Петропавловский Семен
О несостоятельности метафизики

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

О несостоятельности метафизики.

   Со времени великаго критическаго опыта Канта попытки отстоять метафизику встрѣчаются такъ же рѣдко, какъ и попытки упразднить правомѣрность понятія и существованія теоріи познанія. И это объясняется не только тѣмъ, что самъ Кантъ окончательно приговорилъ метафизику къ смерти, но преимущественно тѣмъ, что ему удалось доказательно обнаружить весь догматизмъ и всю ошибочность традиціоннаго противопоставленія науки и метафизики, какъ знанія чисто практическаго и знанія чисто спекулятивнаго. Кантъ показалъ, что объектъ науки не представляетъ собой чего-либо хаотическаго и совершенно неоформленнаго, и что опытъ не состоитъ въ пассивномъ воспріятіи уже готовой реальности. Онъ подчеркнулъ активное участіе разума въ процессѣ осуществленія знанія и въ фактѣ воспріятія данности и возвелъ въ принципъ необходимость переработки и оформленія нѣкоторой данной реальности, если только она имѣетъ притязанія сдѣлаться опытомъ науки. Вслѣдствіе этого реформированіе взгляда на объектъ и дѣйствительность науки обнаружилось, что эта послѣдняя не есть чисто практическое знаніе, а скорѣе нѣкоторое творческое созиданіе, умозрительное или спекулятивное построеніе. Но вмѣстѣ съ принятіемъ такого взгляда на науку, какъ законнаго, рушился, конечно, и самый принципъ противоположенія науки и метафизики, поскольку послѣдняя принималась знаніемъ исключительно умозрительнымъ.
   Не трудно видѣть, что съ этихъ поръ отстаиваніе метафизики должно было итти совсѣмъ въ другомъ направленіи. Утверждать ея правомѣрность оказалось бы возможнымъ только съ трехъ точекъ зрѣнія: или съ точки зрѣнія своеобразія ея методовъ, или съ точки зрѣнія своеобразія ея объекта, или, наконецъ, съ точки зрѣнія цѣнности ея знанія. Въ исторіи философіи мы встрѣчаемъ попытки этого троякаго оправданія возможности метафизики,-- и небольшого размышленія достаточно, чтобы убѣдиться, что эти попытки имѣли мѣсто въ такой же мѣрѣ до Канта, какъ и послѣ него. Мы проанализируемъ кратко всѣ упомянутыя точки зрѣнія и покажемъ, что ни одна изъ нихъ не спасаетъ идеи метафизики, и что каждая изъ нихъ, въ свою очередь, не можетъ быть законной, покуда основное пріобрѣтеніе кантовской философіи не будетъ признано ложнымъ.
   Если допустить, что отличіе между метафизикой и всякой другой системой знанія возводится къ отличію въ методахъ, то тогда, само собой, мы должны имѣть метафизическіе методы во всемъ ихъ своеобразіи и ихъ специфической характерности. Но, какъ извѣстно, до сихъ поръ еще никогда не встрѣчалось въ исторіи философіи столь смѣлаго генія, который вздумалъ бы фиксировать природу метафизическихъ методовъ, какъ таковыхъ; но мало того, что подобная фиксація вообще не имѣла мѣста, -- она къ тому же еще и невозможна, ибо понятіе метода есть прежде всего понятіе нѣкотораго строгаго логическаго начала. Если же метафизика для осуществленія своихъ цѣлей думаетъ пользоваться опредѣленными логическими началами, то вмѣстѣ съ этимъ она, очевидно, добровольно подпадаетъ подъ общіе законы всякаго правильнаго типа мышленія и, слѣдовательно, между ней и другой наукой нельзя провести уже принципіальнаго отличія ни съ точки зрѣнія конечныхъ цѣлей, ни съ точки зрѣнія путей, ведущихъ къ осуществленію этихъ цѣлей. Вслѣдствіе этого, доктрина особенности и исключительности метафизическихъ методовъ, поскольку они суть методы, приводятъ роковымъ образомъ всякую метафизику къ гипотезѣ ея равнозначности со всякой другой научной дисциплиной, осуществляемой разумомъ и обыкновенной научной логикой. Впрочемъ, метафизика можетъ настаивать на своеобразіи своихъ методовъ, именно, какъ метафизическихъ, но отнюдь не какъ логическихъ. Въ такомъ случаѣ ей выпадаетъ на долю предварительно доказать, что цѣли познанія могутъ осуществляться не только логической системой понятій, но и еще какъ-нибудь иначе. Не оспаривая нисколько самой идеи реализаціи знанія пріемами, отличными отъ пріемовъ чисто научныхъ, мы, тѣмъ не менѣе, должны будемъ признать, что въ этомъ случаѣ метафизика трактуетъ о методахъ по недоразумѣнію, а о знаніи -- по ошибкѣ. Она пользуется понятіями знанія и метода совсѣмъ въ иномъ смыслѣ и въ другомъ значеніи, нежели наука, и своеобразіе ея методовъ будетъ состоять уже не въ структурѣ и организаціи самихъ методовъ, а въ чемъ то такомъ, что ничего общаго не имѣетъ съ методами. Такимъ образомъ, если рѣчь идетъ о метафизическихъ методахъ, то обоснованіе ихъ, какъ принципіально аналогичныхъ методамъ другихъ наукъ, лежитъ уже въ сферѣ своеобразія объекта и содержанія знанія; если же рѣчь идетъ не о метафизическихъ методахъ, а о метафизическихъ методахъ, то мы въ правѣ заявить, что не знаемъ и не желаемъ знать другихъ методовъ, кромѣ логическихъ, и что насъ вводятъ въ заблужденіе незаконнымъ распредѣленіемъ термина. А это значитъ, что понятіе метафизическаго метода есть понятіе деревяннаго желѣза.
   Мы видимъ, что единственное имѣющее смыслъ оправданіе метафизики съ точки зрѣнія исключительности ея методовъ сводится къ ея оправданію съ точки зрѣнія объекта и предмета знанія. Собственно говоря, это и должно быть, потому что природа всякаго метода такъ или иначе опредѣляется содержаніемъ объектовъ, подлежащихъ методологической обработкѣ {Впрочемъ, нѣкоторые изъ крайнихъ школъ идеализма утверждаютъ, что особенности методовъ нисколько не зависятъ отъ самихъ объектовъ, а исключительно отъ цѣлей познанія. Ясно, однако, что это разногласіе не имѣетъ прямого отношенія къ вопросу о возможности или невозможности метафизики; если оправданіе методовъ науки не лежитъ въ объектѣ, то оправданіе самой науки должно лежать въ немъ. Метафизика и есть отличная иллюстрація вѣрности этого положенія.}.
   Но если метафизика должна отстоять себя съ той точки зрѣнія, что она изслѣдуетъ объекты и предметы, которые не изслѣдуетъ или не можетъ изслѣдовать никакая другая наука, то возникаетъ вопросъ: есть ли вообще объекты, недоступные научному изслѣдованію, каковы они, и на чемъ основанъ тотъ принципъ ихъ существованія, по которому они не способны войти въ содержаніе любой изъ наукъ, кромѣ метафизики? Исторія философіи знаетъ цѣлый рядъ утвержденія подобныхъ объектовъ со стороны метафизиковъ, и нерѣдко ей приходилось заносить на свои страницы различныя частныя мнѣнія о томъ, что тотъ или иной предметъ изслѣдованія есть исключительно метафизическій. Но исторія философіи не знаетъ ни одного примѣра полнаго перечня подобныхъ объектовъ, и она можетъ со спокойной совѣстью сказать, что еще не встрѣчалось ни одного мыслителя, который попытался бы точно пересчитать всѣ эти объекты. Но не подлежатъ сомнѣнію, что если метафизика отстаивается именно съ точки зрѣнія содержанія своихъ проблемъ, то она должна представить подобный исчерпывающій перечень исключительно ей одной принадлежащихъ объектовъ изслѣдованія. Извѣстно, однако, что всякій метафизикъ трактуетъ объекты по-своему и по-своему же интерпретируетъ ихъ метафизичность. Вслѣдствіе этого мы простимъ метафизикамъ несовершенство этой стороны ихъ умозрѣній, тѣмъ болѣе что и самую философію не считаемъ наукой согласія, а скорѣе наукой разногласій. Мы откажемся отъ задачи показать на анализѣ всѣхъ частныхъ метафизическихъ проблемъ, что онѣ, собственно, несправедливо считаются метафизическими, что въ тѣхъ случаяхъ, когда онѣ имѣютъ смыслъ,-- онѣ составляютъ предметъ изслѣдованія другихъ наукъ, а въ тѣхъ случаяхъ, когда онѣ не имѣютъ никакого смысла,-- онѣ не могутъ изслѣдоваться и метафизикой.
   Но отказываясь отъ анализа каждой изъ метафизическихъ проблемъ по существу, такъ какъ ихъ и не представляютъ, и трактуютъ ихъ метафизичность разнообразнымъ образомъ, мы, очевидно, должны испытать объектъ метафизики съ другой, болѣе общей точки зрѣнія. Эта послѣдняя состоитъ въ утвержденіи, что науки изслѣдуютъ яко бы явленія вещей, а метафизика -- и±ъ сущность. Такимъ образомъ, метафизика оказывается уже свойственной и неразлучной спутницей всякаго объекта изслѣдованія, ибо въ каждомъ изъ таковыхъ есть своя сущность и свой корень. Однако, тотъ же самый Кантъ неопровержимо доказалъ, что вещи и объекты,-- какъ хорошо выразился Риль,-- не имѣютъ другой сущности кромѣ той, которую мы сами въ нихъ вкладываемъ. Понятіе сущности, какъ и понятіе явленія -- это только двѣ различныхъ точки зрѣнія на одинъ и тотъ же объектъ, но ни въ коемъ случаѣ не свойства и аттрибуты самаго объекта. Блистательной критикѣ Шуппе мы обязаны твердымъ установленіемъ этого взгляда по отношенію ко множеству частныхъ философскихъ проблемъ, и если послѣ Канта, вообще, позволительно противопоставлять сущность и явленіе, то ни въ коемъ случаѣ не за тѣмъ, чтобы отличать между собой объекты. Поэтому, тотъ метафизикъ, который ищетъ сущности вещей, не понимаетъ, что вмѣстѣ съ этимъ онъ произноситъ безнадежный приговоръ и надъ своей сообразительностью, и надъ серьезностью своей затѣи: онъ ищетъ въ вещахъ то, что должно находиться въ немъ самомъ, и, не встрѣчая въ объектахъ сущности, забываетъ, что пусты не эти вещи, а онъ самъ. Впрочемъ, метафизикъ можетъ заявить, что онъ, точно такъ же какъ и мы, не усматриваетъ отличія между сущностью и явленіемъ въ самихъ объектахъ, но что онъ считаетъ это противопоставленіе противопоставленіемъ двухъ точекъ зрѣнія. Въ такомъ случаѣ метафизика будетъ уже отстаивать себя въ томъ отношеніи, что она изслѣдуетъ объекты съ такой точки зрѣнія, съ которой ихъ не изслѣдуютъ другія науки. Возраженіе вполнѣ справедливое, но только оно же и выдаетъ метафизика. Вѣдь, теперь рѣчь идетъ о защитѣ метафизики, какъ изслѣдующей своеобразные объекты, и если допускается, что въ самихъ объектахъ нѣтъ своеобразія, и что они одинаковы для всѣхъ наукъ, то вмѣстѣ съ этимъ опровергается какъ разъ то, что слѣдовало доказать: опровергается положеніе, что предметъ разсмотрѣнія метафизики другой, нежели предметъ разсмотрѣнія всѣхъ остальныхъ наукъ. Мы не должны ни на одну минуту упускать изъ виду, что, вообще говоря, намъ даны только явленія, которыя въ самихъ же себѣ и носятъ оправданіе своему существованію; оправданіе и обоснованіе же явленій въ проблематическомъ мірѣ ихъ сущности свидѣтельствуетъ только о нашей попыткѣ признать весь міръ объектовъ зависимымъ отъ самихъ себя, ибо, какъ уже сказано, сущность -- это конструктивное понятіе вещей.
   Какъ ни поверхностны и ни отрывочны эти замѣчанія, ихъ вполнѣ достаточно, чтобы убѣдиться въ безсиліи метафизики доказать свою состоятельность съ точки зрѣнія исключительной характерности изслѣдуемыхъ ею объектовъ. Мы видѣли, однако, что послѣдовательное проведеніе этой точки зрѣнія ведетъ въ отстаиванію метафизики совсѣмъ съ другой точки зрѣнія -- цѣнности ея знанія. Если въ самихъ объектахъ нѣтъ сущностей, а таковыя находятся въ насъ, то метафизика можетъ вполнѣ резонно настаивать на томъ, что она наслѣдуетъ объекты, не какъ сущности, но съ точки зрѣнія сущности. Ея значеніе, слѣдовательно, представляетъ несравненно большую цѣнность, нежели знаніе, добываемое остальными науками, наслѣдующими объекты; какъ явленія, она даетъ знаніе абсолютно-достовѣрное, а другія науки -- только относительное.
   Не трудно, однако, видѣть, что и здѣсь опять-таки не все обстоитъ благополучно. Во-первыхъ, что значитъ наслѣдовать объекты съ точки зрѣнія ихъ сущности? Вѣдь, воли объекты даны, какъ явленія, и только какъ явленія, то это есть тоже точка зрѣнія изслѣдователя. Смотрѣть же на явленія, какъ на сущности,-- это значить -- на нѣкоторую точку зрѣнія смотрѣть тоже съ точки зрѣнія, т. е. это значитъ -- никуда и никакъ не смотрѣть. Разъ мы разсматриваемъ объекты съ опредѣленнаго угла зрѣнія, то этотъ уголъ зрѣнія мы обязаны удерживать на протяженіи всего процесса изслѣдованія, ибо перемѣщеніе его можетъ окончиться тѣмъ, что мы упустимъ изъ виду самые объекты и, въ концѣ концовъ, будемъ оперировать надъ нулемъ. Такимъ образомъ, если намъ даны явленія, т. е. объекты, какъ явленія, то мы должны оставить въ сторонѣ взглядъ на нихъ, какъ на сущности. Если же мы вздумаемъ разсматривать объекты, какъ сущности, то мы должны позабыть о нихъ, какъ о явленіяхъ. Посмотрѣть на явленія, какъ на сущности, или на сущности, какъ на явленія,-- это равносильно чтенію книги, въ которой нѣтъ ни одного печатнаго слова. Вещи допустимо разсматривать съ различныхъ точекъ зрѣнія, но самая точки зрѣнія, какъ таковыя, уже нельзя разсматривать съ другихъ точекъ зрѣнія, какъ таковыхъ. Это такъ же невозможно, какъ и нелѣпо.
   Второе возраженіе противъ самооцѣнки знанія, которая можетъ быть приведена метафизикой въ свою пользу, касается отличія между знаніемъ абсолютно-достовѣрнымъ и относительнымъ. Прежде всего, если даже допустить логическую позволительность изслѣдованія объектовъ, какъ сущности,-- останется совершенно непонятнымъ, почему знаніе сущности есть знаніе абсолютное или достовѣрное, а знаніе явленій -- только относительное и вѣроятное? Разъ сущность -- понятіе въ такой же мѣрѣ, какъ и явленіе, то гдѣ критерій считать одни понятія абсолютными, а другія -- относительными? На чемъ можетъ быть основана эта переоцѣнка одной системы понятій и недооцѣнка другой? На этотъ вопросъ мы, конечно, никогда не получимъ удовлетворительнаго отвѣта, если только не вздумаемъ опуститься до грубыхъ сужденій, такъ называемаго, наивнаго сознанія, отождествляющаго сущность съ абсолютомъ и усматривающаго математическое соотвѣтствіе между "вещами" и "представленіями".
   Кромѣ этого возраженія, существуетъ, однако, еще одно противъ притязаній метафизическаго знанія считать себя абсолютнымъ и достовѣрнымъ. Если допустить, что всякое знаніе сущности есть абсолютное, то тогда придется признать, что подобное знаніе вообще не осуществимо и не возможно; тогда надо признать, что сущность не есть точка зрѣнія, а свойство или особенность вещей, что понятіе ея совпадаетъ съ таковымъ же ноумена по Канту. Но опять-таки Кантъ отлично обнаружилъ непознаваемость трансцендентнаго міра, непознаваемость "вещи въ себѣ". Онъ показалъ, что мы не можемъ знать о вещи ничего кромѣ того, что намъ говорятъ впечатлѣнія, производимыя этой вещью насъ, и въ такомъ смыслѣ всякое знаніе относительно. Кантъ предупредилъ насъ также не истолковывать этой относительности въ ограниченныхъ размѣрахъ и заставилъ признать, что, сверхъ ощущеній, мы знаемъ еще нѣчто, что принадлежитъ нашимъ воспріятіямъ и представленіямъ, что вытекаетъ изъ природы и структуры нашего духа, и безъ чего мы не способны вообще получать впечатлѣнія отъ объектовъ. И благодаря этимъ урокамъ, мы навсегда должны отказаться отъ намѣренія познать вещь въ себѣ или приписать ей аттрибуты, которые могутъ принадлежать или только явленіямъ, или только нашей чувственной или интеллектуальной способности. Наша природа принуждаетъ насъ истолковывать вещи надъ нѣкоторыми опредѣленными формами, но эти формы не суть формы вещей въ себѣ. Излишне повторять эти старые уроки, преподанные въ свое время Кантомъ, и было бы безполезно видѣть смыслъ въ доктринѣ абсолютнаго знанія, какъ знанія о сущности, о вещи въ себѣ.-- Впрочемъ, есть еще одна возможность проводить отличіе между "маніемъ абсолютнымъ и относительнымъ, -- возможность, опирающаяся на теорію нормативности основныхъ принциповъ мышленія и вѣроятности всего опытнаго знанія. Но слишкомъ ясно, что, какова бы ни была Цѣнность этой теоріи, она не имѣетъ никакого отношенія къ абсолютности метафизическаго знанія, которое настаиваетъ на своей достовѣрности только съ точки зрѣнія изученія сущности вещей.
   Такимъ образомъ, общій характеръ метафизическаго знанія, какъ абсолютнаго, не имѣетъ никакого преимущества передъ относительнымъ знаніемъ всѣхъ другихъ наукъ, и самое противопоставленіе абсолютнаго знанія относительному не заслуживаетъ никакого кредита. Но оцѣнка можетъ вестись, впрочемъ, и на другихъ основаніяхъ: метафизика можетъ утверждать, что знаніе, на которое она претендуетъ, важнѣе, существеннѣе и болѣе необходимо, нежели знаніе, доставляемое остальными науками. Однако, необходимо, чтобы рѣшить, какое знаніе болѣе важно -- метафизическое или чисто научное; надо знать, во-первыхъ, что слѣдуетъ считать въ области знанія болѣе или менѣе важнымъ, а во-вторыхъ, чѣмъ мѣрять самую важность. Съ точки зрѣнія строгихъ началъ разума, всякое знаніе есть цѣнность, ни на что другое несводимая и ни съ чѣмъ другимъ несравнимая. Въ этой цѣнности нѣтъ и не должно быть никакихъ степеней, если мы не опасаемся ея интерпретаціи въ утилитарномъ духѣ. Изслѣдованіе кривыхъ того или иного порядка также "важно", какъ и изслѣдованіе вопроса о справедливости историческихъ событій, и это потому, что всякое знаніе, если только оно добыто наукой, имѣетъ отношеніе не въ эмпирическому субъекту, а къ субъекту познанія, относительно котораго надо занимать во всѣхъ изслѣдованіяхъ одну и ту же тождественную позицію, одинаково далекую отъ расположенія или недовольства, отъ "важности" или "неважности".
   Такъ или иначе, но защита метафизики съ точки зрѣнія своеобразія ея методовъ имѣетъ единственный смыслъ только въ томъ случаѣ, если она совпадаетъ съ ея защитой съ точки зрѣнія своеобразія ея объекта; но этотъ послѣдній родъ отстаиванія сводится въ домогательствамъ метафизики на обладаніе абсолютнымъ и достовѣрнымъ знаніемъ. Мы видѣли, что каждая изъ этихъ точекъ зрѣнія не имѣетъ подъ собой никакой почвы, и что всякая аргументація въ пользу метафизики говоритъ только о несостоятельности этой послѣдней. Мы видѣли также, что именно Кантъ отрѣзалъ всѣ пути воскрешенія метафизики, и потому тотъ, кто думаетъ постоять за возможность этой проблематической системы знанія, обязанъ прежде всего посчитаться съ незыблемымъ авторитетомъ Канта. Но, какъ извѣстно, это очень трудное дѣло, потому что безспорныя пріобрѣтенія философской мысли ведутъ свое начало именно со времени "Критики чистаго разума".
   Вслѣдствіе этого нѣтъ ничего удивительнаго, что въ современной западно-европейской философіи попытки отстоять метафизику встрѣчаются очень рѣдко и въ нѣкоторомъ родѣ звучатъ архаически. Всѣ вліятельныя и значительныя идеалистическія школы высказываются рѣшительно противъ метафизики или, въ крайнемъ случаѣ, сохраняютъ упорное молчаніе въ вопросѣ о ея возможности или невозможности. Принимая Кантово ученіе апріорности или трансцендентальности, является слишкомъ рискованнымъ или даже нелѣпымъ перебрасывать мостъ отъ этой трансцендентальности къ тому или иному бытію трансцендентнаго порядка. Только путемъ софизмовъ и цѣлымъ рядомъ явственно замѣтныхъ ухищреній оказывается возможнымъ, стоя на почвѣ апріорности, сражаться въ защиту метафизики. Неистощимо разнообразны эти софизмы, и въ нашу задачу совсѣмъ не входятъ ихъ перечисленіе и анализъ. Классическій примѣръ Бенно Эрдмана, этого лучшаго знатока Канта, можетъ убѣдить всякаго, что защита метафизики ничего де можетъ выиграть даже въ случаѣ ея отождествленія съ теоріей познанія.
   Было бы, однако, страннымъ наше удивленіе нѣмецкимъ философамъ, дисциплина ума и опытъ которыхъ удерживаютъ ихъ отъ попытокъ возведенія метафизики въ рангъ науки. И если мы встрѣчаемъ рядъ ученыхъ, хотя и весьма незначительный, отстаивающихъ метафизику, то не слѣдуетъ забывать, что почти никто изъ нихъ не отстаиваетъ ее, какъ возможную систему знанія, но только какъ метафизику, не больше и не меньше. Метафизика, какъ метафизика, -- это явленіе, еще ждущее объясненія. Подобная защита представлена отчасти въ лицѣ Фолькельта, отчасти въ лицѣ Зигварта, отчасти -- Маршнера; и только въ работахъ Кюльпе и одного единственнаго послѣдователя Гертманна -- Артура Древса -- мы встрѣчаемъ ясные намеки на идею правомѣрности метафизическаго знанія. Высказанное однажды мнѣніе, будто эту же точку зрѣнія отстаиваютъ также и Уфуэсъ вмѣстѣ съ лотцеанцемъ Буссэ, слѣдуетъ считать безспорно ошибочнымъ, такъ какъ и Уфуэсъ, и Буссэ нигдѣ не говорятъ о наукѣ метафизики, но только о метафизикѣ вообще.
   Мы упомянули выше, что защита метафизики, не какъ нѣкоторой системы знанія, а только какъ просто метафизики, есть явленіе, въ дальнѣйшемъ требующее своего объясненія. Не предполагая дать здѣсь таковое, мы позволили себѣ только отмѣтить, что подобнаго рода отстаиваніе метафизики, по нашему мнѣнію, слѣдуетъ поставить въ связь съ отстаиваніемъ правомѣрности самаго понятія трансцендентнаго. Кто слѣдитъ за современнымъ развитіемъ философской мысли, преимущественно германской, для того, конечно, не секретъ, что въ настоящее время происходитъ въ нѣкоторомъ родѣ замѣчательная борьба за право существованія понятія трансцендентнаго, какъ логически чуждаго противорѣчій. И если метафизику можно опредѣлить, какъ систему трансцендентныхъ понятій, то, быть можетъ, сдѣлается понятнымъ и самое отстаиваніе метафизики, какъ метафизики; мы говоримъ, "быть можетъ", потому что не всѣ, ведущіе борьбу за трансцендентное, параллельно съ этимъ настаиваютъ и на возможности метафизики.
   Такъ или иначе, но съ точки зрѣнія равнозначности понятій метафизики и трансцендентнаго, представляется въ высокой степени полезнымъ (особенно въ виду господствующей у насъ теперь путаницы философскихъ терминовъ) выяснить, что, каковы бы ни были притязанія метафизики и трансцендентности, они, во всякомъ случаѣ, не имѣютъ ничего общаго съ домогательствами что-либо утвердить относительно такъ называемаго "потусторонняго" міра.
   Понятіе трансцендентнаго обыкновенно противополагается понятію имманентнаго. Послѣднее означаетъ все существующее въ сознаніи,-- все, что можетъ быть пріурочено къ содержанію сознанія. Наши представленія, идеи, ощущенія, чувствованія, впечатлѣнія,-- словомъ, все, что сознается или можетъ быть сознано, образуетъ міръ имманентной данности. Въ противоположность этой данности, все, что стоитъ внѣ сознанія и что никогда не можетъ сдѣлаться его содержаніемъ, есть трансцендентное. Такимъ образомъ, употребляя нѣсколько грубый пріемъ поясненія, можно сказать, что имманентное -- это находящееся въ насъ, внутри сознанія, а трансцендентное -- это находящееся внѣ насъ, внѣ сознанія. Столъ, за которымъ я пишу, есть имманентное данное сознанія, поскольку я его представляю и поскольку я его мыслю; онъ существуетъ во мнѣ, какъ представленіе или какъ объектъ, который я ощущаю и воспринимаю. Но тотъ же самый столъ не можетъ быть пріуроченъ къ содержанію моего сознанія, какъ матеріальный предметъ. Въ этомъ смыслѣ онъ находится внѣ сознанія, и въ этомъ смыслѣ онъ трансцендентенъ.
   Я не имѣю здѣсь намѣренія изслѣдовать вопросъ о томъ, дѣйствительно ли этотъ столъ и вообще всѣ такъ называемые внѣшніе предметы существуютъ, если о нихъ не мыслится и если ихъ не представляютъ; дѣйствительно ли трансцендентное перестаетъ быть трансцендентнымъ, если оно мыслится, какъ понятіе; дѣйствительно ли, наконецъ, имманентное не содержитъ въ себѣ никакихъ указаній на трансцендентное и нисколько не постулируетъ его. Всѣ эти вопросы требуютъ самостоятельнаго изслѣдованія, и мы ставимъ ихъ здѣсь только съ тѣмъ, чтобы показать, что міръ абсолютной реальности, міръ трансцендентнаго -- это совсѣмъ не такъ называемый въ нашей отечественной публицистической философіи "потусторонній" міръ, а, напротивъ, онъ есть именно міръ окружающихъ насъ всюду вещей, какъ таковыхъ, міръ столовъ, стѣнъ, подовъ, людей, звѣздъ, воздуха, свѣта, тѣней и т. д., и т. д. Но царство этихъ предметовъ и этихъ вещей есть "посюстороннее" царство, поскольку мы признаемъ его существующимъ. Подобныя вещи и суть трансцендентныя вещи, абсолютныя реальности. Мы знаемъ о нихъ по содержанію имманентныхъ данныхъ нашего сознанія, и, конечно, они не трансцендентны, когда мы представляемъ ихъ, когда мы чувствуемъ, ощущаемъ и мыслимъ ихъ. Говоря коротко, трансцендентное не дается никогда иначе, какъ въ формѣ имманентнаго, и, само собой разумѣется, возникаетъ вопросъ: дѣйствительно ли оно существуетъ и понятіе о немъ логически правомѣрно, если кромѣ имманентнаго мы ничего, не знаемъ и знать не можемъ? За невозможностью въ этой замѣткѣ подробно аргументировать, мы даемъ только окончательный, отрицательный отвѣтъ на поставленный вопросъ, и, слѣдовательно, признаемъ несостоятельной и самую идею метафизики.
   Изъ сказаннаго слѣдуетъ, что "потусторонній" міръ достаточно таинствененъ и въ томъ случаѣ, когда мы трактуемъ его, какъ міръ "посюстороннихъ" вещей. И величайшія усилія метафизиковъ выправлены къ тому, чтобы отстоять реальность я субстанціональность того, что достигаетъ до насъ, какъ видимое, слышимое, чувствуемое, осязаемое и представляемое. Если мы ясно сознаемъ его, то убѣдимся, что метафизика не есть и не желаетъ быть какой-либо "надзвѣздной" наукой, а обратно,-- она желаетъ быть наиболѣе "предметной" и "земной" системой знанія. Въ этомъ смыслѣ мы понимаемъ сѣтованія Баумгартена на обычное превратное истолкованіе задачъ и цѣлей метафизики. Мы хорошо сознаемъ также, что успѣшная борьба съ метафизикой возможна именно при обнаруженіи и ясномъ истолкованіи всей ея "предметности". Въ сравненіи съ этой "земной" метафизикой всякая наука оказывается дѣйствительно такимъ идеальнымъ умственнымъ и творческимъ построеніемъ, которое совсѣмъ не идетъ мѣнять на метафизическія умозрѣнія.

Семенъ Петропавловскій.

Сборникъ "Итоги". Изданіе газеты "Курьеръ". М., 1903 г.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru