Перец Ицхок Лейбуш
Мать

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Ш. Эпштейна.
    Рассказ издавался также под названием "Мораль жизни".

Ицхок-Лейбуш Перец

Мать

Перевод с еврейского Ш. Эпштейна.

   За городом идут две женщины: высокая, полная, с злыми глазами тяжело ступает; худая, бледная, маленькая идет, опустив голову.
   -- Куда ты ведешь меня, Ханэ? -- спрашивает маленькая.
   -- Потерпи, Грунэ, еще несколько шагов: видишь, там горка.
   -- Зачем? -- спрашивает Грунэ робко, прерывисто, точно пугаясь чего-то.
   -- После узнаешь, идем...
   Они подошли к холмику.
   -- Сядь! -- говорит Ханэ.
   Грунэ послушно садится, Ханэ возле нее.
   И в тишине теплого летнего дня, далеко от городского шума завязывается беседа.
   -- Грунэ, ты знаешь, кто был твой муж, мир праху его?
   На бледное лицо Грунэ ложится тень.
   -- Знаю, -- отвечает она, закусив губы.
   -- Он был сойфером, Грунэ, благочестивым сойфером.
   -- Знаю, -- говорит нетерпеливо Грунэ.
   -- Прежде чем написать букву, он совершал омовение в микве...
   -- Враки... Раза два в неделю он, правда, ходил туда...
   -- Благочестивый был человек.
   -- Верно.
   -- Да будет он заступником нашим.
   Грунэ молчит.
   -- Ты молчишь? -- удивляется Ханэ.
   -- Все равно!
   -- Нет, не все равно! Пусть же он заступится за нас, слышишь?
   -- Слышу!
   -- Что скажешь на это?
   -- Что мне сказать? Я знаю только, что он за нас не заступился...
   Пауза. Обе женщины понимают друг друга: благочестивый сойфер умер, оставив вдову с тремя девочками-сиротами. Грунэ вторично замуж не выходила, не хотела дать отчима своим детям, сама работала на себя и детей, но удачи ей не было ни в чем... "Он не был заступником их!.."
   -- А знаешь почему? -- нарушает Ханэ молчание.
   -- А?
   -- Потому что ты грешна...
   -- Я? -- вскакивает Грунэ, как подстреленная. -- Я грешна?
   -- Слушай, Грунэ, всякий человек грешен, а ты и подавно...
   -- Подавно?..
   -- Повела я тебя за город к реке, в поле недаром... Что говорить, свежего воздуха нам, слава богу, не нужно... Видишь ли, Грунэ... мать, и особенно вдова благочестивого сойфера, должна...
   -- Что она должна?
   -- Должна быть богобоязненнее всех, лучше всех и внимательнее смотреть за своими дочерьми...
   Бледная Груиэ становится еще бледней. Глаза у нее загораются, и синие, запекшиеся губы дрожат.
   -- Ханэ! -- кричит она.
   -- Ты ведь знаешь, Грунэ, я тебе верный друг, но правду я все же должна сказать, не то придется мне держать ответ перед богом... Я сплетничать на тебя не буду, из-за меня ты людям на язык не попадешь, все останется между нами, один только бог в небе услышит нас.
   -- Не тяни душу!
   -- Так слушай же! Коротко и ясно... вчера вечером, поздно вечером, возвращалась я с вокзала, и на горке сидела твоя Мирл...
   -- Одна?
   -- Нет!
   -- С кем?
   -- Разве я знаю? Шляпа какая-то... даже цилиндр... Он целовал ее в шею, в затылок... Она смеялась и грызла леденцы.
   -- Знаю!.. -- отозвалась Грунэ замогильным голосом. -- Это не впервой.
   -- Ты знаешь это? Что он ей, жених?
   -- Нет...
   -- Нет? И ты... молчишь?
   -- Да.
   -- Грунэ!
   Но Грунэ уже спокойна.
   -- Теперь помолчи-ка ты и послушай, что я тебе скажу, -- говорит она резко, схватив Ханэ за рукав и заставляя ее снова сесть. -- Слушай, -- продолжает она, -- я тебе все расскажу, и только один бог на небе услышит нас!
   Ханэ садится опять.
   -- Когда муж умер... -- начинает Грунэ.
   -- Как ты это говоришь, Грунэ?
   -- Как же мне говорить?
   -- Не говоришь "блаженной памяти"... И нужно ведь сказать "скончался".
   -- Не все ли равно, скончался, умер? -- его ведь похоронили...
   -- Он вернулся к своим предкам...
   -- Пусть будет так... только меня он оставил с тремя сиротками-девочками...
   -- Бедный, он кадиша не оставил.
   -- Трех дочерей, старшую...
   -- Генендл...
   -- Четырнадцати лет...
   -- У людей такая девушка уже невеста...
   -- У нас хлеба не было! Не до сватовства было... до помолвки и пряников -- подавно.
   -- Как ты, Грунэ, говоришь сегодня!
   -- Не я говорю -- боль сердца говорит... Генендл, ты знаешь, была самой красивой девушкой в городе...
   -- И теперь тоже... чтобы не сглазить!
   -- Теперь она выжатый лимон, дожила до седых кос! Но тогда она сияла, словно солнце... И я была вдовой благочестивого сойфера, я берегла ее, как зеницу ока; я знала, что в нынешние времена... шляются всякие музыкантишки, портные, франтики, старые холостяки... Но на то и мать. Девица в невестах должна быть чиста, как зеркало... И я добилась своего, пылинки на нее не упало, я берегла ее, стерегла, с глаз не спускала, ни на миг она из дому одна не уходила. И все-то я ей наставления, назидания читала: "не смотри туда, не гляди сюда, не стань там, не ходи тут... не смотри, как птички летают..."
   -- Ну, и очень хорошо...
   -- Замечательно хорошо! -- сказала Грунэ с горечью. -- Пойди-ка посмотри, во что она превратилась! Да, она действительно честная девушка, но тридцати шести лет! Худа -- хоть ребра пересчитай, кожа сморщена, точно пергамент для филактерий, глаза потухшие, лицо кислое, без улыбки, губы вечно сжатые. Да, часто загораются ее потухшие глаза, но в них горит ненависть, злоба, точно в аду... И знаешь, к кому? знаешь, кого она ненавидит? кого шопотом проклинает она?
   -- Кого?..
   -- Меня! меня -- свою родную мать!..
   -- Что ты говоришь? За что?
   -- Она, возможно, сама не знает за что, но я знаю! Я стала между нею и миром, между нею и солнцем! Я не допустила... как бы это сказать... тепла и света к ее телу... Я думала об этом целые ночи, пока не поняла этого окончательно. Она должна меня ненавидеть... каждая частица ее тела ненавидит меня!
   -- Что ты говоришь!
   -- Что слышишь. Сестер своих она, наверное, ненавидит, они моложе ее и красивее!
   Грунэ с трудом переводит дыхание, а Ханэ не может притти в себя... Она слышит нечто ужасное, нечто худшее, чем болезнь, смерть, чем даже "смерть под венцом",-- величайшее несчастье, которое может только постигнуть еврея, и все-таки... Владыко мира, так должно быть!
   -- Младшую, Лею, я уж дома не держала... я ее отдала в прислуги... -- продолжала Грунэ, и ее голос стал еще более хриплым, еще более отрывистым.
   -- Я тогда достаточно возмущалась, -- вспоминает Ханэ, -- дочь сойфера -- и в служанках!
   -- Мне хотелось хоть ее выдать замуж, пусть хоть у нее будет немного приданого; от моей торговли луком приданого не сберешь... И за ней я тоже смотрела... Не один хозяин поглядывал на нее, не один хозяйский сынок хотел сделать из нее игрушку... Но ведь я мать! И я была преданной матерью! Ноги у меня подкашивались, и все же я десять раз на день бегала на кухню к ней, плакала, падала в обморок, читала мораль ей, хорошие, благочестивые речи говорила... Целые ночи я не спала, "Кав-ганошор" и другие священные книги читала, а по утрам бегала пересказывать ей прочитанное... и добавлять еще свое! Да простит мне бог, из трех чертей я делала десяток, один удар розгой я превращала в "сквозь строй", огнем на нее дышала... И она была кроткой, честной дочерью, и она во всем слушалась... Кроме глаз, она -- вылитый отец, бледная, без кровинки; и такие добрые, влажные глаза, но еще красивее...
   -- Ты говоришь о ней, как об умершей, упаси бог!..
   -- А ты думаешь, она живет? Говорю тебе, не живет! Она накопила приданое, а мужа дала ей я! Она, бедняжка, плакала, не хотела его, он слишком груб, прост для нее. Но ведь ученый не женится на прислуге, да еще при тридцати рублях приданого! Я благодарила бога и за это -- портной так портной! Что ж, он пожил с ней год, отнял деньги, здоровье, последние силы и бежал... Он оставил ее нагой и босой... с больными легкими! Она харкает кровыо! Это уже тень, а не человек... Она ласкается ко мне, как маленький ребенок, ложится возле, как овечка... и целые ночи плачет. И знаешь ты, на кого она плачется?
   -- На мужа своего, конечно, да сотрется память о нем!
   -- Нет, Ханэ, на меня, она плачется на меня! Я ее сделала несчастной! Слезы ее падают мне на сердце, как расплавленный свинец, они отравляют меня, эти слезы...
   Она опять замолкает, едва перехватывает дыхание.
   -- Итак?
   -- Итак? Тогда я себе сказала: довольно! Пусть уж моя третья дочь живет, как ей хочется... Она работает на фабрике, работает шестнадцать часов в сутки, и едва зарабатывает на сухой хлеб... Ей хочется леденцов, пусть ест их! Ей хочется смеяться, баловаться, целоваться, -- пусть! Ты слышишь, Ханэ, пусть! Я ей лакомств дать не могу, мужа подавно... чтобы и она превратилась в выжатый лимон? -- нет, не хочу доводить до чахотки, нет, нет! Пусть хоть эта дочь не ненавидит меня, не плачется на меня!..
   -- Но, Груиэ, -- кричит Ханэ в испуге, -- что скажут люди?
   -- Пусть у людей будет прежде всего сострадание к бедным сиротам, пусть не помыкают ими, как ослами, задаром! Пусть у людей будут человеческие сердца, и пусть не сосут они из бедняка последние соки, не превращают его в выжатый лимон...
   -- А бог, бог, да будет благословенно его имя!
   Грунэ подымается и кричит, точно желает, чтоб ее услышал бог в небесах:
   -- Богу нужно было раньше позаботиться о тех, о старших...
    
   Тяжелая тишина. Обе, тяжело дыша, стоят друг против друга. Глаза у них мечут молнии.
   -- Грунэ! -- кричит, наконец, Ханэ. -- Бог... тебя бог накажет!..
   -- Не меня, не дочерей моих! Бог справедлив, он накажет кого-то другого!.. другого!
  

---------------------------------------------------------------------------

   Версия 1.0 от 9 августа 2013 г., http://public-library.ru. Воспроизводится по "Ицхок-Лейбуш Перец. Рассказы и сказки. Перевод с еврейского", под ред. Шахно Эпштейна, ОГИЗ, Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1941.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru