Lib.ru/Классика: Пайерон Эдуард. Панглос

Панглосъ.

Новелла.

(Э. Пальерона.)

На тѣхъ людей совсѣмъ я не похожъ,

Которые ко всѣмъ явленьямъ новымъ

(Они для нихъ страшнѣй, чѣмъ острый ножъ)

Относятся съ сомнѣніемъ суровымъ;

И, плача о порядкахъ позднихъ лѣтъ,

Спускаются въ могилы, въ царство тлѣнья,

Чтобъ отыскать въ прошедшемъ подкрѣпленье

Той мысли, что испортился весь свѣтъ,

Что новый вѣкъ при всемъ желаньи рьяномъ,

Съ прекраснымъ прошлымъ сравнивать нельзя намъ.

II.

Я думаю иначе: новый вѣкъ

Сторонъ хорошихъ множество имѣетъ

И я, какъ современный человѣкъ,

Его люблю за то ужь, что умѣетъ

Онъ наше любопытство возбуждать.

Вѣдь лучше жить теперь, чѣмъ на страницахъ

Исторіи, и спать въ нѣмыхъ гробницахъ...

Да, сто причинъ могу я отыскать

И доказать, что, право, время наше

И любопытнѣй прошлаго, и краше.

III.

Мнѣ чужды тѣ, которые глядятъ

И ничего вокругъ себя не видятъ,

Преданія одни боготворятъ

И духъ эпохи новой ненавидятъ.

Все прошлое я промѣнять готовъ

На гордое грядущее вселенной;

Весь прошлый міръ, для многихъ драгоцѣнный,

И славу десяти былыхъ вѣковъ

Радъ уступить безъ скорби неумѣстной

Я за недѣлю ненависти честной.

IV.

О вы, вы, урны доброй старины,

Упрямые враги всего живого,

Всего, что видъ имѣетъ новизны,

Въ урокъ для поколѣнья молодого

Готовые весь вѣкъ перетряхать

Исторію и разный хламъ античный,

Какой эпитетъ вѣрный и приличный

Для васъ я въ состояньи пріискать?

Какими-бы я назвалъ васъ глупцами,

Когда-бъ вы только не были лжецами!..

О, вы, китайцы мысли, люди тьмы,

Которые все дѣлаютъ не кстати,

Которыхъ вѣчно сонные умы

Лишь только въ прошломъ ищутъ благодати;

Вы, мелкихъ дѣлъ наивные пѣвцы,

Готовые пѣть гимны безобразью

И восторгаться даже передъ грязью,

И вы, ихъ ослѣпленные чтецы,

Мнѣ очень жаль васъ, бѣдные, жаль много,

Но осуждать я не хочу васъ строго.

VI.

Природа такъ людей всѣхъ создала,

Что дороги для нихъ воспоминанья;

Не поминая прожитого зла,

Въ прошедшемъ мы находимъ обаянье.

Такъ первый поцѣлуй минувшихъ лѣтъ,

Порывъ любви, для насъ невозвратимой,

Такъ ласки нашей матери любимой

Дороже намъ тогда, когда ихъ нѣтъ.

Не потому-ль душа у всѣхъ объята

Смиреніемъ въ вечерній часъ заката?

VII.

Имѣютъ у себя всѣ времена

Какъ собственныя средства, такъ и цѣли,

И каждая эпоха лишь сильна

Своимъ оружьемъ собственнымъ. Уже-ли,

Слезливые Тартюфы, никогда

Вы истины такой не сознавали?

Когда-то люди силу уважали:

За честь, за вѣру въ прошлые года

Шли на смерть...-- "Ну-съ, а нынче?" -- Погодите!

Найдется что нибудь и въ новомъ бытѣ.

VIII.

-- "Ни въ комъ теперь патріотизма нѣтъ!¹⁴

-- А артиллеріи успѣхи -- вы забыли?

-- "Всѣ нынче апатичны съ раннихъ лѣтъ!"

-- А электричество? Прошу объ этой силѣ

Не забывать, мой милый, въ свой чередъ.

-- "Но вспомните о роскоши позднѣйшей!"

-- Но паръ... Гдѣ ваша память, мой милѣйшій?

-- "Однако, сталъ продаженъ весь народъ"...

-- Все это такъ, никто не отвергаетъ;

За то торговля всюду процвѣтаетъ.

IX.

Машины! Вотъ чѣмъ нынче мы сильны!

Забудемъ же о древнихъ. Величаво

Въ своихъ могилахъ спать они должны...

Въ машинахъ, господа, вся наша слава.

Машины тѣ о насъ когда-нибудь

Правдивую исторію напишутъ;

Онѣ за насъ и чувствуютъ, и дышутъ

И намъ, свершая жизненный свой путь,

Осталось только самоотрицанье...

Въ машинахъ наша гордость, слава, знанье...

Тѣ дни прошли, когда въ людской крови,

Въ сердцахъ, живущихъ истиной одною,

Кипѣло пламя, чистое любви

И лучъ безсмертья видѣлъ надъ собою

Взоръ гражданъ умирающихъ; когда

Афины вмѣстѣ съ Спартой процвѣтали

И долго кровью собственной питали

Свободу молодую, и горда,

И дѣвственна являлась межъ народа

Та юная, прекрасная свобода;

XI.

Когда награда каждаго ждала

За смѣлыя, великія дѣянья,

И общая народная хвала

Торжественно и въ самое изгнанье

Шла за гонимымъ, съ пѣснью на устахъ,

И мертвыхъ въ саванъ славы облекала;

Когда рука Платона разливала

Амброзію, и боги въ облакахъ,

Какъ люди, пировали и съ избыткомъ

Другъ друга угощали тѣмъ напиткомъ.

XII.

Тѣ дни прошли, когда клинокъ служилъ

Тѣмъ свѣточемъ, которымъ Римъ когда-то

Рабамъ своимъ въ ихъ страшной тьмѣ свѣтилъ,

Путь озарялъ имъ лезвіемъ булата;

Когда и въ бунтахъ даже чернь была

Надежною опорою въ отчизнѣ,

Когда, любя свободу больше жизни,

Являлись Бруты въ міръ бичами зла,

Когда блистала Цезарей столица

И львовъ рождала бронзовая львица.

XIII.

Тѣ дни прошли, когда весь міръ Христосъ,

Какъ солнце, озарилъ своимъ явленьемъ

И новый свѣтъ въ тьму вѣчной ночи внесъ,

Когда по городамъ и по селеньямъ

Онъ странствовалъ великъ и одинокъ,

Ученьемъ новымъ души согрѣвая,

И тихо, незамѣтно совершая,

Какъ человѣка плоть принявшій Богъ,

Святое дѣло словомъ начатое,

А послѣ кровью міра политое.

XIV.

Тѣ дни прошли, когда торжествовалъ

Фанатикъ вѣры; гордо умирая;

Желѣзо и огонь на тѣлѣ испыталъ

И плоть свою на муки отдавая,

На казнь шелъ улыбаясь, какъ на пиръ;

Когда идея жертвы не боялась

И кровь людская моремъ проливалась

Въ томъ циркѣ, гдѣ сидѣлъ античный міръ

И наблюдалъ, какъ, прянувъ изъ-за двери,

Терзали смѣлыхъ мучениковъ звѣри.

XV.

Въ тѣ времена у всѣхъ людей текла

Кровь не такая жидкая, какъ наша;

Исторія ихъ подвиговъ была

Кроваво-героической и краше,

По доблестямъ, позднѣйшихъ нашихъ дней;

Теперь-бы всякій, вѣрно, согласился,

Что пульсъ у предковъ древнихъ нашихъ бился

Въ сравненьи съ нашимъ чаще и сильнѣй,

Какъ львиное ихъ сердце, и не смѣемъ

Мы относиться къ предкамъ, какъ къ пигмеямъ.

XVI.

Тѣ дни надежды, вѣры и борьбы

Во многихъ отношеніяхъ, конечно,--

Таковъ законъ таинственной судьбы!--

Временъ новѣйшихъ выше безконечно.

Другіе люди жили въ тѣ года,

Міръ правами другими отличался

И въ сдѣлку не входилъ, не торговался

Юпитеръ съ человѣчествомъ тогда;

А въ наши дни -- должны мы въ томъ сознаться --

Пророки и герои не родятся.

XVII.

Довольно! Нашимъ предкамъ подражать

Не станемъ мы въ пародіяхъ кровавыхъ;

Они успѣли во-время сыграть

Трагедію свою, а въ нашихъ нравахъ --

Мѣщанскую комедію одну

Розыгрывать возможно только стало,

И всѣ мы не заботимся ни мало

Для пьесы той искать, какъ въ старину,

Гигантовъ-исполнителей... Повѣрьте:

Все къ лучшему. Жизнь все-же лучше смерти.

XVIII.

О, дивный смѣхъ, такъ увлекавшій всѣхъ

Боговъ Хіосскаго слѣпца -- Гомера!

Чудовищный и сумасшедшій смѣхъ,

Срывающій личину съ лицемѣра,

Звучащій среди насъ въ веселый часъ,

Ты такъ могучъ и такъ великъ бываешь,

Такія ноты горькія скрываешь,

Что различить почти нельзя для насъ,

Когда онъ міръ волнуетъ, какъ рыданье,

Иль какъ безумный хохотъ ликованья.

XIX.

Читатель добрый мой! Вообрази-жь

Что ты афинянъ видишь и спартанцевъ,

Попавшихъ неожиданно въ Парижъ!

Вообрази -- среди каскадныхъ танцевъ

Рѣчь Демосфена грозно раздалась;

Иль посреди изнѣженной культуры

Явились римлянъ строгія фигуры,

Вообрази, прошу, и не смѣясь

Отвѣтствуй мнѣ: ну, что-бы дѣлать стали

Они у насъ въ Парижѣ, иль въ Версали?

XX.

Объ этомъ лишь подумаю и мной

Неудержимый смѣхъ овладѣваетъ...

Хоть я люблю -- находитъ стихъ такой!--

Спартанскую похлебку, но смущаетъ

Меня предположеніе одно,

Что Пекинъ могъ-бы взять въ нашъ вѣкъ позднѣйшій

Какой нибудь Эпаминондъ новѣйшій

И дать ему свободу... Мудрено,

Не доходя до умоизступленья,

Такія дѣлать намъ предположенья!

XXI.

Вообразите Фрину, наконецъ,

Стоящую предъ новымъ трибуналомъ!

Припомните Платона. Сей мудрецъ,

Я думаю, съ успѣхомъ-бы не малымъ

Сталъ издавать во Франціи журналъ

Въ средѣ литературныхъ лиллипутовъ.

Я опасался только-бы за Брутовъ:

Присяжныхъ судъ суровымъ нынче сталъ,

А наши записные адвокаты

Въ своей защитѣ очень плоховаты.

XXII.

Лишь только вы, о мученики, вы

Торжественно теперь-бы погибали,

Для правды не жалѣя головы,

И умирая, рабство проклинали.

А лже-пророкамъ въ наши времена

Напомнить не мѣшаетъ намъ заранѣ

Законъ о шарлатанствѣ и обманѣ,

(Къ обманщикамъ онъ строгъ былъ издавна)

Чтобы они поосторожнѣй стали

И столкновенья съ властью избѣгали.

XXIII.

Нѣтъ, звѣрство съ дикой честностью своей

Есть вѣрный признакъ времени былого;

Оно прошло, и не видать тѣхъ дней

Намъ,-- дѣтямъ поколѣнія другого,

Не возсоздать намъ ветхой старины!

Тяжелъ твой мечъ для насъ, суровый прадѣдъ...

И съ нимъ твой внукъ лишь только грудь надсадитъ.

Нѣтъ, прошлое мы схоронить должны:

Пусть спятъ его могущество и сила,

Холодныя, какъ и его могила.

XXIV.

А будущность... Забудемъ мы о той

Игрушкѣ, вѣчно милой и блестящей,

Далекой, недоступной красотой

Къ себѣ столѣтье каждое манящей,

Забудемъ объ Изидѣ навсегда,

Закрывъ окно, которое выходитъ

Въ пространство безвоздушное, гдѣ бродитъ

Душа людей, пытлива и горда,

Чего-то ищетъ, проситъ и желаетъ

И въ царствѣ грезъ безъ отдыха блуждаетъ.

XXV.

О, старая утопія! Жила

Не слишкомъ долго-ль ты на этомъ свѣтѣ?

Какую пользу людямъ принесла

Работа Иксіона? Мы не дѣти,

Мы всѣ разочарованы не разъ

И не должны, какъ нынче, такъ и прежде,

Ввѣряться ей, безсмысленной надеждѣ.

О, Зевсъ! За что ты наказалъ всѣхъ насъ

Той страстью роковою и несчастной?

Зачѣмъ ты тѣшилъ насъ надеждою опасной?

XXVI.

То зло терзало міръ шесть тысячъ лѣтъ,

Но гдѣ-же средство, чтобъ оно пропало?

Когда-жъ, когда-жъ исполнится тотъ бредъ,

Въ который вѣрить дѣтски не устало

Все человѣчество? Скажи, когда-жъ

Очнется на дорогѣ настоящей

Народъ въ потьмахъ блуждающій, скорбящій,

Встрѣчавшій на пути одинъ миражъ,

Обманчиво-прекрасный и коварный,

А впереди -- лишь трудъ неблагодарный?

XXVII.

О, ты, загадка темная, душа!

Куда тебя несутъ твои желанья?

Куда стремишься вѣчно ты, спѣша?

Откуда ты? Какія упованья

Въ тебѣ живутъ и кто тебя ведетъ?

И главное, скажи: что ты такое?

О, странница, которая, покоя

Не вѣдая, спѣшитъ всегда впередъ,

Въ пространствѣ безконечномъ утопая,

Дай мнѣ отвѣтъ, когда ты не нѣмая!..

XXVIII.

Кого къ себѣ ты стонами зовешь,

Какъ будто и моля, и заклиная?

О комъ изъ вѣка въ вѣкъ ты слезы льешь?

Иль ранена ты, птица неземная?

Иль крылья обломили у тебя?

Скажи -- твоя любовь была прекрасна?

А твой любовникъ первый, нѣжно, страстно

Твои норовы гордые любя,

Былъ лучезарнѣй солнца, безъ сомнѣнья...

Его-ль ты ищешь каждое мгновенье?..

XXIX.

Куда несешься ты? Гдѣ и когда

Ты успокоишься? Ты наше тѣло

Влачишь съ собою многіе года,

Какъ мужа-толстяка; того удѣла

Не можетъ долго вынести оно

И ты его бросаешь не безъ гнѣва.

О ты, Психея, эллинская Ева!

Гдѣ счастіе твое погребено?

И, наконецъ, скажи мнѣ безъ пристрастья,

Въ чемъ заключалось именно то счастье?

XXX.

Когда не лгутъ мечтатели, то имъ

Ты нѣкогда на свѣтѣ обладала,

Ты обладала счастіемъ святымъ,

Хотя его ни разу не видала;

Твоя любовь поблекла, отцвѣла,

Грядущаго разгадки ожидая;.

День счастія сгорѣлъ, не достигая

До вечера; дѣйствительность была

Твоимъ ярмомъ. За тѣнью ты гонялась

И лишь одной надеждой утѣшалась.

XXXI.

И сколько ихъ погибло на землѣ!..

Изъ сколькихъ устъ проклятья вылетали.

Какъ много разъ въ неистовой хулѣ,

Съ отчаяніемъ люди упадали

Предъ мраморомъ холоднымъ и нѣмымъ,

Безстрастно ихъ лобзанья принимавшимъ,

Какъ бы смѣясь надъ міромъ всѣмъ, блуждавшимъ

Въ утопіяхъ съ невѣденьемъ тупымъ...

Надежды разлетѣлись легкимъ дымомъ,

Мгновеннымъ сномъ, людьми неуловимымъ.

XXXII.

Теперь, когда гора родила мышь,

Когда заговорило въ насъ сомнѣнье,

Страсть къ тайнамъ умерла. Ты насъ не шевелишь,

Надежда, дочь мірского заблужденья!

Идетъ-ли міръ назадъ, или впередъ,

Насъ эта мысль теперь не занимаетъ,

Но наше поколѣнье только знаетъ,--

Что мы для жизни созданы. Такъ вотъ

Та истина, достигнутая нами...

Такъ будемъ жить, не увлекаясь снами...

XXXIII.

Довольно заблуждаться!.. Больше нѣтъ

Для міра тайнъ: онъ склоненъ къ аксіомамъ,--

Послѣдній Фаустъ умеръ, бросивъ свѣтъ.

Обнявшись съ обожаемымъ фантомомъ.

Послѣдній просвѣтившійся шаманъ

Разбилъ въ куски безсмысленный свои идолъ

И намъ его на посмѣянье выдалъ,

А самъ, забывъ свои прежній долгъ и санъ,

Въ вольтеровское кресло опустился

И въ немъ храпѣть неистово пустился.

XXXIV, XXXV, XXXVI.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXXVII.

Вы, чья душа напоминаетъ намъ

Угрюмую тюрьму и подземелье,

Гдѣ солнца лучъ не бродитъ по стѣнамъ,

Гдѣ неизвѣстны смѣхъ или веселье,

Гдѣ слышны вопли вѣчные одни;

Вы, утописты, полные печали,

Которые всѣмъ недовольны стали,

О чемъ-же вы скорбите въ наши дни?

Я жду отвѣта. Право не мѣшало-бъ

Вамъ разъяснить причину вашихъ жалобъ.

XXXVIII.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXXIX.

Но, господа, все это сущій вздоръ!

Клочка земли не стоитъ ваше зданье,

Вы съ дѣйствіемъ причины съ давнихъ поръ

Соображать не думали, желанья

И цѣль ихъ не хотѣли понимать...

Нѣтъ, прежде чѣмъ по-старчески ворчать,

Иллюзіи свои поймите сами,

Не утѣшайтесь ложными мечтами

И вещи научитесь называть

Вы собственными ихъ-же именами.

XL.

Мой взглядъ довольно кротокъ, можетъ быть,

И слишкомъ снисходителенъ я къ людямъ,

Но качествъ тьму хорошихъ находить

Я въ нихъ привыкъ. Когда мы поразсудимъ,

То мы полюбимъ нынѣшнихъ людей.

Въ нихъ нѣтъ ни сильныхъ думъ, ни бурной страсти;

Они живутъ, какъ жить велятъ имъ власти;

Они спокойны, тучны; кругъ идеи

Ихъ не широкъ. Живутъ они съ достаткомъ,

Свободу мертвымъ замѣнивъ порядкомъ.

XLI.

Они умѣютъ во время молчать,

А чтобъ кричать... ни-ни! Избави Боже!

Въ нихъ свойствъ такихъ нельзя предполагать:

Покой мѣщанскій имъ всего дороже.

Но сплетни и скандалы -- ихъ конекъ;

Они всю жизнь свою имъ посвятили

И цѣлый край огромный обратили

Въ одинъ провинціальный городокъ,

Гдѣ, при избыткѣ скуки и досуга,

Всѣ знаютъ жизнь домашнюю другъ друга,

XLII.

Кумиръ героевъ нынѣшнихъ -- успѣхъ;

Успѣху раболѣпно поклоняясь,

Они бѣгутъ нововведеній всѣхъ,

Лишь ветхимъ и отжившимъ увлекаясь;

Они готовы пятиться назадъ,

Когда-бы то возможно дѣлать было,

Не трогался съ мѣста; вся ихъ сила --

(Таковъ уже позднѣйшей жизни складъ)

Таится въ безграничномъ эгоизмѣ,

При благовидномъ, внутреннемъ цинизмѣ.

XLIII.

У нихъ святое правило одно:

Все хорошо, что не приноситъ зла намъ;

Ихъ знамени девизъ: "мнѣ все равно!"

Какъ слѣдуетъ практическимъ мѣщанамъ.

Они живутъ безъ цѣли, безъ идей,

Скрывая, подъ улыбкой снисхожденья,

Одинъ къ другому полное презрѣнье;

У нихъ нѣтъ чувствъ высокихъ и страстей,

Нѣтъ гордости и ненависти... Право,

Народъ прекрасный! Честь ему и слава!...

XLIV.

Дѣйствительно, прекрасный! По увы!--

Ужели жизнь подобная завидна?

Что нужно этимъ людямъ? Каковы

Ихъ принципы? Не трудъ-ли? Такъ обидно

Нельзя шутить. Зачѣмъ трудиться имъ,

Когда у нихъ агенты есть на это,

Когда отъ адвоката до поэта,

И нисходя къ кокоткамъ запаснымъ,

За деньги патентованные слуги

Повсюду предлагаютъ имъ услуги.

XLV.

Всѣхъ этихъ слугъ удобно различать

По ихъ значкамъ, по форменному платью,

И нужно слѣпотою обладать,

Чтобъ, не цѣня услужливую братью,

Не вѣрить расторопности людей,

По найму къ намъ идущихъ на посылки...

Къ чему-жъ къ труду мы будемъ слишкомъ пылки,

Какъ съ голоду трудящійся плебей,

Когда найти наемщиковъ не трудно?

Мѣшаться съ ихъ толпою безразсудно...

XLVI.

Удаченъ-ли, скажите, мой эскизъ?

Съумѣлъ-ли карандашъ мой дать понятье

О счастіи, которымъ запаслись

Мы для себя? Умѣлъ-ли начертать я

Картину вашихъ вкусовъ городскихъ,

Апатіи, какъ въ нашемъ наслажденьи,

Такъ и въ холодномъ томъ пренебреженьи

Къ самимъ себѣ и къ участи другихъ,

Которое въ привычку обратилось

И съ нашею натурою сроднилось?

XLVII.

Но ворчуновъ оставить мы должны...

Съ врагами девятнадцатаго вѣка

Пускай они, пугаясь новизны,

Кричатъ, что человѣкъ теперь -- калѣка

Съ урѣзанными чувствами, съ умомъ

Практичныхъ торгашей невозмутимыхъ,

Страстями и любовью нетомимыхъ;

Пусть громко говорятъ о ни о томъ,

Что мужество теперь не процвѣтаетъ,

Что міръ нашъ не живетъ, а догниваетъ.

XLVIII.

Оставимъ ихъ! Пусть нынѣшній Катонъ

Въ замѣну славы ищетъ уваженья,

Благоразумьемъ строгимъ одаренъ

И промѣнявшій нравственность съ рожденья

На узкую, условную мораль;

Пускай онъ проповѣдуетъ въ пустынѣ,

Что ни на-что сталъ не способенъ нынѣ

Нашъ разумъ необузданный... Намъ жаль

Такихъ людей, но ихъ не переучимъ:

Рутинный взглядъ сталъ рычагомъ могучимъ.

XLIX.

Лишь только настоящее одно

Дѣйствительно, но прахъ -- все остальное!

Вся сила въ настоящемъ!.. Намъ оно

Дороже мертвой древности... Больное

Пристрастіе къ античной старинѣ

Къ намъ, людямъ жизни, вѣрно не привьется;

Довольны тѣмъ, что жизнью намъ дается,

На свѣтѣ не блуждая, какъ во снѣ,

Подобно всѣмъ неблагодарнымъ людямъ

Ворчать на долю скромную не будемъ.

Былъ человѣкъ когда-то. Можетъ быть,

Вы, господа, его немножко знали.

Какъ вы и я, не могъ онъ поразить

Своею красотой, но не считали

Его и безобразнымъ никогда.

Онъ на землѣ Панглоссомъ назывался

И каждый, вѣроятно, догадался,

Кого считалъ онъ въ прошлые года

Наставникомъ своимъ по всѣмъ вопросамъ../

Ужели не знакомы вы съ Панглоссомъ?

LI.

Какъ всякій школьникъ, цѣлый лексиконъ

Различныхъ словъ въ долбяшку зналъ онъ въ школѣ,

Но, какъ мы всѣ, поторопился онъ

Потомъ перезабыть всѣ ихъ, какъ роли,

Въ которыхъ не нуждается актеръ.

Родной языкъ онъ помнилъ, безъ сомнѣнья,

И твердо зналъ таблицу умноженья,

На биржѣ изучивши этотъ вздоръ...

Онъ страсти не имѣлъ къ ученымъ лаврамъ,

Но самъ притомъ былъ все-же бакалавромъ.

LII.

О чемъ въ бесѣдѣ дѣло только шло,

На все онъ очень бойко отзывался,

О Винту, Кантѣ и Нинонъ Ланкло

Въ сужденьяхъ водянистыхъ расплывался:

-- "Ну, кто такой вашъ Овэнъ?" -- Онъ больной!--

"Жанъ-Жакъ Руссо?" -- Онъ сумасшедшій чисто!--

"Фурье?" -- Ахъ, отъ любого фурьериста

Бѣжишь, какъ отъ заразы, въ часъ иной!--

Но все-жъ его и при подобномъ взглядѣ

Глупцомъ вы не считайте, Бога ради!..

LIII.

Два свойства онъ за правило считалъ:

Терпѣніе во всемъ и; выжиданье,

Но все-же былъ при этомъ либералъ

И говорилъ: "Конвентъ далъ основанье

Прогрессу... Но, однако-же, и власть

Нужна для насъ, какъ твердое кормило..."

Когда-бъ извѣстно шаху только было,

Что къ власти онъ питалъ такую страсть,

Его-бъ онъ сдѣлалъ визиремъ великимъ...

Чтобъ онъ давалъ отпоръ волненьямъ дикимъ.

LIV.

И все-жъ притомъ былъ вольнодумцемъ онъ,

Но вольнодумствомъ тѣмъ не щеголяя,

Чтобы смущать людей со всѣхъ сторонъ,

Скрывалъ онъ атеизмъ, не подражая

Безумцамъ необузданно-шальнымъ.

Когда его на споры поджигали,

Онъ отвѣчалъ молчаньемъ, хоть всѣ знали,

Что скромность руководитъ только имъ

И что Панглоссъ отцемъ имѣлъ Вольтера...

Ему не измѣняли тактъ и мѣра.

LV.

Онъ по дорогѣ торной и прямой

Впередъ самоувѣренно стремился.

На биржѣ до обѣда онъ; домой

Воротится -- читать журналъ садился,

А вечеромъ... О, вечеръ посвящалъ

Онъ скромнымъ наслажденьямъ бюрократа

И прелестямъ келейнаго разврата:

На склонѣ лѣтъ онъ сластолюбцемъ сталъ,

Но былъ притомъ и человѣкъ порядка...

Жилось ему и весело, и сладко.

LVI.

Когда онъ дожилъ лѣтъ до сорока,

И сталъ вполнѣ солиднымъ гражданиномъ,

Съ одышкой познакомившись слегка

И привыкая къ старческимъ морщинамъ,

Тогда онъ, по совѣту маклеровъ,

По принципу, какъ человѣкъ влюбленный,

Съ одной дѣвицей въ бракъ вступилъ законный;

Въ супружествѣ былъ счастливъ и здоровъ;

Его жена рядилась превосходно

И... и дѣтей рожала ежегодно.

LVII.

И, наконецъ, когда скончался онъ,

То погребенъ друзьями былъ парадно,

При чемъ одинъ плѣшивый пустозвонъ

Надъ гробомъ рѣчь сказалъ не очень складно,

Въ которой пресерьезно увѣрялъ,

Что другу назначаетъ онъ свиданье

Въ томъ мірѣ, гдѣ уже больше нѣтъ страданья,

Я если бы покойникъ услыхалъ

Оратора, то очень удивился...

-- Здѣсь свой разсказъ окончить я рѣшился.

LVIII.

-- "Какъ! въ этомъ лишь и состоитъ разсказъ?"

-- Да, я его окончилъ. Ну, такъ что-же?

-- "И выведенъ герой такой у васъ?"

-- Черты его съ натурой очень схожи.

-- "Помилуйте! Все, что случалось съ нимъ,

Случается со всѣми безпрестанно!"

-- Такъ почему-же это вамъ такъ странно?

-- "Но повѣсть обыденна по своимъ

Подробностямъ!.. Никто не волновался!.."

-- Вотъ этого-то я и добивался.

Дмитрій Минаевъ.

"Дѣло", No 4, 1872

Оставить комментарий Пайерон Эдуард (перевод: Дмитрий Минаев) (yes@lib.ru) Год: 1864 Обновлено: 01/08/2025. 69k. Статистика. Поэма: Проза, Переводы Поэзия	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Pangloss) Новелла. Перевод Дмитрия Минаева. Текст издания: журнал "Дѣло", No 4, 1872.

Пайерон Эдуард Панглос

Панглосъ.

Пайерон Эдуард
Панглос