Дюкло родился 1704 года в Динане. По окончании учебного курса в Париже, он вознамерился было сделаться адвокатом, но склонность к литературе заставила его избрать другое поприще. 1739 года Дюкло принят в члены Академии надписей и изящных наук, хотя тогда еще не издал ни одного из своих сочинений. В 1747 Французская академия удостоила его чести именоваться своим членом. Мирабо, за старостью будучи не в состоянии отправлять должность бессменного секретаря Академии, хотел, чтобы Дюкло заступил его место, которое и предоставлено ему по согласию всех членов; но Дюкло принял сие место с таким условием, чтобы Мирабо по смерть свою жил в Лувре и пользовался пенсиею. В 1750 Людовик XV назначил его историографом Франции, после Вольтера, который тогда расположился иметь пребывание свое в Пруссии.
Дюкло известен был в качестве человека справедливого и честного. Недоверчивый Руссо говаривал: "Благодаря г-на Дюкло, я теперь знаю, что справедливость и честность могут иногда быть вместе с ученостью". -- "В то время, когда мой Эмиль уже отдан был в типографию -- повествует женевский гражданин -- я читал г-ну Дюкло Исповедание веры савоярдского священника; он слушал спокойно и с великим удовольствием. По окончании чтения Дюкло спросил: Это содержится в книге, которую будут печатать здесь в Париже? Да -- отвечал я: и по королевскому приказанию. -- "Очень хорошо -- прибавил Дюкло; однако ради Бога не сказывайте никому, что вы читали при мне сей отрывок". -- Беспокоясь о судьбе Жан-Жака, он представлял ему, какие несчастья навлечет этот Эмиль; но тщетно. Один Дюкло постоянно любил Жан-Жака в то время, когда все осторожные люди бегали от него, как от опасного сумасброда. Зато Дюкло был один же, которого Руссо не ненавидел.
Дюкло любил говорить правду в глаза и заочно о ком бы то ни было, и никак не мог приучить себя к притворству, которое часто бывает полезно в общежитии. Один раз, будучи нездоров, он велел позвать известного врача, которого дарования и искусство везде выхвалял, но которого не мог терпеть за его дурное сердце и поступки. Врач, приехавши к больному, сказал: мне очень приятно быть достойным вашей доверенности; но сие приглашение крайне удивляет меня, ибо известно, что вы не можете смотреть на меня без отвращения. -- "Это правда -- отвечал с живостью Дюкло: что ж делать, ведь и умереть же мне не хочется".
Дюкло обыкновенно вступался за Пирона, когда заходила речь о принятии его в члены Академии. Известно, что многие почитали препятствием тому неблагопристойные Пироновы стихотворения. Дюкло отражал сей упрек следующим образом: "Если б здесь была Римская академия, неужели не приняли бы в члены Вергилия, Горация и Овидия за то, что один написал Эклоги, другой несколько соблазнительных Од, третий Науку любить? Ваши причины никуда не годятся. Я не люблю Пирона, но уважаю его сочинения".
Сколько Дюкло старался, для чести Академии, о принятии Пирона в члены, столько противился, когда хотели оказать сие отличие кому-нибудь из таких людей, которые, не имея впрочем никакого права на кресла академические, долговременное искательство вменяли себе в заслугу. Один знакомый просил Дюкло, чтоб он подал голос в пользу аббата Трюбле, и прибавил к тому, что Трюбле уже несколько лет с такого ревностью добивается сего места, что даже сделался от того болен. "Академия учреждена не для больных" отвечал Дюкло.
Он больше любил говорить, нежели болтать. Беседа его состояла не из вопросов и ответов, часто ничего незначащих; нет, с речью его лились -- остроумие, разительные черты, слова, которые действовали на слушателей, и печатлелись в памяти. Сказавши свое мнение, он давал волю говорить другим, и уже не мешался в разговор.
Дюкло не шутил ни над кем; язвительные слова вырывались у него от чувства негодования против дурных поступков. Многим известно следующее острое изречение: Un tel est un sit; ce moi, qui le dis, ce lui, qui le prouve. Такой-то глупец; я говорю это, а он подтверждает.
Он так не любил принужденности, что в состоянии был оскорбить грубыми словами, лишь только б от нее освободиться. Вот пример. Один из приятелей зовет его обедать, не сказывая, что к столу приглашен и г. Калонн, которого Дюкло ненавидел. Докладывают о прибытии Калонна. Лишь только сей вошел в комнату, Дюкло берет шляпу и шпагу, подходит к хозяину и говорит громко: "Разве вы не знаете, что я не могу быть вместе с этим человеком?" потом идет вон, не дождавшись ответа.
Дюкло смолоду любил сытно есть и пить хмельное, и всегда держался этой привычки, не заботясь, что многие почитали его человеком дурного тона, и что обыкновение пить вино в хороших обществах уже вышло тогда из моды {Лагарп в пьесе под названием Тень Дюкло изображает его следующим образом. Дюкло говорит сам о себе:
Je suis véridique,
Pea courtisan, mais excellent buveur,
Très bon convive, un peubrusque et parleur,
Et dans le vin furtout plein d'éloquence,
...
Piron et moi, de la vieille méthode
Nous fûmes feuls fidèles fectateurs
Et les derniers des beaux ésprits buveurs.}.
Таков был характер человека, который во Франции считался первым из остроумцев, пока Вольтеровы дарования не затмили его славы. Дюкло добровольно признал Вольтера своим победителем и как говорит Лагарп, échappa à la foiblesse trop commune de passer dans le parti de l'envie, quand on voit la gloire s'éloigner. Дюкло провел век свой счастливо, был всеми уважаем, и остался известным потомству в качестве остроумнейшего французского писателя.
(Из франц. смеси.)
-----
Анекдоты из жизни Дюкло: (Из франц. смеси) // Вестн. Европы. -- 1806. -- Ч.29, N 18. -- С.109-114.