Осоргин Михаил Андреевич
Памяти Ив. Болдырева

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М. А. Осоргин

Памяти Ив. Болдырева

   Осоргин М. А. Воспоминания. Повесть о сестре
   Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1992.
  
   Пишу не некролог, а просто потому, что нужно, чтобы некоторое число людей прочитало о судьбе умершего Ивана Андреевича Шкотта и запомнило его имя. Трудно мириться с тем. что вот ушел из жизни молодой и талантливый человек, -- и никому до этого нет дела, кроме очень малого числа его друзей.
   Пять лет тому назад Иван Андреевич под псевдонимом Ив. Болдырев выпустил свою книгу "Мальчики и девочки"1, род небольшой повести. Это была его первая и единственная книга, очень естественная для начинающего писателя, который освобождается от первых накоплений автобиографического материала. Быт подростков советской "единой трудовой школы", поколения нового, во многом отличного от прежних, еще в большем их повторяющего, потому что юность всегда юность, и запросов ее никакими воспитательными системами не изменишь. Одновременно с повестью И. А. пытал силы в иных литературных жанрах, но напечатал только несколько отрывков, далеких от совершенства, но показавших его усердные и серьезные искания в области стиля, сближавшие его из современников с Ремизовым, из стариков -- с Лесковым. Кстати сказать, с Лесковым он был в отдаленном родстве; в нескольких рассказах Лескова упоминается прадед И. А., под настоящей фамилией (Шкотт). Прадед его был англичанином, -- но правнук унаследовал от него только выдержанность и, пожалуй, некоторую скрытность характера.
   Продолжать литературную деятельность И. А. не пришлось. Несомненно, писал, но свои опыты держал про себя и не любил о них говорить. Жизнь заставила его все время отдавать борьбе за скромнейшее существование, на прочее не оставляя времени. Жаловаться не любил, но было ему очень тяжело.
   Я не знаю подробностей его биографии; этот замкнутый человек мало и неохотно о себе рассказывал, и только по более или менее случайным упоминаниям о событиях его жизни можно было составить себе представление о том, что он пережил за свой недолгий век (умер он тридцати лет). Он был московским студентом на химическом отделении физико-математического факультета. В 1923 году в университете образовалась группа характера чисто академического, для противодействия разложению, которое вносила студенческая коммунистическая ячейка. В этой группе Иван Андреевич принимал ближайшее участие. Хотя никакой "политикой" группа не занималась (как раз обратное -- не хотела политики в учебном деле), но кончилось это для участников группы плохо, в том числе и для Шкотта, который был арестован, восемь месяцев продержан в тюрьме и выслан в Нарымский край. Ему было тогда двадцать лет.
   Человек здоровый, сильный и свободолюбивый, он решил бежать и выполнил свой план побега при условиях настолько же фантастических, насколько и обычных для политических ссыльных и прежнего и нынешнего режимов: сотни верст в лодке и пешком, прячась от людей и доверяясь только сибирским просторам. Его спутником в побеге был деливший с ним ссылку еврей-контрабандист, который в дальнейшем помог ему перейти польскую границу.
   В Польше, конечно, арест, потом освобождение, и -- начало знакомой сейчас столь многим сказки про белого бычка. Молодость помогла не погибнуть на первых же шагах, и в 1925 году он очутился в восточной Франции на заводе. Оттуда перебрался в Париж, рассчитывая продолжать образование, но успел только устроиться рабочим на кабестане (в железнодорожном депо, кажется, в Иври). Как он совмещал это с литературными занятиями -- его секрет. Затем одно время занимался инкрустацией -- делал декоративные пластинки из кости и металлов, украшения на дамские сумочки и мужские портсигары. В его отдельной комнатке шумел небольшой мотор, свистела пилка, а в определенные часы искусный кустарь разносил свои изделия, очень художественные, по магазинам модных безделушек. Питало это его очень плохо, притом, -- сезонами, и время от времени от тонкой рукодельной работы он возвращался к своему кабестану, к поворачиванью вагонов на широком круге.
   Я познакомился с ним в литературном отделе "Дней", куда он принес рассказ или отрывок из повести. Вполне литературно грамотных новичков мало, и они запоминаются сразу. Ив. Болдырев был "трудным" автором, самолюбивым, отстаивавшим каждое слово и каждое выражение, -- да и как же иначе, все это выношено и выстрадано, и трудно молодому таланту примириться с тем, что, по техническим газетным условиям или иным подобным причинам, приходится что-то сокращать, что-то выбрасывать или изменять. Писал он с некоторой художественной вычурой, во всяком случае, спорной, требующей, кроме дарования, еще и большого опыта, знания меры, применения всегда у места. Видно, -- работал над слогом много, хотя еще "по образцам", не вполне самостоятельно. И было очень приятно, когда инициатива одной книжной фирмы, предпринявшей издания романов молодых авторов, сделала возможным появление на свет его повести "Мальчики и девочки". Критика эту книгу заметила и приняла хорошо. Но к тому времени, когда книга вышла, в ее авторе достаточно вырос будущий писатель, чтобы понять, что эта книга -- лишь маленький юношеский труд, что для "настоящей" работы нужно много времени, удач и разочарований, выжидания и лихорадочной деятельности, взлетов и падений, и еще того, что неплохо называется "учебой". Все это Иван Андреевич отлично понимал, и на малом ему мириться не хотелось. А вот создать бы для себя условия хотя бы минимальной сытости, -- но с остатком времени от труда физического, -- для труда литературного. Пробовал иногда "подкапливать" (на чем экономил?) -- и освобождал себе неделю для работы желанной. Но удавалось редко, -- а жертвовалось для этого слишком многим.
   В кругу молодых литераторов хорошо знали И. А., в частности, по кружку "Кочевье"2. Но не помню, чтобы он там выступал с чтением своих работ; кажется, больше слушал других. Те, кто знали его ближе, ценили в нем, помимо хорошего литературного вкуса, также большую культурность. Он принадлежал к тому поколению рубежа, которое, не чуждаясь нового, отдавая ему много внимания, корнями держится в старом, связи с ним не порывая. Учителями для него и были и остались русские классики.
   Много раз И. А. пытался повернуть свою жизнь под крутым углом; чаще всего мечтал уехать в Африку, не ради экзотики, а чтобы уклониться от общей судьбы ---медленного и безнадежного прозябания. Свои планы, иногда достаточно фантастические, он обдумывал и рассчитывал с присущей ему математической рассудительностью: вычислял года, сроки, цифры и возможности. Решив что-нибудь приступал к выполнению, то есть к детальному изучению вопроса, к крайней экономии своих скудных средств, наводил справки, с кем-то списывался. Неизменно и фатально все это проваливалось, и иначе не могло быть при его ничтожных заработках и необходимости иногда посылать что-нибудь матери, оставшейся в России. Сильная воля наталкивалась на "железную необходимость".
   От планов практических переходил к роду мечтаний, но всегда подводя основу того, что он считал точным математическим расчетом. Так, в самое последнее время он долго "работал" над системой беспроигрышной игры на скачках. Система, может быть, и действительно была непогрешимой, но для применения ее на деле требовались запасы средств, которых он собрать никак не мог. Риск и расчет на неожиданную удачу его не привлекали: только применение строжайшей выдержки и математических законов; первой он обладал вполне, но теория вероятности не мирилась с малыми цифрами.
   Трудно -- да и напрасно -- строить предположения. Но мне всегда казалось, что Иван Андреевич, с его прямотой, его упрямством и серьезностью даже в мелочах, должен добиться своего, то есть избежать "общей судьбы", преодолеть ее, создать себе особую жизнь. Он был слишком не похож на большинство, не был "типом", был своеобразной личностью. Но, конечно, ни он, никто другой не могли учесть вмешательства исключительного несчастия, которое его подстерегало и которое его окончательно сразило.
   В последнее время жизнь его как будто наладилась, по крайней мере, он мог избавиться от своего "кабестана". Сделав большое усилие, он поступил на курсы технического института, рассчитывая впоследствии если не на инженерную работу, то хотя бы на работу чертежника, которая была ему знакома. Курс он проходил без труда и, при хорошей прежней математической подготовке, мог давать уроки своим же сверстникам и соученикам. Это было очень кстати, потому что свой обычный заработок рабочего он, в связи с кризисом, потерял. Хотя и в отдаленном будущем, но все-таки жизнь его как-то начала устраиваться. У него по-прежнему, если не больше прежнего, не хватало времени "на себя", но все же открылась линия более нормальная для человека культурного и с большими духовными запросами. И когда это случилось, тогда же пришло и то, что ни в какие планы и расчеты входить не могло: тяжкая болезнь, лишившая его мира звуков. Тем самым, и теперь окончательно, непоправимо и независимо от каких-либо усилий воли и выдержки, -- опять разбивались все его жизненные расчеты. Он не расстался со своей сдержанностью и скрытностью, не жаловался и не плакался. Но в минуту откровенности признался, что жизнь для него теряет прежний смысл, что он приходит к этому выводу путем строгого и логического рассуждения и что ни на какое чудо исцеления он не рассчитывает. Говорил это с обычным спокойствием и с отличавшей его обстоятельностью, -- и, может быть, эти всегда ему свойственные качества затушевывали уже назревавшее его решение от тех, кого он дарил доверием. Было видно, что он переживает огромную личную трагедию, но казалось, что он и ее преодолеет, как умел преодолевать многое.
   Я не знаю, вполне ли правильно толкую его переживания последних месяцев и недель. Видал его часто, -- но ведь все мы ежедневно присутствуем при начинающихся и завершающихся личных драмах, и немногие из нас могут похвалиться чуткостью и верной догадкой. Иван Андреевич был одиноким человеком, очень углубленным в себя, и свое одиночество охранял ревниво: именно -- одиноким, но не нелюдимым; общительным, но не склонным к излияниям. Слушал других, но думал и решал сам и свое. Таких людей знать до конца трудно.
   Он принял большую дозу веронала и в оставленном письме просил не делать попыток к его спасению. Прошло тридцать шесть часов, прежде чем об этом узнали. Доза яда была не сильной, но было слишком поздно, чтобы, не исполнив его воли, вернуть его к жизни, которая потеряла для него смысл и значение. Он умер а пятницу 19 мая, весной, молодым.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

Памяти Ив. Болдырева
(1933, 25 мая, No 4446)

   1 Отрывки из повести И. А. Болдырева "Мальчики и девочки" предварительно публиковались в пражском журнале "Воля России" (1928). Отдельным изданием повесть вышла под редакцией М. А. Осоргина (Париж; Берлин, 1929).
   2 "Кочевье" -- кружок молодых писателей (Париж), возникший в 1928 г. Активное участие в нем принимал критик Марк Слоним.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru