Пастернак Леонид Осипович
Из воспоминаний о В.Д.Поленове

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Леонид Пастернак в России и Германии
   Пинакотека. Москва 2001
   

Л.О.Пастернак и В.Д.Поленов

Предисловие, публикация и комментарии Т.А.Юдкевич

   Знакомство Л.О.Пастернака и В.Д.Поленова произошло, по-видимому, в 1888 году1. Перебравшись на постоянное жительство в Москву, Пастернак становится неизменным членом "поленовского кружка", объединявшего в основном учеников Василия Дмитриевича по Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества. Упоминание Пастернака стало настолько привычным в числе имен К.А.Коровина, И.И.Левитана, А.Е.Архипова, С.В.Иванова, А.Я.Головина, что его нередко называют даже "учеником Поленова". Если это определение и не совсем корректно, то все же вполне объяснимо. В течение ряда лет Пастернак находился в орбите той художественной жизни, которая инспирировалась Поленовым и его окружением. Он участвовал в рисовальных вечерах, проводившихся в доме Поленовых, где, как отмечала сестра Василия Дмитриевича Елена Дмитриевна, "обмен впечатлений и мыслей важней самой работы"2. Поленов отстаивал его интересы в Товариществе передвижных художественных выставок наряду с интересами других молодых художников. Вместе со всеми "экспонентами" Пастернак, при поддержке Поленова, добивался принятия в полноправные члены ТПХВ. Однако Поленову пришлось столкнуться с националистическими предрассудками некоторых коллег-передвижников по отношению к Пастернаку. Это обстоятельство стало одной из причин, вызвавших весной 1891 года намерение Василия Дмитриевича выйти из членов Товарищества. Он не сделал этого лишь потому, что понимал необходимость продолжения своих усилий в отстаивании интересов молодежи. Во многом благодаря его твердости и настойчивости, в 1892-м Пастернак вместе с А.Я.Головиным и Е.Д.Поленовой получил право выставлять свои произведения без предварительной баллотировки. Возможно, не без поддержки Поленова состоялось и приглашение Леонида Осиповича преподавателем в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. В 1905 году, по рекомендации Поленова и В.М.Васнецова, Пастернак стал одним из пяти художников нового поколения, получивших звание академиков.
   Судя по высказываниям, рассыпанным в письмах разных лет, Поленов, как и его жена Наталья Васильевна, испытывал большую симпатию к Леониду Осиповичу (одно такое свидетельство -- в письме к И.И.Трояновскому от 5 июня 1903 года: "Увидите Пастернака, передайте мой привет, я его очень люблю (...)"3 Пастернак, в свою очередь, неизменно сохранял к Василию Дмитриевичу самые искренние и теплые чувства. Его тяготение к фигуре Поленова было, можно сказать, неизбежным: в "поленовском кружке" Пастернак нашел ту атмосферу талантливого творчества и высокой культуры, к которой всегда был столь чуток. Большую роль играло и его чувство личной благодарности Василию Дмитриевичу за участие в творческой судьбе. Глубина и верность симпатии Пастернака по отношению к Поленову объяснялась и другим важным обстоятельством. На протяжении всей жизни Леониду Осиповичу были свойственны идеи высокой просветительской миссии искусства и культуры. Он неоднократно возвращался к мыслям о долге художника по отношению к искусству, о даре, отпущенном человеку, и необходимости полной его реализации". В Поленове он, несомненно, находил подтверждение своим представлениям о том, каким обязан быть истинный художник и как он должен выполнять свое предназначение. Из его писем и воспоминаний становится очевидным, что Поленов был для него не просто авторитетом, но неким идеалом, как в человеческом, так и в творческом плане. Не случайно Пастернак стал одним из тех, к кому обратилась вдова Поленова Наталья Васильевна, задумав в годовщину смерти Василия Дмитриевича собрать записи знавших его в разные годы жизни.
   Воспоминания о Поленове были написаны Пастернаком в Берлине5 и до 29 июля 1928 года получены Н.В.Поленовой6. В Отделе рукописей ГТГ в фонде Поленова (ф.54) на номере 3415 хранятся две написанные разными почерками и скрепленные вместе рукописи, озаглавленные "В.Д.Поленов (из моих воспоминаний)". Одна из них помещается на 13 страницах бумаги писчего формата, другая занимает 31 тетрадную страницу. Бумага второго текста имеет характерные сгибы, соответствующие формату почтового конверта. В конце этого варианта воспоминаний стоит подпись "Л.Пастернак", которая является автографом художника. Благодаря помощи Елены Владимировны и Евгения Борисовича Пастернаков удалось установить, что текст написан рукой Лидии Леонидовны Пастернак. Именно этот манускрипт является воспоминаниями, присланными из Берлина в 1928 году по просьбе вдовы Поленова. Второй текст является копией, сделанной рукой Н.В.Поленовой. Воспоминания представляют несомненный интерес с точки зрения литературного дара их автора (удивительно тонко и драматургически расчетливо подготавливается основная выразительная идея первой части мемуаров -- образ "поленовской Палестины" и "поленовской Эллады", когда искусство и жизнь словно меняются местами, и трудно сказать, похожа ли живопись на реальность или реальность -- на живопись). Записи эти живо воскрешают атмосферу того потока русской культуры, к которому, несмотря на разницу в возрасте, происхождении и темпераментах, принадлежали и Поленов, и Пастернак, и который отличали высокий строй чувств и мыслей, гуманистический пафос, вера в созидательную силу искусства. Сохранились свидетельства оценки этих воспоминаний первыми читателями и слушателями. В начале октября 1929 года Борис Пастернак сообщал отцу, что одна из учениц Леонида Осиповича, Ольга Александровна Эйдельман, жила летом в Тарусе. Далее Борис Пастернак пишет: "Она бывала в поленовском доме, и теперь с большим чувством рассказывает, как однажды вдова Поленова усадила ее слушать твои воспоминания о покойном, которым нет равных среди остальных, присланных ей другими художниками. Она не может забыть этого вечера, и волновалась и гордилась тобой, слушая эти страницы. Я от нее никогда никому таких похвал не слыхал..."7.
   Фрагменты воспоминаний публиковались в изданиях: Лапшин В.П. Союз русских художников. Л., 1974, с. 18; Пастернак Л.О. Записи разных лет. М., 1975, с. 88-93 (дополнены другими записями художника о путешествии в Палестину; сам текст местами значительно отличается от рукописи); Государственная Третьяковская галерея. Леонид Осипович Пастернак. 1862-1945. Каталог выставки. М., 1979; Пастон Э.В. Василий Дмитриевич Поленов. Спб., 1991.
   Полная публикация текста "В.Д.Поленов (из моих воспоминаний)" осуществляется впервые. Печатается по рукописи, заверенной Пастернаком: ОР ГТГ, ф. 54, ед. хр. 3415, лл. 8-23.
   Орфография и пунктуация по возможности приближены к современным. Имевшиеся в рукописи незначительные сокращения слов раскрыты без специальных указаний. Авторские подчеркивания выделены курсивом.
   Автор публикации выражает благодарность Е.В. и Е.Б.Пастернакам за помощь, оказанную при подготовке материала к печати.
   

Л.О.Пастернак. Из воспоминаний о В.Д.Поленове

   4 года тому назад я был приглашен принять участие в одной художественной экспедиции в Палестину8. Помимо меня, в экспедицию вошло еще несколько молодых иностранных художников, а также специалисты-ученые. Целью этой экспедиции было, объездив Палестину, представить ее в обширной, богато и художественно иллюстрированной монографии -- "золотой книге" о Палестине.
   Экспедиция была уже на месте, когда я, после долгих колебаний, принял наконец ее приглашение и отправился в путь один.
   В вагоне было достаточно времени отдаться невеселым размышлениям: "Как это теперь, в мои годы, -- такое далекое путешествие! Найду ли я в душе, потрепанной бурями и событиями последних лет, найду ли вновь там то увлечение и очарование, которые так необходимы, чтобы создать что-нибудь "путное"? Что еще может поразить меня, достаточно поездившего по художественным местам и европейским центрам?"
   В Триесте я пересел на пароход, и по мере того, как этот огромный, исключительно комфортабельный итальянский пароход приближал нас к Александрии, оставляя слева изумительной красоты гористые берега Крита, художественное настроение мое как будто вновь оживало, как в былые годы. Темно-фиолетово-голубой цвет Средиземного моря, как будто давно знакомый, очаровывал меня и воскрешал какие-то воспоминания. Эти розово-фиолетовые горы островов Эллады напоминали знакомую гармонию красок. Не давая себе отчета, я отдавался на волю какому-то сладостно волновавшему меня чувству.
   Но вот стали показываться причудливые очертания африканского берега, и на каком-то мною доселе неслыханном языке заговорили силуэты близившейся Александрии; еще ближе... еще... -- вот она, сказочная, в оригинальных очертаниях, вот он -- Египет, колыбель непревзойденного искусства!
   Я не заметил, как пароход наш, бросив якорь, острием носа врезался в какую-то живописную пестроту; не заметил, как огромный этот пароход, трое суток побеждавший водные бездны, вдруг как беспомощный, со всеми пассажирами очутился во власти шумной, многоязычной, многокрасочной, разноцветнокожей, ярко освещенной солнцем толпы. Часть ее. более живописная, в лице восточных менял всех цветов и наречий, гидов, торговцев и отельных комиссионеров, жадно глядела вверх на палубу и ждала, когда "добыча" сойдет на берег, чтоб с остервенением наброситься на нее, ошеломить, оглушить шумом и криком предлагаемых услуг, хватая за фалды беззащитного и оторопевшего от всей этой чертовщины европейца. Какие-то начальники бегали и палками били их, стараясь их разогнать, но ничего не помогало -- они как мухи тотчас же возвращались на только что расчищенное место!
   Другая часть ее -- суданцы и негры, похожие на обезьян и чертей, -- каким-то чудом успела очутиться на палубе, летала по ней и по каютам, ныряла в трюмы и во все входы, шумно вылетала оттуда, таща какие-то сундуки и чемоданы, не спрашивая, чье, можно ли, перепрыгивая через цепи, цепляясь за канаты, и исчезала неизвестно куда.
   Вся эта невиданная, неожиданная, живописная красота в этом непонятном движении наполняла мою душу давно не испытанной, именно детской, радостью. Я стал громко хохотать, не зная, что мне делать, кого, на каком языке спросить, куда огромная горилла-негр исчез с моими вещами. Кое-как я оправился, сойдя на берег, и с этой минуты и в течение всего моего дальнейшего пребывания в Палестине меня не покидал особый художественный подъем: все было ново, живописно, захватывающе, -- это был Восток.
   Я торопился в Иерусалим, где меня ждала экспедиция.
   О переезде по железной дороге через пустыни песков; о первых впечатлениях от Иудеи; об исключительном волнующем чувстве, какое должен испытывать каждый, вступивший на "Святую землю Иерусалима", где каждый камень, каждая пядь земли говорит о тысячелетиях; о красоте и необычайной живописности Иерусалима в ландшафтном и жанровом смысле {Стоя, например, у Яффских ворот, можно, не сходя с места, в течение всего дня наблюдать беспрерывно меняющиеся, как в калейдоскопе, каким-то невидимым режиссером пущенные в ход живописнейшие, беспрестанно идущие группы всевозможных представителей Востока, в изумительных восточных костюмах всех эпох -- со времен Библии и до наших дней (Прим. Л.О.Пастернака)} я не буду говорить, -- не место здесь, и не цель моя. Надо дальше! По предрешенной заранее программе экспедиция наша в одно раннее ароматное утро в нескольких автомобилях покинула Иерусалим и начала объезд Палестины. По дороге в Тивериаду, куда мы в первую очередь направлялись, я, конечно, не переставал ахать и охать на попадавшиеся пейзажи, что-то мне, однако, знакомые. Правда, в Италии, в Умбрии, я видел что-то похожее; правда, и там эти изящно-тонкие, черные стрелы кипарисов пронзают горизонт, и там эти серо-голубоватые оливки окаймляют ярко-белые, палимые солнцем дороги, по которым плетутся в белой дорожной пыли ослики, и многое другое; но, конечно, это было не то.
   При всех преимуществах и превосходствах современной техники передвижения по сравнению с прежней единственно удобной -- на осликах, -- эта современная быстрая автомобильная -- сущие муки и горе для художника... Не успеешь от восторга "ахнуть" в правое окно, как пролетел мимо и уже в левом мелькнула другая красота -- живописный караван шарахающихся вбок верблюдов; миг -- и проскочило и это. И все время в таком же роде: миг -- и проскочило! На мой безудержный порыв хотя бы карандашный набросок сделать редактор и начальник экспедиции, успокаивая, говорил: "На обратном пути остановимся здесь подольше, пока -- лишь общий обзор!".
   Так, по-современному двигаясь по чудным палестинским дорогам, то взлетая на гору, то спускаясь по крутому змеящемуся шоссе в прекрасные долины, доехали мы до Тивериады и спустились к Генисаретскому озеру. Общая панорама здесь была неописуема! Здесь, продвигаясь медленнее мимо сверкавшего на солнце озера, вдоль его усеянного серыми пятнистыми камнями берега, я с особенной силой и волнением ощутил в себе "то" давно уже когда-то "знакомое", что не оставляло меня во всю дорогу. Чуть поднявшись в гору, мы остановились у гробницы одного еврейского святого. Я вышел из автомобиля и обернулся назад: Генисаретское озеро раскинулось передо мной во всю свою величавую ширь и мощь; дышавшая трепетным белым жаром своих мечетей и домиков Тивериада мягко чертила слева притушеванный изгиб берегового прибоя; насупротив меня тянулся фиолетово-розовый фон гор с едва видной вышкой Гермона; и такая тишь кругом, такой непередаваемый, величавый покой!.. Боже мой, -- вырвалось из груди моей, -- да это все -- Поленов!!!

* * *

   Поленова было и то пенившееся вокруг бортов парохода темно-сине-фиолетовое Средиземное море, с закатно-розовыми горами островов Эллады (как в его живой картине "Эллада"9, поставленной им в 1894 году); Поленова -- все пейзажи, поразившие меня по дороге в Тивериаду, Поленова -- разнообразные мотивы Генисаретского озера, весь этот берег, вот этот камень пятнистый с картины "Мечтатель"10, Поленова -- вся гармония красок, взволновавшая меня; все кругом -- Поленовская палитра! Только здесь, побывав на местах, запечатленных его кистью, можно понять и оценить во весь рост его огромный живописный талант, здесь только можно понять, как глубоко зачерпнул и как исчерпал он палестинский пейзаж!

* * *

   Палестинский пейзаж, однако, был для поленовского творчества лишь фоном, штаффажем; весь огромный декоративно-живописный талант он вложил в изображение глубоких по мотивам и сложных по содержанию картин из жизни Христа11. Если представить себе среду, из которой вышел Поленов, воспитание и образование, которые он получил, то нетрудно будет понять, что такой художник, как он, должен был отдаться не тому бытовому жанру, жанру улицы, который достиг у нас тогда своего расцвета и апогея и который своими гражданскими мотивами передвижничества доминировал над искусством и художественно-критической литературой!
   Стоило хоть раз побывать в гостеприимном доме Поленова в Кривоколенном переулке и, помимо общей атмосферы и стиля окружающей обстановки, созданного при помощи преданного друга и помощника -- жены его Натальи Васильевны12, -- хоть раз увидеть старушку мать его13, сидевшую всегда за рукодельем и принимавшую живое участие в оживленных беседах за вечерним чаем после наших рисовальных вечеров14, чтобы безошибочно представить себе дух и направление, какое должна была дать эта среда творчеству Поленова. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что эту благородную, еще бодрую старушку в сединах, с пробором посередине, с черной тюлевой наколкой, всегда очень опрятно и с достоинством одетую, надо отнести к категории того русского передового дворянства, которое отдало из среды своей и декабристов, и которое в лучших своих представителях непрестанно, в течение столетия, давало людей, не страшившихся ни эшафота, ни ссылки на каторгу, отдавших силы свои и жизнь свою на служение русскому народу, которое жаждало вплоть до наших дней освобождения этого народа от рабства и приобщения его к европейской культуре.
   Воспитанный в такой среде, сочетавшей все передовое и прогрессивное с традициями глубокой религиозности, Василий Дмитриевич Поленов, материально, должно быть, обеспеченный, тогда, быть может, первый в России художник, получивший университетское образование, не мог не отдать свой художественный дар высшим идеалам человечества. Естественно, что наилучшими и наиболее достойными мотивами для воплощения этих идеалов были эпизоды из жизни Христа. Естественно также -- ив соответствии с духом времени, -- что образованному Поленову предстояло изобразить эти эпизоды не в традиционном церковном стиле, а реально, считаясь с новыми прогрессивными взглядами на реальную сторону Нового Завета.
   Оставляя оценку его художественного творчества, которая с некоторым приближением к истине нашла себе место в истории русского искусства (поскольку вообще господа историки искусств разбираются нелицеприятно в творчестве художников), перейду к своим воспоминаниям о нем и о времени моего с ним знакомства.
   Это было в 89-90 годах15. Окончив университет и художественное образование за границей, я к этому времени окончательно поселился в Москве. Мне как-то посчастливилось сразу обратить на себя внимание своими работами на выставках, рисунками и иллюстрациями в "Артисте" и других журналах. Даром, однако, этот успех, к сожалению, не прошел, и мне его передвижники так никогда и не простили. В глазах некоторых старших товарищей я был, не говоря уже о моем нерусском происхождении, "заграничной заразой", для большей части моих однолеток, естественно, неуместным конкурентом. Тем более радостное и исключительное впечатление произвело на меня знакомство с обаятельной личностью Василия Дмитриевича. На фоне тогдашнего кружка художников, с которыми мне пришлось столкнуться, часто малограмотных, грубых и диких в своей некультурности, с их кружковыми дрязгами, житейской мелочностью и ненавистью друг к другу, В.Д.Поленов особенно выгодно выделялся своим исключительно благородным, воспитанным, ласковым и обходительным в обращении со всеми характером.
   Это был единственный, в полном и лучшем, не одиозном смысле слова, джентльмен -- европеец и аристократ. Невзирая на свое огромное имя, заслуженное и авторитетное положение и свои старшие годы, он был в высшей степени скромен и умел быть равным товарищем и другом с более молодыми, чем он, художниками, если только это были настоящие таланты. И тогда он особенно готов был служить им и часто смотрел сквозь пальцы на некоторые мелкие гадости, ими ему причиняемые (не говоря уже о старших товарищах-передвижниках).
   Это была не поза, когда он, не стесняясь, вслух говорил, что рад и готов бы еще поучиться у того или иного младшего по возрасту коллеги. Вспоминая его душевные качества, я часто сожалею о том, что по своей робости не использовал в полной мере его душевного богатства; еще более сожалею я о том, что в силу той же робости и нежелания быть назойливым не написал его портрета, а как мне этого хотелось.
   Выше я сказал о поленовском доме. В связи с этим не могу обойти молчанием и того, что сестра Поленова (одного с нами положения), талантливая Елена Дмитриевна16, при несомненном его сочувствии и участии сумела сгруппировать вокруг себя все молодое и талантливое, что было в русском искусстве. Здесь, в Кривоколенном переулке, собирались мы, чтобы обсуждать все художественные вопросы, волновавшие тогда молодежь; здесь выковывались "протесты" передвижникам17, закосневшим в своей рутине и не дававшим ходу плеяде молодых художников, все громче заявлявшей о себе; здесь была штаб-квартира, откуда велась борьба за освобождение русского искусства; часть этой собравшейся здесь молодежи вошла впоследствии в "Мир искусства", другая -- в "36"18 и "Союз русских художников". Но об этом -- глава особая, и не здесь. А между тем, глава эта крайне интересная и богатая материалом, незнакомым официальной или предвзято-партийной "истории русского искусства". Упомяну здесь лишь о двух малоизвестных фактах. Это было к концу 90-х годов. Совершенно парадоксальным, курьезным покажется, что в то время, как русская художественная критика вся шла в хвосте передвижнических идей, в незначительной немецкой петербургской газете "Petersburger Herold" стали появляться статьи об искусстве русском и западном, которые были неожиданным, новым и смелым словом, вполне соответствовавшим нашим тогдашним взглядам и лозунгам. Эти статьи, задолго до нашумевших статей "Мира искусства", выдвигали значение чистой живописи и формы перед литературным содержанием. Автор этих статей так и остался нам по сей день неизвестным, скрывшись под какими-то инициалами. Этими фельетонами зачитывались мы, собираясь у Елены Дмитриевны, и на мою долю выпадала честь переводить их на русский язык. Это была пора нового Ренессанса не только у нас в России, но и на Западе, пора созидания Sezession'OB, парижского Champs de Mars, появления английского Studio с проповедью новых путей в области художественной промышленности, это было, к слову сказать, лучшей порой не только моей жизни, но, вероятно, и многих моих товарищей, не могших примириться с тенденциями передвижников.
   Второе обстоятельство связано с именем Поленова и совсем мало известно19: московская молодежь, чувствуя невозможность симбиоза с передвижниками, в своих стремлениях искала выхода в создании нового художественного общества с вышеупомянутыми чисто художественными целями; но в те времена, когда передвижники были в зените могущества и влияния на русское общество, молодому кружку художников -- "зачинщиков чего-то нового" нужно было громкое имя заслуженного авторитета, который стал бы во главе затеянного предприятия. И, конечно, общее желание наше было в этой роли иметь В.Д.Поленова. Но Поленов, по своей исключительной скромности, по чувству благородства и коллегиальной этики, конечно, не мог и не желал идти против своих же товарищей-передвижников. Эту идею создания нового молодого, прогрессивного художественного общества, назревшую и носившуюся в воздухе, подхватил и воплотил тогда чуткий и даровитый Дягилев, создав общество "Мир искусства".

* * *

   В начале я упомянул о живой картине "Эллада", поставленной Василием Дмитриевичем в дни первого художественного съезда (всероссийского) в Москве в 1894 году20. Для этого же съезда на меня "Московское общество любителей художеств" возложило написание декорации к специально написанной для съезда Аренским опере "Рафаэль"21. Меня, никогда не писавшего декорации и не знавшего ее техники и всячески отмахивавшегося от этой роли и чести, однако уговорили согласиться, пообещав мне помощь "специалистов" для черной работы. Когда нужно было на огромной площади холста приступить к изображению никому не известной мастерской эпохи Ренессанса, то, конечно, никакой "помощи специалистов" на деле не оказалось. С двумя своими учениками, никогда не видавшими клеевых красок, я бился в течение многих и многих мучительных дней над открыванием давно открытых Америк. К счастью, судьба меня спасла, и, не ведая как, я написал (или лучше: сам Бог за меня написал!) декорацию, имевшую большой успех. Но когда освободилось место и пришла очередь Поленову писать свою декорацию к поставленной им живой картине "Эллада" (с участием тогда еще только начинающего актера-любителя Станиславского), надо было видеть, с каким мастерством, с какой артистической легкостью и виртуозностью, почти играя, что-то насвистывая, широчайшей кистью, весело ходил Поленов по огромному холсту! Раз, раз, раз -- и темно-сине-фиолетовое Средиземное море, заиграв, кидало свои волны к подножию статуи Венеры Милосской; раз, раз, раз -- выступили на заднем плане розовые дали гор, а над ними поднялось пропитанное жаром и светом исключительной красоты голубое небо Эллады. Любо-весело было смотреть на этого представительного маэстро! В день--два все было готово. И с каким знанием дела, с каким вкусом, с какой величавой простотой!
   Не всякий теперь, должно быть, знает, что все наше декоративное искусство и связанные с ним новые пути театральных постановок, поразивших (через Дягилева) и Запад, было незаметным делом рук и влияния Поленова и его учеников в этой области (Коровин, Головин и др.). Теперь трудно себе представить, каким убогим, ремесленным делом была и считалась "театральная декорация" до Поленова. Внесением в нее элементов чистого искусства он поднял ее на небывалую высоту даже и в Европе.
   Теперь художественной Москве, почти на моих глазах развившейся в первоклассный художественный центр, вероятно, трудно себе представить, каким оазисом в художественной пустыне был дом в Кривоколенном переулке и как оттуда струилось и разливалось по Москве и дальше влияние художественной личности Поленова.
   Его же влиянию и активному участию обязаны памятные Московские периодические выставки22 своим расцветом, достигшие довольно высокого уровня. Также не представляют себе современники, чем было Московское Училище живописи, ваяния и зодчества -- единственный источник художественного образования не только для Москвы (Академия давно уже была застывшим трупом) -- в до-поленовские дни. Вступив в число преподавателей, он взял на себя класс натюрморта, и новые живописные задачи стали вливаться во всю ученическую атмосферу. Вскоре, однако, не будучи в силах продолжать борьбу с отсталыми элементами в преподавательской коллегии, Поленов ушел из Училища. Но он не покинул Училище на произвол судьбы, а продолжал о нем заботиться. Лишь благодаря его советам доверившемуся ему Львову23, директору Училища, удалось из школы провинциальной (какой считалось перед Академией Училище живописи) создать первоклассную в Европе, едва ли имевшую себе равную, передовую художественную школу. Это стало лишь возможным тогда, когда из Москвы в Академию были призваны "для освежения и омоложения русского искусства" именно те элементы преподавательского персонала, с которыми приходилось бороться Поленову и всей молодежи. На освободившиеся таким образом места, при содействии и советах Поленова, удалось Львову призвать лучшие художественные силы России для любимого им Московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Всем еще памятны, вероятно, имена молодых художников, отдавших себя делу обучения рисованию, живописи на новых совершенно началах и в соответствии с прогрессивным духом времени24.
   Еще следовало бы сказать об одной очень значительной части художественной деятельности Поленова, -- о Народном театре25. Но и так уж разрослись мои воспоминания, а другие лучше меня скажут об его искренней любви к народу и ко всему народному творчеству в художественной области, а также о его неусыпных заботах внести побольше света и культуры в темные народные массы, о чем свидетельствует созданный им музей26, носящий его имя.
   Этот же музей свидетельствует о том, что Поленов сторицей воздал своему народу за то, что тот дал ему возможность, поколениями накапливая культурность, подняться на ту высоту, на которой он стоял во всю свою прекрасную, творчески прожитую, трудовую жизнь. И поистине, по слову поэта: "К нему не зарастет народная тропа!"
   

Письма Л.О.Пастернака к В.Д.Поленову27

Конец зимы -- начало весны 1894 года28

   [...]Надежды мои на более скорое выздоровление не оправдываются, ибо я еще в постели. По ходу температуры и по словам доктора, мне придется пролежать еще денька два в лучшем случае. Я все время в страшном волнении и отчаянии: что будет с моим участием? Не только Вам помочь, но я к Вам должен прибегнуть о помощи: насчет лишнего холста для декораций. Я имею надежду, что, в случае мне станет лучше, то я сам распишу незатейливый фон (синее небо и что-то вроде лавровых кустов и всякой всячины), а если не удастся, то мне ученик мой исполнит, только нужен холст. И если Вы прикажете себе готовить, то, пожалуйста, не откажите и мне приготовить.
   Если же это невозможно и неудобоисполнимо, то нельзя ли будет мне воспользоваться куском Вашего синего неба, если у Вас оно имеется в виду?
   Мне так совестно, что приходится Вас эксплуатировать, и я кидаюсь в отчаянии от одной мысли к другой.
   Вы не поверите, до чего пустячное и несерьезное это дело озабочивает меня, тогда как личные, более важные дела ушли на второй план. [...]
   
   6 декабря 1896
   В одну из последних "экспонентских" пятниц я узнал, что Вы приехали из деревни и обещали прийти на "пятницу". Узнав также, что, хотя Вы и отклонили празднование Вашего юбилея, тем не менее он имел, однако, место, или иначе выражаясь, 25 лет прошло со дня получения Вами художественного отличия (одновременно с Репиным)29. Хотя я и знал, что Вы всячески отклоняетесь от каких бы то ни было "чествований, выражений чувств и т.п.", но я считал себя счастливым, что у меня явилась возможность придраться к удобному случаю и на "пятнице", в кругу "старых" и "молодых" художников, открыто выразить Вам свою признательность и сердечную благодарность не только за себя лично, но и за всех молодых товарищей, или, как я называю, "молодую московскую школу", которую Вы всегда так мужественно отстаивали, которая всегда находила в Вас сочувствие в своих стремлениях, начинаниях и т.п. Я даже не побоялся бы сказать, что Вами она создана. [...] Каково же было мое разочарование, когда я вхожу, ищу Вас глазами и... о ужас: Вы были и сейчас же ушли! Т.е., такой неудачи я и не ждал и не гадал!!
   На другой день, в субботу, я в 6-м часу отправился к Вам на дом. Ну, думаю, если не удалось мне вчера в собрании, то хоть дома у Вас скромно пожму Вашу руку и поблагодарю Вас от души лично за себя, за все то, что я нашел в Вас, за вашу доброту ко мне, за Ваш -- помню хорошо -- радушный прием, когда я только поселился впервые в Москве, за Вашу постоянную отзывчивость, дружеское товарищеское и бескорыстное отношение ко всякого рода художественным занятиям. Я помню прекрасно, как Вы смотрели мою картину "Муки творчества"30 и от всей души сожалели, что я в некоторых пунктах расходился с Вами, и как Вы это близко приняли к сердцу, что не успокоились и дома и решили еще телеграфировать мне Ваш совет. [...]
   Итак, я направился к Вам домой [...], -- и опять неудача! Вас не было дома, а также и Натальи Васильевны. Я ушел с надеждой быть у Вас на другой день, но тут случилась со мной беда: я, должно быть, в субботу простудился, схватил инфлуэнцу и пролежал с неделю дома. Так что до сих пор я еще не могу прийти в себя от упадка сил. Не желая откладывать в долгий ящик, я решил написать Вам, если мне до сих пор так не удавалось лично повидать Вас. Повторяю, что так, ни с того, ни с сего, я считал всегда неуместным и неловким выразить Вам свою глубочайшую благодарность и признательность, но вот удобный случай -- Ваш юбилей -- дает мне возможность, хотя и несколько поздно (не по моей видит Бог вине), выполнить давно желанное: от души пожать Вам руку и от всего сердца, искреннейше поблагодарить Вас за Ваше всегдашнее сердечное отношение ко мне (в данном случае я говорю только за себя, хотя мне известно одинаковое отношение Ваше ко всякому молодому проявлению), за Вашу доброту, за неподдельное внимание Ваше, за Ваше истинно дружеское участие во всех тех случаях, где является у Вас возможность проявить его и где требуется. Верьте, благороднейший Василий Димитрович, что я всегда ценил и буду ценить (и не ошибусь, если скажу, что и другие) эти драгоценные отношения, если я до сих пор и не выразил этого. Я, может, нескладно выражаюсь, зато от души и от всего сердца! Кончаю тем, с чего надо было начать: с наслаждением и от всей души поздравляю Вас с 25-летним юбилеем и желаю Вам здоровья, сил -- для Вашего дорогого дела и личного счастья на много, много лет [...]
   
   12 октября 1900
   [...]Решил просить Вас, если можно, дать какой-нибудь Ваш рисунок, или этюд, или что-либо, с чего можно было бы сделать репродукцию, после чего вещь эта будет Вам возвращена немедленно. Вы, верно, помните, что я весной был у Вас с просьбой предоставить для готовящегося (инициатива и исполнение идет от христианского местного кружка интеллигенции) к печати сборника "для организации трудовой помощи" среди евреев Бессарабской и южных губерний, пострадавших от голоду, неурожая и пр.31. Вы были добры и обещали. Я уже от многих товарищей имею, и время уже печатать. В сборнике, повторяю, только участвуют христиане литераторы и художники32; только рисунки Левитана покойного да мой -- исключения вынужденные! Печатать будем фототипией, и я буду наблюдать, чтобы хорошо сделали репродукции.
   
   25 октября 1900
   Присылка Ваша прекрасного рисунка Вашего33, а также столь искреннего и столь лестного для меня письма34 растрогали меня до глубины души! Те чувства и то, что вызвало во мне Ваше письмо, я не могу передать Вам словом, тем более в письме я не могу подобрать достаточно выразительных и ясно определяющих слов и выражений для того чувства, которое вызывает во мне (да я думаю, в каждом) подобное, как Ваше, отношение, и притом -- что так редко в наше время -- столь искреннее и столь гуманное, просвещенное в то же время!! А что Вы были ко мне всегда добры и внимательны -- и это было у Вас от души -- я могу видеть не один пример и в том глубоко убежден, как и в последнем Вашем письме, которым Вы только еще больше подтвердили мое убеждение и веру. И я думаю, что Вы должны чувствовать и во мне искреннее, чистосердечное -- я уж не знаю, как это чувство назвать, назовите это, как хотите: чувством благодарности, уважения и т.д. -- для меня оно больше и глубже, и если бы не страх показаться пред Вами смешным и "объясняющимся в любви" и проч.,. я бы Вам просто сказал это простое слово!
   Я всегда буду помнить, как я был Вами обласкан в первый год моего пребывания в Москве, Ваше отношение с первой минуты нашего знакомства, я так многим Вам обязан (Вы, может, даже и не подозревали этого!). Вы всегда были так внимательны, и если, может быть, вся молодая школа Ваша московская (художников) и забудет или забывала, что Вам она обязана больше всего, что Вы единственный были, кто ободрял, поощрял и поддерживал нравственно (а главное -- вовремя) и ратовал за нее, то я никогда не забывал и не забуду Вашего отношения, по крайней мере, ко мне; и вот наконец письмо Ваше лишний раз подтверждает мое убеждение и веру в Вашу доброту, и притом, искреннюю ко мне. Я показал письмо моему старшему сыну Боре (ему хотя 11-й год, но я поневоле вынужден ему открывать глаза на многое!...) и пожелал ему, чтобы он своею жизнью заслужил подобное отношение и, главное, от таких людей, как Вы!
   Позвольте мне, дорогой Василий Димитрович, не касаться вопроса относительно пригодности или непригодности, умения Вашего нарисовать или неумения, и старомодности Ваших рисунков, и пр., и пр. Я слишком Вас высоко ставлю -- ...я буду откровенен (пеняйте, значит, на себя...) и с моей стороны было бы слишком бестактно и дерзко, если бы я вздумал, -- нет, я, право, не знаю, увольте от этого... Я не издаю новомодного журнала, я --...
   Для меня Ваш рисунок прекрасен, обещаю Вам прекрасную репродукцию [...] Если бы я знал, что Вы человек религиозно-нетерпимый, с человеконенавистничеством, я бы к Вам не обращался. Я знал, что Вы тот, к кому могу обратиться. Содержание сборника: художественно-беллетристическое. Научные статьи выдающихся русских профессоров. Кажется, все [...]
   
   Примечания
   1 Точно датировать время знакомства Пастернака и Поленова не представляется возможным, однако ряд косвенных доказательств указывает на 1888 год. Так, в письме к В.Д.Поленову от 17 октября 1889 года Н. В. Поленова пишет : "Вчера вечером заходил к нам Пастернак... Так обрадовался увидеть нашу квартиру и вспоминал с удовольствием прошлый год" (Сахарова Е.В. Василий Дмитриевич Поленов. Письма. Дневники. Воспоминания. М.-Л., 1948, с. 262).
   2 Сахарова Е.В. Василий Дмитриевич Поленов. Елена Дмитриевна Поленова. Хроника семьи художников. М., 1964, с. 361 (далее: Сахарова, 1964).
   3 ОР ГТГ, ф. 54, ед. хр. 1085. Иван Иванович Трояновский (1855-1893) -- врач, коллекционер. Выл знаком со многими московскими художниками.
   4 См. письмо Пастернака к Поленову от 1 мая 1909 года: "В последний год я часто думал на тему о том необычном, особом (и, пожалуй, верно определенном) "избранном" существе среди всей вокруг копошащейся серой массы, называемом "художником", и об его истинном призвании и отношении к его делу [...] И вот Вы своей выставкой еще больше подтвердили мое мнение об истинном художнике" (Сахарова, 1964, с. 666).
   5 Л. О. Пастернак в письме к В.Л. Пастернаку от 6 сентября 1928 года сообщает: "Написал воспоминания мои о Поленове. Помнишь, m-m Поленова спрашивала мой адрес. Она мне написала большое письмо и просьбу написать мои воспоминания к предстоявшей 18 июля годовщине (Она собирает материал и, верно, думает издать потом монографию). Ну, я набрался духу и написал около 30 страниц и вовремя послал. -- Получил от нее трогательное письмо -- будто очень понравилось и т.д." (Борис Пастернак. Письма к родителям и сестрам. Кн. I. Stanford, 1998, р. 191).
   6 29 июля Н.В.Поленова писала И.С.Остроухову: "До сих пор прислали только 6 человек. [...] также и Пастернак, который живет в Германии..." (ОР ГТГ, ф. 3, ед. хр. 313).
   7 Пастернак Б. Письма к родителям и сестрам. Кн. I, с. 191.
   8 Экспедиция состоялась в 1924 году. См. раздел "Основные даты жизни и творчества Л.О.Пастернака".
   9 Живая картина "Афродита" (а не "Эллада", как неточно называет ее Пастернак) (декорация Поленова, музыка Н.С.Кроткова, текст С.И.Мамонтова) -- одна из пяти живых картин на тему "Художник в веках", поставленных в 1894 году для Первого съезда русских художников. Выли представлены также "музыкальные сцены на сюжет из жизни художника Рафаэля" (декорация Пастернака, музыка А.С.Аренского); картины "Художник в катакомбах" (декорация К.А. Савицкого), "Художник на Волге" (в декорациях Н.А.Касаткина и С.А.Малютина) и "Апофеоз" (в декорациях В.Е.Маковского, А.М.Корина и П.И.Коровина).
   10 Пастернак имеет в виду картину Поленова "Мечты" из цикла "Жизнь Христа" (существует в нескольких авторских вариантах).
   11 Непосредственную работу над "евангельским циклом" Поленов начал после второго путешествия в Палестину в 1899, но в него вошли и написанные ранее полотна. В феврале 1909 года в Петербурге открылась выставка, где Поленов представил 58 картин цикла "Из жизни Христа"; в апреле на выставке в Москве экспонировались 64 работы. Побывавший на ней Пастернак послал Поленову восторженное письмо, процитированное в прим. 5.
   12 Наталья Васильевна Поленова, урожденная Якунчикова (1858-1931). Стала женой Поленова в 1882 году.
   13 Мария Васильевна Поленова, урожденная Воейкова (1816-1895) -- детская писательница и художница-любительница.
   14 Рисовальные вечера проводились в доме Поленовых с 1884 по 1892 год сначала по четвергам, затем по субботам. В них принимали участие как признанные художники (В.М.Васнецов, В.И.Суриков), так и ученики Поленова.
   15 См. прим. 1.
   16 Елена Дмитриевна Поленова (1850-1898) --художница, активный участник Абрамцевского кружка. Увлекалась народным творчеством, вместе с Е.Г.Мамонтовой в 1885 организовала в Абрамцеве столярно-рез-чицкую мастерскую. Стояла у истоков создания национально-фольклорного направления в рамках стиля модерн. Говоря об "одном с ними положении", Пастернак имеет в виду, что Е.Д. Поленова также была лишь "экспонентом" ТПХВ.
   17 В марте 1891 года при поддержке Поленова молодые экспоненты подали в общее собрание ТПХВ письмо, ставившее вопрос об изменении существующей практики отбора картин на выставки. В тот момент петиция оказалась безрезультатной. Но в 1892 году было принято решение предоставлять некоторым экспонентам право выставлять произведения без баллотировки (действовало до 1895 года).
   18 "36" ("Общество 36", "36 художников", "Выставка 36 художников") -- выставочное объединение, возникшее в Москве в декабре 1901 года. В 1903-м трансформировалось в "Союз русских художников" (существовал до 1923 года).
   19 Как следует из слов Пастернака, речь идет о попытке создать отдельное, независимое от передвижников художественное общество. Отзвуки подобного эпизода можно найти в письме 1890 года Е.Д.Поленовой к М.В.Якунчиковой: "...между здешней молодежью зародилась мысль ... объявить, что есть художники, которые... не желают подчиняться условной рутине, передвижниками установленной... В настоящее время собираются подписи... На нашей стороне... Серов, Коровин, Левитан, Архипов, Пастернак... Было говорено и об составлении отдельного общества" (Сахарова, 1964, с. 455-456).
   20 Первый съезд русских художников, организованный Московским обществом любителей художеств "по поводу дарования галереи П. и С. Третьяковых городу Москве", состоялся в апреле 1894 года. "Труды съезда..." были опубликованы в 1900 году.
   21 См. раздел "Письма Л.О.Пастернака к В.Д.Поленову", первое письмо настоящей публикации. См. прим. 28.
   22 Ежегодные периодические выставки Московского Общества любителей художеств проводились с 1880 года.
   23 Александр Евгеньевич Львов (1850-1917) в 1894 году занял пост инспектора МУЖВЗ. С 1896 стал директором Училища.
   24 Наряду с Пастернаком, начавшим преподавать в Училище в 1894 году, с 1896-го преподавателями стали В.А.Серов, а также бывшие ученики Поленова -- К.А.Коровин, А.М.Васнецов, А.Е.Архипов и др.
   В сентябре 1894 года Поленов писал жене: "Был вчера у Саввы Ивановича (Мамонтова); провели весь вечер, много говорили об искусстве. Он вдохновился, стал спорить о преподавателях в Училище, и кончилось тем, что Савва евреев признал за нацию, дававшую величайших людей, а Пастернака -- как художника образованного и со вкусом, роль которого -- выкурить вонючий дух кабака и пошлости Маковского и компании..." (ОР ГТГ, ф. 54, ед. хр. 604).
   25 В 1910 году по инициативе Поленова возникла Секция содействия фабричным и заводским театрам при Обществе народных университетов; в 1913 Василий Дмитриевич был избран ее председателем. Цель секции -- распространение искусства среди народа. Поленов составлял сборники пьес, создавал декорации и музыку для спектаклей, написал руководство по созданию упрощенных декораций для самодеятельной сцены. После революции он организовал ряд театральных кружков из крестьян в своем имении Ворон и в Тарусе.
   26 В построенной в 1892 году усадьбе Борон Василий Дмитриевич организовал музей, среди экспонатов которого были раритеты, собранные несколькими поколениями семьи Поленовых. Там же разместилась картинная галерея с работами Поленова, его друзей и учеников. По замыслу художника, музей и галерея должны были стать культурным центром всей округи. Первая документально зафиксированная экскурсия проведена в 1903 году. С 1920-го экскурсии по музею становятся постоянными. В 1931 году усадьба Борок переименована в Поленово.
   27 Одновременно с рукописью воспоминаний в Отдел рукописей ГТГ в 1949 году из архива семьи Поленовых поступили несколько писем и телеграмм, отправленных Пастернаком Поленову в разные годы (ф. 54, ед. хр. 3403-3414). Из них ранее было опубликовано лишь одно письмо (ед. хр. 3410) (см. прим. 5). Ниже публикуются четыре текста (ед. хр. 3412, 3403, 3405, 3406). При публикации писем в вопросах орфографии, пунктуации, сокращений и авторских выделений соблюдены те же принципы, что и при публикации воспоминаний.
   28 Это короткое письмо, написанное под диктовку Пастернака, не датировано, но можно с уверенностью отнести его ко времени работы над декорациями к опере "Рафаэль" (концу зимы -- началу весны 1894 года).
   29 Имеется в виду 25-летие окончания В.Д.Поленовым Петербургской Академии художеств. В 1871 году он, вместе с И.Е.Репиным, получил большую золотую медаль (и право на пенсионерскую поездку) за программную картину на сюжет "Воскрешение дочери Иаира". Официального празднования юбилея в Москве не было.
   30 Картина "Муки творчества" была представлена Пастернаком на XX Передвижной выставке в 1892 году.
   31 Речь идет о литературно-художественном сборнике "Помощь евреям, пострадавшим от неурожая" (Спб., 1901).
   32 В сборнике были напечатаны рисунки Л.Пастернака, В.Серова, В.Переплетчикова, А.Архипова, С.Иванова, В.Поленова, И.Левитана, И.Репина.
   33 В сборнике помещен "Пейзаж" Поленова, изображающий, судя по всему, излюбленный им вид Оки.
   34 Поленов ответил Пастернаку 19 октября 1900 года. См.: Из переписки Леонида Пастернака. -- Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1995. М., 1996, с. 334-335.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru