Новиков Николай Иванович
Утренний свет

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассуждение на новый год
    Повесть о полуполтиннике

  

УТРЕННИЙ СВЕТ 1777-1780

  
   Новиков Н. И. Избранное
   М.: Правда, 1983.
  

РАССУЖДЕНИЕ НА НОВЫЙ ГОД

  
   Желать друг другу счастия при разных происшествиях в жизни нашей кажется есть действием, самой человеческой природе свойственным, когда оное почти между всеми просвещенными народами вошло в обыкновение: следовательно, никоим образом похулить не можно, что друзья человеков при наступлении нового года друг друга поздравляют.
   Начало сего обыкновения неоспоримо истекает от истинного дружества и любви, происходящих от того превосходного удовольствия, которое ощущаем мы, взирая на совершенство возлюбленной нами особы, и которое состоит во стремлении нашем ко всему, что только сей особе приятно и полезно. Сие стремление изъявляется тем, что любимому нами человеку или всяческое благо доставляем, если оное зависит от нашей власти, или по крайней мере желаем ему оного, когда сами доставить ему того не в силах. Итак, можно сказать, что люди друг друга не прямо любят, когда они при достопамятных случаях друг другу не всякого добра желают. Кто ж другому никогда искренно счастия не желает, тот в рассуждении благополучия других столь равнодушным кажется, что для него все едино, дурное или хорошее им приключается. Может ли ж таковое равнодушие согласоваться со истинным человеколюбием, со предметом добродетелей, со свойством прямого человека?
   День нового года поистине, в рассуждении внутреннего своего качества и свойства, ничем от прочих дней не отличается, но внимание наше заслуживает он совсем по иной и не недостойной причине. Некоторый дух порядка, или, лучше сказать, некоторая любовь к порядку, прирожденная почти всем человекам, понуждает нас раздроблять жизнь нашу на известные отделения и периоды, а по них уже и располагать все случающиеся с нами перемены и происшествия, равномерно деяния и предприятия наши. И потому люди, так сказать, естественным образом простирают свое внимание как на совершенную ими часть своей жизни, так и на предыдущую, которую начинать довлеет, протекши чрез одно отделение своей жизни, подобно путешественнику, который, пробежав один стан, пускается в путь до другого. Сие-то причиною, что в день нового года, будучи духом порядка возбуждаемы, как на прошедший год, так и на вновь притекшее непроницаемое предбудущее взирают. При таковых обстоятельствах разумно мыслящим существам воображаются сами собою пременные судьбы человеческой жизни; и их чистое и нелицемерное человеколюбие исторгается в доброжелательства своим сочеловекам, друзьям и братиям. Итак, желания в новый год, с сей стороны рассматриваемые, должно почитать действием разумного и похвального обыкновения.
   Но как со всеми хорошими делами случается, что они злоупотреблением искажаются, а нередко постыдными или смешными становятся, то и с сим истинному человеколюбию свойственным обыкновением произошло то же самое. Несколько тому назад в разных больших городах, в день нового года, всюду были видимы только одни толпы служителей, бегающих по улицам с огромными свитками бумаги, исписанной именами тех, к которым они от господ своих посылались с поздравлениями. Но как господа приметили, что слуги проклинать их за то начали; что изъяснение таковых рассылаемых поздравлений с новым годом зависит от искусства и от неумения служителя; и что наконец из чистосердечных желаний вышли одни лакейские комплименты; то, вняв гласу хорошего вкуса и здравого рассудка, отменили сие тягостное обыкновение. Со всем тем на место оного вступили еще другие, кои кажутся нам не менее странными.
   Один из сочленов наших был свидетелем довольно забавного происшествий. Находясь в день нового года у одного знатного человека, приметил он, что лакей донес, что гость приехал. Отворили двери; в комнату вошел разобранный человек, в белых весьма гладко натянутых перчатках. Он вдруг переменился в лице; делал некоторые движения руками; глаза его, казалось, совсем остановились, и едва не опрокинул он стола, наполненного дорогим фарфором. Сперва подумали, что ему, конечно, какой-нибудь припадок сделался; но когда наконец услышали, что он стал говорить поздравление с новым годом, с такими обрядами, как будто б в академии читал торжественную речь, препровождая многообразными поклонами, то слушатели узнали о своем заблуждении. Хотя совершенно и не разумели, что поздравитель хотел сказати; ибо, может быть, от страха многие целые речи и периоды выпустил; однако ж можно было приметить, что немало учился он, как ему поздравить, и что мысли имел довольно хорошие; а сие-то и было лучшим из его поздравления.
   Но как читателям нашим не принесем никакия особливыя пользы, если представим им пространное и критическое описание поздравлений в новый год, то мы оставляем оное, а только скажем совокупно с людьми благоразумными, что в сем случае должно более всего смотреть на искренность доброжелательства поздравителя.
   Образ, которым в день нового года желают счастия, не составляет толикой важности, чтобы его опровергать надлежало: он сам по себе не заслуживает внимания. Однако ж рассматривать должно, какого блага в новый год другим желают. Многие поставляют оное во счастии светском. Они друг другу желают здравия, долголетней жизни, скорой женитьбы и тому подобного. Сколь же часто сими благами мира ввергается человек в погибель! Итак, легко видеть можно, что человек, кроме сего, ничего иного другим не желающий, не знает, чего им хочет, и что таковые желания составляют один пустой обряд; ибо исполнение оных не от нас, а от удачи зависит.
   Однако ж должно признаться, что иногда в новый год происходят такие желания, которые, заключая в себе простоту, бывают весьма метки. К сему принадлежит вечное блаженство, которого желал крестьянин немилосердному своему помещику, да еще как возможно скорее; так же и пример одного торгующего заповедными товарами, который, поздравляя таможенного служителя с новым годом, желал ему, чтоб он в будущий год смотрел на него только одним глазом. Но таковые и сим подобные желания лишены нелицемерия, искренности, строгой добродетели и похвального, яко таких существ, кои все слова, а особливо желания наши оживотворять долженствуют.
   Как сей наш лист есть первый, в котором с нашими читателями в наступивший новый год беседуем, то тщательно размышляли, какое бы желание принести им от всего нашего общества, которое и с намерением нашим, единожды в сих листах поставленным, было бы согласно, и нелицемерность бы души нашей ко ближним изъявляло. По зрелом рассуждении и по испытании внутренности сердец наших нашли, что Мы им ничего превосходнейшего желать не можем, как только, чтоб они в наступивший год соделалися лучшими человеками, нежели какими они в прошедшем году были.
   Сие искреннее желание пристойно без изъятия всем нашим читателям. Всякий человек, как бы он велик, знатен, преизящен, совершен, искусен, учен, разумен, добродетелен и целомудрен ни был, может да и должен во всем быти лучшим. Не в том ли состоит главная должность, яко союз всех обязанностей человека, чтобы он всегда совершеннейшим и беспрестанно лучшим искал соделываться? Кто о себе самом безрассудно воображает, что ему уже не можно быть лучшим, тот, конечно, пристрастен к себе до безумия и требует врачевания. Но мы довольно превосходное о участи сих наших листов мнение имеем и потому не чаем, чтоб их стал читать таковой самолюбец. Мы льстимся надеждою, что никто не сравняет нас с обыкновенными поздравителями, кои по большей части из некоторой корысти привязываются к некоторым обрядам, не смотря, всем ли они приличны или нет.
   Итак, сие наше желание заключает в себе все, что только своему сочеловеку благоразумно пожелать можно; и наши покровители и читатели, представляя цель сего нашего Журнала, конечно, легко познают, согласуется ли сие наше желание с намерениями нашими. Ибо человек может неоспоримо сделаться лучшим, когда во знаниях большее приобретет искусство, когда в добродетели вящего достигнет совершенства и когда возлюбленному Отечеству, дражайшим согражданам и августейшей монархине явит еще превосходнейшие услуги.
   Искусство объемлет все совершенства человека, кои наипаче от его сил познания, от разума его, от учения и проницаний его рождаются и чрез кои он к таким поощряется действиям и поступкам, которые как до его собственного, так и ближних счастия касаются. Следовательно, человек, сделавшись искуснее прежнего, еще с большим стремлением совершает тот образ жизни и те должности, которые на него возлагаются. Каким же благополучием насладится любезное Отечество наше, когда в течение одного года все чины, читатели, теологи, судьи, врачи, философы, художники, ремесленники, отцы, матери, чада,-- словом, всякого состояния и звания люди соделаются лучшими!
   Добродетель приемлем мы во всем ее пространстве; и для того желаем усердно и нелицемерно читателям нашим, чтоб они в сей год соделались смиренно мудрейшими, воздержнейшими, терпеливейшими, великодушнейшими, справедливейшими, любезнейшими, услужливейшими, милосерднейшими, жалостливейшими, домостроительнейшими и проч., нежели до сего были. Приращением в добродетели и другая часть природы человеческой, то есть воля, исправится, так как приращением искусства первая часть оной, то есть разум, более изострится. Можем ли ж Отечеству нашему пожелати лучшего блага, как чтобы во всех наших любезных согражданах обрели исправленную волю и распространенный разум?
   Когда в человеке искусство и добродетель, разум и воля большего достигнут совершенства, то чрез сие самое возымеет более сил и способов явить превосходнейшие услуги, которые и будут доказательством, что он сделался лучшим. И потому усерднейше желаем, чтоб гражданские и военные для истинной пользы именитой своей монархини и для всего государства, наставники для слушателей, родители для чад, мужья для жен, а жены для мужей, друзья для друзей,-- словом, все во всяких видах учинились достойнейшими, нежели как прежде были.
   Наконец, желаем, чтоб каждый при вступлении в новый год устремил внимание свое к познанию самого себя, исследовал препровожденную жизнь свою и рассмотрел, как далеко достиг в добродетели, во искусстве и в достоинствах? Многие переходят из одного года в другой, не помышляя о том нимало, сколь бедственно протекли прежние годы. Сколько бы много принужден был иной сам себе устыдиться, воспомянув, сколь мало явил добродетели, сколь мало приобрел искусства, сколь мало показал достоинства, то есть сколь не пристойно званию человека препроводил год прошедший!
   Итак, если читатели наши сделаются в сей год лучшими человеками, то, без всякого сомнения, препроводят сей год во счастии, ибо добродетельный и искусный в разных знаниях человек не может быть несчастлив, хотя б достоинства его и пребыли сокрыты; хотя б заключен в оковы, лишился жизни; он пребудет на высочайшем степени достоинства человеческого и светозарным сиянием увенчается. По что ж желать читателям нашим бренных благ мира, кои сего дни нас осиявают, а заутро творят нас бедственною жертвою несправедливости, насильствия и злобы? Они, конечно, недостойны быти предметом чистосердечного поздравления в новый год. Стремящийся за добродетелию и искусством и являющий оные чрез прямые свои заслуги и достоинства приобретет и все прочее, ибо любящим Бога да все послужит на пользу.
  

ПОВЕСТЬ О ПОЛУПОЛТИННИКЕ

  
   Мы сообщаем читателям нашим весьма замысловатое письмо, нами на сих днях полученное и которое не имеющим о правдолюбии Езоповых басен понятия, может быть, очень странным покажется. Оно следующего содержания:
  

Государи мои!

   Вы, конечно, удивитеся, что я к вам пишу: ибо, может быть, не понимаете, как дошло ко мне известие о вашем Журнале. Но, пожалуйте, потерпите немного до окончания письма сего; тогда узнаете, что теперь нахожусь я в кармане вашего книгопродавца, который выменял меня с прочими моими товарищами за один экземпляр вашего "Утреннего Света". В листах ваших намерились вы рассуждать о человеке вообще, а особливо о его правах; я же и мне подобные имеем честь быть единственною или паче главнейшею побудительного причиною почти всех человеческих деяний; то показалося мне очень кстати сообщить в ваш Журнал известие о моей участи, которой по напечатании моем был я подвержен. Вы увидите, что едва ли найдется другая вещь, с которою бы столь многие странные происшествия, как со мною и мне подобными случилися, да еще и такие, кои, хотя мы их и переносить должны, более до людей, нежели до нас касаются. Итак, послушайте повесть о моих добрых и худых приключениях.
   В 1697 году напечатан я и снабжен всеми украшениями и изображениями, не только мою настоящую цену означающими, но и придающими мне отменное уважение- Я мог бы написать пространную книгу, если бы зачал повествовать о всех моих по морю и по сухому пути путешествиях. Нет такой блистающему и далеко простирающемуся Скипетру Российскому подверженной области, которой бы я вдоль и поперек не выходил. В последнюю войну осмотрел я Африку, Архипелаг и разные при Средиземном море лежащие державы, и наконец возвратился назад чрез Крым, Молдавию и Волохию. Мог бы я весьма много рассказывать, а особливо если бы захотел описывать все те места, где меня прятали: иногда находился я в кармане у владельца, иногда во рту у нищего, иногда покрывала меня драничная кровля, а иногда всеобщая мать земля; часто лежал я между грудей в женском лацкине, а нередко в четверогранной шапке услужливого извозчика или коренастого сбитенщика или в сальном кошельке пирожника: но все сие составит, без сомнения, гнусную повесть. Итак, пропущу все ничего особливого в себе не заключающие происшествия, которые мне со всяким другим полуполтинником или со всякою другою монетою общи. Сверх же того большая половина сих приключений и вышла уже из памяти моей; а хочу только приметить, что 186 465 раз платили мною за вино, столько же раз за разное пиво, 94890 раз был я проигран, 75666 раз заложен, 377 777 раз принесен в жертву Венере; напротив же того, три раза клали меня в кружку для бедных, два раза в церковный кошелек, а один раз милостынею перешел из одной руки в другую. Но о сем, яко о случающемся ежедневно, упомянул я только мимоходом.
   Едва только вышел я из монетного двора, то и достался одному судье в руки. Будучи тогда еще молод, имел я вид непорочный и привлекающий; чего ради и осматривал меня владелец мой с весьма восхитительным удовольствием. Он бросил меня в большой сундук, где находился я в обществе со многими разных сортов деньгами, которые все были нового тиснения и имели блистательный вид. По безрассудной скупости господина моего принуждения был 20 лет проводить в сей темнице: ибо скорее бы согласился он сидеть голодом, нежели выдать новый гривенник, империал или червонец; а замаранные умел он столь хорошо чистить, что когда и те выдавать принужден был, то всегда говаривал: "Ах, жаль!" Когда сему господину моему приходило на ум прямо повеселиться, что весьма часто случалося, то отворял он наши темничные двери и забавлялся единым зрением на мое и моих товарищей смирение. Сколь часто краснелся я от сего старого скупяги, когда видел, что он со всяким из нас столь же нежно и столь же ревниво обходился, как бы самый страстный любовник со своею побежденною, но еще немою красавицею! Лишь только б мышь за обоями поворошилася, то тотчас запиралася наша темница; он прислушивал, примечал, подкрадывался, оглядывался, искал, мыслил, задумывался, казалось ему, дрожал, робел, пугался, потел, бормотал, и все сие от опасения об нас, об нас, его блистающем божке! Некогда привел он нас в великий смех. Спальня дочери его была подле самого кабинета, где стоял сундук, нас заключающий. Не знаю, по какой-то причине в одну ночь в комнате у дочери его необыкновенно стучало. Господин наш, ни о чем, кроме нас, не помышляя, думал, что воры за нами ломятся и чрез комнату дитяти его пройти хотят. Итак, во всевозможной скорости вооружился он двумя ружьями, двумя парами пистолетов и взял в обе руки по сабле. Лишь только он в дочернину комнату войти хотел, вдруг стало тихо: и так караулил он более получаса на жесточайшей стуже в одной рубахе. Тогда начался опять тот же стук в комнате, а хозяин и вбежал опрометью к своему нежному дитяти; рубил и колол повсюду, как фурия, и изо всей мочи кричал: "Воры, воры!" Некто великодушный человек {Здесь господин полуполтинник, стараясь показать гнусную скупость своего господина, почитавшего деньги превыше чисти, вступил в крайне вольное описание, которое здесь для того и не помещается.},...
   У него был сын, обладавший всеми дарованиями, которые сыновья скупых людей обыкновенно имеют. Весьма часто приводил он его к нашей темнице и увещевал привыкать к такой же бережливости. Сын во время сего осмотра сделал наугад исчисление ожидаемому им капиталу и потом не пропускал ни одной забавы, которою только несмысленность бешеной его молодости пленялася. Когда же ему на то денег недоставало, то всегда находил благочестивых ростовщиков, ссужавших его наличными деньгами на вексель, даваемый в тройной сумме и более.
   Наконец умер сей сребролюбивый господин мой, а чрез то и достался я во власть помянутого его сына, который оттого единственно и сделался негодным человеком, что за верно знал, что отец его скопил довольно денег. Тогда немного спустя пошел я в люди. Господин мой в деньгах не делал никакого различия и выдавал их с радостию так, как они ему и в руки пришли. В этом был он совсем противного с отцом своим мнения и доказал нарочито неосновательность пословицы, что яблочко недалеко от яблоньки катается. Отец его любил больше всего на свете новую светящуюся монету, а напротив того не мог отнюдь терпеть хорошо и чисто одетого человека; он имел знатный чин, а жил едва как бедный простой мещанин. Напротив чего сын светлость монеты ставил за ничто. Когда же касалося до удовольствования его тщеславия и похотей, то равна была ему всякая круглая монета, какой бы она цены и красоты ни была; болвану же, если он одет в шитое или другое какое богатое платье, кланялся до земли. Он не был в службе, не имел чину и, следовательно, как разумный мещанин, мог бы жить без упреков; но он жил, о сем не помышляя, и искал в великолепии превзойти и тех, которых должность и честь побуждают с заслугами к отечеству соединять и сияние их звания.
   При таком мыслей расположении надлежало ему некогда заплатить по счету одного золотошвея. Молодому господину, ни вкуса ни искусства не имевшему, пестрое платье показалось преузорочным, и по совершенной уплате оного счета отворил он в чрезмерной радости сундук, схватил из него горсть полуполтинников, между коими и я находился, и не осмотря отдал нас подмастерью на вино. Сей искусно иголкою действующий господин мой в первое воскресенье полетел со мною в вольный дом. Он был в полпьяна, как делал расчет с хозяином, и едва только выложил меня из кармана на стол, то увидел я себя в куче табачного пепла, который с пивом, пуншем и вином был смешан. Юношеская моя молодость претерпела тут великий урон, а особливо, как сунул меня хозяин в карман свой. С сего времени попался я между чернью полуполтинников, и никто меня после того ни по какой иной причине не почитал, как только за то, что я 25 копеек стоил. Я должен признаться, что сначала было мне это очень прискорбно. Имел я глупое тщеславие, со многими людьми общее, что весьма хотелось мне, чтоб меня признавали большим, богатейшим, ученейшим, достойнейшим и проч., нежели в самом деле был. Когда подле империала лежать мне случайно удавалося, то в мыслях моих был я сугубо толст и велик, делался красавцем, щеголем, чинился и потихоньку на все стороны озирался, примечали ли и другие сие мое преимущество, которое однако ж отнюдь не заслугами, искусством и достоинством, но одним только случаем мне доставлено было. Такая возмерчивость никогда не бывает без наглости; чего ради часто случалось, что я с сим моим начальником вступал в разговор о войне и мире, о европейском равновесии, о государственной экономии и торговле, несмотря на то, что во всем этом был гнуснейшим невеждою. Но и в сем случае поступал я так, как и подобные мне люди, довольно хитро прислушивая, куда мнение моего высокого благодетеля клонилось, а потом, конечно, уже не осмеливался выговаривать, что бы сему его мнению хотя мало противоречить могло: одним словом, играл я тогда мою роль не хуже коварнейшего придворного в подсолнечной. Но для сего-то самого было мне тем досаднее ощущать себя с лишением красоты моей и молодости вдруг в истинной цене поставляемого. Но по преодолении сих первых поражений горести моей и с большим спокойствием духа о деле подумав, теперь я очень доволен, что меня не более почитают, как сколько заслуживаю. Ибо думаю, что сию участь имею я обще со всеми теми женщинами, которых истинная доброта тогда прямо познается и надлежащим образом оценивается, когда уже сквозь ланиты красота пройдет.
   Я прошел чрез весьма многие руки и наконец очутился в кармане у ученого, который, о исправлении сердца своего непрестанно стараясь, искренно искал быть добродетельным человеком и особливо принадлежал к человеколюбию и щедрости. Сей человек, пошед некогда гулять, вдался в размышления. С ним встретился престарелый и хромой человек, который жалостнейшим образом просил у него милостыни. Господин мой сунул руку в карман, схватил меня нечаянно и не осмотря бросил в шапку нищему. По принесении обыкновенного благодарения сей нищий вздумал посмотреть на полученную им милостыню: не надеяся же нимало найти монету моей цены, при взгляде на меня пришел в восхитительное удивление. Глаза его от радости слезами наполнялись; он благодарил Бога за неожидаемое счастие и молился за своего благодетеля. Я признаюсь, что только при сем одном случае постыдился я в моей малоценности из благодарного чувствования. Со мною случилося тогда то ж самое, что бывает с теми благородными и великими душами между человеками, которые горесть своей невозможности ощущать начинают, но не прежде как когда уже то им чрез препятствие сделается во вспоможении нужде и недостатку их ближнего. Мне досадно было, что не имел я цены десятирублевой; ибо никогда в лучших руках я не бывал, как у сего нищего. Долго хранил он меня с такою бережливостию, с которою осторожный хозяин старые рубли прячет. Но как был я бережен не из скупости, а господин мой несколько дней без успеху ходил по миру, то и достался я одному хлебнику.
   Несколько лет спустя принужден я был против воли моей в чужие края ехать. Молодой господчик, желавший осмотреть разные европейские государства, положил меня в одни из своих штанов; уклали меня, и никто меня не видал до тех пор, пока то платье, к которому те штаны принадлежали, не дошло до переделки по новейшей парижской моде. Портной увидел меня; будучи иностранною монетою, я ему понравился, и он достал меня без труда от господина моего в подарок. Тогда-то началась моя уничижающая меня участь, которая однако ж к поправлению моей попортившейся силе воображения немало способствовала. Портной показывал меня как редкость нескольким человекам гостей своих.-- Легко вам, государи мои, представится, что сии люди были по большей части) портные.-- Каждый из них подавал обо мне свой голос; один полагал меня не выше одного су; другой ни во что меня не ставил, а во всех приметил я, что каждому из них меня иметь хотелось. Я не запираюсь, что сначала было мне такое презрение весьма прискорбно, и уверен, что вы, государи мои, сию тоску мою почтете справедливою: ибо между человеками честным душам нет ничего чувствительнее, как незнание их прямой цены. Однако ж утешился я опять, помысля, что есть во мне внутренняя цена, которой ни один человек в свете мне дать и отнять у меня не может. Усмотрел я, что таксы, оценки и рассуждения человеческие обо мне, конечно, состоят в их власти; но что невзирая на то оставался я таким же, как был. Совершенно утешился я, размышляя, что и с людьми то же самое бывает. Иной вдруг возвышается, но внутреннее его достоинство чрез то не возвышается; потом лишают его чина или имения, но его внутреннее настоящее достоинство ничего при том не теряет. Когда учености не отдается надлежащее почтение, то ученые могут всегда сим моим приключением утешаться. Когда к чему-нибудь они полезны, то их достоинство не уменьшается, хотя бы они так, как я, или и еще меньше одного су почтены были.
   Посмеяния достойнейшая глупость, примеченная мною в чужих краях, состояла в том, что всегда меня любили те, у кого был, да еще и негодовали, для чего такая монета у них не делается; иные ж были в том снисходительнее и, последуя политическому оловянишнику, утверждали, что во всем свете надлежало бы ходить всему тому, что кругло. Легко понял я, что хвалили меня не для цены моей: ибо видел я, что похваляющий меня оратор тотчас начал улыбаться, как скоро, по мнению его, удалось ему при выдаче меня других провести или обмануть. Столь-то мало можно на человеческую похвалу полагаться, а еще меньше оною гордиться. По большей части хвалят по одному самолюбию, а не по достоинству самой вещи. Те же напротив того, которые меня не имели, называли меня негоднейшею монетою и притворялись, будто рады тому, что у них нет полуполтинников. Из сего-то и мог я заключить, что они меня из самолюбия презирали: ибо сей родитель зависти часто презирает такие вещи, которые отнюдь презрения не заслуживают; отчего и стал я в презрении столь легко утешаться.
   После различных таких приключений достался я опять в руки к банкиру, который с прочими заблудившимися земляками моими обратно отослал меня в любезное мое отечество. Здесь получил меня во власть свою один знатный и ученый человек, который у всех был в почтении. Он имел жену, которая была очень хороша, постоянна, благовоспитанна, жива и добродетельна, почему и думали все, что он ее сердечно любит и в ней одной все свое удовольствие находит. Но такое мнение было очень несправедливо. Мой господин за стыд поставлял себе удовольствие весьма испорченного своего в любви вкуса таким образом, при котором он опасался, что о гнусном его распутстве проведают. И так распоряжал он, что часто надлежало ему выходить поздно из дому. При сем случае бывал он в отдаленнейших улицах и закоулках и во мрачном святилище вольных домов приносил Венере жертву; и таким образом отдал меня сей опрятный господин одной бесстыдной особе, которая тотчас пропила меня на водке.
   За меня произошла было один раз драка, да и самое смертоубийство. Два неубогие господчика, которые были очень дружны, играли между собою, и один проиграл весьма много. Во время сей игры радовался выигрывавший и мешал в разговоре своем такие речения, которые можно было почесть насмешкою над проигрывающим, который между тем клял свое несчастие и был зол, как лютый тигр. Перестав играть, начали они делать расчет; и выигравший требовал 25 коп. больше, нежели по мнению проигравшего надлежало. Итак, стали они сильно вздорить, а я между тем лежал на столе и принадлежал проигравшему; тот взял меня к себе; господин мой хотел меня у него силою отнять; таким образом дошло до брани и до драки; я упал под стол, а оба искренние друга принялись за шпаги. Они ранили друг друга так, что один из них чуть не умер. На другой день нашла меня служанка на полу и без всякого размышления себе присвоила. А как непонятно мне было, как два великие друга за 25 коп. столь неприятельски между собою поступить могли, то и сделался я от сего приключения несколько горд: ибо по сие время думалось мне, что кровь, здоровье и дружба человеческая стоят больше меня. Но тут казалось совсем тому противное, и мой многолетний опыт опять подтвердил, что от безделиц может возгореться наижесточайшая ссора и что виной тому одно только упорство, когда ни один уступить не хочет. Сии раздоры бывают часто смешны тем, что та вещь, о которой спорят, достается третьему и что, следовательно, спорящие напрасно только приходят в несогласие.
   Я пропущу здесь множество приключений, которые вам скучными показались бы для того, что всякий день в общей жизни бывают. Чего ради и поспешаю к окончанию моей повести. Один разумный отец находящемуся в пенсионе сыну своему давал на забаву по нескольку копеек, дабы узнать, куда их сей сын его выдавать станет и дабы приучить его к надлежащему употреблению денег. Некогда отдал он меня сему великую о себе надежду подающему дитяте, который, начиная уже приохочиваться к чтению и слыша о вашем Журнале, побежал к вашему книгопродавцу, купил себе первый месяц "Утреннего Света", и я таким образом достался во власть оного книгопродавца. Будущее мое похождение знаю я столь же мало, как и люди; вероятно, однако же, что я некогда либо самомалейшую часть великолепного сервиза составлять буду, либо сызнова меня на монетном дворе переделают. Я оставляю вам на рассуждение, которая из обеих сих участей для людей полезнее, а для меня желательнее. Но счастлив ли я или несчастлив впредь буду, однако ж за верно знаю то, что я есмь

Вам,
государи мои!
Покорный
Полуполтинник.

  

КОММЕНТАРИИ

  
   Журнал издавался Новиковым с сентября 1777 г. по август 1780 г., сначала в Петербурге, а с мая 1779 г. -- в Москве. Вышло 36 номеров. С 1781 г. как продолжение "Утреннего света" было организовано "Московское ежемесячное издание".
  
   Стр. 267. Рассуждение на новый год. -- 1778, ч. 2, с. 1--10.
   Стр. 272. Повесть о полуполтиннике. -- 1778, ч. 3, с. 264--279.
   Оба эти произведения приписываются Новикову предположительно. "Повесть о полуполтиннике" сюжетно перекликается с рассказом о похождениях червонца, напечатанном еще в "Трутне" (см. стр. 69).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru