О.Генри
Кто чем может

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    From Each According To His Ability.
    Перевод Н. Жуковской (1925).

   О. Генри

Кто чем может

From each according to his ability, 1905

Перевод Н. Жуковской (1925)

  
   Вьюинг вышел из клуба с проклятиями, не очень, впрочем, жестокими. Он там отчаянно проскучал с девяти до одиннадцати утра. Кид надоел ему своими рыболовными историями, Брук хвастал своими сигарами из Порто-Рико, Моррисон изводил своими анекдотами про вдовушку, Хинберн был нестерпим со своими рассказами о том, как он всех обыгрывает на бильярде, и при этом вся эта нудная, непрерывная болтовня шла в одном и том же помещении, без какой-либо перемены декораций. К довершению же всех этих сегодняшних неприятных впечатлений, вчера вечером мисс Эллисон опять отказала ему. Последняя неприятность, впрочем, носила уже хронический характер. Вот уже пятый раз, как она, в ответ на его предложение сделать ее миссис Вьюинг, разражается громким хохотом.
   В среду вечером он будет снова просить ее руки.
   Вьюинг прошел по Сорок четвертой улице на Бродвей, а затем поплыл вниз по течению, которое смывает пыль золотых залежей Готхэма. На нем был светло-серый утренний костюм, низенькие, со срезанными носками, кожаные ботинки, простая, но из тонкоплетеной соломки шляпа, а все видимое белье на нем было нежно-гелиотропового цвета; галстук у него был цвета ноябрьского неба, серо-голубой, и завязан он был и с аристократической небрежностью, и по самому последнему крику моды.
   В это утро даже шум и грохот Бродвея был Вьюингу неприятен и на несколько нудных минут, как во сне, перенес его на одну из шумных, знойных, кипучих, вонючих улиц Марокко. Ему чудились своры грызущихся собак, нищие, факиры, рабы с колясками, женщины с закрытыми лицами в колясочках без лошади, палящие яркие лучи солнца, тут и там освещающие базары, груды мусора на улице от разрушенных храмов, -- тут проходившая мимо дама задела его спицей своего зонтика и вернула его на Бродвей.
   Он прошел еще минут пять и очутился на углу, где стояли несколько молчаливых мрачных фигур. Эти фигуры привыкли стоять на этом углу часами; они стоят и вертят в руках лезвие своего ножа или оправляют спущенные до ресниц поля своей шляпы. Спекулянты с Уолл-стрит, возвращаясь домой в своих экипажах, любят указывать на них какому-нибудь непосвященному гостю и объяснять, что это известное место для так называемых "темных людей". Спекулянты с Уолл-стрит услугами их острого ножа, впрочем, не пользуются никогда.
   То, что одна из этих "темных" фигур, когда он проходил мимо, выступила вперед и заговорила с ним, привело Вьюинга в восторг. Он так жаждал чего-нибудь необыкновенного, быть же аккостированным [Французское слово, означающее то, что человек подошел и заговорил.] одним из этих гладколицых, остроглазых представителей подонков общества, быть аккостированным, правда, с довольно жуткой, но все же любезной улыбкой, для Вьюинга, утомленного скучной условностью жизни своего круга, представлялось уже чем-то вроде приключения.
   -- Простите, мистер, -- сказал ему этот человек, -- можете вы мне сейчас уделить несколько минут? Мне надо поговорить с вами.
   -- Конечно, -- улыбаясь сказал Вьюинг, -- только не лучше ли нам избрать для этого другое, более спокойное место? Тут поблизости есть кафе. Шрумм даст нам столик в уединенном уголке.
   Шрумм усадил их под пальмой и поставил им на стол две кружки пива.
   Чтобы завязать разговор, Вьюинг сказал несколько слов о погоде.
   -- Прежде всего, -- сказал новый приятель Вьюинга с видом посла, вручающего свои верительные грамоты, [По приезде в иностранное государство, куда он назначен послом, посол вручает верительные грамоты правительству.] -- я хочу, чтобы вы знали, что имеете дело с уголовным преступником. У нас на Западе я известен под кличкой "Роуди Тряпичник", карманный вор, боксер, шулер, какие угодно кражи со взломом, одним словом, на все руки. Я рассказываю вам все это, потому что с вами я веду дело начистоту. Моя фамилия Эмерсон.
   "К черту Кида с его рыболовными историями! Вот это будет куда поинтереснее", -- с торжеством подумал Вьюинг, отыскивая в кармане визитную карточку.
   -- Произносится "Вьюинг", -- сказал он, передавая карточку Эмерсону. -- Я тоже своего рода мошенник, так как живу не на свои, а на чужие, на папашины капиталы. В клубе мне дали прозвище "До востребования". За всю свою жизнь я не проработал ни одного дня, и у меня не хватает духу переехать на автомобиле курицу. Как видите, формуляр довольно жалкий.
   -- Но есть одна вещь, которую вы делаете в совершенстве, -- вы прекрасно носите платье. Я вас много раз наблюдал на Бродвей. Человека, который носил бы платье так, как вы, я не видал! -- восторженно сказал Эмерсон. -- Вот на мне, пари держу хоть на золотые прииски, долларов на пятьдесят больше всякой всячины надето, чем на вас. Вот по этому-то поводу я и хотел бы с вами поговорить. Не могу добиться, в чем тут дело. Взгляните на меня. Что тут на мне неладно?
   -- Встаньте, -- сказал Вьюинг.
   Эмерсон вскочил и стал медленно поворачиваться.
   -- Вас, что называется, "одели", -- изрек Вьюинг. -- Вероятно, один из тех портных, что выставляют свои модели в витринах на Бродвей воспользовался вашим в этом деле невежеством, и с выгодой для себя. Во всяком случае, это костюм дорогой, Эмерсон.
   -- Сто долларов, -- сказал Эмерсон.
   -- Ну, с вас взяли двадцать лишних, -- сказал Вьюинг. -- Потому что в смысле моды он отстал на шесть месяцев, он на дюйм длиннее, чем полагается, и на полдюйма шире. Шляпа у вас прошлогоднего фасона, но выдает это только то, что ее поля на одну шестнадцатую дюйма уже, чем носят в этом сезоне. Отворот вашего английского воротничка недопустимо узок. Простые, золотые с цепочкой запонки с успехом бы заменили слишком богатые жемчуга в бриллиантах на ваших манжетах. Ваши желтые ботинки могли бы прельстить только отдыхающую на лоне природы учительницу-провинциалку. Мне показалось, что, когда вы неподобающим образом вздернули вашу штанину, из-под нее выглянул голубой шелковый, вышитый кирпично-красными ландышами носок? Во всех магазинах можно получить носки более простого образца. Я надеюсь, что не обижаю вас своими замечаниями, Эмерсон?
   -- Пожалуйста, удвойте порцию! -- жадно выкрикнул объект критики Вьюинга. -- Продолжайте в том же духе! Ясно, что имеется особый прием таскать на себе всю эту галиматью, и я должен себе этот прием усвоить. Я уж вижу, что вы для меня в этом смысле самый подходящий человек. Ну-с, что еще на мне тут не в порядке?
   -- Ваш галстук, -- сказал Вьюинг. -- Он завязан невероятно аккуратно.
   -- Очень признателен за похвалу, но это неудивительно, потому что я потратил добрый час на то, чтобы...
   -- Стать похожим на куклу в витрине готового платья, -- закончил его фразу Вьюинг.
   -- Ваш до гроба, -- садясь на свое место, сказал Эмерсон. -- С вашей стороны прямо шикарно то, что вы взялись обучать меня всей этой премудрости! Я чувствовал, что у меня что-то по этой части неладно, а в чем дело, никак не мог додуматься. Знаете, мне кажется, что уменье носить платье дается от рождения.
   -- Возможно, -- засмеялся Вьюинг. -- Мои предки, вероятно, обрели этот дар еще тогда, двести лет назад, когда ходили из дома в дом и торговали старым платьем. Мне рассказывали, что они занимались именно этим делом.
   -- А мои, верно, оттого не могли усвоить себе красивую манеру носить платье, что в богатые дома попадали только ночью, -- сказал Эмерсон.
   -- Вот что, -- сказал Вьюинг, от скуки которого не осталось и следа. -- Я вас сейчас отведу к моему портному, и он, если, конечно, вы согласны понести еще кое-какие расходы, сотрет с вас эту определенную печать.
   -- Идет! -- расплываясь в улыбке, с ребячливой восторженностью сказал Эмерсон. -- У меня достаточный запас текучей монеты. Вам-то я могу сказать, что не проводил время с чуждым мне элементом, когда был взломан в одну безлунную ночь сейф Фермерского Национального банка в Беттервиле и оттуда было выужено шестнадцать тысяч долларов.
   -- А вы не боитесь, что я сейчас позову полисмена и сдам ему вас?
   -- А если вы меня спросите, почему я не берегу деньги? -- спокойно сказал Эмерсон и, вместо ответа на этот вопрос, положил на стол записную книжку и фамильные золотые часы Вьюинга.
   -- Вот человек! -- восторженно воскликнул Вьюинг. -- Послушайте, слышали вы, когда-нибудь, как Кид рассказывает историю о шестифунтовой форели и старом рыбаке?
   -- Как будто нет, -- сказал Эмерсон и из вежливости прибавил: -- Очень интересно было бы послушать.
   -- Неинтересно и не услышите, потому что я эту историю слышал тысячу раз и потому еще вам ее рассказывать не стану. Я только к тому это сказал, что подумал, что насколько с вами интереснее, чем там у нас в клубе. Ну-с, а теперь идем к портному?

* * *

   -- Ну-с, дети мои, -- говорил Вьюинг дней пять спустя окружавшей его компании приятелей, стоя у окна в своем клубе. Он передохнул и заявил: -- Сегодня вечером с нами будет обедать один мой приехавший с Запада друг.
   -- Будет он приставать с расспросами о политических делах? -- заерзав в кресле, спросил один из членов клуба из компании Вьюинга.
   -- Будет вести разговор о новой масонской ложе? -- скинув пенсне, спросил другой.
   -- Будет рассказывать небылицы о том, как на Миссисипи ловят рыбу, нацепив на крючок годовалого теленка в виде приманки? -- задорно спросил Кид.
   -- Успокойтесь, никакими такими пороками он не страдает. Он грабитель, вор, взламывающий сейфы, и мой большой приятель.
   -- Что это за человек, этот Вьюинг! -- закричали все. -- Он не может не острить даже по самому пустячному поводу!
   В тот же день вечером, в восемь часов, по правую руку Вьюинга за столом в клубе сидел спокойный, гладколицый, элегантный, любезный молодой человек. Когда кто-нибудь из присутствующих, ничего, кроме городских улиц, не видавших молодых людей говорил о небоскребах и о маленьком царе на ледяном троне, или о каких-то рыбешках, которые они выуживают из речонок, даже на карте не отмеченных, этот безукоризненно одетый, большой человек с осанкой императора принимал участие в этой болтовне лилипутов одним движением своих ресниц.
   Потом он заговорил сам. Сильными, яркими штрихами нарисовал он чудесную панораму Запада.
   Он водружал на стол снеговые вершины, от которых стыли забытые горячие кушанья. Одним движением руки он превратил зал клуба в заросшее соснами дикое ущелье, в котором лакеи сновали в качестве милиции, обедающие же чувствовали себя преследуемыми и скрывающимися от этой милиции злоумышленниками; им казалось, что и в самом деле они карабкаются, раздирая в кровь руки, по окровавленным скалам и кровь у них стынет в жилах от ужаса. Чуть касаясь стола, он указывал на потоки текущей лавы, и все смотрели, затаив дыхание; у всех пересыхало во рту, когда он рассказывал о безводных пустынях, где нет ни пищи, ни питья. Машинально сверля зубцом своей вилки скатерть, он так же просто, как Гомер в своих песнях, в рассказе своем раскрывал этим людям целый новый для них мир так, как детям он раскрывается в "Сказке о Волшебном Зеркале".
   Он рассказывал об опустошениях, которые производили "краснокожие" в городах на окраинах, и работающих арканами "Сорока пяти" так же просто, как слушатели его привыкли рассказывать о том, что на одном из "afternoon tea" [Точный перевод -- "чай после полудня"; обычно около 5 ч вечера принято в Англии и в Америке пить чай, к которому собираются гости.] где-нибудь на Медисон-сквере подали слишком крепкий чай.
   Одним взмахом своей белой, без колец, руки он сбросил с пьедестала Мельпомену и поставил на ее место перед глазами слушателей других богинь -- Диану и Амарилис.
   Перед ними расстилались саванны. Ветер завывал в зарослях, заглушая отрывистые звуки шумящего под окнами города. Он говорил им о биваках, о фермах, утопающих в цветах душистых прерий, о том, как можно там, тихой ночью, носиться на таком коне, за которого сам Аполлон отдал бы своих бессмертных коней; он дал эпическую картину жизни скота и холмов, которых еще не коснулась рука человека, девственной природы, которую не изуродовал еще этот царь земли. Словами своими он показал слушателям, как в телескопе, Иенгстаун, который на их языке называется "Запад".
   Фактически весь интерес в этот вечер сосредоточен был на Эмерсоне, под чарами рассказов которого остались все.

* * *

   На другое утро, в десять, Эмерсон с Вьюингом, как это было у них условлено, встретились в кафе на Сорок второй улице.
   Эмерсон должен был в этот же день уехать на Запад.
   На нем был темный шевиотовый костюм, который, казалось, был задрапирован древнегреческим, опередившим моду своего времени на несколько тысяч лет портным.
   -- Мистер Вьюинг, -- сказал он, улыбаясь ясной улыбкой человека, довольного своим профессиональным успехом, -- я ваш неоплатный должник, и потому в любое время готов сделать для вас все, что только могу. Вы настоящий человек, и поэтому, если я когда-либо буду иметь случай отплатить вам за то, что вы для меня сделали, можете собственной своей головой поклясться, что я для вас это сделаю.
   -- Как звали этого, который ловил дикую лошадь за морду и гриву, опрокидывал и потом уж надевал уздечку? -- спросил Вьюинг.
   -- Бэтс, -- сказал Эмерсон.
   -- Благодарю вас, мне казалось, Иэтс. Да, а как насчет костюмов?.. Я уж и забыл.
   -- Давно, много лет искал я себе в этом деле лидера, -- сказал Эмерсон, -- и вот в вас наконец, нашел самый настоящий товар, и без пошлины и на полдороге от торгового дома.
   -- Перед поджаренной на угольях, подвешенной к ветке зеленой вербы грудинкой бледнеет вареный омар, -- сказал Вьюинг. -- Так вы говорите, что лошадь не может вытащить из мокрых прерий, на веревке в тридцать футов, десятидюймовый столбик? Ну-с, что ж делать, раз уж вам надо ехать, дружище, то до свиданья.
   В час дня Вьюинг, как это было у них условлено, завтракал с мисс Элисон.
   По крайней мере, с полчаса он непрерывно, как полоумный, тараторил, рассказывая ей о фермах, лошадях, циклонах, Скалистых горах, о ветчине с горохом, о патрулях и ружьях особого образца. Она с удивлением смотрела на него полными ужаса глазами.
   -- Я хотел сегодня еще раз просить вашей руки, -- весело сказал он, наконец, -- но не буду. Я вам с этим достаточно надоедал. Знаете что? У папеньки моего есть ферма в Колорадо. Что мне, собственно, здесь делать? Срывать цветы удовольствий? Вот там -- там настоящая жизнь! Я думаю ехать в ближайший вторник.
   -- Нет, вы не уедете, -- сказала мисс Элисон.
   -- Что? -- сказал Вьюинг.
   -- Не уедете один, я хочу сказать, -- и мисс Эллисон уронила слезу в салат. -- Что вы об этом думаете?
   -- Бетти! -- воскликнул Вьюинг. -- Что вы хотите этим сказать?
   -- Что я поеду с вами, -- делая над собой усилие, проговорила мисс Эллисон.
   Вьюинг наполнил стакан аполинарисом.
   -- За здоровье Роуди Тряпичника! -- произнес он таинственный тост.
   -- Я с ним не знакома, -- сказала мисс Элисон, -- но, если он ваш друг, Джимми, да здравствует он!
  
  
   Кто чем может (From each according to his ability), 1905. Ha русском языке в книге: О. Генри. Что говорит город. Л., 1925, пер. Н. Жуковской.
  
   Источник текста: О. Генри. Собрание сочинений в 5 т. Т. 2.: Сердце Запада; Голос большого города; Благородный жулик: сборники рассказов. М.: Литература, Престиж книга;
   РИПОЛ классик, 2006 -- 528 с. -- с. 221-384.
      OCR: sad369 (07.11.2010)
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru