Пешехонов Алексей Васильевич
На очередные темы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

На очередныя темы.

Волна пошлости.

   Телефонный звонокъ. Говоритъ сотрудникъ "Синяго журнала":
   -- Наша редакція предполагаетъ выпустить спеціальный номеръ, посвященный 19-му февраля. Будутъ помѣщены автографы на эту тему видныхъ общественныхъ дѣятелей, писателей и т. д. Желательно, чтобы вы дали хотя одну фразу о мужикѣ за вашею подписью...
   -- Ни въ какомъ случаѣ.
   -- Нельзя ли узнать, какія причины?
   -- Проще будетъ, если я ихъ оставлю при себѣ.
   -- Вы первый отказываетесь...
   -- Всегда кто-нибудь начинаетъ...
   И я прекратилъ разговорѣ, повѣсивъ телефонную трубку.
   О "Синемъ журналѣ" читатели, вѣроятно уже слышали. Онъ прославился на второмъ своемъ номерѣ, помѣстивъ въ немъ автобіографію борца А. Ш. Нѣкто Старозавѣтный письмомъ въ редакцію "Рѣчи" обратилъ вниманіе на непристойный характеръ этого произведенія, "полнаго цинизма и пошлостей", а вмѣстѣ съ тѣмъ и на самый журналъ, поставившей своей задачей "въ легкихъ очеркахъ знакомить читателя со всѣми міровыми сенсаціями,-- будутъ ли онѣ въ области политики или въ области чевертаго измѣренія, спорта или теософіи". Какія послѣдствія имѣло письмо г. Старозавѣтнаго, извѣстно: борецъ Альфонсъ Шварцеръ, въ сопровожденіи "арбитра по борьбѣ въ Михайловскомъ манежѣ", явился въ помѣщеніе "Рѣчи" и учинилъ физическую расправу надъ ея редакторомъ. Редакція "Синяго журнала" немедленно выразила "отвращеніе къ дѣйствіямъ, подобнымъ совершенному студентомъ А. Ш. Но своего дѣла она не оставила и продолжала его по предначертанному плану. Въ слѣдующемъ номерѣ она помѣстила "исповѣдь" г. Татаринова, который, какъ извѣстно, прославился тѣмъ, что получилъ крупную субсидію на постройку воздухоплавательнаго аппарата, никакого аппарата, однако, у него не получилось, и онъ съ горя, должно быть, потомъ открылъ скэтингъ-ринкъ. Не знаю, были ли помѣщены, во всякомъ случаѣ предполагались, автобіографіи и другихъ современныхъ знаменитостей вплоть до д-ра Дубровина... Но вотъ подошло 19 февраля, по всѣмъ разсчетамъ мужикъ долженъ будетъ произвести сенсацію. Раздобыть его "исповѣдь" довольно трудно, но редакція "Синяго журнала" нашлась: мужицкую автобіографію могутъ вѣдь замѣнить автографы на эту тему общественныхъ дѣятелей...
   Мнѣ нечего, конечно, говорить, съ какимъ чувствомъ я встрѣтилъ предложеніе "Синяго журнала" дать для него "легкій очеркъ" о мужикѣ въ видѣ одной фразы. Можно думать, что то же чувство сказалось и въ другихъ писателяхъ, къ которымъ обращалась редакція. Во всякомъ случаѣ автографовъ она собрала немного, но кое отъ кого она ихъ все-таки получила. Въ числѣ давшихъ мы находимъ такихъ знаменитыхъ современниковъ, какъ извѣстный мастеръ финляндскихъ дѣлъ Дейтрихъ, бывшій министръ Тимирязевъ, лидеръ націоналистовъ Балашовъ, членъ Думы Гулькинъ... И тутъ же рядомъ помѣщены автографы писателей: Вас. Немировичъ-Данченко, Евгенія Чприкова, Тэффи, Аркадія Аверченко, Ивана Рукавишникова, I. Ясинскаго, А. Измайлова...
   Конечно, каждый свое написалъ... По мнѣнію г. Дейтриха, 18 февраля 1762 г., когда была издана грамота о вольности дворянъ, и 19 февраля 1861 г., когда былъ подписанъ манифестъ объ освобожденіи крестьянъ, "одинаково памятны русскому народу": "обоими этими великими актами русскіе самодержцы даровали своему народу свободу". Г. Балашовъ находитъ, однако, что
   19 февраля 1861 г. крестьянство было освобождено лишь на половину: "дай Богъ,-- пишетъ онъ,-- чтобы указъ 9 ноября 1906 г. въ скоромъ времени дополнилъ недостающую часть". А г. Ясинскій сомнѣвается, расцвѣтетъ ли свобода даже послѣ того, какъ пройдетъ еще пятьдесятъ лѣтъ... Впрочемъ, г. Измайловъ утверждаетъ, что тогда она расцвѣтетъ непремѣнно.
   Г. Чириковъ убѣжденъ, что отъ крѣпостного права ничего не всталось: "было и быльемъ поросло"... А членъ Думы г. Дмитріевъ полагаетъ, что "зло, посѣянное имъ въ соціальной и экономической жизни нашей родины, приноситъ свои плоды и по сей день".
   Издатель "Гражданина", кн. Мещерскій, "любезно подѣлился съ "Синимъ журналомъ" своими воспоминаніями о впечатлѣніи, произведенномъ на народъ историческимъ манифестомъ": восторгъ, яо его словамъ, былъ неописуемый. А Короленко далъ... Впрочемъ, Короленко ничего не давалъ, но редакція "Синяго журнала" не постѣснялась сама взять отрывокъ изъ "Воспоминаній современника" (?) и сама же поставить подъ нимъ подпись В. Г. Короленко. Какъ извѣстно, послѣдній никакого восторга по случаю манифеста не помнитъ, помнитъ лишь, что было замѣшательство...
   Въ конечномъ счетѣ номеръ получился очень разнообразный,-- чего хочешь, то и получаешь: былъ восторгъ и совсѣмъ его не было; свобода давно дарована и неизвѣстно еще когда она будетъ... Редакціи оставалось только собранный ею товаръ лицомъ показать. "Интересно,-- говоритъ она,-- сопоставить воспоминаніе талантливаго публициста (кн. Мещерскаго) съ воспоминаніемъ почтеннаго В. Г. Короленко". Она и сопоставила... По отношенію къ 19 февраля она, такимъ образомъ, свою задачу выполнила, съ мужикомъ читателя познакомила. А затѣмъ перешла, конечно, къ другимъ "міровымъ сенсаціямъ", въ родѣ упомянутаго борца-студента...

-----

   "Синій журналъ" я взялъ для примѣра. Подобныхъ изданій -- вообще-то ихъ принято называть "желтыми" -- имѣется теперь много. Въ этой части литература представляетъ совершенно открытый базаръ, гдѣ торгуютъ всякимъ товаромъ, на какой только есть спросъ. И не родился еще пророкъ, который, взявъ бичъ, разогналъ бы этихъ торговцевъ, дѣлающихся все болѣе и болѣе назойливыми. Въ послѣдніе-же годы отъ нихъ прямо нѣтъ прохода.
   Изданія, жившія сенсаціями, были и прежде, но они стояли особнякомъ и отъ подлинной литературы были отдѣлены какъ бы чертою. Напомню хотя бы "Московскій Листокъ" Пастухова или здравствующій и понынѣ "Петербургскій Листокъ" г. Скроботова. Конечно, въ глазахъ многихъ это -- тоже литература. Но вѣдь "многіе" до сихъ поръ у насъ не различаютъ писцовъ отъ писателей: тѣ и другіе пишутъ... Такъ и тутъ: "Анна Каренина" -- романъ, и "Разбойникъ Чуркинъ" -- тоже; послѣдній даже интереснѣе... Но для тѣхъ, кто прошелъ эту стадію, кто научился уже различать писца отъ писателя, Милорда глупаго отъ Бѣлинскаго и Гоголя,-- для тѣхъ было совершенно ясно, что имѣются двѣ прессы: литературная и уличная.
   Какъ-то само собой установилось, что та и другая жили каждая своею жизнью, другъ друга даже какъ бы не замѣчали и общихъ сотрудниковъ, можно сказать, совсѣмъ не имѣли. Въ уличной прессѣ орудовали и орудуютъ свои люди, царили и царятъ свои нравы. Подчасъ очень любопытные... Недавно мнѣ пришлось какъ-то видѣть документъ, изъ котораго явствуетъ, что издатель одного такого уличнаго листка штрафуетъ своихъ сотрудниковъ,-- штрафуетъ за то, если они пропускаютъ какую сенсацію. Оно и понятно: дѣло торговое. Не догляди, такъ они всѣхъ читателей растеряютъ; а какъ оштрафуешь, вдохновеніе-то и явится. И сотрудники тоже бываютъ любопытные: знаю я одного такого "писателя", который по приговору суда отсидѣлъ въ тюрьмѣ за шантажъ и потомъ, какъ ни въ чемъ не бывало, вернулся въ туже газету... Къ литературѣ уличная пресса имѣла, можно сказать, то же отношеніе, какое площадь имѣетъ къ церкви: въ церкви Богу молятся, а на площади всякой всячиной торгуютъ,-- между прочимъ и иконами.
   Конечно, и въ серьезной прессѣ торговцы были. И еще какіе! Достаточно напомнить изданіе, извѣстное подъ кличкой: "Чего изволите". Но проникавшіе въ литературу люди торгово-лакейской складки все-таки помнили, что они находятся въ храмѣ. Совершивъ торговую сдѣлку, продавъ свою совѣсть, они немедленно принимали набожный видъ и поднимали очи въ высь, какъ будто принесли жертву какой то идеѣ. Противно было ихъ присутствіе въ литературѣ... Но мѣсто все-таки оставалось свято.
   Въ послѣдніе же годы грань между прессой, которая совершенно откровенно служитъ сенсаціямъ, и прессой, которая, хотя бы лицемѣрно, служитъ идеаламъ, совсѣмъ стерлась. Торговцы цѣлой толпой ворвались въ литературу, разсыпались по всему ея пространству, перемѣшались съ подлинными писателями, увлекая многихъ изъ нихъ своею бойкостью. Почувствовавъ свою силу, они осмѣлѣли и многіе изъ нихъ обнаруживаютъ склонность повести дѣло на чистоту: къ чорту идеалы, если изъ нихъ нельзя извлечь прибыли... Этотъ лозунгъ то и дѣло приходится теперь слышать.
   Казалось бы, не бойкое мѣсто наши ежемѣсячники, совсѣмъ неподходящее мѣсто для торговли. Но и сюда пробрались дѣятели улицы. Не довольствуясь частичными успѣхами, они предпринимаютъ одну попытку за другой, чтобы цѣликомъ завладѣть этимъ укромнымъ уголкомъ литературы. Для примѣра остановлюсь на одной такой попыткѣ,-- не особенно ловкой, можно даже сказать, совсѣмъ невѣжественной, но зато вполнѣ откровенной.
   Передо мною -- новый ежемѣсячникъ "Наши Дни". Приведу кое-какія выдержки изъ его проспекта:
   
   Можетъ быть, потому, что мы устали отъ политики и политиканства, можетъ быть потому, что мы извѣрились въ недавнихъ чаяніяхъ и надеждахъ -- несомнѣннымъ только представляется тотъ фактъ, что упалъ теперь интересъ къ политикѣ и выросло, наоборотъ, тяготѣніе къ тому, что еще недавно было въ загонѣ и пренебреженіи: къ искусству, къ литературѣ. Въ наши дни вполнѣ, между прочимъ, выяснилась несостоятельность толстыхъ журналовъ обычнаго типа, усиленно загромождаемыхъ мало-читаемымъ матеріаломъ въ видѣ "политическихъ" статей, "обозрѣній'" и пр.-- въ явный ущербъ художественно-литературному отдѣлу, который, какъ подтверждаютъ анкеты, библіотечная статистика и пр., пользуется преимущественнымъ вниманіемъ читателя.
   
   Явно несостоятельныя изданія: спроса нѣтъ, а они предлагаютъ политику... На этомъ съиграть можно.
   
   Отмѣченный фактъ -- продолжаетъ и въ дальнѣйшемъ дважды подчеркиваетъ редакція "Нашихъ Дней" -- наводитъ, между прочимъ, на такое размышленіе: подписчики толстаго журнала, интересуясь, преимущественно, литературнымъ отдѣломъ, читая только этотъ отдѣлъ, невольно и совершенно непроизвольно оплачиваютъ всѣ другіе ненужные для нихъ отдѣлы. Пользуясь только одной пятой частью журнала, они платятъ за весь.
   
   Отсюда уже простой выводъ: Пожалуйте къ намъ! у насъ какъ разъ то, что вамъ нужно, получите.
   
   "Наши Дни" не обѣщаютъ ни "внутреннихъ обозрѣній", ни "политической хроники", ни "думскихъ впечатлѣній, ни "научныхъ статей по "экономическимъ",.финансовымъ" и др. вопросамъ, и пр. и пр... Сознательно и рѣшительно выбрасывая изъ своей программы бычные отдѣлы толстыхъ журналовъ, редакція сосредоточитъ вниманіе на художественной литературѣ.
   
   Дальше идутъ доказательства, какъ это "очень важно для библіотекъ" и какъ это "особенно необходимо для глухой провинціи". Но "особенно важно" это "для заказчиковъ объявленій",-- чему въ проспектѣ посвящена цѣлая страница... Дѣло, какъ видите,-ставится чисто коммерчески, въ основу кладется всѣмъ понятная ариѳметика,-- и ничего больше. Правда, ариѳметика, если вглядѣться, сомнительная: "большой форматъ" оказывается чуть не вдвое меньше обычнаго журнальнаго, а вся "книга большого формата и объема", по крайней мѣрѣ, въ пять разъ меньше средней журнальной книжки. Но это не такъ важно -- важнѣе качество товара.
   Открываю книгу на срединѣ: тянется "Измѣна" г. Яблочкова, занимающая чуть не половину ежемѣсячника-альманаха. Описывается жизнь студентовъ и студентокъ, учащихся на медицинскомъ факультетѣ гдѣ-то, повидимому, заграницей. Впрочемъ, такой студенческой жизни, вѣроятно, нигдѣ нѣтъ, да и не въ ней дѣло. Чтобы познакомить читателя съ художественной красотой произведенія г. Яблочкова, приведу полъ-страницы.
   Студентъ, отъ лица котораго ведется разсказъ, приходитъ къ медичкѣ Розѣ, въ которую онъ влюбленъ,-- приходитъ въ первый разъ. Знакомится съ ея обстановкой, съ окружающими ее людьми... Впрочемъ, пусть онъ самъ разсказываетъ:
   
   Я узналъ дальше, что Роза легкомысленна и капризна, постоянно ссорится со своей подругой и мститъ ей тѣмъ, что изсчезаетъ неизвѣстно куда. А возвратившись домой, со стонами двигается по комнатѣ и для припадковъ морской болѣзни выбираетъ почему-то всегда самыя неподходящія мѣста, вазу для визитныхъ карточекъ, букетъ, шкафъ для платья, или туфли своей подруги.
   -- Не вѣрьте ей!..-- говорила Роза, смущенно смѣясь и трогая меня за плечо.-- Это неправда!..
   Но я слушалъ съ захватывающимъ интересомъ: такъ пріятно узнавать малѣйшія черточки изъ жизни любимаго существа!
   
   Такъ пріятно, въ самомъ дѣлѣ, узнавать, что любимое существо исчезаетъ неизвѣстно куда изъ дому, является домой вдрызгъ пьяное, неспособное даже выбрать для "припадковъ морской болѣзни" подходящую посудину!.. Другихъ мѣстъ изъ произведенія Яблочкова я приводить не буду: достаточно сказать, что оно посвящена описанію однополой любви и связанныхъ съ нею эксцессовъ.
   Такова художественная проза. Имѣются и стихи, Ивана Рукавишникова, напримѣръ. Обычному читателю они покажутся безсмысленнымъ наборомъ словъ и фразъ. Но любители найдутъ смыслъ и смакъ и въ такихъ виршахъ:
   
   Много нужно молодому
   Душъ на жизненномъ пути.
   Чтобъ стоять счастливо дому,
   Сокомъ жизни домъ святи.
   
   Или:
   
   Будешь старъ -- тогда другое.
   Задремалъ твой вѣрный стражъ.
   ...Злато, платье дорогое.
   Злой вербеной тѣло мажь.
   И любовные уроки
   Наблюдай черезъ замокъ.
   
   Такова "чистая литература", долженствующая смѣнить несостоятельные журналы. Зачѣмъ "научныя статьи"? "злой вербеной тѣло мажь" -- и все тутъ. Къ чему "внутреннія обозрѣнія"? "наблюдай черезъ замокъ" -- это интереснѣе...
   Еще недавно половые эксцессы и половыя извращенія были хоть въ модѣ, но теперь и этого вѣдь нѣтъ. Но люди, которые имѣютъ въ виду только ариѳметику, считаютъ ихъ, очевидно, самымъ ходкимъ еще товаромъ.

------

   Читатели, быть можетъ, думаютъ, что я увелъ ихъ за предѣлы литературы. Какой-то Яблочковъ, какая то половая психопатія и эти совѣты: "наблюдай черезъ замокъ"... Стоитъ ли говорить объ этомъ? Зачѣмъ ворошить эту грязь? Придетъ время, и она сама всплыветъ въ какомъ-нибудь уголовномъ процессѣ: тогда мы и узнаемъ, что былъ Рапгофъ, издававшій порнографическіе журналы, и Панченко, ихъ редактировавшій. Къ литературѣ же эте никакого отношенія не имѣетъ...
   Но позвольте... Иванъ Рукавишниковъ-то -- какъ-никакъ литераторъ, въ рядѣ изданій печатается, въ "Современномъ Мірѣ" даже цѣлый романъ его теперь идетъ. Правда, будущій историкъ литературы встанетъ, вѣроятно, въ совершенный тупикъ: какимъ образомъ неуклюжія вирши, въ которыхъ часто нѣтъ ни размѣра, ни рифмы и почти всегда нѣтъ смысла, люди принимали за литературныя произведенія? Какъ бы то ни было г. Рукавишниковъ, всю литературу произошелъ и даже въ органѣ соціальной демократіи, какъ онъ себя называетъ, рядомъ съ г. Плехановымъ мѣсто получилъ. И нельзя сказать, чтобы онъ случайно, по недоразумѣнію туда былъ принятъ. Нѣтъ! онъ пришелъ туда уже извѣстнымъ писателемъ...
   Но и кромѣ г. Рукавишникова въ "Нашихъ Дняхъ" имѣются литераторы. Арцыбашевъ, Сергѣевъ-Ценскій, Ремизовъ -- это не только заправскіе писатели, но и современныя знаменитости. Правда, послѣдніе два (о г. Арцыбашевѣ мнѣ придется сказать особо) такія мелочи дали, что неловко даже какъ то становится: зачѣмъ они такъ своими именами злоупотребляютъ? Вѣдь если бы они тѣ же самыя произведенія анонимно куда-нибудь послали, то всякій редакторъ ихъ прямо въ корзину бы бросилъ... но какъ-никакъ они роль съиграли: своими именами ариѳметикѣ литературный видъ придали и для г. Яблочкова почетнымъ эскортомъ явились, дорогу ему въ публику расчистили.
   Я не упомянулъ еще о г. Ясинскомъ: и въ "Синемъ журналѣ", и въ "Нашихъ Дняхъ" онъ не только перомъ участвуетъ, но и ликомъ своимъ фигурируетъ. А г. Ясинскій -- это сейчасъ чуть ли не главная литературная знаменитость. Вдругъ изъ мрака забвенія онъ выплылъ и "литературнымъ великаномъ" оказался. Достаточно вспомнить, какое чествованіе ему было недавно устроено. Ужъ на что строгій критикъ г. Чуковскій -- помните, какъ онъ Гаршина въ ничто превратилъ,-- но и онъ къ г. Ясинскому съ поклономъ явился, даже во главѣ депутаціи отъ какихъ-то почитателей его таланта (не знаю: всея Россіи или только Куоккалы). Мало этого, онъ еще телеграмму г. Ясинскому къ вечеру прислалъ:
   
   Ошеломленный, очарованный вашею рѣчью въ консерваторіи, гдѣ Такъ искренно сказалась покаянная ваша скорбь, привѣтствую щедрый, изящный, пышный талантъ и грущу, что внезапный отъѣздъ помѣшалъ мнѣ лично обнять юбиляра {"Биржевыя Вѣдомости" 11 января.}.
   
   Впрочемъ, что г. Чуковскій!-- на него положиться нельзя... Всѣ помнятъ, какъ онъ,-- самый видный сотрудникъ "Понедѣльниковъ", славу въ нихъ себѣ стяжавшій,-- взялъ да и помѣстилъ въ одномъ изъ нихъ характеристику газетной братіи, имѣя, очевидно, въ виду, какъ тогда же всѣ поняли, собравшуюся главнымъ образомъ, тамъ компанію: "сволочь,-- говоритъ,-- пришла въ русскую литературу..." {"Судьба Народа", 1907 г. No I.}. Такимъ онъ, видимо, и по сей день остается.
   
   ...Я могъ бы уличить,-- пишетъ, наприм., г. Розановъ,-- вѣчнаго юлу Чуковскаго, который по смерти Толстого писалъ мнѣ: "противно мнѣ все, что дѣлается около гроба Толстого, брожу по лѣсу и. реву; хотѣлъ бы видѣть васъ и только васъ", а теперь, 1 января, напечаталъ, это я "Азефъ и одной рукой душу то самое, что другою глажу по головѣ"; что я отецъ идейнаго хулиганства въ Россіи..." {"Новое Время", 12 января.}.
   
   Но и кромѣ г. Чуковскаго у г. Ясинскаго оказалось достаточно много поклонниковъ. И еще какихъ! Леонидъ Андреевъ, напримѣръ, прислалъ такую телеграмму:
   
   Красотѣ вашихъ сѣдыхъ волосъ, красотѣ ума и сердца вашего низко кланяюсь. Свѣтло и радостно проведите сегодняшній день. Не люди, а сама жестокая жизнь, побѣжденная вашимъ талантомъ-склонившись, привѣтствуетъ васъ громогласно.
   
   Анатолій Дуровъ тоже телеграмму прислалъ... И такъ это торжественно получилось: съ одной стороны, знаменитый писатель кланяется, а съ другой -- не менѣе знаменитый клоунъ. И Суворинъ привѣтствіе прислалъ, и Боборыкинъ, и Григорій Петровъ, и кн. Эсперъ Ухтомскій... Само собой понятно, что современныя литературныя знаменитости тоже поклонились: и Георгій Чулковъ, и Сергѣевъ-Ценскій, и Алексѣй Ремизовъ, и Иванъ Рукавишниковъ...
   "Текстъ и подписи адресовъ и телеграммъ -- пишетъ "Историческій Вѣстникъ" (отчетъ о юбилеѣ сразу въ исторію попалъ) -- ярко свидѣтельствуютъ, насколько праздникъ г. Ясинскаго былъ въ настоящемъ смыслѣ литературенъ, сколько громкихъ и славныхъ именъ сплели свои имена съ именемъ юбиляра, зачислили себя въ списокъ его друзей, поклонниковъ и учениковъ и поклонились публично его таланту". Да вы и сами, конечно, понимаете: разъ такія знаменитости кланялись и при томъ столь различныя знаменитости, то, стало быть, г. Ясинскій,-- воистину "литературный великанъ", какъ его воспѣлъ г. Измайловъ,-- что-то въ родѣ Толстого. Впрочемъ, г. Ясинскаго все больше съ Тургеневымъ сравнивали...
   Можно ли послѣ этого "Синій журналъ" и "Наши Дни", гдѣ онъ сотрудничаетъ, считать находящимися внѣ литературы?

-----

   На юбилеѣ г. Ясинскаго, разъ мы о немъ заговорили, придется нѣсколько задержаться. Нечего скрывать: въ немъ была червоточина. Самъ юбиляръ ее замѣтилъ и тутъ же постарался ее замазать. Какъ оказалось, онъ заранѣе къ этому приготовился.
   
   Не потому я боялся юбилея,-- сказалъ онъ въ ошеломившей и очаровавшей г. Чуковскаго рѣчи,-- что въ сумрачный день, вообще, тускло горятъ праздничные огни. Я боялся его еще и потому, что юбилей для меня является страшнымъ судомъ. Собрались судить меня. Сошлись ангелы въ бѣлыхъ одеждахъ и раскрыли книги, въ которыхъ записано все, что я вдѣлалъ, и все, чего я не долженъ былъ дѣлать. И когда раздавались похвалы мнѣ, я съ трепетомъ внималъ имъ, потому что я слышалъ еще громкія порицанія, исходившія отъ сонма другихъ, незримыхъ вами, строгихъ ангеловъ съ скорбными лицами, съ укоромъ и упрекомъ подводившихъ въ моей душѣ итоги моимъ литературнымъ грѣхамъ... {Цитирую по "Историческому Вѣстнику", февраль.}.
   
   Что же, однако, такое сдѣлалъ г. Ясинскій, чего онъ не долженъ былъ бы дѣлать? За что нужно судить его? Что это за строгіе, незримые на юбилеѣ, ангелы со скорбными лицами, отъ которыхъ не поклоновъ ждалъ г. Ясинскій, а укоровъ и упрековъ? Самъ онъ такъ свои грѣхи изложилъ:
   
   Свѣтлое знамя, которому я служилъ и "лужу, склонялось передъ страхами и ужасами жизни. Правда, я не запятналъ его. Но я не подчинялся партійной дисциплинѣ. Въ своихъ литературныхъ произведеніяхъ я не придерживался общепринятаго міросозерцанія. Случалось, я ломалъ рамки общепризнанной морали. Въ острыя минуты борьбы я проповѣдывалъ свѣтлое слово даже въ языческихъ храмахъ...
   Такова эта покаянная исповѣдь... Оказывается, что никакихъ грѣховъ, въ сущности, и не было. Правда, свѣтлое знамя склонялось передъ страхами, но вѣдь г. Ясинскій не запятналъ его и даже такъ какъ будто выходитъ, что оно само склонялось или кто другой его склонялъ, а онъ только служилъ и служитъ ему. Случалось, что г. Ясинскій ломалъ рамки общепризнанной морали, но вѣдь это еще не значитъ, что онъ погрѣшалъ противъ своего нравственнаго или гражданскаго долга. Если же онъ не подчинялся партійной дисциплинѣ и не придерживался общепринятаго міросозерцанія, то развѣ это грѣхи? Въ острыя минуты борьбы онъ проповѣдывалъ свѣтлое слово даже въ языческихъ храмахъ,-- но это скорѣе героизмъ, чѣмъ преступленіе...
   Правда, имѣются еще грѣхи у г. Ясинскаго, "милые ему и неразлучные съ нимъ грѣхи": "красота для красоты, радость для радости, жизнь для жизни, искусство для искусства, правда для правды, свобода для свободы". Но эти грѣхи таковы, что можно было бы въ нихъ и не каяться.
   Чего же боялся г. Ясинскій?.. Конечно, если посмотрѣть на его литературный путь, то прямымъ его никакъ нельзя назвать: началъ онъ, какъ радикалъ-народникъ; когда наступили 80-е годы, сталъ служить чистому искусству; потомъ сдѣлался чуть ли не эстетомъ; теперь -- въ завѣдомо торговыхъ изданіяхъ пишетъ... Въ прежнія времена столь кривой путь едва ли привелъ бы къ юбилейному чествованію. Но теперь... Вонъ г. Розановъ прямо заявилъ:
   
   Разница между "честной прямой линіей" и лукавыми "кривыми" какъ эллипсисъ и парабола, состоитъ въ томъ, что по первой летаютъ вороны, а по второй -- движутся небесныя свѣтила {"Новое Время", 25 ноября.}.
   
   Подобныхъ свѣтилъ теперь много на литературномъ небѣ, и г. Ясинскому нечего, конечно, было бояться, что онъ въ одиночествѣ окажется... Есть, однако, у него и еще одинъ грѣхъ, который, казалось бы, всякій писатель, не принадлежащій къ Иванамъ Непомнящимъ, долженъ былъ вспомнить. Объ этомъ грѣхѣ можно было бы воспроизвести разсказы, сохранившіеся въ петербургскихъ литературныхъ кругахъ. Но въ дѣлахъ, касающихся писательской личности, не совсѣмъ удобно полагаться на словесное преданіе, и поэтому я передамъ лишь то, что имѣется въ печатномъ изложеніи,-- въ изложеніи самого г. Ясинскаго.
   Въ домѣ повѣшеннаго не говорятъ о веревкѣ... Но на юбилеѣ г. Независимаго заговорили о Соловьѣ-Разбойникѣ. Заговорилъ г. Измайловъ, котораго вообще опасно заставлять Богу молиться, а на этотъ разъ онъ почему-то особенно старался лобъ разбить. Воспѣвая не только въ прозѣ, но и въ стихахъ юбиляра, онъ и про Соловья-Разбойника ляпнулъ:
   
   А какъ потомъ былъ тяжекъ
   Писателя удѣлъ,
   Какъ Соловей-Разбойникъ
   Печатью завладѣлъ...
   
   О томъ, что г. Ясинскій въ воспоминаніяхъ писателей довольно тѣсно связанъ съ Соловьемъ-Разбойникомъ, г. Измайловъ, быть можетъ, даже не подумалъ. Но юбиляръ этихъ именно воспоминаній, видимо, и боялся, и заранѣе, какъ я уже сказалъ, къ нимъ подготовился. Въ той же книжкѣ "Историческаго Вѣстника", гдѣ помѣщенъ отчетъ о юбилеѣ г. Ясинскаго, мы находимъ и воспоминанія послѣдняго: "Мои цензора". Цензора -- вообще, но суть, конечно, въ бывшемъ начальникѣ главнаго управленія по дѣламъ печати, Соловьевѣ. Г. Ясинскій разсказываетъ такую исторію.
   Живетъ онъ себѣ на Черной рѣчкѣ, въ маленькомъ домикѣ, погруженный въ книги и любимую работу. Вдругъ одинъ библіографъ выяснилъ, что прошло уже двадцать пять лѣтъ, какъ г. Ясинскій занимается въ литературѣ, и оповѣстилъ объ этомъ въ газетахъ. Послѣднему "пришлось пригласить къ себѣ литераторовъ и угостить ихъ чѣмъ Богъ послалъ".
   
   Добрые издатели, въ журналахъ и газетахъ которыхъ я сотрудничалъ,-- разсказываетъ г. Ясинскій, привезли мнѣ подарки... Между прочимъ, пріѣхалъ издатель "Биржевыхъ Вѣдомостей", С. М. Пропперъ съ Гаммой-Градовскимъ и съ своимъ редакторомъ Коншинымъ и поднесли мнѣ монументальную серебряную чернильницѣ съ лестными надписями.
   
   Совершенно неожиданно это было... И такъ же неожиданно въ этотъ же самый день прислалъ г. Ясинскому привѣтственную телеграмму Соловьевъ, начальникъ главнаго управленія по дѣламъ печати. Потомъ оказалось, что г. Пропперъ не зря привезъ монументальную чернильницу: вскорѣ онъ пригласилъ г. Ясинскаго въ редакторы для своей газеты.
   
   С. М. Пропперъ кстати объяснилъ мнѣ -- разсказываетъ г. Ясинскій,-- что "Биржевыя Вѣдомости" находятся подъ страшнымъ административнымъ гнетомъ. Предыдущій фактическій редакторъ Д. А. Линевъ раздражилъ правительство своими статьями.
   -- Я уже еще на вашемъ юбилеѣ мысленно рѣшилъ пригласить васъ редакторомъ, и чернильница, которую мы вамъ поднесли, была символомъ -- прибавлю къ этому -- вашего редакторства.
   
   Вотъ что объяснилъ г. Пропперъ. А вслѣдъ затѣмъ и Соловьевъ изложилъ г. Ясинскому свой взглядъ на этотъ вопросъ:
   
   -- Когда вы станете во главѣ изданія и будете отвѣтственнымъ лицомъ, то поневолѣ ваши взгляды, какъ бы они ни были ярки, примутъ умѣренную окраску. Еще вамъ скажу, въ видѣ нашихъ добрыхъ встрѣчъ у Полонскаго, что если бы Пропперъ съ вами не сонелся, я другого редактора ему не дамъ.-- Онъ понизилъ голосъ.-- Я вамъ совѣтую, Іеронимъ Іеронимычъ, заключить съ нимъ условіе. Вы -- литераторъ. Вся литературная фабрика будетъ работать у васъ на письменномъ столѣ. Поэтому вы имѣете право потребовать отъ него, по крайней мѣрѣ, половину...
   Видите, какой контактъ получился. Г. Пропперъ думаетъ: не надо мнѣ другого редактора, какъ Ясинскій, а Соловьевъ думаетъ: не дамъ я ему другого редактора, какъ Іеронимъ Іеронимычъ; г. Пропперъ везетъ будущему редактору серебряную чернильницу, а Соловьевъ вполголоса ему совѣтуетъ: требуйте, по крайней мѣрѣ, половину... И г. Ясинскій ничего удивительнаго въ этихъ совпаденіяхъ не находитъ.
   Мнѣ невольно приходитъ на память комедія, которую я когда-то видѣлъ на александринской сценѣ. Вся пьеса на томъ построена, что интрига совершается на глазахъ заинтересованнаго дурака, и онъ не догадывается. А дѣйствующія лица то и дѣло при этомъ еще въ свой разговоръ вставляютъ: "а дуракъ сидѣлъ, слушалъ и ничего не понималъ". Дуракъ дѣйствительно только ухмылялся и вмѣстѣ съ другими надъ непонятливымъ дуракомъ подсмѣивался. Лишь когда пришла развязка, онъ догадался и какъ кинется со слезами къ своей покровительницѣ:
   -- Тетенька! Что я сообразилъ-то: дуракъ-то этотъ, вѣдь, былъ я...
   Г. Ясинскій,-- конечно не дуракъ, но онъ и до сихъ поръ какъ будто не сообразилъ и продолжаетъ играть всю ту же роль.
   Во всякомъ случаѣ удивительно совпавшія пожеланія г. Проппера и Соловьева исполнились: г. Ясинскій сдѣлался редакторомъ, и въ русской литературѣ появился новый писатель "Независимый", каковымъ псевдонимомъ новый редакторъ сталъ подписывать свои фельетоны въ "Биржевыхъ Вѣдомостяхъ". Контракта съ г. Пропперомъ онъ не заключилъ и "половины" не потребовалъ; очевидно, удовлетворился жалованьемъ и построчными. Соловьеву, по его словамъ, тоже перепало не много: "единственное одолженіе,-- пишетъ г. Ясинскій,-- которое по слабости родительской принялъ Соловьевъ чрезъ меня отъ "Биржевыхъ Вѣдомостей" -- это было сотрудничество его сына Б. М., который разъ въ мѣсяцъ помѣщалъ въ первомъ изданіи "Биржевыхъ Вѣдомостей" большой фельетонъ о музыкальныхъ новостяхъ и получалъ, какъ постоянный сотрудникъ, сто рублей въ мѣсяцъ жалованья". Это не много. Но, вѣроятно, и не въ деньгахъ для Соловьева было дѣло. "Я того мнѣнія,-- говорилъ онъ,--что начальникъ печати это нѣкоторымъ образомъ главный редакторъ всѣхъ періодическихъ изданій..." Ну, онъ и сдѣлался имъ для "Биржевыхъ Вѣдомостей". И тутъ же распоряженіе, какъ ихъ вести, отдалъ.
   -- Впрочемъ,-- прибавилъ Соловьевъ -- не удаляйте Линева, пусть онъ остается и пишетъ, напримѣръ, разъ въ недѣлю...
   Но черезъ нѣкоторое время онъ опять призвалъ Независимаго и отдалъ новое распоряженіе:
   -- Мнѣ очень жаль, я вполнѣ былъ убѣжденъ, что вы не сойдетесь съ Линевымъ. Но -- дѣло ваше. Я разрѣшилъ ему писать разъ въ недѣлю, а онъ пишетъ ежедневно. Опять эта шарманка!
   На другой день Д. А. Линевъ покинулъ газету,-- "по собственному почину", какъ утверждаетъ г. Ясинскій. "Потомъ въ конторѣ "Биржевыхъ Вѣдомостей -- пишетъ онъ -- мнѣ показывали записку Далина (Линева), изъ которой явствовало, что онъ сохраняетъ объ издателѣ самое хорошее воспоминаніе". Какое воспоминаніе г. Линевъ сохранилъ о самомъ г. Ясинскомъ, послѣдній не говоритъ, но тотъ, вѣроятно, самъ когда нибудь разскажетъ.
   Такъ вотъ, что такое г. Ясинскій... Впрочемъ, не лишне будетъ еще одну черточку прибавить: случалось, что во ввѣренной ему газетѣ печатались и дифирамбы Соловьеву.
   Издатель "Биржевыхъ Вѣдомостей" поднесъ и теперь подарокъ г. Ясинскому. Это, пожалуй, и понятно: не только о "половинѣ", но и о всей газетѣ тогда вѣдь шла рѣчь, а вмѣстѣ съ тѣмъ и о тѣхъ богатствахъ, какими владѣетъ теперь г. Пропперъ.
   Но русская печать не можетъ и не вправѣ, конечно, забыть одного изъ самыхъ тяжкихъ насилій, какое было учинено надъ нею и орудіемъ котораго согласился быть г. Ясинскій. Русскимъ газетамъ и журналамъ многаго нельзя было печатать; бывало и хуже, бывало, что ихъ заставляли печатать статьи, которыхъ они сами не напечатали бы. По назначеніе фактическихъ редакторовъ въ частныя изданія даже во времена Соловья-Разбойника было выдающимся насиліемъ.
   И вотъ теперь, просматривая привѣтствія, полученныя г. Ясинскимъ, я вижу, что его чествовали, между прочимъ, и чуть ли не главнымъ образомъ, какъ Независимаго... Что это? Неужели насиліе надъ словомъ уже не вызываетъ въ русскихъ писателяхъ прежнихъ чувствъ? или они чествовали Независимаго, не зная, что это слово въ данномъ случаѣ значитъ?.. Звучитъ оно не дурно,-- ну и вали, стало быть...

-----

   Читатели вправѣ, конечно, удивиться; сидѣлъ человѣкъ въ литературной ямѣ, куда онъ когда то свалился, и вдругъ его взгромоздили на пьедесталъ и провозгласили литературнымъ великаномъ. Какъ могло это случиться?
   Да очень просто... Припомните многихъ другихъ знаменитостей послѣдняго времени: на какую высь ихъ поднимали -- ажъ голова у нихъ закружилась. Между тѣмъ пребываніе въ неизвѣстности, казалось бы, удѣлъ, самимъ Богомъ имъ предназначенный. Возьмите хотя бы г. Ѳедора Сологуба,-- куда какъ высоко его подняли. А теперь того и гляди, чти онъ совсѣмъ свалится, и вотъ всячески его приходится поддерживать.
   Какъ его поддерживаютъ, мы видѣли не далѣе, какъ 1 марта. Былъ устроенъ вечеръ, посвященный исключительно произведеніямъ г. Сологуба. По словамъ "Биржевыхъ Вѣдомостей", одна провинціалка выразила удивленіе, что устроители не поставили его бюста, до "сосѣдъ увѣрилъ курскую любительницу литературы, что устроителямъ удалось безъ особаго труда привезти на вечеръ самый живой оригиналъ" {"Биржевыя Вѣдомости", 2 марта.}. Сосѣдъ былъ, видимо, человѣкъ освѣдомленный. "Къ концу вечера -- читаемъ мы въ томъ же отчетѣ -- вызвали Сологуба и высоко надъ головой заслуженнаго писателя подняли лавровый вѣнокъ съ бѣлыми лентами". Ни Тургенева, ни Щедрина, ни Толстого такъ, конечно, не увѣнчивали: надобности не было, да и сами бы они не согласились. Еще не такъ давно Горькій ругательски-ругался, что на него "глазѣетъ публика". Ну, а Ѳедора Сологуба устроители безъ особаго труда привезли для увѣнчанія.
   "Мнѣ кажется,-- пишетъ рецензентъ "Биржевыхъ Вѣдомостей",-- что устройствомъ этого вечера вдохновители его сослужили медвѣжью услугу автору, числящемуся сейчасъ въ ряду первыхъ русскихъ писателей". Судите сами. "Вечеръ, по словамъ "Рѣчи", заинтересовалъ публику", но, какъ констатируютъ "Биржевыя Вѣдомости", "большая часть публики ушла, не дождавшись окончанія". "Конечно, это бѣгство,-- спѣшитъ утѣшить рецензентъ,-- не должно быть поставлено на счетъ талаата Сологуба". Какъ знать! Вѣрные почитатели этого таланта, повидимому, не замѣчаютъ, какъ быстро таетъ ихъ еще недавно громадная толпа, какъ уходитъ отъ г. Сологуба публика и какъ быстро онъ катится отъ славы туда, гдѣ находятся раритеты, для которыхъ нужны особые любители.
   Приходится вѣдь прибѣгать и къ другимъ средствамъ, чтобы поддержать интересъ въ толпѣ къ г. Сологубу. Предполагается, напримѣръ, выпустить спеціальный сборникъ критическихъ статей о немъ. Что это будетъ за сборникъ и для чего онъ понадобился, представить себѣ не трудно: достаточно сказать, что его выпускаетъ та самая фирма, которая издаетъ собраніе сочиненій г. Сологуба.
   Какія критическія статьи печатаютъ теперь издатели,-- мы на дняхъ, можно сказать, видѣли. Фирма Вольфа, издающая собраніе сочиненій г. Мережковскаго, напечатала въ издаваемомъ ею библіографическомъ журналѣ критическую статью о немъ, въ которой говорится:
   
   Кому изъ современныхъ русскихъ писателей суждено послѣ смерти Толстого стать царемъ русской литературы? Кому суждено занять то мѣсто, которое послѣдній занималъ въ ряду современныхъ царей слова и мысли? Въ Россіи есть писатель, который во многомъ напоминаетъ Толстого... Ему по праву должно принадлежать освободившееся за смертью Толстого царское мѣсто въ русской литературѣ... Этотъ писатель, единственный достойный преемникъ Толстого,-- Мережковскій... {Цитирую по статьѣ Иванова-Разумника въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ" отъ 6 марта.}
   
   Г. Мережковскому пришлось потомъ спасать себя отъ этого услужливаго медвѣдя. Можетъ быть, и г. Сологубъ потомъ отъ критическаго сборника открестится...
   Вообще же по нынѣшнимъ временамъ изъ ничтожнаго какъ разъ сдѣлаютъ великое. Условія благопріятствуютъ и все дѣло сводится къ техникѣ. Можно даже такъ устроить, что литературой и не пахнетъ, а все таки получится что то какъ будто литературное. Возьмите хотя бы пресловутый "банкетъ печати", устроенный 10 февраля.
   Задумалъ его комитетъ писательскихъ съѣздовъ, но самъ выступить въ роли устроителя онъ все таки не рѣшился, хорошо понимая, конечно, что, въ виду бывшихъ въ связи со съѣздомъ разногласій, онъ не сможетъ объединить писателей. Вѣроятно, и то его смущало, что не разрѣшатъ вѣдь такого объединенія на почвѣ 19 февраля. За устройство банкета взялись гг. Арабажинъ, Глинскій и М. Морозовъ, и они его устроили... Конечно, не печать на немъ была, а улица. И какая еще широкая улица! даже амурныя свиданія на этомъ банкетѣ любители приключеній назначали другъ другу. Такъ, среди специфическихъ объявленій "Новаго Времени" въ номерѣ отъ 19 февраля оказалось такое приглашеніе: "Дипломату изъ Флоренціи. Venez ce samedi au banquet de la presse". Да и отчего бы "дипломату изъ Флоренціи" не придти на банкетъ печати? Всѣхъ вѣдь звали и еще какъ усердно!
   Помимо хроникерскихъ замѣтокъ, которыми заблаговременно публика была оповѣщена о банкетѣ и его приманкахъ, въ теченіе нѣсколькихъ дней печатались еще объявленія, въ которыхъ, между прочимъ, сообщалось, что "участвуютъ артисты и артистки Императорскихъ театровъ гг. Гнѣдичъ и Карповъ", артистки частныхъ театровъ, тоже поименно перечисленныя, и т. д. вплоть до великорусскаго оркестра балалаечниковъ. Конечно, могли возникнуть сомнѣнія: кто же въ самомъ дѣлѣ -- Гнѣдичъ или Карповъ -- артистка? неужели того или другого изъ нихъ въ юбку одѣнутъ? и какое отношеніе къ освобожденію крестьянъ или къ печати имѣетъ оркестръ балалаечниковъ? Но публика въ эти тонкости не очень-то входитъ. Программа разнообразная, цѣна дешевая: "5 руб. съ виномъ и шампанскимъ",-- и улица повалила.
   Были и писатели, изъ числа тѣхъ, конечно, которые имѣютъ пристрастіе къ улицѣ: Ясинскій, напримѣръ, Купринъ, Градовскій, Пропперъ... Г. Чириковъ даже рѣчь на банкетѣ сказалъ, но вѣдь онъ и для "Синяго журнала" автографъ далъ...
   Какъ никакъ, банкетъ состоялся: и Европа это видѣла, и исторія объ этомъ узнаетъ. Неизвѣстно только, почему онъ назывался "банкетомъ печати". Неужели потому только, что его устроилъ г. Глинскій?..
   Словъ нѣтъ, по части банкетовъ г. Глинскій показалъ себя большимъ мастеромъ. Онъ же вѣдь и юбилей г. Ясинскаго устроилъ, и самъ же о томъ, чтобы онъ былъ вписанъ въ исторію, позаботился. Вообще заслуги его по банкетной части на столько несомнѣнны, что въ концѣ концовъ ему самому банкетъ устроили. За понесенные труды, должно быть... "Очень искренній и теплый",-- по словамъ "Биржевыхъ Вѣдомостей",-- праздникъ получился. Потомъ и торжественный когда нибудь устроятъ....
   Разъ имѣются подходящія условія, то все сводится,-- какъ я уже сказалъ,-- къ техникѣ. А по этой части теперь свободно: послѣ того, какъ коммерція расползлась по литературѣ, всякіе техническіе пріемы разрѣшаются. Вѣроятно, въ прежнія времена никѣмъ не уполномоченныя лица устроить банкетъ печати не рѣшились бы, ну, а теперь устроили...
   Впрочемъ, въ прежнія времена многое вѣдь было бы невозможно, что теперь дѣлается. Возьму хотя бы самый невинный изъ практикующихся теперь пріемовъ: какой журналъ прежде рѣшился бы давать портреты своихъ сотрудниковъ? ну, а теперь это сплошь и рядомъ дѣлается,-- благо печатать портреты теперь дешево стало. Дадутъ произведеніе на одну, на двѣ странички и еще портретомъ цѣлую страницу займутъ...
   Или возьмите пріемъ, какой употребилъ "Синій журналъ" по отношенію къ В. Г. Короленку. Прежде, конечно, столичные органы не рѣшились бы, взявъ отрывокъ у какого-нибудь писателя, поставить подъ нимъ и его подпись: побоялись бы ввести въ недоразумѣніе читателей и самому писателю непріятность причинить. Ну а теперь этотъ пріемъ въ ходъ пошелъ. На аренѣ опять появился г. Василевскій со своими "Понедѣльниками". Разверните его газету "Свободныя Мысли" и передъ вами замелькаютъ подписи: Горькій, Андреевъ, Арцыбашевъ, Чуковскій... И въ оглавленіи такъ стоитъ {См. "Свободныя Мысли", No 5.}:
   
   Писатели-самоучки -- М. Горькаго.
   Смерть Гулливера -- Л. Андреева.
   О Толстомъ -- М. Арцыбашева.
   
   Нѣтъ ничего удивительнаго, что потомъ изъ читательской среды слышишь, что Горькій въ "Понедѣльникахъ" сотрудничаетъ... И издателю нѣтъ дѣла до этого недоразумѣнія, -- оно, быть можетъ, даже входитъ въ его разсчеты. Что касается непріятности, которую испытаетъ писатель, то велика важность! Даже съ своими постоянными сотрудниками въ этомъ случаѣ не церемонятся. Тѣ же "Свободныя Мысли" перепечатали, напримѣръ, статью г. Чуковскаго о Шевченкѣ, въ которой послѣдній изображенъ "пьянымъ, лысымъ, оплеваннымъ, исковерканнымъ человѣкомъ". "Новое Время" этакой "независимости" въ сужденіяхъ о "святая святыхъ" русскаго радикализма, какъ оно выразилось, очень обрадовалось и немедленно статью перепечатало, какъ самую свѣжую новинку. А теперь г. Чуковскій протестуетъ:
   
   Эта старая моя статья -- пишетъ онъ въ письмѣ въ редакцію "Рѣчи" -- теперь не вполнѣ соотвѣтствуетъ мнѣніямъ моимъ о Шевченкѣ,-- что и заставило меня теперь посвятить этому поэту новое, болѣе обширное изслѣдованіе, которое уже было мною обнародовано въ недавней публичной лекціи. Вслѣдствіе этого долгомъ считаю заявить, что указанная перепечатка сдѣлана безъ моего вѣдома и согласія {"Рѣчь", 2 марта.}.
   
   Столь же свободное обращеніе, какъ съ именами писателей, наблюдается теперь и съ названіями изданій. Выше мы видѣли, что такое представляютъ изъ себя "Наши Дни"... А вѣдь имя-то это почтенное. Читатели не забыли, конечно, что это псевдонимъ газеты, сыгравшей видную роль въ 1904--1905 годы: подъ этимъ названіемъ выходилъ "Сынъ Отечества", когда его запрещали въ качествѣ такового. Редакторъ тѣхъ "Нашихъ Дней" сидитъ теперь въ тюрьмѣ, а бойкіе люди, воспользовавшись извѣстной уже фирмой, упраздняютъ политику и насаждаютъ обозрѣнія черезъ замочную щель. Впрочемъ, эти бойкіе люди обнаружили такое невѣжество на счетъ того, чѣмъ до сихъ поръ жива была литература, что, быть можетъ, даже не слыхали о "Сынѣ Отечества"...
   Но и знающіе люди этимъ пріемомъ подчасъ пользуются. Всѣ помнятъ, конечно,-- какъ П. Б. Струве возобновилъ "Полярную Звѣзду". Въ нынѣшнемъ году, послѣ полувѣкового почти перерыва, возобновился "Современникъ". Я не знаю, почему именно гг. Амфитеатровъ, Боцяновскій, Кояловичъ, Пѣвинъ и Тихоновъ почувствовали себя призванными "возобновить" журналъ Пушкина, а потомъ Добролюбова, Чернышевскаго, Некрасова. "Съ вѣрою и надеждою -- пишутъ они -- поднимаемъ мы старое гордое знамя"... Какъ будто это знамя все время валялось и никто уже его въ русской литературѣ не поддерживалъ! Но разъ они клянутся быть вѣрными этому знамени, то мы можемъ, конечно, только привѣтствовать новое изданіе. Нисколько не заподозрѣвая мотивовъ, съ которыми въ данномъ случаѣ историческое названіе было вновь пущено въ обиходъ, не лишне будетъ все-таки отмѣтить, къ чему этотъ пріемъ ведетъ.
   За "Современникомъ" уже появились "Современники". Г. Амфитеатровъ съ товарищами употребили данный пріемъ съ идейными цѣлями, но сейчасъ же нашлись бойкіе люди, которые пустили его въ ходъ съ цѣлями торговыми, а быть можетъ, и прямо мошенническими. И первымъ приходится теперь протестовать противъ вторыхъ.
   
   Черезъ два мѣсяца -- пишутъ они -- послѣ объявленія нами объ изданіи журнала "Современникъ" въ нѣкоторыхъ газетахъ появились публикаціи о подпискѣ на какой-то "единственный въ Россіи" литературный журналъ "Современники". Въ примѣчаніи къ безграмотному объявленію заявляется "о преемственной связи анонимной редакціи со старымъ "Современникомъ", закрытымъ, будто бы, по ходатайству графа Адлерберга, и обѣщается участіе въ "Современникахъ" цѣлаго ряда "выдающихся русскихъ современныхъ писателей", въ томъ числѣ и Льва Толстого. Въ видѣ преміи обѣщается также подписчикамъ собраніе сочиненій Н. А. Некрасова. Анонимная редакція добавляетъ, что ею составленъ "литературный комитетъ писателей", имена которыхъ, однако, не названы. Объявленіе это, порождающее недоумѣніе своею безграмотностью, анонимностью, обѣщаніемъ соединить воедино писателей совершенно разныхъ направленій,-- въ то же время вводитъ въ заблужденіе извѣстную часть публики, а также и почтамтъ, доставляющій намъ газеты и письма, адресованныя "Современникамъ"...
   
   Разъ почтамтъ разобраться не можетъ въ адресахъ, то гдѣ же разобраться публикѣ, кто съ кѣмъ находится въ преемственной связи? На это, конечно, и разсчитываютъ жулики. Но разъ они такъ легко могутъ примѣтаться къ писателямъ, то тѣмъ щепетильнѣе, казалось бы, должны быть послѣдніе, тѣмъ болѣе осмотрительными.
   Случай съ "Современникомъ" -- отнюдь не единственный... Не только заимствованной, но и вашей собственной фирмой могутъ, конечно, воспользоваться. "Шиповникъ" самъ создалъ себѣ реноме, въ качествѣ книгоиздательства; а вотъ теперь появился журналъ "Шиповникъ", и публикѣ приходится плакаться: неизвѣстно, какой изъ "Шиповниковъ" получилъ ея деньги {См. письмо г-жи Ломтатидзе; "Рѣчь", 26 февраля.}. Тутъ ужъ прямо дѣла о рубляхъ идетъ.
   "Наши Дни", "Современникъ", "Шиповникъ"... Ну, какъ тутъ публикѣ разобраться, кто съ какими цѣлями одинъ и тотъ же пріемъ употребилъ? Не проще ли было бы настоящимъ писателямъ отъ такихъ пріемовъ воздержаться?
   Между тѣмъ я остановился на самыхъ невинныхъ пріемахъ современной литературной техники. Бываютъ и хуже... Въ конечномъ счетѣ бываетъ даже трудно различить, гдѣ кончается ресторанъ и гдѣ начинается литература, находимся ли мы на табачной фабрикѣ или въ храмѣ человѣческой мысли. Не для краснаго словца я это говорю. Судите сами. Вотъ вамъ одно объявленіе {"Обозрѣніе Театровъ", 16 декабря.}:

Гдѣ бываютъ
артисты и писатели
За завтракомъ, обѣдомъ и ужиномъ
въ ресторанѣ
"ВѢНА".

   Въ дальнѣйшемъ намъ еще придется встрѣтиться съ рестораторомъ "Вѣны" и мы увидимъ, что не безъ основанія онъ такъ афишируетъ свою близость съ писателями... Вотъ вамъ другое объявленіе, которое наводитъ на мысль о какихъ то отношеніяхъ между литературой и табачными фабриками.
   

"СВОБОДНЫЯ МЫСЛИ".
(Купи No 4-й отъ 21 февраля).

   "Человѣкъ сталъ хуже звѣря",
   Говорю вамъ отъ души!!!
   Въ положенье это вѣря,
   Огнь священный не туши!
   Закури Османъ, читая,
   Какъ "Свободныхъ Мыслей" другъ,
   Нашъ Купринъ, въ дыму порхая,
   Въ Клѣтку Звѣря попалъ вдругъ.
                                                    Дядя Михей.
   
   Дальше идетъ уже понятное: "Османъ, папиросы т-на Шапошникова, 20 шт. 20 к.". И ихъ нужно купить. Это объявленіе было момѣщено въ "Рѣчи" 20-го февраля. "Османа" я не покупалъ, но "Свободныя Мысли" на слѣдующій день все таки купилъ. Въ нихъ, дѣйствительно, оказался разсказъ А. И. Куприна: "Въ клѣткѣ звѣря", а вмѣстѣ съ тѣмъ и два объявленія т-на Шапошникова...

------

   У "Свободныхъ Мыслей" друзей много,-- цѣлый длинный списокъ, начинающійся Леонидомъ Андреевымъ и кончающійся Сашей Чернымъ и др. Но возьмемъ того "Свободныхъ Мыслей" друга, котораго воспѣлъ Дядя Михей,-- г. Куприна. Настоящій писатель и... Прямо за сердце, вѣдь хватаетъ, когда читаешь сообщенія уличныхъ газетъ о его выступленіяхъ.
   Въ самомъ началѣ я упомянулъ о борцѣ А. Ш., котораго бойкіе люди вывели въ литературу, чтобы онъ послалъ къ чорту идеалы и со смакомъ разсказалъ, какъ онъ проводить ночи съ цирковой наѣздницей. Какъ оказывается, это -- ученикъ г. Куприна... Почему ученикъ?
   
   Дѣло въ томъ,-- объясняютъ "Биржевыя Вѣдомости",-- что много лѣтъ назадъ, когда А. Ш. былъ еще гимназистомъ. Купринъ, въ то время серьезный борецъ-любитель, первый замѣтилъ въ А. Ш. большія данныя будущаго блестящаго борца и цѣлыхъ два года тренировалъ его на аренѣ кіевскаго атлетическаго общества.
   
   Приведу еще выдержку изъ цирковаго, по обыкновенію "вдохновеннаго", отчета той же газеты.
   
   ...Студентъ А. Ш. встрѣтился съ таинственной черной маской. Это былъ одинъ изъ красивѣйшихъ поединковъ за все время существованія въ Россіи французской борьбы. Циркъ стономъ стоналъ. Группа студентовъ схватила въ кулисахъ своего коллегу А. Ш. и понесла на рукахъ къ уборнымъ. Восхищенный Купринъ отечески расцѣловалъ своего бывшаго ученика {"Биржевыя Вѣдомости", 12 января.}.
   
   Это было 11 января. Черезъ день борецъ А. Ш., уже бывшій въ это время "литераторомъ", избилъ редактора "Рѣчи". Славнаго ученика воспиталъ г. Купринъ...
   Я сказалъ, что современную литературу не всегда можно отдѣлить отъ ресторана или табачной фабрики. Трудно ее отдѣлить и отъ манежа. Оттуда приходятъ въ литературу борцы и орудуютъ здѣсь перомъ и кулакомъ. А изъ литературы люди идутъ въ манежъ и потѣшаютъ тамошнюю публику. Тотъ же г. Купринъ пошелъ... Не для того, чтобы только полюбоваться на своего ученика, но и для того, чтобы тамъ лицедѣйствовать. Вотъ отчетъ о его тамошнихъ успѣхахъ.
   
   На борьбѣ въ циркѣ "Модернъ". Бенефисъ Луриха. Бенефисъ съ элементомъ литературы. Участвуетъ, самъ Купринъ.
   Передъ борьбой арбитръ (онъ же и цирковый жокей) объявляетъ:
   -- Съ сегодняшняго дня въ число членовъ жюри вступаетъ извѣстный писатель Купринъ.
   Публика апплодируетъ и кричитъ:
   -- Лурихъ, Лурихъ, почему нѣтъ Луриха?!
   Но бенефиціантъ запоздалъ.
   Появляется парадъ, но Луриха все нѣтъ. Публика неистовствуетъ.
   Купринъ кричитъ, что Лурихъ одѣвается. Это отчасти успокоиваетъ публику.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ первой парѣ встрѣтились -- негръ Бамбула и финнъ Постакъ.
   Въ это время Купринъ вышелъ изъ-за стола.
   -- Куда дѣвался Купринъ? Подать сюда Куприна,-- кричатъ въ публикѣ.
   -- Г. Купринъ вышли по своей надобности; они минуты черезъ три вернутся -- объясняетъ капельдинеръ изъ сосѣдняго съ буфетомъ прохода {"Биржевыя Вѣдомости", 11 января.}.
   
   Такова манежная дѣятельность г. Куприна и такова его манежная слава. И тутъ же газета печатаетъ анонсъ: "Насъ просятъ сообщить, что на-дняхъ, на одномъ благотворительномъ вечерѣ, писатель Купринъ будетъ бороться со своимъ ученикомъ, студентомъ А. III. Арбитромъ выступитъ H. Н. Брешко-Брешковскій" (тоже писатель! и тоже изъ числа воспѣваемыхъ Дядей Михеемъ)...
   "Бенефисы съ элементомъ литературы" очень выгодны, конечно, манежнымъ предпринимателямъ. Газеты приводятъ наглядныя доказательства.
   
   Вчера у кассы бурно разыгралась такая сценка.
   -- Обязательно требуй деньги обратно.
   -- Да на какомъ основаніи?
   -- А на томъ основаніи, что былъ объявленъ Купринъ въ жюри, а Куприна нѣтъ... А и только ради Куприна и пріѣхала.
   
   Занятно, въ самомъ дѣлѣ, посмотрѣть на знаменитаго писателя,-- посмотрѣть хотя бы на то, какъ онъ выходитъ "по своей надобности"... Для однихъ -- занятно, для другихъ -- выгодно. Успѣхъ полный.
   Успѣхъ манежа... Но вотъ вамъ, "вечеръ юмористовъ" (таковыми нынѣ считаются: Осипъ Дымовъ, Тэффи, Городецкій, Потемкинъ, Князевъ, Аверченко и Купринъ). На этотъ разъ дѣло уже не въ манежѣ и не въ циркѣ происходитъ, а въ литературномъ залѣ.
   
   ...Вмѣсто парада, юмористы, рекомендуемые конференсьеромъ (да будетъ это слово отнынѣ новымъ пріобрѣтеніемъ эстрады), выходили одинъ за другимъ и доводили публику до пріятнаго безчувствія.
   Впрочемъ, добродушный гигантъ Купринъ сдался. По срединѣ выступленія онъ остановилъ внезапно каскадъ веселыхъ фразъ и, извинившись передъ почтеннѣйшей публикой за невозможность протянуть свой выходъ, ограничился только интимнымъ обмѣномъ съ нею нѣкоторыми соображеніями семейнаго характера...
   
   Найдите послѣ этого разницу между цирковой ареной и литературной эстрадой... Разница, впрочемъ, есть: тамъ, капельдинеръ объяснилъ, куда ушелъ Купринъ, а здѣсь самъ Купринъ вступилъ въ интимныя объясненія съ публикой на счетъ невозможности продлить свой выходъ.
   Я взялъ лишь нѣкоторые факты изъ выступленій Куприна. Если бы собрать всѣ, какіе были за послѣдніе годы оглашены въ печати, то получилась бы цѣлая эпопея....
   Писатели со слабостями бывали и прежде, до около нихъ оказывались все-таки люди, которые старались поддержать ихъ или, по крайней мѣрѣ, прикрыть ихъ наготу. А теперь... Неужели вокругъ писателя имѣются только торговцы и Хамы?
   Кучка якобы друзей съ гикомъ и шумомъ тянетъ тонущаго человѣка ко дну, а толпа якобы поклонниковъ и поклонницъ находитъ въ этомъ занимательное зрѣлище...
   Прямо жутко становится.

-----

   Выше я упомянулъ о г. Чуковскомъ, который, по словамъ г. Розанова, писалъ ему: "противно мнѣ все, что дѣлается около гроба Толстого, брожу по лѣсу и реву; хотѣлъ бы видѣть васъ и только одного васъ"... Очевидно, очень было противно г. Чуковскому, если единственнымъ пріятнымъ зрѣлищемъ на всемъ свѣтѣ представлялся ему въ эту минуту г. Розановъ,-- тотъ самый г. Розановъ, котораго онъ уже приготовился "раздѣлать"...
   Любопытно, однако, отмѣтить, что то же чувство отвращенія испытали и другія лица. Испыталъ его, напримѣръ, г. Леонидъ Андреевъ, который выступалъ даже по этому случаю въ роли сатирика. Роль не вполнѣ ему свойственная... Поэтому, быть можетъ, въ нарисованной имъ картинѣ, какъ лилипуты хоронили Гулливера, совсѣмъ почти нельзя узнать дѣйствительности. Какіе-то "ученые", какіе-то "друзья", какіе-то "желчные" лилипуты. Даже тамъ, гдѣ чувствуются опредѣленные намеки, никакъ не догадаешься, кого имѣетъ въ виду авторъ. Въ нѣкоторыхъ же случаяхъ прямо въ тупикъ становишься. Напримѣръ, г. Леонидъ Андреевъ пишетъ:
   
   Съ наглою развязностью на трибуну полѣзли какіе-то невѣдомые никому, грязные ораторы и, совершенно забывая о Человѣкѣ-Горѣ, начали кричать о какихъ-то своихъ желаніяхъ и даже требованіяхъ. Кто-то кого-то билъ -- одни очевидцы утверждаютъ, что это били запоздавшихъ ученыхъ, другіе же очевидцы говорятъ, что это расправлялись съ друзьями Гулливера, третьи же, наконецъ, доказываютъ, что били самихъ ораторовъ {"Утро Россіи". Цитирую по перепечаткѣ въ "Свободныхъ Мысляхъ" отъ 21 февраля.}.
   
   "Требованіе" въ связи со смертью Толстого, какъ извѣстно, предъявила учащаяся молодежь, и требованіе извѣстное: "долой смертную казнь"! И били никого иного, какъ студентовъ и курсистокъ. Допустимъ, что все это, дѣйствительно, "невѣдомые никому", люди. Возможно, далѣе, что если досмотрѣть съ большой высоты -- съ точки зрѣнія вѣчности, напримѣръ,-- всѣ эти людишки съ какими-то тамъ требованіями покажутся совершенно ничтожными и къ Человѣку-Горѣ никакого отношенія неимѣющими. Все это такъ... Не вѣдь приведенныя строки принадлежатъ Леониду Андрееву, который написалъ "Семь Повѣшенныхъ" и который посвятилъ эту книгу никому иному, какъ Толстому. Можно ли послѣ этого предположить, что онъ имѣлъ теперь въ виду молодежь, которая въ связи со смертью Толстого вспомнила ни о чемъ другомъ, какъ о смертной казни? Къ кому же относится гримаса, сдѣланная г. Андреевымъ?
   Но послѣднему все-таки не "все" было противно, какъ г. Чуковскому. Съ болѣе теплымъ чувствомъ онъ говоритъ о лилипутахъ, которые "томимые тоской и отвращеніемъ, бѣжали въ эту ночь изъ шумнаго и крикливаго города".
   
   Но нашлись и въ городѣ -- говоритъ онъ далѣе -- застѣнчивые и добрые лилипуты, которые не пошли ни на улицу, ни на шумныя площади, ни въ залитыя свѣтомъ залы, а сидѣли въ своихъ маленькихъ игрушечныхъ домахъ и съ ужасомъ прислушивались къ наступившей въ мірѣ тишинѣ. Навѣки ушло изъ міра то огромное человѣческое сердце, которое высоко стояло надъ страною и гуломъ біенія своего наполняло дни и темныя лилипутскія ночи.
   
   По крайней мѣрѣ, одного лилипута, съ отвращеніемъ бѣжавшаго изъ города, мы знаемъ. Это -- г. Чуковскій, которому почему-то нельзя было увидаться съ г. Розановымъ и который бродилъ въ это время по лѣсу. И одного "застѣнчиваго" лилипута, который хотя и оставался въ городѣ,, но не вышелъ на шумную площадь, мы, пожалуй, теперь знаемъ. Это г. Арцыбашевъ...
   Какъ и г. Чуковскій, онъ тоже кому-то написалъ письмо, въ которомъ излилъ волновавшія его въ толстовскіе дни чувства. Отрывокъ изъ этого письма -- повидимому, съ согласія самого автора,-- опубликованъ теперь въ "Нашихъ Дняхъ". Это и есть то самое, иллюстрированное портретомъ г. Арцыбашева, произведеніе, о которомъ я сказалъ, что мнѣ придется еще къ нему вернуться.
   
   ...вы спрашиваете меня -- такъ начинаетъ г. Арцыбашевъ,-- почему я не былъ на похоронахъ Толстого и вообще ничѣмъ не проявилъ своего отношенія къ этому большому и трагическому событію.
   Это не было равнодушіемъ, это было -- отвращеніе.
   Не пугайтесь этого слова, оно относится не къ Толстому.
   
   Оно относится, какъ видно изъ дальнѣйшаго, къ "вождямъ и ратникамъ политической борьбы, которую отрицалъ покойный писатель", къ "Журналистамъ и писателямъ, которымъ Толстой былъ самый сильный да и единственный врагъ", къ "молодежи, идущей дорогой, по которой до послѣдняго издыханія умолялъ онъ не идти"... Относится оно и еще ко многимъ, но къ самому г. Арцыбашеву не относится.
   
   Нѣтъ, -- говоритъ онъ, -- я не могъ быть въ этой толпѣ. Противно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Принимаю недѣлимую цѣнность Толстого, какъ великой страдающей, ищущей души, а возиться съ трупами, посыпать могилки елочками, бѣгать на телеграфъ, таскать вѣнки, служить панихиды, которымъ не вѣрю, это не по мнѣ и не нужно ему.
   
   Правильно... Возражать противъ этого нечего, да и не для возраженій я остановился на чувствахъ названныхъ писателей.
   Чуковскій, Андреевъ, Арцыбашевъ... Всѣмъ имъ было противно смотрѣть на толстовскую толпу. И это, пожалуй, понятно. Бываютъ люди, которые не выносятъ никакой толпы. Въ каждой вѣдь изъ нихъ почти всегда есть примѣсь непріятнаго и даже грязнаго. И въ толстовской много непривлекательнаго было. Тѣмъ, у кого чувство брезгливости развито особено сильно, не оставалось, быть можетъ, ничего иного, какъ отойти въ сторону, отойти съ отвращеніемъ. Это, повторяю, понятно.
   Странное, однако, дѣло... Тѣ же гг. Чуковскій и Андреевъ, которымъ было противно смотрѣть на толстовскую толпу, сами оказались въ толпѣ, собравшейся около г. Ясинскаго. Или чувство брезгливости не такъ уже сильно въ нихъ развито?
   А г. Арцыбашевъ... Годъ тому назадъ мы видѣли его на похоронахъ маленькаго писателя, В. В. Башкина. Онъ самъ описалъ, какъ "шелъ за гробомъ и проваливался въ снѣгъ" {"Новый журналъ для всѣхъ", 1910 г. январь.}. Тогда онъ не видѣлъ ничего отвратительнаго въ томъ, что "возится съ трупомъ",-- потому, должно быть, что тамъ онъ чувствовалъ себя великаномъ: въ своей некрологической статейкѣ онъ нашелъ мѣсто сказать и э своемъ "хваленомъ талантѣ", и о томъ, что онъ, "какъ болѣе "ильный, давилъ покойнаго своимъ авторитетомъ"... Правда, и тогда, на похоронахъ Башкина, онъ не испытывалъ другихъ чувствъ, "кромѣ злобы и ненависти". Но онъ негодовалъ на то, что былъ лишь одинъ "маленькій и жалкій вѣночекъ", что такъ "мало было провожатыхъ"... Если бы была большая толпа, то она, какъ можно думать, не вызвала бы тогда въ немъ отвращенія.
   Видѣли мы г. Арцыбашева и въ толпѣ... Не далѣе, какъ въ октябрѣ мѣсяцѣ ему было устроено чествованіе по случаю десятилѣтія его писательской дѣятельности (бываютъ и такіе юбилеи). Толпа его поклонниковъ собралась въ упоминавшейся уже "Вѣнѣ".
   
   Юбиляра, скромно одѣтаго въ черную рубаху съ кожанымъ аскетическимъ поясомъ, забросали цвѣтами. Книгоиздательство "Освобожденіе" поднесло Арцыбашеву гигантскую корзину цвѣтовъ съ пышными лентами. Занятный "кондитерскій" подарокъ отъ "Вѣны" красовался передъ юбиляромъ -- сахарная скала съ письменнымъ столомъ, кресломъ и горкой Арцыбащевекихъ томиковъ...
   Обѣдъ смѣнился концертнымъ отдѣленіемъ... А тамъ начались танцы.
   
   И толпа эта, очевидно, ничуть г. Арцыбашеву не была противна. Очевидно, и его брезгливость какая то особенная.
   
   Я любилъ -- пишетъ онъ теперь -- Толстого. Въ самомъ дорогомъ для меня -- въ литературѣ -- я принялъ Толстого, какъ единственнаго учителя, а въ личной жизни прошелъ сквозь полосу исповѣданія его вѣры. Какъ художникъ, я и до конца дней своихъ буду продолжателемъ его школы, Богомъ которой была искренность...
   
   Я нисколько не заподозрѣваю искренности "хваленаго таланта", автора "Санина". Не заподозрѣваю я въ этомъ отношеніи ни Чуковскаго, ни Леонида Андреева... Мнѣ кажется, что въ данномъ случаѣ передъ нами встаетъ другое.
   Мы видѣли, какъ г. Куприна тащутъ ко дну. Ну, а "нѣкоторыхъ иныхъ прочіихъ", повидимому, слишкомъ ужъ въ высь подняли. Голова-то у нихъ, должно быть, и закружилась. На все они слишкомъ ужъ свысока смотрятъ и потому, быть можетъ, разницы въ кое-какихъ нашихъ земныхъ вещахъ не замѣчаютъ, или по своему ее воспринимаютъ: желаютъ, какъ бы почище поступить; и въ самую грязь попадаютъ.
   Или они въ самомъ дѣлѣ такъ ужъ высоко стоятъ, что наши земныя понятія о болѣе и менѣе чистомъ для нихъ не имѣютъ значенія?
   Но для насъ, конечно, эта разница остается,-- разница между похоронами Толстого и юбилеемъ Ясинскаго, между русской литературой и рестораномъ "Вѣна"...

-----

   Моя статья разрослась, но я надѣюсь, что мнѣ извинятъ читатели. Слишкомъ много накопилось фактовъ въ нашей писательской жизни, съ которыми пора уже ихъ познакомить. Я взялъ въ сущности небольшую часть этихъ фактовъ,-- ровно столько, сколько мнѣ представлялось необходимымъ, чтобы получилась нѣкоторая картина. Оглядывая ее теперь, я боюсь, что она покажется читателямъ черезчуръ калейдоскопичной. Охотно соглашаюсь, что я Efe совсѣмъумѣло подобралъ факты, можетъ быть, одни изъ нихъ лучше было бы не трогать и взять другіе. Но общее то впечатлѣніе, какъ я надѣюсь, у читателей все-таки получилось.
   И это общее впечатлѣніе, какъ мнѣ кажется, не трудно будетъ формулировать. Новѣйшія теченія въ русской литературѣ на столько уже опредѣлились, что у нихъ появились даже свои -- выражаясь прежнимъ языкомъ -- идеологи.
   Не такъ давно въ Москвѣ при многолюдной аудиторіи г. М. Криницкій прочелъ лекцію,-- правильнѣе, впрочемъ, будетъ сказать: докладъ, такъ какъ потомъ были допущены пренія. И въ темѣ, и въ лекторѣ полиція была, очевидно, увѣрена. Да это и понятно. М. Криницкій выступилъ... въ защиту пошлости.
   
   Въ стремленіи во что-бы то ни стало защитить пошляка отъ общественнаго осужденія -- читаемъ мы въ отчетѣ "Русскихъ Вѣдомостей" -- М. Криницкій зашелъ такъ далеко, что отрицалъ смѣхъ, находилъ его ненужнымъ; болѣе того,-- чѣмъ-то нехорошимъ, злостнымъ, даже нечестнымъ; смѣхъ, по заявленію лектора, происходитъ отъ неглубокаго проникновенія въ суть явленій, съ другой стороны, обнаруживаетъ холодъ сердца. Гоголь, Салтыковъ, Диккенсъ -- холодныя сердца! Впрочемъ,-- прибавляетъ газета -- лекторъ именъ не называлъ.
   
   Какъ бы то ни было, г. Криницкій на томъ стоялъ,
   
   что литература не должна примѣнять къ явленіямъ жизни и къ отдѣльнымъ человѣческимъ типамъ нравственныхъ оцѣнокъ. Она должна разсматривать жизнь съ чисто фактической стороны и стараться объяснить явленія, но не судить о нихъ, и во всякомъ случаѣ не судить личности. Нравственно можетъ быть само общество, но не отдѣльный человѣкъ; личность должна быть оправдана... Цѣпь своихъ построеній, лишенныхъ необходимой внутренней связи, лекторъ закончилъ призывомъ понизить уровень нравственныхъ требованій къ личности {"Русскія Вѣдомости", 25 февраля.}.
   
   Давно пора... Такъ то оно проще будетъ. А то вѣдь какимъ высокимъ стилемъ "права порнографіи" и всякой иной гадости у насъ защищали, какими героями себя всякіе пошляки изображали: "независимы-де, какъ цари, ныморальны, какъ боги, и упрямы, какъ герои"...
   Революціонизмъ ихъ -- читали мы, напримѣръ, въ одномъ изъ "Понедѣльниковъ" 1907 г.-- не всегда боевой, но онъ у всѣхъ рожденъ протестомъ. Революція духа создала литературныхъ мятежниковъ и поэтическихъ бунтарей. Ихъ можно осуждать. Но объ нихъ необходимо думать и съ ними нельзя не считаться, ибо грядущая судьба того великаго и чудеснаго, что зовется литературой, отъ нихъ и чрезъ нихъ ("Свободныя Мысли").
   Гдѣ то гнѣвно уже поютъ низы, видны зарева, надвигается буря въ искусствѣ. Еще не ушелъ "старый міръ" со страницъ и полотенъ, но уже затягиваетъ ему кто-то сильный и дерзкій отходную... Яркое солнце новой жизни всходитъ надъ нами и гдѣ-то вдали поютъ набатные колокола; по красному полю революціоннаго пожара фантазіи разсыпятся черные брилліанты бунтарскаго творчества ("Свобода и жизнь"),
   
   Вотъ вѣдь какимъ языкомъ писала пошлость... Потомъ тонъ пришлось сбавить: "бунтъ" кончился, начались "исканія"...
   Въ своихъ статьяхъ мнѣ не разъ приходилось отмѣчать, какіе большіе успѣхи сдѣлала пошлость въ литературѣ подъ этимъ флагомъ. Но вотъ и "исканія" кончились... Теперь уже на чистоту, безъ всякихъ идейныхъ прикрасъ газеты и журналы торгуютъ "міровыми сенсаціями" и "морскими болѣзнями", а писатели просто такъ, ради вящшаго успѣха, изображаютъ "литературный элементъ" въ манежѣ и устраивать манежъ въ литературѣ. Прежде въ такихъ случаяхъ писали: "революція духа выдала на все разрѣшительныя грамоты", ну а теперь просто желаютъ потрафить публикѣ. Раньше ее протестомъ и бунтомъ прельщали, а теперь стараются убѣдить ариѳметикой...
   Порою недавніе "цари" и "боги" вспоминаютъ про свое величіе и пытаются принять соотвѣтствующую позу. Ничего, однако, не выходитъ. Царя "вѣнчаютъ", а публика даже смотрѣть не хочетъ... Да и какіе же это боги? иной богъ языкомъ вѣчности вѣщаетъ, а потомъ возьметъ да и сядетъ въ грязную лужу...
   Пошлость... Она всегда, конечно, была, но никогда еще, кажется, не имѣла такого успѣха, не разливалась такъ широко и не поднималась такъ высоко. Даже крупные писатели въ ней тонутъ. Неужели она затопитъ всю литературу?

-----

   Читателямъ трудно даже представить, съ какимъ тяжелымъ чувствомъ, съ какою болью я писалъ эту статью.
   Не легко вѣдь выйти на публику и сказать во всеуслышаніе: вотъ каковы эти писатели! Я самъ -- писатель, дорожу этимъ званіемъ, считаю его самымъ высокимъ въ мірѣ. И не мнѣ бы принижать его...
   Мнѣ близокъ писательскій міръ, я сжился съ нимъ и, вѣроятно, до конца дней моихъ останусь въ немъ. И вотъ свое перо я направилъ противъ товарищей по профессіи,-- въ томъ числѣ и противъ тѣхъ, кого я считаю въ качествѣ писателей цѣнными. Можетъ быть, я задѣлъ кого при этомъ больнѣе, чѣмъ этого желалъ бы и, главное, чѣмъ бы это слѣдовало.
   Но всѣ опасенія и сомнѣнія я долженъ былъ откинуть. Дѣло вѣдь идетъ о литературѣ... У послѣдней же нѣтъ болѣе ужаснаго врага, чѣмъ пошлость.

А. Пѣшехоновъ.

"Русское Богатство", No 3, 1911

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru