальныхъ терминовъ: "разбитая жизнь", "неудавшійся человѣкъ"...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Еслибы ты пришелъ и сказалъ мнѣ, что уже никогда больше на землѣ ни одинъ голодный, безпріютный, разбитый человѣкъ не выйдетъ въ такую темную ночь изъ дому искать себѣ еще болѣе глубокой и страшной тьмы -- о, братъ, я бы поцѣловалъ твои ноги! Но я знаю, что все это давно бывало и много, много разъ еще будетъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Такими успокоительными мыслями позвольте мнѣ закончить рѣчь мою. Мы понесемъ эти дорогія мысли въ наши семьи и посѣемъ ихъ въ сердцахъ нашихъ дѣтей и будемъ вѣрить, что они принесутъ желанный плодъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Какія мысли приходятъ мнѣ въ голову! Или я самъ себя обманываю, оттягиваю послѣдній тяжелый шагъ? Не все ли равно, кто бы и что бы ни сказалъ мнѣ? Куда я унесу то, что онъ мнѣ скажетъ, и на что мнѣ тамъ все это? Говорятъ, что такіе, какъ я, оставляютъ записки, письма пишутъ... Боже мой, зачѣмъ они пишутъ? Или само сердце цѣпляется за послѣдніе обрывки жизни и такъ трудно порвать послѣднюю нитку?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   --... и когда, въ свое время, судьба тихо перерѣжетъ послѣднюю нить нашей честно пройденной жизни, будемъ вѣрить, что наши дѣти высоко понесутъ наше знамя дальше и дальше впередъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Лучше ли было бы, еслибы эта нить порвалась сама? Да, прежде, было бы лучше, а теперь -- все равно, все равно... Только два шага впередъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Призовемъ же еще разъ свѣтлый духъ нашихъ молодыхъ дней! да благословитъ онъ насъ и дастъ нашимъ дѣтямъ тѣ дары, которые далъ намъ когда-то!
   Еслибы свѣтлый духъ, призываемый Петромъ Николаевичемъ, послушался его и пришелъ на праздникъ, онъ все равно не услышалъ бы его благословеній за взрывомъ рукоплесканій гостей, онъ не дотолкался бы до него за протянувшимися къ нему бокалами, за горячими объятіями пріятелей. Да и, наконецъ, его благословляютъ благодарныя слезы жены, поцѣлуи сыновей и громовой, неожиданный тушъ музыки, сюрпризомъ приготовленный и потихоньку спрятанный въ сосѣдней комнатѣ женою, вступившею для этого въ заговоръ съ секретаремъ и двумя товарищами.
   Но если есть на землѣ хоть одинъ какой нибудь геній, хоть одинъ добрый духъ, то онъ теперь непремѣнно на пустынномъ берегу рѣки, возлѣ одиноко поникшей фигуры сидящаго тамъ скитальца. Безъ сомнѣнія, онъ обратился въ настоящую минуту въ холодный пронзительный вѣтеръ, чтобы избавить страдальца отъ страшной необходимости насильно порвать нить своей печальной жизни. Онъ дуетъ рѣзко, сильно, упорно распахиваетъ полы жалкаго пальтишка, прорывается въ рукава, въ худые швы платья, насыпаетъ тонкую снѣжную пыль за шею, за пазуху, за голенища старыхъ разбитыхъ сапоговъ и такъ заноситъ снѣжною крупою и безъ того едва замѣтную фигуру, что скоро ее совсѣмъ нельзя будетъ разсмотрѣть на бѣлесоватомъ фонѣ полуприкрытой снѣгомъ земли. И пока исчезаютъ подъ снѣжнымъ заносомъ очертанія коченѣющаго тѣла -- въ самомъ тѣлѣ тихо погасаютъ всѣ воспоминанія о прошломъ и послѣдняя искра мысли о будущемъ.

А. К. Невскій.

"Отечественныя Записки", No 4, 1879

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru