Осипов А.
Тяжелый вопрос

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ТЯЖЕЛЫЙ ВОПРОСЪ.

(Повѣсть).

Глава первая.

I.

   Александръ Ивановичъ не успѣлъ переступить еще черезъ порогъ своего деревенскаго дома, какъ дверь въ переднюю быстро отворилась и онъ попалъ прямо въ объятія своей жены. Онъ съ любовью прижалъ къ себѣ ея молодое, отдававшее свѣжестью сквозь тонкій пеньюаръ, тѣло и два раза поцѣловалъ ее въ крупныя губы.
   -- А я ждала тебя не раньше, какъ часовъ въ двѣнадцать,-- была она въ силахъ, наконецъ, сказать.
   -- Нѣтъ, Надя, я нарочно раньше выѣхалъ, чтобы успѣть проѣхать холодкомъ и не заморить лошадей.
   Они прошли въ его кабинетъ. Соловцовъ любилъ эту комнату съ строгимъ стилемъ рѣзной мебели изъ чернаго дуба. Окна въ садъ были открыты и сладкій запахъ цвѣтущихъ липъ несся оттуда. Александръ Ивановичъ подошелъ къ письменному столу, на которомъ аккуратно были сложены рапортички старосты за нѣсколько дней его отсутствія. Надежда Васильевна усѣлась на большой турецкій диванъ и приготовилась слушать.
   -- Ну, что тебѣ разсказать новаго?-- началъ онъ, вынимая изъ кармана своего сѣраго клѣтчатаго костюма портсигаръ, бумажникъ, часы, связку ключей,-- въ городѣ пыль и духота невыносимая. Марья Николаевна просила тебѣ кланяться, я обѣдалъ вчера у нихъ. Какъ ихъ мальчишка выросъ, просто узнать нельзя. Бѣлокурый, такой живой и также все головой помогаетъ себѣ бѣжать, какъ, бывало, наша Варя...
   Надежда Васильевна низко опустила голову и начала играть кисточкой подушки. Глаза ея какъ-то разомъ потемнѣли.
   -- Да,-- продолжалъ Александръ Ивановичъ, открывая и заврывая ящики стола,-- жить было бы тамъ невыносимо. Товарищъ, прокурора, который на съѣздѣ былъ, очень милый человѣкъ, анекдотистъ, пріятный партнеръ...
   -- Что, въ гостинницѣ покойно тебѣ было?
   -- Ничего, чисто, только мухи по утрамъ надоѣдали.
   -- Я, Саша, безъ тебя кутила.
   -- Какъ такъ?
   -- Ѣздила съ Лаврентьичемъ и Таней въ поле. Рожь ужъ колоситься начала, но овесъ, овесъ удивительный!...
   -- Дай Богъ, только убраться. Барометръ что?
   -- Все направо идетъ.
   -- Славу Богу! Ахъ да, чуть не забылъ тебѣ сказать,-- Селиверстовъ съ женой разводится.
   -- Неужели, вѣдь они такъ хорошо жили?
   -- Увлекся гувернанткой, этой здоровой нѣмкой, которую мы видѣли у Маріи Николаевны на Пасхѣ, и чортъ знаетъ, что началъ выдѣлывать.
   -- Не понимаю я этихъ людей!-- воскликнула Надежда Васильевна,-- положительно, не понимаю! Неужели они не могутъ удержаться и пересилить себя? Я часто думаю, Саша, что это можетъ быть отъ того, что эти люди не по любви сходятся.
   -- Полно! Селиверстовъ страстно любилъ свою жену.
   -- Вотъ этой страсти-то, Саша, и не надо! У нихъ не любовь, а увлеченіе. Увлеченіе проходитъ и, конечно, семья должна распасться. Мнѣ бываетъ грустно думать, что вся жизнь человѣка создана для этого. Въ самомъ дѣлѣ, обратите вниманіе: молодая дѣвушка и молодой человѣкъ любятъ другъ друга. Вотъ они одна семья, дѣти, радости общія, общее горе... Кажется, тутъ-то бы и работать, тутъ-то и распуститься всѣмъ умственнымъ и нравственнымъ силамъ -- цѣль достигнута, существованіе не пройдетъ безслѣдно... Глядишь, какъ разъ наоборотъ: полная апатія, скука, тоска и исканіе новаго предмета для удовлетворенія своихъ желаній. Воля твоя, это ненормально!
   -- Надя,-- сказалъ Соловцовъ, подходя и обнимая жену,-- для насъ все это чуждо. Мы съ тобой уже девять лѣтъ, какъ живемъ безвыѣздно здѣсь, въ Богородскомъ, и наша жизнь все также свѣтла и безмятежна, только ты иногда нападаешь на меня.
   -- За что, милый, за что?
   -- Что я много сахару кладу въ чай...-- расхохотался здоровымъ смѣхомъ Александръ Ивановичъ.
   -- Милый мой, милый!-- ласкала она его.
   -- Ну, теперь я пойду почиститься съ дороги въ уборную, я весь въ пыли, а тамъ по хозяйству, а ты, Надя, распорядись о завтракѣ,-- сказалъ Александръ Ивановичъ, проходя въ спальню.
   Опущенныя занавѣски чуть-чуть колыхались отъ надувающаго ихъ вѣтерка и въ спальнѣ было прохладно и пріятно. Александръ Ивановичъ подошелъ къ зеркалу и взглянулъ въ него. Изъ серебряной рамы на него смотрѣло красивое лицо съ сѣрыми глазами и большой русой бородой. Волосы на головѣ онъ стригъ лѣтомъ всегда коротко. Морщинъ на лицѣ не было, только на лбу легли три борозды отъ привычки съ дѣтства поднимать брови при разговорѣ. Глаза сегодня смотрѣли устало. Александръ Ивановичъ началъ раздѣваться и черезъ минуту Надежда Васильевна, все еще сидѣвшая на диванѣ, услыхала его фырканіе и звуки льющейся воды.
   -- Надечка!-- крикнулъ онъ ей изъ спальни.-- Надя, прикажи Никанору дать тебѣ почту, пусть у кучера возьметъ, тамъ тебѣ письмо есть, совсѣмъ забылъ сказать.
   Надежда Васильевна встала и легкой и красивой походкой, такъ гармонировавшей съ ея стройной, высокой фигурой, вышла изъ кабинета.
   

II.

   Садъ трепеталъ и млѣлъ подъ горячими лучами солнца. Дорожки, посыпанныя пескомъ, бѣжали внизъ къ рѣкѣ, блестѣвшей, какъ стекло. По ту сторону рѣки видна была пестрая шашечница полей, которыми любовался теперь, сидя на балконѣ послѣ завтрака, Соловцовъ. Бесѣда со старостой, пришедшимъ какъ разъ во время завтрака, была окончена, и сердце Александра Ивановича было полно тихой радостью. Хозяйство шло какъ заведенная машина, урожай обѣщалъ быть прекраснымъ и, наконецъ, беркширская свинья, предметъ многочисленныхъ заботъ, принесла цѣлую кучу поросятъ. Староста очень хвалилъ ихъ, а это значило очень много, такъ какъ онъ относился сначала недовѣрчиво къ затѣямъ своего барина.
   Надежда Васильевна ушла на птичій дворъ -- ея царство, гдѣ цѣлые дни шелъ веселый гомонъ, прерываемый громкими криками пѣтуховъ.
   Александръ Ивановичъ подошелъ къ столу свернуть себѣ папиросу и замѣтилъ, что нераспечатанная почта продолжала все лежать на томъ мѣстѣ, гдѣ ее положила его жена. Онъ закурилъ папиросу, сорвалъ бандероль съ газеты и началъ пробѣгать отдѣлъ политическихъ извѣстій. На двухъ столбцахъ трактовалось, что Англія стремится овладѣть какими-то колоніями, но тройственный союзъ, конечно, не допуститъ этого.
   -- Какое мнѣ дѣло до всего этого,-- думалъ Александръ Ивановичъ въ то время, какъ глаза его перебѣгали съ одной строчки на другую,-- меня гораздо больше интересуетъ гречиха, чѣмъ Англія со всѣмъ тройственнымъ союзомъ.
   На второй страницѣ описывались какія-то торжества, третья была посвящена опереткѣ и балету -- отъ всего пахло тоской, затхлостью петербургскаго чиновника, рѣшившагося лѣтомъ полиберальничать.
   Александръ Ивановичъ отбросилъ газету. Взглядъ его упалъ на письмо съ заграничной маркой, адресованное его женѣ.
   -- Гм... отъ кого бы это?-- думалъ онъ, вертя его въ рукѣ. Марка была итальянская, а на задней сторонѣ виднѣлись двѣ переплетенныя буквы П. и Н.
   Мысли его, задержанныя письмомъ, повернулись опять къ деревнѣ и цѣлый калейдоскопъ будущаго завертѣлся передъ нимъ.
   -- А что дѣлаетъ мой симентальскій быкъ?-- думалъ онъ,-- я такъ и не спросилъ про него. Значитъ здоровъ, иначе бы староста сказалъ что-нибудь.-- Вспомнился ему разсказъ того же старосты про работника Фоку, бойкаго малаго, котораго приходилось уволить, такъ какъ онъ оказался воромъ. Кто бы могъ это подумать? У него такое открытое, честное лицо, онъ всегда былъ такъ услужливъ и изъ всѣхъ рабочихъ одинъ рѣшился сѣсть на вновь выписанную жнею. Стукъ закрываемаго окна заставилъ его вздрогнуть и повернуть голову. Таня, горничная его жены, предметъ вѣчныхъ вздоховъ кучеровъ и рабочихъ, старалась запереть раму на крючокъ.
   -- Гдѣ барыня?-- спросилъ онъ.
   -- Одѣваются, сейчасъ выйдутъ,-- тоненькимъ голоскомъ пропищала она и скрылась.
   Дѣйствительно, черезъ минуту на порогѣ балкона показалась Надежда Васильевна. Ея густыя темныя косы красиво оттѣняли ея чисто русское лицо, а строгіе глаза смѣялись и радовались. На ней сидѣло ловко сшитое бѣлое платье съ вѣтками сирени, нѣжно лиловаго цвѣта. Вся она дышала свѣжестью, молодостью и здоровьемъ.
   -- Надя, прочти письмо,-- сказалъ Соловцовъ, протягивая ей конвертъ.
   Она взяла конвертъ, съ усиліемъ разорвала толстую бумагу, при чемъ губы ея чуть-чуть раскрылись, на минуту показавъ рядъ бѣлыхъ, ровныхъ зубовъ.
   -- Это отъ Павлы Нератовой,-- произнесла она, взглянувъ на подпись.
   -- А, вѣрная, вѣчная подруга невидимка, съ которой вы переписываетесь, сами не зная о чемъ....
   -- Саша!...
   -- Ну, читай, читай!
   Надежда Васильевна подвинула себѣ стулъ, положила руки на столъ и, поднеся листокъ къ глазамъ, прочла внимавшему ей мужу слѣдующія строки:
   "Дорогая Надя! Вчера закрылись двери театра и сезонъ окончился къ великому огорченію публики, по словамъ рецензентовъ, и къ великой радости артистовъ, къ которымъ имѣю честь принадлежать и я. Вчера я спѣла свою Карменъ, была убита и убита вплоть до сентября мѣсяца, когда опять, въ какомъ-нибудь другомъ городѣ, буду доказывать, что любовь -- преходящее чувство и что по вечерамъ меня можно видѣть въ Лилась-Пастіа. Неаполь мнѣ окончательно опротивѣлъ, а мой обожатель, графъ Мендоза-ди-Ботелло, еще болѣе. Это невыносимо скучный и скупой человѣкъ! Цѣлые дни онъ сидитъ около меня, покидая для сего свое родовое ш помѣстье, про которое разсказываетъ чудеса, но которое, вѣроятно, не больше ладони. Днемъ на Santa-Lucia стоитъ крикъ, который раздражаетъ меня до невозможности: кричатъ мальчишки, торговцы, ослы и продавщицы апельсиновъ. Все это кричитъ, поетъ, споритъ до вечера, когда разомъ наступаетъ тишина, только вѣчно неугомонное море поетъ свою пѣсню, забытую радость силится вспомнить, да Везувій изрѣдка освѣтится багровымъ пламенемъ. Гулко раздаются шаги прохожихъ по каменнымъ плитамъ все тише, тише, но вотъ гдѣ-то прозвучала гитара, за ней мандолина и бойкая живая пѣсня уже звучитъ подъ арками, а море... море шумитъ попрежнему. Вечера дивно хороши, но мой графъ страдаетъ ревматизмами, боится получить болотную лихорадку и запираетъ меня наглухо. Хочется удрать отсюда, услышать живую, родную рѣчь и подышать воздухомъ своихъ полей. Думала я, Надя, и рѣшилась обратиться къ тебѣ и твоему мужу съ просьбой (хотя я его не знаю, но онъ проститъ мою смѣлость) принять меня на лѣто къ себѣ, въ ваше Богородское. Приголубьте меня, дорогіе мои, и не откажите въ моей просьбѣ.
   "Жду вашего отвѣта. Слышу кашель графа и желаю ему упасть на лѣстницѣ. Цѣлую тебя, Надя, тысячу разъ и надѣюсь скоро обнять тебя. Остаюсь твоя Павла Нератова".
   -- Какая она остроумная!-- сказала Надежда Васильевна, складывая листокъ.
   -- Да,-- произнесъ задумчиво Словцовъ,-- вотъ на поди, теперь отвѣчай ей.
   -- Пригласимъ ее, Саша,-- робко сказала Надежди Васильевна, не глядя на мужа.
   -- Чортъ ее знаетъ!
   -- Саша!...
   -- Да, чортъ ее знаетъ, шлялась тамъ по за границамъ и вдругъ потянуло домой. И потомъ, съ другой стороны, посторонній человѣкъ всегда между нами, мало ли о чемъ иногда нужно переговорить... А, впрочемъ, какъ знаешь, если хочешь, пусть пріѣзжаетъ, а то ей скучно тамъ, а тебѣ здѣсь...
   -- Какъ тебѣ не стыдно!
   -- Нисколько!
   -- Такъ писать ей?-- вопросительно протянула она.
   -- Пиши!-- кивнулъ ей Александръ Ивановичъ и, спустившись въ садъ черезъ боковую калитку, направился во дворъ, гдѣ уже давно поджидали его бѣговыя дрожки и слышно было, какъ лошадь стучала копытами, отбиваясь отъ надоѣдавшихъ ей оводовъ.
   

III.

   Человѣкъ внесъ и поставилъ большое блюдо дымящихся раковъ на столъ.
   Василій Николаевичъ Глушевичъ съ любовью посмотрѣлъ на нихъ и протянулъ свою тарелку Надеждѣ Васильевнѣ.
   -- Матушка,-- пропѣлъ онъ ей густымъ низкимъ баритономъ, -- вы хотите заставить меня пасть передъ вами на колѣни, что, при моей толщинѣ, подвигъ значительный,-- и толстое лицо его, обрамленное сѣдой бородой, покраснѣло и добродушно осклабилось.
   -- Отчего -- усмѣхнулся Александръ Ивановичъ.
   -- Раки -- да это предметъ моего обожанія, единственная страсть, которая осталась у меня въ мои годы.
   -- А музыка?
   -- Ну, музыка, батюшка, ее никогда тутъ не услышишь, развѣ пьяный мужикъ около кабака пропоетъ: "Нигдѣ милаго не вижу"...
   -- Вотъ и ошибаетесь, Василій Николаевичъ,-- воскликнула Надежда Васильевна,-- скоро услышите пѣніе, да еще какое!
   -- Что вы, матушка?-- откликнулся Глушевичъ,-- да откуда?
   -- Къ намъ пріѣдетъ одна моя подруга Нератова, сейчасъ она только кончила сезонъ въ Неаполѣ.
   -- Поетъ она Casta diva?-- забезпокоился Глушевичъ.
   -- Ну, этого не знаю ужъ,-- разсмѣялась Надежда Васильевна. Человѣкъ убралъ пустое блюдо и перемѣнилъ тарелки.
   -- Опять въ сегодняшнихъ газетахъ оправдательный приговоръ.-- началъ Глушевичъ, наливая себѣ объемистый стаканъ краснаго вина,-- это просто возмутительно! Только подлецовъ на свободу выпускаютъ; намъ, честнымъ, жить скоро нельзя будетъ.
   -- Что же, по вашему, взять да и уничтожить присяжныхъ, уничтожить всесословность суда?
   -- Зачѣмъ, зачѣмъ... Но посудите сами: какая-нибудь сложная драма можетъ ли быть понятна мужику и, наоборотъ, хотя мы теоретически и знаемъ, что конокрадство -- ужасный бичъ, но судить его могутъ только крестьяне. Защита у насъ тоже поставлена безобразно, не даромъ мужики говорятъ: адвокатъ -- нанятая совѣсть.
   -- Но развѣ, Василій Николаевичъ, не бываетъ иногда случаевъ, когда языкъ не повернется у васъ сказать, что человѣкъ виноватъ?-- спросила Надежда Васильевна, кладя на тарелку Глушевичу большой кусокъ сочной телятины и передавая ему салатъ.-- Не вы ли сами горой стояли тогда за Дубинина, убившаго свою жену.
   -- Такъ, вѣдь, изъ ревности, голубушка, изъ ревности, это другое дѣло,-- кричалъ Глушевичъ съ полнымъ ртомъ.
   -- Надя,-- сказалъ Александръ Ивановичъ,-- бываютъ случаи, когда двумъ людямъ нѣтъ мѣста на землѣ. Одному нужно погибнуть...
   -- Зачѣмъ погибнуть, зачѣмъ!-- воскликнула съ мгновенно заискрившимися глазами жена Александра Ивановича:-- не погибнуть, а перейти въ другую, въ другую... какъ бы это сказать?...-- въ другую полосу жизни. Не лишать жизни другого, не лишать жизни самаго себя,-- человѣкъ не имѣетъ права на это. Если онъ можетъ оказать кому-нибудь пользу, поднять хоть одну надломленную силу, онъ долженъ, онъ обязанъ жить... И не жалѣйте, Василій Николаевичъ, что насъ судитъ "улица", какъ вы выражаетесь. На улицу мы бѣжимъ, когда у насъ въ домѣ несчастье, на улицѣ мы встрѣчаемъ сочувствующихъ намъ людей и помощь... Не грустите, Василій Николаевичъ, и не падайте духомъ, жизнь такъ хороша, -- и лицо ея, освѣщенное внутреннимъ блескомъ, было такъ привлекательно, что Глушевичъ всталъ и, переваливаясь, обошелъ столъ и прижался въ ея рукѣ.
   -- Умница вы моя!-- пропѣлъ онъ.
   -- Да, жизнь дѣйствительно хороша,-- повторилъ Александръ Ивановичъ, съ теплымъ, искреннимъ чувствомъ глядя на жену.-- Помнишь, Надя, какъ прекрасно выражена эта мысль у Гёте. Человѣкъ въ самую тяжелую минуту всегда можетъ найти себѣ утѣшеніе, и Вильгельму Мейстеру, когда онъ умиралъ, было жаль покидать далекія блестящія звѣзды...
   Косыя тѣни легли на цвѣтникъ передъ домомъ. Въ воздухѣ начало свѣжѣть. Глушевичъ всталъ и началъ прощаться.
   -- Мы васъ проводимъ,-- сказалъ Александръ Ивановичъ.
   -- Мои лошади у парома ждутъ меня. Надо на лодкѣ ѣхать.
   -- Не боитесь? сказала Надежда Васильевна.
   -- Кому суждено сгорѣть, тотъ не утонетъ.
   

IV.

   Колокольчикъ тройки Глушевича постепенно замолкалъ въ то время, какъ лодка, подъ сильными ударами веселъ Александра Ивановича, двигалась обратно къ Богородскому. Яркій круглый мѣсяцъ, прорывая мѣстами густыя ракиты, склонившіяся надъ рѣкой, съ обѣихъ сторонъ покрывалъ гладь рѣки точно серебромъ. Въ воздухѣ было совершенно тихо, только слышно было, какъ вода бѣжала по сторонамъ лодки. Яркія звѣзды ласково мигали.
   Александръ Ивановичъ сложилъ весла и лодка тихо поплыла по теченію.
   Надежда Васильевна сидѣла, не двигаясь, только лицо ея сдѣлалось блѣднымъ отъ свѣта мѣсяца и глаза смотрѣли таинственно. Александръ Ивановичъ и Надежда Васильевна молчали, точно боясь нарушить эту тишину. На душѣ у нихъ сдѣлалось грустно, хотя, въ сущности, жалѣть и грустить имъ было не о чемъ. Александру Ивановичу почему-то вспомнилось то чувство страха, которое онъ испытывалъ въ дѣтствѣ, когда мать брала его за руку и гуляла съ нимъ вечеромъ по саду. Каждый кустъ казался ему страшнымъ чудовищемъ, въ аллеяхъ грозила опасность, только на полянахъ, залитыхъ луннымъ свѣтомъ, было хорошо. А затѣмъ? Пріѣхалъ онъ сюда студентомъ, также катался по рѣкѣ съ товарищемъ,-- гдѣ-то онъ теперь? Но они не хранили тишину, напротивъ, фантастическое освѣщеніе поднимало ихъ нервы и заставляло говорить и мечтать. Тогда еще вѣрилось во все хорошее, думалось, что дружнымъ усиліемъ можно передѣлать міръ и зажить по новому. Много было въ этихъ мечтахъ несбыточнаго, но хорошія чувства любви, долга и нравственности порождали ихъ. Смѣлыя рѣчи неслись по рѣкѣ, старыя ракиты неодобрительно кивали головами и рѣка морщилась отъ набѣгавшаго вѣтерка. Вспомнилась Александру Ивановичу ночь, когда онъ, послѣ университета, похоронивъ отца и мать, пріѣхалъ сюда передъ вечеромъ и рѣшилъ поселиться въ деревнѣ на всю жизнь. Одиноко прошелся онъ по дорожкамъ, присѣлъ на скамью надъ рѣкой, да такъ и просидѣлъ до утра, не замѣчая, что мысли давно уже ушли, звѣзды начали блѣднѣть и исчезать одна за другой, а востокъ разгорался все ярче и ярче. Звонкое ржаніе жеребенка на сосѣднемъ лугу заставило его придти въ себя, встать съ посырѣвшей и похолодѣвшей скамьи и зашагать домой...
   Надежда Васильевна, машинально опустивъ руку въ воду, смотрѣла, какъ блестящія капли сбѣгали съ ея пальцевъ. Лунный свѣтъ и на нее навѣялъ воспоминанія. Помнитъ она ту ночь въ небольшомъ городѣ, гдѣ въ саду, въ бесѣдкѣ услыхала она впервые слова любви. Городъ замеръ. Изрѣдка задребезжатъ дрожки, да прозвучитъ гармоника или скрипъ калитки... Вся она дрожитъ и трепещетъ отъ страха, придетъ онъ, или нѣтъ... Но вотъ въ кустѣ черемухи робко, словно пробуя свои силы, запѣлъ соловей. Боясь дышать, она сидѣла, не шевелясь, и слушала царя ночи. Вотъ гдѣ-то раздались шаги... ближе... ближе...
   -- Надя!!...
   -- Здѣсь я, здѣсь, милый, дорогой!..
   Онъ обнимаетъ, цѣлуетъ ее, смотритъ въ ея освѣщенное мѣсяцемъ лицо.
   -- Саша, мой Саша!..
   А соловей все смѣлѣе и смѣлѣе поетъ свою пѣсню, точно старается убѣдить ихъ въ томъ, что нѣтъ лучше этой ночи, этого сада, этой луны...
   Лодка тихо подошла къ бѣлѣвшей пристани. Александръ Ивановичъ привязалъ ее, помогъ женѣ выйти и, взявъ ее за талію, повелъ къ дому. Она прижималась къ нему, чувствуя въ немъ свою опору, свою защиту, навсегда, на всю жизнь.
   Цвѣтникъ, освѣжаемый росой, наполнялъ воздухъ благоуханіемъ. Цвѣты курили фиміамъ этой чудной ночи, этому мѣсяцу, который такъ кротко глядѣлъ на нихъ съ темнаго, темнаго неба. Александръ Ивановичъ и Надежда Васильевна остановились на одинъ мигъ на террасѣ. Все было тихо, все спало кругомъ, только гдѣ-то далеко, далеко лаяла однозвучно собака.
   -- Какъ хорошо!-- полной грудью вздохнулъ Соловцовъ, глядя на жену.
   -- Милый, милый!-- прижималась она къ нему.
   -- А теперь спать,-- сказалъ онъ, уводя ее въ комнаты и закрывая за собой дверь на балконъ.
   

Глава вторая.

I.

   Мелкій, упрямый дождь съ утра моросилъ и окутывалъ всю мѣстность. Почтовый поѣздъ съ синими вагонами перваго класса и коричневыми второго, весь мокрый и съ слезящимися стеклами оконъ, подошелъ къ платформѣ станціи "Кругловка".
   -- Станція Кругловка! Станція Кругловка!-- монотонно соннымъ голосомъ повторялъ высокій благообразный кондукторъ, чувствуя въ то же время, какъ дождь назойливо пробирается ему за воротникъ и бьетъ въ лицо.
   Надежда Васильевна въ старой поношенной тальмѣ и фетровой шляпѣ стояла на дебаркадерѣ и глава ея пытливо перебѣгали отъ одного вагона къ другому.
   -- Не пріѣхала!.. Вѣроятно, съ слѣдующимъ поѣздомъ пріѣдетъ,-- думала она и хотѣла уже повернуться и идти назадъ, какъ кто-то схватилъ ее за плечи, началъ тискать и цѣловать.
   -- Паля!-- воскликнула она, называя Нератову старымъ институтскимъ прозвищемъ.
   -- Она самая,-- хохотала та, прищуривая темные, почти черные глаза и сверкая зубами.
   -- Ты все такая же, -- ласково проговорила Надежда Васильевна,-- тотъ же красивый римскій носъ, та же свѣжесть...
   -- Гдѣ моя юность, гдѣ моя свѣжесть?..-- комически продекламировала Нератова, насупливая густыя черныя брови.
   -- Ну, что твой мужъ не сердится, не ворчитъ за мой пріѣздъ?-- продолжала она болтать, показывая рукой носильщику, чтобы проносили вещи въ помѣщеніе станціи.
   -- Сакъ желтый взялъ?.. Такъ, не сердится?.. А я моего графа такъ надула, что просто страсть: назначила свиданіе ему вечеромъ, въ ночь собралась и удрала. У васъ всегда тутъ такая погода?
   Гулко задребезжалъ звонокъ подъ привычной рукой сторожа.
   -- Ѣдемъ, ѣдемъ!-- торопила Нератову Надежда Васильевна,-- что намъ подъ дождемъ мокнуть!
   -- Ѣдемъ. Куда идти? сюда?
   Нератова проскользнула въ дверь и черезъ секунду уже ея маленькая, стройная живая фигура въ сѣромъ клѣтчатомъ дорожномъ пальто суетилась около коляски. Кучеръ Антипъ, не поворачивая головы, съ трудомъ сдерживалъ пару лошадей, запряженныхъ въ помѣстительную коляску съ поднятымъ верхомъ. Вещи были уложены, подруги усѣлись и лошади, звучно шлепая ногами по грязи и лужамъ, вынесли экипажъ на шоссе.
   Обѣ подруги снова принялись цѣловаться и жать другъ другу руки.
   -- Милая, какъ я рада, что ты пріѣхала!-- говорила Надежда Васильевна.
   -- Я такъ довольна, такъ довольна, что могла бросить Италію съ ея нѣмцами, музыкальными разговорами и чужой рѣчью. Мнѣ кажется, что русскій человѣкъ только тогда силенъ и крѣпокъ, когда онъ дома, и русская женщина можетъ полюбить только русскаго.
   -- По поводу русскаго: помнишь Кондратьева? Нашего учителя русскаго языка? Я какъ-то встрѣтила его въ городѣ, старый сталъ, но все таки носитъ лорнетъ на черной лентѣ...
   -- Что мы считали послѣднимъ словомъ изящества?-- засмѣялась Павла Николаевна.-- Далеко еще намъ ѣхать?
   -- Версты четыре.
   Павла Николаевна начала разсказывать про себя и свои похожденія. Въ ея рѣчахъ было много остроумія, находчивости, живости, много интересныхъ парадоксовъ, но видно было, что жизнь какъ-то скользила по ней, не оставляя глубокаго слѣда. Слушавшему ея рѣчи невольно приходило въ голову, что хотя она много видѣла и испытала, но настоящей жизни, т.-е. цѣпи будничныхъ невзгодъ и радостей -- она не знаетъ. Надежда Васильевна ровно и тихо передавала ей свое житье-бытье, но, къ удивленію своему, она, за исключеніемъ смерти дочери, не нашла въ ней никакихъ интересныхъ эпизодовъ, часто должна была останавливаться и искать темы для дальнѣйшаго повѣствованія. Ея жизнь была такъ интимна; все, что ее интересовало и радовало, было такъ мелко, если снять покрывавшую ея существованіе дымку счастія, что передать это въ разсказѣ простомъ и плавномъ было почти невозможно, и невозможно именно въ коляскѣ, въ такую погоду. Ей чувствовалось, что къ разсказу о счастьи была нужна другая обстановка -- яркое солнце, покойное помѣщеніе и счастіе того, кому разсказываешь, для того, чтобы онъ понималъ, а не завидовалъ.
   Коляска спустилась къ небольшой рѣкѣ и копыта лошадей застучали по деревянной настилкѣ моста. За рѣкой была расположена деревня. Нератова внимательно разглядывала покосившіяся избы съ провалившимися крышами, и жидкая грязь брызгала на перебиравшихся черезъ дорогу крестьянскихъ дѣтей, нѣсколько свиней лѣниво и нехотя уступили дорогу. Павлѣ Николаевнѣ стало вдругъ разомъ жаль красивый югъ, который она покинула. Она замолкла, откинулась въ уголъ коляски и задумалась. Ей почему-то вспомнилось Монте-Карло, гдѣ она такъ веселилась ровно годъ. Да, ровно годъ тому назадъ... Голубое, голубое море до горизонта подъ ея ногами, вотъ изъ туннеля выскользнулъ поѣздъ, подошелъ къ плоской платформѣ и выкинулъ кучу игроковъ, многіе изъ нихъ не въ силахъ подняться, идутъ къ подъемной машинѣ. А небо? Синее, темное, ласковое...
   Она открыла глаза. Дождь стучалъ все также ровно и однообразно по кузову коляски, спина кучера стала совсѣмъ темной, вѣрно до костей промокъ, бѣдный! Надежда Васильевна ласково улыбнулась, встрѣтивъ ея взглядъ. Дорога пролегала около церкви. Нѣсколько телѣгъ стояло около воротъ.
   -- Какой сегодня день?-- спросила Павла Николаевна.
   -- Воскресенье.
   И Павлѣ Николаевнѣ вдругъ разомъ захотѣлось заѣхать въ церковь и услышать молитву на родномъ языкѣ и церковное пѣніе.
   -- Остановись около церкви,-- крикнула она кучеру, не обращая вниманія на изумленный взглядъ Надежды Васильевны.
   Коляска сдѣлала полукругъ и остановилась у церковной ограды.
   

II.

   Дьячекъ Васильичъ, волостной писарь и сынъ кабатчика только что окончили херувимскую, когда онѣ вошли. Окна въ церкви были заперты и ладонъ бѣлесоватыми волнами носился въ воздухѣ. Все было тихо. Отецъ Михаилъ медленнымъ шагомъ съ чашей въ рукахъ выходилъ на амвонъ. Двѣ бабы съ дѣтьми протиснулись впередъ.
   -- Благочестивѣйшаго, Самодержавнѣйшаго...-- началъ старческимъ голосомъ священникъ, строго оглядывая церковь, которая была сегодня далеко не полна по случаю дурной погоды.
   Нератова опустилась на колѣни, и воспоминанія ли дѣтства, или привычка заставили ее молиться. Слова давно забытыхъ молитвъ легко и свободно приходили на память. Ей показалось, что она опять маленькой дѣвочкой стоитъ въ церкви съ своей матерью и чувствуетъ, какъ та, заставляя ее молиться, кладетъ ей руку на голову. Нератовой казалось, что она и сейчасъ чувствуетъ эту горячую, болѣзненно горячую руку, съ тонкими пальцами, у себя на темени.
   -- Господи!-- молилась она,-- пошли мнѣ вѣру, дай мнѣ утѣшеніе, спокойствіе, чтобы я могла приходить къ Тебѣ, просить Тебя, плакать передъ Тобой и каяться во всемъ, во всемъ...
   Она чувствовала, какъ что-то сжимаетъ ей горло, комомъ подступаетъ все выше, выше... Въ церкви было такъ хорошо... Небольшой, бѣдный иконостасъ съ темными, строгими ликами иконъ нравился ей. Когда-то блестѣвшее паникадило со свѣчами, зажигаемыми въ большіе праздники потемнѣло отъ времени. Во всей церкви стоялъ полусвѣтъ; стекла оконъ отливали всѣми цвѣтами радуги, мокрыя березы стучали въ нихъ, обдавая ихъ брызгами. Старческій голосъ звучалъ теперь мягко, ласково:
   -- Васъ и всѣхъ православныхъ христіанъ, да помянетъ Господь Богъ во царствіи своемъ...
   Кто-то громко вздохнулъ. Нератова чувствовала, что расплачется, и поспѣшно встала съ колѣнъ. Надежда Васильевна, не видя взглядовъ Павлы Нератовой, глубоко и искренно молилась. Бабы съ дѣтьми напоминали ей Варю, ребенка, котораго она и мужъ такъ страстно желали, который, наконецъ, явился, обрадовалъ ихъ, точно хотѣлъ познакомить съ счастіемъ имѣть дѣтей, и скрылся опять... Куда? У Надежды Васильевны, сильной вѣрой, былъ ясный отвѣтъ на этотъ вопросъ. Она знала, что онъ тамъ, гдѣ царствіе Того Божественнаго младенца, на котораго сейчасъ смотрятъ ея плачущіе глаза. Она любила эту икону около царскихъ вратъ, на которой изображена была Богоматерь съ младенцемъ, протянувшимъ свои руки, какъ бы уже раскрывшимъ свои широкія объятія. Губы его были чуть-чуть открыты, но случайный мазокъ кисти художника, тѣнь или дѣйствительность, но въ углахъ этихъ губъ видѣлась грустная складка, чувствовалось, что настанетъ минуту, уста отверзятся и міръ услышитъ великія слова:
   -- Пріидите ко Мнѣ вси труждающіеся...
   Надежда Васильевна шептала молитву, слезы легко и свободно лились изъ ея глазъ, она не вытирала ихъ, давая имъ скользить по лицу и чувствовала въ этомъ особое удовольствіе. Она смотрѣла на смерть ребенка, какъ на разлуку, но чувство разлуки ослаблялось у нея сознаніемъ, что тамъ ему лучше, спокойнѣе. Покой -- вотъ мечта ея жизни, ея идеалъ. Съ юности она рисуетъ себѣ жизнь въ видѣ широкой, покойной рѣки, плавно несущей свои воды между ровными, отлогими берегами. И Надежда Васильевна молится о ниспосланіи ей продолженія той счастливой жизни, которой она полна теперь. Ей приходитъ въ голову, что около нея, рука объ руку съ ней живетъ человѣкъ, преданный, вѣрный, кладущій всю цѣль своей жизни въ ней, и она успокаивается, слезы перестаютъ течь изъ ея глазъ, она смотритъ на Нератову, вспоминаетъ институтъ, дѣтскія шалости и совсѣмъ приходитъ въ себя.
   Павла Николаевна съ живымъ любопытствовъ, какъ на что-то совсѣмъ ей чуждое, новое, смотрѣла на крестьянъ. Взглядъ ея остановился на нѣсколькихъ типичныхъ старческихъ лицахъ, на ихъ зипунахъ, лаптяхъ...
   -- Вотъ такой бы гримъ хорошо для Сусанина,-- пришло ей въ голову, но она тотчасъ же перекрестилась, чтобы отогнать постороннюю мысль.
   Обѣдня приходила къ концу. Дьячокъ и его два помощника изо всѣхъ силъ старались пѣть, чтобы обратить на себя вниманіе, священникъ проходя въ боковыя двери, низко поклонился Надеждѣ Васильевнѣ.
   -- Пойдемъ,-- шепнула Нератова Надеждѣ Васильевнѣ,-- а то сейчасъ прикладываться къ кресту, толкотня пойдетъ.
   Та кивнула ей головой, еще разъ взглянула на свою любимую икону, торопливо перекрестилась нѣсколько разъ и повернулась къ выходу.
   Кучеръ Антипъ, при видѣ барынь, быстро сунулъ въ карманъ носогрѣйку и сдѣлалъ строгое лицо.
   Дождь прошелъ; погода начинала разгуливаться, тяжелыя сѣрыя тучи быстро неслись къ небу. Коляска поднялась въ гору и понеслась длинной аллеей липъ къ усадьбѣ. Направо и налѣво замелькали куртины съ фруктовыми деревьями, грядами ягодъ, малины, крыжовника; рѣка сверкала вдали. Она была сегодня сѣростальная, и отъ нея вѣяло холодомъ.
   -- Какъ хорошо тутъ у васъ, Ната!-- воскликнула Павла Николаевна.
   -- Покойно,-- тихо отвѣтила Надежда Василѣевна, вскинувъ покраснѣвшими отъ слезъ глазами.
   -- Милая!-- сказала Нератова и обѣ подруги, движимыя однимъ и тѣмъ же порывомъ, обнялись еще разъ.
   

III.

   Александръ Ивановичъ и Павла Николаевна остались въ столовой вдвоемъ. Спросивъ у Нератовой позволенія, Александръ Ивановичъ закурилъ сигару. Павла Николаевна маленькими глотками пила черный кофе. Она чувствовала себя хорошо и свободно въ этой комфортабельной домашней обстановкѣ. Не слышно было звонковъ, не чувствовалось біенія чужой жизни за стѣной, словомъ, всего того, что такъ надоѣло ей въ гостинницахъ. Александръ Ивановичъ произвелъ на нее симпатичное впечатлѣніе и своей наружностью, и своимъ домашнимъ, простымъ, но изящнымъ костюмомъ. Въ свою очередь, Александръ Ивановичъ съ удовольствіемъ замѣтилъ ея цвѣтъ лица, красивыя, выхоленныя руки и блескъ глазъ.
   -- Вы соскучитесь у насъ, Павла Николаевна, -- сказалъ Александръ Ивановичъ, продолжая разговоръ, начатый еще при женѣ, которая сейчасъ же послѣ завтрака ушла по хозяйству.
   -- Напротивъ, чѣмъ меньше развлеченій, наѣздовъ сосѣдей -- тѣмъ лучше,-- отвѣчала Нератова, подымая на него глаза.-- Я такъ буду довольна посидѣть и отдохнуть въ деревнѣ, гдѣ нѣтъ этихъ туалетовъ, скучныхъ разговоровъ, наконецъ, наконецъ...-- усмѣхнулась она,-- надоѣдающихъ поклонниковъ.
   -- Развѣ женщинѣ можетъ надоѣсть поклоненіе? Артистка невольно вызываетъ это, и поклоненіе только дань ея таланту...
   -- Вы были бы правы, если бы это поклоненіе было вызвано талантомъ; ничего подобнаго нѣтъ. Всѣ эти господа, которые толпятся у васъ въ уборныхъ, могутъ быть раздѣлены на двѣ группы: одни видятъ въ насъ женщину, которая имъ понравилась въ красивомъ костюмѣ, при яркомъ освѣщеніи, другіе -- стремятся, выражаясь напыщенно,-- покупаться или погрѣться въ лучахъ нашей, это слишкомъ много сказать, славы, популярности, извѣстности, что ли... Они стремятся къ этому, чтобы имѣть потомъ возможность вскользь, въ разговорѣ, похвастать знакомствомъ или ухаживаніемъ за такой-то артисткой.
   -- Я понимаю, что такое отношеніе обидно для артистки,-- сказалъ Александръ Ивановичъ, -- но это чувство обиды можетъ быть искуплено искреннимъ увлеченіемъ той или другой стороны...
   -- Увлеченіемъ?! да Богъ съ нимъ, съ этимъ увлеченіемъ,-- сказала Нератова съ такой внезапно вырвавшейся у нея горячностью, что Соловцовъ удивленно приподнялъ брови.
   -- Да, Богъ съ нимъ, съ увлеченіемъ, -- повторила она.-- Увлеченіе -- это значитъ рядъ страданій, обмановъ, горячій пылъ страсти, а потомъ полное отрезвленіе, когда люди съизумленіемъ и чувствомъ холода оглядываютъ другъ друга. Были у меня въ жизни, Александръ Ивановичъ, увлеченія, вы не удивляйтесь, что я такъ прямо говорю вамъ объ этомъ, вы мужъ Наты, слѣдовательно, для меня свой, близкій человѣкъ. Но какъ тяжело всегда послѣ нихъ! Это мучительное похмелье, во время котораго тянетъ опятъ выпить: и у меня въ жизни никогда не было близкаго человѣка, который могъ бы остановить меня. Мой покойный отецъ, извѣстный профессоръ,-- вы, можетъ быть даже слушали его?
   -- Какъ же!-- поклонился Соловцовъ.
   -- Мой покойный отецъ, -- продолжала Павла Николаевна, играя ложечкой,-- былъ ученый въ полномъ смыслѣ этого слова. Онъ былъ хорошій человѣкъ, добрый, но такимъ людямъ не нужно никогда жениться. Все, что происходило у насъ въ домѣ, нисколько не интересовало его. Я помню какъ сейчасъ изумленный взглядъ, который онъ бросалъ на насъ каждый день, когда мы съ матерью выходили въ столовую къ обѣду. Казалось, его удивляло, кто эти двѣ женщины, одна старая, другая молодая, которыя приходятъ къ нему каждый день обѣдать.-- Мать...-- Павла Николаевна на минуту остановилась.
   -- Мать всегда сама увлекалась... Не надо никакихъ увлеченій. Мнѣ такъ бы хотѣлось, чтобы кто-нибудь разбудилъ во мнѣ то чувство любви, но любви настоящей, глубокой, искренней, которое я въ себѣ ношу и таю, какъ искру жизни.
   -- И тогда, что бы получилъ этотъ человѣкъ въ награду?-- спросилъ Александръ Ивановичъ, вставая и подходя къ окну.
   -- Онъ?-- Нератова встала.-- Онъ получилъ бы меня всю, нераздѣльно на всю, всю жизнь,-- произнесла она и глаза ея вдругъ потемнѣли и сдѣлались глубже и больше.
   Дверь разомъ отворилась и вся взволнованная, со сбившимися волосами, вошла Надежда Васильевна.
   -- Саша!-- съ замѣтнымъ волненіемъ закричала она,-- выгони ты, ради Бога, Степаниду... Лицо Соловцова какъ-то повело.
   -- Степаниду?-- спросилъ онъ.
   -- Да. Это невозможно! Какъ воскресенье, такъ никакого порядка нѣтъ: коровы всѣ грязныя, вымя у нихъ не вымыто, двери растворены...
   И Надежда Васильевна, вся блѣдная отъ волненія, произнесла цѣлую обвинительную рѣчь противъ Степаниды. Ни единымъ звукомъ не прервалъ ее Александръ Ивановичъ. Онъ внимательно глядѣлъ на нее, даже сочувственно кивалъ головой, но мысли его были далеко. Онъ думалъ о разговорѣ съ Нератовой, о ея красивой фигурѣ, и глубокомъ взглядѣ ея черныхъ глазъ, и въ то же время замѣтилъ, -- какъ-то совершенно невольно, -- что Надежда Васильевна осунулась и пожелтѣла за послѣднее время. Прическа у нея сбилась на сторону, а около губъ появилась ѣдкая, нехорошая складка. Онъ, который такъ горячо интересовался хозяйствомъ и всѣмъ, что происходило въ близкомъ его сердцу Богородскомъ, слушалъ ее, и ему въ первый разъ за много, много лѣтъ пришло въ голову, что всѣ эти Степаниды, коровы, гречиха,-- все это такъ мелко, такъ ничтожно, что волноваться изъ-за этого, положительно, не стоитъ.
   Александръ Ивановичъ все такъ же молча положилъ въ папиросницу окурокъ сигары и вышелъ. Дождь снова пошелъ. На дворѣ стояла липкая грязь, прилипавшая комьями къ ногамъ... Онъ раза два чуть не упалъ, что еще больше усилило скверное расположеніе духа. Степанида, не молодая женщина, съ грязными ногами, быстро прошла мимо него, видимо, боясь разговора. У Александра Ивановича не хватало рѣшимости уволить ее, онъ обошелъ всѣ хозяйственныя постройки и зашелъ въ контору, гдѣ приказалъ старостѣ Лаврентьичу приготовить Степанидину книжку и разсчетъ.
   Дождь все сильнѣе и сильнѣе стучалъ по листьямъ сада, когда Соловцовъ возвращался домой, но онъ не обращалъ вниманія. Онъ думалъ о себѣ, о своей женѣ, о разговорѣ съ Нератовой, объ ея загорѣвшихся глазахъ и металлическомъ голосѣ. Когда онъ вошелъ въ переднюю, то услыхалъ звуки рояля, но стоило ему пройти въ залу, какъ все смолкло. Въ залѣ никого не было, но рояль былъ раскрытъ и около него стоялъ стулъ, чего Александръ Ивановичъ давно не видѣлъ.
   Соловцовъ прошелъ къ себѣ въ кабинетъ, потомъ опять въ залу, въ столовую... Все было тихо...
   -- Спитъ,-- подумалъ онъ.
   Черезъ часъ въ контору прибѣжалъ отъ барина Никаноръ съ приказомъ Лаврентьичу Степаниду не увольнять.
   

Глава третья.

I.

   Жизнь въ Богородскомъ текла мирно и однообразно, и обитатели его не могли бы отмѣтить никакихъ выдающихся событій. Александръ Ивановичъ, его жена и Павла Николаевна сходились за утреннимъ чаемъ, расходились до завтрака, послѣ котораго Александръ Ивановичъ занимался въ конторѣ, Надежда Васильевна хлопотала по хозяйству, а Нератова оставалась одна пѣть вокализы. За обѣдомъ Александръ Ивановичъ сообщалъ новости, прочитанныя имъ изъ газетъ, которыя онъ просматривалъ въ конторѣ, бесѣда лилась легко и весело, иногда, впрочемъ, спорили, при чемъ Александръ Ивановичъ чаще оказывался одного мнѣнія съ Павлой Николаевной, чѣмъ съ женой. Послѣ обѣда всѣ отдыхали и сходились уже за вечернимъ чаемъ, чтобы не разставаться цѣлый вечеръ. Иногда играли въ крокетъ, но занятіе это мало доставляло удовольствія дамамъ, такъ какъ Соловцовъ, играя хорошо и двумя шарами, легко обыгрывалъ ихъ. По вечерамъ сидѣли на террасѣ, жадно вдыхая воздухъ и отмахиваясь отъ комаровъ. Надежда Васильевна больше молчала, прислушиваясь чуткой душой къ голосамъ ночи. Соловцовъ курилъ и слушалъ Нератову, которая говорила почти одна. Воспоминанія, впечатлѣнія, типы, картины -- все это она передавала живо, весело и, главное, безостановочно.
   Тихій гомонъ трудового дня постепенно смолкалъ въ усадьбѣ, только гдѣ-нибудь у воротъ слышалось треньканье балалайки, хохотъ и женскій визгъ.
   Расходились опять часовъ въ 11--12, но никакъ не позже. Утромъ начиналась та же жизнь, нарушаемая развѣ только дождемъ или сѣрымъ небомъ; когда становилось прохладно, сидѣли въ столовой, но яркое освѣщеніе лампы, такъ прозаично горѣвшей посрединѣ комнаты, какъ-то не давало разыгрываться фантазіи и разговоры носили сухой, будничный характеръ. Сосѣди, занятые сельскими работами, забыли Соловцовыхъ и не тревожили своими посѣщеніями. Только разъ какъ-то отправились они пить чай въ лѣсъ. Но поѣздка вышла неудачной. На лужайкѣ, выбранной по указанію Лаврентьича, потому что тамъ "хвойный" духъ, оказалась такая масса муравьевъ и комаровъ, что оставаться было, положительно, невозможно. Александръ Ивановичъ все время брюзжалъ, разсерженный еще съ утра пропажей приводнаго ремня, у Надежды Васильевны разболѣлись зубы и она только качала головой на предлагаемые ей вопросы, одна только Павла Николаевна все время хохотала, поддразнивая кучера Антипа. Вернулись домой подъ проливнымъ дождемъ и немедленно разошлись по комнатамъ. На другой день Нератова за завтракомъ вспомнила "пикникъ" и пресмѣшно передавала всѣ подробности неудачной поѣздки...
   -- Хвойный духъ, Александръ Ивановичъ, хвойный духъ,-- смѣялась она, стараясь придать голосу сипловатый оттѣнокъ голоса старосты.
   Прошло нѣсколько дней. Соловцовъ уже налилъ себѣ передъ обѣдомъ рюмку водки, а Надежда Васильевна приготовилась разливать супъ, какъ человѣкъ доложилъ, что пріѣхалъ Василій Николаевичъ Глушевичъ и съ нимъ еще какой-то господинъ.
   Нератова поморщилась.
   -- Воображаю, что за типикъ!-- подумала она.
   Въ дверяхъ показался толстый, отдувающійся Глушевичъ, за нимъ шелъ высокій господинъ, элегантно одѣтый, въ черномъ сюртукѣ. Лицо у вновь пріѣхавшаго было симпатично, и подстриженная по модному бородка придавала ему моложавый видъ. Глаза его бѣгали и уловить ихъ выраженіе было почти невозможно. На рукахъ его сверкали перстни.
   -- Позвольте вамъ представить нашего новаго знакомаго сосѣда, знаменитаго тенора Николая Николаевича Кушнера,-- сказалъ Василій Николаевичъ.
   Надежда Васильевна и Соловцовъ дружески привѣтствовали его.
   -- Давно искалъ случая быть вамъ представленнымъ,-- высокимъ, съ горловымъ оттѣнкомъ, голосомъ сказалъ онъ.
   Нератова, все время прятавшаяся съ момента появленія гостей Соловцовыхъ, разомъ выступила и сказала:
   -- Меня-то ужъ ему не представляйте,-- знаетъ.
   -- Нератова!-- воскликнулъ теноръ, даже руками себя въ грудь ударилъ.
   -- Что, Донъ-Хозе, не ожидали?-- звонко хохотала Павла Николаевна, присѣдая по опереточному оторопѣвшему тенору.
   -- Голубушка, сколько лѣтъ?-- взмолился онъ, хватая и цѣлуя ея руки въ розовыя ладони.
   Александръ Ивановичъ отвернулся и сталъ придвигать стулья. Ему почему-то сдѣлалась непріятна эта фамильярность обращенія Кушнера съ Павлой Николаевной.
   -- Давно мы съ вами не видѣлись?-- спрашивалъ Кушнеръ, усаживаясь и подвязывая себѣ салфетку.
   -- Съ того сезона, когда вы въ "Африканкѣ" провалились.
   -- Ну, ужъ и провалился. А вы за то слышали меня въ "Отелло"?
   -- Богъ миловалъ!
   -- Павла Николаевна!-- съ ужасомъ воскликнулъ Глушевичъ.
   -- Что?-- живо обернулась она къ нему.
   -- Пожалѣйте себя, вѣдь, онъ васъ задушитъ.
   -- Ничего, въ "Карменъ" рѣзалъ, а я вотъ жива осталась.
   -- Ну что, какъ тамъ у насъ?-- спросилъ Кушнеръ.
   -- Гдѣ это у "насъ"?
   -- Да въ Италіи, Боже мой!
   -- Ахъ да, вы итальянецъ, это и по фамиліи слышно.
   Кушнеръ какъ-то разомъ смолкъ и занялся очень усердно разрѣзываніемъ цыпленка.
   -- Николай Николаевичъ,-- спросила Надежда Васильевна,-- она всегда такая болтушка у васъ за кулисами?
   -- Ну, за кулисами она еще смѣлѣе будетъ,-- сказалъ теноръ, сверкнувъ глазами.
   Александръ Ивановичъ, между тѣмъ, не глядя на Кушнера, продолжалъ доказывать Василію Николаевичу всю несостоятельность трехпольной системы.
   -- Поймите, что треть вашей пахатной земли пропадаетъ даромъ,-- говорилъ онъ, чертя въ то же время ножомъ квадраты на скатерти, на что тревожнымъ взглядомъ смотрѣла Надежда Васильевна.
   -- За то она отдыхаетъ, Александръ Ивановичъ,-- возражалъ толстякъ, отирая шею платкомъ.
   -- Отдыхаетъ, да она будетъ у васъ отдыхать, когда засѣете ее клеверомъ, да на второй годъ оставите на осень корни его, они перегніютъ, земля превратится въ одну цѣлую непроницаемую массу, тогда сѣйте корнеплоды, выкопаете осенью картофель, она опять разрыхлилась и мягкая, какъ пухъ, готова подъ озимое...
   -- Нѣметчина!-- проворчалъ Глушевичъ.
   -- Нѣтъ, не нѣметчина... а...
   -- Виноватъ,-- перебилъ его Кушнеръ,-- вы сейчасъ сказали озимое -- это значитъ овесъ?!
   Взрывъ хохота прервалъ его слова. Александръ Ивановичъ хохоталъ больше всѣхъ, ему какъ-то особенно пріятно было невѣжество тенора.
   -- А ваша жена?-- спросила Нератова, -- тоже хозяйствомъ занимается?
   -- Лукреція Викторовна? Да, она завела себѣ птичій дворъ и мы думаемъ яйца въ Петербургъ зимой въ рестораны поставлять.
   -- Рауль съ цыплятами! Пророкъ въ ресторанѣ, продающій яйца,-- хохотала Павла Николаевна.
   Обѣдъ былъ конченъ, всѣ встали и перешли на террасу.
   

II.

   Слуга поставилъ двѣ свѣчи на рояль и безшумно удалился. Нератова открыла крышку и руки ея легко и свободно пробѣжали по клавишамъ. Александръ Ивановичъ сѣлъ въ глубинѣ залы, "чтобъ не мѣшать своимъ куреніемъ". Надежда Васильевна и Глушевичъ -- въ другомъ углу.
   Кушнеръ наклонился къ Павлѣ Николаевнѣ и шепнулъ ей что-то. Аккордъ, другой аккордъ и онъ началъ: "Я помню вечеръ"...-- пѣлъ онъ и глубокой грустью воспоминанія о невозвратномъ прошломъ повѣяло отъ его голоса. Но мелодія растетъ, расширяется и звучитъ, слышно, что не одна грусть двигаетъ пѣвцомъ. Ему больно и вмѣстѣ съ тѣмъ невыразимо сладко вспоминать то блаженное чувство любви и страсти, которое охватило его разомъ, налетѣло на него бурей, между тѣмъ, какъ кругомъ все было тихо, покойно и безстрастно. Но покой природы былъ только кажущійся, весь міръ, все сочувствовало имъ и звѣзды ласково съ небесъ "на нихъ" глядѣли и море, холодное море, и то плескалось у ихъ ногъ "съ ропотомъ любви". Счастье, охватившее пѣвца въ эту минуту, такъ велико, что, кажется, нѣтъ силъ пережить его, оно граничитъ съ страданіемъ. Воздуху не хватаетъ въ груди, послѣ крика счастья, брошеннаго къ небесамъ... Пауза...
   И знойнымъ томящимъ шепотомъ онъ заканчиваетъ свое признаніе воспоминаніемъ, какъ
   "Все въ блаженствѣ потонуло "...
   Кушнеръ кончилъ. Лицо его приняло обычное, угодливое выраженіе, искра вдохновенія потухла, художникъ исчезъ, остался свѣтскій человѣкъ.
   Глаза Надежды Васильевны встрѣтились со взглядомъ Александра Ивановича. Она кротко и ласково улыбнулась ему. Глушевичъ сидѣлъ неподвижно, опустивъ голову и точно ждалъ продолженія. Кушнеръ отошелъ въ сторону, очередь была за Нератовой.
   Нѣсколько мрачныхъ тяжелыхъ аккордовъ. Словно сразу входишь въ старинный готическій замокъ. Вотъ въ басу запѣла мелодія, но оборвалась разомъ, точно взрывъ рыданій заглушилъ ее.
   "Оставь меня"!.. пѣла Нератова чудный романсъ Давыдова, голосъ ея молилъ и плакалъ.
   "Меня печаль тревожитъ"... Тотъ же мрачный колоритъ аккомпанимента.
   Воображеніе рисуетъ разныя картины... Въ старомъ замкѣ, въ одной изъ его башенъ живетъ запертая суровымъ рыцаремъ его жена... Она любитъ, тоскуетъ, плачетъ, хочетъ забыть милаго, но поздно, она уже вся принадлежитъ ему... А онъ, онъ несчастный?!... Далеко, далеко отъ этой мѣстности раскинулся лагерь молодаго рыцаря. Что заставило его покинуть свою родину, никто не знаетъ, говорятъ, обѣтъ, а можетъ быть, несчастная любовь. Все тихо въ этомъ лагерѣ. Темный, глубокій сводъ давно спустился надъ землей, окуталъ ее своими объятіями и смотритъ тысячами глазъ. Все спитъ. Спитъ вѣрный оруженосецъ, переживая во снѣ смѣлыя битвы и веселые пиры, спитъ прислуга, спятъ добрые кони. Одинъ молодой рыцарь не спитъ. Ему душно, онъ мечется на своемъ походномъ ложѣ, старается забыться сномъ послѣ дневного перехода... Тщетно услужливое воображеніе рисуетъ ему милыя черты. Жадно смотритъ онъ въ темноту, настороженному слуху чудятся чьи-то шаги, это, вѣрно, она идетъ къ нему провести съ нимъ эту ночь. Онъ вскакиваетъ, прислушивается -- все тихо. Онъ ложится, усталость беретъ свое -- онъ забывается...
   -- "Такъ это былъ не сонъ,-- шепчутъ его уста,-- ты здѣсь со мной, тебѣ удалось уйти изъ стараго эамка, дай мнѣ тебя обнять дай мнѣ послушать своихъ тихихъ, ласковыхъ рѣчей, наглядѣться тебѣ въ очи, расплетать и заплетать твои косы шелковыя? Но ты молчишь? Ты улыбаешься? Уходишь? Молю тебя, останься"! Онъ просыпается... нѣтъ никого...
   "Какъ бредомъ пламеннымъ, тобой исполненъ я"...
   Ему становится страшно. Онъ чувствуетъ, что въ этой любви его гибель, не пережить ему этой разлуки, нѣтъ, пусть лучше мечты о ней покинутъ его, пусть потухнетъ въ крови эта страсть!..
   -- "И все, что чувствую, чего желать могу я?" -- все въ этомъ возгласѣ: оставь меня!
   Оставь меня!..
   А тамъ, въ далекомъ замкѣ она рыдаетъ и ждетъ, не дождется разсвѣта...
   Нератова кончила и встала.
   Глушевичъ тихо плакалъ въ углу. Надежда Васильевна какъ-то растерянно улыбалась. Александръ Ивановичъ, блѣдный, разомъ всталъ, рѣзко двинулъ стуломъ и большими шагами вышелъ изъ валы. Надежда Васильевна бросилась за нимъ.
   -- Куда ты, Саша?-- спросила она его, хватая за рукавъ.
   -- Надо приказать лошадей заложить, совсѣмъ забылъ, что мнѣ въ городъ надо,-- сказалъ онъ рѣзко, выдергивая свою руку, причемъ лицо его поразило ее своимъ, совершенно чуждымъ ей, незнакомымъ выраженіемъ.
   Надежда Васильевна вернулась назадъ въ залу. Обаяніе романса совершенно исчезло: Кушнеръ, Глушевичъ и Нератова спорили о русской и итальянской музыкѣ.
   -- Нѣтъ, батюшка, что вы тамъ ни твердите про свою могучую кучку, а итальянская музыка во сто разъ выше, она васъ по нервамъ бьетъ...-- кричалъ Глушевичъ.
   -- Да, вѣдь, вы сейчасъ слушали же русскую музыку?-- возражалъ Кушнеръ.
   -- Исполненіе дивное, исполненіе...
   Надежда Васильевна обняла Павлу Николаевну. Ей хотѣлось на комъ-нибудь излить то чувство нѣжности, которое накопилось у нея за это время и отъ котораго такъ сурово отвернулся Александръ Ивановичъ.
   Кушнеръ торопилъ ѣхать домой, но Надежда Васильевна уговорила гостей не ѣхать домой, а остаться ночевать у нихъ.
   -- Саша уѣзжаетъ,-- закончила она,-- и мы остаемся однѣ.
   -- Куда?-- спросилъ Глушевичъ.
   -- Въ городъ, Василій Николаевичъ, въ городъ,-- сказалъ вошедшій въ эту минуту Соловцовъ.-- Совсѣмъ забылъ, что у меня завтра утромъ истекаетъ срокъ страховой, не дай Богъ...
   -- Да, это дѣло серьезное.
   Лицо Александра Ивановича было спокойно, только немного блѣднѣе обыкновеннаго.. Мускулы рта его нервно подергивались, что всегда служило у него признакомъ волненія. Лицо Павлы Николаевны было красно. Глаза горѣли огнемъ и смотрѣли строго.
   Человѣкъ доложилъ, что тройка готова. Александръ Ивановичъ любезно пожалъ гостямъ руки, несмѣло, даже холодно простился съ Нератовой и разсѣянно поцѣловалъ жену, крестившую его. Всѣ вышли на крыльцо проводить его.
   -- Хорошо доѣдете, безъ дождя,-- сказалъ Глушевичъ, глядя на небо, усѣянное звѣздами.
   Надежда Васильевна вернулась въ домъ смущенная и не понимающая, чѣмъ она могла разсердить мужа.
   

III.

   Не смотря на то, что луны не было, бѣлесоватая полоса дороги была видна, и Антипъ пустилъ тройку ровнымъ ходомъ. Александръ Ивановичъ откинулся въ коляскѣ. Наконецъ, онъ одинъ. Никто не мѣшаетъ ему своими разспросами и участіемъ, онъ теперь можетъ думать, думать всю ночь, чтобы дать себѣ отчетъ въ томъ, что съ нимъ... Онъ старался думать, послѣдовательно вспоминая пріѣздъ Нератовой, разговоры съ ней. Мысли не слушались его, онѣ прыгали и заставляли его вспоминать о томъ, что надо было теперь гнать отъ себя. Гнать надо сейчасъ, не то поздно будетъ.
   Звуки колокольчика подъ дугой, однозвучные, мѣрные, ровные, сливались въ одну длинную ноту. Казалось, кто-то пѣлъ что-то знакомое и очень грустное. Соловцовъ началъ прислушиваться къ этому звуку...
   -- "Оставь меня!.." -- пѣло въ ночномъ воздухѣ.
   -- Да, оставь меня, -- думалось ему, -- мнѣ бы хотѣлось дать себѣ отчетъ, почему меня охватило такое волненіе во время ея пѣнія?! Просто давно не слышалъ хорошаго исполненія? А Кушнеръ, Кушнеръ поетъ тоже хорошо, отчего же онъ на меня такъ не дѣйствуетъ? Нѣтъ, нужно не думать о ней. Закопаться по уши въ дѣла, работать до полнаго отупѣнія. А какіе у нея глаза? Глубокіе, глубокіе, такъ бы все смотрѣлъ въ нихъ, какъ тянетъ смотрѣть въ черныя, темныя пропасти. А смѣхъ? "Смѣхъ ея грустными звонкій до сихъ поръ въ моемъ сердцѣ звучитъ"... припомнился ему стихъ Алексѣя Толстого. Нѣтъ, смѣхъ у нея не грустный, напротивъ, она полна жизни, веселья, огня....
   -- Нѣтъ, я не долженъ ее любить, да вздоръ, я и не люблю ее совсѣмъ, я люблю мою милую, хорошую Надю.
   -- Надя, Надя, милая,-- вдругъ вслухъ произнесъ онъ, стараясь сказать эти слова какъ можно ласковѣе и нѣжнее. Но, увы! Противъ обыкновенія слова эти прозвучали для него какъ-то пусто, холодно....
   -- "Онъ получилъ бы меня всю, нераздѣльно, на всю, всю жизнь",-- вспомнилъ онъ слова Павлы Николаевны.
   -- Сколько въ ней страсти таится, сколько огня!-- думалъ онъ... Какое мнѣ дѣло, -- успокаивалъ онъ себя черезъ минуту,-- пріѣхала, ну и уѣдетъ опять, другіе будутъ за ней ухаживать. Ухаживать?-- Его точно что кольнуло при этомъ словѣ.-- Какое они право имѣютъ, чѣмъ же я хуже ихъ?-- "Я помню, какъ твои уста къ моимъ устамъ прильнули...-- запѣлъ онъ романсъ Кушнера.-- Любить такую женщину, слушать ея чарующій голосъ, но не здѣсь, не въ этой деревнѣ, а гдѣ-нибудь на югѣ, гдѣ небо ближе жмется къ землѣ, гдѣ солнце не покидаетъ небосклона, точно влюблено оно въ этотъ край и не можетъ наглядѣться на него. Воображеніе нарисовало ему Нератову такой, какой онъ видѣлъ ее нѣсколько дней тому назадъ. Услышавъ его шаги въ саду, она выглянула изъ бесѣдки, поросшей дикимъ виноградомъ, и вся красивая, въ бѣломъ воздушномъ платьѣ, такъ обрисовывающемъ ея стройную фигуру, предстала предъ нимъ на темномъ фонѣ трепещущей отъ набѣжавшаго вѣтерка листвы...
   Лошади спустились въ логъ. Колокольчикъ замеръ, изрѣдка позвякивая. Разомъ пахнуло свѣжестью.
   Мѣрное покачиваніе экипажа начало его усыплять.
   Повороты и крики обозовъ, которые приходилось перегонять, будили его и дѣйствительность перепутывалась съ снами. Ему вдругъ начинало казаться, что онъ ѣдетъ, давно ѣдетъ, страшно давно ѣдетъ, лошади устали, ему грустно, онъ усталъ, а Павла Николаевна откинулась въ уголъ коляски и хохочетъ. Хохочетъ такъ звонко, что онъ проситъ ее перестать смѣяться, ему больно, невыносимо больно отъ этого смѣха, онъ проситъ ее, она все смѣется.... Тогда онъ разомъ схватываетъ ее и... просыпается.
   Колокольчикъ звонко заливается, тройка бѣжитъ крупнымъ ходомъ, воздухъ начинаетъ холодѣть. Гдѣ то далеко, далеко блеститъ красной точкой огонекъ.
   "Какъ бредомъ пламеннымъ, тобой исполненъ я"...-- поетъ колокольчикъ.
   Онъ снова засыпаетъ, но мысли продолжаютъ работать, вертѣться и мчаться одна за другой, такъ скоро, скоро, что онъ чувствуетъ, какъ онѣ звенятъ. Онъ открываетъ глаза и видитъ что-то красное передъ собой. Онъ не можетъ понять, что это? А, это солнце сейчасъ взойдетъ... О чемъ мнѣ надо думать, думать, сейчасъ?.... Да, о Нератовой. Павла Николаевна!-- вдругъ произноситъ онъ вслухъ и опять просыпается. Контуры горизонта съ каждой минутой обрисовывались все яснѣй и яснѣй... Соловцовъ стряхнулъ съ себя разомъ сонъ и снялъ шляпу, свѣжій вѣтерокъ заигралъ его волосами.
   И вдругъ онъ почувствовалъ себя молодымъ, крѣпкимъ, здоровымъ, онъ ощущалъ, какъ жизнь бѣжала у него по тѣлу, и, глядя широко раскрытыми глазами на выплывшее свѣтило, онъ вдругъ разомъ почувствовалъ, что любитъ Нератову всѣми силами своего, такъ свободно дышащаго, организма. Жизнь его переламывалась пополамъ, сзади его бѣжала пыльная деревенская дорога, передъ нимъ высились городскія постройки, ярко освѣщаемыя солнцемъ.
   И ему казалось, что все радуется его рѣшенію, все сочувствуетъ ему -- и поля, и далекій лѣсъ, и встрѣчные обозы съ идущими рядомъ съ ними крестьянами. Коляска загремѣла по мостовой -- онъ въѣхалъ въ городъ...
   Надежда Васильевна въ эту же ночь долго не могла заснуть. Она ворочалась, перемѣняла и повертывала подушки, но сонъ бѣжалъ отъ нея. Ее мучило небрежное прощаніе мужа.
   -- Чѣмъ она могла разсердить его?
   Она припоминала все, всѣ подробности минувшаго дня -- тщетно, предлога къ неудовольствію она не находила. Уже занавѣски въ ея спальнѣ совершенно побѣлѣли, когда она, наконецъ уснула, успокоивъ себя, что ей это показалось, и Саша любитъ ее попрежнему.
   

Глава четвертая.

I.

   Александръ Ивановичъ долженъ былъ обѣдать у знакомыхъ. Передъ обѣдомъ Соловцовъ заѣхалъ къ себѣ, чтобы вымыть руки и почиститься отъ пыли, которая столбомъ стояла надъ городомъ.
   -- Вамъ есть телеграмма,-- доложилъ ему швейцаръ.
   -- Гдѣ?-- быстро спросилъ Александръ Ивановичъ.
   -- Наверху, я передалъ номерному.
   -- Давно?-- спросилъ Александръ Ивановичъ, взбѣгая по чугунной лѣстницѣ.
   -- Съ полчаса, не больше.
   Человѣкъ подалъ ему телеграмму, онъ быстро вскрылъ ее и прочелъ слѣдующее: "Надежда Васильевна больна, захватите доктора. Пріѣзжайте немедленно. Глушевичъ".
   Александръ Ивановичъ съ встревоженнымъ лицомъ взглянулъ на часы.
   -- Ровно четыре, какъ разъ Чемодурова можно будетъ дома застать,-- подумалъ онъ.
   Черезъ минуту онъ уже летѣлъ на извозчикѣ къ доктору, а черезъ два часа коляска несла его и доктора въ Богородское. Чемодуровъ, небольшого роста брюнетъ въ очкахъ, въ надвинутой на глаза шляпѣ спокойно курилъ папиросу за папиросой и съ наслажденіемъ вдыхалъ въ себя чистый воздухъ. Александръ Ивановичъ волновался. Ночныя сомнѣнія и мысли какъ-то разомъ исчезли. Онъ снова почувствовалъ приливъ любви и нѣжности къ Надеждѣ Васильевнѣ. Телеграмма своей краткостью и неопредѣленностью давала поводы къ тысячамъ предположеній.
   -- Какъ больна, чѣмъ больна, можетъ быть, уже никакой надежды нѣтъ, какая-нибудь ужасная случайность, все можетъ быть.-- Я онъ чувствовалъ, что жизнь его такъ крѣпко срослась съ жизнью Надежды Васильевны, что ничто, ничто не раздѣлитъ ихъ.
   Александръ Ивановичъ выглядывалъ впередъ. Ему казалось, что лошади какъ-то медленно бредутъ, не подвигаются впередъ, а время, между тѣмъ, летитъ. Въ такихъ случаяхъ бываетъ дорогъ каждый часъ, каждая минута.
   -- Пошелъ, пошелъ Антипъ, -- повторялъ онъ, не обращая вниманія на то, что лошади давно уже были въ мылѣ.
   Антипъ неодобрительно покачивалъ головой и понукалъ лошадей, оставлявшихъ за собой цѣлое облако пыли.
   -- Что, докторъ, эпидемій никакихъ въ городѣ нѣтъ?-- спросилъ Александръ Ивановичъ.
   -- Ничего не слышно,-- отвѣчалъ тотъ, спокойно закуривая новую сигару,-- за послѣднее время изъ инфекціонныхъ болѣзней у меня были случаи кори у Дементьева.
   -- Правда, что его жена бросила?
   -- Да, бросишь, коли онъ полюбилъ другую.
   -- Вы, значитъ, осуждаете его?
   -- Я? да нисколько!-- удивился Чемодуровъ,-- барыня, которой онъ увлекся, красивая, интересная, а жена его... положимъ, она женщина прекрасная, благовоспитанная женщина, но... Знаете, ангелы-то хоть они хороши, да намъ все-таки лучше человѣка давайте...
   -- Какъ это вѣрно!-- подумалъ Соловцовъ.
   -- Ну, бросила она его,-- продолжалъ спокойно докторъ,-- а онъ давай на весь городъ про нее сплетни всякія распускать; никто, впрочемъ, не вѣритъ ни одному слову, только самъ себѣ же портитъ.
   -- Ну, а новая то хороша?
   -- Да ужъ чего я къ ихнему сословію всегда равнодушенъ, такъ даже меня задѣла. Вернулся послѣ вечера у нихъ я къ себѣ домой, посмотрѣлъ на свою обстановку, одинъ какъ крыса, вездѣ грязь, такъ, вѣрите ли, чуть не заплакалъ. У васъ гоститъ кто-то, я слышалъ?-- обернулся онъ къ Соловцову.
   -- Да, подруга жены, нѣкто Нератова,-- небрежнымъ тономъ отвѣтилъ Соловцовъ.
   -- Хороша?
   -- Такъ себѣ, на чей вкусъ,-- сказалъ Александръ Ивановичъ, краснѣя и отворачиваясь.
   Воцарилось молчаніе.
   Александръ Ивановичъ снова сталъ думать о Павлѣ Николаевнѣ. Вотъ увлекаются же люди, напримѣръ, вотъ этотъ Дементьевъ и всѣ находятъ это вполнѣ естественнымъ и не осуждаютъ этого. А онъ? Онъ, конечно, привязанъ къ своей женѣ, ему теперь невыразимо безпокойно, но онъ привязанъ къ ней какъ къ другу, какъ къ сестрѣ. А Павлу Нератову онъ будетъ любить, да чего будетъ -- онъ любитъ ее, это рѣшено... Александру Ивановичу разомъ припомнилась ночь въ коляскѣ,-- какъ все это было мучительно, какъ больно! Нѣтъ, лучше не вспоминать объ этомъ! Онъ рѣшилъ, что любитъ ее и лучше не возвращаться къ этому вопросу.. А что, если она не только меня не любитъ, но даже и въ будущемъ я не понравлюсь ей, пришло ему въ голову. Нѣтъ, не можетъ быть этого никогда, никогда... И онъ началъ припоминать, не замѣтилъ ли онъ въ этомъ отношеніи чего-нибудь въ ней. Ея пѣніе, эта страстность, прозвучавшая въ этомъ романсѣ... вотъ первое доказательство. Какія же доказательства?-- сейчасъ опровергалъ онъ себя,-- это все дѣланное, искусственное. А глаза, глаза? Да развѣ взгляды ея, которые такъ часто останавливаются на немъ -- доказательство?!. Можетъ быть, ему просто это кажется, потому что ему хочется, чтобы это было такъ. Онъ началъ припоминать снова, комбинировать... А общность мнѣній? Какъ во многомъ онъ сходится съ ней?
   Что же сближаетъ людей, какъ не одинаковыя мысли, воззрѣнія... И довольный тѣмъ, что успокоилъ себя, онъ обернулся къ доктору и весело сказалъ:
   -- Можетъ быть, докторъ, это все устроится?
   -- Что?-- проснулся тотъ.
   -- Устроится, говорю.
   -- Да вы о чемъ?-- все еще недоумѣвалъ Чемодуровъ.
   -- Такъ, мысль одна пришла, -- и онъ снова замолчалъ,
   -- Она кто же такая, эта Нератова?-- черезъ нѣсколько времени спросилъ докторъ.
   -- Пѣвица!
   -- А, значитъ, интересная?
   -- Потерпите, увидите, -- сказалъ, насильственно улыбаясь, Соловцовъ.
   -- Смотрю я,-- сказалъ докторъ, и взоръ его устремился къ горизонту,-- какая у васъ тишь, да гладь, да Божья благодать, не ушелъ бы отсюда!..
   -- Ну, знаете, эта тишь, -- внезапно какъ-то противъ воли вырвалось у Александра Ивановича,-- и надоѣсть можетъ.
   -- Будто?!-- прищурился докторъ.-- Это, какъ у Лермонтова:
   
   А онъ мятежный ищетъ бури,
   Какъ будто въ буряхъ есть покой...
   
   Было уже почти совсѣмъ темно, когда коляска въѣхала во дворъ. На крыльцѣ ихъ встрѣтилъ Глушевичъ и объяснилъ, что ничего, кажется, опаснаго нѣтъ. Надежда Васильевна упала на птичьемъ дворѣ и вывихнула ногу.
   

II.

   Надежда Васильевна, лежа въ постели, съ нетерпѣніемъ ожидала мужа и доктора. Боль въ ногѣ отъ компресса утихла, опухоль не увеличивалась и она думала, что все не такъ опасно и серьезно, какъ представлялось сначала. Когда Александръ Ивановичъ вошелъ въ спальню къ женѣ и увидалъ ее всю въ бѣломъ, при слабомъ свѣтѣ лампы, заслоненной зеленымъ экраномъ, она показалась ему похожей на мальчика, и чувство жалости и нѣжности разомъ охватило его.
   -- Что съ тобой, дорогая моя?-- спросилъ онъ, обнимая ее и присаживаясь на край постели.
   -- Видишь, какая я,-- могла только сказать Надежда Васильевна, и, черезъ силу поднявшись и простонавъ, она прижалась къ мужу.
   -- Ты не сердишься на меня?-- спросила она и глаза ея мягко глядѣли на него.
   -- Милая, отчего ты это думала?-- спросилъ онъ, обнимая ее.
   -- А любишь меня?
   -- И тебѣ не грѣхъ сомнѣваться?-- спросилъ Александръ Ивановичъ, цѣлуя ея волосы.
   -- Я, кажется, помѣшала, простите!-- послышался голосъ Нератовой.
   Александръ Ивановичъ разомъ всталъ и пошелъ ей на встрѣчу.
   -- Пожалуйста, войдите!-- сказалъ онъ.
   Нератова въ красивомъ капотѣ съ широкими рукавами, позволявшими видѣть ея руки, бодрая и веселая, шла ему на встрѣчу. Она подала ему руку и сколько наслажденія почувствовалъ онъ въ пожатіи этой руки.
   -- Видите, какъ мы себя скверно ведемъ, -- сказала она, смѣясь,-- въ другой разъ не оставляйте насъ. Доктора привезли?
   -- Какъ же, какъ же... Онъ ждетъ въ гостиной.
   -- Ну, посылайте его скорѣе!
   Соловцовъ пошелъ за Чемодуровымъ.
   -- Ну, успокоилась? спросила Павла Николаевна Надежду Васильевну.
   -- Да, я теперь совсѣмъ спокойна и счастлива, -- отвѣтила ей та, блаженно улыбаясь.
   Потирая руки и покашливая, вошелъ Чемодуровъ.
   -- Что это вы, милая барыня, надъ собой продѣлали?-- спросилъ онъ.
   -- Да вотъ, упала.
   -- Посмотримъ, посмотримъ!
   Павла Николаевна вышла въ гостиную. Чемодуровъ остался съ Надеждой Васильевной.
   Глушевичъ и Соловцовъ сидѣли и разговаривали въ гостиной, когда Нератова вошла.
   -- Павла Николаевна,-- обратился къ ней Александръ Ивановичъ,-- объясните мнѣ, какъ это все произошло?
   -- Очень просто, -- сказала Нератова, садясь въ качалку и перелистывая альбомъ,-- мы съ Натой пошли смотрѣть какихъ-то удивительныхъ цыплятъ; она поскользнулась, упала, а встать больше уже не могла. Я перепугалась, бѣгу за Василіемъ Николаевичемъ...
   -- Ну, и принесли ее на рукахъ, -- докончилъ Глушевичъ, вставая и выходя.
   Соловцовъ молча сидѣлъ въ креслѣ и курилъ. Павла Николаевна перелистывала альбомъ.
   -- Вы испугались телеграммы?-- спросила она.
   -- Конечно.
   -- А если бы со мной случилось что-нибудь подобное, вы бы тоже такъ прилетѣли или нѣтъ?-- спросила она, продолжая качаться, причемъ лицо ея то попадало въ кругъ свѣта отъ лампы, то вновь погружалось въ темноту.
   -- Павла Николаевна...-- могъ только сказать Соловцовъ.
   -- Или подумали бы можетъ быть, все равно, подождетъ?
   Александръ Ивановичъ всталъ и заходилъ по комнатѣ. Слова любви такъ и просились вырваться наружу.
   -- Ну, что же вы мнѣ не отвѣчаете?
   -- Что вы со мной дѣлаете, что вы со мной дѣлаете?-- схватился онъ за голову.
   -- Я не понимаю, Александръ Ивановичъ, что это васъ такъ волнуетъ?-- сказала Нератова, вставая и поправляя рукава.
   -- Волнуетъ не этотъ разговоръ, а... да что говорить,-- вдругъ какимъ-то совсѣмъ чужимъ ему, голосомъ сказалъ онъ и почти выбѣжалъ изъ гостиной. Онъ бѣжалъ отъ искушенія, отъ чего-то страшнаго, что волной подступило къ нему и захватило его. Бѣжать скорѣе въ спальню жены, гдѣ такая тишина, такое спокойствіе. Ему вспомнилось, какъ бывало въ дѣтствѣ, въ минуты горя, онъ всегда бѣжалъ къ матери и, прижавшись къ ея колѣнамъ, изливалъ свои дѣтскія невзгоды.
   Въ залѣ онъ встрѣтилъ Чемодурова.
   -- Ну что?-- спросилъ онъ.
   -- Никакого вывиха нѣтъ, а просто легонькое растяженіе связокъ. Полежитъ нѣсколько дней въ постели, какъ рукой сниметъ.
   -- А что винтъ будетъ?-- спросилъ онъ, видя, что Александръ Ивановичъ хочетъ идти къ женѣ и прибавилъ:-- Вы что, къ Надеждѣ Васильевнѣ? Лучше не ходите, она, кажется, заснуть собиралась...
   Нератова, оставшись одна въ гостиной, медленно прошлась, поправила зачѣмъ-то абажуръ и задумалась.
   -- Такъ это любовь? То чувство, о которомъ она много думала, слышала и читала. Это совсѣмъ другое чувство, чѣмъ тѣ увлеченія, которыя она испытывала въ театральной жизни. Чувство, граничащее съ страданіемъ, чувство, отъ котораго люди плачутъ и бѣгутъ, какъ отъ несчастья, какъ отъ горя... Неужели онъ ее любитъ? Неужели онъ понялъ, какъ онъ ей дорогъ и какъ давно съумѣлъ покорить ея сердце своими вѣрными, простыми взглядами и своей красивой наружностью. Въ немъ было что-то такое, чего она не видала въ другихъ мужчинахъ, съ которыми ей приходилось сталкиваться.
   -- Милый!-- думала она, садясь и закрывая глаза,-- какъ бы я ласкала тебя, какъ бы училась у тебя жить, но жить по настоящему, а не при свѣтѣ газовой рампы. Но я хотѣла бы, чтобы ты былъ мой безраздѣльно, мой, чтобы все было у насъ общее, всегда, всегда вмѣстѣ... Ната?-- подумала она,-- она такъ его любитъ. Это было бы нехорошо, нечестно разбить ея жизнь, ея счастье!-- И ей вдругъ представилось, что Александръ Ивановичъ тихо крадется сзади, чтобы обнять ее...
   Вотъ она слышитъ чьи-то шаги все ближе и ближе...
   Она открыла глаза.
   Передъ ней стоялъ Глушевичъ.
   -- Заснули?-- сказалъ онъ, широко улыбаясь,-- а я къ вамъ съ вопросомъ: вы не винтите? а то у насъ четвертаго нѣтъ.
   Павла Николаевна разсмѣялась ему въ лицо и, ни слова не говоря, ушла въ свою комнату.
   Придя къ себѣ, она отворила окно. Тихая ночь съ ея обаяніемъ тотчасъ вошла къ ней, но она не успокаивала ее. Напротивъ, шорохъ листьевъ и запахъ цвѣтовъ говорили ей о любви и ей хотѣлось объятій и поцѣлуевъ.
   

III.

   Надежда Васильевна поправлялась съ каждымъ днемъ, но спальни своей еще не покидала. Дѣятельная по натурѣ, она посвящала все свое время чтенію журналовъ, которые за послѣднее время лежали неразрѣзанными. Александръ Ивановичъ и Нератова сидѣли часто около нея, да и Глушевичу, въ качествѣ стараго друга, былъ разрѣшенъ входъ въ ея спальню. Они бесѣдовали, спорили и даже пытались учить Павлу Николаевну играть въ винтъ, но она отъ этого положительно отказалась, заявивъ, что не чувствуетъ въ себѣ никакихъ способностей. Александръ Ивановичъ предложилъ читать что-нибудь вслухъ и всѣ съ радостью согласились. Читалъ онъ хорошо, спокойно и съ выраженіемъ. Выборъ ихъ палъ на мелкія прозаическія произведенія Пушкина.
   Глушевичъ просто не давалъ читать, ежеминутно прерывая криками восторга.
   -- Василій Николаевичъ, ради Бога,-- смѣялась Надежда Васильевна.
   -- Не могу, матушка, вѣдь это настоящій языкъ, а не тотъ, суконный, которымъ пишутъ теперь.
   -- Ну, положимъ, Василій Николаевичъ,-- сказалъ Александръ Ивановичъ,-- можно и теперь указать на беллетристовъ, которые владѣютъ изящнымъ перомъ.
   -- Знаемъ, знаемъ! Нѣтъ, ужъ увольте отъ нихъ.
   -- Вы и западную современную литературу отрицаете?-- спросила Нератова.
   -- Что вы называете современной? Это декаденты, символисты и проч. Это все больные умственно люди, которые ищутъ окольныхъ путей, когда передъ ними лежитъ большая дорога, ведущая къ красотѣ. Небольшой примѣръ, позвольте? Изъ нашего богоспасаемаго города въ сосѣдній проложено шоссе, такъ крестьяне по немъ никогда не ѣздятъ. Почему?-- спрашиваю я какъ-то одного. "Телѣга плоха,-- отвѣчаетъ,-- тутъ мягче, дай если, грѣшнымъ дѣломъ, заснешь, такъ ни на начальство, ни на барина не наѣдешь". Такъ и эти: экипажи у нихъ плохи, таланта никакого, а выдвинуться хочется, вотъ они стараются бить на оригинальность, да и на окольныхъ дорогахъ съ начальствомъ или бариномъ, т. е. въ данномъ случаѣ съ крупнымъ талантомъ, не столкнешься, а то вѣдь такія столкновенія часто бываютъ опасны, приходится въ ровъ сворачивать, а изо рва-то не скоро вылѣзешь.
   -- Если ты талантъ, или прямо, не бойся, ничего тебя не собьетъ, всегда дойдешь до цѣли. Да и какая это, я васъ спрашиваю, поэзія, для пониманія которой нуженъ цѣлый томъ комментаріевъ. Можетъ быть, я устарѣлъ, но, воля ваша, я ихъ не понимаю, да и скажу вамъ больше, понимать не хочу.
   -- Совершенно съ вами согласенъ,-- сказалъ Соловцовъ,-- и боюсь только одного, чтобы это насъ не заразило.
   -- Не бойтесь, выдержимъ, переживемъ и ни на минуту не свернемъ съ своей дороги.
   Чтеніе продолжалось и Глушевичъ снова вскакивалъ и восхищался. Покончили съ Пушкинымъ и перешли на Лермонтова. Глушевичъ настоялъ на чтеніи "Демона". Читать онъ вызвался самъ, но читалъ онъ стихи съ такимъ пафосомъ и такимъ удареніемъ на первомъ слогѣ каждой строки, что слушатели его помирали со смѣху.
   Прочтя первую главу, онъ отказался читать далѣе.
   -- Нѣтъ, не могу,-- сказалъ онъ,-- а то со мной еще ударъ сдѣлается.
   На этомъ чтеніе въ этотъ вечеръ и прекратилось.
   Вскорѣ послѣ этого Глушевичъ привезъ съ собой какую-то переплетенную тетрадь; долго онъ ходилъ съ ней, стараясь обратить на нее вниманіе, пока, наконецъ, Надежда Васильевна спросила: что это такое у васъ?
   -- Такъ ничего, одинъ рукописный разсказикъ привезъ...
   Послѣ долгихъ упрашиваній Глушевичъ прочелъ, наконецъ, разсказъ. Это оказалось трогательный и интересный эпизодъ изъ временъ уничтоженія крѣпостного права. Разсказъ дышалъ правдой, простотой и наблюдательностью. Глушевичъ красный, съ лоснящимся лицомъ, старался читать его съ выраженіемъ, но мѣстами доходилъ до такой скорости чтенія, что никто ничего не могъ понять.
   -- Кто-же авторъ этого произведенія?-- спросилъ Александръ Ивановичъ, послѣ цѣлаго ряда комплиментовъ и похвалъ, адресованныхъ неизвѣстному автору. Глушевичъ молчалъ.
   -- Авторъ -- скромная фіалка, -- продолжалъ, смѣясь, Александръ Ивановичъ,-- я тебя узнаю. Сознавайтесь-ка лучше, Василій Николаевичъ.
   -- Василій Николаевичъ, это вы?-- вскрикнули разомъ Надежда Васильевна и Павла Николаевна,-- браво!... браво!...
   -- Да-съ, мое, -- скромно потупился Глушевичъ, -- а теперь позвольте ручки, поблагодарить васъ, что прослушали меня, старика,-- и онъ почтительно поцѣловалъ руки у барынь.
   Александръ Ивановичъ скрылся на минуту и совершенно неожиданно явился съ бутылкой шампанскаго и четырьмя стаканами.
   -- Надо выпить за новый талантъ,-- смѣялся онъ.
   -- Вы, кажется, надо мной, старикомъ, смѣяться хотите.
   Вино запѣнилось въ бокалахъ.
   Пили, чокались и веселились отъ души. Василій Николаевичъ разошелся, началъ разсказывать анекдоты изъ студенческой жизни, копировалъ давно уже умершихъ профессоровъ, и безостановочно хохоталъ. Павла Николаевна пропѣла, сидя на краешкѣ постели Надежды Васильевны, нѣсколько народныхъ неаполитанскихъ пѣсенъ. Разошлись поздно. Глушевича уговорили остаться ночевать.
   Какъ-то дня черезъ два, Надеждѣ Васильевнѣ, все еще лежавшей въ постели, захотѣлось отдохнуть послѣ завтрака и всѣ ее оставили.
   Глушевичъ пошелъ бродить по саду. Александръ Ивановичъ уѣхалъ въ поле, а Нератова сѣла къ роялю и начала разбирать романсъ за романсомъ. Она начала пѣть, сначала тихо, затѣмъ все громче и громче. Въ открытыя окна несло знойнымъ неподвижнымъ воздухомъ, все въ домѣ было тихо.
   Вдругъ въ дверяхъ показался Александръ Ивановичъ; блѣдное лицо его было искажено судорогой, точно онъ старался сдерживаться, чтобы не кричать отъ сильной боли. Нератова не слышала его прихода. Соловцовъ смѣлыми, рѣшительными шагами подошелъ къ ней, властнымъ движеніемъ откинулъ ея голову назадъ и дрожащими губами прильнулъ къ ея рту. Нератова разомъ вырвалась и вскочила. Грудь ея порывисто и высоко дышала. Блѣдная, съ темными, точно потухшими глазами, она поглядѣла на него и вдругъ рѣшительнымъ движеніемъ бросилась къ нему на грудь и обняла за шею. Оба они чувствовали въ этотъ мигъ, что то, что должно было случиться -- наконецъ случилось, и объятія эти были похожи на объятія людей, встрѣтившихся послѣ долгой, долгой разлуки.
   Глушевичъ, шедшій мимо окна къ террасѣ, разомъ остановился и тихо, чуть дыша, стараясь не скрипѣть по песку, пошелъ назадъ, покачивая грустно головой и разводя руками. Лицо его имѣло растерянное выраженіе.
   

Глава пятая.

I.

   Глушевичъ подъ руку съ Надеждой Васильевной, все еще немного хромавшей, тихо шли по аллеѣ изъ акацій. Нѣсколько часовъ тому назадъ прошумѣлъ дождь и съ акаціи капала на дорожки крупными каплями вода. Глушевичъ послѣ того момента, когда онъ увидѣлъ Павлу Нилолаевну въ объятіяхъ Александра Ивановича, мучился и страдалъ за друга своего -- Надежду Васильевну. Онъ пріѣхалъ сегодня изъ своей усадьбы съ цѣлью слегка намекнуть Надеждѣ Васильевнѣ о ея подругѣ, пока дѣло не зашло еще слишкомъ далеко.
   Надежда Васильевна давно не чувствовала себя такъ весело и хорошо, какъ въ этотъ день.
   -- Что вы такой грустный, Василій Николаевичъ?-- спросила она,-- съ вами случилось что-нибудь? скажите мнѣ!
   -- Нѣтъ, ничего, я нисколько не грустный, такъ, просто усталъ. Что, Павла Николаевна скоро собирается отсюда уѣзжать?-- спросилъ онъ.
   -- А что, развѣ она говорила вамъ, что хочетъ уѣзжать? Мнѣ было бы очень жаль, я бы хотѣла, чтобы она подольше пожила у насъ...
   -- Напрасно!-- вырвалось у Василія Николаевича такимъ мрачнымъ звукомъ, что онъ даже самъ удивился и испугался.
   -- Отчего напрасно? Она вамъ надоѣла? А, понимаю, Вы боитесь за ваше сердце, ахъ вы прекрасный Іосифъ,-- и Надежда Васильевна звонко разсмѣялась.
   Глушевичъ задумался и замолчалъ.
   -- Сядемте здѣсь,-- сказала Надежда Васильевна, указывая на скамейку,-- а то у меня нога начинаетъ болѣть.
   Василій Николаевичъ мрачно сѣлъ на скамейку и закурилъ папиросу. Надежда Васильевна зонтикомъ водила по песку, вырисовывая какіе-то узоры.
   -- Знаете,-- сказала она послѣ долгой паузы,-- я пойду домой, съ вами скучно сегодня, вы все молчите, слова отъ васъ не добьешься...
   -- Надежда Васильевна,-- сказалъ Глушевичъ, не глядя на нее, съ чрезвычайнымъ вниманіемъ стараясь зажечь спичку,-- простите меня за нескромный вопросъ: сколько у васъ было приданаго, когда вы выходили замужъ?
   -- Что съ вами сегодня, Василій Николаевичъ? вы какой-то мрачный, странные вопросы мнѣ задаете. Саша мой отказался отъ всякаго приданаго, но отецъ далъ мнѣ наканунѣ свадьбы сорокъ тысячъ.
   -- И они цѣлы?
   -- Да, въ банкѣ лежатъ.
   Глушевичъ замолчалъ опять.
   -- А, понимаю, -- улыбнулась Надежда Васильевна, -- вамъ, можетъ быть, деньги нужны, хотите у меня занять, такъ берите сколько хотите.
   -- Никакихъ мнѣ вашихъ денегъ не нужно, -- разсердился даже Глушевичъ,-- просто, такъ спрашиваю.
   Они встали и пошли къ рѣкѣ. Дорожки около рѣки были совсѣмъ еще мокры и ходить было неудобно.
   -- Пойдемте домой!-- сказала Надежда Васильевна.
   -- Нѣтъ, погуляемте еще,-- сказалъ Глушевичъ.-- Какъ ей сказать?-- думалъ онъ.-- Сказать прямо, это значитъ, просто-на-просто, убить ее. Намекаю ей все время, ясно намекаю, а она не хочетъ меня понять и смѣется.
   -- Надежда Васильевна!-- сказалъ онъ, останавливаясь,-- а что бы вамъ съ Александромъ Ивановичемъ въ Крымъ поѣхать? Тамъ теперь уже чудесно, жары скоро пройдутъ, масса винограда, поѣздки въ горы, катаніе на лодкахъ, прелесть!
   Надежда Васильевна изумленно посмотрѣла на него.
   -- Василій Николаевичъ, что съ вами? Вы всѣхъ насъ разогнать хотите: то начинаете мечтать объ отъѣздѣ Пали, то меня съ Сашей уговариваете уѣхать. Но вы еще въ прошломъ году отговаривали меня и Сашу отъ поѣздки на Кавказъ, да, наконецъ, что же вы безъ насъ дѣлать будете?
   -- Я?.. Я съ вами поѣду.
   -- Полноте, а ваше имѣніе? ваши овцы? Кому вы это разсказываете?-- Василій Николаевичъ окончательно смутился. Они повернули къ дорожкѣ, ведшей въ домъ. На террасѣ сидѣли Нератова и Соловцовъ и о чемъ-то весело разговаривали. Глушевича при видѣ ихъ всего передернуло.
   -- Удивляюсь я этимъ женщинамъ! Шлялись бы себѣ за границей и оставили бы насъ, грѣшныхъ, въ покоѣ,-- бормоталъ онъ.
   -- Василій Николаевичъ, что съ вами? О комъ это вы говорите? Но Глушевичъ не слушалъ ее.
   -- Ни за что, ни за что не допущу этого! произнесъ онъ.
   -- О чемъ вы говорите, Василій Николаевичъ?
   Глушевичъ наклонился, схватилъ ее руку, поцѣловалъ, причемъ прошепталъ: Бѣдная моя, бѣдная! потомъ повернулся и, бросивъ ее посреди дорожки, пошелъ къ выходу, Надежда Васильевна добралась до террасы одна.
   -- Паля,-- сказала она,-- поздравляю тебя съ побѣдой!
   -- Съ какой?-- даже испугалась Нератова и рука ея, опиравшаяся на перила, какъ-бы задрожала.
   -- Ты окончательно покорила сердце Василія Николаевича. Онъ странный какой-то сдѣлался, все молчитъ, на что-то намекаетъ, все какъ будто что-то хочетъ сказать мнѣ и боится,-- сказала Надежда Васильевна, усаживаясь.
   Алексаноръ Ивановичъ и Нератова невольно переглянулись.
   -- Неужели онъ что-нибудь видѣлъ?-- мелькнула у обоихъ одновременно одна и та же мысль.
   -- Онъ спрашивалъ, скоро ли ты уѣзжаешь, Паля,-- продолжала Надежда Васильевна,-- и уговаривалъ меня поѣхать съ Сашей въ Крымъ. Такой смѣшной!
   -- Это совсѣмъ не смѣшно,-- подумалъ Александръ Ивановичъ,-- старикъ что-нибудь замѣтилъ и хочетъ во что бы то ни стало передать. Яго проклятый! А, впрочемъ, что онъ могъ видѣть?
   Нератова задумчиво смотрѣла на постепенно темнѣвшее небо. Сѣдой туманъ поднимался надъ рѣкой и расходился по нижней части сада.
   -- А вотъ и звѣздочки начинаютъ уже показываться,-- сказала Надежда Васильевна, поднимаясь съ кресла.-- Правда, Паля, хорошо у насъ въ Богородскомъ, ты не жалѣешь, что пріѣхала къ намъ?
   -- О нѣтъ, я такъ счастлива,-- искреннимъ звукомъ вырвалось у Павлы Николаевны.
   -- Пойдемте въ домъ,-- сказала Надежда Васильевна,-- уже пора чай пить, я слышу ложечками гремятъ, а здѣсь совсѣмъ сыро становится, я боюсь себѣ ногу простудить.
   

II.

   -- Кто-то пріѣхалъ!-- сказала Надежда Васильевна, прислушиваясь. Александръ Ивановичъ и Нератова, сидѣвшіе съ нею вмѣстѣ на террасѣ, тоже стали слушать.
   -- Вѣроятно, Глушевичъ,-- сказала Павла Николаевна.
   -- Нѣтъ, бѣдный Василій Николаевичъ, что-то не показывается, не захворалъ ли онъ?
   -- Николай Николаевичъ Кушнеръ съ супругой!-- доложилъ Никаноръ.
   Надежда Васильевна встала и пошла на встрѣчу; въ эту минуту на порогѣ террасы уже показались Кушнеръ и его жена. Лукреція Викторовна была красивая, полная итальянка.
   -- Позвольте васъ познакомить съ моей женой, -- сказалъ Кушнеръ, кланяясь Надеждѣ Васильевнѣ.
   Надежда Висильевна по французски привѣтствовала гостью, но та, улыбаясь, отвѣтила ей по русски.
   -- Какъ, вы говорите по русски?-- воскликнули всѣ съ единодушнымъ изумленіемъ.
   -- Да, немножко,-- улыбнулась та.
   Разговоръ перешелъ на трудность русскаго языка. Кушнеръ много разсказывалъ о своемъ хозяйствѣ и находилъ, что все это очень просто; онъ удивляется, что въ хозяйствѣ находятъ труднаго?
   -- Вы знаете, что онъ на дняхъ сдѣлалъ?-- сказала жена Кушнера.
   -- Что?..
   -- Одѣлъ русскій костюмъ и отправился съ мужиками въ поле работать; вечеромъ они варили ужинъ въ полѣ и онъ "травушку" имъ пѣлъ.
   -- Ну и, конечно, Николай Николаевичъ, всѣ были въ восторгѣ?-- сказалъ Соловцовъ.
   Кушнеръ скромно потупился.
   -- Какъ ваша нога?-- спросилъ онъ.
   -- Благодарю васъ, болитъ и ноетъ, но теперь гораздо меньше...
   -- Насъ влекло сюда дѣло. Павла Николаевна такъ внезапно покинула Неаполь, что не потрудилась даже оставить своего адреса театральному агенту. Я веду переписку со многими лицами въ Италіи и, конечно, въ письмахъ своихъ не преминулъ высказать удовольствіе, которое мы испытываемъ здѣсь, видя примадонну въ сосѣдствѣ съ собою въ теченіе всего лѣта. Теперь я получилъ письмо отъ антрепренера Gala и онъ приглашаетъ меня, мою жену и васъ, Павла Николаевна, заключить съ нимъ контрактъ на зимній сезонъ въ Миланъ. Вотъ, извольте прочесть,-- и онъ вынулъ изъ кармана письмо. Павла Николаевна взяла его, медленно прочла и рука ея съ письмомъ машинально опустилась на колѣни. Глаза ея растерянно бѣгали... Она имѣла видъ человѣка, разомъ пришедшаго въ себя и вспомнившаго что-то ужасное.
   -- Ты не рада, Паля?-- воскликнула Надежда Васильевна. Та не отвѣчала ей. Машинально перевела Надежда Васильевна свои глаза на мужа и даже вздрогнула отъ выраженія его лица. Онъ былъ блѣденъ, какъ полотно, нервно покусывалъ кончики своихъ усовъ и рука его замѣтно дрожала. Глаза были устремлены въ даль...
   Воцарилось неловкое молчаніе, которое нарушилъ Кушнеръ.-- Что же прикажете мнѣ отвѣчать?-- спросилъ онъ.
   -- Подождите, Николай Николаевичъ, дня два, я подумаю,-- сказала она, съ усиліемъ поднимая на него свои глаза.
   -- О чемъ тутъ думать, голубушка,-- съ искреннимъ изумленіемъ воскликнулъ онъ, -- вѣдь, это первый театръ въ Европѣ. Мы съ женой такъ и рѣшили, что отсюда втроемъ поѣдемъ.
   -- Пожалуйста! Николай Николаевичъ.
   -- Извольте, приказаніе дамъ для меня всегда законъ -- галантно раскланялся онъ.
   Надежда Васильевна молчала. Ее поразило это смущеніе мужа и Нератовой и, главное, нежеланіе послѣдней воспользоваться приглашеніемъ. Какія-то смутныя подозрѣнія, предчувствіе чего-то нехорошаго, о чемъ лучше не думать, зашевелились въ ней.
   Уже совсѣмъ стемнѣло, когда Кушнеры уѣхали.
   На террасѣ снова воцарилось молчаніе. Александръ Ивановичъ не отвѣчалъ на вопросы жены, а Павла Николаевна точно застыла въ одной и той же позѣ.
   Никаноръ показался въ дверяхъ.
   -- Чего тебѣ?
   -- Надежда Васильевна, васъ птичница видѣть хочетъ, очень ей нужно переговорить съ вами.
   Надежда Васильевна встала и вышла.
   Прежде чѣмъ видѣть птичницу, она рѣшилась пройти въ спальню и одѣть мягкія туфли, такъ какъ нога ея начинала разбаливаться. Въ это время Александръ Ивановичъ велъ съ Нератовой слѣдующій разговоръ. Когда жена вышла, онъ былъ въ силахъ только спросить ее:
   -- Такъ какъ же?
   -- Надо ѣхать,-- сказала Павла Николаевна рѣшительно.
   -- Какъ ѣхать? Ѣхать теперь, бросить меня послѣ того, какъ мы убѣдились, что любимъ другъ друга! Такъ это была одна игра съ твоей стороны?..
   -- Нѣтъ, Саша, это не была игра, это былъ сладкій сонъ, а теперь дѣйствительность.
   -- Но что же, что же я буду теперь дѣлать?
   -- Не знаю, не знаю... но жить такъ дольше я не могу... Скрываться, лгать, прятать свое чувство... Не могу, не могу...-- и Нератова въ отчаяніи заломила руки.
   -- Ты знаешь, какъ я люблю тебя!..
   -- Милый, милый!-- сказала Нератова, -- я первый ранъ въ своей жизни люблю. Мое чувство такъ не похоже на прежнія увлеченія, что мнѣ даже страшно дѣлается за всю силу, за всю глубину моего чувства къ тебѣ, но продолжать такъ я больше не могу, и...-- голосъ у нея задрожалъ...-- и разстаться съ тобой не въ силахъ..
   -- Милая моя, сердце мое, золотое...-- вскочилъ Александръ Ивановичъ,-- я люблю тебя всѣми силами своей души...
   Они не замѣтили, какъ въ дверяхъ безшумно показалась Надежда Васильевна.
   -- Нѣтъ, я должна ѣхать, и я не хочу, не имѣю права разбивать жизнь Наты, красть ея счастье.
   -- Я люблю ее, продолжаю благоговѣть передъ ней, но она слишкомъ святая для меня, а ты заставила меня полюбить тебя и я не могу, не въ силахъ разстаться съ тобой.
   -- Обманывать твою жену я не хочу, я люблю ее съ дѣтства, и должна, должна уѣхать!
   Какъ прикованная къ мѣсту, слушала Надежда Васильевна эти рѣчи. Точно что-то большое, большое, холодное почувствовала она внутри себя. Кровь ударила ей разомъ въ голову, она хотѣла крикнуть, но, сдѣлавъ надъ собой усиліе, тихо повернулась и безшумно ушла въ залъ.
   

III.

   Въ залѣ было полутемно, свѣтъ проникалъ изъ гостиной, гдѣ методичный Никаноръ въ тотъ моментъ, когда Надежда Васильевна проходила, поставилъ лампу.
   Надежда Васильевна медленно прошлась по залѣ. Она не понимала, не могла дать себѣ отчета, что съ ней случилось... Ей казалось только, что что-то громадное, тяжелое, черное легло на нее и придавило ее. Точно передъ ней вдругъ открылась яма, въ которой дна не видно, на которую страшно взглянуть, но въ которую, вотъ, вотъ сейчасъ надо броситься...
   -- Господи, что же это?-- подумала она и глаза ея машинально обратились въ уголъ, гдѣ, освѣщенный падающимъ на него лучемъ, виднѣлся кроткій ликъ Спасителя.-- Неужели, -- продолжала она думать, -- это правда -- онъ, мой Саша, не любитъ больше меня, а любитъ другую, безъ которой жить не можетъ. Ей вспомнился моментъ кончины дочери. На кровати лежитъ успокоившееся, еще за минуту такъ страдавшее и бившееся, тѣльце ихъ дѣвочки. Все замолкло передъ великой загадкой смерти. И какъ нелѣпы казались въ эту минуту эти безсмысленныя стклянки и пузырьки, которымъ только что такъ вѣрили, придавали такую цѣну! Помнитъ Надежда Васильевна, какъ ея мужъ съ какимъ-то дѣтски виноватымъ выраженіемъ лица, весь въ слезахъ обнялъ ее и зарыдалъ.
   -- Все, все,-- говорилъ онъ, всхлипывая и вздрагивая всѣмъ тѣломъ, -- пополамъ, на всю жизнь! Милая моя! утѣшь меня, люблю тебя, люблю.-- И она старалась утѣшить его, сдерживать свои слезы и успокаивать его порывы...
   Все это теперь только воспоминанія...
   Ей снова припомнился весь слышанный ею разговоръ. Онъ говорилъ ей "ты" и такъ легко, видимо, что это вошло у него уже въ привычку, можетъ быть, это уже давно продолжается. Всѣ видятъ, замѣчаютъ, одна она только ничего не знаетъ. Ей разомъ пришелъ въ голову разговоръ съ Глушевичемъ. Все сдѣлалось ей ясно. Онъ знаетъ, онъ намекалъ ей, ему было больно за нее, а она... она смѣялась надъ нимъ. Возврата нѣтъ, это не легкое увлеченіе въ немъ, это сильная страсть, бороться съ которой она больше не можетъ. Онъ мучается, страдаетъ, а ей развѣ теперь легко? и она снова начала теперь ходить по залѣ, стараясь не задѣвать за стулья.
   -- Надя, Надя, гдѣ ты?-- послышался голосъ Александра Ивановича.
   -- Господи, силъ дай мнѣ, силъ!-- прошептала она и перекрестилась.
   -- Я здѣсь!-- отвѣтила она, стараясь говорить спокойнымъ голосомъ.
   -- Куда ты, голубка, отъ насъ ушла?-- сказалъ Александръ Ивановичъ, подходя къ ней,-- мы ждали, ждали тебя...
   -- Я такъ, задумалась...-- отвѣтила она. И онъ можетъ такъ лгать, такъ скрывать отъ меня, что любитъ другую,-- подумала Надежда Васильевна.
   -- Пойдемъ спать,-- сказалъ Соловцовъ, обнимая жену за талію.
   -- А она?-- спросила Надежда Васильевна.
   Она не въ силахъ была назвать Нератову именемъ дѣтства и ласки.
   -- Павла Николаевна? Она давно ушла.
   Когда они пришли въ спальню, Александръ Ивановичъ еще ходилъ по комнатѣ и продолжалъ заговаривать съ женой, но та еле-еле отвѣчала ему.
   -- Что съ тобой, ты нездорова?-- спросилъ онъ.
   -- Нога болитъ, -- отвѣтила она, укладываясь и укрываясь одѣяломъ.
   Александръ Ивановичъ тоже скоро улегся и по его ровному дыханію Надежда Васильевна убѣдилась, что онъ спитъ. Она тихо поднялась, сѣла на постели и нащупала ногой туфли. Александръ Ивановичъ вдругъ зашевелился, она притаила дыханіе, но онъ ужъ опять спалъ, однозвучно похрапывая. Надежда Васильевна тихо, тихо встала, надѣла туфли и вышла безшумно, затворивъ за собой дверь. Въ будуарѣ у нея было отворено окно и свѣжій ночной воздухъ сразу охватилъ ее. Она сѣла и задумалась.
   Теперь передъ ней стоялъ роковой вопросъ, требовавшій разрѣшенія: что дѣлать? Оставаться жить въ этой сферѣ обмана она не можетъ, это слишкомъ чуждо ея чистой натурѣ. Разлучить ихъ,-- думала Надежда Васильевна, внимательно всматриваясь въ темныя группы деревьевъ,-- завтра же сказать имъ, что я знаю все, и попросить ее немедленно уѣхать? Да, она уѣдетъ, она сама даже хочетъ уѣхать, но онъ развѣ полюбитъ ее? Онъ еще съ большей ненавистью будетъ смотрѣть на нее, какъ на причину разлуки его съ женщиной, для которой онъ забылъ свой домъ. Ему будутъ ненавистны эти цѣпи, которыя приковываютъ его къ дому, онъ будетъ искать, какъ порвать ихъ, и дѣйствительно порветъ, уйдя къ Нератовой или можетъ даже къ другой женщинѣ, которая приласкаетъ или только пообѣщаетъ приласкать въ эти минуты.
   Что дѣлать, что дѣлать? Надежда Васильевна подняла свой взоръ къ небу. Миріады звѣздъ спокойно и торжественно совершали свой круговоротъ. Онѣ смотрѣли безстрастно на все совершавшееся на землѣ. Пусть на землѣ неправда, зло, насиліе, онѣ уйдутъ отъ нихъ такія же чистыя, свѣтлыя.
   Ей стаю легче. Не надо бороться, не надо обвинять людей...
   Чѣмъ виноватъ ея мужъ, что онъ полюбилъ другую. Развѣ онъ не боролся съ своимъ чувствомъ? Можетъ быть, Нератова, много видѣвшая, много испытавшая, больше подходитъ къ Александру Ивановичу, чѣмъ она?! А Нератова? Развѣ она не хочетъ бѣжать отсюда, потому что оставаться и скрывать любовь, обманывать ее, она не хочетъ и не можетъ. Значитъ она тоже страдаетъ и жизнь ея будетъ разбита. Можетъ быть, судьба послала ей единственный разъ за всю ея жизнь настоящую любовь и она никогда не увидитъ ее больше!
   Надежда Васильевна встала и тихо прошлась по комнатѣ.
   -- И все зависитъ теперь отъ меня,-- думала она:-- разбить ихъ счастье или дать имъ его на всю ихъ долгую жизнь. Они скрываютъ свою любовь отъ меня, хотятъ разойтись, любя и уважая меня. Они щадятъ меня. А я? Я разобью ихъ счастье? Я не должна, я не имѣю права это дѣлать... Я сойду съ ихъ дороги, пускай они будутъ счастливы.
   Она снова подошла къ окну. Ночь все также держала землю въ своихъ объятіяхъ. Набѣжавшій вѣтерокъ, точно сонный вздохъ, заигралъ кустами и снова все стихло.
   Гдѣ-то далеко погромыхивала телѣга и кто-то пѣлъ протяжную, грустную пѣсню.
   -- Я найду себѣ другое, новое счастье. Много во мнѣ еще осталось нѣжности и любви... Мой ребенокъ умеръ -- я найду дѣтей, не имѣющихъ матерей, нуждающихся въ ласкѣ, и буду счастлива. Прощай, мой дорогой садъ въ которомъ я такъ часто гуляла, прощайте и вы, старыя липы, невольныя свидѣтельницы моей любви! Я скоро покину васъ, но не забуду васъ никогда, никогда...
   И садъ шумѣлъ, охваченный вновь набѣжавшимъ вѣтеркомъ, точно прощался съ ней.
   Востокъ началъ разгораться. Вотъ брызнули первые лучи и заалѣли верхушки деревьевъ. Туманъ, клубившійся по рѣкѣ, свернулся и поднялся къ облакамъ. Всѣ предметы одинъ за другимъ теряли свою таинственность и облекались въ дневную яркую окраску. Трава блестѣла крупными каплями, цвѣты лили благоуханіе...
   Въ свѣжемъ, полномъ влагой, воздухѣ зазвучали рѣдкіе, однообразные удары церковнаго колокола.
   

Глава шестая.

I.

   На слѣдующее утро послѣ чая, къ которому Надежда Васильевна вышла въ обычное время, когда Александръ Ивановичъ всталъ, чтобы ѣхать въ поле, а Павла Николаевна хотѣла пройти къ себѣ въ комнату,-- она остановила ихъ.
   -- Подождите немного, друзья мои!-- сказала она,-- мнѣ нужно съ вами переговорить.
   Тонъ ея голоса былъ серьезенъ и грустенъ.
   Александръ Ивановичъ и Нератова невольно переглянулись.
   -- Вчера вечеромъ,-- продолжала Надежда Васильевна спокойно,-- я нечаянно услышала вашъ разговоръ и изъ него поняла, что вы любите другъ друга.
   -- Надя,-- бросился къ ней Александръ Ивановичъ,-- клянусь тебѣ...
   -- Зачѣмъ ты будешь клясться, Саша, зачѣмъ? Не лги, имѣй мужество и выслушай меня!
   Нератова опустилась на стулъ, колѣни ея подгибались. Блѣдность покрыла щеки.
   -- Паля,-- сказала Надежда Васильевна, -- хотѣла уѣхать...
   -- Да, я и уѣду,-- вырвалось у Павлы Николаевны и слезы разомъ брызнули у нея изъ глазъ.
   -- Хотѣла уѣхать, чтобы не разбивать моего счастья, не обманывать меня, ты не уѣдешь, дорогая моя!..-- Ты останешься, ты любишь его, онъ любитъ тебя, зачѣмъ же вамъ разставаться?
   -- Надя!-- сказалъ Александръ Ивановичъ, -- что ты хочешь сказать? Вѣдь ты любишь меня?
   -- Любила,-- тихо сказала она.
   -- Прости меня, прости!-- бросился онъ передъ ней на колѣни,-- я виноватъ.
   -- Въ чемъ,-- сказала она,-- что разлюбилъ меня?
   -- Я люблю и тебя, Надя моя, ты мнѣ дорога и я не могу себѣ представить жизни безъ тебя...
   -- Нѣтъ, милый мой, жить намъ вмѣстѣ нельзя, бери ее...-- и Надежда Васильевна указала рукой на Нератову. Павла Николаевна схватила эту руку, прижалась къ ней мокрымъ отъ слезъ лицомъ, и замерла.
   -- Надя, святая ты!..-- могла она только сказать.
   -- Но что же ты хочешь съ собой дѣлать?-- воскликнулъ Александръ Ивановичъ.
   -- Я все обдумала за сегодняшнюю ночь. Вотъ что я сдѣлаю: черезъ нѣсколько дней я поѣду въ городъ и переговорю съ адвокатомъ, начну дѣло о нашемъ разводѣ. Вину или... какъ тамъ говорится,-- я возьму на себя, и когда дѣло будетъ окончено, вы обвѣнчаетесь, я благословлю васъ и уѣду...
   -- Ната, Ната,-- могла только сказать Нератова,-- клянусь, вся моя жизнь будетъ направлена къ тому чтобы походить на тебя и такъ же любить Александра Ивановича, какъ ты его любишь.
   Надежда Васильевна обняла ихъ обоихъ, какъ обнимаетъ другъ, вѣрный испытанный другъ, своихъ друзей, отправляющихся въ далекій, трудный путь...
   

II.

   Прошло полгода.
   Короткій зимній день уже умиралъ и становилось темно. Темнота усиливалась еще падающими большими хлопьями снѣга.
   Съ задняго крыльца Богородскаго дома выносили сундуки и привязывали ихъ къ большимъ троечнымъ санямъ.
   -- Ну и тяжелы же они!-- сказалъ одинъ изъ работниковъ, отдуваясь.-- Мы на лѣстницѣ сейчасъ чуть не грохнули его.
   -- Отъ васъ, мужиковъ, станется,-- пропищала, выбѣжавшая взглянуть на укладку, горничная Таня.
   -- Покидаете насъ, Татьяна Васильевна, съ барыней вмѣстѣ?
   -- Да, въ городъ поѣдемъ, что тутъ у васъ дѣлать?!-- небрежно отвѣтила она, не поворачивая къ нему головы.
   -- Мы безъ васъ скучать будемъ.
   -- Ничего, а мы тамъ васъ и не вспомнимъ,-- сказала она, убѣгая.
   -- Ну, дѣвка!-- отчаянно махнулъ рукой работникъ и отправился за слѣдующими сундуками.
   Между тѣмъ въ церкви, освѣщенной по праздничному, оканчивался обрядъ вѣнчанія Александра Ивановича съ Павлой Николаевной.
   Огоньки восковыхъ свѣчей у иконостаса и въ паникадилѣ ласково мигали. Церковь смотрѣла весело. Народу въ ней не было почти никого, кромѣ необходимыхъ для брака лицъ. Александръ Ивановичъ стоялъ блѣдный и задумчивый. Рой воспоминаній неотвязно толпился въ его головѣ. На несчастій своего ближняго не построишь своего счастья!-- думалъ онъ. Ему сдѣлалось страшно. Неужели онъ будетъ несчастенъ? Нѣтъ!-- успокаивалъ онъ себя и усиленно крестился. Нератова все время плакала, но слезы эти были не горькія слезы: плакала она отъ счастья, что давно желаемое, давно ожидаемое, наконецъ, сбывается. Шаферами были у Александра Ивановича сельскій учитель, молодой человѣкъ съ усталымъ лицомъ, и братъ священника, семинаристъ, болѣвшій грудью и потому пользовавшійся отпускомъ. У Павлы Николаевны шаферами были: Глушевичъ и какой-то отставной капитанъ. котораго привезъ съ собой Василій Николаевичъ.
   Надежда Васильевна все время горячо молилась. Она молилась въ послѣдній разъ въ этой церкви и въ послѣдній разъ глядѣла на свою любимую икону. Пресвятой младенецъ, казалось, ласково ей улыбался, глядя на нее.
   Вѣнчающихъ начали обводить вокругъ аналоя. Шафера путались и отставали, Павла Николаевна два раза обернулась, кто-то наступилъ ей на платье.
   Отецъ Михаилъ, сильно постарѣвшій за послѣднее время, смотрѣлъ на нихъ грустными глазами. Онъ такъ часто видѣлъ передъ собой жениховъ и невѣстъ, надѣющихся на счастье и любовь, и затѣмъ отъ нихъ же приходилось выслушивать столько жалобъ на жизнь, что ему дѣлалось страшно и жутко.
   Пѣвчіе, все тотъ же дьячекъ, волостной писарь и сынъ кабатчицы, старались превзойти самихъ себя. Тщетно! Тѣ, для которыхъ они пѣли, слишкомъ были заняты своими мыслями и заботами.
   Обрядъ вѣнчанія кончился.
   Надежда Васильеина вспомнила, какъ и они вѣнчались, какъ веселились на ихъ свадьбѣ, кричали "горько" и заставляли цѣловаться.
   -- Господи! Господи!-- шептали ея сохнувшія губы, -- дай мнѣ силъ, силъ и забвенія!...
   Все было кончено... Шафера поздравляли молодыхъ и пошли въ алтарь расписываться въ книгѣ. Церковный староста началъ тушить свѣчи. Надежда Васильевна подошла къ Павлѣ Николаевнѣ и молча обняла ее.
   -- Будь счастлива!..-- могла она ей только шепнуть.
   Подали сани и быстро помчались домой.
   Въ ярко освѣщенной столовой былъ накрытъ ужинъ.
   Всѣ усѣлись за столъ и Никаноръ, поздравившій Александра Ивановича съ законнымъ бракомъ отъ лица всѣхъ служащихъ, началъ подавать. Онъ былъ торжественъ, во фракѣ и бѣлыхъ перчаткахъ. Послѣ перваго блюда онъ явился съ бутылкой шампанскаго, хотѣлъ съ шикомъ откупорить, но половину вылилъ на себя.
   -- Старъ, старъ!-- сказалъ онъ, съ сердцемъ.
   Начали чокаться, поздравлять молодыхъ, но разговоръ не клеился. Глушевичъ пробовалъ разсказывать что-то смѣшное, но и онъ скоро замолчалъ, пораженный звуками своего голоса въ этой большой комнатѣ.
   Ужинъ приходилъ къ концу, когда Никаноръ доложилъ, что тройка для барыни Надежды Васильевны подана.
   Всѣ переглянулись и еще тише стало въ столовой.
   Никаноръ налилъ бокалы.
   Надежда Васильевна встала, взяла въ руку бокалъ, начала было что-то говорить, но голосъ у нея прервался и она заплакала.
   Павла Николаевна бросилась къ ней, Александръ Ивановичъ закрылъ себѣ лицо платкомъ, Глушевичъ началъ какъ-то страшно морщиться и даже Никаноръ выбѣжалъ въ буфетную.
   -- Что вы плачете, Никаноръ Ильичъ?-- спросилъ его кухонный мальчишка, перетиравшій тарелки.
   -- Я тебѣ такой плачъ покажу, что ты у меня своихъ не узнаешь,-- огрызнулся онъ и началъ усиленно сморкаться.
   Пора было ѣхать. Надежда Васильевна встала, за ней всѣ пошли въ залу. Тамъ ожидала ее уже одѣтая Таня съ шубой. Она какъ-то сурово надѣла ее и, не глядя ни на кого, сказала:
   -- Ну, теперь надо присѣсть.
   Всѣ сѣли, черезъ минуту встали и начали прощаться.
   -- Прощайте, прощайте, будьте веселы и не думайте обо мнѣ!-- говорила она.
   Вытирая слезы, всѣ вышли провожать ее на крыльцо. Ровный крупный снѣгъ продолжалъ падать. Онъ все покрывалъ густымъ слоемъ, точно хоронилъ подъ собой. Было что-то невыразимое-грустное и такое, съ чѣмъ бороться нѣтъ силъ въ этомъ сплошномъ, мѣрномъ паденіи снѣжныхъ хлопьевъ.
   Надежда Васильевна еще разъ простилась и усѣлась въ сани.
   Тройка разомъ приняла съ мѣста. Сани заскрипѣли и понеслись. Колокольчикъ заливался яркимъ звономъ. Вотъ сани начали пропадать, сливаться съ темнотой, вотъ они видны, вотъ... вотъ... совсѣмъ исчезли... Александръ Ивановичъ и Павла Николаевна продолжали стоять на крыльцѣ. Колокольчикъ все еще звенѣлъ. Вотъ смолкъ, нѣтъ, звякнулъ -- разъ, два... Все тихо... но вотъ снова залился... все тише, тише... и наконецъ совсѣмъ затихъ...

А. Осиповъ.

"Міръ Божій", NoNo 11--12, 1897

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru