Павлова Каролина Карловна
Павлов К. К.: биографическая справка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   ПАВЛОВА Каролина Карловна [урожд. Яниш; 10(22).7.1807, Ярославль -- 2(14).12.1893, Клостервиц, близ Дрездена], поэтесса, переводчица, прозаик. Род. в семье медика, обрусевшего немца (дед получил рус. дворянство в 1805), через год переехавшего с семьей в Москву, где он, избегая врачебной практики, стат
   преподавателем физики и химии в Медико-хирургич. академии. П., "славная дочь Москвы" (H. M. Языков), считала ее своей родиной; старая столица как духовное сердце России -- одна из постоянных тем ее стихов. Ярчайшее впечатление детства -- авг. 1812, бегство семьи в Ярославль от нашествия Наполеона; во время франц. оккупации у Янишей сгорел моск. дом и разорено имение в Смоленской губ.; семья обеднела. Возвратясь в Москву весной 1813, Яниши живут в домах и подмоск. имениях аристократич. знакомцев -- гр. Строгановой, кн. П. П. Одоевского и др., в наемных жилищах. Наблюдения за вечерней жизнью Тверского бульвара, общение со сверстницами из юного окружения кн. Одоевского (ср. стих. "Да, много было нас, младенческих подруг", 1839) стали первыми "светскими" опытами подрастающей девочки, а подмоск. природа (Братцево, Петровское-Разумовское) пробудила в ней "понятие прекрасного". В 1816 -- "неупорное горе девятилетнего ребенка": смерть младшей сестры (событие будет вплетено автобиогр. мотивом в ром. "Двойная жизнь": у героини, Цецилии фон Линденборн, слаб здоровьем младший брат, и она должна стать единств. наследницей, что влияет на ее судьбу). П. получила отличное дом. воспитание (отец даже привлекал ее к занятиям астрономией), рано обнаружила блестящие способности к языкам, овладев практически всеми европейскими, недурно рисовала, увлекалась чтением европ. поэтич. классики, грезила шиллеровским маркизом Позой.
   Согласно большинству мемуаристов, 19-летняя Каролина приобщилась к лит. жизни в салоне Елагиных (см. Елагина А. П.). выступив там и как поэтесса; первое известное нам стих. -- "Es wurden in dem düstem Erdenleben" (на нем. яз., нюнь 1827; при жизни не печаталось; впервые ориг. и пер. Вс. Рождественского -- "Нам посланы в глухой земной юдоли...": Павлова, 1964). Знакомство с сыновьями Елагиной бр. И. В. Киреевским и П. В. Киреевским перерастает в прочную дружбу со старшим, Иваном, к-рый стал ценителем ее дара и, по слухам, был к ней неравнодушен. Благодаря им и близким к ним "любомудрам" осенью 1826 введена в салон кн. З. А. Волконской, гости к-рого Е. А. Баратынский, П. А. Вяземский вписали в кон. 20-х гг. посвящения в альбом К. Яниш. Особенно глубокий след в творч. биографии П. оставил Баратынский, к-рого она считала своим учителем ("Меня вы назвали поэтом / И я согрета вашим светом / Тогда поверила в себя", 1842), посвятив поэму "Кадриль" его памяти, перед к-рой благоговела (см. свидетельство его племянника С. А. Рачинского, пересказанное составителем кн.: Е. А. Боратынский..., 1916, с. 118).
   Вскоре у Волконской Каролина знакомится с А. Мицкевичем, высланным из Польши за участие в тайном патриотич. об-ве и окруженным ореолом изгнанничества. История их любви и несостоявшегося брака просматривается в письмах Мицкевича к ее отцу (23 дек. 1828), к своему другу К. Дашкевичу (23 апр. 1828), тоже влюбленному в нее и вскоре наложившему на себя руки не без влияния безответного чувства ссыльному товарищу Ю. Ежовскому (кон. февр. 1830) (см.: Мицкевич, с. 412,402, 437--38), а также в письмах Каролины к поэту от 19 февр. и 17 апр. 1829 (см.: Храневич; Мицкевич, с. 630).
   Происхождение Мицкевича (или, по др. версии, намек на его возможность -- см.: Романовский) последовало 10 нояб. 1827, вскоре после того, как поэт по желанию девушки, решившей привлечь его внимание, был приглашен в дом в качестве учителя польского яз. ("ее необычайные способности ко всем наукам", "горжусь, что нашел такую ученицу" -- из письма к ее отцу). Одним из препятствий к браку, по-видимому, стала угроза богатого дяди лишить невесту наследства в случае брака с социально не устроенным чужеземцем. Однако и чувство Мицкевича было не настолько глубоким, чтобы не отступить перед, возможно, преодолимой преградой (см. его письма к Дашкевичу, цитиров. в ст.: Романовский). Уехав в Петербург и будучи вызван оттуда тревожным письмом Каролины ("Надеюсь, что ты так или иначе решишь мою судьбу"), Мицкевич при свидании сообщает о намерении оставить Россию, и они обмениваются прощальными строками: она -- письмом, полным грустного достоинства ("...я убеждена, что все к лучшему для нас обоих, ибо такова Божья воля"), он -- стих, в ее альбом (в пер. В. Я. Брюсова "Перелетные птицы").
   Десятилетия спустя П. утверждала, что рассталась с Мицкевичем из чувства долга, чтобы не обременять его и без того тяжкую скитальческую участь своим положением бесприданницы; но, судя по признанию в стих. "Среди событий ежечасных" (март 1848, когда имя поэта всплыло в связи с известиями из рев. Франции), разрыв с ним "в тот весенний грустный день" запомнился ей как страшный удар ("Боялась, словно вещи чумной / Я этой горести безумной / Коснуться сердцем хоть на миг"), что почувствовал и сам Мицкевич (см. письмо 1830 к Ежовскому -- с. 437--38). Память о встрече с Мицкевичем была пронесена П. сквозь всю жизнь: стих. "10 ноября 1840", "На 10 ноября" (1841), где поминается "день заветный" их любовного объяснения, "К тебе теперь я думу обращаю" (1842) и др. Весь эпизод сыграл огромную роль в жизненной установке лит. дебютантки, углубив ее личность и повернув в сторону творч. самоосуществления.
   К этому же побуждала и встреча летом 1829 с нем. натуралистом А. Гумбольдтом, к-рый посоветовал способной девушке посредством переводов познакомить нем. читателей с образцами рус. поэзии. Гумбольдт также передал ее пер. на немецкий (рукоп. отрывки -- см. ИРЛИ, P.I) поэмы Мицкевича "Конрад Валенрод" И. В. Гете, к-рый, видимо, одобрил его (см. письмо П. к Вл. Мицкевичу -- Мицкевич, с. 695).
   Портрет П. нач. 30-х гг., ведущей светскую и лит. жизнь, оставил H. M. Языков (повстречавшийся с ней в 1829 у Елагиных и ставший ее близким знакомым и поклонником таланта) в письме братьям от 20 янв. 1832: "Вышепоименованная дева -- есть явление редкое, не только в Москве и России, но и под луною вообще. Она знает чрезвычайно много языков ... и все эти языки она беспрестанно высовывает, хвастаясь ими. Любит громогласить стихи свои, владеть разговором. Довольно недурна лицом: черноокая, пышноволосая, но тоща..." (Языков H. M., Полн. собр. стих., М.--Л., 1934, с. 791--792). Такая полувосхишенная, полуиронич. аттестация будет с нарастающими тонами недоброжелательства варьироваться современниками поэтессы (Д. В. Григоровичем, И. И. Панаевым, Б. Н. Чичериным, А. В. Никитенко и др.). Подобные отзывы отражают не только психол. облик П., но и отношение рус. общества 30--40-х гг. к феномену женщины-поэта, вольно или невольно претендующей на профессионализм, -- изумление (преувелич. похвалы, избаловавшие П. и иссякшие к 50-м гг.), смешанное с раздражением ("постоянно думала, что она пишет как рус. поэт-мужчина" -- Берг, с. 264). П., как мн. поэты, работала "с голоса" (процесс сочинения ею стихов описан в восп. ее сына И. Н. Павлова -- РО, 1896, No 4, с. 8S9), отсюда потребность декламировать свежесочиненное с выраженной акцентуацией ("завываниями" и "выкриками"), выверяя звучание на слушателях; лит-ра -- впечатления от нее, разговоры о ней -- была захватывающей атмосферой ее существования; ни светские развлечення (она отлично танцевала), ни позднейшие семейные обязанности, ни общение с природой (подмоск. прогулки, верховая езда) не могли соперничать с этой страстью, -- но то, что в поэте-мужчине воспринималось бы как норма (по крайней мере, романтич. норма), в женщине представлялось навязчивостью, отсутствием такта непомерным честолюбием (хотя П. не торопилась с публикациями даже значит, произведений, а многое вообще оставляла "в столе").
   В 1833 в Германии издается ее 1-й сб. "Das NordlichL Proben der neueren russischen Litcratur" ("Северное сияние. Образцы новой рус лит-ры", [Dresd.--Lpz.]), куда вошли переводы стих. А. С. Пушкина В. А. Жуковского, А. А. Дельвига Баратынского, Языкова, Д. В. Веневитинова, рус. и малорос. нар. песен, образцы новой рус. прозы, а также 10 ориг. стих, на нем. яз., в т. ч. сонет "А. Гумбольдту". В предисловии П. сформулировала свои переводя, принципы ("Я убеждена, что в метрич. переводе нельзя изменять стихотв. размеры подлинника без разрушения характера и физиономии стихотворения", и др.), остающиеся "уроком переводчикам любых эпох" (Гинзбург, с. 55).
   Книжка была замечена к в Германии (рец.: "Jahrbücher für wissenschaftliche Krilik". В., 1834. S. 115: "Blätter für literarische Unterhaltung", Bd 1. Lpz., 1834), и в России "Молва". 1834, No 15). Ее приветствовал И. Киреевский в ст. "О рус. писательницах" (альм. "Подарок бедным". Од., 1834; то же -- в кн.: Киреевский, ук.), похвалив не только переводы, но и "силу фантазии" ориг. стихов, процитировав поэтич. комплимент Языкова сочинительнице ("... два венка... / Зеленый лавр поэзии чужой / И бриллианты музы вашей") и призвав автора, "рус. девушку", начать писать на "отечественном языке".
   С этого времени и вплоть до замужества жизнь и занятия П. мало изучены; известно, что в 1835 она опубликовала в No 12 парижского ж. "Revue Germanique" пер. на франц. отрывка из "Орлеанской девы" Ф. Шиллера (см.: "Письма Н. Ф. Павлова..."); полный пер. вышел отд. изд. в Париже в 1839. Любимой героине П. посвятила также франц. стих. "Jeanne d'Arc" ("Жанна д'Арк"; 1839; перепечатка и перевод: Павлова, 1964).
   В 1836 смерть дяди приносит семье Янишей значит. состояние и Каролина становится богатой невестой. Осенью моск. свет узнает о ее помолвке с даровитым и модным литератором Н. Ф. Павловым, о чем в ноябре А. И. Тургенев пишет Вяземскому (ОА, III, 351--52), а в дек. П. В. Нащокин -- Пушкину (Пушкин. XVI, 212). В янв. 1837 сыграли свадьбу, и молодые поселились в отличном особняке на Рождественском (тогда звавшемся и Сретенским) бульваре (ныне д. 14) вместе с четой стариков Яниш; в 1839 родился сын Ипполит.
   Годы спустя, после скандального разрыва с женой. Павлов признавался, что "он в жизни сделал одну гадость: женился на деньгах" (Чичерин, с. 4): но при заключении брака его чувства, видимо, были не так однозначны: "... он женится, как пишет (по его словам), не из денег, но и не без денег" (Хомяков, VIII, 1904, с. 37). П. же. выйдя по склонности, вверялась мужу и признавала его авторитет, в т. ч. в опенках своей поэзии -- см. 1-й вариант стих. "Была ты с нами неразлучна" (написано 1842). стих. "Мы современницы, графиня" (написано 1847). особенно же отражающее новизну и радость брачной жизни письмо А. И. Тургеневу в связи с изданием ее книги во Франции: "я поняла, что на земле существует другая поэзия и счастье более великое и более истинное, чем счастье писать стихи" (Павлова, 1939, с. 443). Павлов в ту пору тоже был высокого мнения о дарованиях жены (см. письма А. А. Краевскому от 19 июня 1837 и С. П. Шевыреву от 22 марта 1840: "Как жена моя стала по-русски писать!" -- "Письма Н. Ф. Павлова...", с. 130). Е. А. Драшусова. познакомившись с этой четой в 1843, находила ее на высоте семейного счастья (см. ее воен.: ГЛМ, ф. 65, оп. 1, No 10, л. 11--12).
   В 1839 в Париже при содействии Тургенева и привлеченных им франц. литераторов выходит сб-к франц. стихов П. "Les préludes" ("Прелюдии"), куда вошли пер. "Моря" В. А. Жуковского, "Полководца" Пушкина и др. рус. стихов, переводы с англ. и нем., а среди шести ориг. стихов -- любовное послание к мужу "A toi" ("Тебе", апр. 1837; на рус. яз. впервые, в пер. Вс. Рождественского, опубл. в 1964). Одно из ориг. франц. стих. П. "Женские слезы" ("Les pleurs des femmes", в сб-к не входило) положил на музыку Ф. Лист после вечера у Павловых во время моск. гастролей в 1844 и издал в том же году как "романс", посв. поэтессе (см.: Смиренский); знакомство с Листом возобновилось в кон. 50-х гг. в Германии (см.: Сабинина).
   По сообщению Шевырева ("Москв.", 1841, No 1, с. 380), переводы привлекли внимание О. Бальзака. В России же их хвалили В. Г. Белинский [1839; III, 191; позднее, размежевавшийся со славянофилами критик сетовал (1843), что выбор рус. стихов (Языков, Хомяков) не на уровне таланта переводчицы; непревзойденным же он считал пер. "Полководца" (см.: VII, 655--656)], а также К. С. Аксаков (рец.: ОЗ, 1839, No 7), навсегда признавший ее "истинный поэтич. талант" (1857; см.: Аксаков К. С. Эстетика и лит. критика. M., 1995, с. 335).
   Первое в печати рус. стих. П. -- "Неизвестному поэту" (ОЗ, 1839, No 5; впоследствии под назв. "Е. М<илькееву>" -- см.: Милькеев Е. Л.); Белинский в том же отклике 1839 поставил его в ряд со стих. М. Ю. Лермонтова, не поскупившись на похвалы и весьма посредств. переводу П. баллады "Гленара" из Т. Кэмпбелла (о чем сожалел в письме В. П. Боткину от 16 апр. 1840; XI, 508). С этого времени П. выступает как рус. поэт в ведущих ж-лах, альм. и сб-ках ("Отеч. зап.", "Москвитянин", "Современник" П. А. Плетнёва, "Б-ка для чтения", "Моск. ученый и лит. сб-к" на 1846 и на 1847, "Одес. альм.", "Утренняя звезда", "Раут", "Моск. гор. листок" и др.).
   9-летний период ее творчества на рус. яз., завершившийся ром. "Двойная жизнь" и исторнософ. стих. "Разговор в Трианоне" (оба -- 1848), отмечен высокой продуктивностью, ростом лит. известности и деятельным участием в худож. и интеллектуальной жизни Москвы. На званых обедах по четвергам, на вечерах по вторникам, приемах на даче в Гирееве Пашковы объединили свои лит. и обществ, знакомства (муж -- преим. в среде западников, жена -- среди славянофилов); их салон, где главенствовала хозяйка, а хозяин, слегка устраняясь с авансцены, заботился об изысканном столе, посещали Баратынский, Вяземский, Языков, П. Я. Чаадаев, А. И. Герцен (отметивший в дневнике 1843 "ум и таланты" П. -- при неблагоприятном внеш. впечатлении; II, с. 265), Н. П. Огарёв, Т. Н. Грановский, Шевырёв, Хомяков, бр. Аксаковы, бр. Киреевские, Ю. Ф. Самарин, М. П. Погодин (с главой ред. "Москвитянина" у П. тесные деловые связи), молодые Ап. Григорьев. Я. П. Полонский, А. А. Фет (приходивший заранее прочитать хозяйке свои стихи и получить одобрение); в мае 1841 здесь провел последний моск. вечер Лермонтов. К тем же годам относится знакомство П. (через семейство Аксаковых) с Н. В. Гоголем, "к-рый всегда с ней бывает очень любезен" (В. С. Аксакова -- ЛН, т. 58, с. 615).
   Мемуаристы с разной долей язвительности вспоминают неск. театральную и экзальтиров. атмосферу собраний у Павловых, привносимую "позой" хозяйки салона, избытком стихотв. декламации; однако высочайший умств. уровень бесед и споров, возможность скрестить шпаги вне ценз. условий делали встречи блистат. "сборным пунктом выдающихся людей Москвы" 40-х гг. (Рапгоф, с. 17). Их характер воссоздан в форме беллетризов. диалога на строго документ, основе Л. Гроссманом -- "вокруг грустного образа одной незаслуженно осмеянной при жизни и недостаточно оцененной по смерти русской поэтессы" (см.: Гроссман, с. 3).
   Творчество П. в 40-е гг. отличается тематич. экстенсивностью, жанровой пестротой (думы, элегии, "рассказы в стихах", близкие к балладе, послания, наконец, роман-"очерк" в прозе и стихах), разнообразием метрико-ритмич. репертуара (о нем см. напр.: Белый А., Символизм, М., 1910, с. 358--60). За таким разбросом стоит не только богатство возможностей, но и некий кризис самоопределения. П. чувствует себя принадлежащей сразу нескольким человеческим и духовно-эстетич. общностям, и ни одной из них вполне. С одной стороны, она видит свою лит. родину в золотом веке рус. поэзии ("Нас Байрона живила слава / И Пушкина изустный стих"), но, с другой -- ощущает, что пушкинская эпоха сменилась "веком сознаний", "холодных умов" и "пламенных невежд" (послание "И. С. Аксакову", 1847), в к-ром она чем дальше, тем больше будет неуместна. С одной стороны, обмениваясь посланиями с Языковым (он ей -- 8, назвав ее музу своей "начальницей", она ему -- 4), обращаясь к др. представителям "московской" поэзии, она афористически формулирует идею причастности к поэтич. братству: "Да помнит же поэт поэта... Да съединнт их песнь живая,/ Как электрическая цепь!" ("H. M. Языкову", написано 1842). Но, с другой, -- скорее отождествляет себя с теми "немыми" поэтич. натурами, к-рые не реализуются общепризнанным творчеством и остаются "людьми без ремесла", подобно нетронутым "рекам без пароходов" (как бы логич. предел антиутилитарного настроения, оглашенного Баратынским в "Последнем поэте"); отсюда же родств. сострадание сиб. поэту-самоучке Милькееву, тоже в каком-то смысле "немому" и "сокровенному" душой перед лицом столичного круга, и сходные строки о себе: "Безглагольна перед светом ... Гость ненужный в мире этом / Неизвестный соловей" ("Нет, не им твой дар священный", 1840). С одной стороны -- выражение славянофильских идей и настроений ("И. С. Аксакову", "Москва", полемич. стихи против "антимосковских" строф Е. П. Ростопчиной), искренняя, но подчеркнутая патриотич. "русскость"; с другой -- определ. инородность этой среде, чего П. не могла не чувствовать: "Ее деятельность радует нас, и только то досадно, что, как ни верти, а все-таки она выходит немка" (Хомяков в письме Языкову весной 1842 -- VIII, 1904, с. 108--109); на таком фоне даже стихотв. комплименты Языкова насчет того, что поэтессе "дался" наш "самогудный" рус. язык, звучат неск. двусмысленно (ср. язвит, замечание бар. Е. Ф. Розена: "Языков принимает в круг настоящих Славян -- немку" -- СО, 1847, No 10, отд. 6, с. 9).
   Наконец, быть может, главная, человеческая коллизия -- одновременная принадлежность к мужскому творч. "союзу" (неустановленному адресату одного из посланий П. -- "К С. К. Н." -- предлагает "сойтися дружбою мужской") и к женскому "сестричеству" в двух его версиях: "психей, лишенных крыльев", "немых сестер моей души" (посвящение к "Двойной жизни"), чью душевную невысказанность поэтесса берется облечь словом, -- и таких же, как она, носительниц "вдохновения святого" ("Три души", 1845, опубл. 1850). (С этой т. з., стих. "Графине Р<остопчиной>", написано 1841, и "Мы современницы, графиня", написано 1847, можно рассматривать и как сопоставление жизненных дорог двух женщин-поэтов, как слово женщины к женщине.) Экзистенциальный выбор между "женщиной" и "поэтом" не на шутку тревожат П., и она порой пыталась разрешить его в пользу первого ("что ни говори, женщина-поэт всегда остается более женщиной, нежели поэтом" -- из письма в ред. "Совр.": 1854, No 11, отд. V, с. 134), будучи поддержана наставлениями И. Аксакова (в ответ на ее сомнения в оправданности "не дельного" занятия поэзией он передавал ей, что дело ее жизни -- "воспитание сына и звание матери", а на досуге можно предаваться и поэтич. опытам, к-рые он столь ценит; он же ранее с огорчением сообщал, что "Каролина Карловна пустилась в свет и танцы! Ох уж эти мне женщины!" -- "И. С. Аксаков в его письмах", т. 2, с. 359; т. 1, с. 73). Но со временем жизнь побудила ее остановиться на втором.
   Поэтика П. в 40-е гг., на переломе лит. эпох, эклектична: тут и стилистич. связь с "пушкинской плеядой", и отзвуки баллад-повествований позднего Лермонтова, и черты риторичной "величавости" в духе Н. В. Кукольника, и ораторский тон поэтов-славянофилов, и отголоски усвоенных ею нем. и франц. романтиков. Но есть и самобытные достижения. Это, во-первых, умный и точный аналитизм нек-рых дум и посланий, где П. проявляет себя мастером самонаблюдения и меткой психол. формулы ("И помнит о себе, как будто о чужой"; "и более, чем годы. / События переменили нас"; "И горестней младого горя / Мне равнодушие мое" -- характерный мотив власти времени над памятью и чувством); здесь наиб, очевидна творч. перекличка с Баратынским (ср. особенно стих. "Зовет нас жизнь: идем, мужаясь, все мы", 1846, опубл. 1901). Во-вторых, это своеобразный мистич. психологизм ее стихотв. полубаллад-полурассказов ("Старуха", "Огонь", "Рудокоп"), где роковая мономания, овладевающая человеком и его судьбой, воплощается в нашептываниях стороннего гипнотич. голоса -- в тайне психич. раздвоения (поражает предвосхищение ритмико-интонац. ходов М. И. Цветаевой в написанной переосмысленным "кольцовским" размером песне Огня из одноим. баллады).
   Пучок этих мотивов и тем сходится в ром. "Двойная жизнь" (отрывки: "Москв.", 1845, No 3; "Моск. лит. и ученый сб. на 1847 г."; отд. изд. -- М., 1848). Наблюдат. ум автора проявляет себя в прозаич. частях "очерка" (так П. обозначила жанр), сюжет к-рого имеет сходство со "светскими повестями" А. А. Бестужева, В. Ф. Одоевского, Н. Павлова; а тема ночного таинств, собеседника (не без влияния "Демона" Лермонтова; исследователи отсылают и к "Генриху фон Офтердингену" Новалиса), тема поэтич. натур, не ведающих о своих возможностях ("Что наяву узнает гений/ Узнаешь ты, дитя, во сне"), тема женской духовной немоты и темной грезы сосредоточены в поэтич. концовках глав; причем между прозой и стихами перекинуты искусные ритмизов. "мостки" (см.: Briggs, p. 15).
   "Очерк" вызвал множество печатных откликов, преим. положительных, но уже свидетельствующих о том. что творчество П. становится оселком идейной полемики. Разные направления о истолковывали "Двойную жизнь" по-своему: от обнаружения в нем рус. идеи (предисл. к отрывку в "Моск. лит. и ученом сб-ке на 1847 г.", принадлежавшее редактору-славянофилу В. А. Панову) и двусмысл. похвал Шевырева, приметившего "германские" настроения "повести" ("Москв.", 1848, No 3), до анонимных отзывов в "Отеч. зап." (<А. Д. Галахов> -- 1848, No 5) в "Совр." (1848, No 3), выделявших сатирич. начало в описании (говоря словами П.) "условного, богатого, спесивого быта" и призывавших автора (ее же строками: "Жизнь лучше снов / И правда выше лжи") расстаться с идеализмом и обратиться к действительности; от почти галантерейных комплиментов "Б-ки для чтения" (1848, No 3) до укоров барона Розена по поводу влияния "моск. схоластики" (т. е. славянофилов) и мнимого "жоржзандизма" героини (СО, 1848, No 5, с. 7). Произведение было воспринято и в контексте зарождающегося в России "женского вопроса", проблем женского воспитания (ср. с резонансом "Полиньки Сакс" А. В. Дружинина, 1847). Между тем П. в финале фактически выбирает для героини третью -- вне сомнамбулич. грезы и светской пустоты -- дорогу стоич. терпения и нравств. самодисциплины ("Так или ж по приговору. / Только верою сильна": ср. со строками, относящимися к мужу: "Кто в покорность и смиренье / Обратил мой праздный жар" -- стих. "Была ты с нами неразлучна", 1842); со временем стоицизм в сознании П. усилится.
   Стих. "Разговор в Трианоне", к-рое П. считала своим лучшим произв. (1848; запрещено цензурой, ходило в списках, впервые опубл. с многочисл. неточностями Н. П. Огарёвым под назв. "Вечер в Трианоне" в кн.: Рус. потаенная лит-ра XIX столетия, Лондон, 1861; в России впервые в сб-ке П. 1863), вместе с предшествующим по времени откликом на рев. события 1848 в стих. "К С. К. Н." (авг. 1848; опубл. 1863) и своего рода эпилогом к ним -- стих. 1849 "К ужасающей пустыне" (ОЗ. 1855, No 8; автокомм. к нему см.: Рачинский, с. 106--07) -- квинтэссенция историко-филос. взглядов П_ сложившихся в умств. среде ее салона. Одновременно "Разговором..." означен переход к ряду позднейших произв. П., где злободневные вопросы осмысляются по аналогии с отдаленными ист. событиями: "Праздник Рима" (1854; ОЗ, 1855, No 11). "Ужин Поллнона" (1857; PB, 1858, No 15; близость к лирич. драме А. Н. Майкова "Три смерти", иссякающие рим. языческие гражданственность к доблесть в раннем соприкосновении с новым, христ. верованием и подвижничеством), "На освобождение крестьян" (1862; опубл. 1911). В уроках истории, к-рые свидетель тысячелетий бессмертный Калиостро" преподает др. участнику "разговора", графу Мирабо, в канун революции 1789, звучит убеждение в тщете мятежных порывов масс и просвещенческих иллюзий их идеологов -- неприятие П. зап. рев. перспективы (но не европеизма как такового, доказательство чему -- резкая поэтич. отповедь Языкову в 1846 после его стих. "Не нашим" и др. выпадов против западников, а также ее эпиграмма сер. 40-х гг. на Шевырёва, ходившая в Моск. ун-те: "Преподаватель христианский..."). Расхождение П. с прогрессистами 50-х и рев. демократами 60-х гг. становится необратимым.
   Нач. 50-х гг. для П. -- пора жизненного слома. Рушится семейное благополучие: Павлов, пристрастившийся к карточной игре по-крупному, расточает состояние (жесткое и проницат. стих. "Портрет", 1851; опубл. 1863, -- разит, контраст стихам, обращенным к мужу на заре их брака); открывается его связь с молоденькой компаньонкой-родственницей П. (переросшая потом в гражд. брак).
   Под влиянием ревности и страха за будущее сына П. обращается через своего отца (ср. в ст.: Н. Ф. Павлов) за защитой к непопулярному у моск. общественности ген.-губ. гр. А. А. Закревскому, давнему недоброжелателю Павлова, и даже, по слухам, даст согласие на обыск в кабинете мужа под предлогом выяснения, честен ли он как игрок. Найденные при обыске 10 янв. 1853 запрещ. издания дали повод властям выслать Павлова после отсидки в долговой тюрьме в Пермь, откуда его через 9 месяцев вызволили друзья. С женой же его случилось то, что И. Аксаков позже назовет "потерей имени": Т. Н. Грановский в одной из писем именует ее "чудовищем", от нее отворачивается ее моск. круг, и в мае 1853 П. вместе с семьей вынуждена буквально бежать от позора в Петербург, с тем чтобы уже никогда не обосноваться в родной Москве, безвыездной жизнью в к-рой она прежде так гордилась перед вечной путешественницей Ростопчиной. Однако в Петербурге К. И. Яниш внезапно умирает от холеры, и П., в страхе перед за. розой, срочно в июне отъезжает с матерью и сыном в Дерпт, оставив хоронить отца случайным людям и тем окончательно утвердив в прежнем окружении образ бессердечной и эгоистичной особы.
   Между тем в Дерпте ее ожидают глубокие личные переживания и творч. подъем ("Проснись же, смолкнувшее слово!"): знакомство с 25-летним студентом Дерптского ун-та (впоследствии видным юристом) Бор. Исааковичем Утиным перерастает в любовь и дает жизнь группе лирич. стих, (написаны 1854--55), условно называемых "утинским циклом" (как принято -- счетом 11, публикация В. К. Зонтикова добавляет к ним 12-е; см. раздел: Изд.).
   Лирика дум и посланий П. отличалась (опять-таки в противоположность поэзии Ростопчиной) не интимно-дневниковым, а обобщенно-аналитич. характером. В какой-то мере он свойствен и новым лирич. стихам; недаром ранними биографами П. не был замечен стоящий за ними жизненный сюжет. Это по-прежнему лирика сдержанно-закрытая, в отличие, напр., от "денисьевских" стихов Ф. И. Тютчева или "панаевских" Н. А. Некрасова; психология взаимоотношении, их мучит, драматизм часто передаются через уподобление ("жуткий / Ребенка спартанского смех" -- как образ тайных страданий каждого, породнивших при встрече эти сердца, -- стих. "Мы странно сошлись. Средь салонного круга"), через аллегорию (стих. "Когда один, среди степи Сирийской", "Две кометы"), интимные переживания включены в более общий круг жизненных ценностей (стих, о поэтич. призвании, "святом ремесле", прославившее П. в 20 в., "Ты, уцелевший в сердце нищем" -- камертон всего цикла; PB, 1856, No 6). Тем не менее в этих и последующих стихах П. нет черт былой выспренности и декларативности, а нек-рые невыдуманные подробности ("... когда я ожидала, / И слышался звонок") делают их особенно человечными.
   "Последний взрыв сердечных сил" длился, видимо, вплоть до конца 1854, причем весной П. следует в Петербург за окончившим курс Утиным. Ко времени пребывания в Дерпте относится работа над "Разговором в Кремле" (СПб., 1854; с посвящением сыну). Пространное стих, трактует накануне Крымской войны особо актуализировавшуюся тему России и Запада (в подборе ист. материала участвовал Утин). "Прошедшею весною, когда мы ожидали событий неслыханных, бомбардирования Кронштадта и войны около Петербурга... с русским чувством писала я в полуиностранном городе... это стихотворение. Окончила я его в Страстную субботу..." (из письма П. в ред. "Совр.": 1854, No 11, отд. V, с. 134). В диалоге между Англичанином, Французом и Русским жертвенно-героич. моменты рус. истории сопоставляются с блестящими историко-культурными достижениями Запада как равнодостойные, а в единении сословий под сенью Православия видится преимущество внутр. устройства России (сочетание мыслей, идущих от Пушкина, с центральной славянофильской концепцией).
   Среди откликов печати -- и одобрительных (ОЗ, 1854, No 9; "Пантеон", 1855, No 1), и сочувственно-критических (рец. Б. А<лмазова> -- "Москв.", 1854, No 17) -- этапной для лит. репутации П. стала оценка "Современника", оглашенная старым лит. недругом П. -- Панаевым (1854, No 9). Поместив сведения об издании в одни ряд с казенной макулатурой, но многозначительно уклонившись от содержат. разбора, Панаев высмеял пристрастие поэтессы к небанальным и "экзотич." рифмам (на нынешний слух это скорее удачные находки), лукаво использовав как дополнит. "улику" ее старое шуточное стих. "Везде и всегда" (1846; опубл.: "Совр.". 1850, No 8), где этот прием сознательно обыгрывался. Если в 40-е гг. насмешки над П. и ее поэзией не выходили за пределы домашних толков западников (В. П. Боткина, Грановского, И. С. Тургенева, Григоровича, того же Панаева), то радикальная журналистика еще в 1851 (рец. и пародия Некрасова -- "Совр.", No 5 -- на главу из поэмы "Кадриль" в сб-ке "Раут". 1851) объявила ей настоящую войну, в к-рой выпад против "Разговора в Кремле" был особенно болезненным. Письмо, с к-рым П., не выдержав насмешки, обратилась в "Современник", пытаясь объяснить свои патриотич. намерения и эстетич. принициы рифмовки, ж-л напечатал в сопровождении откровенно издеват. ответа Панаева, и эта ее попытка защититься дала новый повод для осмеяния в обществе: пушенная по рукам через Дружинина юмореска Ростопчиной "Густолиственных липок аллея" (1854) на "высокопарные и превыспренние письма новой Коринны" ("Письма к А. В. Дружинину", с. 278--80); укоризненное замечание другой его корреспондентки: "отсутствие свойственного женщине чувства такта" (там же, с. 369).
   В Петербурге на фоне угасающих отношений с Утиным П. ищет опору в новой для нее лит. среде, в умеренно-либеральных ж-лах [напр.: в "Отеч. зап." публикует в 1855 стихи (No 8--11) и пер. "Слепого" А. Шенье (No 4) -- шедевр рус. переводя, иск-ва, в 1856 -- пер. из комедии Мольера "Амфитрион" (No 10)]. Испытывая крайнюю нужду (по свидетельству Г. Н. Геннади, ей не на что было похоронить умершую в нояб. 1855 мать -- см.: РНБ, ф. 178; о ее долгах см. письмо Огарёва от 21 янв. 1854 -- в кн.: П. В. Анненков и его друзья, т. 1, СПб., 1892), она находит утешение в напряж. труде (работа над пер. поэмы А. Шамиссо "Salas y Gomez", в к-рый вложено личное чувство; интересные метрич. эксперименты, напр. в стих. "Пловец"), в общении с поэтами В. Г. Бенедиктовым, Н. Ф. Щербиной (тот "от нее в восторге" -- Штакеншнейдер), Ю. В. Жадовской, А. М. Жемчужниковым. По, вероятно, преувелич. свидетельству Грановского (в письме от 24 авг. 1854), в Петербурге "ее стихи производят фурор" ("Т. Н. Грановский и его переписка", с. 433); тогда же Тютчев высоко оценивает какое-то ее еще не напечат. произв., возможно "Разговор в Кремле" (письмо к Э. Ф. Тютчевой от 17 июля 1854 -- "Старина и новизна", кн. 19, М., 1915, с. 212). Тем не менее, избывая "горестную блажь" последней любви и спасаясь от долгов, П. весной 1856 уезжает в заграничное путешествие (Константинополь, Венеция, Рим, Швейцария, Германия), а после краткого посещения России в 1858 (июнь -- август -- Москва, сентябрь -- Петербург) покидает родину и, повидав в Берлине А. Гумбольдта, поселяется в Дрездене и под Дрезденом.
   Плодом скитаний явился поэтич. цикл путевых зарисовок и размышлений "Фантасмагории" (1856--61; опубл. 1858--62, полностью -- 1863), а также очерк в прозе и стихах того же назв. (опубл.: РО, 1894, No 12). В кон. 50-х -- нач. 60-х гг. лит. связи с родиной еще теплятся: в "Рус. вест." в 1859 (No 1--2, кн. 1-- 4) опубл. поэма "Кадриль", над к-рой П. работала с 1842, и пов. "За чайным столом" с остроумным "светским" сюжетом (возможно, осмеянный критикой стихотв. диалог "Сцена" -- набросок к повести); в газ. И. С. Аксакова "День" --стихи (нач. 60-х гг.). В 1859 по представлению Хомякова П. избирают в поч. чл. ОЛРС за переводч. деятельность.
   Однако П. все более переходит в разряд забываемых анахронизмов. "Кадриль" (т. е. "четверка" -- 4 рассказа светских женщин, рисующие имуществ. отношения и психологию этого круга), одна из удач П. ("В стихе, при истинной поэзии, сохранены легкость и непринужденность светского женского разговора, и это сделано с таким искусством, от к-рого часто не отказался бы Пушкин". -- Хомяков, VIII, 1904, с. 109; письмо к Н. Языкову, 1842), была замолчана критикой, за исключением пародийных откликов в Искре. (1859, No 24: 1860, No 29).
   В 1863 в Москве усилиями друзей выходит скромная книжка отобранных ею "Стихотворений" и встречает резко отрицат. реакцию в рус. ж-лах. M. E. Салтыков-Щедрин в "Современнике" (1863, No 6; то же -- V, ук.) иронически объявляет П. видной представительницей "мотыльковой" поэзии (аллегорич. образ поэтич. призвания как небесного "второго рождения" в раннем стих. П. "Мотылек") и клеймит за "равнодушие" к участи "пахаря, к-рый всею грудью налегает на соху" ("Совр.", с. 311, 312). Откровенно глумится в "Рус. слове" В. А. Зайцев (1863, No 6). и даже аморфная "Б-ка для чтения" (1863, No 8) не находит ни одной одобрит, фразы.
   Жизнь П. в Германии идет под знаком сурового самоограничения и рабочих будней (стих. "Труд ежедневный, труд упорный" -- "День", 1862, 20 янв.). Ее психол. портрет и образ жизни тогда ярко, хотя и односторонне запечатлел И. Аксаков в письме к родным от 23 янв./4 февр. 1860 из Лейпцига ("И. С. Аксаков в его письмах", т. 3, с. 353--55): старый знакомый неприятно удивлен, обнаружив ее после всех бедствии якобы счастливой, довольной, вписавшейся в "пошлую" нем. жизнь и лит.-журн. среду (в частности, на нем. сцене с успехом шла ее комедия) и по-прежнему занятой только творчеством; она "отравилась художеством" (ср. со словами самой П. о том же в очерке "Фантасмагории": "Художник -- ведь это чудовище!"). Между тем истинное настроение П., в тот момент радостно возбужденной возможностью погрузиться в мир иск-ва в обществе достойного собеседника, было совсем иное. 22 апр. 1860 она пишет Н. А. Мельгунову (с к-рым ее связывали денежные дела): "Мое положение ужасно и с каждым днем ужаснее", а в июле -- молодой приятельнице О. А. Киреевой (Новиковой): "Спасения нет, и надежда была бы безумием; я себе ее и не позволяю ... я отчаиваюсь, потому что я не чаю, но это отчаяние очень спокойно. Я занята продолжением интересного для меня опыта; хочу посмотреть, пересилит ли меня все, что на меня нападает, устою ли я или нет? Покуда еще стою" (Рапгоф, с. 71,73).
   Тема мужеств. одоления внешних обстоятельств: жизнь нас "вечною тревогой/ На бой тяжелый звать должна" -- строки из "Думы" ("Когда в раздор с самим собою", написана в 1843), отозвавшиеся в изв. стихах А. А. Блока, -- давняя внутр. тема П. (ср. ее патетич. очерк "Сильсфильд" -- о подвиге освоения диких североамер. земель; "Москв.", 1849, No 4), развита в "Воспоминании об [А. А.] Иванове" (написано в 1858), с к-рым П. сдружилась в 1857 в Интерлакене (Швейцария) незадолго до его кончины: близкий ей по духу художник "боролся до конца, стоял до смерти": "нет ничего выше сопротивления духа всякому житейскому бедствию и горю; нет ничего величественнее человека, к-рый вступает в бой с грозным ангелом страдания"; "смотря на таких духовных Лаокоонов ... чувствуешь не жалость, а какую-то необъятную священную радость" (Собр. соч., т. 2, с. 316, 318). Др. единомышленник, разделявший взгляд П. на иск-во как на высшее служение и противившийся "утилитаризму" века, -- А. К. Толстой, с к-рым П. познакомилась в конце 1860 или в нач. 1861 во время одного из его приездов в Германию. Вскоре она становится своим человеком в его дрезденском жилище. "Каролина П. была маленькая, шустрая... Придет, бывало, а графа дома нет. Так сама велит подать себе завтрак" (из рассказов камердинера А.Толстого -- Толстой А. К., Против течения. М., 1997, с. 173). П. переводит на немецкий и популяризирует на Западе его произв. ["Дон Жуан", "Смерть Иоанна Грозного", шедшая с бурным успехом в Веймарском т-ре (где в янв. 1868 оба присутствовали на ген. репетиции), "Царь Федор Иоанновнч", лирич. стихи, включая, казалось бы, непереводимую "Спесь" и "Против течения" как общий манифест, и мн. др.].
   Толстой в свою очередь относился к П., "художнице с головы до пят", как к равной в их совместной работе: "Вы дрожжи моей поззии, а я опара ее" ("К. К. Павловой", на нем. яз.: см. в кн.: Толстой А. К., Полк. собр. стих., т. 1, М., 1984, с. 439): он восхищался ее даром переводчицы, обсуждал с ней свои замыслы и детали исполнения (их переписка, в т. ч., в нем. стихах. содержат важные эстетич. суждения, напр. о природе трагич. героя), проявлял рыцарскую предупредительность и заботу о ее житейских нуждах, устраивал ее стихи в рус. печати: в 1864 после долгих хлопот при дворе добился для нее пожизненной гос. пенсии, а в 1866 принимал ее 8 своем имении в Пустыньке, где П. написала предисл. к пер. "Смерти Иоанна Грозного"; в этот же приезд в Россию П. выступила с чтением рус. пер. "Смерти Валленштейна" Шиллера в ОЛРС (опубл.: ВЕ, 1868, No 7--8).
   Смерть Толстого в 1875 оборвала гл. связь П. с рус. лит. жизнью. Последняя прижизненная публ. в России -- "Мои воспоминания" (РА, 1875, кн. 3), к-рые еще в 1869 были настойчиво рекомендованы Толстым редактору "Вест. Европы" M. M. Стасюлевичу (см.: Стасюлевич, II, 336, и ук.); мемуары охватывают детство и отрочество (1812 год; превосходный типаж старой рус. аристократии); есть сведения о продолжении, видимо, утерянном с др. бумагами П. Последний известный нам текст П. -- письмо сыну Мицкевича Владиславу 20 апр. 1880: "Я люблю его сегодня, как любила в течение стольких лет разлуки". По сообщению внука поэтессы Д. И. Павлова, она передала архив близким, завещав "во имя поэзии" опубликовать собрание ее стихов, но судьба архива, состоявшего, по словам А. Ф. Кони, из двух больших сундуков, неизвестна (Кони, 1918, стб. 25). Скончалась П. в нищете, и ее похоронили за счет прихода.
   Лит. воскрешение П. совершилось усилиями Кони, в янв. 1903 прочитавшего в Лит.-худож. кружке им. Я. П. Полонского в Петербурге доклад к 10-летию ее кончины (опубл. в 1918) и в особенности -- В. Я. Брюсова. поместившего свой очерк о ней в ж. "Ежемес. сочинения" (1903, No 11/12), а затем подготовившего издание 2-томкика ее прошв. Волна интереса к П., худож. позиции и формальным поискам в области рифмы и ритмики совпала с пересмотром поэтич. карты 19 в., инициированным символистами, и с рассветом поэзии "серебряного века". В связи с изданием 1915 развернулись оживленное обсуждение ее творчества, отчасти повторявшее прижизненную идейно-эстстич. полемику. Стихи П., безусловно, запали в память рус. поэтам 1-й пол. 20 в.: аллюзии на П. -- у Брюсова. давшего назв. "Святое ремесло" разделу кн. "Зеркало теней", у Цветаевой (наименование книги стихов "Ремесло" и др.), даже у не любившего ее поэзию В. Ф. Ходасевича: его образ "тяжелой лиры" скорее всего восходит к строке П. "Но тяжела святая лира".
   Изд.: Собр. соч., т. 1--2. М., 1915 (ред. и мат-лы для биографии П. Валерия Брюсова): Полн. собр. стих., Л., 1939 (БПбс: вступ. ст. Н. Конарского, ред. текста и прим. Е. Каганович): Полн. собр. стих., М.--Л., 1964 (БПбс; вступ. ст. И. П. Громова: поят, текста и прим. Н. М. Гайденкова); (Стихотв. пер.]. -- В кн.: Мастера рус. стихотв. перевода. Л., 1968 (БПбс, 2-е изд.): Стих., М., 1985 (сост., вступ. ст. и прим. Е. Н. Лебедева): "Пишу не смело я, не часто". Стих. П. -- В кн.: ВсП, в. 4. M., 1987 Опубл. В. К. Зонтикова): За чайным столом. [Повести]. -- В кн.: Сердца чуткого прозреньем, М., 1991: A double life. [Двойная жизнь]. Ann Arbor (Mien.), 1978 (пер. на англ. яз. и вступ. ст. В. Heldi Monter); Das deutsche Werk К. К. Pavlovas. Bd 1--3. Rosenweg. 1994 (Hrsg. F. Gopfen).
   Письма П.: А. Мицкевичу (19 февр., 5 апр. 1829: на франц. и нем. яз.) -- в кн.: Mickiewiez W., Zywot A. Mickiewicza.... t. 1. Poznan, 1890 (отрывок из письма от 5 апр. на рус. яз. -- в кн.: Погодин); В. Мицкевичу -- там же: Оттилии фон Гете (15/27 окт. 1829: на нем. яз.) -- в кн.: Fahren nach Wеimar. Slavische dite bei Goethe. Wеimar. 1958. S. 79; A. A. Иванову (25 сент. 1857) -- Собр. соч., т. 2; С. А. Рачинскому (30 янв. и 16 апр. 1859; на франц. яз.) -- в кн.: Е. А. Боратынский. Мат-лы к его биографии. П., 1916, с. 117--18; С. П. Шевырёву и О. А. Киреевой -- в кн.: Рапгоф, с. 68--70, 73--75; Twelve unpublished letters of К. Pavlova to A. Tolsloy. (1867--1875). -- "Russian Literacure Triquarterly". Ann Arbor, 1974, No 9 (на франц. и нем. яз.; публ. M. Sendich); Б. Ауэрбаху (февр. или март 1863; на нем. яз.) -- "Zetschrift für slavische Philologie". 1963. Bd 31. H. 1. S. 135--36: M. M. Стасюлевичу (1 июля 1868) -- в кн.: Стасюлевич, II, 455.
   Мемуары и письма о П.: Мицкевич А., Собр. соч., т. 5. M., 1954 (ук.): Берг Н. В., Посмертные зап. -- PC, 1891, No 3, с. 262--64; И. С Аксаков в его письмах, т. 1--3. М., 1888--92 (ук.): Письма Н. Ф. Павлова к А. А. Краевскому [и к С П. Шевыреву]. -- В кн.: Отчет Имп. публ. б-ки за 1892 г., СПб. 1895, прил.: Барсуков (ук.): Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2, М., 1897 (ук.); Рачинский С. А., Стих. П. и восп. о ней. -- В его кн.: Татевский сб., СПб., 1899; Фитингоф-Шель Б. А., Гр. А. К. Толстой. -- К. К. Павлова. -- В его кн.: Мировые знаменитости СПб., 1899: Сабинина М. С. Из записок. 1857 г. -- РА, 1901, кн. 2, с. 580--81; Чичерин Б. Н., Восп., ч. 2, М., 1929 (ук.); Штакеншнейдср (ук.); Письма к А. В. Дружинину. (1850--1863), М., 1948 (ук.); Панаев, 1950 (ук.); Никитенко (ук.); Толстой А. К., Собр. соч., т. 4. М., 1964 (письма к П.; ук.); Панаева (ук.); Григорович (ук.).
   Лит.: Белинский (ук.); Некрасов. XI, кн. 2, с. 68--77, 326--27, XII (ук.); Бартенев) П., К. К. Павлова. -- РА, 1894, кн. 1; Храневич К. П. Мицкевич и К. Яниш. -- ИВ, 1897, No 3; Айхенвальд Ю., К. Павлова (1915). -- В его кн.: Силуэты рус писателей. М., 1994; Погодин А. Л., А. Мицкевич. Его жизнь и творчество, т. 2. M., 1912, с. 29--33; Ашукин Н., К. Павлова. (К 20-летию со дня смерти). -- "Путь". 1914, No 1; Грифцов Б., К. Павлова. -- РМ, 1915, No 11; Кадмин Н. <Абрамович Н. Я.>. П. и Ростопчина. -- В его кн.; История рус. поэзии, т. 2, М., 1914 (на обложке -- 1915); Переверзев В. Ф., Салонная поэтесса". -- СМ, 1915, No 12; Рапгоф Б., К. Павлова. Мат-лы для изучения жизни и творчества. П., 1916 (хронологич. канва; библ.); Ходасевич В., Одна из забытых. -- "Нов. жизнь". 1916, No 3; Эрнст С. П. и гр. Е. Ростопчина. -- "Рус. библиофил", 1916, No 6; Заречная С., Забытая поэтесса. -- "Мир женщины", 1916, No 4; Кони А. Ф., К. Павлова. -- "Европа". 1918, No 4/5; его же. Восп. о писателях. М., 1989, с. 560--65; Белецкий А., Нов. издание соч. П. -- ИзвОРЯС, 1917, т. 22, кн. 2, 1918; Гроссман Л., Вторник у П. Сцены из жизни моск. лит. салонов 40-х годов. Од., 1919; Кашин Н., К "Соч." П. -- "Книга и революция". 1921, No 3/4; его же, Еще о "Соч. П.".-- Там же, 1921, No VI. Смиренский Б., Забытый романс Листа. -- "Смена", 1957, No 13; Измайлов Н. В., Неизв. перевод из Мицкевича П. (Яниш). -- В кн.; А. Мицкевич в рус. печати... М.--Л., 1957; Сапогов В. А., К проблеме типологии полиметрич. композиций. [Н. А. Некрасов и П.]. -- В кн.; Н. А. Некрасов и рус. лит-ра. Кострома, 1971; Данилевский Р. К)., Нем. стих. рус. поэтов. -- В кн.; Многоязычие и лит. творчество. Л., 1981 (ук.); Золотарева О. Г., К вопросу о "несобранных стихотворных циклах" 40--60-х гг. XIX в. ("Утинский цикл" П.). -- В кн.: Проблемы метода и жанра, в. 9. Томск, 1983; Романовский З., История несостоявшейся помолвки. Адам и Каролина. -- "Польша", 1987, No 5; Фридкин В. (М.). Альбомы П. -- "Наука и жизнь", 1987, No 12; Файнштейн М. Ш., К. К. Павлова. -- В его кн.; Писательницы пушкинской поры. Л., 1989; Решетилова И., Княгиня рус. стиха.-- В альм.: "Чистые пруды". М., 1989; Черткове о Н. Г., "Утинский" цикл П. -- В кн.; Проблемы рус. лит-ры. Ст. молодых исследователей, в. 2. Магнитогорск, 1992; Гинзбург Л., Старые рус. переводчики. -- В его кн.; Над строкой перевода, М., 1981, с. 55--58; Kulakowskij S., А. Mickievicz i К. Jacnisch-Pawlowa. -- "Wiadomosci literackie. Tygodnik". Warsz, 1929, No 36 (297); Gerhardt D., Zu den russischen Ubersetungen der K. Pavlova. -- "Zeitschrift für slavische Philologie", 1939, Bd. 16; Vasmer M, Russische und polnische Gedichte im Nachlaß von K. Pavlova. -- Ibidem, 1958. Bd 27; Sendich M., K. Jaenisch (Pavlova) and A. Mickicwiez. -- "Polish Review", 1969. v. 14, No 3; Idem. Moscow literary salons; Thursday's at K. Pavlova's. -- "Die Well der Slaven". Wiesbaden, 1972. Jg. 17, H. 2; Idem. K. Pavlova and B. L'un. -- "Russian Language Journal", 1974. 5pring.; Вriggs A. D., Two fold life; a mirror of K. Pavlova's shoncomings and achievements. -- "Slavonic and East European Review", 1971, v. 49, No 114; Lellmann-Sadony В., К. К. Pavlova. Einc Dichtcrin russisch-deutscher Wechselsei-tigkeit. Mïnch., 1971 (S. 165--81 -- Bibl.); Kjctsaa Geir, K. Pavlova -- eine russische Bewunderin von Oehlenschlager. -- "Scando-Slavica", 1975, v. 21; Grecne D., Karolina Pavlova's "Tri dushi"; The transformation of biography in; Proccedings of the Kentucky foreign language conference, 1984; Idem, Pavlova K. K. -- in: Dictionary of Russian women writers (Bibl.). * Некрологи: МВед, 1893. 5 дек.; НВ, 1893, 7 дек.; РВед, 1893. 9 дек.; РО, 1894, No 12 (Д. П<авлов>); ИВ, 1894, No 2, Брокгауз; РБС; Голицын; Языков; Сл. ОЛРС; Лерм. энц.; Рус. писатели; Муратова(1); Масанов.
   Архивы; РГАЛИ, ф. 2567, оп. 2, No 82 (15 писем Б. И. Утину); ГЛМ, ф. 142 (6 писем Б. И. Утину. б. д.; 5 на франц.); РНБ, ф. 178, No 9 ("Дневник" Г. И. Геннади); ф. 178 [Белецкий А. И., Эпизод из истории рус. романтизма. Рус. писательницы 1840--60-х. (Машинопись)]; РГИА, ф. 1343, оп. 34. д. 2144 [дело о дворянстве Янишей (Моск. губ.), в т. ч.; грамота на дворянство деду, Ивану Янишу. 2 окт. 1805; свидетельство о конфирмации П. в 16 лет пастором лютеран. церкви]; ф. 776, оп. 26, д. 3 (о запрещении пьесы И. С. Дементьева по повести П. "Женитьба Милютина" [справка В. М. Лупановой]; ИРЛИ, ф. 187, No 21 (12 писем А. К. Толстому, 1867--75); ф. 497, No 50 (13 писем к Г. Н. Геннади, 1855--56); Р. III, оп. 1, No 1593 (От Москвы до Дрездена. Воспоминания. Март 1859; список); Р. I, оп. 22, No 326 (отрывки пер. "Конрада Валленрода" на нем. яз.).

И. Б. Роднянская.

Русские писатели. 1800--1917. Биографический словарь. Том 4. М., "Большая Российская энциклопедия", 1999

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru