М. Д.
Последняя повесть

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПОСЛѢДНЯЯ ПОВѢСТЬ.

НАБРОСОКЪ.

   Михаилъ Максимовичъ Ладыгинъ снова вернулся въ Москву. Послѣ многихъ лѣтъ долгихъ скитаній по бѣлу-свѣту, успѣховъ и неудачъ, лишеній и довольства онъ снова вернулся въ свой любимый городъ, откуда еще юношей съ запасомъ силъ и надеждъ онъ вырвался на жизненный путь.
   "Сердце потянуло", такъ опредѣлилъ свое желаніе Михаилъ Максимовичъ, возвращаясь изъ Крыма: тоска хлынула въ душу, и болѣзненное желаніе опять увидѣть всѣ тѣ мѣста которыя только еще сильнѣе могутъ растревожить старыя раны, а не успокоить ихъ, подсказало ему ѣхать какъ можно скорѣе... И онъ поѣхалъ.
   Вотъ и Москва... Передъ нимъ изъ окна нумера видный театры, и площадь, по которой то и дѣло взадъ и впередъ двигаются экипажи, гремятъ звонки конокъ. Осенній вечеръ только-что наступалъ, былъ шестой часъ, и въ магазинахъ кое-гдѣ уже начали зажигать огонь. Снявъ пальто, Михаилъ Максимовичъ, прислонясь головой къ косяку окна, жадно всматривался въ то что дѣлалось на улицѣ... Но въ наступавшей темнотѣ трудно было ясно различить что-либо; гулъ и шумъ доносились съ улицы, да рѣзко выдѣлялись въ этомъ шумѣ несмолкаемые звонки конокъ.
   -- Прикажете зажечь свѣчи? почтительно спросилъ Михаила Максимовича слуга появившійся въ нумерѣ послѣ легкаго стука въ дверь.
   Но Михаилъ Максимовичъ не слыхалъ этого стука. Онъ вздрогнулъ отъ неожиданности при вопросѣ слуги, едва понявъ въ чемъ дѣло, и раздражительно произнесъ:
   -- Нѣтъ, не надо, не надо, послѣ!
   Такъ непріятно было ему это невольное вторженіе въ его мысли кого-то другаго, чужаго... Онъ уже начиналъ уходить въ самого себя, мысли стали наполняться милыми, близкими сердцу, хоть и мучительными воспоминаніями, и вдругъ эти непрошенныя услуги...
   Михаилъ Максимовичъ, снова прислонившись головой къ косяку окна, жадно, казалось, всматривался въ улицу потонувшую въ вечернемъ мракѣ осени. Но не улица такъ привлекала его... Мысли его были далеко, далеко отъ настоящей жизни; онѣ всѣ уходили къ прошлому. Онъ жилъ этимъ прошлымъ, самимъ собой, и только. У него такъ много своихъ собственныхъ личныхъ мученій, и они такъ тяжелы и несносны что все окружающее показалось бы ему и мелкимъ, и пошлымъ, и ничтожнымъ. Кто такъ страдалъ, какъ онъ? Кто можетъ вполнѣ понять его нравственную боль, неудовлетворенность которая преслѣдуетъ его и теперь, даже теперь, когда его имя произносятъ съ благоговѣніемъ, когда его творенія, его плоть и кровь, нарасхватъ раскупаются досужею читающею публикой?
   "Не можетъ вліять на толпу описаніемъ страданій тотъ кто самъ не страдалъ глубоко... Все будетъ или лживо, или слишкомъ эфектно, правды не будетъ", припомнились Михаилу Максимовичу слова старичка-литератора, его перваго, лучшаго друга и учителя, который произвелъ такой рѣшительный переворотъ въ его судьбѣ.
   "Да, такъ вліяешь на толпу только тѣмъ что описываешь свои страданія?!. Описываешь только то что самъ пережилъ и испыталъ, а разъ возмешься за то чѣмъ не надрывалась твоя подоплека, такъ магическая власть надъ толпой кончается... При чемъ же тутъ даръ, искра Божія?! Не подоплекою ли было все, не нутромъ ли, собственнымъ нутромъ добылъ онъ этотъ огромный успѣхъ, эту славу, которой завидуютъ многіе"
   Михаилъ Максимовичъ прошелся по нумеру... Ему стало холодно... "Не приказать ли растопить каминъ?" подумалъ онъ, но необходимое при этомъ появленіе слуги снова вызвало въ немъ непріятное чувство: онъ самъ засвѣтилъ свѣчу, поджегъ дрова уже положенныя въ каминъ, и словно чѣмъ то теплымъ и роднымъ повѣяло у него на душъ, когда дрова ярко и весело вспыхнули и затрещали. Михаилъ Максимовичъ придвинулъ къ камину кресло и усѣлся въ него... Взглядъ его упалъ на маленькую фарфоровую куколку стоявшую на каминной полкѣ и изображавшую китайскаго божка съ высунутымъ языкомъ, въ почернѣвшемъ отъ времени и каминнаго дыма какомъ-то пестромъ, неопредѣленнаго цвѣта, балахонѣ.
   Мысли Ладыгина снова приняли прежнее теченіе. Ужели же онъ никогда не былъ истиннымъ служителемъ искусства? Ужели же не талантъ далъ ему эту власть "пройти по сердцамъ людей съ невѣдомою силой", и онъ былъ только рабомъ подоплеки, умѣлъ правдиво и жизненно описывать только то что переживала его грудь.
   "Это же несносно, мучительно-несносно!" повторялъ Михаилъ Максимовичъ. Но вотъ, словно кто-то шепчетъ ему что въ его жизни не было правды, что все что онъ ни дѣлалъ, что ни писалъ, все было ходульно, все било на эфектъ; не только таланта въ немъ не было, у него не было даже правдивыхъ страданій, искренней подоплеки. Онъ самъ себѣ выдумывалъ и создавалъ мученія; каждое чувство свое онъ обвѣшивалъ ненужными побрякушками и обряжалъ въ яркія пестрыя краски, которыя линяютъ со временемъ какъ на балахонѣ этой китайской куклы.
   Михаилъ Максимовичъ всталъ съ кресла... Невыносимыя, невозможныя какія то мысли. И гдѣ же истина?.. Онъ инстинктивно провелъ рукою по своимъ чернымъ, уже сѣдѣющимъ волосамъ и зашагалъ по нумеру.
   Вспомнилъ онъ какъ на двадцатомъ году жизни безумно рвался душой изъ роднаго захолустнаго города отъ теплой лежанки и ласкъ матери въ невѣдомый, чужой городъ, который представлялся ему какимъ-то волшебнымъ... Онъ снова въ этомъ городѣ.. "Ну, сознайся же", мысленно обращался онъ къ себѣ, "хоть теперь что онъ чуждъ тебѣ, какъ и все въ жизни, что ты не привязанъ къ нему, несмотря на то что постоянно на всѣхъ перекресткахъ, чуть ли не въ каждой своей повѣсти, ты спѣшишь увѣрить всѣхъ что это лучшій, самый близкій тебѣ и всякому русскому сердцу городъ, сердце Россіи. Развѣ тебѣ было жаль матери просившей тебя не уѣзжать и тѣмъ не раздражать отца?.. Развѣ ты не находилъ что отецъ твой по своему былъ правъ когда просилъ тебя о томъ же, говоря что онъ старъ и не хочетъ чтобъ его любимое, обширное хлѣбное дѣло, способное дать благосостояніе не только его семьѣ, но и цѣлому грядущему поколѣнію, чтобъ это дѣло попало въ чужія руки, пошло прахомъ. Ты скажешь что это было геройствомъ отвергнуть его мольбы и угрозы и все-таки уѣхать туда, гдѣ ждало тебя еще невѣдомое обаяніе науки; а гдѣ у тебя было сердце что ты не умѣлъ отдаваться ему, что его искренніе порывы тускнѣли въ тебѣ предъ какимъ-то мишурно-наряднымъ плащемъ героя вѣчно манившимъ тебя, въ который ты спѣшилъ облечься"... И вспомнилъ онъ, какъ гордо, какъ презрительно-гордо взглянулъ онъ на отца, когда отецъ рѣшительно объяснилъ ему что не дастъ ни копѣйки на его сумасбродства... Какъ храбро онъ отвѣтилъ отцу что самъ выйдетъ на дорогу и станетъ на ноги... Онъ такъ говорилъ, а между тѣмъ взялъ у матери переданныя ему тайкомъ отъ отца сто рублей вмѣстѣ съ маленькимъ лаврскимъ образкомъ... Неужели же истинный герой взялъ бы эти деньги?!.
   Ладыгинъ хотѣлъ было встать, хотѣлъ было задумать о другомъ, но кресло словно приковало его къ себѣ.
   "Но я все-таки поступилъ геройски что не измѣнилъ своимъ стремленіямъ, что голодая и холодая, терпя жестокую нужду, я все же продолжалъ учиться, не поклонился отцу, не измѣнилъ себѣ"... Онъ усмѣхнулся. "Но, вѣдь, хорошо что судьба сжалилась надъ тобой," возразилъ онъ себѣ, "что ты голодалъ и холодалъ ничтожные шесть, семь, восемь мѣсяцевъ, что грошевые уроки спустя это время тебѣ обезпечили комнату въ 8 рублей, тамъ, на пятомъ этажѣ, въ мрачномъ домѣ Козихинскаго переулка и обѣдъ за 25 копѣекъ въ греческой кухмистерской... Хорошо что такъ... Ну, а еслибы тебѣ пришлось голодать и холодать годъ, два..."
   "Все было не искренно, искусственно, и еслибъ годъ нужды пообтрепалъ мишуру твоего плаща, все было бы забыто, и ты бы съ наслажденіемъ уписывалъ отцовскіе пироги... Герой, служитель науки?!. Но развѣ ты любилъ науку? Но развѣ твое влеченіе къ ней было искренно, исходило изъ глубины потребностей твоей души? Развѣ для нея ты приносилъ эти жертвы голода и холода? Какъ же тогда мгновенно могла исчезнуть эта любовь, лишь только пробудился "тяжелый бредъ въ душѣ твоей больной иль плѣнной мысли раздраженье"? Наука была забыта, какъ только твои первые литературные успѣхи помогли тебѣ смѣнить пятый этаніъ Козихинскаго переулка на чистую меблированную комнату центра, и университетъ показался тебѣ непосильною обузой, мѣшавшею твоему вдохновенію. Но не одну только науку принесъ ты въ угоду этому... Ради увлеченія новою мишурой, манившею тебя, ты отказался отъ большаго: отъ любви, потушилъ первые проблески счастія... И изъ-за чего? Что ты получилъ взамѣнъ?.. Славу, успѣхъ?.. Но ты самъ сомнѣваешься въ нихъ, самъ недовѣрчиво относишься къ своей талантливости... или и тутъ ты будешь оправдываться, или и тутъ ты скажешь что поступилъ какъ герой, что ради идеи, ради служенія искусству ты принесъ въ жертву счастье, личное счастье, повѣривъ на слово опытному будто бы человѣку, что художникъ не можетъ творить, разъ онъ связанъ, хотя бы то было и счастье... что всякое счастье мѣщанское счастье, разъ только не мечтаешь о немъ, а живешь имъ... Полно... Такъ ли?.. Не хотѣлось ли тебѣ пережить тяжелую драму, драму въ которой ты былъ искуснымъ актеромъ на героическія роли и которая такъ тяжело отозвалась на другомъ, дѣйствительно жившемъ и горячо, глубоко любившемъ тебя существѣ. Правда, спустя два года изъ-подъ твоего пера появились дивныя строки... Читатели рыдали надъ описаніемъ смерти героини, надъ мученіями героя, твоими, какъ казалось тебѣ, личными мученіями... Съ той поры твоя литературная звѣзда стала восходить все выше и выше... Тебя стали называть "нашъ талантливый романистъ Михаилъ Максимовичъ"; почитатели на каждомъ перекресткѣ громко привѣтствовали тебя... но жаль только что сіяніе отъ твоей славы не могло освѣтить могильнаго мрака, а громкое "браво" твоихъ почитателей не было въ состояніи разбудить отъ вѣчнаго сна прекрасную нѣжную душу чутко внимавшую когда-то твоимъ словамъ и безгранично вѣрившую тебѣ... Ты скажешь что до сихъ поръ любишь ее... Лжешь ты!.. Не только теперь, но никогда, никогда ты ни ее, ни кого другаго не любилъ... Ты любилъ только себя... Неужели, еслибы ты дѣйствительно горячо любилъ ее, неужели ты бы не тронулся ея мольбами и слезами, не остался бы съ ней... А вѣдь это такъ легко было сдѣлать"?!.
   И онъ вспомнилъ темный осенній вечеръ, когда она жертвуя своимъ добрымъ именемъ пришла къ нему. Какъ она умоляла его! Блѣдная, трепещущая, прекрасная въ своихъ страданіяхъ, сгорая отъ внутренней муки, страдая отъ безысходности своего положенія, цѣлуя его руки, она со слезами на глазахъ просила его не покидать ея, остаться съ ней, не уѣзжать въ далекій туманный Петербургъ куда манила его новая жизнь. Успокоивъ ее отъ слезъ, онъ гордо говорилъ ей: "Вѣрь въ меня, я достигну славы, я буду знаменитъ. Я вернусь къ тебѣ гордый и спокойный, ты будешь гордиться мной, ты дождешься этого. Ты должна спокойно перенести нашу разлуку, ты не должна преграждать мнѣ моего широкаго пути. Ты принесешь эту жертву!.."
   Онъ уѣхалъ. Онъ считалъ себя вдвойнѣ героемъ за то что никогда не нарушилъ ея покоя, не написалъ ей о себѣ ни строчки. Не было полнаго счастія, не надо и половины. А она?!. Издали она жадно слѣдила за каждою его печатною строкой, по нѣскольку разъ перечитывала его произведенія и все ждала и ждала. Но... дождалась ли?.. Чрезъ два года чахотка унесла ее въ могилу. Онъ поздно узналъ объ этомъ, но узнавъ прилетѣлъ въ Москву и исполнилъ свои обязанности по отношенію къ ней: безумно рыдалъ на ея могилѣ, но еще сильнѣй, еще мучительнѣй онъ всѣ свои страданія потомъ описалъ и дѣйствительно достигъ славы.
   "Зачѣмъ ты пріѣхалъ снова сюда?" спрашивалъ онъ себя. "Завтра ты думаешь опять идти на ея могилу, опять рыдать?.. Къ чему это?.. Не довольно ли лжи?.."
   Холодомъ повѣяло на Ладыгина. "Скоро, скоро наступитъ расплата за все", проносилось у него въ головѣ. "Слава не замѣнила тебѣ всего, да и она начинаетъ тускнѣть... Все чаще и чаще слышатся отзывы что ты становишься скученъ, что ты повторяешься; напрасно ты ищешь новыхъ образовъ: фантазія безсильна создать ихъ, сердце такъ бѣдно свѣтлыми, отрадными воспоминаніями... Голодная душа ищетъ новыхъ ощущеній, жаждетъ счастія и новой жизни... Но не поздно ли начинать новую жизнь?!."
   Михаилъ Максимовичъ вскочилъ съ кресла и заметался по комнатѣ, но тѣже не отвязчивыя мысли не унимались. Ладыгинъ не выдержалъ, онъ взглянулъ на часы: "Десять часовъ... Поѣздъ въ Петербургъ отходитъ въ одиннадцать", пронеслось въ его головѣ. Онъ позвонилъ слугу.
   -- Подай счетъ, я уѣзжаю.
   Улицы стихали. Свѣжій осенній воздухъ бодрилъ грудь. Михаилъ Максимовичъ съ удовольствіемъ вдыхалъ его. Извощикъ трусилъ мелкою рысью.
   -- Скорѣе, скорѣе! понукалъ его Михаилъ Максимовичъ. А внутренній голосъ снова шепталъ: "Куда ты торопишься? Или ты хочешь представиться самому себѣ въ новомъ свѣтѣ, какъ будто бѣжишь отъ чего-то роковаго!"
   Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ читающая публика познакомилась съ новымъ произведеніемъ Ладыгина. Это была повѣсть подъ названіемъ "Конецъ". Въ ней описывались мученія писателя тщетно искавшаго вдохновенія. Объ этой повѣсти много говорили. Даже литературные враги Михаила Максимовича отзывались объ ней съ большою похвалой, находя въ ней искреннія нотки, чего ранѣе они не замѣчали въ произведеніяхъ Ладыгина. Но эта повѣсть была послѣдней. Онъ замолкъ навсегда.

М. Д.

"Русскій Вѣстникъ", No 12, 1900

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru