Паскаль Блез
Мысли

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Блезъ Паскаль.

Мысли.

(Blaise Pascal.-- Pensées.)

Съ предисловіемъ Прево-Парадоля.

Переводъ П. Д. Первова.

Изданіе журнала "Пантеонъ Литературы".

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., 8.
1888.

   

Паскаль, какъ моралистъ.

Статья Прево-Парадоля.

I.

   "Отрицать, вѣрить и сомнѣваться такъ-же свойственно человѣку, какъ лошади -- бѣгать", говоритъ гдѣ-то Паскаль, среди блестящаго калейдоскопа тѣхъ мыслей, которыя, въ дополненіе къ давно обнародованнымъ, только недавно (съ 1843 г.) увидѣли свѣтъ, благодаря внимательному разбору и въ высшей степени точному изданію автографа. И дѣйствительно, нерѣдко мы видимъ, какъ человѣкъ то отрицаетъ, то сомнѣвается, то вѣритъ, проходя черезъ эти различныя стадіи съ большимъ смущеніемъ духа и жестокими терзаніями сердца. Часто бываетъ и то, что человѣкъ, благодаря этимъ колебаніямъ и усиліямъ избѣжать этой неопредѣленности, благодаря самой вѣрѣ, въ которой онъ хочетъ найти успокоеніе, доходитъ до глубокой грусти, до горькаго отвращенія ко всѣмъ благамъ жизни, до горячаго и тревожнаго стремленія къ неизвѣстному счастью, которое было-бы безъ мѣры и конца. Онъ отвращается тогда отъ всѣхъ удовольствій, презирая низкія, оставаясь холоднымъ передъ болѣе возвышенными и не довѣряя самымъ благороднымъ; ничто тогда не въ силахъ его заманить, кромѣ того, чего ему нельзя ни видѣть, ни постигнуть въ этомъ мірѣ, и онъ справедливо себя сравниваетъ съ оленемъ, который изнемогаетъ отъ жажды среди пастбищъ, слыша отдаленный шумъ воды и горя желаніемъ утолить жажду изъ невидимаго источника.
   Сколько людей до и послѣ Паскаля {Паскаль родился въ Клермонѣ 9 іюня 1623 г., умеръ 29 августа 1662 г.} отвращало такимъ образомъ свои взоры отъ земли, начиная съ тѣхъ индѣйскихъ подвижниковъ, которые, за нѣсколько еще вѣковъ до Христа, страстно предавались уединенію и молчанію, умерщвленію плоти и мукамъ, и кончая тѣми изъ нашихъ современниковъ, которые и теперь вдали отъ людскаго шума ищутъ свободы для страданія и молитвы! но какъ въ хорахъ античной трагедіи одинъ кто-нибудь говорилъ отъ имени толпы, такъ и всеобщія и вѣчно волнующія человѣчество чувства находятъ въ лицѣ нѣкоторыхъ людей столь совершенныхъ или глубоко затрогивающихъ выразителей, что, можно подумать, они говорили за всѣхъ; каждый, кого одушевляетъ подобная мысль, встрѣчаетъ въ ихъ словѣ ясное и сильное выраженіе того, что волнуетъ смутно его собственную душу. Обыкновенно не безъ законной причины одинъ человѣкъ воплощаетъ въ себѣ голосъ толпы; и если Паскаль скорѣе всякаго другого служитъ представителемъ людей, которые, терзаясь желаніемъ рѣшить задачу жизни, рѣшили ее въ томъ смыслѣ, что стали презирать жизнь и стремиться къ небу, то мы имѣемъ не мало основаній связать съ его именемъ эту достигнутую грустнымъ путемъ славу. Никто, можетъ быть, не испыталъ больше его муки передъ неизвѣстностью, никто изъ насъ не желалъ такъ горячо знать послѣднее слово человѣческой судьбы; самая интенсивность этого желанія, перешедшаго въ томленіе, служила пружиной его краснорѣчія. Появившись въ то время, когда французскій языкъ близокъ былъ къ совершенству, онъ не мало содѣйствовалъ этому совершенству; интересъ къ его сочиненіямъ, даже написаннымъ вчернѣ и долго издававшимся въ испорченномъ видѣ, обусловленъ не только силою и глубиною его мысли, но и большою оригинальностью выраженія. Наконецъ, этотъ молодой человѣкъ получилъ отъ природы столь прекрасные и рѣдкіе дары, обладалъ столь проницательнымъ геніемъ, что, когда мы разсматриваемъ его природныя свойства, наше удивленіе доходитъ до высшей степени, и никто не можетъ сказать, на сколько онъ ушелъ-бы впередъ въ дѣлѣ человѣческаго знанія, если-бы съ первыхъ-же шаговъ не остановился и не затерялся въ созерцаніи безконечнаго. Быстро исчезнувшее) сомнѣніе, глубоко охватившая вѣра съ нѣкотораго рода отчаяніемъ, страсти скорѣе заглушенныя, чѣмъ сдержанныя, пренебреженіе къ славѣ въ томъ возрастѣ, когда иной готовъ умереть за нее, геній, замкнувшійся въ одномъ кругу предметовъ и всецѣло обрекшій себя на спасеніе душъ, величіе характера и духа, дѣлающаго постоянныя усилія, чтобы смирить себя предъ Богомъ, чахнущая и умерщвляющая себя жизнь въ слабомъ тѣлѣ, преждевременная смерть за неоконченной работой,-- вотъ исторія Паскаля, исторія болѣе трогательная, чѣмъ если-бы она была наполнена необычайными приключеніями, и достойная занять высокое мѣсто въ лѣтописяхъ человѣчества, такъ какъ она цѣликомъ составлена изъ того особаго рода тревогъ и печалей, который составляетъ достоинство нашей природы уже и потому, что ничего не имѣетъ общаго съ низменными житейскими интересами. Какъ разсказать такую жизнь даже по тому неподражаемому повѣствованію, которое оставила намъ сестра Паскаля? Простота этихъ поистинѣ христіанскихъ страницъ какъ нельзя лучше соотвѣтствуетъ этому великому человѣку. Вотъ передъ нами ребенокъ, который въ томъ возрастѣ, когда еще лепечутъ, упрямо и пытливо разспрашиваетъ обо всемъ, умѣетъ отличать отговорки и не довольствуется ими; рожденный какъ-бы для знанія, онъ уже не способенъ остановиться внѣ истины и успокоиться, не добившись полнаго свѣта.
   Извѣстно, какъ онъ, будучи отстраненъ отъ занятій геометріей {Отецъ думалъ, что математическія занятія могли-бы отвлечь сына отъ изученія языковъ.}, изобрѣтаетъ ее; извѣстны его добытыя въ уединеніи открытія, тайныя слезы его отца, испуганнаго и восхищеннаго этимъ чудомъ, извѣстенъ совѣтъ добраго Палёра, который находилъ несправедливымъ держать въ плѣну этотъ духъ и прятать отъ него эту область знанія. И вотъ ему позволяютъ углубиться въ точныя науки, въ нихъ онъ свободно наслаждается истиной, которой такъ горячо искалъ. Но съ 24-хъ-лѣтняго возраста онъ прощается съ наукой и, воодушевленный любознательностью высшаго порядка, пускается въ поиски за истиной болѣе трудной дорогой; онъ надѣется тотчасъ ее постигнуть, онъ охватываетъ ее съ жаромъ, который распространяетъ и вокругъ себя. Отецъ его, уже бывшій настоящимъ христіаниномъ, получаетъ отъ своего сына уроки нравственной строгости; его сестра поступаетъ монахинею въ Портъ-Рояль; всѣ окружающіе были согрѣты тѣмъ огнемъ, который сожигалъ его.
   Между тѣмъ недуги изнуряли его съ самой юности, съ 18 лѣтняго возраста онъ не зналъ ни одного дня безъ страданій. Но,)не смотря на изнурительность болѣзней, онъ кое-какъ влачилъ свое существованіе, благодаря усиліямъ врачей, которые старались внушить ему желаніе всячески поддерживать жизнь; подъ ихъ вліяніемъ онъ не прочь былъ даже искать какого-нибудь утѣшенія въ исполненіи обязанностей и развлеченіяхъ человѣческаго общества. Почти несомнѣнно, что его сердце было тронуто, что онъ испыталъ удовольствіе и сладость любви, что онъ наконецъ наслаждался и страдалъ, хотя короткое время, тѣмъ, что долго занимаетъ большую часть людей. Но что-же привело его неожиданно къ тѣмъ самымъ высокимъ мыслямъ, которыя составляютъ великое и единственное дѣло его жизни? Несчастный-ли случай, отъ котораго онъ спасся почти чудомъ? {Разсказываютъ, что однажды, когда онъ ѣхалъ по мосту безъ перилъ, лошади взбѣсились и понесли прямо въ воду, но на самомъ краю пропасти постромки оборвались и экипажъ остановился какъ-то. Случай этотъ такъ потрясъ Паскаля, что впослѣдствіи его постоянно преслѣдовали галлюцинаціи: ему казалось, что на лѣвой сторонѣ около него зіяетъ пропасть, и онъ ставилъ на это мѣсто стулъ, чтобы успокоить себя.} Не та-ли ужъ ночь, полная религіознаго экстаза, въ память о которой онъ берегъ до самой смерти какую-то записку, зашитую въ подкладку своей фуфайки? {Записка эта начинается точнымъ обозначеніемъ даты и содержитъ въ себѣ рядъ отрывочныхъ и метафорическихъ выраженій, напр.: "Огонь. Богъ Авраама, Богъ Исаака, Богъ Іакова, а не философовъ и ученыхъ. Извѣстность. Извѣстность. Чувства. Радость, Міръ" и т. д. Одни полагаютъ, что это воспоминаніе о какомъ-то видѣніи, другіе, что это продуктъ приступа религіознаго экстаза. Во всякомъ случаѣ, Паскаль свято хранилъ ее до самой смерти.} Или оно наконецъ есть результатъ благочестія и увѣщаній той самой сестры, которую онъ убѣдилъ покинуть міръ и воспламенѣть любовью къ Богу? Можетъ быть, тутъ имѣли мѣсто всѣ эти вліянія, но прежде всего, это было непреодолимымъ движеніемъ его собственнаго сердца, мучительнымъ желаніемъ рѣшить великій вопросъ о будущей жизни. Къ этому привела его невозможность удовлетвориться обычными предметами человѣческой дѣятельности или суетности, неизлѣчимое отвращеніе ко всему, что не касается близко Бога. Какъ-бы то ни было, онъ покидаетъ все мірское и начинаетъ искать Бога въ сторонѣ отъ мірской суеты. Съ этихъ поръ, начинается жизнь, полная размышленій, нравственной суровости и страданій; правда, эти страданія чаще всего посылала природа, но они были принимаемы охотно и составляли почти предметъ религіознаго утѣшенія. Что-бы онъ ни говорилъ, о чемъ-бы ни молился, что-бы ни писалъ, о чемъ-бы ни бесѣдовалъ съ нѣкоторыми друзьями, охваченными тою-же страстью къ божественнымъ предметамъ, его занимаетъ одно чувство, одна мысль: это -- будущее человѣка въ загробномъ мірѣ, средства приготовиться къ этому будущему и ничтожество всего остального. Если онъ увлекается на минуту чѣмъ-нибудь другимъ помимо этой идеи, если онъ чувствуетъ, какъ поднимается въ немъ нѣкоторая гордость оттого, что онъ обладаетъ этой идеей и сообщаетъ ее другимъ, если онъ начинаетъ находить удовольствіе въ похвалѣ, если онъ подчасъ заслушивается своихъ собственныхъ словъ, то желѣзныя вериги, опоясывающія его, напоминаютъ ему о его ничтожествѣ и о принятомъ имъ рѣшеніи. Его горячее стремленіе къ блаженству, его томленіе о спасеніи души не имѣютъ однако въ себѣ ничего эгоистическаго; ему жаль въ равной степени и другихъ, ему хочется спасти ихъ отъ страданій сомнѣнія, отъ таинственныхъ опасностей, которыми угрожаетъ другая жизнь, и вотъ, такъ какъ онъ обладалъ, по общему мнѣнію, полученною отъ неба чудесною силою проникать въ души и трогать сердца, то онъ предпринимаетъ большой трудъ, чтобы успокоить на лонѣ вѣры тѣхъ, которые изнемогаютъ въ мірѣ или, что еще хуже, которые счастливы въ немъ. Онъ хочетъ, по его словамъ, избавить ихъ отъ той болѣзни, отъ которой онъ самъ страдалъ; но изъ усилій, употребляемыхъ имъ для избавленія, можно видѣть, что онъ не излѣчилъ ихъ. Онъ пишетъ изъ чистой любви къ ближнему; ни одинъ писатель не отрѣшался настолько отъ личныхъ интересовъ въ своей работѣ и не выказывалъ такого рѣшительнаго презрѣнія къ славѣ. Между тѣмъ, его болѣзни увеличиваются; всякое усиліе въ работѣ становится невозможнымъ, его послѣдніе годы -- это постоянная агонія. Въ это время удвоивается его смиреніе, его отрѣшеніе отъ всякихъ земныхъ привязанностей, его тревожная и простодушная любовь къ бѣднымъ, его терпѣніе или скорѣе утѣшеніе въ страданіи: "Не жалѣйте меня, говоритъ онъ, болѣзнь есть естественное состояніе христіанъ, потому что, подобно больнымъ, они должны постоянно терпѣливо переносить бѣдствія, лишеніе всякихъ благъ и чувственныхъ удовольствій, должны удерживаться отъ страстей, которыя обуреваютъ человѣка всю его жизнь, должны быть безъ честолюбія, безъ жадности, въ постоянномъ ожиданіи смерти"... Онъ угасъ среди такихъ мыслей.
   Если мы посмотримъ на минуту на эту короткую жизнь съ той точки зрѣнія, съ которой цѣнимъ всѣхъ остальныхъ людей, если, принимая обычную мѣрку нашихъ сужденій, мы спросимъ себя: какое мѣсто занимало въ ней то, что называется обыкновенно счастьемъ, то едва найдемъ нѣсколько счастливыхъ моментовъ въ этой длинной цѣпи физическихъ страданій и нравственнаго томленія. Паскаль былъ счастливъ несомнѣнно въ тотъ моментъ, когда его юношескій духъ, освободившись отъ путъ, въ которыхъ его держала излишняя предусмотрительность воспитателей, могъ углубиться въ точныя науки и искать въ нихъ здоровой для себя пищи. Онъ познакомился тогда, правда, на короткое время, но зато во всей полнотѣ, съ счастьемъ знать и понимать, съ невыразимою радостью открытія. Онъ былъ счастливъ и тогда, когда переживалъ тѣ разнообразныя сердечныя волненія, которыя описываетъ и объясняетъ съ удивительною тонкостью пониманія въ своихъ Discours sur les passions de l'amour. Конечно, и влюбленный Паскаль не перестаетъ быть христіаниномъ и философомъ. Его любовь -- не слѣпой восторгъ, она не имѣетъ ничего опьяняющаго, она никогда не мѣшаетъ этому невольному моралисту изучать самого себя. Его любознательный умъ старательно слѣдуетъ за движеніями души, его грустная мысль находитъ себѣ новую пищу даже въ явленіяхъ постепеннаго ослабленія любви. Онъ удивляется, что любовь не можетъ поддерживать себя постоянно на одинаковой степени, что нужно "набирать себѣ силъ, чтобы больше любить", онъ находитъ "жалкое послѣдствіе человѣческой природы" въ неизбѣжномъ утомленіи сердца. Тѣмъ не менѣе эти краснорѣчивыя страницы, достойныя быть незабвенными, освѣщены и согрѣты счастьемъ любви и ея страданіемъ. Но если эта напряженность и проницательность мысли, эта чудесная нѣжность впечатлѣній дѣлаютъ сердце столь чувствительнымъ къ несовершенствамъ любви, зато эти-же качества дѣлаютъ его болѣе способнымъ подмѣтить и извѣдать всѣ наслажденія любви. Паскаль еще долженъ былъ чувствовать себя счастливымъ, хотя на короткое время, при видѣ блестящаго успѣха своихъ "Провинціальныхъ Писемъ" (Provinciales), не только потому, что онъ страстно любилъ свое дѣло и своихъ друзей, не только потому, что подобный рьяный представитель полемики не могъ быть совершенно нечувствителенъ къ удовольствію нанести столь вѣрный ударъ и видѣть противника пораженнымъ, но и потому, что его трудъ былъ поистинѣ удивителенъ и онъ не могъ этого не чувствовать. Онъ любилъ во всемъ совершенство. "Одною изъ страстей, относительно которыхъ онъ больше всего подвергалъ себя испытанію, говоритъ его сестра, была потребность изящества во всемъ, напр. потребность пользоваться работой лучшихъ мастеровъ и т. п." Онъ часто говорилъ, напр., что бѣднымъ нужно помогать бѣдно, т. е. каждому по средствамъ, безъ гордаго самодовольства, безъ рисовки (sans excellence, безъ изящества). Однако, этотъ великій и чуткій духъ болѣе, чѣмъ хотѣлъ, былъ увлекаемъ и прельщаемъ изяществомъ", образцовое во всѣхъ отношеніяхъ произведеніе ему помимо воли доставляло удовольствіе;совершенство его "Провинціальныхъ Писемъ" не могло не волновать его сердца. Если наконецъ считать всѣ моменты его счастья, то кто скажетъ, сколько разъ, даже среди самыхъ жгучихъ тревогъ, онъ наслаждался, за неимѣніемъ другого удовольствія, тѣмъ, что боролся съ собою и побѣждалъ себя, приносилъ себя въ жертву и чувствовалъ всю цѣну своей жертвы. "Что худого будетъ, если, вы примете это изобрѣтеніе, спрашиваетъ онъ на тѣхъ приковывающихъ вниманіе страницахъ, гдѣ онъ заставляетъ невѣрующаго стать въ спорѣ на сторонѣ Бога и загробной жизни:-- "вы будете вѣрны, честны, смиренны, благотворительны, будете искренними друзьями, правдивыми. По правдѣ сказать, вы не будете вращаться въ зачумленныхъ удовольствіяхъ, среди славы, среди наслажденій, но будете-ли вы имѣть другія удовольствія?!" Это тѣ другія удовольствія, перемѣшанныя съ продолжительною печалью, которыхъ мы не знаемъ, потому что они извѣстны только Богу, да ему: въ здѣшнемъ мірѣ нельзя подвести имъ итога; инстинктивное желаніе получить когда-нибудь расплату за нихъ заставляетъ человѣка такъ часто поднимать глаза къ небу.
   Но то, что мы видимъ въ его жизни, и особенно, что онъ самъ показываетъ всякій разъ, какъ изображаетъ въ столь тѣсной связи съ своею личностью и въ то-же время столь истинно природу человѣка, все это позволяетъ намъ думать, что душевный миръ былъ почти всегда чуждъ ему и что самая вѣра, которою онъ проникался силою воли, доходившею до нѣкотораго напряженія, очень часто не могла успокоить волненія его сердца. Для Паскаля была ужасающею дѣйствительностью эта непрочность человѣческихъ дѣлъ, это непостоянство самыхъ благородныхъ или самыхъ сладкихъ привязанностей, это постоянное исчезновевіе всего того, что васъ окружаетъ, и насъ самихъ -- явленія, о которыхъ моралисты любятъ толковать вамъ, не всегда, на самомъ дѣлѣ, трогаясь ими сами, о которыхъ и мы часто говоримъ, не то что не вѣря въ нихъ, но не проникаясь на столько глубоко мыслью о нихъ, чтобы страдать по этому поводу; хотя эта идея непрочности всего земнаго всегда была присуща его духу, но она никогда не ослабѣвала въ немъ въ силу привычки; онъ разсматриваетъ ее всегда съ столь живымъ и глубокимъ волненіемъ, какъ будто она только что охватила его, и всякій разъ, какъ онъ ее выражаетъ, онъ это дѣлаетъ съ такой искренней душевной тоской, съ такимъ горячимъ желаніемъ, чтобы мы прониклись ею, что мы какъ будто видимъ и слышимъ, какъ онъ возвѣщаетъ намъ о ничтожествѣ міра и умоляетъ насъ выйти изъ него, подобно тому, какъ еврейскій пророкъ предвѣщалъ жителямъ Ниневіи неизбѣжную и близкую гибель. Развиваетъ-ли онъ эту мысль на нѣсколькихъ страницахъ, какъ напр. въ удивительномъ "Письмѣ объ обращеніи грѣшника", или она у него вырывается какъ жалоба или какъ крикъ ужаса передъ "вѣчнымъ молчаніемъ этихъ безконечныхъ пространствъ", окружающихъ насъ, передъ тою "нѣмою вселенною", которая насъ поглощаетъ и сама себя поглощаетъ, онъ такъ безпокоится и мучится ею, какъ будто она была физическою болью, не дающею намъ ни минуты покоя, и преданіе, что онъ постоянно пугался матеріальной и видимой пропасти, даетъ намъ самое вѣрное и чувствительное понятіе о состояніи его души. Это было состояніе, котораго онъ не могъ сносить, и если онъ столь упрямо хотѣлъ привести въ него и другихъ, то дѣлалъ это въ надеждѣ, что они, какъ онъ самъ, найдутъ его несноснымъ и томительно зададутся вопросомъ, какимъ путемъ изъ него можно выйти? "Я могу одобрить только тѣхъ, которые ищутъ съ болью въ сердцѣ", говоритъ онъ въ началѣ своего великаго произведенія. Эти слова выражаютъ всю его жизнь: онъ искалъ съ болью въ сердцѣ. Посмотримъ, что онъ нашелъ.
   

II.

   Какъ похожъ на развалины матеріалъ, заготовленный для какого-нибудь обширнаго зданія и разбросанный пока по землѣ! Съ одинаковою грустью глазъ разсматриваетъ и то, что не окончено человѣкомъ, и то, что разрушено временемъ. Великая апологія христіанской религіи, которую задумалъ и началъ писать Паскаль, представляетъ намъ въ точныхъ изданіяхъ, обнародованныхъ въ послѣднее время, почти тотъ-же видъ, какъ какой-нибудь древній манускриптъ, который на половину испорченъ или плохо разобранъ и оставляетъ для нашей любознательности только нѣсколько отрывковъ. Эти написанныя вчернѣ главы, едва намѣченныя подробности, напоминая сентенціи, въ которыхъ иногда мы не можемъ даже добраться до смысла, похожія на изящные портики, но безъ выхода, на гордо поднимающіяся ступени, которыя никуда однако не ведутъ, на первый взглядъ кажется, избѣжали разрушенія, лишившаго насъ наибольшей части этого прекраснаго труда; но постоянное повтореніе однихъ и тѣхъ-же мыслей въ различныхъ выраженіяхъ, слѣды многочисленныхъ поправокъ и варіацій и, безъ всякихъ другихъ указаній, приводятъ насъ къ заключенію, что авторъ не только не могъ собрать въ одно цѣлое своихъ матеріаловъ, но не имѣлъ времени и сдѣлать изъ нихъ выбора. Хотѣлъ-ли онъ методически-послѣдовательно изложить своя взгляды или только въ формѣ горячей и спѣшной полемики? Хотѣлъ-ли онъ дать рядъ діалоговъ или избрать форму переписки? Паскаль ничего еще окончательно не рѣшилъ по этому поводу, и мы не разъ въ видѣ летучихъ замѣтокъ находимъ у него обсужденіе вопроса о формѣ изложенія, которая лучше всего-бы соотвѣтствовала-бы его мысли.
   Но насчетъ самой основы этой мысли, т. е. насчетъ метода доказательства истинности христіанской религіи, у него не было никакихъ сомнѣній; въ этомъ отношеніи его произведеніе вполнѣ законченно и доведено до того совершенства, до того изящества, которое такъ нравилось Паскалю помимо его воли. Намъ не зачѣмъ искать большаго освѣщенія его мысли съ этой точки зрѣнія: мысль Паскаля вполнѣ очевидна, его планъ ясенъ и не допускаетъ уклоненій, всѣ отрывки, всѣ фразы, всѣ слова, выходящіе изъ подъ его пера, могутъ занять свое мѣсто въ его методѣ доказательства, такъ что Паскалю принадлежитъ одно изъ оригинальныхъ и высокихъ мѣстъ въ ряду защитниковъ христіанства. Этотъ величавый умъ, охваченный среди точныхъ и естественныхъ наукъ любовью къ религіи и страстью ее распространять, рѣшилъ примѣнить къ доказательству истинности христіанства прямо тотъ самый методъ, которымъ пользуются въ научныхъ доказательствахъ, и не оставить для ума человѣческаго ни одной, если можно, лазейки, посредствомъ которой онъ могъ бы уклониться отъ вѣры въ истинность христіанства, подобно тому, какъ мы теперь не имѣемъ ни одной лазейки, чтобы отрицать движеніе земли. Онъ рѣшилъ дать христіанству въ общемъ знаніи человѣка ту же роль, которую играетъ гипотеза при доказательствахъ въ наукахъ, изучающихъ природу; иначе говоря, онъ хотѣлъ собрать въ одно цѣлое извѣстное число неопровержимыхъ фактовъ и, добившись разъ нашего согласія на признаніе этихъ фактовъ, доказать намъ не только то, что христіанство есть неизбѣжное объясненіе этихъ фактовъ, но и то, что оно есть единственно-возможное объясненіе и что, если бы христіянская религія не была истинной, то невозможно было бы объяснить ихъ.
   Чтобы понять почти непреодолимую силу этого рода доказательства, когда его прилагаютъ къ наукамъ, допускающимъ его, достаточно припомнить, какимъ законнымъ довѣріемъ и правами гражданства пользуется теперь между людьми, напр., гипотеза, извѣстная подъ именемъ закона всеобщаго тяготѣнія. Никто не видалъ и не касался этого тяготѣнія, причина этого явленія служитъ столь же непроницаемой тайной, какъ все то, что уму человѣческому можно только предполагать; но когда все, начиная съ камня, который катится у насъ подъ ногами, начиная съ текущей воды ручья, начиная съ песчинки, которая, скользя между нашими пальцами, падаетъ на землю, и кончая тѣми огромными разстояніями небесныхъ тѣлъ, которыя такъ измѣняютъ для нашего глаза видъ неба,-- все объясняется гипотезой, что тѣла притягиваются другъ другомъ съ силою, которая опредѣляется ихъ массою и разстояніемъ; когда благодаря этой гипотезѣ, видимое движеніе міра дѣлается яснымъ и простымъ, понятнымъ даже для ребенка, межъ тѣмъ какъ безъ нея какъ великія, такъ и малыя передвиженія матеріи взорамъ самаго мощнаго генія представлялись бы только безъисходнымъ хаосомъ; когда наконецъ эта гипотеза, обнимая своимъ яркимъ свѣтомъ все то, что мы видимъ, позволяетъ нашей мысли опережать наше зрѣніе, предсказывать возвращеніе извѣстнаго рода свѣтилъ въ точно-опредѣленные сроки, даже болѣе, открывать свѣтила, не видя ихъ, на основаніи одного вліянія ихъ на ходъ своихъ сосѣдей, принимать это вліяніе даже за основаніе нашихъ вычисленій и описаній массы, тяжести и скорости этихъ невидимыхъ еще небесныхъ странниковъ, ожидая неизбѣжнаго часа, когда они появятся наконецъ, чтобы оправдать насъ; когда доказательства, такимъ образомъ, постоянно и вездѣ на нашихъ глазахъ, когда истина бросаетъ, такимъ образомъ, со всѣхъ сторонъ свои лучи, то развѣ возможно, чтобы умъ человѣческій отказался принять вѣроятность, доходящую почти до степени несомнѣнности, и не согласился съ самимъ собою, справедливо гордясь, что охватилъ своимъ пониманіемъ и владѣетъ одною изъ главныхъ пружинъ и однимъ изъ высшихъ законовъ этой обширной вселенной? Вотъ о какомъ родѣ очевидности для христіанской религіи мечталъ съ трогательнымъ честолюбіемъ Паскаль; вотъ степень убѣжденія, до которой онъ въ силу своей горячей любви къ людямъ желалъ насъ довести.
   Итакъ, въ вопросахъ вѣры онъ поступаетъ въ родѣ того, какъ имѣлъ привычку поступать Сократъ въ вопросахъ философіи: онъ какъ бы сводитъ теологію на землю и хочетъ положить въ прочномъ фундаментѣ ея факты, констатированные въ самой природѣ человѣка. А если разъ допустить эти факты, если христіанство всѣ ихъ можетъ объяснить, то какъ же христіанская религія, ставшая такимъ образомъ ключемъ къ нравственному міру, послѣднимъ словомъ человѣческой природы, будетъ не истинной религіей? "Чтобы выполнить этотъ планъ", говоритъ Этьень Перье, передавая разговоръ, въ которомъ Паскаль излагалъ своимъ друзьямъ планъ своего труда, "онъ началъ съ изображенія человѣка и не забылъ ничего такого, что могло бы ознакомить съ человѣкомъ, внѣ или внутри его, достигая до самыхъ тайныхъ движеній его сердца". Вотъ какъ Паскаль по необходимости сдѣлался моралистомъ. Ему нужно хорошо обрисовать человѣка, чтобы доказать намъ, что человѣкъ есть загадка, совершенно необъяснимая и неразрѣшимая никакой другой гипотезой, кромѣ истинности христіанской религіи. Чѣмъ болѣе странна,.значитъ, природа человѣка, чѣмъ болѣе полна противорѣчій и непостижима съ помощью одного разума, тѣмъ очевиднѣе и выше та истина, которая одна только можетъ объяснить ее. Чѣмъ глубже мракъ, тѣмъ живѣе и благотворнѣе кажется намъ смѣняющій его свѣтъ. Паскаль хотѣлъ сначала привести насъ въ смущеніе видомъ противорѣчій нашей природы и нашимъ безсиліемъ примирять ихъ въ теоріи, объясняющей человѣка и міръ, которая была бы пріятна нашему разуму. Такой смыслъ имѣютъ упорныя усилія Паскаля запереть насъ въ этотъ лабиринтъ и навести насъ на христіанство, какъ на единственный выходъ, который остается для нашего отчаянія, въ ожиданіи, что мы примемъ его съ радостью, какъ свѣтлую дорогу, открытую для нашей надежды; это тотъ непоколебимый методъ, который позднѣе осуждалъ со всею горячностью юности Вовенаргъ. "Нѣтъ вовсе противорѣчій въ природѣ, восклицалъ онъ, мнимые философы усиливаются привлечь къ себѣ вниманіе людей, заставляя ихъ подмѣчать въ нашемъ духѣ противорѣчія и трудности, созданныя ими самими. Кто запутывалъ такимъ образомъ вещи, чтобы потомъ приписать себѣ заслугу распутыванія, тотъ шарлатанъ въ морали". Вовенаргъ проникнутъ былъ духомъ XVIII в.; онъ не зналъ, до какой степени Паскаль былъ искрененъ, съ какимъ волненіемъ онъ разсматривалъ самъ себя, какъ неразрѣшимую загадку, какъ проблемму, которую можно рѣшить только признаніемъ истинности религіи.
   Послѣдуемъ за Паскалемъ въ его захватывающемъ и сильномъ изложеніи противорѣчій человѣческой природы и посмотримъ, какъ онъ заставляетъ насъ откровенно удивляться самимъ себѣ. Первыми признаками необычайнаго нашего ослѣпленія служитъ въ глазахъ Паскаля индифферентность огромнаго числа людей къ самымъ грознымъ вопросамъ, легкое отношеніе къ жизни и непредусмотрительность къ смерти, даже когда мы въ двухъ шагахъ отъ нея и притомъ не имѣемъ никакого оплота противъ грозящаго намъ обращенія въ ничто или гнѣва оскорбленнаго Бога, кромѣ этого столь непрочнаго обладанія жизнью. Не есть-ли это такое состояніе духа, которое противорѣчитъ здравому смыслу и необъяснимо съ помощью одного разума? Какъ же это иные люди гордятся этимъ незнаніемъ будущаго, гордятся даже этою индифферентностью, бравируютъ передъ Богомъ, который существуетъ при всемъ томъ, какъ для тѣхъ, которые не заботятся вовсе познать Его или даже хулятъ Его, такъ для тѣхъ, которые созерцаютъ и почитаютъ Его? Есть-ли состояніе болѣе жалкое, какъ сомнѣваться, не ища выхода изъ сомнѣнія, и гордиться своимъ сомнѣніемъ? Но "человѣкъ такъ исказилъ свою природу, что въ его сердцѣ есть даже сѣмя радости по этому поводу". Онъ предпочитаетъ вовсе не заботиться о рѣшеніи этой великой задачи и, чтобы избѣжать случая видѣть самого себя воочію, онъ придумалъ развлекать себя. Игры, охота, честолюбіе, политика -- вотъ сколько развлеченій. Духовная нищета человѣка положила основаніе всему этому, но все это не излѣчило этой нищеты.
   Кромѣ того, увлеченіе даже самымъ важнымъ изъ нашихъ интересовъ не что иное, какъ одна изъ окружающихъ насъ со всѣхъ сторонъ иллюзій. Все вокругъ насъ есть ложь, пустая внѣшность, плохо скрывающая дѣйствительные недостатки, все лице мѣрная условность, или, какъ энергично выражается Паскаль, властвующій обманъ. За недостаткомъ истиннаго знанія и истинной правды, знаніе и справедливость инстинктивно прикрываются пышной внѣшностью и поражаютъ воображеніе человѣка; весь міровой строй покоится на взаимныхъ обманахъ, вошедшихъ въ привычку. "Человѣкъ не что иное, какъ притворство, ложь и лицемѣріе, въ отношеніи къ самому себѣ и въ отношеніи къ другимъ. Онъ не хочетъ, чтобы ему говорили истину, онъ избѣгаетъ и самъ говорить ее другимъ; всѣ эти склонности, столь уклонившіяся отъ справедливости и разумности, имѣютъ естественный корень въ его сердцѣ." И далѣе, какъ повѣрить, что мы въ состояніи достигнуть истины, когда мы привязаны или скорѣе затеряны въ небольшомъ углу этой земли, когда видимый міръ не что иное, какъ одна черта на "обширномъ лонѣ природы". Вися между двумя пропастями безконечности и ничтожества, не будучи въ состояніи обнять ни безконечно великаго, ни безконечно малаго, человѣкъ, благодаря своей несоизмѣримости, стоитъ даже далеко отъ дѣйствительности. Знаетъ-ли онъ немного больше или немного меньше, беретъ-ли онъ вещи скорѣе сверху или скорѣе снизу, онъ все равно всегда безконечно далекъ отъ конца и начала вещей; конецъ и начало постоянно одинаково ускользаютъ отъ него, онъ постоянно въ обманѣ.
   Между тѣмъ, это естественное для насъ состояніе находится въ противорѣчіи съ нашей истинной наклонностью. Мы стремимся знать и притомъ знать достовѣрно. "Мы горимъ желаніемъ найти прочную кладку и самый твердый базисъ, чтобы построить на немъ башню, которая возвышалась бы въ безконечность; но весь нашъ фундаментъ рушится и земля зіяетъ пропастью". Безсиліе познать и потребность знать -- это еще только одна сторона нашего величія и нашей ничтожности. Паскаль открываетъ его въ нихъ самихъ. Имѣть величіе значитъ, въ концѣ концовъ, чувствовать себя жалкимъ; разрушенный домъ, срубленное дерево не жалки сами себѣ! Мы жалки, какъ властелинъ, какъ король, лишенный владѣній. Мы жалки до послѣдней степени, но все-таки въ насъ живъ инстинктъ, насъ возвышающій. "Человѣкъ не что иное, какъ тростникъ, очень слабый отъ природы, по этотъ тростникъ мыслитъ"... Не хочется прерывать, хотѣлось бы привести цѣликомъ тѣ приковывающія вниманіе страницы, гдѣ Паскаль говоритъ о величіи и ничтожествѣ человѣка. Онъ, такъ сказать, резюмировалъ свою мысль слѣдующими словами: "Если онъ хвалится, я его унижаю; если онъ унижаетъ себя, я его восхваляю; я противорѣчу ему постоянно, до тѣхъ поръ, пока онъ не пойметъ, что онъ непостижимое чудовище".
   И такъ, вопросъ поставленъ, обнаружено противорѣчіе человѣческой природы: что скажутъ на это философы? Они водятъ только одну или другую сторону; они попадаютъ, увлекая насъ съ собой, то въ одну, то въ другую крайность. "Одни, говоритъ Паскаль, рѣшили отречься отъ страстей и стать Богомъ, другіе отречься отъ разума и стать скотомъ". Но добродѣтель стоиковъ это только "лихорадочное движеніе, которому не можетъ подражать здоровый". Что касается другихъ, тѣхъ, которые предлагаютъ намъ искать счастья въ развлеченіяхъ, то они насъ обманываютъ: болѣзни неизбѣжны. Та-же война между скептиками и догматиками и съ обѣ. ихъ сторонъ та-же ошибка. "Мы испытываемъ подчасъ безсиліе доказать, не поддающееся никакому сомнѣнію". Гдѣ же выходъ и кто намъ скажетъ, что мы такое?
   Вотъ тутъ-то Паскаль и торжествуетъ: "Какую, значитъ, химеру представляетъ человѣкъ, восклицаетъ онъ, какую рѣдкость, какое чудовище, какой хаосъ, какой предметъ противорѣчій, какое диво! Это судья всѣхъ вещей, глупый червь земляной, хранитель истины, клоака неизвѣстности и ошибокъ, слава и отбросокъ вселенной". Но это самое опредѣленіе и есть то, которое даетъ намъ христіанская религія, представляя человѣка падшимъ вслѣдствіе первороднаго грѣха и все таки сохраняющимъ въ себѣ неизгладимые слѣды его славнаго происхожденія. Вотъ къ чему Паскаль хотѣлъ прійти, вотъ къ какой цѣли стремился весь его трудъ. Онъ хотѣлъ, чтобы изъ нашего собственнаго самонаблюденія, помимо всякаго религіознаго вѣрованія, вышло такое изображеніе человѣка, какое можетъ признать одно христіанство, которое согласовалось бы вполнѣ съ ученіемъ христіанства и притомъ съ нимъ однимъ, которое могла бы объяснить и оправдать одна тайна грѣхопаденія. Эта тайна можетъ "распутать эту запутанность человѣческой природы". Если бы человѣкъ никогда не былъ испорченъ, то онъ обладалъ бы невинностью, счастьемъ и истиной. Если бы онъ всегда былъ испорченнымъ, то онъ не имѣлъ бы никакого понятія объ истинѣ и красотѣ. Но онъ уклонился отъ совершенства -- отсюда это удивительное смѣшеніе инстинктивнаго величія и дѣйствительной ничтожности. Тайна грѣхопаденія, т. е. идея наслѣдственнаго грѣха, наказуемаго преемственно отъ отца къ сыну, "жестоко задѣваетъ" наше жалкое понятіе о справедливости, "между тѣмъ въ этой тайнѣ, самой непостижимой изъ всѣхъ, мы непостижимы для самихъ себя. Узелъ нашего существованія завязанъ на днѣ этой пропасти, такъ что человѣкъ болѣе непонятенъ безъ этой тайны, чѣмъ эта тайна непонятна человѣку".
   Если кто здѣсь скажетъ съ улыбкою: "Только-то? это и есть рѣшеніе грознаго искателя, который такъ гордо отвергалъ всѣ другія рѣшенія и котораго, повидимому, такъ трудно удовлетворить!" Если кто скажетъ такъ, тотъ несправедливъ къ Паскалю и не совсѣмъ понялъ замѣчательную попытку этого великаго и искренняго ума рѣшить вопросъ. Прежде всего нужно сознаться" что это точное соотвѣтствіе между истинною природою человѣка и тайною грѣхопаденія имѣетъ свое значеніе и всѣ права на обсужденіе, если только оно ясно установлено; когда Паскаль восклицаетъ: "Чтобы быть истинною, религія должна понять нашу природу, наше величіе и ничтожество и объяснить то и другое; à какая религія сдѣлала это, кромѣ христіанской? Никакая другая не поняла, что человѣкъ есть самое превосходное твореніе... Ни одна религія не научила питать отвращеніе къ самому себѣ..." Когда Паскаль выражаетъ подобныя мысли и развиваетъ ихъ по своему методу, то нужно быть очень упорнымъ или вполнѣ слѣпымъ, чтобы нисколько не тронуться и не сказать вслѣдъ за нимъі "Дѣйствительно, есть странное совпаденіе между объясненіями, предлагаемыми христіанствомъ, и природой человѣка". Далѣе, Паскаль, который далекъ, насколько можно, отъ всякаго притворства и не имѣетъ ни малѣйшей склонности преувеличивать силу своихъ доводовъ или твердость своего собственнаго вѣрованія, нисколько и не заявляетъ претензіи, чтобы тайна грѣхопаденія была яснымъ рѣшеніемъ задачи, которое онъ далъ и къ которому принудилъ насъ прибѣгнуть. Онъ настаивалъ только на томъ, что если мы принимаемъ это рѣшеніе, то оно объясняетъ вопросъ, что онъ не можетъ быть объясненъ никакимъ другимъ рѣшеніемъ и что, слѣдовательно, это рѣшеніе долженъ принять нашъ умъ даже и тогда, когда онъ попытался-бы избѣжать его. Онъ признается въ то-же время, что это рѣшеніе темно, даже болѣе, что оно является "безуміемъ передъ людьми", и самъ на него смотритъ точно такъ-же, и мы не можемъ сказать, что онъ хочетъ обмануть насъ. Этотъ толкователь христіанской религіи каждую минуту признаетъ таинственность грѣхопаденія съ обычною ему чистосердечностью, потому что въ самой этой таинственности онъ видитъ большое доказательство того, къ вѣрѣ во что онъ хочетъ насъ привести. Дѣйствительно, въ нашей душѣ исчезъ даже всякій слѣдъ сознанія грѣхопаденія, оно почти невидимо для нашихъ собственныхъ глазъ, если только не откроетъ ихъ благодать. Мы не сознаемъ себя падшими, мы не сознаемъ себя спасенными и, слѣдовательно, не можемъ ими быть, если благодать, которая пребываетъ вездѣ, гдѣ хочетъ, не сдѣлаетъ нашъ духъ или скорѣе наше сердце доступнымъ для этихъ великихъ тайнъ. Эта темнота религіи для насъ служитъ, значитъ, просто признакомъ того, что благодать еще не осѣнила насъ. Такъ понималъ это Паскаль, желая, чтобы и мы также понимали его. Сомнѣніе или попытка къ сомнѣнію была для него одинаковаго значенія: сомнѣніе дѣлалось, такимъ образомъ, двойной мукой для этой тревожной дущи.
   Если, однако, религія не темна только для избранныхъ душъ, хотя она одна можетъ объяснить и оправдать свойства человѣческой природы, если, выдавая тайну за рѣшеніе задачи, Паскаль сознается, что ему, можетъ быть, вовсе не удалось убѣдить насъ, то испытываетъ-ли онъ другія средства убѣжденія или такъ и оставляетъ насъ, пока мы не получимъ помощи съ неба? Нѣтъ, онъ не покидаетъ насъ такъ скоро; если онъ на минуту даетъ намъ отдохнуть. то для того только, чтобы въ слѣдующую минуту сильнѣе на насъ напасть и одолѣть насъ. Онъ показалъ намъ, что христіанская вѣра одна только способна удовлетворить наши мыслительныя способности; теперь онъ доказываетъ, что подчиненіе христіанской вѣрѣ единственный выборъ, который мы можемъ сдѣлать, если хотимъ соображаться съ нашими интересами, и эти страницы, извѣстныя прежде только въ искаженномъ и переиначенномъ видѣ, принадлежатъ, можетъ быть, къ самымъ увлекательнымъ во всемъ этомъ замѣчательномъ произведеніи.
   

III.

   Разсчетъ Паскаля, пріобрѣтшій такую извѣстность, имѣетъ цѣлью заставить насъ, но имя самаго очевиднаго нашего интереса, держать пари, что Богъ всю христіанскую религію съ ея тайнами и требованіями основалъ на двухъ пунктахъ, которые, дѣйствительно, разъ ихъ допустить, дѣлаютъ этотъ разсчетъ непоколебимымъ: первый пунктъ состоитъ въ томъ, что религія полна неизвѣстности, и что мы неспособны постигнуть истины въ вопросѣ о религіи съ помощью изученія природы, какъ постигаемъ ее въ другихъ вопросахъ; второй,-- что мы не можемъ все-таки уклониться отъ принятія того или другого рѣшенія, потому что, если Богъ и христіанство истинны и мы откажемся ихъ признать, то подвергнемся послѣ смерти божеситенному гнѣву; выходитъ, что не принять пари значитъ стать на противную сторону, что намъ остается только одинъ выборъ -- держать пари, что Богъ существуетъ, или держать пари, что Онъ не существуетъ.
   Примемъ-ли этотъ отрывокъ за настоящій діалогъ, какъ иные утверждаютъ, такъ что невѣрующій представляется ведущимъ бесѣду съ Паскалемъ, или скорѣе будемъ видѣть въ немъ бесѣду писателя съ самимъ собою, причемъ онъ одновременно ставитъ возраженія и даетъ отвѣты,-- во всякомъ случаѣ, Паскаль съ самаго начала этой бесѣды соглашается безъ колебаній, что Богъ и религія недоступны усиліямъ одного нашего ума. "Богъ, не имѣя ни частей, ни границъ, не имѣетъ никакого соотношенія съ нами. Мы неспособны постичь умомъ ни того, что такое Онъ, ни того, есть-ли Онъ". Что касается религіи, то, хотя немного можно видѣть ея скрытое содержаніе изъ Св. Писанія и пр., сами христіане признаютъ, что они не въ состояніи дать о ней самаго яснаго отчета. Они объявляютъ, излагая ученіе религіи міру, что оно глупость, съ точки зрѣнія разума. Между тѣмъ, они -- правы или не правы; Богъ есть или Его нѣтъ. Разсужденіе ничего тутъ не можетъ рѣшить: "Насъ раздѣляетъ безконечный хаосъ. Приходится биться объ закладъ о конечномъ предѣлѣ этого безконечнаго пространства: тамъ, на этомъ предѣлѣ только, выпадетъ орелъ или рѣшетка. Что вы поставите въ закладъ?" Разумъ совѣтуетъ, и Паскаль согласенъ съ этимъ, не держать пари все-таки ни за, ни противъ, потому что никакъ невозможно предвидѣть, выиграешь или проиграешь; но держать пари все-таки нужно: "Это уже не въ вашей волѣ, вы уже впутались въ дѣло". На какую-же сторону стать? Шансы равны, такъ какъ возможенъ одинъ выборъ -- знать, есть-ли Богъ или Его нѣтъ. Вѣроятность выигрыша и проигрыша одинакова, и мы не находимъ никакого повода уклониться въ одну или другую сторону. Но въ чемъ заключается этотъ выигрышъ и въ чемъ проигрышъ, другими словами: какія приходится сдѣлать ставки?
   Съузивши такимъ образомъ рамки вопроса и поставивши интересъ, изъ-за котораго держится пари за или противъ, въ зависимость отъ относительной величины ставокъ, Паскаль легко добивается цѣли и заставляетъ насъ, въ силу самаго простого разсчета, держать пари за утвердительный отвѣтъ. Какую, въ самомъ дѣлѣ, можемъ мы поставить ставку? Мы должны пожертвовать всею своею жизнью -- принять обязательство повиноваться требованіямъ христіанства, если только это обязательство можно назвать жертвой. Вотъ чѣмъ мы рискуемъ, держа пари, что Богъ есть, такъ какъ, если Бога нѣтъ, то мы не будемъ вознаграждены за эту жертву, и наша ставка пропадетъ. Но если Богъ есть, взамѣнъ жалкой ставки, которою мы рискуемъ, мы выиграемъ безсмертіе и блаженство, т. е. безконечность безконечно счастливой жизни; и такъ мы рискуемъ конечнымъ (къ тому-же какъ печально это конечное!) для безконечнаго, иначе говоря, мы держимъ такое пари, какое насъ заставилъ-бы держать даже самый узкій, самый низкій, самый пошлый интересъ. Съ другой стороны, если-бы мы держали пари, что Богъ не существуетъ, или, что сводится къ одному и тому-же, если-бы мы отказались держать пари, а Богъ существуетъ, то мы, правда, сберегли-бы и промотали-бы по своей прихоти свою великую ставку, но зато мы потеряли-бы неоцѣнимый выигрышъ, предложенный намъ; даже болѣе, мы искупили бы свой грубый разсчетъ или свой отказъ сдѣлать разсчетъ вѣчными наказаніями, потому что "Богъ" означаетъ здѣсь все христіанство, а слѣдовательно, означаетъ и дѣйствительность страданій, которыя грозятъ на томъ свѣтѣ невѣрующимъ.
   Положимъ, нужно держать пари, такъ какъ заставляетъ необходимость, и притомъ держать пари за дѣйствительность Бога и религіи, потому что этого требуетъ нашъ интересъ; но вѣдь для этого и самой доброй воли можетъ не хватить, вѣра не есть актъ чистой воли, бываетъ такъ, что иной не въ состояніи вѣрить. Извѣстно, что сказалъ на это Паскаль. Онъ съ удивительнымъ чистосердечіемъ, которое будетъ вѣчной прелестью его произведенія, ставитъ самого себя въ примѣръ; онъ испыталъ это; онъ знаетъ эту дорогу; нужно поступать такъ, какъ поступаютъ вѣрующіе, посѣщать богослуженія, исполнять требованія и обряды церкви, поглупѣть, т. е., какъ это видно изъ "Мыслей" Паскаля, наложить молчаніе на опасныя тонкости разума и склониться подъ постоянно возрастающимъ бременемъ привычки: "Привычка это наша природа, говоритъ онъ; кто пріучаетъ себя къ вѣрѣ, тотъ вѣритъ и не можетъ уже не бояться ада". И такъ, вѣра придетъ сама собою, по привычкѣ, не говоря уже о благодати; и человѣкъ тотчасъ пойметъ, что то конечное, которымъ онъ рисковалъ, ничто въ сравненіи съ безконечнымъ; мало того, онъ пойметъ, что изъ этой жизни нельзя сдѣлать лучшаго употребленія, какъ поставить ее на ставку, что ее нельзя лучше устроить даже съ точки зрѣнія земного счастья, тѣмъ болѣе, что моментъ жизни, которымъ человѣкъ рискнетъ для вѣчнаго блаженства, вмѣсто того, чтобы посвятить его удовольствію, почти мимолетенъ: "Что вы мнѣ обѣщаете помимо печалей? вѣдь только лѣтъ десять безуспѣшныхъ попытокъ угодить самолюбію?" Десять лѣтъ жизни или около -- вотъ и вся ставка.
   Таково содержаніе той чудной главы, которой Паскаль, столь отличающійся умѣньемъ выразить мысль однимъ словомъ, одной чертой, далъ въ своихъ замѣткахъ названіе: "Безконечное ничто", желая этимъ сказать, что тутъ дѣло идетъ о томъ, чтобы заставить человѣка поставить въ закладъ "ничто" за "безконечность", т. е. человѣческую жизнь за вѣчность. Онъ могъ-бы обнять все и другимъ названіемъ, которое точно резюмируетъ его мысли: "Средства достигнуть вѣры: разумъ, привычка, вдохновеніе", если подъ разумомъ понимать ясный практическій разсчетъ, основанный на разумѣ, который принуждаетъ насъ держать пари, что Богъ существуетъ и христіанская религія истинна, а подъ привычкой -- тѣ испытанные имъ практическіе пріемы, которые онъ рекомендуетъ, чтобы исправить по должному пути человѣческую природу, заставить ее принять привычки, отъ которыхъ она не могла-бы потомъ отказаться, чтобы вызвать вѣру, идя впереди ея; наконецъ, подъ вдохновеніемъ нужно понимать помощь свыше, благодать, которая увѣнчаетъ, если это угодно Богу, наши великія усилія и которая одна можетъ сдѣлать истиннымъ христіаниномъ человѣка, который сначала былъ побужденъ однимъ практическимъ разсчетомъ идти къ религіи, заставляющей отказаться отъ всѣхъ личныхъ интересовъ.
   И такъ, вотъ, насколько можно вывести изъ сопоставленія отрывковъ, основные пункты апологіи или скорѣе доказательства, на которомъ Паскаль задумалъ утвердить истинность христіанства, выставить тѣ главные мотивы, которые побуждаютъ насъ вѣрить. Оставляя въ сторонѣ не безъ нѣкотораго пренебреженія обычные способы доказательствъ бытія Божія, созерцаніемъ, напр., устройства природы, чисто метафизическими доводами или древностью и всеобщностью вѣрованій, избѣгая избитыхъ путей и идя прямо къ сердцу человѣка, онъ такъ изображаетъ послѣдняго, что дѣлаетъ иначе необъяснимымъ положеніе его въ этомъ мірѣ, какъ съ помощью тайнъ грѣхопаденія и наслѣдственности первороднаго грѣха; а чтобы сдѣлать эти тайны основами религіи, ему не было нужды быть янсенистомъ, ему достаточно было быть христіаниномъ. Потомъ, допуская, что этотъ родъ доказательства можетъ не оказать дѣйствія на человѣческій разумъ, окутанный, какъ онъ самъ это описалъ, густою тьмою, которую прорѣзываютъ только нѣсколько лучей свѣта, онъ, помимо своихъ собственныхъ усилій, ставитъ нашу тревожную душу лицомъ къ лицу передъ тѣмъ неизвѣданнымъ пространствомъ, въ которое готова насъ кинуть смерть, и повелительно требуетъ отъ насъ выбора между легкопереносимымъ подчиненіемъ вѣрѣ и ужасною будущностью среди вѣчныхъ мученій. И такъ, если проникнуть въ сущность вещей, вотъ два естественныхъ основанія для вѣры, предложенныя Паскалемъ уму и сердцу человѣка, по крайней мѣрѣ, въ томъ, что до насъ дошло отъ него. Они имѣютъ свою силу, но нужно-ли прибавлять, что они не совсѣмъ безспорны, что трудъ Паскаля, даже если-бы онъ былъ окончательно отдѣланъ и даже если-бы міръ управлялся логикой, не былъ-бы способенъ изгнать изъ міра невѣріе?
   Мы не говоримъ, что методъ, которому Паскаль рѣшилъ слѣдовать, устанавливая между нравственнымъ состояніемъ человѣка и тайной грѣхопаденія столь же необходимое соотношеніе, какъ между слѣдствіемъ и причиной,-- методъ его не могъ-бы привести къ несомнѣнности; но этотъ методъ приводитъ къ такому концу только тогда, когда его прилагаютъ къ предметамъ, которые человѣческій разумъ способенъ понять несомнѣнно, съ полной достовѣрностью. Когда, напр., кто-нибудь, показывая намъ обрѣзъ банковаго билета, заявляетъ, что билетъ этотъ отрѣзанъ изъ такой-то книги и что между обрѣзомъ оставшагося въ книгѣ листа и обрѣзомъ билета существуетъ точное соотвѣтствіе, и въ доказательство приставляетъ одинъ билетъ къ другому, такъ что дѣйствительно обрѣзъ листа въ книгѣ совпадаетъ и точно дополняетъ обрѣзъ билета, то мы имѣемъ на лицо полное доказательство, которое убѣждаетъ насъ съ высшею степенью достовѣрности, на какую только можетъ человѣкъ претендовать. Точно также, когда геологъ показываетъ, что двѣ горы, всѣ выемки и выступы которыхъ настолько соотвѣтствуютъ, повидимому, другъ другу, что выходящіе углы одной горы могутъ наполнить входящіе углы другой, нѣкогда были соединены вмѣстѣ и потомъ какою-то силою были раздѣлены, то онъ даетъ намъ фактъ, который, если не можетъ быть доказанъ съ такою очевидностью, какъ предыдущій, за то имѣетъ признаки вѣроятности, близкой къ достивѣрности. Наконецъ, если какая-нибудь научная гипотеза, въ родѣ закона всеобщаго тяготѣнія, не можетъ быть постигнута осязаніемъ и должна быть принята, какъ необходимое умозаключеніе, она все таки имѣетъ то преимущество, что объясняетъ намъ факты матеріальные и очевидные, и притомъ столь многочисленные, что никому не придетъ въ голову оспаривать ихъ; и хотя-бы эти факты можно было объяснять иначе, она ихъ объясняетъ такимъ простымъ образомъ, который ни въ чемъ не можетъ задѣть человѣческаго ума; она не ведетъ за собой никакого противорѣчія, не нарушаетъ ни одного изъ тѣхъ первичныхъ понятій, которыя составляютъ, такъ сказать, основы нашего разумѣнія.
   Паскаль, въ силу того, что онъ христіанинъ и понимаетъ христіанство, не можетъ приписать и дѣйствительно не приписываетъ подобнаго значенія тайнѣ грѣхопаденія, выставленной имъ, какъ объясненіе нравственнаго міра. Эту тайну нельзя видѣть тѣлесными очами, какъ мы видимъ листъ, отъ котораго оторванъ банковый билетъ, или совпаденіе выступовъ и выемокъ горы; ее можно только представить въ умѣ; и вмѣсто того, чтобы съ готовностью принять ее, какъ напр. принимаемъ гипотезу всеобщаго тяготѣнія, умъ человѣческій, предоставленный самому себѣ, тотчасъ отвергаетъ эту наслѣдственность грѣха и преемственность наказанія, какъ несовмѣстимыя съ его собственными понятіями о справедливости и какъ еще болѣе непримиримыя съ тѣмъ представленіемъ, которое онъ дерзаетъ имѣть о Божеской справедливости. Паскаль самъ заявляетъ, что эта тайна сильно задѣваетъ своимъ противорѣчіемъ разумъ; а чтобы обязать разумъ подчиниться, для этого не достаточно настаивать, что задача нравственнаго состоянія человѣка можетъ быть объяснена только этой тайной. Въ самомъ дѣлѣ, разумъ имѣетъ не одинъ исходъ, чтобы ускользнуть отъ заключенія, выведеннаго Паскалемъ. Можно сказать, что эта задача имѣетъ и какое-нибудь другое рѣшеніе, которое Паскаль не замѣтилъ: допуская даже вслѣдъ за Паскалемъ, что подобное лучшее рѣшеніе никому неизвѣстно, все-таки приходится сказать, что отсутствіе хорошаго рѣшенія не должно необходимо заставить насъ принять худшее. Кромѣ того, можно оспаривать основанія задачи, можно сказать, какъ это сдѣлалъ Вовенаргъ, что она невѣрно поставлена, что природа человѣка вовсе не такова, какою ее изображаетъ Паскаль, потому что подробности человѣческаго сердца менѣе доступны наблюденію и менѣе ярко поражаютъ взоръ, чѣмъ обрѣзъ бумаги, выемки горы или передвиженіе небесныхъ свѣтилъ. И такъ, ни изложеніе задачи, ни рѣшеніе, данное Паскалемъ, не уничтожаютъ всякаго повода къ сомнѣнію; все это, вмѣстѣ съ другими вопросами, можетъ быть вовлечено въ потокъ спорныхъ человѣческихъ размышленій.
   Что касается пари и рѣшительной необходимости держать его, поставленной въ основу тонкой аргументаціи Паскаля, то эта необходимость существуетъ только для того, кто сомнѣвается въ истинности христіанской религіи и въ реальности ада, а не для того, кто абсолютно отрицаетъ то и другое, потому что для ума, настроеннаго подобнымъ образомъ, не существуетъ альтернативы, въ которую заключаетъ насъ Паскаль; шансы выигрыша, составляющіе необходимый элементъ заклада, исчезаютъ, и какъ бы ни коротка была жизнь, все-таки нѣтъ резона ставить ее на ставку за ничто. Правда, что цѣлый трудъ Паскаля имѣетъ цѣлью доказать намъ, что мы одинаково неспособны ни утверждать, ни отрицать что-либо; правда, что Паскаль искусно старается поставить насъ въ такое состояніе всеобъемлющаго сомнѣнія, при которомъ предложеніе пари становится разумнымъ. Но можно и не быть въ такомъ состояніи, можно сомнѣваться во многомъ и въ то-же время нѣкоторыя вещи вполнѣ отрицать, и лишь только адъ окажется въ числѣ послѣднихъ, аргументація Паскаля тотчасъ перестаетъ убѣждать. И такъ, необходимость держать пари оказывается, если держаться Паскаля, нисколько не болѣе неизбѣжной, чѣмъ рѣшеніе задачи нравственной жизни, и можно прочитать всю его безсмертную книгу и все-таки не найти секрета, который долженъ-бы покончить всѣ наши сомнѣнія. Есть на этихъ краснорѣчивыхъ страницахъ чѣмъ привести въ замѣшательство умъ, но нечѣмъ его покорить. Тутъ за то есть чѣмъ и тронуть его. Если Паскаль не достигъ намѣченной цѣли, которая, можетъ быть, и недостижима, за то онъ оставилъ на своемъ пути неизгладимые слѣды, передъ которыми всегда будетъ возобновляться удивленіе человѣка. Не одинъ онъ хотѣлъ остановить наше вниманіе на непрочности нашихъ привязанностей и на суетности нашихъ стремленій. Монтэнь, напр., еще до него осмѣивалъ наше знаніе, нашу справедливость, наши честолюбивыя занятія, нашу дѣланую жизнь, наше высокое мнѣніе о самихъ себѣ. Но онъ это дѣлалъ для собственнаго удовольствія и безъ особой цѣли. Паскаль же, тронутый аргументами Монтэня больше, чѣмъ самъ Монтэнь, дѣлалъ это съ такою болью, съ такимъ желаніемъ насъ убѣдить, что его удары, менѣе многочисленные, но за то сильнѣе поражающіе, всѣ доходятъ до самаго сердца. А когда среди этого часто гордаго и строгаго краснорѣчія пробивается наружу смягченный языкъ христіанина, какъ глубоко и живо онъ трогаетъ душу! "Іисусъ Христосъ, говоритъ онъ, Божество, къ которому приближаются безъ гордости и передъ которымъ унижаются безъ отчаянія". Это глубокое смиреніе и дало его языку такую грусть и прелесть, которыя способны вызвать новое эхо во всѣхъ душахъ.
   Наконецъ, если Паскаль не вездѣ правъ, онъ все таки часто очень правъ; онъ трогаетъ все способное чувствовать и мыслить въ родѣ человѣческомъ, когда съ несравнимымъ краснорѣчіемъ распространяется о безполезности нашихъ развлеченій и о таинственномъ, но несомнѣнномъ законѣ, который соединилъ въ нашемъ смертномъ существованіи неутомимую жажду счастья съ невозможностью достичь его. Есть возрастъ, въ которомъ человѣкъ не достаточно чувствуете что Паскаль правъ, но есть возрастъ, въ которомъ онъ чувствуетъ, что Паскаль слишкомъ правъ. Но даже и тогда природа беретъ свое и насмѣхается надъ нами, подстрекая насъ постоянно надѣяться, вопреки всякой надеждѣ. "Если то-то со мною случилось бы, я былъ-бы счастливъ", вотъ слова, которыя до смерти твердятъ уста и сердце человѣка; но, произнося ихъ, мы поддаемся той самой иллюзіи, въ которой Лукрецій упрекаетъ тѣхъ, которые черезъ мѣру озабочены, какъ бы не быть лишеннымъ погребенія. "Вы, сами того не замѣчая, говоритъ жестокій поэтъ, воображаете себя стоящими около вашего трупа и съ печалью смотрящими, какъ его растерзали птицы и звѣри":
   
   "Иной еще живъ, а только представитъ себѣ,
   Какъ будутъ по смерти трупъ его птицы и звѣри терзать,
   И жаль ему станетъ себя, не въ силахъ себя онъ спасти,
   Не въ силахъ отъ трупа себя отдѣлить; стоитъ онъ безсильно
   И съ болью сердечною видитъ, какъ оскверняютъ его".
   
   Точно также и мы въ своихъ мечтахъ о счастьи всегда воображаемъ себя такими, что будто мы уже обладаемъ тѣмъ, чего желали; но если съ нами случается это неожиданное благо, если даже оно какимъ-нибудь чудомъ окажется тѣмъ самымъ, о которомъ мы мечтали, то малѣйшее измѣненіе нашего существа, неуловимая перемѣна въ пружинахъ нашего тѣла или нашей души мѣшаютъ намъ имъ наслаждаться, и мы тогда говоримъ: "только-то?" Если-же сверхъ ожиданія мы примемъ это счастье отъ всего сердца, если мы охватимъ его всѣми своими силами, то это увлеченіе продолжается вѣдь не больше минуты; не успѣетъ наше сердце забиться, какъ уже все кончилось или помрачилось:
   
   "Surgit amari aliquid quod in ipsis floribus angat...
   
   Паскаль говоритъ правду: все, что только есть подъ солнцемъ, оказывается жалкимъ и несовершеннымъ; онъ самъ служитъ тому доказательствомъ. Какъ несовершенна матерія, какую жалкую она ведетъ борьбу съ духомъ! Какъ скоро изнашивается и какъ часто болѣетъ это тѣло, заключающее въ себѣ такой источникъ свѣта, помрачающее его и наконецъ погашающее! А какую удивительную смѣсь величія и ничтожества, правды и химеръ, проницательности и грёзъ представляетъ этотъ самый духъ! Какія терзанія сердца получаются въ обмѣнъ за нѣсколько чистыхъ радостей, испытываемыхъ мыслью! Плодъ, съѣденный червемъ, поле битвы, покрытое трупами, дитя, умирающее среди болѣзней, свободный народъ, впадающій въ рабство, не представляютъ такой печальной задачи для нашей любознательности и не заявляютъ себя такъ громко, какъ такая жизнь заявляетъ о несовершенствѣ всего, что есть въ мірѣ. Но это еще не все: въ самомъ зрѣлищѣ этихъ терзаній и этихъ развалинъ заключается какая-то красота, которая ласкаетъ самыя таинственныя фибры человѣческаго сердца. Если-бы Паскаль былъ столько-же проницателенъ, но болѣе удовлетворялъ-бы разуму, если-бы онъ былъ столько-же краснорѣчивъ, но менѣе истерзанъ, то онъ менѣе останавливалъ-бы на себѣ нашъ взоръ! Но мы не можемъ оторвать глазъ отъ пламени, которое его сожигаетъ, подобно тому, какъ римляне удивлялись измѣняющимся краскамъ, которыми переливалась медленно умирающая мурена, или какъ мы сами удивляемся страннымъ и блестящимъ краскамъ, которыя можно наблюдать въ извѣстнаго рода цвѣтахъ, если напоить ихъ ядомъ.
   

Мысли Паскаля.

ГЛАВА I.
Противъ невѣрія атеистовъ.

   .... Пусть по крайней мѣрѣ они постараются, прежде чѣмъ оспаривать религію, узнать, какова она. Если-бы она хвалилась, что ясно видитъ Бога, что Онъ доступенъ ей открыто, безъ всякаго покрова таинственности, тогда другое дѣло: они могли-бы оспаривать ее, утверждая, что въ мірѣ они ничего не видятъ такого, что указывало-бы на Бога съ подобною очевидностью. Но вѣдь религія, напротивъ, утверждаетъ, что люди ходятъ во мракѣ и въ удаленіи отъ Бога, что Онъ скрытъ отъ непосредственнаго воспріятія: въ Св. Писаніи Онъ даже называетъ себя Непостижимымъ; притомъ-же религія одинаково старается утвердить два положенія, во-первыхъ, что Богъ установилъ въ церкви замѣтные признаки, по которымъ могли-бы Его узнать тѣ, кто ищетъ Его искренно, и во-вторыхъ, что Онъ тѣмъ не менѣе скрылъ эти признаки настолько, что Его могутъ замѣтить только тѣ, которые ищутъ Его отъ всего своего сердца. Какая-же послѣ этого польза кричать, что имъ ничто въ мірѣ не указываетъ прямо на Бога, когда они сами, какъ видно изъ ихъ признаній, пренебрегаютъ отысканіемъ истины? Вѣдь то невѣдѣніе, въ которомъ они находятся и которое они ставятъ въ упрекъ церкви, только еще больше устанавливаетъ второе изъ указанныхъ выше положеній, не задѣвая перваго; вмѣсто того, чтобы разрушать, оно только подтверждаетъ ученіе церкви.
   Оспаривая религію, они должны были-бы кричать, что они испробовали всѣ свои силы, искали ее всюду и даже въ томъ, что предлагаетъ церковь, для того, чтобы просвѣтиться религіей, нигдѣ не нашли никакого удовлетворенія. Если-бы они такъ говорили, то можно было бы по правдѣ сказать, что они оспариваютъ одну изъ ея претензій. Но я надѣюсь показать здѣсь, что никто изъ нихъ не былъ-бы въ правѣ сказать чего-либо подобнаго; я беру даже смѣлость утверждать, что никогда никто не дѣлалъ этого. Вѣдь всякому достаточно извѣстно, какимъ образомъ поступаютъ тѣ, которые дѣйствуютъ въ этомъ духѣ. Они думаютъ, что употребили всѣ свои силы на то, чтобы просвѣтить себя, если потратили нѣсколько часовъ на чтеніе какой-нибудь книги Св. Писанія и если задали-какому нибудь духовному лицу нѣсколько вопросовъ по поводу истинъ вѣры. Послѣ этого они хвалятся, что безуспѣшно искали отвѣтовъ въ книгахъ и у людей. Но, правда, я не могу не сказать имъ того, что я часто говорилъ, именно, что подобное нерадѣніе непростительно. Здѣсь дѣло идетъ не о какомъ-нибудь незначительномъ интересѣ какой-нибудь посторонней личности, къ которому можно было бы такъ легко относиться; здѣсь дѣло идетъ о насъ самихъ, о всемъ нашемъ.
   Вопросъ о безмертіи души такъ важенъ для насъ, столь глубоко насъ затрогиваетъ, что нужно потерять всякое чувство, чтобы не интересоваться знать что-нибудь по поводу этого Смотря по тому, есть-ли надежда на вѣчныя блага или нѣтъ, всѣ наши дѣйствія и всѣ наши мысли должны принять столь различныя направленія, что невозможно сдѣлать ни одного шага осмысленно и обдуманно, если не направлять его на ту точку, которая должна быть предѣломъ нашего существованія.
   Такимъ образомъ, нашъ первый интересъ и наша первая обязанность -- выяснить себѣ этотъ предметъ, отъ этого зависитъ все наше поведеніе. Поэтому то въ средѣ тѣхъ, которые не убѣждены въ безсмертіи души, я провожу громадную разницу между тѣми, которые стараются изъ всѣхъ силъ просвѣтить себя, и тѣми, которые живутъ, не налагая на себя подобнаго труда и не думая объ этомъ.
   Я могу имѣть только состраданіе къ тѣмъ, которые искренно горюютъ по поводу этого сомнѣнія, которые смотрятъ на него, какъ на величайшее изъ несчастій, и, не щадя ничего, чтобы выйти изъ него, дѣлаютъ это исканіе выхода своимъ главнымъ и самымъ серьезнымъ занятіемъ.
   Но я совершенно иначе смотрю на тѣхъ, которые проводятъ жизнь, не думая о послѣднемъ предѣлѣ жизни, и только потому, что въ самихъ себѣ не находятъ свѣта, который ихъ убѣдилъ бы, не заботятся искать его въ другомъ мѣстѣ и до конца изслѣдовать вопросъ, относится-ли это мнѣніе къ тѣмъ, которыя люди принимаютъ по легковѣрной простотѣ, или къ тѣмъ, которыя, хотя темны сами по себѣ, но тѣмъ не менѣе имѣютъ очень прочное и непоколебимое основаніе.
   Это нерадѣніе въ такомъ дѣлѣ, гдѣ рѣчь идетъ о нихъ самихъ, о ихъ вѣчности, о всемъ ихъ существѣ, меня не столько приводитъ въ состраданіе, сколько раздражаетъ; оно меня удивляетъ и ужасаетъ; оно чудовищно для меня. Я говорю это не въ силу набожнаго усердія къ духовному благочестію. Напротивъ, я хочу сказать, что заботу о будущемъ для души должно имѣть уже въ силу чисто-человѣческаго интереса, въ силу интереса самолюбія: для этого нужно видѣть только то, что видятъ и наименѣе просвѣщенные люди.
   Не нужно имѣть слишкомъ возвышенной души, чтобы понять, что въ этомъ мірѣ нѣтъ вовсе истиннаго и прочнаго удовлетворенія, что всѣ наши удовольствія только суета, что наши бѣдствія безконечны, что, наконецъ, смерть, ежеминутно намъ угрожающая, должна неминуемо въ короткое время довести насъ до страшной необходимости на вѣки исчезнуть или вѣчно быть несчастными.
   Нѣтъ ничего дѣйствительнѣе и ужаснѣе этого. Какъ-бы храбро мы ни относились къ этому, это -- конецъ, который ожидаетъ самую прекрасную въ мірѣ жизнь. Стоитъ только подумать объ этомъ, и придется сказать, что благо въ этой жизни несомнѣнно обусловлено надеждой на другую жизнь, что люди счастливы только по мѣрѣ того, какъ приближаются къ этой надеждѣ, что какъ для тѣхъ, которые имѣли полную увѣренность въ вѣчности, не будетъ уже несчастій, такъ нѣтъ счастья для тѣхъ, которые не имѣютъ въ себѣ никакого свѣта религіи.
   Большое, конечно, горе быть въ подобномъ сомнѣніи, но все-таки искать выхода изъ него составляетъ нашу неизбѣжную обязанность. Такимъ образомъ, кто сомнѣвается и не ищетъ выхода, тотъ одновременно очень несчастливъ и вполнѣ не правъ. А если, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ спокоенъ и доволенъ, если онъ громко заявляетъ объ этомъ и даже хвалится этимъ, если это самое состояніе сомнѣнія служитъ предметомъ его радости и хвастовства, то я не нахожу словъ, чтобы охарактеризовать это сумасбродное созданіе.
   Откуда берутся эти чувства? Что за радость въ ожиданіи безнадежнаго ничтожества? Чѣмъ хвалиться, видя себя среди непроницаемаго мрака? Какъ это могло случиться, что подобное разсужденіе является въ разсудительномъ человѣкѣ?
   "Я не знаю, кто меня послалъ въ міръ, я не знаю, что такое міръ, что такое я. Я въ ужасномъ и полнѣйшемъ невѣдѣніи. Я не знаю, что такое мое тѣло, что такое мои чувства, что такое моя душа, что такое та часть моего я, которая думаетъ то, что я говорю, которая размышляетъ обо всемъ и о самой себѣ и все-таки знаетъ себя не больше, чѣмъ все остальное. Я вижу эти ужасающія пространства вселенной, которыя заключаютъ меня въ себѣ, я чувствую себя привязаннымъ къ одному уголку этого обширнаго міра, не зная, почему я помѣщенъ именно въ этомъ, а не другомъ мѣстѣ, почему то короткое время, которое дано мнѣ жить, назначено мнѣ именно въ этомъ, а не въ другомъ пунктѣ цѣлой вѣчности, которая мнѣ предшествовала и которая за мной слѣдуетъ. Я вижу со всѣхъ сторонъ только безконечности, которыя заключаютъ меня въ себѣ, какъ атомъ; я какъ тѣнь, которая продолжается только моментъ и никогда не возвращается. Все, что я сознаю, это только то, что я долженъ скоро умереть; но чего я больше всего не знаю, это смерть, которой я не умѣю избѣжать.
   "Какъ я не знаю, откуда я пришелъ, такъ-же точно не знаю, куда пойду; я знаю только, что выходя изъ этого міра, я на вѣки или обращусь въ ничто, или подпаду Божьему гнѣву; но не знаю, какое изъ этихъ двухъ состояній должно достаться мнѣ въ вѣчный удѣлъ. Вотъ мое положеніе: оно полно ничтожности, слабости, мрака. Изъ всего этого я заключаю, что я долженъ, значитъ, проводить всѣ дни своей жизни, не задаваясь мыслью найти отвѣтъ на вопросъ, что со мною случится. Можетъ быть, я могъ-бы какъ-нибудь прояснить свои сомнѣнія; но я не хочу принимать на себя такого труда, не хочу сдѣлать ни одного шага, чтобы поискать выхода; питая презрѣніе къ тѣмъ, которые мучатся надъ подобной заботой, я хочу неожиданно и безъ страха испытать на себѣ событіе, столь важное, какъ смерть, и подойти къ ней потихоньку, находясь въ неизвѣстности относительно состоянія, которое ожидаетъ меня въ вѣчности".
   Кто пожелалъ-бы имѣть другомъ человѣка, который разсуждаетъ подобнымъ образомъ? Кто выбралъ-бы его изъ числа другихъ, чтобы сообщить ему свои житейскія заботы? Кто прибѣгнулъ-бы къ его помощи въ своихъ печаляхъ? Наконецъ, для какого употребленія въ жизни онъ годенъ?
   Правда, для религіи лестно имѣть такихъ неразсудительныхъ людей врагами; ихъ оппозиція столь мало ей грозитъ опасностью, что даже, напротивъ, служитъ для упроченія ея главныхъ истинъ. Вѣдь христіанская вѣра главнымъ образомъ стремится установить слѣдующія два начала: паденіе человѣческой природы и искупленіе грѣха Іисусомъ Христомъ. И если ими мы не можемъ доказать истинности искупленія, ссылаясь на святость жизни, то ихъ столь испорченными чувствами мы можемъ удивительно хорошо доказать паденіе человѣческой природы.
   Ничто столь не важно для человѣка, какъ его положеніе; ничто столь не страшно ему, какъ вѣчность. Поэтому если есть люди индифферентные къ гибели своего бытія и къ опасности вѣчныхъ бѣдствій, то это явленіе совершенно неестественное. Они совершенно иначе относятся ко всѣмъ другимъ вещамъ: они боятся сущихъ пустяковъ, они ихъ стараются предвидѣть, они ихъ чувствуютъ; и вотъ тотъ-же самый человѣкъ, который проводитъ столько дней и ночей въ бѣшенствѣ и отчаяніи изъ-за потери какой-нибудь должности или изъ-за какого-нибудь воображаемаго оскорбленія чести, тотъ-же самый человѣкъ, зная, что онъ все потеряетъ со смертью, не чувствуетъ по этому поводу никакого безпокойства, никакого волненія. Чудовищное явленіе -- видѣть въ одномъ и томъ-же сердцѣ, въ одно и то-же время, эту чувствительность къ ничтожнѣйшимъ вещамъ и эту странную нечувствительность къ самымъ важнымъ вещамъ. Это непостижимое очарованіе, сверхъестественное усыпленіе, которое указываетъ на всемогущую силы, произведшую его.
   Только страннымъ извращеніемъ человѣческой природы можно объяснить тотъ фактъ, что человѣкъ хвалится тѣмъ, что онъ находится въ такомъ состояніи, которое кажется невѣроятнымъ для кого-бы то ни было. Между тѣмъ мнѣ на дѣлѣ приходится видѣть столь большое число людей подобнаго рода, что это было-бы изумительнымъ, если-бы мы не знали, что большая часть ихъ притворяется, и на самомъ дѣлѣ не таковы. Это люди, которые слышали, что хорошія манеры состоятъ въ томъ, чтобы важничать этимъ. Это, какъ у нихъ говорится, значитъ сбросить съ себя иго, и они стараются этому подражать. Но не трудно было-бы дать имъ понять, сколько они обманываются, ища подобнымъ путемъ уваженія къ себѣ. Этимъ средствомъ не пріобрѣтешь уваженія даже среди тѣхъ лицъ, которыя здраво судятъ о вещахъ и знаютъ, что единственный способъ успѣть въ этомъ отношеніи это -- быть честнымъ, вѣрнымъ, разсудительнымъ и способнымъ оказать полезную услугу своему другу, потому что люди естественно любятъ только то. что имъ можетъ быть полезно. А какую выгоду извлечетъ человѣкъ изъ того, что скажетъ намъ, что онъ сбросилъ съ себя иго, что онъ не вѣритъ, чтобы Богъ управлялъ его дѣйствіями, что онъ смотритъ на себя, какъ на единственнаго господина своего поведенія, что онъ намѣренъ отдавать отчетъ только самому себѣ? Неужели онъ думаетъ, что этимъ онъ заставитъ насъ отнынѣ питать къ нему полное довѣріе, ожидать отъ него утѣшеній, совѣтовъ и помощи во всѣхъ жизненныхъ нуждахъ? Неужели онъ думаетъ, что очень ужъ насъ обрадовалъ, сказавши намъ, что, по его мнѣнію, наша душа это -- только частичка вѣтра и дыма, и притомъ сказавши гордымъ и довольнымъ тономъ? Такая-ли это вещь, которую можно сообщить съ радостью? Наоборотъ, не такая-ли это вещь, о которой можно говорить только съ печалью, какъ о самой печальной въ мірѣ?
   Если-бы подобные люди подумали серьезнѣе, то они увидѣли-бы, что это столь дурно ими понято, столь противно здравому смыслу, столь противуположно честности и столь далеко во всѣхъ отношеніяхъ отъ того спокойствія духа, котораго они ищутъ, что они скорѣе направили-бы на путь истины, чѣмъ совратили-бы тѣхъ, кто имѣлъ-бы какую-нибудь склонность слѣдовать за ними. И дѣйствительно, стоитъ потребовать у нихъ отчета въ ихъ чувствахъ и основаній, въ силу которыхъ они сомнѣваются въ религіи, и они наговорятъ вамъ столь слабыхъ и столь низкихъ вещей, что убѣдятъ васъ въ противномъ. Очень кстати вышло-бы, если-бы кто когда-нибудь сказалъ имъ: "Если вы будете продолжать эти розсказни, то вы, право, убѣдите меня въ истинѣ вѣры". И онъ былъ-бы правъ: дѣйствительно, кто не пришелъ-бы въ ужасъ, увидѣвши себя солидарнымъ въ чувствахъ съ такими презрѣнными людьми?
   Такимъ образомъ, тѣ, которые только притворяются въ своихъ чувствахъ, очень неудачно приневоливаютъ свою природу, чтобы сдѣлаться самыми нелѣпыми изъ людей. Если имъ прискорбно, что они въ глубинѣ своего сердца немного имѣютъ свѣта, пусть они не скрываютъ этого: признаться въ этомъ ни чуть не стыдно. Стыдно только вовсе не имѣть его. Ничто не выдаетъ больше крайней слабости ума, какъ если кто не знаетъ, какое несчястіе быть человѣкомъ безъ Бога; ничто не указываетъ больше на испорченность сердца, какъ нежеланіе убѣдиться въ непреложности обѣщанія вѣчности; ничто не служитъ столько признакомъ трусости. какъ бравированье передъ Богомъ. Поэтому пусть они оставятъ это нечестіе на долю тѣхъ, которые настолько дурны отъ природы, что и въ самомъ дѣлѣ способны на это: пусть они будутъ по крайней мѣрѣ честными людьми, если не могутъ быть христіанами; пусть они наконецъ сознаютъ, что есть только два рода людей, которыхъ можно назвать разсудительными: это, во-первыхъ, тѣ, которые служатъ Богу всѣмъ своимъ сердцемъ, потому что Его познали, во-вторыхъ, тѣ, которые ищутъ Его всѣмъ своимъ сердцемъ, потому что не познали еще Его.
   Что же касается тѣхъ, которые живутъ, не зная Бога и не ища Его. то они сами себя считаютъ столь мало достойными своихъ заботъ о себѣ, что не стоять и заботъ другихъ; нужно имѣть сильную любовь къ религіи, которую они презираютъ, чтобы не презирать ихъ до готовности покинуть ихъ въ безуміи. Но такъ какъ эта религія обязываетъ насъ смотрѣть на нихъ, пока они въ этой жизни, какъ на способныхъ воспринять благодать, которая можетъ ихъ освѣтить, и вѣрить, что они въ короткое время могутъ больше наполниться вѣрою, чѣмъ мы сами, а что мы, напротивъ, можемъ впасть въ ослѣпленіе, въ которомъ они находятся, то значитъ, для нихъ нужно то-же дѣлать, чего мы желали-бы отъ нихъ, если бы мы были на ихъ мѣстѣ, нужно призывать ихъ сжалиться надъ самими собою и сдѣлать по крайней мѣрѣ нѣсколько шаговъ, чтобы попытаться, не найдутъ-ли свѣта. Пусть они употребятъ на предлагаемое чтеніе нѣсколько часовъ, которые, въ противномъ случаѣ, были-бы потрачены ими безполезно; какое-бы отвращеніе оно ни внушало имъ, все-таки они, можетъ быть, встрѣтятъ кое-что полезное или по крайней мѣрѣ немного потеряютъ отъ этого. А что касается тѣхъ, которые отнесутся къ нему съ полною искренностью и съ истиннымъ желаніемъ встрѣтить истину, то я надѣюсь. что они будутъ удовлетворены, надѣюсь, что они убѣдятся доводами въ защиту столь Божественной религіи,-- доводами, которые я здѣсь собралъ, слѣдуя почти во всемъ только что приведенному порядку изложенія.

-----

   Между нами и адомъ или небомъ, перегородкой служитъ только жизнь, а это самая ломкая въ мірѣ вещь.
   Если человѣкъ сидитъ въ тюрьмѣ, не зная, постановлено-ли рѣшеніе по его дѣлу, если въ его распоряженіи всего одинъ часъ, чтобы узнать это рѣшеніе, если этого часа достаточно, чтобы представить доводы для отмѣны рѣшенія, если оно уже постановлено, то конечно, неестественно было-бы употребить этотъ часъ не на то, чтобы освѣдомиться на счетъ рѣшенія, а на игру въ пикетъ. Точно такъ-же неестественно употреблять свою жизнь не на то, чтобы приготовиться къ будущей жизни. Это было бы карой Божіей.
   Такимъ образомъ, существованіе Бога доказывается не только рвеніемъ тѣхъ, которые ищутъ Его, но и ослѣпленіемъ тѣхъ, которые не ищутъ Его.
   Мы беззаботно стремимся въ пропасть, поставивши что-нибудь передъ собою, чтобы помѣшать себѣ видѣть ее.
   

ГЛАВА ІІ.
Величіе и ничтожность человѣка. Удивительныя противорѣчія въ его природѣ.

I.

   Несоразмѣримость человѣка съ природой. Человѣкъ созерцаетъ цѣлую природу во всемъ ея гордомъ величіи; онъ можетъ удалить свои взоры отъ окружающихъ его низкихъ предметовъ; онъ смотритъ на тотъ блестящій свѣтъ, который даетъ вѣчный свѣтильникъ, освѣщающій вселенную; земля ему кажется точкой въ сравненіи съ той обширной окружностью, которую описываетъ это свѣтило; онъ удивляется, что эта обширная окружность, въ свою очередь, оказывается только очень незначительной точкой въ отношеніи къ тому пространству, которое охватываетъ катящіяся по небесному своду свѣтила. Если же ваше зрѣніе останавливается здѣсь, то воображеніе идетъ дальше: оно скорѣе утомится постигать, чѣмъ природа доставлять ему матеріалъ. Весь видимый міръ не что иное какъ одна черта на обширномъ лонѣ природы. Никакая идея не можетъ обнять ея. Сколько мы ни напрягаемъ мысль, чтобы расширить воображаемыя пространства, у насъ получаются все-таки только атомы въ сравненіи съ дѣйствительностью. Это безконечная сфера, у которой центръ всюду, а окружности нѣтъ нигдѣ. Словомъ, тотъ фактъ, что наше воображеніе теряется въ этой мысли, служитъ въ высшей степени важнымъ и замѣтнымъ признакомъ всемогущества Божія.
   Возвратившись теперь къ самому себѣ, пусть человѣкъ поразмыслитъ, что такое онъ самъ въ сравненіи съ тѣмъ, что есть въ природѣ; онъ видитъ себя какъ-бы запрятаннымъ въ этомъ отдаленномъ уголкѣ природы; пусть же изъ этой маленькой темницы, отведенной ему для жительства,-- я разумѣю вселенную,-- научится давать настоящую цѣну землѣ, государствамъ, городамъ, самому себѣ.
   Что такое человѣкъ въ безконечномъ? Но не менѣе удивительное чудо представляетъ онъ собою и съ другой стороны: онъ знаетъ самыя тонкія вещи. Возьмемъ клеща: при всей ничтожной величинѣ его тѣла, человѣкъ замѣчаетъ въ немъ несравненно меньшія части, онъ замѣчаетъ ножки съ суставами, вены въ ножкахъ, кровь въ венахъ, жидкости въ крови, капли въ жидкостяхъ, пары въ капляхъ; раздѣляя эти послѣдніе элементы, онъ употребляетъ всѣ свои силы, чтобы постичь и ихъ. Возьмемъ послѣдній предметъ, до котораго онъ можетъ дойти: можно, пожалуй, подумать, что тутъ наименьшая въ природѣ величина. Но и внутри этой величины открывается для него новая пропасть. Неизмѣримость природы можно постичь не только въ созерцаніи видимаго міра, но и въ предѣлахъ этого постепеннаго уменьшенія величины элементовъ, доходящаго до атома. Пусть человѣкъ представитъ себѣ безконечность міровъ, изъ которыхъ каждый имѣетъ свой небесный сводъ, свои планеты, свою землю, въ той же соразмѣрности, какъ видимая вселенная; на этой землѣ пусть онъ представитъ животныхъ и наконецъ, клещей, въ которыхъ онъ найдетъ все то, что находитъ у тѣхъ, которые на нашей землѣ; находя и въ другихъ мірахъ постоянно то-же самое, безъ конца и безъ отдыха, онъ наконецъ затеряется въ этихъ чудесахъ, изъ которыхъ одни столь-же изумительно малы, сколько другія изумительно обширны. Какъ не удивляться тому, что наше тѣло то неуловимо по своей величинѣ, сравнительно съ вселенной, которая, въ свою очередь, представляетъ неуловимую величину на лонѣ всей природы, то представляетъ собою колоссъ, міръ, или скорѣе все сравнительно съ ничтожностью атома, до которой нельзя добраться.
   Кто разсмотритъ себя съ этой точки зрѣнія, тотъ ужаснется самого себя; онъ увидитъ, что только матеріальная оболочка, которую дала ему природа, поддерживаетъ его въ висячемъ положеніи между двумя пропастями, между безконечностью и отсутствіемъ бытія, и онъ содрогнется при видѣ этого чудеснаго положенія; я думаю, что, съ переходомъ его любознательности въ удивленію, онъ болѣе будетъ расположенъ въ молчаніи созерцать эти чудеса, чѣмъ самонадѣянно разыскивать ихъ.
   Словомъ, что-же такое человѣкъ въ природѣ? Это ничто въ сравненіи съ безконечностью и все въ сравненіи съ ничтожностью; это середина между ничѣмъ и всѣмъ. Онъ безконечно удаленъ отъ крайнихъ пунктовъ: конецъ и начало вещей для него безспорно покрыты непроницаемымъ мракомъ неизвѣстности; онъ одинаково неспособенъ видѣть то ничто, изъ котораго онъ извлеченъ, и то безконечное, въ которомъ онъ поглощенъ.
   Что-же ему остается дѣлать, какъ не замѣчать кое-какіе внѣшніе признаки середины вещей, если онъ на вѣки лишенъ надежды знать ихъ начало и конецъ? Всѣ вещи вышли изъ ничего и стремятся къ безконечному. Кто услѣдитъ за этими изумительными шагами? Творецъ этихъ чудесъ постигаетъ ихъ; никто другой не можетъ этого сдѣлать. Вмѣсто того, чтобы созерцать это безконечное, люди безразсудно пустились въ изслѣдованіе природы, какъ будто они соизмѣримы съ нею.
   Странно, что они захотѣли постичь начала вещей и отъ нихъ дойти до познанія всего, въ силу одной самонадѣянности, столь-же безконечной, какъ безконеченъ предметъ ихъ изысканія. Вѣдь несомнѣнно, что безъ самонадѣянности и безъ способности столь-же безконечной, какъ природа, нельзя исполнить подобнаго измѣренія.
   Человѣкъ, изучившій природу, понимаетъ, что она напечатлѣла свой образъ и образъ своего творца на всѣхъ вещахъ, почти всѣ онѣ содержитъ въ себѣ свойства этой двойной безконечности. Такимъ образомъ, мы видимъ, что всѣ науки безконечны въ отношеніи къ области ихъ изысканій.! Кто, напр., сомнѣвается, что геометрія можетъ до безконечности предлагать безконечное число задачъ? Науки безконечны и съ другой стороны -- въ отношеніи къ числу и неуловимости ихъ принциповъ; кто не видалъ, что принципы, предполагаемые послѣдними, не сами себя поддерживаютъ, а опираются на другіе, которые, въ свою очередь, опираясь на третьи, не бываютъ послѣдними и т. д.?
   Но мы считаемъ послѣдними тѣ, которые кажутся такими для разума, какъ, напр., въ матеріальныхъ вещахъ недѣлимымъ мы называемъ тотъ элементъ, дальше котораго наши чувства не замѣчаютъ никакихъ частей, хотя-бы этотъ элементъ и былъ безконечно дѣлимъ по своей природѣ.
   Изъ этихъ двухъ безконечностей, свойственныхъ наукамъ, безконечность величины гораздо болѣе ощутительна, поэтому то немного наберется лицъ, которыя могли-бы заявить претензію, что они знаютъ всѣ вещи. "Я готовъ говорить обо всемъ", говорилъ Демокритъ. (Но не говоря уже о томъ, что это пустыя слова, если кто не докажетъ этого и не знаетъ дѣйствительно, этого даже нельзя сдѣлать, такъ какъ безконечное множество вещей столь глубоко скрыто отъ насъ, что мы можемъ выразить словами или мыслями только развѣ одну незамѣтную черту. Отсюда очевидно, сколь глупо, тщеславно и невѣжественно оглавленіе иныхъ книгъ: De omni Scibili. О всемъ познаваемомъ). Но безконечность въ обратномъ направленіи менѣе ощутительна. Философы скорѣе всего заявляли претензію достигнуть ее; но они всѣ натолкнулись на препятствія. Подобною претензіею объясняются столь обычныя заглавія: "О началахъ вещей", "О началахъ философіи", и т. п.; всѣ эти оглавленія, если но съ виду, то на дѣлѣ не менѣе пышны, чѣмъ бьющее въ глаза оглавленіе: De omni scibili.
   Человѣку естественно думать, что онъ гораздо способнѣе достигнуть центра вещей, чѣмъ обнять ихъ окружность. Видимое пространство міра очевиднымъ образомъ превосходитъ насъ; а такъ какъ малыя вещи мы превосходимъ, то мы и считаемъ себя болѣе способными обладать ими; между тѣмъ, чтобы постигнуть ничто, нужно не меньше способности, чѣмъ для того, чтобы постигнуть все. Она должна быть безконечна въ томъ и другомъ случаѣ: и мнѣ кажется, что кто постигъ-бы послѣдніе принципы вещей, тотъ могъ-бы дойти и до познанія безконечнаго. Одно зависитъ отъ другого, одно ведетъ къ другому. Крайности соприкасаются и соединяются въ силу своего взаимнаго удаленія, онѣ встрѣчаются другъ съ другомъ въ Богѣ, и только въ Богѣ.
   Будемъ-же знать свое значеніе: мы представляемъ собою кое-что, но мы не все. Наше значеніе лишаетъ насъ знанія первыхъ началъ, которыя рождаются изъ ничего, небольшая степень этого значенія скрываетъ изъ нашего вида безконечное.
   Наша познавательная способность занимаетъ такое-же мѣсто въ ряду вещей, доступныхъ познаванію, какое наше тѣло -- во всемъ пространствѣ природы.
   Мы ограничены во всѣхъ отношеніяхъ, въ нашей власти то положеніе, которое занимаетъ середину между двумя крайностями.
   Наши чувства не замѣчаютъ ничего крайняго. Излишній шумъ насъ оглушаетъ; излишній свѣтъ ослѣпляетъ, излишекъ разстоянія и излишекъ близости мѣшаетъ намъ видѣть; излишняя длиннота или излишняя краткость рѣчи затемняетъ ее: излишекъ истины насъ изумляетъ: я знаю людей, которые не могутъ понять, что если отъ нуля отнять четыре, то останется нуль. Первые принципы страдаютъ для насъ излишкомъ очевидности. Излишекъ удовольствія несносенъ. Излишекъ созвучій въ музыкѣ не нравится; излишекъ благодѣяній раздражаетъ, намъ хочется чѣмъ-нибудь заплатить лишній долгъ: "Благодѣянія до тѣхъ поръ пріятны, пока намъ кажется, что за нихъ можно отплатить, а когда ихъ слишкомъ много наберется, ненависть является вмѣсто благодарности" {Тацитъ, Аннал. IV, 18.}.
   Мы не чувствуемъ ни крайняго жара, ни крайняго холода. Превышающія мѣру качества намъ враждебны и не вызываютъ чувствъ: мы ихъ уже не чувствуемъ, а страдаемъ ими. Излишняя юность и излишняя старость противодѣйствуютъ уму... Наконецъ, крайнія вещи какъ-бы вовсе не существуютъ для насъ и мы не существуемъ въ отношеніи къ нимъ: онѣ отъ насъ ускользаютъ или мы отъ нихъ.
   Вотъ наше настоящее положеніе. Оно дѣлаетъ насъ неспособными знать достовѣрно и не звать абсолютно. Мы плывемъ по обширной стихіи, постоянно находясь въ неизвѣстности и подвергаясь волненію, гонимые отъ одного берега къ другому. Къ какому-бы пункту мы ни думали причалить и прикрѣпиться, онъ колеблется и плыветъ прочь отъ насъ; если мы за нимъ слѣдуемъ, онъ ускользаетъ отъ нашего захвата, вырывается и бѣжитъ вѣчно прочь. Ничто не останавливается для насъ. Таково наше естественное положеніе, однако оно вполнѣ противно нашей склонности: мы горимъ желаніемъ найти прочную кладку и самый твердый базисъ, чтобы построить на немъ башню, которая возвысилась-бы въ безконечность; но весь нашъ фундаментъ рушится и земля зіяетъ пропастью.
   И такъ не станемъ вовсе искать увѣренности и твердости. Нашъ разумъ постоянно обманутъ непостоянствомъ наружностей; ничто не можетъ прочно укрѣпить конечное между двумя безконечностями, которыя его заключаютъ въ себѣ и бѣгутъ отъ него.
   Если человѣкъ хорошо это пойметъ, то, думаю, останется въ покоѣ; каждый будетъ въ томъ положеніи, въ которое его поставила природа. Такъ какъ эта середина, доставшаяся намъ въ удѣлъ, постоянно удалена отъ крайностей, то что за нужда человѣку имѣть немного болѣе познаній о вещахъ? Вѣдь въ такомъ случаѣ одинъ результатъ: онъ беретъ вещи немного выше. Не будетъ-ли онъ все-таки постоянно безконечно далекъ отъ конца? Не будетъ-ли все-таки продолжительность нашей жизни одинаково безконечно далека отъ вѣчности, если мы проживемъ какихъ-нибудь лишнихъ десять лѣтъ?
   Въ виду этихъ безконечностей, всѣ конечные элементы равны, и я не вижу, почему-бы его воображенію нужно покоиться въ одномъ конечномъ предметѣ, а не на другомъ. Одно уже сравненіе себя съ конечнымъ затруднительно для насъ.
   Если-бы человѣкъ изучилъ себя прежде всего, то онъ увидѣлъ-бы, какъ онъ неспособенъ итти далѣе указаннаго предѣла. Какъ это часть могла-бы узнать цѣлое? Но онъ, можетъ быть, стремится знать по крайней мѣрѣ тѣ части, съ которыми онъ соизмѣримъ. Но вѣдь всѣ части міра въ такомъ взаимномъ соотношеніи и въ такой взаимной связи, что, думаю, невозможно знать одну, не зная другой и не зная всего.
   Человѣкъ, напр., имѣетъ отношеніе ко всему тому, что онъ знаетъ. Ему нужно мѣсто, чтобы держаться на немъ, нужно время, чтобы существовать, нужно движеніе, чтобы жить, нужны элементы, чтобы состоять изъ нихъ, нужно тепло и пища, чтобы питаться, нуженъ воздухъ, чтобы дышать. Онъ видитъ свѣтъ, онъ ощущаетъ тѣла, однимъ словомъ, все попадаетъ въ связь съ нимъ.
   И такъ, чтобы познать человѣка, нужно знать, откуда происходитъ, что онъ нуждается въ воздухѣ для своего существованія; а чтобы познать воздухъ, нужно знать, какое онъ имѣетъ отношеніе къ жизни человѣка, и т. д.
   Пламя не можетъ существовать безъ воздуха; и такъ, чтобы знать объ одномъ, нужно знать и о другомъ.
   Слѣдовательно, если всѣ вещи бываютъ причиною и слѣдствіемъ, помогаютъ и пользуются помощью, дѣйствуютъ посредственно и непосредственно, если всѣ вещи удерживаются въ естественной и незамѣтной связи другъ съ другомъ, которая соединяетъ самые отдаленные и самые различные элементы, то я считаю невозможнымъ познать части, не зная цѣлаго, а равнымъ образомъ знать цѣлое, не зная въ отдѣльности частей.
   А довершаетъ наше безсиліе познать вещи то обстоятельство, что онѣ сами по себѣ просты, а мы составлены изъ двухъ противуположныхъ и различнаго рода природъ: души и тѣла. Вѣдь невозможно, чтобы частью размышляющею въ насъ была какая-нибудь другая, а не наша духовная часть; а если предположить, что мы были-бы просто тѣлесными, то это еще болѣе исключало-бы возможность знанія вещей, такъ какъ нѣтъ ничего несообразнѣе сказать, чтобы матерія знала самое себя. Намъ невозможно знать, какъ она могла-бы знать себя.
   Такимъ образомъ, если мы просто матеріальны, то мы не можемъ ничего узнать, а если мы составлены изъ духа и матеріи, то мы не можемъ въ совершенствѣ узнать простыя вещи, только духовныя или только тѣлесныя.
   Отсюда происходитъ, что почти всѣ философы смѣшиваютъ идеи съ вещами и говорятъ о тѣлесныхъ вещахъ, какъ о духовныхъ, а о духовныхъ, какъ о тѣлесныхъ. Они смѣло говорятъ, что тѣла стремятся къ низу, стремятся къ своему центру, что они избѣгаютъ своего разрушенія, что они боятся пустоты, что они имѣютъ наклонности, симпатіи и антипатіи; все это такія свойства, которыя относятся только къ духу. А говоря о духахъ, они помѣщаютъ ихъ на извѣстномъ мѣстѣ, приписываютъ имъ движеніе съ мѣста на мѣсто,-- свойства, принадлежащія только тѣламъ.
   Вмѣсто того, чтобы воспринимать идеи этихъ вещей чистыми, мы окрашиваемъ ихъ своими свойствами и на всѣхъ созерцаемыхъ нами простыхъ вещахъ кладемъ отпечатокъ нашего сложнаго бытія.
   Видя, какъ мы составляемъ всѣ вещи изъ духа и тѣла, кто бы повѣрилъ, что это соединеніе намъ очень непонятно? А между тѣмъ, это мы меньше всего понимаемъ. Человѣкъ для самого себя служитъ самымъ чудеснымъ предметомъ природы; ибо онъ не можетъ постичь, что такое тѣло, еще меньше постигаетъ, что такое духъ: какъ тѣло, онъ меньше всякой другой вещи можетъ быть соединенъ съ духомъ. Тутъ для него верхъ трудностей, а между тѣмъ дѣло идетъ о его собственномъ существѣ: "Люди не могутъ постичь способа, которымъ духъ соединенъ съ тѣлами; а между тѣмъ въ этомъ соединеніи и состоитъ человѣкъ" {См. Августинъ, О царствѣ Бои. XXI, 10.}.
   

II.

   Я вполнѣ могу постичь человѣка безъ рукъ, безъ ногъ, безъ головы, потому что только опытъ насъ учитъ, что голова необходимѣе ногъ. Но я не могу постичь человѣка безъ мысли: это былъ бы камень или скотина.

-----

   Величіе и ничтожество. Такъ какъ о ничтожествѣ заключаютъ по величію, и о величіи -- по ничтожеству, то одни пришли къ заключенію о ничтожествѣ человѣка, тѣмъ болѣе, что они за доказательство приняли величіе; а такъ какъ другіе тѣмъ болѣе приходятъ къ заключенію о величіи, чѣмъ болѣе основываются въ своихъ заключеніяхъ на ничтожествѣ, то все. что одни могли привести для доказательства величія, другимъ послужило въ качествѣ аргумента для доказательства ничтожности, потому что чѣмъ ниже человѣкъ палъ, тѣмъ онъ ничтожнѣе, и наоборотъ. Одни опираются на другихъ, образуя кругъ безъ конца; несомнѣнно только, что по мѣрѣ того, сколько человѣкъ имѣетъ въ себѣ свѣта, они находятъ въ немъ то величіе, то ничтожество. Однимъ сло вомъ, человѣкъ сознаетъ, что онъ жалокъ; и такъ какъ онъ жалокъ по собственному сознанію, то онъ-же и очень великъ, потому что сознаетъ себя жалкимъ.

-----

   Если онъ превозносится, я его унижаю; если онъ унижаетъ себя, я его восхваляю: я противорѣчу ему постоянно, до тѣхъ поръ, пока онъ не пойметъ, что онъ непостижимое чудовище.
   

III.

   Люди, не будучи въ состояніи излѣчиться отъ смерти духовной нищетой невѣдѣнія, придумали, чтобы сдѣлать себя счастливыми. вовсе не думать объ этомъ.
   

IV.

   Природа дѣлаетъ насъ во всѣхъ положеніяхъ постоянно несчастными, между тѣмъ наши желанія рисуютъ намъ счастливое положеніе, потому что къ тому положенію, въ которомъ мы находимся. они присоединяютъ удовольствія того положенія, въ которомъ мы не находимся; а когда мы достигли-бы этихъ удовольствій, мы не были-бы отъ этого счастливы, потому что мы тогда имѣли-бы другія желанія, сообразныя съ этимъ новымъ положеніемъ.
   

V.

   Представьте себѣ множество людей въ цѣпяхъ; всѣ они осуждены на смерть; однихъ ежедневно умерщвляютъ на глазахъ у другихъ; остающіеся пока въ живыхъ видятъ свою собственную участь въ участи себѣ подобныхъ и, смотря другъ на друга съ печалью и безъ надежды, ожидаютъ своей очереди. Вотъ изображеніе положенія людей въ мірѣ.
   

VI.

   Кромвель готовъ былъ опустошить весь христіанскій міръ; королевская фамилія погибла-бы, и его фамилія стала-бы навсегда могущественною, если-бы не маленькій камешекъ, который попалъ {Во времена Паскаля полагали, что мочевой камень попадаетъ извнѣ.} въ его мочеточникъ. Даже Римъ почти трепеталъ передъ нимъ, но попала песчинка, и вотъ онъ умеръ, его семейство унижено повсюду миръ, и король возстановленъ.
   

VII.

   Главное величіе человѣка заключается въ томъ, что онъ сознаетъ себя ничтожнымъ. Дерево не сознаетъ себя ничтожнымъ. Сознавать себя ничтожнымъ значитъ быть ничтожнымъ; но, съ другой стороны, сознавать, что я ничтоженъ, значитъ быть великимъ. Сознаніе этого самаго ничтожества и доказываетъ величіе. Это ничтожество владыки, ничтожество короля, лишившагося власти.
   

VIII.

   Величіе человѣка столь очевидно, что оно выводится даже изъ его ничтожества. Что естественно животнымъ, то мы называемъ жалкимъ въ человѣкѣ; отсюда мы признаемъ, что, если теперь природа человѣка въ чемъ-либо подобна природѣ животныхъ, то значитъ онъ палъ, утративъ лучшую природу, которая была ему нѣкогда свойственна.
   Ибо кто-же, кромѣ короля, лишеннаго власти, находитъ себя несчастнымъ, потому что онъ не король? Находилъ-ли Павелъ Эмилій себя несчастнымъ, потому что онъ уже не былъ консуломъ? Напротивъ, всякій согласится, что онъ былъ счастливъ потому, что былъ уже консуломъ, такъ какъ онъ не могъ постоянно занимать этой должности. Но Персея {Послѣдній царь Македонскій, лишенный власти Эмиліемъ Павломъ.} находили столь несчастнымъ, такъ какъ онъ не былъ уже царемъ, что удивлялись, какъ это онъ выноситъ жизнь: очевидно, это потому, что Персею было свойственно постоянно оставаться царемъ. Кто находитъ себя несчастнымъ, что у него только одинъ ротъ? Съ другой стороны, кто не сочтетъ себя несчастнымъ, если у него только одинъ глазъ? Никто, можетъ быть, никогда не сокрушался, что у него нѣтъ трехъ глазъ, но неутѣшительно не имѣть ихъ вовсе.
   

IX.

   Мы имѣемъ столь высокое понятіе о душѣ человѣка, что не можемъ терпѣть, чтобы насъ презирали и не уважали въ насъ душу; все счастье людей состоитъ въ этомъ уваженіи.
   Величайшее униженіе человѣка -- это поиски за славой, но это же самое служитъ важнѣйшимъ признакомъ его превосходства; ибо какое-бы онъ владѣніе ни имѣлъ на землѣ, какимъ-бы здоровьемъ и какими-бы значительными удобствами ни пользовался, онъ все-таки не удовлетворенъ, если онъ не пользуется уваженіемъ у людей. Онъ такъ высоко цѣнитъ разумъ человѣка, что, какимибы преимуществами ни обладалъ на землѣ, все-таки недоволенъ, если онъ не занимаетъ такого-же выгоднаго положенія въ разумѣ человѣка. Это самое лучшее въ мірѣ мѣсто: ничто не можетъ отвратить человѣка отъ подобнаго желанія, это самое неизгладимое свойство человѣческаго сердца.
   Быть предметомъ удивленія и вѣры желаютъ и тѣ, которые всего болѣе презираютъ людей и приравниваютъ ихъ къ звѣрямъ; собственнымъ своимъ чувствомъ они противорѣчатъ сами себѣ: ихъ природа, которая сильнѣе всего, сильнѣе ихъ убѣждаетъ въ величіи человѣка, чѣмъ разумъ убѣждаетъ ихъ въ ихъ низости.
   

X.

   Человѣкъ не что иное, какъ тростникъ, очень слабый по природѣ, но этотъ тростникъ мыслитъ. Не зачѣмъ цѣлой вселенной ополчаться, чтобы его раздавить. Пара, капли воды достаточно, чтобы его умертвить. Но если-бы даже вселенная раздавила его, человѣкъ былъ-бы еще болѣе благороденъ, чѣмъ то, что его убиваетъ, потому что онъ знаетъ, что онъ умираетъ; а вселенная ничего не знаетъ о томъ преимуществѣ, которое она имѣетъ надъ нимъ. И такъ, все наше достоинство состоитъ въ мысли. Въ этомъ отношеніи мы должны возвышать себя, а не въ отношеніи къ пространству и времени, которое мы не сумѣли-бы наполнить. Постараемся-же научиться хорошо мыслить: вотъ принципъ нравственности.
   

XI.

   Опасно слишкомъ выставлять на видъ человѣку, насколько онъ равенъ звѣрямъ, не показывая ему его величія. Опасно также слишкомъ выставлять ему на видъ его величіе, не указывая на его низость. Еще опаснѣе оставлять его въ невѣдѣніи относительно того и другого. Но очень выгодно выставлять ему на видъ и то. и другое.
   

XII.

   ... Пусть человѣкъ даетъ себѣ настоящую цѣну. Пусть онъ любитъ себя, потому что онъ имѣетъ въ себѣ природу, способную къ добру; но пусть онъ не любитъ изъ-за этого тѣхъ низостей, которыя въ немъ есть. Пусть онъ себя презираетъ, если эта способность къ добру не ведетъ къ результатамъ; но пусть онъ изъ-за этого не презираетъ этой природной способности. Пусть онъ себя ненавидитъ, но цусть и любитъ: въ немъ есть способность знать истину и быть счастливымъ, но онъ вовсе не обладаетъ достовѣрной и удовлетворительной истиной.
   Мнѣ-бы хотѣлось довести человѣка до желанія найти ее, заставить его быть готовымъ къ ней и, зная, насколько его познаніе затемнено страстями, освободиться отъ страстей, чтобы cлѣдовать за ней, если найдетъ ее; мнѣ бы очень хотѣлось, чтобы онъ ненавидѣлъ въ себѣ похоть, которая склоняетъ его къ самой себѣ, чтобы она не ослѣпила его при выборѣ и не остановила его, когда онъ сдѣлаетъ уже выборъ.
   

XIII.

   Я одинаково порицаю и тѣхъ, которые принялись хвалить человѣка, и тѣхъ, которые принялись порицать его, и тѣхъ, которые готовы осмѣять его; я могу одобрить только тѣхъ, которые ищутъ истину, вздыхая.
   Стоики говорятъ: углубитесь въ самихъ себя, тамъ вы найдете себѣ успокоеніе. Но это неправда. Другіе говорятъ: выйдите вонъ изъ своего самосознанія, ищите счастья въ развлеченіи себя. И это неправда. Болѣзни неизбѣжны: счастье ни внутри насъ, ни внѣ насъ: оно въ Богѣ, т. е* и внѣ и внутри насъ.
   

XIV.

   Человѣческую природу можно разсматривать съ двухъ сторонъ сообразно съ цѣлью жизни -- тогда человѣкъ великъ и несравнененъ, и сообразно съ ловкостью, какъ напр., о природѣ охотничьей собаки и лошади судятъ по ихъ ловкости: о первой по развитію инстинкта останавливать дичь (animus arcendi), о второй по способности къ бѣгу,-- тогда человѣкъ негоденъ и достоинъ презрѣнія. Вотъ два пути, которые ведутъ къ различнымъ сужденіямъ и заставляютъ философовъ столько спорить. Ибо одинъ философъ отрицаетъ предположеніе другого. Одинъ говоритъ: "человѣкъ не рожденъ для этой цѣли, такъ какъ всѣ его дѣйствія противорѣчатъ ей". Другой говоритъ: "Онъ удаляется отъ своей цѣли, когда онъ производитъ столь низкія дѣйствія".

-----

   Двѣ вещи просвѣщаютъ человѣка насчетъ всей его природы -- инстинктъ и опытъ.
   

XV.

   Я чувствую, что могъ-бы вовсе не существовать, ибо мое я состоитъ изъ мысли; значитъ, того я, которое мыслитъ, не было-бы вовсе, если бы моя мать была убита прежде, чѣмъ я зародился. Итакъ, я не есть необходимое существо. Я также не вѣченъ и не безконеченъ; но я хорошо вижу, что въ природѣ есть существо необходимое, вѣчное и безконечное.
   

ГЛАВА III.
Тщеславіе человѣка. Результаты самолюбія. Человѣческое я.

I.

   Мы не довольны жизнью, которая въ насъ самихъ и въ нашемъ собственномъ существѣ: мы желаемъ жить воображаемою жизнью въ идеѣ другихъ, и мы силимся изъ-за этого выставлять себя на показъ. Мы непрерывно стараемся украсить и сохранить это воображаемое существо и пренебрегаемъ подлиннымъ существомъ. Если мы обладаемъ душевнымъ спокойствіемъ, великодушіемъ или вѣрностью, мы хлопочемъ, чтобы всѣ это знали, такъ чтобы привязать эти добродѣтели къ этому воображаемому существу; мы скорѣе готовы отнять ихъ отъ себя, чтобы только присоединить туда; мы охотно были-бы трусами, чтобы пріобрѣсти репутацію храбрецовъ. Быть недовольнымъ однимъ безъ другого, отказываться часто отъ одного для другого -- это важный признакъ ничтожества нашего собственнаго существа! Ибо кто не умеръ бы, чтобы сохранить свою честь, тотъ былъ бы безславенъ.

-----

   Пріятность славы столь велика, что мы любимъ славу, съ какою-бы вещью она ни соединялась, даже хоть со смертью.
   

II.

   Гордость уравновѣшиваетъ всѣ недостатки. Она или скрываетъ свои недостатки или, если открываетъ, то гордится, что сознаетъ ихъ.
   Среди нашихъ недостатковъ, заблужденій и т. д. вполнѣ естественно проявленіе гордости. Мы теряемъ даже жизнь съ радостью, лишь-бы объ этомъ говорили.
   

III.

   Тщеславіе столь вкоренилось въ сердце человѣка, что солдатъ, деньщикъ, поваръ, носильщикъ тщеславятся собою и хотятъ имѣть своихъ поклонниковъ; даже философы желаютъ того-же. Тѣ, которые пишутъ противъ этого, желаютъ прославиться тѣмъ, что хорошо написали; тѣ, которые читаютъ сочиненія, желаютъ похвастаться, что они прочитали; и я, написавши это, можетъ быть тоже имѣю подобное желаніе; будутъ, пожалуй, имѣть его и тѣ которые прочтутъ эти...
   

IV.

   Несмотря на всѣ недостатки и несчастія, которыя мы испытываемъ, которыя давятъ насъ, мы все-таки имѣемъ инстинктъ" котораго не можемъ подавить и который возвышаетъ насъ.
   

V.

   Мы столь тщеславны, что намъ хотѣлось-бы быть извѣстными по всей землѣ и даже между людьми, которые появятся тогда, когда насъ уже не будетъ; мы столь тщеславны, что уваженіе пяти, шести лицъ, васъ окружающихъ, насъ забавляетъ и доставляетъ удовлетвореніе.
   

VI.

   Любопытство это тоже тщеславіе. Люди очень часто хотятъ знать для того только, чтобы говорить объ этомъ. Изъ-за одного удовольствія видѣть не путешествовали бы по морю; путешествуютъ, въ надеждѣ разсказывать объ этомъ.
   

VII.

   Никто не заботится пріобрѣсти уваженіе въ городахъ, черезъ которые онъ проходитъ; но объ этомъ заботятся тогда, если приходится въ нихъ оставаться нѣсколько времени. Сколько же времени нужно для этого? Время пропорціонально нашей пустой и жалкой продолжительности жизни.
   

VIII.

   Природное свойство самолюбія и человѣческаго я состоитъ въ томъ, чтобы любить только себя и имѣть въ виду только себя. Но что же могло бы сдѣлать это самолюбіе? Оно не сумѣло бы помѣшать тому предмету, который оно любитъ, быть полнымъ недостатковъ и ничтожества: оно хочетъ быть великимъ, но видитъ себя малымъ; оно хочетъ быть счастливымъ, но видитъ себя жалкимъ; оно хочетъ быть совершеннымъ, но видитъ себя полнымъ несовершенствъ: оно хочетъ быть предметомъ любви и уваженія другихъ людей, но видитъ, что его недостатки заслуживаютъ только ихъ отвращеніе и презрѣніе. Это затрудненіе, въ которомъ оно находится, производитъ въ немъ самую несправедливую и самую преступную, какую только можно вообразить страсть; именно оно начинаетъ чувствовать смертельную ненависть къ той истинѣ, которая ему возражаетъ и которая уличаетъ его въ недостаткахъ. Оно желало бы уничтожить ее, но не будучи въ состояніи разрушить ея въ самой себѣ, оно разрушаетъ ее, сколько можетъ, въ своемъ сознаніи и въ сознаніи другихъ; иначе говоря, оно употребляетъ все свое стараніе, чтобы скрыть свои недостатки отъ другихъ и отъ самого себя, оно не можетъ терпѣть, чтобы другіе видѣли ихъ или чтобы обращали его вниманіе на нихъ.
   Несомнѣнно, что худо быть полнымъ недостатковъ; но еще хуже быть полнымъ ихъ и не желать сознавать въ себѣ, потому что это значитъ прибавлять къ нимъ еще недостатокъ самообмана. Мы не хотимъ, чтобы другіе насъ обманывали, мы находимъ несправедливымъ, если они желаютъ пользоваться у насъ большимъ уваженіемъ, чѣмъ заслуживаютъ; поэтому несправедливо также и намъ ихъ обманывать и желать, чтобы они насъ уважали больше, чѣмъ мы заслуживаемъ.
   Такимъ образомъ, когда другіе открываютъ только тѣ несовершенства и пороки, которые дѣйствительно мы имѣемъ, то, очевидно, они не виноваты передъ нами, потому что не они причинили ихъ; они дѣлаютъ намъ добро, потому что помогаютъ намъ освободиться отъ зла, именно отъ невѣдѣнія нашихъ несовершенствъ. Мы не должны сердиться, что они ихъ знаютъ и что они насъ презираютъ, такъ какъ они справедливо поступаютъ, знакомя насъ съ тѣмъ, что мы такое, и презирая насъ, если мы достойны презрѣнія.
   Вотъ чувства, которыя должны зародиться въ сердцѣ, полномъ правоты и справедливости. Что-же намъ сказать о своемъ сердцѣ, видя въ немъ совершенно противоположное расположеніе? Не правда-ли, что мы ненавидимъ истину и тѣхъ, кто намъ ее говоритъ, что мы любимъ, чтобы обманывались въ нашихъ преимуществахъ, что мы желаемъ, чтобы васъ считали другими, не такими, какими мы на самомъ дѣлѣ бываемъ?
   Вотъ доказательство, которое приводитъ меня въ ужасъ. Религія не обязываетъ насъ открывать свои грѣхи безразлично всѣмъ: она допускаетъ, чтобы они оставались скрытыми для всѣхъ другихъ людей; но она исключаетъ одного человѣка, духовника: передъ нимъ она повелѣваетъ намъ открыть всю глубину своего сердца и дать ему возможность видѣть насъ такими, какими мы бываемъ на самомъ дѣлѣ. Есть одинъ только человѣкъ въ мірѣ, передъ которымъ она приказываетъ намъ разоблачить себя, причемъ она обязываетъ его держать все въ такой ненарушимой тайнѣ, чтобы въ немъ какъ будто и не было знанія нашихъ грѣховъ. Можно-ли вообразить себѣ что нибудь болѣе снисходительное и пріятное? Тѣмъ не менѣе испорченность человѣка такова, что онъ и въ этомъ законѣ находитъ еще суровость; это одно изъ главныхъ основаній неудовольствія противъ католической церкви большей части Европы.
   Какъ несправедливо и неразсудительно сердце человѣка, если оно находитъ дурнымъ, когда его обязываютъ дѣлать въ отношеніи къ одному человѣку то, что по настоящему оно должно-бы дѣлать въ отношеніи ко всѣмъ людямъ! Вѣдь справедливо-ли, что мы обманываемъ ихъ?
   Есть различныя ступени этого отвращенія къ истинѣ; но можно сказать, что оно въ нѣкоторой степени есть во всѣхъ людяхъ, потому что оно неразлучно съ нашимъ самолюбіемъ. Дурного свойства та деликатность, которая обязываетъ людей, поставленныхъ въ необходимость порицать другихъ, прибѣгать къ столькимъ изворотамъ и средствамъ, чтобы не оскорбить ихъ. Имъ приходится уменьшать наши недостатки, притворяться, что они ихъ извиняютъ, перемѣшивать ихъ съ похвалами и заявленіями привязанности и уваженія. При всемъ томъ это лѣкарство не перестаетъ быть горькимъ для самолюбія. Послѣднее принимаетъ его какъ можно меньше, постоянно съ отвращеніемъ, часто даже съ тайной досадой на тѣхъ, которые подаютъ ему.
   Отсюда происходитъ, что если кто имѣетъ какой-нибудь интересъ пользоваться нашею любовью, то избѣгаетъ оказать намъ такую услугу, которая, по его мнѣнію, была-бы намъ непріятна; обходится съ нами такъ, какъ мы этого желаемъ: если мы ненавидимъ истину, онъ скрываетъ ее отъ насъ; если мы хотимъ, чтобы намъ льстили, онъ намъ льститъ; если мы любимъ быть въ обманѣ, онъ насъ обманываетъ.
   Поэтому-то каждая степень удачи, которая возвышаетъ насъ въ глазахъ другихъ, все болѣе и болѣе удаляетъ насъ отъ истины, потому что чѣмъ полезнѣе чья-либо привязанность и чѣмъ опаснѣе отвращеніе, тѣмъ больше боятся оскорбить такого человѣка. Какой-нибудь князь будетъ посмѣшищемъ всей Европы, и одинъ только онъ не будетъ ничего знать объ этомъ. Я этому не удивляюсь: говорить правду полезно для того, кому ее говорятъ, но невыгодно тѣмъ, которые ее говорятъ, потому что этимъ они навлекаютъ на себя ненависть. А тѣ, которые окружаютъ князя, дорожатъ больше своими интересами, чѣмъ интересами князя, которому служатъ; такимъ образомъ, они не имѣютъ никакой охоты доставлять ему преимущество, вредя самимъ себѣ.
   Это несчастіе несомнѣнно больше и обычнѣе въ самыхъ высокихъ положеніяхъ; но и наиболѣе низкія положенія не изъяты отъ него, потому что всегда есть какой-нибудь интересъ добиваться себѣ любви у людей. Такимъ образомъ жизнь человѣческая не что иное, какъ постоянная иллюзія: люди только и дѣлаютъчто обманываютъ другъ друга и льстятъ другъ другу. Никто не говоритъ о насъ въ нашемъ присутствіи такъ, какъ говоритъ о насъ въ нашемъ отсутствіи. Общеніе между людьми основано только на этомъ взаимномъ обманѣ; мало было-бы друзей, если-бы каждый зналъ, что его другъ говоритъ о немъ, когда его нѣтъ, хотя-бы онъ тогда говорилъ искренно и безъ страсти.
   И такъ, человѣкъ не что иное, какъ притворство, ложь и лицемѣріе, въ отношеніи къ самому себѣ и въ отношеніи къ другимъ. Онъ не хочетъ, чтобы ему говорили истину, онъ избѣгаетъ и самъ говорить ее другимъ; всѣ эти привычки, столь уклонившіяся отъ справедливости и разумности, имѣютъ естественный корень въ его сердцѣ.
   

ГЛАВА IV.
Воображеніе. Шаткость природныхъ познаній человѣка. Привычка. Сомнительность. Нравственность.

   Воображеніе это обманчивая сторона человѣка, это наставникъ въ заблужденіи и фальшивости, тѣмъ болѣе лукавый, что онъ не всегда играетъ эту роль; ибо если бы оно было непогрѣшимымъ показателемъ лжи, то тѣмъ самымъ оно было бы непогрѣшимымъ показателемъ истины. Но такъ какъ оно очень часто лживо, то оно не заключаетъ въ себѣ никакого указанія на свое качество, помѣчая одинаковымъ образомъ и истинное, и ложное.
   Я говорю не о безумныхъ, а о самыхъ умныхъ; и между ними воображеніе имѣетъ большую способность убѣждать людей. Чтобы тамъ ни кричалъ разумъ, онъ не можетъ, освободившись отъ воображенія, по-своему оцѣнить вещи.
   Эта гордая власть, враждебная разуму, который находитъ удовольствіе контролировать ее и господствовать надъ ней, чтобы показать, на сколько онъ имѣетъ значенія во всѣхъ вещахъ, утвердилась въ человѣкѣ, какъ вторая природа. У ней есть свои счастливые и несчастные, свои здоровые и больные, свои богатые и бѣдные, она заставляетъ разумъ вѣрить, сомнѣваться, отрицать; она сдерживаетъ и возбуждаетъ чувства, у ней есть свои безумные и свои мудрецы: и досаднѣе всего намъ видѣть, что она вполнѣ удовлетворительно выполняетъ свою роль, но совершенно иначе, чѣмъ разумъ. Обладающіе богатымъ воображеніемъ удовлетворяютъ самихъ себя совершенно иначе, чѣмъ разумные удовлетворяютъ себя разумомъ. Они смотрятъ на людей властно, они разсуждаютъ смѣло и самонадѣянно, межъ тѣмъ какъ другіе боязливо и неувѣренно; это радостное выраженіе лица даетъ имъ часто преимущество во мнѣніи слушателей: сколько людей, сильныхъ воображеніемъ, пользуется славой мудрецовъ въ глазахъ судей подобнаго же характера. Воображеніе не можетъ безумныхъ сдѣлать мудрецами, но оно дѣлаетъ ихъ счастливыми, наперекоръ разуму, который можетъ сдѣлать своихъ друзей только несчастными, такъ какъ первое покрываетъ ихъ славою, второй -- позоромъ.
   Кто надѣляетъ репутаціей? Кто даетъ почетъ и уваженіе лицамъ, произведеніямъ, законамъ, знати, если не эта способность воображать? Всѣхъ богатствъ земли не хватило бы безъ ея соизволенія.
   Представьте себѣ судью, который, внушая всему народу уваженіе своею почтенною старостью, руководится чистымъ и высокимъ разумомъ, судитъ вещи по ихъ природѣ, не останавливаясь передъ тѣми пустыми обстоятельствами, которыя поражаютъ только воображеніе слабыхъ. Посмотрите, какъ онъ приходитъ на проповѣдь, принося съ собою самое благочестивое усердіе, подкрѣпляя твердость разума пыломъ любви къ человѣчеству. Вотъ онъ готовъ слушать съ образцовымъ благоговѣніемъ. Пусть только появится проповѣдникъ: если природа дала ему хриплый голосъ, какую-нибудь странную физіономію, если цирюльникъ плохо его выбрилъ, если вдобавокъ онъ случайно запачкался, то, какія бы великія истины онъ ни провозглашалъ, я держу пари, что важность нашего сенатора совсѣмъ пропадетъ.
   Положимъ, величайшій въ мірѣ философъ стоитъ на доскѣ, которая шире, чѣмъ сколько нужно для ходьбы, а внизу подъ ней пропасть: какъ-бы разумъ ни убѣждалъ его въ безопасности, воображеніе все-таки возьметъ верхъ. Иные при одной мысли объ этомъ блѣднѣютъ и ихъ бросаетъ въ потъ.
   Кто не знаетъ, что при видѣ (кошекъ), крысъ, раздавливаніи угля и т. п., разумъ теряетъ подчасъ самообладаніе передъ чувствомъ? Тонъ голоса внушаетъ то или иное впечатлѣніе самымъ умнымъ людямъ; съ перемѣной тона мѣняется направленіе разговора или разсказа.
   Привязанность или ненависть измѣняютъ направленіе правосудія; какъ часто адвокатъ, получивши предварительно хорошій гонораръ, находитъ болѣе правымъ то дѣло, которое онъ ведетъ! Какъ часто его смѣлый жестъ выставляетъ его въ лучшемъ видѣ передъ судьями, обманутыми внѣшностью! Забавенъ разумъ, которымъ управляетъ вѣтеръ и притомъ во всѣ стороны!
   Я не хочу приводить всѣхъ послѣдствій; мнѣ пришлось бы привести почти всѣ человѣческія дѣйствія, которыя колеблются почти только отъ потрясеній этого вѣтра. Разумъ принужденъ бываетъ уступить, а самый разумный принимаетъ себѣ за правило то, что воображеніе людей смѣло ввело во всеобщее употребленіе.
   Французскіе судьи хорошо поняли эту тайну. Ихъ красныя мантіи, горностаевые мѣха, въ которые они закутываются, палаты, гдѣ они судятъ, лиліи,-- вся эта величественная обстановка была вполнѣ необходима; если бы врачи не носили сутанъ {Современный Паскалю обычай одѣваться. Сутана -- родъ рясы.} и туфель, если бы доктора наукъ не носили шапочекъ съ четыреугольнымъ дномъ и слишкомъ просторныхъ плащей, то они никогда не обманули бы публики, которая не можетъ избѣгнуть вліянія этого столь подлиннаго, по ея мнѣнію, признака знаній. Одни только военные люди не переряжены подобнымъ образомъ, потому что ихъ дѣйствительное назначеніе болѣе внушительно: ихъ значеніе основано на силѣ, а не на притворствѣ.
   Подобнымъ же образомъ, французскіе короли не прибѣгаютъ къ такимъ переряживаньямъ. Они не замаскированы въ необыкновенную одежду, чтобы казаться королями; но ихъ сопровождаютъ тѣлохранители съ аллебардами: этотъ вооруженный людъ, руки и сила котораго назначены только для охраненія особы короли, предшествующіе имъ трубы и барабаны, окружающіе ихъ легіоны,-- все это заставляетъ трепетать даже наиболѣе твердыхъ. Они не платьемъ только внушаютъ къ себѣ уваженіе, но силою. Нужно имѣть очень чистый разумъ, чтобы видѣть просто человѣка въ сутанѣ, окруженнаго 40,000 янычаръ, въ своемъ пышномъ сералѣ.
   Если бы судьи обладали истиннымъ правосудіемъ, врачи истиннымъ искусствомъ лѣчить, то незачѣмъ имъ было бы носить шапочекъ съ четыреугольнымъ дномъ и т. п.: величіе ихъ знаній было бы само по себѣ достаточно почтеннымъ.
   Но имѣя только воображаемыя знанія, они должны прибѣгать къ этимъ пустымъ средствамъ, поражающимъ воображеніе, съ которымъ они имѣютъ дѣло; такимъ путемъ они дѣйствительно пріобрѣтаютъ себѣ почетъ.
   Мы не можемъ видѣть адвоката въ сутанѣ съ шапочкой на головѣ и не составить выгоднаго мнѣнія о его достоинствѣ.
   Воображеніе распоряжается всѣмъ; оно производитъ красоту, справедливость, счастье, которое есть все въ мірѣ. Мнѣ отъ всей души хотѣлось бы видѣть одну итальянскую книгу, я знаю только ея заглавіе, которое одно стоитъ многихъ книгъ: Della opinione regina del inondo. Я бы на нее подписался, не зная ея, и не былъ бы въ убыткѣ.
   Вотъ приблизительный перечень результатовъ этой обманывающей насъ способности, которая дана намъ какъ бы нарочно для того, чтобы вводить насъ въ неизбѣжное заблужденіе. Есть и другія причины заблужденія.
   Насъ способны обманывать не одни только прежнія впечатлѣнія; прелести новизны имѣютъ такую же власть. Отъ этихъ причинъ происходятъ всѣ споры между людьми, которые упрекаютъ другъ друга то въ томъ, что противникъ слѣдуетъ ложнымъ впечатлѣніямъ дѣтства, то въ томъ, что онъ безразсудно бѣжитъ вслѣдъ за новостями. Кто занимаетъ золотую середину? Пусть онъ явится и докажетъ это. Нѣтъ почти ни одного факта опытнаго знанія, какъ бы онъ ни былъ естественъ, даже если онъ усвоенъ,съ дѣтства, который нельзя было-бы выдавать за ложное впечатлѣніе, обусловленное то образованіемъ, то обманомъ чувствъ. Одни говорятъ: "Такъ какъ вы съ дѣтства вѣрили, что ящикъ пустъ, если въ немъ ничего не видите, то вы привыкли вѣрить въ возможность пустоты; но это иллюзія чувствъ вашихъ, укоренившаяся въ силу привычки: наука должна исправить это заблужденіе". А другіе говорятъ: "Такъ какъ вамъ въ школѣ говорили, что нѣтъ пустоты, то этимъ самымъ испортили ваше непосредственное чувство, которое такъ ясно понимало пустоту, до этого дурнаго вліянія. Нужно исправить свое чувство, обращаясь къ своей первой природѣ". Кто же обманываетъ: чувства или образованіе?
   Есть и еще причина заблужденія, это -- болѣзни. Онѣ искажаютъ наше сужденіе и чувства, и если значительныя болѣзни вредятъ чувствительно, то я не сомнѣваюсь, что и незначительныя тоже производятъ свое вліяніе въ извѣстной степени.
   Нашъ собственный интересъ также служитъ чудеснымъ средствомъ для пріятнаго отвода глазъ. Самому справедливому въ мірѣ человѣку нельзя быть судьею въ своемъ дѣлѣ; я знаю людей, которые, чтобы не впасть въ подобное самообольщеніе, оказывались самыми несправедливыми въ обратномъ смыслѣ; если имъ близкіе родственники поручили бы даже вполнѣ правое дѣло, то они, смѣло можно сказать, проиграли бы его. Справедливость и истина -- это два столь тонкія острія, что наши инструменты слишкомъ грубы, чтобы касаться до нихъ съ надлежащею точностью: дотрогиваясь, они сплющиваютъ остріе и опираются на всю плоскость -- скорѣе на ложное, чѣмъ на истинное.
   

II.

   Очень важная для цѣлей жизни вещь -- это выборъ занятія: случай руководитъ этимъ выборомъ. Привычка создаетъ каменьщиковъ, солдатъ, кровельщиковъ. Указывая на кровельщика, то корятъ: "это превосходный кровельщикъ!" а отзываясь о солдатахъ, говорятъ: "Нужно быть сумасшедшимъ, чтобы стать солдатомъ". А другіе говорятъ, напротивъ: "Нѣтъ ничего великаго, кромѣ войны, остальные люди все бездѣльники". И вотъ, слыша въ дѣтствѣ, какъ хвалятъ одни занятія и презираютъ всѣ другія, люди дѣлаютъ выборъ: ибо естественно, что они любятъ добродѣтель и ненавидятъ безуміе. Слова "добродѣтель" и "безуміе" насъ трогаютъ; но они берутся здѣсь совсѣмъ не у мѣста. Сила привычки столь велика, что изъ тѣхъ, которыхъ природа сдѣлала только людьми, выходятъ всевозможные спеціалисты: есть мѣстности, гдѣ всѣ -- каменьщики, въ другихъ всѣ -- солдаты и т. д. Нѣтъ сомнѣнія, что природа не столь однообразна. Слѣдовательно, причина этому -- привычка, ибо она принуждаетъ природу; но иногда природа беретъ верхъ и удерживаетъ человѣка въ его инстинктѣ, несмотря на всякую привычку, будь она хороша или дурна.
   

III.

   Наше воображеніе столь сильно преувеличиваетъ настоящее время, въ силу того, что къ нему относятъ свои постоянныя размышленія, и настолько уменьшаетъ вѣчность, не помышляя о ней, что изъ вѣчности мы дѣлаемъ ничто, а изъ ничего вѣчность; и все это имѣетъ столь глубокіе корни въ насъ, что весь нашъ разумъ на можетъ насъ отъ этого уберечь.
   

IV.

   На чемъ человѣку основать порядокъ въ мірѣ, которымъ онъ хочетъ управлять? На капризѣ каждаго частнаго лица? Но какой безпорядокъ тогда былъ бы! На справедливости? Но человѣкъ не знаетъ ея.
   Если бы онъ зналъ ее, то, конечно, онъ не установилъ бы того самаго общаго изъ всѣхъ, какія только есть между людьми, правила, чтобы каждый слѣдовалъ нравамъ своей страны; блескъ истиннаго правосудія подчинилъ бы себѣ всѣ народы и законодатели не брали бы за образецъ, вмѣсто этой постоянной справедливости, фантазій и капризовъ у персовъ и нѣмцевъ. Эта справедливость процвѣтала бы во всѣхъ государствахъ міра и во всѣ времена, а вмѣсто этого, мы почти не видимъ ничего справедливаго или несправедливаго, что съ перемѣною климата не мѣняло бы своего качества. Поднятіе къ полюсу на три градуса широты ставитъ вверхъ дномъ всю юриспруденцію! Пройдешь одинъ меридіанъ, и встрѣтишь новое рѣшеніе истины; въ нѣсколько лѣтъ измѣняются основные законы; право имѣетъ свои эпохи. Вхожденіе Сатурна въ созвѣздіе Льва указываетъ намъ на начало такого-то преступленія. Забавна справедливость, которую ограничиваетъ какая-нибудь рѣка! Что -- истина по сю сторону Пиренеевъ, то -- заблужденіе по ту сторону.
   Люди заявляютъ, что справедливость не въ привычкахъ, но что она лежитъ въ естественныхъ законахъ, извѣстныхъ во всякой странѣ. Конечно, имъ было бы зачѣмъ упорно поддерживать свое мнѣніе, если бы слѣпая случайность, разсѣявшая человѣческіе законы, хоть бы разъ повстрѣчала такой законъ, который былъ бы всеобщимъ; но какъ бы въ насмѣшку, капризы людей столь различны, что такого закона вовсе нѣтъ.
   Воровство, кровосмѣшеніе, убійство дѣтей и отцовъ -- все это занимаетъ свое мѣсто въ ряду добродѣтельныхъ дѣйствій. Можетъ-ли что-нибудь быть нелѣпѣе факта, что такой-то человѣкъ имѣетъ право убить меня, потому что онъ живетъ по ту сторону рѣки или моря и потому что его правительство въ ссорѣ съ моимъ, хотя я никакой не имѣю съ нимъ ссоры?
   Есть несомнѣнно естественные законы; но нашъ прекрасный разумъ, подвергшись порчѣ, все испортилъ. Nihil amplius nostrum est; quod nostrum dicimus, artisest.-- Ex senatusconsultis et plebiscites crimina exercentur.-- Ut olim viliis, sic nunc legibus laboramus {Ничего ужъ нѣтъ въ нашей природѣ нашего; а что мы называемъ нашимъ -- то искусственно.-- Преступленія судятся по сенатскимъ и народнымъ рѣшеніямъ.-- Какъ нѣкогда мы страдали пороками, такъ теперь страдаемъ законами.}.
   Результатомъ этого затемнѣнія природнаго закона является то, что одинъ сущностью справедливости считаетъ авторитетъ законодателя, другой -- выгоду верховной власти, третій настоящую привычку, и послѣдній судитъ вѣрнѣе всего: ничто не бываетъ само по себѣ справедливо въ силу одного разума, все современемъ теряетъ подъ собою почву. Привычка производитъ все правосудіе съ помощью только доли разума, которая въ ней заключается; это таинственное основаніе ея авторитета. Кто доводитъ ее до ея принципа, тотъ ее уничтожаетъ. Ничто не бываетъ столь ошибочно, какъ тѣ законы, которые исправляютъ ошибки; кто имъ повинуется потому, что они справедливы, тотъ повинуется воображаемой имъ справедливости, а не сущности закона; онъ весь сосредоточенъ въ самомъ себѣ, онъ -- законъ и ничего больше. Кто пожелаетъ изслѣдовать его мотивы, тотъ найдетъ ихъ столь слабыми и ничтожными, что если бы онъ не привыкъ уже видѣть чудеса человѣческаго воображенія, онъ убѣдился бы, видя, сколько пышности и поклоненія доставилъ вѣкъ этому закону. Искусство потрясать и низвергать государства есть искусство потрясать установившіяся привычки, зондируя ихъ до самаго перваго источника, чтобы указать отсутствіе въ нихъ справедливости. Нужно, говорятъ, возвратиться къ основнымъ и первичнымъ законамъ государства, которые уничтожила несправедливая привычка. Но это вѣрная игра, чтобы все потерять; ничто не будетъ справедливо съ этой точки зрѣнія. Конечно, народъ охотно слушаетъ подобные разговоры. Онъ свергаетъ иго, лишь только сознаетъ его, и вотъ вельможи пользуются его паденіемъ и паденіемъ тѣхъ любопытныхъ изслѣдователей принятыхъ всѣми привычекъ. Но бываетъ и противоположная ошибка: люди иногда вѣрятъ, что съ помощью справедливости можно сдѣлать все то, чему не было даже примѣра. Мудрѣйшій изъ законодателей говорилъ, что для блага людей, часто нужно ихъ заманивать въ ловушку {Платонъ въ сочиненія о государствѣ.}; другой {Варронъ, цитируемый св. Августиномъ, въ соч. Do civitate Doi.}, хорошій политикъ, говоритъ: "Такъ какъ (народъ) не знаетъ той истины, съ помощью которой онъ могъ бы освободиться, то выгодно, чтобы онъ былъ въ обманѣ". Не зачѣмъ ему, значитъ, чувствовать истины въ фактѣ узурпаціи; послѣдняя была введена когда-то безъ всякаго резона, потомъ она стала какъ-бы имѣть разумную основу; нужно заставить смотрѣть на нее, какъ на исконную и вѣчную, и прятать ея начало, если кто не хочетъ положить ей скорый конецъ.
   

V.

   Умъ человѣка, этого верховнаго судьи міра, не настолько независимъ, чтобы не подвергаться смущенію при первомъ шумѣ, который произойдетъ около него. Не нужно грохота пушки для того, чтобы помѣшать его мыслямъ; достаточно шума флюгера или блока. Не удивляйтесь, если теперь онъ не очень основателенъ въ сужденіяхъ: это муха жужжитъ у него надъ ухомъ; этого достаточно, чтобы сдѣлать его неспособнымъ принять хорошее рѣшеніе. Если вы хотите, чтобы онъ могъ найти истину, прогоните это животное, которое мѣшаетъ ему и сбиваетъ этотъ могущественный умъ, управляющій городами и государствами. Забавный-же это богъ! О ridiculosissimo eroe!
   

VI.

   Монтэнь правъ: привычкѣ должно слѣдовать съ тѣхъ поръ, какъ она стала привычкой и прочно установилась, не задаваясь вопросомъ, разумна-ли она или нѣтъ; само собою разумѣется, что въ ней не должно быть ничего противнаго естественному или божескому праву. Но народъ слѣдуетъ ей на томъ только основаніи, что считаетъ ее справедливой; въ противномъ случаѣ, онъ не слѣдовалъ бы, хотя бы она была уже привычкой, ибо люди хотятъ подчиняться только разуму или справедливости. Безъ этого условія привычка считалась бы тиранніей; по власть разума и справедливости не менѣе тираннична, чѣмъ власть наслажденія: все это естественныя начала въ человѣкѣ.
   Итакъ, хорошо было бы. если бы повиновались законамъ и привычкамъ, потому что онѣ тѣже законы; чтобы народъ зналъ что подлинно истинной и справедливой привычки и нельзя ввести, что она намъ совершенно неизвѣстна и что такимъ образомъ нужно слѣдовать привычкамъ, уже усвоеннымъ: при такомъ условіи, онъ никогда бы ихъ не покинулъ. Но народъ не воспріимчивъ къ такой доктринѣ. Такъ какъ онъ вѣритъ, что истину можно найти и что она заключается въ законахъ и привычкахъ, то онъ вѣритъ въ нихъ и принимаетъ ихъ древность за доказательство ихъ истинности. а не одного только авторитета. Поэтому-то онъ имъ повинуется; но онъ тотчасъ-же возмущается, лишь только ему покажутъ, что они не стоютъ ничего; а это можно сдѣлать относительно всѣхъ ихъ, если смотрѣть на нихъ съ извѣстной стороны.
   Опасно говорить народу, что законы несправедливы, ибо онъ повинуется имъ только въ силу того, что считаетъ ихъ справедливыми. Поэтому-то въ то-же время нужно говорить ему, что повиноваться законамъ должно потому, что они суть законы, все равно какъ нужно повиноваться властямъ не потому, что онѣ справедливы, но потому что онѣ -- власти. Такимъ образомъ, можно предупредить всякое возстаніе, если народъ пойметъ это; это и есть собственно опредѣленіе справедливости
   

VII.

   Между дѣйствіями воли и всякими другими есть постоянная и существенная разница.
   Воля есть одинъ изъ главныхъ органовъ вѣры; это не потому что она образуетъ вѣру, но потому, что вещи бываютъ истинны или ложны, смотря по той сторонѣ, съ которой на нихъ смотрятъ. Воля, которой одна сторона больше нравится, чѣмъ другая, отклоняетъ умъ отъ размышленія о тѣхъ сторонахъ, на которыя она не любитъ смотрѣть; такимъ образомъ умъ, идя вслѣдъ за волею, останавливается передъ тою стороной, которая нравится волѣ, и судитъ о предметѣ по тому, что видитъ въ немъ.
   

VIII.

   Воображеніе преувеличиваетъ малые предметы, вслѣдствіе фантастической ихъ оцѣнки до такой степени, что наполняетъ ими нашу душу; а великіе предметы оно, вслѣдствіе безразсудной заносчивости, уменьшаетъ до такой мѣрки, какъ это бываетъ, когда говорятъ о Богѣ.
   

IX.

   Что такое наши природныя начала, какъ не тѣ, къ которымъ мы привыкли? И въ дѣтяхъ не тѣ-ли это начала, которыя они получили отъ привычки ихъ отцовъ, какъ это бываетъ съ инстинктомъ ловить добычу у животныхъ?
   Различныя привычки дадутъ въ результатѣ различныя начала. Это видно изъ опыта. Но есть какъ природныя начала, неизгладимыя привычкою, такъ и привычки противъ природы, неизгладимыя ни природою, ни второю привычкою. Это зависитъ отъ наклонности.
   Отцы боятся, какъ бы не изсякла природная любовь въ ихъ дѣтяхъ. Что же это за природа, если она можетъ изсякнуть? Привычка -- вторая природа, которая разрушаетъ первую. Почему привычку мы не считаемъ природною? Я боюсь, какъ бы не оказалась только первою привычкою сама эта природа, подобно тому, какъ привычка бываетъ второю природою.
   

X.

   Если бы намъ снилось каждую ночь все одно и тоже, то это сновидѣніе произвело бы на насъ такое же впечатлѣніе, какое производятъ предметы, видимые нами ежедневно. Если бы ремесленникъ былъ увѣренъ, что каждую ночь по двѣнадцати часовъ сряду ему будетъ сниться, что онъ король, то я думаю, что онъ былъ бы почти такъ-же счастливъ, какъ король, которому снилось бы каждую ночь, по двѣнадцати часовъ сряду, что онъ ремесленникъ. Если бы намъ снилось всякую ночь, что насъ преслѣдуютъ непріятели, если бы, тревожимые по ночамъ этими тяжелыми видѣніями, всѣ дни мы проводили въ такихъ же разнообразныхъ занятіяхъ, какъ это бываетъ при путешествіи, то мы почти столько же страдали бы, какъ если бы сновидѣнія были въ дѣйствительности, и мы также боялись бы заснуть, какъ боимся встрѣтиться съ такими несчастіями въ дѣйствительности. И дѣйствительно, сонъ, въ такомъ случаѣ, приносилъ бы почти тѣ-же мученія, какъ дѣйствительность. Но такъ какъ сновидѣнія различны и такъ какъ одинъ и тотъ же сонъ видоизмѣняется, то видѣнное нами во снѣ менѣе производитъ на насъ впечатлѣнія, чѣмъ то, что мы видимъ на яву; это зависитъ отъ непрерывности послѣдняго, которая однакожъ не настолько сплошна и ровна, чтобы вовсе не измѣняться, но она мѣняется если не рѣдко, то менѣе рѣзко, какъ это бываетъ во время путешествія; и вотъ тогда мы говоримъ: "Намъ кажется, что мы видимъ во снѣ": ибо жизнь есть сновидѣніе, немного болѣе постоянное.
   

XI.

   Мы предполагаемъ, что всѣ постигаютъ вещи одинаковымъ образомъ, но такое предположеніе очень неосновательно; мы не имѣемъ никакого доказательства этому. Я хорошо знаю, что одни и тѣ-же слова употребляютъ въ однихъ и тѣхъ же случаяхъ и что всякій разъ, какъ два человѣка видятъ, что тѣло перемѣняетъ мѣсто, они оба выражаютъ видѣнное ими явленіе въ предметѣ однимъ и тѣмъ-же словомъ, говоря, что онъ подвинулся; а изъ этого сходства выраженія можно извлечь сильную догадку о сходствѣ идеи; но это не безусловно убѣдительно, не есть крайняя степень убѣжденія, хотя я есть основаніе держать утвердительное пари; вѣдь извѣстно, что одни и тѣ-же слѣдствія возникаютъ часто изъ различныхъ предположеній.
   Этого достаточно, чтобы запутать по крайней мѣрѣ дѣло. Положимъ, это не погашаетъ окончательно природнаго свѣта, который дѣлаетъ насъ увѣренными въ подобнаго рода вещахъ,-- въ противномъ случаѣ, выиграли-бы академики {Философы скептической школы, носившей названіе "Новая академія". По ихъ мнѣнію, вовсе ничего нельзя знать. Пирронисты же утверждали, что они не знаютъ, можно-ли знать или нѣтъ.}. Но это помрачаетъ его и смущаетъ догматистовъ, это на руку коварному замыслу пирронистовъ, ученіе которыхъ состоитъ въ двойномъ сомнѣніи въ той сомнительной неизвѣстности, у которой наши сомнѣнія не могутъ отнять всего свѣта, а нашъ природный свѣтъ не можетъ разсѣять всего мрака.
   

XII.

   Когда мы видимъ, что такое-то дѣйствіе происходитъ постоянно одинаково, то мы заключаемъ отсюда объ его естественной необходимости, что оно, напр., и завтра будетъ и т. д.; но часто природа насъ обманываетъ и не подчиняется своимъ собственнымъ правиламъ.
   

XIII.

   Противорѣчіе -- плохой показатель истины. Иныя несомнѣнныя вещи противорѣчивы, а иныя ложныя принимаются безъ противорѣчія: ни противорѣчіе не служитъ признакомъ ложности, ни отсутствіе противорѣчія не служитъ признакомъ истины.
   

XIV.

   Люди хорошо судятъ о вещахъ, ибо они находятся въ природномъ невѣдѣніи, которое служитъ настоящимъ положеніемъ человѣка. Знаніе имѣетъ два продѣла, которые касаются другъ друга: первый -- это чистое природное незнаніе, въ которомъ находятся всѣ люди при рожденіи. Другой предѣлъ это тотъ, до котораго доходятъ великія души, которыя, прошедши все, что человѣку можно знать, находятъ, что они ничего не знаютъ, и встрѣчаются съ тѣмъ самымъ незнаніемъ, отъ котораго они отправились. Но это уже знающее незнаніе человѣка, который сознаетъ себя. А тѣ стоящіе по серединѣ люди, которые вышли изъ естественнаго незнанія и не могли дойти до незнанія другого рода, обладаютъ только лоскомъ достаточнаго знанія и корчатъ изъ себя умниковъ. Они-то смущаютъ міръ и обо всемъ дурно судятъ. Народъ и способные люди даютъ ходъ міру, а тѣ его презираютъ и сами презираемы. Они судятъ обо всемъ дурно, а міръ правильно судитъ.
   

XV.

   Человѣкъ полонъ заблужденія, природнаго и неизгладимаго безъ помощи благодати. Ничто не указываетъ ему на истину: все его обманываетъ. Разумъ и чувства, эти двѣ основы истины, кромѣ того, что каждому изъ нихъ недостаетъ искренности, обманываютъ и взаимно другъ друга. Чувства обманываютъ разумъ ложною внѣшностью; въ свою очередь, и они вводятся въ обманъ разумомъ, онъ отплачиваетъ за это. Душевныя страсти разстраиваютъ дѣятельность чувствъ и даютъ имъ ложныя впечатлѣнія. Они обманываютъ и впадаютъ въ обманъ постоянно.
   

XVI.

   Я очень удивляюсь, видя, что никто не удивленъ своею слабостью. Люди дѣйствуютъ серьезно и каждый исполняетъ свое назначеніе не потому, что дѣйствительно хорошо исполнять его, но потому, что это въ модѣ: какъ будто каждый несомнѣнно знаетъ, гдѣ разумность и справедливость. Люди оказываются обманутыми ежечасно и въ силу какого-то забавнаго смиренія думаютъ, что это ихъ ошибка, а не ошибка того искусства знать истину, обладаніемъ котораго они постоянно хвастаются. Но хорошо, что въ мірѣ есть столько людей, которые не станутъ пирронистами, для того только, чтобы въ угоду пирронизму показать, что человѣкъ способенъ на самыя сумасбродныя мнѣнія, потому что онъ, съ другой стороны, способенъ вѣрить, что онъ не подверженъ этой природной и неизбѣжной слабости, что онъ, напротивъ, обладаетъ природной мудростью.
   Ничѣмъ больше не укрѣпляется пирронизмъ, какъ тѣмъ, что есть люди, которые не суть вовсе пирронисты; если-бы всѣ были пирронистами, то пирронизмъ былъ-бы не правъ.
   

XVII.

   Это ученіе больше подкрѣпляется его врагами, чѣмъ друзьями; ибо слабость человѣка, повидимому, гораздо болѣе присуща тѣмъ, которые не сознаютъ ея, чѣмъ тѣмъ, которые сознаютъ ее.

-----

   Если человѣкъ слишкомъ молодъ, онъ судитъ неправильно, если онъ слишкомъ старъ -- то-же самое; если онъ недостаточно поразмыслилъ,-- то-же самое; если онъ слишкомъ много размышлялъ -- онъ пристращается и вбиваетъ себѣ въ голову одно какое-нибудь мнѣніе. Если онъ обдумываетъ свой трудъ тотчасъ вслѣдъ за окончаніемъ его, то онъ еще вполнѣ предубѣжденъ; если обратится къ нему слишкомъ долго послѣ окончанія, то онъ уже не можетъ вникнуть въ него. То-же бываетъ и съ картинами, если на нихъ смотрѣть слишкомъ издалека или слишкомъ вблизи; есть только одна точка, съ которой нужно смотрѣть, всѣ другія лежатъ слишкомъ близко или слишкомъ далеко, слишкомъ высоко или слишкомъ низко. Въ живописи эту точку отмѣчаетъ перспектива, а кто отмѣтитъ ее въ истинѣ и въ нравственности?
   

XVIII.

   Кто безпорядочно ведетъ жизнь, тотъ о людяхъ, придерживающихся порядка, говоритъ, что они удаляются отъ природы, а о себѣ думаетъ, что онъ слѣдуетъ ей: точно также, кто плыветъ на кораблѣ, тотъ о людяхъ, находящихся на берегу, думаетъ, что они бѣгутъ. Языкъ обоюдуостръ. Нужно имѣть опредѣленную точку опоры, чтобы судить. Въ гавани разувѣрятся въ своей ошибкѣ тѣ, которые плывутъ на кораблѣ; а гдѣ намъ взять такую точку въ области нравственности?
   

ГЛАВА V.
Безпокойство человѣка. Занятія и развлеченія.

I.

   Мы никогда не придерживаемся настоящаго времени. Мы предупреждаемъ будущее, какъ будто оно слишкомъ долго не идетъ, какъ будто мы хотимъ ускорить его теченіе; или мы зовемъ назадъ прошедшее, чтобы его остановить, какъ будто оно слишкомъ поспѣшно ушло: мы столь неблагоразумны, что блуждаемъ во временахъ, которыя не въ нашемъ распоряженіи и нисколько не думаемъ о томъ одномъ времени, которое принадлежитъ намъ; мы столь пусты, что помышляемъ о томъ, чего нѣтъ вовсе, и оставляемъ безъ размышленія только то, что существуетъ. Обыденное настоящее насъ давитъ. Мы скрываемъ его отъ нашихъ глазъ, потому что оно насъ печалитъ, а если оно намъ пріятно, то мы съ сожалѣніемъ смотримъ, какъ оно ускользаетъ. Мы стараемся поддержать его будущимъ и думаемъ, какъ-бы устроить дѣла, которыхъ нѣтъ еще въ нашей власти, для того времени, въ наступленіи котораго мы не имѣемъ никакой увѣренности.
   Пусть каждый разберетъ свои мысли, и окажется, что онѣ всегда заняты прошлымъ и будущимъ. Мы почти не думаемъ о настоящемъ моментѣ; а если мы о немъ и думаемъ, то только для того, чтобы освѣтить имъ наше будущее. Настоящее никогда не служитъ нашею цѣлью; прошедшее и настоящее служатъ намъ средствами; одно только будущее бываетъ нашею цѣлью. Такимъ образомъ мы не живемъ никогда, мы только надѣемся жить; а такъ какъ мы готовимся постоянно быть счастливыми, то въ неизбѣжномъ результатѣ выходитъ, что мы никогда не бываемъ счастливы.
   

II.

   Людей съ дѣтства обременяютъ заботою объ ихъ счастіи, благѣ, друзьяхъ и кромѣ того о благѣ и чести ихъ друзей. Ихъ заваливаютъ дѣлами, изученіемъ языковъ и наукъ, имъ внушаютъ, что они не съумѣютъ быть счастливыми, если въ дурномъ положеніи будетъ ихъ здоровье, честь и состояніе ихъ самихъ и ихъ друзей, что, если не хватитъ одной изъ указанныхъ вещей, то они будутъ несчастными. Такимъ образомъ, имъ даютъ обязанности и дѣла, которыя мучатъ ихъ цѣлый день съ разсвѣта. "Странный способъ, скажете вы, сдѣлать ихъ счастливыми! Какого еще лучшаго искать способа сдѣлать ихъ несчастными?" Но что же дѣлать? Вѣдь стоитъ отнять у нихъ всѣ эти заботы: тогда они увидѣли бы себя, задумались бы надъ тѣмъ, что они такое, откуда пришли и куда пойдутъ; а тогда не совсѣмъ-то легко занять ихъ и отвратить отъ подобныхъ вопросовъ. Поэтому-то, изготовивши людямъ столько дѣлъ, если у нихъ есть сколько-нибудь времени для отдыха, имъ совѣтуютъ употребить его на развлеченія, на игру, совѣтуютъ постоянно всецѣло занимать самого себя.

-----

   Всякій разъ, какъ я погружался въ размышленія о различныхъ тревогахъ людей, объ опасностяхъ и трудахъ, которымъ они подвергаются, при дворѣ, на войнѣ, отъ которыхъ происходитъ столько жалобъ, страстей, отважныхъ и часто дурныхъ предпріятій, то я приходилъ къ заключенью, что всѣ несчастія людей происходятъ отъ одной причины,-- оттого, что они не умѣютъ жить спокойно у себя дома. Человѣкъ, имѣющій достаточно средствъ для жизни, если бы умѣлъ жить у себя дома съ удовольствіемъ, то не выходилъ бы изъ дому, чтобы плавать по морю или занимать должность. Онъ покупаетъ столь дорого должность въ арміи только потому, что находитъ невыносимымъ не трогаться изъ города; онъ ищетъ общества и развлекающихъ игръ только потому, что не можетъ съ удовольствіемъ оставаться дома.
   Но когда я вдумался глубже, когда я, нашедши причину всѣхъ нашихъ несчастій, захотѣлъ открыть ея основаніе, то пришелъ къ тому выводу, что въ ней есть вполнѣ дѣйствительное основаніе: оно состоитъ въ нашемъ природномъ несчастномъ положеніи, мы слабы и смертны, мы столь жалки, что ничто не можетъ насъ утѣшить, когда мы станемъ ближе вдумываться въ наше положеніе.
   Въ какомъ бы положеніи мы ни представили себѣ человѣка, если бы мы собрали для него всѣ блага, которыя могутъ намъ принадлежать, если бы мы вообразили его царемъ -- это самый лучшій въ мірѣ постъ -- и при этомъ надѣлили бы его всѣми утѣхами, которыя могутъ его увлечь, все-таки это безусловное счастье не помогло бы ему вовсе, если бы его не развлекали, а дали возможность обдумать и поразмыслить, что онъ такое; онъ необходимо упалъ бы духомъ передъ видомъ того, что ему угрожаетъ, въ страхѣ передъ возмущеніями, которыя могутъ произойти, передъ смертью и болѣзнями, которыя неизбѣжны; выходитъ, что если бы не было такъ называемыхъ развлеченій, то онъ былъ бы несчастенъ, несчастнѣе послѣдняго изъ его подданныхъ, который предается игрѣ и развлеченіямъ.
   Поэтому-то люди ужъ стремятся къ игрѣ, обществу женщинъ, къ войнѣ и великимъ подвигамъ. Не то, чтобы въ этомъ на самомъ дѣлѣ заключалось счастье или чтобы люди воображали, что истинное блаженство въ деньгахъ, которыя можно выиграть, или въ зайцѣ, за которымъ охотятся. Такого блаженства они не захотѣли-бы, если-бы кто его предложилъ. Ищутъ не тихаго и кроткаго занятія, которое даетъ намъ возможность думать о нашемъ несчастномъ положеніи, ищутъ не опасностей войны или трудности подвиговъ, а той сутолоки, которая насъ отвращаетъ отъ мысли о нашемъ несчастномъ положеніи и развлекаетъ насъ.
   Отсюда происходитъ, что люди такъ любятъ шумъ и движеніе; отсюда происходитъ, что тюрьма служитъ такимъ ужаснымъ наказаніемъ; отсюда происходитъ, что прелесть уединенія для нихъ служитъ непостижимою вещью. Самой важной, наконецъ, причиной счастья въ положеніи королей бываетъ то обстоятельство. что ихъ непрестанно стараются развлекать и доставлять имъ всевозможные роды удовольствій. Король окруженъ людьми, которые только и думаютъ, какъ-бы развлечь его, и мѣшаютъ ему подумать о себѣ. Ибо онъ былъ-бы несчастливъ, хотя онъ и король, если-бы подумалъ объ этомъ.
   Вотъ все то, что люди могли придумать, чтобы сдѣлать себя счастливыми. ТЬ, которые философски къ тому относятся и думаютъ, что слишкомъ неразумно проводить цѣлый день на охотѣ за зайцемъ, котораго они не хотѣли-бы даже купить, тѣ почти не знаютъ нашей природы. Купленный заяцъ не избавилъ-бы насъ отъ вида смерти и несчастья, а охота насъ избавляетъ отъ мысли объ этомъ. Такимъ образомъ, когда упрекаютъ людей, охотящихся за зайцемъ, что ихъ по въ силахъ удовлетворить то, чего они ищутъ съ такимъ жаромъ, тѣ отняли бы у противниковъ всякій поводъ къ упрекамъ, если-бы отвѣтили, какъ они и должны-бы были сдѣлать, если-бы хорошо подумали объ этомъ,-- что они ищутъ въ этомъ только сильнаго и кипучаго занятія, которое отвратило-бы ихъ отъ размышленій о себѣ, и что для этого самаго они и ставятъ своею цѣлью привлекательный предметъ, который ихъ обольщаетъ и влечетъ къ себѣ съ жаромъ. Но они не даютъ такого возраженія, потому что не знаютъ самихъ себя; они не знаютъ, что они ищутъ охоты только, а не добычи

-----

   Люди воображаютъ, что если-бы они получили такую-то должность, то потомъ съ удовольствіемъ отдохнули-бы; они не чувствуютъ, что ихъ желанія ненасытны. Они думаютъ, что они искренно ищутъ покоя, а на самомъ дѣлѣ ищутъ только волненія
   Они имѣютъ тайный инстинктъ, заставляющій ихъ искать развлеченія и занятія внѣ себя; инстинктъ этотъ беретъ начало отъ сознанія постоянныхъ горестей; они имѣютъ и другой тайный инстинктъ, который, будучи остаткомъ величія нашей первоначальной природы, заставляетъ ихъ сознавать, что счастье въ дѣйствительности заключается только въ покоѣ, а не въ тревогѣ; изъ этихъ двухъ противоположныхъ инстинктовъ образуется въ нихъ смутное чувство, которое, скрываясь у нихъ изъ виду въ глубинѣ ихъ души, заставляетъ ихъ стремиться къ покою съ помощью волненія и воображать постоянно, что они получатъ удовлетвореніе, котораго вовсе не имѣютъ, если станутъ преодолѣвать трудности, которыя встрѣчаютъ лицомъ къ лицу, и тѣмъ самымъ откроютъ себѣ доступъ къ покою.
   Такъ протекаетъ вся жизнь. Покоя ищутъ въ борьбѣ съ препятствіями; а если препятствія устранены, покой становится невыносимымъ, ибо тогда думается то о настоящихъ бѣдствіяхъ, то о тѣхъ, которыя намъ угрожаютъ. А когда даже человѣкъ увидѣлъ-бы себя достаточно защищеннымъ со всѣхъ сторонъ, тоска не замедлила-бы самовольно выйти изъ глубины сердца, гдѣ она имѣетъ природные корни, и наполнить духъ его своимъ ядомъ.
   Совѣтъ, который давали Пирру, именно -- воспользоваться отдыхомъ, котораго онъ искалъ съ помощью столь утомительныхъ трудовъ, заключалъ въ себѣ много трудностей.
   Человѣкъ столь несчастенъ, что скучаетъ даже безъ всякой причины, въ силу своего собственнаго права; съ другой стороны, онъ столь пустъ, что, имѣй онъ тысячу существенныхъ причинъ скуки, малѣйшей вещи, напр. билліарда или мяча, который онъ пускаетъ, достаточно, чтобы его развлечь.
   Но для чего же такъ хлопочетъ онъ? скажете вы. А чтобы завтра похвастаться между друзьями, что онъ игралъ лучше кого-нибудь другого. Иной потѣетъ въ кабинетѣ, чтобы показать ученымъ, что онъ рѣшилъ алгебраическій вопросъ, котораго не могли рѣшить до тѣхъ поръ; многіе другіе подвергаются крайнимъ опасностямъ, чтобы потомъ хвастаться, до какого мѣста добрались они, что также глупо, по моему мнѣнію. Наконецъ иные изнуряютъ себя, чтобы замѣтить всѣ эти вещи, и это они дѣлаютъ не для того, чтобы стать мудрѣе, но только чтобы показать, что они знаютъ; послѣдній сортъ людей глупѣе всего, потому что они обладаютъ знаніемъ, тогда какъ о другихъ можно думать, что если бы они обладали подобнымъ знаніемъ, то не были бы такими.
   Положимъ, такой-то человѣкъ проводитъ жизнь безъ скуки, играя каждый день понемногу. Давайте ему каждое утро столько денегъ, сколько онъ можетъ выиграть въ продолженіи дня, съ условіемъ, чтобы онъ не игралъ, и вы сдѣлаете его несчастнымъ. Скажутъ, можетъ быть, что онъ ищетъ въ игрѣ не выигрыша, а забавы. Ну такъ заставьте его играть безъ денежнаго интереса: онъ не придетъ въ возбужденіе, онъ заскучаетъ. Не забавы, значитъ, онъ только ищетъ; забава безъ страсти ему наскучитъ. Нужно, чтобы онъ разгорячался, чтобы обманывалъ самого себя, воображая, что онъ былъ бы счастливъ, если бы выигралъ то, чего онъ не хотѣлъ бы взять, если бы ему давали съ условіемъ не играть; нужно, чтобы онъ создалъ себѣ предметъ страсти и возбуждалъ имъ свои желанія, свой гнѣвъ, свой страхъ, какъ дѣти, которыя пугаются намазаннаго ими самими лица.
   Вотъ человѣкъ, который нѣсколько мѣсяцевъ назадъ потерялъ единственнаго сына, который, будучи заваленъ процессами и жалобами, сегодня еще утромъ былъ въ такой тревогѣ: почему же теперь онъ и не думаетъ о своемъ положеніи? Не удивляйтесь, онъ весь занятъ, онъ смотритъ, гдѣ пройдетъ тотъ кабанъ, котораго его собаки вотъ уже часовъ шесть преслѣдуютъ съ такимъ жаромъ. Ему ничего больше не нужно. Какъ бы ни былъ человѣкъ полонъ печали, если можно только убѣдить его принять участіе въ какомъ-нибудь развлеченіи,-- онъ счастливъ; если онъ не развлеченъ и одержимъ какою-нибудь страстью или забавой, которая мѣшаетъ распространяться скукѣ, то онъ скоро будетъ печаленъ и несчастливъ. Безъ развлеченія нѣтъ радости, съ развлеченіемъ нѣтъ печали. Счастье лицъ высокаго положенія тоже основывается на томъ, что у нихъ очень много людей, которые ихъ развлекаютъ, и что они имѣютъ возможность постоянно оставаться въ подобномъ пріятномъ состояніи.
   Что значитъ быть суперинтендантомъ, канцлеромъ, президентомъ, какъ не быть въ такомъ положеніи, въ которомъ человѣкъ имѣетъ съ самаго утра множество людей, которые собираются со всѣхъ сторонъ, чтобы не оставить ему изъ цѣлаго дня ни одного часу, въ который онъ могъ поразмыслить о самомъ себѣ? А когда эти лица впадаютъ въ немилость, когда ихъ отсылаютъ въ ихъ деревенскіе дома, гдѣ у нихъ нѣтъ ни богатствъ, ни слугъ, чтобы исполнять ихъ желанія, то они скоро дѣлаются жалкими и безпомощными, потому что имъ никто уже не мѣшаетъ размышлять про себя....
   Неужели королевское достоинство само по себѣ недостаточно еще велико для обладателя его, чтобы сдѣлать его счастливымъ уже потому только, что онъ видитъ, что онъ такое? Неужели его нужно отвлекать отъ этой мысли, какъ простыхъ людей? Мнѣ вполнѣ ясно, что развлекать человѣка, удаляя его отъ домашнихъ несчастій, чтобы сосредоточить всѣ его мысли и заботы на томъ, напр., чтобы хорошо плясать, это значитъ дѣлать его счастливымъ. Не то-же-ли можно сказать и о королѣ? Неужели, привязавшись къ этимъ пустымъ забавамъ, онъ будетъ счастливѣе, чѣмъ при видѣ своего величія? Какое изъ этихъ двухъ условій могло бы скорѣе удовлетворить его духъ? Не будетъ-ли это въ ущербъ его веселью, если занимать его душу обдумываньемъ того, какъ дѣлать на въ тактъ подъ музыку, какъ ловчѣе бросить мячъ, вмѣсто того, чтобы дать ему возможность спокойно созерцать окружающую его величественную славу? Попробуйте это сдѣлать: оставьте короля наединѣ, безъ всякихъ чувственныхъ наслажденій, безъ всякой заботы въ душѣ, безъ компаніи, дайте ему возможность думать о себѣ на досугѣ, и вы увидите, что король безъ развлеченій это самый несчастный человѣкъ. Поэтому-то тщательно избѣгаютъ этого, поэтому-то при особѣ королей никогда нѣтъ недостатка въ цѣлой толпѣ людей, которые заботятся, чтобы у королей за дѣлами постоянно слѣдовали развлеченія, которые перехватываютъ всякую минуту ихъ досуга, чтобы доставить имъ удовольствія и игры, такъ что въ ихъ жизни нѣтъ ни одного не занятаго момента; иначе говоря, они окружены лицами, которыя удивительно заботятся уберечь ихъ отъ одиночества и размышленій о самихъ себѣ, хорошо зная, что всякій король станетъ несчастнымъ, если подумаетъ о самомъ себѣ.

-----

   Все сказанное мною относится къ христіанскимъ королямъ, не какъ къ христіанамъ, но какъ къ королямъ.
   Единственная вещь, утѣшающая насъ въ несчастіяхъ,-- это развлеченіе, а между тѣмъ оно служитъ самымъ большимъ изъ нашихъ несчастій. Ибо оно главнымъ образомъ мѣшаетъ намъ помышлять о себѣ и незамѣтно насъ губитъ. Безъ него мы очутились бы въ скукѣ, а эта скука принуждала бы насъ искать болѣе дѣйствительнаго средства выйти изъ нея. Но развлеченіе забавляетъ насъ и, вслѣдствіе его, мы нечувствительно подходимъ къ смерти. Если бы человѣкъ былъ подлинно счастливъ, то это счастье было бы тѣмъ больше, чѣмъ меньше онъ предавался бы развлеченіямъ, какъ святые и Богъ, которые не предаются развлеченіямъ.
   Положимъ, это такъ, но быть счастливымъ не значитъ-ли это быть въ состояніи наслаждаться развлеченіями? Нѣтъ, развлеченія идутъ изъ другого мѣста, извнѣ; они зависимы отъ постороннихъ причинъ и, слѣдовательно, подвержены тысячѣ случайностей, которыя дѣлаютъ неизбѣжною печаль.
   Я хорошо понимаю, что сдѣлать человѣка счастливымъ -- это значитъ отвлечь его отъ вида его домашнихъ несчастій и такъ чтобы онъ сосредоточилъ всѣ свои мысли и заботы на томъ, паир., чтобы хорошо плясать. Но неужели то же можно сказать и о королѣ? Неужели онъ будетъ счастливѣе, если увлечется этими пустыми забавами, чѣмъ если будетъ взирать на свое величіе?
   

ГЛАВА VI.
О нѣкоторыхъ мнѣніяхъ и нѣкоторыхъ обычаяхъ.

I.

   Я стану излагать здѣсь свои мысли (о пирронизмѣ) безъ порядка и притомъ этотъ безпорядокъ я выбираю, можетъ быть, не безъ намѣренія: это и есть надлежащій порядокъ, такъ какъ предметъ моего изложенія именно и отличается безпорядочностью.
   Я сдѣлалъ бы слишкомъ много чести своему предмету изложенія, если бы трактовалъ о немъ въ порядкѣ, потому что я именно и хочу показать, что онъ не поддается порядку.
   

II.
Примѣръ градаціи.

   Простой народъ почитаетъ лицъ высокаго происхожденія. Не совсѣмъ ловкіе въ жизни люди презираютъ ихъ, говоря, что рожденіе не есть преимущество личности, а дѣло случая. Ловкіе люди ихъ почитаютъ, но съ заднею мыслью, а не на томъ основати, какъ простой народъ. Набожные люди, у которыхъ больше религіознаго рвенія, чѣмъ житейскаго знанія, презираютъ ихъ, не смотря на тѣ соображенія, по которымъ почитаютъ ихъ люди ловкіе, потому что благочестіе освѣщаетъ ихъ сужденія новымъ свѣтомъ, котораго нѣтъ у людей ловкихъ. А христіане высшаго совершенства почитаютъ ихъ въ силу другого, присущаго имъ высшаго свѣта. Вотъ какъ послѣдовательно происходятъ мнѣнія, говорящія за или противъ, смотря по степени внутренняго свѣта въ человѣкѣ.
   

Послѣдовательное взаимное опроверженіе доводовъ, говорящихъ за и противъ.

   Мы показали, что человѣкъ неоснователенъ въ сужденіяхъ, такъ какъ онъ высоко цѣнитъ вещи самыя несущественныя; значитъ, всѣ его мнѣнія опровергнуты. Но потомъ мы показали, что всѣ эти мнѣнія очень здравы и что если всѣ они имѣютъ прочное основаніе, то толпа не такъ неосновательна, какъ о ней говорятъ. Значитъ, мы опровергли наше первое мнѣніе, опровергавшее мнѣнія толпы.
   Но теперь нужно опровергнуть наше послѣднее предположеніе и показать, что хотя-бы мнѣнія людей и были здравы, но тотъ фактъ, что толпа неосновательна въ сужденіяхъ, остается все таки во всей своей силѣ, потому что толпа не чувствуетъ истины тамъ, гдѣ она есть, но ищетъ ея тамъ, гдѣ ея нѣтъ, а слѣдовательно мнѣнія толпы постоянно ложны и вовсе не здравы.

-----

   По правдѣ сказать, всѣ люди находятся въ иллюзіи; ибо хотя мнѣнія толпы здравы, но они не здраво обоснованы, потому что толпа думаетъ, что истина тамъ, гдѣ на самомъ дѣлѣ ея нѣтъ. Истина присуща ихъ мнѣніямъ, но ея нѣтъ вовсе въ томъ пунктѣ, гдѣ люди представляютъ ее себѣ. Напр., вѣрно, что знатныхъ по происхожденію нужно почитать, но вовсе не потому, что рожденіе есть какое-нибудь дѣйствительное преимущество, и т. д.
   

III.

   Величайшее изъ золъ -- это гражданскія войны. Онѣ неизбѣжны, если кто захочетъ вознаградить всѣ заслуги, ибо тогда всякій скажетъ, что онъ заслужилъ награду. А то зло, что приходится бояться глупца, который наслѣдуетъ по праву рожденія, не столь велико и неизбѣжно.
   

IV.

   Почему люди слѣдуютъ за большинствомъ? Потому-ли, что мнѣніе большинства справедливѣе? Нѣтъ, а потому, что большинство сильнѣе. Почему люди слѣдуютъ древнимъ законамъ и укоренившимся мнѣніямъ? Потому-ли, что они болѣе здравы? Нѣтъ, а потому что они единственны въ своемъ родѣ и не позволяютъ вкорениться въ насъ стремленію къ различію.
   

V.

   Власть, основанная на укоренившемся мнѣніи и на воображеніи, остается нѣкоторое время въ силѣ, эта власть пріятно и охотно принимается. Власть-же, основанная на силѣ, постоянно господствуетъ. Такимъ образомъ, мнѣніе есть какъ бы царь міра, а сила -- тиранъ.
   

VI.

   Какъ хорошо различать людей по внѣшности, а не по внутреннимъ качествамъ! Кто будетъ первымъ изъ двухъ насъ? кто уступитъ мѣсто другому? Менѣе способный? Но я такъ же способенъ, какъ онъ! Придется драться изъ-за этого. Но у него четверо слугъ, а у меня только одинъ. Это вполнѣ очевидно: стоитъ только сосчитать. Значитъ, мнѣ придется уступить: глупо было-бы спорить. И вотъ между нами водворенъ такимъ образомъ миръ; а это самое большее изъ благъ.
   

VII.

   Привычка видѣть королей сопровождаемыми гвардіей, барабанами, офицерами и всѣми тѣми вещами, которыя пріучаютъ къ уваженію и страху, производитъ то, что ихъ личность и тогда внушаетъ подданнымъ уваженіе и страхъ, когда они повременамъ бываютъ наединѣ, безъ принадлежностей своей власти, потому что люди не отдѣляютъ въ своей мысли личности короля отъ его свиты, видя обыкновенно ту и другую вмѣстѣ. А люди, не зная, что это слѣдствіе происходитъ отъ упомянутой привычки, думаютъ, что оно происходитъ отъ какой-то природной силы; отсюда объясняются такія выраженія, какъ: "черты божества запечатлѣны на его лицѣ" и т. п.

------

   Могущество королей основано на разумномъ началѣ и на безразсудствѣ народа и притомъ скорѣе на послѣднемъ. Величайшая и важнѣйшая въ мірѣ вещь имѣетъ своимъ основаніемъ слабость, и это основаніе удивительно прочно, ибо нѣтъ ничего несомнѣннѣе того факта, что народъ безъ власти королей окажется безсильнымъ. А что основывается на здравомъ разсудкѣ, какъ напр., уваженіе къ мудрости, то очень шатко въ основаніи.
   

VIII.

   Швейцарцы обижаются, когда ихъ назовутъ дворянами, и доказываютъ, что ихъ раса состоитъ изъ простонародья, для того, чтобы ихъ считали достойными великихъ дѣлъ.
   

IX.

   Для управленія кораблемъ вѣдь не выбираютъ того изъ путешественниковъ, который происходитъ изъ наиболѣе знатнаго дома.

-----

   Св. Августинъ видѣлъ, какъ люди трудятся, не зная зачѣмъ, на морѣ, въ битвѣ и т. д., но онъ не видѣлъ необходимыхъ условій, которыя показывали бы, что они должны это дѣлать. Монтэнь видѣлъ, что людямъ кажется обиднымъ умственно хромать и что привычка все можетъ сдѣлать; но онъ не видѣлъ причины этого слѣдствія. Эти и другія лица видѣли послѣдствія, но не видѣли причинъ. Къ лицамъ, открывшимъ причины, они относятся такъ, какъ, напр., имѣющіе только глаза относятся къ имѣющимъ глаза и умъ, ибо послѣдствія доступны какъ-бы только чувственному воспріятію, а причины усматриваются только умомъ. Хотя эти послѣдствія замѣчаются тоже умомъ, во этотъ умъ такъ относится къ уму, который видитъ причины, какъ тѣлесныя чувства къ уму.
   

X.

   Отчего это хромой человѣкъ насъ не раздражаетъ, а умственно хромающій раздражаетъ? Оттого, что хромой сознаетъ, что мы ходимъ прямо, не хромая, а умственно хромающій говоритъ, что не онъ, а мы хромаемъ; если бы не это, то мы питали бы къ нему сожалѣніе, а не гнѣвъ.
   Эпиктетъ очень настойчиво спрашиваетъ, почему мы не сердимся, если намъ говорятъ, что у насъ болитъ голова, а сердимся, если намъ скажутъ, что мы дурно разсуждаемъ или что у насъ дурной вкусъ? Причина этого та, что мы хорошо знаемъ, что у насъ не болитъ голова и что мы не хромаемъ; но мы вовсе не увѣрены на столько же, что мы выбрали истинное. Такъ какъ наша увѣренность обусловлена только тѣмъ, что мы смотримъ на предметъ съ своей точки зрѣнія, въ то время, какъ другой видитъ въ немъ противоположное съ его точки зрѣнія, то это повергаетъ насъ въ недоумѣніе и удивляетъ насъ, тѣмъ болѣе, если тысяча другихъ людей насмѣхаются надъ нашимъ выборомъ; ибо намъ приходится предпочитать свои познанія познаніямъ столькихъ другихъ людей, а это слишкомъ смѣло и трудно. А въ чувствахъ, касающихся хромого, никогда не бываетъ подобнаго противорѣчія.
   

XI.

   Уваженіе къ другому состоитъ въ стѣсненіи себя. На первый взглядъ это -- странно, но на самомъ дѣлѣ это очень справедливо; уважать это значитъ какъ-бы говорить: "Если бы вамъ нужно было, то я съ удовольствіемъ побезпокоилъ бы себя, такъ какъ я охотно дѣлаю это и тогда, когда вамъ этого совсѣмъ не нужно". Кромѣ того, уваженіе служитъ для того, чтобы отличать знать; если бы уваженіе соединялось съ заниманіемъ какого нибудь важнаго поста, то всѣхъ уважали бы, кто занимаетъ его, и такимъ образомъ не отличали бы знати; но такъ какъ уваженіе состоитъ въ стѣсненіи себя, то этимъ очень рѣзко отличаютъ знать.
   

XII.

   Быть щеголемъ не слишкомъ пустое дѣло, ибо это значитъ показать. что очень много людей работаютъ на тебя, это значитъ показать на своихъ волосахъ, что у тебя есть слуга, парфюмеръ и т. д., на своихъ брыжжахъ, нитяхъ, позументахъ, что ты пользуешься услугами многихъ.
   А это не простая ужъ внѣшность, это не просто необходимыя принадлежности одежды: это значитъ, что ты имѣешь въ своемъ распоряженіи много рукъ. Чѣмъ больше рукъ въ твоемъ распоряженіи, тѣмъ ты сильнѣе. Быть щеголемъ значитъ показывать свою силу.
   

XIII.

   Это удивительно: не хотятъ, чтобы я почиталъ человѣка, одѣтаго въ полупарчу и сопровождаемаго семью или восемью слугами! А какъ не почитать! онъ заставить отстегать меня плетью, если я не стану привѣтствовать его. Это платье -- сила. Это все равно, что лошадь въ хорошей упряжи рядомъ съ другой въ худой упряжи. Странно, что Монтэнь не видѣлъ этой разницы между богато одѣтымъ и дурно одѣтымъ, удивлялся, какъ это другіе находятъ разницу, и спрашивалъ, почему это.
   

XIV.

   Народъ имѣетъ очень здравыя мнѣнія; напримѣръ: 1) Онъ развлеченіе и охоту предпочелъ поэзіи. Полуневѣжды насмѣхаются надъ этимъ и съ торжествомъ доказываютъ, что это безуміе толпы: но народъ правъ, хотя они не могутъ добраться, почему онъ правъ. 2) Онъ отличаетъ людей по внѣшности, напр. по благородству происхожденія или по имуществу; иные съ торжествомъ указываютъ, какъ это неразумно, но это очень разумно. 3) Онъ оскорбляется, получивши оплеуху, и такъ горячо стремится къ славѣ. Это очень желательно, потому что съ этимъ соединено много другихъ благъ и притомъ существенныхъ. А человѣкъ, получившій оплеуху и не почувствовавшій этого, заваленъ обидами и нуждами. 4) Онъ работаетъ для неизвѣстнаго будущаго, плаваетъ по морю, проходитъ по сушѣ.
   

XV.

   Большое преимущество составляетъ то качество, которое пускаетъ человѣка въ ходъ съ 18 или 20 лѣтъ, дѣлая его извѣстнымъ и уважаемымъ, тогда какъ другой могъ бы заслужить это только въ 50 лѣтъ: эти тридцать лѣтъ выиграны безъ всякаго труда.
   

XVI.

   Не видали-ли вы людей, которые, жалуясь, что вы ни во что ихъ не ставите, ставятъ вамъ въ примѣръ людей высокаго положенія, которые ихъ уважаютъ? Я бы имъ отвѣтилъ на это: покажите ту заслугу, которою вы очаровали тѣхъ особъ, и я васъ буду уважать точно также.
   

XVII.

   Человѣкъ высунулся въ окно, чтобы посмотрѣть прохожихъ; если я иду мимо, могу-ли я сказать, что онъ высунулся меня посмотрѣть? Нѣтъ, ибо онъ не думалъ обо мнѣ въ частности. А кто любитъ извѣстную личность за ея красоту, ее-ли онъ любитъ? Нѣтъ, ибо если оспа уничтожитъ красоту, не уничтоживъ личности, то онъ не будетъ уже любить этой личности. Если иной любитъ меня за мой разсудокъ, за мою память, то меня-ли онъ любитъ? Нѣтъ, ибо я могу потерять эти качества, оставаясь самъ въ цѣлости. И такъ, гдѣ же это "я", если оно не заключается ни въ тѣлѣ, ни въ душѣ? Какъ любить тѣло или душу, если не любить тѣхъ качествъ, которыя все-таки не составляютъ моего "я", потому что они подвержены гибели? Можно-ли любить сущность души отвлеченно, какія бы ни были качества ея? Это невозможно и было бы несправедливо. И такъ, люди не любятъ самой личности, но только качества ея. Поэтому незачѣмъ смѣяться надъ тѣми, которые заставляютъ почитать себя за свои обязанности и должности, ибо людей любятъ только за присущія имъ качества.
   

XVIII.

   Вещи, которыхъ мы очень сильно придерживаемся, напр. привычка скрывать свои матеріальные недостатки, часто совершенно ничтожны по значенію. Это пустяки, которые наше воображеніе преувеличиваетъ съ гору. Стоитъ минуту подумать, и мы безъ труда откроемъ это преувеличеніе.
   

XIX.

   Люди, способные изобрѣтать, рѣдки; громадное большинство только слѣдуетъ за ними и предоставляетъ всю славу изобрѣтателямъ, которые ищутъ ея своими изобрѣтеніями. Если бы изобрѣтатели упорно держали при себѣ изобрѣтенія и презирали тѣхъ, которые ничего не изобрѣтаютъ, то другіе дали бы имъ смѣшныя прозвища и поколотили бы ихъ. Пусть, значитъ, они не чванятся своею проницательностью или пусть довольствуются сами собою.
   

ГЛАВА VII.
Неравенство положеній, законы, справедливость, сила, политическая власть.

I.

   "Эта собака мнѣ принадлежитъ", говорили бѣдныя дѣти, "это мѣсто на солнцѣ мое". Вотъ каково было начало захвата всей земли, вотъ картина этого захвата.
   

II.

   Правда, что необходимо неравенство между людьми, но разъ съ этимъ согласиться, открывается полный просторъ не только высшему господству, но и величайшей тиранніи. Необходимо дать нѣсколько воли духу, но это открываетъ дверь величайшей распущенности. Пусть кто намѣтитъ предѣлы этихъ крайностей! Въ этихъ вещахъ нѣтъ границъ: законы хотятъ ихъ поставить, но духъ не можетъ этого выносить.
   

III.

   Разумъ приказываетъ намъ гораздо болѣе властно, чѣмъ господинъ; ибо кто не повинуется послѣднему, тотъ несчастенъ, а кто не повинуется первому, тотъ -- глупъ.
   

IV.

   "За что ты меня убиваешь?" -- "Какъ за что? да вѣдь ты живешь по ту сторону рѣки? Если-бы ты, мой другъ, жилъ по сю сторону, то я былъ-бы убійцей -- несправедливо было-бы убивать тебя такимъ образомъ; но такъ какъ ты живешь по другую сторону, то я не убійца, а храбрецъ и убить тебя я въ правѣ".
   

V.

   Какъ забава, такъ и справедливость устанавливаются модой.
   

VI.

   Справедливо то, что установлено; поэтому всѣ наши законы, разъ установленные, по необходимости будутъ считаться за справедливые безъ всякой провѣрки этого взгляда, потому что они установлены.
   

VII.

   Единственными всеобщими правилами служатъ законы страны, а въ остальныхъ случаяхъ правило,-- это мнѣніе большинства. Отчего это? Оттого, что въ законахъ и у большинства сила.
   Поэтому короли, имѣющіе силу въ чемъ-нибудь другомъ, не слѣдуютъ за большинствомъ своихъ министровъ.

-----

   Безъ сомнѣнія, неравенство имуществъ справедливо, но не будучи въ состояніи заставить повиноваться справедливости, люди сдѣлали такъ, что стало справедливымъ повиноваться силѣ; не будучи въ состояніи сдѣлать сильною справедливость, они сдѣлали справедливою силу, чтобы соединить справедливость и силу и чтобы водворить миръ, который есть высшее благо.
   

VIII.

   Итти за большинствомъ лучше всего, потому что оно замѣтно и имѣетъ силу, чтобы заставить повиноваться себѣ; межъ тѣмъ это мнѣніе людей наименѣе способныхъ.
   Если-бы можно было, то люди отдали-бы силу въ руки справедливости; но такъ какъ сила не позволяетъ распоряжаться собою, какъ они хотятъ, потому что она -- свойство вполнѣ осязаемое, между тѣмъ какъ справедливость -- качество духовное, которымъ можно располагать, какъ угодно, то они отдали справедливость въ руки силы; такимъ образомъ справедливымъ называютъ то, что люди принуждены соблюдать.
   Отсюда происходитъ право меча, ибо мечъ даетъ настоящее право. Иначе тутъ было-бы насиліе съ одной стороны и справедливость съ другой. Отсюда происходитъ несправедливость Фронды, которая выставляетъ свою мнимую справедливость противъ силы.
   Ничего нѣтъ похожаго въ церкви; ибо тутъ истинная справедливость и нѣтъ никакого насилія.
   

IX.

   Уваженіе однихъ лицъ къ другимъ, вообще говоря, обусловлено необходимостью; ибо для этого нужно, чтобы были различныя ступени человѣческаго положенія, причемъ всѣ люди желаютъ господствовать, но не всѣ могутъ, а только нѣкоторые.
   Представимъ себѣ, какъ начинаетъ образовываться неравенство. Несомнѣнно, что люди станутъ сражаться до тѣхъ поръ, пока самая сильная партія одолѣетъ слабѣйшую и наконецъ появится господствующая сторона. Когда она разъ уже опредѣлилась, владыки, которые желаютъ только непрерывной войны, повелѣваютъ, чтобы сила, оказавшаяся у нихъ въ рукахъ, переходила по наслѣдству въ томъ порядкѣ, въ какомъ имъ угодно, причемъ одни предоставляютъ ее избранію народа, другіе -- наслѣдованію по рожденію и т. д. Вотъ тутъ-то воображеніе начинаетъ играть свою роль. До этого времени власть дѣйствуетъ силою, а теперь сила держится воображеніемъ въ рукахъ извѣстной части народа, во Франціи въ рукахъ дворянъ, въ Швейцаріи въ рукахъ простонародья, и т. д.
   Итакъ уваженіе къ такому-то частному лицу обусловлено воображеніемъ.
   

X.

   Справедливо, чтобы то, что справедливо, прочно держалось. Необходимо, чтобы то, что очень сильно, прочно держалось. Справедливость безъ силы немощна: сила безъ справедливости тираннична. Справедливость безъ силы постоянно оспаривается, потому что всегда есть злодѣи; сила безъ справедливости постоянно подвергается обвиненію. Итакъ, справедливость и сила должны быть вмѣстѣ, а для этого нужно, чтобы то, что справедливо, было сильно, и то, что сильно, было справедливо. Справедливость оспаривается, сила вполнѣ убѣдительна и не допускаетъ спора. Такимъ образомъ, нельзя было дать силу справедливости, потому что сила противорѣчитъ справедливости и утверждаетъ, что она сама была справедлива, а справедливость была несправедлива; и такъ, не будучи въ состояніи такъ сдѣлать, чтобы то, что справедливо, было сильно, люди такъ сдѣлали, что справедливымъ стало то, что сильно.
   

XI.

   Когда предстоитъ обсудить вопросъ, должно-ли вести войну и убивать столько людей, должно-ли осудить на смерть столько испанцевъ, то этотъ вопросъ рѣшается однимъ только человѣкомъ и притомъ заинтересованнымъ въ немъ: это нужно было-бы обсудить незаинтересованному третьему лицу.
   

XII.

   Такъ какъ герцогства и королевства и судейское сословіе дѣйствительны и необходимы, потому что сила управляетъ всѣмъ, то они есть всюду и всегда; а такъ какъ только на воображеніи основана сила того или иного лица, то все это непостоянно, подвержено перемѣнамъ.
   

XIII.

   Ложны и отзываютъ тиранніей такія выраженія, какъ напр.: "Я благороденъ, слѣдовательно всѣ обязаны меня бояться. Я силенъ, слѣдовательно всѣ меня обязаны любить" и т. д. Быть тираномъ значитъ желать достигнуть извѣстнымъ путемъ того, чего можно достигнуть только другимъ путемъ. Различнымъ заслугамъ люди воздаютъ различный долгъ: расположенію -- долгъ любви, силѣ -- долгъ страха, знанію -- долгъ довѣрія. Во всѣхъ этихъ случаяхъ мы обязаны воздавать долгъ; несправедливо отказываться отъ него, несправедливо и требовать его отъ другихъ. Точно также будетъ ложно и свойственно тирану, если кто скажетъ: "Онъ не силенъ, поэтому я не стану его уважать; онъ не способенъ, поэтому я не стану его бояться".
   

ГЛАВА VIII.
Различные вопросы нравственности.

I.

   Крайнюю степень ума обвиняютъ въ безуміи точно такъ-же, какъ полное отсутствіе ума. Хороша только посредственность. Мнѣніе большинства установило это правило: большинство преслѣдуетъ всякаго, кто только какимъ-бы то ни было образомъ ускользнетъ отъ посредственности. Я не стану оспаривать, что я принадлежу посредственности, я вполнѣ согласенъ, если меня помѣщаютъ по серединѣ; я отказываюсь стоять на нижнемъ концѣ этой лѣстницы, но не потому, что онъ -- нижній, а потому, что это конецъ, ибо я точно также отказался-бы стоять на самомъ верхнемъ. Сойти съ середины значитъ выйти изъ среды человѣчества; величіе души состоитъ въ умѣньи держаться въ этой серединѣ; величіе вовсе не въ томъ заключается, чтобы сойти съ середины, а въ томъ, чтобы не сходить.
   

II.

   Между людьми не принято узнавать другъ друга по внутреннимъ качествамъ, а по титуламъ поэта, математика и т. д. Но человѣкъ, не погруженный въ спеціальность, не нуждается вовсе въ титулѣ, для него никакой разницы нѣтъ между занятіемъ поэта и ремесломъ бѣлошвейки. Его никто не называетъ ни поэтомъ, ни геометромъ; онъ заключаетъ въ себѣ все это и умѣетъ судить обо всѣхъ этихъ спеціалистахъ. Его не угадаешь вовсе. Онъ будетъ говорить о томъ, о чемъ говорили, когда онъ вошелъ. Въ немъ не замѣчаешь одного качества скорѣе, чѣмъ другого, кромѣ того случая, когда это качество необходимо употребить въ дѣло; а тогда всякій вспоминаетъ о такомъ человѣкѣ, напр., въ родѣ того, что, если рѣчь идетъ не объ умѣньи говорить, то никто не станетъ заявлять, что такой человѣкъ хорошо умѣетъ говорить; а когда рѣчь зайдетъ объ умѣньи говорить, то всѣ вспомнятъ, что онъ хорошо говоритъ. А это ложная похвала, когда при входѣ человѣка говорятъ о немъ, что онъ очень искусенъ въ поэзіи; съ другой стороны, плохой признакъ для него, если къ нему не обращаются, когда дѣло идетъ объ оцѣнкѣ какихъ-нибудь стиховъ.
   

III.

   Человѣкъ полонъ нуждъ; онъ любитъ только тѣхъ, кто можетъ всѣ ихъ удовлетворить. "Это хорошій математикъ", скажутъ мнѣ. Но мнѣ нѣтъ никакого дѣла до математики. Онъ, пожалуй, приметъ меня за задачу. Это хорошій воинъ. Но онъ, пожалуй, приметъ меня за осажденную крѣпость. И такъ, мнѣ нуженъ порядочный человѣкъ, который могъ-бы приноровиться вообще ко всѣмъ моимъ нуждамъ.
   

IV.

   Когда кто чувствуетъ себя здоровымъ, то удивляется, какъ это можно принимать лѣкарство, если кто боленъ; а когда онъ боленъ, то съ радостью принимаетъ лѣкарства: болѣзнь рѣшаетъ дѣло. У больного нѣтъ уже тѣхъ страстей, тѣхъ стремленій къ развлеченію и прогулкамъ, которыя обусловлены были здоровьемъ и которыя несовмѣстны съ нуждами болѣзни. Но природа даетъ тогда другія страсти и желанія, соотвѣтственныя новому положенію. Только различные страхи, которые насъ мучатъ, мы сами себѣ придумываемъ, а не природа даетъ ихъ: къ тому состоянію, въ которомъ мы находимся, они присоединяютъ еще страсти того состоянія, въ которомъ мы еще не находимся.
   

V.

   Разговоры о смиреніи суть предметъ гордости для кичливыхъ людей и предметъ смиренія для смиренныхъ. Точно также разсужденія о пирронизмѣ въ устахъ людей, убѣжденныхъ въ достовѣрности, служатъ доказательствомъ ихъ увѣренности въ достовѣрности вещей. Немногіе смиренно говорятъ о смиреніи, цѣломудренно о цѣломудріи, съ сомнѣніемъ о пирронизмѣ. Мы не что иное, какъ ложь, двоедушіе, противорѣчіе, мы прячемся отъ самихъ себя, переряжаемся сами для себя.
   

VI.

   Тайныя добрыя дѣла цѣннѣе всего. Когда я вижу такія дѣла въ исторіи, они мнѣ очень нравятся. Но они все-же не были совершенно тайными, потому что о нихъ узнали; хотя все, что можно, было сдѣлано, чтобы скрыть ихъ, но тотъ ничтожный случай, который ихъ обнаружилъ, испортилъ все дѣло. Лучше всего здѣсь то, что ихъ хотѣли скрыть.
   

VII.

   Если кто блещетъ остроумными словами, это дурная черта.
   

VIII.

   "Эгоизмъ ненавистенъ. Ты, Митонъ {Современникъ Паскаля.}, его скрываешь, но ты этимъ самымъ не избавляешься отъ него; значитъ, ты постоянно ненавистенъ".-- "Вовсе нѣтъ: если кто, какъ мы, обязательно относится ко всѣмъ людямъ, тотъ не имѣетъ причины ненавидѣть ихъ".-- "Это вѣрно было бы, если бы кто въ эгоизмѣ ненавидѣлъ только то неудовольствіе, которое онъ намъ причиняетъ. Но если я ненавижу его потому, что онъ несправедливъ, что онъ дѣлаетъ себя центромъ всего, то я всегда его буду ненавидѣть. Однимъ словомъ, эгоизмъ имѣетъ два свойства: онъ несправедливъ самъ по себѣ въ томъ, что онъ себя дѣлаетъ центромъ всего, кромѣ того онъ несносенъ для другихъ, потому что онъ хочетъ подчинить ихъ себѣ; ибо я каждаго человѣка враждебно всѣмъ другимъ я и хотѣло бы быть тираномъ всѣхъ. Ты дѣлаешь эгоизмъ сноснымъ для другихъ? но ты не избавляешь его отъ несправедливости; такимъ образомъ ты не дѣлаешь его пріятнымъ для тѣхъ, которые ненавидятъ несправедливость, ты дѣлаешь его пріятнымъ только для несправедливыхъ, которые не находятъ въ немъ уже своего врага; слѣдовательно, ты остаешься несправедливымъ и можешь угодить только несправедливымъ".
   

IX.

   Я вовсе не удивляюсь избытку такой добродѣтели, какъ мужество, если не вижу въ то-же самое время избытка противоположной добродѣтели, какъ, напр., въ Эпаминондѣ, который обладалъ крайнею степенью мужества и крайней степенью добродушія; въ противномъ случаѣ, это значило бы не отличаться, а унижать себя. Величіе души обнаруживается не въ томъ, что человѣкъ достигаетъ одной какой-нибудь крайности, а въ томъ, если онъ умѣетъ сразу коснуться обѣихъ крайностей и наполнить весь промежутокъ между ними. Но, можетъ быть, это только внезапное движеніе души отъ одной до другой крайности, можетъ быть, въ дѣйствительности она каждый моментъ бываетъ только въ одной точкѣ, какъ горящая головня, которая разгорается отъ размахиванья, какъ бы то ни было, но это по крайней мѣрѣ указываетъ на энергію души, если не указываетъ на ея многосторонность.
   

X.

   Если бы наше положеніе было въ истинномъ смыслѣ счастливо, то намъ не нужно было бы отвлекаться отъ размышленія о немъ для того, чтобы стать счастливыми.

-----

   Незначительная вещь насъ утѣшаетъ, потому что незначительная огорчаетъ.

-----

   Мы настолько несчастны, что, находя удовольствіе въ извѣстной вещи, мы непремѣнно сердимся, если она идетъ малоуспѣшно; а это можетъ случиться и случается ежечасно съ тысячею вещей. Кто нашелъ бы секретъ наслаждаться благомъ, не сердясь на противоположное ему зло, тотъ нашелъ бы точку опоры. А безъ нея -- непрерывное движеніе.
   

XI.

   Я провелъ много времени въ изученіи отвлеченныхъ паукъ; недостатокъ сообщаемыхъ ими свѣдѣній отбилъ у меня охоту къ нимъ. Когда я началъ изученіе человѣка, я увидѣлъ, что эти отвлеченія науки ему несвойственны и что я еще больше запутался, углубляясь въ нихъ, чѣмъ другіе, не зная ихъ; я извинилъ другимъ, если они мало знаютъ эти пауки. Но я думалъ, что по крайней мѣрѣ найду много товарищей по изученію человѣка и что это настоящее свойственное ему изученіе. Я обманулся. Людей, изучающихъ человѣка, еще меньше, чѣмъ изучающихъ геометрію. Только неумѣнье изучать человѣка заставляетъ изслѣдовать все остальное. Но неправда-ли, что эти изслѣдованія еще не есть то знаніе, которое обязанъ человѣкъ имѣть? не лучше-ли ему не знать этого, чтобы быть счастливымъ?
   

XII.

   Когда все движется ровно, то съ виду какъ бы ничто не движется; возьмемъ, напр., корабль. Когда всѣ стремятся къ нравственной безпорядочности, то кажется, что никто не выдвигается впередъ. Кто останавливается, тотъ заставляетъ замѣтить увлеченіе другихъ, какъ съ неподвижной точки замѣтно движеніе корабля.
   

XIII.

   Зачѣмъ мнѣ дѣлить мои правила нравственности скорѣе на четыре, чѣмъ на шесть группъ? Почему добродѣтель принимать, напр., въ четырехъ, двухъ или одномъ видѣ? Почему лучше принять формулу: Abstine et sustine, чѣмъ, напр.: "Слѣдуй природѣ", или: "Дѣлай свои частныя дѣла, соблюдая справедливость", какъ это принимаетъ Платонъ, или еще что-нибудь? Но здѣсь, скажете вы, все заключено въ двухъ-трехъ словахъ. Да, это такъ, но это безполезно, если это не объяснено; а когда кто принимается объяснять, то лишь только раскрываетъ то правило, которое содержитъ въ себѣ всѣ другія, какъ получается та самая сбивчивость, которой вы хотите избѣжать. Такимъ образомъ, когда всѣ нравственныя правила заключены въ одно, то они оказываются какъ-бы скрытыми въ ящикѣ и безполезными и могутъ обнаружиться только въ ихъ природномъ безпорядкѣ. Природа установила ихъ всѣ, не заключая одно въ другое.-- Природа дала всѣ свои истины въ одиночку. Наше искусство заключаетъ ихъ однѣ въ другія, но это неестественно. Каждая должна занимать свое мѣсто.
   

XIV.

   Когда хотятъ сдѣлать кому-нибудь замѣчаніе такъ, чтобы оно принесло пользу, и показать другому, что онъ ошибается, то нужно замѣтить, съ какой стороны онъ смотритъ на вещь, ибо она истинною обыкновенно бываетъ съ другой стороны, затѣмъ указать ему эту истину, но открыть и ту сторону, съ которой она можетъ показаться ложью. Онъ удовольствуется этимъ, ибо увидитъ, что онъ не обманулся бы, если бы только видѣлъ всѣ стороны. А люди не сердятся на то, что они не все видятъ. Но они не хотятъ быть обманутыми -- можетъ быть, это происходитъ оттого, что по природѣ человѣкъ не можетъ всего видѣть и что по природѣ онъ не можетъ обмануться въ той сторонѣ, которую онъ видитъ; напр., его чувственныя понятія всегда истинны.
   

XV.

   Насколько сильна добродѣтель человѣка, это должно измѣряться не его усиліями, а его обычнымъ теченіемъ жизни.
   

XVI.

   Великіе и малые люди имѣютъ тѣ-же несчастныя случайности, тѣ-же неудовольствія, тѣ-же страсти; но одинъ человѣкъ находится на окружности колеса судьбы, другой ближе къ центру, поэтому менѣе испытываетъ тѣ-же самыя движенія.
   

XVII.

   Хотя иныя лица вовсе не заинтересованы въ томъ, что говорятъ, но отсюда не должно заключать безусловно, что они вовсе не лгутъ, ибо есть люди, которые лгутъ просто для того, чтобы лгать.
   

XVIII.

   Примѣръ цѣломудрія Александра не сдѣлалъ столько людей воздержными, сколько сдѣлалъ невоздержными примѣръ его пьянства. Не быть столь же добродѣтельнымъ, какъ онъ, не стыдно, а не быть болѣе порядочнымъ, чѣмъ онъ, кажется извинительнымъ. Иные думаютъ, что они не причастны порокамъ большей части людей, когда слѣдуютъ порокамъ великихъ людей; между тѣмъ они не принимаютъ въ разсчетъ, что великіе люди не выдѣляются въ этомъ отношеніи отъ большей части людей. Слѣдуя великимъ людямъ, они тѣмъ самымъ слѣдуютъ простому народу; ибо какъ бы ни возвышались великіе люди, они все-таки соединены въ нѣкоторомъ отношеніи съ самыми малыми изъ людей. Вѣдь они не висятъ на воздухѣ, не совершенно отдѣлены отъ нашего общества. Вовсе нѣтъ: если они больше насъ, такъ это значитъ, что у нихъ выше нашей голова; но ноги у нихъ такъ-же низко стоятъ, какъ и наши. Они всѣ стоятъ на одномъ съ нами уровнѣ и опираются на одну и ту-же землю; этимъ самымъ они настолько же унижены, какъ и мы, какъ самые ничтожные люди, какъ дѣти, какъ звѣри.
   

XIX.

   Намъ больше всего нравится сраженіе, но не побѣда. Люди любятъ смотрѣть на битвы животныхъ, а не на то, какъ побѣдитель остервенился на побѣжденнаго. Они съ удовольствіемъ смотрятъ только на побѣдоносный исходъ. А лишь только дѣло дошло до него, они оказываются пресыщенными. Тоже бываетъ въ игрѣ, въ изслѣдованіи истины. Пріятно смотрѣть, какъ среди споровъ борятся мнѣнія, но вовсе непріятно созерцать истину, когда она уже найдена. Съ удовольствіемъ можно только наблюдать, какъ она рождается изъ споровъ. Точно также и въ страстяхъ: пріятно видѣть, какъ сталкиваются двѣ противоположныя страсти; но когда одна изъ нихъ одолѣваетъ, это грубое зрѣлище. Мы никогда не ищемъ самыхъ вещей, но стремимся къ изысканію вещей. Подобнымъ образомъ и въ комедіи мы не придаемъ никакой цѣны сценамъ довольства безъ примѣси страха, изображенію крайнихъ бѣдствій безъ надежды, грубымъ проявленіямъ любви, жестокостямъ безъ снисхожденія.
   

XX.

   Людей не учатъ быть честными, а учатъ всему остальному; они-же никогда столько не хвастаются знаніемъ чего-нибудь остального, сколько хвастаются тѣмъ, что они честны. Они хвастаются знаніемъ только той вещи, которой вовсе не учились.
   

XXI -- XXII.

   Жалѣемъ несчастныхъ мы не безъ охоты; напротивъ, намъ очень пріятно проявить подобное доказательство дружбы и снискать себѣ репутацію сострадательнаго человѣка, ничѣмъ не жертвуя для несчастнаго.
   

XXIII.

   Кто былъ въ дружбѣ съ англійскимъ и польскимъ королями и съ шведской королевой {Рѣчь идетъ о Кардѣ I, погибшемъ на эшафотѣ въ 1649 г., о Янѣ-Казимірѣ, прогнанномъ изъ Польши въ 1656 г. королемъ шведскимъ Карломъ-Густавомъ, и о королевѣ Христинѣ, отказавшейся отъ власти въ 1654 г.}, могъ ли подумать, что будетъ время, когда для нихъ не окажется нигдѣ въ мірѣ защиты и убѣжища?
   

XXIV.

   Вещи имѣютъ различныя свойства и душа различныя наклонности; ибо ни одна вещь не представляется душѣ несложною и душа никогда никому не представляется несложною. Поэтому-то люди подчасъ плачутъ и смѣются по поводу одной и той же вещи.
   

XXV.

   "Это -- суровое племя, они ни во что считаютъ жизнь безъ оружія" {Tit. Liv. 34, 17.}. Они больше любятъ смерть, чѣмъ миръ; а другіе люди смерть предпочитаютъ войнѣ. Выходитъ, что всякая вещь можетъ быть иными предпочитаема жизни, любовь къ которой, повидимому, должна бы быть столь сильна и естественна.
   

XXVI.

   Какъ трудно предложить какую-нибудь вещь на обсужденіе другого, не повліявши дурно на его сужденіе тѣмъ способомъ, которымъ предлагаемъ ему вещь! Говоря: "по моему это хорошо", "я нахожу это неяснымъ", и т. д., мы заманиваемъ воображеніе высказать подобное же сужденіе или, напротивъ, вызываемъ его на противорѣчіе. Лучше было бы намъ ничего не говорить; тогда человѣкъ судитъ сообразно съ тѣмъ, что есть, т. е. сообразно съ тѣмъ, что есть въ данный моментъ и что принесутъ другія обстоятельства, независящія отъ насъ; мы по крайней мѣрѣ не внесемъ своего элемента въ его сужденіе, если не считать нашего молчанія, которое тоже производитъ свое дѣйствіе сообразно съ тѣмъ значеніемъ и толкованіемъ, которое онъ ему расположенъ дать; онъ можетъ также догадаться о нашемъ сужденіи по нашимъ движеніямъ и выраженію лица или по тону голоса, если будетъ опытнымъ физіономистомъ. Такъ трудно не сбить сужденія съ его естественнаго хода или, лучше сказать, такъ мало въ немъ прочности и стойкости.
   

XXVII.

   Знаніе внѣшнихъ вещей не утѣшитъ меня въ незнаніи началъ нравственности въ моментъ скорби, но нравственная опытность всегда можетъ утѣшить меня въ незнаніи внѣшнихъ вещей.
   

XXVIII.

   Время исцѣляетъ печали и уничтожаетъ раздоры, потому что человѣкъ мѣняется: онъ не всегда одинъ и тотъ же. Ни оскорбившій, ни оскорбленный черезъ нѣкоторое время уже не тѣ же лица. Это все равно, что народъ, котораго раздражили; посмотрите на него черезъ два поколѣнія: онъ уже не тотъ. Это все еще, напр., французы, но уже не тѣ-же самые.
   

XXIX.

   Непостоянство, скука, безпокойство -- вотъ положеніе человѣка.

-----

   Кто захочетъ вполнѣ узнать ничтожество человѣка, стоитъ ему только разсмотрѣть причины и послѣдствія любви. На вопросъ о причинѣ отвѣчаютъ: "я не знаю, почему", а послѣдствія ея ужасны. Эта неизвѣстная причина, столь незначительная, что люди ея не могутъ подмѣтить, двигаетъ всею землею, государями, арміями, цѣлымъ міромъ. Если бы носъ Клеопатры былъ короче, вся поверхность земли приняла бы другой видъ.
   

XXX.

   Цезарь былъ, кажется мнѣ, слишкомъ старъ для того, чтобы итти съ удовольствіемъ на покореніе міра. Это удовольствіе было въ пору Августу или Александру; они были молодыми людьми, которыхъ трудно остановить; а Цезарь былъ слишкомъ въ зрѣломъ возрастѣ, чтобы предпринять что-либо подобное.
   

XXXI.

   Сознаніе ложности настоящихъ удовольствій и незнаніе, что удовольствія, которыхъ нѣтъ на лицо, пусты,-- вотъ причина непостоянства.
   

XXXII.

   Продолжительное краснорѣчіе нагоняетъ скуку. Принцы и короли иногда занимаются игрою. Они не всегда на своемъ тронѣ, они тоже скучаютъ. Величіе, чтобы дать себя почувствовать, имѣетъ нужду въ уединеніи. Продолжительность надоѣдаетъ во всемъ. Холодъ пріятенъ, если потомъ согрѣться.
   

XXXIII.

   То или другое время и мое расположеніе духа имѣютъ мало взаимной связи. Мое расположеніе не зависитъ почти отъ времени; внутри себя я имѣю своего рода туманы и хорошую погоду. Даже хорошее или дурное положеніе моихъ дѣлъ мало оказываетъ вліянія на мое расположеніе: иногда я вопреки судьбѣ пересиливаю самъ себя; слава побѣды надъ нею заставляетъ меня съ удовольствіемъ стремиться ее подчинить себѣ; за то иногда я брезгую своимъ неожиданнымъ счастіемъ.
   

XXXIV.

   Когда я хочу записать свою мысль, она иногда ускользаетъ отъ меня; но это заставляетъ меня вспомнить свою слабость, которую я ежечасно забываю; а воспоминаніе о своей слабости меня столько же научаетъ, сколько научила бы забытая мною мысль, потому что я стремлюсь только познать свое ничтожество.

-----

   Мысль ускользнула отъ меня. Я хотѣлъ ее записать, а вмѣсто того пишу, что она отъ меня ускользнула.
   

XXXV.

   Странно видѣть, что на свѣтѣ есть люди, которые отреклись отъ всѣхъ божескихъ и естественныхъ законовъ, создаютъ сами себѣ законы и строго повинуются имъ, какъ, напр., янычары, воры, еретики и т. д. Кажется, ихъ своеволіе должно было быть безъ всякой границы и безъ всякой преграды, если ужъ они преступили столько и столь справедливыхъ и священныхъ законовъ.
   

XXXVI.

   "Вы, -- извините меня, пожалуйста -- поступаете нехорошо". Безъ этого извиненія я и не замѣтилъ бы, что тутъ есть какая-то обида. Постоянно слышишь: "Съ позволенія сказать"... Тутъ нѣтъ ничего хуже самаго извиненія.
   

XXXVII.

   Платона и Аристотеля обыкновенно воображаютъ въ полномъ смыслѣ педантами. Но это были такіе же порядочные люди, какъ и всѣ прочіе; они тоже смѣялись съ своими друзьями; а когда они заняты были созданіемъ своихъ "Законовъ" или "Политики", то они дѣлали это въ перемежку съ шутками. Время созданія этихъ сочиненій -- наименѣе философская и наименѣе серьезная часть ихъ жизни. Самою философскою частью была та, когда они жили просто и спокойно.
   Если они писали о политикѣ, то это какъ бы для того, чтобы ввести порядокъ въ домъ сумасшедшихъ. А если они прикидывались, что говорятъ объ этомъ, какъ о важной вещи, то это потому, что они знали, что сумасшедшіе, къ которымъ они обращаются съ рѣчью, считаютъ себя королями и императорами. Они входили въ ихъ положеніе, чтобы смягчить ихъ безуміе, насколько по крайней мѣрѣ можно.
   

ХXXVIII.

   Человѣкъ любитъ насмѣшку (см. эпиграммы Марціала), но не надъ кривоглазыми или несчастными, а надъ гордыми счастливцами; въ противномъ случаѣ, они были бы въ обманѣ. Сильное желаніе есть источникъ всѣхъ нашихъ уваженій...
   Нужно понравиться тѣмъ, которые имѣютъ человѣчныя и нѣжныя чувства.
   Эпиграмма о двухъ кривоглазыхъ ничего не стоитъ, потому что она ихъ не утѣшаетъ и служитъ только для того, чтобы прославить остроуміе автора. Все, что служитъ только для автора, ничего не стоитъ. Поэтъ со вкусомъ "устранитъ прикрасы, служащіе только честолюбію" {Horati, De arte poёt., 447.}.
   

XXXIX.

   Мнѣ крайне непріятны такіе комплименты, какъ: "Я ужъ слишкомъ васъ безпокою; я боюсь вамъ наскучить; я боюсь, что это слишкомъ будетъ длинно", и т. д. Такими комплиментами или заманиваютъ, или только раздражаютъ меня.
   

XL.

   Имѣть истиннаго друга столь выгодно даже для самыхъ важныхъ особъ, чтобы онъ хорошо о нихъ отзывался и поддерживалъ ихъ въ ихъ отсутствіе, что они должны бы всякими средствами пріобрѣтать истинныхъ друзей. Но пусть они получше выбираютъ, ибо если употребятъ свои усилія на пріобрѣтеніе глупыхъ друзей, то это будетъ безполезно, какъ бы хорошо послѣдніе ни отзывались о нихъ; они даже не будутъ хорошо отзываться, найдя себя слишкомъ слабыми для этого, такъ какъ они не имѣютъ авторитета; и вотъ они станутъ по дружбѣ злословить
   

XLI.

   Хотите вы, чтобы о васъ были хорошаго мнѣнія? Не говорите вовсе объ этомъ.
   

XLII.

   Я считаю несомнѣннымъ, что если бы всѣ люди знали, что говорятъ одни о другихъ, то въ мірѣ не было бы и четырехъ друзей. Это очевидно изъ тѣхъ ссоръ, которыя происходятъ отъ слишкомъ подчасъ нескромныхъ взаимныхъ отзывовъ.
   

XLIII.

   Смерть легче перенести, не думая о ней, чѣмъ думать о ней, когда даже нѣтъ опасности.
   

XLIV.

   Удивительно, какъ это такая очевидная вещь, какъ тщеславіе міра, столь мало извѣстна, что какъ-то странно и чудно назвать глупостью поиски за величіемъ!

-----

   Кто не видитъ суеты міра, тотъ самъ погруженъ вполнѣ въ суету. Да и кто ея не видитъ, исключая молодыхъ людей, которые цѣликомъ отдаются шуму, развлеченіямъ, мыслямъ о будущемъ? Но отнимите у нихъ развлеченія и вы увидите, какъ они будутъ сохнуть съ тоски; они почувствуютъ тогда свое ничтожество, не сознавая его причинъ; ибо это высшее несчастіе быть въ невыносимой печали, лишь только доведенъ будешь до размышленій о себѣ и до лишенія всякихъ развлеченій.
   

XLV.

   Каждая вещь въ этомъ мірѣ частью истинна, частью ложная подлинная истина вовсе не такого рода: она совершенно чиста и вполнѣ истинна. Подобная смѣсь ее безславитъ и уничтожаетъ. Ни одна вещь не бываетъ чисто-истинною; значитъ, ничто не истинно въ смыслѣ чистой истины. Скажутъ, что истинно положеніе: человѣкоубійство дурно. Это вѣрно, ибо дурное и злое мы хорошо сознаемъ. Но кто скажетъ, что такое доброе? Цѣломудріе? Нѣтъ, ибо тогда міръ пересталъ-бы жить. Бракъ? Нѣтъ: воздержаніе еще лучше. Не нужно убивать? Но тогда были-бы страшные безпорядки и злодѣи убили-бы всѣхъ добрыхъ. Нужно убивать? Нѣтъ, ибо это разрушаетъ природу. Все, что мы имѣемъ, только отчасти истинно и хорошо: все это перемѣшано съ дурнымъ и ложнымъ.
   

ГЛАВА IX.
О различнаго рода умахъ. О разумѣ и чувствѣ. О слогѣ, краснорѣчіи и поэтической красотѣ.

I.

   Чѣмъ больше люди имѣютъ ума, тѣмъ больше они находятъ людей оригинальныхъ. А обыкновенные люди не находятъ разницы между людьми.
   

II.

   Различныхъ родовъ бываетъ здравый смыслъ; одни проявляютъ его въ одномъ рядѣ вещей и говорятъ вздоръ въ другомъ рядѣ вещей. Одни быстро извлекаютъ послѣдствія изъ немногихъ началъ. Другіе искусно извлекаютъ послѣдствія изъ предмета, въ которомъ много началъ. Напр., одни хорошо понимаютъ дѣйствія, производимыя водою, въ которой немного началъ, но дѣйствія ея столь тонкаго характера, что нужна высшая трезвость ума, чтобы дойти до нихъ; эти люди, вслѣдствіе этого, можетъ быть, не были-бы хорошими геометрами, потому что геометрія обнимаетъ большое число началъ, а природа ихъ ума, можетъ быть, такова, что можетъ проникнуть до самой глубины въ небольшое число началъ, а вовсе не можетъ проникнуть въ вещи, заключающія въ себѣ много началъ.
   Есть два сорта умовъ: одинъ живо и глубоко проникаетъ въ послѣдствія началъ, это точный умъ; другой, не смѣшивая, обнимаетъ большое число началъ, это умъ геометрическій. Въ первомъ случаѣ, мы видимъ силу и трезвость ума, въ другомъ -- обширность. Одинъ сортъ можетъ быть безъ другого, умъ можетъ быть сильнымъ и узкимъ, но можетъ также быть обширнымъ и слабымъ.
   Разница между умомъ, способнымъ къ геометріи, и умомъ, склоннымъ изучать детальныя тонкости, заключается въ томъ, что въ первомъ случаѣ начала ощутительны, но непривычны, такъ что трудно вслѣдствіе непривычки обращать на нихъ вниманіе, но стоитъ только немного обратить къ нимъ взоръ, и увидишь ихъ во всей полнотѣ; нужно имѣть совершенно ложно-направленный умъ, чтобы ложно разсуждать по поводу столь рѣзкихъ началъ, что почти невозможно, чтобы они ускользнули изъ виду. Но въ области дѣятельности ума, склоннаго къ тонкостямъ, начала общеизвѣстны, на глазахъ у всѣхъ. Стоитъ только повернуть къ нимъ голову, не дѣлая никакого усилія. Вопросъ здѣсь только въ томъ, что нужно имѣть хорошее зрѣніе, ибо начала столь тонки и въ такомъ большомъ количествѣ, что почти невозможно, чтобы кое-что не ускользнуло. А упущеніе изъ виду даже одного начала ведетъ къ ошибкѣ; такимъ образомъ, нужно имѣть очень тонкое зрѣніе, чтобы видѣть всѣ начала, и потомъ нуженъ очень здравый умъ, чтобы не разсуждать ложно по поводу извѣстныхъ началъ.
   Всѣ геометры, значитъ, были-бы способны къ тонкимъ наблюденіямъ, если-бы имѣли хорошее зрѣніе, ибо они не разсуждаютъ ложно о началахъ, которыя знаютъ; а умы, способные къ тонкостямъ, были бы геометрами, если-бы могли обращать свое зрѣніе къ непривычнымъ началамъ геометріи. А что извѣстнаго рода умы, склонные къ тонкостямъ, все-таки не способны къ геометріи, это происходитъ оттого, что они не могутъ вполнѣ обратиться къ началамъ геометріи; а геометры неспособны къ тонкостямъ потому, что не видятъ того, что передъ ними: привыкнувши къ чистымъ и рѣзко выдѣленнымъ началамъ геометріи и къ разсужденію только послѣ того, какъ ясно увидятъ и овладѣютъ своими началами, они теряются въ тонкихъ вещахъ, гдѣ нельзя подобнымъ образомъ овладѣть началами. Тутъ начала едва видны, ихъ скорѣе чувствуютъ, чѣмъ видятъ; нужно употребить безконечный трудъ, чтобы заставить почувствовать ихъ тѣхъ, которые сами по себѣ не чувствуютъ: это вещи столь нѣжныя и столь многочисленныя, что нужно очень нѣжное и очень ясное чувство, чтобы ихъ почувствовать и судить о нихъ правильно и справедливо сообразно съ этимъ чувствованіемъ, причемъ ихъ очень часто нельзя показать въ порядкѣ, какъ это бываетъ въ геометріи, потому что ими нельзя обладать подобнымъ-же образомъ и потому что разставить ихъ въ порядкѣ безконечно трудно. Нужно сразу видѣть вещь однимъ взглядомъ, а не постепенно обсуждать ее -- по крайней мѣрѣ до нѣкоторой степени. Поэтому рѣдко геометры способны къ тонкимъ наблюденіямъ, а люди, способные къ тонкостямъ, рѣдко бываютъ геометрами, потому что геометры готовы относиться къ этимъ тонкимъ вещамъ, какъ относятся къ геометрическимъ началамъ, и поэтому дѣлаются смѣшными, желая начинать съ опредѣленій и потомъ перейти къ началамъ, а такой ходъ дѣйствій вовсе не соотвѣтствуетъ этому роду вещей. Нельзя сказать, что это зависитъ не отъ склада ума: умъ дѣйствуетъ молча, по своему естественному теченію, безъ всякихъ искусственныхъ условій, ибо внѣшнее выраженіе его дѣятельности доступно всѣмъ людямъ, а его внутренняя работа замѣтна немногимъ.
   А умы, способные къ тонкимъ наблюденіямъ, напротивъ, привыкнувъ судить съ одного обозрѣнія вещи, приходятъ въ удивленіе, когда имъ предлагаютъ задачи, въ которыхъ они ничего не понимаютъ, которыя можно рѣшить только съ помощью опредѣленій и столь безполезныхъ по ихъ мнѣнію началъ, что они, не привыкнувъ видѣть ихъ въ подробности, приходятъ въ смущеніе и получаютъ къ нимъ отвращеніе. Умы-же ложные никогда не бываютъ способными ни къ тонкимъ наблюденіямъ, ни къ геометріи. И такъ, геометры, которые бываютъ только геометрами, обладаютъ здравымъ умомъ, лишь-бы только имъ излагали хорошо всѣ вещи съ помощью опредѣленій и началъ; а иначе они будутъ ошибаться и окажутся невыносимыми, ибо здраво судятъ только на основаніи очень ясныхъ началъ. А люди способные къ тонкостямъ, но неспособные къ геометріи, не могутъ имѣть настолько терпѣнія чтобы дойти до первыхъ началъ умозрительныхъ и доступныхъ только воображенію вещей, которыхъ никто не видалъ въ мірѣ и которыя совершенно необычны въ обыденной жизни.
   

III.

   Чтобы доказать извѣстную вещь, берутъ примѣры, а чтобы доказать эти примѣры, берутъ въ видѣ примѣра эту вещь: такъ какъ всегда полагаютъ, что трудность заключается въ томъ, что хотятъ доказать, то примѣры находятъ болѣе ясными и помогающими доказательству. И вотъ, когда хотятъ показать нѣчто общее, то въ примѣръ берутъ частное правило, примѣнимое къ одному случаю, а если хотятъ показать частный случай, то придется начинать съ общаго правила. Всегда находятъ неясною ту вещь, которую хотятъ доказать, и ясною ту, которую употребляютъ для доказательства; ибо когда имѣютъ въ виду доказать какую-нибудь вещь, то предварительно вбиваютъ себѣ въ голову фантазію, что она. значитъ, неясна, а та вещь, которая должна доказать первую,-- напротивъ, ясна, и такимъ образомъ легко соглашаются съ нею.
   

IV.

   Всякое наше разсужденіе готово поддаться чувству. Но фантазія съ одной стороны похожа на чувство, съ другой -- противоположна ему, такъ что нельзя различить этихъ противоположностей. Одинъ говоритъ, что мое чувство -- фантазія, другой считаетъ свою фантазію за чувство. Нужно было бы имѣть критерій для отличія. Въ разумѣ представляется такой критерій, но онъ поддается всякому чувству; значитъ въ немъ нѣтъ критерія.
   

V.

   Тѣ, которые судятъ о произведеніи на основаніи правила, стоятъ въ такомъ отношеніи къ остальнымъ, въ какомъ человѣкъ, имѣющій часы, къ людямъ, не имѣющимъ часовъ. Одинъ говоритъ: "Ужъ прошло часа два". Другой говоритъ: "Всего только три четверти часа". Я смотрю на свои часы и говорю первому: "Вамъ, должно быть, скучно"; а второму: "Вы почти не замѣчаете, какъ проходитъ время". На самомъ дѣлѣ всего полтора часа прошло. Если я знаю это, то мнѣ смѣшны! тѣ, которые говорятъ, что мнѣ время кажется слишкомъ медленно идущимъ и что я сужу о немъ по своей фантазіи: они не знаютъ, что я сужу по часамъ.
   

VI.

   Есть люди, которые говорятъ хорошо, но не хорошо пишутъ. Это значитъ, что имъ придаютъ жару обстановка и слушатели и извлекаютъ изъ ихъ духа больше силъ, чѣмъ сколько ихъ оказывается безъ этого жара.
   

VII.

   Что есть у Монтеня хорошаго, то можно извлечь лишь съ трудомъ. А что есть дурного (я не принимаю въ разсчетъ нравственныхъ убѣжденій), то могло бы быть исправлено въ одну минуту, еслибы его предупредили, что онъ слишкомъ много разсказываетъ разныхъ исторій и слишкомъ много говоритъ о себѣ.
   

VIII.

   Досадно быть исключеніемъ изъ правила. Нужно ужъ строго противиться исключеніямъ. Но тѣмъ не менѣе, если ужъ несомнѣнно есть исключенія изъ правила, нужно судить о нихъ строго, но справедливо.
   

IX.

   Пусть не говорятъ, что я ничего не сказалъ новаго: расположеніе матеріала ново. Когда играютъ въ мячъ, то тотъ и другой изъ играющихъ играетъ однимъ и тѣмъ-же мячемь, но одинъ его бросаетъ лучше другого. Мнѣ также хотѣлось бы, чтобы обо мнѣ говорили, что я воспользовался прежними выраженіями. Если однѣ и тѣ-же мысли не образуютъ, вслѣдствіе различнаго расположенія, различнаго матеріала рѣчи, за то одни и тѣ-же слова, вслѣдствіе различнаго расположенія, образуютъ различныя мысли.
   

X.

   Люди обыкновенно лучше убѣждаются тѣми доводами, которые они сами отыскали, чѣмъ тѣми, которые пришли на умъ другимъ.
   

XI.

   Умъ естественнымъ образомъ мыслитъ и воля естественнымъ образомъ стремится, такъ что, за недостаткомъ истинныхъ предметовъ, имъ приходится привязываться къ ложнымъ.
   

XII.

   Душа не можетъ долго держаться на тѣхъ великихъ усиліяхъ ума, до которыхъ она иногда доходитъ. Она дѣлаетъ только скачокъ, поднимаясь не навсегда, какъ люди поднимаются на тронъ, а только на одинъ моментъ.
   

XIII

   Человѣкъ -- не ангелъ и не звѣрь, а несчастіе такъ устраиваетъ, что кто хочетъ сдѣлать изъ него ангела, дѣлаетъ звѣря.
   

XIV.

   Зная господствующую страсть каждаго, можно быть увѣреннымъ, что угодите ей; тѣмъ не менѣе этого не бываетъ, такъ какъ каждый имѣетъ свои фантазіи, противныя его собственному благу, даже въ области того понятія о благѣ, которое онъ составилъ себѣ. Эта причудливость фантазіи ставитъ втупикъ.
   

XV.

   Звѣри вовсе не удивляются другъ другу. Лошадь не удивляется другой лошади. Это не значитъ, что между ними нѣтъ соревнованія въ быстротѣ бѣга, но оно остается безъ послѣдствій, а не такъ, какъ у людей; ибо. будучи въ стойлѣ, самая тяжелая на ходу и хуже всего сложенная не уступаетъ своего овса другой. Ихъ достоинство удовлетворяется самимъ собою.
   

XVI.

   Какъ умъ развращается, точно такъ-же портится и чувство. Умъ и чувство образуются съ помощью бесѣдъ. Такимъ образомъ, хорошія бесѣды ихъ образуютъ, а дурныя портятъ. И такъ, важнѣе всего умѣть сдѣлать выборъ между бесѣдами, чтобы образовывать въ себѣ умъ и чувство, а не развращать. А выбора этого нельзя сдѣлать, если они еще не образованы и не развращены. Такимъ образомъ, выходитъ кругъ, выйти изъ котораго составляетъ большое счастье.
   

XVII.

   "Когда люди не знаютъ истины о какой-нибудь вещи, то хорошо и то, что людьми овладѣваетъ всеобщее заблужденіе, какъ напр. люди заблуждаются относительно луны, приписывая ей перемѣну временъ года, усиленіе болѣзней и т. д.". Ибо главная болѣзнь человѣка это безпокойное любопытство относительно вещей, которыхъ онъ не можетъ знать; дли него не столь худо быть въ заблужденіи, какъ предаваться этому безполезному любопытству. Манера писать, усвоенная Епиктетомъ, Монтэнемъ и Соломономъ де-Тюльти {О послѣднемъ лицѣ не сохранилось никакихъ воспоминаній, неизвѣстны и его сочиненія.}, очень годна для употребленія, она лучше всего проникаетъ въ душу, дольше остается въ памяти и легче всего можетъ быть цитируема, потому что она состоитъ изъ мыслей, зародившихся въ обыкновенныхъ житейскимъ разговорахъ; напр., когда приходится говорить о распространенномъ между всѣми людьми заблужденіи, что луна причина всего, то какъ-то невольно приходятъ въ голову приведенныя выше слова Соломона де-Тюльти.
   

XVIII.

   Еслибы молнія падала не на высокія, а на низкія мѣста и т. д., то поэты и тѣ, которые только и умѣютъ мудрствовать о подобнаго рода вещахъ, не съумѣли бы доказать, почему это.
   

XIX.

   Сердце имѣетъ свои законы, которыхъ вовсе не знаетъ разумъ; въ этомъ мы убѣждаемся тысячу разъ. Я хочу сказать, что сердце по природѣ любитъ всеобъемлющее существо, по природѣ.-же оно любитъ и самаго себя, смотря по тому, чему оно предается; оно черствѣетъ въ томъ или другомъ отношеніи, по своему выбору. Вы отвернулись въ своемъ сердцѣ отъ одной привязанности и сохранили другую: разумъ-ли -- причина этого? Нѣтъ, сердце чувствуетъ Бога, а не разумъ. Вѣра заключается вотъ въ чемъ: Богъ постигается сердцемъ, а не разумомъ.
   

XX.

   Сердце держится своего порядка, а разумъ своего, именно онъ руководится причинами и доказательствами, а сердце руководится инымъ. Никто не доказываетъ, что того-то мы обязаны любить, излагая по порядку причины любви: это было бы смѣшно. Іисусъ Христосъ, ап. Павелъ руководились духомъ любви къ людямъ, а не умомъ, ибо они хотѣли согрѣть сердца, а не научить. Св. Августинъ то-же дѣлалъ. Этотъ порядокъ состоитъ въ отступленіи отъ порядка, требуемаго разумомъ, при каждомъ шагѣ, который приближалъ бы къ цѣли, такъ чтобы эта цѣль всегда стояла передъ глазами.
   

XXI.

   Люди склонны маскировать и переряжать природу. Нѣтъ больше королей, папъ, епископовъ; вмѣсто нихъ являются: "августѣйшій монархъ" и т. д.; вмѣсто Парижа, является "столица королевства". Иной разъ Парижъ нужно называть Парижемъ, а иной разъ -- столицей королевства.
   

XXII.

   Когда въ рѣчи встрѣчаются повторяющіяся слова и когда пытающійся ихъ поправить находитъ ихъ столь умѣстными, что исправленіе извратило бы рѣчь, то это служитъ признакомъ, что ихъ нужно оставить; тутъ замѣтна доля зависти, которая слѣпа и не видитъ, что это повтореніе въ данномъ мѣстѣ не составляетъ ошибки, ибо на этотъ счетъ нѣтъ общаго правила.
   

XXIII.

   Кто насилуя слова, употребляетъ антитезы, тотъ подобенъ дѣлающему фальшивыя окна для симметріи. Его правило не въ томъ, чтобы говорить правильно, но въ томъ, чтобы употреблять правильныя фигуры.
   

XXIV.

   Языки суть шифры, въ которыхъ не буквы замѣнены буквами, а слова словами, ажъ что неизвѣстный языкъ есть легко разбираемый шифръ.
   

XXV.

   Есть извѣстнаго рода образецъ для пріятности и красоты, который состоитъ въ извѣстномъ соотношеніи между нашей природой, слабой или сильной, какова бы она ни была, и тою вещью, которая намъ нравится. Все, что образовано по этому образцу, намъ пріятно; будетъ-ли то домъ, пѣсня, разговоръ, стихи, проза, женщины, птицы, ручьи, деревья, обстановка комнатъ, одежда и т. д. Все, что сдѣлано не по этому образцу, не нравится тому, кто имѣетъ хорошій вкусъ. И какъ есть полное соотношеніе между пѣсней и домомъ, созданными по хорошему образцу, потому что оба эти предмета похожи, хотя каждый въ своемъ родѣ, на этотъ единственный образецъ, точно такъ-же есть полное соотношеніе между вещами, сдѣланными по дурному образцу. Но это не значитъ, что дурной образецъ единственъ въ своемъ родѣ: ихъ безконечное множество. Но каждый дурной сонетъ, напр., по какому бы дурному образцу онъ ни былъ составленъ, совершенно походитъ на женщину, одѣтую по тому-же образцу. Лучше всего мы поймемъ, насколько смѣшонъ плохой сонетъ, если разсмотримъ природу и такого рода образецъ и потомъ вообразимъ себѣ женщину, одѣтую но этому образцу, или домъ, построенный по этому образцу.
   

XXVI.

   Такъ какъ говорятъ о поэтической красотѣ, то нужно бы говорить и о геометрической или медицинской красотѣ. А между тѣмъ, о послѣднихъ видахъ красоты не принято говорить, потому что люди хорошо знаютъ, каковъ предметъ геометріи и что онъ состоитъ въ доказательствахъ, знаютъ и то, каковъ предметъ медицины и что она состоитъ въ лѣченіи; но никто не знаетъ, въ чемъ состоитъ пріятность, которая есть предметъ поэзіи. Извѣстно только, что поэзія должна подражать вышеупомянутому природному образцу и вотъ, за отсутствіемъ этого знанія, поэты придумали извѣстнаго рода причудливые термины: "золотой вѣкъ, чудо нашихъ дней, рокъ", и т. д.; этотъ-то жаргонъ называютъ поэтической красотой. Но кто вообразитъ себѣ женщину по этому образцу, состоящему въ томъ, что пышными словами выражаются незначительныя вещи, тотъ увидитъ передъ собой красивую барышню, окруженную зеркалами и увѣшанную цѣпочками, и разсмѣется надъ этими зеркалами и цѣпочками, потому что онъ лучше знаетъ, въ чемъ состоитъ пріятность женщины, чѣмъ то, въ чемъ состоитъ пріятность поэзіи. Но кто не знаетъ, въ чемъ состоитъ пріятность женщины, тотъ, пожалуй, станетъ удивляться ей въ такомъ убранствѣ: есть много деревень, гдѣ ее примутъ, пожалуй, за королеву. Сонеты, составленные по тому образцу, можно сравнить съ подобной деревенской королевой.
   

XXVII.

   Когда человѣкъ слышитъ разсказъ, натурально изображающій страсть или ея послѣдствія, то онъ находитъ въ себѣ самомъ подтвержденіе истины того, что онъ слышитъ; такъ какъ иначе онъ не зналъ-бы, что въ немъ есть отголосокъ истины, то это его заставляетъ любить того, кто даетъ намъ чувствовать истину, ибо это лицо, въ данномъ случаѣ, дѣйствуетъ не въ своемъ интересѣ, а въ нашемъ; это хорошее вліяніе дѣлаетъ его для насъ любезнымъ; кромѣ того, то умственное общеніе, которое мы имѣемъ съ нимъ, по необходимости располагаетъ наше сердце къ любви въ отношеніи къ нему.
   

XXVIII.

   Краснорѣчіе должно быть пріятно и содержательно, но нужно, чтобы это пріятное, въ свою очередь, было заимствовано отъ истиннаго.
   

XXIX.

   Видя естественный стиль, мы приходимъ въ удивленіе и восхищеніе: ожидая видѣть въ слогѣ только автора, мы находимъ въ немъ человѣка. Съ другой стороны, кто имѣетъ хорошій вкусъ и, видя книгу, думаетъ найти въ ней человѣка, бываетъ очень изумленъ, если въ ней находитъ не человѣка, а только автора: Plus poëtice, quam humane locutus es {Ты выразился скорѣе поэтически, чѣмъ по-человѣчески.}. Тотъ дѣлаетъ большую честь своей природѣ, кто научаетъ ее такъ, чтобы она могла говорить обо всемъ, даже о богословскихъ предметахъ.
   

XXX.

   Послѣдняя задача при окончаніи произведенія -- это умѣнье отыскать ту часть, которая должна стоять въ началѣ его.
   

XXXI.

   Не нужно отвращать умъ отъ работы съ другою цѣлью, если не съ цѣлью отдыха; но и это нужно дѣлать во-время, -- давать отдыхъ, когда нужно, а не иначе, ибо кто отдыхаетъ не во-время, тотъ устаетъ; а кто устаетъ не во-время, тотъ поневолѣ отдыхаетъ, потому что въ такомъ случаѣ онъ бросаетъ все: такъ издѣвается надъ нами наша похоть, дѣлая все напротивъ тому, чего мы хотимъ добиться, и не давая намъ удовольствія, которое служитъ монетой, за которую мы отдаемъ все, что угодно.
   

XXXII.

   Какая нелѣпость въ томъ, что живопись возбуждаетъ наше удивленіе сходствомъ съ вещами, которымъ мы не удивляемся въ оригиналѣ.
   

XXXIII.

   Одинъ и тотъ же смыслъ измѣняется, смотря по словамъ, которыя его выражаютъ. Смыслъ отъ словъ получаетъ свое достоинство. вмѣсто того, чтобы давать имъ его.
   

XXXIV.

   Кто привыкъ судить по чувству, тотъ ничего не понимаетъ въ вещахъ, подлежащихъ сужденію ума, ибо ему хочется прежде всего проникнуть въ вещи однимъ взглядомъ, а началъ онъ не привыкъ искать. Другой, напротивъ, привыкнувши размышлять на основаніи началъ, ничего не понимаетъ въ вещахъ, подлежащихъ чувству, ища въ нихъ началъ и не умѣя окинуть ихъ однимъ взоромъ.
   

XXXV.

   Истинное краснорѣчіе пренебрегаетъ краснорѣчіемъ, истинная мораль пренебрегаетъ моралью, т. е. мораль непосредственнаго сужденія пренебрегаетъ моралью ума, которая стоитъ обычныхъ правилъ. Ибо непосредственное сужденіе есть у того, у кого есть чувство, точно такъ-же, какъ наука принадлежитъ уму. Нравственная чуткость -- дѣло непосредственнаго сужденія, геометрія -- дѣло ума.
   Пренебрегать философіей значить истинно философствовать.
   

XXXVI.

   Всѣ ложныя красоты, которыя мы порицаемъ въ Цицеронѣ, находятъ себѣ почитателей и притомъ въ большомъ числѣ.
   

XXXVII.

   Есть много людей, которые слушаютъ проповѣдь точно такъ-же какъ слушаютъ вечерню.
   

XXXVIII.

   Рѣки -- это идущія дороги: онѣ несутъ туда, куда нужно итти.
   

XXXIX.

   Два похожія лица, изъ которыхъ каждое въ частности не возбуждаетъ смѣха, вмѣстѣ заставляютъ смѣяться, благодаря своему сходству.
   

XL.

   Они (іезуиты) имѣютъ нѣкоторые принципы, но ими злоупотребляютъ. А злоупотребленіе истинами должно такъ-же подлежать наказанію, какъ употребленіе лжи.
   

ГЛАВА X.
Съ одной философіей человѣкъ непостижимъ для самого себя; онъ познаетъ себя только съ помощью тайны преемственности грѣха и истинное благо и справедливость можетъ найти только съ помощью вѣры.

I.

   Самыя сильныя возраженія пирронистовъ -- я не говорю ужъ о менѣе важныхъ -- заключаются въ томъ, что мы не имѣемъ никакой увѣренности въ истинѣ этихъ началъ, помимо вѣры и откровенія. если не считать того, что мы отъ природы чувствуемъ ихъ въ себѣ; а это природное чувствованіе не есть убѣдительное доказательство ихъ истинности, потому что, если помимо вѣры нѣтъ увѣренности, добрымъ-ли божествомъ созданъ человѣкъ, или злымъ демономъ, или игрою случая, то возникаетъ сомнѣніе -- истинны, ложны или неизвѣстнаго характера, смотря по способу нашего происхожденія, эти данныя намъ природою начала Даже болѣе того: никто помимо вѣры не имѣетъ увѣренности, бодрствуетъ-ли онъ или спитъ, такъ какъ во время сна мы такъ-же твердо вѣримъ, что мы бодрствуемъ, какъ и тогда, когда въ самомъ дѣлѣ не спимъ: мы вѣримъ, что видимъ мѣстности, лицъ, движенія; мы замѣчаемъ, какъ идетъ время, мы измѣряемъ его, однимъ словомъ -- мы дѣйствуемъ, какъ въ состояніи бодрствованія. Значитъ, если половина жизни, по нашему собственному сознанію, проходитъ во снѣ, во время котораго мы не имѣемъ, хотя намъ и кажется обратное, никакого понятія объ истинномъ, такъ какъ всѣ наши чувствованія въ этомъ состояніи суть иллюзіи, то кто знаетъ, не есть-ли другая половина жизни, во время которой, по нашему мнѣнію, мы бодрствуемъ,-- другой сонъ, немного отличный отъ перваго, такой, отъ котораго мы пробуждаемся, когда думаемъ, что спимъ?
   Вотъ главные пункты разногласія пирронистовъ и догматистовъ. Я не говорю о менѣе важныхъ, какъ напр. о разсужденіяхъ пирронистовъ по поводу впечатлѣній привычки, воспитанія, обычаевъ, странъ и т. п. вещей, которыя, хотя увлекаютъ за собою наибольшую часть людей, опирающихся только на эти пустыя основы, однако рушатся при малѣйшемъ усиліи пирронистовъ. Стоитъ только посмотрѣть въ ихъ книги: кто недостаточно убѣжденъ въ пирронизмѣ, тотъ очень скоро станетъ убѣжденнымъ и даже, можетъ быть, слишкомъ убѣжденнымъ.
   Что касается догматистовъ, то я останавливаюсь на единственномъ опорномъ пунктѣ ихъ ученія, именно на томъ, что если говорить по совѣсти, искренно, то нельзя сомнѣваться въ прирожденности началъ. Противъ этого именно пирронисты и выставляютъ. говоря однимъ словомъ, неизвѣстность нашего происхожденія, которая заключаетъ въ себѣ неизвѣстность нашей природы; а на этотъ вопросъ догматнеты, съ тѣхъ поръ, какъ свѣтъ стоитъ, не пріискали еще отвѣта.
   Вотъ открытая борьба между людьми, въ которой каждый долженъ принять чью-либо сторону и по необходимости пристать къ догматизму или пирронизму; ибо кто захочетъ остаться нейтральнымъ, тотъ будетъ пирронистомъ по преимуществу. Эта нейтральность и есть сущность ученія этой школы: кто не противъ пирронистовъ, тотъ въ особенности за нихъ. Они не сами для себя: они нейтральны, индифферентны, отрѣшены отъ всего, не исключая себя.
   Что же станетъ дѣлать человѣкъ въ такомъ положенія? Сомнѣваться во всемъ? сомнѣваться, бодрствуетъ-ли онъ, щиплютъ-ли его, жгутъ-ли его? Сомнѣваться, сомнѣвается-ли онъ? Сомнѣваться, существуетъ-ли онъ?-- До этого нельзя дойти, и я выдаю за фактъ, что никогда въ дѣйствительности не было совершеннаго пиррониста. Природа поддерживаетъ немощный разумъ, мѣшаетъ ему завираться до такой степени.
   Неужели-же онъ. напротивъ, скажетъ, что онъ несомнѣнно обладаетъ истиной: вѣдь онъ не можетъ предъявить на нее никакого документа и, какъ-бы мало ни тѣснили его, принужденъ уступить поле битвы?
   Какую химеру представляетъ человѣкъ! Какая рѣдкость, какое чудовище, какой хаосъ, какой предметъ противорѣчій, какое диво! Это судья всѣхъ вещей, глупый червь земной, хранитель истины, клоака неизвѣстности и ошибокъ, слава и отбросокъ вселенной. Кто распутаетъ эту запутанность? Природа ставитъ втупикъ пирронистовъ, разумъ -- догматистовъ. Что-же будетъ съ тобой, человѣкъ, если ты ищешь съ помощью своего природнаго разума, каково твое настоящее положеніе? Ты вѣдь, не можешь избѣжать одной изъ этихъ школъ, не можешь не пристать ни къ одной. Итакъ, пойми, гордецъ, какой парадоксъ ты представляешь для самого себя. Смири себя, немощный разумъ! Молчи, слабая природа! Знайте, что человѣкъ безконечно останется человѣкомъ, и научитесь отъ вашего Владыки понимать свое истинное состояніе, котораго вы не знаете. Послушайте Бога!
   Ибо, еслибы человѣкъ никогда не былъ испорченъ, онъ въ своей невинности съ увѣренностью наслаждался-бы истиной и счастьемъ. А еслибы человѣкъ всегда только не былъ испорченнымъ, онъ не имѣлъ-бы никакого понятія ни объ истинѣ, ни о блаженствѣ. но какъ-бы мы ни были несчастны, даже еслибы вовсе не было величія въ нашемъ положеніи, мы все-таки имѣемъ идею счастья, хотя не можемъ его достигнуть; мы чувствуемъ образъ истины, хотя обладаемъ только ложью; мы неспособны ни безусловно не знать, ни несомнѣнно знать,-- сколь, значитъ, очевидно, что мы были на извѣстной степени совершенства, съ которой, къ несчастью, пали!
   Удивительно межъ тѣмъ, что самая удаленная отъ нашего сознанія тайна, какова тайна преемственности грѣха, и есть та вещь, безъ которой мы не можемъ имѣть никакого познанія о насъ самихъ! Ибо несомнѣнно, что ничто не шокируетъ такъ нашъ разумъ, какъ если кто скажетъ, что грѣхъ перваго человѣка сдѣлалъ виновными тѣхъ, которые, будучи столь удалены отъ этого источника грѣха, повидимому, неспособны участвовать въ немъ. Это истеченіе грѣха не только кажется намъ невозможнымъ, оно вамъ кажется даже очень несправедливымъ; ибо что болѣе противно правиламъ нашей жалкой справедливости, какъ осудить навѣки дитя, лишенное еще воли, за грѣхъ, въ которомъ оно принимало столь мало участія, что родилось на свѣтъ спустя шесть тысячъ лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ грѣхъ былъ совершонъ? Конечно, ничто больше этого ученія не задѣваетъ такъ жестоко насъ, а межъ тѣмъ безъ этой тайны, самой непостижимой изъ всѣхъ, мы непостижимы для самихъ себя. Узелъ нашего существованія завязанъ на днѣ этой пропасти, такъ что человѣкъ болѣе непонятенъ безъ этой тайны, чѣмъ эта тайна непонятна человѣку.

-----

   Всѣ люди безъ исключенія ищутъ счастья, какіе-бы различные способы они ни употребляли, всѣ стремятся къ этой цѣли. А что одинъ идетъ на войну, другой не идетъ,-- это зависитъ отъ одного и того-же стремленія, которое присуще имъ обоимъ, но сопровождается различными взглядами на счастье. Воля никогда не дѣлаетъ ни малѣйшаго шага иначе, какъ по направленію къ этому предмету. Это мотивъ всѣхъ дѣйствій всѣхъ людей, даже тѣхъ, которые намѣрены повѣситься. А между тѣмъ, въ продолженіе такого большого числа лѣтъ, никто никогда, безъ вѣры, не достигъ до этой цѣли, которую всѣ видятъ передъ собой постоянно. Всѣ жалуются: государи, подданные; знатные, разночинцы; старики, молодые; сильные, слабые; ученые, невѣжды; здоровые, больные; люди всѣхъ странъ, всѣхъ временъ, всѣхъ возрастовъ и всѣхъ состояній.
   Столь продолжительный, непрерывный и однообразный опытъ долженъ-бы былъ вполнѣ насъ убѣдить въ нашемъ безсиліи достигнуть блага своими усиліями; но примѣръ насъ вовсе не научаетъ. Онъ никогда не бываетъ до такого совершенства подобенъ предшествующему, чтобы не было какой-нибудь незначительной разницы. Поэтому-то мы и ожидаемъ, что наше ожиданіе не будетъ обмануто въ этомъ случаѣ, какъ обмануто въ другомъ. Такимъ образомъ, настоящее насъ никогда не удовлетворяетъ, а надежда насъ манитъ и, отъ несчастья къ несчастью, ведетъ до смерти, которая есть вѣчное завершеніе несчастій.
   И такъ, о чемъ-же намъ громко заявляетъ эта жажда счастья и это безсиліе его найти, какъ не о томъ, что было нѣкогда въ человѣкѣ истинное счастье, отъ котораго теперь у него остается только знакъ и совершенно пустой слѣдъ, и что онъ безполезно пытается пополнить его всѣмъ тѣмъ, что его окружаетъ, ища въ отсутствующихъ вещахъ той помощи, которой онъ не получаетъ отъ вещей, находящихся на-лицо, но совершенно неспособныхъ дать счастье, потому что эта безконечная пучина можетъ быть наполнена только безконечнымъ и неизмѣняемымъ предметомъ, т. е. самимъ Богомъ. Одинъ Онъ есть истинное благо для чело вѣка; и странное дѣло: лишь только послѣдній оставилъ Его, ничто въ природѣ не можетъ замѣнить Его мѣсто, будь то звѣзды, небо, элементъ, растенія, въ родѣ капусты или порея, животныя, насѣкомыя, черви, змѣи, лихорадка, чума, война, голодъ, пороки, прелюбодѣяніе, кровосмѣшеніе. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ потерялъ истинное благо, все одинаково можетъ ему казаться благомъ, даже его собственное самоуничтоженіе, какъ оно ни противно Богу, разуму и цѣлой природѣ.
   Одни ищутъ блага въ обладаніи властью, другіе въ любознательности и наукахъ, третьи въ удовольствіяхъ. Иные-же, которые на самомъ дѣлѣ больше приблизились къ нему, разсудили, что всеобщее благо, котораго желаютъ всѣ люди, не должно заключаться ни въ одной изъ частныхъ вещей, которыми владѣть можетъ только одинъ и которыя, будучи раздѣлены, скорѣе огорчаютъ ихъ обладателя недостаткомъ той части, которой онъ не имѣетъ, чѣмъ доставляютъ наслажденіе тою частью, которая ему принадлежитъ. Они поняли, что истинное благо должно быть таково, чтобы имъ могли обладать всѣ сразу, безъ убыли его и безъ зависти, и чтобы никто не могъ потерять его помимо своей воли.

------

   Мы полны вещей, которыя заставляютъ насъ бросаться въ разныя стороны внѣ насъ самихъ. Нашъ инстинктъ даетъ намъ чувствовать, что нашего счастья нужно искать въ насъ-же. Страсти толкаютъ насъ наружу даже тогда, когда не представляется предметовъ для ихъ возбужденія. Внѣшніе предметы къ себѣ насъ влекутъ и зовутъ насъ даже, когда мы не думаемъ о нихъ. Такимъ образомъ, сколько-бы философы ни говорили: "Углубитесь въ самихъ себя: вы тамъ найдете свое благо!" -- имъ не вѣрятъ, а кто имъ вѣритъ, тотъ самый пустой и глупый человѣкъ.

-----

   Стоики приходятъ къ заключенію, что если что-нибудь можетъ быть нѣсколько разъ, то можетъ быть и всегда, и что если стремленіе къ славѣ заставляетъ дѣлать что-нибудь людей, одержимыхъ имъ, то и другіе люди могутъ также хорошо сдѣлать это. Но это лихорадочныя движенія, которымъ не можетъ подражать здоровый. Епиктетъ изъ того, что есть твердо-вѣрующіе христіане, заключаетъ, что каждый вполнѣ можетъ быть таковымъ.

-----

   Три страсти {Удовольствіе, которое образовало эпикурейцевъ, гордость, которая образовала стоиковъ, любознательность, libido sciendi, которая образовали философовъ-догмагистовъ.} образовали три школы; философы не что иное дѣлаютъ, какъ слѣдуютъ одной изъ трехъ страстей.

-----

   Мы сознаемъ истину не только разумомъ, но и сердцемъ; послѣднимъ именно способомъ мы познаемъ первые принципы, и напрасно разсужденіе, которое не принимаетъ въ нихъ участія, пытается ихъ оспаривать. Безполезно трудятся пирронисты, не имѣя другого орудія, кромѣ этого. Мы знаемъ, что мы не грезимъ, какъ-бы безсильны мы ни были доказать это на основаніи разума; изъ этого безсилія можно заключить только о слабости нашего разума, а не о сомнительности всѣхъ нашихъ знаній, какъ это пытаются дѣлать пирронисты. Ибо сознаніе первыхъ принциповъ, каковы: пространство, время, движеніе, числа, столь прочно, какъ ни одно изъ тѣхъ, которыя даются намъ нашими разсужденіями. На эти-то сознанія сердца и инстинкта и долженъ опираться разумъ и основывать на нихъ всякое свое размышленіе. Сердце чувствуетъ, что есть три измѣренія пространства и что числа безконечны, а потомъ уже разумъ показываетъ, что кромѣ 2 нѣтъ числа, котораго квадратъ равнялся бы удвоенному числу. Принципы чувствуются, теоремы выводятся, какъ заключенія, и притомъ все это дѣлается съ достовѣрностью, хотя съ помощью различныхъ путей. Смѣшно, что разумъ требуетъ у сердца доказательствъ его первыхъ началъ для того, чтобы съ ними согласиться, точно такъ-же, как было-бы смѣшно, если бы сердце требовало отъ разума чувствованія всѣхъ теоремъ, которыя онъ доказываетъ, а иначе не принимало бы ихъ
   Итакъ, это безсиліе должно служить только для униженія разума, который, готовъ судить обо всемъ, а не для оспариванія нашей увѣренности въ вещахъ, какъ будто-бы только разумъ способенъ насъ научить. Напротивъ, дай Богъ, чтобы мы не имѣли въ немъ никогда нужды и чтобы познавали всѣ вещи инстинктами и чувствомъ. Но природа намъ отказала въ этомъ благѣ: она дала намъ только очень немного познаній подобнаго рода; всѣ остальныя могутъ быть пріобрѣтены только съ помощью разсужденія. Вотъ почему тѣ, которымъ Богъ далъ религіозное чувство въ сердцѣ, очень счастливы и вполнѣ законно убѣждены. А кто не имѣетъ вѣры, тѣхъ мы можемъ научить ей только съ помощью разсужденія, ожидая, что Богъ дастъ ее имъ, какъ сердечное чувство, безъ котораго вѣра носитъ человѣческій характеръ и безполезна для спасенія.
   

II.

   Эта междоусобная борьба разума съ страстями стала причиной того, что тѣ, которые желали сохранять миръ, раздѣлились на двѣ школы. Одни рѣшили отречься отъ страстей и стать богами, другіе -- отречься отъ разума и стать скотомъ. Но ни тѣ, ни другіе не могли исполнить своего желанія: разумъ постоянно остается, обличая низость и несправедливость страстей и смущая покой тѣхъ, которые предаются имъ, и страсти постоянно остаются живучими даже въ тѣхъ, кто хочетъ отречься отъ нихъ.
   

III.

   Мы испытываемъ подчасъ безсиліе доказать, не поддающееся никакому догматизму; мы имѣемъ идею истины, не поддающуюся никакому сомнѣнію.

-----

   Мы желаемъ истины, а находимъ одну неизвѣстность. Мы ищемъ счастья, а находимъ только несчастье и смерть. Мы неспособны не желать истины и счастья, но неспособны и достичь увѣренности и счастья. Это желаніе оставлено намъ столько же для нашего наказанія, сколько для того, чтобы заставить насъ почувствовать, сколь низко мы пали.
   

IV.

   Если человѣкъ не созданъ для Бога, почему же онъ счастливъ только въ Богѣ? Если же человѣкъ созданъ для Бога, почему же онъ такъ противится Богу?
   

V.

   Человѣкъ не знаетъ, въ какомъ ряду себя поставить. Онъ, очевидно, сбился съ пути и упалъ съ своего истиннаго мѣста, не будучи въ состояніи снова найти его. Онъ съ безпокойствомъ и не безъ успѣха ищетъ его всюду среди непроницаемаго мрака.
   

ГЛАВА XI.
О конечномъ и безконечномъ. Человѣкъ, держа пари за существованіе Бога, имѣетъ всѣ шансы выиграть. О познаніи Бога.

I.

   Безконечное, ничто. Наша душа брошена въ тѣло, гдѣ она находитъ число, время, измѣреніе. Она разсуждаетъ объ этомъ и называетъ это природой, необходимостью, и не можетъ думать иначе.
   Единица, присоединенная къ безконечному, нисколько не увеличиваетъ его, по крайней мѣрѣ не больше, какъ одинъ футъ, присоединенный къ безконечной длинѣ. Конечное уничтожается въ присутствіи безконечнаго и становится чистымъ "ничто". Также относится нашъ умъ къ Богу, то-же наша справедливость передъ Божескою справедливостью.
   Но, съ другор стороны, между нашею справедливостью и справедливостью Бога нѣтъ такой несоразмѣрности, какъ между единицею и безконечнымъ. Нужно было бы, чтобы справедливость Бога была такъ непомѣрна, какъ непомѣрно Его милосердіе, но несправедливость. Его къ отверженнымъ менѣе непомѣрна и менѣе далека отъ нашихъ понятій, чѣмъ милосердіе Его къ избраннымъ.
   Мы сознаемъ, что есть безконечное, а не знаемъ его природы. Такъ какъ мы знаемъ, что ложно положеніе, что числа конечны, значитъ, истинно, что есть безконечное въ числѣ, но мы не знаемъ, что это такое. Ложно предположеніе, что оно четно, ложно и то, что оно нечетно, ибо съ прибавленіемъ единицы оно не измѣняетъ своей природы; между тѣмъ это -- число, а всякое число четно или нечетно. Значитъ, истинно только то, что это свойство простирается на всѣ конечныя числа.
   Такимъ образомъ, можно хорошо сознавать, что есть Богъ, не зная, что такое Богъ.
   Итакъ, мы сознаемъ сущность и природу конечнаго, потому что мы конечны и имѣемъ протяженіе, какъ и оно.
   Мы сознаемъ сущность безконечнаго, но не знаемъ его природы, потому что оно имѣетъ протяженіе, какъ и мы, но не имѣетъ границъ, какъ мы имѣемъ.
   Но мы не сознаемъ ни сущности, ни природы Бога, потому что Онъ не имѣетъ ни протяженія, ни границъ. Но съ помощью вѣры мы познаемъ Его сущность; съ помощью славы {Т. е. въ царствѣ славы, которое будетъ состояніемъ избранныхъ на небесахъ.} мы познаемъ Его природу. А я уже показалъ, что можно хорошо сознавать сущность вещей, не зная ея природы.
   Будемъ говорить теперь, опираясь на нашу природную способность.
   Если есть Богъ, то Онъ безконечно непостижимъ, потому что, не имѣя ни частей, ни границъ, Онъ не имѣетъ никакого соотношенія съ нами; поэтому мы неспособны постичь умомъ ни того, что такое Онъ, ни того, есть-ли Онъ. Если это такъ, то кто осмѣлится взять на себя рѣшеніе этого вопроса? Конечно, не мы, ибо мы не имѣемъ никакого соотношенія съ Нимъ.
   Кто послѣ этого станетъ порицать христіанъ за то, что они не могутъ разумно обосновать своего вѣрованія, коль скоро они исповѣдуютъ ученіе религіи, которую они и въ самомъ дѣлѣ не могутъ разумно обосновать? Они объявляютъ, излагая его міру, что оно -- глупость {Посл. Ап. Павла къ Коринѳ. I. I, 18.}, и послѣ этого вы жалуетесь, что они не доказываютъ его! Если бы они стали доказывать его, они не сдержали бы слова: не имѣя доказательствъ, они имѣютъ религіозное чувство. Положимъ, что такъ; но хотя это извиняетъ тѣхъ, которые передаютъ свое ученіе, какъ имѣющее именно такой характеръ, и освобождаетъ ихъ отъ порицанія, что они его вводятъ безъ разумнаго основанія; однако это не извипяетъ тѣхъ, кто принимаетъ его. И такъ, изслѣдуемъ вопросъ съ этой стороны и поставимъ диллемму: Богъ есть или Бога нѣтъ.
   На какую сторону намъ склониться? Разумъ не можетъ этого рѣшить. Насъ раздѣляетъ безконечный хаосъ. Приходится биться объ закладъ до безконечнаго предѣла этого безконечнаго пространства: тамъ, на этомъ предѣлѣ только, выпадетъ орелъ или рѣшотка; за что держите вы на пари? Основываясь на разумѣ, вы не можете держать ни за то, ни за другое; основываясь на разумѣ, вы не можете защищать ни одного изъ двухъ положеній.
   Поэтому не упрекайте въ лукавствѣ тѣхъ, которые сдѣлали выборъ: вѣдь вы вовсе ничего не знаете.-- "Не знаю, но я все-таки буду упрекать ихъ, но не за то, что они сдѣлали такой-то выборъ, а за то, что они вообще сдѣлали выборъ, ибо тотъ, кто держитъ утвердительное пари, и противникъ его одинаково находятся въ ложномъ положеніи: поэтому справедливо было бы вовсе не держать пари.
   -- Но пари держать все-таки нужно: это уже не въ нашей власти, вы уже впутались въ дѣло. За что же вамъ держать, посмотримъ. Такъ какъ необходимо выбирать, то посмотримъ, на чемъ вы меньше всего можете проиграть. Потерять вы можете двѣ вещи -- истину и благо; поставить въ закладъ можете тоже двѣ вещи -- свой разумъ и свою волю, свое сознаніе и свое блаженство; ваша природа можетъ избѣжать двухъ вещей -- заблужденія и несчастій. Вашему разуму выборъ одного предмета не больше будетъ противорѣчить, чѣмъ выборъ другого, коль скоро выбирать необходимо. Значитъ, одно мѣсто очищено. А ваше блаженство? Взвѣсимъ выигрышъ и проигрышъ, принимая положительное пари, что Богъ есть. У васъ два исхода: если вы выиграете, вы выигрываете все; если вы проиграете, вы не теряете ничего. Поэтому безъ всякихъ колебаній держите пари, что Богъ есть.-- "Удивительное положеніе! Пари я согласенъ держать, но, можетъ быть, мнѣ слишкомъ много приходится ставить въ закладъ?" -- Посмотримъ. Такъ какъ шансы выигрыша и проигрыша одинаковы, то вы могли бы и тогда еще держать пари, если бы имѣли въ виду выиграть только двѣ жизни за одну. Но если бы можно было выиграть три жизни, то вы должны были бы играть (такъ какъ вы поставлены въ необходимость играть), и вы поступили бы неблагоразумно, если бы, будучи принуждены играть, не рисковали вашею жизнью, чтобы выиграть три жизни въ такой игрѣ, въ которой шансы выигрыша и проигрыша одинаковы. Но жизнь и счастье вѣчны. А если это такъ, то уже, когда было бы безконечное число случаевъ, изъ которыхъ одинъ только въ вашу пользу, и тогдо еще вы имѣли бы основаніе биться о закладъ одинъ противъ двоихъ; а разъ вы принуждены играть, глупо было бы съ вашей стороны отказаться поставить одну жизнь за три въ такой игрѣ, гдѣ изъ безконечнаго числа случаевъ хоть одинъ въ вашу пользу, если только можно было бы такимъ образомъ выиграть безконечность безконечно счастливой жизни. А въ данномъ случаѣ какъ разъ есть шансы выиграть безконечность безконечно счастливой жизни; кромѣ того случай выигрыша соотвѣтствуетъ конечному числу случаевъ проигрыша, да и то, что вы ставите на игру, конечное. Здѣсь шансы уравновѣшены: всякій разъ, какъ въ выигрышѣ можно ожидать безконечнаго, и какъ число случаевъ проигрыша не безконечно въ сравненіи съ шансомъ выигрыша, нечего колебаться; нужно все ставить. Такимъ образомъ, когда мы принуждены играть, то, имѣя въ виду выигрышъ безконечнаго, столь же вѣроятный, какъ проигрышъ ничтожества нашего, все-таки беречь свою жизнь, а не рисковать ею -- значитъ отказаться отъ своего разума.
   А то соображеніе, что выигрышъ сомнителенъ, рискъ же несомнѣненъ, не имѣетъ никакого значенія. Не зачѣмъ говорить и того, что безконечное разстояніе между несомнѣнностью того, что ставятъ на игру, и сомнительностью того, что имѣютъ въ виду выиграть, уравновѣшиваетъ конечное благо, которое несомнѣнно ставится на игру, съ тѣмъ безконечнымъ, которое сомнительно и которое можетъ стать выигрышемъ. Всякій вѣдь игрокъ съ несомнѣнностью рискуетъ тѣмъ, что онъ ставитъ для сомнительнаго выигрыша, и все-таки, несомнѣнно рискуя конечнымъ для сомнительнаго выигрыша конечнаго, онъ не погрѣшаетъ противъ своего разума. Между несомнѣнностью ставки и сомнительностью выигрыша нѣтъ вовсе безконечнаго разстоянія. Безконечность въ самомъ дѣлѣ есть, но только не тамъ, а между несомнѣнностью выиграть и несомнѣнностью проиграть. Но сомнительность выигрыша относится къ несомнѣнности того, чѣмъ рискуешь, такъ, какъ число шансовъ выигрыша къ числу шансовъ проигрыша; отсюда происходитъ, что если на одной сторонѣ столько же шансовъ, сколько на другой, то игра идетъ равная, и тогда несомнѣнность ставки равна сомнительности выигрыша: вотъ насколько это разстояніе далеко отъ безконечности. Такимъ образомъ наше предложеніе имѣетъ за собою безконечную силу, кэгда въ игрѣ съ равными шансами выигрыша и проигрыша рисковать приходится конечнымъ, а выиграть можно безконечное. Это вполнѣ убѣдительно; и если только люди способны усвоить какія-либо истины, то эту они непремѣнно должны усвоить.
   -- "Положимъ, я это признаю, я согласенъ. Но нѣтъ-ли какого средства видѣть оборотную сторону игры?-- Есть, напр. Св. Писаніе и т. д.
   -- "Положимъ, это такъ; но у меня связаны руки, а у меня закрыты уста: держать пари меня принуждаютъ, я не свободенъ" меня не хотятъ развязать, я въ такомъ положеніи, что не могу вѣрить. Что же послѣ этого мнѣ дѣлать?"
   Это правда. Но поймите, по крайней мѣрѣ, свое безсиліе вѣрить, потому что разумъ заставляетъ, а вы все-таки не можете вѣрить; старайтесь-же убѣдить себя не большимъ числомъ доказательствъ въ пользу Бога, а съ помощью уменьшенія вашихъ страстей. Вамъ хочется дойти до вѣры и вы не знаете дороги, вы желаете излѣчить себя отъ невѣрія и просите лѣкарствъ: обратитесь къ тѣмъ, которые были прежде связаны, какъ и вы, а теперь держатъ пари за существованіе Бога, ставя на ставку все свое благо; эти люди знаютъ дорогу, по которой вы хотите итти, и исцѣлились отъ болѣзни, отъ которой вы хотите исцѣлиться. Начните съ того, съ чего они начали, т. е. поступайте совершенно такъ, какъ если-бы вы вѣрили: берите святую воду, заказывайте службы и т. д. Это васъ даже само собою заставитъ вѣрить и поглупѣть {Ср. Къ Коринѳ. 1, 3, 18: "Если кто изъ васъ думаетъ быть мудрымъ въ вѣкѣ семъ, тотъ будь безумнымъ, чтобы быть мудрымъ".}.
   -- "Но этого-то я и боюсь!"
   -- Чего же бояться? Что вы потеряете? Чтобы показать вамъ, что это приводитъ къ желаемому результату, т. е. уменьшитъ страсти, которыя являются для васъ великимъ препятствіемъ, и т. д., я спрошу у васъ: что худого будетъ, если вы примите такое рѣшеніе? Вы будете вѣрны, честны, смиренны, признательны, благотворительны, будете искренними друзьями, правдивыми. По правдѣ сказать, вы не будете вращаться въ зачумленныхъ удовольствіяхъ, среди славы, среди наслажденій. Но будете-ли вы имѣть другія удовольствія?..
   Увѣряю васъ, что вы выиграете въ этой жизни: на каждомъ шагу, сдѣланномъ вами по этому пути, вы увидите столько несомнѣнности въ выигрышѣ и столько ничтожества въ томъ, чѣмъ вы рискуете, что вы признаетесь, наконецъ, что вы держали пари за несомнѣнное и за безконечное, и притомъ сами ничѣмъ не пожертвовали.
   -- "О! Эта мысль меня приводитъ въ восторгъ, восхищаетъ"...
   Если мои разсужденія нравятся вамъ и кажутся сильными, то знайте, что они исходятъ отъ человѣка, который до нихъ и послѣ нихъ, павши на колѣна, молилъ безконечное и нераздѣльное существо, которому онъ покоряетъ всего себя, чтобы оно дало ему силу покорить Его волѣ и васъ для вашего собственнаго же блага и для Его прославленія, и что такимъ образомъ сила Божья содѣйствовала его слабости.

-----

   -- "Кто надѣется на свое спасеніе, тѣ счастливы этимъ самымъ, но они испытываютъ, какъ противовѣсъ, страхъ передъ адомъ".
   -- Кто имѣетъ больше причинъ бояться ада: тотъ-ли, кто находится въ невѣдѣніи, есть-ли адъ, и несомнѣнно будетъ осужденъ, если онъ есть, или кто несомнѣнно убѣжденъ, что адъ есть, и можетъ надѣяться, что будетъ спасенъ, если онъ есть?

-----

   Иной скажетъ: "Я тотчасъ оставилъ бы удовольствія, еслибы имѣлъ вѣру". А я ему скажу: Ты тотчасъ сталъ бы имѣть вѣру, еслибы оставилъ удовольствія. Тебѣ начинать! Если бы я могъ, я далъ бы тебѣ вѣру. Но я не могу этого сдѣлать, слѣдовательно не могу испытать, правду-ли ты говоришь. А ты легко можешь испытать, правду-ли я говорю.
   Если бы весь срокъ жизни былъ не больше недѣли, то многіе {Въ подлинникѣ: "кто только не найдетъ"... "случая"...-- предложеніе не закончено.} нашли бы болѣе выгоднымъ вѣрить, что все это не игра случая. А если бы страсти не держали насъ въ своей власти, то недѣля и сто лѣтъ -- одно и то-же.
   

II.

   Метафизическія доказательства существованія Бога столь далеки отъ обычнаго способа разсужденія людей и столь запутаны, что они мало производятъ дѣйствія, и если они убѣдили бы кого, то развѣ только на тотъ моментъ, пока они на глазахъ, а часъ спустя убѣдившійся было человѣкъ уже боится, не обманулся-ли. "Что узнали вслѣдствіе любознательности, то потеряли вслѣдствіе гордости".
   Это происходитъ оттого, что люди хотятъ познать Бога, оставляя въ сторонѣ Іисуса Христа, т. е. познавши Бога безъ посредника, сообщаться съ Нимъ безъ посредника. Между тѣмъ, кто позналъ Бога черезъ посредника, тотъ сознаетъ свое ничтожество.
   Іисусъ Христосъ есть предметъ и центръ, къ которому все стремится. Кто Его познаетъ, тотъ познаетъ основаніе всѣхъ вещей.
   Если кто заблуждается, то только потому, что не видитъ одной изъ этихъ двухъ вещей. Можно познать Бога, не сознавая своего ничтожества, и сознать свое ничтожество, не зная Бога. Но познать Іисуса Христа можно только, познавая вмѣстѣ и Бога, и свое ничтожество.
   Вотъ почему я не возьмусь здѣсь доказывать основаніями, извлеченными изъ изученія природы, существованіе Бога, Троичностьи Лицъ, безсмертіе души или еще что-нибудь въ этомъ родѣ; этого я не стану дѣлать и, не потому только, что не чувствую себя достаточно сильнымъ, чтобы найти въ природѣ нѣчто узкое, чѣмъ бы убѣдить загрубѣлыхъ атеистовъ, но и потому, что познаніе Бога, пріобрѣтенное помимо познанія Іисуса Христа, безполезно и безплодно. Если бы кто былъ убѣжденъ, что соотношенія чиселъ суть не матеріальныя, а вѣчныя истины, зависимыя отъ первичной Истины, въ которой они существуютъ и которую называютъ Богомъ, то я не счелъ бы такого человѣка далеко подвинувшимся на пути своего спасенія.
   

III.

   Удивительно, что ни одинъ авторъ каноническихъ книгъ не воспользовался природой для доказательства существованія Бога. Всѣ они: Давидъ, Соломонъ и др., стремятся заставить вѣрить въ Него, но ни разу не выражаются, напр., такъ: въ природѣ нѣтъ пустоты, -- значитъ, есть Богъ. Они должны были бы быть умнѣе самыхъ умныхъ въ этомъ отношеніи людей, явившихся послѣ нихъ и пользовавшихся подобными доказательствами. Очень важный фактъ!

-----

   ... Если доказывать существованіе Бога черезъ природу -- признакъ слабости, то не презирайте за это Св. Писаніе; если же не знать эти (?) противоположности {Вѣроятно, противоположности человѣческой природы, доказывающія существованіе Бога, тайны грѣхопаденія, и т. д.} -- признакъ силы, то уважайте за это Св. Писаніе.
   

IV.

   ... Не нужно заботиться: мы представляемъ собою на столько-же автоматъ, на сколько умъ. Поэтому орудіе, которымъ образуется наше убѣжденіе, не есть единственный способъ доказательства. Сколь мало вещей доказано этимъ способомъ! Доказательства эти убѣждаютъ только умъ. А самыя сильныя и самыя яркія доказательства обусловлены привычкою. Она склоняетъ въ ту или другую сторону автомата, который увлекаетъ за собою и умъ, не давая ему думать объ этомъ. Кто доказалъ, что завтра будетъ день, что мы умремъ? А между тѣмъ, что несомнѣннѣе этого? Въ этомъ убѣждаетъ насъ именно привычка; она дѣлаетъ столько людей христіанами, солдатами и т. д. Наконецъ, къ ней-же нужно прибѣгать" разъ духъ увидѣлъ, гдѣ есть истина, чтобы напитаться и проникнуться той вѣрою, которая ежечасно отъ насъ готова ускользнуть, ибо имѣть всегда налицо доказательства -- дѣло очень трудное. Мы должны пріобрѣтать (за недостаткомъ сердечной вѣры) эту болѣе легкую вѣру, основанную на привычкѣ: послѣдняя заставляетъ насъ вѣрить безъ всякаго насилія, безъ хитрости, безъ аргументовъ и склоняетъ всѣ наши силы къ истинной вѣрѣ, такъ что наша душа естественнымъ образомъ доходитъ до этой истинной вѣры. Недостаточно вѣрить только подъ давленіемъ доводовъ: автоматъ склоненъ повѣрить и противоположному. Итакъ, мы должны заставить вѣрить свои обѣ составныя части: умъ -- доводами разума, въ которые достаточно вникнуть разъ въ жизни, автомата -- привычкой, которая не позволяла бы намъ уклоняться въ противную сторону. "Приклони сердце мое" {Пс. CXVIII.}, Боже!
   

ГЛАВА XII.
Признаки, по которымъ узнается истинная религія. Присутствіе этихъ признаковъ въ христіанствѣ.

I.

   Признакомъ истинной религіи должно быть то, чтобы она обязывала любить Бога. Это совершенно справедливое обязательство. Между тѣмъ, никакая другая религія, кромѣ нашей, не даетъ такого предписанія, а наша обязываетъ любить Бога. Кромѣ того, истинная религія должна понять наши похоти и безсиліе; наша религія поняла это. Истинная религія должна дать средства противъ нихъ, а одно изъ нихъ -- молитва. Ни одна религія не потребовала отъ человѣка любить Бога и слѣдовать Ему.
   

II.

   Истинная природа человѣка, его истинное благо, истинная добродѣтель, истинная религія -- все это такія вещи, познаніе которыхъ нераздѣльно.
   Чтобы быть истинною, религія должна понять нашу природу, наше величіе и ничтожество и объяснить то и другое. А какая религія сдѣлала это, кромѣ христіанской.
   

III.

   Другія религіи, напр. языческія, болѣе пріятны толпѣ, ибо онѣ выражаются во внѣшности; но онѣ не для образованныхъ людей. Для послѣднихъ была бы болѣе соотвѣтствующею религія чисто интеллектуальная; но такая религія не годилась бы для народа. Одна только христіанская религія соотвѣтственна для всѣхъ, такъ какъ имѣетъ внѣшнюю и внутреннюю стороны. Она возвышаетъ народъ до внутренняго содержанія и спускаетъ гордыхъ до внѣшности; притомъ она не обходится ни безъ народа, ни безъ образованныхъ людей, ибо необходимо, чтобы первый понималъ духъ буквы, а вторые подчиняли свой духъ буквѣ.

-----

   При истинной вѣрѣ внѣшность должна быть соединена съ внутреннимъ содержаніемъ, т. е. нужно падать на колѣни, молиться устами и т. д., такъ чтобы гордый человѣкъ, не захотѣвшій смириться передъ Богомъ, подчинялся такимъ образомъ тому, что Онъ сотворилъ. Ожидать отъ этой внѣшности помощи -- дѣло суевѣрія; а не желать присоединить ее къ внутреннему содержанію -- значитъ быть гордымъ.
   

IV.

   Никакая другая религія не научила питать отвращеніе къ самому себѣ. Поэтому никакая другая религія не можетъ нравиться тѣмъ, которые ненавидятъ себя и ищутъ существа по истинѣ достойнаго любви. Эти люди, если бы даже никогда не слыхали о религіи, признающей уничтоженнаго людьми Бога, постоянно искали бы такой религіи.
   Никакая другая религія не поняла, что человѣкъ есть самое превосходное твореніе. Одни, вполнѣ признавши дѣйствительность его превосходства, приняли за малодушіе и неблагодарность тѣ низкія чувства, которыя присущи людямъ по самой природѣ; другіе-же, хорошо понявши, насколько дѣйствительна эта низость, съ смѣшною гордостью отнеслись къ тѣмъ чувствамъ величія, которыя также естественны въ человѣкѣ.
   Поднимите свои взоры къ Богу, говорятъ одни: посмотрите на Того, на Кого вы похожи и Кто создалъ васъ, чтобы вы поклонялись Ему. Вы можете уподобиться Ему; мудрость васъ сравняетъ съ Нимъ, если вы хотите слѣдовать ей". А другіе говорятъ: "Опусти, жалкій червь, свои взоры на землю и смотри на звѣрей, сотоварищемъ которыхъ ты служишь".
   Чѣмъ-же станетъ человѣкъ? Богу-ли онъ будетъ равенъ или звѣрямъ? Какое ужасное разстояніе! Какъ-же намъ быть? Кто не видитъ послѣ всего этого, что человѣкъ запутался, что онъ сбился съ мѣста, что онъ ищетъ его съ безпокойствомъ и не можетъ уже найти? А кто его направитъ туда? Самые великіе люди не могли этого сдѣлать.
   Никакая религія, кромѣ нашей, не учитъ, что человѣкъ рождается въ грѣхѣ, ни одна школа философовъ не говоритъ ничего подобнаго -- значитъ, ни одна не говоритъ правды.
   

V.

   Если-бы была только одна религія, то Богъ былъ-бы вполнѣ явнымъ. То-же самое было-бы, если-бы только одна наша религія имѣла мучениковъ.
   Если такимъ образомъ Богъ скрытъ, то всякая религія, не признающая Бога скрытымъ, не истинна; всякая религія, которая не объясняетъ этого, не имѣетъ просвѣтительнаго значенія. Наша религія все это дѣлаетъ.

-----

   Эта религія, состоящая въ вѣрованіи, что человѣкъ изъ состоянія славы и общенія съ Богомъ впалъ въ состояніе печали, раскаянія и удаленія отъ Бога и что послѣ этой жизни мы будемъ возстановлены въ прежнее состояніе Мессіей, который долженъ былъ прійти,-- эта религія постоянно была на землѣ. Все прошло, а то осталось существовать, для чего служатъ всѣ вещи.
   Въ первые вѣка существованія міра люди были вовлечены во всевозможные виды нравственной распущенности и все таки были святые, какъ Енохъ, Ламехъ и др., которые терпѣливо ожидали Христа, обѣщаннаго съ начала міра. Ной видѣлъ людское зло на самой высокой его степени и ему выпала на долю заслуга спасенія міра въ его лицѣ съ помощью надежды на Мессію, котораго онъ былъ прообразомъ. Авраамъ былъ окруженъ идолопоклонниками, когда Богъ открылъ ему тайну пришествія Мессіи, котораго онъ привѣтствовалъ издалека. Во времена Исаака и Іакова идолослуженіе распространилось на в^ю землю; но эти святые жили въ вѣрѣ, и Іаковъ, умирая и благословляя своихъ дѣтей, съ восторгомъ предвидитъ пришествіе Примирителя.
   Египтяне были заражены идолопоклонствомъ и магіей, народъ Божій былъ также увлеченъ ихъ примѣромъ. Но между тѣмъ Моисей и другіе вѣрили въ Того, Кого тѣ не видѣли, и поклонялись Ему, надѣясь на вѣчные дары, которые Онъ имъ готовилъ.
   Впослѣдствіи, у грековъ и латинянъ, царствовали ложныя божества; поэты составляли сотни различныхъ теологій; философы раздѣлились на тысячу различныхъ школъ; а межъ тѣмъ въ сердцѣ Іудеи всегда были избранные люди, предсказывавшіе пришествіе Мессіи, который былъ признаваемъ только ими.
   Наконецъ, по истеченіи срока Онъ пришелъ; и сколько съ тѣхъ поръ появилось расколовъ и ересей, сколько низвергнуто государствъ, сколько произошло перемѣнъ во всѣхъ вещахъ! А церковь, поклоняющаяся Тому, Кто всегда былъ предметомъ поклоненія, существовала непрерывно. Но удивительнѣе всего тотъ безпримѣрный и совершенно сверхъестественный фактъ, что эта религія, оставаясь постоянно въ цѣлости, постоянно подвергалась ударамъ. Тысячу разъ она была наканунѣ всеобщаго разрушенія; и всякій разъ, какъ она была въ такомъ положеніи, Богъ раздвигалъ ее необычайными проявленіями своего могущества. Не менѣе этого поразительно и то, что она удержалась, не склонившись и не павши передъ волею тирановъ. Не странно, что государство остается цѣлымъ, уступая своими законами необходимости, но...

-----

   Богъ желалъ образовать священный народъ, отдѣляя его отъ всѣхъ другихъ націй, освобождая отъ враговъ и направляя въ мѣсто покоя; поэтому онъ далъ ему обѣщаніе и предсказалъ черезъ своихъ пророковъ время и образъ своего пришествія. А между тѣмъ, чтобы утвердить на всѣ времена надежду своихъ избранныхъ, Онъ являлъ имъ прообразы Мессіи, не оставляя ихъ никогда безъ увѣренности въ его могуществѣ и волѣ, направленной къ ихъ спасенію. Ибо при созданіи человѣка Адамъ былъ свидѣтелемъ и хранителемъ обѣщанія, что придетъ Спаситель, который долженъ родиться отъ жены. Когда люди были еще столь близки къ эпохѣ творенія, что не могли еще забыть своего созданія и паденія, когда видѣвшихъ Адама уже не было на свѣтѣ, Богъ послалъ Ноя: его Онъ спасъ, а всю землю потопилъ, совершивши чудо, которое достаточно ясно показывало и власть Его спасти міръ, и волю Его сдѣлать это, произведши отъ сѣмени жены Того, Кого Онъ обѣщалъ. Этого чуда достаточно было, чтобы укрѣпить надежду въ людяхъ.
   Когда память о потопѣ была еще свѣжа между людьми, когда живъ былъ еще Ной {Ноя и Сима уже не было въ указанныя Паскалемъ эпохи.}, Богъ повторилъ свое обѣщаніе Аврааму, а когда живъ еще былъ Симъ, Богъ послалъ Моисея, и т. д.
   

VI.

   Государства погибали-бы, если-бы они не перемѣняли часто законовъ, уступая необходимости. Но религія никогда не допускаетъ этого и не пользовалась этимъ. Тамъ необходимы эти принаравливанья, а иначе нужны были-бы чудеса. Не странно, что кто-нибудь спасаетъ себя преклоняясь: преклоняться, собственно говоря, не значитъ удержаться въ цѣлости; притомъ-же они погибаютъ наконецъ цѣликомъ: нѣтъ государства, которое существовало-бы тысячу лѣтъ. Но тотъ фактъ, что религія постоянно удерживалась, необъяснимъ помимо Божескаго дѣйствія.
   

VII.

   Слишкомъ много было-бы мрака, если-бы истина не имѣла видимыхъ признаковъ. Удивительнымъ ея признакомъ служитъ то, что она всегда сохранялась въ церкви и въ видимомъ обществѣ. Слишкомъ много было бы ясности, если-бы въ этой церкви было только ощущаемое чувствами; но чтобы узнать, что такое истина, стоитъ только посмотрѣть, что всегда было въ церкви, ибо несомнѣнно, что истина всегда была въ ней и что никакая ложь не могла постоянно быть въ ней.

-----

   Такимъ образомъ, въ Мессію постоянно вѣрили. Преданіе объ Адамѣ было еще свѣжо въ Ноѣ и Моисеѣ. Потомъ Мессію предсказывали пророки, предвѣщая постоянно новые и новые факты, исполненіе которыхъ, происходившее отъ времени до времени на глазахъ людей, доказывало подлинность ихъ миссіи, а слѣдовательно и истину ихъ обѣщаній, касающихся Мессіи. Іисусъ Христосъ совершалъ чудеса и апостолы также, обратившіе всѣхъ язычниковъ; а поэтому всѣ пророчества исполнились. Мессія былъ признанъ навсегда.
   

VIII.

   Видя ослѣпленіе и ничтожность людей, взирая на эту нѣмую вселенную и на человѣка, лишеннаго свѣта, предоставленнаго самому себѣ и какъ бы затерявшагося въ этомъ уголкѣ вселенной. не зная, кто его туда помѣстилъ, что онъ пришелъ туда дѣлать, чѣмъ станетъ онъ при смерти, я прихожу въ ужасъ, какъ человѣкъ, котораго вынесли соннаго на пустынный и ужасный островъ и который пробудился, не зная, гдѣ онъ, и не имѣя средствъ уйти съ него. Поэтому я удивляюсь, какъ люди не впадаютъ въ отчаяніе, попавши въ столь жалкое положеніе. Я вижу около себя другихъ лицъ подобной же природы; я спрашивалъ у нихъ, не больше-ли меня они знаютъ: они мнѣ говорятъ" что нѣтъ. И вотъ, при такихъ-то обстоятельствахъ, эти несчастные затерявшіеся люди, осмотрѣвшись вокругъ себя и увидѣвши нѣсколько забавныхъ предметовъ, предались имъ и привязались къ нимъ. Что касается меня, то я не могъ привязаться, и замѣчая, сколь много вѣроятности въ томъ, что есть нѣчто другое, а не то, что я вижу, я разыскивалъ, не оставилъ-ли Богъ какихъ-нибудь признаковъ, по которымъ можно было бы познать Его.
   Я вижу нѣсколько противоположныхъ религій, а слѣдовательно, въ всѣ ложны, кромѣ одной. Каждая хочетъ быть предметомъ вѣры въ силу своего собственнаго авторитета и каждая грозитъ невѣрующимъ. Поэтому я не вѣрю имъ: каждый можетъ сказать это, каждый можетъ назвать себя пророкомъ. Но, видя христіанскую религію, я нахожу въ ней пророчества (и исполненіе ихъ), а это не каждый можетъ сдѣлать.
   

IX.

   Одна только религія всегда существовала вопреки природѣ, вопреки здравому смыслу, вопреки нашимъ удовольствіямъ.
   Всякое устройство дѣлъ должно имѣть своимъ предметомъ упроченіе и величіе религіи; люди должны имѣть въ себѣ чувства соотвѣтственныя тому, чему она насъ учитъ; однимъ словомъ она настолько должна быть предметомъ и центромъ, куда стремятся всѣ вещи, чтобы кто узнаетъ ея принципы, тотъ могъ объяснить и всю природу человѣка въ частности, и все устройство міра вообще....

-----

   Они (невѣрующіе) хулятъ то, чего не знаютъ. Христіанская религія состоитъ изъ двухъ основныхъ пунктовъ. Для людей одинаково важно знать ихъ оба и одинаково опасно не знать ихъ. Милосердіе Божіе одинаково дало намъ признаки для уразумѣнія ихъ обоихъ.
   Однако они находятъ поводъ заключать, что одного изъ этихъ пунктовъ нѣтъ, именно того, который долженъ былъ бы заставить ихъ признать и другой. Мудрецы, говорившіе, что Богъ одинъ, подвергались преслѣдованію, іудеевъ ненавидѣли, христіанъ еще болѣе. Эти люди увидѣли, своими природными духовными очами, что если есть истинная религія на землѣ, то къ ней, какъ къ центру, долженъ стремиться весь міровой порядокъ. На этомъ основаніи они принялись хулить христіанскую религію, потому что плохо ее понимаютъ. Они воображаютъ, что она состоитъ просто въ поклоненіи Богу, принимаемому за великое, могущественное и вѣчное существо, а это, собственно говоря, деизмъ, почти также далекій отъ христіанской религіи, какъ и атеизмъ, который совершенно противоположенъ ей. Отсюда они заключаютъ, что эта религія не истина, потому что они не видятъ, что всѣ вещи подтверждаютъ тотъ пунктъ, что Богъ не обнаруживаетъ себя людямъ съ такою очевидностью, съ какою могъ бы это сдѣлать. Но пусть они возражаютъ, что хотятъ, противъ деизма: они этимъ ничего не возразятъ противъ христіанской религіи, которая собственно состоитъ въ тайнѣ искупленія. Искупитель, соединяя въ себѣ двѣ природы, божественную и человѣческую, освободилъ людей отъ грѣховной испорченности, чтобы примирить ихъ съ Богомъ въ своемъ божественномъ лицѣ.
   Итакъ, она учитъ людей двумъ истинамъ: что есть Богъ, котораго люди способны познать, и что въ природѣ людей есть испорченность, которая дѣлаетъ ихъ недостойными Бога. Для людей одинаково важно знать тотъ и другой изъ этихъ пунктовъ, и одинаково опасно для человѣка знать Бога, не зная своего ничтожества, и знать свое ничтожество, не зная Искупителя, который можетъ исцѣлить. Знаніе только одной изъ этихъ вещей ведетъ за собою или гордость философовъ, которые познали Бога, но не познали своего ничтожества, или отчаяніе атеистовъ, которые сознаютъ свое ничтожество, не зная Искупителя. Такимъ образомъ, какъ одинаково необходимо человѣку знать эти два пункта, такъ-же одинаково нужно милосердіе Божіе, чтобы дать намъ возможность знать ихъ. Христіанская религія даетъ эту возможность: въ этихъ пунктахъ она и состоитъ. Пусть же они изслѣдуютъ міровой порядокъ съ этой точки зрѣнія и пусть посмотрятъ, не всѣ-ли вещи стремятся подтвердить эти два основныхъ пункта этой религіи.
   

XI.

   Кто не сознаетъ себя полнымъ гордости, честолюбія, похоти, слабостей, духовной нищеты и несправедливости, тотъ вполнѣ слѣпъ. А что можно сказать о человѣкѣ, который, сознавая это, не желаетъ освободиться отъ этихъ недостатковъ?... Итакъ, что же можно имѣть, какъ не уваженіе къ религіи, которая столь хорошо понимаетъ недостатки человѣка? Какъ не желать познать истину въ религіи, которая обѣщаетъ столь желательныя средства противъ этихъ недостатковъ.
   

XII.

   Доказательства христіанской религіи: 1) Прочность ея основанія -- она сама по себѣ установилась въ высшей степени прочно и безъ всякихъ потрясеній, что немыслимо въ другихъ вещахъ. 2) Святость, высота и смиреніе христіанской души. 3) Чудеса Св. Писанія. 4) Іисусъ Христосъ въ частности. 5) Апостолы въ частности. 6) Моисей и пророки въ частности. 7) Іудейскій народъ. 8) Пророчества. 9) Безпрерывность. Никакая другая религія не существуетъ безпрерывно. 10) Ученіе, которое все объясняетъ. 11) Святость этого закона. 12) Устройство міра.
   Несомнѣнно, что послѣ этого, разсматривая, что такое жизнь и что такое эта религія, не должно отказываться слѣдовать наклонности къ ней, если подобная наклонность появится въ нашемъ сердцѣ; очевидно, что вовсе неумѣстно насмѣхаться надъ тѣми, которые слѣдуютъ ей.
   

ГЛАВА XIII.
Одна христіанская религія понимаетъ человѣка; противорѣчіе между его величіемъ и ничтожествомъ; философскія школы неспособны понять это.

I.

   Проявленія величія и ничтожности въ человѣкѣ настолько очевидны, что истинная религія по необходимости должна насъ учить и тому, что въ человѣкѣ есть какое-то рѣзко выдающееся начало величія, и тому, что въ немъ есть такое же начало ничтожности. Она должна объяснить эти удивительныя противоположности.
   Чтобы сдѣлать человѣка счастливымъ, она должна показать ему, что есть Богъ, что люди обязаны Его любить, что истинное наше счастье -- быть въ Немъ, а единственное наше несчастье -- быть въ удаленіи отъ Него; она должна сознавать, что мы полны мрака, который мѣшаетъ намъ познать Его и любить; что такъ какъ долгъ нашъ обязываетъ насъ любить Бога, а наши похоти отвращаютъ насъ отъ Него, то мы полны несправедливости. Она должна объяснить это сопротивленіе наше Богу и нашему собственному благу; должна ознакомить насъ со средствами противъ этого безсилія и указать, какъ найти эти средства. Изслѣдуйте съ этой точки зрѣнія всѣ религіи міра, и вы увидите, что, кромѣ христіанской, нѣтъ другой религіи, которая удовлетворяла бы всему этому.
   Развѣ удовлетворяютъ этому философіи, предлагающія вамъ, какъ единственное благо, тѣ блага, которыя заключаются въ насъ? Это-ли истинное благо? Нашли ли они средство противъ нашихъ золъ? Значитъ-ли это излѣчить самоувѣренность человѣка, если сравнять его съ Богомъ? Дали ли намъ средство противъ нашихъ похотей тѣ, которые сравняли насъ съ звѣрями? Можно-ли сказать это о магометанахъ, которые дали намъ земныя удовольствія, какъ единственное благо даже въ будущей вѣчной жизни?
   Какая религія научитъ насъ, какъ исцѣлить гордость и похоть? Какая, наконецъ, религія укажетъ намъ наше благо, наши обязанности, слабости, которыя насъ одолѣваютъ, причину этихъ слабостей, средства, которыми можно ихъ излѣчить, способъ найти эти цѣлебныя средства? Ни одна другая религія не могла этого сдѣлать. Посмотримъ, что скажетъ Премудрость Божія.
   "Не ожидайте, скажетъ она, ни истины, ни утѣшенія отъ людей. Я васъ образовала и я одна могу научить васъ, что вы такое. Но вы теперь уже не въ томъ положеніи, въ какомъ были при образованіи. Я создала человѣка святымъ, невиннымъ, совершеннымъ; я наполнила его свѣтомъ и разумѣніемъ; я сообщила ему свою славу и свои чудеса. Взоръ человѣка видѣлъ тогда величіе Бога. Онъ не былъ тогда во мракѣ, который ослѣпляетъ его, не зналъ смерти и несчастій, которыя его теперь удручаютъ. Но онъ не былъ въ состояніи выдержать столько славы, не впадая въ самонадѣянность. Онъ захотѣлъ сдѣлать себя центромъ самого себя и независимымъ отъ моей помощи. Онъ уклонился отъ моего господства и такъ какъ онъ хотѣлъ равняться со мною въ желаніи найти свое счастье въ себѣ самомъ, то я предоставила его самому себѣ и, возмущая противъ него тварей, которыя были ему подчинены, я сдѣлала ихъ враждебными ему, такъ что теперь человѣкъ сталъ подобенъ звѣрямъ и очутился въ такомъ удаленіи отъ меня, что у него едва остается смутное воспоминаніе объ его Творцѣ: настолько всѣ его духовныя познанія потухли или помутились! Чувства, независимыя отъ разума и часто господствующія надъ разумомъ, вовлекли его въ поиски за удовольствіями. Всѣ твари его удручаютъ или соблазняютъ и господствуютъ надъ нимъ, подчиняя его своею силою или очаровывая своими прелестями, что еще страннѣе и еще болѣе подавляетъ властью. Вотъ въ какомъ теперь положеніи люди. Въ нихъ остается нѣ который могучій инстинктъ счастья ихъ первоначальной природы, но они погружены въ жалкое состояніе ослѣпленія и похоти, которая сдѣлалась ихъ второю природою.
   Изъ этого открываемаго мною вамъ начала вы можете понять причину столькихъ противоположностей, которыя удивляли всѣхъ людей и раздѣлили ихъ на столь различные по чувствамъ лагери. Стоитъ теперь наблюдать всѣ движенія души къ величію и славѣ, которыхъ не можетъ заглушить испытываніе столькихъ несчастій, и вы увидите, что причина этого должна скрываться въ этой второй природѣ человѣка.

-----

   Напрасно, люди, вы ищете въ самихъ себѣ лѣкарства отъ вашихъ несчастій. Всѣ ваши поиски за свѣтомъ могутъ привести только къ тому, что вы узнаете, что не въ васъ самихъ вамъ нужно было бы искать истины и блага. Философы обѣщали вамъ найти истину и благо, но не могли этого сдѣлать: они не знаютъ ни того, каково ваше истинное благо, витого, каково ваше истинное положеніе. Какъ они могли бы дать вамъ средство противъ вашихъ золъ, когда они даже не ознакомились съ ними? Ваши главныя болѣзни -- гордость, которая васъ отвлекаетъ отъ Бога, и похоть, которая привязываетъ васъ къ землѣ; а они не что иное сдѣлали, какъ поддерживали по крайней мѣрѣ одну изъ этихъ болѣзней. Если они указали вамъ на Бога, то только для того, чтобы поддерживать вашу гордость: они внушили вамъ мысль, что вы подобны и соотвѣтственны Ему по вашей природѣ. А тѣ, которые видѣли пустоту этой претензіи, бросали васъ въ другую пропасть, внушая вамъ, что ваша природа одинакова съ природой звѣрей, и заставили васъ искать блага въ похотяхъ, которыя служатъ удѣломъ животныхъ. Это вовсе не средство исцѣлить васъ отъ несправедливостей, которыхъ эти мудрецы и не знали.. Я одна могу дать вамъ понять, что вы такое"...

-----

   Если васъ соединяютъ съ Богомъ, то это въ силу благодати, а не въ силу вашей природы. Если васъ уничтожаютъ, то это въ силу раскаянія, а не въ силу природы.

-----

   ... Разъ показали вамъ эти два состоянія, то невозможно, чтобы вы не признали ихъ. Слѣдуйте за вашими движеніями, наблюдайте самихъ себя, и вы найдете въ себѣ живыя черты этихъ двухъ природъ. Можно-ли найти столько противорѣчій въ простомъ однородномъ предметѣ?

-----

   "Я не хочу {Слова Премудрости Божіей.} сказать, чтобы вы подчиняли ваше вѣрованіе мнѣ безъ всякаго основанія, я не претендую также объяснить всѣ вещи; чтобы согласовать эти противорѣчія, я хочу ясно показать вамъ, съ помощью убѣдительныхъ доводовъ, божественные признаки во мнѣ, которые убѣдили бы васъ въ томъ, что такое я, и упрочили бы мой авторитетъ чудесами и доказательствами, которыхъ вы не могли бы не признать; а послѣ этого вы должны твердо вѣрить въ то, чему я васъ учу, такъ какъ вы не найдете никакой причины отказаться вѣрить, кромѣ развѣ того соображенія, что вы сами не можете узнать, вѣрно-ли то, чему я васъ учу, или нѣтъ".

-----

   Если одно только начало всего, одна только цѣль всего, то все -- черезъ Него, все для Него. Истинная религія должна, значитъ, учить насъ поклоняться только Ему, любить только Его. Но такъ какъ мы безсильны поклоняться тому, чего мы не знаемъ и любить что-нибудь другое, кромѣ себя, то религія, научающая насъ этимъ обязанностямъ, должна показать намъ также и это безсиліе и ознакомить насъ со средствами противъ него. Она намъ сообщаетъ, что человѣкомъ {Адамомъ.} все потеряно и порвана связь между Богомъ и нами, и человѣкомъ-же {Іисусомъ Христомъ.} эта связь возстановлена.
   Мы рождаемся столь нерасположенными къ этой любви къ Богу -- отсюда необходимо вытекаетъ, что мы рождаемся виновными, иначе Богъ былъ бы несправедливъ.
   

II.

   Первоначальный грѣхъ есть безуміе передъ людьми, но его и выдаютъ за таковое. Значитъ, вы не должны упрекать меня въ недостаткѣ основаній для этого ученія, потому что я его выдаю за неимѣющее разумнаго основанія. Но это безуміе мудрѣе, чѣмъ вся мудрость людей: "безуміе Божіе мудрѣе человѣковъ" {Коринѳ. I, 1, 25.}. Ибо безъ этого чѣмъ же будетъ человѣкъ? Всякое его положеніе зависитъ отъ этой непостижимой тайны. И какъ онъ могъ бы постигнуть ее своимъ разумомъ, если это выше его разума и если разумъ, вмѣсто того, чтобы найти ее своими собственными путями, удаляется отъ нея, когда ему ее представляютъ?
   

III.

   Эта двойственность человѣка столь очевидна, что иные думаютъ, что мы имѣемъ двѣ души, такъ какъ одинъ однородный предметъ имъ кажется неспособнымъ на такія и столь внезапныя видоизмѣненія, на безмѣрную самонадѣянность и на ужасный упадокъ духа.
   Всѣ эти именно противорѣчія, повидимому, больше всего способныя удалить меня отъ познанія религіи, и привели скорѣе всего меня къ истинной религіи.
   Признаюсь, что лишь только христіанская религія открыла мнѣ это начало, именно -- что природа людей испорчена и отпала отъ Бога, я тотчасъ повсюду сталъ видѣть признаки этой истины; ибо природа человѣка такова, что она повсюду видитъ утраченнаго Бога -- и въ человѣкѣ, и внѣ человѣка -- и испорченную природу.

-----

   А что могли сдѣлать люди безъ этихъ въ высшей степени важныхъ познаній, какъ не возноситься своимъ внутреннимъ чувствомъ, остающимся у нихъ отъ ихъ прошлаго величія, или унижать себя при видѣ настоящей своей слабости? Ибо, не видя полной истины, они не могли достичь до совершенной добродѣтели. Такъ какъ они разсматривали человѣческую природу -- то какъ неиспорченную, то какъ невозвратно испорченную, поэтому они не могли избѣжать гордости или лѣности, этихъ двухъ источниковъ всякихъ пороковъ, ибо могли только или предаваться порокамъ по малодушію, или избѣжать ихъ по гордости. Если они сознавали превосходство человѣка, за то они не знали его испорченности, такъ что они избѣгали въ этомъ случаѣ лѣности, но терялись въ гордости. Если же они признавали слабость природы, они не знали ея достоинства, такъ что они легко могли избѣгнуть тщеславія, но за то впадали въ отчаяніе.
   Отсюда происходятъ различныя школы-стоиковъ и эпикурейцевъ, догматистовъ и академиковъ, и т. д. Одна только христіанская религія могла исцѣлить оба эти порока, не изгоняя одинъ другимъ съ помощью земной мудрости, но изгоняя одинъ и другой силою Евангельской простоты. Ибо она внушаетъ праведнымъ, что она поднимаетъ ихъ до соучастія съ самимъ Божествомъ, но что и въ этомъ высокомъ положеніи они носятъ въ себѣ источникъ всякой испорченности, который дѣлаетъ ихъ впродолженіи всей жизни подверженными заблужденію, несчастіямъ, смерти, грѣху; а самымъ нечестивымъ она громко заявляетъ, что и они способны воспринять благодать ихъ Искупителя. Такимъ образомъ, заставляя трепетать тѣхъ, которыхъ она оправдываетъ, и утѣшая тѣхъ, которыхъ осуждаетъ, она съ такою справедливостью умѣряетъ страхъ надеждою, благодаря этой двойной способности, общей всѣмъ людямъ -- именно способности воспринимать благодать и грѣшить, что она уничтожаетъ человѣка безконечно болѣе, чѣмъ можетъ это сдѣлать одинъ разумъ, но не толкаетъ его въ отчаяніе, и возвышаетъ его безконечно болѣе, чѣмъ природная гордость, но не даетъ ему кичиться. Отсюда вполнѣ очевидно, что такъ какъ она изъята отъ заблужденія и порока, то ей только принадлежитъ способность просвѣщать и исправлять людей.
   Кто же можетъ отказаться вѣрить въ это небесное откровеніе и почитать его?.. Не яснѣе-ли дня то обстоятельство, что мы чувствуемъ въ себѣ самихъ неизгладимыя черты превосходства? Не такъ же-ли истинно и то, что мы ежечасно испытываемъ послѣдствія нашего плачевнаго положенія? О чемъ же, какъ не объ истинности этихъ двухъ положеній, заявляетъ этотъ хаосъ и это чудовищное смѣшеніе столь мощнымъ голосомъ, что невозможно ему противостоять?
   

IV.

   Мы не постигаемъ ни славнаго состоянія Адама, ни природы его грѣха, ни преемственности послѣдняго, доходящей до насъ. Эти вещи произошли, когда человѣкъ былъ въ состояніи природы, совершенно отличной отъ нашей, и превосходятъ нашу теперешнюю способность понимать. Чтобы избавиться отъ грѣха, намъ безполезно все это знать; намъ важно знать только то, что мы жалки, испорчены, отдѣлены отъ Бога, но искуплены Іисусомъ Христомъ, а для этого мы имѣемъ удивительныя доказательства на землѣ. Напр., доказательства порчи и искупленія можно извлечь изъ образа жизни нечестивыхъ, которые живутъ въ религіозномъ индифферентизмѣ, и іудеевъ, которые суть непримиримые враги искупленія.
   

V.

   Странно поступаетъ христіанство! Оно приказываетъ человѣку сознавать себя презрѣннымъ и даже мерзкимъ, но оно же приказываетъ ему стремиться уподобиться Богу. Безъ подобнаго противовѣса это возвышеніе дѣлало бы его ужасно тщеславнымъ, а это униженіе -- ужасно отверженнымъ. Ничтожностью внушается отчаяніе, гордостью внушается самоувѣренность. Воплощеніе показываетъ человѣку величіе его ничтожности, благодаря величію средства, которое нужно было употребить.
   

VI.

   ... Униженіе не дѣлаетъ насъ неспособными къ благу и свя "гость не избавляетъ отъ зла.
   Нѣтъ ученія, болѣе свойственнаго человѣку, чѣмъ то, которое открываетъ ему его двойную способность -- получать и терять благодать, такъ какъ онъ подвергается постоянно двойной опасности -- отчаянія или гордости.
   

VII.

   Философы не предписывали чувствованій, соотвѣтственныхъ этимъ двумъ положеніямъ. Они внушали чувства чистаго величія, а это не должно быть свойственно человѣку. Они внушали чувства чистаго уничиженія, а это не должно быть свойственно человѣку. Нужны чувства уничиженія, но обусловленныя не природой, а раскаяніемъ, и не для того, чтобы оставаться при нихъ, а для того, чтобы черезъ нихъ итти къ величію. Нужны чувства величія, но не въ силу заслуги, а въ силу благодати, и притомъ уже послѣ того, какъ человѣкъ прошелъ черезъ уничиженіе.
   

VIII.

   Никто, какъ истинный христіанинъ, не бываетъ счастливъ, никто не бываетъ такъ разсудителенъ, добродѣтеленъ, достоинъ любви.
   Сколь мало христіанинъ гордится вѣрою въ единеніе съ Богомъ! Какъ мало чувствуетъ свою отверженность, приравнивая себя къ червямъ земли! Прекрасный способъ получать жизнь и смерть, благо и зло!
   

IX.

   Все, что непостижимо, не перестаетъ существовать. Безконечное число, безконечное пространство существуютъ одинаково съ конечнымъ.

-----

   "Невѣроятно, чтобы Богъ былъ въ единеніи съ нами".-- Эта мысль навѣяна видомъ нашей приниженности. Но если вы вполнѣ искренно убѣждены въ ней, то слѣдуйте за мною, и вы сознаетесь, что мы дѣйствительно столь низки, что неспособны сами собою узнать, не можетъ-ли милосердіе Бога сдѣлать насъ способными достичь единенія съ Нимъ. Ибо мнѣ очень хотѣлось бы знать, откуда это животное, сознающее себя столь слабымъ, взяло на себя право измѣрять милосердіе Божіе и ставить ему предѣлы, которые внушаетъ ему фантазія? Человѣкъ не только не знаетъ, что такое Богъ, онъ не знаетъ даже, что такое онъ самъ. И вотъ онъ, пришедши въ полное смущеніе при видѣ своего собственнаго состоянія, беретъ на себя смѣлость говорить, что Богъ не можетъ его сдѣлать способнымъ къ единенію съ Нимъ! Но я хотѣлъ бы спросить у него, развѣ Богъ требуетъ отъ него чего-нибудь другого, кромѣ того, чтобъ онъ любилъ Его и познавалъ. Почему онъ думаетъ, что Богъ не можетъ сдѣлать себя доступнымъ для его познанія и любви, коль скоро въ немъ отъ природы есть способность любить и познавать. Вѣдь человѣкъ несомнѣнно сознаетъ, что онъ существуетъ и что онъ любитъ что-нибудь. Значитъ, если онъ видитъ кое-что во мракѣ, среди котораго онъ находится, если находитъ предметъ для любви среди земныхъ вещей, то почему же, если Богъ открываетъ ему нѣкоторые лучи своего бытія, онъ не будетъ способенъ познавать и любить Бога? Это и будетъ означать, что Ему угодно войти въ общеніе съ нами. И такъ, подобнаго рода умствованія несомнѣнно отзываются невыносимою самоувѣренностью, хотя они, повидимому, основаны на смиреніи, но это смиреніе неискреннее и неосновательное, если оно не заставляетъ насъ сознаться, что не зная самихъ себя, что мы такое, мы можемъ научиться этому только отъ Бога.
   

ГЛАВА XIV.
О разумѣ и вѣрѣ.

I.

   Всѣ попытки разума оканчиваются тѣмъ, что онъ сознаетъ, что есть безконечное число вещей, превышающихъ его пониманіе. Если онъ не доходитъ до этого сознанія, то это означаетъ только, что онъ слабъ. А если его превосходятъ вещи вполнѣ естественныя, что сказать о сверхъестественныхъ?
   Нужно умѣть сомнѣваться, гдѣ нужно, быть увѣрену, гдѣ нужно, и подчиняться тоже въ пору. Кто не такъ поступаетъ, тотъ не слушается силы разума. Есть люди, которые погрѣшаютъ противъ этихъ трехъ правилъ: одни довѣряютъ всему, какъ будто все убѣдительно, не будучи знатоками въ доказательствахъ; другіе сомнѣваются во всемъ, не умѣя, гдѣ нужно, подчиниться; третьи подчиняются всему, не умѣя, гдѣ нужно, имѣть свое сужденіе.
   

II.

   Если все подчинять разуму, наша религія не будетъ имѣть ничего таинственнаго или сверхъестественнаго. Если пренебрегать принципами разума, наша религія будетъ абсурдной и смѣшной.
   Разумъ никогда не подчинялся бы, еслибы не приходилъ къ заключенію, что есть такіе случаи, гдѣ онъ долженъ подчиняться (Св. Августинъ). Слѣдовательно, справедливо, что онъ подчиняется, когда полагаетъ, что долженъ подчиниться.
   

III.

   Благочестіе различается отъ суевѣрія. Поддерживать благочестіе до суевѣрія это значитъ разрушать его. Еретики насъ упрекаютъ въ этомъ подчиненіи суевѣрію...
   

IV.

   Есть два способа убѣдить въ истинахъ нашей религіи: силою разума и авторитетомъ говорящаго. Употребляется не послѣдній способъ, а первый. Не говорятъ: "Нужно вѣрить въ это, ибо Св. Писаніе, говорящее это, божественно". Но говорятъ, что тому-то нужно вѣрить въ силу такого-то и такого то разумнаго основанія, а это слабые аргументы, такъ какъ разумъ можно клонить ко всему....

-----

   Даже тѣ, которые кажутся самыми ярыми противниками прославленія религіи, сослужатъ службу для другихъ. Мы приведемъ ихъ какъ первый аргументъ въ пользу того, что есть нѣчто сверхъестественное, ибо подобнаго рода ослѣпленіе вещь вовсе не естественная, и если безуміе дѣлаетъ ихъ такими противниками ихъ собственнаго блага, то оно же послужитъ для того, чтобы гарантировать другихъ отъ этого безумія, ужасая ихъ столь плачевнымъ примѣромъ и столь достойнымъ состраданія заблужденіемъ.
   Одной изъ вещей, которыя послужатъ къ стыду осужденныхъ, является то, что они осуждены ихъ собственнымъ разумомъ, съ помощью котораго они претендовали осудить христіанскую религію.
   Ничто такъ не содѣйствуетъ разуму, какъ это отрицаніе разума.
   Двѣ бываютъ крайности: то исключаютъ разумъ, то допускаютъ только разумъ.
   Нерѣдко приходится упрекать людей въ излишней послушности. Это такой-же естественный порокъ, какъ недовѣрчивость, и столь же гибельный.
   

V.

   Вѣра хорошо выражаетъ то, чего не говорятъ чувства, но она не говоритъ противоположнаго тому, что они видятъ. Она выше ихъ, а не противъ нихъ.
   

VI.

   "Еслибы я увидѣлъ чудо, говорятъ иные, то я обратился бы". Какъ они могутъ быть увѣрены, что сдѣлаютъ то, чего они не знаютъ? Они воображаютъ, что это обращеніе и поклоненіе Богу нѣчто въ родѣ сдѣлки или простой бесѣды. Но истинное обращеніе состоитъ въ полномъ самоуничиженіи передъ всеобъемлющимъ Существомъ, котораго столько разъ вы раздражали и которое можетъ васъ ежечасно справедливо погубить, и въ сознаніи, что безъ Него ничего вы не можете сдѣлать и что вы ничего не заслужили отъ Него, кромѣ Его немилости. Истинное обращеніе состоитъ въ сознаніи, что между Богомъ и вами заключается непобѣдимая противоположность и что безъ посредника нельзя имѣть съ Нимъ общенія.
   

VII.

   Не удивляйтесь, видя, что простые люди вѣрятъ безъ разсужденій. Богъ даруетъ имъ любовь къ Нему и отвращеніе къ самимъ себѣ; онъ склоняетъ ихъ сердце къ вѣрѣ. Никто не будетъ имѣть и спасающей вѣры, если Богъ не склонитъ къ ней его сердце; вѣра начнется съ тѣхъ поръ, какъ Онъ склонитъ. Давидъ хорошо это сознавалъ, говоря: "Преклони сердце мое къ откровеніямъ Твоимъ" {Пс. CXVIII.}.
   

VIII.

   Люди, не прочитавшіе Ветхаго и Новаго Завѣта, вѣрятъ потому, что имѣютъ къ вѣрѣ внутреннее святое расположеніе, и потому, что то, что они слышатъ о нашей религіи, соотвѣтствуетъ этому расположенію. Они чувствуютъ, что Богъ ихъ сотворилъ. Они хотятъ любить только Бога; они хотятъ презирать только самихъ себя. Они чувствуютъ, что они не имѣютъ на это силы въ самихъ себѣ, что они неспособны идти къ Богу и что, если Богъ не пришелъ бы къ нимъ, то они не могли бы имѣть съ Нимъ никакого общенія. И вотъ они слышатъ, что по нашей религіи должно любить только Бога и питать отвращеніе только къ самому себѣ, но что такъ какъ всѣ люди испорчены и неспособны сами познать Бога, то Богъ сдѣлался человѣкомъ, чтобы имѣть единеніе съ нами. А больше ничего и не нужно для убѣжденія людей, которые имѣютъ въ сердцѣ подобное расположеніе и сознаніе своего долга и своей неспособности.
   

IX.

   Тѣ, которыхъ мы видимъ христіанами, но не знающими ни пророчествъ, ни доказательствъ, не перестаютъ такъ-же хорошо судить о вѣрѣ, какъ тѣ, которые знаютъ это. Они судятъ по влеченіямъ сердца подобно тому, какъ другіе судятъ, опираясь на умъ. Самъ Богъ склоняетъ ихъ къ вѣрѣ; такимъ образомъ, они очень сильно убѣждены.
   Я хорошо знаю, что иной изъ этихъ христіанъ, вѣрящихъ безъ доказательствъ, не будетъ, можетъ быть, имѣть, чѣмъ бы убѣдить невѣрующаго, который будетъ ему много толковать о себѣ. Но тѣ. которые знакомы съ доказательствами религіи, легко докажутъ, что этотъ вѣрующій воистину получилъ вдохновеніе отъ Бога, хотя и не можетъ доказать этого самъ. Ибо такъ какъ Богъ сказалъ въ лицѣ своихъ пророковъ (въ лицѣ тѣхъ, которые несомнѣнно суть пророки), что въ царствованіе Іисуса Христа Онъ распространитъ свой Духъ надъ народами, что будутъ пророчествовать дщери и дѣти Церкви, то несомнѣнно, что Духъ Божій покоится на этихъ людяхъ, а не на другихъ.
   

ГЛАВА XV.
Человѣкъ, убѣдившись въ своемъ ничтожествѣ и мучимый сомнѣніемъ, не находитъ никакой надежной опоры внѣ христіанства. Іудейская исторія -- одна изъ несомнѣнныхъ основъ христіанской религіи.

I.

   Забавно, что мы находимъ успокоеніе въ обществѣ себѣ подобныхъ. Будучи такими же жалкими, какъ мы, такими же безсильными, какъ мы, они намъ не помогутъ; мы будемъ умирать одинокими. Нужно, значитъ, поступать такъ, какъ будто мы были одинокими, а кто тогда сталъ бы строить пышные дома и т. п.? Тогда не колеблясь люди искали бы истины; а если они отказываются отъ этого, то это свидѣтельствуетъ, что имъ дороже уваженіе другихъ людей, чѣмъ изслѣдованіе истины.

-----

   Вотъ что меня смущаетъ: я смотрю на всѣ стороны и всюду вижу только темноту. Природа не представляетъ мнѣ ничего такого, что не было бы предметомъ сомнѣнія и безпокойства. Если я не видалъ въ ней ничего, что указывало бы на Бога, то я рѣшился бы ничему не вѣрить. Если бы я всюду видѣлъ признаки Создателя, я мирно успокоился бы въ вѣрѣ. Но, видя слишкомъ много предметовъ для отрицанія и слишкомъ мало для вѣры, я нахожусь въ столь жалкомъ положеніи, что сто разъ желалъ-бы, чтобы, если Богъ поддерживаетъ природу, она указывала на Него безъ всякаго двусмыслія, а если признаки, которые она даетъ для познанія Его, обманчивы, чтобы она уничтожила ихъ совершенно, чтобы она говорила или все, или ничего, такъ, чтобы я видѣлъ, какой стороны я долженъ держаться. А вмѣсто того, я въ такомъ положеніи, что, не зная, что такое я и что я долженъ дѣлать, я не знаю ни окружающихъ меня условій, ни своего долга. Мое сердце всѣми своими силами стремится познать, гдѣ истинное благо, чтобы слѣдовать ему. Ничто мнѣ не было бы такъ дорого для вѣчности...

-----

   Я вижу, что христіанская религія основана на предшествующей религіи {Іудейской.}: я нахожу это важнымъ фактомъ. Я не говорю здѣсь о чудесахъ Моисея, Іисуса Христа и апостоловъ, потому что съ перваго разу они не кажутся убѣдительными: я хочу только сдѣлать здѣсь очевидными всѣ основанія христіанской религіи, которыя внѣ всякаго сомнѣнія, которыя не могутъ въ комъ бы то ни было возбудить сомнѣнія...
   Я вижу изобиліе религій -- въ нѣсколькихъ мѣстахъ міра и во всѣ времена. Но онѣ не заключаютъ въ себѣ ни нравственности, которая могла бы мнѣ нравиться, ни доказательствъ, которыя могли бы меня остановить. Я одинаково отказался бы отъ религій Магомета, китайской, древнихъ римлянъ, египтянъ, на томъ только основаніи, что, такъ какъ одна имѣетъ не больше признаковъ истины, чѣмъ другая, и нѣтъ ничего, что необходимо опредѣляло бы истинность, то разумъ не можетъ склониться скорѣе къ одной, чѣмъ къ другой.
   Но разсматривая, такимъ образомъ, это непостоянное и прихотливое разнообразіе нравовъ и вѣрованій въ различныя времена, я нахожу въ одномъ уголкѣ міра особый народъ, отдѣленный отъ всѣхъ другихъ народовъ земли, самый древній изъ всѣхъ, исторія котораго началась за нѣсколько вѣковъ раньше древнѣйшихъ, какія мы только имѣемъ, исторій. Я нахожу этотъ народъ великимъ и многочисленнымъ, происшедшимъ отъ одного человѣка, поклоняющимся одному Богу и управляемымъ закономъ, полученнымъ, по его словамъ, изъ рукъ Бога. Онъ утверждаетъ, что ему одному въ мірѣ Богъ открылъ свои тайны, что всѣ люди испорчены и въ немилости у Бога, что они совершенно предоставлены ихъ собственнымъ чувствамъ и уму, и что отсюда происходятъ у нихъ странныя заблужденія и непрерывныя перемѣны религій и привычекъ; между тѣмъ какъ самъ остается непоколебимымъ въ своихъ учрежденіяхъ, но что Богъ не оставитъ другіе народы вѣчно во мракѣ, что придетъ для всѣхъ Освободитель, что онъ самъ назначенъ возвѣстить міру приходъ этого Освободителя, что онъ образованъ нарочно для того, чтобы быть предвозвѣстникомъ и глашатаемъ этого великаго событія и чтобы призвать всѣ народы соединиться съ собою въ ожиданіи Освободителя.
   Повѣствованіе объ этомъ народѣ меня удивляетъ и кажется мнѣ достойнымъ вниманія. Я разсматриваю законъ, полученіемъ котораго отъ Бога гордится этотъ народъ, и нахожу его удивительнымъ. Этотъ законъ первый изъ всѣхъ законовъ, такъ что4 прежде чѣмъ даже слово "законъ" вошло въ употребленіе у грековъ, прошло уже почти тысячу лѣтъ, какъ іудеи получили и непрерывно хранили свой законъ. Я нахожу страннымъ, что первый въ мірѣ законъ оказывается въ то-же время самымъ совершеннымъ, такъ что величайшіе законодатели заимствовали отъ него свои законы, какъ это видно изъ аѳинскихъ законовъ двѣнадцати таблицъ. принятыхъ потомъ римлянами, и какъ это легко было бы показать, еслибы Іосифъ и другіе не достаточно уже разработали этотъ вопросъ.

-----

   Въ этомъ изслѣдованіи іудейскій народъ, прежде всего, привлекаетъ мое вниманіе множествомъ удивительныхъ и единственныхъ въ своемъ родѣ явленій въ его жизни. Я прежде всего вижу, что это народъ, весь составленный изъ братьевъ; между тѣмъ какъ всѣ другіе образовались изъ совокупности безконечнаго числа семействъ, этотъ народъ, столь удивительно изобильный, весь произошелъ отъ одного человѣка; будучи, такимъ образомъ, всѣ отъ одной и той-же плоти, одни членами другихъ, іудеи составили могущественное государство изъ одного семейства. Это единственный въ своемъ родѣ фактъ. Это семейство или этотъ народъ древнѣе всѣхъ, какихъ только люди знаютъ; это, кажется мнѣ, вызываетъ къ нему особенное почтеніе, а особенно съ точки зрѣнія настоящаго нашего изслѣдованія, потому что, если Богъ испоконъ вѣковъ былъ въ общеніи съ людьми, то къ этому именно народу нужно обратиться, чтобы знать преданіе объ этомъ.
   Этотъ народъ не только важенъ по своей древности, но онъ единствененъ и по своей живучести: онъ непрерывно существуетъ съ своего начала до теперешняго момента; ибо, между тѣмъ, какъ народы Греціи и Италіи, лакедемоняне, аѳиняне, римляне и другіе, явившіеся столь долго спустя, уже давно окончили свое существованіе, іудеи постоянно существуютъ; несмотря на всѣ мѣры столь могущественныхъ королей, сотню разъ пытавшихся ихъ погубить, какъ объ этомъ свидѣтельствуютъ историки и какъ легко судить объ этомъ по естественному порядку вещей, они тѣмъ не менѣе постоянно сохранялись въ продолженіи столь длиннаго ряда лѣтъ, и ихъ исторія, простираясь съ первыхъ временъ до послѣднихъ, обнимаетъ своею продолжительностью всѣ наши исторіи.
   Законъ, которымъ управлялся этотъ народъ, есть одновременно самый древній въ мірѣ, самый совершенный и единственный, который постоянно и безъ всякаго перерыва сохранялся когда либо въ государствѣ. Это съ удивительнымъ искусствомъ показываютъ намъ Іосифъ, опровергая Апіона, и Филонъ іудей: въ различныхъ мѣстахъ своихъ сочиненій они обнаруживаютъ, что онъ столь древенъ, что даже слово "законъ" стало извѣстно древнимъ только спустя болѣе тысячи лѣтъ -- Гомеръ, касавшійся исторіи столькихъ государствъ, никогда не употреблялъ этого слова. А о его совершенствѣ легко судить изъ простого чтенія: читая, мы видимъ, что онъ съ такою мудростью, съ такою справедливостью, съ такимъ пониманіемъ печется обо всемъ, что древнѣйшіе греческіе и римскіе законодатели, имѣя о немъ нѣкоторыя свѣдѣнія, заимствовали изъ него свои главные законы; это видно изъ такъ называемаго закона двѣнадцати таблицъ и изъ другихъ доказательствъ, при водимыхъ Іосифомъ. Но этотъ законъ, въ то-же время, самый строгій и суровый изъ всѣхъ въ томъ, что относится къ религіозному культу, онъ подъ страхомъ смерти обязываетъ этотъ народъ, чтобы держать его въ предѣлахъ долга, къ соблюденію тысячи особыхъ и трудно выполнимыхъ предписаній. Поэтому нельзя не удивляться, какъ онъ въ продолженіе столькихъ вѣковъ постоянно соблюдался такимъ непокорнымъ и несклоннымъ къ терпѣнію народомъ, какъ этотъ, въ то время, какъ всѣ другія государства отъ времени до времени перемѣняли свои законы, хотя они были совершенно легко переносимы. Книга, содержащая этотъ законъ,-- первая изъ всѣхъ и притомъ древнѣйшая въ мірѣ, такъ какъ книги Гомера, Гезіода и другихъ явились только спустя шесть или семь сотъ лѣтъ.
   

II.

   Іудеи съ любовью и вѣрностью относятся къ книгѣ, въ которой Моисей заявляетъ, что они всю свою жизнь были неблагодарны къ Богу, и что онъ знаетъ, что и послѣ его смерти они останутся такими-же, но что онъ призываетъ небо и землю во свидѣтельство противъ нихъ въ томъ, что онъ достаточно ихъ училъ; онъ заявляетъ въ ней, что Богъ, разгнѣвавшись на нихъ, наконецъ разсѣетъ ихъ между всѣми народами земли, что какъ они разгнѣвали Его, почитая боговъ, которые не были ихъ Богомъ, точно такъ-же и Онъ броситъ имъ вызовъ, призывая къ Себѣ народъ, который не былъ Его народомъ; Онъ хочетъ, чтобы всѣ Его слова вѣчно сохранялись и чтобы Его книга была положена въ кивотъ Завѣта такъ, чтобы она служила на вѣки свидѣтельствомъ противъ нихъ. Исаія говоритъ то-же самое (XXX, 8). И вотъ они сохраняютъ цѣною жизни книгу, которая позоритъ ихъ столькими способами! Это искренность, которой нѣтъ примѣра въ мірѣ и нѣтъ корня въ природѣ.
   Большая разница между книгою, которую составляетъ отдѣльное лицо и пускаетъ въ народъ, и книгою, которую составляетъ самъ народъ. Безъ сомнѣнія, книга не столь-же древняго происхожденія, какъ народъ.
   Всякая исторія, если она не современна, бываетъ подозрительна; такія книги, какъ книги Сивиллъ и Трисмегиста {Т. е. трикратно великаго (о Меркуріи).}, и многія другія, пріобрѣтшія кредитъ въ мірѣ, ложны или съ теченіемъ времени оказываются ложными. Но этого нельзя сказать объ авторахъ современныхъ.
   

III.

   Какая бываетъ разница между одной книгой и другою? Я не удивляюсь, что греки составили Иліаду, египтяне и китайцы -- свои исторіи. Стоитъ только посмотрѣть, какъ это произошло. Эти баснословные историки не были современниками того, что они описываютъ. Гомеръ составляетъ романъ и выдаетъ его за таковой, ибо никто не сомнѣвался, что существованіе Трои и Агамемнона не болѣе достовѣрно, чѣмъ существованіе золотого яблока. Онъ не думалъ писать исторіи, по составилъ только разсказъ для развлеченія. Но онъ одинъ только пишетъ о своемъ времени; красота его произведенія дополняетъ дѣло, и вотъ всѣ изучаютъ его, говорятъ о немъ: его нужно знать, каждый знаетъ наизусть. А четыреста лѣтъ спустя, свидѣтелей событій уже нѣтъ въ живыхъ, никто уже самъ по себѣ не знаетъ, басня это или исторія: чему только научились отъ своихъ предковъ, то и можетъ сходить за истинное.
   

IV.

   Послѣ творенія и потопа, когда Богу уже не нужно было разрушать міръ, а тѣмъ болѣе его снова создавать, не нужно было давать подобныхъ великихъ признаковъ Своей власти, Онъ началъ устраивать на землѣ народъ, нарочно для этого образованный, который долженъ былъ жить до появленія другого народа, который образуетъ Мессія своимъ духомъ.
   

V.

   Богъ, желая показать, что Онъ могъ, образовавъ народъ, надѣлить его невидимою святостью и наполнить вѣчной славой, проявилъ это въ видимыхъ вещахъ. Такъ какъ природа есть изображеніе благодати, то Онъ и проявилъ въ благахъ природы то, что нужно было проявить въ невидимыхъ дарахъ благодати, такъ чтобы отсюда можно было судить, что если Онъ такъ хорошо сотворилъ видимое, то онъ могъ сотворить невидимое. Поэтому-то Онъ спасъ этотъ народъ отъ потопа, произвелъ Авраама, выручилъ его изъ среды враговъ и далъ ему мѣсто покоя.
   Спасая отъ потопа и производя весь народъ отъ Авраама, Богъ не имѣлъ цѣлью только ввести этотъ народъ въ тучную землю. Точно также и благодать есть только образъ славы, ибо она не есть послѣдняя цѣль. Она была преобразована въ законѣ и сама изображаетъ славу; но она все так" есть ея образъ, начала или причина.
   Обыденная жизнь простыхъ людей похожа на обыденную жизнь святыхъ. Тѣ и другіе ищутъ себѣ удовлетворенія; различаются только по предмету, въ которомъ находятъ его. Тѣ и другіе называютъ врагами тѣхъ, которые имъ препятствуютъ въ этомъ, и т. п. И такъ, Богъ показалъ свою власть давать невидимыя блага тѣмъ, что обнаружилъ свою власть надъ видимыми вещами.
   

VI.

   Богъ, желая своихъ избранныхъ лишить тлѣнныхъ благъ, чтобы показать, что Онъ это дѣлалъ не по безсилію {Не по безсилію дать истинныя блага.}, создалъ іудейскій народъ.
   Іудеи состарились въ своихъ земныхъ мысляхъ, что Богъ любилъ ихъ отца Авраама, его плоть и все, что отъ нея произошло; что для этого Онъ умножилъ ихъ и отличилъ отъ всѣхъ другихъ народовъ, не допуская, чтобы они смѣшивались съ ними; что когда они томились въ Египтѣ, Онъ удержалъ ихъ въ своей милости, давая имъ всякія великія знаменія, что Онъ пропиталъ ихъ манной въ пустынѣ, что Онъ вывелъ ихъ въ плодороднѣйшую землю, что Онъ далъ имъ царей и храмъ, искусно сооруженный для того, чтобы въ немъ приносить жертвы и очищаться съ помощью изліянія крови животныхъ, что онъ, наконецъ, долженъ послать имъ Мессію, чтобы сдѣлать ихъ владыками всего міра. Онъ предсказалъ и время его пришествія.
   Долго міръ лелѣялъ эти плотскія заблужденія, и вотъ пришелъ Іисусъ Христосъ въ предсказанное время, но вовсе не въ ожидаемомъ блескѣ; они поэтому думали, что это не Онъ. Послѣ Его смерти апостолъ Павелъ училъ людей, что всѣ эти вещи исполнились образно, что царство Божіе состояло не въ плоти, а въ духѣ, что врагами людей были не вавилоняне, а людскія страсти, что Богу угодны не храмы, созданные руками человѣка, а храмъ въ чистомъ и смиренномъ сердцѣ, что обрѣзаніе тѣла было безполезно, что нужно обрѣзаніе сердца, что Моисей не далъ имъ небеснаго хлѣба и т. д.
   Но Богъ, не желая открыть эти вещи народу, который былъ недостоинъ этого, желалъ все-таки ихъ предсказать, чтобы въ нихъ вѣрили; поэтому ясно предсказалъ время, и даже о самыхъ этихъ вещахъ выражался иной разъ ясно, но чаще всего въ образахъ, чтобы тому, кто предпочитаетъ вещи, служащія образами, можно было на такихъ именно вещахъ остановиться, а тому, кто предпочитаетъ вещи, подразумѣваемыя подъ образами, можно было видѣть вещи этого второго рода.
   

VII.

   Чувственные іудеи не понимали ни величія, ни униженія Мессіи, предсказанныхъ въ ихъ пророчествахъ. Они не признали Его въ Его величіи, когда, напримѣръ, Онъ говоритъ, что Мессію Господомъ своимъ называетъ Давидъ {Еванг. отъ Луки, гл. XX.}, хотя Онъ Его сынъ, что Онъ существуетъ прежде Авраама и что Онъ видѣлъ Авраама {Еванг. отъ Іоанна, гл. VIII.}. Они не считали Его столь великимъ, чтобы Онъ былъ вѣченъ. Точно также они не признали Его въ униженіи и въ смерти Его. "Мессія", говорили они, "пребываетъ вѣчно, а этотъ говоритъ, что Онъ умретъ". И такъ, они не считали Его ни смертнымъ, ни вѣчнымъ: они искали въ Немъ только плотскаго величія.
   

VIII.

   Іудеи такъ любили вещи, служащія только образами, и съ такимъ нетерпѣніемъ ожидали ихъ, что не признали дѣйствительности, когда она пришла въ предсказанное время и предсказаннымъ способомъ.
   

IX.

   Кому тяжело вѣровать, тѣ ищутъ оправданія въ томъ, что іудеи не вѣровали. "Если это было столь ясно,-- говорятъ они,-- то почему-же они не вѣрили?" Имъ почти хотѣлось-бы, чтобы тѣ вѣрили, чтобы не быть увлеченными примѣромъ ихъ отказа. Но этотъ самый отказъ іудеевъ и есть основаніе для нашего вѣрованія. Мы были-бы гораздо менѣе расположены къ вѣрѣ, если-бы они были на нашей сторонѣ. Мы имѣли-бы тогда болѣе вѣскій предлогъ для отговорокъ. Удивительно то, что іудеи оказались большими поклонниками предсказаній и большими врагами исполненія ихъ.
   

X.

   Чтобы внушить вѣру въ Мессію, нужны были предшествующія пророчества о Немъ, нужно было, чтобы они хранились людьми не подозрительными и обладающими прилежаніемъ и вѣрностью и необычайнымъ, извѣстнымъ всему міру усердіемъ.
   Для успѣшнаго исполненія всего этого Богъ избралъ этотъ чувственный народъ, которому далъ на храненіе пророчества, предсказывающія Мессію, какъ освободителя и раздавателя тѣхъ чувственныхъ благъ, которыя любилъ этотъ народъ; такимъ образомъ, послѣдній имѣлъ необыкновенное рвеніе къ своимъ пророкамъ и сохранялъ на глазахъ всего міра книги, предсказывающія Мессію, увѣряя всѣ націи, что Онъ долженъ прійти и именно такъ, какъ сказано въ его книгахъ, которыя онъ держалъ открытыми для всего міра. А обманувшись въ ожиданіяхъ при безславномъ и бѣдномъ пришествіи Мессіи, этотъ народъ сталъ тѣмъ болѣе жестокимъ Его врагомъ. Вотъ какъ народъ всего менѣе въ мірѣ склонный благопріятствовать намъ и самый точный, какой только можно назвать, въ отношеніи къ своему закону и своимъ пророчествамъ, сохранилъ ихъ неиспорченными. Для этого-то пророчества скрытый духовный смыслъ, къ которому этотъ народъ былъ враждебенъ, сохраняютъ подъ матеріальнымъ, къ которому онъ былъ расположенъ. Если-бы духовный смыслъ былъ открытымъ, то іудеи неспособны были-бы его любить: а не будучи въ состояніи его хранить, они-бы не прилагали столько усердія къ сохраненію своихъ книгъ и обрядовъ. А если-бы они любили эти обѣщанія духовнаго характера и сохранили-бы ихъ неискаженными до пришествія Мессіи, то ихъ свидѣтельство не имѣлобы силы, потому что они были-бы расположены къ такимъ пророчествамъ. Вотъ почему хорошо было, что духовный смыслъ былъ скрытъ. Но, съ другой стороны, если-бы этотъ смыслъ былъ такъ скрытъ, что онъ вовсе не обнаруживался-бы, то онъ не могъ-бы служить доказательствомъ въ пользу Мессіи. Что-же было на дѣлѣ? Духовный смыслъ былъ скрытъ подъ временнымъ въ цѣлой массѣ мѣстъ, а въ иныхъ мѣстахъ былъ вполнѣ ясно открытъ; кромѣ того, время и состояніе міра были предсказаны яснѣе солнца. А духовный смыслъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ былъ столь ясно выраженъ, что не узнать его можно было-бы только при ослѣпленіи, подобномъ тому, которое плоть наводитъ на духъ, подчинивши его себѣ. Вотъ какъ поступилъ Богъ. Духовный смыслъ закрытъ другимъ въ безконечномъ числѣ мѣстъ, а открытъ рѣдко кое-гдѣ, но все-таки такъ, что мѣста, гдѣ онъ скрытъ, двусмысленны и могутъ быть истолкованы на-двое, между тѣмъ какъ мѣста, гдѣ онъ открытъ, имѣютъ одно только значеніе и могутъ подходить только къ духовному смыслу.
   Выходитъ, что такая постановка дѣла не могла вводить въ заблужденіе и что только этотъ столь чувственный народъ могъ ошибаться въ этомъ случаѣ.
   Вѣдь если іудеямъ были обѣщаны блага въ изобиліи, что мѣшало имъ разумѣть здѣсь истинныя блага, какъ не жадность ихъ, ограничивавшая смыслъ этихъ словъ земными благами? Но кто имѣлъ блага только въ Богѣ, тѣ относили ихъ единственно къ Богу. Ибо желанія людей можно раздѣлить на двѣ категоріи по двумъ принципамъ -- жадности и любви. Не то, чтобы жадность не могла соединяться съ вѣрою въ Бога, а любовь съ земными благами, но жадность старается извлечь выгоду изъ вѣры, а удовольствіе ищетъ въ мірѣ; любовь-же поступаетъ наоборотъ, а послѣдняя цѣль именно и даетъ вещамъ названіе. Все, что мѣшаетъ намъ достигнуть ея, мы называемъ враждебнымъ. Такимъ образомъ, если какія твари отвращаютъ праведныхъ отъ Бога, то, хотя онѣ и добрыя, онѣ враждебны имъ, даже Богъ является врагомъ въ глазахъ тѣхъ, алчности которыхъ онъ препятствуетъ. А такъ какъ названіе кого-нибудь "врагомъ" обусловлено послѣднею цѣлью, то праведные понимали подъ этимъ названіемъ свои страсти, а чувственные люди разумѣли вавилонянъ. Такимъ образомъ, подобные термины были темны только для неправедныхъ. А это и разумѣетъ Исаія, говоря: "Завяжи свидѣтельство и запечатай откровеніе при ученикахъ Моихъ". (Ис. VIII, 16). Онъ-же говоритъ, что Іисусъ Христосъ будетъ "камнемъ преткновенія и скалою соблазна" Но "вѣрующій въ него не постыдится" (Ис. XXVIII, 16). Осія говоритъ совершенно то-же самое: "Кто мудръ, чтобы разумѣть это? кто разуменъ, чтобы познать это? ибо правы пути Господни, и праведники ходятъ по нимъ, а беззаконные падутъ на нихъ" (XIV, 10). Такъ что отвергли и распяли Іисуса Христа, бывшаго для нихъ "соблазномъ", тѣ самые люди, которые имѣли книги, свидѣтельствующія о Немъ, что Онъ будетъ отвергнутъ и будетъ скалою соблазна; они, значитъ, замѣтили, отвергая Его, что это былъ Онъ самый; итакъ истинность Мессіи была доказана поступкомъ праведныхъ іудеевъ, принявшихъ Его, и поступкомъ неправедныхъ іудеевъ, отвергшихъ Его, такъ какъ то и другое было предсказано.
   

XI.

   Время перваго пришествія было предсказано, а время второго нѣтъ, потому что первое должно было быть скрытымъ, а второе должно быть блестящимъ и настолько очевиднымъ, что даже Его враги должны будутъ признать Его...

-----

   Что было дѣлать іудеямъ, врагамъ Его? Если они. Его принимаютъ, то этимъ принятіемъ доказываютъ, что Онъ истинный Мессія, ибо именно принимаютъ Его хранители Божьяго обѣщанія прислать Мессію; а если они отказываются отъ Него, то и своимъ отреченіемъ доказываютъ то-же самое, именно, что Онъ истинный Мессія.
   

XII.

   "Смотри, сдѣлай ихъ по тому образцу, какой показанъ тебѣ на горѣ" (Исх. XXV, 40).
   Итакъ, религія іудеевъ была основана на образномъ выраженіи истинности Мессіи, а истинность Мессіи была узнана съ помощію іудейской религіи, которая была ея образомъ. У іудеевъ истина была облечена въ образъ. На небѣ она открыта. Въ церкви она скрыта и узнается изъ отношенія къ образу. Образъ изображалъ собою истину, а истина была узнана въ ея образѣ.
   

XIII.

   Кто станетъ судить объ іудейской религіи по ея грубымъ послѣдователямъ, тотъ плохо ее пойметъ. Она видна въ священныхъ книгахъ и въ преданіи пророковъ, которые достаточно ясно показали, что они не понимали закона буквально. И наша религія божественна въ Евангеліи, у апостоловъ и въ преданіи, но она нелѣпа въ тѣхъ, которые плохо разсуждаютъ о ней.
   Мессія, сообразно чувственному характеру іудеевъ, долженъ былъ быть великимъ временнымъ государемъ. Іисусъ Христосъ, по мнѣнію чувственныхъ христіанъ, пришелъ избавить насъ отъ обязанности любить Бога и дать намъ таинства, которыя производили-бы свое дѣйствіе совершенно помимо насъ. Но ни въ послѣднемъ взглядѣ не заключается христіанской религіи, ни въ первомъ -- іудейской. Истинные іудеи и истинные христіане всегда ожидали такого Мессію, который заставитъ ихъ любить Бога и, вслѣдствіе этой любви, дастъ возможность одержать верхъ надъ врагами.

-----

   Въ каждой религіи есть два сорта послѣдователей: между язычниками -- поклоняющіеся звѣрямъ и поклоняющіеся единому Богу при исповѣдываніи естественной религіи; между іудеями -- чувственные и духовные, которые были христіанами древняго закона; между христіанами -- (истинные христіане) и грубые суевѣры, которые являются іудеями новаго закона. Чувственные іудеи ожидали чувственнаго Мессію, а грубые христіане думаютъ, что Мессія избавилъ ихъ отъ обязанности любить Бога. Истинные іудеи и истинные христіане поклоняются такому Мессіи, который заставляетъ ихъ любить Бога.
   Чувственные іудеи и язычники одержимы духовными болѣзнями, христіане -- тоже. Для язычниковъ нѣтъ Искупителя, ибо они не надѣются на Него. Для іудеевъ нѣтъ Искупителя, они надѣются на Него тщетно. Искупитель есть только для христіанъ.
   

XIV.

   Покровъ тайны, бывшей на книгахъ св. писанія для іудеевъ, существуетъ и для дурныхъ христіанъ и для тѣхъ, которые не презираютъ самихъ себя, но какъ хорошо человѣкъ расположенъ понимать эти книги и познавать Іисуса Христа, когда онъ истинно презираетъ самого себя!
   

XV.

   Чувственные іудеи занимаютъ середину между христіанами и язычниками. Язычники не знаютъ Бога и любятъ только землю. Іудеи знаютъ истиннаго Бога, а любятъ только землю. Христіане знаютъ истиннаго Бога и не любятъ земли. Іудеи и язычники любятъ одни и тѣ-же блага. Іудеи и христіане знаютъ одного и того-же Бога. Іудеи были двухъ сортовъ: одни имѣли только языческія привязанности, другіе имѣли христіанскія привязанности.
   

XVI.

   Это, очевидно, народъ, созданный нарочно для свидѣтельства о Мессіи (Ис. XLIII, 9; XLV, 8). Онъ имѣетъ книги, любитъ ихъ и не понимаетъ ихъ. И все это было предсказано -- именно, что откровенія Бога будутъ довѣрены имъ, но какъ запечатанная книга.

-----

   Въ то время, какъ жили пророки для поддержанія закона, народъ ими пренебрегалъ. Но лишь только ихъ не стало, появилось усердіе къ нимъ. Діаволъ смутилъ усердіе іудеевъ не послѣ, а передъ явленіемъ Іисуса Христа, потому что онъ былъ-бы для нихъ Спасителемъ.
   

XVII.

   Когда съ момента творенія прошло уже довольно много времени, Богъ избралъ единственнаго современнаго историка и приставилъ цѣлый народъ для охраненія этой книги, чтобы эта исторія была самой подлинной въ мірѣ, чтобы всѣ люди могли научиться столь необходимому знанію и чтобы знать это можно было только съ помощью этой книги.
   

XVIII.

   Моисей былъ умный человѣкъ; а если имъ управлялъ умъ, то онъ не говорилъ, конечно, ничего такого, что прямо противорѣчило-бы уму. Такимъ образомъ, всѣ его очень замѣтныя слабости на самомъ дѣлѣ указываютъ на силу. Возьмемъ въ примѣръ двѣ генеалогіи -- св. Матѳея и св. Луки; что яснѣе того, что онѣ несогласны между собою?

-----

   Почему у Моисея жизнь людей столь продолжительна, а поколѣній столь мало? потому что не продолжительность лѣтъ, а излишнее множество поколѣній дѣлаетъ вещи темными. Ибо истина искажается только благодаря смѣнѣ людей. А Моисей два событія самыхъ достопамятныхъ, какія только можно когда-либо вообразить, -- твореніе и потопъ, изображаетъ столь близко извѣстными въ свою эпоху, что они какъ бы соприкасаются съ нею.
   Симъ, видѣвшій Ламеха, который видѣлъ Адама, видѣлъ также Іакова {Симъ не могъ видѣть Іакова, а если и видѣлъ, то Авраама.}, а Іаковъ видѣлъ тѣхъ, которые видѣли Моисея. Итакъ потопъ и твореніе истинно были. Это заключеніе сдѣлано на основаніи свидѣтельства людей, достовѣрно знавшихъ событія.
   Продолжительность жизни патріарховъ не только не содѣйствовала потерѣ преданій о прошлыхъ событіяхъ? но даже, напротивъ, служила къ ихъ сохраненію. Ибо причиной того, что иной разъ люди недостаточно свѣдущи въ исторіи своихъ предковъ, служитъ то обстоятельство, что они никогда почти не жили одновременно съ предками, и что послѣдніе умирали часто прежде, чѣмъ первые достигли зрѣлаго возраста. Но когда люди жили столь долго, дѣтямъ приходилось долго жить съ своими отцами и часто бесѣдовать съ ними. А о чемъ же было имъ бесѣдовать, какъ не объ исторіи ихъ предковъ, такъ какъ вся исторія сводилась тогда къ исторіи предковъ, и такъ какъ они не имѣли ни наукъ, ни искусствъ, которыя чаще всего служатъ предметами разговора въ жизни? Притомъ же въ то время, какъ видно, народы особенно заботились сохранять свои генеалогіи.
   

XIX.

   ...Съ этихъ поръ я отказываюсь отъ всѣхъ другихъ религій теперь я нахожу отвѣтъ на всѣ возраженія. Справедливо, что Богъ, обладающій такою чистотою, открывается только тѣмъ, которыхъ сердце очищено. Съ этихъ поръ эта религія мнѣ любезна, я нахожу, что она достаточно доказана уже одною ея столь божественною нравственностью; но я нахожу еще болѣе... Я нахожу замѣчательнымъ, что, насколько люди помнятъ, имъ постоянно возвѣщалось, что они подвержены всеобщей испорченности, но что придетъ Возстановитель. И не одинъ человѣкъ говорилъ это, а безконечное множество людей, цѣлый народъ, въ продолженіе четырехъ тысячъ лѣтъ пророчествовавшій и нарочно для этой цѣли созданный... Поэтому я простираю руки къ своему Освободителю, который, будучи предсказываемъ четыре тысячи лѣтъ, пришелъ пострадать и умереть за меня на землѣ въ то время и при тѣхъ самыхъ обстоятельствахъ, которыя были предсказаны; и въ силу Его милости, я ожидаю смерти въ мирѣ, въ надеждѣ быть съ Нимъ въ вѣчномъ соединеніи; живу же я съ радостью, будь то среди благъ, которыя Ему угодно даровать мнѣ, будь то среди золъ, которыя Онъ посылаетъ мнѣ для моего блага и которыя Онъ научилъ меня терпѣть по Его примѣру.
   Чѣмъ больше я ихъ (іудеевъ) разсматриваю, тѣмъ больше нахожу истинъ, сравнивая предъидущее съ послѣдующимъ. Вотъ наконецъ они безъ кумировъ и безъ царя! Вотъ ихъ синагога -- она то-же предсказана. Вотъ жалкіе люди слѣдуютъ за ней: они, будучи нашими врагами, служатъ удивительными свидѣтелями истины этихъ пророчествъ, въ которыхъ ихъ духовная нищета и ослѣпленіе тоже были предсказаны. Всюду я нахожу связь, всюду вижу религію, божественную по ея авторитету, продолжительности, непрерывности, по ея нравственности, устройству, ученію, по ея дѣйствіямъ, и рядомъ съ ней ужасный мракъ у іудеевъ, тоже предсказанный: "И всякое пророчество для васъ то-же, что слова въ запечатанной книгѣ, которую подаютъ умѣющему читать книгу, и говорятъ: "прочитай ее", и тотъ отвѣчаетъ: "не могу, потому что она запечатана" {Исаія, XXIX, 11.}.
   

ГЛАВА XXI.
Религія Іудейская, какъ и христіанская, предписываетъ любовь къ Богу.

   На первый взглядъ кажется, что религія іудеевъ существеннымъ образомъ состоитъ въ почитаніи отцомъ -- Авраама, въ обрѣзаніи, жертвоприношеніяхъ, обрядахъ, въ почитаніи кивота завѣта, Іерусалимскаго храма, и наконецъ въ законѣ и завѣтѣ Моисеевомъ. Но я утверждаю, что она состоитъ не въ этомъ, а только въ любви къ Богу и что Богъ отвергалъ всѣ другія вещи. Вотъ рядъ фактовъ этого рода:
   Богъ не принималъ потомства Авраама.
   Онъ обѣщалъ іудеевъ наказать, какъ и иноземцевъ, если они Его оскорбятъ: "Если же ты позабудешь Господа Бога твоего и пойдешь въ слѣдъ боговъ другихъ и будешь служить имъ, и поклоняться имъ, то свидѣтельствуюсь вамъ сегодня небомъ и землею, что вы погибнете. Какъ народы, которые Господь Богъ истребляетъ отъ лица вашего, такъ погибнете и вы" (Второз., VIII, 19, 20).
   Онъ обѣщалъ и иноземцевъ принять такъ-же, какъ и іудеевъ, если они любятъ Его: "Да не говоритъ сынъ иноплеменника, присоединившійся къ Господу: Господь совсѣмъ отдѣлилъ меня отъ Своего народа"... "И сыновей иноплеменниковъ, присоединившихся къ Господу, чтобы служить Ему и любить имя Господа, быть рабомъ Его... Я приведу на святую гору Мою и обрадую ихъ въ Моемъ домѣ молитвы; всесожженія ихъ и жертвы ихъ будутъ благопріятны на жертвенникѣ Моемъ; ибо домъ мой назовется домомъ молитвы для всѣхъ народовъ" (Ис. LVI). Истинные іудеи видѣли свою заслугу въ Богѣ, а не въ Авраамѣ: "Только Ты Отецъ нашъ; ибо Авраамъ не узнаетъ насъ, и Израиль не признаетъ насъ своими; Ты Господи Отецъ нашъ, отъ вѣка имя Твое: Искупитель Нашъ" (Ис. LXIII, 16). Моисей даже сказалъ іудеямъ, что Богъ "не смотритъ на лица и не беретъ даровъ". (Второз. X, 17). Было предписано и обрѣзаніе сердца: "Итакъ обрѣжьте крайнюю плоть сердца вашего и не будьте впредь жестоковыйны. Ибо Господь Богъ вашъ есть Богъ боговъ и Владыка владыкъ, Богъ великій, сильный и страшный".. (Второз. X, 16, 17). Богъ говоритъ, что Онъ совершитъ нѣкогда такое обрѣзаніе: "И обрѣжетъ Господь Богъ твой сердце твое и сердце потомства твоего, чтобы ты любилъ Господа Бога твоего отъ всего сердца твоего и отъ всей души твоей, дабы жить тебѣ" (Второз. XXX, 6).
   Богъ хотѣлъ судить народы необрѣзанные сердцемъ и весь израильскій народъ, потому что онъ былъ "съ необрѣзаннымъ сердцемъ" (Іерем., IX, 26). Онъ указываетъ, что внѣшность ни къ чему не служитъ безъ внутренняго содержанія: "Раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши" (Іоил., II, 13). Ср. Ис. LVIII, 3, 4 и т. д. Любовь къ Богу предписывается во всемъ Второзаконіи: "Во свидѣтели предъ вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложилъ я тебѣ, благословеніе и проклятіе. Избери жизнь, дабы жилъ ты и потомство твое, любилъ Господа Бога твоего, слушалъ гласъ Его и прилѣплялся къ Нему, ибо въ этомъ жизнь твоя"... (Втор. XXX, 19, 20). Іудеи за недостаткомъ этой любви будутъ отвергнуты за свои преступленія, а вмѣсто нихъ, будутъ избраны язычники: "Сокрою лицо Мое отъ нихъ и увижу, какой будетъ конецъ ихъ, ибо они родъ развращенный, дѣти, въ которыхъ нѣтъ вѣрности. Они развратили Меня не богомъ, суетными своими огорчили Меня; и Я раздражу ихъ не народомъ, народомъ безсмысленнымъ огорчу ихъ". (Втор. XXXII, 20, 21; Ср. Oc. I, 10; Ис. LXV, 1). Давидъ говоритъ, что временныя блага ложны, что истинное благо состоитъ въ единеніи съ Богомъ (Пс. CXLIII, 15). Праздники іудеевъ не угодны были Богу (Амое, V, 21). Жертвы іудеевъ тоже неугодны Богу (Ис. LXVI, 1--3; I, 11; Іерем. VI, 20; Дав. 18), даже жертвы добрыхъ (Пс. XLIX, 8--14). Богъ учредилъ жертвы только въ виду грубости іудеевъ (Мих. VI, 6--8; Царсти. I, XV, 22; Oc. VI, 6). Жертвы язычниковъ приняты будутъ Богомъ, а отъ жертвъ іудеевъ Онъ устранитъ свое "благоволеніе" (Малах. I, 11). Богъ обѣщаетъ заключить новый завѣтъ черезъ Мессію и отвергнуть прежній (Іерем. XXXI, 31; "постановленія недобрыя", Іезек). Пророки говорятъ, что прежнее будетъ забыто (Ис. XLIII, 18, 19; LXV 17, 18), что нѣкогда не вспомнятъ о ковчегѣ завѣта (Іерем. III 15, 16), что храмъ будетъ отвергнутъ (Іерем. VII, 12 -- 14), что жертвы будутъ отвергнуты и будутъ установлены другія, чистыя жертвы (Малах. I, 11), что порядокъ жертвоприношенія, установленный Аарономъ, будетъ отвергнутъ, что Мессія введетъ порядокъ Мельхиседека, что эти жертвоприношенія будутъ вѣчными, что Іерусалимъ будетъ отвергнутъ, а допущенъ Римъ, что имя іудеевъ будетъ отвергнуто и дано будетъ новое имя (Ис. LXV, 15), что это послѣднее имя будетъ лучше имени іудеевъ и притомъ вѣчнымъ (Ис. LVI, 6), что іудеи будутъ безъ пророковъ, безъ царя, безъ князя, безъ жертвъ, безъ идоловъ (Ам.), что тѣмъ не менѣе іудеи постоянно будутъ существовать (Іерем. XXXI, 36).
   

ГЛАВА XVII.
Древній законъ былъ изобразительнымъ. Ветхій завѣтъ изображаетъ въ образахъ событія, исполнившіяся съ пришествіемъ Мессія.

I.

   Есть образы ясные и убѣдительные, но бываютъ и такіе, которые кажутся нѣсколько туманными и служатъ доказательствами только для тѣхъ, которые убѣждены уже другимъ путемъ. Послѣдніе образы подобны апокалипсическимъ. Но разница въ томъ, что эти люди не имѣютъ въ своихъ образахъ ничего несомнѣннаго, такъ что они въ высшей степени несправедливо доказываютъ, что и ихъ образы такъ-же прочно основаны, какъ нѣкоторые изъ тѣхъ, на которые мы опираемся; но на самомъ дѣлѣ у нихъ нѣтъ такихъ убѣдительныхъ образовъ, какъ нѣкоторые изъ нашихъ. Партіи у насъ и у нихъ неравны. Нельзя сравнивать и смѣшивать вещи потому, что онѣ кажутся похожими съ одного конца, коль скоро онѣ столь различны съ другого. Таинственность однихъ образовъ мы почитаемъ, только благодаря поразительной ясности другихъ.
   

II.

   Іосифъ, горячо любимый отцомъ, посланный отцомъ посѣтить своихъ братьевъ и т. д., невинный, проданный братьями за 20 динаріевъ и сдѣлавшійся, вслѣдствіе этого, ихъ повелителемъ, спасителемъ ихъ и иноземцевъ, спасителемъ міра -- Іосифъ съ подобными чертами былъ прообразомъ Іисуса Христа; всего этого не было-бы съ нимъ, если-бы не было намѣренія погубить его, не было продажи и клеветы на него.
   Въ темницѣ невинный Іосифъ находится среди двухъ преступниковъ, Іисусъ Христосъ на крестѣ -- между двумя разбойниками. Іосифъ предсказываетъ одному спасеніе, а другому смерть при однѣхъ и тѣхъ-же уликахъ; Іисусъ Христосъ спасаетъ избранныхъ и осуждаетъ отверженныхъ за одни и тѣ-же преступленія. Но Іосифъ только предсказываетъ, а Христосъ исполняетъ. Іосифъ проситъ того, который будетъ спасенъ, чтобы онъ вспомнилъ о немъ, когда войдетъ въ славу, и тотъ, котораго спасаетъ Іисусъ Христосъ, проситъ у Него, чтобы Онъ вспомнилъ о немъ, когда будетъ въ царствѣ Своемъ.
   

III.

   Синагога не погибала, потому что она была образомъ, а такъ какъ она была только образомъ, то она впала въ рабство. Образъ существовалъ до осуществленія истины, такъ чтобы церковь всегда была видимой -- или въ изображеніи, которое обѣщало ее, или въ дѣйствительности.
   

IV.

   Чтобы сразу доказать истинность обоихъ завѣтовъ, стоитъ только посмотрѣть, исполнились-ли пророчества одного въ другомъ. А чтобы разсматривать пророчества, нужно ихъ понимать; ибо если кто полагаетъ, что въ нихъ только одинъ смыслъ, тотъ не придетъ къ заключенію, что въ нихъ предсказано пришествіе Мессіи; но если видѣть въ нихъ двоякій смыслъ, то окажется несомнѣннымъ предсказаніе, что Онъ придетъ въ лицѣ Іисуса Христа.
   Весь, значитъ, вопросъ въ томъ, имѣютъ-ли они двоякій смыслъ...
   

V.

   Показать, что ветхій завѣтъ носитъ образный характеръ и что пророки подъ временными благами понимали блага иного рода, это значитъ показать, во-первыхъ, что обѣщать только временныя блага было-бы недостойно Бога, во-вторыхъ, что хотя ихъ разсужденія очень ясно выражаютъ обѣщаніе временныхъ благъ, все-таки они утверждаютъ, что ихъ рѣчи темны (для народа) и что смыслъ ихъ не будетъ понятъ. Отсюда ясно, что это не тотъ смыслъ, который они выражаютъ напрямикъ, что, слѣдовательно, нужно понимать, что они говорятъ о какихъ-либо другихъ жертвоприношеніяхъ, разумѣютъ другого рода освободителя и т. д. Они говорятъ: "въ послѣдніе дни уразумѣете это" (Іер., XXX, 24).
   Третье доказательство состоитъ въ томъ, что ихъ рѣчи противорѣчивы и уничтожаютъ другъ друга, такъ что, если принять, что подъ словами законъ и жертва они разумѣли то-же самое, что и Моисей, то у нихъ окажется очевидное и грубое противорѣчіе. Значитъ, они разумѣли нѣчто другое, коль скоро не разъ противорѣчатъ себѣ въ одной и той-же главѣ.
   

VI.

   Если законъ и жертвоприношенія суть истина, то необходимо, чтобы они были угодны Богу и чтобы не были противны Богу. А если это образы, то можетъ выйти, что они угодны и неугодны. А во всемъ св. Писаніи они именно то угодны, то неугодны.
   Съ одной стороны, Богъ говоритъ, что законъ будетъ измѣненъ, что жертвоприношеніе измѣнится, что іудеи будутъ безъ царя, безъ князя и безъ жертвъ, что будетъ заключенъ новый завѣтъ, что законъ будетъ возобновленъ, что наставленія, полученныя ими, не хороши, что ихъ жертвы мерзки, что Богъ не просилъ такихъ жертвъ.
   Съ другой стороны, Онъ говоритъ, что законъ будетъ существовать вѣчно, что завѣтъ этотъ будетъ вѣчнымъ, что жертвоприношеніе будетъ вѣчнымъ, что "скипетръ не отойдетъ отъ Іуды, пока не придетъ Примиритель, и Ему -- покорность народовъ".
   Означаютъ-ли всѣ эти мѣста, что это дѣйствительность? Нѣтъ. Указываютъ-ли они на то, что это образъ? Нѣтъ. Тутъ есть образы, есть и дѣйствительность. А первыя мѣста, исключая дѣйствительность, показываютъ, что это только образъ. Во всѣхъ этихъ мѣстахъ въ совокупности не можетъ быть рѣчи о дѣйствительности, во во всѣхъ можно разумѣть образъ, значитъ, въ этихъ мѣстахъ сказано не о дѣйствительности, а объ образѣ. Агнецъ закланъ былъ отъ созданія міра.
   

VII.

   Портретъ заключаетъ въ себѣ отсутствіе и присутствіе, возбуждаетъ удовольствіе и тоску. Дѣйствительность исключаетъ отсутствіе и тоску.
   Чтобы знать, дѣйствительность или образъ составляютъ законъ и жертвы, для этого нужно знать, какъ смотрятъ и думаютъ пророки, говоря объ этихъ вещахъ: видятъ-ли они въ нихъ только древній завѣтъ или какую-нибудь другую вещь, для которой этотъ завѣтъ служитъ изображеніемъ, ибо въ портретѣ мы видимъ вещь, представленную въ образѣ. Для рѣшенія этого вопроса стоитъ только разсмотрѣть, какъ они объ этомъ выражаются.
   Говоря, что завѣтъ будетъ вѣченъ, тотъ-ли самый завѣтъ они разумѣютъ, о которомъ говорятъ, что онъ будетъ измѣненъ? Тоже можно спросить о жертвахъ и т. д.

-----

   Когда кто случайно встрѣчаетъ важное письмо, смыслъ котораго ясенъ, но въ которомъ тѣмъ не менѣе сказано, что смыслъ его скрытъ и затемненъ, такъ что читающій, смотря на это письмо, какъ бы не видитъ его и, понимая его, не понимаетъ, развѣ не ясно, въ такомъ случаѣ, что мы имѣемъ дѣло съ шифромъ, въ которомъ два смысла, особенно если и въ буквальномъ смыслѣ мы находимъ очевидныя противорѣчія? Какъ дороги намъ должны быть тѣ, которые открываютъ шифръ и научаютъ васъ понимать скрытый смыслъ, особенно если употребляемые ими способы чтенія совершенно естественны и ясны! А это самое и дѣлаетъ Іисусъ Христосъ и апостолы. Онъ снялъ печать, Онъ разорвалъ покровъ тайны, Онъ открылъ внутренній духъ. Апостолы научили насъ для того, что враги человѣка это его страсти, что Искупителя нужно понимать въ духовномъ смыслѣ, что должно признавать два пришествія, одно безславное, съ цѣлью унизить гордаго человѣка, другое славное, съ цѣлью поднять униженнаго человѣка, что Іисусъ Христосъ -- Богъ и человѣкъ. Пророки ясно говорили, что Израиль всегда будетъ любимъ Богомъ и что законъ будетъ вѣчнымъ, но они-же говорили, что люди не понимали смысла ихъ пророчествъ, что онъ былъ скрытъ.
   

VIII.

   Іисусъ Христосъ не что иное дѣлалъ, какъ вразумлялъ людей, что они любили самихъ себя, что они были рабами, слѣпыми, больными, несчастными и грѣшниками, что Онъ долженъ ихъ освободить, просвѣтить, сдѣлать счастливыми и исцѣлить, и что этого можно достичь, ненавидя самого себя и слѣдуя за Нимъ въ Его униженіи и крестной смерти.

-----

   Такой-то именно ключъ къ шифру и даетъ намъ апостолъ Павелъ. Письмо прочитано. Все происходило въ образахъ. Христу предстояло пострадать. Богъ былъ униженъ. Явилось обрѣзаніе сердца, истинный постъ, истинная жертва, истинный храмъ. Пророки указывали, что все это нужно было понимать въ духовномъ смыслѣ.

-----

   Двойной законъ, двойныя скрижали закона, двойной храмъ, двойное рабство.
   

IX.

   ... Ветхій завѣтъ, созданный для того, чтобы ослѣплять однихъ и просвѣщать другихъ, показывалъ даже въ лицѣ тѣхъ, которыхъ ослѣплялъ, истину, которая должна была стать извѣстной другимъ. Ибо видимыя блага, получаемыя отъ Бога такими ослѣпленными людьми, были столь велики и столь поразительны, что вполнѣ было очевидно, что Онъ властенъ дать имъ и невидимыя блага, и Мессію. Ибо природа есть изображеніе благодати, и видимыя чудеса" суть изображенія невидимыхъ.
   Исаія (21) говоритъ, что искупленіе будетъ образомъ Чермнаго моря.
   Итакъ, Богъ показалъ въ фактахъ выхода изъ Египта, перехода черезъ море, пораженія царей, полученія манны, во всей генеалогіи Авраама, что Онъ былъ способенъ спасти, ниспослать хлѣбъ съ неба и т. д., такъ что враждебный народъ служитъ образомъ и представленіемъ того самаго Мессіи, котораго онъ не признаетъ. Итакъ, мы теперь, наконецъ, знаемъ, что всѣ эти вещи были только образами, мы знаемъ, что такое истинно свободный, истинно добрый человѣкъ, что такое истинное обрѣзаніе, истинный хлѣбъ небесный и т. д
   Въ этихъ обѣщаніяхъ каждый находитъ то, что есть въ глубинѣ его собственнаго сердца -- временныя блага или духовныя, Бога или тварь; но разница въ томъ, что кто ищетъ тварь, тотъ ее находитъ, но находитъ и кое-какія противорѣчія: запрещеніе любить тварь и -- что то же самое -- приказаніе поклоняться только Богу и любить только Его, наконецъ узнаетъ, что Мессія пришелъ не для него; межъ тѣмъ, кто ищетъ Бога, тотъ находитъ Его, безъ всякаго противорѣчія, находитъ повелѣніе любить только Его, находитъ, что Мессія пришелъ въ предсказанное время, чтобы дать ему блага, которыя онъ проситъ.
   Такимъ образомъ, іудеи имѣли чудеса, пророчества, которыя на ихъ глазахъ исполнялись; ученіе ихъ закона состояло въ томъ, чтобы поклоняться и любить только Бога; оно было всегда такимъ... Поэтому оно имѣло всѣ признаки истинной религіи: значитъ, было истиннымъ. Но нужно различать ученіе іудеевъ отъ ученія закона іудейскаго. Ученіе іудеевъ не было истиннымъ, хотя и имѣло чудеса, пророчества и постоянно оставалось такимъ, потому что оно не имѣло второй изъ указанныхъ сторонъ, именно -- обязанности поклоняться и любить только Бога.
   

X.

   Источникъ противоположностей, Богъ, униженный до смерти на крестѣ, Мессія, своею смертью торжествующій надъ смертью. Двѣ природы въ Іисусѣ Христѣ, два пришествія, два состоянія человѣческой природы.

-----

   Хорошій портретъ можно сдѣлать не иначе, какъ согласуй всѣ наши противуположныя черты: недостаточно слѣдовать по порядку за согласными между собою чертами, не примиряя противоположностей. Чтобы понять смыслъ автора, нужно примирить всѣ противорѣчивыя мѣста въ его произведеніи.
   Такимъ образомъ, чтобы понять Св. Писаніе, нужно найти смыслъ, въ которомъ всѣ противорѣчивыя мѣста согласовались-бы. Нельзя довольствоваться смысломъ, который подходилъ-бы къ нѣсколькимъ согласнымъ мѣстамъ; нужно найти такой, который согласовывалъ-бы мѣста даже противорѣчивыя.
   Всякій авторъ имѣетъ смыслъ, съ которымъ согласуются всѣ противорѣчивыя мѣста, а иначе въ немъ вовсе нѣтъ смысла. Послѣдняго нельзя сказать о Св. Писаніи и о пророкахъ. Они имѣли, конечно, слишкомъ здравый смыслъ. Нужно, значитъ, искать такого смысла, который согласовалъ-бы всѣ противорѣчія.
   Истинный смыслъ не тотъ, который разумѣли іудеи: но въ Іисусѣ Христѣ всѣ противорѣчія согласованы.
   Іудеи не сумѣли-бы согласовать прекращеніе царской и княжеской власти, предсказанное Осіей, съ пророчествомъ Іакова.
   Если принимать законъ, жертвы, царство за дѣйствительность, то нельзя согласовать всѣ мѣста. И такъ, необходимо принимать это только за образы. Въ такомъ случаѣ, едва-ли кто сумѣлъ-бы даже согласовать мѣста одного и того-же автора, одной а той-же главы. Все это достаточно ясно указываетъ, какой смыслъ разумѣлъ авторъ, какъ напр. Іезекіиль, говоря, что народъ будетъ жить въ заповѣдяхъ Божіихъ и что онъ-же не будетъ жить въ заповѣдяхъ.
   

XI.

   Не было позволено ни приносить жертвы внѣ Іерусалима, который былъ избраннымъ мѣстомъ Господа, ни. даже ѣсть въ другихъ мѣстахъ "десятины". (Втор. XII, 5 и д., XIV, 23, и д. XV, 20 XVI, 2, 7, 11, 15).
   Осія предсказалъ, что іудеи будутъ безъ царя, безъ князя, безъ жертвъ и безъ идоловъ, что и исполнилось теперь, такъ какъ они не могутъ приносить законную жертву внѣ Іерусалима.
   

XII.

   Когда слово Божье, которое всегда истинно, оказывается ложнымъ въ буквальномъ смыслѣ, то это значитъ, что оно истинно въ духовномъ смыслѣ. "Сиди одесную Меня",-- буквально это невѣрно: значитъ, это истинно въ духовномъ смыслѣ. Въ этихъ выраженіяхъ сказано о Богѣ, какъ говорятъ о людяхъ, и это означаетъ не что иное, какъ то, что Богъ будетъ имѣть такое же желаніе, какое выражаютъ люди тѣмъ, что сажаютъ кого-нибудь по правую руку. Это внѣшнее выраженіе воли Бога, а не способа исполненія.
   Точно также когда, напр., говорится: "Богъ принялъ запахъ вашихъ благовоній и дастъ вамъ въ награду тучную землю", то это значитъ, что какое настроеніе къ вамъ имѣлъ-бы человѣкъ, который, принимая. благосклонно ваши благовонія, далъ-бы въ награду за нихъ тучную землю, такое-же настроеніе къ вамъ будетъ имѣть и Богъ, потому что вы къ нему имѣли такое-же настроеніе, какое имѣетъ человѣкъ къ тому, кому воскуряетъ благовонія. Такъ-же надо толковать выраженія: "разгнѣвался", "Богъ ревнитель {Исх. XXXVI 14.}", и т. п. Ибо такъ какъ дѣла Божьи невыразимы, то о нихъ нельзя говорить какъ-нибудь иначе, и теперь еще церковь употребляетъ напр. выраженіе: "Врата мѣдная стерлъ еси и вереи желѣзныя сломилъ еси" и т. д.
   

XIII.

   Все, что не относится къ любви -- есть образъ. Единственный предметъ Св. Писанія есть любовь. Все, что не относится къ этой единственной цѣли, есть образъ: ибо, такъ какъ цѣль только одна, то все, что не относится къ ней въ точномъ значеніи слова, есть образъ.
   Богъ разнообразитъ эту единственную заповѣдь любви, чтобы удовлетворить нашу любознательность, которая ищетъ разнообразія. но и при этомъ разнообразіи онъ ведетъ насъ всегда къ единственно необходимому для насъ. Ибо одна только вещь необходима, а мы любимъ разнообразіе; и вотъ Богъ удовлетворяетъ той и другой потребности съ помощью разнообразія, которое ведетъ къ единственно необходимому.
   

XIV.

   Раввины принимаютъ за образъ сосцы жены {Въ Пѣснѣ пѣсней.} и все, что не выражаетъ единственной цѣли, которую они преслѣдуютъ, именно временныхъ благъ. А христіане даже евхаристію принимаютъ за образъ славы, къ которой они стремятся.
   

XV.

   Многіе хорошо видятъ, что у человѣка нѣтъ иного врага, кромѣ похоти, что она отвращаетъ его отъ Бога, а не Богъ Самъ; что нѣтъ иного добра, кромѣ Бога, а не тучная земля -- добро. Кто думаетъ, что благо человѣка заключается въ плоти, а зло въ томъ, что отвращаетъ его отъ чувственныхъ удовольствій, тотъ пусть пресыщается и умираетъ среди нихъ. Но пусть утѣшатся тѣ, которые ищутъ Бога всѣмъ своимъ сердцемъ, которые не чувствуютъ иного неудовольствія, какъ быть лишенными Его лицезрѣнія, иного желанія, какъ обладать вѣрой въ Него, не имѣютъ иного врага, какъ тѣхъ, которые отвращаютъ ихъ отъ Него, которые удручены, видя себя окруженными и во власти такихъ враговъ -- я возвѣщаю такимъ людямъ счастливую вѣсть: есть для нихъ Освободитель, я покажу Его имъ, я укажу, что есть Богъ для нихъ; но я не покажу Его остальнымъ. Я покажу, что былъ обѣщанъ Мессія, чтобы избавить ихъ отъ враговъ, но что Онъ пришелъ, чтобы избавить отъ беззаконій, а не отъ непріятелей.
   

XVI.

   Когда Давидъ предсказываетъ, что Мессія освободитъ свой народъ отъ враговъ, то въ матеріальномъ смыслѣ можно подумать, что рѣчь идетъ объ египтянахъ; въ такомъ случаѣ, я могу только указать, что пророчество исполнилось. Но можно также хорошо разумѣть подъ врагами -- беззаконія, ибо въ истинномъ смыслѣ враги не египтяне, а беззаконія. Слово враги, слѣдовательно, имѣетъ два значенія. Но если-бы въ другомъ мѣстѣ онъ говорилъ,-- какъ онъ и дѣлаетъ,-- что Богъ освободитъ свой народъ отъ грѣховъ (то-же говоритъ Исаія и др.), то двусмысленности уже нѣтъ: двойное значеніе слова "враги" сведено къ значенію просто "беззаконія"; ибо если авторъ имѣлъ въ виду грѣхи, то онъ могъ ихъ обозначить словомъ "враги"; а если-бы онъ думалъ о непріятеляхъ, то онъ не могъ-бы означать ихъ словомъ "беззаконія". А Моисей, Давидъ, Исаія пользовались одними и тѣми-же терминами. Кто-же послѣ этого скажетъ, что они держались не одного и того-же смысла и что смыслъ, принимаемый Давидомъ, когда онъ, говоря о врагахъ, очевидно, разумѣетъ беззаконія, не тотъ-же самый, что и у Моисея, когда онъ говоритъ о врагахъ?
   Даніилъ (IX) проситъ освобожденія народа изъ плѣна у его враговъ, но онъ разумѣлъ грѣхи и, чтобы доказать это, говоритъ, что ему явился Гавріилъ и объявилъ, что молитва его услышана, что придется ждать не болѣе семидесяти седминъ, послѣ чего народъ загладитъ беззаконія, запечатаны будутъ грѣхи и Освободитель, "Святый святыхъ", приведетъ правду вѣчную,-- не основанную на Моисеевомъ законѣ, а вѣчную.

-----

   Разъ открытъ этотъ секретъ, уже невозможно не видѣть его. Читая ветхій завѣтъ съ этой точки зрѣнія, можно-ли прійти къ заключенію, что жертвы были истинны, что истинной причиной Божьяго расположенія было происхожденіе отъ отца Авраама, что истиннымъ мѣстомъ покоя была обѣтованная земля? Нѣтъ. Значитъ, это были образы. Стоитъ также разсмотрѣть всѣ предписанные обряды, всѣ заповѣди, не имѣющія цѣлью любви, и мы увидимъ, что все это образы.
   Итакъ, всѣ жертвы и обряды были образами или глупостями. А глупостями ихъ считать не дозволяютъ многія ясныя и въ высшей степени возвышенныя вещи.
   

ГЛАВА XVIII.
Четыре тысячи лѣтъ Іисусъ Христосъ предвозвѣщался пророчествами, которыя впослѣдствіи и исполнились.

I.

   Величайшее изъ доказательствъ истинности Іисуса Христа это пророчества. О нихъ-то Богъ имѣлъ наибольшее попеченіе; ибо событіе, въ которомъ они исполнились, есть чудо, которое существуетъ со времени зарожденія церкви и будетъ существовать до конца (міра). И Богъ воздвигалъ пророковъ въ продолженіе полуторы тысячи лѣтъ, а въ продолженіе послѣдующихъ четырехъ сотъ лѣтъ Онъ разсѣялъ всѣ эти пророчества, вмѣстѣ со всѣми іудеями, хранившими ихъ, по всѣмъ странамъ міра. Вотъ какое было приготовленіе къ рожденію Іисуса Христа, въ Евангеліе котораго долженъ былъ увѣровать весь міръ: нужно было не только имѣть на лицо пророчества, чтобы заставить увѣровать въ Него, но эти пророчества должны были быть разсѣяны по всему міру, чтобы весь міръ могъ обнять Его.
   Если-бы одинъ только человѣкъ составилъ книгу пророчествъ объ Іисусѣ Христѣ, о времени и способѣ Его пришествія, и если-бы Іисусъ Христосъ пришелъ сообразно съ этими пророчествами, то и это было-бы фактомъ безконечной важности. Но въ данномъ случаѣ гораздо больше такихъ людей: цѣлый рядъ людей, въ продолженіе четырехъ тысячъ лѣтъ, постоянно и неизмѣнно являлись одинъ за другимъ предсказывать одно и то-же пришествіе. Цѣлый народъ возвѣщалъ Мессію, существующій четыре тысячи лѣтъ, чтобы всей своею массою засвидѣтельствовать свою увѣренность въ Мессію, отъ которой его не могли отвратить никакія угрозы, никакія преслѣдованія. Этотъ фактъ уже гораздо важнѣе!
   

II.

   Время предсказано было обозначеніемъ положенія іудейскаго народа, положенія языческаго народа, состоянія храма, числа лѣтъ. Нужно много смѣлости, чтобы предсказывать одну и ту-же вещь столькими способами. На одно и то-же время должны были прійтись четыре идолопоклонническія или языческія монархіи, конецъ царства Іуды и семьдесять седминъ, и притомъ все это до разрушенія второго храма.

-----

   Было предсказано, что во время четвертой монархіи, прежде разрушенія второго храма, прежде чѣмъ будетъ отнято господство у іудеевъ, въ семидесятую седмину Даніила (при цѣлости еще второго храма) язычники будутъ просвѣщены и приведены къ познанію Бога, почитаемаго іудеями, что любящіе Бога будутъ освобождены отъ своихъ враговъ и исполнятся страха Божія и любви къ Нему.
   И дѣйствительно, такъ и случилось: въ указанное время язычники массами поклоняются Богу, иные ведутъ ангельскую жизнь; дѣвы посвящаютъ Богу свое дѣвство и жизнь; люди отказываются отъ всѣхъ удовольствій. Въ чемъ Платонъ не могъ убѣдить небольшую кучку избранныхъ и просвѣщенныхъ людей, въ томъ таинственная сила убѣждаетъ сотни тысячъ непросвѣщенныхъ людей съ помощью немногихъ, но великихъ словъ. Богатые разстаются съ своимъ имуществомъ, дѣти покидаютъ любимый домъ своихъ отцовъ, чтобы погрузиться въ таинственной пустынѣ и т. д. (см. Филона, іудея). Что-же значитъ все это? А это исполненіе того, что было предсказано за столь много времени раньше. Двѣ тысячи лѣтъ ни одинъ язычникъ не поклонялся Богу іудеевъ, а въ предсказанное время толпы язычниковъ поклоняются этому единому Богу. Храмы разрушены, цари покоряются кресту. Что значитъ все это? А это значитъ, что Духъ Божій распространился по землѣ.-- Прежде всѣ народы были погружены въ невѣріе и похоть; а теперь вся земля стала горѣть любовью. Князья оставляютъ свое величіе; дѣвы терпятъ мученія. Откуда такая сила? А это, значитъ, Мессія пришелъ. Вотъ результаты и признаки Его прихода.
   Предсказано было, что во времена Мессіи будетъ установленъ новый завѣтъ, который заставитъ забыть объ исходѣ изъ Египта (Іерем. XXIII. 5), положитъ свой законъ не во внѣшности, а вѣсердцахъ; было предсказано, что Іисусъ Христосъ внушитъ въ сердца страхъ Божій, который раньше проявлялся только извнѣ. Кто не видитъ во всемъ этомъ христіанскаго закона?
   Было предсказано, что іудеи отвергнутъ Іисуса Христа, что они сами будутъ отвергнуты Богомъ на томъ основаніи, что отборный виноградникъ станетъ давать только незрѣлые плоды, чтоизбранный народъ будетъ невѣрнымъ, неблагодарнымъ и невѣрующимъ, что Богъ поразитъ его слѣпотою: "и ты будешь ощупью ходить въ полдень, какъ слѣпой ощупью ходитъ впотьмахъ". (Второз. 28, 29)
   Было предсказано, что Іисусъ Христосъ вначалѣ будетъ малымъ, а потомъ сдѣлается великимъ (небольшой камень у Даніила, сдѣлавшійся великою горою), что тогда идолослуженіе будетъ низвергнуто, что Мессія разобьетъ всѣ идолы и приведетъ людей къ почитанію истиннаго Бога, что храмы идоловъ будутъ разрушены, что между всѣми племенами и во всѣхъ мѣстахъ міра будутъ приносить Ему чистую жертву, а не животныхъ, что Онъ наставитъ людей на путь истины.

-----

   И дѣйствительно, никогда, ни прежде, ни послѣ, не являлось ни одного человѣка, который училъ-бы чему-либо божественному хоть сколько-нибудь похоже на Іисуса Христа.

-----

   Было предсказано, что Мессія будетъ царемъ іудеевъ и язычниковъ; его угнетаютъ тѣ и другіе, злоумышляя на Его жизнь, но Онъ господствуетъ надъ тѣми и другими и разрушаетъ какъ культъ Моисеевъ въ Іерусалимѣ, гдѣ былъ центръ этого культа и гдѣ Онъ устанавливаетъ Свою первую церковь, такъ и культъ идоловъ въ Римѣ, гдѣ былъ центръ этого культа и гдѣ Онъ устанавливаетъ свою главную церковь.

-----

   Іисусъ Христосъ приходитъ сказать людямъ, что у нихъ нѣтъ иныхъ враговъ, кромѣ ихъ-же самихъ, что отъ Бога отдѣляютъ ихъ страсти, что Онъ является уничтожить эти страсти и дать людямъ Свою благодать, такъ чтобы изъ всѣхъ ихъ образовать святую церковь, что Онъ приходитъ ввести въ эту церковь іудеевъ и язычниковъ, и разрушить идоловъ однихъ и суевѣріе другихъ.
   Этому всѣ противятся не только въ силу естественнаго противодѣйствія похоти, но сверхъ этого цари земные соединяются" чтобы уничтожить эту зарождающуюся религію, какъ это было предсказано: "Зачѣмъ мятутся народы, и племена замышляютъ тщетное? Возстаютъ цари земли, и князья совѣщаются вмѣстѣ противъ Господа" (Пс. 2). Соединяется все, что было великаго на землѣ: ученые, мудрецы, цари. Одни пишутъ, другіе осуждаютъ" третьи убиваютъ. И вотъ простые люди, не обладающіе силою, оказываются способными, несмотря на всѣ препятствія, выдержать борьбу съ этимъ могуществомъ, покоряютъ даже себѣ этихъ царей, этихъ ученыхъ, этихъ мудрецовъ и избавляютъ всю землю отъ идолопоклонства. И все это было сдѣлано съ помощью силы, которая была предсказана.
   Іудеи, убивая Христа, чтобы не признавать его за Мессію, доказали этимъ самымъ въ послѣдній разъ, что Онъ Мессія. А продолжая Его не признавать, они стали безупречными свидѣтелями истинности Мессіи. И убивая, и продолжая отказываться отъ * Него, они исполняли пророчество (Ис. LV, 5; LX, 4 и др.; Пс. LXXI, 11, 18 и др.).
   Вотъ другія пророчества объ Іисусѣ Христѣ:
   На Него указываютъ загадки и притчи у Іезекіиля (XVII, 2).
   О Его предтечѣ говоритъ Малахія (III, 1).
   О рожденіи младенца говоритъ Исаія (IX, 6).
   Мессія родится въ городѣ Виѳлеемѣ (Мих. V, 2). Онъ явится главнымъ образомъ въ Іерусалимѣ и родится изъ семейства Іуды и Давида.
   Онъ долженъ ослѣпить мудрецовъ и ученыхъ (Ис. VI, 10, VIII, 14, 15; XXIX, 10 и др), возвѣстить Евангеліе бѣднымъ и малымъ (Ис. XXIX, 18, 19), открыть глаза слѣпымъ, дать здоровье страждущимъ и вывести на свѣтъ тѣхъ, которые изнемогали во мракѣ (Ис. LXI, 1). Онъ долженъ научить путямъ правды и быть наставникомъ народовъ (Ис. LV, 4). Онъ долженъ быть жертвой за грѣхъ міра (Ис. XXXIX, LIII, 5 и др.). Онъ долженъ быть камнемъ краеугольнымъ и драгоцѣннымъ (Ис. XXVIII, 16), камнемъ преткновенія и скалою соблазна, ис. VIII, 14). Іерусалимъ долженъ "преткнуться" объ этотъ камень. Строители должны отвергнуть этотъ камень (Пс. CXVII, 22). Богъ долженъ сдѣлать этотъ камень главою угла. Этотъ камень долженъ вырости въ гору и наполнить всю землю (Дан. И, 35).
   Мессія долженъ быть отвергнутъ (Пс. CVII, 8: "Достоинство его да возьметъ другой"), непризнанъ, преданъ, проданъ (Зах. XI, 12), оплеванъ, заушенъ, подвергнуться осмѣянію, быть мучимъ безчисленными способами, Ему должны дать въ пищу желчь (Пс. LXVIII, 22), пронзить Его (Зах. XII, 10), пробить Ему ноги и руки, умертвить Его и объ одеждѣ Его бросать жребій.
   Онъ воскреснетъ (Пс. XV, 10) въ третій день (Oc. VI, 3), взойдетъ на небо, чтобы сѣсть одесную (Пс. СІХ, 1). Цари вооружатся противъ Него (Пс. II, 2). Сидя одесную Отца, Онъ будетъ побѣдителемъ своихъ враговъ. Ему будутъ поклоняться цари земли и всѣ народы (Ис. LX, 14).
   Іудеи будутъ существовать, какъ народъ (Іер.). Они будутъ блуждающими, безъ царя, безъ князя и т. д. (Ос. III, 4), безъ пророковъ (Ам.). ожидающими спасенія и не находящими его (Ис. LIX, 9). Язычники будутъ призваны Іисусомъ Христомъ (Ис. LII, 15; LV, 5; LX, 4; Пс. LXXXI, 11, 18 и др).
   

III.

   Образы Мессіи: Спаситель, отецъ, приносящій жертву, жертва, пища, царь, мудрый, законодатель, огорченный, бѣдный... Онъ долженъ былъ произвести народъ, руководя, питая и вводя въ землю...
   Онъ одинъ долженъ былъ произвести великій народъ, избранный и святой, направлять его, питать, ввести въ мѣсто покоя и святости, сдѣлать его святымъ, храмомъ Бога, возсоединить съ Богомъ, спасти отъ Божьяго гнѣва, освободить отъ рабства передъ грѣхомъ, невидимо царствующимъ въ человѣкѣ, дать законы этому народу, запечатлѣть эти законы въ сердцахъ, предложить себя Богу за этотъ народъ, принести себя въ жертву за него, быть незапятнанной жертвой, быть самому и жрецомъ, Онъ долженъ былъ принести самого себя, свое тѣло и свою кровь и тѣмъ не менѣе учредить приношеніе Богу хлѣба и вина...

-----

   ...Долженъ былъ прійти освободитель, который раздавитъ главу демона, освободитъ свой народъ отъ грѣховъ, "отъ всѣхъ беззаконій"; долженъ быть новый завѣтъ -- вѣчный, другое іерейство по чину Мельхиседека -- вѣчное; Христосъ долженъ быть славнымъ, могущественнымъ, сильнымъ и тѣмъ не менѣе столь жалкимъ, что Его не признаютъ; Его не примутъ за того, кто Онъ есть, отвергнутъ, убьютъ; народъ Его, отказавшись отъ Него, не будетъ Его народомъ; Его примутъ идолопоклонники и прибѣгнутъ къ Нему; Онъ покинетъ Сіонъ, чтобы царствовать въ центрѣ идолопоклонства; іудеи-же все-таки будутъ постоянно существовать; Онъ долженъ произойти отъ Іуды и притомъ тогда, когда не будетъ царя.
   

IV.

   Ожиданіе или почитаніе Мессіи съ начала міра существуетъ безъ перерыва. Стоитъ припомнить, что на первыхъ-же порахъ нашлись люди, которые говорили, что Богъ имъ открылъ, что долженъ родиться Искупитель, который спасетъ свой народъ; что потомъ явился Авраамъ, имѣвшій откровеніе, что Мессія родится отъ него черезъ его сына, котораго онъ будетъ имѣть; затѣмъ Іаковъ объявилъ, что изъ числа двѣнадцати его сыновей Мессія родится отъ Іуды; потомъ пришли Моисей и пророки, и объявили о времени и способѣ Его пришествія; они же говорили, что законъ, котораго они держатся, будетъ оставаться только до закона Мессіи, что до этой поры онъ будетъ неизмѣннымъ, а послѣ него другой законъ будетъ вѣчнымъ, что такимъ образомъ на землѣ постоянно будетъ законъ, то ихъ законъ, то обѣщанный законъ Мессіи. И дѣйствительно, законъ постоянно существовалъ. Наконецъ, пришелъ Іисусъ Христосъ при предсказанныхъ обстоятельствахъ. Удивительна эта непрерывность!

-----

   Если это было столь ясно предсказано іудеямъ, то какъ-же они не повѣрили? или какъ они не погибли въ борьбѣ съ вещью, столь ясною? Вотъ какъ можно, по моему мнѣнію, прежде всего, отвѣтить: это самое и было предсказано, именно, что они не повѣрятъ столь очевидной вещи и притомъ не будутъ уничтожены. А этотъ фактъ и служитъ больше всего къ прославленію Мессіи, ибо недостаточно было, чтобы о Немъ были пророчества, нужно было, чтобы эти пророчества сохранились безъ подозрѣнія...
   

V.

   У пророковъ частныя подробности перемѣшаны съ пророчествами о Мессіи, такъ Чтобы послѣднія не оставались бездоказательными, а первыя безъ результата.

-----

   "Нѣтъ у насъ царя, кромѣ Кесаря". Значитъ, Іисусъ Христосъ былъ Мессіей, потому что іудеи не имѣли иного царя, кромѣ иноземнаго и не хотѣли имѣть другого.

-----

   Семьдесятъ седминъ Даніила двусмысленны по отношенію къ начальному предѣлу, по неясности этого предѣла, и въ отношеніи къ конечному предѣлу по причинѣ различій въ исчисленіяхъ хронологистовъ. Но вся эта разница не доходитъ до 200 лѣтъ.

-----

   Пророчества должны быть непонятны для нечестивыхъ (Дан. XII, 10; Oc. XIV, 10), но понятны для тѣхъ, которые просвѣщенны.

-----

   Пророчества, представляя Мессію униженнымъ, въ то же время представляютъ Его владыкою народовъ (Ис. LII, 14; LIII; Зах. IX, 9).
   Пророчества, предсказывающія время, предсказываютъ только, что Онъ будетъ владыкою язычниковъ и страждущимъ, а не грознымъ судьею. Тѣ-же пророчества, которыя представляютъ Его творящимъ судъ и славнымъ, не обозначаютъ времени.
   

ГЛАВА XIX.
Рожденіе и смерть Іисуса Христа доказываютъ, что Онъ истинный Мессія и Богъ.

I.

   Безконечное разстояніе между тѣлами и духомъ служитъ подобіемъ безконечно большаго разстоянія между духомъ и любовью, которая выше природы.
   Весь блескъ внѣшняго величія кажется тусклымъ для людей, погруженныхъ въ умственныя изысканія. Короли, богачи, полководцы,-- однимъ словомъ всѣ эти великіе люди плоти не видятъ величія людей ума. А величіе премудрости, которая заключается только въ Богѣ, невидимо для людей плоти и для людей ума. Это три ряда существъ, различные по роду. Великіе геніи имѣютъ своего рода власть, своего рода блескъ и величіе, одерживаютъ своего рода побѣды и пріобрѣтаютъ славу, но они не имѣютъ никакой нужды во внѣшнемъ, плотскомъ величіи, къ которому ихъ величіе не имѣетъ отношенія. Ихъ видятъ не глаза, а умы: этого для нихъ и достаточно. Святые тоже имѣютъ своего рода власть и блескъ, одерживаютъ своего рода побѣды и пользуются славой, но они не имѣютъ никакой нужды въ плотскомъ или умственномъ величіи, которое не имѣетъ отношенія къ ихъ величію, такъ какъ не въ состояніи ничего ни прибавить, ни отнять у послѣдняго. Ихъ видитъ Богъ и ангелы, а не тѣла и не любознательные умы: одного Бога имъ достаточно.
   Архимедъ и безъ внѣшняго блеска былъ бы въ такомъ же почетѣ. Онъ не давалъ битвъ, поражающихъ зрѣніе, но онъ подѣлился со всѣми умами своими изобрѣтеніями. И вотъ въ какомъ блескѣ является онъ для людей ума! Іисусъ Христосъ безъ матеріальныхъ благъ, безъ всякихъ произведеній въ области знанія, проявилъ высшую степень святости. Онъ не оставилъ изобрѣтеній, Онъ не царствовалъ, но Онъ былъ смирененъ, терпѣливъ, безконечно святъ, страшенъ демонамъ и безъ всякаго грѣха. Въ какомъ пышномъ величіи, въ какомъ чудномъ великолѣпіи явился Онъ для очей сердца, видящихъ Премудрость!
   Для Архимеда было бы безполезно называться государемъ въ своихъ сочиненіяхъ по геометріи, даже если бы онъ былъ государемъ. Точно также для Господа нашего Іисуса Христа, чтобы блистать въ Своемъ царствѣ святости, не было нужды приходить на землю въ образѣ царя. Но зато съ какимъ блескомъ иного рода, съ какимъ величіемъ святости Онъ пришелъ!
   Очень странно находить неумѣстнымъ униженіе Іисуса Христа, какъ будто это униженіе было такого же рода, какъ то величіе, которое Онъ пришелъ проявить. Посмотрите, какое Онъ проявилъ величіе въ своей жизни, въ своемъ страданіи, въ своей неизвѣстности, въ своей смерти, въ избраніи учениковъ, въ минуту, когда они Его оставили, въ своемъ таинственномъ воскресеніи и во всемъ остальномъ! Вы увидите, что Его величіе столь поразительно, что не будетъ никакого основанія быть недовольнымъ униженіемъ, котораго и нѣтъ. Но есть люди, которые въ состояніи удивляться только матеріальному величію, какъ будто бы духовнаго величія вовсе и не было, а иные удивляются только духовному величію, какъ будто бы не было безконечно болѣе высокаго величія Премудрости.
   Всѣ тѣла, сводъ небесный, звѣзды, земля съ ея царствами не стоятъ слабѣйшаго изъ умовъ, ибо послѣдній познаетъ все это и самого себя, а тѣла ничего не познаютъ. Съ другой стороны, всѣ тѣла въ совокупности, всѣ умы вмѣстѣ и всѣ ихъ произведенія не стоятъ малѣйшаго проявленія любви: Любовь -- это свойство безконечно высшаго ряда. Всѣ тѣла въ совокупности не могли бы произвести самой ничтожной мысли: это невозможно, это явленіе иного ряда, это выше матеріальной природы.
   

II.

   Іисусъ Христосъ былъ въ такой неизвѣстности (я разумѣю то, что обыкновенно разумѣютъ подъ этимъ словомъ), что историки, писавшіе только о важныхъ государственныхъ событіяхъ, едва Его замѣтили.
   

III.

   Какой человѣкъ имѣлъ когда-либо больше блеска! Его предсказывалъ цѣлый іудейскій народъ, до Его пришествія. Ему поклоняются языческіе народы, послѣ Его пришествія. Іудейскій и языческіе народы смотрятъ на Него, какъ на свой центръ. А между тѣмъ кто когда-нибудь меньше наслаждался подобнымъ блескомъ! Изъ 38 лѣтъ 30 Онъ живетъ, не являясь народу. А въ эти три года Его выдаютъ за лжеучителя; духовныя и свѣтскія власти Его отвергаютъ, друзья и самые близкіе люди Его покидаютъ. Наконецъ Онъ умираетъ, преданный однимъ изъ своихъ, причемъ отъ Него отрекается другой и оставляютъ всѣ. Какое же участіе принимаетъ Онъ въ этомъ блескѣ? Никогда человѣкъ не имѣлъ столько блеска, никогда человѣкъ не испытывалъ больше униженія. Весь этотъ блескъ послужилъ только для насъ, чтобы сдѣлать васъ способными познать Его, а для Него самого онъ нисколько не послужилъ.
   

IV.

   Іисусъ Христосъ о вещахъ великихъ говорилъ столь просто, что кажется Ему и не приходилось задумываться надъ ними, а съ другой стороны столь ясно, что всякій хорошо видѣлъ то, что онъ думалъ. Эта ясность, соединенная съ подобною естественностью, достойна удивленія.

-----

   Откуда научились евангелисты столь совершенно изображать свойства вполнѣ доблестной души, какъ это они дѣлаютъ, повѣствуя объ Іисусѣ Христѣ? Почему они изображаютъ Его слабымъ въ минуты предсмертной борьбы? Неужели они не умѣли изобразить мужественной смерти? Безъ сомнѣнія, умѣли: тотъ же самый Лука смерть св. Стефана изображаетъ болѣе мужественною, чѣмъ смерть Іисуса Христа. Они представляютъ намъ Іисуса Христа могущимъ подвергаться страху прежде, чѣмъ наступила необходимость умереть, а послѣ этого совершенно мужественнымъ. Но смущеннымъ они представляютъ Его тогда именно, когда Онъ самъ по себѣ приходитъ въ смущеніе, а когда Его смущаютъ люди, Онъ остается вполнѣ мужественнымъ.

-----

   Церкви было столь не трудно доказать тѣмъ, которые отрицали Іисуса Христа, что Онъ былъ человѣкомъ, сколько трудно было доказать, что Онъ былъ Богомъ, а признаки того и другого были одинаково значительны.

-----

   Іисусъ Христосъ божество, къ которому приближаются безъ гордости и передъ которымъ унижаются безъ отчаянія.
   

V.

   Обращеніе язычниковъ зависѣло только отъ благодати Мессіи. Іудеи столь долго и безуспѣшно боролись съ ними: все, что говорилъ Соломонъ и пророки, было безполезно для этой цѣли. Мудрецы, какъ Платонъ и Сократъ, не смогли убѣдить въ истинности Бога.

-----

   Евангелисты о дѣвствѣ Св. Дѣвы говорятъ только до рожденія Іисуса Христа и всякій разъ въ отношеніи къ Іисусу Христу.

-----

   На Іисуса Христа взираютъ люди обоихъ завѣтовъ: ветхій завѣтъ смотритъ на Него, какъ на предметъ ожиданія, новый какъ на свой образецъ, и оба завѣта какъ на свое средоточіе.

-----

   Пророки предсказывали, но не были предсказаны; святые были предсказаны, но сами не были предсказывающими. Іисусъ Христосъ былъ предсказанъ и предсказывалъ.

-----

   Іисусъ Христосъ -- для всѣхъ. Моисей -- для народа.
   Іудеи были благословенны въ лицѣ Авраама: "Я благословлю благословляющихъ тебя" (Быт. XII, 3). Но въ сѣмени Авраама были благословленны всѣ народы: "И благословятся въ сѣмени твоемъ всѣ народы земли" (Быт. XXII, 18).
   "Свѣтъ къ просвѣщенію язычниковъ".
   "Не сдѣлалъ Онъ того никакому другому народу", говорилъ Давидъ по поводу закона (Пс. CXLVII). А говоря объ Іисусѣ Христѣ, нужно было бы сказать наоборотъ:
   "Мало того, что ты будешь рабомъ Моимъ" и т. д. (Ис. XLIX. 6). Это Іисусу Христу предстояло быть всеобщимъ свѣ томъ. Даже церковь совершаетъ жертву только за вѣрныхъ, а Іисусъ Христосъ принесъ крестную жертву за всѣхъ.
   

ГЛАВА XX.
Объ истинности евангельской исторіи. Чудеса -- новое доказательство въ пользу Іисуса Христа. Разница между Мессіей и Магометомъ.

I.

   Предположить, что апостолы были обманутыми или обманщиками, одинаково трудно...
   Пока Христосъ былъ съ ними, Онъ могъ поддерживать ихъ. Но послѣ Его смерти кто сталъ бы ихъ заставлять дѣйствовать, если бы Онъ имъ не являлся?
   Предположеніе, что апостолы обманывали, вполнѣ нелѣпо. Стоитъ только разобрать всѣ его послѣдствія. Предположимъ, что эти двѣнадцать человѣкъ, собравшись по смерти Іисуса Христа, сговорились объявить всѣмъ, что Онъ воскресъ. Но вѣдь этимъ они вооружили-бы противъ себя власти. А такъ какъ сердце человѣческое питаетъ странную склонность къ легкомыслію, перемѣнамъ, обѣщаніямъ, благамъ, то они погибли-бы, даже если-бы чуть кто-нибудь изъ нихъ былъ обманутъ этими приманками, а тѣмъ болѣе, если-бы кто вынужденъ былъ темницею, муками и угрозою смертью выдать тайну Подумайте-ка объ этомъ!
   

II.

   Слогъ Евангелія удивителенъ во многихъ отношеніяхъ и, между прочимъ въ томъ, что въ немъ ни разу не попускается никакого поношенія противъ мучителей и враговъ Іисуса Христа. Нѣтъ ни одного грубаго слова противъ Іуды, Пилата, кого-нибудь изъ іудеевъ. Если-бы эта скромность евангельскихъ повѣствователей,-- какъ и много другихъ столь-же прекрасныхъ чертъ.-- была напускная, если бы они выставили ее только для того, чтобы ее замѣтили, то они, если-бы сами не осмѣлились указать ея, не замедлили-бы подыскать себѣ такихъ друзей, которые сдѣлали-бы подобныя указанія въ ихъ пользу. Но такъ какъ они дѣйствовали безъ притворства, не были движимы никакимъ интересомъ, то они никого не побудили замѣтить ихъ скромность. Я думаю, что иныя изъ этихъ вещей не были замѣчены ни разу до сихъ поръ; а это обстоятельство и свидѣтельствуетъ о хладнокровіи, съ которымъ была написана евангельская исторія.
   

III.

   Іисусъ Христосъ творилъ чудеса, а потомъ стали творить апостолы и очень многіе изъ первыхъ святыхъ, потому что, разъ пророчества еще не всѣ исполнились, а только исполнялись черезъ нихъ, кромѣ чудесъ не было другого и свидѣтельства. Было предсказано, что Мессія обратитъ народы. А какъ это пророчество могло-бы исполниться^ безъ обращенія народовъ? Какъ, съ другой стороны, обратились-бы къ Мессіи народы, не видя этого послѣдняго исполненія пророчествъ, доказывающихъ истинность Мессіи? Итакъ, пока Онъ не умеръ, не воскресъ и не обратилъ народы, не все еще исполнилось, что было предсказано; такимъ образомъ на все это время были нужны чудеса. Теперь не нужно уже было чудесъ для убѣжденія іудеевъ, потому что исполнившіяся пророчества -- это постоянное чудо...
   

IV.

   Удивительная и достойная особаго вниманія вещь, что іудейскій народъ существовалъ столько лѣтъ и въ то-же время постоянно былъ несчастнымъ, ибо для доказательства истинности Мессіи необходимо было, чтобы онъ существовалъ и въ то же время терпѣлъ бѣдствія за то, что распялъ Іисуса Христа; и хотя долго существовать и терпѣть бѣдствія -- это два противоположныя состоянія, онъ все-таки постоянно существуетъ, не смотря на всѣ свои несчастія.

-----

   Когда Навуходоносоръ увелъ іудейскій народъ, то, чтобы іудеи не подумали, что отнятъ у Іуды скипетръ, имъ было заранѣе сказано, что они не долго будутъ въ плѣну и что ихъ возвратятъ. Ихъ всегда утѣшали пророки и цари у нихъ продолжали существовать. Но второе разрушеніе, было безъ обѣщанія возстановить, безъ пророковъ, безъ царей, безъ утѣшенія, безъ надежды, потому что скипетръ былъ отнятъ навсегда.

-----

   Имѣть увѣренность, что черезъ семьдесятъ лѣтъ будетъ освобожденіе, это не значило еще быть плѣнникомъ. Но теперь іудеи -- плѣнники безъ всякой надежды.
   Богъ обѣщалъ имъ, что хотя Онъ ихъ разсѣялъ по всѣмъ концамъ міра, но если они будутъ вѣрны своему закону, то Онъ соберетъ ихъ снова. Они очень вѣрны закону и остаются подавленными...
   

V.

   Если-бы іудеи были обращены Іисусомъ Христомъ, то мы имѣли-бы въ нихъ не болѣе, какъ подозрительныхъ свидѣтелей; а еслибы они были истреблены, то мы вовсе не имѣли-бы свидѣтелей.

-----

   Іудеи отказываются отъ Мессіи, но не всѣ: святые Его принимаютъ, а чувственные люди нѣтъ. А это не только не противорѣчитъ Его славѣ, но напротивъ, завершаетъ ее, такъ какъ основаніе, которое они имѣли для отказа, и притомъ единственное, которое находится во всѣхъ ихъ книгахъ, въ Талмудѣ и у раввиновъ, состоитъ въ томъ, что Іисусъ Христосъ не покорилъ на роды вооруженною рукою. Неужели имъ больше нечего сказать? "Іисусъ Христосъ, говорятъ они, былъ умерщвленъ, Онъ не устоялъ, не покорилъ язычниковъ своею силою, не далъ намъ ихъ добычи, не даетъ намъ богатствъ". Только-то? Но вѣдь за это самое Онъ и достоинъ любви. Мнѣ-бы не хотѣлось видѣть Его такимъ, какимъ они Его воображаютъ себѣ. Очевидно, что только жизнь Его помѣшала имъ принять Его, и. вотъ въ силу этого отказа они оказываются безупречными свидѣтелями и, что еще важнѣе, въ этомъ отказѣ они исполняютъ пророчества.
   

VI.

   Какъ пріятно видѣть очами вѣры, какъ Дарій и Киръ, Александръ, римляне, Помпей и Иродъ, всѣ дѣйствовали, сами того не зная, во славу Евангелія!
   

VII.

   Языческая религія -- безъ основы. Магометанская религія имѣетъ въ основѣ Алкоранъ и Магомета. Но предсказанъ-ли быль этотъ пророкъ, который долженъ былъ быть предметомъ самаго горячаго ожиданія для міра? Какіе онъ имѣетъ признаки, которыхъ не было бы во всякомъ человѣкѣ, пожелавшемъ назваться пророкомъ? Какія чудеса онъ сотворилъ, по его собственнымъ словамъ? Какой тайнѣ онъ научилъ, даже если основываться на оставленномъ имъ преданіи? Какой нравственности научилъ, какому блаженству?
   На іудейскую религію, въ преданіи, сохраненномъ въ священныхъ книгахъ, и въ преданіи народномъ, нужно смотрѣть не съ одинаковой точки зрѣнія. Мораль и ученіе о блаженствѣ смѣшны въ народномъ преданіи, но достойны удивленія въ преданіи, сохраненномъ святыми мужами. Основаніе послѣдняго удивительно: это самая древняя въ мірѣ книга и самая подлинная. Между тѣмъ, какъ Магометъ, чтобы сохранить навсегда свою книгу, запретилъ ее читать, Моисей съ тою-же цѣлью приказалъ всему міру читать ее.
   Наша религія столь божественна, что другая божественная религія есть только ея основа.

-----

   Магометъ не имѣетъ за собою авторитета. Ему нужны были бы самыя мощныя основанія для его ученія, которыя держались-бы только своею собственною силою. А онъ что говоритъ? Говоритъ, что ему нужно вѣрить.
   

VIII.

   Положимъ, два лица разсказываютъ какія-нибудь глупыя сказки; но разсказъ одного, опытнаго въ пріемахъ кабалистики, имѣетъ двоякій смыслъ, а разсказъ другого только одинъ смыслъ. Если кто, не будучи посвященнымъ въ секретъ, станетъ слушать разсказы обоихъ этихъ лицъ, то составитъ о нихъ одинаковое сужденіе. Но если потомъ, въ продолженіе разсказовъ, окажется, что одинъ говоритъ нѣчто высокое и божественное, а другой вздорное и пошлое, то слушатель сдѣлаетъ заключеніе, что первый раньше говорилъ, облекши разсказы въ таинственную форму, а не второй: первый, значитъ, ясно покажетъ, что онъ неспособенъ на такія глупости и можетъ подъ внѣшней формой скрывать таинственный смыслъ, а второй.-- что онъ неспособенъ повѣдать тайны, а способенъ на глупости.
   

IX.

   Я хочу, чтобы объ ученіи Магомета судили не по тому, что въ немъ есть темнаго и что можно выдавать за таинственное по смыслу, а по тому, что въ немъ есть яснаго, напр. рай и др. Съ этой послѣдней стороны оно нелѣпо. А такъ какъ, что ясно, то смѣшно въ немъ, слѣд. и несправедливо принимать его темныя мѣста за тайну. Не то-же мы видимъ въ Св. Писаніи. Положимъ, въ немъ есть темныя мѣста, столь-же странныя, какъ и у Магомета; но за то есть удивительно ясныя мѣста, есть воочію исполнившіяся пророчества. Итакъ, партіи неравны. Нельзя сравнивать и смѣшивать вещи, которыя походятъ другъ на друга не по ясности, а по темнотѣ: только благодаря ясности другихъ мѣстъ, мы почитаемъ темныя мѣста.

-----

   Алкоранъ не болѣе принадлежитъ Магомету, чѣмъ Евангеліе св. Матѳею; послѣднее цитировалось многими авторами изъ вѣка въ вѣкъ. Даже враги, Цельзъ и Порфирій, не отвергали его.
   Алкоранъ говоритъ, что св. Матѳей былъ добродѣтельнымъ человѣкомъ. Итакъ, Магометъ былъ лживымъ пророкомъ, такъ какъ онъ дѣлалъ одно изъ двухъ: или называлъ добродѣтельными злыхъ людей, или не соглашался съ добродѣтельными людьми въ томъ, что они говорили объ Іисусѣ Христѣ.
   

X.

   Всякій человѣкъ можетъ сдѣлать то, что дѣлалъ Магометъ, ибо онъ не дѣлалъ чудесъ и не былъ предсказанъ. Но ни одинъ человѣкъ не можетъ сдѣлать того, что дѣлалъ Іисусъ Христосъ.
   Магометъ не былъ предсказанъ, Христосъ былъ предсказанъ. Магометъ распространялъ вѣру убивая, послѣдователи Христа были убиваемы. Магометъ запрещалъ читать, апостолы предписывали читать. Однимъ словомъ, образъ дѣйствій Магомета и Христа столь противоположенъ, что Магометъ имѣлъ цѣлью добиться въ жизни успѣха, какъ человѣкъ, а Іисусъ Христосъ рѣшилъ погибнуть, какъ человѣкъ. Поэтому вмѣсто того, чтобы выводить заключеніе, что коль скоро Магометъ добился успѣха, и Іисусъ Христосъ могъ бы добиться успѣха въ жизни, нужно сдѣлать обратный выводъ, а именно, что коль скоро Магометъ добился успѣха, то Іисусъ Христосъ долженъ былъ погибнуть.
   

ГЛАВА XXI.
Богъ не скрываетъ и не открываетъ Себя всецѣло. Мессію могли узнать добрые и не могли злые. Истинность христіанской религіи можно узнать даже изъ ея темныхъ для пониманія истинъ.

I.

   Богъ хотѣлъ искупить людей и открыть путь къ спасенію для тѣхъ, которые искали Его Но люди являются столь недостойными, что Богъ справедливо отказываетъ нѣкоторымъ за ихъ ожесточеніе въ томъ, что даруетъ другимъ по своему милосердію, а не какъ обязательное вознагражденіе. Если бы Онъ хотѣлъ преодолѣть упорство наиболѣе загрубѣлыхъ, то Онъ могъ бы это сдѣлать, открывая Себя имъ столь ясно, чтобы они не могли сомнѣваться въ Его существованіи, какъ напр. Онъ явится въ послѣдній день съ такимъ блескомъ молній, съ такими переворотами во всей природѣ, что мертвые воскреснутъ и самые слѣпые Его увидятъ.
   Но не въ такомъ видѣ Онъ хотѣлъ явиться при своемъ кроткомъ пришествіи, потому что, разъ столько людей оказывались недостойными Его милости, Онъ желалъ оставить ихъ лишенными блага, котораго они не желали. Поэтому не было нужды, чтобы Онъ явился въ явно божественномъ видѣ и безусловно способнымъ убѣдить всѣхъ людей; но, съ другой стороны, Ему не было нужды прійти столь тайно, чтобы Его не могли узнать тѣ, которые искренно искали Его. Онъ хотѣлъ явиться совершенно доступнымъ познанію для послѣднихъ; и такимъ образомъ, желая явиться прямо тѣмъ, которые ищутъ Его всѣмъ своимъ сердцемъ, и скрыто для тѣхъ, которые избѣгаютъ Его всѣмъ своимъ сердцемъ, Онъ уменьшилъ возможность познать Себя, такъ что далъ такіе признаки, которые очевидны для тѣхъ, кто ищетъ Его, и темны для тѣхъ, кто не ищетъ Его. Тутъ довольно свѣту для тѣхъ, которые только и думаютъ, какъ бы увидѣть Его, и довольно темноты для тѣхъ, которые имѣютъ противоположное настроеніе: довольно свѣту, чтобы освѣтить избранныхъ, и довольно темноты, чтобы ихъ сдѣлать смиренными; довольно темноты, чтобы ослѣ, пить отверженныхъ, и довольно свѣту, чтобы осудить ихъ и сдѣлать недостойными прощенія.
   

II.

   Если бы міръ существовалъ для того, чтобы научить человѣка познанію Бога, то Божество сіяло бы со всѣхъ сторонъ неопровержимымъ образомъ; но такъ какъ міръ существуетъ только благодаря Іисусу Христу и для Іисуса Христа, чтобы научить людей познать ихъ испорченность и искупленіе ихъ Христомъ, то всюду видны ясно доказательства обѣихъ этихъ истинъ. Что является въ мірѣ, то не носитъ въ себѣ признаковъ ни полнаго исключенія, ни совершенно яснаго присутствія Божества, но указываетъ на присутствіе Бога, который скрытъ: все носитъ подобный характеръ.
   Если бы Бога никогда не являлось, то это вѣчное лишеніе имѣло бы двоякій смыслъ: могло бы объясняться отсутствіемъ всякаго Божества или тѣмъ, что люди недостойны Его познать. Но то обстоятельство, что Онъ является иногда, а не всегда, уничтожаетъ двусмысленность положенія. Если Онъ явился разъ, Онъ, значитъ, всегда есть; такимъ образомъ, можно прійти только къ одному заключенію, что Богъ есть и что люди недостойны Его.
   

III.

   Богъ хочетъ лучше расположить къ вѣрѣ волю, чѣмъ умъ. Совершенная ясность служила бы уму и вредила бы волѣ. Богъ хочетъ унизить гордость.
   Если бы не было вовсе неясности, человѣкъ не чувствовалъ бы своей испорченности; если бы не было вовсе ясности, человѣкъ не надѣялся бы на средство избавиться отъ испорченности. Такимъ образомъ, не только справедливо, но и полезно для насъ, что Богъ частью скрытъ, частью открытъ, потому что для человѣка одинаково опасно знать Бога, не сознавая своего ничтожества, и сознавать свое ничтожество, не зная Бога.
   

IV.

   Правда, что все учитъ человѣка, въ какомъ онъ состояніи, но нужно хорошо понять этотъ фактъ, ибо не правда, что все открываетъ Бога, не правда и то, что все скрываетъ Бога. Правда въ обоихъ положеніяхъ: Онъ скрывается для тѣхъ, которые искушаютъ Его, и открывается для тѣхъ, которые ищутъ Его. потому что люди всѣ въ совокупности недостойны Бога и способны познать Его,-- недостойны вслѣдствіе испорченности, а способны въ силу своей первоначальной природы.
   

V.

   Нѣтъ ничего на землѣ, что не указывало бы или на ничтожество человѣка, или на милосердіе Божіе, на безпомощность человѣка безъ Бога, или на могущество человѣка съ Богомъ.
   Вся вселенная даетъ понять человѣку или то, что онъ испорченъ, или то, что онъ искупленъ; все указываетъ ему на его величіе или на его ничтожество. Оставленіе человѣка Богомъ видно на язычникахъ, покровительство Божіе видно на іудеяхъ.
   

VI.

   Все служитъ въ пользу для избранныхъ, даже темныя мѣста св. Писанія, ибо избранные почитаютъ ихъ въ силу божественной ясности другихъ мѣстъ. Все служитъ во вредъ для нечестивыхъ, даже ясность; ибо они поносятъ ясность, опираясь ла темноту иныхъ мѣстъ, которыхъ они не понимаютъ.
   

VII.

   Если-бы Іисусъ Христосъ пришелъ только для того, чтобы освѣтить, то все св. Писаніе и всѣ событія клонились бы къ этой цѣли и очень легко было бы убѣдить невѣрующихъ. Съ другой стороны, если-бы Іисусъ Христосъ пришелъ съ единственною цѣлью ослѣпить, то вся Его земная жизнь была-бы непонятна и мы не имѣли-бы никакого средства убѣдить невѣрующихъ Но такъ какъ Онъ пришелъ, чтобы быть "освѣщеніемъ" и "скалою соблазна", какъ говоритъ Исаія, то мы не можемъ убѣдить невѣрующихъ и они не могутъ насъ убѣдить; но этимъ самымъ мы ихъ и убѣждаемъ, говоря, что жизнь Христа не есть исключительное доказательство ни того, ни другого положенія.
   Іисусъ Христосъ пришелъ ослѣпить тѣхъ, которые видѣли ясно, и дать зрѣніе слѣпымъ, исцѣлить больныхъ и предоставить умирать тѣмъ, которые себя считали святыми, призвать къ раскаянію и оправдать грѣшниковъ и оставить въ грѣхахъ мнимыхъ праведниковъ, обогатить нуждающихся и сдѣлать бѣдными богатыхъ.
   Говорятъ-ли пророки объ Іисусѣ Христѣ, что Онъ будетъ очевиднымъ образомъ Богомъ? Нѣтъ. Они говорятъ, что Онъ -- Богъ, воистину скрытый, что Его не признаютъ, что о Немъ подумаютъ, что это не Онъ, что Онъ будетъ камнемъ преткновенія, о который многіе споткнутся и т. п. Пусть-же не упрекаютъ насъ послѣ этого въ недостаткѣ ясности: вѣдь мы сами признаемся въ этомъ.
   "Но, говорятъ намъ, у васъ есть темныя мѣста". Безъ этого они будто-бы не упрямились-бы признать Іисуса Христа. Пророкъ прямо сказалъ: "Огрубѣло сердце народа сего"... (Ис. VI, 10).

------

   Чтобы сдѣлать Мессію доступнымъ познанію для добрыхъ и недоступнымъ для злыхъ, Богъ такъ именно и предсказывалъ о немъ. Если-бы способъ пришествія Мессіи былъ предсказанъ ясно, то нигдѣ не было-бы никакой темноты даже для злыхъ. Если-бы время пришествія было предсказано темно, то темнота существовала-бы и для добрыхъ, ибо доброта ихъ сердца не дала-бы еще имъ средствъ понять, что, напр., буква "мемъ" закрытое означаетъ 600 лѣтъ. А на самомъ дѣлѣ время было предсказано ясно, а способъ пришествія -- въ образахъ.
   При такомъ положеніи дѣла, злые, принимая обѣщанныя блага за матеріальныя, заблуждаются, несмотря на то, что время было предсказано ясно, а добрые не заблуждаются, ибо разумѣніе обѣщанныхъ благъ зависитъ отъ сердца, которое называетъ благомъ то, что оно любитъ; но пониманіе обѣщаннаго времени не зависитъ отъ сердца; такимъ образомъ ясное предсказаніе о времени и темное о благахъ обмануло только однихъ злыхъ.
   

VIII.

   Какъ объяснить пришествіе Мессіи: вѣдь скипетръ долженъ былъ вѣчно быть у Іуды, а съ пришествіемъ Мессіи, скипетръ долженъ былъ быть отнятъ у Іуды?
   Ничего нельзя было сдѣлать лучше этого, чтобы іудеи видя не видѣли и слыша не слышали.
   

IX.

   Генеалогія Іисуса Христа въ ветхомъ завѣтѣ переплетена съ столькими посторонними вещами, что ее нельзя и разобрать Если-бы Моисей просто составилъ списокъ предковъ Іисуса Христа, то это было-бы слишкомъ очевидно. Если бы онъ не намѣтилъ генеалогіи Іисуса Христа, то это было-бы недостаточно очевидно. Но кто разсмотритъ ближе, тотъ увидитъ, что генеалогія Іисуса Христа ясно отмѣчена именами Ѳамари, Руѳи и т. д.
   

X.

   Итакъ, познайте истину религіи даже въ самой неясности религіи, въ недостаткѣ освѣщенія ея для насъ, въ нашемъ равнодушіи къ ея познанію.

-----

   Іисусъ Христосъ не говоритъ, что Онъ не изъ Назарета, что Онъ не сынъ Іосифа, чтобы оставить злыхъ въ ихъ ослѣпленіи.
   

XI.

   Какъ Іисусъ Христосъ оставался неизвѣстнымъ между людьми, такъ Его истина остается межіу обыденными мыслями безъ внѣшняго отличія, такъ Евхаристія не отличается по внѣшности отъ обыкновеннаго хлѣба.

-----

   Если милосердіе Божіе столь велико, что Онъ просвѣщаетъ насъ ко спасенію, даже когда скрытъ отъ насъ, то какого свѣта мы должны ожидать, если бы Онъ открылъ Себя?

-----

   Тотъ ничего не понимаетъ въ дѣлахъ Бога, кто не принимаетъ за правило, что Онъ однихъ хотѣлъ ослѣпить, а другихъ просвѣтить.
   

ГЛАВА XXII.
Человѣкъ можетъ познать Бога и самого себя только черезъ Іисуса Христа. Таинственное приготовленіе Іисуса Христа къ смерти.

I.

   Первая часть: Ничтожество человѣка безъ Бога.
   Вторая часть: Счастье человѣка съ Богомъ.
   Другими словами -- первая часть: Природа испорчена (основываться на самой природѣ).
   Вторая часть: Есть Возстановитель (основываться на св. Писаніи).
   Въ предисловіи ко второй части -- сказать о тѣхъ, которые занимались этимъ вопросомъ.

-----

   Я удивляюсь съ какою смѣлостью эти люди начинаютъ говорить о Богѣ, обращаясь съ рѣчью къ нечестивымъ. Они уже въ первой главѣ доказываютъ существованіе Божества дѣлами природы. Я не удивлялся-бы ихъ замыслу, если-бы они обращали свою рѣчь къ вѣрующимъ, ибо несомнѣнно, что имѣющіе живую вѣру въ сердцѣ постоянно видитъ, что все, что только существуетъ, есть дѣло Бога, которому они поклоняются. Но что касается тѣхъ, въ которыхъ этотъ свѣтъ угасъ и въ которыхъ доказывающіе существованіе Бога съ помощью природы хотятъ вновь засвѣтить его, то эти люди, лишенные вѣры и благодати, изслѣдуя своими умственными очами все, что они видятъ въ природѣ, которая должна-бы привести къ познанію Бога, найдутъ въ ней только неясность и мракъ. Говорить имъ, что ихъ зрѣнію доступна только самая малая часть вещей, ихъ окружающихъ, что они увидятъ Бога прямо, представить имъ, вмѣсто всякаго доказательства этого великаго и важнаго предмета, ходъ луны и планетъ, на этомъ и закончить свои доводы, это значитъ дать имъ поводъ думать, что доказательства въ пользу нашей религіи очень слабы, и я убѣжденъ и знаю по опыту, что такой способъ дѣйствія скорѣе всего способенъ внушить имъ презрѣніе.
   Не такъ поступаетъ въ этомъ случаѣ св. Писаніе, которое лучше знаетъ все, что относится къ Богу. Оно, напротивъ, говоритъ, что Богъ есть Богъ скрытый, что, со времени исканія человѣческой природы, Онъ оставилъ людей въ ослѣпленіи, изъ котораго они могутъ выйти только съ помощью Іисуса Христа, внѣ котораго невозможно никакое общеніе съ Богомъ: "И Отца не знаетъ никто, кромѣ Сына, и кому Сынъ хочетъ открыть" {Матѳ. XI, 27.}.
   Это и имѣетъ въ виду св. Писаніе, когда въ столькихъ мѣстахъ говоритъ, что ищущіе Бога находятъ Его. Не объ этомъ свѣтѣ употребляется выраженіе: "какъ свѣтъ полуденный". Не говорятъ намъ, что кто ищетъ свѣта въ полдень или воды въ морѣ, тотъ найдетъ. Такимъ образомъ, необходимо выходитъ, что очевидность Бога въ природѣ не такова. Св. Писаніе говоритъ намъ: Богъ христіанъ не есть просто творецъ геометрическихъ истинъ и порядка элементовъ. Это взглядъ язычниковъ и эпикурейцевъ. Бога не такъ только нужно понимать, что Онъ проявляетъ Свое провидѣніе въ жизни и благоустройствѣ людей, чтобы дать прожить рядъ счастливыхъ лѣтъ тѣмъ, которые поклоняются Ему. Это взглядъ іудеевъ. Богъ Авраама, Исаака и Іакова, Богъ христіанъ есть Богъ любви и утѣшенія, это Богъ, наполняющій душу и сердце, которыми Онъ владѣетъ, это Богъ, который заставляетъ внутренно чувствовать ничтожество и Его безконечное милосердіе, который соединяется съ людьми въ глубинѣ ихъ души, наполняетъ ее смиреніемъ, радостью, упованіемъ, любовью, дѣлаетъ людей неспособными для иной цѣли, кромѣ вѣры въ Него.
   Богъ христіанъ есть Богъ, дающій душѣ чувствовать, что Онъ ея единственное благо, что весь покой ея заключается въ Немъ, что для нея одна радость -- любить Его. Онъ въ то-же время заставляетъ и гнушаться препятствій, которыя ее удерживаютъ и мѣшаютъ любить Бога всѣми силами. Самолюбіе и похоть, останавливающія ее, Ему невыносимы. Это Богъ, который даетъ ей чувствовать, что она имѣетъ въ своей основѣ самолюбіе, которое ее губитъ, и что Онъ одинъ можетъ ее исцѣлить.
   Познаніе Бога безъ сознанія своего ничтожества ведетъ къ гордости. Сознаніе своего ничтожества безъ познанія Бога ведетъ къ отчаянію. Познаніе Іисуса Христа даетъ средній выходъ, по тому что мы находимъ и Бога, и свое ничтожество.
   Всѣ, кто ищетъ Бога помимо Іисуса Христа и останавливается на природѣ, или не находятъ никакого отвѣта, который ихъ удовлетворялъ-бы, или доходятъ до того, что создаютъ себѣ способъ познавать Бога и служить Ему безъ посредника, а вслѣдствіе этого, впадаютъ или въ атеизмъ, или въ деизмъ -- двѣ вещи, которыхъ христіанская религія чуждается почти одинаково.
   Мы познаемъ Бога только черезъ Іисуса Христа. Безъ этого посредника у насъ отнято всякое общеніе съ Богомъ. У всѣхъ, кто имѣлъ претензію познать Бога и доказать Его бытіе безъ помощи Іисуса Христа, были только слабыя доказательства. А въ пользу Іисуса Христа мы имѣемъ прочныя и ощутительныя доказательства-пророчества. Разъ эти пророчества исполнились, разъ доказана исполненіемъ ихъ истинность, это служитъ признакомъ несомнѣнности этихъ истинъ, а слѣдовательно доказательствомъ божественности Іисуса Христа. Итакъ, въ Немъ и съ помощью Его мы познаемъ Бога. А помимо этого, помимо св. Писанія и первороднаго грѣха, помимо необходимаго посредника, обѣщаннаго и пришедшаго, нельзя доказать рѣшительно существованія Бога, нельзя ни дать настоящаго вѣроученія, ни научить хорошей нравственности. Но съ помощью Іисуса Христа и въ Іисусѣ Христѣ доказывается существованіе Бога и люди научаются истинной нравственности и вѣрѣ. Итакъ, Іисусъ Христосъ есть истинный Богъ людей.
   Но мы познаемъ въ то-же время свое ничтожество, ибо этотъ Богъ есть Избавитель насъ отъ ничтожества. Такимъ образомъ, мы можемъ хорошо познать Бога, только сознавая свои беззаконія.
   Тѣ, которые познали Бога, не сознавши своего ничтожества, не Его прославляли, а сами себя превознесли. "Ибо когда міръ своею мудростью не позналъ Бога въ премудрости Божіей, то благоугодно было Богу юродствомъ проповѣди спасти вѣрующихъ" {Ап. Павла къ Кор. I, 21.}.
   Мы не только познаемъ Бога лишь съ помощью Іисуса Христа, но и самихъ себя познаемъ только съ помощью Іисуса Христа. Жизнь и смерть мы познаемъ только съ помощью Христа. Внѣ Іисуса Христа мы не можемъ знать, что такое наша жизнь и смерть, что такое Богъ, что такое мы сами.
   Безъ Св. Писанія, единственнымъ предметомъ котораго служитъ Іисусъ Христосъ, мы ничего не знаемъ и въ природѣ Бога, и въ нашей собственной природѣ видимъ только темноту.
   Безъ Іисуса Христа человѣкъ по необходимости былъ-бы въ порокѣ и ничтожествѣ; съ Іисусомъ Христомъ человѣкъ изъятъ изъ порока и ничтожества Въ Немъ вся наша добродѣтель и все наше блаженство. Внѣ Его есть только порокъ, ничтожество, заблужденія, мракъ, смерть, отчаяніе.
   Безъ Іисуса Христа міръ не существовалъ-бы, ибо онъ необходимо разрушился-бы или былъ-бы какъ адъ.
   

Таинственное приготовленіе Іисуса Христа къ смерти.

I.

   Іисусъ терпитъ при своемъ страданіи муки, причиняемыя Ему людьми, но въ предсмертной борьбѣ онъ терпитъ муки, которыя Самъ себѣ причиняетъ: Іисусъ "началъ ужасаться и тосковать". Это наказаніе не отъ человѣческой, а отъ всемогущей руки и, чтобы вынести его, нужно быть всемогущимъ.
   Іисусъ ищетъ какого-нибудь утѣшенія по крайней мѣрѣ въ своихъ трехъ болѣе любимыхъ друзьяхъ, но они спятъ. Онъ проситъ ихъ побыть немного съ нимъ, а они его оставляютъ съ полнымъ пренебреженіемъ, столь мало раздѣляя Его страданія, что не могутъ удержаться минуты отъ сна. Такимъ образомъ, Іисусъ былъ оставленъ одинъ на волю Божью.
   Іисусъ одинъ лишь на землѣ не только чувствуетъ и раздѣляетъ свою скорбь, но даже одинъ и знаетъ о ней: Небо и Онъ были единственными свидѣтелями ея.
   Іисусъ -- въ саду, но не въ такомъ саду прелестей, въ какомъ Адамъ погубилъ себя и весь родъ человѣческій: Онъ -- въ саду мученій, Онъ спасаетъ себя и весь родъ человѣческій.
   Онъ переноситъ эту скорбь и это одиночество среди ужасовъ ночи.
   Я думаю, что Іисусъ никогда не жаловался, кромѣ этого единственнаго раза; но въ этомъ случаѣ Онъ жалуется, какъ-будто бы Онъ не могъ сдержать своей чрезмѣрной горести: "Душа моя скорбитъ смертельно".
   Іисусъ ищетъ соучастія и облегченія со стороны людей. Это, мнѣ кажется, единственный разъ во всю Его жизнь. Но Онъ не получаетъ его, ибо ученики спятъ.
   Іисусъ будетъ въ предсмертной скорби до конца міра: не нужно спать въ это время.
   Іисусъ, среди этого общаго ослабленія, находя спящими учениковъ, которыхъ Онъ избралъ для бодрствованія съ Собою, досадуетъ на нихъ по причинѣ опасности, которой они подвергаютъ не Его, а самихъ себя, и предупреждаетъ ихъ заботиться объ ихъ собственномъ спасеніи и благѣ съ сердечною къ нимъ нѣжностью, въ то время, какъ они оказываются неблагодарными: Онъ ихъ предупреждаетъ, что духъ бодръ, а плоть немощна.
   Находя ихъ второй разъ спящими, такъ какъ ихъ не удержало отъ сна ни Его предостереженіе, ни ихъ собственная осторожность, Онъ выказываетъ столько доброты, что не будитъ ихъ и оставляетъ въ покоѣ.
   Іисусъ молится, будучи въ неизвѣстности относительно воли Отца, и боится смерти, но. узнавши волю Отца, Онъ идетъ впередъ на смерть: "Встаньте, пойдемъ! Вотъ приблизился предающій Меня".
   Іисусъ просилъ людей и не былъ услышанъ.
   Іисусъ, пока ученики Его спали, подвизался за ихъ спасеніе. Онъ то-же дѣлалъ по отношенію къ каждому изъ праведныхъ, пока они спали, какъ до ихъ рожденія, когда ихъ не было еще, такъ и среди грѣховной жизни по рожденіи.
   Онъ одинъ только разъ молится о томъ, чтобы Его миновала чаша, притомъ еще съ покорностью волѣ Божьей, и два раза, чтобы она пришла, если нужно.
   Іисусъ въ тоскѣ. Видя друзей своихъ заснувшими, а всѣхъ враговъ своихъ бодрствующими, Онъ предается всецѣло своему Отцу.
   Іисусъ видитъ въ Іудѣ не злобу къ Себѣ, а повелѣніе Бога, котораго Онъ любитъ... Онъ называетъ его другомъ.
   Іисусъ удаляется отъ своихъ учениковъ, чтобы предаться предсмертной скорби; нужно вырываться изъ среды своихъ близкихъ и интимныхъ друзей, чтобы подражать Ему.
   Іисусъ въ предсмертной борьбѣ и въ самомъ сильномъ страданіи: станемъ-же дольше молиться!
   

II.

   "Утѣшься! Ты Меня не искалъ-бы теперь, еслибы не нашелъ уже.
   Я думалъ о тебѣ во время своей предсмертной борьбы; я пролилъ капли крови за тебя.
   Думать, что ты самъ можешь зародить въ себѣ такое-то чувство, значитъ искушать Меня, а не себя испытывать: Я все дѣлаю, если что происходитъ въ тебѣ.
   Слѣдуй моимъ правиламъ: ты видишь, какъ хорошо я направилъ св. Дѣву и святыхъ, которые поручили Мнѣ себя.
   Отецъ любитъ все то. что Я дѣлаю.
   Неужели ты хочешь, чтобы Мнѣ стоило крови спасеніе человѣчества, а чтобы ты не проливалъ и слезъ?
   Обращеніе -- Мое дѣло. Не бойся и молись съ упованіемъ, какъ бы для Меня.
   Я присутствую для тебя своимъ словомъ въ Св. Писаніи, своимъ Духомъ и внушеніями въ церкви, силою въ священствѣ, молитвою въ вѣрующихъ.
   Врачи тебя не исцѣлятъ: ты все-таки умрешь наконецъ. Но Я исцѣляю и дѣлаю тѣло безсмертнымъ. Терпи цѣпи и тѣлесное рабство, я освобождаю тебя теперь только отъ духовнаго рабства.
   Я тебѣ болѣе близкій другъ, чѣмъ всякій другой, ибо я сдѣлалъ для тебя больше ихъ: они не стерпѣли-бы того, что я терплю за тебя, они не умерли-бы за тебя, когда ты оказался-бы невѣрнымъ и жестокимъ, а я все это дѣлалъ, готовъ дѣлать и дѣлаю для своихъ избранныхъ.
   Если-бы ты созналъ свои грѣхи, то ты палъ-бы духомъ".
   -- "Я падаю духомъ, Господи, ибо я вѣрю Тебѣ, какъ они тяжки".
   -- "Не падай! Ибо Я, указавши тебѣ грѣхи, могу и исцѣлить тебя отъ нихъ и то, что Я говорю тебѣ объ этомъ, есть знаменіе того, что Я хочу тебя исцѣлить. По мѣрѣ того, какъ ты станешь ихъ заглаживать, ты будешь ихъ сознавать и наконецъ тебѣ будетъ сказано: Смотри, какіе грѣхи тебѣ отпущены! Кайся-же въ своихъ скрытыхъ грѣхахъ и въ скрытой тяжести тѣхъ грѣховъ, которые ты знаешь!"
   -- "Господи! я все Тебѣ отдаю".
   -- "Я люблю тебя болѣе горячо, чѣмъ ты любилъ свои мерзости.
   Мнѣ пусть будетъ слава, а не тебѣ, червь и земля.
   Обратись къ твоему Владыкѣ, когда Мои собственныя слова служатъ для тебя поводомъ ко злу, тщеславію или суемудрію".
   

III.

   Я вижу въ себѣ пропасть гордости, суемудрія, похоти. Нѣтъ ничего общаго между мною и Богомъ, никакого отношенія къ вссправедному Іисусу Христу. А Его выдавали за грѣшника изъ-за меня, всѣ ваши бичи падали на Него, Онъ больше меня подвергался униженіямъ и не только не чуждается меня, но даже считаетъ себѣ за честь, если я иду къ нему за помощью.
   Онъ самъ себя исцѣлилъ, а тѣмъ болѣе исцѣлитъ меня. Свои раны я долженъ присоединить къ Его ранамъ и соединиться съ Нимъ; спасая Себя, Онъ спасетъ и меня.
   Но я не долженъ на будущее время увеличивать своими ранами Его ранъ.
   

IV.

   Утѣшьтесь: не отъ себя вы должны ждать исцѣленія. Напротивъ, вы должны ожидать, его, ничего не ожидая отъ самихъ себя.
   

V.

   На крестѣ Іисусъ Христосъ былъ мертвъ и видимъ, въ мѣстѣ погребенія Онъ былъ мертвъ и скрытъ.
   Погребали Іисуса Христа только святые люди.
   Іисусъ Христосъ не сдѣлалъ ни одного чуда въ мѣстѣ погребенія. Входили туда только святые. Тамъ Іисусъ Христосъ принимаетъ новую жизнь, а не на крестѣ. Это послѣдняя тайна страданія и искупленія.
   Іисусъ Христосъ не имѣлъ на землѣ, гдѣ главу преклонить, кромѣ мѣста погребенія.
   Его враги перестали Его преслѣдовать только въ мѣстѣ погребенія
   

VI.

   "Я часто говорю тебѣ и совѣтую, потому что твой Руководитель не можетъ непосредственно говорить съ тобою, а Я не хочу, чтобы ты оставался безъ руководителя. Можетъ быть, я буду имъ для тебя по Его порученію и такимъ образомъ Онъ будетъ руководить тобою, а ты не будешь видѣть Его. Ты не искалъ-бы меня, если-бы уже не обладалъ Мною. Поэтому не тревожься!"
   

VII.

   "Не сравнивай себя съ другими, а сравнивай со Мной. Если ты не находишь Меня въ тѣхъ, съ которыми сравниваешь себя, то, значитъ, ты сравниваешь себя съ гнуснымъ человѣкомъ. Если же находишь Меня, то сравнивай. Но что ты станешь сравнивать? Себя-ли или Меня въ тебѣ? Если себя, то ты сравниваешь гнуснаго человѣка. Если Меня, то, значитъ, Меня ты сравниваешь со Мною-же. Я Богъ во всемъ".
   

VIII.

   Мнѣ кажется, что Іисусъ Христосъ послѣ Своего воскресенія позволялъ коснуться только своихъ ранъ: "Не прикасайся ко Мнѣ!" Намъ нужно соединяться съ Нимъ только въ Его страданіяхъ.
   

IX.

   Въ Канѣ Онъ предоставилъ сообщаться съ Собою, какъ съ смертнымъ, ученикамъ, шедшимъ въ Эммаусъ,-- какъ съ воскресшимъ, во всей церкви,-- какъ съ восшедшимъ на небо.
   

X.

   "Молитесь, чтобы не впасть въ искушеніе". Опасно подвергаться искушенію. Если кто подвергается искушенію, то потому, что не молится. "И ты нѣкогда обратившись утверди братьевъ твоихъ" (говорилъ Христосъ Петру). Но прежде, чѣмъ это случилось, "Господь обратившись взглянулъ на Петра" {Лука, гл. XXII.}.
   Ап. Петръ проситъ позволенія ударить Малха и ударяетъ, прежде чѣмъ услышалъ отвѣтъ. Іисусъ Христосъ отвѣчаетъ уже послѣ.
   

XI.

   Іисусъ Христосъ не хотѣлъ быть убитымъ безъ формальнаго суда, ибо гораздо позорнѣе умереть по приговору суда, чѣмъ вслѣдствіе несправедливаго возмущенія.
   

XII.

   Ложный судъ Пилата имѣетъ результатомъ только страданія Іисуса Христа, ибо Пилатъ велитъ Его бичевать послѣ своего ложнаго суда, а потомъ умертвить, вмѣсто того, чтобы умертвить съ перваго же разу. Такъ поступаютъ и ложные праведники. Чтобы угодить міру и вмѣстѣ съ тѣмъ показать, что они совершенно преданы Іисусу Христу, они дѣлаютъ и добрыя, и злыя дѣла, ибо они стыдятся Христа. А наконецъ, среди наибольшихъ искушеній и случайностей, они Его убиваютъ.
   

ГЛАВА XXIII.
О чудесахъ.

   Чудо -- это дѣйствіе, которое превышаетъ естественную силу способовъ, при немъ употребляющихся; и не-чудо -- это дѣйствіе, которое не превышаетъ естественной силы употребляемыхъ при этомъ способовъ. Такимъ образомъ, кто исцѣляетъ вмѣшательствомъ діавола, тотъ не творитъ чуда, ибо это не превышаетъ силы діавола.
   Чудеса тѣмъ, что Богъ совершаетъ надъ тѣлами, доказываютъ ту власть, которую Онъ имѣетъ надъ сердцами.
   

I.

   По чудесамъ различается то или иное религіозное ученіе; съ другой стороны, и ученіе дѣлаетъ различіе между чудесами. Есть ложныя и истинныя чудеса. Нуженъ какой-нибудь признакъ, чтобы ихъ различать, а иначе они безполезны. А они не безполезны,-- напротивъ, они служатъ основой. Правило различать чудеса должно быть такого рода, чтобы оно не разрушало доказательствъ истины, которыя получаются отъ истинныхъ чудесъ, такъ какъ это главная цѣль чудесъ. Моисей далъ два такихъ признака: если предсказаніе не исполняется (Въ XVIII, 22), и если пророки чудесами вводятъ въ идолопоклонство, то чудеса ложны; Іисусъ Христосъ далъ еще одинъ.
   Если ученіе направляетъ чудеса, то они безполезны для этого ученія. Если же чудеса даютъ направленіе ученію, то можно ли ими убѣдить въ ученіи во всемъ его составѣ? Нѣтъ, это не удастся.
   ... Въ ветхомъ завѣтѣ чудеса ложны, когда ими хотятъ отвратить отъ Бога. Въ новомъ завѣтѣ они ложны, если ими отвращаютъ отъ Іисуса Христа. Вотъ случаи, когда можно не вѣрить чудесамъ. Другихъ исключеній не зачѣмъ придумывать.
   Слѣдуетъ-ли отсюда, что іудеи имѣли право исключать всѣхъ пророковъ, приходившихъ къ нимъ? Нѣтъ. Они грѣшили бы, не исключая тѣхъ, которые отрицали Бога, но грѣшили бы также, если-бы исключали тѣхъ, которые не отрицали Бога.
   Итакъ, прежде всего, видя чудо, нужно или покориться, или имѣть чудесныя доказательства противъ ложнаго. Нужно смотрѣть, не отрицаютъ-ли творящіе чудеса Бога, Іисуса Христа или церковь. Если бы не было ложныхъ чудесъ, то была бы полная несомнѣнность. Если бы не было правила, какъ различать чудеса, то они были-бы безполезны и не было-бы основанія имъ вѣрить. А на самомъ дѣлѣ, нѣтъ для человѣка полной несомнѣнности, но есть основанія вѣрить.

-----

   "Чудо, говорятъ иные, подкрѣпило-бы мою увѣренность". Говорятъ это, не видя чуда. Основанія, видныя издали повидимому, ограничиваютъ наше зрѣніе, но стоитъ подойти къ нимъ ближе, и мы начинаемъ видѣть еще дальше. Ничто не можетъ остановить легкости движенія нашего ума. Нѣтъ правила, говорятъ, безъ исключенія, нѣтъ истины столь всеобщей, чтобы съ какой-нибудь стороны она не была неполной истиной. А достаточно того, что она не абсолютно всеобща, чтобы имѣть намъ поводъ подводить подъ исключеніе именно настоящій случай и говорить: Это не всегда истинно; значитъ, есть случай, гдѣ оно не истинно. Остается только показать, что данный случай и есть именно такой; и развѣ только очень неловкій или очень неудачный не найдетъ средствъ къ такому выводу.
   

II.

   Всякая религія ложна, если не учитъ поклоняться Богу, какъ началу всѣхъ вещей, и если въ своемъ нравственномъ ученіи не проповѣдуетъ любви къ одному только Богу, какъ причинѣ всѣхъ вещей....

-----

   Іудеи имѣли ученіе о Богѣ, какъ мы имѣемъ объ Іисусѣ Христѣ, и притомъ опиравшееся на чудеса; имъ было запрещено вѣрить всякимъ чудотворамъ и, даже болѣе того, приказано было обращаться въ такихъ случаяхъ къ первосвященникамъ и держаться ихъ. Такимъ образомъ, они имѣли по отношенію къ пророкамъ всѣ тѣ основанія, которыя мы имѣемъ для отказа вѣрить чудотворцамъ. А между тѣмъ они были очень виновны въ томъ, что отказавшись вѣрить пророкамъ, по причинѣ ихъ чудесъ, отказались и отъ Іисуса Христа. Если-бы они не видѣли вовсе чудесъ, они не были-бы виновны. "Если-бы Я не сотворилъ между нами дѣлъ, какихъ никто другой не дѣлалъ, то не имѣли-бы грѣха" {Іоанн. XV, 24.}. Итакъ, все вѣрованіе основано на чудесахъ.

-----

   Доказательства, которыя Іисусъ Христосъ и апостолы извлекаютъ изъ св. Писанія, не совсѣмъ убѣдительны. Ибо они ссылаются только на то, что Моисей говорилъ, что придетъ пророкъ, но они не доказываютъ этимъ, что это онъ самый и есть, а въ этомъ-то и заключался весь вопросъ. Итакъ, въ этихъ мѣстахъ показывается только, что въ данномъ случаѣ нѣтъ противорѣчія съ св. Писаніемъ, а не показывается того, что въ данномъ случаѣ полное согласіе. А если нѣтъ противорѣчія, то этого и достаточно, коль скоро есть чудеса.
   

III.

   Іисусъ Христосъ говоритъ, что св. Писаніе свидѣтельствуетъ о Немъ, но не показываетъ, въ чемъ.
   Даже пророчества не могли доказать истинности Іисуса Христа, пока Онъ былъ живъ. Такимъ образомъ, люди не были-бы виновны, что не вѣрили въ Него до Его смерти, если-бы не было достаточно чудесъ, безъ всякаго особаго ученія о Немъ св. Писанія. Тѣ, которые не вѣрили въ Него еще при жизни, были грѣшниками, какъ Онъ самъ говорилъ объ этомъ, и притомъ незаслуживающими прощенія. Значитъ, было какое-то доказательство, которому они противились. А такимъ доказательствомъ были только чудеса. Итакъ чудесъ достаточно, если ученіе имъ не противорѣчитъ, и въ нихъ должно вѣрить
   Іисусъ Христосъ доказывалъ, что Онъ -- Мессія, не свѣряя свое ученіе съ св. Писаніемъ и пророчествами, а чудесами. Онъ доказываетъ, что Онъ отпускаетъ грѣхи, тоже съ помощью чуда.
   Никодимъ, благодаря чудесамъ, призналъ, что Его ученіе -- Божіе: "Равви! мы знаемъ, что Ты учитель, пришедшій отъ Бога; ибо такихъ чудесъ, какія Ты творишь, никто не можетъ творить, если не будетъ съ нимъ Богъ". Онъ не о чудесахъ судитъ по ученію, а по чудесамъ объ ученіи.
   Между Богомъ и людьми -- взаимная обязанность "Что еще надлежало бы сдѣлать для виноградника Моего?" спрашиваетъ Богъ. "Какъ Я помыслилъ, такъ и будетъ; какъ Я опредѣлилъ, такъ и состоится". (Ис. V и XIV).
   Долгъ людей передъ Богомъ -- принимать вѣру, которую Онъ имъ посылаетъ. А Богъ долженъ не вводить людей въ заблужденіе. Они впали бы въ заблужденіе, если-бы такіе чудотворцы провозглашали ученіе, которое съ перваго вида не казалось-бы ложнымъ при обыкновенномъ людскомъ пониманіи, и если бы величайшій Творецъ чудесъ не предупредилъ бы уже раньше, что такимъ ложнымъ чудотворцамъ нельзя вѣрить. Такимъ образомъ, если бы въ церкви произошло раздѣленіе и, напр., аріяне, которые, какъ и католики, утверждали, что опираются на св. Писаніе, стали творить чудеса, а католики нѣтъ, то люди введены были бы въ заблужденіе. Ибо подобно тому, какъ человѣкъ, провозвѣщающій намъ тайны Божіи, не заслуживаетъ еще того, чтобы ему вѣрили, опираясь на его частный авторитетъ,-- изъ-за этого-то и сомнѣваются нечестивые,--точно такъ-же, если человѣкъ, въ доказательство сообщенія своего съ Богомъ, воскрешаетъ мертвыхъ, предсказываетъ будущее, переходитъ моря, исцѣляетъ болѣзни, то нѣтъ такого нечестивца, который не сдался бы на такія доказательства, а невѣріе Фараона и фарисеевъ есть результатъ неестественнаго огрубѣнія. Итакъ, когда мы видимъ чудеса и не подозрительное ученіе -- то и другое на одной сторонѣ, то мы безъ труда вѣримъ. Но когда мы видимъ чудеса и подозрительное ученіе на одной и той-же сторонѣ, то нужно смотрѣть, которая изъ этихъ вещей яснѣе всего. Іисусъ Христосъ именно внушалъ подозрѣніе іудеямъ ученіемъ Своимъ.

-----

   Большая разница искушать и вводить въ заблужденіе. Богъ искушаетъ, но не вводитъ въ заблужденіе. Искушать значитъ доставлять такіе случаи, когда человѣкъ, не будучи подавленъ необходимостью, если не любитъ Бога, то сдѣлаетъ то-то. Вводить въ заблужденіе значитъ ставить человѣка въ необходимость ложно заключать и слѣдовать лжи.

-----

   Въ силу указанной обязанности Божіей, невозможно, чтобы какой-нибудь человѣкъ, скрывая дурныя стороны своего ученія и обнаруживая только хорошую и называя себя согласнымъ съ Богомъ и церковью, творилъ чудеса, съ цѣлью незамѣтно распространять свое ложное и ловкое ученіе. Еще менѣе возможно, чтобы Богъ, знающій сердца, творилъ чудеса во вниманіе къ такому человѣку.
   

IV.

   Большая разница не признавать Іисуса Христа и только называться послѣдователемъ Его, или притворяться, что признаешь Его. Одни, положимъ, могутъ совершать чудеса, другіе нѣтъ; относительно однихъ очевидно, что они противорѣчатъ истинѣ, относительно другихъ -- нѣтъ; такимъ образомъ, чудеса могутъ быть очевиднѣе ученія {Это темное мѣсто объясняютъ такъ: громко заявляющимъ о своемъ невѣріи Богъ можетъ дать силу творить чудеса, ибо они не могутъ обмануть вѣрующихъ -- нелѣпость ихъ ученія очевиднѣе чудесъ ихъ. Но тѣ, ученіе которыхъ двусмысленно и въ сущности лживо, своими чудесами могли бы обольстить вѣрующихъ, такъ какъ ихъ чудеса могли-бы быть очевиднѣе ихъ ученія; поэтому Богъ не позволяетъ имъ творить чудесъ.}.
   Чудеса показываютъ разницу въ вещахъ сомнительныхъ, различая іудеевъ отъ язычниковъ, іудеевъ отъ христіанъ, католиковъ отъ еретиковъ, оклеветанныхъ отъ клеветниковъ, крестъ Спасителя отъ креста разбойника. Но для еретиковъ чудеса были-бы безполезны, ибо церковь, пріобрѣтшая авторитетъ, благодаря чудесамъ, уже раньше снискавшимъ себѣ довѣріе, говоритъ намъ, что еретики не имѣютъ истинной вѣры. Нѣтъ сомнѣнія, что у нихъ и нѣтъ истинныхъ чудесъ, потому что чудеса церкви, бывшія прежде, исключаютъ вѣру въ ихъ чудеса. Такимъ образомъ, одно чудо стоитъ противъ другого чуда, а первыя и болѣе великія чудеса -- на сторонѣ церкви.
   Сопоставимъ Авеля и Каина, Моисея и магиковъ, Илію и ложныхъ пророковъ, Іеремію и Ананію, Михея и ложныхъ пророковъ, Іисуса Христа и фарисея, апостола Павла и Варіисуса, апостоловъ и заклинателей, христіанъ и невѣрующихъ, католиковъ и еретиковъ, Илію, Еноха и антихриста. Постоянно истинное брало верхъ въ чудесахъ. Сопоставимъ два креста
   Никогда въ преніяхъ объ истинномъ Богѣ, объ истинной религіи не происходило чуда на сторонѣ заблужденія и не на сторонѣ истины.

-----

   Между іудеями происходилъ споръ (Іоан., VII, 40), какъ теперь между христіанами. Одни вѣрили въ Іисуса Христа, другіе не вѣрили, основываясь на пророчествахъ, говорившихъ, что Онъ долженъ произойти изъ Виѳлеема. Имъ бы лучше было постараться узнать, не Онъ-ли это. Ибо коль скоро чудеса Его были достаточно убѣдительны, они должны были вполнѣ увѣриться, что противорѣчія Его ученія съ св. Писаніемъ только мнимыя; эта неясность не извиняла ихъ, а ослѣпляла. Точно также не заслуживаютъ извиненія и тѣ, которые отказываются вѣрить теперешнимъ чудесамъ въ виду ихъ мнимаго противорѣчія законамъ природы.

-----

   Іисусъ Христосъ исцѣлилъ слѣпорожденнаго и дѣлалъ много чудесъ въ субботу. Черезъ это самое Онъ ослѣплялъ фарисеевъ, которые говорили, что о чудесахъ нужно судить по ученію.
   "Мы знаемъ, что съ Моисеемъ говорилъ Богъ; сего же не знаемъ, откуда Онъ" {Іоанн. IX, 29.}.
   -- Удивительно, какъ это вы не знаете, откуда Онъ! Вѣдь Онъ творитъ такія чудеса!

-----

   Іисусъ Христосъ не говорилъ ни противъ Бога, ни противъ Моисея. Антихристъ и ложные пророки, предсказанные въ ветхомъ завѣтѣ, станутъ говорить открыто противъ Бога и противъ Іисуса Христа. Кто -- скрытый врагъ, тому Богъ не позволилъ бы творить чудеса открыто.
   Если есть Богъ, то должна быть на землѣ вѣра въ Бога. Чудеса Христа не предсказаны антихристомъ, а чудеса антихриста предсказаны Іисусомъ Христомъ; такимъ образомъ, если-бы Іисуст Христосъ не былъ Мессіей, то Онъ легко ввелъ бы въ заблужденіе, но антихристъ не можетъ ввести въ заблужденіе.
   Неужели Христосъ, предсказавши чудеса антихриста, думалъ этимъ разрушить вѣру въ свои собственныя чудеса?-- Моисей предсказалъ Христа и повелѣлъ слѣдовать за Нимъ, Христосъ предсказалъ антихриста и запретилъ слѣдовать за нимъ.
   Во время Моисея люди не могли сохранять вѣры въ антихриста: онъ имъ былъ неизвѣстенъ; но во время антихриста очень легко вѣрить въ Іисуса Христа: Онъ будетъ очень извѣстнымъ.
   Нѣтъ ни одного основанія вѣрить въ антихриста, которое не было-бы основаніемъ и для вѣры въ Христа; но для вѣры въ Христа есть и другія основанія, которыя не служатъ основаніями для вѣры въ антихриста.
   

V.

   Чудеса важнѣе, чѣмъ вы думаете: они послужили основанію и послужатъ продолженію церкви до антихриста, до конца міра.
   Богъ разстроилъ ложныя чудеса или предсказалъ ихъ; въ томъ и другомъ случаѣ, Онъ поднялся надъ тѣмъ, что сверхъестественно на нашъ взглядъ, вмѣстѣ съ тѣмъ Онъ поднялъ и насъ самихъ.

-----

   Чудеса имѣютъ такую силу, что, какъ ни ясно, что есть Богъ, Онъ все-таки предупредилъ, чтобы не замышляли ихъ противъ Него, а иначе они способны были-бы привести въ смущеніе.
   Указанныя мѣста Второзаконія (XIII) не только не говорятъ противъ авторитета чудесъ, но даже какъ нельзя лучше доказываютъ силу ихъ. То-же можно сказать и о чудесахъ антихриста, которыя будетъ совершать онъ, чтобы прельстить, если возможно, и избранныхъ".
   

VI.

   Причиной, почему не вѣрятъ истиннымъ чудесамъ, служитъ недостатокъ любви. "Но вы не вѣрите, ибо вы не изъ овецъ Моихъ" {Іоанн. XI, 26.}. Причиной вѣры въ ложныя чудеса служитъ тоже недостатокъ любви (II Ѳесеал. II, 10).

-----

   Разсмотрѣвши, почему это люди питаютъ такую вѣру къ столькимъ обманщикамъ, утверждающимъ, что у нихъ есть средства исцѣлить такую-то болѣзнь, и часто даже поручаютъ свою жизнь въ ихъ руки, я вижу истинную причину этого въ томъ, что есть и настоящія средства; ибо невозможно было-бы появленіе столькихъ ложныхъ цѣлителей, невозможно было-бы такое довѣріе къ нимъ, если-бы не было истинныхъ Если-бы вовсе не было средства противъ какой-нибудь болѣзни, если-бы всѣ болѣзни были неизлѣчимы, то невозможно было-бы, чтобы эти цѣлители воображали, что могутъ дать такое средство, а тѣмъ болѣе невозможно, чтобы столько другихъ людей вѣрило тѣмъ, которые хвастаются, что имѣютъ это средство. Если-бы кто хвастался, что можетъ помѣшать умереть, то никто ему не вѣрилъ бы, потому-что не было ни одного подобнаго примѣра. Но такъ-какъ есть масса средствъ, признанныхъ настоящими даже со стороны великихъ людей, то это обстоятельство склонило людскую довѣрчивость: если что признано возможнымъ, то выводятъ заключеніе, что именно это самое и было. Ибо народъ обыкновенно разсуждаетъ такъ: вещь возможна; значитъ, она есть. Коль скоро вещь нельзя отрицать вообще, потому что есть на лицо нѣсколько частныхъ, но подлинныхъ ея дѣйствій, то народъ, не будучи въ состояніи различить, какія изъ ея дѣйствій истинны, вѣритъ имъ всѣмъ. Точно также причиной того, что люди вѣрятъ въ столько ложныхъ дѣйствій луны, служитъ то обстоятельство, что есть истинныя дѣйствія, напр. приливъ и отливъ.
   То-же можно сказать о пророчествахъ, чудесахъ, сногаданіяхъ, колдовствѣ и т. д. Если-бы изъ всего этого ничего не было-бы истиннаго, то ничему подобному и не вѣрили-бы Такимъ образомъ, мы приходимъ не къ тому заключенію, что такъ-какъ есть столько ложныхъ чудесъ, то нѣтъ истинныхъ, а напротивъ, къ заключенію, что такъ-какъ есть столько ложныхъ, то несомнѣнно есть истинныя чудеса, что ложныя чудеса только тѣмъ и объясняются, что есть истинныя
   Точно такъ-же нужно разсуждать и о религіи, ибо невозможно, чтобы люди придумали себѣ столько ложныхъ религій если-бы не было истинной. Противъ этого возразятъ, что вѣдь и дикари имѣютъ религію. На это отвѣчу, что они потому имѣютъ, что слышали о ней, какъ это видно изъ преданій о потопѣ, изъ обряда обрѣзанія, изъ преданій о крестѣ св. Андрея, и т. д.
   

VII.

   Сказано: вѣрьте въ церковь! но не сказано: вѣрьте въ чудеса, потому что послѣднее естественно, а первое нѣтъ. Одно имѣло нужду въ предписаніи, другое -- нѣтъ.
   

VIII.

   Эти дѣвы {Рѣчь идетъ о монахиняхъ Портъ-Рояля.} удивлены тѣмъ, что говорятъ о нихъ, именно что будто онѣ -- на пути къ погибели, что духовники совращаютъ ихъ въ женевское ученіе {Ученіе Кальвина.}, внушаютъ имъ, что Іисусъ Христосъ не присутствуетъ въ евхаристіи и не сидитъ одесную Отца. Онѣ знаютъ, что все это ложь. Онѣ поручаютъ себя Богу, говоря: "Смотри, есть ли во мнѣ путь беззаконія". Что-же выходитъ изъ этого? Мѣсто, которое называютъ храмомъ діавола, Богъ дѣлаетъ Своимъ храмомъ. Говорятъ, что нужно удалить оттуда дѣтей; а Богъ ихъ исцѣляетъ. Говорятъ, что тамъ адское скопище, а Богъ дѣлаетъ это мѣсто святилищемъ своей благодати. Имъ грозятъ наконецъ всѣми яростями, всѣми местями неба, а Богъ осыпаетъ ихъ Своими милостями. Послѣ этого нужно потерять всякій смыслъ чтобы прійти къ заключенію, что онѣ -- на пути къ погибели.

-----

   Чтобы ослабить своихъ противниковъ, вы обезоруживаете всю церковь.

-----

   Если они {Рѣчь идетъ объ янсенистахъ.} говорятъ, что наше спасеніе зависитъ только отъ Бога, то это ересь. Если они говорятъ, что они подчинены папѣ, то это лицемѣріе. Они готовы подписаться подъ всѣми его установленіями, но этого недостаточно Если они говорятъ, что не нужно убивать изъ-за яблока, то этимъ они оспариваютъ нравственное ученіе католиковъ. Если между ними творятся чудеса, то это не есть признакъ святости, а напротивъ, внушаетъ подозрѣніе въ ереси

-----

   Три признака религіи: вѣчное продолженіе, добрая жизнь, чудеса. Вѣчность ея они разрушаютъ ученіемъ о вѣроятности, добрую жизнь -- своею моралью, а чудеса -- непризнаніемъ ихъ истинности или послѣдовательности. Если вѣрить чудесамъ, то нужно признать, что церковью обусловлена вѣчность, святая жизнь, чудеса. Еретики отрицаютъ ихъ вовсе или отрицаютъ ихъ послѣдовательность. Янсенисты -- то-же самое. Но отрицать ихъ значитъ не имѣть вовсе искренности, а отрицать ихъ послѣдовательность -- значитъ потерять смыслъ.

-----

   Что-бы тамъ ни было, но церковь остается безъ доказательствъ, если они правы.

-----

   У церкви три сорта враговъ: іудеи {Паскаль говорить объ іудеяхъ, жившихъ послѣ пришеcтвія Мессіи.}, которые никогда не принадлежали къ ея тѣлу; еретики, которые удалились отъ нея; и дурные христіане, которые, терзаютъ ее внутри. Эти три различные сорта противниковъ обыкновенно нападаютъ на нее раз. личнымъ образомъ. Но тутъ они употребляютъ всѣ одинъ и тотъ же способъ. Такъ какъ они всѣ не имѣютъ чудесъ, а церковь имѣетъ, какъ оружіе противъ нихъ, чудеса, то они всѣ одинаково заинтересованы въ томъ, чтобы издѣваться надъ ними, и всѣ пользуются тою уловкою, что судятъ о чудесахъ по ученію, а не объ ученіи по чудесамъ. Между людьми, слушавшими Іисуса Христа, было двѣ партіи: одни слѣдовали Его ученію, опираясь на Его чудеса, другіе говорили... Двѣ партіи были во времена Кальвина. Теперь тоже двѣ партіи іезуитовъ...

-----

   Не здѣсь мѣстопребываніе истины: она блуждаетъ въ неизвѣстности между людьми. Богъ покрылъ ее покровомъ тайны, который мѣшаетъ познать ее тѣмъ, которые не понимаютъ ея голоса. Мѣсто открыто для хулы, а также для истинъ по крайней мѣрѣ вполнѣ очевидныхъ. Проповѣдуя евангельскія истины, они проповѣдуютъ и противоположное и затемняютъ вопросы такъ, чтобы народъ не могъ въ нихъ разобраться. Они спрашиваютъ: "что у васъ есть такого, что заставляло бы васъ больше вѣрить, чѣмъ другихъ? Какое знаменіе вы можете сдѣлать? У васъ только слава и у насъ тоже. Если бы у васъ были чудеса, другое дѣло". Это правда, что ученіе должно быть подкрѣплено чудесами; но они ими злоупотребляютъ, чтобы хулить ученіе. Если происходятъ чудеса, они говорятъ, что чудесъ недостаточно безъ ученія: вотъ еще поводъ хулить чудеса.

-----

   Какъ вамъ пріятно знать общія правила, такъ какъ вы думаете этимъ путемъ посѣять смущеніе и сдѣлать все безполезнымъ! Но вамъ, отцы, помѣшаютъ въ этомъ: истина -- одна и прочна.
   

IX.

   Чудо между схизматиками не внушаетъ столько опасеній, ибо такъ какъ схизма очевиднѣе чуда, то она очевидно указываетъ на ихъ заблужденіе. Но когда нѣтъ схизмы и когда заблужденіе спорно, то чудо рѣшаетъ дѣло.

-----

   "Не отъ Бога этотъ человѣкъ, потому что не хранитъ субботы. Другіе говорили: какъ можетъ человѣкъ грѣшный творить такія чудеса?" (Іоанн. IX, 16).
   На чьей сторонѣ больше всего ясности?
   "Это не Божій домъ, ибо здѣсь не вѣрятъ въ пять предложеній Янсенія". А другіе говорятъ: "это домъ Божій, ибо Богъ совершаетъ чудеса". На чьей сторонѣ больше всего ясности?
   "Ты что скажешь о Немъ? Онъ сказалъ: это пророкъ".-- "Если бы Онъ не былъ отъ Бога, не могъ бы творить ничего" {Іоанн., гл. IX.}.

-----

   "Когда не вѣрите Мнѣ, вѣрьте дѣламъ Моимъ". Христосъ отсылаетъ ихъ къ дѣламъ, какъ къ самому сильному доказательству.

-----

   Богъ сказалъ іудеямъ, а также и христіанамъ, чтобы они не всегда вѣрили пророкамъ. Тѣмъ не менѣе фарисеи и книжники считаютъ важнымъ фактомъ чудеса Іисуса Христа и пытаются показать, что они ложны или сотворены діаволомъ, такъ какъ они по необходимости должны были повѣрить, если бы признали, что они отъ Бога.
   Вамъ теперь не зачѣмъ производить подобное различеніе. Однако его очень легко сдѣлать: кто не отрицаетъ ни Бога, ни Іисуса Христа, тотъ не творитъ чудесъ, въ которыхъ можно сомнѣваться.
   Но намъ не нужно дѣлать подобныхъ различеній. Вотъ священная реликвія -- тернъ отъ вѣнца Спасителя міра; надъ нимъ не имѣетъ власти князь міра сего {Діаволъ, Іоанн. XII, 31.}, онъ совершаетъ чудеса своею собственною силою, силою крови, пролитой за насъ. Самъ Богъ избираетъ это мѣсто {Монастырь Портъ-Ройяль.}, чтобы въ немъ блистало Его всемогущество. Не люди совершаютъ эти чудеса съ помощью неизвѣстной и сомнительной силы, которая обязывала бы насъ производить трудное изслѣдованіе. Ихъ совершаетъ самъ Богъ: орудіе страданія Его Единороднаго Сына изъ многихъ мѣстъ избрало это мѣсто и заставило стекаться со всѣхъ сторонъ людей, чтобы получить тутъ чудесное облегченіе своимъ слабостямъ.

-----

   Въ чудесахъ уже нѣтъ необходимости, потому что они были уже. Но когда люди не слышатъ уже преданія, когда у нихъ не стоитъ во главѣ папа, когда они его заподозрили, когда такимъ образомъ они исключали истинный источникъ истины -- преданіе и предубѣждены противъ хранителя его -- папы, то истина не имѣетъ уже свободы проявиться: тогда люди не говорятъ уже объ истинѣ, поэтому истина должна сама говорить о себѣ. Такъ было во времена Арія.-- "Вы ищете Меня не потому, что видѣли чудеса, но потому, что ѣли хлѣбъ и насытились" (Іоанн. VI, 26).
   Кто слѣдуетъ Іисусу Христу по причинѣ Его чудесъ, тотъ почитаетъ Его могущество во всѣхъ чудесахъ, которыя оно производитъ. Но кто, заявляя, что слѣдуетъ Ему за Его чудеса, на самомъ дѣлѣ слѣдуетъ только потому, что Онъ утѣшаетъ его и насыщаетъ его мірскими благами, тотъ безславитъ Его чудеса, если они противорѣчатъ его собственнымъ удобствамъ.

-----

   О несправедливые судьи {Обращеніе къ іезуитамъ.}, не составляйте законовъ на единъ часъ! Судите по тѣмъ законамъ, которые уже установлены, и притомъ вами же самими. Горе вамъ, если вы создаете несправедливые законы!

-----

   Причина, почему церковь постоянно существовала, состоитъ въ томъ, что истина оставалась безъ оспариванья; а если ее оспаривали, то былъ папа, если же его не было, то была церковь.
   Для царей, князей важно пользоваться уваженіемъ за благочестіе; изъ-за этого-то они исповѣдуются у васъ.

-----

   Янсенисты преобразованіемъ нравовъ походятъ на еретиковъ, а вы походите на нихъ зломъ.
   

ГЛАВА XXIV.
О разумѣ, милости, вѣрѣ, церкви и различныхъ вопросахъ догмы и морали.

I.

   Пирронизмъ правъ, ибо до Іисуса Христа люди при всемъ томъ не знали, гдѣ они, велики-ли они или ничтожны. А тѣ, которые утверждали то или другое, тоже ничего не знали и угадывали случайно, безъ всякаго основанія; они тоже постоянно были въ заблужденіи, исключая то одно, то другое.

-----

   Единственно противная здравому разсудку и человѣческой природѣ вещь одна только постоянно и существовала между людьми {Ср. Гл. XII, § IX.}.
   

II.

   Неужели вы думаете, что невозможно, чтобы Богъ былъ безконеченъ и недѣлимъ? Если такъ, то я хочу показать вамъ без конечную и недѣлимую вещь -- это точка, движущаяся повсюду съ безконечною скоростью: она -- во всѣхъ мѣстахъ и въ то-же время вся цѣликомъ въ каждомъ мѣстѣ.
   Пусть это природное явленіе, которое прежде казалось вамъ невозможнымъ, заставитъ васъ признать, что могутъ быть и другія такія явленія, о которыхъ вы еще не знаете. Не извлекайте изъ этого перваго вашего опыта того заключенія, что вамъ ничего не остается знать: вамъ нужно еще безконечно много знать.
   

III.

   Проявляя кротость во всемъ устройствѣ міра, Богъ такъ сдѣлалъ, чтобы человѣкъ умомъ воспринималъ вѣру, опираясь на доводы разума, а сердцемъ -- въ силу благодати. Но внушить вѣру уму и сердцу силою и угрозами -- это значитъ внушать не вѣру, а ужасъ.
   Нужно пожалѣть невѣрующихъ: они достаточно несчастны уже въ силу своего состоянія. Поносить ихъ нужно было бы только въ томъ случаѣ, если это послужило бы имъ въ пользу; но это имъ вредитъ.
   

IV.

   Вся вѣра состоитъ въ Іисусѣ Христѣ и Адамѣ, вся мораль -- въ признаніи похоти и благодати.
   

V.

   Міръ существуетъ для проявленія милосердія и осужденія, но не въ такомъ смыслѣ, какъ будто люди были въ немъ выходящими изъ рукъ Божіихъ, а въ томъ смыслѣ, что они враги Бога, которымъ Онъ даетъ по своей милости достаточно свѣта, чтобы снова прійти къ Нему, если они хотятъ искать Его и слѣдовать за Нимъ: но Онъ ихъ накажетъ, если они отказываются искать Его или слѣдовать за нимъ.
   

VI.

   Чтобы тамъ ни говорили, а нужно признаться, что религія христіанская заключаетъ въ себѣ нѣчто удивительное -- "Это потому, что вы родились въ ней", скажутъ намъ.-- Далеко нѣтъ. Я противился бы ей на этомъ самомъ основаніи, боясь, какъ-бы не подчинило меня это предубѣжденіе. Но хотя я родился въ ней, я не перестаю находить ее таковою.
   

VII.

   Если кто знаетъ только природу, не будетъ-ли онъ, вслѣдствіе этого только, несчастенъ? Будетъ-ли несчастенъ только тотъ, кто одну ее знаетъ?
   Не нужно, чтобы человѣкъ вовсе ничего не видѣлъ; но и достаточно видѣть ему нужно не для того, чтобы вѣрить, что онъ обладаетъ, а для того, чтобы знать, что онъ потерялъ: чтобы знать, что онъ потерялъ, для этого нужно видѣть и не видѣть. А въ такомъ именно положеніи и находится природа человѣка.

-----

   Истинная религія должна ознакомить съ величіемъ и ничтожествомъ, должна ввели къ самоуваженію и презрѣнію къ себѣ, къ любви и къ отвращенію.
   

VIII.

   Религія столь великая вещь, что справедливо лишены ея тѣ, которые не желаютъ принять на себя трудъ искать ее, если она темна. На что-же имъ жаловаться, если она такова, что ища ее можно найти?

-----

   Гордость составляетъ противовѣсъ и прогоняетъ всѣ несчастія. Вотъ странное чудовище, вотъ вполнѣ очевидное заблужденіе! Вотъ гордецъ упалъ съ своего мѣста: онъ ищетъ его съ безпокойствомъ. Это дѣлаютъ всѣ люди. Посмотримъ, кто его найдетъ.
   Когда говорите, что Іисусъ Христосъ умеръ не за всѣхъ, то вы злоупотребляете дурною склонностью людей, которые постоянно относятъ къ себѣ это исключеніе, а это значитъ благопріятствовать отчаянію, вмѣсто того, чтобы отвратить ихъ отъ него, благопріятствуя надеждѣ. Вѣдь вслѣдствіе внѣшнихъ привычекъ, люди привыкаютъ къ внутреннимъ добродѣтелямъ.
   

IX.

   Заслуга человѣка при его невинности состояла въ пользованіи тварями и господствѣ надъ ними, а теперь она состоитъ въ отдѣленіи отъ нихъ и подчиненіи себя имъ.
   

X.

   Церковь всегда оспаривалась противорѣчащими другъ другу заблужденіями, но никогда, можетъ быть, этого не было одновременно, какъ теперь. Если она терпитъ больше при множествѣ заблужденій, за то она тѣмъ выигрываетъ, что послѣднія разрушаютъ другъ друга.
   Она жалуется на тѣхъ и другихъ {На кальвинистовъ и іезуитовъ.}, но гораздо больше на кальвинистовъ, въ виду ихъ раскола.
   Несомнѣнно, что нѣкоторые изъ обѣихъ противныхъ партій обманутся: нужно ихъ образумить.
   Вѣра обнимаетъ собою нѣкоторыя истины, которыя, повидимому, противорѣчатъ другъ другу.
   Источникъ соединенія двухъ природъ -- въ Іисусѣ Христѣ.
   Существуетъ два міра. Съ Іисусомъ Христомъ связано сотвореніе новаго неба и новой земли, новая жизнь, новая смерть; всѣ вещи -- вдвойнѣ, а мы остаемся одними и тѣми же.
   Наконецъ, въ праведникахъ два человѣка, ибо въ нихъ два міра, члены и образъ Іисуса Христа. Такимъ образомъ, къ нимъ примѣнимы всѣ имена: праведники, грѣшники; мертвые, живые; живые, мертвые; избранные, отверженные, и т. д.
   Есть большое число истинъ вѣры и морали, которыя кажутся противорѣчащими, но стоятъ всѣ въ удивительномъ порядкѣ.
   Источникъ всѣхъ ересей есть исключеніе нѣкоторыхъ изъ этихъ истинъ, а источникъ всѣхъ возраженій, которыя намъ дѣлаютъ еретики, есть незнаніе нѣкоторыхъ изъ этихъ истинъ. Обыкновенно случается, что, не будучи въ состояніи понять отношенія двухъ противоположныхъ истинъ и думая, что признаніе одной заключаетъ въ себѣ исключеніе другой, еретики привязываются къ одной, исключая другую, и расходятся съ нами въ мысляхъ. Исключеніе есть причина ихъ ереси; а незнаніе того, что принимаемъ мы, причина ихъ возраженій.
   Вотъ примѣры. Іисусъ Христосъ есть Богъ и человѣкъ. Аріане, не будучи въ состояніи соединить эти вещи и считая ихъ непримиримыми, утверждаютъ, что Онъ -- человѣкъ; въ этомъ отношеніи они согласны съ католиками. Но они отрицаютъ, что Онъ -- Богъ; въ этомъ отношеніи они -- еретики. Они воображаютъ, что мы отрицаемъ Его человѣческую природу; въ этомъ они оказываются незнающими.
   Вторымъ примѣромъ служитъ ученіе о св. Тайнахъ. Мы вѣримъ, что такъ какъ существо хлѣба измѣнилось и стало единосущнымъ тѣлу Господа Нашего, то Іисусъ Христосъ дѣйствительно присутствуетъ въ св. Тайнахъ. Вотъ одна истина. Другая истина заключается въ томъ, что это таинство есть въ то-же время одинъ изъ образовъ крестной смерти и славы и воспоминаніе того и другого. Вотъ католическая вѣра и обнимаетъ обѣ эти истины, которыя на первый взглядъ кажутся противоположными.
   Теперешняя ересь {Кальвинизмъ.}, не понимая, что это таинство содержитъ одновременно и присутствіе Іисуса Христа, и Его образъ, что оно -- жертва и воспоминаніе о жертвѣ, полагаетъ, что нельзя допустить одну изъ этихъ истинъ, не исключая тѣмъ самымъ другой. Они привязываются къ тому единственно пункту, что это таинство -- образное, въ этомъ пунктѣ они не еретики. Они думаютъ, что мы исключаемъ эту истину; поэтому-то они выставляютъ вамъ столько возраженій на тѣ мѣста св. отцовъ, которыя говорятъ объ этомъ. Наконецъ, они отрицаютъ присутствіе: въ этомъ отношеніи они -- еретики.
   Третій примѣръ -- индульгенціи.
   Вотъ почему самый короткій способъ помѣшать распространенію ересей это -- научить всѣмъ истинамъ; самый вѣрный способъ опровергнуть ереси -- это освѣтить всѣ истины. Что тогда скажутъ еретики? Всѣ заблуждаются тѣмъ болѣе опасно, что каждый слѣдуетъ одной истинѣ. Ошибка не въ томъ, что они слѣдуютъ лжи, а въ томъ, что не слѣдуютъ одной изъ двухъ истинъ.

-----

   Благодать (какъ и природа) всегда будетъ въ мірѣ, такъ что она въ нѣкоторомъ родѣ естественна. Такимъ образомъ, всегда будутъ пелагисты и истинные христіане, и всегда будетъ споръ, потому что однихъ производитъ первоначальное рожденіе, другихъ благодать второго рожденія.
   

XI.

   Между обыденною жизнью людей и святыхъ та общая черта, что тѣ и другіе стремятся къ счастью; разница только въ предметѣ, въ которомъ они полагаютъ его. Тѣ и другіе называютъ своими врагами тѣхъ, которые мѣшаютъ имъ достигнуть счастья.
   Судить о томъ, что хорошо и что дурно, нужно по волѣ Божьей, которая не можетъ быть ни несправедливою, ни слѣпою, а не по нашей собственной волѣ, которая всегда полна злобы и заблужденія.
   

XII.

   Когда св. Петръ и другіе апостолы разсуждали объ уничтоженіи обрѣзанія -- гдѣ приходилось поступать противъ закона Божьяго -- они не обращались за руководствомъ къ пророкамъ, но просто приняли въ разсчетъ воспріятіе св. Духа въ лицѣ необрѣзанныхъ. Они основывались скорѣе на томъ, что Богъ оправдываетъ тѣхъ, которыхъ Онъ наполняетъ Своимъ Духомъ, а не на томъ, что нужно соблюдать законъ; они знали, что цѣль закона состояла въ сообщеніи св. Духа, что такимъ образомъ, коль скоро люди имѣли Его безъ обрѣзанія, то оно не было необходимымъ.
   

XIII.

   Двухъ законовъ {Разумѣется, любовь въ Богу и любовь къ ближнему.} достаточно, чтобы управлять всей христіанской республикой лучше, чѣмъ это можно сдѣлать съ помощью всѣхъ политическихъ законовъ.

-----

   Христіанская религія соотвѣтствуетъ всякимъ родамъ умовъ. Одни останавливаются только на ея основаніи, а эта религія такова, что одного ея основанія достаточно, чтобы доказать ея истинность. Другіе идутъ дальше, до апостоловъ. Самые просвѣщенные идутъ до начала міра. Ангелы видятъ ее еще лучше, еще дальше....

-----

   Богъ, чтобы сохранить за однимъ Собою право просвѣщать насъ, чтобы сдѣлать познаніе нашего существа непостижимо труднымъ для насъ, скрылъ узелъ его отъ насъ столь высоко, или лучше сказать, столь низко, чтобы мы были неспособны достигнуть его, такъ что истинно познать себя мы можемъ не тревожными поисками нашего разума, а простымъ подчиненіемъ разума.
   

XIV.

   Нечестивые, заявляющіе, что они слѣдуютъ разуму, должны быть удивительно сильными въ разумѣ. А что же они говорятъ?-- "Не видимъ-ли мы, говорятъ они, что и звѣри умираютъ и живутъ точно такъ-же, какъ люди, и турки точно такъ-же, какъ христіане? У тѣхъ и другихъ свои обряды, свои пророки, свои ученые, свои святые, свои монахи и т. д". Но развѣ это противно св. Писанію? развѣ оно не говоритъ всего этого? Если вы почти не заботитесь знать истину, съ васъ этого и довольно, чтобы остаться въ покоѣ. Но если вы всѣмъ своимъ сердцемъ желаете познать истину, этого не достаточно: всмотритесь въ подробности. Этого было-бы довольно для философскаго вопроса, но здѣсь, гдѣ идетъ дѣло обо всемъ... этого недовольно. А между тѣмъ, послѣ легкомысленнаго размышленія въ подобномъ родѣ, вы успокоиваетесь... Нужно изслѣдовать въ подробности религію, даже если она не объясняетъ этой темноты: можетъ быть, она насъ и научитъ.
   Ужасное состояніе -- чувствовать, что все протекаетъ, чѣмъ люди обладаютъ.

-----

   Смотря по тому, всегда-ли мы будемъ въ этомъ мірѣ или несомнѣнно, что мы не долго будемъ въ немъ, и неизвѣстно даже, будетъ-ли хоть одинъ часъ,-- отъ этихъ двухъ различныхъ предположеній зависитъ тотъ или иной образъ жизни Мы живемъ при второмъ изъ этихъ условій.
   

XV.

   По вашему положенію, вы должны трудиться надъ розысканіемъ истины, ибо если вы умрете, не поклоняясь Истинному На чалу, вы погибли. "Но если-бы Оно хотѣло, скажете вы, чтобы я ему поклонялся, то оно дало-бы мнѣ знаменія своей воли". Оно такъ и дѣлаетъ, но вы пренебрегаете ими. Ищите же ихъ! Это стоитъ труда.
   

XVI.

   Пророчество, даже чудеса и другія доказательства нашей религіи не такого свойства, чтобы о нихъ можно было сказать, что они абсолютно убѣдительны. Но въ то-же время они такого свойства, что можно сказать, что вѣрить имъ значитъ быть безъ разума. Такимъ образомъ, въ нихъ заключается очевидность и неясность, чтобы освѣтить однихъ и затемнить другихъ. Но очевидность такого свойства, что она превосходитъ, или по крайней мѣрѣ равна очевидности противоположнаго, такъ что не разумъ можетъ рѣшить не слѣдовать первой очевидности, а только похоть и злоба сердца. При такомъ положеніи дѣла очевидности достаточно, чтобы осудить; кто слѣдуетъ ей, въ томъ очевидно дѣйствуетъ благодать, а не разумъ заставляетъ слѣдовать ей; кто избѣгаетъ ея, въ томъ очевидно дѣйствуетъ похоть, а не разумъ заставляетъ избѣгать ея.

-----

   Кто можетъ не удивляться и не избрать религіи, которая до глубины знаетъ то, что люди могутъ тѣмъ больше знать, чѣмъ больше въ нихъ свѣта?

-----

   ...Вотъ наслѣдникъ, который ищетъ документовъ на свой домъ. Скажетъ-ли онъ: "а можетъ быть, они фальшивы"? Сочтетъ-ли онъ за глупость изслѣдовать ихъ?
   

XVII.

   Два сорта людей сознаютъ истину: тѣ, которые имѣютъ смиренное сердце и любятъ униженіе, все равно, какую бы степень ума они ни имѣли, высокую или низкую, и тѣ, которые имѣютъ достаточно ума, чтобы видѣть истину, какія бы ни были препятствія къ этому.

-----

   Мудрецы, говорившіе, что есть Богъ, подвергались преслѣдованію: іудеевъ ненавидѣли, христіанъ еще болѣе.

-----

   Какое основаніе имѣютъ атеисты говорить, что нельзя воскреснуть? Что труднѣе, родиться или воскреснуть? Тому-ли труднѣе быть, чего никогда не было, или тому, что уже было? Получить вновь бытіе труднѣе или возвратиться къ бытію? Привычка одно дѣлаетъ для насъ легкопонимаемымъ, недостатокъ привычки дѣлаетъ другое невозможнымъ. Это обычный способъ сужденія.
   

XVIII.

   Что они могутъ сказать противъ воскресенія и противъ рожденія отъ Св. Дѣвы? Неужели труднѣе произвести человѣка или животное, чѣмъ воспроизвести? Если-бы они не видали никогда ни одного вида животныхъ, могли-ли бы они догадаться, производятъ-ли животныя себѣ подобныхъ безъ соединенія?
   

XIX.

   ...."Но вѣроятно-ли, чтобы вѣроятность удостовѣряла"?-- Увѣренности ничто не даетъ, кромѣ истины. Но зато ничто, кромѣ искренняго исканія истины, не даетъ успокоенія нашему сознанію.
   

XX.

   Примѣры благородной смерти у лакедемонянъ и другихъ почти не трогаютъ насъ; ибо что намъ извлечь изъ этого для самихъ себя? Но примѣръ смерти мучениковъ насъ трогаетъ, ибо это -- наши члены. Мы имѣемъ общую связь съ ними: ихъ рѣшимость можетъ образовать нашу, не только въ силу примѣра, но и потому, что она заслужила, можетъ быть, передъ Богомъ пашу рѣшимость. Нѣтъ ничего подобнаго въ примѣрахъ язычниковъ: мы не имѣемъ связи съ ними, какъ напр. человѣкъ не дѣлается богатымъ, видя иностранца, который богатъ, но другое дѣло, если богатъ его отецъ, и т. п.
   

XXI.

   Избранные не будутъ знать своихъ добродѣтелей, а отверженные -- тяжести своихъ преступленій. "Господи, когда мы видѣли Тебя алчущимъ или жаждущимъ", и т. д.
   Іисусъ Христосъ не хотѣлъ свидѣтельства демоновъ или тѣхъ, которые не имѣли призванія: Онъ хотѣлъ свидѣтельства Бога и Іоанна Крестителя.
   

XXII.

   Сравнивать то, что происходило нѣкогда въ церкви, съ тѣмъ, что теперь въ ней видимъ, обыкновенно мѣшаетъ намъ то обстоятельство, что на св. Аѳанасія, св. Терезію и другихъ святыхъ смотрятъ, какъ на увѣнчанныхъ славою.... какъ на боговъ. Теперь, когда время выяснило вещи, это такъ кажется. Но въ то время, какъ его преслѣдовали, этотъ великій святой былъ человѣкомъ, которому было имя Аѳанасій, а св. Терезія была его дочь. "Илія былъ человѣкъ подобный намъ", говоритъ ап. Іаковъ (V, 17) чтобы разувѣрить христіанъ въ той ложной мысли, которая заставляетъ насъ отвергать примѣръ святыхъ, какъ несоотвѣтственный нашему положенію. "Это были святые, говорятъ намъ, а не такіе люди, какъ мы". Но что же на самомъ дѣлѣ тогда происходило? Св. Аѳанасій былъ просто человѣкъ, по имени Аѳанасій, обвиненный въ нѣсколькихъ преступленіяхъ, осужденный въ такомъ-то судилищѣ за такое-то преступленіе. Всѣ епископы сочувствовали этому, даже папа. А что говорятъ о тѣхъ, которые противятся имъ? Что они смущаютъ миръ, вносятъ расколъ и т. д. Есть четыре сорта людей: усердіе бываетъ безъ знанія; знаніе безъ усердія; не бываетъ ни званія, ни усердія; съ усердіемъ бываетъ и знаніе. Три первые сорта осуждаютъ его, а послѣдніе оправдываютъ, но они отлучены отъ церкви, хотя и спасаютъ церковь.
   

XXIII.

   Иные люди имѣютъ презрѣніе къ религіи, ненависть къ ней и боятся, не истинна-ли она. Чтобы исцѣлить эти болѣзни, нужна начинать съ указанія, что религія вовсе не противна разуму, потомъ, что она достойна уваженія, и внушивши къ ней уваженіе, нужно представить ее затѣмъ достойной любви и внушить добрымъ желаніе, чтобы она была истинной; послѣ всего этого нужна показать, что она истинна.
   Достойна уваженія она потому, что хорошо поняла человѣка; достойна любви потому, что обѣщаетъ истинное благо.

-----

   О выраженіяхъ Давида или Моисея, какъ напр.: "И обрететъ Господь Богъ твой сердце твое" (Втор. XXX, 6), нужно судить по духу ихъ. Пусть всѣ прочія разсужденія двусмысленны, пусть всѣ возбуждаютъ сомнѣніе, философскія они или христіанскія одно слово подобнаго свойства опредѣляетъ всѣ прочія, какъ напр. слово Епиктетъ опредѣляетъ все остальное, придавая ему смыслъ противоположный Св. Писанію; двусмысленность существуетъ до встрѣчи съ такимъ словомъ, а не послѣ.
   Я бы гораздо больше боялся обмануться и найти, что христіанская религія истинна, чѣмъ не обмануться, вѣря въ ея истинность.
   

XXIV.

   Самыя легкія условія для мірской жизни являются самыми трудными для жизни, угодной Богу, и наоборотъ. Нѣтъ ничего труднѣе, какъ вести по мірскому религіозную жизнь; нѣтъ ничего легче, какъ вести ее по божьему. Нѣтъ ничего легче, какъ по мірскому занимать высокую должность и обладать большими благами; нѣтъ ничего труднѣе, какъ жить по божьему, не принимая въ этомъ участія и не питая къ этому вкуса.
   

XXV.

   Ветхій завѣтъ содержалъ образы будущей радости, новый содержитъ средства ея достигнуть. Образы были образами радости; средства -- это раскаяніе; но агнца пасхальнаго все таки ѣли съ горькими травами.
   

XXVI.

   Слово "Галилея", произнесенное случайно толпою іудеевъ, обвинявшихъ Іисуса Христа передъ Пилатомъ, дало поводъ Пилату отослать Іисуса Христа къ Ироду: въ этомъ исполнилась тайна, именно, что Онъ долженъ быть судимъ іудеями и язычниками. Случайность, повидимому, была причиной исполненія тайны.
   

XXVII.

   Одна особа говорила мнѣ однажды, что она испытывала большую радость и довѣріе, выходя отъ исповѣди; другая говорила мнѣ, что она оставалась въ страхѣ. Я подумалъ по этому поводу, что изъ обѣихъ ихъ вмѣстѣ вышло бы нѣчто хорошее, что каждой не хватало того чувства, которое имѣла другая. Тоже самое часто случается и въ другихъ вещахъ.
   

XXVIII.

   Есть удовольствіе быть на кораблѣ, подвергшемся бурѣ, когда люди уже увѣрены, что онъ не погибнетъ. Преслѣдованія, которыя терзаютъ церковь, ведутъ къ такому же результату.
   Исторія церкви должна собственно быть названа исторіей истины.
   

XXIX.

   Такъ какъ гордость и лѣность служатъ двумя источниками нашихъ грѣховъ, то Богъ открылъ намъ два свойства въ Себѣ, чтобы исцѣлить насъ отъ нихъ, -- милосердіе Свое и справедливость Свою. Свойство справедливости -- поражать гордость, какъ бы ни были святы дѣла; а свойство милосердія поражать лѣность, приглашая къ добрымъ дѣламъ. Св. Писаніе говоритъ, что Богъ призываетъ къ покаянію; царь Ниневіи призывалъ жителей къ покаянію: "Кто знаетъ, можетъ быть, еще Богъ умилосердится". Такимъ образомъ, милосердіе не только не даетъ права на нерадѣніе, но даже, напротивъ, съ этимъ именно порокомъ оно и борется, такъ что вмѣсто того, чтобы такъ разсуждать: "Еслибы не было въ Богѣ милосердія, то нужно было бы употреблять всякаго сорта усилія въ стремленіи къ добродѣтели", нужно, напротивъ, сознать, что коль скоро есть у Бога милосердіе, то необходимо употреблять всѣ усилія.
   

XXX.

   Все, что есть у міра, является похотью плоти, похотью глазъ или гордостью жизни: это -- страсть чувствованія, страсть знанія, страсть господства. Несчастна земля проклятія, которую эти три огненныя рѣки скорѣе воспламеняютъ, чѣмъ орошаютъ! Счастливы тѣ, которые, будучи на этихъ потокахъ, не погрузились, не увлечены ими, но укрѣпились неподвижно, и не стоятъ, но сидятъ въ низкомъ и безопасномъ мѣстѣ, съ котораго они никогда не поднимаются до свѣта, но только отдохнувши мирно на немъ, простираютъ руки къ Тому, Кто долженъ ихъ поднять, чтобы поставить ихъ твердо и прочно въ преддверіи святого Іерусалима, гдѣ гордость не будетъ уже въ состояніи нападать и поражать ихъ; а они между тѣмъ плачутъ, что видятъ, какъ плывутъ мимо всѣ тлѣнныя вещи, увлекаемыя потокомъ, но потому, что вспоминаютъ свое дорогое отечество, небесный Іерусалимъ, который постоянно приходитъ имъ на мысль во время продолжительнаго ихъ изгнанія.
   

XXXI.

   Любовь не есть образное предписаніе. Ужасно говорить, что Іисусъ Христосъ, пришедшій съ цѣлью, вмѣсто образовъ, дать истину, явился только для того, чтобы дать образъ любви, вмѣсто той дѣйствительности, которою она была прежде. Если свѣтъ есть мракъ, то что же такое мракъ?
   

XXXII.

   Сколько зрительныя стекла открыли намъ существъ, которыхъ прежде не существовало для нашихъ философовъ! Они злобно уличали св. Писаніе въ томъ, что оно считаетъ великимъ число звѣздъ, и говорили: "Ихъ всего только 1022 {Это число звѣздъ по Птоломеевскому каталогу, по наблюденіямъ Гиппарха.}, мы это знаемъ".
   

XXXIII.

   Человѣкъ такъ устроенъ, что стоитъ ему втолковать, что онъ глупецъ, онъ и вѣритъ, а стоитъ ему самому назвать себя глупцомъ, онъ и себѣ вѣритъ. Ибо человѣкъ самъ съ собою ведетъ внутреннюю бесѣду; важно хорошо направить ее: "дурными бесѣдами портятся добрые нравы". Нужно, сколько можно, хранить молчаніе, а бесѣдовать только о Богѣ, въ которомъ, какъ извѣстно, заключается истина: такимъ образомъ человѣкъ убѣждаетъ самого себя въ истинѣ.
   

XXXIV.

   Какая разница между солдатомъ и картезіанскимъ монахомъ въ отношеніи повиновенія? Они одинаково покорны и зависимы, одинаково исполняютъ трудныя дѣла. Но солдатъ всегда надѣется сдѣлаться начальникомъ, хотя никогда имъ не дѣлается, ибо полководцы, даже и князья, всегда оказываются рабами и зависимыми; но онъ все-таки надѣется на это и постоянно старается итти къ этой цѣли, между тѣмъ какъ картезіанецъ даетъ обѣтъ всегда быть въ зависимости. Такимъ образомъ, они не различаются въ отношеніи постояннаго рабства, по различаются въ отношеніи къ на: деждѣ: одинъ всегда ее имѣетъ, другой никогда.
   

XXXV.

   Собственная воля никогда не удовлетворитъ себя, если будетъ имѣть власть надъ всѣмъ, чего она хочетъ; по человѣкъ удовлетворенъ съ того момента, какъ ему отказываютъ въ этомъ. Безъ нея онъ не можетъ быть недовольнымъ, вслѣдствіе нея онъ не можетъ быть довольнымъ.

-----

   Истинная и единственная добродѣтель состоитъ въ томъ, чтобы ненавидѣть себя, ибо человѣкъ достоинъ ненависти за его похоть, и искать существа, по истинѣ достойнаго любви, чтобы его любить. Но такъ какъ мы не можемъ любить того, что внѣ насъ, то нужно любить существо, которое находится въ насъ, но которое не то, что мы сами, это и есть истинное въ каждомъ изъ людей. А таково только всеобъемлющее Существо. Царство Божье -- въ насъ; всеобщее благо -- въ насъ, но это не мы.

-----

   Несправедливо привязываются ко мнѣ, хотя и дѣлаютъ это съ удовольствіемъ и охотой. Я обманулъ бы тѣхъ, въ комъ я зародилъ бы желаніе, ибо я не служу ни для кого цѣлью и мнѣ нечѣмъ ихъ удовлетворить. Не наканунѣ-ли я смерти? Умретъ, значитъ, предметъ ихъ привязанности. Какъ я былъ бы виновенъ, что заставилъ вѣрить лжи, хотя бы я убѣждалъ въ ней кротко, хотя бы вѣрили ей съ удовольствіемъ и мнѣ доставляли бы этимъ удовольствіе. Я даже виновенъ тѣмъ, что заставляю любить себя и привязываю къ себѣ. Я долженъ предупредить тѣхъ, которые были бы готовы сочувствовать лжи, что они не должны ей вѣрить, какъ бы это мнѣ ни было выгодно, даже предупредить ихъ, что они не должны привязываться ко мнѣ, ибо они должны направлять свою жизнь и свои заботы на то, чтобы угодить Богу или искать Его.
   

XXXVI.

   Полагать свою надежду въ формальностяхъ значитъ быть суевѣрнымъ; но не желать имъ подчиниться значитъ быть гордымъ.
   

XXXVII.

   Всѣ религіи и секты въ мірѣ имѣли руководителемъ естественный разумъ. Одни только христіане принуждены брать себѣ правила внѣ себя самихъ и основываться на тѣхъ правилахъ, которыя Іисусъ Христосъ оставилъ древнимъ христіанамъ для передачи всѣмъ вѣрнымъ. Это принужденіе надоѣдаетъ этимъ добрымъ отцамъ {Іезуитамъ.}. Имъ хочется имѣть, какъ другіе народы, сво, боду слѣдовать своимъ фантазіямъ. Напрасно мы имъ кричимъ какъ нѣкогда пророки говорили іудеямъ: "Идите въ среду церкви! основывайтесь на законахъ, оставленныхъ ей древними, слѣдуйте по этимъ путямъ!" Они отвѣчаютъ, какъ іудеи, которые говорили: "Не пойдемъ: мы послѣдуемъ за мыслями нашего сердца". Они тоже говорятъ: "Мы будемъ поступать такъ, какъ другіе народы"
   

XXXVIII.

   Есть три способа вѣрить: разумъ, привычка, вдохновеніе. Христіанская религія, единственно имѣющая разумное основаніе, не допускаетъ въ число своихъ истинныхъ сыновъ тѣхъ, которые вѣрятъ безъ вдохновенія. Это не значитъ, что она исключаетъ разумъ и привычку. Напротивъ, нужно давать доступъ въ свой умъ доказательствамъ и укрѣпляться въ ней привычкою; но нужно со смиреніемъ воспринимать и вдохновеніе, которое одно можетъ произвести истинно-спасительное дѣйствіе.
   

XXXIX.

   Никогда люди не дѣлаютъ зла такъ много и такъ радостно, какъ тогда, когда дѣлаютъ его сознательно.
   

XL.

   Іудеи, призванные покорить народы и царей, были рабами грѣха; а христіане, призваніе которыхъ было служить и быть подчиненными, оказываются свободными сынами.
   

XLI.

   Неужели это мужество, если умирающій человѣкъ станетъ, среди слабости и агоніи, вооружаться противъ Бога, всемогущаго и вѣчнаго.
   

XLII.

   (По поводу исторіи Китая). Я не вѣрю только такимъ исторіямъ, свидѣтели которыхъ заставляли себя умертвить {Лишь бы не отказаться отъ истинности своего свидѣтельства.}.
   Не нужно массы такихъ фактовъ. Увѣряю васъ, что тутъ есть чѣмъ ослѣпить и чѣмъ освѣтить. Однимъ этимъ словомъ я разрушаю всѣ ваши мудрствованія. "Но китайская исторія только затемняетъ дѣло", скажете вы. А я вамъ отвѣчу: это вѣрно, но въ ней можно найти и ясность. Ищите только! Вѣдь все, о чемъ вы говорите, показываетъ только одну сторону исторіи и ничуть не противорѣчивъ другой. Это даже служитъ дѣлу, а не вредитъ. Нужно, значитъ, разсмотрѣть все въ подробностяхъ, нужно прямо приняться за подлинникъ сочиненія, прямо -- книгу на столъ.
   

XLIII.

   Суевѣріе и похоть. Мученія совѣсти, дурныя желанія. Дурной страхъ.
   Я говорю о страхѣ, который происходитъ не отъ того, что люди вѣрятъ въ Бога, а оттого, что они сомнѣваются, есть Онъ или нѣтъ Его. Желательный страхъ происходитъ отъ вѣры, а ложный страхъ отъ сомнѣнія. Желательный страхъ соединенъ съ надеждою, потому что онъ рождается изъ вѣры и потому что люди надѣются на Бога, въ Котораго вѣруютъ; ложный страхъ соединенъ съ отчаяніемъ, потому что человѣкъ боится Бога, въ котораго онъ не имѣетъ вѣры. Одни боятся потерять Его, другіе боятся найти Его.
   

XLIV.

   Соломонъ и Іовъ лучше всего знали и лучше всего говорили о ничтожествѣ человѣка: одинъ -- самый счастливый, другой -- самый несчастный, одинъ зналъ по опыту суетность удовольствій, другой дѣйствительность бѣдствій.
   

XLV.

   Всѣ язычники говорили о злѣ, въ которое былъ погруженъ Израиль, и пророкъ (Іезекіиль) тоже говорилъ. Израильтяне не только не имѣли бы права сказать ему: "Ты говоришь, какъ язычники", но онъ даже тѣмъ больше черпалъ себѣ силы, что язычники говорили такъ-же, какъ онъ.
   

XLVI.

   Есть три сорта людей: одни служатъ Богу, нашедши Его; другіе старательно ищутъ Его, но не нашли еще; третьи живутъ, не ища Его и не нашедши. Первые разумны и счастливы, послѣдніе безумны и несчастны, а второго сорта люди -- разумны и несчастны.
   

XLVII.

   Люди часто принимаютъ свое воображеніе за свое сердце и вѣрятъ, что они обращены, если только начнутъ думать, какъ бы обратиться.
   

XLVIII.

   Разумъ дѣйствуетъ медленно, обнимая своимъ взглядомъ столько началъ,-- которыя должны постоянно быть на лицо,-- что ежечасно засыпаетъ и впадаетъ въ ошибку, не будучи въ состояніи обнять сразу всѣ находящіяся на лицо начала. Чувство не такъ поступаетъ: оно дѣйствуетъ моментально и всегда готово дѣйствовать. Нужно, значитъ, перенести свою вѣру въ чувство, а иначе она постоянно будетъ шаткой.
   

XLIX.

   Человѣкъ, повидимому, создавъ, чтобы мыслить; въ этомъ все его достоинство, вся его заслуга; вся его обязанность въ томъ, чтобы мыслить, какъ должно; истинный порядокъ мышленія въ томъ, чтобы начинать съ себя, съ своего Творца и своей цѣли. А о чемъ думаютъ люди? Вовсе не объ этомъ, а о томъ, какъ бы потанцовать, поиграть на лютнѣ, попѣть, написать стихи, покататься на карусели и т. д., какъ бы построиться, сдѣлаться королемъ, вовсе не думая о томъ, что такое значитъ быть королемъ, что такое значитъ быть человѣкомъ.
   Все достоинство человѣка въ его мысли. Но что такое эта мысль? Какъ она глупа!
   

L.

   Если есть Богъ, то Его только должно любить, а не преходящую тварь. Разсужденіе нечестивыхъ въ книгѣ Премудрости основано только на томъ, что нѣтъ Бога. Если это такъ, говорятъ они, станемте наслаждаться тварью. Это крайній исходъ. А если бы для нихъ существовалъ Богъ, достойный любви, они не сдѣлали бы такого заключенія, а напротивъ поступили бы. Мудрецы не такъ заключаютъ: Богъ есть, не будемъ поэтому услаждаться тварью! Итакъ, все, что побуждаетъ насъ привязываться къ твари, дурно, потому что оно мѣшаетъ намъ служить Богу, если мы Его познали, или искать Его, если мы Его еще не знаемъ. А мы полны похоти; значитъ, мы полны дурного, а слѣдовательно, мы должны ненавидѣть самихъ себя и все то, что возбуждаетъ въ насъ другія привязанности, а не привязанность къ одному Богу.
   

LI.

   Все, что отвращаетъ насъ отъ мыслей о Богѣ, когда мы желаемъ думать о Немъ, и вводитъ въ искушеніе думать о другомъ, все это дурно и рождено вмѣстѣ съ нами.
   

LII.

   Ложно думать, что мы будто достойны того, чтобы другіе насъ любили: несправедливо намъ желать этого. Если бы мы родились разумными, хладнокровными, понимающими себя и другихъ, мы не дали бы такой наклонности нашей волѣ. Но мы рождаемся съ этою наклонностью; значитъ, мы рождаемся несправедливыми, ибо все имѣетъ цѣлью себя. А это противно всякому порядку: нужно стремиться къ общей цѣли, а склонность къ самому себѣ есть начало всякаго безпорядка, будь то на войнѣ, въ хозяйствѣ, въ отдѣльномъ тѣлѣ человѣка. Воля, значитъ, испорчена.-- Если члены обществъ, естественныхъ и гражданскихъ, стремятся къ своему личному благу, то самыя общества должны стремиться къ благу другого тѣла, болѣе обширнаго и общаго, котораго они суть члены. Они должны, слѣдовательно, стремиться къ общему. А если мы этого не дѣлаемъ, то, значитъ, мы рождаемся несправедливыми и испорченными.

-----

   Кто не питаетъ отвращенія къ своему самолюбію, къ тому инстинкту, который заставляетъ его дѣлать себя богомъ, тотъ вполнѣ ослѣпленъ. Кто не видитъ, что это совершенно противоположно справедливости и истинѣ? Тотъ обманывается, кто думаетъ, что мы заслуживаемъ этого: несправедливо и невозможно этого достигнуть {Т. е. чтобы каждый руководился только своимъ самолюбіемъ и требовалъ уваженія къ себѣ другихъ.}, потому что всѣ требуютъ себѣ одного и того-же. Это, значитъ, очевидная несправедливость, въ которой мы рождены, отъ которой мы не можемъ, хотя и должны, избавиться.
   Между тѣмъ, ни одна религія, кромѣ христіанской, не замѣтила, что это грѣхъ, что мы рождены въ немъ, но что мы обязаны бороться съ нимъ, ни одна не подумала дать намъ лѣкарства отъ этой болѣзни.
   

LIII.

   Между разумомъ и страстями идетъ въ человѣкѣ междоусобная война. Ея не было бы, еслибы въ немъ былъ только разумъ безъ страстей или только страсти безъ разума. Но такъ какъ въ немъ то и другое, то онъ не можетъ избѣжать борьбы, не можетъ быть въ мирѣ съ однимъ иначе, какъ воюя съ другимъ. Онъ всегда раздѣленъ и противится самъ себѣ.
   Если жить, не ища, что такое человѣкъ, иначе говоря -- быть въ сверхъестественномъ ослѣпленіи, то жить дурно, вѣря въ Бога: это ужасное ослѣпленіе.
   

LIV.

   Несомнѣнно, что отъ того, смертна душа или безсмертна, зависитъ полное различіе въ морали. Между тѣмъ философы произвели мораль независимо отъ этого. Они разсуждаютъ, какъ будто вся жизнь -- одинъ часъ.
   Платонъ -- подходящій авторъ для того, чтобы расположить къ христіанству.

-----

   Послѣдній актъ -- кровавый, какъ бы ни была прекрасна комедія во всемъ остальномъ. Въ концѣ концовъ хлопаются головой о-земь, и все кончено!
   

LV.

   Богъ, сотворивши небо и землю, которыя не чувствуютъ счастья своего существованія, захотѣлъ сотворить существа, которыя сознавали бы это счастье и составляли бы тѣло изъ мыслящихъ членовъ. Наши члены не чувствуютъ счастья своего соединенія, своего удивительнаго разумѣнія, не чувствуютъ, какъ заботится природа влить въ нихъ духъ, заставить ихъ расти и существовать. А какъ они были бы счастливы, если бы чувствовали это, если бы видѣли это! Но для этого нужно было бы, чтобы они имѣли разумѣніе для пониманія этого, и добрую волю для сочувствія всеобщей душѣ. Потому если бы, получивши разумѣніе, они пользовались имъ для того, чтобы удержать въ самихъ себѣ пищу, они были бы не только несправедливы, но и несчастны и скорѣе ненавидѣли бы себя, чѣмъ любили: ихъ блаженство, равно какъ и обязанность, состоитъ въ сочувствіи поведенію общей души, къ которой они принадлежатъ и которая любитъ ихъ больше, чѣмъ они сами себя.
   Быть членомъ значитъ имѣть жизнь, существованіе и движеніе только съ помощью духа, находящагося въ тѣлѣ и для тѣла. Отдѣленный членъ, не видя уже тѣла, къ которому онъ принадлежитъ, долженъ погибнуть и умереть. А между тѣмъ онъ думаетъ, что онъ -- все; не видя тѣла, отъ котораго зависитъ, онъ думаетъ, что онъ зависитъ только отъ самого себя, и хочетъ самого себя сдѣлать центромъ и тѣломъ. Но, не имѣя въ себѣ начала жизни, онъ только заблуждается и удивляется себѣ, находясь въ неизвѣстности относительно своего существа, хорошо чувствуя, что онъ -- не тѣло, и все-таки не видя, что онъ -- членъ тѣла. Наконецъ, когда онъ доходитъ до пониманія себя, онъ какъ будто возвращается къ самому себѣ и любитъ уже себя только для тѣла; ему жаль его прошлыхъ заблужденій. По природѣ своей онъ не могъ бы любить что-либо другое иначе, какъ для самого себя, чтобы подчинить себѣ, потому что каждая вещь себя любитъ больше всего. Но любя тѣло, онъ любитъ этимъ самымъ самого себя, потому что онъ существуетъ только въ немъ, съ помощью его и для него.
   Тѣло любитъ руку, и рука, если бы она имѣла волю, должна была бы любить себя точно такъ-же, какъ душа любитъ ее. Всякая любовь, которая выходитъ изъ этихъ предѣловъ, несправедлива.
   Прилѣпляющійся къ Богу составляетъ одинъ духъ съ нимъ. Онъ любитъ себя, потому что онъ -- членъ Іисуса Христа. Онъ любитъ Іисуса Христа, потому что Онъ -- тѣло, котораго членомъ является этотъ человѣкъ. Все составляетъ одно, одинъ -- то-же, что другой, всего какъ-бы три лица.

-----

   Чтобы справедливо направить любовь, которую мы должны имѣть къ самимъ себѣ, нужно вообразить себѣ тѣло, полное мыслящихъ членовъ, ибо мы -- члены цѣлаго, и посмотрѣть, какъ каждый членъ долженъ бы былъ любить себя и т. д.
   Если бы ноги и руки имѣли особую волю, то онѣ были бы на своемъ мѣстѣ только въ томъ случаѣ, если бы подчиняли эту частную волю основной волѣ, которая управляетъ цѣлымъ тѣломъ. Внѣ ея онѣ -- въ безпорядкѣ и несчастны и, только желая блага всему тѣлу, онѣ могутъ найти свое собственное благо.
   Нужно любить только Бога и ненавидѣть только себя.
   Если нога никогда не знала бы, что она принадлежитъ тѣлу и что есть тѣло, отъ котораго она зависитъ, если бы она знала и любила только самое себя, то какое ею овладѣло бы сожалѣніе, лишь только она узнала бы, что она принадлежитъ тѣлу и зависитъ отъ него, какъ она устыдилась бы своей прошлой жизни, когда она была безполезна для тѣла, которое дало ей жизнь, которое уничтожило бы ее, если бы ее отвергло и отдѣлило отъ себя, какъ она отдѣлялась отъ него! Какъ она стала бы упрашивать сохранить себя въ цѣлости! Съ какимъ смиреніемъ она позволила бы управлять собою волѣ, которая руководитъ тѣломъ: она даже согласилась бы быть отрѣзанной, если нужно! А иначе она потеряла бы свое значеніе, какъ члена: всякій членъ долженъ охотно погибнуть для спасенія тѣла, а оно есть единственная вещь, для которой все остальное существуетъ.
   Чтобы быть счастливыми, члены должны имѣть волю и сообразовывать ее съ тѣломъ.

------

   Похоть и сила -- суть источники всѣхъ нашихъ дѣйствій; похоть производитъ добровольныя, сила -- недобровольныя дѣйствія.
   

LVI.

   Философы думаютъ, что Богъ одинъ достоинъ быть предметомъ любви и удивленія; въ то-же время они желаютъ сами быть предметомъ любви и удивленія со стороны людей, не сознавая своей испорченности. Если они видятъ себя исполненными чувствъ любви къ Богу, если въ поклоненіи Ему они находятъ главную свою радость, то пусть они почитаютъ себя добрыми -- въ добрый часъ! Но если они находятъ себя противными Богу, если всѣ ихъ заботы направлены на то, какъ бы пріобрѣсти уваженіе людей, если вмѣсто всякаго усовершенствованія они только и дѣлаютъ, что, не насилуя воли людей, заставляютъ ихъ находить свое счастье въ любви къ нимъ, то я назвалъ бы такое усовершенствованіе ужаснымъ. Какъ! Они познали Бога и не того единственно желаютъ, чтобы люди любили Его, а желаютъ, чтобы люди на нихъ остановили свою любовь! Они хотятъ, чтобы люди добровольно искали въ нихъ себѣ предметъ счастья!
   

LVII.

   Правда, что трудно вступать на путь благочестія. Но эта трудность происходитъ не отъ благочестія, которое зарождается въ насъ, но отъ нечестія, которое остается еще въ насъ. Если бы наши чувства не противились раскаянію, если бы наша испорченность не противостояла чистотѣ Бога, то въ этомъ не было бы ничего труднаго для насъ. Мы терпимъ лишь настолько, насколько врожденный намъ порокъ противодѣйствуетъ благодати, которая выше нашей природы. Наше сердце чувствуетъ себя растерзаннымъ этими противоположными усиліями. Но было бы очень несправедливо приписывать это насиліе Богу, Который привлекаетъ насъ, а не міру, который удерживаетъ насъ. Это все равно, что дитя, котораго мать вырываетъ изъ рукъ воровъ и которое должно, хотя и терпитъ боль, любить законное и полное любви насиліе той, которая доставляетъ ему свободу, и питать отвращеніе только къ буйному и тиранническому насилію тѣхъ, которые незаконно его задерживали. Самая жестокая борьба, какую только можно возбудить, была бы между людьми въ этой жизни, если бы Богъ оставилъ людей безъ той борьбы, которую Онъ пришелъ принести въ міръ. "Думаете-ли вы, говоритъ Онъ, что Я пришелъ дать миръ землѣ? Нѣтъ, говорю вамъ, но раздѣленіе". Чтобы научить этой борьбѣ, Онъ говоритъ: "Огонь пришелъ я низвесть на землю" {Лук. гл. XII.}. До Него міръ жилъ среди ложнаго мира.
   

LVIII.

   Богъ смотритъ только на внутреннее содержаніе, церковь судитъ только по внѣшности. Онъ прощаетъ тотчасъ, какъ видитъ раскаяніе въ сердцѣ, а церковь,-- когда видитъ его въ дѣлахъ. Богъ сдѣлаетъ чистою внутри церковь: она разоблачитъ своею внутреннею и совершенно духовною святостью внутреннее несчастіе гордыхъ мудрецовъ и фарисеевъ и составитъ собою собраніе людей, внѣшніе нравы которыхъ будутъ столь чисты, что пристыдятъ собою нравы язычниковъ. Если въ ней есть лицемѣры, столь хорошо замаскированные, что она не узнаетъ ихъ яда, она ихъ терпитъ; ибо хотя они не приняты Богомъ, котораго они не могутъ обмануть, они все-таки приняты людьми, которыхъ они обманываютъ. Такимъ образомъ, ее не безчеститъ ихъ поведеніе, кажущееся святымъ. Но вы хотите, чтобы церковь не судила ни по внутреннему содержанію, такъ какъ эта возможность принадлежитъ только Богу, ни по внѣшности, такъ какъ Богъ останавливается только на внутреннемъ содержаніи; такимъ образомъ, отнимая у нея возможность выбора людей, вы удерживаете въ церкви самыхъ развратныхъ и тѣхъ, которые столь сильно ее безчестятъ, что синагоги іудеевъ и школы философовъ изгнали бы такихъ людей, какъ недостойныхъ, и чуждались бы ихъ, какъ нечестивыхъ.
   

LIX.

   Законъ не разрушаетъ природы: онъ ее просвѣщаетъ; милость не разрушаетъ закона: она его заставляетъ исполнять. Вѣра, полученная въ крещеніи, есть источникъ всей жизни христіанина и обращенныхъ.

-----

   Иные изъ истины даже дѣлаютъ себѣ идола, ибо истина внѣ любви не есть Богъ: это Его изображеніе, идолъ, котораго не нужно ни любить, ни почитать; а еще менѣе нужно любить и почитать вещь, противоположную ему, т. е. ложь.

-----

   Я легко могу полюбить совершенную темноту; но если Богъ ставитъ меня въ состояніе полутемноты, то мнѣ не нравится та небольшая доля темноты, которую я вижу, и такъ какъ я не вижу въ своемъ положеніи достоинства полной темноты, то оно мнѣ не нравится. Это -- недостатокъ, признакъ того, что я создаю себѣ идола изъ темноты, отдѣльно отъ мірового порядка, устроеннаго Богомъ. А нужно почитать только Его порядокъ.
   

LX.

   Всѣ важнѣйшія развлеченія опасны для христіанской жизни; но между всѣми изобрѣтенными міромъ нѣтъ опаснѣе комедіи. Это -- столь естественное и тонкое воспроизведеніе страстей, что оно возбуждаетъ и зарождаетъ ихъ въ нашемъ сердцѣ, а въ особенности страсть любви, тѣмъ болѣе, если эта страсть представлена очень чистою и очень честною; ибо чѣмъ болѣе она кажется невиннымъ душамъ невинною, тѣмъ болѣе онѣ способны тронуться ею. Ея сила нравится нашему самолюбію, которое тотчасъ порождаетъ желаніе толковать о тѣхъ самыхъ ея проявленіяхъ, которыя мы видѣли такъ хорошо представленными; въ то же время является сознаніе честности видѣнныхъ чувствованій, заглушающее страхъ чистыхъ душъ, которыя воображаютъ себѣ, что любить любовью, которая имъ кажется столь благоразумною, не значитъ вредить своей чистотѣ. Такимъ образомъ, съ представленія комедіи уходятъ съ сердцемъ, столь наполненнымъ всѣми прелестями и всѣми сладостями любви, съ душою и умомъ, столь убѣжденными въ ея невинности, что совершенно готовы воспринять ея первыя впечатлѣнія или скорѣе искать случая зародить ихъ въ чьемъ-нибудь сердцѣ, чтобы получить тѣ самыя удовольствія и тѣ самыя жертвы, которыя видѣли столь хорошо изображенными въ комедіи.
   

LXI.

   Развратныя мысли такъ нравятся людямъ, что странно, какъ ихъ {Іезуитовъ?} мысли не нравятся. Это значитъ, что они вышли изъ всякой мѣры; тѣмъ болѣе, что людей, которые видятъ истинное, но не могутъ его достигнуть, много, а людей, которые не знали бы, что чистота религіи противоположна нашей развращенности, мало. Смѣшно сказать, что вѣчная награда будетъ воздана за лицемѣрные нравы.
   

LXII.

   Обязательство молчать -- самое большое преслѣдованіе; святые никогда не молчали о себѣ. Правда, что для того, чтобы говорить, нужно призваніе, но уже не по приговорамъ же Совѣта {Намекъ на приговоръ 1660 г., осудившій на сожженіе латинскій переводъ "Провинціальныхъ Писемъ" Паскаля.} справляться, призванъ-ли такой-то человѣкъ; тутъ рѣшаетъ дѣло необходимость. А послѣ того, какъ Римъ высказался и многіе думаютъ, что инквизиція осудила истину, послѣ того, какъ книги, высказавшіяся въ противоположномъ смыслѣ, запрещены, нужно тѣмъ громче кричать, чѣмъ несправедливѣе это запрещеніе и чѣмъ насильственнѣе хотятъ заглушить слово, пока не явится папа, который выслушаетъ обѣ стороны и справится съ древностью, чтобы разсудить противниковъ. Даже добрые папы найдутъ еще въ церкви ропотъ...
   Инквизиція и общество іезуитовъ -- два бича истины.
   .... Что вы не обвиняете ихъ въ христіанствѣ? Вѣдь они говорятъ, что Іисусъ Христосъ -- Богъ: можетъ быть, они считаютъ Его не по природѣ Богомъ, а въ томъ смыслѣ, какъ сказано: "Вы -- Боги"! {Пс. LXXXI, 6; Іоанн. X, 34.}.
   Если мои "Письма" осуждены въ Римѣ, то вѣдь что я осуждаю въ нихъ, то осуждено и на небѣ: къ Твоему, Господи, суду прибѣгаю!...

-----

   ... Вы вѣдь сами -- тлѣнны.
   ... Я побоялся, не дурно-ли я написалъ, видя себя осужденнымъ; но примѣръ осужденія столькихъ благочестивыхъ сочиненій убѣждаетъ меня въ противномъ. Теперь уже не позволяется хорошо писать: на столько инквизиція испорчена и невѣжественна!
   ... Лучше повиноваться Богу, чѣмъ людямъ.
   ... Я ничего не боюсь, ни на что не надѣюсь. Епископы -- другое дѣло. Портъ-Ройяль боится, а это плохая политика -- раздѣлять ихъ, ибо они уже не будутъ бояться, а скорѣе заставятъ бояться себя.
   ... Я не боюсь даже вашихъ запрещеній, если они не основаны на правилахъ преданія. Неужели вы все запретите? какъ! вы запретите даже мнѣ уваженіе? А если нѣтъ, такъ скажите, что запрещаете, а иначе вы ничего не сдѣлаете, если не обозначите, что худо и почему оно худо. А это-то именно вамъ трудно сдѣлать.
   

LXIII.

   Природа заключаетъ въ себѣ совершенства, чтобы показать, что она есть -- изображеніе Бога, но она же имѣетъ недостатки, чтобы показать, что она -- только изображеніе Его.
   

LXIV.

   Люди столь необходимо страдаютъ безуміемъ, что не быть безумнымъ, значитъ страдать другого рода безуміемъ.
   

LXV.

   Отнимите вѣроятность, и нельзя уже будетъ нравиться міру; примите вѣроятность, и нельзя уже не нравиться ему.
   

LXVI.

   Горячее стремленіе святыхъ розыскивать и проводить въ жизнь благо было бы безполезнымъ, если бы вѣроятность стала несомнѣнностью.
   

LXVII.

   Чтобы изъ человѣка сталъ снятой, для этого необходимо дѣйствіе благодати; а кто въ этомъ сомнѣвается, тотъ не знаетъ, что такое святой и что такое человѣкъ.
   

LXVIII.

   Люди любятъ несомнѣнность; любятъ, чтобы папа былъ непогрѣшимъ въ вѣрѣ, чтобы суровые ученые были непогрѣшимы въ нравахъ, такъ чтобы въ нихъ можно было имѣть увѣренность.
   

LXIX.

   О томъ, что такое папа, нужно судить не по нѣкоторымъ выраженіямъ Св. Отцовъ, не по тому, какъ говорили греки на соборѣ, а главнымъ образомъ по дѣйствіямъ церкви и Св. Отцовъ и по каноническимъ правиламъ.
   

LXX.

   Папа -- первое лицо. Кто другой извѣстенъ всѣмъ? Кто другой признанъ всѣми? Онъ имѣетъ власть проникать во все тѣло, потому что въ его рукахъ самый главный нервъ, проникающій во все тѣло. Какъ легко было бы этой власти выродиться въ тираннію! Поэтому-то Іисусъ Христосъ положилъ для папъ главнымъ правиломъ: "А вы не такъ: но кто изъ васъ больше, будь какъ меньшій, и начальствующій, какъ служащій" {Лук. XXII, 26.}. Единство неразлучно со множествомъ ("Гдѣ два или три собраны"...). Ошибочно исключать одно изъ двухъ, какъ это дѣлаютъ паписты, исключая множество, или гугеноты, исключая единство.
   

LXXI.

   Одинаково будетъ ересью, если подъ словомъ "всѣ" всегда разумѣть всѣхъ людей безъ исключенія и если дѣлать иногда исключенія; нельзя въ выраженіи: "Пейте изъ нея всѣ" разумѣть всѣхъ безъ исключенія, и гугенотовъ, и еретиковъ. А въ выраженіи: "всѣ согрѣшили" {Римл. III, 23.} разумѣются и еретики, и гугеноты, всѣ, исключая дѣтей вѣрныхъ. И такъ, нужно слѣдовать Св. Отцамъ и преданію, чтобы знать, когда какъ понимать слово "всѣ", потому что нужно бояться ереси съ той и другой стороны.
   

LXXII.

   Все можетъ быть для насъ смертоноснымъ, даже вещи, сдѣланныя для того, чтобы служить намъ; напр., въ природѣ, стѣны могутъ насъ убить, ступени могутъ тоже убить, если мы пойдемъ слишкомъ неосторожно.
   Малѣйшее движеніе касается всей природы; цѣлое море измѣняется изъ-за одного камня. Точно также и въ благодати, малѣйшее дѣйствіе касается своими послѣдствіями всего. И такъ все важно. Въ каждомъ дѣйствіи нужно, кромѣ дѣйствія, принимать въ разсчетъ наше настоящее, прошедшее и будущее состояніе и другія вещи, которыхъ оно касается, и видѣть связь со всѣми этими вещами. Тогда только человѣкъ будетъ хорошо выдержаннымъ.
   

LXXIII.

   Всѣ люди ненавидятъ отъ природы одинъ другого. Они пользовались, какъ могли, похотью, чтобы заставить ее служить общественному благу. Но это только притворство, ложное представленіе любви, ибо въ сущности это ненависть.-- Эта мерзкая основа человѣка -- похоть только скрыта, но не отнята.
   

LXXIV.

   Если кто хочетъ сказать, что человѣкъ слишкомъ ничтоженъ, чтобы заслужить общеніе съ Богомъ, то нужно быть очень великимъ, чтобы судить объ этомъ.
   

LXXV.

   Человѣкъ не достоинъ Бога, но онъ способенъ стать достойнымъ. Недостойно Бога соединиться съ ничтожнымъ человѣкомъ, но нельзя считать недостойнымъ Бога извлечь его изъ ничтожества.
   

LXXVI.

   Несчастны тѣ, которые обязали меня говорить о сущности религіи!.. Я вижу очищенныхъ грѣшниковъ безъ раскаянія, оправданныхъ праведниковъ безъ любви, христіанъ безъ благодати Іисуса Христа, Бога безъ власти надъ волею людей, предопредѣленіе безъ таинственности, искупленіе безъ несомнѣнности!
   

LXXVII.

   Церковь -- множество и единство. Если разсматривать церковь какъ единство, то папа, какимъ бы ни былъ, есть глава, какъ бы все. Если же ее разсматривать, какъ множество, папа -- только часть. Отцы церкви разсматривали ее то такъ, то иначе, поэтому они не одинаково выражались о папѣ. Св. Кипріанъ называетъ его "жрецомъ Божіимъ". Но принимая одну изъ этихъ двухъ истинъ, они не исключали другой. Множество, которое не сводится къ единству, есть безпорядокъ; единство, которое не зависитъ отъ множества, есть тираннія. Почти только въ одной Франціи позволено говорить, что соборъ выше папы.
   

LXXVIII.

   Богъ не творитъ чудесъ при обыкновенномъ управленіи своею церковью. Это было бы чудомъ, если бы непогрѣшимость была въ одномъ лицѣ; но если быть частью множества, то кажется вполнѣ естественнымъ, что руководство Божіе скрыто подъ покровомъ природы, какъ и во всѣхъ другихъ дѣлахъ Бога.
   

LXXIX.

   Разумъ не только не убѣждаетъ, что христіанская религія -- не истинная религія, но, напротивъ, онъ показываетъ, что она -- истинна.
   

LXXX.

   Если бы ничего не нужно было дѣлать иначе, какъ въ виду несомнѣннаго результата, то человѣкъ не долженъ бы былъ ничего дѣлать для религіи, ибо она не носитъ въ себѣ несомнѣнности. Но сколько вещей дѣлаетъ онъ съ сомнительнымъ результатомъ: припомнимъ морскія путешествія, битвы! Я утверждаю, что тогда вовсе ничего не нужно было бы дѣлать, ибо нѣтъ ничего несомнѣннаго. Въ религіи больше несомнѣнности, чѣмъ въ томъ, что мы увидимъ завтрашній день, ибо несомнѣнно, что мы доживемъ до завтра, но несомнѣнно возможно, что мы и не доживемъ: Нельзя этого сказать о религіи. Что она есть, это не есть несомнѣнный фактъ, но кто осмѣлится утверждать, что несомнѣнно возможно и то, что ея нѣтъ? А вѣдь работая для завтрашняго дня, для сомнительнаго, мы поступаемъ разумно. Мы должны работать, значитъ, и при сомнительности результата, въ силу указаннаго разсчета.
   

LXXXI.

   Всѣ хорошія правила у насъ на лицо; дѣло за тѣмъ только, чтобы примѣнить ихъ; напримѣръ, несомнѣнно, что нужно жертвовать жизнью для защиты общественнаго блага, иные это и дѣлаютъ; но для религіи этого никто не дѣлаетъ.
   

LXXXII.

   Есть пороки, которые держатъ насъ во власти только съ помощью другихъ; если отнять стволъ, они уничтожаются, какъ вѣтви.
   

LXXXIII.

   Когда злоба права, она дѣлается гордою и выставляетъ свою правоту во всемъ ея блескѣ; когда у истиннаго блага не удался суровый нравственный подвигъ или строгій выборъ и приходится вернуться вслѣдъ природѣ, злоба дѣлается гордою, вслѣдствіе этого возвращенія.
   

LXXXIV.

   Зло легко, оно въ безконечныхъ видахъ; благо -- почти единственно. Но извѣстный родъ зла такъ-же трудно найти, какъ то, что называется благомъ, и часто по этому признаку выдаютъ за благо это особаго рода зло. Достигнуть до него, какъ и до добра, можно даже только при необыкновенномъ величіи души.
   

LXXXV.

   Природа человѣка не предназначаетъ его къ тому, чтобы итти всегда; онъ то идетъ, то приходитъ. У лихорадки есть ознобъ и жаръ: холодъ также хорошо показываетъ величину жара при лихорадкѣ, какъ самый жаръ. Изобрѣтенія людей изъ вѣка въ вѣкъ идутъ тѣмъ же способомъ. То-же можно сказать о добротѣ и грѣховности міра вообще.
   

LXXXVI.

   Тотъ и священникъ, кто хочетъ имъ быть,-- какъ при Іеровоамѣ. Ужасная вещь, если теперешніе церковные порядки выставляютъ намъ столь совершенными, что вмѣняютъ въ преступленіе желаніе измѣнить ихъ. Нѣкогда они были тоже вѣдь непогрѣшимо хорошими, и все-таки находятъ, что тогда можно было измѣнить ихъ безъ грѣха; а теперь, каковы бы они ни были, нельзя и желать перемѣны! Прежде было вполнѣ позволительно измѣнить обычай ставить священниковъ съ такою осмотрительностью, что почти не оказывалось достойныхъ; а теперь нельзя будетъ и жаловаться на обычай ставить столько недостойныхъ!
   

LXXXVII.

   Дѣти, пугаясь напачканной рожи, поступаютъ по-дѣтски; но если такъ немного нужно, чтобы напугать дѣтей, сколь сильнымъ оказывается это же средство въ отношеніи къ взрослымъ! Въ послѣднемъ случаѣ только измѣняютъ фантазію.
   

LXXXVIII.

   Одинаково непостижимы положенія, что есть Богъ и что нѣтъ Его, что есть душа въ тѣлѣ и что нѣтъ въ насъ души, что сотворенъ міръ и что не сотворенъ, что есть первородный грѣхъ и что нѣтъ его.
   

LXXXIX.

   Атеисты должны говорить вещи совершенно ясныя; а у нихъ ясно только то, что душа матеріальна.
   

ХС.

   Невѣрующіе -- самые легковѣрные люди. Они вѣрятъ въ чудеса Веспасіана, чтобы не вѣрить въ чудеса Моисея.
   

XCI.

   Нужно высказаться и противъ тѣхъ, которые слишкомъ углубляются въ науки (Декартъ).
   

XCII.

   Атеизмъ -- признакъ силы ума, но только до извѣстной степени.
   

XCIII.

   Недостатки Монтеня велики. Припомнимъ его сладострастныя выраженія -- они никуда не годятся, вопреки мнѣнію г-жи Журне -- довѣрчивость (вѣритъ въ существованіе людей безъ глазъ), невѣжество (см. его рѣчи о квадратурѣ круга, о болѣе обширномъ мірѣ), его чувства по поводу добровольнаго человѣкоубійства, по поводу смерти. Онъ внушаетъ "безъ страха и упрека" нерадѣніе къ своему спасенію. Коль скоро его книга составлена не съ цѣлью побудить къ благочестію, онъ не былъ обязанъ этого дѣлать, но всякій и всегда обязавъ не отвращать отъ благочестія. Можно извинить его чувства, нѣсколько свободныя и сладострастныя, въ отношеніи къ нѣкоторымъ жизненнымъ случаямъ, но нельзя извинить его совершенно языческихъ чувствъ по поводу смерти; ибо нужно отказаться отъ всякаго благочестія, если не желать умереть по крайней мѣрѣ по-христіански; а онъ во всей своей книгѣ думаетъ только о томъ, какъ бы свободнѣе и нѣжнѣе умереть.
   

XCIV.

   Ариѳметическая машина {Они изобрѣтена Паскалемъ.} производитъ дѣйствія, которыя ближе къ дѣйствіямъ мысли, чѣмъ все то, что могутъ произвести животныя; но она ничего не можетъ сдѣлать такого, что указывало бы на то, что у нея есть воля, какъ она есть у животныхъ.
   

XCV.

   Иные авторы, говоря о своихъ трудахъ, употребляютъ выраженія: моя книга, мои комментаріи, моя исторія и т. д. Такъ и кажется, что это буржуа, имѣющіе собственный домъ и постоянно твердящіе: "въ моемъ собственномъ домѣ". Имъ лучше было бы говорить: наша книга, нашъ комментарій и т. д., такъ какъ обыкновенно тутъ больше чужого добра, чѣмъ ихъ собственнаго.
   

XCVI.

   Краснорѣчіе есть искусство говорить о вещахъ такъ, чтобы, во-первыхъ, тѣ, которымъ говорятъ, безъ труда и съ удовольствіемъ могли понять ихъ, во-вторыхъ, чувствовали бы себя заинтересованными въ нихъ, такъ чтобы самолюбіе охотно располагало ихъ къ размышленію объ этихъ вещахъ. Оно, значитъ, состоитъ въ соотвѣтствіи, которое стараются установить между умомъ и сердцемъ слушателей, съ одной стороны, между мыслями и выраженіями, которыми пользуется ораторъ, съ другой стороны; а это предполагаетъ, что ораторъ хорошо изучилъ сердце человѣка, чтобы знать всѣ его пружины и найти потомъ правильное соотвѣтствіе между нимъ и рѣчью, которая должна проникнуть въ него. Нужно поставить себя на мѣсто тѣхъ, которые должны насъ слушать и сдѣлать надъ своимъ собственнымъ сердцемъ опытъ убѣжденія въ ту сторону, въ какую хочетъ убѣдить ораторъ, чтобы видѣть, создано ли одно для другого и можно ли быть увѣреннымъ, что слушатель будетъ какъ бы принужденъ сдѣлать то-же съ самимъ собою. Нужно преслѣдовать, сколь можно больше, естественную простоту и не дѣлать малаго великимъ и великаго малымъ. Не достаточно, чтобы рѣчь была прекрасна, она должна быть свойственна предмету: ничего не должно быть ни излишняго, ни недостаточнаго.
   Краснорѣчіе есть живопись мысли; тутъ точно также; кто, нарисовавши лицо, прибавляетъ еще кое-что, тотъ дѣлаетъ картину, а не портретъ.
   

XCVII.

   Если выражаешься о вещахъ, какъ народъ, все-таки нужно имѣть болѣе глубокую заднюю мысль и по ней судить о вещахъ.
   

XCVIII.

   Сила, а не мнѣніе -- царь міра; но именно мнѣніе и пользуется силою.
   Соображается со слухомъ тотъ, кто не имѣетъ сердца.
   Всякій разговоръ, всякую рѣчь нужно такъ вести, чтобы можно было сказать тѣмъ, которые обижаются ими: "на что вы жалуетесь?"
   

ГЛАВА XXV.
Мысли, обнародованныя послѣ 1843 г.

I.

   Когда страсть заставляетъ насъ дѣлать что нибудь, мы забываемъ свой долгъ. Когда намъ люба книга, мы читаемъ ее, хотя бы намъ должно было дѣлать что-нибудь другое. Чтобы прійти въ себя, мы должны приняться за такое дѣло, которое намъ ненавистно: въ этомъ случаѣ, мы откажемся отъ него, ссылаясь на то, что намъ предстоитъ дѣлать нѣчто другое, и такимъ образомъ, вспомнимъ о своемъ долгѣ.
   

II.

   Какая неправильность въ нашемъ сужденіи, коль скоро нѣтъ человѣка, который не подчинялъ бы себя всему остальному въ мірѣ, который свое собственное благо, продолжительность своего счастья и своей жизни не предпочиталъ бы благу и счастью всего остального въ мірѣ!
   

III.

   "Есть травы на землѣ; мы ихъ видимъ, съ луны ихъ было бы не видно. На этихъ травахъ есть нити, въ этихъ нитяхъ -- маленькія животныя, а дальше этого ничего ужъ нѣтъ". Какая самонадѣянность! "Сложныя тѣла состоятъ изъ элементовъ, а элементы неразложимы". Какая самонадѣянность! Впрочемъ, тутъ есть и тонкая черта: это правило, что не слѣдуетъ говорить, что есть то, чего не видно. Говорить, значитъ, нужно, какъ и всѣ прочіе, а думать, какъ они, несвойственно образованному.
   

IV.

   Мы не только съ другихъ сторонъ смотримъ на вещи, но даже другими глазами; мы не имѣемъ возможности найти ихъ такими же, какъ находятъ другіе.
   

V.

   Чиханье, какъ и половой актъ, парализуетъ всѣ способности души, но отсюда мы не дѣлаемъ выводовъ противъ величія человѣка, потому что это происходитъ помимо его воли. Хотя онъ это самъ себѣ причиняетъ, но причиняетъ противъ воли и имѣетъ въ виду не самое дѣйствіе, а другую цѣль; такимъ образомъ, это не есть признакъ слабости человѣка или рабскаго подчиненія этому дѣйствію.
   

VI.

   Не стыдно человѣку предаваться печали, ему стыдно изнемогать отъ удовольствія. Это происходитъ не оттого, что печаль приходитъ къ намъ извнѣ, а удовольствія мы ищемъ, потому что можно искать и печали и предаваться ей нарочно, не проявляя подобнаго рода слабости. Отчего же подчиненіемъ гнету печали гордится разумъ, а подчиненія гнету удовольствія стыдится? Это оттого, что не печали свойственно искушать насъ и тянуть къ себѣ. Мы сами добровольно выбираемъ ее и желаемъ, чтобы она господствовала надъ нами, такъ что мы сами -- владыки своего положенія; здѣсь самому себѣ подчиняется человѣкъ, а при удовольствіи человѣкъ подчиняетъ себя удовольствію. Только владычество и власть даютъ славу, только рабство ведетъ за собою стыдъ.
   

VII.

   Когда кто въ докучливомъ дѣлѣ постоянно питаетъ свѣтлую надежду и радуется счастливымъ случайностямъ, то можно подозрѣвать, если его одинаково не удручаютъ неудачи, что онъ радъ потерять дѣло: онъ въ восхищеніи, если находитъ предлоги къ надеждѣ, чтобы показать, что онъ заинтересованъ въ дѣлѣ, и притворною радостью скрыть радость по поводу того, что дѣло потеряно.
   

VIII.

   Наша природа -- движеніе; полный покой -- это смерть.
   

IX.

   Мы такъ мало знаемъ себя, что иной разъ думаемъ, что готовы умереть, между тѣмъ какъ мы вполнѣ здоровы, а иной разъ увѣрены въ своемъ здоровьѣ, между тѣмъ какъ мы близки къ смерти -- мы не чувствуемъ приближенія лихорадки или готоваго образоваться нарыва.
   

X.

   Природа постоянно снова начинаетъ однѣ и тѣ-же вещи -- годы, дни, часы; точно также пространства и числа идутъ непосредственно одно за другимъ. Такимъ путемъ образуется понятіе безконечнаго и вѣчнаго. Это не значитъ, что во всемъ этомъ нѣтъ ничего, что было бы безконечнымъ и вѣчнымъ; это значитъ, что эти ограниченныя вещи безконечно умножаются, такъ что безконечно, какъ мнѣ кажется, только число, которое ихъ умножаетъ.
   

XI.

   Когда намъ говорятъ, что тепло есть не что иное, какъ движеніе какихъ то шариковъ, а свѣтъ -- ихъ "стремленіе удалиться" (conatus recedendi), которое мы чувствуемъ, то это насъ удивляетъ. Какъ? и удовольствіе не что иное, какъ пляска духовъ? {Это значитъ spiritus animales Декарта ("животные духи" или "пары").}. А мы получили о немъ совсѣмъ по такое понятіе! Сколь далекими кажутся намъ такія чувствованія, какъ удовольствіе, отъ тѣхъ другихъ, изъ сравненія съ которыми мы выводимъ ихъ тожественность! Ощущеніе огня, жаръ, причиняемый намъ не прикосновеніемъ, а иначе, ощущеніе звука и свѣта -- все это кажется намъ таинственнымъ; а между тѣмъ оказывается, что это такое же грубое явленіе, какъ ударъ камня. Правда, намъ говорятъ о незначительной величинѣ духовъ, которые входятъ въ поры и касаются разныхъ нервовъ, но все-таки тутъ идетъ рѣчь только о соприкосновеніи съ нервами.
   

XII.

   Если бы животное въ силу ума дѣлало то, что оно дѣлаетъ по инстинкту, если бы оно въ силу ума выражало то, что выражаетъ по инстинкту, напр. на охотѣ за добычею или для того, чтобы предупредить своихъ товарищей, что добыча найдена или ускользнула, то оно одинаково могло бы выражать и такія вещи, гдѣ больше привязанности, напримѣръ, могло бы выразить мысль: "перегрызите эту веревку, которая меня давитъ и которой я не могу достать".
   

XIII.

   Въ добродѣтели мы поддерживаемся не своею собственною силою, но противовѣсомъ двухъ противоположныхъ пороковъ: мы какъ будто стоимъ на ногахъ подъ напоромъ двухъ противоположныхъ вѣтровъ; отнимите одинъ изъ этихъ пороковъ, и мы впадемъ въ другой.
   

XIV.

   Говорятъ, что затменія предсказываютъ несчастіе; это потому, что несчастія слишкомъ обыкновенны, такъ что дурное случается такъ-же часто, какъ часто его предсказываютъ. Между тѣмъ, если бы говорили, что затменія предсказываютъ счастье, то пришлось бы часто обманываться. Счастье приписываютъ только рѣдкимъ небеснымъ явленіямъ и поэтому не часто ошибаются въ подобныхъ предсказаніяхъ.
   

XV.

   Память необходима для всѣхъ умственныхъ операцій.
   

XVI.

   Инстинктъ и разумъ -- признаки двухъ различныхъ природъ.
   

XVII.

   Когда я размышляю о кратковременности моей жизни, поглощаемой предшествующею и послѣдующею вѣчностью, о ничтожности пространства, которое я наполняю и даже которое я вижу, пространства, пропадающаго въ безконечной неизмѣримости пространствъ, которыхъ я не знаю и которыя меня не знаютъ, то прихожу въ ужасъ и изумляюсь, почему я скорѣе здѣсь, а не гамъ, ибо нѣтъ никакого основанія, почему я долженъ быть здѣсь, а не тамъ, почему въ настоящую минуту, а не еще когда либо. Кто меня помѣстилъ сюда? По чьему повелѣнію и распоряженію мнѣ назначено именно это мѣсто, именно это время? Жизнь это "воспоминаніе объ одномъ преходящемъ днѣ, проведенномъ въ гостяхъ".
   

XVIII.

   Сколько царствъ не знаетъ насъ!
   

XIX.

   Я завидую тѣмъ, которые въ вѣрѣ живутъ съ такою небрежностью и столь дурно употребляютъ даръ, изъ котораго я, кажете" мнѣ, сдѣлалъ бы совсѣмъ другое употребленіе.
   

XX.

   Каждый -- все для самаго себя, ибо онъ умеръ, и все умерла для него. А отсюда происходитъ то, что каждый думаетъ, что онъ -- все для всѣхъ. О природѣ нужно судить не сообразно съ собою, по сообразно съ нею самою.
   

XXI.

   Обыкновенные люди могутъ не разсуждать о томъ, о чемъ не хотятъ разсуждать. "Не разсуждай по поводу такихъ то мѣстъ, относящихся къ Мессіи", говорилъ іудей своему сыну. Точно такъ-же часто поступаютъ у насъ. Такимъ-то образомъ сохраняются ложныя религіи, такъ сохраняется даже истинная у многихъ людей. Но есть и такіе люди, которые не чувствуютъ себя въ силахъ помѣшать себѣ такимъ образомъ размышлять и которые тѣмъ больше разсуждаютъ, чѣмъ больше имъ это запрещаютъ. Они избавляются отъ ложныхъ религій, теряютъ даже и истинную, если ихъ разсужденія не прочно обоснованы.
   

XXII.

   Какъ далеко отъ познанія Бога до любви къ Нему!
   

XXIII.

   Неужели ты менѣе будешь рабомъ, если тебя любитъ и льститъ тебѣ твой господинъ? Въ тебѣ много выгоды, и вотъ твой господинъ льститъ тебѣ. Но онъ же скоро и накажетъ тебя.
   

XXIV.

   Не въ Монтенѣ, а въ себѣ самомъ я нахожу все то, что вижу здѣсь.
   

XXV.

   Нѣтъ ничего столь невыносимаго для человѣка, какъ быть въ полномъ покоѣ, безъ страсти, безъ дѣла, безъ развлеченія, безъ употребленія своихъ силъ. Онъ чувствуетъ тогда свое ничтоже ство, свою безпомощность, свою недостаточность, свою зависимость, свое безсиліе, свою пустоту. Тотчасъ же онъ извлечетъ изъ глубины своей души скуку, мрачность, печаль, грусть, досаду, отчаяніе.
   Когда солдатъ или рабочій станутъ жаловаться на трудъ свой, дайте имъ возможность ничего не дѣлать.
   

XXVI.

   Человѣкъ не дѣйствуетъ на основаніи разума, который составляетъ его существо.
   

XXVII.

   Человѣкъ низокъ до того, что подчиняется звѣрямъ, даже обожаетъ ихъ.
   

XXVIII.

   Всѣ принципы пирронистовъ, стоиковъ, атеистовъ и т. д. истинны, по ихъ заключенія ложны, потому что и противоположные принципы тоже истинны.
   

XXIX.

   Философы освятили пороки, приписывая ихъ даже божеству; христіане освятили добродѣтели.
   

XXX.

   Если душа матеріальна, то какую матерію могли бы сдѣлать душою тѣ философы, которые укротили свои страсти.
   

XXXI.

   Какъ хорошо кричать человѣку, который не знаетъ себя, чтобы онъ отъ самого себя переходилъ къ Богу! Хорошо говорить это человѣку, который знаетъ себя.
   

XXXII.

   Большинство людей благо полагаетъ въ богатствѣ и внѣшнемъ благосостояніи или по крайней мѣрѣ въ развлеченіяхъ. Философы показывали суетность всего этого и полагали благо, въ чемъ только могли.
   Для философовъ 288 высшихъ благъ {По вычисленіямъ Варрона, столько было мнѣній о высшемъ благѣ у различныхъ философовъ.}.

-----

   "Будь доволенъ самимъ собою и происходящими изъ тебя благами". Тутъ есть противорѣчіе, ибо тутъ дается совѣтъ въ концѣ-концовъ убить себя. Какъ счастлива жизнь? отъ которой приходится избавляться, какъ отъ заразы!

-----

   Хорошо, если кто утомится безполезными поисками за истиннымъ благомъ и протянетъ руки къ Избавителю.
   

XXXIII.

   Боже мой, какъ глупы подобныя разсужденія, какъ: "Для того-ли Богъ создалъ міръ, чтобы осудить его? для чего Ему нужно столько и такихъ слабыхъ людей?" и т. д.! Пирронизмъ есть лѣкарство противъ этой болѣзни: онъ разобьетъ эти пустые вопросы.
   

XXXIV.

   Кто скажетъ, что люди для того узнали о первородномъ грѣхѣ чтобы ясно было, что справедливость есть удѣлъ земли?-- Никто не бываетъ счастливъ прежде смерти. Не значитъ ли это, что со смертью начинается вѣчное и дѣйствительное блаженство?
   

XXXV.

   Часто слышишь возраженія: "Вы не чистосердечно поступаете вы не должны были бы", и т. д. Мнѣ очень пріятно видѣть, какъ унижаютъ гордый разумъ. Вѣдь не у языка же человѣческаго въ подобныхъ случаяхъ оспариваютъ его права, не языкъ защищается съ оружіемъ въ рукахъ. Не для забавы говорятъ, что такіе-то люди поступаютъ не чистосердечно, а для того, чтобы силою возраженія наказать ихъ за эту неискренность.
   

XXXVI.

   Экклезіастъ показываетъ, что человѣкъ безъ Бога находится въ полнѣйшемъ невѣдѣніи и въ неизбѣжномъ несчастій, ибо желать, но не мочь -- это и значитъ быть несчастнымъ. А онъ хочетъ быть счастливымъ и увѣреннымъ въ какой-нибудь истинѣ, между тѣмъ не можетъ ни знать, ни не желать знать. Онъ не можетъ даже сомнѣваться.
   

XXXVII.

   Мы очень обязаны тѣмъ, которые указываютъ намъ наши недостатки, ибо они укрощаютъ ихъ. Они научаютъ насъ, что мы пользовались презрѣніемъ, но они не мѣшаютъ намъ стать такими же на будущее время, ибо мы можемъ проявить многіе другіе недостатки. Они подготовляютъ постепенное исправленіе и освобожденіе отъ недостатка.
   

ХXXVIII.

   Ни одна секта, ни одна религія, кромѣ христіанской религіи, не существовали на землѣ постоянно.
   Одна только христіанская религія дѣлаетъ человѣка одновременно и достойнымъ любви, и счастливымъ. А при условіи обыденной добропорядочности быть достойнымъ любви еще не значитъ быть счастливымъ.
   

XXXIX.

   Вѣра есть даръ Божій. Не подумайте, что мы скажемъ, что это даръ размышленія. И другія религіи не говорятъ подобнаго о своей вѣрѣ: онѣ предоставляютъ размышленію только дойти до вѣры, а оно все-таки не приводитъ къ ней.
   

XL.

   Какъ солнце свѣтитъ для всѣхъ, такъ и образы, изображающіе въ совокупности искупленіе, убѣждаютъ только совокупностью своею, а вещи, изображающія исключенія, какъ напр. изображеніе іудеевъ при исключеніи язычниковъ, означаютъ не цѣлое, а именно только эти исключенія.

-----

   Іисусъ Христосъ -- всеобщій искупитель. Онъ предложилъ Себя въ жертву, какъ человѣкъ, который выкупилъ всѣхъ тѣхъ, кто захотѣлъ къ Нему прійти. Кто умретъ на дорогѣ, его бѣда, но Христосъ всѣмъ предлагаетъ искупленіе. Хорошо дѣлаетъ и тотъ, кто искупаетъ, и тотъ, кто не даетъ умереть, но здѣсь не два различныхъ лица дѣлаютъ то и другое: Іисусъ Христосъ одинъ искупаетъ и не даетъ умереть.
   Но, съ другой стороны, Іисусъ Христосъ, въ качествѣ искупителя, можетъ быть, не есть владыка всѣхъ искупленныхъ; а въ такомъ случаѣ, Онъ -- искупитель всѣхъ настолько, насколько искупленіе зависѣло отъ Его воли.
   

XL1.

   Вы {Обращеніе къ невѣрующимъ.}, можетъ быть, думаете, что пророчества, цитированныя въ Евангеліи, приведены для того, чтобы заставить васъ вѣрить. Нѣтъ, это сдѣлано для того, чтобы удалить васъ отъ вѣрованія. Чудеса служатъ не для обращенія, а для осужденія.
   

XLII.

   Епиктетъ, вполнѣ ясно видя истинный путь, говоритъ людямъ: "Вы идете по ложной дорогѣ"; онъ только указываетъ, что есть другой путь, но не ведетъ по нему. Это значитъ, что онъ исполняетъ волю Божію: одинъ Іисусъ Христосъ ведетъ по истинному пути: Онъ -- "путь", "истина".
   

XLIII.

   Я усматриваю Іисуса Христа во всякой личности и въ насъ самихъ: какъ отецъ, Онъ въ Отцѣ Своемъ; какъ братъ -- въ братьяхъ своихъ; какъ бѣднякъ -- Онъ въ бѣднякахъ; какъ богаты Я, въ богатыхъ; какъ ученый и священникъ, въ священникахъ; какъ верховный владыка -- въ князьяхъ, и т. д. Но своей славѣ Онъ, какъ Богъ, есть все, что только есть великаго, а по своей земной жизни Онъ -- все, что только есть жалкаго и отверженнаго; для того Онъ и принялъ это низкое состояніе, чтобы быть во всѣхъ лицахъ, быть образцомъ всякихъ состояній.
   

XLIV.

   Псалмы поются по всей землѣ.
   А кто свидѣтельствуетъ о Магометѣ? Онъ самъ только. А Іисусъ Христосъ желаеъ, чтобы Его собственнаго свидѣтельства вовсе не было.
   Свидѣтели должны быть такого свойства, чтобы они были всегда и повсюду, а жалкій Магометъ стоитъ въ одиночку.
   

XLV.

   Нерѣдко приходится упрекать людей въ излишней послушности; это такой-же естественный и гибельный порокъ, какъ и недовѣрчивость.
   

XLVI.

   Мало истинныхъ христіанъ,-- я говорю даже о вѣрѣ. Много такихъ, которые вѣрятъ, но въ силу суевѣрія; много и такихъ, которые не вѣрятъ, но въ силу распущенности; немного людей, занимающихъ середину.
   Я не разумѣю здѣсь тѣхъ, которые хранятъ истинное благочестіе въ нравахъ, и всѣхъ тѣхъ, которые вѣруютъ въ силу сердечнаго чувства.
   

XLVII.

   Кто не любить истины, тѣ находятъ предлогъ оспаривать ее въ многочисленности отрицающихъ ее. Такимъ образомъ, ихъ заблужденіе происходитъ только оттого, что они не любятъ истины или не имѣютъ любви, а поэтому ихъ нельзя извинить.
   

XLVIII.

   То обстоятельство, что вы слышали объ извѣстной вещи, далеко не служитъ основаніемъ вашей вѣры въ нее; напротивъ, вы не должны ничему вѣрить, если не станете въ такое положеніе, какъ-будто вы никогда не слыхали объ этомъ предметѣ. Вѣрованіе -- это ваше согласіе съ самимъ собою, упорный голосъ вашего разума, а не разума другихъ, не другіе должны дать вамъ вѣру.
   Вѣрованіе ведетъ къ такимъ важнымъ послѣдствіямъ! При вѣрованіи сотни противорѣчій могутъ оказаться истинами.
   Если-бы древность была основаніемъ для вѣрованія, то древніе, значитъ, оказались-бы безъ этого основанія. Если основаніе -- всеобщее согласіе, то что вышло-бы, если-бы люди погибли?
   Ложное униженіе -- та-же гордость. Поднимите занавѣсъ! Что бы вы ни дѣлали, вамъ можно только или вѣрить, или отрицать, или сомнѣваться. Неужели у насъ не будетъ въ концѣ-концовъ основанія? На счетъ животныхъ мы держимся такого мнѣнія, что они хорошо дѣлаютъ; нѣтъ-ли здѣсь основанія и для того, чтобы судить о людяхъ? Отрицать, вѣрить и сомнѣваться такъ-же свойственно человѣку, какъ бѣгать -- лошади.
   

XLIX.

   Наша религія -- мудра и безумна. Мудра она потому, что она самая свѣдущая во всемъ, тверже всѣхъ основана на чудесахъ, пророчествахъ и т. д.; безумна потому, что все это все-таки не заставляетъ людей слѣдовать ей: напротивъ, это содѣйствуетъ осужденію тѣхъ, которые не слѣдуетъ ей, но это заставляетъ вѣрить тѣхъ, которые слѣдуютъ ей. Вѣрить ихъ заставляетъ -- крестъ. Поэтому-то ап. Павелъ, который пришелъ съ мудростью и знаменіями, говоритъ, что онъ не пришелъ ни съ мудростью, ни съ знаменіями, ибо онъ пришелъ, чтобы обратить къ вѣрѣ. А тѣ, которые приходятъ только для того, чтобы убѣдить, могутъ сказать о себѣ, что они приходятъ съ мудростью и знаменіями.
   

L.

   Законъ обязывалъ къ тому, чего не давалъ. Благодать даетъ то, къ чему обязываетъ.
   

LI.

   Что только люди могли узнать съ помощью высшаго естественнаго разумѣнія, тому христіанская религія научала своихъ дѣтей.
   

LII.

   Какъ мнѣ противна такая глупость, какъ если кто не вѣритъ въ Евхаристію и т. п. Если Евангеліе истинно, если Іисусъ Христосъ есть Богъ, какое-же можетъ быть тутъ затрудненіе?
   

LIII.

   Праведный опирается на вѣру въ мельчайшихъ вещахъ: когда онъ порицаетъ своихъ слугъ, онъ желаетъ, чтобы Духъ Божій ихъ обратилъ къ правдѣ, молитъ Бога исправить ихъ, отъ Бога ожи даетъ столько-же, сколько отъ своихъ выговоровъ, молитъ Бога благословить его стремленія исправить. Точно такъ-же онъ поступаетъ и въ другихъ случаяхъ.

-----

   Изъ всего, что есть на землѣ, онъ принимаетъ участіе только въ неудовольствіяхъ, а вовсе не ищетъ удовольствій. Онъ любитъ своихъ ближнихъ, во его любовь не ограничивается этими предѣлами, она распространяется и на его враговъ, а потомъ и на враговъ Бога.
   

LIV.

   Богъ установилъ молитву, во-первыхъ, для того, чтобы дать своему творенію достоинство причинности; во-вторыхъ, чтобы научить насъ, отчего зависитъ въ насъ добродѣтель, и въ-третьихъ, чтобы заставить насъ трудомъ заслужить и другія добродѣтели.
   Мнѣ возразятъ, что люди, въ такомъ случаѣ, будутъ думать, что молитва -- въ ихъ собственныхъ рукахъ. Но это нелѣпо: если ужъ имѣя вѣру, человѣкъ безъ молитвы не въ силахъ обладать добродѣтелями, то какъ-же онъ могъ бы безъ молитвы получить самую вѣру? Не больше-ли разстояніе между невѣріемъ и вѣрою, чѣмъ между вѣрою и добродѣтелью?

-----

   Богъ обязанъ исполнить только свои обѣщанія. Онъ обѣщалъ за молитвы даровать справедливость, но Онъ обѣщалъ исполненіе молитвъ только сынамъ завѣта.
   

LV.

   Де-Роавецъ говорила: "Основанія приходятъ мнѣ на умъ впослѣдствіи, а съ перваго разу вещь нравится мнѣ или отталкиваетъ меня безъ сознанія съ моей стороны основаній, и все таки отталкиваетъ она по тому самому основанію, которое я открываю только потомъ". Но я думаю, что тутъ дѣло не въ томъ, что вещь отталкиваетъ по тѣмъ основаніямъ, которыя находятъ послѣ, а въ томъ, что люди потому только и находятъ эти основанія, что вещь отталкиваетъ ихъ.
   

LVI.

   Онъ не любитъ уже той личности, которую любилъ десять лѣтъ тому назадъ. Я вполнѣ этому вѣрю: она уже не та-же, ди онъ не тотъ-же. Онъ былъ молодъ и она тоже; теперь она -- совершенно другое. Онъ, можетъ быть, любилъ-бы еще ее, еслибы она теперь была такою, какою была тогда.
   

LVII.

   Нужно бояться смерти внѣ опасности и не бояться ея въ опасности, ибо нужно быть человѣкомъ.
   Только внезапная смерть внушаетъ страхъ; поэтому-то вельможи держатъ при себѣ духовниковъ.
   

LVIII.

   Нужно познать самого себя: если это не поможетъ найти истину, это поможетъ по крайней мѣрѣ хорошо направить жизнь, а въ этомъ заключается вся справедливость.
   

LIX *)--LX.

*) Тоже, что въ I §.

   Какъ я ненавижу тѣхъ, которые выдаютъ себя сомнѣвающимися въ чудесахъ! Монтень правильно объ этомъ высказывается въ двухъ мѣстахъ. Изъ одного мѣста видно, какъ онъ здраво мыслящъ, но въ другомъ мѣстѣ онъ все-таки оказывается вѣрующимъ и порицаетъ невѣрующихъ.
   

LXI.

   Когда кто хочетъ довести добродѣтели до крайности съ той или другой стороны, то на встрѣчу ему являются пороки, которые внѣдряются нечувствительно, незамѣтными путями, безконечно малыми дозами; но потомъ пороки являются массой, такъ что человѣкъ теряется въ порокахъ и не видитъ уже добродѣтелей.
   

LXII.

   Богословіе есть наука, но въ то же время сколько здѣсь наукъ! Человѣкъ -- совокупность членовъ, но если его анатомировать, будетъ-ли человѣкомъ голова, сердце, желудокъ, вены, каждая вена въ отдѣльности, каждая частица вены, кровь, каждая капля крови?
   Городъ, деревня издали оказываются городомъ, деревней, но по мѣрѣ того, какъ къ нимъ приближаются, оказывается, что это дома, деревья, черепицы, листья, травы, муравьи, ноги муравья и т. д. до безконечности. Все это представляется подъ видомъ деревни.
   

LXIII.

   Двумя способами люди уравниваютъ между собою вещи, напр. праздники уравниваютъ съ буднями, христіанъ съ священниками, грѣшниковъ между собою и т. д.: одни заключаютъ, что то, что дурно для священниковъ, дурно, значитъ, и для всѣхъ христіанъ, другіе, что если что-нибудь не дурно для христіанъ, то, значитъ, это позволительно и для священниковъ.
   

LXIV.

   Природа подражаетъ себѣ. Зерно, брошенное въ хорошую землю, производитъ плодъ. Мысль, брошенная въ здравый умъ. тоже даетъ плодъ. Числа подражаютъ пространству, хотя они столь непохожи на него по природѣ. Все сдѣлано и устроено однимъ владыкою: корень, вѣтвь, плоды, принципы, слѣдствія изъ нихъ.
   

LXV.

   Удивленіе портитъ все съ дѣтства. "Ахъ, какъ хорошо это сказано! какъ онъ хорошо поступилъ! какъ онъ уменъ!" и т. д. Чада Портъ-Рояля, которымъ не представляется подобныхъ побужденій къ зависти и славѣ, впадаютъ въ нерадѣніе.
   

LXVI.

   Опытъ заставляетъ насъ видѣть огромную разницу между набожностью и добротою.
   

LXVII *) -- LXVIII.

*) Тоже, что въ § II.

   Людямъ не скучно всякій день ѣсть и спать, ибо голодъ и сонъ все снова и снова возникаютъ; а безъ этого имъ наскучило бы Ѣсть и спать. Точно такъ-же безъ голода въ отношеніи къ духовнымъ вещамъ люди скучаютъ. Припомнимъ алчущихъ правды (въ нагорной проповѣди).
   

LXIX.

   Есть два сорта людей: одни -- праведны, но считаютъ себя грѣшниками, другіе -- грѣшны, но считаютъ себя праведниками.
   

LXX.

   Не хорошо быть слишкомъ свободнымъ. Не хорошо имѣть все необходимое.
   

LXXI.

   Надежда христіанъ на обладаніе безконечнымъ благомъ перемѣшана какъ съ радостью, такъ и со страхомъ; они поступаютъ не какъ тѣ, которые надѣялись-бы на царство безъ всякаго основанія, будучи сами подданными; христіане надѣются на святость, искупленіе отъ неправды: они имѣютъ въ этомъ нѣкоторое основаніе для надежды.
   

LXXII.

   Смиренное сердце (апостолъ Павелъ) -- нотъ христіанскій характеръ.
   "Альбъ васъ назвалъ, я васъ больше не знаю"... (Корнель). Вотъ нечеловѣчный характеръ! Человѣчный характеръ противоположенъ этому.
   

LXXIII.

   Симметрія это то, что мы видимъ съ одного взгляда. Она основана на томъ, что нѣтъ основанія сдѣлать иначе. Она основана также на фигурѣ человѣка, поэтому то симметрію соблюдаютъ въ ширину, а не въ высоту или глубину.
   

LXXIV.

   Нравственность и языкъ суть предметы частныхъ наукъ, но всеобщихъ по своему характеру.
   

LXXV.

   Невозможно, чтобы Богъ имѣлъ когда-нибудь конецъ, если Онъ не имѣетъ начала. Люди направляютъ свой взоръ кверху, но опираются на песокъ; земля рушится, и они упадутъ, смотря на небо.
   

LXXVI.

   Скучно покидать занятія, къ которымъ мы привязались. Мужчина доволенъ своей семейной обстановкой, но пусть онъ увидитъ женщину, которая ему понравится, пусть она пять-шесть дней доставитъ ему удовольствіе, и вотъ онъ уже несчастенъ, если возвращается къ прежнему своему занятію. Это самое обыкновенное явленіе.
   

LXXVII.

   Плачевная вещь -- видѣть, что всѣ люди только и разсуждаютъ о средствахъ, по вовсе не заботятся о цѣли. Каждый заботится, какъ-бы расквитаться съ своимъ положеніемъ, но выборъ положенія, выборъ роли житейской -- дѣло случая. Жалко смотрѣть, какъ столько турокъ, еретиковъ, невѣрующихъ слѣдуютъ по пятамъ за своими отцами единственно на томъ основаніи, что они предубѣждены, что взгляды ихъ отцовъ лучше всего. Это предубѣжденіе опредѣляетъ для каждаго его положеніе, для слесаря, для солдата и т. д. Поэтому-то провансальцы слывутъ дикарями.
   

LXXVIII.

   Вотъ описаніе человѣка: зависимость, желаніе независимости, нужда.
   

LXXIX.

   Нельзя быть жалкимъ тому, что не имѣетъ чувства; разрушенный домъ не жалокъ. Только человѣкъ жалокъ.
   

LXXX.

   Природа человѣка--это всякая природа, omne animal. Нѣтъ ничего такого, чего онъ не могъ бы сдѣлать природнымъ для себя; нѣтъ ничего природнаго, чего онъ не могъ бы потерять.

-----

   Если онъ потерялъ истинную природу, все, что угодно, дѣлается его природой, подобно тому какъ, если потеряно истинное благо, все, что угодно, дѣлается его истиннымъ благомъ.
   

LXXXI.

   Юрисдикція дается не для чиновника, а для людей, прибѣгающихъ къ ней. Опасно говорить это народу, но народъ имѣетъ слишкомъ много довѣрія къ вамъ; это не повредитъ ему, а вамъ можетъ послужить въ пользу. Нужно, значитъ, обнародовать это. "Паси овецъ моихъ", а не твоихъ "Вы мнѣ обязаны пастбищемъ".
   

LXXXII.

   Премудрость призываетъ насъ къ дѣтству. "Если не обратитесь и не будете, какъ дѣти, то не войдете въ царство небесное".
   

LXXXIII.

   Истинная религія научаетъ насъ обязанностямъ, знакомитъ насъ съ нашими слабостями (гордость и похоть) и средствами противъ нихъ (униженіе, умерщвленіе плоти).
   

LXXXIV.

   Св. Писаніе доставляетъ средства утѣшить во всѣхъ положе ніяхъ и внушить страхъ во всѣхъ положеніяхъ.
   Природа въ естественномъ и нравственномъ мірѣ проявила безконечность въ одной и той же вещи: мы всегда будемъ имѣть верхъ и низъ, наиболѣе и наименѣе способныхъ, высоко поднявшихся и самыхъ жалкихъ, для того, чтобы унизить свою гордость и поднять свою отверженность.
   

LXXXV.

   Вѣчное существо существуетъ постоянно, если существуетъ одинъ разъ
   

LXXXVI.

   Поврежденіе разума обнаруживается въ столькихъ различныхъ и нелѣпыхъ обычаяхъ.
   Чтобы человѣкъ не жилъ больше въ самомъ себѣ, нужно было появленіе истины.
   

LXXXVII.

   Привычка наша природа. Кто привыкаетъ къ своей вѣрѣ, тотъ вѣритъ, не можетъ не бояться ада и не вѣритъ ни во что другое, кромѣ своей религіи. Кто привыкаетъ вѣрить, что король страшенъ... и т. д. Кто послѣ этого станетъ сомнѣваться, что душа наша, привыкнувъ видѣть число, пространство, движеніе, вѣритъ во все это и ни во что другое?
   

LХXXVIII.

   Ложность другихъ религій видна въ томъ, что онѣ не имѣютъ за себя свидѣтелей, а ваша имѣетъ. Богъ вызываетъ другія религіи произвести такіе признаки истинности. (Ис. XLIII, 9, XLIV, 8).
   

LXXXIX.

   Двѣ древнѣйшія книги въ мірѣ -- это книги Моисея и Іова; одинъ -- іудей, другой -- язычникъ, во они оба видятъ въ Іисусѣ Христѣ свое общее средоточіе и предметъ своихъ стремленій. Моисей относитъ къ Нему обѣщанія Божіи, данныя Аврааму, Іакову и т. д. и свои пророчества. Іовъ говоритъ: "Я знаю, Искупитель мой живъ".
   

ХС.

   "Я не былъ бы христіаниномъ, не будь чудесъ", говорить св. Августинъ.

-----

   Если бы не было чудесъ, люди не согрѣшили бы, не вѣря въ Іисуса Христа.

-----

   Невозможно разумно разсуждать противъ чудесъ.

-----

   "Гдѣ твой Богъ"? Чудеса Его указываютъ и суть сіяніе Его.
   

ХСI.

   Въ религіи нужно быть искреннимъ; есть истинные язычники, истинные іудеи, истинные христіане.
   

XCII.

   Истинные христіане повинуются безумію, но не потому что они угадаютъ безуміе, а потому что исполняютъ повелѣніе Бога, который для наказанія людей заставилъ ихъ служить этому безумію. Всякая тварь подвержена суетѣ.
   Св. Ѳома такъ объясняетъ одно мѣсто у ап. Іакова о преимуществѣ богатыхъ, что если они не дѣлаютъ этого {Не подчиняются безумію другихъ, ниспосланному Богомъ для наказанія людей.} въ виду Бога, то они нарушаютъ повелѣніе церкви.
   

XCIII.

   Авраамъ не взялъ ничего для себя, по взялъ только для своихъ слугъ; точно также праведный ничего отъ міра не беретъ для себя, не принимаетъ рукоплесканій міра; онъ властвуетъ только надъ своими страстями, говоря одной: "уйди"! другой: "приходи"! Укрощенныя такимъ образомъ страсти суть добродѣтели. Ревность, гнѣвъ -- Богъ даже себѣ ихъ приписываетъ -- (если укрощены)-такія же добродѣтели, какъ милосердіе, жалость, постоянство, которыя, въ свою очередь, суть страсти. Ими пользоваться нужно, какъ рабами и, предоставляя имъ пищу, нужно препятствовать, чтобы душа не брала ихъ пищи, ибо когда страсти владычествуютъ, онѣ суть пороки, онѣ даютъ душѣ свою пищу, душа ею питается и отравляетъ себя.
   

XCIV.

   Удаляясь отъ любви, люди удаляются отъ Бога. Наши молитвы и наши добродѣтели суть мерзость передъ Богомъ, если онѣ не бываютъ молитвами и добродѣтелями Іисуса Христа. Ваши грѣхи никогда не будутъ предметомъ милосердія, но будутъ предметомъ справедливости Божіей, если они не суть грѣхи, принятые на себя Іисусомъ Христомъ. Онъ принялъ наши грѣхи и допустилъ насъ къ союзу съ Собою, ибо добродѣтели Ему свойственны, а грѣхи чужды, а вамъ добродѣтели чужды, а грѣхи свойственны.
   Перемѣнимъ употреблявшійся нами доселѣ критерій для сужденія о томъ, что такое благо. Мы критеріемъ брали свою волю, возьмемъ теперь волю Божію: все, что Онъ хочетъ, хорошо для насъ и справедливо; все, чего Онъ не хочетъ, дурно для насъ.
   Все, чего Богъ не хочетъ, запрещено. Грѣхи запрещены общимъ заявленіемъ, сдѣланнымъ Богомъ, что Онъ не хочетъ ихъ. Другія вещи, которыя оставлены безъ общаго запрещенія и которыя на этомъ основаніи люди называютъ дозволенными, не всегда все-таки дозволены. Когда Богъ удаляетъ отъ насъ какую-либо вещь, когда по какому-нибудь случаю, который есть указаніе на волю Божію, оказывается, что Богъ не желаетъ, чтобы мы имѣли извѣстную вещь, то, значитъ, она запрещена намъ, какъ грѣхъ, потому что воля Божія заключается въ томъ, чтобы мы не имѣли ни того, ни другого. Разница здѣсь только въ томъ, что то обстоятельство, что Богъ никогда не захочетъ грѣха, несомнѣнно, а что Онъ никогда не захочетъ упомянутой вещи, въ этомъ нѣтъ несомнѣнности. Пока Богъ ея не хочетъ, мы должны смотрѣть на нее, какъ на грѣхъ; а отсутствіе Божіей воли, которая единственно заключаетъ въ себѣ все благое и все справедливое, дѣлаетъ эту вещь несправедливою и дурною.
   

XCV.

   "Я соблюлъ Себѣ семь тысячъ человѣкъ" {Отвѣтъ Бога на жалобу Иліи, что Израиль избилъ пророковъ. Посл. къ Римл. XI, 4.}. Я люблю поклонниковъ, неизвѣстныхъ ни міру, ни даже самымъ пророкамъ.
   

XCVI.

   Люди, привыкши не производить заслуги, а только награждать ее, когда находятъ ее уже произведенною, и о Богѣ судятъ по себѣ.
   

XCVII.

   Я бы охотно повелъ рѣчь, напр., въ такомъ порядкѣ: указалъ бы суетность всѣхъ положеній, потомъ суетность всѣхъ видовъ обычной жизни, наконецъ, суетность всѣхъ видовъ философской жизни (говорю о пирронистахъ, стоикахъ), во мнѣ не пришлось бы сохранить этого порядка. Я мало знакомъ съ этими вопросами и знаю, какъ мало людей понимаютъ все это. Ни одна человѣческая наука не можетъ вполнѣ прослѣдить эти вопросы въ указанномъ порядкѣ. Не могъ этого сдѣлать и Св. Ѳома. Математика держится строго своего порядка, но она здѣсь безполезна со всею своею глубиною.
   

XCVIII.

   Другъ мой, ты родился по сю сторону горы; поэтому справедливость требуетъ, чтобы все имущество получилъ твой старшій сынъ.
   

ХСІХ.

   Мы молимъ Бога о милосердіи не за тѣмъ, чтобы Онъ оставилъ насъ въ мірѣ среди нашихъ пороковъ, но за тѣмъ, чтобы Онъ освободилъ насъ отъ нихъ.
   

С.

   Если бы Богъ давалъ намъ владыкъ своею рукою, съ какою сердечною готовностью нужно было бы повиноваться имъ! Необходимость и случайности власти неминуемы.
   

CI.

   "Вы будете, какъ боги, знающіе добро и зло". Весь міръ воображаетъ себя богомъ, потому что судитъ. Это и хорошо для него, и дурно; множество событій то печалятъ его, то радуютъ.
   

CII.

   Малыя дѣла совершаются, какъ великія, по причинѣ величія Іисуса Христа, который совершаетъ ихъ въ насъ и живетъ вашею жизнью; и великія дѣла становятся малыми и легкими по причинѣ Его всемогущества.

КОНЕЦЪ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru