Оленин-Волгарь Петр Алексеевич
В чужой шкуре

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Почти сказка.

   Пётр Алексеевич Оленин

В чужой шкуре

Почти сказка

  

Новый рецепт

I

   Однажды вечером, в конце петербургского зимнего сезона, небольшое общество собралось в отдельном кабинете шикарного ресторана. Тут были: Андрей Иванович Васильев, один из двенадцати директоров акционерной компании "Заря", его приятель, спортсмен Курилин; модный доктор по нервным болезням, дамский любимец, Славич; чиновник особых поручений при важном лице, "молодой человек 45 лет" Натаскин и дилетант-виртуоз на гитаре, певец цыганских романсов, Иранов, выступающий в качестве солиста на летних сценах окрестностей Петербурга.
   Компания подобралась тёплая и спевшаяся. Васильев, господин средних лет с порядочным брюшком и болезненным обрюзглым лицом, принадлежал к распространённому в наше время типу людей, сумевших пристроиться к выгодному и сытному делу, где обеспечена "минимальность" труда и "максимальность" вознаграждения. Если бы его спросили, почему он директор правления, и в чём состоит его директорство, -- вероятно, он и сам бы затруднился ответить.
   Получая в общем около шести тысяч рублей, Васильев за это "скромное" вознаграждение не имел никаких точно определённых обязанностей. Он, собственно говоря, не "служил", а "посещал" правление своей компании. Там он "разговаривал" с директорами и подписывал те бумаги, которые секретарь находил нужным положить перед ним. Бумаги были всё больше "скучные" и нередко бывали испещрены малопонятными для Васильева цифрами. "Опять математика!" -- замечал Васильев, подмахивая непонятную для него бумагу, вполне уверенный, что секретарь и бухгалтер "знают, что нужно". Раз в месяц правление собиралось для обсуждения текущих дел, которые вместе с решениями также обязательно заготовлялись секретарём и бухгалтером заранее. Другие директора время от времени посещали "для ревизии" различные отделения компании в других городах. Ревизия эта заключалась в том, что директор ехал туда и обратно в купе I класса, обедал, ужинал с заведующим отделом, просматривал "для пущей важности" разные дела и возвращался в Петербург получить суточные и разъездные.
   Дело, которому служил Васильев, было очень сложное: компания эксплуатировала нефть, имела для этой цели большой флот, конторы на Каспии и Волге и склады нефтяных продуктов в разных городах. Васильев сравнительно недавно служил в компании и всё собирался также на ревизию -- однако дело складывалось так, что ему ещё не удалось побывать за пределами петербургского района.
   Васильев имел свои хорошие средства и никогда не знал нужды. Всю жизнь он прожил в столице, числясь "для получения чинов" при одном из министерств. Зачем нужны ему были эти чины -- он и сам не знал хорошенько. Холостой, одинокий, он решительно в них не нуждался. Но "все" так делали, -- "все", к обществу которых принадлежал и Васильев, и он, делал то же, что и "все".
   За последнюю зиму Васильев чувствовал себя скверно. Какая-то опущенность, усталость, пресыщение жизнью томили его и не на шутку беспокоили. Появилась одышка и подозрительные приливы к голове. Надоела петербургская жизнь, сытные обеды, кресло в опере, вечера в ресторане и компания петербургских тунеядцев и кокоток. Васильев решил, что необходимо проветриться -- и взял отпуск, намереваясь сделать основательный вояж по Западной Европе. У него в кармане уже был заграничный паспорт, и теперь, накануне отъезда, он проводил последний вечер с той компанией, к которой привык. Впереди же предвиделись "острова" на всю ночь.
  

II

   -- Да, господа, -- говорил Васильев, потягивая сквозь зубы холодный "Экстра-сек" и выпуская изо рта "колечками" благородный дым рублёвой сигары, -- что ни говорите, а необходимо нашему брату, культурному человеку, иногда стряхнуть с себя отечественную пыль. Иначе, того и гляди обрастёшь мхом...
   -- Мне кажется, отечество тут не причём, -- заметил доктор Славич.
   -- Ну, не говорите... У нас нет того общественного оживления, которое бодрит и освежает человека и не позволяет ему опускаться. Заграницей жизнь идёт таким быстрым темпом, что захватывает всего человека...
   -- Эх, батюшка, дела у вас мало, -- продолжал Славич, сам очень занятой человек по своей специальности, приносившей ему основательный "дивиденд", -- вот если бы вам, как мне, было абсолютно некогда опускаться, то и заграницу бы не потребовалось "вояжировать", поверьте.
   -- Я согласен со Славичем, -- заметил Курилин, совершенно праздный человек, живущий доходами с какого-то мифического Монрепо и займами, и посвящающий свой досуг (за вычетом сна -- 14 часов в сутки) разнообразному спорту, ресторанам, островам и т. п., -- потребность освежаться заграницей происходит от сидячей жизни, т. е., в сущности от праздности. Вот (Курилин засучил рукав смокинга, расстегнул манжет и согнул руку, на которой резко выделялись мускулы), заведите себе такую историю -- ручаюсь, что ни одышки, ни хандры не будет и в помине.
   -- Однако, mon cher! -- сказал Натаскин, завистливо поглядывая на руку Курилина. Ему самому, конечно, нельзя было похвастаться ничем подобным, так как он представлял из себя костяк, обтянутый кожей -- разновидность рода человеческого, очень часто встречающихся между людьми, делающими себе карьеру в "канцеляриях"...
   -- Не согласен, господа, -- упорствовал Васильев, -- вы можете быть целый день на ногах, упражнять свои мускулы, делать блистательные "финиши"; вы, доктор, с головой уйдёте в свою "костоломку"... но душу здесь, в этом туманно-сером Питере, не освежите... Вот рецепт для освежения души (Васильев вынул из бумажника паспорт). Dahin, dahin, wo die citronen bluhen!..
   -- Конечно, и здешние рестораны, и здешний demi-monde скоро надоедают, но и заграницей они имеют то же свойство, -- заметил Курилин, считавший себя "остряком".
   -- А где заграницей услышите вы вот это? -- сказал Иранов, взяв гитару.
   Ловко сделав несколько красивых аккордов, он заиграл, подпевая себе сам: "вдоль по улице метелица метёт, за метелицей мой миленький идёт"... Иранов действительно играл, бойко или, как говорили -- "залихватски"; за это он пользовался правом не расплачиваться по счетам в ресторанах, против чего он часто протестовал, но как-то всегда выходило так, что, вынув бумажник, он не успевал достать деньги, как счёт бывал уже оплачен или произносилось: "За мной"... Есть такие "профессионалы" житья на чужой счёт.
   "Красота твоя с ума меня свела, иссушила добра молодца меня"... -- пел Иранов.
   -- Браво! -- сказал Натаскин, делая вид, что аплодирует. -- Да, "этого" заграницей не услышишь, sacrebleu!..
  

III

   -- Позвольте мне как врачу дать вам совет, -- сказал Славич, когда Иранов кончил, -- я думаю, что все ваши болезни происходят от петербургской жизни, но жизнью парижской, венской, остендской их не излечить.
   -- Чем же, по вашему? -- спросил Васильев.
   -- У меня явилась оригинальная идея, -- продолжал Славич, -- несомненно, что у вас уже имеется лёгкая гипертрофьичка сердца, ожиреньице -- это раз. Затем основательно переполняемый ежедневно всякими деликатесами желудок давит на грудобрюшную преграду, она в свою очередь на лёгкие -- отсюда одышка... Кстати и печень пошаливает: периодическая гиперемия вот от этих благородных напитков... При недостатке движения весь этот ансамбль и производит все те тревожные явления, которые гонят вас заграницу... Рассуждаю так: изменит ли заграница те причины, которые влияют пагубно на ваш организм -- нет: образ жизни останется тот же. Следовательно...
   -- Следовательно?..
   -- Это средство не годится. А вот моё: не бывали в Энске?
   -- В качестве туриста... недавно...
   -- В вашей конторе вас не знают?
   -- Наш уполномоченный видел меня мельком здесь: я, ведь, сравнительно недавно перешёл в "Зарю" из "Триумфа".
   -- Прекрасно...
   -- Не понимаю, какое отношение это имеет...
   -- Поймёте. Я бы на вашем месте, если бы боялся, что вследствие taedium'а vitae явится лёгонький "Кондратий Иваныч", вот как поступил бы. Вместо всяких заграниц я бы отправился налегке и в изменённом виде в Энск и поступил там на первую попавшуюся должность в вашей же компании. Да этак с полгодика!..
   -- Ничего не понимаю.
   -- А я понимаю, -- вмешался Курилин, -- Славич по обыкновению остроумен. То, что он предлагает -- одобряю. Вот в чём дело: ваше обеспеченное положение... Между нами все вы, ведь, прежде всего "бездельники" -- не сердитесь, mon cher, это уже так свыше определено... Ваше обеспеченное положение подарило вам и одышку, и ожирение, и хандру, и склонность к пессимизму...
   -- Дальше, дальше!
   -- Иду далее: впереди предвидится неприятный визит неумолимого кредитора всех таких бонвиванов как вы, милостивейший -- Кондратий Иваныч...
   -- Кондрашки -- по нашему, -- вставил Иранов.
   -- И вот, чтобы избегнуть этого визита, Савич предлагает вам на полгода радикально изменить свой образ жизни.
   -- Я предлагаю вам из директора превратиться в обыкновенного смертного... Ну там в приказчика, писца, счётчика -- всё равно... Суть в том, чтобы вам пришлось своим трудом заработать тридцать-сорок рублей в месяц и на них просуществовать... но только на них. Это я считаю верным средством.
   -- А я оригинальным видом спорта, -- воскликнул Курилин...
   -- Васильев -- приказчик!.. Ха-ха-ха... Vous êtes impayable, -- сказал Натаскин, -- с его представительной фигурой, с его манерами!..
   -- Держу пари на тысячу, что Васильев не выдержит полгода, -- заявил Курилин, любитель пари.
   -- Деньги на руки! -- съехидничал Натаскин, недолюбливавший Курилина.
   -- Я нахожу это излишним, как и вашу шутку, -- серьёзно сказал Курилин, -- Итак идёт? Струсили?..
   Васильев задумался. Наконец, выпив залпом свой бокал, он сказал:
   -- Мысль оригинальная... в конце концов я чувствую вообще такое пресыщение жизнью, мне всё так надоело, что я не прочь попробовать... Между прочим, с целью доказать вам, милейший, что "суть" вовсе не в одних мускулах.
   -- Пари держу на тысячу, что не выдержит, -- повторил Курилин.
   Васильев позвонил и приказал вошедшему татарину подать ещё бутылку "Экстра-сек".
   Когда вино было разлито по бокалам, Васильев встал, поднял бокал, и начал:
   -- Господа, предлагаю тост за нашего милейшего целителя недугов, душевных и телесных, подавшего мне остроумный и рациональный совет. Я принимаю ваше пари, Курилин, но ставлю условием, чтобы ставка была выплачена какому-нибудь благотворительному обществу.
   -- Я состою секретарём, членом et caetera, в целых семи, -- заявил Натаскин, -- и заранее прошу не забыть этого по окончании пари.
   -- Итак, -- продолжал Васильев, -- формулируйте условия.
   -- Я утверждаю, -- сказал Курилин, -- что наш друг Андрей Иванович не в состоянии в течение шести месяцев -- шесть месяцев это только срок пари, mon cher, а я уверен, что вас не хватит даже на месяц -- не в состоянии прожить на сорок рублей maximum, в месяц, которые к тому же он должен заработать своим собственным трудом, не прибегая ни к займам, ни к своим собственным средствам... Помните, mon cher, что, кроме проигрыша 1000 руб., вы рискуете и морально, так как сделаетесь мишенью для моего... да и вообще для общественного злословия... "Неудавшийся приказчик"!..
   -- Un employé manqué, -- добавил Натаскин.
   -- Я принимаю это пари, что и заявляю торжественно при этих благородных свидетелях. Славич, разнимите.
   -- Решено, -- сказал Славич, -- вот как бы я сделал на вашем месте. Так как вас в Энске не знают, как вы говорите, то вы могли бы сами себе написать рекомендательное письмо... Без протекции неудобно...
   -- Это важно, потому что иначе вы и без места нагуляетесь, -- засмеялся Курилин.
   -- Затем, для важности обрейте бороду... оставьте одно лишь воспоминание... Разумеется, найдите подходящий костюм. Иранов вам поможет -- он свой человек у актёров... Помните, что в вашем новом звании ни саквояж, ни хорошее пальто неуместны...
   -- Поручите это мне, -- вставил Иранов, -- я вас так оборудую, что сами себя не узнаете...
   -- А я вам выправлю паспорт без указания ваших титулов и прочего, -- предложил Натаскин, -- laissez moi faire...
   -- Чудно это всё господа!.. -- сказал Васильев, -- но как говорится, взялся за гуж... Итак, решено... Сегодня наш последний вечер на целые полгода... У меня голова несколько кружится...
   -- "Проведёмте ж, друзья, эту ночь веселее", -- сказал Иранов, взяв несколько аккордов.
   -- Серьёзно, -- заметил Славич, -- я ручаюсь вам, что если вы выдержите, то отсрочите визит Кондратия Ивановича надолго, а может, и вовсе с этим господином разделаетесь...
   -- Поживём, -- увидим! Я уже чувствую прилив необыкновенной бодрости...
   -- C'est drole, cette histoire, hein!.. -- засмеялся Натаскин, -- не выдайте себя, когда мы летом приедем на вас полюбоваться...
   -- А, главное, постарайтесь, чтобы вас до нашего приезда не "рассчитали"... Какой вы работник! И дело-то по слухам только знаете, -- сказал Курилин.
   -- Дело это меня кормит, и я обязан его знать, mon cher, -- серьёзно заметил Васильев. -- Ну, а теперь, друзья, поедем на острова... я хочу перед началом новой жизни распроститься со старой по хорошему...
  

IV

   На утро Васильев проснулся в самом скверном расположении духа: во рту вместо языка ощущалось нечто "суконное", к горлу подступала отвратительнейшая изжога. Подойдя в одной рубашке к зеркалу, он увидел в нём помятое, опухшее лицо, мутные глаза и белый язык...
   "Скверно!" -- подумал Васильев, вспомнил вчерашнее, но воспоминания его не отличились определённостью. Куда-то ездили, где-то пили, где-то Васильеву поливали голову холодной водой. "Чёрт бы взял все эти кутежи!" -- бранился Васильев, и вдруг в уме его совершенно ясно встало вчерашнее пари. "Что за глупость! -- рассуждал он, -- вот до чего допились!"
   Чтобы придать больше ясности своим мыслям, Васильев позвонил и велел вошедшему слуге подать рюмку коньяку и сельтерской. "Поправившись" при помощи этих испытанных средств и взяв для освежения ванну, Васильев почувствовал себя в состоянии правильно рассуждать и начал соображать, нельзя ли "свести на нет" вчерашнее. Увы! Он не видел исхода. Конечно, неприятно было отдавать тысячу рублей ни за что Курилину, который и бил "наверняка", но не в этом было главное затруднение: очень стыдно было оказаться "несостоятельным" и сделаться "посмешищем". "Струсил!.. Не выдержал! Только за бутылкой шампанского храбрости хватило!.. Чёрт меня дёрнул, -- упрекал себя Васильев... -- Этакая глупость!.." Он закрыл глаза и воображал себя в роли приказчика: смазные сапоги, истёртый пиджак, картуз... Очень мило!
   -- В сущности, почему не испробовать, -- почти вслух подумал Васильев, -- по крайней мере оригинально; нет, не откажусь... Пусть этот воплощённый "финиш" знает, с кем имеет дело!
   Решив этот вопрос, Васильев сел к письменному столу и на своём бланке написал рекомендательное письмо к уполномоченному К. в Энске, в котором он просил его, выражая сожаление, что не имеет удовольствия быть лично уполномоченному известным, "дать место на 40 р. в месяц подателю сего А. И. Васильеву, за честность которого он ручается и уверен, что его "однофамилец" оправдает его рекомендацию". Запечатав письмо, Васильев почувствовал, что отступления уже нет. "А как же с заграничным паспортом? Ну, и чёрт с ним! Срок велик! -- не беда: можно написать председателю, что доктор велит для окончательного восстановления здоровья не возвращаться ранее... Теперь деньги: возьму сто рублей -- это конечно, не противоречит пари... Не могу же я ехать без гроша: я не "заяц""... Эти размышления были прерваны звонком. Явился Иранов.
   -- Всё прекрасно, -- сказал он, -- вы не передумали? Нет?.. Отлично, а я всё приготовил. Такие костюмчики, батенька мой! Станиславский бы позавидовал... Едем... Ах, кстати: дайте 50 р. взаймы... Благодарю... А то когда-то вас ещё увидишь...

* * *

   Через несколько дней знакомая уже нам "изящная" компания собралась на вокзал. "Чистая" публика немало удивлялась тому, что эти господа, известные "ресторанным путём" всему веселящемуся Петербургу, провожают какого-то бедно и грязновато одетого субъекта, приказчичьего типа, который перед отходом поезда пил с этой шикарной компанией коньяк за отдельным столиком; удивление ещё более усилилось, когда официант раскупорил у этого столика бутылку шампанского, после чего компания перецеловалась с субъектом, который затем прошёл в вагон поезда III класса как раз к третьему звонку. На билете его, предъявленном кондуктору, значилось: "С.-Петербург -- Энск".
  

Входящие и исходящие

I

   Первым ощущением Андрея Ивановича Васильева, когда он, приехав с поезда, очутился в плохеньком номере второстепенной гостиницы г. Энска, было какое-то странное недомогание: ломило поясницу, болела голова, ныло одно плечо. Сперва Андрей Иванович подумал, что его продуло, но скоро догадался об истинной причине этих странных ощущений. До сих пор, в худшем случае, он езжал в общих вагонах I класса, обыкновенно же ему предупредительно предоставляли, как некоторого рода "особе", отдельное купе. Теперь же он в первый раз в жизни проехал 1000 вёрст в вагоне третьего класса, причём в нём было так тесно, что пришлось почти всю дорогу находиться в скрюченном положении то в одну, то в другую сторону. При этом с одной стороны его подпирал какой-то костлявый субъект, с другой же обдавала жаром толстая пожилая женщина. Андрей Иванович поэтому чувствовал себя как в тисках. К довершению неудобства женщина то и дело засыпала и тогда склонялась к нему на плечо, звонко похрапывая. Андрей Иванович не раз покушался перейти в другой класс, но вследствие какого-то особого упрямства решил выдержать и выдержал характер. Это было добрым предзнаменованием. Единственное, что позволял себе Андрей Иванович из старых привычек, это по "желудочной части": на вокзале он кушал вкусно и выпивал. Не ускользнуло от его внимания, что на этот раз официанты относились к нему без обычной предупредительности: "Видно мол, сову по полёту. Ещё в I класс лезет!" Андрей Иванович поморщился, увидав обстановку номера в гостинице "Саренто", куда привёз его извозчик. Мебель, в достаточной мере убогая, лоснилась от многолетнего жира, въевшегося в материю, которая сделалась неопределённого цвета. Зеркало было покрыто каким-то крапчатым налётом: взглянув в него, Андрей Иванович увидел такое изображение, что не мог удержаться от улыбки. Утомлённый дорогой, он решил тотчас же лечь, но, взглянув на кровать, отнёсся так недоверчиво к чистоте её, что не решился раздеться (Андрей Иванович был человек очень чистоплотный и брезгливый). Как был, в своей "новой" паре, он повалился на постель, накрыв подушку полотенцем. Что-то жёсткое точно врезалось в его нежное, пухлое тело: по рассмотрении "это" оказалось пружиной... Однако усталость взяла своё и Андрей Иванович заснул, назвав себя весьма нелестно; "Дура я"... -- прошептал он. Во сне он видел, что кушает с Курилиным в Милютиных лавках устриц; у него даже слюнки потекли во сне. Долго ли, коротко ли спал он, но, наконец, проснулся. Стоял уже вечер. Кто-то стучался в дверь. Тело горело, точно его настегали крапивой.
   -- Уж не чесотка ли у меня? -- подумал в ужасе Андрей Иванович, не знавший до сих пор, что такое "клоп".
   Стук в дверь участился. Пришлось отворить: вошёл половой и потребовал "пачпорт".
   -- Беспокоить приезжающих умеете, -- накинулся на него Андрей Иванович, -- а удобств у вас никаких! Грязь, мерзость, вонь...
   -- Не ндравится -- не держим, -- грубо ответил половой, -- и почище вас видали.
   Андрей Иванович чуть было не выполнил "односторонний маневр", поражённый непривычною дерзостью полового, но вовремя вспомнил, что "теперь" ему это совсем уже не подобает. Покорно снеся грубость, он беспрекословно отдал свой паспорт и поник тяжёлой головой.
   Так началось энская жизнь Андрея Ивановича.
  

II

   Проснувшись наутро, Андрей Иванович не чувствовал себя нисколько отдохнувшим, так как пришлось спать на диване в полусидячем положении (Андрей Иванович продолжительным и повторным наблюдением выяснил наконец, отчего у него горит тело, и сделавшись неожиданно "энтомологом", открыл, что на диване клопов меньше, чем на постели). Тем не менее времени терять не приходилось, и потому злосчастный директор КR "Заря", приведя в порядок свой туалет, назвал себя ещё раз "дурой" и вышел на улицу. Стояла ростепель. По улицам бежали ручьи грязной воды. Попробовав перебраться через улицу, Андрей Иванович попал в самую грязь и оставил в ней одну калошу. Провозившись с ней и сообразив, что с непривычки к провинциальному пешехождению он не доберётся до своей конторы, Андрей Иванович крикнул извозчика и велел ему свезти себя туда. Извозчик потребовал тридцать копеек, да ещё вперёд. Контора КR находилась через два переулка от гостиницы.
   -- Вам кого? -- спросил швейцар, когда Андрей Иванович отворил дверь.
   -- Главнозаведующего...
   -- Дома. Сюда ранее часу не будут...
   Сказав это, швейцар перед носом Андрея Ивановича захлопнул бесцеремонно дверь.
   "Неужели и у нас в Питере так грубо встречают посетителей, -- думал Андрей Иванович, садясь опять на извозчика, -- в конце концов я, кажется, сделаю порядочный запас наблюдений". Извозчик скоро подвёз его к широкому дому архитектуры "рококо". Андрей Иванович дёрнул за звонок. Долго не отпирали. Наконец после третьего, энергичного звонка, толстая пожилая горничная отворила дверь, но увидав Андрея Ивановича, -- не прежнего важного, хорошо одетого, выхоленного Андрея Ивановича, а теперешнего, в скверном пальто, забрызганном грязью, -- не выпустила ручку двери из рук и загородила дорогу.
   -- Вам чего? -- спросила она.
   -- Я к Ивану Яковлевичу...
   -- Так что же вы, любезный, лезете на "паратную". Ещё наследите... Идите чёрным ходом через куфню...
   -- Но... -- пробормотал было Андрей Иванович...
   -- Здесь "господа" ходят, а для "протчих" у нас чёрный ход, -- сказала горничная и заперла дверь.
   Андрей Иванович в первый раз в жизни остался в буквальном смысле слова на улице. "Плюну и уеду! -- подумал он, но тотчас отогнал эту соблазнительную мысль, -- ни за что! Претерплю всё, но не сделаюсь петербургским посмешищем!"
   -- Ты чего, дяденька, ищешь? -- спросил его какой-то проходящий мастеровой.
   Андрей Иванович обрадовался и рассказал его затруднение:
   -- А за каким, то есть, ты делом? -- поинтересовался мастеровой.
   -- Служить я приехал.
   -- Что же место, значит, вышло?
   -- Нет, только ещё просить стану.
   -- Так... Вот что: ступай-ка ты лучше откуда пришёл. Толков тут тебе не дождаться. Мы довольно, значит, понимаем. У них и свои-то служащие сбежать собираются. Первое: работой морят, не приведи Господи, а второе: хоть голодом помирай -- жалованьем очень обижают.
   -- А вы почему знаете? Наша контора славится в этом отношении... -- вступился Андрей Иванович.
   -- А вот сунься -- увидишь! Прощенья просим... Одно слово -- волки... Ничуть они чужой нужды не понимают. Уж нам оченно известно. А тебе вот ход: заверни ты за угол, да иди во двор, а там увидишь -- лестница, и ты по ней не ходи, а пройдя ещё дверь, поверни налево... Тут тебе и будет куфня... А ты это с какого же разума на "паратное" лезешь? За местом пришёл, а на паратное... Чудак!..
   Мастеровой ушёл, а Андрей Иванович, мысленно ругая себя, Славича, Курилина и весь мир на все корки, пошёл по указанному направлению. Наговорившись досыта с подручным дворника и какой-то бабой, -- он наконец нашёл заветную дверь и очутился на кухне. Последовал тот же вопрос со стороны кухарки.
   -- Самого? Спит... Сядь тут на лавку, да подожди... Вы из каких будете? По своему делу?.. Ну и сиди...
   На кухне сидел кучер, покуривая папироску.
  

III

   Андрею Ивановичу пришлось покориться своей судьбе. Он уселся на лавку. С плиты нёсся соблазнительный аромат, дразнил Андрея Ивановича и наводил на печальные мысли. "Эх, -- думал он, -- если б я приехал сюда в своём настоящем виде, а не таким замарашкой -- воображаю, как бы меня встретили! Это завтрак, наверное, готовится... И меня бы не знали чем накормить!.. А теперь сиди на кухне в обществе чёрт знает кого! Кухарка... Кучер... fi donc!.. Кучер папироской угощает... Экая я дубина!"
   Просидев час и не видя конца этому испытанию, Андрей Иванович достал своё собственное рекомендательное письмо и попросил кухарку передать его господину главнозаведующему... -- "Надо было с этого начать, -- подумал он. -- Прочтя моё письмо, Иван Яковлевич, конечно, меня не заставить торчать здесь... Прежде всего он благовоспитанный человек. Хотя я его и не знаю, но в нашей компании, конечно главнозаведующий -- джентльмен. Правда, я ему себя рекомендую как мелкого служащего, но он же поймёт, что "директор правления" не станет рекомендовать какую-нибудь "дрянь". Экое дурацкое "пари"! Вот сам бы Курилин попробовал побыть в чужой шкуре".
   -- Ну что?..
   -- Барин завтракают, -- сказала кухарка, -- подождать велел...
   -- Да письмо-то он читал?
   -- Видать было, что распечатал... а уж читал ли -- не знаю...
   -- Это чёрт знает, что такое!..
   -- А ты не чертыхайся: здесь иконы, -- сказала кухарка.
   -- Эх, господин, -- заметил кучер, -- их дело барское. Покушает и позовёт. А вот вы бы сделали милость послали за сороковочкой: время-то и прошло бы незаметней...
   Да... Андрей Иванович, убедившись на собственной персоне, что имя его для главнозаведующего ещё не очень много значит, совсем растерялся...
   -- Али жаль? -- продолжал кучер, -- всего девятнадцать копеек... за красной печатью...
   Андрей Иванович машинально достал двугривенный и "Дмитревна" (кухарка) была откомандирована через улицу в лавку. "Au fond, -- подумал Андрей Иванович, -- почему же теперь в моём новом звании кучер главнозаведующего мне не компания?" Дмитревна "мигом" слетала, но не успели новые знакомые выпить по другой, как лакей во фраке вошёл в кухню и, важно кинув взгляд на "незнакомца", процедил: "Ступайте, зовёт"... Андрей Иванович, наскоро пережёвывая горячую картофелину, пошёл по указанному направлению и имел удовольствие слышать слова важного лакея: "Это что завели? Нашли компанию! Может быть так, прощелыга какой!".
   Пройдя длинный коридор, Андрей Иванович очутился в обширной передней. Не решаясь проникнуть далее, он остановился у двери и кашлянул. Из соседней комнаты вышел человек средних лет, с внушительным брюшком, с румяными щеками, обрамлёнными хорошо выхоленными баками. Андрей Иванович сразу узнал в нём главнозаведующего, которого мельком видел в правлении. Только там он был как будто тоньше и ниже ростом. Андрей Иванович машинально протянул было руку, но вовремя увидел, что главнозаведующий держит обе руки в карманах смокинга, и потому, вместо рукопожатия, сделал движение, как будто поправляет пуговицу пиджака. Господин с брюшком окинул небрежным взглядом Андрея Ивановича и, как будто оценив его, сказал: "Чем могу служить?.."
   -- Письмо от Андрея Ивановича... -- пробормотал сконфуженный Андрей Иванович, которому в первый раз не подали руку.
   -- Знаю, любезнейший... но кроме Андрея Ивановича "там" есть ещё одиннадцать директоров, и каждый пишет такие письма... Если по каждому письму я буду давать места, то мне надо увеличить штат втрое...
   -- Я прошу небольшого...
   -- Ещё бы, -- сказал главнозаведующий, -- знаю... Вы откуда же известны Андрею Ивановичу?.. Где служили ранее?.. -- не дожидаясь ответа, главнозаведующий добавил, -- Идите в контору, я спрошу там... Если можно -- я помещу вас... и то только потому, что Андрей Иванович, кажется, ещё не просил меня... Но смотрите -- старайтесь! Я, любезнейший, требую работы... Сам тружусь и от других требую... Лежебоков мне не нужно... Можете идти... Кстати: я требую полнейшей трезвости -- примите это за правило...
   Главнозаведующий повёл носом, взглянул в упор на покрасневшего Андрея Ивановича и торжественно вышел.
  

IV

   Так как операции комп. "Заря" были преимущественно по водяной части (она перевозила нефтяные продукты), то контора её летом разбивалась на два отделения: одно находилось на берегу, а другое на плавучей пристани на противоположном берегу реки. Так как время было ещё раннее, и река не вскрылась, то все служащие занимались в зимней, береговой конторе. Андрей Иванович, раздевшись в прихожей, объяснил швейцару, что сам главнозаведующий прислал его и поэтому был допущен наверх в обширную комнату, где за столом и конторками сидели "за письменными занятиями" служащие. Андрею Ивановичу, когда он объяснил цель своего посещения, снова велели подождать и указали на скамью -- "посетительную". Здесь он сидел и наблюдал за тем, что делалось в конторе.
   Ранее в Петербурге, приходя в своё правление, где к его услугам была особая, шикарно отделанная комната "директорская", Андрей Иванович издали видал всю эту конторскую "мелкую сошку" и не обращал на неё никакого внимания, т. к. ему приходилось иметь дело только с "тузами" -- делопроизводителями, бухгалтерами, заведующими отделами. Андрею Ивановичу и в голову не приходило, что эта "мелкая сошка" существует и за стенами своей канцелярии, что у неё есть нужды, желания, заботы. Он был вполне уверен, что это уже такой определённый свыше порядок, правильный как день и ночь, что он, как и все люди, или, вернее, господа с "директорскими окладами", живёт сам по себе, а "мелкая сошка", корпящая за жалкие рубли над работой, сама по себе, и что единственными точками соприкосновения между этими двумя разновидностями человечества является только момент "назначения и увольнения". Андрей Иванович был добрый человек, но откуда же мог он знать, как существует вся эта "мелкая сошка"? Он знал только, что ей совершенно достаточно получать то жалованье, которое платила Компания, что экономия в каждом деле -- главное, и что если сам он получает "какие-то" пять тысяч, то потому, что он "директор", имеет развитые потребности и для того, чтобы поддержать престиж Компании, должен жить "прилично", а не кое-как... Другое дело -- мелкие служащие! Их сколько угодно... Как они живут, чем питаются -- дело их, и если им не хватает 30--40 р. в месяц, то потому лишь, что они не умеют жить, не ограничивают свои потребности, плодят нищих и пьянствуют. Вот что знал Андрей Иванович о "мелкой сошке", пока ему самому не пришлось, вследствие нелепого пари, попасть в её ряды.
  

V

   Теперь, сидя на "посетительской", Андрей Иванович имел случай в первый раз наблюдать вблизи всю трудящуюся конторскую мелкоту, и нельзя сказать, чтобы это наблюдение сулило самому Андрею Ивановичу розовую будущность. Занятия в конторе продолжались с 9 до 4 и вечером иногда, когда имелись спешные дела. Человек сорок разношёрстно одетых людей сидело в канцелярии. Слышалось щёлканье костей на счётах, отрывочные фразы, и как докучливое жужжание роя пчёл комнату наполняло скрипение перьев. "Мелкая сошка" сидела, согнувшись и уткнувшись в бумаги... Труд был по-видимому утомительный и скучный.
   За стеной, где находились кабинеты главно- и просто- заведующих, слышался смех и весёлые разговоры. Изредка оттуда выходили то один, то другой "господин" и направлялись к какой-нибудь конторке. Тогда мелкий служащий, прикованный к этой конторке, вставал и почтительно выслушивал замечания и распоряжения.
   -- Это что такое? -- воскликнул один из таких господ, почти вырвав у писца лежавшую перед ним работу, -- опять миллион ошибок! Я вам сказал, что не потерплю больше такой небрежности. Откуда здесь "ять"... откуда?.. Раз вы не смыслите, идите в сапожники: там "яти" не нужны... Без рассуждений. Переписать! -- отчеканил господин, разорвав бумагу, и перешёл к другому столу.
   -- А вы где находитесь? Где, позвольте вас спросить?..
   Спрашиваемый недоумевал.
   -- Вы опять с протёртыми локтями... Сказано было вам!.. Не хватает жалованья?! Не служите... вы конфузите фирму... здесь не место для героев Максима Горького... Где взять? Не моё дело... украдите, а будьте одеты прилично... Ну, не разговаривать!..
   Слыша всё это, Андрей Иванович вздохнул и невольно пощупал свои локти. К счастью, его костюм был беден, но ещё свеж.
   "Однако, ничего этого я не знал", -- подумал он.
   Сердитый господин ушёл.
   "Василиск проклятый! -- пронеслось шёпотом в канцелярии... -- Поедом ест, варвар!"
   -- Кто здесь Васильев? -- крикнул другой господин из дверей кабинета. Андрей Иванович вскочил с места. -- Подите сюда.
   Через минуту Андрей Иванович очутился в кабинете пред особой длинного и сухого господина с чёрной бородкой, который не подал ему руки.
   -- Вы от нашего директора?
   -- Я... -- ответил Андрей Иванович...
   -- Иван Яковлевич, желая исполнить просьбу уважаемого Андрея Ивановича, согласен дать вам место... испытать вас... Что вы умеете делать?
   Андрей Иванович стал в тупик: он положительно не знал, что "умеет делать".
   -- Вы уже занимались раньше в канцелярии? -- продолжала особа.
   -- Я пишу грамотно, -- заикнулся Андрей Иванович.
   -- Очень нужна мне ваша грамотность! А в деле-то вы, конечно, ничего не смыслите... Так вот, на первый раз поручаю вам "входящий и исходящий" журнал... Жалованье вам назначается 25 руб. в месяц... Будете стараться -- прибавлю...
   Господин позвонил; вошёл один из секретарей.
   -- Вот, покажите ему, что надо делать... Пусть Вавилов даст ему дела и поучит... Идите... Главное, знайте, что здесь не богадельня... И пунктуально: с 9 до 4... никаких болезней я не признаю... Кто там ещё? Никого... отлично... Представьте ваш документ... Да одеться получше... До свиданья...
  

VI

   Таким образом началась служба Андрея Ивановича. Выйдя из кабинета, он узнал, что поступает на "живое место": "входящие и исходящие" вёл до него этот самый Вавилов, но по старости его давно собирались уволить, дав за продолжительную службу двенадцатирублёвую пенсию. Узнав это обстоятельство, Андрей Иванович хотел было отказаться, но сам Вавилов убедил его этого не делать.
   -- Всё равно-с, -- сказал он, -- участь наша такая: состарился за их конторкой -- ступай по миру... Это ещё благодать, что пенсию дали-с: могли бы и просто прогнать. На что я им нужен? Вижу плохо, а триста рублей в год всё-таки для компании составляет расчёт...
   Вавилов оказался очень словоохотливым стариком и, "сдавая" Андрею Ивановичу "дела", порассказал много такого, чего тот и во сне не видал. Предварительно он порасспросил Андрея Ивановича об его "обстоятельствах" и, узнав всё, что рассказал ему Андрей Иванович, предложил к его услугам свою квартиру.
   -- Я человек одинокий, -- сказал он, -- занимаю две комнатки-с... Одну могу уступить... Готовит на меня Мавра-с... она всё может: и заштопать и починить.
   Новые знакомые сладились. За 15 руб. в месяц Андрей Иванович получил комнату, стол ("разносолов у меня не полагается, но, однако, говядину употребляю-с"...) и услуги "Мавры". Андрей Иванович был даже рад получить возможность чем-нибудь облегчить участь старика и вручил ему тут же десять рублей вперёд, что растрогало Вавилова. "Сдав" в полчаса "дела", Вавилов предложил Андрею Ивановичу сходить в одну "ресторацию" для "первого знакомства". Хотя Андрей Иванович и вспомнил, что главнозаведующий "требует полнейшей трезвости", но всё-таки согласился, и оба писца, новый и отставной, отправились в ресторацию, носившую приятное название: "Свидание друзей". Там за столиком, где на грязной скатерти, заставившей брезгливого Андрея Ивановича поморщиться, появилась "сотка" и закуска, Вавилов начал вводить Андрея Ивановича в новый круг "идей".
   -- Василиск этот, -- повествовал он бесстрастным тоном летописца, -- первейший, ежели хотите знать, варвар-с... То есть, такого аспида поискать. Он в тебе и человека-то не признаёт, а как бы животное. И чем выдвинулся? Наш же брат был, писаришка-с... Сумел в начальники пролезть... Первое -- за женой тысчонки три взял, да на место повыше пересел... Ну, а там и пошло... Был у нас тут инспектор один... Так, "празднослов", ни больше, ни меньше. Так он, василиск-то, ему юбилей устроил. Альбом с крышкой поднесли служащие за десятилетие... Как же: прослезился даже... при всех василиска обнял... А, ведь, из кровного нашего жалованья по трёшнице на этот альбом удержать приказали... Пуще всего его опасайтесь... Есть и другие начальники... ну, в тех такого ехидства нет... Только очень о себе много понимают... Кабы и в деле столько же, так Компания-то, чего доброго, озолотилась бы... "Сам"-то только важность имеет, а смыслу очень мало-с... Да и откуда?.. Из гвардии он-с... Там эфтой нефти не обучают... И все они такие! Не будь нашего брата-с, истинно говорю, -- делу пропасть надо бы. На нас ездят, ровно на лошадях упряжных. Мы день-деньской в труде, на гроши перебиваемся, лба перекрестить некогда-с... Ну а те что: их дело совсем особь-статья. Придумал, приказал написать, -- вот и всё-с... Живут весело... Да и не мудрено: экие тысячи получают... Главная причина, отдыха у нас нет. Праздника Божья не знаешь... Ну летом, я не говорю: летом праздновать по нашему делу нельзя... А зимой? На зиму-то ведь кое-кого и вовсе увольняют или на половинное жалованье переводят... для экономии-с... Себе-то, небось, не убавят... Но зато даже и зимой-то праздновать всё же не полагается. Вот, например, лавочные приказчики... о тех дума позаботилась: отдых им дали... А мы, "пишущая братья", так обделены и остались. Позабыли-с... В прошлую зиму в газете здешней было пропечатано на счёт этого-с: внимание думы на нас, грешных. обратили... насчёт праздничного отдыху... Так что же-с: одного из наших писцов, Надеин по фамилии, тут же и уволили... А и писал-то вовсе не он, а другой... В правление не раз по почте анонимно посылали-с... и тут не вышло... Разве они, в Питере-то, понимают? Одно название, что директора... А так... тоже "празднословы", ни больше, ни меньше... Где им о пишущей братии думать!..
   Андрей Иванович столько нового узнал в первый же день, что расстроился совсем. Покончив в "Свидании друзей", сослуживцы отправились, несколько пошатываясь, на квартиру Вавилова, где Андрей Иванович очень скоро заснул, невзирая на клопов, на жёсткость постели и не слушая нравоучений Мавры по адресу Вавилова, по-видимому державшей сего старца в руках.

* * *

   Так как Андрей Иванович сделал в Петербурге распоряжение относительно пересылки в Энск своей корреспонденции, то через месяц получил письмо от главнозаведующего, гласившее, что он, главнозаведующий, "с удовольствием исполнил просьбу уважаемого Андрея Ивановича" и дал его протеже место писца, но что этот протеже, к большому огорчению его, главнозаведующего, по отзывам лиц компетентных, оказался малоспособным к занятиям, довольно тупым и кроме того, по частным сведениям, употребляет спиртные напитки, что едва ли может быть терпимо на службе Компании. В заключение, главнозаведующий свидетельствовал Андрею Ивановичу своё душевное почтение и просил "принять уверение в совершенной преданности и полном уважении"...
  

На хозяйских харчах

I

   Андрей Иванович служил уже второй месяц в конторе Компании и вёл свои "входящие и исходящие". Несмотря на то, что занятие это ему опротивело донельзя, он выдерживал характер и утешал себя мыслью, что делает, между работой, ценные наблюдения, полезные для него, как директора.
   Сначала его страшно бесило отношение "компанейских особ" к мелким служащим. Мало того, что они их совершенно игнорировали как людей и смотрели только на их "работоспособность", но и как с "рабочей силой", особы обращались со служащими крайне надменно, не признавали в них ни человеческого достоинства, ни человеческих потребностей и слабостей. Тон, который преобладал в сношениях "особ" с "мелкотой", был высокомерен или же пренебрежителен. Особы относились к служащим, как к вещи. "Сделайте то"... "Перепишите это"... "Где вы шатаетесь?.." "Пошевелите мозгами, если они у вас есть"... -- вот что обыкновенно слышали служащие. В этом обращении никто даже и не видел ничего ненормального, и очень многие, милые, приличные, гуманные сами по себе и в обществе "особы", входя в контору, забывали все свои положительные качества за её стенами.
   Андрей Иванович очень скоро испытал на себе такое обращение. "Посмотрел бы я на тебя, -- думал Андрей Иванович в то время, когда в первый раз "Василиск" придрался к нему, -- как бы ты заговорил, если б знал, кого ты распекаешь, если бы подозревал, что перед тобой не обыкновенный писец, а директор твоей же КR, которому ничего не стоит завтра же вышвырнуть тебя вон... Воображаю, какая мокрая курица вышла бы из тебя, надутый индюк".
   Так как Андрей Иванович мог только думать так, а не говорить, то ему пришлось выслушать здоровую "распеканцию".
   -- Это что за почерк! -- сказал "Василиск", подойдя к столу, за которым сидел Андрей Иванович. -- Встать!.. Порядку не знаете?.. Я вам не товарищ!.. Чего вы туг напутали? Такого пустого дела не понимаете... Как у вас записано?.. А зачем здесь ять?..
   -- По Гроту... -- начал было Андрей Иванович, затронутый за живое упрёком в безграмотности (он-то считал себя на что уж грамотным!).
   -- Не разговаривать!.. Я не посмотрю, что вы "протеже"!.. Мне нужны работники, а не лодыри... Можете с вашим Гротом отправляться куда угодно!.. Здесь я -- Грот! Сказано, чтобы не было тут "ять"...
   Довольный тем, что пробрал "новичка" и показал ему, с кем он имеет дело, "Василиск" важно ушёл в кабинет, а обескураженный Андрей Иванович предался грустному размышлению. "Это я-то, кандидат прав, неграмотный! Это меня-то распёк, как мальчишку, какой-то нахал, сам пишущий "сапоги" через "Фиту"... Однако, ничего-то мы, в правлении, не знаем о здешних порядках. Положительно, моё маскарадное приключение для меня очень назидательно"...
  

II

   Однажды, в конце второго месяца, Андрея Ивановича "кликнули" в кабинет, и он очутился опять пред лицом того самого "господина", который назначил его на службу.
   -- Я вами недоволен, -- начал изящный господин, слегка кивнув на почтительный поклон Андрея Ивановича, -- вы изволите лодырничать... ваш начальник аттестует вас неодобрительно...
   -- Позвольте узнать, в чём моя вина? -- спросил Андрей Иванович.
   -- Извольте. Во-первых, вы запустили свой журнал.
   -- Мне дали, кроме него, ещё массу дела, которое я признал более спешным...
   -- Я вас взял не для того, чтобы вы рассуждали, -- перебил господин, -- для другого дела у вас есть вечера... у лентяев всегда есть отговорка... Затем, оказывается, что вы не можете относиться сознательно к возлагаемым на вас поручениям, то есть, я хочу сказать, что вы до сих пор с делом не освоились, как следует, да вряд ли и освоитесь.
   -- Но...
   -- Я вас позвал не для рассуждений... Тупиц мне не надо... Компания не может тратить деньги непроизводительно... Таких пустяков вы не можете выполнять. Я вижу в этом ваше нежелание работать... Стыдитесь: вы компрометируете достойное лицо, давшее вам рекомендацию, уважаемого нашего директора, Андрея Ивановича... Я уверен, что он дал вам рекомендательное письмо исключительно по своей доброте, не зная вас достаточно.
   Бедный Андрей Иванович, оказавшийся "незнающим самого себя", окончательно опешил. Он даже покраснел, как школьник, не выучивший урока.
   -- Даром жалованье платить я вам не могу: это было бы недобросовестно с моей стороны по отношению к Компании... Единственно, что я могу ещё для вас сделать, это "попробовать" вас на другом деле. К письменным занятиям вы не годитесь... Я назначу вас помощником кого-нибудь из приказчиков... там особой сообразительности не надо... Если же и там вы окажетесь неспособным, то прошу извинить... Я уже доложил об этом Ивану Яковлевичу, и он, кажется, написал в этом духе Андрею Ивановичу... Можете идти: я сделаю распоряжение... Постойте... Я должен вас предупредить, что о вас ходят нелестные слухи.
   -- Обо мне? Нелестные слухи? -- возмутился Андрей Иванович.
   -- Да-с! Мой принцип -- невмешательство в частную жизнь. Я знать не хочу, как живут мои служащие, но я требую... слышите: я требую, чтобы о них не говорили, будто они пьянствуют!.. Одним словом: вы поняли?
   -- Позвольте мне оправдаться... Действительно перед обедом...
   -- Извольте идти... вы получите распоряжение...
  

III

   Таким образом Андрей Иванович попал на новую должность. "Хорошо ещё, что жалованья не убавили! При таких порядках и этого можно было ожидать", -- думал он. Самым неприятным для него было то, что приходилось уехать с квартиры Вавилова. Андрей Иванович привык к этому симпатичному старичку, привык даже к его ворчливой Мавре, к русским щам её приготовления, к каше и похлёбке. Правда, в первое время, Андрей Иванович лакомился потихоньку кое-какими "деликатесами", покупаемыми на остатки от взятых из Петербурга ста рублей. Покупал сыр, копчение, масло, омары, потом перешёл на ветчину и наконец на варёную колбасу. Сто рублей растаяли очень скоро, и Андрею Ивановичу поневоле пришлось приучаться к стряпне Мавры.
   Избалованному петербургской ресторанной кухней Андрею Ивановичу трудненько-таки далась эта привычка. Он и сам смотрел на неё, как на некоторый подвиг. Однако -- á la guerre, comme á la guerre -- и он привык. Он привык и вставать в семь часов, и пить пустой чай с чёрным хлебом и вприкуску. Больше всего его беспокоили клопы, с которыми он воевал всевозможными средствами с перемежающимся успехом, но, наконец, он понял, что "клопы" такая же необходимая принадлежность того русского "быта", куда он попал, как кухонный чад, грязь, жёсткое ложе, -- и смирился.
   Теперь приходилось всё это оставить, и перебираться на новую квартиру и привыкать сызнова. В тот же вечер Андрей Иванович, напутствуемый пожеланиями Мавры, жалевшей, что лишается смирного нахлебника -- не грубияна, не "охальника", -- в сопровождении Вавилова, который вызвался водворить Андрея Ивановича, отправился к месту своего нового служения.
   Река уже давно-давно кипела деятельностью. Гиганты-пароходы, барки, баркасы, лодки то и дело сновали по ней, а набережная жила особой, навигационной деятельностью.
   Так как летом контора и баржи Компании находились за рекой, то Андрей Иванович забрал весь свой скарб в лодку, нанятую за четвертак, и со страхом и трепетом (он был порядочный трус) тронулся в путь. Покачивало. С каждой волной у Андрея Ивановича трепетало сердце, и он малодушно хватался за Вавилова.
   -- Пустое, -- говорил этот философ, -- нешто это волна? Вы бы посмотрели-с, когда шторм разыграется...
   Посередине реки Андрей Иванович познакомился с зайчиками и добрался на ту сторону совсем "мокрой курицей". Лодочник снёс его пожиток на берег и уплыл обратно. Андрею Ивановичу пришлось забрать на плечи свой чемодан, т. к. не к лицу же было ему нанимать носильщика. Вавилов забрал мелочь, и они пошли в контору Компании, находившуюся на обширной барже. Оставив Вавилова караулить вещи, Андрей Иванович пошёл представляться.
   -- Вам кого? -- спросил его какой-то молодой человек, одетый "по-прикащицки".
   -- Я назначен сюда из главной конторы, -- ответил Андрей Иванович.
   -- Так вам к заведующему надо, к Нилу Фомичу.... Только он сегодня "собака собакой"...
   -- А где он?
   -- Войдите в контору, там покажут.
  

IV

   В конторе действительно показали Нила Фомича. Это был полный человек, одетый в коричневый пиджак на русскую рубашку, на голове у него был картуз, а на ногах высокие сапоги. Жирное лицо его казалось заплывшим, и на нём еле выглядывали маленькие глазки. Сразу видно было, что человек этот основательно дружил с перинами, а краснота носа доказывала, что "ничто человеческое ему не чуждо".
   В этот вечер Нил Фомич действительно был "собака-собакой", потому что у него "на чердаке трещало". Он уже облаял не раз половину служащих, называя их "дармоедниками", и обещал завтра же доложить главнозаведующему. Служащие, по-видимому, привыкли к этому "лаю" и не обращали на него внимания. В сущности Нил Фомич был грозен больше на словах, да и то с похмелья. "Собака лает -- ветер носит", -- утешали себя обруганные. "Это ещё слава Богу; а вот до него так уж настоящий пёс был, а этот с душой", -- говорили служащие.
   -- Тебе чего? -- грубо спросил Нил Фомич у представшего пред ним Андрея Ивановича.
   "Однако, здесь не церемонятся", -- подумал Андрей Иванович и молча подал бумагу о своём определении.
   Нил Фомич пробежал её и усмехнулся:
   -- На Тебе, Боже, что нам негоже, -- сказал он, -- за ненадобностью всё ко мне валят. У меня вон своих сколько дармоедов-то этих! Ну, ладно... Нынче уж поздно. Завтра назначу... на баржу N 3... водолива учитывать...
   -- Позвольте спросить, где бы здесь остановиться? -- спросил Андрей Иванович.
   -- Ну, у меня тут гостиниц нет, не взыщите уж. Ступайте наверх, там все наши спят... Можете основаться. Стол у нас готовый, а баржа рядом, рукой подать...
   Нил Фомич окинул взглядом своего нового подчинённого и заметил:
   -- Вы не взыщите: характер уж у меня такой... Может, вы и вправду пригодны окажетесь...
   Андрей Иванович вернулся к Вавилову и рассказал, как был принят. Затем с его помощью он втащил свои пожитки наверх, где помещались служащие. Там матрос показал ему пустую койку, сколоченную из тесин.
   -- Эфто для вас за первый сорт будет, -- сказал матрос и мигом устроил Андрея Ивановича: чемодан запихал под койку, мелочь рассовал в угол, под подушку; вместо тюфяка притащил кошму.
   -- Способно будет, -- заметил он.
   Скоро собрались служащие ужинать. Между ними оказалось несколько знакомых Андрея Ивановича по главной конторе; завязался разговор. Тот же матрос притащил котёл со щами и полковриги хлеба.
   -- Нынче вам хлебово, -- сказал он.
   Все разместились за столом. Один из приказчиков вытащил на особый кружок кусок мяса, далеко не соответствующий своей величиной количеству щей, и стал резать, или, вернее, кромсать его, придерживая попросту рукой. У Андрея Ивановича отбило аппетит и потому, когда ему дали деревянную ложку и предложили принять участие "в общей чашке", он сказал что сыт и отказался.
   -- Перед ужином-то не вредно бы и "того", -- заметил кто-то...
   -- Что же, посылай, -- ответили ему.
   -- А вот с них бы следовало, как с новоприбывшего...
   -- С удовольствием, господа... -- заторопился Андрей Иванович, доставая рубль, -- вот, пожалуйста.
   Результатом этого разговора было то, что Андрей Иванович сразу вошёл в колею новой службы и лёг спать с тяжёлой головой. Вавилов, за поздним временем заночевавший, улёгся рядом с ним.
  

V

   Дело, к которому приставили Андрея Ивановича, было вовсе не сложное; он обязан был вести ежедневную отчётность по отпуску нефтяных остатков с баржи N 3. Ничего особо хитрого тут не было, но требовалась значительная аккуратность. Зато должность эта была из беспокойных. Нефтяные остатки приходилось отпускать во всякое время дня и ночи, и поэтому бедному Андрею Ивановичу никогда не удавалось спать более трёх часов подряд. Только, бывало, он уснёт на своей свалявшейся кошме, только что увидит какой-нибудь соблазнительный петербургский сон (такие сны ещё продолжали ему сниться), как матрос с баржи бесцеремонно будит его своим неумолимым: "Андрей Иванович, нефту отпущать". Первое время Андрея Ивановича брало сильное искушение ткнуть этого мучителя сапогом в живот (Андрей Иванович спал "по-прикащицки" -- не раздеваясь, или, как говорили на пристани: не "разоболакиваясь"), но сознание, что матрос не виноват, удерживало его.
   Невольно думал Андрей Иванович, что до сих пор, сидя на своём директорском кресле, занимаясь делами, когда и как вздумается, он и понятия не имел о настоящих тяготах человеческого существования и насколько утомительно дело, оплачивающееся 25 рублями в месяц, сравнительно с делом, оплачивающимся 300 и более рублей.
   Не раз брало его отчаяние, и тогда он хотел малодушно бежать. Но он не поддался. Больше всего он боялся насмешек петербургских друзей: ""неудавшийся приказчик", "неспособный писец", -- ведь, эти прозвища останутся на всю жизнь", -- думал он. Кроме того он сам, помимо своей воли, начал втягиваться в своё приказчичье дело, стал жить интересами того "мелкого люда", о котором он не имел ранее никакого понятия. "Я начинаю опускаться, -- думал иногда Андрей Иванович, -- мне временами кажется, что моё директорство ни более, ни менее как сон, и что я так и родился и воспитался на этой проклятой барже".
   Помещение, где жили служащие, изобиловало щелями, в которые дул беспрепятственно ветер и лил дождь. Это называлось "надувательством" и "протекцией". Иногда Андрей Иванович чувствовал во сне, как на его убогое ложе каплет сверху. Сперва он вскакивал, но скоро убедился, что и "надувательство", и "протекция" совершенно в порядке вещей, и что без них нельзя себе представить быт "мелких служащих". Однако, философия эта не помешала образованию на благородной щеке Андрея Ивановича громадного флюса, причинившего ему сильное страдание.
   -- Андрей Иванович! нефту отпущать! -- взывал матрос, тормоша несчастного владельца флюса, только что успевшего отогреть больное место.
   -- Что тебе? -- жалобно говорил Андрей Иванович.
   -- Нефту отпущать, -- отвечал матрос, -- Меркульевский пришёл...
   И Андрей Иванович, охая и кряхтя, шёл на свой баржу, где на ветру и дожде "отпущал нефту". Зубы ныли, голова горела, и Андрей Иванович понимал, какова иногда бывает чужая шкура.
  

VI

   Новая служба более нравилась Андрею Ивановичу, чем прежняя, главное тем, что в пристанской конторе было меньше начальства, и оно было попроще. Не было той заносчивости, того высокомерия, которые явились обычными в главной конторе. Нил Фомич был просто груб, но "лай" его не имел целью унизить человека, а являлся "манерой говорить". Он был, по-видимому, плут большой руки и "службой" сколачивал себе капиталец, зная, что жалованьем его не сколотишь; служащих он, однако, не притеснял и сам поругивал компанейские порядки. -- "Гладыши, -- говорил он, когда бывал "выпимши" (а это случалось ежедневно), -- "я да я" только от них и слышишь! А что такое "я"? Одна номинальность без всякой наглядности. Получаешь жалованье, процент и тому подобное -- ну, и сиди себе начальством, а в дело не лезь, потому что только путаешь, а не смыслишь... даром, что ты директор! От этого тебе ума не прибавится"...
   Самыми неприятными днями для Андрея Ивановича были те дни, когда из главной конторы наезжало начальство. Андрей Иванович настолько был уже в курсе дела, что понимал отлично, насколько это дело мало знакомо начальству, которое, чтобы замаскировать своё незнание и непонимание, набрасывалось "здорово живёшь" на подчинённых и распекало их. "Уж если я распекаю, значит знаю дело", -- вот как, очевидно, думало начальство, но распекаемые, несущие всю тяжесть дела на себе, на своей спине, отлично понимали, что все эти заведующие очень мало в деле смыслили. Они знали одно: дело это даёт им, избранным фортуною, возможность жить припеваючи, кататься на собственных рысаках, швырять деньги в ресторанах.
   -- Неужели и я был такой же? -- думал Андрей Иванович с тяжёлым чувством.
   Главнозаведующий и просто заведующие, посещая изредка пристань, где была душа дела, где оно било ключом, прохаживались с важным видом и озабоченными лицами, не замечая по большей части почтительных поклонов служащих, делали отрывистым тоном замечания и приказания и, кивнув головой, уезжали в город. Андрею Ивановичу ясно было, что вся "машина" дела идёт помимо их, и что очень часто их распоряжения только её тормозят. Возмущало его также и то, что все эти важные особы, нисколько не интересуются самим делом, а особенно участью служащих; как служащие живут, чем живут, можно ли "по-человечески" жить на то мизерное жалованье, которое они получают, -- все эти вопросы вовсе не интересовали начальство. "Точно мы не люди, а скот, -- негодовал Андрей Иванович, невольно распространяя это "мы" и на свою директорскую особу, по странной случайности облачившуюся в приказчицкий пиджак, -- но порядочный хозяин и о скоте заботится, потому что скот его кормит".
  

VII

   Служащие действительно жили плохо; у многих были семьи, от которых они были оторваны: семьи жили на квартирах в городе, а служащие за рекой. Очень часто не приходилось видаться целыми неделями: то недосуг, то погода скверная, да и поездка стоила дорого и составляла "расчёт".
   Так как служащим на пристанях полагался "стол", то почти всё жалованье уходило на семью, и служащим приходилось жить на "компанейских щах". Нельзя сказать, чтобы "щи" эти были очень жирны. Жёсткая, жилистая говядина не давала "навара", но зато давала иногда "душок". Фундаментом обеда была каша. Андрей Иванович возмущался, но служащие были довольны и этим. В довершение всего подавалось всё это очень нечистоплотно, и Андрею Ивановичу пришлось порядочно понасиловать себя, чтобы есть из общей чашки. Но и к этому он поневоле привык.
   Обидно было и то, что служащие были лишены праздников. Из-за реки лился торжественный звон и напоминал труженикам, что есть на свете люди, знающие, что такое человеческое существование.
   Служащие любили Андрея Ивановича. Он научился говорить с ними и больше всех возмущался порядками и бранил компанию. Это придавало ему особый авторитет. Его любили послушать.
   -- Бисмарк наш Андрей Иванович, -- говорили служащие, -- не грех ему рюмочку поднести.
   Невольно в уме Андрея Ивановича сложилось убеждение, что служащим оттого живётся плохо, что петербургское правление компании не ведает настоящего положения вещей. "Я знаю многих товарищей -- все они гуманные и интеллигентные; вероятно, и здешние заведующие меняются, приезжая в Питер. Если бы, например, председатель правления узнал всё это, разумеется, он всё бы изменил... Необходимо поставить его в известность... Может быть сама судьба избрала меня для этой цели"... Дойдя до такого убеждения, Андрей Иванович решил действовать: он сочинил пространное и красноречивое письмо самому председателю правления, в котором подробно, яркими красками, описал положение вещей и, переписав письмо, насколько сумел, изменённым почерком, отправил заказным в Петербург, подписав "Мелкая сошка". -- "Подождём результатов, -- ликовал он, -- узнают, каково здесь живётся"...
   Близка реформа, близко улучшение участи этих горемык...
   Андрей Иванович так увлёкся своей ролью избавителя обременённых, что перестал считать своё пари, забросившее его в самые недра дела, "глупостью"...
   "Судьба знала, что делала, -- думал он. -- Посмотрим, милейшие распорядители!.."
   В ожидании результатов письма, Андрей Иванович продолжал "отпущать нефту"... И "результаты" явились даже скорее, чем он рассчитывал.
  

"Здорово живёшь"

I

   К концу пятого месяца своих удивительных превращений, Андрей Иванович как-то вздумал подвести итог. Он оглянулся назад. Петербургское прошлое показалось ему чем-то донельзя отдалённым, не "взаправдашним". Андрей Иванович чувствовал давно не испытанную лёгкость в теле. Куда девались одышка, подбородок из двойного сделался ординарным, и значительно опал столь беспокоивший Андрея Ивановича "животик". Взамен этих благоприобретений сытой петербургской жизни Андрей Иванович чувствовал особую ясность духа и свежесть мыслей. Ознакомясь "практически" с делом, он стал с большой дозой презрительности относиться к своей петербургской службе в правлении. "Там мы в бирюльки играем, -- думал он, -- настоящее дело я только теперь узнал"...
   По мере того, как приближался срок окончания пари и, следовательно, время нового превращения из приказчика в прежнего директора, Андрей Иванович убеждался, что поступил очень умно, в сущности, согласившись на такое пари. Теперь ему представлялась возможность на основании собственного опыта, добытого "в чужой шкуре", принять все меры к упорядочению дела, и на первый план он поставил улучшение быта служащих, а на второй изменение состава заведующих, которых Андрей Иванович знал теперь досконально. Он намеревался даже взять на себя лично заведование всем делом в Энске.
   "Воображаю удивление "наших", -- говорил он сам себе, -- когда они узнают все мои приключения, когда я им порасскажу, каковы здешние порядки!.. Мои слова будут, как удар грома, потому что в них будет одна, неприкрашенная правда... Слава Богу! Эта правда у меня вот где сидит!.."
   Утешало его также и то, что у него хватило силы воли довести своё предприятие, граничащее с фантастичностью, до конца. "Это не обыкновенный спорт, не какой-нибудь дурацкий "финиш", -- думал он, -- это, сидя в петербургском ресторане, можно воображать себе, что просуществовать своим трудом, оплаченным 25 р. в месяц, пустое дело... Любопытно знать, где Курилин займёт эту проигранную тысячу"...
   Однажды по телефону было передано из главной конторы приказание Андрею Ивановичу явиться "по делам службы".
   Занимаясь усердно на своей барже, Андрей Иванович в простоте душевной подумал, что начальство вопреки своему обыкновению, обратило на него внимание и хочет теперь его поощрить. Это предположение он даже высказал вскользь, но один из старых служак точно водой его облил: "Эх, батюшка, какое там поощрение! "Они" поощрять любят только самих себя, а уж если нашего брата зовут в главную контору -- значит, не жди добра".
   Несколько обескураженный таким пессимистическим предположением, Андрей Иванович сел в лодку и отправился в главную контору.
  

II

   В главной конторе, как водится, его заставили прождать около часу.
   -- Не знаете ли, зачем я понадобился? -- спросил Андрей Иванович у одного из "пишущей братии".
   -- Кто же их знает. Ясное дело не за добром, -- ответил тот, чем ещё более обескуражил Андрея Ивановича.
   Однако, он забрал себя в руки и сказал сам себе:
   -- В сущности довольно: осталось так мало времени моему искусу, что я могу и не заботиться особенно. У меня есть получка жалованья почти за весь месяц, на это проживу, даже если бы меня за что-нибудь, или, как здесь водится, "здорово живёшь" -- вздумали уволить... Но третировать себя я больше не позволю.
   Первое недоразумение произошло у него с "Василиском". Этот господин, распекая кого-то из писцов, нечаянно увидел и Андрея Ивановича, сидевшего на "посетительной".
   -- Ба! Учёный муж Грот! -- сказал "Василиск", подходя. -- Господин "ять"! (Василиск отличался большими претензиями на остроумие).
   -- Во-первых, я для вас не "ять", -- холодно сказал Андрей Иванович, -- а, во-вторых, я совершенно не расположен с вами разговаривать.
   Молчание воцарилось в канцелярии: счёты перестали щёлкать, перья скрипеть. "Василиск" оцепенел на одну минуту...
   -- Что-с! -- вдруг как ужаленный воскликнул он, -- вы ещё грубить! Вы там "идеи" имеете. Посмотрим! Посмотрим!..
   -- Я очень жалею, что у вас в голове нет вовсе идей, -- хладнокровно сказал Андрей Иванович.
   "Василиск" быстро прошёл в кабинет, а в канцелярии раздалось хихиканье.
   Через несколько минут Андрея Ивановича позвали. В комнате, куда он был впущен, развалясь в удобном кресле за письменным столом, сидел известный уж нам господин, определивший Андрея Ивановича. Господин этот на сей раз не ответил на поклон Андрея Ивановича и не сразу оторвался от газеты, которую читал. Наконец, он положил её на стол и сказал:
   -- Я уже предупреждал вас о тех правилах, которые существуют у нас. По-видимому, вы подчиняться им не пожелали.
   -- Я решительно недоумеваю, -- начал было Андрей Иванович, но важный господин его перебил:
   -- Я вас не разговаривать сюда позвал. Извольте молчать и слушать, что вам говорит начальник.
   Андрей Иванович сдержался.
   -- Вы ведёте себя непозволительно. Я уже не говорю о той пагубной слабости, которой, как мне известно, вы предаётесь. Мимо! Вы позволяете себе в вашем товарищеском кругу проводить идеи, нетерпимые в нашей компании. Вы недовольны той пищей, которую вам даёт компания, как милостыню, ибо она не обязана её давать... Наконец, не более как минуту назад вы позволили себе отнестись неуважительно к уважаемой личности, мизинца которой не стоите... Не перебивайте меня! Стыдитесь! Вы конфузите нашего почтенного директора Андрея Ивановича, имевшего слабость дать вам рекомендацию, без которой вы бы с голоду сдохли!.. Без рассуждений! Одним словом, вы более у нас не служите...
   Андрей Иванович взбесился:
   -- Если я не служу у вас, то как же вы смеете говорить со мной таким тоном? -- сказал он резко.
   Господин опешил.
   -- Впрочем, вас вызвал главнозаведующий... Я сейчас доложу ему, -- заметил он, -- уходя.
   "Уж если главнозаведующий удостоил меня этой чести, -- подумал Андрей Иванович, -- значит делу моему должно быть швах! Вот тебе и повышение! Заметили... Оценили!.."
   -- Пожалуйте сюда! -- сказал господин, отворив дверь в кабинет главнозаведующего.
  

III

   -- Без возражений! -- почти крикнул главнозаведующий, хотя Андрей Иванович рта не успел ещё открыть. -- Вас рекомендует уважаемое лицо, известное своей добротой -- и как же вы платите за эту доброту? Как вы относитесь к вашим обязанностям? Это чёрная неблагодарность. Нам, милостивый государь, "таких" служащих не надо-с! Василий Дмитриевич, прикажите его "подсчитать".
   -- Я бы желал знать... -- сказал Андрей Иванович.
   -- Узнаете...
   -- То лицо, о котором вы изволите говорить, мне известно лучше, чем вам, -- продолжал Андрей Иванович, -- я сомневаюсь, чтобы оно одобрило здешние порядки...
   -- Потрудитесь молчать! -- вскипел главнозаведующий, -- это неслыханно! Положим, вы уже известны как своим дерзким образом мыслей, так и дерзкими речами... "Идеи" у вас!.. Мне всё известно-с... и, понимаете, мне стоит шепнуть -- и вы обратитесь в мечту... Вам известен наш уважаемый директор лучше, чем мне? Смешно... директор и жалкий писаришка... приказчик...
   -- Я бы попросил вас разговаривать со мной по-человечески, -- с достоинством сказал Андрей Иванович.
   -- Что-с! Вы обижаетесь?.. Это что? -- почти крикнул главнозаведующий, протягивая Андрею Ивановичу какое-то письмо.
   Андрей Иванович взял его в руки, посмотрел и положил на стол.
   -- Это ваш почерк? Не отнекивайтесь, это ничему не поможет...
   -- Я и не думаю отнекиваться. Это письмо писал я...
   -- Вы?
   -- Я... И всё в нём изложенное -- сущая правда.
   -- Как вы осмелились?..
   -- Очень просто. Я счёл вполне уместным поставить правление в известность относительно всего, что здесь творится.
   -- Вы? Жалкое ничтожество...
   -- Я требую, -- твёрдо сказал Андрей Иванович, -- чтобы вы держали себя прилично.
   Главнозаведующий отступил на шаг: до того он был поражён. Никогда ещё не слыхал он ничего подобного ни от кого из служащих. Даже не подозревал такой возможности.
   -- Василий Дмитриевич! -- воскликнул он, -- слыхали вы подобную дерзость? Вы, по-видимому, не проспались ещё и не знаете, с кем говорите... Как бы то ни было -- вот вам моё последнее слово: кляузников и "писателей" мы на своей службе не терпим... Тем хуже-с... Я уже написал уважаемому Андрею Ивановичу относительно вас... Он вполне меня поймёт... Извольте убираться...
   -- Я желаю получить аттестат и расчёт, -- твёрдо сказал Андрей Иванович.
   -- Расчёт вы получите в своей конторе... а мой аттестат вот: вон! Я вам покажу, с кем вы говорите.
   Андрея Ивановича окончательно взорвало:
   -- Нет, я вам покажу, с кем вы говорите, -- почти крикнул он.
   -- Вы с ума сошли! Вы пьяны!..
   -- Нет, это вы с ума сошли, позволяя себе так разговаривать с людьми!..
   -- Я вас, милостивый государь, в бараний рог согну...
   -- Посмотрим... -- окончательно взбесивший Андрей Иванович не помнил уже себя. -- Вы это видели (он сделал некоторый символический жест). Я вас самого в бараний рог согну... Я служащий компании такой же, как и вы, с той разницей, что вы бездельничаете за ваши восемь тысяч жалованья, а я из сил выбиваюсь за мои триста рублей!..
   Неизвестно, долго ли бы ещё продолжал Андрей Иванович свою отповедь. К сожалению, он не заметил, как главнозаведующий надавил пуговку электрического звонка. Андрей Иванович много хотел ещё высказать, но в самом разгаре разговора он почувствовал, как "кто-то" взял его под локти, и не успел он опомниться, как уже из глаз его исчезли и шикарный кабинет главнозаведующего, и сам главнозаведующий, и Василий Дмитриевич... В мгновение ока промелькнула перед ним и канцелярия со своими служащими, и не прошло пяти минут. как Андрей Иванович неожиданно очутился на улице.
  

IV

   -- Вот и кончена моя миссия, -- сказал сам себе Андрей Иванович, опомнившись после своего эффектного "ухода". -- Куда же теперь?
   Обдумав своё положение, он решил так: уйти назад в контору, взяв свой директорский документ и предъявить его главнозаведующему, -- это было бы в высшей степени эффектно, но тогда пари были бы проиграно... Остаётся до срока менее месяца -- не стоит ради удовлетворения мелкого самолюбия рисковать этой тысячей. Лучше забрать всё жалованье -- его около двадцати рублей -- и на них можно просуществовать три недели: пойти к Вавилову и остаться у него...
   -- Так и сделаю, -- решил Андрей Иванович, -- ну, а вам, милостивые государи, я всё это припомню! Хорошо и наше правление: а я-то думал, что на моё письмо обратят внимание, и что я сделаюсь благодетелем всей нашей мелкоты. А они не нашли нечего лучшего, как выдать меня головой тем, на кого я справедливо жаловался... Видно, для того, чтобы быть человеком, надо самому всё "это" вынести на своей спине.
   Андрей Иванович нанял лодку и поехал в свою заречную контору. На реке бегали зайчики, дул холодный, осенний ветер, но Андрей Иванович, занятый своими мыслями и не могущий побороть раздражения, не обращал на них никакого внимания. Он уже не был прежним трусом: ветер, непогода, даже "шторма" не были для него теперь диковинкой.
   Пристав к своей пристани, Андрей Иванович прямо прошёл к Нилу Фомичу.
   -- С чем поздравить? -- спрашивали его сослуживцы, когда он проходил мимо них чрез контору.
   -- Со "здорово живёшь"! -- весело отвечал он, усмехаясь. В сущности, он не был нисколько огорчён и заранее утешался возможностью в скором времени "поговорить" со всеми этими надменными господами заведующими "как следует"... -- "Воображаю, куда у них душонки уйдут, когда они узнают, кого уволили и кого оскорбляли!.." -- радовался он.
   -- Здравствуйте, Нил Фомич, -- сказал Андрей Иванович.
   Нил Фомич был в мрачном настроении. Ему только что "влетело" по телефону, а к тому же "душа требовала похмелья".
   -- Тебе, малый, чего? -- спросил он, кряхтя.
   -- За расчётом я: уволен главной конторой.
   -- Это за что?
   -- Спросите их. Не по вкусу мой разговор пришёлся.
   -- Так... Значит -- так зря, "здорово живёшь"! Оно, конечно, у нас всегда к зиме служащих сокращают... Экономия, братец ты мой... Вот добейся получать тысячи три в год, тогда, сделай милость, тогда не сократят!.. Жаль: служащий ты, всё-таки, "справный" -- похаять не могу... Жаль... Что ж, -- их воля, -- начальническая: идите к бухгалтеру, он вас "подочтёт".
   -- До свиданья, Нил Фомич! -- надеюсь, что мне удастся вам отплатить за доброе отношение, -- великодушно сказал Андрей Иванович.
   -- А ты, малый, думай, как себя зиму пропитать... Мы, ведь, всё понимаем... Сами эту участь видели.
  

V

   От Нила Фомича Андрей Иванович прошёл к бухгалтеру и просил его "подсчитать", сколько причитается ему получить. Бухгалтер подсчитал: выходило 18 рублей 20 коп.
   "Этого хватит на месяц: как-нибудь придётся поэкономить, потому что надо и на дорогу выгадать до Питера", -- соображал про себя Андрей Иванович.
   -- Только вот тут "прочёт" записан, -- сказал бухгалтер.
   -- Это за что?
   -- Нефти лишков отпустили: вот тут у меня ведомость есть...
   -- Сколько же всего?
   -- Конечно, пустяки, -- рублей на восемь. А впрочем посмотрю... 11 р. 50 копеек... Да вот ещё сейчас по телефону передали из Главной... Штраф вам пять рублей.
   -- Я никаких штрафов не принимаю, -- возмущался Андрей Иванович.
   -- Это дело не моё. Делаю, что прикажут: мы тоже люди не сами по себе, подневольные. Вот извольте расписаться... Один рубль семьдесят копеек получите-с... Очень жаль... Поверьте: сам сочувствую, но дело наше маленькое... "Их" воля...
   -- Но позвольте... Ведь, мне не на что будет до той стороны добраться.
   -- Это вы верно... Что же прикажете делать!.. Из вещей что-либо придётся в оборот пустит.
   Андрей Иванович пустил "в оборот" пиджачную пару (у него их было две). За пару дали семь рублей, да и то потому, что пожалели Андрея Ивановича как хорошего человека. Служащие, собравшись наверху, высказывали ему свои соболезнования.
   Андрей Иванович послал за бутылкой -- и, когда ему её принесли, счёл уместным сказать коротенькую речь.
   -- Господа, -- начал он, -- поверьте, что того времени, которое я провёл с вами, я никогда не забуду. Я сделался среди вас "другим" человеком, и те знания, которые приобрёл я здесь, нельзя купить ни за какие деньги. Я понял, что не "оклад" делает человека, а "труд"... Поверьте, -- продолжал он, -- что я глубоко понимаю теперь ваше положение. Быть может, настанет час... и этот час близок... когда вы узнаете, насколько я хочу и умею быть благодарным... Всё, что в моей власти, я сделаю для того, чтобы облегчить вашу участь, честные труженики!
   Несмотря на витиеватость такой речи, служащие слушали с удовольствием, хотя и недоумевали, каким образом Андрей Иванович, закладывающий пиджачную пару и не добравшийся до пальто только ввиду холодов, может чем-нибудь облегчить чью бы то ни было участь.
   -- Сам-то прокормись, -- думали некоторые, -- ныне не Петровки... Цыганский пот прохватит... Малый он "российский", только слаб относительно "казёнки": вот его и разбирает. Мечта!
   За первой бутылкой последовала вторая, третья и так далее... Кончилось так, что Андрей Иванович сообщил всем, что не нынче-завтра он сам будет директором, чем вызвал неудержимый смех.
   -- Ловкач наш Андрей Иваныч! -- говорили служащие.
   -- Ловкач-то ловкач, а жрать нечего...
   -- Жаль Андрея Иваныча! Эй, Митюшка! Взгляни-ка, не шляется ли этот глазастый чёрт подсматривать...
   -- Не жалейте меня, друзья мои! -- лепетал растроганный Андрей Иванович, -- я счастлив, я счастлив... потому что я узнал... а узнал я то, чего не знал раньше...
   -- Это верно, -- сказал кто-то, -- век живи, а дураком умрёшь...
   -- И все вы хорошие люди... И завтра уж меня не позовут "нефту отпущать"... А главнозаведующему я покажу... Я ему покажу, как меня можно в бараний рог согнуть...
   -- Герой Андрей Иванович! За здоровье, урра!..
   Андрей Иванович заснул на своей жёсткой постели. Было уже поздно... Сон Андрея Ивановича был покоен; он лёг спать свободным человеком.
  

VI

   Наутро, распростившись со своими сослуживцами, Андрей Иванович забрал свой "багаж" и отправился в лодке на ту сторону на квартиру Вавилова.
   -- Ещё двадцать шесть дней -- и моё испытание окончено, -- говорил он себе, -- как только ухитриться прожить на то, что у меня осталось? Трудненько будет, ну, да уж это на последках.
   На той стороне лодочник взялся за двугривенный донести багаж до квартиры Вавилова: это было рукой подать от набережной. В какие-нибудь десять минуть путники достигли цели своего пути. Андрей Иванович остановился у знакомой калитки и стал стучать. Никто не откликался. Лодочник, сложив багаж на землю, стал помогать Андрею Ивановичу. На неистовый стук обоих наконец загремел засов, и из калитки выглянула незнакомая фигура.
   -- Вам кого? -- спросила фигура: это была какая-то прачка или кухарка.
   -- Семёна Власьевича, -- сказал Андрей Иванович.
   -- Семёна Власьича? Это Вавилов будет? -- переспросила кухарка.
   -- Ну да, его... Вавилова...
   -- Нету его...
   -- Как нет? Где же он?
   -- В город Землянск уехал.
   -- В какой Землянск?
   -- В какой Землянск?.. Известно в какой: Могилёвской губернии, -- сказала кухарка. -- Помер он... вот что...
   -- Помер? Не может быть! -- воскликнул Андрей Иванович.
   -- Дело Божье... Со всяким может случиться...
   -- Царство ему небесное! -- сказал Андрей Иванович, крестясь.
   -- Помер и уж неделю, как и схоронили, -- хладнокровно заметила кухарка, -- а сожительница его в тот же день домой в деревню к сродственникам уехала.
   -- Значит и Мавры здесь нет?
   -- Чего же я говорю?!.
   Таким образом Андрей Иванович опять остался "на улице" с пятью рублями в кармане. К жалости о старике примешивалась невольная жалость о самом себе, но в то же время, помимо его воли, какой-то насмешливый голос шепнул ему: "А всё для компании экономия: двенадцать рублей пенсиону не придётся более платить".
  

Двугривенный

I

   Если бы впоследствии Андрея Ивановича спросили, как он прожил последние недели своего "подвижничества", он бы, вероятно, сам не сумел точно ответить. Он мог бы только сказать, что ему довелось "хлебнуть горя до дна".
   Так как, по условиям пари, Андрей Иванович должен был существовать исключительно на средства, добытые собственным трудом, отнюдь не прибегая ни к посторонней помощи, ни к собственным средствам, ни к займам, то Андрею Ивановичу пришлось очень туго с его несчастными пятью рублями...
   Андрей Иванович был человек щепетильно-честный в своих житейских отношениях, и поэтому противник его Курилин мог быть вполне уверен, что Андрей Иванович сам признает себя побеждённым, если не выполнит почему-либо условий пари. Признать же себя побеждённым он окончательно и бесповоротно не хотел: выигрыш пари сделался его idée fixe, каким-то "подвигом чести".
   Правда, оставшись "на мели", Андрей Иванович "ликвидировал" кое-что из своего имущества, но это не противоречило условиям пари; во всяком случае это не значило прибегать к собственным средствам, так как прежде всего ухудшало положение самого Андрея Ивановича. Если и можно было с натяжкой считать роскошью пиджачную пару, калоши, пальто летом, то теперь, осенью, все эти вещи являлись предметом первой необходимости. Итак, прежде всего надлежало найти какую-нибудь работу для того, чтоб обеспечить себе квартиру и пропитание на эти две-три недели, остающиеся до срока.
   И Андрей Иванович начал искать работу.
   Оказалось это, однако же, делом очень нелёгким, и прежде всего ему пришлось убедиться, что добывание денег находится в обратной пропорции с их расходованием. Прежде, во время своей петербургской жизни, на которую теперь Андрей Иванович приучился горьким опытом смотреть презрительно, -- он не считал за деньги какую-нибудь сотню-другую... Теперь он познал, как много иногда значит в человеческой жизни жалкий "рубль".
   Прежде Андрей Иванович затруднился бы сразу сказать, на что может понадобиться "рубль" -- теперь он знал, что эта монета символизирует собой тёплый кров и пищу на несколько дней, и что заработать этот рубль человеку, не имеющему "определённых занятий", очень и очень трудно.
   Таким образом судьба заставила Андрея Ивановича сделать настоящую "переоценку ценностей" -- занятие очень модное для тех, кто проделывает его, сидя в кабинете, а не разгуливая в осеннюю пору по грязной набережной в ветер и дождь, согреваясь не столько одеждой, сколько движением.
  

II

   Прежде всего Андрей Иванович попробовал сунуться "по письменной части", или, как говорится в том быту, который сделался бытом теперь самого Андрея Ивановича, "околачивать пороги" разных контор и канцелярий.
   -- Те скромные условия, которые я предложу, -- соображал Андрей Иванович, -- дают мне надежду на успех.
   Такую же надежду возлагал он и на то счастливое обстоятельство, что пальто и последняя пиджачная пара ещё не были пущены "в оборот".
   Нанявши случайно подвернувшийся угол с "пищией" за два рубля в неделю и обеспечив себе таким образом ночлег и скудное пропитание на первое время, Андрей Иванович начал свои скитания.
   Увы! -- в первые же дни ему пришлось горько разочароваться. Всюду, куда он ни заходил, навязывая свои услуги "по письменной части", ему не повезло: везде было полным полно.
   В одной конторе его окидывали не то небрежным, не то подозрительным взглядом и старались поскорее выпроводить; в другой он вовсе не мог добиться толку, и его без дальнейших околичностей выставляли "за дверь"; в третьей начинали расспрашивать, и тогда в душе Андрея Ивановича зарождалась надежда, что "наконец-то" -- однако, после расспросов говорили, что места нет, чтобы наведался через недельку; в четвёртой сказали, что у них не богадельня... И почти везде в тоне, звучавшем в разговоре, бедному "искателю должности" слышалось скрытое: "шляются, прощелыги разные!" Прямо этого не говорили, но это, несомненно, чувствовалось.
   Кроме того требовали в тех местах, где снисходили "до разговора", рекомендацию.
   Андрей Иванович, конечно, не мог представить никакой рекомендации. Он заявлял, что служил в компании "Заря", но тогда, как ему показалось, к нему начинали относиться ещё недоверчивее: по крайней мере его тогда спрашивали: "Почему же вы "разочлись"? Служили бы лучше в своей компании, чем шляться".
   Андрею Ивановичу невозможно было объяснить, как и почему он был уволен и очутился на улице: прежде всего той "правде", которую он мог рассказать, никто бы не поверил, а затем Андрей Иванович отлично понимал, что "благородные, гражданские мотивы", бывшие причины его увольнения, не будут никаким начальством одобрены: беспокойных альтруистов начальство обыкновенно не любит.
   Как бы то ни было, но Андрей Иванович проел последний свой двугривенный, а места не нашёл. Было пущено в оборот сперва пальто, потом и пиджачная пара. Взамен этих необходимых для человека вещей была приобретена поношенная куртка и тёплые (на вате) брюки. К счастью куртка попалась "по сезону" и всё это досталось по сходной цене. Таким образом неизбежность "голодовки" и "холодовки" отсрочилась на несколько дней.
   Та же неудача постигла все попытки Андрея Ивановича пристроиться хотя бы "из харчей", по приказчичьей части. Дела заканчивались, "своих" служащих рассчитывали -- кому же мог быть нужен "чужой"?
   Все эти заключения озлобили кроткого Андрея Ивановича, но озлобление это выразилось прежде всего в твёрдой решимости вытерпеть до конца.
  

III

   Кто мог бы узнать прежнего изящного, откормленного, жизнерадостного Андрея Ивановича, петербургского Андрея Ивановича в жалком субъекте в какой-то неописуемого фасона куртке, похудевшем, небритом и, по-видимому, очень несчастном! Грустно прохаживался он по Энской набережной, посматривая, как грузятся и разгружаются красавцы пароходы и важные баржи. Перед его глазами кипела жизнь. Грузчики, помогая себе песней, лихо работали, и Андрей Иванович невольно чувствовал зависть к этим труженикам. "У них есть тепло, горячие щи и чарка водки для подкрепления, -- невольно думалось ему, -- а я? -- завтра меня выгонят на улицу даже из того промозглого угла, где я нахожу хоть небольшую защиту от стужи, а сегодня ещё у меня во рту ничего не было"...
   Странно, что в эту тяжёлую пору жизни Андрея Ивановича ему не приходило в голову упрекать себя и Курилина за "дурацкое пари", выбросившее его из сытой и весёлой жизни "на улицу". Он действительно проникся сознанием, что совершает подвиг, и это сознание было ему дорого.
   Однако, к сожалению, это сознание не утоляло нисколько голода, мучившего бедного Андрея Ивановича уже с утра. В кармане его знаменитой куртки не было ни гроша, а впереди был ещё целый вечер, и ночь... а о завтра и послезавтра страшно было подумать. Даже на "ночлежку" не предвиделось ничего... Не идти же с протянутой рукой!
   И всего-то оставался один день этих мытарств; послезавтра утром оканчивался срок, и Андрей Иванович получал нравственное право считать себя выигравшим тяжёлою ценою своё пари и вернуться "в первобытное состояние". Но каково было пережить этот последний роковой день? Андрей Иванович не задавался даже мыслью о том, как "это" случится, как из голодного и оборванного "героя Максима Горького" он опять сделается счастливым директором КR "Заря", получающим "жалованья и прочего" до 5000 р. Он не решил, следует ли ему скинуть свой маскарадный костюм, здесь же, в Энске, в главной конторе, заявиться ли полиции или, добыв необходимую сумму путём хотя бы продажи "знаменитой куртки", вытребовать себе из Петербурга денежный перевод.
   Впрочем, Андрей Иванович твёрдо решил сохранить эту куртку, весь свой "полубосяцкий" костюм, на память о том периоде своей жизни, когда он "прозрел".
   Голод и холод давали себя чувствовать. "Хоть бы двугривенный! -- мечтал Андрей Иванович. -- Сколько полезного и хорошего можно приобрести на двугривенный!"
   Зависть к крючникам, работавшим на пристани, перешла в намерение попытаться заработать хоть двугривенный их тяжёлым трудом. "Попробую, -- решил Андрей Иванович, -- в молодости я занимался гимнастикой... Авось, и теперь не осрамлюсь... Потаскаю грузы и заработаю "на хлеб насущный"; это будет первый кусок хлеба, заработанный мной буквально "в поте лица"". Андрей Иванович пошёл на пристань.
  

IV

   -- Тебе чего? -- спросил толстый подрядчик, наблюдавший за выгрузкой парохода.
   -- Я целый день не ел, -- храбро начал Андрей Иванович.
   -- Бог подаст! -- сказал подрядчик, -- проходи с Господом... Много вас тут шляется...
   -- Я не милостыни прошу, -- заторопился "бедняк". -- Я прошу работы. Позвольте мне заработать что-нибудь на нынешний обед.
   Подрядчик сразу понял, что перед ним стоит не ординарный пропойца, а человек, видавший лучшие времена.
   -- Хорошо, -- сказал он, подумав, -- подсобите вон ребятам -- я из "своих" заплачу... Они же в артель не примут, потому, как они работают "с тысячи"...
   -- Очень благодарю вас, -- сказал обрадованный Андрей Иванович.
   -- Не за что... Эй, ребята!.. Вот пусть он в первой руке пойдёт... Работа нехитрая, -- заметил подрядчик, -- главная суть -- сноровка нужна. Дай ему, ребята, кто-нибудь "подушку" -- без подушки неспособно... У нас есть завалящие...
   Таким образом с Андреем Ивановичем произошла новая метаморфоза: он сделался крючником.
   Разгружали пароход. К счастью, в первую очередь таскали яблоки с парохода на пристань -- это было недалеко и нетрудно, так как яблочные короба были не тяжелы. Андрей Иванович, украсив свою благородную спину "подушкой", покорно подставил её под короб и постарался не закряхтеть, когда на неё взвалили четырёхпудовое бремя. Сгоряча, он даже бодро и весело стащил несколько таких коробов.
   -- Ай да барин! -- одобрительно говорили грузчики, сразу сообразившие, что новый их товарищ "не из простых", -- стерпится -- слюбится... Эх ты жисть!
   У Андрея Ивановича захватывало дух, но он старался не обнаружить своего утомления. Крупные капли пота катились по его разгоревшемуся лицу, и ему стало так жарко, что пришлось расстегнуть куртку.
   Наконец, с яблоками пошабашили и собрались обедать. Хотя Андрей Иванович и не имел права на долю в общей чашке, но грузчики народ сердобольный, и поэтому Андрею Ивановичу вручили деревянную ложку и позвали разделить трапезу.
   -- На-ка, барин -- наших "штец" попробуй, сколь скусны, -- сказали грузчики.
   Андрею Ивановичу было не до церемоний и поэтому он не заставлял себя просить. Никогда ещё, кажется, ничего вкуснее этих "штей" не пробовал он в жизни, а чарка водки, которую великодушно поднесли ему, показалась ему вкуснее всяких "экстра-секов". Проглотив её, он почувствовал, как по всему телу разлилась какая-то особая теплота и вместе с тем прошла усталость. Правда, спина и плечи ныли, но всё это было сравнительно сносно, и Андрей Иванович чувствовал всю прелесть существования.
  

V

   Отдыхать, однако, было некогда: пароходу ждать не приходилось и поэтому, покончив с обедом, грузчики поднялись на работу. Поплёлся с ними и Андрей Иванович.
   Товар, который предстояло теперь выгрузить, был упакован в такие тяжёлые и громоздкие "места", что, казалось, надо было быть лошадью, а не человеком, чтобы с ним справиться. Но грузчики, очевидно, не замечали ничего необычайного в величине и тяжести тюков, хотя и обругали тех, кто так мало думает о рабочих спинах, заготовляя такие тюки. "Как о скоте, о нас понимают, -- говорили грузчики очень хладнокровно, -- на добром мерине такие тюки возить!.. Самих бы вас запрячь, идолов, так вы бы звали каково! Бога не боитесь... Ну, чего стали?!. Заходи, первая рука... с Господом".
   Андрей Иванович не то, чтобы растерялся, а как-то опешил, увидев тюк, который предназначался его спине. "Надорвусь... честное слово надорвусь!" -- подумал он, но тотчас же устыдился своего малодушие, увидав, что не меньшие тюки взваливали на спину людей, несравненно более тщедушных, чем он сам, мальчишек по сравнению с ним. Вздохнув, он подошёл, согнулся, расставил ноги, как делали другие, и принял на свою спину тяжкое бремя. Его точно придавило к земле, но он выдержал, захватил крюком за свой тюк, поддерживая его, и зашагал медленно и осторожно. Сначала дело шло кое-как; правда, у Андрея Ивановича захватывало дух, но он крепился. Однако на этот раз приходилось сваливать товар не на пристани, а в лабазе, до которого надо было идти по скользким доскам, покрытым грязью, и немного в гору. Справа земля, или вернее, глина спускалась откосом к реке, и под этот-то откос и полетел с первым же тюком злополучный Андрей Иванович, поскользнувшийся на мостках...
   -- Это что такое! -- заорал подрядчик, -- товар губить! Не можешь, не суйся!..
   Андрей Иванович, весь в грязи, выкарабкался из-под откоса, но тюк безнадёжно погрузился в жидкое месиво, образовавшееся от предыдущих дождей. Не успел он оглянуться, как оказался окружённым "врагами".
   -- Всё "место" подмочил! Кто отвечать будет? Лезет, дура бесподмесная... Дай ему раза!.. По первое число сыпь ему в гриву...
   И Андрею Ивановичу дали и "раза", и "по первое число", и ему осталось спасаться постыдным и поспешным бегством. Оглянувшись назад и видя, что его никто не преследует, Андрей Иванович наконец остановился у мостков какой-то пассажирской пристани и, прислонившись к фонарному столбу, заплакал горькими слезами: в этих слезах была и обида от сознания своего бессилия, и скорбь за людей, которых другие люди считают за вьючных скотов, и много ещё кое-чего... Андрею Ивановичу "надо" было выплакаться, и он плакал, как ребёнок, которого больно и незаслуженно обидели. И хорошие это были слёзы!..
  

VI

   Вечерело, К пристани, около которой находился злосчастный Андрей Иванович, подвалил пассажирский пароход. Началась обычная в таких случаях суматоха. Пассажиры гуськом потянулись на берег по широким мосткам; матросы и пристанские тащили багаж. Стоял шум.
   -- Носильщик! Носильщик! -- раздался громкий окрик.
   Высокий, прилично одетый пассажир стоял около самых мостков; подле него был ручной чемодан и сак. Очевидно, проходивший матрос вынес эти вещи и убежал обратно. "Носильщик!" -- взывал пассажир. К нему бросилось несколько босяков,
   "Вот он, мой двугривенный", -- точно шепнуло что-то Андрею Ивановичу и, опережая и расталкивая других, он стремглав бросился к пассажиру и схватил его вещи. "Снеси на извозчика! -- приказал пассажир, -- да не беги вперёд, а иди передо мной, на виду"...
   Голос пассажира показался знакомым Андрею Ивановичу, он поднял голову и невольно пошатнулся: перед ним стоял Курилин, тот самый "финиш" Курилин, который держал с ним пари и благодаря которому Андрею Ивановичу пришлось столько пережить за эти шесть месяцев испытания. Курилин, очевидно, приноровил свой приезд к сроку пари. Он не узнал Андрея Ивановича, да и не мог же он предположить, что этот "босяк" -- тот самый Андрей Иванович, с которым полгода тому назад, в шикарном кабинете петербургского ресторана, за бутылкой "Экстра-сек", он подержал это эксцентричное, фантастическое пари.
   Андрей Иванович сделал над собою усилие, чтобы не обнаружить себя. Он взвалил на плечо чемодан, а другою рукой подхватил сак и понёс этот багаж в гору, по лестнице. Что ему была теперь эта лёгкая ноша после того бремени, от которого ещё ныла его спина, и плечи, и ноги!..
   -- Извозчик! в лучшую гостиницу... -- сказал Курилин, -- клади, брат вещи... так... трогай... вот тебе на водку...
   Двугривенный, описав траекторию в воздухе, упал к ногам Андрея Ивановича. Лошадь рванула, и Курилин исчез из виду. Андрей Иванович поднял с земли двугривенный, который был для него теперь не жалким серебряным кружочком, а завтрашним обедом, избавлением от мук голода.
  

VII

   Садилось солнце. Был славный, осенний вечер, какие часто бывают в эту пору года в средней полосе России. Красавица река играла в лучах заката. Шум и жизнь стояли над ней.
   Умилённым взором глядел Андрей Иванович на догоравшее солнце, на широкую реку, на оживлённый город, полный движения и шума. Хорошо было у него на душе. Он чувствовал себя иным, лучшим человеком. Он стряхнул с себя ветошь прежнего существования.
   В своём жалком грязном рубище он сознавал себя более богатым, чем прежде, когда он сибаритствовал, ни в чём не нуждаясь, пресыщенный жизнью. С рубищем он приобрёл то, чего не имел ранее: познание человечества! Он приобрёл любовь к труждающимся и обременённым, тёплую любовь, которая "побеждает мир"... Его глаза видели теперь то, чего не видали прежде...
  
  
   Источник: Оленин П. А. На вахте. -- СПб.: Типография П. П. Сойкина, 1904. -- С. 150.
   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, июль 2011 г.
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru