Лукаш Иван Созонтович
Медный всадник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Иван Лукаш

Медный всадник

   Париж-Москва, YMCA-PRESS, 1995
   
   Когда мятежники стояли в каре на Сенатской площади, у памятника Петра, и дали по ним первый залп картечью, многие, глотая кровь, корчась на покрасневшем снегу, видели, как Всадник громадный, с распростертой рукой, в медных лаврах, проскакал мгновенно в пороховом дыму.
   В декабрьских сумерках каре смели картечью, с площади толпами на лед Невы бежали солдаты, гремя амуницией, и видели умирающие, как снова промчался сверкающий Всадник...
   В Московском полку -- он был с мятежниками -- невнятно ходил среди старых солдат старый рассказ о медном Петре, проскакавшем среди солдатской колонны...
   Зрелищем наводнения 1824 года Пушкин в "Медном всаднике" как бы прикрывает иное. Мне всегда так казалось.
   Пушкина тянет стихия русского бунта. Он ее презирал, страшился и зорко всматривался в нее всю жизнь. У Пушкина есть острое влечение и к декабристам и к Пугачеву. Пушкин как бы полуоправдывает яицкого бунтовщика и оправдывает декабристов.
   И это зрелище петербургского наводнения -- вряд ли не зрелище восстания, торжествующего бунта, удара всех страшных сил возмущения, разрушения по граду Петрову.
   
   Но вот, насытясь разрушеньем
   И наглым буйством утомясь,
   Нева обратно повлеклась,
   Своим любуясь возмущеньем...
   
   Пушкин ликует, что стихия утомилась, отошла:
   
   Красуйся, град Петров, и стой
   Неколебимо, как Россия.
   Да умирится же с тобой...
   И побежденная стихия...
   
   Но ведь стихия-то не побеждена, она, насытясь буйством, повлеклась обратно, она только отступила. И Пушкин колеблется, его тайные очи не видят, что впереди, он не знает, куда скачет и где опустит копыта Медный Всадник. Или вечное сражение со стихией, вечное преображение хаоса в гармонию, бунта в империю -- вот в чем его верный вдохновенный бег?
   
   О мощный властелин судьбы!
   Не так ли ты над самой бездной.
   На высоте, уздой железной
   Россию поднял на дыбы?
   
   Вздернутая на дыбы над бездной -- вот ужасный, грозный образ России Петровой, увиденной Пушкиным.
   
   Как будто грома грохотанье --
   Тяжело-звонкое скаканье...
   
   Неустанное движение, стремительное вдохновение, неиссякаемый порыв -- вот Петрово скаканье, Петрова Россия, завещанная нам. Иной нет.
   Страшная наша судьба -- или вечно скачущая победа или, едва потерялось дыхание, померкло светлое вдохновение, едва попятили коня, едва тронулось все тихой, как бы обещающей покой плесенью застоя, -- всему грянуть с четырех копыт в бездну...
   Но при чем же тут маленький чиновник из Коломны, с его чуть слащавым именем Евгений, с его коломенским романом с Парашей? (Так вот кого, кстати, застигли перед зеркальцем, за бритьем, в "Домике в Коломне"...)
   Но почему же за одни только растерянные бормотания сумасшедшего грозный Царь, мгновенно гневом возгорясь, тотчас обратился на него?
   Не понимал я никогда такой несоразмерности. Что-то не так. Не за несчастным Евгением погнался Медный Всадник.
   
   И, озарен луною бледной,
   Простерши руку в вышине.
   За ним несется Всадник Медный
   На звонко-скачущем коне...
   
   Евгению так казалось, что за ним. У Пушкина и сказано: "показалось".
   И вот снова, снова вспоминаю я невнятные речи стариков Московского полка, приходивших к моему отцу, такому же старому солдату, о том, как просверкал Медный Всадник над мятежной площадью, окутанной дымом картечей.
   Его видели простые солдатские глаза -- может быть, как последнее грозное утешение, как грозное обещание.
   Ведь Петрово обещание не исполнилось: еще нет непоколебимой России, умиротворившей стихии. Стихия только отошла, а не побеждена.
   И когда всем казалось, что Россия отстоялась и всегда и все будет так, как есть, многие слышали вещий гром Петрова коня. Его слышал и Пушкин.
   Говорят, когда зарезали Настасью Минкину, Аракчеев сорвал с себя ордена, окровавил руку об алмазную звезду, и, раздирая мундир, жалобно закричал:
   -- Убейте же и меня...
   И вдруг обритое, жесткое лицо Аракчеева посерело, желтоватые отблески мелькнули в глазах, он забормотал:
   -- Всадник, Всадник...
   И припал к земле, извиваясь, точно прибитый тяжкими копытами.
   Может быть, и Аракчееву повиделся скачущий Петр. Для Аракчеева не было иного в деле Петровом, как загонять Россию до беспамятства, придушить ее железной уздой и рвать ей мясо на дыбе -- мчащуюся вдохновенную Россию Петра подменить Россией-дыбой.
   И вот пронесся над ним Медный Всадник -- сверкающее возмездие -- и затоптал, затоптал...
   А теперь, в кровавой мгле, закрывшей Россию, скольких из тех, кто думал гнать и топтать Россию всегда, уже загнал насмерть, уже затоптал без пощады медный конь...
   Говорят еще, когда умирал Победоносцев, была устлана соломой тихая улица, чтобы не стучали экипажи, -- помните вы такой петербургский обычай? -- и были опушены черные шторы на окнах особняка.
   Победоносцев, в отблескивающих очках, сухой, выбритый, в черном сюртуке, холодный, как лед, -- как тощая тень поднялся против Петра. Это Победоносцев сказал: "Надо подморозить Россию".
   Хватить ее ледяным параличом, сковать стужей, остановить на всем ходу, задержать -- "подморозить". Все это открыто и прямо против Петра, Петра сваливали с России. Россию валили в стихию. Вместо Медного Всадника -- ледяная тундра, где рыщет злой человек.
   Всадник, вдохновенный, неустрашимый, неостановимый бег его коня, вечная его жаркая битва, Петрово преображение, борение, солнечная победа над всеми стихиями -- где все? Ночь ледяная и ледяная пустыня. Попятили коня -- "подморозили" -- и конь зашатался...
   Мог ли думать Пушкин, что сами русские остановят священное Петрово стремление и сбросят Россию стихиям?! Из России пытались вырвать ее сияющую душу -- Петра -- и Россия стала оседать.
   Россия без Петра. Армия без Суворова. А когда ни Петра, ни Суворова -- нет России. И настали времена Куропаткиных...
   И вот, говорят, Победоносцев, умирая, шептал:
   -- Копыта, копыта, копыта...
   Но ни стука колеса на улице. Соломой заглушён каждый звук. А ему чудилось: скачет Всадник с простертой рукой. И топчет...
   Потом под протяжное пение певчих в синих кафтанах с серебром вынесли пышный гроб, а в нем -- глубоко, в стеганом синеватом глазете, серебре, кисее, иссохший, как бы вымороженный, мертвец.
   Перед черным катафалком шли факельщики и раскидывали еловые ветви: помните вы такой наш торжественный обычай -- усыпать зеленой елью улицы перед погребальным шествием?..
   Вероятно, все это выдумки, что Победоносцеву или Аракчееву виделся Медный Всадник. К тому же умирающие часто бредят скачущими конями.
   Но не мертвым монументом на площади был парь Петр. Живой бурей он несся над Россией, когда его и не слышал никто.
   Медный Всадник -- мистический образ России. Никогда не замрет бег звонко-скачущего коня, грома грохотанье. Это и есть Россия. Иной нет.
   И что мы знаем -- может быть, Всадник разгневанный затаптывал без пощады целые русские поколения, ничтожно отрекшиеся его и России...
   И, может быть, он гнал неумолимо князей церкви и князей мира, военноначальников и водителей государства, пренебрегших Россией Петра, ее стремительным вдохновением...
   И Петр, грозный Царь на медном коне, в кровавых облаках войны и смуты, простерши руку в вышине, осенял миллионы умирающих русских солдат последним утешением, последним обещанием, что сбудется та Россия, ради которой они истекли кровью, Россия, которая еще не сбылась, -- простая, солдатская, вдохновенная, справедливая, освещающая и умиротворяющая все...
   В Выборгском замке, темном и тесном, я видел когда-то маску Петра.
   Маленькая, точно иссохшая, в табачной желтизне, как из слоновой кости. Круглая остриженная голова. Набрякшие складки кожи под колючими усами, у запавших губ.
   И горечь -- гневная, неумолимая горечь -- горечь недовершенного, разлитая по стремительному, сжатому лицу Петра.
   Там, под Выборгом, снова, как при Петре, уходили под лед залива русские солдаты, снова терзал их пушечный огонь.
   И что же, за коминтерны, за Маркса, за коммунизм, они умирали? Все это сгинет, как безводные облака и мглы. В Москве будет переворот, будет Петрово преображение России...
   И русские солдаты умирали за него одного -- за Медного Всадника, и он простирал над ними руку в вышине, обещая, что его недовершенная Россия будет довершена.
   Страшная Россия, вдохновенный бег -- Медный Всадник...
   Он скачет. Во мгле, в бунтовом тумане, едва слышат его гром. А когда и слышат, не верят, но все ближе над всеми последнее возмездие, последняя справедливость -- тяжело-звонкое скаканье, гром Петра...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Медный всадник. Впервые: Возрождение. 1940. No 4228. 22 марта.
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru