Одоевский Владимир Федорович
Одоевский В. Ф.: биографическая справка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   ОДОЕВСКИЙ Владимир Федорович, князь [30.7(11.8).1804*, Москва -- 27.2(11.3).1869, там же; похоронен в Донском мон., близ больничной церкви Архангела Михаила], прозаик, муз. критик. Происходил по прямой линии от мученика кн. Михаила Всеволодовича Черниговского. Отец -- кн. Фед. Серг. (1771--1808), стат. сов., директор Моск. отд. Гос. ассигнационного банка; мать -- Ек. Ал. (урожд. Филиппова), из небогатых незнатных дворян. Восп. О. о детстве, проведенном с бедной и темной родней матери, -- в наброске "Первоначальное воспитание" (часть нереализованного замысла "Жизни и похождений Иринея Модестовича Гомозейки, или Описания его семейных обстоятельств, сделавших из него то, что он есть и чем бы быть не должен" -- публ. и анализ в кн.: Турьян, 1991, с. 225--28); отношения О. с невнимательной матерью и корыстным отчимом П. Д. Сеченовым, видевшим в нем прежде всего наследника кн. Фед. Серг., были мучительными (см. "Дневник студента" (1820--21) и переписку О. с матерью -- Турьян, 1991). Опыт первых 20 лет жизни одного из последних Рюриковичей был близок к опыту разночинца, что отразилось на его самоощущении и творчестве (напр.. тема грубости нравов в необразованных слоях общества и пр.). Окончил Благородный пансион при Моск. ун-те (1816--22) с зол. медалью в чине 10-го кл.
   Первая публ. -- возможно, стихи в "Благонамеренном" (1820), подчеркнуто лирические: "Отчаяние любви" (No 13, подпись П-н; стих и сюжетн. мотивы обнаруживают влияние "Эоловой арфы" В. А. Жуковского; в 1849 О. писал: "стихами Жуковского обозначены все происшествия моей внутренней жизни" -- Сакулин, ч.1. с. 90--91), "Пылающая хижина", "Песня" (No 19), "Эпитафия" (No 22). Лирич. героя О. "бедность от милой ... отлучила"; в суетном свете он "среди людей кичливых ... последний, ниже всех" (атрибуция и анализ: Турьян, 1991, с. 49--51; сам О. в ответе на пасквиль П. В. Долгорукого отрицал, что в молодости писал стихи, -- ЛН, т. 22--24, с. 117); позже О. писал стихи (см.: Сакулин, ч. 1, с. 97, ч. 2, с. 100), но напечатал только не имевший успеха "Сб-к детских песен дедушки Иринея" (СПб.. 1847). Возможно, ранняя лирика О. связана с его юношеским увлечением Н. Щербатовой, описанным в "Дневнике студента" и выразительно обнаружившим максималист, строгость и вместе с тем ранимость О. В моек, барышне он искал "души мужчины, с умом светлым, с мыслями обширными", искал сходства со своим лучшим другом и родственником А. И. Одоевским, но, найдя суетную "вертушку", решил "оставить женщин в покое" (Турьян, 1991, с. 45--47).
   Первые прозаич. сочинения О. -- в характерных для Пансиона жанрах дидактич. разговора, речи, "письма" [напр., "Разговор о том, как опасно быть тщеславным" (речь на акте) -- ВЕ, 1821, No 7--8]. Печатает ряд переводов, свидетельствующих о широте интересов -- к нравоописат. прозе, к романтизму, к святоотеч. лит-ре (обзор ученич. трудов О. см.: Замотин, с. 377--78; Сакулин, ч. 1, с. 73--98 -- здесь О. предположительно атрибутируется также рассказ "Химикант Вильгельм", "Благ.", 1820, No 20). Нек-рая архаичность лит. воспитания не помешала О. проявить интерес к "новой школе словесности"; в 1821 он защищает "Руслана и Людмилу" Пушкина от Н. И. Кутузова, с декабристских ригористич. позиций обвинявшего поэму в безнравственности ("Письмо к редактору" -- ВЕ, 1821, No 3; подпись И. К.; атрибуция: Турьян, 1991, с. 53).
   Известность О. приносит публикация в "Вестнике Европы" прозаич. цикла: "Письма к Лужннцкому старцу" (1822, No 4, 7, 9--10; подпись Фалалей Повинухин), "Странный человек" (No 13--14), "Похвальное слово невежеству" (No 20), "Дни досад" (1823, No 9, II, 15--18). "Письма" вырастают из формы нравоописат. очерка (сатир, изображение провинции и моск. "света"), но одновременно это первый (из завершенных и опубл.) опыт изображения в рус. повествоват. прозе мыслящего "героя времени". Носитель авт. позиции -- гл. герой "Писем" Арист, человек с умом и сердцем, философ-идеалист, бросающий вызов закосневшей в праздности, тщеславии и невежестве толпе. Впервые звучит важная впоследствии для О. тема о стремлении к самосовершенствованию как цели человеч. существования.
   "Письма", по свидетельству М. П. Погодина, произведшие "движение между сверстниками" ("В память о кн. О.", с. 48), привлекли внимание А. С. Грибоедова. Их дружеские отношения с О. устанавливаются весной 1823. С комедией "Горе от ума" (создававшейся в то же время) "Письма" сближает не только сатир, изображение моск. общества, но и сам тип конфликта. Позднейшие произв. О. насыщены реминисценциями из "Горя". В 1825 О. выступил со статьей в защиту Грибоедова ("Замечания на суждения Мих. Дмитриева о комедии "Горе от ума"" -- МТ, No 10). Помимо лит-ры О. и Грибоедова сближал интерес к музыке, оба занимались ее теорией, что тогда было редкостью (восп. О. о Грибоедове -- "Муз.-лит. наследие", с. 373--74).
   В 1823 входит в кружок С. Е. Раича; в том же году вместе с Д. В. Веневитиновым организует Об-во любомудрия, членами к-рого были И. В. Киреевский, А. И. Кошелев, H. M. Рожалин, В. П. Титов, Ф. С. Хомяков, брат А. С. Хомякова (к ним примыкали также М. П. Погодин и Н. А. Мельгунов). На заседаниях Об-ва участники беседовали о совр. нем. философии, читали собственные филос. сочинения. О., еще в Пансионе познакомившийся с новейшими филос. идеями в изложении Д. В. Велланского, М. Г. Павлова, И. И. Давыдова, начинает непосредств. изучение нем. мыслителей. В кружке Раича читает свой перевод из "Учебной книги по натурфилософии" Л. Окена -- "О значении нуля, в к-ром успокоиваются плюс и минус". Попытки философствования О. в первой пал. 20-х гг. опираются гл. обр. на философию тождества Ф. В. Шеллинга (см. незавершенные соч. О. "Сущее, или Существующее", "Гномы ХГХ столетия" в кн.: Рус. эстетич. трактаты, т. 2). Шеллингианство О. проникнуто пафосом систематизма: "Мы верили в возможность такой абсолютной теории, посредством к-рой возможно было бы строить (мы говорили -- конструировать) все явления природы" ("Предисл. к "Русским ночам"", 1975, с. 187). Вслед за Шеллингом оценивает иск-во как высшую форму духовной деятельности человека; при этом эстетическое неотделимо от нравственного [об "эстетич. гуманизме" О. см.: Зеньковский, с. 155 (в т. ч. о связи с идеями Ф. Шиллера); Кюхельбекер, с. 219 (о "неделимости души" у О.)]. Первая серьезная попытка систематизировать накопленные эстетич. представления -- "Опыт теории изящных искусств с особенным применением оной к музыке" (1823--25; Рус. эстетич. трактаты, т. 2). Влияние бесед в Об-ве проявлялось в филос. творчестве О. всю жизнь: см., напр., "Науку инстинкта. Ответ Рожалину" (1843) ("Рус. ночи", 1975); историософия О. 30--40-х гг. родственна идеям Веневитинова и И. Киреевского (Сакулин, ч. 1, с. 482, 614-- 616); к идеям последнего также близки гносеологич. представления О.
   Собрания любомудров проходили в кабинете О., председателя Об-ва (в доме П. И. Одоевского в Газетном пер.). Быт О. воспринимался современниками как театрализованный, "фаустовский": "Две тесные каморки молодого Фауста под подъездом были завалены книгами -- фолиантами, квартантами и всякими октавами, -- на столах, под столами, на стульях, под стульями, во всех углах... На окошках, на полках, на скамейках -- стклянки, бутылки, банки, ступы, реторты и всякие орудия. В переднем углу красовался человеческий костяк с голым черепом на своем месте и надписью: sapere aude [решись быть мудрым (лат.)]. К каким ухищрениям должно было прибегнуть, чтобы поместить в этой тесноте еще фортепьяно..." (восп. Погодина -- в кн.: В память о кн. О., с. 52--53). Об-во любомудрия просуществовало до восстания декабристов, после чего О. "с особенною торжественностью предал огню в своем камине и устав, и протоколы" (Кошелев, с. 51).
   В 1823, видимо, при посредстве Грибоедова О. сближается с В. К. Кюхельбекером; в 1824--25 издает совм. с ним альм. "Мнемозина" (вышло 4 ч.: 1--3-я в 1824; 4-я часть выдавалась подписчикам с опозданием в окт. 1825). О. отвечал за философию, публицистику и беллетристику, отбирал б. ч. мат-лов, в его руках сосредоточилась административная и редакционная деятельность, был одним из осн. авторов. Целью изд. О. считал распространение идей совр. нем. философии, в т. ч. романтич. эстетики: "Афоризмы из различных писателей по части совр. германского любомудрия" [в осн. из Шеллинга] (ч. 2); "Несколько слов о "Мнемозине" самих издателей" (ч. 4). Там же опубл. первый набросок замысла "Словаря истории философии" -- "Секта идеалистико-елеатическая", в к-ром О. хотел представить историю европ. мысли в виде диалога филос. систем. По утверждению О., он "первый наложил руку на схоластицизм и классицизм" [дневниковая запись опубл. в кн.: Романтич. повести. Л., 1929 (вступ. ст. О. Цехновинера); здесь и в дальнейшем: Цехновинер, с. 67], рискнув публично критиковать авторитетного А. Ф. Мерзлякова, к-рый, апеллируя к понятию "вкуса", отрицал возможность построения единой теории изящного (прим. О. к ст. Кюхельбекера "Письмо IX. Дрезден. 14/2 ноября 1820" -- ч. 1; см. также: "От читателя журналов" -- ВЕ, 1823, No 7). С т. з. О., именно обращение к совр. филос. эстетике, сменившей теорию подражания образцам, поможет решить общеромантич. задачу создания ориг. рус. лит-ры: "Есть одна теория изящного, но формы ее бесчисленны... В философии нельзя быть оригинальным, в поэзии -- должно. ... Отсюда невозможность подражателей и всегдашние их неудачи" ("Опыт теории изящных искусств..." -- В кн.: Рус. эстетич. трактаты, т. 2, с. 160--61; см. также с. 188).
   В своих лит. взглядах О. в этот период испытывает влияние Грибоедова и Кюхельбекера. В критич. памфлете "Листки, вырванные из Парнасских ведомостей" ("Мнемозина", ч. 1) О. обрушился на "гениальное скопище" -- карамзинистов и "новую школу" поэтов. В "отрывке из романа" "Следствия сатирической статьи" (ч. 3) поддержал ряд положений ст. Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие" (ч. 2). Не случайны у О. сер. 20-х гг. положит. отзывы о литераторах антикарамзинского лагеря: А. С. Шишкове с его "Рассуждением о старом и новом стоге" ("Разговор двух приятелей" -- МТ, 1825, No 5, приб., с. 75--82), M. H. Загоскине ("Письмо к Лужницкому старцу" о комедии "Урок холостым, или Наследники" -- ВЕ, 1822. No 11--12), А. А. Шаховском. На страницах Мнемозины" О. продолжил критику светского общества в сатирнч. аллегории "Старики, или Остров Панхаи (Дневник Ариста)" (ч. 1), примыкающей к "Письмам к Лужницкому старцу", и в лов. "Елладий (Картина из светской жизни)" (ч. 2). "Елладий" был признан В. Г. Белинским "дивным явлением в лит. смысле", "первой попыткой изобразить общество не идеальное и нигде не существующее, но такое, каким автор видел его в действительности" (I, 275; VIII, 300). В апологах "Новый демон" (написан под влиянием стих. Пушкина "Демон") и "Моя управительница" (ч. 4) О. в аллегорич. фигурах Демона, светского "незнакомца", и Лени изображает искушения, встречающие молодого любомудра в обществе. Попытка очертить в духе Ж. дс Лабрюйера "общий характер нравов нашего времени" дана в этюде "Характер" (ч. 3).
   Выход первых частей "Мнемозины" стал ярким лит. событием. В полемику с альманахом вступила большая часть рус. журналов. Наиб. ожесточенной была журн. война О. с Ф. В. Булгариным ("Прибавление к предыдущему разговору...", ч. 3; "Короткий ответ кн. Одоевского г-ну Булгарину", ч. 4; см. также: Сакулин, ч. 1, с. 249--95). Постепенно читат. интерес к изд. угасает. Кюхельбекер, не разделявший филос. увлечений О. (см., напр., его ст. "Минувшего 1824 года военные, ученые и полит, достопримечательные события в области рос. словесности") и недовольный резкостью его журн. полемики, отходит от изд. Первонач. планы продолжения сотрудничества ("Мнемозина" на 1825 и лит.-критич. ж. "Комета"; см.: Глассе А., Критич. ж. "Комета" В. К. Кюхельбекера и О. -- В кн.: Лит. наследие декабристов. Л., 1975) не были реализованы, но друж. отношения О. с Кюхельбекером сохранились до конца жизни (письма Кюхельбекера к О. -- "Отчет имп. Пуб-лич. б-кн за 1893", СПб., 1896, прил.; см. также: PC, 1904, No 2).
   После прекращения "Мнемозины" О. в 1825--26 печатается в "Моск. телеграфе" (сатирич. и нравоописат. очерки, музыкальные статьи), альм. "Урания", "Сев. лира"; посещает салон Зинаиды Волконской.
   В 1826 О. поступил в Моск. дворян, деп. собр.; в том же году переехал в Петербург, женился на Ольге Степ. Ланской (1797--1872), фрейлине, дочери гофмаршала, чл. Гос. Совета, сестре изв. масона, близкого к розенкрейцерам. Бездетная семейная жизнь О., представлявшаяся современникам благополучной, была осложнена драматич. любовью О. к дальней родственнице жены Над. Ник. Ланской (подробнее см.: Турьян, 1991, с. 266--79, 322--28, 372).
   С 1826 О. зачислен в Ценз. к-т Мин-ва внутр. дел (секр. общего собр.); разрабатывал либеральный ценз. устав 1828, к-рый называл "своим" (запись опубл. в кн.: Цехновниер, с. 67; "К истории рус. цензуры" и "Еще о цензуре" -- РА, 1874, No 7, стб. 11--30). С июля 1828 также столоначальник в Деп. духовных дел иностр. исповеданий.
   После переезда в Петербург сохраняет тесные связи с моск. лит. средой. В 1827 участвует в создании ж. "Моск. вестник", взявшись (вместе с Веневитиновым) за отд. критики. Самое значит. выступление О. здесь -- рец. на кн. Ф. Милиции "Об иск-ве смотреть на художества по правилам Зульцера и Менгса" (MB, 1827, No 16), в к-рой он впервые в России критикует принцип подражания природе в его классицистич. истолковании, защищая право иск-ва на нарушение внешнего правдоподобия. Вольное отношение О. к авторитетам, проявившееся вето рец. на альм. "Памятник отеч. муз" (MB, 1827, No5), вызвало споры в редакции: Пушкин потребовал убрать отзывы о Г. Р. Державине и Карамзине как о писателях, будто бы имеющих для современности только ист. значение (см. письмо Погодина к О.: PC, 1904, No 3). После этого О. печатает в "Моск. вестнике" в осн. апологи -- маленькие рассказы-притчи, построенные чаше всего на вост. мат-ле, излюбленная прозаич. форма О. 20-х гг. [первые опыты были опубл. еще в "Мнемозине": "Четыре аполога" и "Радуга -- цветы -- иносказания", ч. 3; отд. изд. под загл. "Четыре аполога" -- М.. 1824]. Иногда это переложения из "Панча-тантры" (напр.: "Царь Девиндра и Голубь" -- MB, 1827, No 5; подпись N; "Переход через реку, приключение брамина Парамарты" -- там же, No 15; подпись в оглавлении К.). Герои апологов -- брамины, дервиши, мудрецы-созерцатели. Добродетели обыденной жизни не составляют их цели, но достигаются сами собой. В 1827 О. пытается активно влиять на политику журнала (в окт. вместе с Титовым заставляет Погодина принять в соред. С. П. Шевырева). В 1829 после скандальной публ. в "Моск. вестнике" статьи Н. С. Арцыбашева об "Истории..." Карамзина (1828, No 19/20, 21/22, 23/24) оставляет журнал (см. письмо О. к Погодину от 12 янв. 1829: Барсуков, кн. 2, с. 260--63).
   Философия тождества привела О. к увлечению естеств. науками (причем он настаивает на превосходстве интеллектуальной интуиции над опытным знанием; см. критику эмпиризма в "Стариках на острове Панхаи"). Самый значит, замысел 20-х гг. -- ист. роман о мученике науки "Иордан Бруно и Петр Аретино" -- остался незавершенным (1825 -- нач. 30-х гг.; анализ рукоп. см.: Сакулин, ч. 2, с. 6--12; см. также: Прийма Ф. Я., О незаконченном романе О. "Иордан Бруно и Петр Аретино". -- "Доклады и сообщения филол. ф-та ЛГУ им. А. А. Жданова", в. 1, Л., 1949).
   С сер. 20-х гг. О. сближается с Пушкин, лит. кругом (еще в 1824 А. А. Дельвиг просил Кюхельбекера познакомить его с О, произв. к-рого намеревался печатать в "Сев. цветах" -- PC, 1875, т. 13, с. 377); в 1830 принимает активное участие в "Лит. газете" (см.: Турьян, 1991, с. 163).
   В 1830 О. публикует "Последний квартет Беетговена" ("СЦ на 1831"), год спустя "Ореге del cavalière Giambattista Piranesi" ("СЦ на 1832") -- первые появившиеся в печати новеллы из задуманной кн. "Дом сумасшедших". По свидетельству Гоголя, книга должна была включать "около десятка" повестей, рисующих "ряд психол. явлений, непостижимых в человеке" (письмо И. И. Дмитриеву от 30 нояб. 1832 -- Гоголь, X. 248). В общих чертах цикл, вероятно, сложился к сер. 30-х гг. Смысл назв. раскрыт О. в предполагавшемся введении к книге: "нет ни одного великого человека, к-рый бы в час зарождения в нем нового открытия ... не казался сумасшедшим", бездна разделяет мысль от выражения, в глазах "простолюдина" идеи высоких умов подвергаются "тому ж оптическому обману, к-рый безобразит для нас отдаленные предметы" ("Кто сумасшедшие?" -- БдЧ, 1836, т. 14). Центр, часть цикла, по-видимому, составляли повести о "художниках", "гениальных безумцах", нашедших "такие соотношения между предметами, к-рые нам кажутся невозможными". Наряду с трагич. фигурами Бетховена, великого музыканта, уходящего из жизни непонятым на вершине своих открытий, и Пиранези, грандиозные архитектурные фантазии к-рого не могут быть воплощены и становятся вечным мучением для своего творца, О. вводит в книгу фантастич. образ импровизатора Киприяно ("Импровизатор" -- "Альциона на 1833-й год", СПб., 1833), поэта, с помощью враждебных человеку "чудесных" сил избавляющегося от мук творчества и получающего дар "производить без труда", но при этом утрачивающего целостное восприятие мира и способность непосредственного чувственного переживания. Для "Дома сумасшедших" предназначалась также новелла о любимом композиторе О. -- "Себастиян Бах" (1834) (МН, 1835, ч. 2, май, кн. 1), одно из самых значит, произв. О. 30-х гг., романтич. биография великого музыканта, свободно сочетающая вымысел с подлинными фактами. Бах для О. -- образец того, каким "должен быть художник", осененный "религ. вдохновением", познавший "ныне потерянное таинство" высшей гармонии и недоступные простому человеку сферы духовной жизни. Но и его жизнь приходит к трагич. концу: испытав непонимание и отчужденность самых близких людей, покинутый вдохновением, Бах умирает одиноким ослепшим стариком. Вместе с тем представления О. о художнике уже здесь отличаются от банальною романтич. представления о "высоком безумии художника" (ср. "Блаженство безумия" Н. А. Полевого). В позднейшей авт. интерпретации герои новелл "Дома сумасшедших" предстают как люди ущербные -- каждый по-своему ("Рус. ночи", 1975, с. 139-40). В нач. 30-х гг. О., предваряя А. С. Хомякова и Киреевского, высказывает мысль о "целостности" как "идеальной задаче внутр. работы человека" (Зеньковский, с. 152).
   Новеллы о художниках окончательно упрочили лит. известность О. Пушкин назвал "Последний квартет Беетговена" статьей, "замечательной и по мыслям и по слогу", доказывающей, "что возникают у нас писатели, к-рые обещают стать наряду с прочими европейцами, выражающими мысли нашего века" (из письма А. И. Кошелева к О. от 21 февр. 1831 -- PC, 1904, No 4, с. 206). В связи с "Импровизатором" в критике заговорили о появлении в рус. словесности нового жанра -- "философической повести" ("Молва", 1833, No 5, с. 18--19; об О. как родоначальнике филос. повести в рус. лит-ре см. также: Давыдов И. И., Чтения о словесности, т. 3, М., 1838, с. 346). В целом виде "Дом сумасшедших" в печати не появился, предназначенный для него лит. материал впоследствии вошел в ром. "Рус. ночи".
   1830 -- нач. 1840-х гт. -- время расцвета лит. творчества О. Он пишет много и в разных жанрах, работая параллельно над несколькими замыслами; произв. О. этого времени обнаруживают явное стремление к циклизации. В 1833 печатает "Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласным" (СПб.; начало работы можно отнести к 1830; см.: Турьян, 1991, с. 215; "Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту" опубл. ранее в альм. "Комета Белы", СПб., 1833). В сб-к вошли фантастич. сказки, разные по типу повествования и сатирич. направленности: рядом с образцами социальной сатиры и бытовой фантастики ("Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем", "Сказка о том, по какому поводу коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое воскресенье поздравить своих начальников с праздником"), дидактико-аллегорич. рассказа ("Сказка о том, как опасно девушкам..." -- критика "басурманского" воспитания, превращающего светских красавки в бездушных и бессмысленных кукол; "Деревянный гость, или Сказка об очнувшейся кукле и господине Кивакеле") представлены тексты более сложной лит. природы. В "Жизни и похождениях одного из здешних обывателей в стеклянной банке, или Новом Жоко" сюжет франц. сентиментальной прозы, спародированный О. в манере новой "неистовой словесности", оборачивается филос. гротеском (трансформация темы естественного человека в картину пожирающих друг друга пауков в банке). "Игоша", обработка фольклорной былички, стал первым в его творчестве опытом "психологической" фантастики, в к-ром он обращается к проблеме существования и взаимодействия разных уровней сознания: детского (и близкого к нему народного), открытого мифу, и сознания совр. взрослого человека [анализ сказки см.: Турьян М. А., "Игоша" В. Ф. Одоевского (К проблеме фольклоризма). -- РЛ, 1977, No 1].
   Объединяющим началом цикла является фигура "сочинителя" или "собирателя" сказок Иринея Модестовича Гомозейки, ученого чудака, ломающего голову "над началом вещей и прочими тому подобными нехлебными предметами". Гомозейка выступает своего рода alter ego автора (см., напр., письмо матери О., увидевшей в Гомозейке портрет сына: Сакулин, ч. 2, с. 36. прим. 3); от его лица О. выступает с проповедью целостного познания мира, стремление к к-рому лежало в основе многих важнейших естественно-научных открытий; в этой связи О. ссылается на средневековых ученых, незаслуженно забытых рассудочным девятнадцатым веком, "обрезавшим крылья у воображения".
   В композиц. решении "Пестрых сказок" определяющую роль, по-видимому, сыграли вышедшие в окт. 1831 пушкин. "Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.". В намеренно сниженном образе рассказчика "Пестрых сказок" можно видеть "как бы "городской", "столичный" вариант Ивана Петровича Белкина" ("Пестрые сказки", 1996, с. 134 и далее). На О. могли повлиять и "Вечера на хуторе близ Диканьки" Гоголя. С Гоголем О. сближает также интонация иронич. сказа, смягчающая общий дидактизм книги. В совр. критике чаще рассуждали о глубоком различии (при внешнем сходстве) между художником Гоголем с его пафосом "любви к жизни" и дидактиком О. с его только "отриц. пафосом" (Григорьев, Критика, с. 195; см. также: Белинский, I -- "О рус. повести и повестях г. Гоголя").
   Ощущение творч. стили "Пестрых сказок" с повестями Пушкина и Гоголя проявилось в проекте задуманного О. и Гоголем альм. "Тройчатка", куда должны были войти повести трех рассказчиков -- Белкина. Гомозейки и Рудого Панька. Проект не осуществился из-за отката Пушкина (см. его письмо к Г), от 30 окт. 1833 -- Переписка А. С. Пушкина, т. 2. М., 1982, с. 426--27). После этого О. и Гоголь собирались вдвоем издать альм. "Двойчатка", к-рый тоже не состоялся но нсита. причинам (см. письмо О. к М. А. Максимовичу конца 1833 -- КС, 1883, No 4, с. 846). Об устойчивом интересе О. к фигуре Белкина свидетельствуют и его Незаверш. "Домашние заметки, собранные старожилом" (50-е п.), задуманные как прямое подражание "Истории села Горюхина".
   "Пестрые сказки" печатались под наблюдением Гоголя (eu. письмо Гоголя к Л. С. Данилевскому от 8 февр. 1833 -- Гоголь, X, с. 260: "Пестрые сказки". 1996, с. 151--52). Изд. носило экспериментальный характер: необычная полиграфия, авт. пунктуация, намеренная архаизация орфографии. О. определял свои "Сказки" как лит. шутку, "которой главная мысль была доказать возможность роскошных изданий в России и пустить в ход резьбу на дереве..." (Соч., 1844. ч. 3, с. 169).
   Критич. отклики на книгу были противоречивы (их подборку см.: "Пестрые сказки", 1996, с. 111--28). Смысл ее не был вполне ясен современникам (см. письмо Кошелева к О. от 1 мая 1833: "Мы с удовольствием их читаем, но вообще они не произвели сильного действия: весьма немногие понимают их. а еще менее людей, к-рьк ценили бы по настоящему их достоинству" -- Сакулин, ч. 2, с. 36; ср. восп. Погодина -- "В память о кн. О.", с. 55). Скептически отозвался о сб-кс Пушкин (на замечание О., что писать фантастич. сказки чрезвычайно трудно): "Да если оно так трудно, зачем же он их пишет? Кто его принуждает? Фантастич. сказки только тогда и хороши, когда писать их нетрудно" (цит. по: Соллогуб В. А-, Повести. Восп., Л., 1988, с. 578). С резкой рец. выступил Н. А. Полевой, ставивший в упрек О. холодный нравоучит. аллегоризм, неудачное подражание Гофману и слишком аристократич. тон (MT, 1833, No 8, с. 572--82). Многие отмечали дидактизм О., отличающий сто "Сказки" от "простодушной" фантастики Гофмана (см., напр., письмо П. А. Вяземского Жуковскому от 14 апр. 1833 -- РА. 1900, кн. 1, No 3, с. 373). Белинский, видя в "Сказках" пример низшего, "рефлективного" типа творчества, утверждал, что повесть для О. была "не целию, но так сказать средством, не существенною фирмою, а удобною рамою" ("О рус. повести и повестях Гоголя"). Реагируя на критику. О. с грустью признавал: "повесть не по моей части" (Сакулин. ч. 2, с. 301) и выражал готовность изменить свою манеру (см. письмо Шевыреву о цикле "Записки гробовщика" как о попытке писать в "пластич. роде" -- Сакулин, ч. 2, с. 298). При жизни О. "Пестрые сказки" как целостный цикл не переиздавались. Шесть сказок из девяти были включены в ч. 3 Соч. 1844: пять составили раздел "Отрывки из "Пестрых сказок"": шестая, "Игоша", в существенно переработанном виде вошла в "Опыты рассказа о древних и новых преданиях".
   "Пестрые сказки" должны были входить в более широкий цикл, объединенный личностью Гомозейки. Центр, место в цикле занимала авто-биогр. "хроника" -- "Жизнь и похождения Ирннея Модестовича Гомозейки, или Описание его семейственных обстоятельств, сделавших из него то, что он есть н чем бы он быть не должен", где О. переселяет своего героя в провинцию; в сохранившихся отрывках намечена широкая панорама провинц. быта. К хронике примыкает "История о петухе, кошке и лягушке. Рассказ провинциала" (впервые под загл. "Отрывок из записок Ирннея Модестовича Гомозейки" -- БдЧ, 1834, т. 2); Гомозейко появляется также в более позднем, служащем переходом к фантастич. повестям рассказе "Привидение (Из путевых заметок)" (ЛПРИ, 1838, No40; весь рукоп. мат-л, относящийся к циклу, опубл. в кн.: Пестрые сказки, 1996). Псевд. Ириней перешел впоследствии в соч. О. для детей ("дедушка Ириней") и просветительские книги для народа ("дядя Ириней").
   В 1834 О. печатает опыт прозы для детей -- "Городок в табакерке" (СПб.). Сюжет "Городка..." основан на парадоксе, имевшем для О. принципиальное значение: рождение музыки подчинено стать строгим и определенным закономерностям, что может быть формализовано и автоматизировано. Герой-ребенок, а вместе с ним и автор рассматривают с живым любопытством странный и пугающий механич. мир музыкальной шкатулки. Современники увидели в повести только удачное решение пед. задачи (см., напр.: Белинский, IV, 108); особое обаяние придуманного О. мира с "черепаховым небом" оказалось замеченным лишь в 20 в. В 1834 и 1835 О. совм, с Б. А. Врасским издает "Дет. книжки для воскресных дней", где публикует сказки и др. произв. ятя дет. чтения (см. также отд. изд.: "Сказки и повести для детей дедушки Иринея", "Мороз Иванович" -- обе: СПб., 1841). Наряду со сказками для детей, несшими отчетливые просветит, функции, О. -- автор ряда соч. по теоретич. и практич. вопросам педагогики (краткий обзор см.: Избр. пед. соч., с. 337--60).
   Утверждение высоких идеалистических начал в жизни человека, звучащее в "Пестрых сказках", становится одной из центр, тем прозы О. 30-х гг., посв. светскому обществу. Здесь нашла продолжение линия творч. развития О., намеченная его ранними сатирич. произв.: определенный худож. схематизм, обличит, пафос, широкие филос.-дидактич. обобщения. В ряде произв. О. показывает, как мельчает и гибнет человеческая душа в столкновении с обществ, средой, отторгающей всякие порывы ума и сердца. Юношу-идеалиста, героя новеллы "Новый год. (Из записок ленивца)" (ЛПРИ, 1837, No 1; подпись Безгласный; в Соч. 1844 вошло с датой 1831), светская жизнь превращает в пустого заурядного человека. [Тема превращения совр. идеалиста, молодого восторженного поэта, мечтающего бескорыстно служить и быть полезным отечеству, в практичного честолюбивого чиновника-бюрократа должна была быть развита во второй части трилогии "4338-й год" -- опубл. отрывок "Петербуржские письма" (МН, 1835, ч. 1; подпись: В. Безгласный.] Трагедии человеч. жизни, лишенной духовных стремлений и нравственного смысла, посвящена новелла "Бригадир" (альм. "Новоселье", 1833, ч. 1; первоначально предназначалась для цикла "Дом сумасшедших"); рядом с ней возникают резко обличит, картины петерб. света в "Бале" (там же) и "Насмешке мертвого" (альм. "Денница на 1834 г.", М" 1834; впоследствии под загл. "Насмешка мертвеца" включена в "Рус. ночи", в "Ночь четвертую", куда вошли также "Бал" и "Бригадир"). Противопоставляя себя совр. нравоописателям, рисующих жизнь гостиных "из слухового окна, а иногда ... и из передней" ("Пестрые сказки", 1996, с. 52), О. стремился не к поверхностной критике порочного высшего общества, а к проникновению в его глубинные механизмы. В наиб. ориг. светской пов. "Княжна Мими" (БдЧ, 1834, т. 7) впервые в истории жанра гл. персонаж?" становится не романтич. героиня, г старая дева-сплетница, чью душу погубила бессмысленность светской жизни. Во внешней прозаичности типа проглядывает демонизм (по первонач. замыслу в княжну Мими вселяются бесы), но гл. предметом авт. анализа становится не психология героини, а изучение обществ. условий, порождающих лица такого рода, механизм зарождения и движения б обществе слухов и сплетен. Уже первые критики отметили в повести умение "анатомировать" свет, живость рассказа, оригинальность характеров (Я. М. Неверов -- ЖМНП, 1835. No 7, с. 187--88; ЛПРИ. 1835, No 74, с. 590). "Одною из лучших рус. повестей" назвал "Княжну Мими" Белинский (VIII, 313). Гл. героиня пов. "Княжна Зизи" (ОЗ, 1839, т. 1), напротив, необыкновенная женщина, к-рая в матом семейном круге умела показать более благородства и твердости души, нежели многие мужчины на поприщах более возвышенных; в творчестве О. это один из немногих опытов создания целостного характера.
   К светским повестям примыкают произв., посв. жизни др. слоев общества. Наиб. значит. замысел -- цикл "Записки гробовщика". О. задумал ряд картин, дающих широкую панораму совр. рус. жизни, увиденной глазами гробовшика -- человека "присутствующего решительным минутам нашего существования". [Здесь развита идея более раннего замысла -- "Отрывков из журнала доктора" (ЛГ, 1830, No 17; подпись Гр.; продолжение не появилось).] Замысел "Записок гробовщика" не был реализован; опубл. только три повести: "Сирота" ("Альманах на 1838 г."), "Живописец" (ОЗ, 1839, т. 6) и "Мартингал" ("Петерб. сб-к", СПб., 1846). (Обзор светских повестей и бытовой беллетристики О., в т, ч. рукоп. мат-лов, см.: Сакулин, ч. 2, с. 101--68.)
   В своем петерб. (а затем и моск.) салоне (начало особенной популярности -- 1830--31) О. предпринял уникальную попытку сблизить ученых, музыкантов, литераторов, чиновников, светских людей и разночинцев. Здесь бывали И. П. Сахаров, Н. Я. Бичурин, Глинка, А. С. Даргомыжский, Пушкин, Жуковский, Вяземский, Е. П. Ростопчина, Лермонтов, Шаховской, И. А. Крылов, И. И. Панаев, Белинский, Д. Д. Блудов, Е. И. Голицына ("Princesse Nocturne") и др. (свод мат-лов см.: Аронсон М., Рейсер С., Лит. кружки и салоны, Л., 1929, с. 171--182; см. также: Лит. салоны). "Пятницы" в его моск. салоне посещали А. Н. Островский, А. Н. Майков, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, А. А. Фет (см. восп. Г. А. Лароша в кн.: Чайковский М. И., Жизнь П. И. Чайковского, т. 1, М.--Лейпциг, 1903, с. 256--57). Салон был своеобразным муз. центром сев. столицы, где играли почти все приезжие знаменитости, в т, ч. Ф. Лист (1842) (см.: Глинка М. И., Лит. наследие, т. 1, Л.--М., 1952, с. 219; Иванов-Корсунский Вл., Муз. деятельность кн. О. -- В кн.: Муз. летопись. Статьи и мат-лы под ред. А. Н. Римского-Корсакова, сб. 1, П., 1922, с. 111).
   Разночинцы, несмотря на усилия гостеприимного хозяина, чувствовали себя неуютно; по мнению людей "сороковых годов", привыкших к атмосфере кружка, у О. собирались люди, "ничего не имевшие общего, кроме нек-рого страха и отвращения друг от друга" (Герцен,1Х,30). Социальная поза О., чиновника, писателя и придворного, подчас вызывала раздражение; по словам Герцена, О. "много лет приискивает средства быть разом человеком Петербурга и человеком человечества, а удастся плохо, он играет роль какой-то Zwittergestalt и несмотря на всю прелесть души -- виден и камергерский ключ на залу" (XXII, 99).
   В кон. 30-х -- нач. 40-х гт. О. публикует неск. повестей мистериального, мистич. и фантастич. содержания: "Сегелнель, или Дон Кихот ХГХ столетия. Сказка для старых детей. (Отрывок из 1-й части)" ("Сб-к на 1838 г.", СПб., 1838); "Сильфида. Из записок благоразумного человека" ("Совр.", 1837, ч. 5); "Косморама" (ОЗ, 1840, т. 8), "Сатамандра" (ОЗ, 1841, т. 14, No 1), "Южный берег Финляндии в нач. XVIII столетия" (УЗ, 1841); две посл. повести в изд. 1844 составили дилогию под общим назв. "Саламандра". Эти повести принадлежат к лучшей, наиб. ориг. и вместе с тем наименее изученной части наследия О. и отражают эволюцию его филос. взглядов 30-х гг. (характер этой эволюции понимается по-разному: П. Н. Сакулин определял ее как движение от раннего шеллингианства к "мистич. идеализму" и позднее к "реализму" позитивист, толка; Ю. В. Манн вслед за О. отмечал близость "мистич. идеализма" к "философии откровения" позднего Шеллинга). Отношение О. к учению Шеллинга на разных этапах развития писателя вызывает разногласия (обзор лит-ры: Каменский, с. 57--63); неизменным остается романтич. универсализм О., получивший обоснование в его статьях и в "Рус. ночах": он стремится интегрировать в единой системе худож., филос.-религ. (вплоть до мистич. и теософских) представления и достижения совр. опытного знания. Отсюда и принципиальный энциклопедизм О. -- мыслителя и художника, в 30-е гг. углубленно изучающего труды средневековых и новых мистиков (Я. Бёме. Л. К. Сен-Мартена, Э. Сведенборга, позднее Дж. Порденджа). алхимиков (Парацельса и др.), масонскую лит-ру, с др. стороны, -- новейшие труды по химии, физике, естеств. наукам, медицине, полит. экономии, статистике, этнографии и пр.; следы этих занятий обнаруживаются уже в "Пестрых сказках". О. пытается найти некую метасистему, примиряющую внешне полярные противоположности (установка, аналогичная исканиям Шеллинга; ср. запись беседы с Шеллингом в путевом дневнике О. 1842 -- в его кн.: О лит-ре и иск-ве, с. 138-- 141). В этой метасистеме особое место отводится гносеологии; отсюда -- обостренный интерес О. к проблемам психич. жизни и в особенности к явлениям на грани бессознательного (сон, "животный магнетизм", месмеризм), а также к физич. феноменам, не получившим рационального объяснения (электричество). Уже в 30-е гг. "мистич. идеализм" О. пронизан элементами позитивного знания (см.: Cornwell, р. 75--90, с указ. на лит-ру). Он пишет ряд статей и заметок по вопросам психологии, сопутствующих его повестям "и иногда содержащих истолкование их худож. мотивов" ("Наука инстинкта. Ответ Рожалину"; "Психол. заметки" -- "Совр.", 1843, т. 32; "Письма к графине Е. П. Р<остопчиной> о привидениях, суеверных страхах, обманах чувств, магии, кабалистике, алхимии и других таинственных науках" -- ОЗ, 1839, т. 1, No 1--2). Согласно О., высшей формой познания мира является интуитивное ("инстинктуальное") знание, возникшее как результат непосредственной связи человека с природными началами, утраченное с развитием цивилизации и замененное рационалистическим и утилитарным знанием, имеющим свой ограниченный круг применения; "инстинктуальное" знание сохранялось в магич. обрядах, теориях мистиков и алхимич. опытах; новая наука должна по возможности объединять обе эти сферы. Эта проблема является одной из центральных в фантастич. повестях О. ("Косморама", "Саламандра", "Игоша").
   По-видимому, наиб. ранним филос.-фантастич. замыслом О. был "Сегелнель" (ряд набросков к неосуществл. обширному замыслу восходит к нач. 30-х гг. -- см.: Сакулин, ч. 2, с. 51--68), где разработка темы носила характер мистерии. Сегелнель -- падший дух, преданный Люциферу, но одержимый любовью к людям; он принял человеч. облик и введен в бытовую (в т, ч. чиновничью) среду, где играет роль "рус. Дон Кихота" и отчасти "рус. Фауста". О. ставит здесь и занимавшую мистиков проблему дуализма человеч. природы. Тема "двоемирия" становится конституирующей в "Космораме" и в задуманном цикле повестей об общении человека со стихийными духами ("Сильфида", "Саламандра", ненаписанная "Ундина"). Сохраняя свою мистич. основу (в особенности в "Космораме"), эта тема приобретает натурфилос. характер. В "Сильфиде" герой-интеллектуал с чертами "любомудра" уходит от пошлой провинц. среды в чтение алхимич. лит-ры и физич. опыты, результатом к-рых становится появление стихийного духа воздуха -- Сильфиды; излечение ("бульонными ваннами") от мнимого сумасшествия оборачивается для него духовной деградацией. По проблематике (противопоставление поэзии творчества и пошлой обыденности, где духовное начало воспринимается как сумасшествие) "Сильфида" еще связана с общим замыслом "Дома сумасшедших", однако намеченные в ней темы получают автономное развитие в "Космораме" и "Саламандре". В первой повести шея "двоемирия" на уровне "микрокосма" и "макрокосма" (человека и мира) реализуется в символич. образе косморамы, в к-рой герой (в начале повести -- ребенок) видит грядущие события своей жизни и жизни окружающих его людей, при этом инобытие их не тождественно их реальному бытию. Сам герои в ином мире выполняет роль "орудия казни"; это раздваивает его жизнь и отчуждает его от общества. Ряд мотивов повести восходит к антропософ. и теософ. доктринам (образ графа-мертвеца, возвращающегося в земном обличье и концентрирующего в себе зло и преступления нескольких поколении,-- идея "кармы"). Особое место в повести принадлежит образу Софьи ("мудрость") -- наивной и необразованной девушки, инстинктивно постигающей таинство смерти и божественной любви-самопожертвования (одна из распространеннейших идей в масонских учениях). Комплекс идей, связанных с этим образом, получает развернутое воплощение в "Саламандре".
   Сюжет повести, первоначально отнесенный к средневековой Италии, локализовался в Финляндии и России периода Сев. войны 1700--1721 и реформ Петра 1. Герои -- Эльса и Якко -- финны, представители народа, по мысли О., сохранившего древние связи с природными началами и "инстинктуальное" постижение мира, что дает им способность к магии и ясновидению. Эльса -- бессознательная обладательница такого знания: ее инобытие -- "саламандра", стихийный дух огня: в реальной жизни она ничего не знает о своей второй ипостаси и в ней говорит некий не осознаваемый ею внутр. голос (ср. Софья в "Космораме"). Натурфилос. субстрат этого образа выражен яснее, чем в "Космораме"; вслед за второй частью своей дилогии О. пишет "Орлэхскую крестьянку" (ОЗ, 1842, т. 20, No 2). в основе к-рой -- подобный же случай "раздвоения личности", описанный клинич. медициной. Распадение сстсств. связей, ставшее трагич. последствием цивилизации, символизируется образом Якко, друга детства и предполагаемого жениха Эльсы: оторванный войной от родной почвы, получив европ. образование и став участником реформ Петра I, он постепенно отравляется ядом утилитаризма, меркантилизма и рационализма, царящих в столике. Фокусом идейной проблематики повести являются сиены алхимич. опытов, путем к-рых Якко пытается добыть "философский камень" -- эликсир жизнн. превращающий неблагородные металлы в золото. Ключом к тайному знанию оказывается не изучение алхимич. книг, а любовь Эльсы-Саламандры, иррациональное приобщение к началу вещей (ср. неоплатонич. пониманне любви как всеобщего связующего начала); предав эту любовь, Якко довершает свое падение и гибнет в пламени жертвой мести Саламандры (анализ повести см.: Турьян М. А., Эволюция романтич. мотивов в пов. О. "Саламандра". -- В кн.: Рус. романтизм. Л., 1978).
   В 1835 О. -- один из организаторов ж. "Моск. наблюдатель"; к тому же времени относятся неосуществленные проекты собств. изд. -- ж-лы энциклопедич. характера с обширной программой: "Совр. летописец политики, наук и лит-ры" (совм. с Пушкиным) и "Сев. зритель" (совм. с А. А. Краевским). С момента основания ж. "Современник" О. -- ближайший сотрудник Пушкина по изданию. В отсутствие Пушкина вместе с П. А. Плетнёвым редактирует и издает т. 2, где, в частности, напечатана ст. О. "О вражде к просвещению, замечаемой в новейшей лит-ре" -- резкое выступление против "торговой словесности", в первую очередь О. И. Сенковского и Булгарина (заглавие предложено Пушкиным, называвшим статью "дельной, умной и сильной"; по первонач. плану она в качестве программной должна была открывать том). [Враждебное отношение Сенковского к О. видно из язвительной рец. на Соч. 1844: БдЧ, 1844, No 9; см. рукоп. ответ О.: "Рус. ночи". 1975, с. 231--34. Осенью 1836 вместе с Краевским предлагает Пушкину план преобразования "Современника" в ежемес. журнал с доп. ежеквартальным альм. "Рус. сборник" (подробнее см.: Турьян, 1991, с. 282--92).
   Высокая оценка "Современника" и всей журн. деятельности Пушкина дана в ст. О. "О нападениях петербургских журналов на русского поэта Пушкина" ("Пушкин, эта радость России, наша народная слава", -- писал О. в ответ на заявления "Б-ки для чтения", "Сына отечества" и в первую очередь "Сев. пчелы" о падении таланта поэта; статья предназначалась для "Моск. наблюдателя", но не была опубл., впервые: РА, 1864, No 7). О. был автором известного некролога "Солнце нашей Поэзии закатилось!.." (ЛПРИ. 1837, No 5) и ряда статей, посв. памяти Пушкина (см.: Заборова Р. Б., Неизданные статьи О. о Пушкине. -- В кн.: Пушкин. Иссл., т. 1). В числе ближайших друзей участвовал в изд. посмертного "Современника" и Собр. соч. поэта.
   В 1837 О. -- фактич. ред. "Лит. приб. к "Рус. инвалиду"", выкупленных у А. Ф. Воейкова (соред. -- Краевский и В. А. Владиславлев).
   Замысел энциклопедич. журнала, способного объединить лучшие лит. силы и противостоять "торговому направлению", в особенности журнальному диктату Сенковского, был осуществлен в обновленных "Отеч. записках", к-рые О. купил с 1839 на паях с Краевским и Врасским (см.: Могилянский А. П., А. С. Пушкин и О. как создатели обновленных "Отеч. записок". -- "Изв. АН СССР. Сер. истории и философии", 1949, т. 6, No 3). Первые годы печатает в журнале худож. и филос.-публиц. произв., статьи и реп. по вопросам науки, промышленности и пр. После 1842 перестает играть в редакции важную роль. Свое понимание просветит, задач "толстого" рус. журнала, призванного удовлетворить интересы каждого из его читателей. О. дал в очерке "Утро журналиста" (ОЗ, 1839, т. 7; подпись: С. Размоткин): практич. цели журнала -- "мирить и соединять науку с жизнью". К рассуждениям о существующей в сегодняшней России бездне "между наукою и жизнию, между литературой и жизнию, между поэзией и жиз-нию" О. вернулся в ст. "Записки для моего праправнука о русской литературе" (ОЗ, 1840, т. 13), содержавшей пессимистич. оценку состояния совр. рус. словесности и резкие обвинения в адрес "литературных поставщиков", сделавших из лит-ры лишь "промысел". С приглашенным в "Отеч. записки" Белинским отношения складывались сложно: по восп. О., "всякий раз, когда мы встречались с Белинским (это было редко) мы спорили жестоко", но О. называл его "одною из высших философских организаций", какие он когда-либо встречал (РА, 1874, кн. 1, стб. 339). Итогом разногласий стала статья Белинского о "Рус. ночах" (Белинский, VIII), воспринятых им в осн. в свете идей, близких к славянофильским; О. возражал на нее в письме Краевскому (Сакулин, ч. 2, с. 450--53). (Блок воспринимал О. и Белинского как "полюсы нашей мысли", "братьев-врагов" -- Блок. VI, 139).
   В 1844 О. издает Соч. (ч. 1--3), ставшие для большинства читателей итогом его лит. деятельности. Печатавшиеся ранее произв. объединены здесь в тематич. разделы и циклы; ч. 1 занята ром. "Рус. ночи", куда вошли новеллы, предназначавшиеся ранее для "Дома сумасшедших" (ср. подобное же собирание романа из уже опубл. новелл в "Герое нашего времени" Лермонтова).
   Значительность издания, и прежде всего "Рус. ночей", признавалась всеми (см.: (П. А. Плетнев) -- "Совр.", 1844, No 11; Кюхельбекер, с. 423). Однако для В. Н. Майкова, как и для Белинского, соч. О были памятником ушедшей эпохи. С уважением отозвавшись о моралистам, пафосе О., Майков не принял ни его творч. манеры (отрицая у него худож. оправданность фантастического), ни "лирич. науки": несостоятельны, по мнению критика, попытки науч. решения "вопросов жизни человеческой", к-рые не могут быть разрешены наукой, неплодотворно смешение рассудка и "настроения" там, где подход должен быть строго рациональным (Майков, с. 199--200).
   "Рус. ночи" воспроизводили распространенную в европ., в т, ч. рус, прозе перв. трети 19 в. композиц. структуру -- цепь рассказов, объединенных рассуждениями действующих лиц. Новеллы "Дома сумасшедших" (и нек-рые др.) поданы как рукопись, оставшаяся от двух шеллингианцев 20-х гг.; ее обсуждают четыре приятеля -- люди следующего поколения. В контексте романа прежде самостоятельные новеллы, авторство к-рых теперь приписано разным персонажам, несколько изменяют свой смысл, становясь иллюстрацией к.-л. определенной точки зрения. Сам О. определял "Рус. ночи" как "драму", где "целая жизнь одного лица служила бы вопросом или ответом на жизнь другого" ("Рус. ночи", 1975, с. 8).
   Филос. ром. "Рус. ночи", построенный как беседа о смысле жизни, -- явление уникальное в рус. лит-ре и одновременно соответствующее представлениям европ. романтиков о романе как наиб. совершенном жанре (см.: Гиппиус, с. 16). Хотя О. часто упрекали в рационализме, поиски истины в "Рус. ночах" органически связаны именно с формой худож. произв., а не филос. трактата. По убеждению О., истина не передается на неточном человеч. языке (или на неточном языке совр. науки), на нее можно лишь указать символами. О. полагает, что язык, прежде всего из-за исторически сложившейся непроизвольной ассоциативности, бессилен передать мысль: "Когда мм говорим, мы каждым словом вздымаем прах тысячи смыслов, присвоенных этому слову и веками, и рахтичными странами, и даже отдельными людьми" ("Рус. ночи", 1975, с. 142). Обыкновенный язык не только лишен логич. точности, но и слишком связан с материальной стороной жизни, потому не может отразить мистич. суть событий; отсюда необходимость творч. отношения к языку. Наиб. адекватен мысли в ее живой целостности, не отделимой от "внутр. чувства", язык иск-ва, из иск-в же наиб. совершенным языком владеет музыка (о поисках совершенного языка: вошедшая в "Рус. ночи" новелла "Последний квартет Бетховена"; "вопрос о сущности музыки..." -- Рус. эстетич. трактаты, т. 2; письмо Краевскому от 1844 -- "Рус. ночи", 1975, с. 235).
   Персонажи романа, по словам О., "историко-символические лица"; крайняя степень обобщения часто проявляется и в подчеркнуто неопределенном характере изображаемого пространства ("в том городе", "из страны в страну" и проч.). По глобальности и широте поставленных проблем (что такое прогресс, в каком направлении совершается развитие человечества, какой момент всемирной истории воплощает совр. общество) "Рус. ночи" явились одним из самых ярких произв. романтич. универсализма (см. подробнее: Манн, 1969, с. 113--19). В то же время роман стал своего рода итогом филос. движения О. 20--30-х гг. -- отказом от систематич. решения "вопроса о значении жизни". Из четырех приятелей, героев романа, представляющих совр. утилитаризм, прагматизм, преклонение перед опытным знанием (Виктор и Вячеслав) и шеллингианство (Ростислав), авт. мнения наиб. полно выражает Фауст, к-рый определен О. как "мистик", не высказывающий своего решения, но удовлетворяющийся символизмом (см. "Примечание к "Рус. ночам"" нач. 60-х гт. для предполагавшегося переизд. -- "Рус. ночи", 1975, с. 191--92). Увлекающийся, подобно самому О., опытной наукой, свободно ориентирующийся в сфере последних науч. открытий и теорий, Фауст отвергает возможность представить все многообразие мира как единство -- ятя новой филос. системы еще не настало время.
   Осн. тон романа -- разочарование, в плодах тысячелетней истории цивилизации, неудовлетворенность состоянием совр. человечества в целом. Одна из главных бед сегодняшнего дня, по мнению О., -- жесткий систематизм. В науке, отказавшейся от интуитивного проникновения в сущность вещей и якобы достигшей высшей степени совершенства на пути эмпирич. опыта и абстрагирующего мышления, "нет явления, для к-рого бы не существовало тысячи противоположных объяснений", не познана "внутр. связь между веществами", законы природы остаются загадкой. В сфере обществ, отношений систематизм, по мнению О., ярче всего проявляется в совр. формах западной цивилизации, утратившей представление о поэтич. началах, стремящейся к благу Bceiu общества в целом и игнорирующей счастье каждого отдельного человека. В "Рус. ночи" включены два резко полемич. отклика на новейшие европ. обществ.-экономич. теории: "Последнее самоубийство" -- картина развития человечества в соответствии с теорией народонаселения Т. Мальтуса, и "Город без имени" (впервые как самост. произв.: "Совр.", 1839, кн. 1) -- рассказ о вырождении общества, в основу к-рого положен бентамовский закон пользы как определяющего двигателя всех действий человека.
   В эпилоге "бальной", дошедшей до последней степени своего развития, прагматич. зал. цивилизации О. противопоставляет Россию, в жизни к-рой видит стремление к цельности и полноте знания. Заключит, фраза романа: "Девятнадцатый век принадлежит России!". О. заявлял, что первым "выговорил значение России в мире, чем теперь пробавляются многие" (Цехновицер, с. 67; с этим соглашается, напр., Зеньковский). Эпилог был написан до публикации "Философич. письма" П. Я. Чаадаева, хотя явно соотнесен с идеями последнего: "... я написал эпилог ... как будто нарочно совершенно противуположный статье Ч<аадаева>; то, что он говорит об России, я говорю об Европе, и наоборот" (письмо О. к Шевырёву от 17 нояб. 1836 -- РА, 1878, No 5, с. 57). Убеждение, что России предназначено выполнить великую обшечеловеч. миссию и стать во главе всемирного просвещения, сближающее взгляды О. с воззрениями славянофилов, должно было полнее быть развито в незавершенном романе-утопии "4338 год" (опубл. отрывок: "4338-й год. Петербургские письма. От Ипполита Цуниева, студента Главной Пекинской школы, к Лингину, студенту той же школы" -- УЗ, 1840; реконструированный текст с включением рукоп. см. Цехновицер). Утопия первонач. задумана как последняя часть трилогии; первые две части должны были быть посв. времени Петра I, началу рус. просвещения, и совр. О. эпохе 30-х гг. (обзор мат-лов см.: Сакулин, ч. 2, с. 170--78). Будущая Россия изображена как идеальное гос-во, самое сильное в мире; успехи его не столько в реформировании обществ. отношений (отсюда неодобрит. отзывы читателей след. поколения; см., напр.: Панаев, с. 120-- 121), сколько в достигнутом синтезе наук и технич. прогрессе, в высокой роли, отведенной в обществе иск-ву.
   Переизд. "Рус. ночей", задуманное О. в нач. 60-х гг., не состоялось. С учетом внесенных исправлений и доп. издано С. А. Цветковым (М., 1913).
   После 1844 О. опубл. только одно худож. произв. -- новеллу "Мартингал", если не считать многочисл. фельетонов (напр., фельетон в драматич. форме "Как бы пообедать? Дорожное происшествие" о рус. туристах в Финляндии -- СПбВед, 1857, 3 янв.). Пытался работать в новых лит. жанрах, но оставил только наброски, напр. ром. "Самарянин" (50--60-е гг.; действие происходит в 1842--61), где был, в частности, новый для рус. лит-ры герой -- разночинец (описание его естественно-научных экспериментов явно автобиографично; см.: Медовой М. И., Неосуществленный замысел О. -- В кн.: Рус. лит-ра и обществ.-полит. борьба XVIII--XIX вв., Л., 1971); отрывок "Школьный учитель" (опубл. М. Д. Филиным: РР, 1994, No 5, с. 32--36). В эпоху расцвета публицистики О. сводит к ней практически всю свою лит. деятельность, печатая статьи, очерки, восп., фельетоны в разл. изданиях: "Санкт-петерб. вед." (1857--61); "Искра" (1859, No 23; 1860, No 33); "Рус. архив" (1863, 1864. 1869); "Наше время" (1863); "Моск. вед." (1865); "Русский" (1867); "Беседы ОЛРС" (1867) и др.
   Статьи О. посв. подчеркнуто частным вопросам: напр., "Езда по моск. улицам" ("Голос", 1866, No 101; отд. изд. -- СПб., 1866). Впрочем, внимание к "мелочам" было свойственно О. всегда и даю повод Л. Н. Толстому говорить о нем: "самые неожиданные выводы из простейших вещей и не задумыванье перед приложением их к жизни" (Толстой, XLVIII, 74).
   В лит-ре об О. часто отмечался новаторский характер и одновременно худож. несовершенство его произв.: интересным был замысел, не всегда удачно воплощенный автором и позднее использованный другими [ср., напр., "Бригадира" и "Смерть Ивана Ильича" Толстого; "Хорошее жалованье, приличная квартира, ста!, освещение и отопление. (Домашняя драма)" (впервые в Соч. 1844, ч. 3, с датой 1838) и "Доходное место" Островского; "Отрывки из журнала доктора" и "Доктора Крупова" Герцена; "Живого мертвеца" (ОЗ, 1844, т. 32; с датой 1838) и "Бедных людей" Достоевского. У О. было чувство первенства и обделенности: "не одно мое сочинение бродит под именем других, и смешнее всего то, что ими иногда мне же глаза колют, как бы говоря: "вот бы де тебе что сделать"" (Цехи о виц ер, с. 67).
   В отличие от многих ровесников, ушедший из лит-ры О. высоко ценил представителей нового поколения, считая его "деятельнее прежнего -- и талантливее" (дневниковая запись от 4 апр. 1861 -- ЛН, т. 22/24, с. 132).
   Лит. деятельность О. на протяжении мн. лет тесно переплеталась с его многогранной деятельностью в сфере музыки. Первый выдающийся рус. музыковед, О. мог говорить о музыке языком "исследователя-аналитика и художественно-образным языком писателя-романтика" (Асафьев Б. В., Рус. музыка XIX и нач. XX в., 2-е изд., Л., 1979, с. 265--66). Высказанному в "Гномах XIX столетия" романтич. взгляду на природу музыки, представлению о музыке как синтезе науки и иск-ва О. остался верен до конца жизни. Наиб. близкой музыке наукой считал математику (см., напр., "Муз. грамота, или Основания музыки для немузыкантов", М., 1868, с. 3). Вместе с тем О. подчеркивает, что "музыка в большей связи с нравств. поступками человека, нежели как обыкновенно думают". Характер исполняемой музыки -- "один из обществ, термометров" ("Дилетанты. -- Вечера г-жи Плейель" (1839, "Муз.-лит. наследие", с. 178).
   Муз. летопись, созданная О.-критиком, охватывает с перерывами ок. 40 лет и содержит имена всех выдающихся совр. европ. исполнителей, приезжавших в Петербург, к-рый стал в 30--40-е гг. одним из центров муз. жизни (пианисты С. Тальберг, К. Шуман, А. Дрейшок, Л. Мейер, А. Гензельт, А. Герке, скрипачи Уле Булль, Ф. Лауб, А. Арто, А. Вьетан, виолончелисты Б. Ромберг, А. Серве, певцы Д. Паста, Д. Рубини). В статьях О. стремится утвердить значение серьезной музыки, остроумно критикуя "звукоблистательность" салонного репертуара, итальяноманию столичной аристократии (см., напр., "Русская или итальянская опера?", М., 1867, -- "Муз.-лит. наследие", с. 311--15). Замечания О. обнаруживают знатока-профессионала. Он ставит перед художником-исполнителем прежде всего эстетич. задачу -- "угадать" художника-сочинителя ("Лауб в моцартовском гемольном квинтете", 1865, -- там же, с. 303). О. дает не только сценич. образ исполнителя, но сравнивает стили, исполнительские школы, обсуждает проблему новаторства, соответствия технич. отделки и содержания произв. Исполнитель, по словам О., не должен выходить "из пределов инструмента", блестящие пассажи и "механизм пальцев" должны быть подобны "прекрасной раме вокруг Рафаэлевой картины" ("Смесь. Гензельт", 1838, -- там же, с. 171).
   Проблемы исполнительства О. решает не только как музыкант-теоретик, но и как исполнитель-практик (из восп. современника: "Князь сел за орган и с полчаса предавался самым пышным и изысканным фугам. Мало-помалу он перешел к русским, национальным напевам" -- Фет, с. 429; об О.-пианисте и импровизаторе см. также: Арнольд Ю. К., Восп., в. 3, М., 1893, с. 61).
   По многим свидетельствам, любимейшим композитором О. был И. С. Бах. Большинство муз. соч. О. написано в излюбленной Бахом форме фуги. С именем Баха связана работа О. по конструированию особого органа, имеющего ряд уникальных свойств и названного Себастьяноном, к-рый, по оценкам современников, был "полнее, совершеннее и эффективнее всех клавиатурных инструментов, доселе известных" (ОЗ, 1849, No 10, с. 342; этот инструмент, на к-ром импровизировал Глинка и к-рому Жуковский придумал домашнее имя Савоська, в 1922 еще находился в Петерб. консерватории; дальнейшая его судьба неизвестна; О. изобрел также энгармонический клавесин для акустич. опытов, "звукособиратель" и "акустич. микроскоп"). Считая Л. Бетховена гениальным последователем Й. Гайдна и В. А. Моцарта, О. был знатоком, тонким ценителем и пропагандистом его творчества еще тогда, когда нек-рые рус. меломаны называли его сумасшедшим (см. ст. "Еще об Уле Булле", 1838, -- "Муз.-лит. наследие", с. 158). В ст. о 9-й симфонии Бетховена (1836) О. утверждает, что с нее начинается "новый музыкальный мир... здесь все ново: новое соединение инструментов, новое сопряжение мелодий, здесь оркестр не сбор инструментов, где каждый играет сам, a потом все вместе; здесь один инструмент -- сам оркестр" -- "Муз.-лит. наследие", с. 115).
   В ст. "Берлиоз в Петербурге" (СПбВед, 1847, 2 марта) О. дал свое понимание новаторской сущности симфонизма франц. романтика и подготовил рус. публику к восприятию его музыки; см. тажке ст. "Концерт Берлиоза в Петербурге" (1847), написанную в форме письма к Глинке, что придало характеристике творчества композитора эмоциональный и непосредственный тон ("Муз.-лит. наследие", с. 222). После дружеской встречи О. и Берлиоза в 1867 между ними завязалась переписка (см.: "Сов. иск-во", 1937, 29 сент.; "Муз.-лит. наследие", с. 629).
   С произв. Р. Вагнера О. познакомился в 1857 в Берлин. т-ре. Первое впечатление было двойственным: "Таланта и драматизма много... Мелодичности более, нежели ожидал, но система нелепая" (цит. по: Бернандт Гр., Вагнер и О. -- "Сов. музыка", 1953, No 6, с. 70--71). После концерта Вагнера в Москве (1863) восторженная запись в дневнике О.: "Приехав, не мог удержаться, чтобы не написать о нем статьи" (ЛН, т. 22--24, с. 165). О. опубл. статьи "Вагнер в Москве" и "Первый концерт Вагнера в Москве" (обе -- 1863; "Муз.-лит. наследие"). На обеде, устроенном в честь Вагнера, О. произнес приветственную речь, назвав Вагнера "великим художником, смело раздвинувшим ее (музыки) область"; речь Boiaia в ст. О. "Рихард Вагнер и его музыка" (1863), написанную на отъезд композитора ("Муз.-лит. наследие"). Позднейшие высказывания О. о Вагнере неоднозначны: "Как ни уважаю его, но злоупотребление диссонансов ведет его к монотонии" (ЛН, т. 22--24, с. 221; о "беспрестанном употреблении тритона" -- там же, с. 116; об отрицательном отношении к опере "Тристан и Изольда" -- см. в кн.: Кремле в Ю. А., Рус. мысль о музыке, т. 2, Л., 1958, с. 45).
   О. полагал, что в истории музыки существуют три примера "дивной организации" -- Моцарт, Лист и Глинка. О. познакомился с Глинкой в 1826 (из письма О. к С. А. Соболевскому: "... чудо малый. Музыкант каких мало" -- Барсуков, кн. 2, с. 67). Их тесное сближение относится к периоду создания "Ивана Сусанина", в работе над к-рым О., по признанию самого Глинки, помогал ему советами (Глинка М. И., Лит. наследие, т. 1, с. 163; о советах О, с. 164, 168). Статьи О., посв. оперному творчеству Глинки, -- лучшие страницы отеч. муз. критики ("Статьи о Глинке", М., 1953). "С оперою Глинки является то, чего давно ищут и не находят в Европе -- новая стихия в иск-ве, и начинается в его истории новый период: период рус. музыки" ("Письма к любителю музыки об опере г. Глинки "Жизнь за царя"" -- СП, 1836, 7, 15, 16 дек.). Ст. "Новая рус. опера "Жизнь за царя"" (ЛПРИ. 1837, No 5) направлена против "чада суждений" и "злых усмешек во фраках" великосветской публики, не принимавшей оперы Глинки. Анализируя творчество композитора, О. ставит проблему народности в музыке как эстетич. понятия: "...глубоко изучив произв. зап. музыки, он (Глинка) прислушался к напевам родной земли и постарался открыть тайну их зарождения, их первоначальной стихии, и на них основать новый характер мелодии, гармонии и оперной музыки, характер дотоле небывалый" (""Руслан и Людмила", опера рус. музыканта Глинки", 1843. -- "Муз.-лит. наследие", с. 209). Однако создать рус. музыку, по мысли О., не значит использовать тот или иной напев, необходимо "воспроизвести в себе тот процесс, посредством к-рого, с незапамятных времен, творилось рус. нар. пение -- сочинителями безымянными" ("Русская и так называемая общая музыка", 1867. -- "Муз.-лит. наследие", с. 319). О. высоко ценил занятия Глинки церк. музыкой, полагая, что с его смертью "погиб, может быть, целый новый период нашей церк. музыки" (РА, 1869, No 2, стб. 348).
   Внимание О. привлекали также имена Чайковского, Н. А. Римского-Корсакова (ЛН, т. 22--24, с. 250). О. отмечал "даровитость" молодого Чайковского, видя в его опере "Воевода" "задаток огромной будущности" для композитора, хотя и отмечал, что при господстве рус. тональности Чайковский "не устоял против желания угодить публике разными итальянизмами" (там же, с. 251; об отношениях О. и Чайковского см. в кн.: Чайковский М., цит. соч., с. 254--56). Чайковский оценивал б, ч. муз. соч. О. как "учено-музыкальные", представляющие интерес для специалистов, а не для широкой публики (Гос. центр, музей муз. культуры, ф. 73, No 448; в дальнейшем -- ГЦММК). М. А. Балакирев считал, что О. обладал "крупным композиторским талантом" (М. А. Балакирев. Летопись жизни и творчества, Л., 1967, с. 524). Друж. отношения связывали О. с А. Н. Верстовским, А. А. Алябьевым, А. Н. Серовым, Н. Г. Рубинштейном.
   Вершина муз. эстетики О. -- его иссл. др.-рус. богослужебного пения, области, практически забытой к нач. 19 в. Он первым заговорил об эстетич. достоинствах церк. музыки (ВЕ, 1823, No 16) и посв. ей последние семь лет своей жизни по возвращении из Петербурга в Москву, когда в его доме, в отличие от прошлых лет, звучала преим. духовная музыка. Осн. черты др.-рус. унисонного пения -- диатонический строй, ясность, строгость, словесный "несимметричный" ритм -- соответствовали представлениям О. об идеальной природе музыки. Наиб. важные работы О. в этой области: "К вопросу о др.-рус. песнопении" (М., 1864), "Краткие заметки о характеристике рус. церк. правосл. пения", "Мирская песня, написанная на 8 гласов крюками с киноварными пометами", "Различие между ладами.... и гласами..." (все три в кн.: Труды I археол. съезда в Москве. 1869, т. 2, М., 1871). Опровергая взгляд на др.-рус. знаменное пение как на дикое и варварское ("Мнение кн. О. по вопросам, возбужденным мин. нар. просвещения по делу о церк. пенни", б. м., 1866, с. 15), О. стремится ввести в арсенал музыкознания древнюю певческую терминологию: "погласица", "осьмогласие", "знаменные ноты", "нетактовый ритм", "глас" ("Муз. грамота, или Основания музыки для немузыкантов", с. 19--27). Задачи Об-ва др.-рус. иск-ва, чл.-основателем к-рого О. был с 1865, он видит в восстановлении синтеза иконописи, архитектуры, церк. пения на древней нац. основе ("Записка секр. Об-ва Ф. И. Буслаева о цели и значении Об-ва др.-рус. иск-ва с дополнениями чл.-осн, кн. О." -- "Вестник Об-ва др.-рус. иск-ва", 1874, No 4--5, с. 39). Авторитет О. в области церк. пения был признан современниками (см., напр.: Ларош Г. А., Рус. муз. лит-ра. -- PB. 1869, т. 83, с. 776; о сотрудничестве О. с создателем науки о рус. церк. пении прот. и проф. Моск. консерватории Д. В. Разумовским см.: ЛН, т. 22--24, с. 182. 192, 253; см. также: Соловьев Н., Кн. О. и его заслуги в области церк. пения, Од., 1903; Янчук Н. А., Кн. О. и его значение в истории рус. церк. и нар. музыки, М., 1906; Герцман Е. В., В поисках песнопений греч. церкви, СПб., 1996, с. 56--61; здесь же о науч. контактах О. с епископом Порфирием Успеиским). Теоретич. и практич. опыты в области древнего церк. пения составляют значит, часть архива О. (ГЦММК). По инициативе О. была создана единств, в России кафедра истории церк. пения при Моск. консерватории ("Речь на открытии Моск. консерватории", 1866, -- "Муз.-лит. наследие"). Ок. 20 лет О. собирал мат-лы по рус. нар. пению ("Письмо кн. О. к издателю об исконной великорус музыке" -- в кн.: Калики перехожие. Сб-к стихов и иссл. П. Бессонова, т. 2, в. 5, М., 1863), изучая рукописи в архивах Москвы и Троице-Сергиевой Лавры, посещая монастыри, беседуя со старообрядцами.
   "Всезвучная" музыка будущего, к-рой, по мысли О., доступны оттенки, "существующие в дрожании света", должна опираться на др.-рус. гласы, расширяющие пределы "скудной" мажорно-минорной ладовой системы ("Опыт музыкальной ереси", 1850--56. -- "Муз.-лит. наследие", с. 448).
   С 1860 О. принимал участие в работе Рус. муз. об-ва (петерб. и моск. отд.), в открытии Моск. консерватории в 1866 (см.: Москва в ее прошлом и настоящем, в. 11, М., 1912, с. 67--68). Муз.-пед. деятельность О. включала наряду с чтением лекций у себя на дому написание статей для Энц. лексикона Плюшара (1837--1838), Карманного муз. словаря А. Гарраса (М., 1866; выдержал более 20 изд.). О. -- один из организаторов Артистич. кружка (с 1865), в к-рый входили Островский, Н. Рубинштейн, П. М. Садовский и др.
   Как чиновник Мин-ва внутр. дел О. выполнял разнообразные поручения: входил в комиссии для составления правил о производстве следствий, для усовершенствования пожарной части Петербурга, о приведении в единообразие рос. мер и весов и пр.; рассматривал разл. изобретения. С 1834 -- ред. "Ж-ла Мин-ва внутр. дел", с 1837 -- ред. "Сельского обозр.". С 1836 -- камергер. С 1840 -- старший чиновник 2 отд, с.и.в. канцелярии, где унифицирует законы Грузии на основе тщательного изучения законодат. традиции, доказав неорганичность для нее крепостного права (см.: Турьян М. А., Законы для Грузин. -- В кн.: Россия и Кавказ, СПб., 1995). С 1845 -- д. стат. сов. В 1846--61 -- пом. директора Публич. б-ки (см. "Восп. помощника директора Имп. Публич. б-ки", СПб., 1867); зав. Румянцевским музеем в Петербурге (в 1856 передал Публич. б-ке коллекцию книг и док-тов о России, собранную во время путешествия по Франции. Германии и Швейцарии в том же году, в знак признания этих трудов в 1859 удостоен чина гофмейстера). С 1859 -- гласный Петерб. думы. Вернулся в Москву после перевода туда Румянцевского музея в 1861. С 1861 -- сенатор, с 1864 -- первоприсутствующий сенатор (восп. К. П. Победоносцева: "Каждое утро, в 10 часов, раньше всех являлся он в Сенат, и вслед за ним являлся огромный портфель его, вроде ларца или чемодана, с делами и с записными книгами, к-рый вел он с беспримерною аккуратностью и терпением, отмечая в них ход каждого производства и все его особенности" ("В память о кн. О.", с. 80--81).
   Романтич. идеал универсальной личности О. стремился реализовать в своей жизни дилетанта-энциклопедиста -- не только литератора, философа, чиновника, музыканта, но и ученого (кроме естеств. наук занимался, напр., этнографией, лингвистикой, историей -- по долгу службы работал над "Мат-лами к биографии имп. Николая I"; судя по неотправленному письму Александру II, в последние годы жизни О. собирался писать историю России второй пол. 19 в.), изобретателя (не ограничиваясь общими рассуждениями, О. предлагал конкретные способы объединения наук, напр. использование методов химии в историографии).
   Профессионализация лит. дела представлялась О. одним из видов ненавистной ему специализации: "Специальность возможная, и даже до поры до времени необходимая в остальной Европе, -- у нас была бы гибельною нелепостью... Такое положение не есть произвольное, оно выросло из земли -- и оно не укор, но честь нашим литераторам. В одной руке шпага, под другой -- соха, за плечами портфель с гербовою бумагою, под мышкою книга -- вот вам рус. литератор" (цит. по кн.: Сакулин, ч. 2, с. 408).
   Со второй пол. 40-х гг., по словам О., все его время и силы "поглотила" самоотверженная обществ, деятельность (РА, 1874, кн. 1). Гр. В. А. Соллогуб заметил, что О. "сделайся чернорабочим во имя своих братии, он был каменщиком при сооружении нашего обществ, здания" ("В память о кн. О.", с. 100). В 1846--55 О. -- пред. Об-ва посещения бедных в Петербурге (см.: В. Боцяновский -- "Трудовая помощь", 1899, No 4--5, с. 317--51). Об-во было упразднено в 1855 вследствие полит. доноса, в к-ром его члены подозревались в пропаганде коммунизма, невзирая на явную и неоднократно высказанную неприязнь О. к рус. социалистам (см., напр., его отзыв о "метафизическом и потому мертвом и отсталом социализме" Герцена -- Цехновицер, с. 40). Организатор первых в России дет. приютов; участвовал в работе и управлении пел. заведений (прежде всего -- Мариинского ин-та), больниц (Максимилиановской, Елизаветииской), Крестовоздвиженской общины сестер милосердия. О. писал В. Н. Кашперову: "В России еще нет ни отд. пространства, ни отд. времени для иск-ва. Мы находимся еще почти в положении первых плантаторов в Америке, где каждый должен был быть и хлебником, и сапожником, и дровосеком; в такие эпохи отказываться от скучного сухого дела для труда более привлекательного было бы ... эгоизмом ... безлюдье большое!" (РО, 1894, No 3, с. 431--32).
   По словам гр. Соллогуба, О. "молился просвещению". Он одним из первых начал издавать книги "для народа" (популяризацией занимался с 1833, когда напечатал "Краткое понятие о химии, необходимое для свечных мастеров" -- "Ж-л общеполезных сведений", кн. 2). С 1838 как ч.л. Уч. к-та Мин-ва гос. имушеств занимался учреждением деревенских шкал; готовил учебники (см.: Некрасова Е" Нар. книга для чтения... -- СВ, 1889, No 5; ее же, Писатели для народа из интеллигенции. -- Там же, 1892, No2). В 1844--47 вместе с А. П. Заблоцким-Десятовским выпускал сб. "Сел. чтение" (вышло 4 кн.; изд. имело огромный успех, на протяжении 50-х гг. неоднократно переизд.). К народу О. относился как к "меньшому брату", нуждающемуся в просвещении, недостаточно развитому и в нравств. отношении. Отсюда неизбежность конфликта О. со славянофилами, несмотря на старые друж. связи и общие представления о всемирно-ист. роли России [см.: РА, 1874, кн. 1, стб. 279--87; Аксаков К. С., Аксаков И. С., Лит. критика, М., 1982 (ук.); Егоров Б. Ф., Медовой М. И., Переписка кн. О. с А. С. Хомяковым. -- В кн.: Труды по рус. и слав. филологии. XV. Литведенне, Тарту, 1970, с. 335--49]. Окончательно расходится с "моск. школой" в нач. 40-х гг. (что, видимо, связано с участием О. в "Отеч. записках"): Погодин в письме от 27 окт. 1843 называет О. "отщепенцем" (PC, 1904, No 3, с. 714).
   На благотворит. и просветит. деятельность О. Н. А. Некрасов написал стихотв. памфлет "Филантроп", герой к-рого обвинялся в лицемерии, барской избалованности, черствости и пр.; О. в исполненном достоинства письме возражал и требовал объяснений: Некрасов же, несмотря на совершенную прозрачность смысла "Филантропа", отрицал, что имел в виду О. (см.: Архив села Карабихи. М., 1916, с. 132--35).
   После отмены крепост. права О. выступал против феод. сословных притязаний (неопубл. ответ О. на статью в газ. "Вести" и его письмо к бар. Раден см. в кн.: Пятковский, 1901, с. 71--75; см. также фельетон "Перехваченные письма" -- "Совр. изв.", 1868, 13 апр.). О. утверждал, что всегда был сторонником "безусловного равенства перед судом и законом, без различия званий и состояний" (Пятковский, 1901, с. 75; мат-лы, собранные Сакулиным, показывают, что в 40-е гг. О. не считал необходимым освобождение крестьян: ч. 1, с. 586--87). Среди рукоп. мат-лов 50--60-х гг.: статьи в защиту гласности, суда присяжных (и о др. вопросах судопроизводства), "Предложения в правительство об изменениях в гос. правлении" (о неэффективности совр. администрации, злоупотреблениях и пр.); обзор мат-лов см.: Михайловская H. M., К истории одной записи О. (Из арх. мат-лов). -- РЛ, 1976, No 4, с. 150-- 154. Среди своих нововведений О. называет "права авт. собственности, о к-рой до меня никто и не думал; Положение о дворян. выборах; Положение о компаниях на акциях; Об-во застрахования жизни, над к-рым все смеялись..." (Цехновицер, с. 67). Подводя итоги. О. с гордостью писал: "моя долгая, честная чернорабочая жизнь" (Пятковский, 1901, с. 74). С этих позиций обществ, активности О. возражал И. С. Тургеневу (как автору пессимистич. этюда "Довольно!") -- "Недовольно!" ("Беседы в ОЛРС", в. 1, М., 1867); статья распространялась также в виде отдельных оттисков-брошюр (см.: Турьян М. А., В. Ф. Одоевский в полемике с И. С. Тургеневым. -- РЛ, 1972, No 1).
   Сам О., возможно, видел внутр. логику в своей эволюции: для него, всегда сравнивавшего себя с Фаустом, практич. деятельность представлялась закономерным итогом, как бы продолжением философствования в формах самой жизни (вспомним Фауста второй части поэмы Гете). О. умер внезапно, после непродолжительной болезни (о его смерти см. восп. Соболевского: РА, 1878, кн. 3, с. 387).
   Др. произв.: "Лекции г-на Пуфа, доктора энциклопедии и др. наук, о кухонном иск-ве" ("Зап. для хозяев", прнл. к ЛГ, 1844--45).
   Изд.: Соч., ч. 1--3. СПб., 1844: Lettre-plaidoyer, Nice, 1857; Отрывок из записок Иринея Модестовича Гомозейки. СПб., 1855: Сказки (и соч.) для детей. М., 1871, 1879, 1885, 1894; СПб., 1889, 1891, 1895; [Из бумаг О.] -- РА, 1874, No 2, стб. 278--360; No 7, стб. 11--54; 1881, No 4, с. 477--93; PC, 1892, No 4, с. 136--40, Рус. ночи. М., 1913 (под ред. С. А. Цветком); Романтич. повести. Л., 1929 [вступ. ст. "Силуэт (В. Ф. Одоевский)" О. Цехновицера); Текущая хроника и особые происшествия. Дневник, 1859--69. -- ЛН, т. 22--24 (вступ. ст. Б. Козьмина. ред. и предисл. М. Брискмана, комм. Брискмана и М. Аронсона); Избр. пед. соч., М., 1955; Муз.-лит. наследие. М., 1956 (вступ. ст. и прим. Г. В. Бернандта); Рус. эстстич. тратты первой трети XIX в., т. 2, М., 1974; Р)с. ночи, Л., 1975 (подг. ига. Б. Ф. Егорова. Е. А. Мамкина, М. И. Медового; вступ. ст. Маймина); Соч., т. 1--2. М., 1981 (вступ. ст., сост. и коми. В. И. Сахарова); О лит-ре и иск-ве. M., 1982; Пестрые сказки, М., 1996 (ст., комм. М. А. Турьян).
   Письма; П. И. Бартеневу -- РА, 1912, No 9, с. 85--86; М. С. Волкову -- PC, 1880, No 8, с. 802--04; А. X. Востокову -- Сб-к статей, читанных в ОРЯС АН, 1868, т. 5, в. 2, с. 397--98; П. А. Вяземскому -- ЛН, т. 58, с. 150; Б. Г. Глинке-Маврину -- PC, 1880, No 8, с. 802--05; вел. кн. Елене Павловне -- "Вест. благотворительности", 1898, No 1--3; В. А. Жуковскому -- РА, 1906, No 3, с. 368; M. H. Загоскин) -- PC, 1902, No 9, с. 631--32; В. А. Инсарскому -- PC, 1895, No 2, с. 64--65; No 3, с. 62. 68; В. Н. Кашперову. Я. О. Орлу-Ошмянцеву. Н. А. Полевому, А. П. Пяловскому -- РО, 1894, No 3, с. 422--435; вел. кн. Константину -- РА, 1870, No 4--5, с. 929--31; А. И. Кошелеву -- "Тр. Львовского ун-та. каф. рус. лит-ры филол. ф-та", 1958, в. 2, с. 71--72; A. A. Краевскому -- PC, 1904, No 6, с. 572, 588--89; В. К. Кюхельбекеру -- PC, 1875, No 7, с. 369; 1888, No 12, с. 594--95; С. И. Лапшину -- PC, 1892, No 4, с. 136--37; М. А. Максимовичу -- КС, 1883, No 4, с. 841--846; А. Н. Островскому -- в кн.; Островский, 1823--1923. К столетию со дня рождения. М., 1923, с. 15; Неизд. письма к Островскому, М.--Л., 1932, с. 317--20; Э. Пеку -- "Уч. зап. Вильнюсского ун-та", 1954, т. 1. сер. обществ. наук, с. 168--70; М. П. Погодину -- ЛН, т. 16--18, с. 691--92; Н. А. Полевому -- PC, 1901, No 5, с. 405--06; А. С Пушкину -- в кн.; Переписка А. С. Пушкина, т. 2. М., 1982, с. 422--51; М. Ф. Раевскому -- в кн.; Щукинский сб-к, в. 6. М., 1907, с. 328; С. А. Рачинскому -- в кн.; Е. А. Баратынский. Мат-лы для его биографии. Из Татевского архива. П., 1916, с. 123; И. П. Сахарову-- в кн.; Вопросы изучения рус. лит-ры XIX--XX вв., М.--Л., 1958, с. 144; С А. Соболевскому -- "Уч. зап. Ленингр. НИИ театра, музыки и кинематографии", 1958, т. 2. сектор музыки, с. 271--72; ЛН, т. 16--18, с. 752; А. Г. Тройницкому -- PC, 1898, No 4, с. 206; С С Уварову -- Отчет имп. Публич. б-ки за 1892 г., СПб., 1895; "Изв. АН СССР. сер. истории и философии", 1949, т. 6, No 3, с. 217--18; М. А. Урусову -- РА, 1907, No 5, с. 139--10.
   Лит.: Барсуков; Белинский; Герцен; Гоголь; Грот и Плетнев; Кюхельбекер; Панаев; Панаева; Полевой, Мат-лы; Пушкин; Смирнова-Россет (все -- ук.); В память о кн. О., М., 1869; Сумцов Н. Ф., Кн. В. Ф. Одоевский, X., 1884; Манков В. Н., Соч., т. 1. К., 1901; Скабичевский А. М., Соч., т. 1, СПб., 1903, стб. 240--19; Веселовский А. Н., Зап. влияние в новой рус. лит-ре, 2-е изд., M., 1896; Пятковский А. П., Кн. О. и Д. В. Веневитинов. 2-е изд., СПб., 1901; Кубасов И. А., Пед. взгляды и труды О., СПб., 1904; Кони А. Ф., Очерки и восп., СПб., 1906, с. 47--72; Котляревский Н. А., Старинные портреты. СПб., 1907; Лезин Б. А., Очерки из жизни и лит. деятельности кн. В. Ф. Одоевского. Х., 1907; Замотин И. И., Романтич. идеализм в рус. об-ве и лит-ре 20--30-х гг. XIX в., СПб., 1907; Сакулин П. Н., Из истории рус. идеализма. Князь В. Ф Одоевский. Мыслитель. Писатель, т. I, ч. 1--2. М., 1913; Розанов В. В., Чаадаев и кн. Одоевский. -- НВ, 1913, 10 апр.; Гиппиус В. В., Узкий путь. -- РМ, 1914, кн. 12; Айхенвальд Ю., Слова о словах. Критич. статьи. СПб., 1916; Одоевский А. И., Полн. собр. стихотворений и писем. М.--Л., 1934; Бернандт Г., Идея народности в работах О. -- "Сов. музыка", 1948, No 3; его же. Статьи и очерки. М., 1978, с. 11--107; Грановский Б. Б., Одоевский -- муз. критик. М., 1952 (дис.); Заборова Р. Б., Мат-лы о М. Ю. Лермонтове в фонде О. -- "Труды ГПБ". V (8). Л., 1958, с. 185--99; Ушаков Ю. Г., Сатирическо-обличительные произв. О., М., 1960 (кат. дис.); Чхатарашвили Е. Д., "Рус. ночи" О., Тб., 1966 (дис.); Михайловская H. M., "Джордано Бруно" -- роман О. (К вопросу о декабристских связях писателя). -- В кн.: Вопросы истории и теории лит-ры, в. 4, Челябинск, 1968; ее же, Нравоописат. повести О. -- Там же, в. 6, 1970; Манн Ю. В., Рус. филос. эстетика. М., 1969; Проскурина Ю. М., Э. Т. А. Гофман и О. (К вопросу о нац. специфике фантастики). -- "Уч. зап. Тюменского пед. ин-та". сб. 118, в. 2, 1970; Виргинский B.C. В. Ф. Одоевский как социолог и утопист. -- "Вопросы истории", 1970, No 2; его же. В. Ф. Одоевский. Естественнонаучные взгляды. М., 1975; Медовой М. И., Пути развития филос. прозы в сер, 1820-- 1840-х гг., M., 1971 (дис.); его же. Княжнинские мотивы в неизв. пьесе О. -- В кн.; Проблемы изучения рус. лит-ры XVIII в., в. 2. Л., 1976; Турьян М. А., Неоконченный труд П. Н. Сакулина о О. (по мат-лам РО ИРЛИ АН СССР). -- РЛ, 1974, No 2; ее же. Из истории взаимоотношений Пушкина и О. -- В кн.; Пушкин. Иссл., т. 11 ; ее же. Предвидения О. -- PP, 1988, No 3; ее же. Странная моя судьба. О жизни О., М., 1991; Назиров Р. Г., О. и Достоевский. -- РЛ, 1974, No 3; Измайлов Н. В., Пушкин и О. -- В его кн.; Очерки творчества Пушкина, Л., 1976; Штерн М. С. "Дневник студента" О. -- В кн.; Худож. метод и творч. индивидуальность автора. Томск, 1978; ее же. Трансформация дидактико-аллегерич. жанров в прозе О. ("Рус. ночи"), -- В кн.; Проблемы лит. жанров, Томск, 1979; Ходанен Л. А., Поэтика времени в рус. филос. романе кон. 30-х -- нач. 40-х гг. XIX в. ("Герой нашего времени" М. Ю. Лермонтова. "Рус. ночи" О.), М., 1978 (дис.); Сахаров В. И., Лев Толстой и О. -- В кн.; Толстой и лит-ра народов Советского Союза, Ер., 1978; его же. Етцс о Пушкине и О. -- В кн.; Пушкин. Иссл., т. 9; его же. Эволюция творч. облика О. -- В кн.; Время и судьбы рус. писателей, М., 1981; его же. Движущаяся эстетика (Лит.-эстстич. воззрения О.). -- В кн.; Контекст-1981. М., 1982; Каменский З. А., Моск. кружок любомудров. М., 1980; Проблема худож. творчества в истории рус. эстетич. мысли XIX -- нач. XX вв., М., 1983; Ступель А. М., В. Ф. Одоевский. Л., 1985; Каталог б-ки О., М, 1988; Грибоедов А. С. Соч., М., 1988; Полонский Я. П., Проза. М., 1988, с. 428--29; Егорова В. И., В. Ф. Одоевский в обществ. жизни 20--хх гг. XIX в., М., 1989 (дис.); Зеньковский В. В., История рус. философии, т. I, ч. 1. Л., 1991, с. 147--61; Кошелев А. И., Записки. M., 1991 (ук.); Фет А. А., Восп., т. 1, М., 1992; Голубева О. Д. В. Ф. Одоевский. СПб., 1995; Рябикина Н. Г., О нек-рых общих чертах в творчестве О. и А. С Хомякова. -- В кн.; Слово и образ. К 75-лстию Е. А. Маймина, Псков, 1996; Семибратова И. В., Князь О. Новые штрихи к портрету писателя и человека Пушкин. эпохи. -- "Рус. словесность", 1996, No 1; Passage Ch., The Russian Hoffmannisu, The Hague. Mouton, 1963; Ingham N. W., E. T. A. Hoffman's Reception in Russia. Würzburg, 1974; Phillips D. D., Spook or Spoof? The structure of the supematural in Russian romantk talеs, Wash., 1982; Cornwеll N., The life, times and milieu of V. F. Odoyevsky, L, 1986. + Некрологи, 1869; МВед. 6 марта; ВИ, No 12, Бычков И., Бумаги кн. В. Ф. Одоевского. -- В кн.; Отчет Имп. публкч. б-ки за 1884. СПб., 1887. приз, с. 1--65; Геннади; РБС (ст. И. А. Кубасова); Брокгауз (ст. А. Ф. Кони); ЛЭ; КЛЭ; Лерм. энц.; БСЭ; Сотрудники Рос. нац. б-ки -- деятели науки к культуры. Биогр. словарь, т. 1. СПб., 1995; Муратова (1); Масанов.
   Архивы; РНБ. ф. 539; РГБ. ф. 210; ИРЛИ, ф. 392; ГЦММК, ф. 73; РГАЛИ, ф. 365; ЦИАМ, ф. 454, оп. 2, д. 438 (автобиография О., 1869)*.

Г. В. Зыкова, Е. Г. Мещерина (О. и музыка),
при участии В. Э. Вацуры.

Русские писатели. 1800--1917. Биографический словарь. Том 4. М., "Большая Российская энциклопедия", 1999

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru