Пяст Владимир Алексеевич
Поэма в нонах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Пяст Вл. Встречи.
   М.: Новое литературное обозрение, 1997.
   

ПОЭМА В НОНАХ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I.

             Рассказ мой в трех словах изобразить легко:
             Младенцем я был хил, болезненно способен;
             Мечтами юности ширял я далеко,
             И был как Донкихот беспечен и беззлобен.
             Натура нервная, я принял глубоко
             Все, чем в России год усобиц был утробен
             (Год Витте, Дурново, Иванова и Ко);
             В чужих краях меня загрызла до психоза
             Тоска по родине. -- Все "умственно" и проза.
   

II.

             (Медлительной своей ревнителей пера
             Давно порадовать хотелось мне поэмой.
             Лирических стихов прелестная игра,
             Одной спокон веков очерченная схемой,
             Мне надоела. Их душа всегда стара,
             А к новой юности, и к новой красоте мой
             Стремится дух. Кончать октаву мне пора,
             Но я обычным здесь не подчинюсь законам
             И дерзкие стихи расположу по "нонам".)
   

III.

             О, "Жук". Тебе строфу всецело посвящу,
             О, мой любимый "Жук", товарищ лучший детства;
             Как часто и теперь по вечерам свещу
             Возжгу я и возьму в кровать свое наследство
             ("Зажилен" мною том, -- хоть книг я не "свищу");
             Невинный разговор, невинное кокетство
             Впиваю радостно; сияю; трепещу, --
             И с вами я живу, о, Куликов, Клейнбаум,
             Причастный всем "делам", и спорам, и забавам...1
   

IV.

             ...Но мне иной толчок был дан при чтеньи вслух
             "Убийства в Улице" бессмертного Эдгара.
             И крался по утрам я, затаивши дух,
             Ко шкафу, где томов миниатюрных пара
             Стояла. Меж других (их было много) - двух,
             Лишь двух искал, -- лишь в них неотразима чара...
             И в мире ко всему я становился глух,
             Одними ими жил. В них было все "другое",
             Ни с чем не сходное, святое, дорогое2.
   
             О, это был и ум другой -- не вам чета,
             Умишки важные напыщенных ученых.
             В нем только небеса, в нем только простота,
             Он видел мир до дна -- во всех его законах;
             В Явлении пред ним такая красота
             Раздвинулась -- какой не зрел никто из оных
             Присяжных гениев от гипса и холста;
             Но вы, "ценители" всего, что непривычно,
             Нашли, что слишком По смотрел геометрично.
   
             И с той поры Эдгар -- моих "властитель дум",
             А я -- его огня носитель неземного.
             Спускалась летом ночь, ложилась пыль, и шум
             Смолкал от суеты и торжища дневного;
             Иной вздымался шум, и вихрился самум
             В душе от призраков смятения ночного;
             Во веем величии вставал нездешний ум,
             И поражал меня -- охваченного дрожью,
             И в вере склонного всегда к единобожью.
   

V.

             Вам, шахматы, хвала, священная хвала!
             Хвала премудрому сплетенью комбинаций.
             Вы - царство чистоты, где нет добра и зла,
             Торжественный язык, единый сотням наций;
             Вы -- бесконечный мир, где краскам нет числа,
             Где самодержец Ум воздвиг чертог для граций, --
             И детская тропа в тот мир меня ввела,
             И миру этому я ныне всем обязан,
             Чем дорожу; живу; освобожден; и связан.
   

VI.

             Кто уловил тот миг, когда за бытием
             Иное бытие раскроется нежданно?
             Когда смешно тебе глядеть на этот дом,
             И на людей смотреть -- забавно, дико, странно?
             Особенно ты сам себе так незнаком
             Становишься тогда, -- а бытие -- безгранно;
             Пронизано оно слепительным лучом,
             Но ты не зришь насквозь; лишь видишь, как твой темен
             Обычный горизонт; и мнишь: как был ты скромен! --
   
             Довольствоваться мог той узкою межой,
             Что здесь вела тебя в теснинах человечьих,
             Когда ты сам всему, что видится, чужой;
             Когда не на земных ты говоришь наречьях!
             Среди других рабов, довольный Госпожой,
             Зачем, покорный раб, не пробовал увлечь их,
             Зажечь их на мятеж -- не малый, но большой:
             Такой, чтоб рухнул гнет, чтоб рухнули твердыни,
             Твердыни форм и чувств -- бестрепетные ныне?
   
             "Безвластье тайное"! -- Тебя я пережил, --
             О, не рассудком, нет, -- но в странном откровенье.
             Я помню этот день: наш класс "гулять ходил",
             Мы вдоль Фонтанки шли - тягучей цепи звенья;
             Вдруг я замедлил шаг, -- меня остановил
             Тот непонятный луч -- на малое мгновенье;
             Он существо мое надолго обновил,
             И навсегда с тех пор мой обратился разум,
             К чему нет доступа, что нам дано экстазом.
   
             Тогда с рождения двенадцать только лет
             Я прожил на земле, заманчиво огромной,
             Но я уж был тогда мыслитель и поэт,
             Поэт бескрасочный, безобразный и темный;
             Еще не осенил меня безбрежный свет,
             И был скиталец я -- угрюмый и бездомный;
             Предчувствие Одной я вкладывал в сонет,
             Но воспевал других -- и страстно и злорадно,
             К недолжному стремясь порывисто и ждано3.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 1-ой.

   Нона -- строфа, увеличенная на один стих -- одну рифму -- традиционная октава. Подобное, хотя не идентичное, строение строфы встречалось в средневековой поэзии.
   1 "Жук" -- роман для юношества А.Я. Бабикова; книга, проникнутая необычным пониманием души ребенка и подростка, и особенно чистая. Куликов и Клейнбаум -- фигурируют в "Жуке".
   2 "Бессмертного Эдгара" -- Эдгара По. Автор позволил себе повторить сочетание рифм К Д. Бальмонта, который, однако, называет Эдгара (в тех строках) только всего "безумным". Единственное же число от слова "чары" в этом значении не есть неологизм Бальмонта, но встречалось еще в стародавние времена, напр. в либретто "Руслана и Людмилы": "Скрой от ненастья, от чары опасной их младость".
   3 Четыре строфы, составляющие VI отдел главы 1-ой, описывают мироощущение, сходное с "мистическим анархизмом"; вольный перевод этого термина автор дает словами "Тайное безвластье".
   

ГЛАВА ВТОРАЯ

I.

             Теперь перенесусь в иные времена...
             Там, в длинной комнате, кипит еще собранье.
             На мягкой мебели, у узкого окна,
             Сидят говоруны. Их сонное старанье
             Солгать по-новому -- забавно. Не смешна
             Одна фигура мне. В движеньях что-то ланье,
             Испугана она кощунством, но гневна...
             И вот он одевается в передней,
             Стремительно уйдя от горькой лжи последней.
             Мы с ним спускаемся, и вот уж на снегу,
             И вот уже бежим, -- он в меховой шинели,
             Она распахнута, и только на бегу
             Он запахнул се, волнуясь, на панели...
             -- "Я слушать речи их так долго не могу;
             В потугах лжи своей они окоченели..."
             -- И здесь опасность есть! -- "Себя я берегу", -
             И вынул револьвер движеньем грациозным,
             Естественным, законным и угрозным.
             Тяжелый револьвер, и отблеск фонаря
             На лбу возвышенном и мягком подбородке.
             Ты, поздний на земле, -- Последнего Царя
             Предтеча ранний ты, -- нахмуренный и кроткий.
             Свершаем краткий путь, о многом говоря,
             Но вижу я в твоих и жестах и походке,
             Что ты идешь -- летя, что ты живешь -- горя,
             Что на большом пути ты перешел и кряжи,
             Но ноги на земле твои в паучьей пряже.
   

II.

             Еще не раз его встречал я в тот приезд.
             То он с извозчика дарил меня улыбкой;
             То утром видимся -- к жильцу волшебных мест,
             Бывало, попадем -- и он и я ошибкой.
             ...А там он говорил: "Боюсь, вам надоест"...
             И раскрывал тетрадь, вставал -- подвижный, зыбкий;
             То молнии метал -- и чудились окрест
             Раскаты грохота -- а он скользил по строчкам.
             Так Доннар высек гром на сцене молоточком.
   
             То просиял зарей, и вот лучи легли
             На стенах, на ковре, на креслах, на рояли;
             И, обратясь ко мне: "Вы мне бы помогли,
             Вы с Н-ским хороши, вы часто там бывали,
             Он не обидится?.." Из трепетной дали
             Его слова как сон, как радуга сверкали.
             -- О, люди! Вы его так плохо берегли!..
             В ответ я промолчал, смутившись обращеньем:
             Я сам к хозяину явился за прощеньем.
   
             Теперь ты спутан весь, о, ты, который был
             Как небеса волен, как небеса бескраен.
             -- Молчанье нарушал, и долго говорил
             По поводу статьи другой из нас, хозяин;
             Он тоже знал тогда, -- теперь, увы, забыл;
             Античной статуей из мрамора изваян,
             Он статуей застыл. Тогда еще он жил;
             Тогда еще умел на кожаном диване
             Сидеть и говорить и в том и в этом плане.
   

III.

             На вечер в тот же день мы вновь пришли туда;
             Он, в черном сюртуке,-- явился из последних;
             Поэтов молодых вставала череда,
             И в оскорбительных раскатывалась бреднях...
             Ах, с этих пор прошли столетья -- не года;
             Се -- славою расцвел и на постах передних
             Парнасских стяг подъял, кто робок был тогда...
             -- Рукоплескали мы друг другу в восхищенье,
             Не зная наших дней стыда от пресыщенья.
   
             Но если все тогда поэты на бобах
             (Пришедший поздно -- нет), когда хозяин драму
             Прочел последнею... В магических стихах
             Кошмарных развернул он мыслей панораму.
             Кощунство было в ней, и обнял едкий страх
             Внимавших: оскорбил Прекрасную он Даму...
             Он кончил. Все молчат. И вдруг могучий Бах
             Понесся с клавишей разбитого рояля,
             И души укрепил, велича и печаля.
   

IV.

             В тот памятный "сезон" то был последний сбор;
             В тот день триумвират уехал за границу;
             Зарылся в книги наш хозяин с эти пор,
             И всю весну смотрел на серую страницу;
             В М. -- проводили Б. И с публики побор
             Взимать Развязный стал. Так жалкую блудницу
             Тиранит свежий кот. Ему я не в укор:
             В ком мощь -- тот верх берет; кто этой мощи ищет,
             И мечется -- тому толпа по праву свищет.
   

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I.

             И мне готовила наставшая весна
             В края далекие желанную поездку;
             Но до нее была мне встреча суждена,
             Обязан ею я глухому перекрестку.
             NN. и я сошлись. И цель была одна:
             Здесь не живет ли И... -- Теперь, судьбе в отместку,
             Благодаря NN. -- душа обновлена;
             Над нами рок шутил, сводя нас в ночь глухую;
             Но этим навсегда замкнул он цепь благую.
   

II.

             Вот я готов в отъезд. Дня остается три,
             А хочется всему открыть объятья шире.
             И я пошел на зов. Шурша, легли драпри.
             Вот комната, а в ней союзника четыре:
             Две девушки, NN., и я. "NN., запри
             Все двери к нам. Пускай в отдельном будем мире".
             -- И два часа подряд живем мы как цари:
             Я с ними в первый раз, но вместе хором стройным
             Поем стихи мы, дань платя одним достойным.
   
             То вышел вещий хор, и ярче всех слова
             Славянского певца о Самоутвержденье1.
             Простился, и душа свободна и права
             Была, как никогда. Доселе в заблужденье
             Она бродила. Днесь была вольна, жива.
             И я пошел туда, где в цепком огражденье
             Меня ждала Одна, клонясь на кружева.
             -- "Теперь иль никогда", шепнув, вознес хвалу я,
             И первый, первый сжал уста для поцелуя.
   

III.

                       Мы замерли в торжественном обете,
                       Мы поняли, что мы -- Господни дети.
   
             Да, в этом мире мы -- отдельно я и ты,
             Но будем там в Одно таинственное слиты.
   
                       Ты храм Ему в моей душе воздвигла,
                       Возможность невозможного постигла.
   
             Возможность полноты, единства бытия
             И мне позволила постичь любовь твоя.
   
                       Как далеки опалые минуты,
                       Как нам легки земли суровой путы.
   
             И все одним лучом -- нездешним -- залито
             И лишь одна мольба: о, Господи, за что?
   
                       За что Ты полюбил нас на рассвете.
                       Что сотворили мы, слепые дети?2
   

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I.
(На пути)

             В портретных уловив чертах
             Тебя живую, Мона,
             Заснул я в нежащих толчках
             Уютного вагона.
   
             И я проснулся в тот же час,
             В который встало солнце.
             Направо -- лунный серп угас;
             Налево -- так манило глаз,
             Все в отблесках, оконце.
   
             Я подошел к нему; смотрел,
             Как там, за полем чистым,
             Огромный шар вставал, горел,
             Был алым и лучистым.
   
             И даль волнистая слилась
             С иным, далеким полем;
   
             Ты, вся рассветная, зажглась,
             С земли росистой поднялась,
             Вся созерцанью отдалась,
             Восторгу, тайным болям.
   
             Давно встречала Ты восход,
             И с ним была Одно Ты;
             Теперь со мною Ты -- и вот
             Тот самый, первый, Твой восход
             С Тобою встретил кто-то.
   

II.
(Остановка)

             ...Как с фонтана искрящихся струек
             Ниспадает небрежная вязь,
             Так узоры цветочков-чешуек
             Мне кидает береза, склонясь.
   
             Протянул к ней уверенно кисть я --
             И в руке эти змейки дрожат,
             А стыдливые клейкие листья
             Уж меня ароматом дарят.
   
             Пусть подскажет древесная завязь
             Той, кому я в письмо заверну, --
             Что в дорогу-разлуку направясь,
             Я Одну не оставил одну.
   

III.

             Приехал под вечер я в царственный Берлин
             (Не видел Запада -- таким он показался);
             Вот принял нас Вокзал, железный исполин,
             В его объятиях наш поезд так и сжался.
             С французом, спутником, агентом фирмы вин,
             Простился, и один с носильщиком остался.
             "Куда". -- "В... Саксонию". -- "Вот дрожки!.." Что за сплин
             Схватил меня: мелькнул отель, где жил знакомый,
             А крикнуть "Halt!" не смог я, кучером влекомый.
   
             И вот безвольного, затертого в толпе,
             Извозчик на другой вокзал меня доставил;
             Носильщик вещи взял, и снес уже в купе:
             Потребовав билет, от слов меря избавил, --
             Я вновь в вагоне. -- Так, в нагорье, по тропе
             Взбираясь, раз скользнул -- и славно позабавил
             Глазеющий народ -- и не на чем стопе
             Опору взять себе -- и катишься, доколе
             К подножью спустишься, собой невластный боле.
   

IV.

             О, Дрезден! Яркие весенние три дня
             Тобой заполнены в волшебной жизни-сказке;
             Там "более чем мир" раскрылся для меня,
             Очам представились неснившиеся краски. --
             Там, утренний восторг лелея и храня,
             В путеводителе не ждал себе указки,
             И тотчас в Цвингер3 шел. Волнуя и пьяня,
             Венецианцев лесть казалась мне бездонна,
             И вечно девственна -- Сикстинская мадонна.
   
             Я посетил музей на берегу реки,
             Собранье киверов и трубок трех поэтов4,
             И, к книге приложив печать моей руки,
             Ушел, растроганный от искренних приветов
             Почтенных сторожей. -- Зачахли старики, --
             Одни меж Schiller's пик и Kömer's пистолетов.
             А я заглядывал в другие уголки,
             И, вновь единственный музея посетитель,
             Смотрел, как высится Родэновский Мыслитель5.
   
             Я музыки плохой ценитель был всегда,
             Я оперу "смотрю", а "слушать" не умею. --
             Но в Дрездене подряд в двухсотый раз тогда
             В театре царственном давали Саломею,
             И я решительно направился туда;
             Младенческий восторг мой выразить не смею:
             Боюся знатоков пощады, как суда...
             Но до сих пор в мозгу стоят Саломэ крики:
             "Йоканаан" -- и жгут "законченные лики".
   

V.

             Но дальше в путь. И вновь феерический "Бангоф"
             Глотнул меня, как кит в былые дни Иону --
             И выпахнул. Лечу меж траурных холмов,
             А наверху луна летит по небосклону.
             О, горы лунные... Таинственных стихов
             Певца, что вечный гимн сложил вам, я не трону:
             Хочу и впредь пребыть без сладостных оков
             Поэзии чужой, как был доднесь. Не рано
             Нам всем учиться пить из своего стакана.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВАМ 3-ей и 4-ой.

   1 К Д. Бальмонт.
   2 Все строки поэмы, написанные не "нонами", напечатаны в виде отдельных стихотворений в книге автора "Ограда".
   3 Близ знаменитого памятника стиля барокко Zwinger Pavilion, и в нем самом, как известно, сосредоточены главные музеи города Гёте, Шиллера и Кернера
   5 Gyps-Abgüssen Museum
   

ГЛАВА ПЯТАЯ

I.
(Im Englischen Garten)

             Сквозь пыльную, еще стыдливую листву
             Чудное облако вырезывалось ярко,
             Играя красками, вонзаясь в синеву,
             Разнообразя фон для вышитого парка.
   
             Китайский замок, пруд, и лебеди, и арка,
             И грот -- передо мной предстали наяву.
             Хоть были люди здесь, -- все ж девственного парка
             Я первый попирал упругую траву.
   
             Как талисман, в руке я нес твое письмо;
             Ты в нем жила, дышала и дрожала,
             И все, что виделось, оно преображало.
   
             О, я достоин был волшебного подарка.
             На мозг мой наложил священное клеймо
             Твой сон, пережитой в тени иного парка.
   

II.
(Там же)

             Лепестки розоватой камелии
             Облетают, как ангелы чистые
             На картине художника вечного;
             Как цветы разметавшейся яблони,
             В дни, когда в беспорочном веселии
             Мы скрывались под своды ветвистые
             В жажде пламени месяца млечного.
   

III.

             Прилежно посещал я Университет;
             Без записи ходил, а был допущен всюду.
             Там лекции читал ученых самый цвет,
             Но эти лекции описывать не буду:
             Я мало понял в них. И, выходя на свет,
             Прочитывал внизу анонсов разных груду.
             Один заманчив был. Не будь я домосед,
             Пошел бы в клинику, в A-Strasse, где privatim1
             Читал сам К., обход свершая по кроватям.
   
             Потом обедать шел различною травой,
             И запивал вином безалкогольным крохи.
             Затем всегда в музей -- привычною тропой,
             И немцев изучал мистической эпохи
             Пред Возрождением. -- Часами, с головой
             Я погружался в мир, где перспективы плохи,
             Где лица так плоски, но тот же Дух живой
             Над бездной носится, как в Ночь до мирозданья,
             И как над Русью в дни восторга и страданья.
   

IV.

             О, Русь. Вставала ты и ярче, и властней,
             И взор мой пробегал промчавшуюся зиму.
             Вот мчусь по Невскому. Обычных нет огней,
             Но вслед прожектор шлет лучи неотразимо.
             Навстречу -- ни души. И тем контраст сильней
             С кишеньем кинутым, что, так неукротимо
             Яряся, пенилось, вливаясь все тесней
             В строение-змею, что выстроил фасадом
             Мудрец на линию -- к Неве же вывел задом2.
   
             Там бил людской прибой, а между тем царил
             Везде неслыханный до той поры порядок.
             По лестнице, меж двух рядов живых перил
             Взбираются толпой. -- Загадка из загадок:
             Нет давки! -- А вверху всю массу растворил
             Огромный коридор, и лег толпы осадок
             По аудиториям. И только кто курил,
             И мог в такой момент3 заботиться о вздоре, --
             Торчали группами смешными в коридоре.
   

V.

             Оттуда выходил я на широкий двор.
             Глухая темнота и смутное движенье.
             От массы дров с трудом мой отличает взор
             Людские скопища [на смертное сраженье
             Зовет оратор с дров, вещая приговор
             Для стоя старого]. Вдруг -- новое вторженье:
             Толпа из флигеля. Все заглушает хор:
             ["Вперед. На палачей, на жадных, на богатых,
             На всех пирующих в украшенных палатах"].
   

VI.

             Но жутче всех встает -- на том же Острову
             Собранье в здании, Искусству посвященном.
             Проходим четверо с подъезда на Неву.
             В подъезде -- шапки прочь, как следует крещеным
             При входе в храм. И зрим: Храм точно, наяву, --
             Вот кружки и блюда: ["На ружья"! "Обреченным"!]
             Церковный полусвет. Вдобавок волшебству
             Застольный "Страшный Суд"4 величье Божье славит.
             Народ молчит. Дьячок-вития речь гнусавит.
   

VII.

             Мне видеть не пришлось пальбы и баррикад,
             Но помню "День Свобод". -- Казалось накануне,
             Что Зал5 не выдержит теснящихся громад,
             Что вот закрученный в стремительном буруне,
             Погибнешь здесь, где бьет речей живой каскад, --
             Не прежних книжных слов о Марксе и Коммуне,
             А только о делах: [готовности солдат,
             Об избиениях, арестах повсеместных,]
             О всех "событьях дня", дотоле неизвестных.
   
             [Священною] враждой был полон каждый лик,
             И каждая рука, поднявшись, угрожала.
             То высший был подъем. То был единый миг,
             Когда во всех телах Душа одна дрожала.
             -- О, умереть бы так, в предсмертный вылив крик
             [Всю месть, что днесь Страну в одном напоре сжала, -- ]
             Как был бы твой конец прекрасен и велик!
             [-- В тот час у Башни верх повис, напором согнут,
             И чудилось: вот-вот и основанья дрогнут.]
   

VIII.

             Наутро в Зал входил я рано, и лучи
             Играли на стенах и пели: "Разрешилось".
             Еще не собрались судьбины ковачи,
             Но чувствовал, кто был, что "Ныне -- совершилось"...
             Вес прибывал народ. Как стадо саранчи,
             На площадь хлынувши, пред зданьем копошилось.
             [И, выбившись из сил: "Туда, где палачи.
             Мы тюрьмы отопрем. Мы вскроем арсеналы".
             С балкона речь вели к народу генералы.]
   

IX.

             В воспоминании моем встает пробел,
             И пала на глаза мои в тот день завеса;
             Не сетуйте: о том, чего я не воспел,
             Осведомила вас во время оно пресса.
             О многом дух мой "в дни германские" скорбел
             У Вейденских Волхвов иль Бёклинова Леса6;
             Но и музейному сиденью есть предел:
             Я шел в кафе, где "матч"7 играли юный немец,
             Надежда нации, и наглый иноземец.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 5-ой.

   1 Privatim -- университетский термин, обозначающий практические занятия, за особую плату, под руководством профессора. Речь идет о психиатрической клинике.
   2 Воспоминания об известном анекдоте со строителем Петровских "коллегий", впоследствии обращенных в университет.
   3 Слова "в такой момент" и подобные прозаизмы в этой главе взяты автором намеренно, для придания стиху колорита описываемой эпохи, когда создался особый язык для многочисленных тогдашних стихов.
   4 Картина В.М. Васнецова, отдельно выставлявшаяся в то время в Академии Художеств и предназначенная впоследствии служить запрестольным образом.
   5 Университетский Зал.
   6 "Волхвы" Рожера Ван-дер-Вейдена и "Священная Роща" Бёклина.
   7 "Шахматный" термин, означающий единоборство из нескольких "партий", могущее длиться месяцы.
   

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I.

             Однообразно дни сменялися мои,
             И был всегда один я в городе почтенном.
             Я следовал словам: "Скрывайся, и таи,
             И душу созерцай в молчании священном".
             Я взором пронизал своей души слои,
             И сверху к глуби шел все более смятенным:
             Дробили синеву поверхности струи,
             Здесь было радостно; но вот водовороты,
             А там, у дна, темны недвижные оплоты.
   

II.

             Да, комнатке моей в предместье S. дано
             Свидетельницей быть ночей неповторимых:
             За шагом шаг пришло безглазое Оно --
             Кружение души в среде вещей незримых.
             Который день не ем. Музей забыт давно;
             И кофе у дверей простыл нерастворимых.
             Но я попал в кафе (едва ль не чрез окно).
             Играю в шахматы. Ходов сплетенье числю.
             Что ж делать, если факт был предвосхищен
                                                                                   Мыслью1.
   
             По улице иду, и слышу ровный шаг
             По гулкой мостовой, и чую: это кто-то
             Ходить мне повелел. -- То мой заклятый враг
             Меня поработил, как жалкаго илота.
             Я содрогаюсь весь... Но поздно! -- жадный маг
             Смеется весело: удачная охота...
             И помню, силы я последние напряг,
             И, воротясь, пишу с усильем непокорным
             Ряд писем -- языком навряд ли разговорным...
   
             От бодрствованья сон не мог я отличить,
             И чувство времени исчезло в дни безумья;
             Но путеводная не обрывалась нить,
             Я видел все вокруг, и помню каждый шум я.
             Я даже понимал, что следует лечить
             Меня, и адресом: "A-Strasse, sechs"2 -- в раздумье
             Хозяйку ввергнул я. Заставил поспешить
             Ее жилец сосед; и вот она доносит
             В полицию и взять помешанного просит.
   
             Вошел я в кухню раз. И помнится мне плач
             На облик мой глаза раскрывшего ребенка.
             О, что я над собой проделывал, палач!
             Как тело я терзал свое и зло, и тонко!
             То не людской был бой. То был гигантов "матч".
             А ставкою была -- несчастная душонка,
             И тело, легкое и скользкое как мяч...
             Так рад я людям был, забрать меня вошедшим,
             Что в миг прикинулся (хитрец я!) сумасшедшим.
   

III.

             И принятую роль я до конца сыграл.
             В каретке едем. Путь (хоть заслоняли шторы)
             Я знал. Спокоен был; но иногда орал --
             Для виду. Тонко вел с врачом переговоры.
             "Наследственности нет?" -- "Не первый умирал
             У нас в роду больным душевно. Были воры
             И пьяницы". -- А вы? -- "Я память потерял
             Еще в гимназии". Так лгал я, не краснея,
             В надежде действовать на доктора сильнее.
   

IV.

             И вот в кровати я, и множество больных;
             Кто в белом колпаке, все в куртках полосатых.
             Меж ними вижу я забравших власть иных,
             Одетых в желтое, высоких и усатых;
             (То были пфлегера, помешанными их
             Я счел неправильно). О, мир умов богатых! --
             Потусторонний мир! -- "Professor", вдруг, "bin ich",
             Мне сообщил один: "Und d'bist mein Schüler!" Прытче,
             Чем мысль родилась, я: "Professor, kennens' Nietzsche?"
   
             Я думал: я в другой, где нет преград, стране,
             Где каждый вечно жив, пусть для людей он мертвый;
             Не здесь ли Ницше сам? Но не ответил мне
             Профессор, на своей постели распростертый.
             И вот отдался я нахлынувшей волне
             С морей, чья глубина лишь мерою четвертой3
             Измерится. Встают знакомые вполне,
             Родные образы. И в мире искаженном --
             И друга, и врага я видел отраженным.
   

V.

             У царства русских снов есть несомненный царь,
             И вот он здесь ко мне плывет, сложивши руки.
             Плывет. Бросает свет магический фонарь
             На бледные черты в невыразимой муке.
             Оковы на руках, скрещенных как и встарь.
             Все жесты связаны. Исчислены все звуки.
             Он жертва, падшая на траурный алтарь.
             Он скованная мощь, отвергшая боренья,
             Покорно чуждые приявшая воленья.
   
             Вот, скован как и царь, плывет другой, плывет --
             Я узнаю его по маске неподвижной:
             Жилец волшебных мест, зарывшийся как крот
             С великого поста в песок рассады книжной.
             И рядом чья-то тень бессонно стережет,
             Да не преступит он порога непостижной
             Страны безмерных мук, немыслимых высот...
             Вдруг рвется он, и -- там. С его ужасным ликом
             Встречаюсь, и дрожит бедлам, привыкший к крикам.
   

VI.

             Хоть встреча там была, да крик то мой был здесь,
             И тотчас с криками попрыгали больные.
             Со злобной радостью отдел спокойных весь
             Посыпал провожать меня в места иные.
             В овечьей шкуре волк! Скорей обратно влезь
             В наряд природный твой. Тебе друзья шальные!
             Ступай наверх, и там уж на досуге взвесь
             Дела твои, что к нам тебя втолкнули в крепость,
             Твою отчаянность, и хищность, и свирепость".
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 6-ой.

   1 Рассказом Леонида Андреева, напечатанным в 1902 году.
   2 То есть адресом психиатрической клиники, анонс о которой висел в вестибюле университета. См. главу 5-ую, III.
   3 Четвертое измерение издавна прилагается в объяснение таинственных явлений.
   

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I.

             Стояло наверху кроватей шесть всего
             В покое для больных "особо беспокойных".
             Пять лиц -- ужасных лиц -- там ждали моего
             Перемещены! к ним -- все в позах непристойных.
             Изнанка Космоса!..1 Блаженны те, кого
             Личина только здесь, а лики в хорах стройных
             Высоко над землей величат Божество.
             Но та душа навек отсечена, проклята,
             Чья маска в жизни, тут -- чей лик. Им нет возврата.
   

II.

             Недели долгие я пребывал в аду,
             Среди кошмарных грез, пророческих видений;
             И много нового запомнилось в бреду,
             Где взор смотрел насквозь обычных ограждений2.
             Читатель, я тебя в тот мир не поведу;
             Избегнешь дьявольских нестройных наваждений.
             Но мимо одного кошмара не пройду,
             И выложу его так точно на бумаге,
             Как в потрясенный мозг его вложили маги.
   
             Мне чудилось: летит зеленая Земля,
             Не век -- мириады лет -- одной стезей заклятой;
   
             И на большом пути туда переселя,
             Себя хоронишь ты, верченьем к ней прижатый.
             К чему нужны волшбы седой учителя,
             Раз за Четвертым власть берет державно Пятый?3
             [И рабство горшее опутает поля,
             И нивы, и луга, и города, и храмы. --
             Раз княжат над землей поочередно Хамы.]
   
             Семь долгих царств -- семь смен. И те для мятежа
             Определил нам Тот, кто над князьями властен;
             Их краткие часы -- как узкая межа,
             Как путь, что ни к чьему владенью непричастен.
             И ищут на земле, мгновенья сторожа,
             Седые ведуны того, кто так несчастен,
             Опустошен, -- как я. Его влекут, дрожа, --
             И в бездну сброшен он стремительным размахом,
             И смотрят: принята ль их жертва; смотрят с страхом.
   
             Спадает пелена пространственности с глаз,
             И видим звездный мир во всем его объеме.
             Кометы ширят хвост, и солнца как алмаз,
             Планеты как опал в эфирном водоеме4.
             Земля летит крутясь и увлекая нас;
             И жертва близ нее, и кружится в истоме,
             Неслыханных скорбей и мук живой рассказ.
             И слышен вкруг меня злорадный, страшный шепот:
             "Да, как же, отлетит! Как будто первый опыт".
             И вижу: много душ в эфирной пустоте
             Скользят вокруг земли в безвластном притяженье5:
             Расторгнуть связь нельзя. А дальше, в высоте,
             Иных светил и жертв такие же круженья.
             И так идут века; ни мысли, ни мечте
   
             Их недоступен счет6, и нет изображенья
             Для мощности7, числа, что выражало б те
             Превечности веков... Но будет миг -- и рухнут
             Все тяги, связи все, и солнца все потухнут!
   

III.

             Еще один кошмар. В пещере прячусь я;
             Глубоко под землей моя пещера скрыта;
             К ней сверху нет пути. Засыпаны края,
             Жерло, глядевшее на Божий свет, зарыто.
             Как вдруг -- в священный мрак нахальный свет струя --
             Сквозь землю хлынула в мой погреб эремита
             Существ огромно-злых гигантская семья;
             И, мускулистую протягивая руку,
             Их вождь воззвал -- бе глас подобен грома звуку:
   
             "Мы дети Сатаны и Хама. Наша кровь
             Даст нам над землей права наследной власти.
             Нам незнакомы Тот, молитвы и любовь8.
             Нас закалил огонь, и нас сковали страсти.
             Иди за нами. Знай, что много вновь и вновь
             Предречено торжеств и празднеств нашей касте!
             К неистовым пирам себя ты приготовь.
             Дай жизнь порочным снам, тобой в тиши любимым,
             И с нами звездный путь9 свершай неколебимым".
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 7-ой.

   1 Старинное поверье об изнанке, отвратительной и ужасной, всех вещей отражается в понятии ада в астрале у оккультистов.
   2 Хотя и старинное, но вполне законное сочетание падежей. "Сквозь" -- в идеале существительное.
   3 Здесь говорится об оккультных царствах; ср. Carmеn Saeculare Вяч. Иванова в книге Cor Ardens.
   4 Выражение Ив. Коневского.
   5 Выражение Вяч. Иванова.
   6 У К. Бальмонта есть нечто аналогичное; подобную роль приписывать мечте этот поэт вообще любит.
   7 В математике "бесконечность" есть еще очень и очень малое число. Большие по сравнению с ней измеряются при посредстве понятия мощности числа или ряда.
   8 Эти существа не могут выговорить имени Бога. О Нем предпочитают не думать.
   9 "Звездный Путь" -- также "Большой Путь" (см. главу 2, I и 7-ую, II) -- путь, совершаемый монадой от первого его воплощения до воссоединения с Божеством Метемпсихоза.
   

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I.

             Я помню дни, когда весенним залиты
             Бывали солнцем мы, картины и кровати.
             Меня будил и свет, и говор, и цветы,
             Что приносила мать болящему дитяти.
             Оглядывал тогда я скорбные черты
             Пришедших с воли к нам для горестных объятий;
             И около себя не видел пустоты,
             И мне в минуты те звучал бодрящий голос,
             И с недугом-врагом все существо боролось.
   

II.

             От начала Вселенной доныне
             В этом мире страстей и сует
             Не слыхали о большей святыне,
             Чем родимый младенцу привет.
   
             Заведет ли клейменая нежить
             В топкий омут, откуда не встать,
             Зачурать, и поднять, и утешить,
             И ободрить -- способна лишь мать.
   
             И вот эту последнюю сладость,
             И предельную душу мою, --
             Я тебе, беспредельная радость,
             Мировая Душа, отдаю.
   

III.

             Два были голоса ко мне обращены,
             И должен сделать я был выбор между ними.
             И много голосов с далекой стороны
             Переплелось в одном, раздельные с другими,
             Что были во втором так слитно мне слышны.
             Тянулся за одними мыслями своими,
             В котором слышалось -- пусть вам слова смешны --
             "Ты тонкая игла средь массы студенистой;
             Своею тяжестью пройдешь ты путь тернистый".
   

IV.

             Так поправляюсь я, и вот уже брожу
             Меж благовонных роз по маленькому саду.
             И в каждой мелочи житейской нахожу
             Мне незнакомую до этих дней отраду.
             С больными весело знакомство завожу,
             И тайны слушаю, когда в беседку сяду
             Вдвоем с одним из них. И радостно слежу,
             Как у садовника в руках растет огромен
             Венок. -- "Зачем? Кому?" -- "Herrn Hauptamt best'Wilkommen".
   

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

             Однажды в комнату (был полдень) чья-то тень,
             Полуоткрывши дверь, со страхом заглянула, --
             Исчезнув в тот же миг. А мне мешала лень
             Подняться встречу ей с раскинутого стула.
             Одна со мной была на следующий день:
             Предчувствие меня отнюдь не обмануло.
             Теперь твердит оно: Довольно. Здесь одень
             Все, что пришло потом, в туманные воали.
             Нет интереса там, где места нет печали...

Конец.

   
   "Поэма в нонах" печатается по сборнику "Сирин" (Сб. 2. СПб., 1913; купюры восстановлены в прямых скобках по первому изданию: М., 1911); рецензия на "Стихи о Прекрасной Даме" Блока -- по журналу "Аполлон" (1911. No 8), статьи "Валерий Брюсов", "Андрей Белый", "Вячеслав Иванов" -- по "Книге о русских поэтах последнего десятилетия" (СПб.; М., [1909]).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru