Джефф Питерс всегда становился красноречивым, как только речь заходила об этических принципах его профессии.
-- Единственное обстоятельство, -- сказал он, -- вызывавшее некоторые гиатусы в сердечном согласии, соединявшем нас с Энди Таккером, возникало тогда, когда мы рассуждали о морали в аферизме. У Энди были свои мерки, а у меня -- свои. Я одобрял не все планы, которые выдвигал Энди для сбора контрибуции с публики, а он полагал, что я слишком часто позволяю своей совести мешать финансовому преуспеянию нашей фирмы. Иногда у нас выходили горячие споры. Раз, слово за слово, он наконец сказал мне, что я напоминаю ему Рокфеллера.
-- Я знаю, что вы хотите этим сказать, Энди, -- говорю я, -- но мы слишком долго были друзьями, чтобы мне обижаться на выходку, в которой вы сами раскаетесь, когда поостынете. Мне еще придется, -- говорю я, -- познакомиться с судебным приставом [Джефф намекает на взятки, которыми миллиардер Джон Рокфеллер откупался от судебных преследований (примеч. ред.)].
Раз летом мы с Энди решили отдохнуть немного в славном маленьком городке в Кентуккийских горах по имени Грассдейл. Нас считали за табуновладельцев, вообще за добропорядочных граждан, поселившихся здесь на летние каникулы. Грассдейльцы нас полюбили, и мы с Энди решили объявить на все время пребывания здесь приостановку военных действий, но не в такой, конечно, степени, чтобы не пускать в ход летучих проспектов о каучуковой концессии или не сыграть на бразильском брильянте.
Раз как-то забрел в тот отель, где мы с Энди остановились, самый богатый грассдейльский торговец железным товаром и уселся вместе с нами на боковой веранде, покурить за компанию. Мы знали его очень хорошо, потому что он каждый день после обеда занимался метаньем диска на дворе судебных установлений. Это был человек шумный, рыжий, с одышкой, толстый, но респектабельный превыше всякой меры.
Сначала мы поговорили на разные текущие темы, а потом Меркисон (так его звали) с весело-озабоченным видом вынул из кармана письмо и дал нам его прочесть.
-- Ну, что вы об этом думаете? -- сказал он со смехом, -- такое письмо, и мне.
Мы с Энди поняли с первого взгляда, что это такое, но сделали вид, что внимательно читаем. То было типичное старозаветное мазурническое письмо на пишущей машинке, излагающее, как можно за тысячу долларов получить пять тысяч такими бумажками, что даже эксперт не отличит их от настоящих; в дальнейшем объяснялось, что они сделаны при помощи клише, украденных чиновником вашингтонского казначейства.
-- Подумайте, они посылают такое письмо мне! -- снова говорит Меркисон.
-- Много хороших людей получает такие, -- говорит Энди. -- Если вы не ответите на это письмо, они оставят вас в покое. Если же ответите, они снова напишут вам, предложат вам приехать с вашими деньгами и обделать дельце.
-- Но подумайте, они пишут мне! -- говорит Меркисон.
Через несколько дней он снова вваливается.
-- Ребята, -- говорит он, -- знаю, вы люди порядочные, иначе не стал бы откровенничать с вами. Я ответил этим мерзавцам, просто для шутки. Они тоже ответили и зовут меня в Чикаго. Велят телеграфировать Дж. Смиту, когда я выеду. Приехав туда, я должен стать на углу такой- то улицы и ждать; мимо пройдет человек в сером костюме и уронит передо мной газету. Тогда я должен спросить у него, какова вода, -- таким образом он узнает, что это я, а я узнаю, что это он.
-- А, да, -- говорит Энди, зевая, -- старая штука. Я часто читал в газетах про такие казусы. Потом он ведет вас в отель, в частный обдувар, где вас уже дожидается мистер Джонс. Там показывают вам настоящие деньги, новенькие, прямо со станка, и продают вам их сколь ко угодно, по доллару за пять. Вы видите, как они укладывают вам их в сумку, и убеждены, что дело в шляпе. На самом же деле, когда вы потом заглянете в сумку, там оказывается серая бумага.
-- О, -- говорит Меркисон, -- меня они не проведут. Немало увивалось вокруг меня жуликов, когда я создавал свое дело, самое доходное дело в Грассдейле. Вы говорите, мистер Таккер, они показывают настоящие деньги?
-- Я всегда. Я вижу по газетам, что всегда так бывает, -- говорит Энди.
-- Ребята, -- говорит Меркисон, -- у меня крепко сидит в голове, что этой публике не одурачить меня. Вот что я задумал. Положу в карман пару тысяч, поеду в Чикаго и выложу им деньги полностью. Раз Билл Меркисон увидит билеты, которые ему покажут, он уж глаз от них не отведет. Они предлагают пять долларов за один доллар, и им от этого дела не отбояриться, раз я их оседлаю. Вот какой делец Билл Меркисон. Да, я решил ехать в Чикаго и взять у Дж. Смита по пяти за один; убежден, что вода будет достаточно хорошая.
Мы с Энди попробовали выбить это финансовое недоразумение из головы Меркисона, но дело оказалось абсолютно безнадежным. Да, сэр, он твердо решил исполнить свой гражданский долг и поймать этих мазуриков на их собственную удочку. Может быть, это послужит для них уроком.
После того как Меркисон ушел, мы с Энди сидели некоторое время, безмолвно погрузившись в размышления и ереси разума. В часы безделья мы всегда исследовали глубины нашего духа при помощи вдумчивых умственных процессов.
-- Джефф, -- говорит Энди после долгого молчания, -- очень нередко бывал я готов пересчитать вам зубы, когда вы жевали мочалку насчет своих добросовестных путей в деловых операциях. Может быть, я часто бывал неправ. Но вот случай, на котором, я думаю, мы можем сойтись. Чувствую, что мы были бы неправы, если бы позволили мистеру Меркисону ехать одному на свидание с этими чикагскими мазу риками. Исход дела не подлежит никакому сомнению. Не кажется ли вам, что у нас обоих совесть была бы спокойнее, если бы мы каким-нибудь образом вмешались и не позволили свершиться этому злодеянию?
Я встал и долго, горячо тряс Энди Таккеру руку.
-- Энди, -- говорю я, -- может быть, у меня иногда бывали мысли о бессердечности вашего телосложения, но теперь я беру их назад. У вас, в конце концов, есть какое-то зернышко во внутренности вашей внешности. Это внушает доверие к вам. Я сейчас думал как раз о том, о чем вы заговорили. С нашей стороны, -- говорю я, -- было бы непочтенно и непохвально, если бы мы предоставили Меркисону выполнить задуманный им проект. Если уж он так твердо решил ехать, поедем вместе с ним и не позволим совершиться этому мошенничеству.
Энди был согласен со мной, и я с радостью видел, что он самым серьезным образом решил разрушить план этих мазуриков.
-- Я не причисляю себя к людям религиозным, -- говорю я, -- или к фанатикам морального ханжества, но не могу смотреть на это сложа руки. Человек создал дело собственными силами и умом, шел на риск, -- и его ограбят бессовестные мошенники, эта вечная угроза общественному благу.
-- Правильно, Джефф, -- говорит Энди. -- Мы ни на шаг не покинем Меркисона, если он упрется на том, чтобы ехать, и помешаем этому безумному делу. Я не могу допустить, чтобы деньги попали в такие невыразимо гнусные руки.
Ладно, мы отправились к Меркисону.
-- Нет, ребята, -- говорит он. -- Ни за что не соглашусь махнуть рукой на эту песенку чикагских сирен, принесенную мне летним зефиром. Я либо зажарю сало на этом блуждающем огоньке, либо прожгу дыру в кастрюле. Но я был бы до смерти рад, если б вы отправились со мной. Может быть, вы пригодились бы, когда дойдет до того, чтобы положить в карман билеты, по пяти за один. Да, если вы, мои мальчики, тоже поедете, это будет для меня самое развеселое времяпровождение.
Меркисон распускает по Грассдейлу слух, что уезжает на несколько дней с мистером Питерсом и мистером Таккером осмотреть какие-то железные рудники в Запад ной Вирджинии. Он телеграфирует Дж. Смиту, что в назначенный день впутается ногой в паутину; и все мы втроем мчимся в Чикаго.
По дороге Меркисон развлекает себя предвкушением предстоящих забавных со бытий.
-- В сером костюме, -- говорит он, -- на юго-западном углу Уобаш-авеню и Озер ной улицы. Он роняет газету, а я спрашиваю, какова вода. Ой-ой-ой! -- И он закаты вается хохотом пять минут без передышки.
Иногда Меркисон становится серьезным и старается перебить какие-то свои мысли.
-- Ребята, -- говорит он, -- я и за десять тысяч долларов не хотел бы, чтобы это дело разгласилось в Грассдейле. Это прямо разорило бы меня. Но я знаю, вы люди порядочные. По-моему, обязанность каждого гражданина, -- говорит он, -- брать за горло этих разбойников, которые грабят публику. Я им покажу, хороша ли вода. Пять долларов за один -- вот что предлагает Дж. Смит, и ему придется выполнить контракт, раз он имеет дело с Биллом Меркисоном.
В Чикаго мы приехали около семи часов вечера, а Меркисон должен был встретиться с серым человеком в половине десятого. Мы пообедали в отеле, а потом про шли в комнату Меркисона дожидаться назначенного часа.
-- Теперь, ребята, -- говорит Меркисон, -- пошевелим мозгами и составим план, как разбить противника. Скажем, так. Когда я буду обмениваться сигналами с серым, вы, джентльмены, пройдете мимо -- знаете, так, случайно -- и кликните: "Алло, Мерк!" -- и начнете трясти мне руку с явным удивлением, совсем по-дружески. Тогда я отвожу серого в сторонку и говорю ему, что вы -- Дженкинс и Браун из Грассдейла, колониальная и гастрономическая торговля, люди хорошие и, может быть, захотите рискнуть в чужом городе. Ну, он, конечно, скажет: "Берите их с со бой, если они хотят обернуть капитал". Как вам кажется такой план?
-- Что вы скажете, Джефф? -- говорит Энди и смотрит на меня.
-- Ну, я вам выложу, что я скажу, -- говорю я. -- Скажу, что давайте-ка покончим это дело сейчас же, на месте. Не вижу никакой надобности тратить время даром.
Я вынул из кармана никелированный револьвер и несколько раз обернул барабан.
-- Вы, нечестивая, порочная, коварная свинья, -- говорю я Меркисону, -- доставайте ваши две тысячи и выкладывайте их на стол. Повинуйтесь без замедления, -- говорю я, -- иначе альтернативы самые грозные. Я человек обыкновенно мягкий, но иногда дохожу до крайностей. Таким людям, как вы, -- продолжал я, когда он выло жил деньги, -- место по тюрьмам и на скамьях подсудимых. Вы сюда приехали, чтобы заграбить у этих людей их деньги. Разве может вас извинить, -- спрашиваю я, -- то, что они попытались ободрать вас? Нет, сэр; вы собрались ограбить Фому, чтобы самому стать Еремой. Вы вдесятеро хуже, -- говорю я, -- чем эти мазурики. Дома вы хо дите в церковь и претендуете на звание честного гражданина, а вот едете же в Чикаго обмошенничать людей, которые создали здравое и полезное предприятие для борьбы с такими презренными негодяями, каким вы хотели стать сегодня. Как можете вы знать, -- говорю я, -- может быть, у этого мазурика большая семья, жизнь которой зависит от его добычи? Вы сами, мнимо респектабельные граждане, постоянно высматриваете, как бы получить что-нибудь за шиш, -- говорю я, -- это вы устраиваете лотереи, дутые рудники, биржевую спекуляцию и разводите ажиотаж по всей стране. Если бы не вы, никто не путался бы в спекуляцию. Мазурик, которого вы собирались ограбить, -- говорю я, -- может быть, целые годы потратил на обучение своему ремеслу. На каждом шагу он рискует своими деньгами, свободой, жизнью, быть может. Вы являетесь сюда обжулить его под покровом высшей санкции, вооруженный до зубов респектабельностью и условным почтовым адресом. Если он возьмет деньги, вы заверещите: "Полиция!" Если вы их загребете, он спустит свой серый костюм, чтобы купить себе ужин, и ничего не скажет. Мы с мистером Таккером раскусили вас, -- говорю я, -- и поехали с вами позаботиться, чтобы вы получили то, чего заслуживаете. Давайте сюда деньги, -- говорю я, -- вы, раскормленный лицемер.
Я положил в карман две тысячи; вся сумма была в двадцатидолларовых бумажках.
-- А теперь выньте ваши часы, -- говорю я Меркисону. -- Нет, мне их не надо, -- говорю я. -- Положите их на стол и сидите в этом кресле, пока они не оттикают целого часа. Потом может идти. Если вы вздумаете поднять шум или встать с кресла раньше срока, мы вас расславим по всему Грассдейлу. Полагаю, что ваше высокое общественное положение для вас дороже, чем две тысячи долларов.
Затем мы с Энди ушли.
В поезде Энди долго-долго молчал. Наконец сказал:
-- Джефф, позволите задать вам один вопрос?
-- Два, -- говорю я, -- даже сорок.
-- Эта идея была у вас, -- говорит он, -- уже тогда, когда мы двинулись с Меркисоном из Грассдейла?
-- Ну конечно, -- говорю я. -- А как же иначе? Разве у вас на уме было не то же самое?
Примерно через полчаса Энди снова заговорил. Мне кажется, что бывали случаи, когда Энди не мог усвоить в точности мою систему морально-этической гигиены.
-- Джефф, -- говорит он, -- я хотел бы, чтобы вы как-нибудь, когда у вас будет досуг, изобразили систему вашей совести в виде диаграммы с пояснениями внизу. Мне бы хотелось иметь ее, чтобы при случае можно было навести в ней справку.