Перец Ицхок Лейбуш
Не засудили

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    У преддверия потустороннего мира.
    Революция и гусиные пупки.
    Костромские богатыри и лейбл-служка.
    Не засудили.
    Перевод Л. Юдкевич .

Ицхок-Лейбуш Перец

Не засудили

Перевод с еврейского Л. Юдкевич

У преддверия потустороннего мира

   Закончится эта история, мои дорогие читатели, в высоком присутствии, в чрезвычайном присутствии, где жизнь и смерть, как на чашках весов,--в окружном суде; за красно крытым столом с золотыми кистями да бахромой по бокам.
   Зато зачалось все это в убогом и низменном -- в богадельне.
   Всего лишь одна комната, разгороженная надвое легкой перегородкой, -- для стариков отдельно, для старух отдельно. (В нашем благочестивом городке даже погребают отдельно!) В каждой половине -- окно на улицу и дверь во двор.
   И вот сидят они (только Лейбл-шадхн, у которого нога парализована, лежит), сидят в полном сборе, старики да старухи, у преддверия потустороннего мира; всем светом забытые, лишь благочестивыми благотворителями не оставленные; считают свои последние, глухие, беспросветные, подслеповатые, ковыляющие дни и готовятся...
   Однажды пала ночь.
   Служитель, что принес трапезу, ставни прикрыл и наказал, чтобы во-время свечи тушили и двери приперли бы за собой.
   Старики да старушки дохлебали белесыми губами юшку из-под рыбы, пожамкали беззубыми ртами размягченные кусочки хлеба, плававшие в горшках (пожелтевшая "зеленая" Двоша, бывшая торговка зеленью, только ртом водит; она ничего не помнит, не видит, даже самые большие буквы в молитвеннике; не слышит, даже когда другой читает молитву), и сразу же принялись за долгую молитву покаяния на сон грядущий,
   Помолившись, отстукав при этом, как полагается, дрожащими кулаками в усталые груди, улеглись они (за исключением Лейбл-шадхена, который уже лежит) кряхтеть... затем понемногу похрапывать и погружаться в сны.
   Частенько снятся им дни прошлого; отзовутся старые недуги -- застонут; не то забредет в усталый мозг картина давнего летнего дня -- и скользнет светлый лучик по морщинистому пергаментному лицу. Большей частью, однако, привидится им тот свет, и ходят на их лицах тени ужаса и страха; видится им во сне тысячеглазый ангел смерти; железные прутья в руках ангела-экзекутора; чаши весов в верховном судилище качаются перед их глазами.
   Да мало ли чего еще пугаются у преддверия потустороннего мира.
   А в улице вдруг:
   Трах!
   И звенят разбитые стекла.
   -- Ой-ой! -- просыпается старик.
   А в улице опять -- бег, свист, песня.
   -- Хлеба всем!..
   -- Пекарей разогнали!..
   И -- трах! -- стекла звенят.
   -- Света всем!..
   -- Фонари разбили!..
   -- Целого не осталось!..
   И снова:
   Трах!
   Опять разбитые окна.
   И еще раз, и еще раз. Так по всей улице.
   Тут уж все пробудились. Сидят, свесив ноги с постели, трепещут.
   Только "зеленая" Двоша не слышит ничего.
   Сидят мужчины, охваченные смертельным страхом, ворочают белками в темноте.
   А женщины, которые тут же за загородкой, стучат мужчинам:
   -- Мужчины, что такое на улице?
   Не отвечают мужчины, у них зуб на зуб не попадает.
   Тогда женщины зовут:
   -- Мужчины, да ведь вы мужчины! Вышел бы кто-нибудь, открыл бы ставень, выглянул бы!
   -- Поглядел бы кто-нибудь, что там творится на улице!
   -- Ведь все вверх дном идет!..
   Но мужчины молчат.
   Лейбл -- "всеизвестный" шадхн, который не в состоянии присесть, дрожащей рукой нащупывает спички, чтобы зажечь свечу, постоянно стоящую у его постели, и не находит ее; долго шарит он и вдруг сбрасывает со столика свечу вместе с медным подсвечником.
   Раздается звон, старики и старушки вздрагивают; пробудилась последняя -- глухая и слепая "зеленая" Двоша, пробудилась и принялась неожиданно читать молитву "Бог Авраама..." -- единственное, что она помнит.
   За нею -- другие женщины. А там уже все плаксиво, испуганно, с надрывом читают "Бог Авраама"...
   Слезы текут даже у мужчин.
   А в улице с песнями бьют фонари.
   Внезапно оттуда донесся звук трубы.
   Низвергатели фонарей несутся кто куда, врассыпную. Труба все ближе, ближе. С улицы уже слышен тяжелый топот. Идут, ступают.
   -- Солдаты! -- вскрикивает Лейбл-шадхн почти обрадованно.
   Старики да старушки начинают успокаиваться.
   А в улице уже команда:
   -- На-а пле-чо!
   Звенит перекладываемое из руки в руку оружие. Шаги удаляются все дальше, дальше и пропадают где-то в соседней, в третьей улочке.
   В богадельне становится тихо и зябко.
   Престарелые забираются снова с ногами в постель, натягивают одеяла на голову и тихонько дрожат.
   Дрожат вот так в темноте и раздумывают:
   "Что бы это могло быть? Что это такое? И что еще будет?"
   Так поодиночке и засыпают без ответа.
   Лишь утром приходит ответ на их вопросы.
   Пробудил их далекий выстрел. И тотчас же заявился служитель с завтраком и сказал:
   -- Революция!

* * *

Революция и гусиные пупки

   В один прекрасный теплый день все высыпали на двор. Служитель помог вынести "всеизвестного" шадхена с постелью, и все уселись вокруг него.
   Лейбл, бывший служка в братстве погребальщиков, важная персона на костыле, уселся подальше от неучей. Но уселись всё же все. Иной раз кто-нибудь и выползет на улицу, чтобы протянуть руку. Но сегодня -- ни за что! Опасно.
   Служитель перед уходом предупредил: -- Лавки будут закрыты, трамваи ходить не будут, извозчики не выедут. Будут демонстрации с красными флагами. И патрули будут ходить с заряженными ружьями и стрелять.
   Тут одна старушка побледнела.
   -- Почему это? Почему бы им стрелять?
   Шадхн прикусил белесые тонкие губы:
   -- Так следует!
   -- А люди, -- сказал Мейше-портной гордо, -- рискуют жизнью!
   Мейше-портной здесь самый молодой и здоровый. У него лишь дочь убежала, жена умерла и правая рука сохнет. С иголкой ему уже не совладать, а так -- совсем еще крепкий человек.
   -- И чего же они хотят, твои люди? -- ехидно спросил шадхн.
   -- Я-то знаю, чего они хотят, -- ответил Мейше-портной и, подмигнув красноватыми глазками, усмехнулся в козлиную бородку.
   Говорить он не станет: дохлятина, можно сказать, покойники все. Тогда шадхн произнес:
   -- У-гу...
   Это означало: он сомневается, знают ли остальные, а тем более Мейше-портной.
   "Отсохни моя левая рука, -- сказал про себя Мейше-портной, -- если я не знаю! Это идут на хозяев".
   И он уже не может сдержаться:
   -- Разбойники, весь мир захватили!
   -- Вот как! -- сказал шадхн.
   -- Мира ему уже нехватает, портняге этому, -- скривилась старушка.
   -- А почему бы и нет? -- вскочил Мейше-портной. -- Что, у меня заместо души луковица! Не по вкусу он мне, что ли, придется! Да пусть моя левая рука отсохнет...
   И он сел, все еще продолжая ворчать:
   -- Все забрали эти убийцы! Юшкой из-под рыбы кормят они нас! Им все -- дома, деньги, украшения, платья! Кто возводит дома? -- каменщики. Кто создает украшения? -- золотых дел мастер. А кто платья шьет? -- я.
   И он стукнул себя в худую грудь так, что зазвенело.
   А шадхн спросил его:
   -- Ну, а деньги кто делает?
   Мейше-портной запнулся. Ответил, заикаясь, Лейбл, бывший служка погребального братства:
   -- В-власть.
   Тогда вновь вскочил Мейше-портной:
   -- Вот это-то как раз и не годится!
   Поднялся страшный шум.
   -- О-о, разошелся...
   -- Скривило бы ему набок рот...
   -- Да хватит!..
   Но у шадхена совсем нет охоты спорить!
   -- Вот власть-то, -- сказал он, -- и стреляет!
   Портняжка ему зло в ответ:
   -- Пока подчиняется солдат...
   -- Но он обязан, -- вырвалось сразу у всех, -- на то он и солдат.
   А портной все не поддается.
   -- Вы что же думаете, эти злодеи, хозяева, служат в солдатах? Они, негодяи, мерзавцы, откупаются...--И он опять ударил себя в грудь. -- Мы служим! Ну, уж посмотрим!
   И глаза у него запылали еще ярче, бородка затряслась.
   -- Заберут у них все добро...
   А ядовитый шадхн вновь с вопросом:
   -- И ты тоже? А какого добра тебе, сухорукий, не хватает?
   Мейше-портной задумался на мгновение и рассмеялся:
   -- Сейчас? Сосет что-то под ложечкой. -- И вновь задумался, а затем объявил, чего бы ему хотелось:
   -- Гусиный пупочек...
   -- Не глуп! -- сказал шадхн.
   Тут у всех изо рта слюнки потекли. Каждый стал повторять про себя: "гусиный пупок!"
   Даже глухая услышала и зашлепала мокрыми губами:
   -- Гусиный пупочек...
   И Лейбл, бывший служка погребального братства, повторил:
   -- Гусиный пупочек...
   Вновь поднялся шум:
   -- В кишках так и играет...
   -- Им бы такую жизнь, хозяевам! Ну, можно ли протянуть день-денской, поевши рыбной юшки чуть да хлеба кусочек!
   -- К тому ж половину крадет служитель...
   -- Давайте же на самом деле жизнь усладим...
   -- Кажется, от одного запаха душа возликовала бы...
   И у края могилы, у преддверия потустороннего мира, является дьявол искуситель. Разгорелись страсти -- вкусного бы им чего-нибудь! Зажглись белесые глаза, вздрогнули обвисшие губы; а раскоряченные рты хрипловато перекликаются:
   -- Пупочек!.. Ах, пупочек!.. Ох, гусиный пупочек! Ах, жирный гусиный пупок!.. Благоухающий...
   И руки сами вытаскивают из карманов, из пазух двух-трехгрошовые монеты.
   -- Но кто же пойдет? Кто пойдет?
   -- Я -- нет! -- вздохнул шадхн.
   -- Я! -- выкрикнула "зеленая".
   Но ее не хотят.
   -- Боже сохрани! Она не дойдет, недоскажет. Как раз посередке забудет обо всем -- беспамятная ведь, корова.
   Хотел было пойти Мейше-портной, но и против него возражают:
   -- С одной рукой, да еще левая. Он потеряет. У него выбьют из рук.
   Тогда отозвался Лейбл-служка:
   -- Я-а...
   Так говорит он.
   Он здесь самый старый, самый слабый, ходит на костылях.
   И пошли выкрики:
   -- Да! Да! Он! Он знаток!
   -- Заведующий столовой знает его и не обманет.
   -- Но ведь он почти слепой! -- попытался кто-то возразить.
   -- Он знает город на память...
   -- Ведь он на костыле...
   -- Пусть на костыле, лишь бы понимал...
   И ему помогли встать, дали костыль в руки, и он пошел; голову, насколько это возможно, поднял; пошел, постукивая костылем, и не без величия. А народ вслед:
   -- Смотрите, смотрите, пошел!..
   -- Выбери только, Лейбл!..
   -- Проси его, порядочный пупок!..
   -- И чтоб упаковал в бумагу!..
   -- Побольше бумаги!..
   -- И чтобы веревочкой перевязал!..
   -- Обязательно!..
   -- Да не потеряй!..
  

Костромские богатыри и лейбл-служка

   Высоким, широкоплечим костромским солдатам приказано перевести арестантов в острог.
   И вот стоят они, выстроившись, с ружьями наперевес, перед юным офицериком с остренькими усиками, быстрыми глазками; он поучает, как им обходиться в дороге с "врагом внутренним".
   "Внутренний враг" -- это поляк и еврей.
   Еврей еще опаснее.
   У костромских великанов в усах чуть заметный смешок: "еврейчики, и вдруг опасны! Эх, мошки этакие!"
   Но офицерик поясняет:
   -- Дьявол в них сидит! На демонстрацию выползают дети из люлек, старцы с постелей встают, из больниц выходят.
   Такая уж у них ненависть к государству российскому, такая уж затаенная вражда к святой церкви.
   Мухи, а когда нужно львами, тиграми становятся. Они притворяются лишь слабыми, как на призыве, маскируются. Хитрый народ эти антихристы.
   И с бомбами они идут!
   Тут уж лица у великанов тускнеют. На них ложатся суровые тени. Детские глаза загораются зловещим огоньком. Ручищи крепче сжимают винтовку.
   Затем команда:
   -- Марш!
   И они направляются твердым, уверенным шагом, уверенные в том, как им нужно поступать.
   Забравши из участка арестованных, старых да малых, женщин да юнцов, ведут они их, серьезные, молчаливые, не без боязни, по улицам в острог.
   Вдруг навстречу еврей. Таращат глаза:
   "Как тихо он шагает!.. Ногами точно щупает, как рукой... крадется... Что-то держит обеими руками... И так осторожно... подальше от себя..."
   Окружили тут же.
   Старшой сразу:
   -- Дай-ка сюда!
   Лейбл не подчиняется.
   Пытаются отобрать -- не дает; хотят вырвать -- обороняется.
   -- Мое, мое! -- кричит он. -- Разбойники!
   Еле рассмотрел подслеповатыми глазами: солдаты. Он уже готов бросить свой пакет, но его настигает грозный окрик:
   -- Не бросать!
   Вскинулся было, и получил штыком в самый нос.
   И повели его с разодранной ноздрей обратно в участок вместе со всеми арестованными.
   Пакет положили на зеленый стол, послали за саперами.
   Пришли саперы, все отступили. Саперы осторожно развязали веревочку, дрожащими руками раскрыли пакет и нашли там... Вы уже знаете, что.
  

Не засудили

   Составили протокол:
   "Не подчинился патрулю... Сопротивлялся... Оскорбил патруль... Обозвал разбойниками..."
   О пупке ни слова -- проглотили, нет его.
   Написали, припечатали и направили куда следует. Лейбла, которому доктор зашил ноздрю, тоже направили куда следует.
   Через несколько месяцев все это повстречалось в суде: Лейбл, костромичи -- двое часовыми, остальные свидетелями -- и протокол.
   Всё здесь, кроме пупка.
   И вот сидят за красным столом строгие господа.
   Председатель спрашивает:
   -- Сознаешься?
   Лейбл молчит, ничего не понимает. Бурчит один из судей:
   -- Он и не ответит...
   А прокурор:
   -- Подавился...
   Тогда выслушивают свидетелей. Они отвечают:
   -- Так точно!.. Нес какой-то пакет... Не подчинился... Боролся... Обозвал разбойниками...
   Спрашивает защитник:
   -- Какой пакет?
   Один из свидетелей:
   -- Не знаю... Отдали в участок...
   -- Куда же он девался?
   Судья бурчит:
   -- Известно, еврейчики... выкрали...
   А прокурор:
   -- На это уж они мастера...
   Защитник собрался было вновь спросить, но председатель перемигнулся с заседателями и строго заявил:
   -- Это к делу не относится. Здесь не участок судят.
   Опустил тогда защитник голову и принялся взывать о милосердии:
   -- Господа, вы ведь видите, старик...
   В ответ бурчат:
   -- У-гу... Ненависть растет с годами.
   И пошла тут перепалка у защитника с прокурором.
   -- На костылях, -- говорит адвокат.
   -- Так являются они и на призыв, -- усмехается прокурор.
   -- Глух и слеп...
   -- Сработано совсем по-еврейски...
   -- Полумертвый...
   Тут уж все смеются.
   Тогда защитник приходит в негодование; как-никак, ведь и он человек с весом, и он кричит Лейблу по-русски:
   -- Эй, жид, подними-ка свои палки!
   Но Лейбл ни слова не понимает. Зовут знающего по-еврейски, и он переводит:
   -- Лейбл, приказано поднять костыль...
   Приходится подчиниться.
   Но сил-то у него нет, руки дрожат, а костыль тяжелый. Все ж тянет, раз приказано.
   Тянет, рвет, подымает, и вдруг как култыхнется...
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
   Короче говоря:
   Не засудили!
    

---------------------------------------------------------------------------

   Версия 1.0 от 16 июня 2013 г., http://public-library.ru. Воспроизводится по "Ицхок-Лейбуш Перец. Рассказы и сказки. Перевод с еврейского", под ред. Шахно Эпштейна, ОГИЗ, Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1941.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru