Lib.ru/Классика: Л—ский И.. Впечатления военного врача в Крымскую кампанию

ВПЕЧАТЛЕНІЯ ВОЕННАГО ВРАЧА ВЪ КРЫМСКУЮ КАМПАНІЮ.

Почта семнадцать лѣтъ прошло со времени приснопамятной Крымской эпохи; собираются факты, копятся матеріалы, чтобы датъ исторіи возможность сказать о великомъ событіи правдивое слово. Выросло уже новое поколѣніе, въ глазахъ котораго эпизоды поучительной эпохи представляются въ видѣ лѣтописныхъ фактовъ, подлежащихъ хладнокровному обсужденію, допускающихъ такой или иной выводъ. Но въ памяти современниковъ соприкасавшихся съ событіями до сихъ поръ еще живы картины скорбныхъ событій словно вчера только они сошли со сцены. Для тѣхъ свидѣтелей которые не записывали своихъ наблюденій могли исчезнуть изъ памяти имена, названія, числа и вообще точныя подробности; но лица, мѣстности, сцены, врѣзались неизгладимыми чертами и навсегда оставили по себѣ цѣльное, живучее впечатлѣніе.

На мою долю пришлось видѣть, да и то въ немногихъ эпизодахъ, самую непривлекательную сторону камланіи, такъ-сказать домашнюю, будничную, закулисную иди, по мѣткому слову Военнаго Сборника 1858 года, изнанку войны -- и господствующимъ тономъ вынесеннаго мною впечатлѣнія была и есть глубокая подавляющая скорбь. Двадцатидвухлѣтній юноша, еще не знакомый съ практическою жизнью, я выступилъ на житейское поприще со свѣтлыми вѣрованіями и стремленіями къ добру и общественной пользѣ. Мнѣ казалось что на каждомъ шагу я встрѣчу такихъ же людей какимъ я самъ себѣ казался, то-есть людей для которыхъ не существуютъ личные интересы, готовыхъ каждую минуту для общественнаго блага на беззавѣтное самопожертвованіе. Я вынесъ съ университетской скамейки крѣпкую вѣру въ безусловную гражданскую доблесть русскаго человѣка и несокрушимость русскаго оружія. Но многое изъ того что я на первыхъ же порахъ увидѣлъ представляло въ совокупности такія печальныя явленія которыя діаметрально становились въ разрѣзъ моему тогдашнему розовому настроенію, и безпощадно колебали ясное, юношески-чистое міровоззрѣніе. Вмѣстѣ съ тѣмъ я имѣлъ возможность наглядно убѣдиться что если русскій человѣкъ, повинуясь долгу и присягѣ, умѣлъ безстрашно умирать осыпаемый на редутахъ и бастіонахъ Севастополя градомъ смертоносныхъ снарядовъ, то онъ умѣлъ также безропотно и стоически-терпѣливо выносить самыя ужасныя страданія, когда судьба перебрасывала его съ боевой линіи въ госпиталь.

Живо представляется мнѣ тотъ Симферополь какой я наблюдалъ лѣтомъ 1855 года. На немъ лежалъ типичный госпитальный отпечатокъ; даже въ воздухѣ ощущался залахъ госпиталя. Рѣдкій домъ не былъ занятъ больными и ранеными. Идешь бывало по улицѣ и безпрестанно натыкаешься на сцены напоминающія госпиталь: то тянется похоронная процессія, то медленно движется транспортъ съ сѣрыми, страдальческими физіономіями раненыхъ солдатъ, ввозимыхъ въ городъ по тракту отъ Севастополя, или вывозимыхъ изъ города, то по тротуару плетутся конвалесценты-офицеры, въ формѣ всевозможныхъ полковъ и командъ, и моряки -- кто съ обинтованною головой, кто на деревяшкѣ, кто съ подвязанною рукой. Два обширные офицерскіе госпиталя, въ домѣ Мейера и въ такъ-называемомъ Благородномъ Пансіонѣ, а также офицерское отдѣленіе въ постоянномъ или, какъ его называли, главномъ госпиталѣ,-- были постоянно переполнены офицерами. Тогда ходила въ Симферополѣ молва что въ числѣ дѣйствительно больныхъ и раненыхъ офицеровъ скопившихся въ городѣ будто бы отсиживались на госпитальномъ хлѣбѣ и нѣкоторые такіе господа, преимущественно польскаго происхожденія, которые могли бы безъ малѣйшаго ущерба своему здоровью отправиться въ свои дѣйствующія части; но они, по словамъ молвы, не ощущали въ себѣ внутренняго побужденія рисковать для русскаго отечества своею жизнію и всякими неправдами держались подальше отъ театра войны. И дѣйствительно, польскій говоръ тогда не въ рѣдкость было слышать по городу. Я не могу забыть того негодованія которымъ заволновалось мое юное сердце, когда одинъ разъ, закусивъ вечеромъ въ одномъ изъ трактировъ, я заглянулъ случайно въ боковую комнату и увидѣлъ горячую игру въ штоссъ. Усталыя физіономіи игроковъ, густо накуренная атмосфера, множество разорванныхъ картъ валявшихся по-полу, все это показывало что забава идетъ уже давно. Банкометъ, коммиссаріатскій чиновникъ, возбужденный несчастливою игрой, красный какъ испеченный ракъ, получавшій быть-можетъ какихъ-нибудь рублей триста жалованья въ годъ, вынималъ толстыя пачки ассигнацій одну за другою и судорожнымъ движеніемъ пальцевъ, украшенныхъ драгоцѣнными камнями, металъ банкъ, а человѣкъ десять понтёровъ, между которыми на половину были съ подвязанными руками, послѣдовательно срывали крупные куши. Тогда одинъ изъ присутствовавшихъ обратился къ банкомету со слѣдующею польскою фразой: "Ну, братъ, бьютъ же тебя какъ нашихъ подъ Севастополемъ!" Тонъ какимъ произнесены были эти слова не оставлялъ во мнѣ никакого сомнѣнія въ очевидномъ злорадствѣ этого Поляка неуспѣху нашего оружія. Я зналъ въ госпиталѣ одного набожнаго офицера-католика, который, имѣя правую руку на перевязи, каждый вечеръ становился въ уголъ и нашептывая молитвы ударялъ себя въ грудь и крестился лѣвою рукой; но, будучи вспыльчиваго характера, приходилъ въ ярость отъ каждой неловкости своего деньщика, и въ такой моментъ, въ полной забывчивости, мгновенно выхватывалъ правую руку изъ чернаго платка и влѣплялъ такую здоровую затрещину несчастному солдату что тотъ едва удерживался на ногахъ.

Конечно, принимались различныя мѣры къ тому чтобы отлынивающихъ господъ обращать къ дѣлу; наѣзжали флигель-адъютанты и разные ревизоры, осматривали госпитали, разспрашивали паціентовъ. Однимъ, страдальцамъ и бѣднякамъ, оказывали вспоможенія и поощренія; другихъ, притворявшихся немощными, вытѣсняли, сообща съ госпитальнымъ начальствомъ, въ свои полки. Но люди задавшіеся мыслію сохранить себя въ цѣлости отъ непріятельскихъ пуль и бомбъ легко находили случаи снова пріютиться подъ госпитальнымъ кровомъ; для этого нужно было только подольше и упорнѣе ссылаться на лихорадку, кишечное разстройство, боль въ зажившей ранѣ и т. п., и планъ отвиливанья осуществлялся. Врачамъ, заваленнымъ въ то время неустанною работой, было не до того чтобъ обращать особенное вниманіе на отдѣльныхъ лицъ и для изобличенія притворства подвергать ихъ продолжительному и тщательному наблюденію и изслѣдованію. Да это и не всегда было удобно для врачей по многимъ причинамъ. Мнѣ самому случалось быть очевидцемъ тѣхъ оборотовъ при помощи которыхъ люди безъ самолюбія и чести, какъ прискорбныя и, къ счастію, рѣдкія исключенія изъ общаго доблестнаго цѣлаго, -- уклонялись отъ службы. По распоряженію бывшаго генералъ-штабъ-доктора Крымской арміи Шрейбера, я былъ командированъ въ ноябрѣ 1855 года въ 7ю пѣхотную резервную дивизію, расположенную, по словамъ полученнаго мною предписанія, на Бельбекѣ. Съ большимъ трудомъ добравшись, по недостатку лошадей, до Бельбекской станціи, я застрялъ здѣсь на цѣлыя сутки, въ томительномъ ожиданіи очередныхъ лошадей которыя свезли бы меня къ мѣсту расположенія дивизіи. По станціонной комнатѣ задумчиво шагалъ молодой пѣхотный офицеръ, очевидно поглощенный какою-то неотвязною мыслію. Слово за словомъ я узналъ что офицеръ этотъ тоже ѣдетъ на Бельбекъ, "на позицію", по техническому выраженію; но отъ предложенія моего ѣхать вмѣстѣ онъ рѣшительно отказался, подъ тѣмъ предлогомъ что его удерживаютъ еще здѣсь на станціи нѣкоторыя дѣда. Когда по порядку подошла моя очередь на почтовую телѣжку съ парой лошадей, я отправился на позицію одинъ; но тамъ уже не засталъ своей дивизіи. Сказывали что дня четыре назадъ она снялась съ мѣста и ушла, но куда -- неизвѣстно. Нечего дѣзать, пришлось ѣхать для наведенія справокъ дальше въ главную квартиру, расположенную въ то время въ Орто-Каралесѣ, татарской деревушкѣ. Тамъ узналъ я что 7я резервная дивизія направлена чрезъ Симферополь въ восточную часть Крыма, на позицію при селеніи Братскомъ, между Керчью и Ѳеодосіей и, слѣдовательно, подвигалась ко мнѣ встрѣчнымъ путемъ. При этомъ, въ главной квартирѣ дали мнѣ порядочный нагоняй: зачѣмъ я молъ не встрѣтилъ на пути искомую дивизію ъ не присоединился къ ней,-- хотя произошло это безъ всякой вины съ моей стороны, такъ какъ дивизія двигалась къ Симферополю не почтовымъ, но проселочнымъ трактомъ, вслѣдствіе чего я и разминулся съ нею. Когда я возвратился на Бельбекскую станцію, пѣхотный офицеръ былъ еще тамъ; онъ очень обрадовался узнавъ что я ѣду назадъ въ Симферополь, въ догонку за дивизіей.

-- Видите ли, любезный докторъ, сказалъ онъ,-- мнѣ необходимо добраться до Симферополя, а денегъ у меня нѣтъ ни копѣйки. Окажите мнѣ товарищескую услугу, довезите до мѣста, а я вамъ, тотчасъ по пріѣздѣ, возвращу все что вы на меня издержите.

-- Да почему же вы не ѣдете въ полкъ? полюбопытствовалъ я.-- Онъ отсюда такъ близко; тамъ легко вамъ будетъ разжиться деньгами, а я могу ссудить васъ нѣсколькими рублями чтобы заплатить прогоны.

-- Не могу ѣхать въ полкъ, я боленъ, отвѣтилъ офицеръ рѣшительно.-- Четвертаго дня меня выписали изъ Симферопольскаго госпиталя, а теперь я опять чувствую что у меня болѣзнь открылась въ горлѣ.

На мое предложеніе осмотрѣть горло, офицеръ наотрѣзъ отказался и продолжалъ настаивать чтобъ я взялъ его съ собою, увѣряя что у полковаго товарища, находящагося въ госпиталѣ, хранятся 200 рублей его собственныхъ денегъ, изъ которыхъ онъ немедленно возвратитъ долгъ; а въ противномъ случаѣ, онъ пойдетъ пѣшкомъ въ Симферополь. Хотя у меня самого денегъ было въ обрѣзъ, всего съ десятокъ рублей, но я взялъ на свое попеченіе офицера, возбуждавшаго мое участіе, довезъ его до мѣста и, кромѣ того, продовольствовалъ въ теченіе двухъ дней нашей медленной поѣздки. Въ Симферополѣ попутчикъ мой тотчасъ исчезъ изъ квартиры моего товарища, у котораго я остановился, и съ тѣхъ поръ я его не видѣлъ. Въ надеждѣ возвратить свои пять рублей -- единственный фондъ на который я могъ пуститься въ дальнѣйшій путь, я побывалъ во всѣхъ офицерскихъ госпиталяхъ, во должника моего тамъ не оказалось. Я узналъ только отъ главнаго доктора одного изъ офицерскихъ госпиталей что мой должникъ, съ недѣлю назадъ, противъ воли, былъ выписанъ въ полкъ совершенно здоровый, что онъ, подъ разными предлогами, постоянно возвращается въ госпиталь, и что госпитальное начальство ума не приложитъ какъ ему на будущее время отдѣлываться отъ неотвязнаго паціента, въ виду вѣроятнаго возвращенія его вновь подъ сѣнь госпитальныхъ пенатовъ. Таковы-то были печальныя исключенія въ корпораціи нашихъ офицеровъ, самоотверженно шедшихъ на смерть вездѣ гдѣ того требовали служебная дисциплина и воинская честь. Тѣмъ рѣзче бросались въ глаза подобныя исключенія что большинство офицеровъ рвалось изъ госпиталей въ бой прежде чѣмъ успѣвали зажить ихъ раны, такъ что врачамъ, по долгу совѣсти, приходилось удерживать нетерпѣливыхъ героевъ настоятельными убѣжденіями до возстановленія ихъ физическихъ силъ.

Ходили слухи что офицеровъ польскаго происхожденія избѣгавшихъ боевыхъ случайностей очень часто можно было встрѣчать на разныхъ тепленькихъ мѣстахъ, напримѣръ въ должностяхъ смотрителей или коммиссаровъ госпиталей, коммиссаріатскихъ поставщиковъ, транспортныхъ начальниковъ и т. п., гдѣ можно было, при тогдашнихъ порядкахъ, быстро и жирно разжиться на счетъ многострадальной казны. Вообще, противъ Поляковъ замѣчалось въ симферопольскихъ толкахъ какое-то раздраженіе. Ихъ обвиняли даже въ измѣнѣ, и ей-то приписывали многія наши неудачи; разказывали, напримѣръ, что планъ нашего наступленія чрезъ Черную Рѣчку 4го августа будто бы заблаговременно былъ сообщенъ Полякомъ въ непріятельскій лагерь и будто бы только вслѣдствіе того Англо-Французы встрѣтили насъ на разсвѣтѣ этого дня совершенно готовые и съ громадными силами. Что это намѣреніе наше было заранѣе извѣстно непріятелю, въ томъ нѣтъ сомнѣнія, но врядъ ли можно обвинять какого-нибудь единичнаго переметчика въ передачѣ этого плана, такъ какъ онъ, почему-то, ни для кого не составлялъ тайны, и о немъ даже въ Симферополѣ всѣ говорили недѣли за двѣ до 4го августа. Весьма возможно что этими толками воспользовались, во вредъ намъ даже Татары, враждебно тогда настроенные противъ насъ. Во всякомъ случаѣ, передавая тогдашніе слухи о Полякахъ, считаю долгомъ оговориться что я самъ, въ качествѣ врача, чрезъ руки котораго прошли тысячи раненыхъ, видѣлъ множество офицеровъ-Поляковъ, израненныхъ и изувѣченныхъ, которые своими страданіями краснорѣчиво свидѣтельствовали что тѣнь тогдашнихъ нареканій не могла ложиться по крайней мѣрѣ огуломъ на всѣхъ офицеровъ польскаго происхожденія а безпристрастная исторія внесла на свои страницы не мало героевъ изъ числа офицеровъ-Поляковъ, покрывшихъ себя въ Севастополѣ безсмертною славой.

Въ то же время, какъ очевидецъ симферопольскихъ госпитальныхъ порядковъ, не могу не заявить что тогдашній говоръ о Полякахъ имѣлъ свою долю правды по отношенію къ хозяйственной госпитальной администраціи. Инспекторъ госпиталей въ Симферополѣ былъ генералъ Остроградскій (нынѣ умершій), человѣкъ энергическій, дѣятельный и въ высшей степени честный. Онъ поставилъ себѣ задачей наблюсти чтобы самая послѣдняя кроха назначенная больному или раненому солдату непремѣнно доходила по назначенію. Онъ хвалился что всякое дѣло поступившее, въ его канцелярію послѣ восхода солнца, неупустительно рѣшается у него до солнечнаго захода. И дѣйствительно, генералъ Оотроградскій, по своей неутомимой дѣятельности и высокой нравственности, былъ феноменъ въ Крымскую эпоху, при тогдашнемъ упадкѣ общественной честности. Къ сожалѣнію, этотъ благонамѣренный начальникъ ничего не Могъ сдѣлать существенно-хорошаго, вслѣдствіе полнаго незнакомства съ тою сложною госпитальною машиной которая была ввѣрена его надзору. Пріѣдетъ бывало въ какой-нибудь госпиталь, нашумитъ, кого посадитъ подъ арестъ, кого распечетъ на обѣ корки и уѣдетъ дальше, а въ хозяйствѣ госпиталя все идетъ по-старому. Такимъ образомъ, этотъ честный и энергическій дѣятель дальше благихъ желаній не пошелъ. На бѣду, къ нему вошелъ въ довѣріе одинъ коммиссаріатскій чиновникъ изъ Поляковъ, состоявшій при немъ по его званію инспектора госпиталей. Это былъ весьма тонкій и опытный дѣлецъ, искусившійся по части госпитальной махинаціи и привыкшій выжимать въ свою пользу сокъ изъ всего что только подлежало его манипуляціи. Хотя назначеніе чиновъ на хозяйственно-госпитальныя должности въ Симферополѣ принадлежало de jure усмотрѣнію Остроградскаго, но зависѣло вполнѣ отъ этого чиновника, который отдавалъ эти доходныя въ то время мѣста тому кто больше платилъ. При одинаковыхъ же денежныхъ шансахъ, предпочтеніе всегда отдавалось Поляку. Какимъ образомъ этотъ господинъ умѣлъ отводить таза своему начальнику и пользоваться имъ для своихъ цѣлей, это для меня совершено непостижимо; во всякомъ случаѣ, самъ-то Остроградскій, эта прямая русская душа, былъ тутъ не при чемъ и служилъ только послушнымъ орудіемъ въ рукахъ ловкаго совѣтника. Онъ, безъ всякаго сомнѣнія, никогда не воображалъ что его именемъ дѣлаются разныя злоупотребленія, противъ которыхъ онъ горячо и чистосердечно ратовалъ на словахъ, и совѣсть его, по крайней мѣрѣ въ теоретическомъ отношеніи, оставалась чистою. Смотритель одного изъ военно-временныхъ госпиталей, бѣжавшій въ 1856 году съ крупною суммой казенныхъ денегъ за границу, былъ такой отъявленный плутъ и такой нерадивый и неспособный служака что даже самъ Остроградскій не могъ не замѣтить въ немъ его отрицательныхъ качествъ и жостко преслѣдовалъ его. Но тѣмъ не менѣе, смотритель продолжалъ крѣпко сидѣть на своемъ мѣстѣ потому, вопервыхъ, что платилъ крупную дань своему патрону, а вовторыхъ потому что, какъ Полякъ, пользовался особеннымъ его покровительствомъ. Смотритель былъ женатъ на француженкѣ, и въ то время когда крошечная конурка въ Симферополѣ была почти недоступна для бѣднаго офицера или врача, по необыкновенно высокимъ цѣнамъ на квартиры, онъ нанималъ для своей жены хорошенькую загородную дачу и держалъ лошадей. Когда бывало Остроградскій во время осмотра госпиталя накричитъ по поводу какого-либо мелкаго безпорядка въ палатахъ, напримѣръ, если замѣтитъ что трудному больному, вмѣсто назначеннаго супа, принесли щей, если у кого-нибудь не окажется воды въ кружкѣ или палата не подметена, то первымъ дѣломъ бывало требуетъ къ себѣ смотрителя, а когда окажутъ что смотрителя нѣтъ дома, то посылаетъ казака прямо къ нему на дачу и приказываетъ тащить къ себѣ, а самъ толкается по обширному госпиталю, пока не предстанетъ предъ намъ виновный. Тутъ обыкновенно поднималась цѣлая буря, оканчивавшаяся иногда арестомъ смотрителя, а одинъ разъ, въ моемъ присутствіи, Остроградскій рѣшительно объявилъ что завтра же выгонитъ его изъ госпитальной службы. А смотритель и ухомъ не ведетъ. "Экъ распѣтушился, словно и впрямь дѣло дѣлаетъ", говоритъ ему вслѣдъ смотритель, да еще въ насмѣшку свистнетъ по направленію отъѣзжающихъ генеральскихъ дрожекъ. Не откладывая долго бѣжитъ онъ бывало къ своему покровителю, и уже всѣ мы напередъ знали что ничего особеннаго со смотрителемъ не случится. дѣйствительно, даже и послѣ категорическаго приговора "арміи поручикъ" оставался цѣлъ и невредимъ на своемъ мѣстѣ.

Изъ всѣхъ дѣятелей Крымской камланіи, подвизавшихся такъ-сказать на заднемъ планѣ кровавой сцены, самая тяжелая участь выпала на долю военныхъ врачей, которые выносили на своихъ плечахъ чрезмѣрные физическіе труды и претерпѣвали мучительныя нравственныя пытки, будучи поставлены въ полную невозможно отъ какъ управляться съ громадною массой раненыхъ, такъ и успѣшно бороться съ усиленною болѣзненностію въ арміи, вслѣдствіе крайне невыгодныхъ гигіеническихъ условій въ которыхъ находились тогда наши войска и госпитали. По крайней мѣрѣ я лично, при моей юношеской воспріимчивости и врачебной необстрѣленности, положительно изнывалъ подъ гнетомъ болѣзненныхъ впечатлѣній ежеминутно испытываемыхъ въ виду раздирающихъ картинъ сверхъестественныхъ человѣческихъ страданій, съ которыми приходилось вѣдаться съ утра до ночи, безъ перерыва, безъ облегченія. Неоднократно мнѣ приходилось слышатъ отъ людей закаленныхъ въ бою, много разъ встрѣчавшихся лицомъ къ лицу со смертью, что, на ихъ глаза, ужасы войны блѣднѣютъ предъ тѣми которые начинаются за линіей боя, тамъ гдѣ скопляются массы изувѣченныхъ людей, гдѣ струится кровь и слышатся предсмертные стоны. Дѣйствительно, нужно имѣть крѣпкіе нервы или искусственно притулить свои чувства продолжительною привычкой чтобы хладнокровно выносить подобныя зрѣлища. Въ эту минуту на врача переносятся единственныя, послѣднія упованія страдальцевъ, и какъ часто я былъ подавляемъ тяжелымъ сознаніемъ своего безсилія не только сласти жизнь, но и облегчить страданія тѣмъ несчастнымъ раны которыхъ, по своей обширности и важности, исключали всякую возможность успѣшной помощи, оставляя человѣческому искусству пассивную роль у постели умирающихъ. Боже мой, какъ много желалось и какъ мало приходилось дѣлать въ подобныхъ обстоятельствахъ!

Въ числѣ причинъ усугублявшихъ страданія нашихъ солдатъ остававшихся позади боеваго поприща за ранами и болѣзнями, едва ли не первое мѣсто занимало то упущеніе что средства какими располагало военное вѣдомство для успокоенія и врачеванія страждущихъ воиновъ далеко не соотвѣтствовали громадности требованій. Недоставало помѣщеній, бѣлья, корпіи и бинтовъ, прислуги, врачей и даже лѣкарствъ. Отъ этого, въ ограниченныхъ пространствахъ, скоплялось громадное число паціентовъ, которые зачастую оставались по нѣскольку дней одѣтыми въ шинеляхъ и бѣльѣ въ которомъ они находились въ бою; одежда эта, присыхая къ не перевязаннымъ или только кое-какъ и кое-чѣмъ перевязаннымъ ранамъ, впитывала въ себя гнойныя выдѣленія, губительно вліявшія на людей своими испареніями; кромѣ того, вслѣдствіе ежедневной прибыли раненыхъ, этимъ несчастнымъ не было успокоенія, потому что, для очищенія мѣстъ, ихъ безпрерывно нужно было таскать изъ одного города въ другой, причемъ иногда уже не приходилось разбирать, кто можетъ и кто не можетъ перенести транспортировку. Такимъ образомъ, не рѣдко были отправляемы изъ Симферополя и такіе кругомъ израненные и истощенные паціенты для которыхъ ѣзда была гибельна и которымъ малѣйшее движеніе было невыносимо болѣзненно. Человѣку не испытавшему ничего подобнаго невозможно и приблизительно представитъ себѣ какія муки долженъ былъ испытывать такой страдалецъ во время дорожной тряски въ простой телѣгѣ, по грунтовымъ дорогамъ, да кромѣ того при переноскахъ, во время ночлеговъ, изъ телѣги въ избу и обратно въ телѣгу. Однакожь и при частыхъ и неразборчивыхъ транспортировкахъ людей въ дальнѣйшіе пункты отъ театра войны, были моменты, обыкновенно вслѣдъ за усиленными бомбардировками Севастополя, когда въ одномъ Симферополѣ набиралось до 60.000 раненыхъ. Подвозы сюда больныхъ и раненыхъ изъ Севастополя и Бахчисарая, въ большемъ или меньшемъ числѣ, производились безостановочно, обыкновенно раза два въ недѣлю и чаще. Такіе транспорты всегда приходили въ Симферополь въ вечеру, и тогда въ госпитальномъ мірѣ поднималась возня и суета, а для врачей, фельдшеровъ и служителей наступала тяжкая ночная работа. Прежде всего представлялся капитальный вопросъ: куда дѣвать паціентовъ, какъ размѣстить ихъ? Иной госпиталь, открытый примѣрно на 1.000 человѣкъ и снабженный соотвѣтственнымъ количествомъ постелей, бѣлья и прочихъ вещей, весь наполненъ паціентами, при чемъ на каждаго приходится воздуха менѣе чѣмъ ¹/₂ квадратной сажени; а изъ привезеннаго транспорта требуется помѣстить въ томъ же госпиталѣ еще 1.000 человѣкъ. Тогда бѣдныхъ солдатиковъ тѣснятъ на нарахъ столь плотно что они лежатъ вытянутые какъ бревна, не имѣя возможности даже согнуть ногъ; а ночью, во снѣ, непроизвольно толкаютъ другъ друга въ раненыя мѣста, отъ чего въ теченіе ночи очень часто вырываются изъ разныхъ угловъ глухіе стоны; остальныхъ же, не умѣстившихся на нарахъ, клали просто на полу, такъ что во время визитацій трудно было пробираться по палатамъ, и затѣмъ, въ сараяхъ, даже подъ какимъ-нибудь навѣсомъ, если таковой отыскивался на дворѣ при госпиталѣ. Постелью въ такихъ случаяхъ служила солома, да и то въ скудномъ количествѣ. Были такія отдѣленія военно-временныхъ госпиталей гдѣ ни кроватей, ни наръ вовсе не было и въ заводѣ, а больные и раненые располагались всѣ на полу густыми рядами.

Обыкновенно переноска прибывшихъ гостей изъ телѣгъ въ госпиталь продолжалась часа три-четыре, за неимѣніемъ достаточнаго числа прислуги. Тѣ раненые которымъ служили ноги и хоть одна рука сами помогали своимъ слабѣйшимъ товарищамъ; за то къ иному изувѣченному нужно было отряжатъ человѣка по четыре прислуги, и когда носильщики принимались за него, то лишь раздавался слабый страдальческій голосъ: "Ой, братцы, полегче, пожалуста полегче". И каждый немощной не только терпѣливо и безропотно, но большею частію безмолвно подчинялся своему скорбному положенію.

Бывало, когда уляжется первая суматоха,-- обыкновенно уже съ наступленіемъ сумерекъ,-- начинается осмотръ и перевязка ранъ. Зажигаются сальныя свѣчки, приносятся нѣсколько ведеръ воды, для отмачиванія повязокъ и промыванія ранъ, мѣдные тазы, для собиранія снятыхъ и пропитанныхъ выдѣленіями перевязокъ, куча корпіи и компресовъ, бинты, употребительнѣйшія примочки, и начинается работа. Въ послѣдствіи, когда мои чувства нѣсколько притулились къ зрѣлищу истерзанныхъ человѣческихъ тѣлъ, я сдѣлался выносливѣе въ подобныхъ занятіяхъ. Но первое время моей врачебной дѣятельности я положительно изнемогалъ не столько отъ физическаго напряженія, сколько отъ подавляющихъ впечатлѣній производимыхъ на меня массой изрѣзанныхъ, изстрѣленныхъ, поломанныхъ, изуродованныхъ людей, и положеніе мое представлялось мнѣ тѣмъ невыносимѣе что, казалось, вереницѣ скорбныхъ картинъ не было конца. Къ этому же первому времени моей службы относятся самыя живыя воспоминанія, неизгладимо врѣзавшіяся въ мою память. Нѣкоторыхъ паціентовъ моей первоначальной практики я такъ отчетливо вижу моими умственными очами какъ будто они въ дѣйствительности находятся теперь предо мной. живо помню одного страшно изувѣченнаго солдата прибывшаго съ транспортомъ изъ Севастополя и отданнаго, въ числѣ прочихъ, на мое попеченіе. Когда я, еще новичокъ въ своей профессіи, приступилъ къ его осмотру, меня проняла нервическая дрожь, и я дрожащими руками сталъ разбинтовывать его голову. Фельдшеръ держалъ наготовѣ перевязочные припасы, а служитель, съ равнодушною физіономіей и отупѣвшимъ взоромъ, освѣщалъ сальнымъ огаркомъ страдальца, который сидѣлъ на нарѣ, поддерживаясь правою рукой и не выпуская ни одного стона, ни вздоха. Физіономія у него была красная, глаза на выкатѣ, голова обозжена, щеки прострѣлены, вслѣдствіе чего нижняя челюсть была парализована и, безъ поддержки бинта, отвисла по физической тяжести, лѣвая нога была раздроблена, лѣвая рука переломлена, да еще на различныхъ частяхъ тѣла оказалось до десяти штыковыхъ и ружейныхъ ранъ. Перевязавъ раны и наложивъ на разбитыя конечности неподвижныя повязки, я напоилъ его, посредствомъ трубочки, виномъ, послѣ чего онъ успокоился и притихъ, словно въ тѣлѣ его не было нервовъ и онъ словно не ощущалъ жгучихъ страданій. Въ послѣдствіи я видѣлъ еще большія уродованія человѣческихъ тѣлъ, но при этомъ испытывалъ уже менѣе потрясеній чѣмъ въ этотъ первый разъ. Въ описываемую роковую ночь я провозился въ госпиталѣ далеко за полночь, да еще на другой день, чтобы не упускать благопріятнаго для раненыхъ перваго періода, долженъ былъ сдѣлать до восьми большихъ операцій. Кровь лилась по моему ножу, а самъ я страдалъ не менѣе чѣмъ мои жертвы. Изувѣченный же солдатъ о которомъ я разказалъ выше прожилъ всего двое сутокъ, находясь въ бреду, изъ котораго по временамъ только моментально просыпался. Предвидя неизбѣжную смерть этого мученика, я воспользовался минутой самосознанія и спросилъ, не поручитъ ли онъ мнѣ что-либо сдѣлать для него или его родныхъ? Потерявъ способность произносить членораздѣльные звуки, онъ промычалъ что-то, показывая рукой на свое цѣлое колѣно, подъ которымъ оказалась перевязь съ кредитными билетами рублей въ десять. "Нѣтъ ли у тебя, мой малый, писемъ отъ родныхъ?" спросилъ я, желая такимъ образомъ узнать адресъ для отсылки денегъ его роднымъ. Онъ отрицательно замоталъ головой и подозвавъ меня пальцемъ поближе, отыскалъ мой карманъ, и положилъ туда свои деньги. Не ожидавъ ничего подобнаго, я въ первый моментъ растерялся. Мнѣ стало какъ будто чего-то совѣстно и въ то же время я не могъ подавить въ себѣ слезъ, стремительно пробивавшихся изъ глубины на мои вѣки. Добродушный солдатикъ, очевидно, хотѣлъ выразить мнѣ свою признательность за ту посильную заботливость какая была оказана ему по долгу и службѣ. Послѣ этого мнѣ ничего не оставалось дѣлать какъ принявъ деньги обѣщать что они будутъ употреблены въ пользу его самого или его родныхъ. На слѣдующій день страдалецъ умеръ. Небольшую часть оставленныхъ имъ денегъ я употребилъ на похороны и паннихиды, а остальныя деньги представилъ при рапортѣ въ госпиталь, прося отправить ихъ въ полкъ, для отсылки роднымъ о которыхъ полкъ имѣлъ возможность собрать свѣдѣнія на основаніи послушнаго списка покойника.

Я замѣтилъ что ко мнѣ особенно привязывались тѣ солдаты которымъ я собственноручно производилъ какія-либо операціи. Такіе паціенты смотрѣли на меня какъ на своего близкаго роднаго, и при всякомъ удобномъ случаѣ старались, въ простотѣ своего безыскусственнаго сердца, высказать мнѣ свою любовь и преданность. Я не могъ сдѣлать подобныхъ наблюденій въ моей дальнѣйшей практикѣ, потому что, будучи крайне впечатлительнымъ, избѣгалъ дѣлать операціи тамъ гдѣ меня не принуждала къ тому настоятельная необходимость, какъ это было въ Крымскую войну, а въ послѣдствіи совершенно отказался отъ хирургической профессіи; но во мнѣ осталось съ тѣхъ поръ убѣжденіе что между операторомъ и оперированнымъ неизбѣжно устанавливается близкая нравственная связь. Помню также двухъ солдатиковъ, сапера и пѣхотинца, изъ коихъ первому я отнялъ голень, а второму руку по плечо. Лежали они рядомъ и очень подружились, постоянно оказывая другъ другу взаимную помощь. Безногій саперъ помогалъ своему сосѣду въ тѣхъ случаяхъ гдѣ требовались обѣ руки, а безрукій пѣхотинецъ дѣлалъ то къ чему надобились ноги. Одинъ, напримѣръ, завяжетъ, зашьетъ, набьетъ трубочку и пр., другой принесетъ, отнесетъ, сходитъ къ товарищу за табакомъ, позоветъ кого нужно и т. д. Эти паціенты относились ко мнѣ съ особенною задушевностію и такъ ко мнѣ привязались что когда мнѣ приходилось выѣзжать изъ Симферополя съ транспортомъ больныхъ и раненыхъ, то неотступно умоляли меня, въ теченіе двухъ дней, чтобъ я взялъ ихъ съ собой. "Безъ васъ мы здѣсь пропадемъ", постоянно твердили они, и имъ чистосердечно казалось что если меня не будетъ то съ ними непремѣнно сдѣлается что-либо нехорошее. Хотя раны обоихъ были еще довольно обширны и въ пути могли принятъ неблагопріятное теченіе, но я уступилъ наконецъ ихъ просьбамъ и записалъ обоихъ въ транспортъ. Къ счастію, я доставилъ ихъ совершенно благополучно въ Николаевъ и сдалъ въ одинъ изъ тамошнихъ госпиталей. Когда же подошла минута окончательнаго разставанія съ ними, то мои паціенты, при всей ихъ сдержанности, вообще свойственной русскому солдату, не могли совладать съ охватившимъ ихъ волненіемъ,-- и по ихъ закоптѣлымъ лицамъ заструились невольныя слезы.... Здѣсь-то, такъ-сказать за кулисами военной сцены, имѣя ближайшее соотношеніе съ солдатомъ, я впервые позналъ тѣ прекрасныя качества сердца солдата которыя вообще присущи простому русскому народу.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, на первыхъ порахъ, я рѣшительно становился въ тупикъ предъ изумительною, геройскою терпѣливостью, граничащею съ одеревененіемъ, какую обнаруживалъ русскій солдатъ очутившись въ самомъ невыгодномъ положеніи послѣ выбытія изъ строя за ранами. Въ особенности эта выносливость рѣзко обрисовывалась по сравненію съ французскими ранеными, которые, по привозѣ изъ Севастополя, иногда по нѣскольку дней лежали въ моихъ палатахъ, въ перемежку съ нашими солдатами, пока этихъ военноплѣнныхъ не устраивали особо. Вслѣдствіе природной нервозности, раненый Французъ постоянно и громко изливалъ наружу всякую боль какую чувствовалъ. Перевязывать Француза -- это была чистая мука. Кричитъ бывало благимъ матомъ все время пока снимаешь съ него повязку, очищаешь рану и вновь накладываешь корпію, компресъ и бинты. При этихъ крикахъ, солдаты бывало молвятъ межь собою: "Ишь ты, на штурмъ лѣзетъ съ пьяна какъ дьяволъ, а чуть поранили, сейчасъ и хвостъ поджалъ." Какъ-то разъ едва я ступилъ на порогъ палаты какъ изъ противолодочнаго конца обширной залы губернскаго правленія, занятаго госпиталемъ, услышалъ рѣзкій и безпокойный крикъ: "monsieur le docteur, voyez les vers!" -- крикъ повторявшійся до тѣхъ поръ пока я проходилъ по залѣ между лежавшими на полу солдатами и пока не очутился предъ Французомъ, снявшимъ съ раненой ноги повязку и съ ужасомъ указывавшимъ на головку сидѣвшаго въ ранѣ большаго червя. Когда я залилъ рану скипидарною жидкостью чтобъ умертвить червей и тѣмъ облегчить ихъ извлеченіе, то все госпитальное зданіе огласилось неистовымъ крикомъ, и не скоро послѣ того угомонился Французъ. Русскій солдатъ держалъ себя совсѣмъ иначе. Подъ вліяніемъ жаркаго лѣта и смраднаго воздуха въ палатахъ, иногда невозможно было предупредить зарожденіе червей въ гнилостныхъ ранахъ; но наши солдаты, не обращавшіе особеннаго вниманія на свои раны, никогда сами не замѣчали этихъ непріятныхъ насѣкомыхъ, а при очищеніи ранъ, смотрѣли на нихъ совершенно хладнокровнымъ взоромъ. Вообще, при перевязкѣ нашихъ солдатъ, никакихъ криковъ не было. Иного перевернешь на всѣ стороны, обрѣжешь помертвѣлыя части въ ранѣ, выпилишь кусокъ кости, извлечешь изъ раны какой-нибудь осколокъ, или кусокъ шинели, вырѣжешь пулю, -- все это переносилось съ необыкновеннымъ стоицизмомъ; изрѣдка только, если ужь не въ терпежъ, иной тихо застонетъ подавленнымъ вздохомъ, а кто несловоохотливѣе, тотъ послѣ перевязки еще проговоритъ: "Покорнѣйше благодаримъ, ваше благородіе". Поэтому, хлороформированіе употреблялось только при большихъ и трудныхъ операціяхъ, чтобы непроизвольныя движенія оперированныхъ не мѣшали техникѣ дѣла; малыя же операціи переносились солдатами безъ хлороформированія терпѣливо и спокойно, хотя бы и сопровождались сильными страданіями. Французъ, бывало, ежедневно, послѣ каждой перевязки, непремѣнно спроситъ: "comment èa va?" У нашихъ раненыхъ я никогда не замѣчалъ подобнаго, совершенно впрочемъ естественнаго любопытства. Они считали излишнимъ справляться о состояніи своихъ ранъ и безропотно и покорно подчинялись тому что Богъ дастъ.

За всѣмъ тѣмъ, наши солдаты признательно относились къ тѣмъ врачамъ, сестрамъ милосердія и начальственнымъ лицамъ которые обнаруживали особенную заботливость о нихъ. Сестры милосердія оказывали страдальцамъ безцѣнныя услуги, ухаживая за ними съ самымъ предупредительнымъ вниманіемъ и родственною нѣжностью. Женскія руки особенно бережно перемѣняли бѣлье на паціентахъ, поправляли подушки, поили и кормили тѣхъ немощныхъ которые постоянно нуждались въ посторонней помощи, аккуратно раздавали лѣкарства, приготовляли и раздавали чай; иная подсядетъ къ паціенту, договоритъ о родинѣ, о надеждахъ сопряженныхъ съ выздоровленіемъ, и отъ того уже больнымъ было легче. Были у насъ въ Симферополѣ и добровольныя служительницы страждущихъ, не состоявшія офиціально въ штатѣ сестеръ милосердія. Помню, лѣтомъ 1855 года, появилась въ симферопольскихъ госпиталяхъ, въ качествѣ сестры милосердія, образованная, стройная, довольно красивая дама среднихъ лѣтъ, удивлявшая всѣхъ насъ своимъ самопожертвованіемъ. Она называлась псевдонимомъ Копыловой, но говорили что это петербургская актриса О--ва, взявшая отпускъ у дирекціи театровъ на лѣтніе каникулы и посвятившая себя служенію больнымъ и раненымъ. Войдетъ бывало въ палату,-- такъ и пахнетъ отъ нея освѣжительнымъ ароматомъ изысканныхъ духовъ, такъ и польются ея веселыя, остроумныя рѣчи, невольно сообщавшія всѣмъ ясное настроеніе духа; самые хмурые и мрачные паціенты, и тѣ бывало начинали улыбаться глядя на эту оживленную и ласковую барыню. Для врача она была самою умною и ловкою помощницей при перевязкѣ, такъ что самый опытный фельдшеръ пасовалъ предъ нею. Вмѣстѣ съ тѣмъ, эта свѣтская дама не только безъ малѣйшей брезгливости, но съ полнымъ самоотверженіемъ и любовью, исполняла при больныхъ все то что входило въ обязанность сестры милосердія. Такъ какъ госпожа Копылова свободно изъяснялась по-нѣмецки и по-французски, то, благодаря ея посредству, можно было приставитъ къ занятіямъ и кое-кого изъ иностранныхъ врачей, вызванныхъ тогда въ Крымъ и безъ участія переводчиковъ оказавшихся совершенно непримѣнимыми къ дѣлу по совершенному незнанію русскаго языка. Поэтому, гжа Копылова большею частію и работала въ палатахъ съ кѣмъ-либо изъ этихъ врачей. Къ слову сказать, правительство наше, вызвавъ иностранныхъ врачей изъ Пруссіи и Америки, мало получило отъ нихъ пользы, хотя конечно было вынуждено къ тому крайностію и хотя руководилось при этомъ благими разчетамъ Бывало, когда пришлютъ такого врача въ иной гос- питалъ, то главный докторъ почесываетъ у себя за ухомъ, не зная что съ нимъ дѣлать; а между тѣмъ иностранный врачъ увеличивалъ собою счетъ ординаторовъ и ставилъ главнаго доктора въ невозможность просить себѣ подкрѣпленія во врачебномъ персоналѣ, въ случаѣ наплыва паціентовъ. Не говоря уже о томъ что такихъ врачей нельзя было приставлять къ больнымъ съ которыми необходимо было объясняться, имъ нельзя было поручать и раненыхъ, потому что при перевязкахъ все же надо было приказать: то подать, другое устранить, такъ держать перевязываемый членъ, этакъ повернуться, а всѣ эти иностранцы не могли сказать ни слова по-русски. При такой безполезности заморскихъ господъ, казна наша несла на нихъ порядочные расходы, платя каждому по 100 р. въ мѣсяцъ, что въ тогдашнее время, когда мы, младшіе врачи, получали жалованья въ мѣсяцъ по 20 р. съ копѣйками, или по 83 рубля съ небольшимъ въ треть года, было громадною привилегіей. Но продолжаю нить своихъ воспоминаній.

Навсегда осталась въ моей памяти еще одна личность, истинно благодѣтельная и глубоко симпатичная, появлявшаяся въ госпиталяхъ какъ ангелъ-утѣшитель страждущаго человѣчества. Это графъ Вьельгорскій-Матюшкинъ, посланный въ Крымъ, по волѣ покойной государыни императрицы, для призрѣнія больныхъ и раненыхъ и оказыванія имъ вспомоществованія во всевозможныхъ видахъ.

Уже одна его штатская внѣшность, какъ рѣдкость въ военномъ госпиталѣ, обращала на себя общее вниманіе. Молодой человѣкъ, съ кроткою, меланхолическою физіономіей, графъ Вьельгорскій, тихою поступью входилъ въ палату и поочередно обходилъ всѣхъ страдальцевъ, вливая въ сердце каждаго своимъ задушевнымъ словомъ и теплымъ участіемъ миръ, надежду и утѣшеніе. Иному дастъ денегъ, другому навѣситъ благословенный образокъ или крестикъ, объясняя каждому что это ему прислала государыня императрица. Послѣднее особенно трогало до глубины души нашихъ солдатъ, и они благоговѣйно цѣнили этотъ высокій знакъ царской милости. Подлѣ нѣкоторыхъ больныхъ и раненыхъ, возбуждавшихъ особенное участіе, графъ засиживался по получасу и болѣе, терпѣливо выслушивая какую-нибудь просьбу, какое-либо завѣщаніе, и все это записывалъ въ свою памятную книжку чтобы въ послѣдствіи, при участіи высокой благодѣтельницы, привести въ исполненіе. Вообще слышно было что графъ много дѣлаетъ добра страждущимъ воинамъ, какъ офицерамъ, такъ и солдатамъ. Къ величайшему сожалѣнію, этотъ благодѣтельный человѣкъ палъ жертвой своего христіанскаго подвижничества. Онъ заразился въ симферопольскихъ госпиталяхъ тифомъ и умеръ.

Выше я уже сказалъ что на долю военныхъ врачей досталась въ Крымскую камланію тяжкая, напряженная, чрезмѣрная работа. Были періоды когда я завѣдывалъ отдѣленіемъ въ 800 человѣкъ больныхъ внутренними болѣзнями, между которыми господствовали тяжкія формы тифа, злокачественныя крымскія лихорадки и поносы. Ни первыхъ порахъ, подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ университетскихъ пріемовъ, я изслѣдовалъ каждаго паціента клинически, то-есть самымъ подробнымъ образомъ. Вслѣдствіе этого, начавъ свою визитацію раннимъ утромъ, я оканчивалъ ее только къ вечеру, причемъ отъ изнеможенія я сямъ иногда, падалъ въ обморокъ и былъ отводимъ домой фельдшеромъ. Но медицинское начальство справедливо замѣтило мнѣ что моя ревность неумѣстна и даже вредна для моихъ паціентовъ, потому что общій рецептъ назначаемыхъ лѣкарствъ обыкновенно подписывался и отправлялся въ аптеку уже по окончаніи всей визитаціи, а въ такомъ случаѣ лѣкарства требующія не мало времени на ихъ приготовленіе приносились въ отдѣленіе и раздавались только къ ночи и, слѣдовательно, больнымъ не оставалось времени принимать ихъ. Тогда я измѣнилъ способъ отбыванія своей службы. Не останавливаясь долго надъ каждымъ паціентомъ, я внимательно занимался только труднѣйшими больными и оканчивалъ утреннюю визитацію къ часу пополудни; затѣмъ отдохнувъ часа два отъ трудовъ, приходилъ снова въ госпиталь и производилъ вечернюю визитацію, которая, уже не будучи стѣсняема никакими регламентами, тянулась большею частію до ночи. Когда мнѣ приходилось завѣдывать такъ-называемыми наружными или хирургическими отдѣлами, то раненыхъ на меня одного доставалось иногда по 500 человѣкъ. Чтобы наглядно показать какъ чрезмѣрно тяжелъ былъ въ эту камланію трудъ врача, не мѣшаетъ въ параллель къ приведеннымъ цифрамъ прибавить что по установленной нормѣ на одного ординатора въ обыкновенное время полагается до 75 паціентовъ со внутренними и до 40 съ наружными болѣзними. Но и при такомъ относительно маломъ числѣ паціентовъ уходитъ на визитаціи полдня. Мнѣ съ моими пятьюстами раненыхъ было возни и трудовъ не меньше чѣмъ съ восемьюстами обыкновенныхъ больныхъ, если еще не болѣе, потому что перевязать 500 человѣкъ вовсе не значило перевязать 500 ранъ, но въ четыре и пять разъ больше. На иною была одна рана, а на иномъ ихъ насчитывалось по 8, 12 и даже 14. Изъ разспросовъ моихъ о причинѣ этого послѣдняго явленія, сами солдаты разказывали что они находясь въ дѣлѣ до послѣдней возможности оставались въ рядахъ, "выручая товарищей", по ихъ техническому выраженію. Только тѣхъ выносили за линію боя которые получали важныя раненія и теряли силы; люди же которымъ доставались послѣдовательно нѣсколько легкихъ ранъ не отставали отъ товарищей до тѣхъ поръ пока держались на ногахъ и владѣли руками; затѣмъ случалось что уже свалившійся солдатъ лежа на мѣстѣ или переносимый на носилкахъ получалъ еще нѣсколько ранъ отъ пуль, бомбъ, камней и лр. Людямъ такъ сказать не посвященнымъ не возможно составить и приблизительное понятіе о томъ какая требовалась копотливая и трудная работа при уходѣ за ранеными. На иного при всемъ поспѣхѣ приходилось употреблять во время визитаціи около часу времени, потому что каждую повязку на ранѣ нужно предварительно отмочить, рану очистить отъ гноя, иногда обрѣзать, прижечъ лаписомъ, изслѣдовать зондомъ и пр., и тогда только можно приступить къ накладыванію повязки. Такимъ образомъ, оставаясь большую часть дня въ больничныхъ палатахъ, приходилось дышать густымъ, убійственно-тяжелымъ воздухомъ, переполненнымъ госпитальными міазмами, противъ которыхъ при тѣсной скученности больныхъ и раненыхъ не помогала никакая вентиляція, а эта послѣдняя, къ слову сказать, производилась только при помощи оконныхъ форточекъ, такъ какъ никакихъ спеціальныхъ приспособленій для очищенія воздуха не было. Въ особенности невыносимо было дышать госпитальнымъ воздухомъ когда я завѣдывалъ одно время отдѣленіемъ гангренозныхъ въ военно-временномъ No 14 госпиталѣ. Во дворѣ при губернскомъ правленіи, въ которомъ помѣщался этотъ госпиталь, находилось отдѣльное маленькое зданіе куда перенесены были изъ госпиталя всѣ раненые пораженные антоновымъ огнемъ. Этихъ несчастныхъ набралось до 90 человѣкъ. Можно вообразить какая тамъ господствовала атмосфера. Смрадъ отъ ранъ былъ такъ тяжелъ и удушливъ что непривычные люди не могли выносить его уже шагахъ въ десяти отъ зданія на отбитомъ мѣстѣ. А мнѣ приходилось ежедневно часовъ по восьми оставаться въ подобной атмосферѣ.

Въ виду этихъ нескончаемыхъ сценъ человѣческаго страданія, при самой ужасной обстановкѣ и подъ вліяніемъ физическаго изнуренія, мое положеніе съ непривычки казалось мнѣ невыносимымъ, и я по временамъ впадалъ въ отчаяніе. Я похудѣлъ, сдѣлался нервнымъ до крайности, упалъ духомъ и вообще былъ близокъ къ меланхоліи. За все время моей службы въ Симферополѣ я ни разу не могъ выгадать времени чтобы побывать у обѣдни и только изрѣдка умудрялся поспѣвать ко всенощному богослуженію. Здѣсь я впервые испыталъ успокоительное вліяніе молитвы. Алтарь и иконостасъ тускло озарены нѣсколькими свѣчами; въ глубинѣ церкви тамъ и сямъ рисуются въ темнотѣ силуэты хромыхъ и безрукихъ офицеровъ и солдатъ; тихо и благоговѣйно совершается служба Божія, а я забьюсь себѣ куда-нибудь въ уголокъ, и неудержимымъ потокомъ льются по горячему лицу моему слезы. Всѣ богомольцы, кому не препятствовало увѣчье, движимые однимъ чувствомъ и одною мыслію, падали ницъ въ земныхъ поклонахъ какъ только заслышится: "и покорити подъ нозѣ Его всякаго врага и супостата". Горяча и задушевна была въ ту пору наша общая молитва, и я выходилъ изъ церкви нѣсколько облегченный и успокоенный чтобы на другой день снова совершать свое безотрадное дѣло.

Какъ я завидовалъ въ то время всякому прапорщику и какъ пламенно желалъ быть на его мѣстѣ чтобы служить отечеству не въ госпитальныхъ палатахъ, а на бастіонахъ, въ передовой линіи, и жертвовать своею кровью и жизнію! Не въ примѣръ отраднѣе мнѣ представлялась доля офицера сравнительно съ моею участью. Тамъ, въ бою, есть энтузіазмъ, увлеченіе патріотизмомъ, опасностью, местью. Тамъ, въ пылу борьбы, мысль о смерти заглушается другими ощущеніями, и самая смерть приходитъ поэтому внезапно. Наэлектризованный воинъ въ первый моментъ раненія большею частью не ощущаетъ даже своей раны, которая унесетъ его на тотъ свѣтъ или сдѣлаетъ на всю жизнь калѣкой. Тамъ, наконецъ, послѣ боевой работы, возможны минуты отдыха, когда нервное напряженіе ослабѣваетъ и человѣческій организмъ почерпаетъ новыя силы въ физическомъ успокоеніи. А здѣсь госпитальная обстановка давитъ душу, безъ конца, безъ отдыха, безъ свѣтлаго промежутка. Правда, я находилъ вознагражденіе за свой трудъ и нравственную пытку въ томъ что имѣлъ утѣшеніе слѣдить за успѣшнымъ выздоровленіемъ нѣкоторыхъ своихъ паціентовъ; но при тогдашней громадной смертности отъ ранъ и болѣзней, случаи выздоровленія вообще составляли незначительный процентъ, и свѣтлыя явленія эти въ госпитальной жизни омрачались массой неблагопріятныхъ исходовъ. Наконецъ, самое существованіе врача, почти безвыходно копошившагося въ госпитальныхъ палатахъ, подвергалось почти такой же опасности отъ заразы какъ и жизнь офицера отъ пули. Нѣкоторые изъ моихъ товарищей, окончившихъ вмѣстѣ со мною университетскій курсъ, въ первый же годъ службы въ Симферополѣ пали жертвами различныхъ болѣзней которыми они заразились дыша госпитальными міазмами. Я самъ, въ теченіе времени отъ весны до осени, перенесъ тифъ, потомъ холеру и наконецъ крымскую лихорадку, и если счастливо и даже быстро выздоравливалъ отъ каждаго изъ этихъ недуговъ, то обязанъ этимъ, кромѣ воли Провидѣнія, своей молодости и своему крѣпкому въ то время организму. Силы мои особенно быстро возстановлялись тогда когда, послѣ болѣзни, меня откомандировали сопровождать транспорты больныхъ и раненыхъ въ Херсонъ и Николаевъ. Эти транспортировки составляютъ существенную черту въ общей картинѣ тогдашней госпитальной неурядицы; поэтому я разкажу нѣсколько подробностей относящихся къ моей первой подобной командировкѣ, которая, по своей новости, особенно ярко запечатлѣлась въ моей памяти.

Передвиженіе больныхъ и раненыхъ изъ Симферополя въ дальнѣйшіе пункты обыкновенно предпринималось послѣ каждаго горячаго дѣла въ Севастополѣ или послѣ усиленныхъ бомбардировокъ со стороны непріятеля, когда требовалось очистить мѣста въ госпиталяхъ для новыхъ многочисленныхъ жертвъ войны. Постоянныхъ и удобно приспособленныхъ средствъ для перевозки солдатъ тогда еще не было, а употреблялись такія подводы какія попадались подъ руку. Большею частію пользовались для этого обыкновенными русскими телѣгами или чумацкими возами, на которыхъ доставлялись въ Крымъ какія-либо тяжести. Только впослѣдствіи перевозили солдатъ съ большимъ удобствомъ, когда нѣмецкіе колонисты предложили для этого свои покойные и помѣстительные фургоны. Я былъ два раза командированъ съ транспортами которые совершались на волахъ. Первый транспортъ къ которому я былъ назначенъ долженъ былъ доставить паціентовъ въ Херсонъ послѣ жестокой бомбардировки предшествовавшей штурму 6го іюня 1865 года на Малаховъ Курганъ и передовые наши бастіоны, побѣдоносно отбитому нашими героями. Въ этомъ транспортѣ было до 600 людей, въ томъ числѣ болѣе 400 раненыхъ. Хотя ординаторамъ предписывалось назначать для подобнаго путешествія людей, могущихъ вынести транспортировку безъ вреда своему здоровью, но такъ какъ въ извѣстные періоды въ госпиталяхъ мало было людей одержимыхъ легкими болѣзнями и ранами, то приходилось назначать и трудныхъ паціентовъ чтобы составить требуемую цифру людей для предположеннаго транспорта. Изъ такихъ именно ненадежныхъ паціентовъ состояла большая половина моего перваго транспорта. Въ назначенный день предъ госпиталемъ съ ранняго утра устанавливался таборъ изъ повозокъ, смотритель и коммиссаръ перекликали въ каждомъ отдѣленіи людей назначенныхъ въ поѣздку, и послѣ ранняго обѣда начиналась "нагрузка транспорта". Трудныхъ выносили на рукахъ и носилкахъ, а кто владѣлъ ногами и былъ въ силахъ, тѣ умащивались на повозкахъ сами. При этомъ не обходилось безъ замѣшательствъ. По недоразумѣнію или преднамѣренно, нѣкоторые солдаты назначенные въ транспортъ оставались въ палатахъ, а другіе, вовсе не внесенные въ списокъ, разсаживались по возамъ и ѣхали. Обыкновенно назначали начальникомъ транспорта армейскаго офицера изъ числа выздоровѣвшихъ отъ ранъ и состоявшихъ для этой цѣли въ распоряженіи инспектора госпиталей. Чтобы получить подобную командировку, изъ которой въ первое время умудрялись извлекать доходъ, необходимо было предварительно забѣжать къ правителю канцеляріи инспектора госпиталей или же постараться чрезъ третье лицо чтобы заручиться всемогущимъ покровительствомъ. Начальнику транспорта ввѣрялась вся распорядительная и продовольственная часть. Ему выдавалась на руки, большею частію, крупная сумма и шнуровая книга въ которую онъ вписывалъ расходованіе денегъ, согласно такъ-называемымъ справочнымъ дѣвамъ, а эти дѣвы почти всегда обозначались вдвойнѣ противъ дѣйствительныхъ, тоже неимовѣрно высокихъ. Такимъ образомъ, при самомъ удовлетворительномъ продовольствіи солдатъ, у транспортнаго офицера могъ составиться довольно круглый остатокъ, который еще болѣе увеличивался если въ приварокъ не попадало соотвѣтственное количество фунтовъ мяса, крупы и пр., если оной день не выдавалась выздоравливающимъ положенная чарка водки или вообще допускалась какая-либо плутня. Мнѣ, напримѣръ, транспортный начальникъ предлагалъ подписать нѣсколько заготовленныхъ имъ требованій, въ которыхъ значилось необходимымъ купить столько-то піявокъ, по случаю де развившейся между транспортными паціентами глазной болѣзни, которой въ дѣйствительности вовсе не было. Въ общей сложности піявокъ выходило до 100 штукъ. Чтобы понять всю безцеремонность проектированной продѣлки, необходимо имѣть въ виду что піявки требовались, по плану автора продѣлки, въ голой и безводной татарской степи, во время слѣдованія, когда транспортъ болѣе чѣмъ на 100 верстъ отстоялъ отъ города, гдѣ ихъ тоже нельзя было достать въ то время ни за какія деньги, не говоря уже о татарскихъ аулахъ, гдѣ не только піявокъ, но и хлѣба невозможно было добыть. Эти соображенія теперь только пришли мнѣ въ голову, а въ то время я возмутился противъ искусителя единственно по принципу и отвергъ сдѣланное мнѣ предложеніе рѣшительно и рѣзко. "'Смотрите же, прошу на меня не претендовать", сказалъ мнѣ офицеръ въ отвѣтъ на мой протестъ, и эта непонятная для меня фраза объяснилась только по окончаніи всего похода.

Въ послѣдствіи способъ продовольствія перевозимыхъ людей былъ устроенъ на другихъ началахъ. Транспортнымъ начальникамъ уже не выдавались на этотъ предметъ деньги, а по линіи слѣдованія транспортовъ были назначены дистанціонные офицеры, обязанные имѣть наготовѣ всѣ припасы, и ко времени прибытія транспортовъ на ввѣренныя имъ станціи заготовлять, по числу людей, теплую пищу. Хотя дистанціонные офицеры наживались своимъ порядкомъ, но этотъ новый способъ продовольствія оказался все-таки гораздо практичнѣе и удовлетворительнѣе. Вообще въ Крымскую эпоху мнѣ часто приходилось замѣчать что гдѣ только можно было что-нибудь урвать съ казны, тамъ рвали безъ милосердія и зазрѣнія совѣсти. Въ противоположность этимъ печальнымъ наблюденіямъ, болѣзненно коробившимъ мою нравственную натуру, позволяю себѣ привести, какъ психологическую черту, слѣдующіе фактъ изъ моей тогдашней службы. По военному времени мнѣ слѣдовало, какъ объясняли старые служаки, подать рапортъ о выдачѣ мнѣ подъемныхъ денегъ, на заведеніе верховыхъ и вьючныхъ лошадей. Но застѣнчивость моя была такъ велика что я никакъ не рѣшался заявить такое, какъ мнѣ казалось, корыстолюбивое притязаніе на казну. И вотъ въ то время какъ я, въ виду громадныхъ расходовъ государства на войну, жертвовалъ своихъ какихъ-нибудь 120 р., въ это время на моихъ глазахъ совершалось обираніе казны не считавшееся даже порокомъ! Скорбно болѣла моя молодая душа въ виду такихъ уродливыхъ общественныхъ симптомовъ. Я увѣренъ что и въ то время большая часть юношей выступали въ жизнь съ самыми чистыми намѣреніями и возвышенными понятіями о долгѣ предъ отечествомъ, но, попавъ въ развращенную среду, многіе изъ нихъ, подъ вліяніемъ заразительныхъ примѣровъ, постепенно притуплялись въ своемъ нравственномъ чутьѣ и затѣмъ сами начинали плыть по установившемуся теченію. Общественная атмосфера портила въ то время самые благородные задатки въ отдѣльныхъ личностяхъ. Но возвращаюсь къ своему транспорту.

Соображаясь съ числомъ паціентовъ, я заблаговременно подалъ въ контору госпиталя требованіе на медикаменты и перевязочные припасы въ такомъ количествѣ чтобы, по возможности, хватило на весь путь. Когда люди уже были размѣщены на возахъ и транспортъ готовъ былъ двинуться въ дорогу, мнѣ вынесли такую скудную дозу медикаментовъ и перевязочныхъ вещей которая могла составлять едва лишь десятую часть всего требованнаго мною количества. Протестовать было уже некогда, да это было и безполезно, потому что случившійся тутъ главный докторъ объяснилъ дѣло коротко и ясно тѣмъ что въ госпиталѣ въ тотъ моментъ истощились всѣ запасы. Здѣсь, дѣйствительно, не было злоупотребленія, потому что въ то время подобные казусы случались въ госпиталяхъ не рѣдко. Благодаря тому что чумацкіе волы нѣсколько отдохнули въ Симферополѣ, послѣ недавно совершеннаго ими пути, мы сдѣлала первый переѣздъ безъ остановокъ и расположились на станціи, въ аулѣ Сарабузахъ, еще засвѣтло. Фельдшера при мнѣ не было, а командировали съ транспортомъ только одного мало опытнаго фельдшерскаго ученика, съ которымъ я и приступалъ къ вечерней перевязкѣ. Вслѣдствіе безпорядочной разбросанности саклей въ татарскихъ аулахъ, я никакъ не могъ установить, во все время ночлеговъ въ нихъ, какого-либо порядка при отыскиваніи по атомъ саклямъ раненыхъ во время перевозокъ. Толкаешься по безтолковому аулу безъ устали, и вотъ въ одну саклю забредешь разъ десять, а въ другую, гдѣ раненые ждутъ перевязки, никакъ не попадешь. На первый разъ перевязка была къ полуночи кончена; но къ ужасу моему оказалось что въ этотъ первый день похода, при всей экономіи, была издержана половина имѣвшагося у меня запаса бинтовъ и корфіи. Что тутъ дѣлать? До Перекопа, гдѣ можно бы пополнить этотъ запасъ, оставалось еще шесть дней; посылать пѣшаго въ Симферополь было безполезно, потому что посыльный, по всей вѣроятности, возвратился бы оттуда ни съ чѣмъ; послать въ Перекопъ -- тоже не было разчета, потому что пока посыльный добредетъ туда, пока доберется до начальства и пока получитъ что-нибудь, транспортъ все-таки останется безъ перевязочныхъ средствъ и самъ прибудетъ въ Перекопъ быть-можетъ только двумя днями позже. А между тѣмъ, нельзя, же оставлять раненыхъ въ жертву гангренѣ или на съѣденіе червямъ. Положеніе мое было поистинѣ трагическое, въ виду лежавшей на мнѣ служебной и нравственной отвѣтственности за санитарное благосостояніе ввѣренныхъ мнѣ людей. Рѣшившись сдѣлать все возможное для спасенія транспорта, я искупилъ, на свои послѣдніе рубли, всѣ запасныя рубахи сколько ихъ нашлось у обносившихся и обѣднѣвшихъ солдатъ, присоединилъ къ нимъ часть изъ своего небогатаго запаса бѣлья и, вмѣстѣ съ паціентами, занялся сшиваніемъ бинтовъ и щипаньемъ корпіи. Конечно, всего этого было недостаточно, но солдатики у кого раны были поменьше и почище снимали съ себя перевязку, сами прополаскивали ее въ водѣ,-- если на иныхъ станціяхъ не встрѣчалось въ ней недостатка,-- просушивали на солнцѣ и снова накладывали на свои раны. Такая мѣра могла быть употребляема безнаказанно только потому что раненые пребывали не въ госпитальной атмосферѣ, а на чистомъ воздухѣ, и мнѣ дѣйствительно удалось перебиться такимъ манеромъ до самаго Перекопа безъ особеннаго вреда для здоровья моихъ паціентовъ.

Когда транспортный, начальникъ вздумалъ, во время слѣдованія, повѣрить людей по списку, выданному ему изъ госпиталя за подписью смотрителя, то обнаружилась невообразимая путаница. Многія фамиліи были переиначены, названія командъ перемѣшаны, нѣкоторыхъ солдатъ вовсе не оказалось, а были налицо такіе которые совсѣмъ не значились въ спискѣ. Между тѣмъ, требовалось сдать людей, по прибытіи на мѣсто, именно по этому списку. Такимъ образомъ, оказавшееся несоотвѣтствіе между списочнымъ и наличнымъ состояніемъ людей могло послужить поводомъ къ серіознымъ служебнымъ непріятностямъ, особенно если начальство тамъ на мѣстѣ очень ужъ придирчиво. Въ довершеніе неурядицы съ этимъ спискомъ, въ нашемъ транспортѣ умерло, въ началѣ пути, человѣка четыре трудныхъ паціентовъ, и фамиліи ихъ остались неизвѣстными. Умеръ человѣкъ да и баста, а кто онъ, какой команды -- никто не зналъ. Не оказалось, слѣдовательно, возможнымъ не только отмѣтить покойниковъ въ спискѣ, но даже сообщить имена въ церковь для заочнаго отпѣванія умершихъ. Грустно было передавать тѣла этихъ несчастныхъ, испившихъ чашу страданій до дна, старшинѣ аула, Татарину, для зарытія въ землю, словно тѣла нехристей. Впрочемъ, столь печальныя явленія случались только на первыхъ порахъ слѣдованія; въ послѣдствіи принимались предварительныя мѣры, состоявшія въ томъ что каждаго захирѣвшаго солдата, про всякій случай, разспрашивали объ имени, фамиліи и командѣ.

Наши транспортные волы, недавно совершившіе длинный путь съ тяжестями изъ Полтавской губерніи въ Крымъ и сильно изнуренные продолжительною безкормицей, со второй станціи совсѣмъ подбились и еле-еле тащили обозъ. Быстрому ослабленію силъ этихъ животныхъ способствовало еще то обстоятельство что во весь путь, по голой степи Таврической губерніи, ощущался недостатокъ въ водѣ. На станціи, въ аулѣ, больше одного колодца не бывало, да и въ этомъ единственномъ источникѣ вода была находима, на глубинѣ 8--10 саж., въ такомъ скудномъ запасѣ что ея хватало только для варки пищи, небольшой же остатокъ, смѣшанный съ грязью, не могъ удовлетворить водопоемъ всѣхъ воловъ транспорта. А извѣстно что эти четвероногія не въ состояніи долго выдергивать жажды и, лишенныя воды, быстро опускаются въ силахъ. Бывало тоска беретъ смотрѣть какъ флегматически-медленно они передвигаютъ свои ноги. По положенію, врачъ долженъ былъ слѣдовать позади транспорта. Чтобы разсѣять апатію навѣваемую тихимъ и однообразнымъ качаньемъ повозки, бывало слѣзешь съ нея и пойдешь сторонкой, подлѣ дороги, самымъ умѣреннымъ шагомъ, погрузившись въ думу, а если, часа черезъ два такой прогулки, оглянешься назадъ, то видишь далеко позади отставшій транспортъ, чуть-чуть движущійся черепашьимъ ходомъ. И зашагаешь бывало обратно къ своей задней повозкѣ, потому что дождаться, стоя на мѣстѣ, пока подойдетъ лѣнивый караванъ, нѣтъ терпѣнія. Не бѣда еслибъ эта воловья ѣзда только ограничивалась тоской и скукой; она вскорѣ оказала парализующее вліяніе и на мою врачебную дѣятельность и даже отчасти на состояніе моихъ раненыхъ. Такъ какъ нужно было употреблять весь день на переѣзды въ 20--25 верстъ, то транспортъ обыкновенно двигался съ мѣста раннимъ утромъ, послѣ раздачи людямъ горячей пищи, и доползалъ на слѣдующую станцію совсѣмъ уже ночью, такъ что мнѣ совсѣмъ не оставалось времени перевязывать раненыхъ. При томъ же, въ ночной темнотѣ, при слабомъ мерцаніи лучины (свѣчъ у насъ не было въ запасѣ), эта работа была крайне неудобна, да и сами раненые не охотно давались перевязываться, чувствуя себя послѣ дороги усталыми и разбитыми. Чтобы какъ-нибудь приладиться къ такому затруднительному положенію, я завелъ слѣдующій порядокъ. Поднявъ чуть свѣтъ, часовъ въ 5 утра, прислугу на ноги, я приступалъ ко перевязкѣ, и ко времени выступленія транспорта, то-есть часамъ къ девяти, успѣвалъ перевязывать большую половину раненыхъ; остальныхъ же, еще не перевязанныхъ, размѣщалъ на переднихъ повозкахъ, съ тѣмъ разчетомъ чтобы вечеромъ, какъ только голова транспорта прибудетъ въ аулъ на станцію, устроить этихъ людей въ особыхъ сакляхъ и, не дожидаясь пока выгрузится весь транспортъ и все придетъ въ порядокъ, для чего нужно было по крайней мѣрѣ часъ времени, немедленно заняться перевязкою этихъ остальныхъ людей и такимъ образомъ докончитъ свою обычную ординацію. При такомъ порядкѣ я успѣвалъ, несмотря на всѣ затрудненія, осматривать одинъ разъ въ день самымъ аккуратнымъ образомъ каждаго паціента, а особенно трудныхъ раненыхъ перевязывалъ даже два разъ въ день. Дѣлалъ я, слѣдовательно, все что только было возможно въ моемъ положеніи.

И вотъ одинъ разъ подъ вечеръ, когда мы уже приближались къ станціи, встрѣтилась намъ почтовая тройка съ сѣдокомъ осанистой наружности, и транспортъ былъ остановленъ. Проѣзжій, судя по формѣ, флигель-адъютантъ, всталъ съ телѣги и началъ разспрашивать транспортнаго начальника, откуда молъ и куда; затѣмъ полюбопытствовалъ взглянуть и на раненыхъ. "Ты гдѣ раненъ, какого полка, хорошо ли кормятъ, всѣмъ ли, братцы, довольны?" Солдаты даютъ удовлетворительные отвѣты. "Ты сегодня перевязанъ?" спросилъ онъ наконецъ одного изъ раненыхъ, оставленныхъ для вечерней перевязки и находившихся, поэтому, на переднихъ возахъ. "Никакъ нѣтъ, ваше превосходительство, протянулъ солдатикъ, сегодня еще не перевязывались". Флигель-адъютантъ къ другому, третьему, четвертому, вездѣ отвѣтъ отрицательный. "Доктора, завопилъ онъ, гдѣ докторъ? Подайте мнѣ доктора!" А я сидѣлъ въ задней повозкѣ и недоумѣвалъ зачѣмъ его остановился транспортъ. "Доктора впередъ, къ генералу", крикнулъ кто-то впереди транспорта, и эти слова, мигомъ переданныя отъ одной повозки къ другой, долетѣли до моихъ ушей. Я живо побѣжалъ къ головѣ транспорта и, не дошедши шаговъ десяти до флигель-адъютанта, былъ внезапно осыпанъ градомъ самыхъ рѣзкихъ укоризнъ.

-- У васъ, милостивый государь, люди остаются безъ перевязки! Какъ вы могли, какъ осмѣлились вы допустить такой ужасный безпорядокъ? закричалъ на меня грознымъ голосомъ флигель-адъютантъ, весь багровый отъ негодованія.

Я совершенно оторопѣлъ отъ такой неожиданности, тѣмъ болѣе что, будучи новичкомъ въ службѣ, первый разъ испытывалъ на себѣ столь обычную въ тогдашней военной службѣ, но совершенно непривычную для меня рѣзкость.

-- Знаете ли вы всю важность вашей служебной небрежности? продолжалъ мой обличитель.-- Это преступленіе, это.... это убійство! кричалъ онъ, жестикулируя предъ моимъ лицомъ.-- Для чего же вы тутъ ѣдете при раненыхъ, а? А если ужь не по обязанности, хотя бы вы изъ человѣколюбія удѣлили нѣсколько вниманія этимъ несчастнымъ.

-- Позвольте, господинъ полковникъ, доложить вамъ, началъ было я. Но голосъ мой, казалось, еще больше ожесточилъ ревизора.

-- Никакихъ тутъ объясненіи быть не можетъ, еще съ большомъ азартомъ заговорилъ онъ; -- весь фактъ налицо. Вы вставали раненыхъ безъ перевязки и будете отвѣчать за это по полевому закону.

-- Но вы сами, Полковникъ, можете убѣдиться виноватъ ли я....

-- Такъ вы даже не видbте въ этомъ вины? перебилъ онъ меня.-- Прошу васъ замолчать! прикрикнулъ онъ, замѣтивъ что я вновь покушаюсь говорить.-- Знайте что теперь время военное, за такія вещи мало сослать, а разстрѣлять!

-- Помилосердуйте, полковникъ, завопилъ я, окончательно перепуганный;-- выслушайте только, спросите транспортнаго офицера.

-- Ничего не хочу знать, отрѣзалъ онъ.-- Завтра же обо всемъ будетъ знать главнокомандующій.

Съ этими словами сѣлъ онъ въ бричку, и пыль взвилась вслѣдъ за укатившею курьерскою тройкой, а я окаменѣлъ на мѣстѣ и первое время никакъ не могъ придти въ себя, не понимая что такое сталось со мною. Только мало-по-маkу, когда тронулся транспортъ, я сталъ приходить въ чувство, и ѣдкая тоска сжала мое и безъ того наболѣвшее сердце. Долго ли въ самомъ дѣлѣ ни за что ни про что погубить человѣка? Вотъ каковы наши ревизоры, думалось мнѣ. Вмѣсто того чтобы толкомъ разспросить и выслушать, принять участіе въ моемъ затруднительномъ положеніи, посодѣйствовать, если ужъ ему дана власть, въ доставленіи перевязочныхъ вещей, въ командированіи къ транспорту нѣсколькихъ помощниковъ-фельдшеровъ и тѣмъ принести дѣйствительную помощь страждущимъ, этотъ ревизоръ накричалъ, наругался и былъ таковъ; а тамъ быть-можетъ еще поведутъ меня къ позорному столбу! Когда я попрекнулъ транспортнаго офицера почему онъ не объяснилъ флигель-адъютанту дѣла прежде чѣмъ я предсталъ предъ его очи, тотъ возразилъ мнѣ что онъ въ теченіе своей службы въ Севастополѣ уже отвыкъ отъ подобныхъ дерзостей какія говорилъ "этотъ адъютантишка", и нарочно держался въ сторонѣ, иначе де онъ не ручался за себя, далъ бы сдачи, и тогда могло бы бытъ для всѣхъ насъ гораздо хуже. "Гдѣ ужь говорить съ такими франтиками по-человѣчески!" прибавилъ онъ. Такъ и видно что сейчасъ съ Невскаго проспекта. Обрадовался что наѣхалъ на случай отвести душу, и давай кричать безъ толку. Вѣдь онъ вполнѣ убѣжденъ что, еще не доѣзжая до Севастополя, уже оказалъ отечеству великую услугу. Нѣтъ, еслибы приставить его на бастіонъ къ настоящему дѣлу или пусть бы онъ этакъ съ недѣльку побылъ хоть въ вашей шкурѣ, при этомъ самомъ транспортѣ, тогда бы сталъ ниже травы, тише воды, узнавши что почемъ. "Чѣмъ эта встрѣча кончилась, объ этомъ будетъ сказано ниже, а теперь продолжаю нить воспоминаній.

Случилась съ нами во время пути еще другая оказія. Во время переѣзда отъ станціи Ишуни до Перекопа полилъ такой крупный и обильный дождь что черноземно-глинистый грунтъ дороги вскорѣ превратился въ вязкій кисель, лудами цѣплявшійся къ колесамъ нашихъ чумацкихъ возовъ. Предстояло сдѣлать всего 25 верстъ; но ѣзда на изнуренныхъ волахъ оказалась столь трудною что за цѣлый день, съ разными остановками и отдыхами, мы проѣхали лишь верстъ 15, и васъ захватила въ открытомъ полѣ сырая и темная ночь. Повозки были безъ будокъ, дождь лилъ какъ изъ ведра, и мои больные и раненые, дрожа въ своихъ потертыхъ шинелишкахъ, сильно страдали. Какъ ни усердствовали погонщики, какъ ни напирали въ тылъ повозокъ своими дюжими плечами, волы положительно застряли въ грязи и не могли сдвинуться съ мѣста. Перспектива предстояла не веселая -- всю ночь промокнуть на дождѣ безъ всякой надежды тронуться и на другой день съ мѣста до тѣхъ поръ пока не подсохнетъ дорога. Хорошо еще что это случилось предъ Перекопомъ, откуда возможно было чаять кое-какой помощи. Посовѣтовавшись съ транспортнымъ начальникомъ, мы отправили въ городъ къ коменданту расторопнаго унтеръ-офицера изъ числа выздоравливающихъ раненыхъ, поручивъ ему ходатайствовать о высылкѣ къ намъ свѣжихъ подводъ, а людямъ присовѣтовали улечься поплотнѣе на повозкахъ, прикрывшись сверху тѣмъ что нашлось подъ руками. Наступила мертвая тишина, изрѣдка лишь прерываемая наѣзжавшими почтовыми бричками, которыя съ великимъ трудомъ объѣзжали нашъ таборъ полемъ, увязая въ клейкомъ мѣсивѣ по ступицу. И ужь досталось отъ сѣдоковъ и ямщиковъ разной ругани нашимъ бѣднымъ подводчикамъ за ихъ несчастныхъ воловъ, хотя разумѣется безотвѣтные хохлы были тутъ ни при чемъ. Они разказывали что съ трудомъ дотащившись съ провіантомъ до Бахчисарая, изнурили своихъ кормильцевъ-воловъ до такой степени что всякій новый грузъ былъ для ихъ скотины не подъ силу, и Христомъ-Богомъ отпрашивались отъ транспортировки людей; но начальство, не внявъ слезнымъ мольбамъ, насильно принудило ихъ взять эту непосильную тяготу.

Наконецъ, по прошествіи восьми часовъ ожиданія, предъ разсвѣтомъ, къ намъ были присланы пароконныя подводы, и моя немощная команда ожила духомъ. Тотчасъ поднялся говоръ, приправляемый шутками и смѣхомъ, словно выспались солдатики мои въ хоромахъ, на роскошныхъ постеляхъ. Такъ, при всѣхъ самыхъ тяжкихъ невзгодахъ жизни, твердъ и непреклоненъ духъ русскаго солдата, начиная отъ кровавой бойни на бастіонахъ до мучительнаго голода и холода. Пароконныя подводы живо домчали насъ до Перекопа, гдѣ, благодаря гуманной заботливости коменданта, генерала Богушевскаго, паціенты мои были призрѣны и успокоены съ истиннымъ радушіемъ и гостепріимствомъ. Больныхъ и раненыхъ размѣстили въ свѣтлыхъ и чистыхъ казармахъ, дали имъ сухое бѣлье на время пока просушивалась ихъ измокшая одежда, напоили горячимъ чаемъ, отпустили ворохъ корпіи и бинтовъ и отрядили двухъ сестеръ милосердія въ помощь мнѣ при перевязкѣ. Всѣ мы ободрились, повеселѣли. Къ несчастію, проведенная на дождѣ ночь отразилась на моей командѣ неблагопріятно. Многія раны, имѣвшія хорошее теченіе, были поражены рожистымъ воспаленіемъ, у нѣкоторыхъ людей обнаружилась жестокая лихорадка. По представленію моему, съ которымъ комендантъ тотчасъ согласился, такіе люди были выключены изъ транспорта и оставлены подъ квитанцію въ Перекопскомъ госпиталѣ, хотя и здѣсь былъ большой недостатокъ въ мѣстахъ.

И теперь еще, по прошествіи семнадцати лѣтъ, я вспоминаю о перекопскомъ комендантѣ съ теплою признательностію и любовью. Въ моей начинавшейся службѣ я встрѣтилъ въ немъ перваго воинскаго сановника въ которомъ генералъ оставался позади человѣка, который не возвышалъ голоса, не грозилъ, но относился ко всѣмъ и ко всему мягко, гуманно, съ участіемъ. Тѣмъ благотворнѣе подѣйствовала на меня эта прекрасная личность что я, находясь еще подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ флигель-адъютантскихъ громовъ, заурядъ ожидалъ себѣ раслеканціи даже и за то что чумацкіе волы отказались доставить транспортъ въ Перекопъ на срокъ, по маршруту. Ободренный доступностью и привѣтливостью почтеннаго генерала Богушевскаго, я рѣшился объяснить ему то критическое положеніе въ которомъ я находился. Разказавъ ему что транспортъ, при отправленіи изъ Симферополя, почти вовсе не былъ снабженъ перевязочными припасами, вслѣдствіе чего раненые уже со второй станціи перевязываются кое-какимъ тряпьемъ, что при несоразмѣрно-большомъ числѣ ввѣренныхъ мнѣ паціентовъ, мнѣ не дали въ помощь ни одного фельдшера, что при крайней медленности воловьей ѣзды, у меня совершенно нѣтъ времени для перевязки, которая совершается по ночамъ что наконецъ встрѣтившійся неизвѣстный флигель-адъютантъ, не принявъ отъ меня никакихъ объясненій, грозилъ жаловаться на врачебныя упущенія, отъ меня не зависѣвшія, главнокомандующему, -- разказавъ все это, я просилъ у добраго генерала помощи и заступничества. И онъ сдѣлалъ все что было возможно: къ транспорту былъ прикомандированъ опытный фельдшеръ съ хорошимъ запасомъ стараго холста, корпіи, бинтовъ и лѣкарствъ, а относительно моей роковой встрѣчи генералъ далъ слово написать въ главную квартиру, съ самымъ подробнымъ разъясненіемъ дѣла, вполнѣ успокоивъ меня увѣреніемъ что всякія послѣдствія флигель-адъютантской жалобы будутъ предупреждены. И въ самомъ дѣлѣ эта грозная передряга кончилась довольно благополучно, именно: когда по возвращеніи моемъ въ Симферополь, госпиталь потребовалъ для меня суточныя деньги, такъ какъ каждому транспортному врачу полагалось за время командировки по рублю въ день вспоможенія, то штабъ главнокомандующаго отказалъ мнѣ въ этихъ деньгахъ, "по дошедшимъ на этого врача жалобамъ", какъ значилось въ офиціальной бумагѣ, -- и хотя такое лишеніе, послѣ перенесенныхъ мною сверхъестественныхъ трудовъ, при моей бѣдности было весьма чувствительно, но я былъ очень радъ что отдѣлался такъ дешево, потому что безъ участія генерала Богушевскаго, со мной могло приключиться что-нибудь гораздо худшее.

Сдѣлавъ вопреки маршрута дневку въ Перекопѣ и подкрѣпивъ отдыхомъ утомленныхъ воловъ, мы двинулись въ дальнѣйшій путь, въ Херсонъ, гдѣ мнѣ слѣдовало сдать людей въ госпиталь. Эту часть путешествія, сравнительно съ первою, мы совершили благополучно. Даже чумацкіе волы пошли какъ будто живѣе, благодаря тому что здѣсь уже пошелъ подножный кормъ и не было затрудненія въ водопоѣ. Когда мы подползали своимъ черепашьимъ ходомъ къ Херсону, мною овладѣло ясное, благодушное настроеніе при мысли что это путешествіе, со всѣми его тягостными условіями, оканчивается, что мнѣ предстоитъ хоть на нѣсколько дней успокоиться отъ того болѣзненно-нервнаго напряженія въ которомъ я находился въ теченіе шестнадцати дней, съ момента выѣзда изъ Симферополя. Это же настроеніе раздѣляло и воя моя немощная команда, утомленная медленнымъ и монотонно-скучнымъ путешествіемъ, совершеннымъ подъ жгучимъ степнымъ солнцепекомъ. Оказалось что общая наша радость была преждевременна. Транспортъ нашъ, при въѣздѣ въ городъ, былъ встрѣченъ какимъ-то офицеромъ, который объявилъ что въ херсонскихъ госпиталяхъ положительно нѣтъ мѣстъ для принятія новыхъ больныхъ, и что намъ, по всей вѣроятности, придется слѣдовать дальше, а тѣмъ временемъ указалъ помѣститъ людей въ деревянныхъ баракахъ находившихся предъ городомъ, гдѣ я расположилъ своихъ паціентовъ, за неимѣніемъ наръ, на полу устланномъ соломой.

На другой день, въ самомъ дѣлѣ было приказано мнѣ и транспортному офицеру везти людей въ Николаевъ, причемъ офицеру данъ былъ дополнительный маршрутъ и новая сумма денегъ для продовольствія людей. "Подавай карету!" шутливо кричали на понурыхъ подводчиковъ наши транспортные весельчаки, когда я вновь разсаживалъ свою команду на тѣ же злополучныя подводы. "Вишь, братцы, дворецъ-то здѣсь для насъ построили, да пуху лебяжьяго для постелей еще не запасли, балагурили другіе; такъ ужъ покатимъ лучше въ Николаевъ: тамъ, слышь, царскія хоромы совсѣмъ для насъ готовы." И "покатили", дѣлая 15--20 верстъ въ теченіе двѣнадцати дневныхъ часовъ, то-есть съ утра до ночи. Но эта часть пути была не въ примѣръ веселѣе той которую мы дѣлали по однообразной, опаленной и безжизненной татарской стели. Здѣсь дорога разнообразилась спусками и пригорками, пахатными полями, встрѣчами съ христіанскимъ людомъ и, наконецъ, русскими деревнями. Словомъ, пошли виды знакомые и близкіе русскому взору, и люди мои дѣлали это дополнительное путешествіе не только безъ нареканій, но даже съ нѣкоторымъ удовольствіемъ. Въ Николаевѣ я сдалъ наконецъ свою команду, съ которою тѣсно сблизила меня общность житья-бытья въ продолженіе трехнедѣльнаго странствованія и съ которою я дѣлилъ всѣ невзгоды и минуты веселья. И много я выслушалъ отъ этихъ простыхъ людей братскихъ заявленій признательности и молитвеннаго желанія мнѣ всякаго счастья, когда, послѣ сдачи транспорта, я прошелъ по госпитальнымъ палатамъ куда помѣщены были мои патенты и, прощаясь съ ними, просилъ не поминать лихомъ. Такъ умѣетъ цѣнить вашъ многострадальный солдатъ простыя человѣческія отношенія къ нему со стороны тѣхъ кого служба поставила выше солдатской лямки.

Не могу при этомъ не разказать нѣсколькихъ случаевъ встрѣтившихся при первыхъ шагахъ на поприщѣ моей служебной дѣятельности, случаевъ въ сущности маловажныхъ, но произведшихъ на меня глубокое впечатлѣніе.

Въ Николаевѣ мнѣ и транспортному офицеру отвели общую квартиру, на которой мы прожили вмѣстѣ дня три. Я собрался уже ѣхать обратно въ Симферополь, а товарищъ мой еще оставался въ Николаевѣ для окончанія разметовъ по транспорту. Когда я уже прощался съ моимъ бывшимъ спутникомъ, онъ порывисто вынулъ изъ портъ-моне пятидесятирублевую бумажку и, протягивая мнѣ, сказалъ:

-- Вотъ, докторъ, возьмите то что слѣдуетъ на вашу долю. Еслибы вы не жеманились и дали нѣсколько экстренныхъ требованій, какъ я вамъ предлагалъ (тутъ вспомнились мнѣ піявки), тогда конечно доходъ могъ бы быть значительнѣе, а теперь больше 50 рублей вамъ не выходитъ, да и это въ ущербъ мнѣ самому.

Озадаченный этою неожиданностью, я вытаращилъ глаза.

-- Помилуйте.... Я и не ожидалъ и не претендую, сказалъ я покраснѣвъ до ушей.-- Я даже хорошенько не понимаю откуда могутъ слѣдовать мнѣ эти деньги?

-- Эхъ вы, красная дѣвушка, какъ я вижу! попрекнулъ меня мой товарищъ, самъ нѣсколько сконфуженный.-- Ну, извѣстно откуда: справочныя цѣны, маленькая экономія; вы, сказать правду, меня не прижимали, вотъ по долгу и чести это и есть вамъ благодарность.

-- Извините, я не могу взять этихъ денегъ, потому что не считаю это согласнымъ.... съ моими правилами.

Офицеръ, не ожидавшій такого финала, растерялся въ свою очередь. Сцена вышла щекотливая для насъ обоихъ. Чтобы положить конецъ обоюдному конфузу, я поспѣшилъ проститься и какъ ошпаренный выскочилъ на улицу. Мнѣ было стыдно до боли, какъ будто я самъ только-что совершилъ преступленіе противъ святаго долга, какъ будто на мою честь легло густое пятно. Всю обратную дорогу я находился подъ вліяніемъ тяжелаго чувства, въ которомъ не могъ дать себѣ сознательнаго отчета. Только теперь, пройдя длинное сцѣпленіе житейскихъ разочарованій, мнѣ ясно что то былъ безсильный протестъ молодой души возмущавшейся противъ разрушенія юношескихъ идеаловъ. Другой подобный казусъ, еще болѣе омрачившій мои розовыя воззрѣнія, встрѣтился мнѣ въ Симферополѣ. Коммиссаръ одного госпиталя къ которому я былъ прикомандированъ пригласилъ меня однажды къ себѣ на чай. Между разговоромъ онъ положилъ предо мной связку ординаторскихъ требованій, за моею подписью, въ которыхъ требовались ванны, а для трудныхъ больныхъ вино.

-- Хотите сейчасъ же положить въ карманъ рублей двадцать пять? спросилъ онъ, пріятельски трепля меня по плечу.

Не зная въ чемъ дѣло, и подозрѣвая что коммиссаръ хочетъ мнѣ предложить какую-нибудь сдѣлку, я отвѣчалъ неопредѣленно.

-- Ботъ извольте видѣть: штука весьма простая, объяснилъ онъ.-- Всѣ эти требованія вы вновь перепишите тѣмъ же числомъ. Но тамъ гдѣ значится, положимъ, три ванны, вы поставьте восемь; гдѣ шесть порцій вина (тогда вино отпускалось не изъ аптекъ, какъ теперь, а по коммиссаріатскому каталогу), вы пропишите десять. А я вамъ отсчитаю за всякую ванну по 15 коп. и за винную порцію по 40 коп. Вотъ и составится кое-что для васъ на чай, на сахаръ.

Когда я отказался, коммиссаръ сдѣлалъ изумленную мину и отозвался обо мнѣ въ такихъ выраженіяхъ что выходило просто-на-просто "дуракъ". Въ послѣдствіи, мнѣ не разъ приходилось слышать какъ обзывали дураками тѣхъ людей которые завѣдывая какимъ-либо казеннымъ добромъ не умѣли или не хотѣли наживаться на общественный счетъ. Но то было время всеобщаго неустройства, когда никто не считалъ порокомъ грабить казну, съ соблюденіемъ только узаконенныхъ формальностей, когда военный разгромъ захватилъ насъ совершенно неприготовленными въ нашемъ хозяйствѣ, вслѣдствіе чего государственная казна расходовала деньги сверхъ дѣйствительныхъ потребностей, а русскому солдату пришлось выносить двойныя невзгоды. Мы надѣемся, мы убѣждены что если нашему отечеству суждено когда-либо перевести новую войну, то у насъ окажется и лучше воспитанная общественная совѣсть, рядомъ съ беззавѣтнымъ мужествомъ и самоотверженіемъ, искони присущимъ боевому русскому человѣку,-- и правильно организованное и обильно снабженное военное хозяйство вообще и госпитальное въ частности. Независимо отъ другихъ надеждъ и соображеній, одно уже наше Общество Попеченія о Больныхъ и Раненыхъ Воинахъ, покровительствуемое высокимъ авторитетомъ Государыни Императрицы, служитъ ручательствомъ въ томъ что нашъ раненый солдатъ не встрѣтитъ болѣе такой неурядицы въ военныхъ госпиталяхъ какая имѣла мѣсто въ Крымскую камланію. Рядомъ съ этимъ ручательствомъ, у насъ въ настоящее время уже выработана организація военно-временныхъ госпиталей и подвижныхъ лазаретовъ, при готовыхъ кадрахъ, для быстраго формированія, во время войны, этихъ учрежденій въ широкихъ размѣрахъ и на раціональныхъ основахъ; въ войскахъ заведены въ достаточномъ количествѣ усовершенствованныя носилки и лазаретный рессорный обозъ, для удобнѣйшаго доставленія раненыхъ съ боя на перевязочные пункты и для перевозки ихъ въ лазареты и госпитали; учреждены спеціальныя такъ-назымаемыя санитарныя команды, пріучаемыя къ подаванію перваго пособія раненымъ на полѣ сраженія и надлежащимъ пріемамъ при ихъ укладкѣ на носилки и при переноскѣ; наконецъ, вырабатывается проектъ учрежденія резерва врачей на военное время, чтобы, въ случаѣ надобности, не терпѣть недостатка въ спеціально-врачебныхъ силахъ, и если Военному Министерству удастся разработать это послѣднее предположеніе такъ чтобы въ военное время оно не осталось безплодною теоріей, но при первой надобности могло бы быть реализовано во всей практической полнотѣ, тогда задача призрѣнія раненыхъ будетъ заблаговременно исполнена удовлетворительнымъ образомъ. Нельзя умолчать о томъ что недостатокъ врачебныхъ силъ и до сихъ поръ есть больное мѣсто въ организаціи нашей санитарной части. Даже теперь, при кадровомъ составѣ большей части нашихъ войскъ, ощущается такой недостатокъ во врачахъ что только съ особенною натяжкой и не безъ нѣкоторыхъ пробѣловъ удовлетворяются вседневныя требованія санитарной службы въ войскахъ. Гдѣ правительство найдетъ потребное число врачей въ военное время, Иногда понадобится ихъ въ десять разъ больше чѣмъ сколько имѣется ихъ теперь налицо, или чѣмъ привлечетъ оно ихъ какъ въ дѣйствительную службу, такъ и въ резервъ? Вотъ важный и трудный вопросъ, успѣшное разрѣшеніе коего не мало продаетъ бодрости и самоувѣренности арміи идущей въ бой,-- вопросъ ожидающій законодательнаго и практическаго разрѣшенія въ будущемъ.

Въ ноябрѣ 1855 года я былъ командированъ "на позицію", и такъ какъ дальнѣйшая моя служба не соприкасалась со скорбнымъ міромъ крымскихъ госпиталей, то и послѣдующія впечатлѣнія уже не входятъ въ предположенную для этого разказа рамку.

И. Л--СКІЙ.

20го февраля, 1879.

"Русскій Вѣстникъ", No 7, 1873

Оставить комментарий Л—ский И. (bmn@lib.ru) Год: 1897 Обновлено: 05/03/2019. 86k. Статистика. Описание: Мемуары 19 век	Скачать FB2 Ваша оценка:

Л—ский И. Впечатления военного врача в Крымскую кампанию

ВПЕЧАТЛЕНІЯ ВОЕННАГО ВРАЧА ВЪ КРЫМСКУЮ КАМПАНІЮ.

Л—ский И.
Впечатления военного врача в Крымскую кампанию