Оболенский Леонид Егорович
Основной вопрос прогресса

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (А. Fouillée: "La psychologie des idées-forces". Paris, 1893. 2 v.)

   

Основной вопросъ прогресса.

(А. Fouillée: "La psychologie des idées-forces". Paris, 1893. 2 v.)

I.

   Въ моей статьѣ о теоріи Тарда я показалъ, что онъ видитъ источникъ прогресса въ особой логикѣ чувствованій. Но при этомъ Тардъ не касается вопроса о происхожденіи чувствованій: быть можетъ, ихъ эволюція отражаетъ только космическій процессъ, а усилія самого человѣка -- ничто.
   Задача эта по-моему, есть основной вопросъ всей задачи о человѣческомъ прогрессѣ. Многіе физіологи, а за ними и кое-кто изъ психо-физіологовъ, отрицаютъ значеніе воли въ явленіяхъ жизни. Изъ новыхъ -- укажу Richet и Binet: они утверждаютъ, что всѣ явленія психической жизни, особенно тѣ, которыя кажутся намъ "волевыми", т.-е. связанныя съ желаніемъ, хотѣніемъ,-- представляютъ лишь развитіе механическаго рефлекса, къ которому сознаніе присоединяется какъ аксессуаръ, не оказывающій на процессъ никакого вліянія. Такъ какъ сложною системой рефлексовъ можно объяснить до извѣстной степени весьма сложныя дѣйствія человѣка и его умственные процессы, то многіе пришли къ выводу, что въ человѣческой жизни (стало быть, и въ исторіи, и въ прогрессѣ) ничего бы не измѣнилось, еслибъ у людей и вовсе не было сознаванія процессовъ, происходящихъ въ нихъ, въ ихъ нервахъ и мозгу, т.-е. не было бы того, что мы называемъ ощущеніями, чувствованіями, желаніями, мыслью. Процессы продолжали бы совершаться, попрежнему, въ силу своихъ физическихъ, химическихъ, біологическихъ и вообще механическихъ законовъ. Такъ какъ сознаваніе ихъ ничего къ нимъ не прибавляетъ, то его отсутствіе ничего бы у нихъ и не убавило. Вѣдь, оно -- только "добавочное освѣщеніе" къ процессу, lumière surajoutée.
   Еслибъ этотъ взглядъ не опирался на нѣкоторыхъ данныхъ, почерпнутыхъ изъ серьезныхъ изслѣдованій, онъ могъ бы быть опровергнутъ одною фантастическою картинкой, доводящею его до послѣднихъ выводовъ и показывающею наглядно его полную абсурдность. Въ самомъ дѣлѣ, есть цѣлая масса дѣятельностей, которая является совершенною безсмыслицей, если допустить, что сознаваніе, чувствованіе, ощущеніе не играютъ никакой роли. Можно ли, напримѣръ, представить себѣ общество, лишенное этихъ способностей, но въ которомъ, тѣмъ не менѣе, композиторы сочиняютъ оперы и ораторіи, музыканты исполняютъ ихъ передъ массой публики, а публика собирается на эти концерты, и все это происходитъ рефлекторно, безъ малѣйшаго сознанія и ощущенія? Можно ли допустить, что въ такомъ обществѣ художники рисовали бы свои картины и устраивали выставки,-- безсознательно и механически воспроизводя природу, подбирая очаровательныя краски, а толпы народа ходили бы на выставки этихъ картинъ, покупали ихъ, вѣшали въ своихъ гостиныхъ? Можно ли допустить, что существовали бы фабрики духовъ, ювелирные магазины, мастерскія изящной мебели и обоевъ, хозяева которыхъ изощрялись бы въ придумываніи утонченныхъ рисунковъ и красокъ? Можно ли вообразить, наконецъ, что публика раскупала бы все это, расплачиваясь иногда и фальшивыми бумажками, и награбленными деньгами: вѣдь, въ этомъ обществѣ слѣдуетъ предположить и существованіе преступленій,-- какъ и присутствіе болѣзней, врачей, аптекъ?
   Если сознаніе, ощущеніе, чувствованіе {Конечно, я говорю только о сознательныхъ ощущеніяхъ и чувствованіяхъ, а не о нервныхъ процессахъ, соотвѣтствующихъ имъ, которые иногда смѣшиваютъ съ ощущеніями.}, только lumière surajoutée, не могущее оказывать никакого направляющаго вліянія на нашу дѣятельность, то всѣ эти продукты цивилизаціи возникли не для него, а явились механическимъ результатомъ механическихъ причинъ, т.-е. существовали бы и безъ сознанія. Если же сознаніе, ощущеніе, чувствованія какъ-то повліяли на созданіе этихъ утонченностей, ради самихъ себя, ради своего собственнаго самоудовлетворенія,-- тогда они ужь ne lumière surajoutée, а творческіе факторы, самостоятельныя силы, и, признавъ ихъ вліяніе въ изобрѣтеніи духовъ и фиксатуара, странно отказывать имъ въ творчествѣ всего остального прогресса, связаннаго съ участіемъ сознанія, ощущеній и мысли!
   Но, несмотря на то, что абсурдность этой теоріи очевидна, она имѣетъ множество послѣдователей, и есть поразительные опыты, которые на первый взглядъ совершенно ее доказываютъ.
   Есть у насъ талантливый молодой профессоръ H. Н. Ланге, долго работавшій въ психологической лабораторіи Вундта, а затѣмъ въ физіологической лабораторіи Новороссійскаго университета. Его замѣчательно-остроумныя измѣренія волевыхъ процессовъ въ первый моментъ "ставятъ въ тупикъ", какъ говорится. Разскажу о нихъ вкратцѣ. Сущность психометрическихъ опытовъ (вообще) сводится приблизительно къ слѣдующему: вы получаете какое-нибудь ощущеніе и должны отвѣтить на него движеніемъ. При этомъ время, которое проходитъ отъ момента появленія внѣшняго возбудителя до вашего движенія, измѣряется остроумными приспособленіями, способными уловить даже одну тысячную часть секунды!
   Для изученія "произвольныхъ" или "волевыхъ" движеній опыты усложняются, наприм., тѣмъ, что вы, получивъ ощущеніе, должны не просто произвести движеніе, а выбрать его и т. п. Это описаніе приблизительное, схематическое, имѣющее лишь одну цѣль -- сдѣлать понятнымъ слѣдующій поразительный результатъ этихъ опытовъ: напримѣръ, вы вполнѣ увѣрены, что выбрали какое-нибудь движеніе сознательно и произвольно, а, между тѣмъ, утонченные измѣряющіе аппараты васъ убѣдятъ, что это -- иллюзія,-- что сперва вы совершили движете, а ужь потомъ сознательно выбрали его. То-есть, выборъ произошелъ рефлекторно, механически, вы же этого не замѣтили, потому что сознаніе послѣдовало за нимъ очень быстро, черезъ нѣсколько тысячныхъ секунды. И вотъ почему вы были убѣждены даже, что сознательный выборъ предшествовалъ движенію, а не наоборотъ.
   Послѣ такихъ опытовъ, кажется, нечего и говорить о какой бы то ни было самостоятельности человѣческой сознательной мысли и воли въ жизни, исторіи, прогрессѣ. Все, что мы считаемъ своими сознательными, произвольными рѣшеніями, оказывается рефлексами чисто-механическими, совершающимися за нѣсколько тысячныхъ секунды ранѣе нашихъ иллюзорныхъ яко бы рѣшеній!
   Однако, несмотря на совершенную точность прекрасныхъ опытовъ почтеннаго русскаго психолога, я считаю возможнымъ,-- пользуясь замѣчательною работой А. Фуллье,-- убѣдить васъ въ противномъ.
   Ни эти опыты, ни соображенія нѣкоторыхъ физіологовъ (немного одностороннихъ, благодаря своей спеціальности) не опровергаютъ автономности человѣка. Даже больше: они косвенно доказываютъ ее. Но для этого я долженъ, во-первыхъ, познакомить васъ съ доводами Фуллье въ пользу того, что движенія рефлекторно-механическія и безсознательныя суть лишь организованный продуктъ воли, во-вторыхъ, что самыя ощущенія отчасти также продуктъ воли {Что образованію рефлекса предшествуетъ сознательная, произвольная практика, знаетъ каждый, кто учился играть на фортепьяно или видѣлъ, какъ дѣти учатся ходить. Что сознательность предшествуетъ безсознательности, а не наоборотъ, см., напримѣръ, у Maudsley, А. Герцена и мн. другихъ.}. Отсюда явится и рѣшеніе нашей общественной задачи о происхожденіи чувствъ и силѣ идей въ прогрессѣ.
   

II.

   "Воля,-- говорить Фуллье,-- не есть какая-либо особая специфическая сила, вмѣшивающаяся въ наши дѣйствія..." "Она есть стремленіе существа къ наибольшему благосостоянію (bien-être), къ сохраненію и расширенію жизни".
   Чѣмъ мы ниже спускаемся по лѣстницѣ живыхъ существъ, доходя, наконецъ, до амёбъ и простыхъ клѣточекъ,-- тѣмъ безслѣднѣе исчезаетъ, конечно. дѣятельность разсуждающая, а также и дѣятельность инстинктивная, рефлекторная. Здѣсь еще нѣтъ и не можетъ быть рефлекторовъ, потому что нѣтъ ни нервной системы, ни механизмовъ, устроенныхъ изъ нея. Нѣтъ и инстинктовъ, потому что они,-- какъ покажемъ ниже,-- составляются сами изъ сложнаго сочетанія рефлекторовъ.
   Что же мы находимъ у низшихъ животныхъ? Аппетиты, переходящіе непосредственно въ движенія, т.-е. у нихъ голодъ, жажда, потребность воспроизведенія сопровождаются сперва безсвязными движеніями, которыя лишь впослѣдствіи, съ накопленіемъ опыта, становятся цѣлесообразными. Низшее животное еще не знаетъ "цѣлей" въ высшемъ, подлинномъ смыслѣ этого слова,-- ни средствъ къ ихъ достиженію. "Всякая клѣточка, которая почувствовала себя неудобно,-- говоритъ Фуллье,-- дѣлаетъ усиліе, чтобъ избѣжать этого неудобства. Наоборотъ, всякое состояніе удобства или удовольствія побуждаетъ ее остаться въ этомъ состояніи. Вотъ настоящее начало воли, которое, какъ бы оно ни было просто и неопредѣленно, тѣмъ не менѣе, есть уже воля, чувствующая себя, а никакъ не движеніе инертнаго привода".
   Для такихъ проявленій воли низшему организму вовсе не нужно имѣть "представленія" о томъ, что оно страдаетъ въ данную минуту; не нужно и представленій о томъ, что оно избавится отъ нихъ данными движеніями, нѣтъ, это ужъ высшее знаніе, даваемое опытомъ. "Когда живое существо находится подъ вліяніемъ страданія, оно дѣлаетъ движенія во всѣхъ направленіяхъ и реагируетъ энергично. Для этого ему необходимо только чувствовать, что сейчасъ есть неудобство, страданіе, препятствіе его благосостоянію. Страданіе просто влечетъ за собою потребность перемѣны. т.-е. движеніе. Эта потребность есть "воля -- измѣнитъ", и только, а движенія тѣла во всѣхъ направленіяхъ суть проявленія этой воли. (Подобное же явленіе представляетъ новорожденный ребенокъ, но его движенія объясняютъ рефлексами унаслѣдованныхъ механизмовъ. У низшаго же организма не можетъ быть рефлекторовъ). Посмотримъ же, какъ для цѣлей жизни или воли образовывались рефлекторные механизмы. Когда простой процессъ движеній, реагирующихъ на страданіе и удовольствіе, повторялся нѣсколько разъ, то въ результатѣ должно явиться уменьшеніе сопротивленія со стороны молекулъ, т.-е. частицъ органическаго вещества, мозга, нервовъ. Понятно, что движеніе тѣмъ чаще повторялось сознательно, чѣмъ оно оказывалось лучше достигающимъ цѣли. Но чѣмъ чаще оно повторялось, тѣмъ больше проторялась дорожка въ данномъ направленіи. А отсюда произошло вотъ что: нервный токъ, встрѣчая въ этомъ проторенномъ направленіи наименьшее сопротивленіе, долженъ былъ и меньше задерживаться въ нервномъ центрѣ, при переходѣ на отводящій нервъ. А чѣмъ онъ короче тамъ задерживается, тѣмъ короче и время ощущенія, удовольствія или страданія, которыя имѣютъ сѣдалищемъ нервный центръ. Стало быть и хотѣніе, и желаніе (спутники страданій и удовольствій) протекають моментально, почти не успѣвая сознаться. Конечно, и вниманія уже не требуется. Остается не произвольное, моментальное сознаніе, которое мелькаетъ, какъ блескъ молніи, и потому не производитъ замѣтной перемѣны въ общемъ чувствованіи. Вотъ почему, разсматривая этотъ процессъ извнѣ, мы видимъ, что за какимъ-либо представленіемъ или образомъ, подѣйствовавшимъ на живое существо, немедленно слѣдуетъ движеніе, какъ будто безъ вмѣшательства различимыхъ страданій или удовольствій, или различимаго акта воли. Кажется, что само представленіе (образъ предмета) стало безраздѣльно импульсомъ, толчкомъ въ томъ или другомъ направленіи. Однако, внѣшность тутъ обманываетъ. Вѣдь, и полкъ солдатъ по одному слову дѣлаетъ немедленно движенія. Можно ли его назвать машиной, а его движенія первичными? Нѣтъ, это продуктъ долгой выучки, долгаго сознательнаго приспособленія. Фуллье резонно спрашиваетъ: кто видѣлъ гдѣ-нибудь, чтобы механическій рефлексъ, развиваясь постепенно, обратился какимъ-то чудомъ въ сознательный процессъ? Вездѣ сознательный процессъ переходитъ въ рефлексъ.
   Остановимся здѣсь на минуту. Мнѣ припоминается другая работа профессора Н. И. Ланге, изданная въ прошломъ году въ видѣ обширнаго тома, подъ заглавіемъ: Психологическія изслѣдованія. Въ ней весьма талантливыми и остроумными измѣреніями онъ доказываетъ, что каждое наше полное ощущеніе (перцепція) проходитъ 3 стадіи: въ первой стадіи мы ощущаемъ только "толчокъ въ сознаніи", не различая еще -- слуховой ли онъ, или зрительный, или осязательный. Эта стадія самая короткая: отъ момента появленія раздражителя до реакціи проходитъ всего отъ 152 до 229 тысячныхъ секунды. Во 2-й стадіи, т.-е. когда ощущеніе продолжается дольше, мы уже различаемъ, былъ ли этотъ "толчокъ" зрительный, осязательный или слуховой. Наконецъ, на 3-й мы различаемъ, какой цвѣтъ, какой звукъ и т. д. Для этихъ высшихъ стадій ощущеніе должно длиться на 30--50 тысячныхъ секунды болѣе, а для зрительныхъ даже до 0,070.
   Эти опыты уясняютъ намъ вполнѣ, почему ускоренный процессъ реакціи, обратившійся мало-по-малу въ рефлексъ, почти не ощущается или не сознается нами (или,-- какъ выражается Фуллье,-- мы ощущаемъ его равнодѣйствующую, но не сознаемъ его составляющихъ элементовъ). Вѣдь, для отчетливаго ощущенія требуется извѣстное время. Но вообразимъ на мгновеніе, что наша нервная впечатлительность возросла въ 1,000 разъ. Въ такомъ случаѣ, каждую тысячную секунды мы ощущали бы такъ, какъ теперь ощущаемъ секунду, т.-е. самый быстрый механическій рефлексъ сознавался бы нами, какъ медленное произвольное разсужденіе. Теперь посмотримъ, что такое инстинктъ.
   Когда животное, едва лишь почуявъ добычу, бросается за ней, мы говоримъ, что это дѣйствіе инстинктивное.
   Или, наприм., видя передъ собою сукъ, вы моментально откидываетесь въ сторону. Это -- инстинктъ. Тутъ тоже, кажется, съ перваго взгляда, что ваше движеніе, какъ и погоня животнаго за добычей, вызваны только внѣшнимъ раздраженіемъ. Но это совершенно не вѣрно: вы должны по опыту знать раньше, что сукъ больно дерется; животное должно заранѣе убѣдиться, что запахъ, который оно услыхало, или звукъ, который уловило отъ своей добычи, еще не видя ея, принадлежитъ именно ей, и что эта добыча даетъ вкусную и подкрѣпляющую пищу (и даже, что эта "добыча быстро бѣгаетъ) и т. д., и т. д. Это такъ называемая "перцепція", когда мы присоединяемъ къ полученному ощущенію рядъ другихъ ощущеній, сохранившихся въ насъ отъ принятаго опыта. И не только ощущеній, а также и аппетитовъ чувствованій и стремленій къ движеніямъ. Наприм., достаточно вамъ услышать запахъ любимыхъ плодовъ, какъ вамъ представляется и ихъ вкусъ, и ихъ внѣшній видъ, и тотчасъ является желаніе достать ихъ.
   И. такъ, "инстинктъ есть соединеніе процессовъ аппетитивныхъ съ механическими рефлексами",-- говоритъ Фуллье. Ощущеніе смѣняется перцепціей, сопровождаемой тѣми же самыми опредѣленными хотѣніями, какими сопровождались и составившія его ощущенія.
   Это происходитъ, благодаря тому закону, по которому воспоминанія представляются какъ возрожденныя прежнія ощущенія. А возрожденное ощущеніе сопровождается тѣми же импульсами, которыми оно сопровождалось при первомъ его полученіи (и послѣдующихъ, если они были).
   Однимъ словомъ, дѣйствія, служащія удовлетворенію аппетитовъ, стали въ инстинктѣ сложнѣе, а въ то же время привычнѣе -- стало быть, и быстрѣе. Отъ этого только первое волненіе или возбужденіе аппетита остается въ инстинктѣ явно волевымъ. Все остальное совершается механически, но только, благодаря ассоціаціямъ прежняго опыта, зарегистрованнымъ въ органахъ.
   Какимъ образомъ слагается въ людяхъ иллюзія чистой механичности подобныхъ явленій, видно наглядно изъ слѣдующаго факта: "Если морского ежа,-- говоритъ Ромэнсъ (Romanes),-- раздражать одновременно въ двухъ разныхъ точкахъ тѣла, онъ двинется по равнодѣйствующей этихъ раздраженій". Фуллье замѣчаетъ на это: Да, всякая реакція должна совершаться по линіи наименьшаго сопротивленія. Но забываютъ, что, въ то же время, линія наименьшаго сопротивленія есть и наиболѣе пріятная для реакціи. Чѣмъ больше сопротивленія, тѣмъ больше усилія, страданія, неудобства. Стало быть, существованіе, въ процессахъ животной жизни, чисто-механическихъ законовъ нисколько не исключаетъ волевого и психическаго процесса. То же и съ инстинктомъ: онъ механиченъ, но возбуждается онъ только подъ вліяніемъ аппетитовъ, т.-е. элемента воли.
   Поэтому-то, наприм., у человѣка мы видимъ гораздо меньше инстинктовъ, чѣмъ у животныхъ: человѣкъ, вмѣсто дѣйствій, совершаемыхъ подъ вліяніемъ ощущеній и перцепцій, начинаетъ обдумывать свои дѣйствія; его мысль можетъ развиваться по чисто-механическимъ законамъ, но эти механическіе законы скрываютъ подъ собою стремленія (appétits).
   Въ самомъ дѣлѣ, когда мышленіе начинаетъ узнавать внѣшніе предметы, дѣлаетъ достиженіе ихъ (или уклоненіе отъ нихъ) нашею цѣлью, то это лишь потому, что оно признаетъ ихъ то добромъ, то зломъ. Но, чтобы они были признаны (мышленіемъ) то добрыми, то вредными, необходимо, чтобы сперва они были чувствуемы, какъ добрые или злые. То-есть необходимо, чтобы первоначально они понравились или вызвали отвращеніе, а въ силу этого стали желаемыми или нежелаемыми. Посмотримъ теперь, какъ воля проявляется въ ощущеніяхъ.
   

III.

   Фуллье показываетъ, что каждое ощущеніе состоитъ изъ трехъ элементовъ (termes): 1) Самое ощущеніе, т.-е. сознаваніе цвѣта, звука и т. п. Оно говоритъ намъ о внѣшнемъ мірѣ или вообще объ объектѣ и служитъ, конечно, знанію. 2-й элементъ, неизбѣжно примѣшивающійся къ каждому ощущенію, есть тѣ удовольствія или неудовольствія (какъ бы смутны они ни были), которыя заставляютъ насъ замѣчать, различать ощущенія. 3-й элементъ составляетъ неизбѣжное послѣдствіе второго: все, доставляющее намъ удовольствіе, мы стремимся удержать, и наоборотъ. Т.-е. третій элементъ есть реакція, элементъ двигательный, волевой.
   Но отсюда ясно, что въ ощущенги не все покрывается объектомъ и его воздѣйствіемъ на насъ. Два послѣдующихъ элемента исходятъ изъ насъ, изъ отношенія предмета къ нашей "волѣ жить", къ нашему самосохраненію, удовольствію, благу или страданію. Но дѣйствительно ли каждое ощущеніе содержитъ элементы страданія, удовольствія и, стало быть, реакціи?
   Фуллье разсуждаетъ такъ: чтобы мы могли что-нибудь сознать, ощутить, мы должны это "что-то" различить отъ чего либо другого или отъ предыдущаго состоянія. По для того, чтобы мы могли различить, необходимо, чтобы это "что-то" было не безразлично для насъ. А для этого должно имѣть какое либо отношеніе къ нашему благосостоянію или страданію.
   Теперь мы можемъ снова вернуться къ опытамъ Н. П. Ланге. Дѣло въ томъ, что произвольными движеніями онъ считалъ въ своихъ опытахъ лишь тѣ, которыя совершались по извѣстному сознательному выбору. Но мы теперь знаемъ, что начало воли, чувствованія, удовольствія и страданія заключаются уже въ простѣйшихъ ощущеніяхъ, направляя соотвѣтственнымъ образомъ самую реакцію или движеніе. Кромѣ того, наукѣ извѣстно, что наши мышечныя движенія (или реакціи) вызываютъ въ насъ въ свою очередь особыя ощущенія, мышечное чувство или точнѣе -- кинестезію. Эти ощущенія собственныхъ реакцій должны подчиняться тому же закону, какой указываетъ Фуллье и для обыкновенныхъ ощущеній, т.-е. заключать въ себѣ также чувствованія, удовольствія и неудовольствія, удобства или неудобства. Такимъ образомъ, тотъ выборъ, кажущійся безсознательнымъ и непроизвольнымъ, который въ опытахъ Н. П. Ланге предупреждаетъ выборъ сознательный, является вовсе не лишеннымъ и воли, и извѣстной степени сознанія {Читателя можетъ смутить вопросъ: есть ли научныя основанія думать, что низшія животныя чувствуютъ и страдаютъ? Быть можетъ, ихъ реакціи, хотя и не рефлексы, но все же не болѣе, какъ физико-химическія измѣненія подъ вліяніемъ среды? Здѣсь было бы долго отвѣчать на этомъ вопросъ. Я позволяю себѣ указать читателямъ на мою работу Развитіе чувствованій (Спб., 1894 г.), въ которой я собралъ и разсмотрѣлъ критически значительный матеріалъ, даваемый наблюденіями біологовъ по этому вопросу.}.
   

IV.

   И такъ, воля проявляется въ страданіи и удовольствіи, сопровождающихъ каждое удовольствіе.
   Но что же такое страданіе и удовольствіе? Нельзя ли, изучивъ ихъ біиже, точнѣе опредѣлить или понять "волю", реагирующую въ этихъ чувствованіяхъ на внѣшнія воздѣйствія среды?
   Объ удовольствіяхъ и страданіяхъ Фуллье говоритъ подробнѣе во 2-й книгѣ своего сочиненія, посвященной эмоціямъ, т.-е. душевнымъ движеніямъ, вообще чувствованіямъ. Мы уже отчасти видѣли и ранѣе, какъ Фуллье смотритъ на страданія и удовольствія: посредствомъ ихъ воля, представляющая, въ сущности, стремленіе жить, сохранять и увеличивать жизнь, заставляетъ насъ чувствовать все вредное или неудобное для жизни въ видѣ страданія и все полезное и удобное -- въ видѣ удовольствія.
   Стремленіе къ перемѣнѣ, къ движенію лежитъ само собою въ мучительности страданія. Наоборотъ, въ пріятности удовольствія само собою лежитъ стремленіе остаться въ этомъ состояніи.
   "Жизнь,-- поясняетъ Фуллье во 2-й книгѣ,-- есть совокупность силъ, противящихся смерти; поэтому борьба за жизнь совершается въ живыхъ существахъ безпрерывно. Удовольствіе есть побѣда жизни, страданіе есть пораженіе, смерть... Всякое страданіе есть частичная смерть, совершающаяся въ томъ или другомъ органѣ или отправленіи".
   Это опредѣленіе очень соблазнительно своей широтой; однако, при небольшой внимательности легко видѣть, что, несмотря на эту широту, оно упускаетъ изъ вида нѣкоторыя особенныя страданія и удовольствія, наприм., удовольствія вредныя, разрушающія жизнь (алкоголизмъ, морфинизмъ, развратъ и т. п.), а также страданія, причиняемыя лишеніемъ этихъ вредныхъ удовольствій, если человѣкъ привыкъ къ нимъ.
   Вотъ почему необходимо отыскать формулу для удовольствія и страданія, которая, не противорѣча по существу формулѣ Фуллье (въ общемъ справедливой), полнѣе охватывала бы дѣйствительные факты. При этомъ, конечно, искать ее слѣдуетъ только на научной почвѣ.
   Въ психо-физіологической литературѣ послѣдняго времени мы имѣемъ нѣсколько объясненій удовольствія и страданія. Наиболѣе вѣскія изъ нихъ принадлежатъ Герберту Спенсеру, Дюмону, И. Я. Гроту и, наконецъ, въ самое послѣднее время Marshall'ю {Phisical basis of pleasure and pain, въ журналѣ Mind.}.
   Всѣ они могутъ быть сведены къ одному началу: къ отношенію между энергіей или силой (запасенной въ нашемъ организмѣ или отдѣльномъ органѣ) и тою работой, которую совершаетъ организмъ или органъ.
   Такъ, удовольствіе мы чувствуемъ тогда, когда работа не превышаетъ запаса энергіи, или тогда, когда мы пополняемъ израсходованную энергію. Страданіе, наоборотъ, является тогда, когда работа превышаетъ запасъ энергіи или же когда она меньше накопленной энергіи (Н. Я. Гротъ).
   Однако, и это опредѣленіе не охватываетъ всѣхъ явленій удовольствія и страданія. Я уже не буду говорить о такъ называемыхъ физическихъ страданіяхъ, вродѣ боли отъ удара, обжога, раны, но и въ области душевныхъ страданій, какъ страданія отъ разлуки съ близкими или отъ ихъ смерти и т. д., и т. д.,-- формула запасенной энергіи и ея отношенія къ тратѣ едва ли достаточна. Если мы предположимъ, наприм., что смерть любимаго существа вызываетъ страданіе оттого, что горе, возбуждаемое этою смертью, требуетъ не обычной потери энергіи, то, вѣдь, горе-то это и есть то страданіе, которое нужно объяснить. Потеря энергіи есть уже его слѣдствіе. Если допустимъ, наоборотъ, что горе, какъ доказываетъ физіологія, ослабляетъ и доводитъ до минимума всѣ отправленія организма и мы объяснимъ страданіе не излишнимъ расходомъ энергіи, а, наоборотъ, излишнимъ остаткомъ ея, то опять является непонятнымъ самое горе, самое страданіе, причинившее такой эффектъ. А оно-то и требовало объясненія. Не дастъ ли намъ отвѣта другая теорія (Джемса и Lange), чисто-біологическая и даже, какъ ее называютъ, "вазомоторная"?
   

V.

   Физіологія учить насъ, что каждый организмъ представляетъ извѣстное равновѣсіе. Безъ этого онъ началъ бы распадаться, разрушаться.
   Это равновѣсіе имѣется не только въ цѣломъ организмѣ, но и во всѣхъ его органахъ, тканяхъ, даже клѣточкахъ, такъ что общее равновѣсіе есть система всѣхъ частныхъ, большихъ и маленькихъ, равновѣсій. Поддерживаются они у высшихъ животныхъ особыми нервными центрами и системами, регулирующими притокъ крови, а съ нею и энергіи. Особенно важную роль играетъ такъ называемая сосудо-двигательная система, съуживающая и расширяющая кровеносные сосуды, тамъ, гдѣ это нужно, а также центры, замедляющіе и ускоряющіе общее кровообращеніе и дыханіе (сердце и легкія).
   Давно уже было замѣчено, а въ послѣднее время подтверждается многими изслѣдованіями (см., наприм., работы И. Тарханова, а также новѣйшіе опыты Р. Sallier), что всѣ наши душевныя движенія отражаются на регулирующей нервной системѣ. Это-то и подало мысль датскому ученому Lange и американскому Джемсу, еще въ 1884 и 1885 гг. построить теорію чувствованій на дѣятельности вазомоторной системы. По этой теоріи, не наши чувствованія вызываютъ волненія въ организмѣ, а эти волненія, т.е. внутренностные процессы, отражаясь въ дѣятельности сосудо-двигательной системы, сопровождаются чувствованіями (эмоціями).
   Но эта теорія, во-первыхъ, обижаетъ всѣхъ тѣхъ животныхъ, у которыхъ нѣтъ сосудо-двигательной системы, а, между тѣмъ, у нихъ неоспоримо существуютъ, по меньшей мѣрѣ, страданія; во-вторыхъ, она совершенно не объясняетъ, почему, напримѣръ, извѣстіе о смерти любимаго существа вдругъ заставляетъ взволноваться мои "внутренности" (хотя бы въ смыслѣ съуженія сосудовъ), а впослѣдствіи въ нервныхъ центрахъ получается эмоція печали. Почему, наоборотъ, извѣстіе о смерти врага заставитъ расшириться мои кровеносные сосуды и уже затѣмъ въ нервныхъ центрахъ получится эмоція радости? Почему, наконецъ, чтеніе въ газетѣ объявленій о смерти десятковъ людей, мнѣ неизвѣстныхъ, не съуживаетъ и не расширяетъ моихъ сосудовъ? Натянутость всѣхъ такихъ теорій очевидна.
   И вотъ, я прихожу къ слѣдующему выводу: душевныя движенія (чувствованія, эмоціи) дѣйствительно отражаются на дѣятельности нашихъ вазомоторныхъ и регулирующихъ центровъ. Но, вѣдь, эти центры имѣютъ своей функціей сохраненіе органическаго равновѣсія. Стало быть, не въ нарушеніяхъ ли самою органическаго равновѣсія лежитъ источникъ страданій и высшихъ, и низшихъ существъ? Да. Всѣ эмоціи, до самыхъ высшихъ, находятъ здѣсь свое объясненіе {Эта теорія подробно изложена мною въ статьяхъ: Что такое прогрессъ? въ прежнемъ Русскомъ Богатствѣ 1885 г., кн. I и II.}. Начнемъ съ ненормальныхъ страданій и удовольствій.
   Тотъ, кто начинаетъ пить или курить, на первый разъ не чувствуетъ удовольствія, но, наоборотъ, испытываетъ страданія: жженіе въ горлѣ, головокруженіе, кашель, иногда рвоту, головную боль и т. д. Курить и пить заставляетъ его подражательность, нежеланіе отстать отъ другихъ, превозмогающія первыя страданія. Но вотъ онъ "привыкъ" курить и пить. Что это значитъ? Благодаря постоянному введенію въ организмъ алкоголя и никотина, старое равновѣсіе организма нарушено (отчего и были страданія), но затѣмъ установилось новое, въ которомъ введеніе въ организмъ алкоголя и никотина сдѣлалось важнымъ элементомъ. Въ желудкѣ пріемы алкоголя произвели такія измѣненія, что онъ уже не можетъ работать попрежнему, если его не возбуждать вновь: работа его окажется пониженной. То же и съ дѣйствіемъ никотина, морфія на нервы, мозгъ. И вотъ почему пріемъ этихъ ядовъ даетъ удовольствіе, а лишеніе -- страданіе, иногда чистоадское, хотя, въ то же время, они постепенно разрушаютъ все больше и больше организмъ (его равновѣсіе), требуя для компенсаціи все большихъ и большихъ дозъ яда, чтобъ удержать это новое, убійственное равновѣсіе.
   Такимъ образомъ, формула Фуллье: "страданіе есть смерть, а удовольствіе-жизнь", хотя и вѣрна въ общемъ, но должна пониматься съ большими оговорками: конечно, для пьяницы или морфиниста лишеніе алкоголя или морфія можетъ иногда, какъ говорятъ, причинить даже смерть, а пріемъ этихъ ядовъ возвращаетъ ихъ къ жизни, наполняя чувствомъ удовольствія, но тутъ-то и очевидно, что одни чувствованія удовольствія и страданія не могутъ быть взяты показателями, критеріями нормальной жизни. Иногда для сохраненія жизни въ нормальномъ состояніи необходимо перетерпѣть временное страданіе (наприм., отвыкнуть отъ алкоголя, морфія, никотина), а не слѣдовать непосредственному чувству, слѣпо идя за нимъ. "Отвычка", какъ и "привычка", есть установленіе новаго равновѣсія. Страданіе будетъ длиться лишь до той поры, пока равновѣсіе не возстановится. Здѣсь мы видимъ, откуда и почему явилась "мораль", въ наиболѣе точномъ смыслѣ этого слова, т.-е. какъ высшій идейный регуляторъ нашего поведенія или, точнѣе, столкновенія, коллизіи двухъ стремленій: удовлетворить частному стремленію воли (или частному нарушенію равновѣсія и соотвѣтствующему страданію) и удовлетворить высшему, болѣе общему для всего организма стремленію воли -- сохранить нормальное равновѣсіе организма (а, стало быть, и жизнь). Такая борьба или коллизія возможна, однако, и на почвѣ самихъ чувствованій, но въ этой статьѣ я не буду останавливаться на моральныхъ чувствахъ. Это такой обширный предметъ, который требуетъ особой статьи.
   Посмотримъ теперь на страданія и удовольствія интеллектуальныя, наприм., когда человѣкъ разочаровывается въ какомъ-нибудь своемъ вѣрованіи или чувствуетъ неудовлетворительность своего міросозерцанія. Одинъ изъ новыхъ нѣмецкихъ философовъ критической школы давно уже развивалъ мысль, что стремленіе къ законченной системѣ міровоззрѣнія есть стремленіе къ устойчивому равновѣсію. И это совершенно совпадаетъ съ моей формулой: наши взгляды, вѣрованія образуютъ уравновѣшенную систему идей, фактовъ, чурствованій. Въ организмѣ этому соотвѣтствуетъ, конечно, извѣстная система чисто-механическихъ равновѣсій энергіи, молекулярнаго состоянія мозга и т. п. Вторгается новый фактъ, не вяжущійся съ вашею системой,-- равновѣсіе нарушается. Вы чувствуете страданіе и мысль ваша, какъ потревоженная амёба, бросается во всѣ стороны, употребляетъ огромныя усилія, чтобы возстановить равновѣсіе. Въ удачномъ случаѣ, она или приспособитъ новый фактъ къ прежнему равновѣсію, или опровергнетъ его, или же перестроитъ систему, приведя ее къ измѣненному равновѣсію, и тогда вы почувствуете удовольствіе, облегченіе. Въ худшемъ случаѣ,-- слабости мозговой воли или невозможности привести факты въ новое равновѣсіе,-- является то, что въ просторѣчіи называются расшатанностью мысли (въ пашу эпоху явленіе обычное) и человѣкъ мечется всю жизнь, хватаясь за всякую теорію, лишь бы хотя временно отыскать равновѣсіе, которое безпрестанно исчезаетъ вновь, наполняя сознаніе смутной тоской и пустотой неудовлетворенности.
   По этому же типу можно построить всѣ другія психическія страданія, наприм., отъѣздъ или смерть любимаго существа: видѣть извѣстное лицо, быть постоянно въ общеніи съ нимъ становится условіемъ психическаго равновѣсія. Этотъ элементъ выпадаетъ и вы страдаете тѣмъ сильнѣе, чѣмъ труднѣе возстановить или создать вновь утраченное равновѣсіе, наприм., замѣной одного любимаго человѣка другимъ. Иногда цѣлые годы чувствуется это неравновѣсіе, пока внутренняя органическая работа не залечитъ раны. Наоборотъ, возвращеніе любимаго существа, возстановляя нарушенную гармонію, причиняетъ глубокую радостную эмоцію.
   Надѣюсь, что я могу ограничиться этими поясненіями и сдѣлать общій выводъ объ удовольствіи и страданіи, а затѣмъ и о волѣ, что было главною цѣлью этой главы.
   Воля, съ біологической и механической точки зрѣнія, сапъ стремленіе органической системы къ сохраненію равновѣсія или къ самосохраненію. Оно есть въ каждой клѣточкѣ, какъ и въ сложномъ, организмѣ. Психически же или субъективно оно является намъ въ чувствѣ страданія и удовольствія и въ радостныхъ или печальныхъ эмоціяхъ и аффектахъ, носящихъ въ самихъ себѣ, т.-е. въ своей мучительности или пріятности, побужденія къ реакціямъ, къ дѣйствію, движенію (мучительное устранить, удалить его или уйти отъ него, вообще -- измѣнить свое состояніе; пріятное же удержать, сохранить, повторить).
   Эта формула охватываетъ и формулу Фуллье: вѣдь, каждое,-- хотя бы частичное,-- нарушеніе равновѣсія есть частичное разрушеніе жизненности (пожалуй, назовите это "частичной смертью"), а всякое возстановленіе равновѣсія есть частичная побѣда жизни.
   Формула, опредѣляющая удовольствіе и страданіе отношеніемъ дѣятельности къ запасу энергіи (Спенсеръ, Дюмонъ, Гротъ, Marshall), есть также только частный случай удовольствія и страданія, охватываемый и объясняемый "равновѣсіемъ". Въ самомъ дѣлѣ, недостатокъ энергіи, какъ и ея избытокъ, сравнительно съ работой,-- суть нарушенія равновѣсія въ какой-либо части тѣла и во время тѣлъ. И вотъ почему это несоотвѣтствіе прихода и расхода причиняетъ страданіе.
   Наоборотъ, расходованіе накопленной энергіи на соотвѣтственную работу есть, очевидно, возстановленіе равновѣсія, и вотъ почему оно чувствуется какъ удовольствіе.
   Что теорія Джемса-Ланге охватывается формулой равновѣсія, читатель уже видѣлъ: внутренностные и вазоматорные процессы являются послѣдствіемъ нарушеннаго равновѣсія и стремленія возстановить его. Поэтому, они только "указатели", внѣшніе выразители эмоцій, а не ихъ причины: такъ, термометръ -- не причина холода или тепла, а только выразитель ихъ.
   Моя формула объясняетъ и систему чувствованій, предложенную Тардомъ. Посмотримъ.
   Какъ возникаютъ чувствованія касты, націй, эпохи? Несомнѣнно, что равновѣсіе организма не то у Петра, какое у Ивана. Рибо справедливо опредѣляетъ индивидуальность или характеръ лица -- равнодѣйствующею всѣхъ его постоянныхъ свойствъ. Съ моей точки зрѣнія можно сказать: индивидуальность или характеръ лица есть система равновѣсій въ данное время.
   Прибавляю эту фразу ("въ данное время") для того, чтобы пояснить, что система равновѣсій можетъ не только колебаться и возстановляться временно, но и глубоко измѣняться, отъ чего зависитъ и измѣненіе характера, т.-е. эмоцій, чувствованій. Такъ, наприм., В. Г. Бѣлинскій въ свой петербургскій періодъ иной человѣкъ, чѣмъ въ періодъ московскій. То, что раньше возбуждало въ немъ негодованіе (наприм., Жоржъ Зандъ), то впослѣдствіи доставляетъ ему удовольствіе. Другой примѣръ -- Бьернсонъ. Первую половину своей жизни это -- узкій націоналистъ. Послѣ поѣздки въ Италію и особенно въ Парижъ, гдѣ онъ пробылъ три года и многому научился, это -- врагъ всего узкаго, бичъ піэтизма и нетерпимости: его идеалъ -- "человѣкъ, а не норвежецъ".
   Какъ это случилось?
   Измѣнилась система убѣжденій подъ вліяніемъ новыхъ фактовъ и идей. Измѣнилось и общее равновѣсіе всѣхъ системъ. Поэтому самосохраненіе системы стало иное. То, что прежде нарушало равновѣсіе и вызывало тяжелые эмоціи и аффекты (наприм., тотъ фактъ для Бьернсона, что директоромъ театра въ Христіаніи былъ не норвежецъ, а датчанинъ), то теперь проходитъ безслѣдно для равновѣсія; наоборотъ, что прежде радовало, наприм., узкія національныя стремленія, то теперь нарушаетъ душевное и нравственное равновѣсіе, возбуждая негодованіе и сказываясь сотнями брошюръ и пламенныхъ публичныхъ рѣчей {Вотъ гдѣ лежала ошибка І. Юзова и отчасти славянофиловъ, видѣвшихъ въ чувствованіяхъ націи нѣчто неподвижное, требующее и особыхъ формъ жизни. Это преувеличеніе того факта, что система равновѣсій, обусловливающая и систему эмоцій, дѣйствительно, консервативна, но она не неизмѣнна. Наоборотъ.}.
   Люди извѣстной мѣстности и эпохи, выросшіе при одинаковыхъ условіяхъ, должны имѣть болѣе или менѣе сходныя организаціи (системы равновѣсій), а стало быть и эмоціи. Чѣмъ группа лицъ, знающихъ другъ друга и живущихъ вмѣстѣ, меньше, чѣмъ условія ея жизни проще, тѣмъ ея индивидуальности должны быть болѣе похожи другъ на друга и менѣе измѣнчивы. Такова первичная группа дикарей.
   Сумма ихъ впечатлѣній ничтожна; перемѣны, испытываемыя ими, почти исключительно ограничиваются голодомъ и насыщеніемъ. Поэтому, въ нихъ должно быть не только сходство организацій, а стало быть и реакцій (т.-е. эмоцій и дѣйствій), и крайняя ихъ устойчивость, консерватизмъ. Въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ чаще человѣкъ испытываетъ перемѣны въ своемъ равновѣсіи подъ вліяніемъ смѣняющихся условій, тѣмъ его вазомоторная система должна быть приспособленнѣе къ нимъ, подвижнѣе, и наоборотъ. Но чѣмъ она подвижнѣе, тѣмъ быстрѣе она возстановляетъ нарушенныя равновѣсія и устраняетъ тяжелыя эмоціи. Наоборотъ, человѣкъ, непривыкшій къ перемѣнамъ, возстановляетъ равновѣсіе, нарушенное новизной, весьма медленно, поэтому его тяжелыя эмоціи продолжительны, глубоки; онѣ успѣваютъ разлиться на большую сумму мозговыхъ центровъ. Вотъ чѣмъ объясняется та ненависть къ новизнѣ (неофобія), которую видитъ въ дикаряхъ Ломброзо.
   Какъ сильны и глубоки ихъ эмоціи относительно всего, къ чему они привыкли, видно, наприм., изъ разсказа Гольтмана, въ его Inquary into human faculties, когда путешественникамъ по Америкѣ приходилось покупать у мѣстныхъ дикарей какую-нибудь домашнюю птицу или животное на обѣдъ, то эте удавалось сдѣлать лишь съ величайшимъ трудомъ; при этомъ семья дикаря приходила въ страшное отчаяніе, какъ будто умеръ самый дорогой членъ семьи.
   Поэтому понятна съ одной стороны ихъ привязанность къ членамъ своей группы, къ обычаямъ, могиламъ отцовъ и проч., понятна ихъ страшная месть и ненависть за каждый вредъ, нанесенный члену группы сосѣднею группой, и, наконецъ, ихъ вражда и презрѣніе къ сосѣднимъ племенамъ. Вѣдь, сосѣднія племена имѣютъ какія-либо особенности, т.-е. производятъ впечатлѣніе "новизны", а оно нарушаетъ равновѣсіе, которое трудно возстановить при слабой подвижности регулирующихъ центровъ.
   Это не мѣшаетъ развитію у дикарей, какъ и у жителей глухихъ деревень, крайняго любопытства, весьма эмоціональнаго, т.-е. сопровождающагося сперва страхомъ и бѣгствомъ, потомъ ненавистью и нападеніемъ.
   Такъ, въ глухихъ деревняхъ, наприм., сперва пугаются проѣзжаго велосипедиста, а потомъ бѣгутъ за нимъ съ камнями и ругательствами.
   Порабощеніе одного племени другимъ расширяетъ предѣлы группы, а въ то же время измѣняетъ и систему равновѣсія благодаря новизнѣ условій и отношеній, новымъ фактамъ и идеямъ. Побѣдитель, ассоциіируясь съ представленіемъ могучей силы и страданія, создаетъ въ мозгу систему, возбуждающую страхъ и благоговѣніе. Та ассимиляція путемъ подражанія, о которой говоритъ Тардъ, есть чаще всего стремленіе организма приспособиться къ побѣдителю (такъ какъ его не удалось приспособить къ себѣ). Это приспособленіе есть соотвѣтственное измѣненіе въ себѣ старыхъ системъ равновѣсія.
   Кстати замѣчу здѣсь, что приспособленіе (ассимиляція подражаніемъ, Тарда) можетъ быть и прогрессивное и регрессивное: если невѣжда попадаетъ въ среду людей образованныхъ, если варваръ измѣняетъ свое внутреннее равновѣсіе по мѣркѣ римскаго, это -- прогрессивное приспособленіе. Но если образованный человѣкъ попадаетъ въ провинцію и начинаетъ съ волками выть по волчьи, чтобы не страдать,-- если страна, какъ Россія, отъ соприкосновенія съ татарами "отатаривается",-- это приспособленіе регрессивное.
   Расширеніе внѣшнихъ границъ обществъ, паденіе внутреннихъ кастовыхъ перегородокъ и большая подвижность населенія, при переходѣ къ промышленности, увеличиваютъ сумму впечатлѣній, перемѣнъ, а потому и развиваютъ подвижность регулирующей системы.
   Отсюда -- неизбѣжный выводъ, что, такимъ образомъ, ослабляется неофобія, сила, продолжительность и потрясающее дѣйствіе гнетущихъ эмоцій, а также вражды, ненависти, мести; является большая подвижность симпатій и, наконецъ, даже потребность умѣренной новизны и перемѣнъ (модъ, путешествій, новыхъ книгъ, новыхъ картинъ, новыхъ вѣстей, газетъ, и пр. и пр.). Это обусловливается уже утомленіемъ нервной ткани однообразными впечатлѣніями.
   И такъ, мы видѣли, что наши чувствованія, логика которыхъ, по Тарду, лежитъ въ источникѣ прогресса, а по Фуллье -- въ источникѣ всѣхъ нашихъ дѣятельностей, идей, ощущеній,-- имѣютъ сами источникомъ не внѣшній міръ, а наши индивидуальности, наше "я". Объективно или механически, это "я" есть система равновѣсій, субъективно, это -- наша воля. Если мы допустимъ, съ детерминистами, что наша система равновѣсій дается намъ -- не нами самими, а только условіями рожденія, воспитанія и среды, то, и въ такомъ случаѣ, она, эта система, т.-е. наша индивидуальность, образуетъ въ мірѣ самостоятельный микрокосмъ, сохраняющій себя самъ, борящійся за свое данное равновѣсіе самъ, противопоставляющій неудобствамъ, давленіямъ и вреднымъ вліяніямъ среды, какъ космической, такъ и соціальной, свое требованіе, свое стремленіе измѣнить ихъ для себя, для своего блага, для своихъ спеціально-человѣческихъ цѣлей. Въ этомъ онъ и успѣваетъ, какъ доказываетъ вся исторія.
   Но вотъ въ чемъ еще дѣло: имѣя способность чувствовать недовольство средой, индивидуумъ имѣетъ способность чувствовать и недовольство собой, своимъ характеромъ, своей индивидуальностью, а слѣдовательно и своимъ равновѣсіемъ, если они не даютъ ему такого блага, которое стоитъ на уровнѣ его "идейнаго" представленія объ этомъ благѣ, т.-е. идеала, созданнаго работой мысли, подъ вліяніемъ того же недовольства, той же воли, того же чувства страданія и удовольствія.
   И вотъ гдѣ въ самомъ индивидуумѣ лежитъ способность измѣнять и себя, несмотря на то, что первоначально его индивидуальность дана ему не имъ самимъ. Въ этомъ его отличіе отъ всякаго другого механизма. Пока волю считали чѣмъ-то самосущимъ, отдѣльнымъ отъ человѣка и его "я", до тѣхъ поръ казалось невозможнымъ, чтобы эта воля могла измѣнять себя. Но теперь мы видимъ, что воля есть сущность нашего равновѣсія, нашей жизни, это есть просто наше самосохраненіе жизни, она не мѣняетъ себя, она неизмѣнна, какъ и сама жизнь, стремится только къ самосохраненію (и развитію), но она можетъ измѣнять самую нашу индивидуальность, равновѣсіе, характеръ самосохраненія, если они не удовлетворяютъ идейно-сознанной той же цѣли наисовершенной жизни и развитія.
   Самый механизмъ, какимъ этотъ идеалъ, эта "идея-сила" о высшемъ благѣ можетъ вліять на переустройство индивидуума, а, стало быть, и механическаго равновѣсія его, я постараюсь уяснить въ заключительной главѣ объ отношеніи механическаго процесса къ психическому или субъективному, а теперь не мѣшаетъ бросить хотя бы бѣглый взглядъ на остальныя части соч. Фуллье, чтобы дать читателю болѣе полное представленіе о немъ.
   

VI.

   Въ предъидущемъ изложеніи мы успѣли познакомиться попутно съ главнѣйшими положеніями 1, 2 и 6-й книги соч. Фуллье (всѣхъ книгъ 7, раздѣленныхъ на 2 части).
   Взглянемъ теперь на 3-ю книгу. Она говоритъ о вліяніи волевыхъ побужденій (аппетитовъ, эмоцій) на память, т.-е. на самую основу мышленія. Фуллье доказываетъ, что въ работѣ памяти участвуетъ и дѣятельность низшихъ организмовъ, входящихъ, въ видѣ клѣтокъ, въ нашъ организмъ, въ видѣ членовъ общей колоніи.
   Каждый знаетъ, какое значеніе для запоминанія и воспроизведенія фактовъ имѣютъ чувствованія. Въ 4 и 5 книгахъ мы видимъ, какъ тѣ же аппетиты вліяютъ на всю умственную работу, на образованіе идей даже наиболѣе отвлеченныхъ, какъ "пространство", "время", "причинность", "субстанція". Даже образованіе предложенія съ подлежащимъ, сказуемымъ и связкой коренится въ стремленіи сдѣлать отношеніе вещей или представленій болѣе яснымъ, удобнымъ. Участіе воли въ образованіи и сохраненіи системъ идей и вѣрованій я показалъ. Но Фуллье указываетъ и другую сторону: точное убѣжденіе нужно организму для дѣйствія, для точнаго рѣшенія -- какъ поступать. Такимъ образомъ, стремленіе къ цѣльности міровоззрѣнія имѣетъ въ волѣ и другой источникъ: стремленіе къ опредѣленности дѣйствія, конечно, ради блага.
   Процессъ образованія общихъ понятій и "идей-силъ" рисуется приблизительно такъ; сперва сознаніе есть смутный сборъ безчисленныхъ ощущеній, а единство заключается исключительно въ глухомъ аппетитѣ -- жить, который лежитъ подъ всей этой безсвязной кучей. Но этотъ аппетитъ еще не опредѣлилъ "я", т.-е. не представляется намъ въ оппозиціи и раздѣльности съ внѣшнимъ міромъ; вначалѣ у насъ есть лишь очень темное чувство единства и болѣе ясное чувство множества. Кромѣ того, мы имѣемъ чувство желанія и чувство препятствія (l'opposition) желанію. Затѣмъ, мало-по-малу, устанавляются центры различныхъ образовъ и сознаніе пріобрѣтаетъ два полюса -- желаемое и не желаемое, за всѣмъ нежелаемымъ мы помѣщаемъ неизбѣжно какую-то дѣйствующую волю (которая противится намъ), но, конечно, не ту волю, вокругъ которой мы группируемъ все, происходитъ изъ нашего собственнаго желанія. И вотъ, такимъ образомъ, аппетиты и ощущенія распредѣляются правильно по ихъ отношеніямъ, такъ что для нашего сознанія образуются различные центры, изъ которыхъ одинъ мы называемъ, въ концѣ-коацовъ "я", а другой -- "вы" или "онъ" и т. д.
   Но какъ могли зародиться идеи времени и пространства изъ аппетитовъ или желаній? То, чего я желаю, обращено несомнѣнно къ будущему, къ тому, чего еще нѣтъ, но что можетъ быть. Въ то же время, это предсказываніе есть утвержденіе въ грядущемъ того, что уже было въ прошедшемъ, что уже извѣстно. Первобытный человѣкъ, чувствуя жажду, стремился, напримѣръ, къ тому ручью, изъ котораго онъ пилъ ранѣе. Его отдѣляетъ изъ этого ручья не только разстояніе (пространство),:но и время. Вначалѣ пространство и время должны были сливаться для сознанія, т.-е. время должно было казаться формой разстоянія, удаленія. Когда источникъ воды найденъ и жажда удовлетворяется -- вотъ настоящее. Когда же нѣтъ болѣе стремленія искать его, это -- прошедшее. Законъ причинности, очевидно, перенесенъ нами во внѣшній міръ изъ насъ самихъ, изъ нашего сознанія о собственномъ желаніи нашемъ: мы знаемъ въ себѣ это стремленіе дѣйствовать, совершать усилія, желать, хотѣть. Здѣсь добавимъ лишь нѣсколько словъ о свободѣ воли.
   Въ этой идеѣ лежитъ стремленіе сдѣлать волю наиболѣе независимой отъ условій.
   На степень такой независимости вліяетъ сама эта идея (какъ сила): чѣмъ больше мы убѣждены въ свободѣ нашей воли, тѣмъ большею становится и наша способность бороться съ препятствіями. Наоборотъ, вѣра въ свое безсиліе способна сдѣлать насъ пассивными игрушками условій и среды. Это такъ подтверждается ежедневнымъ опытомъ, что не требуетъ дальнѣйшихъ доказательствъ. Идея о свободѣ воли есть настоящая "идеясила" нашей самодѣятельности.
   Послѣднюю 7-ю книгу объ измѣненіяхъ сознанія и воли Фуллье посвящаетъ тому, что уже я развилъ выше: доказательству присутствія рудиментарнаго психическаго начала тамъ, гдѣ хотятъ видѣть абсолютную безсознательность. Всѣ части одушевленнаго существа обладаютъ одновременно съ физическою жизнью, и нѣкоторою долей жизни психической. Предполагаемое безсознательное было маской настоящей чувствительности, которая можетъ быть безсознательна для насъ. Психическое состояніе можетъ существовать, не будучи ясно различаемо нашимъ "я". И оно всегда состояніе сознанія, т.-е. чувствительности и аппетита (хотѣнія).
   Гипотезу автора объ универсальномъ сознаніи я пропущу, а попробую въ заключеніе установить болѣе точно отношеніе психическаго (волевого) процесса, который мы наблюдаемъ внутри себя, къ внѣшнему его проявленію -- физическому или механическому процессу, наблюдаемому нами извнѣ.
   

Заключеніе.

   Обыкновенно мысль людей, не знакомыхъ съ критическою философіей, затрудняетъ слѣдующее: какимъ же образомъ воля или вообще психическое состояніе могутъ дать толчокъ веществу, вѣдь, они -- не матеріальны, они -- не физическая сила. Вѣдь, это значило бы допустить нарушеніе закона сохраненія энергіи, т.-е. появленіе силы, не изъ какой-нибудь прежней, а "изъ ничего", изъ какого-то "желанія". Groll уже сдѣлалъ попытку устранить это механическое противорѣчіе на почвѣ самой механики: онъ доказываетъ, что направить движеніе (наприм., вагона на тѣ или другіе рельсы) требуетъ одинаковой затраты энергіи, а, между тѣмъ, результаты получаются совершенно различные. Если воля можетъ вліять на направленіе движенія, то вотъ и объясненіе ея вліянія, безъ допущенія особой, добавочной силы, нарушающей законъ сохраненія энергіи.
   Фуллье смотритъ иначе. Его взглядъ я выражу наглядно прекраснымъ сравненіемъ И. Тэна: отношеніе психическаго или волевого процесса къ механическому онъ уподобляетъ двумъ сторонамъ одного и того же часоваго стекла: смотрите съ одной стороны -- оно выпуклое, смотрите съ другой -- вогнутое. Такъ и въ психическомъ процессѣ: смотримъ мы внутрь себя, это -- желаніе, страданіе, удовольствіе, боль, а разсматриваемъ и изслѣдуемъ себя извнѣ, это -- обжогъ, порѣзъ, нервный токъ, движеніе мышцъ и т. д. Это -- одно и то же явленіе, но только разсматриваемое съ двухъ сторонъ. Бине и Рише, положимъ, говорятъ, что сознательный процессъ только аксессуаръ: это все равно, что сказать: вогнутая сторона часоваго стекла есть только аксессуаръ выпуклой, или наоборотъ: выпуклая есть аксессуаръ вогнутой.
   Ни то, ни другое! Они представляютъ нераздѣльное единство, обѣ стороны одинаково реальны, а разница только въ точкѣ зрѣнія.
   Вы дали движеніе стеклу, ударивъ въ его вогнутую сторону; двинулась и его выпуклая сторона. Въ этомъ случаѣ первый импульсъ получился вогнутой стороной. Но вы могли дать толчокъ въ выпуклую сторону, за ней бы двинулась и вогнутая. Совершенно то же и въ мнимо-двойномъ волемеханическомъ процессѣ.
   Но я позволяю себѣ идти дальше и присоединяюсь къ знаменитому біологу Гёксли, который еще лѣтъ десять тому назадъ, открывая засѣданія "Бразильской научной ассоціаціи", высказалъ въ своей президентской рѣчи приблизительно слѣдующее:"та сторона жизненнаго процесса, происходящаго во мнѣ, на которую я смотрю изнутри, является мнѣ -- какъ сознаніе, ощущеніе, желаніе, чувствованіе. Но это есть мое единственное истинное, непосредственное прямое знаніе. Та же сторона процесса жизни, которую я наблюдаю снаружи, какъ механическую, физическую, химическую, біологическую,-- есть продуктъ моего условнаго знанія, потому что я его получаю черезъ призму органовъ чувствъ. А они, какъ учить насъ и физика, и физіологія, даютъ намъ не непосредственное познаніе объекта, а только его толчки въ нашъ нервный аппаратъ; затѣмъ наши же нервные токи, и ужъ эти-то токи наше сознаніе (т.-е. мы же сами) дѣлаемъ ощущеніями (звукомъ, цвѣтомъ, вкусомъ и т. д.).
   Вѣдь и физика говоритъ намъ, что внѣ насъ -- не свѣтъ, не звукъ, а колебанія эѳира или воздуха. Свѣтомъ и звукомъ дѣлаетъ ихъ наше сознаніе, наше ощущеніе. Каковы они внѣ меня, я не знаю и никто не знаетъ. Представленіе о нихъ физики, какъ о вибраціяхъ эѳира и воздуха, построено само изъ ощущеній и идей (nihil est in intellectii, quod non fuerit prius in sensu), а потому не тождественно съ объективной реальностью. Оно только символически передаетъ ее, какъ и смущеніе. Понятія и опредѣленія науки точны, безспорны, представляютъ лучшее, единственное руководство для практики, но съ критически-философской точки зрѣнія они лишь точныя символическія схемы дѣйствительности, но не сама она in sich и für sich. Только наше самочувствіе, то, что мы въ немъ находимъ (наши стремленія, желанія, страданія, удовольствія, сознаніе), вотъ единственное, что мы, какъ куски міровой ткани, знаемъ о себѣ (и о ней) непосредственно въ самихъ себѣ.
   Такимъ образомъ, самый вопросъ о томъ, можетъ ли психическая сторона вліять на физическую, есть продуктъ наивнаго, некритическаго эмпиризма.

Л. Е. Оболенскій.

"Русская Мысль", кн.I, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru