Плетнев Петр Александрович
Предисловие к роману "Евгения, или письма к другу"...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЕВГЕНІЯ,
или
письма къ другу,
СОБРАННЫЯ
Иваномъ Георгіевскимъ.

Любовь и дружба... вотъ чѣмъ можно
Себя подъ солнцемъ утѣшать.
Карамзинъ.

   

ЧАСТЬ I.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

Въ Типографіи В. Плавильщикова, 1818.

   

Печатать позволено:

   съ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска изъ Типографіи, представлены были въ Цензурный Комитетъ: одинъ экземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Министерства Народнаго Просвѣщенія, два экземпляра для ИМПЕРАТОРСКОЙ Публичной Библіотеки и одинъ для ИМПЕРАТОРСКОЙ Академіи Наукъ.
   С. П. Б. Августа 9 дня, 1818 года.

Цензоръ, Стат. Совѣт. и Кавалеръ
И. Тимковскій.

   

ИЗВѢСТІЕ ОБЪ АВТОРѢ.

   Жизнь молодаго человѣка, скончавшаго поприще свое на дватцать пятомъ году, не можетъ быть для всѣхъ занимательною. Юность обильна однѣми мечтами. Авторъ Евгеніи не достигъ той счастливой эпохи, когда начинаетъ осуществляться сіи призраки; Но должно ли за то съ холоднымъ равнодушіемъ оставить безъ-вниманія короткій путь, на которомъ смерть его остановила? Не большее ли надобно принятъ участіе въ судьбѣ его, когда юная, душа уже воспламенялась порывами но всему прекрасному и великому? По крайней мѣрѣ я считаю себя въ правѣ посадить цвѣтокъ на свѣжей могилѣ своего Агатона.
   Если истинная чувствительность, чистая нравственность и твердыя правила заставляютъ уважать людей въ зрѣлыхъ лѣтахъ: то можно ли юношѣ отказать въ любви за сіи качества, особенно, смѣю сказать, въ нынѣшнее время, когда разсѣянность сдѣлалась стихіею юношей, когда такъ рѣдко встрѣчаются молодые Сократы? Георгіевскій -- не по одному признанію дружбы -- по приговору всѣхъ, его знавшихъ, достоинъ былъ носишь имя послѣдователя Сократа. Ни одна черта не измѣнила прекрасному его характеру. Чувствительность его не была слѣдствіемъ слабости. Она прямо изливалась изъ той нѣжности души, которою природа отличаетъ своихъ любимцевъ. Въ строгихъ его правилахъ не примѣтно было никакой угрюмости. Всеобщая довѣренность товарищей -- вѣрный признанъ любви и уваженія -- была счастливымъ его Удѣломъ. А молодаго человѣка совершенно знаютъ только въ равномъ кругу товарищества. Тамъ нѣтъ притворства: тамъ въ сужденіяхъ слѣдуютъ своей философіи., въ чувствахъ своему сердцу, въ поступкахъ своему вкусу. Тамъ и цѣнятъ не по видамъ: за искренность любятъ, надъ легкомысліемъ смѣются, за подлость презираютъ.
   Георгіевскій первыя свои лѣта провелъ въ Твери, гдѣ получилъ и первое образованіе въ семинаріи. При самомъ началѣ своего ученія онъ скоро сдѣлался отличнымъ предъ своими сверстниками. Еслибъ необыкновенные успѣхи мальчика всегда были порукою будущей извѣстности; то его надобно бы было уважать на двѣнатцатомъ году его возраста. Въ продолженіе семи лѣтъ, которыя онъ провелъ въ Твери, никогда не примѣчали, чтобъ онъ останавливался на пути. своихъ успѣховъ, хотя это почти не разлучно съ дѣтскимъ возрастомъ: онъ всегда оставался первымъ. Но всѣ Семинаріи, до нынѣшняго своего преобразованія, доставляли большею частію однѣ познанія въ древней словесности" Кто познакомится съ языками Омера, Вирмилія; тотъ почти всегда дѣлается къ нимъ, пристрастнымъ: таково слѣдствіе ихъ очаровательности! Георгіевскій столько любилъ заниматься древними классиками, что въ одномъ мѣстѣ и свою Евгенію заставляетъ покланяться Омеру -- странность, вѣроятно, въ глазахъ его также непримѣтная, какъ еслибъ онъ заставилъ ее покланяться Расину. Онъ не довольствовался однимъ чтеніемъ древнихъ: въ минуты восторга самъ покушался стихотворствовать на языкѣ Римлянъ {Я считаю позволѣннымъ привести здѣсь стихи его, писанные по случаю возвращенія ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА въ С. Петербургѣ 1814 года кои тогда особенно были напечатаны. Это былъ плодъ дальнѣйшихъ его занятій въ Латинской словесности, подъ руководствомъ Профессора Грёфе, извѣстнаго обширными своими познаніями въ древнихъ языкахъ.
   Tolle caput, tandem felix, uibs inсlуta Pétri!
   Sol, lucidior, Tetraque, surge neva!
   Qui modo Titanes percussit fulmine dextro,
   haec loca grata tibi nunc petit ille Deus.
   Gloria, luce nitens coelesti, praevolat Ilium,
   cui Fortuna comes semper amica fuit,
   ipsa cui gladium strinxit Themis, igne coruscum;
   et clypeum Pietas ex adamante tulit,
   primaque pandebat stadium Victoria vitae
   nunc demum mexito numinc laeta suo,
   sedibus et certis. Redit, en! redît inclytus Hеros,
   atque areu posito suscitât, ecce! lyram.--
   Ingressi raro quondam mortalia tecta,
   Di collustrabant lumine cuncta suo,
   Sidéra tunc homines Jam jam sibi tangere visî,
   nectar teritabant, Elysiique domos:
   Sic nos adspexit noster Deus ore sereno,
   olia qui populis post fera bella dédit.
   Munc homines, nunc coelicolae, nunc cuncta triumphant!
   Ferte novo, Terrae, debita thura Deo!
   Et nos efferri merito nunc quisque videmur;
   ne quis, io! nobis hic prior esse velit!
   At vos texendas, Musae, curate coronas:
   Hec Marti cedens, noster Apollo redit.

* * *

   Градѣ знаменитый Петра, восхищенный, чело ты подъемли!
   Солнце катися свѣтлѣй; вспрянь въ обновленьи земли!
   Тотъ; чьимъ мстящимъ перуномъ Гигантовъ толпа разгромилась,
   Въ нашъ признательный край благостнымъ Богомъ течетъ,
   Слава ему предлежитъ въ священномъ сіяніи неба;
   Счастье было всегда спутникомъ, другомъ его.
   Мечъ огнезарный сама обнажила Ѳемида Герою;
   Щитъ адамантный ему Правда святая дала;
   Въ первыхъ усильяхъ уже проложила Побѣда дорогу
   Въ храмъ, гдѣ славнаго ждалъ радостный образъ ея, --
   Ждалъ охраненный Пенатъ. Вотъ идетъ, идетъ побѣдитель!
   Не тетива, не лукъ, лиры звучатъ передъ нимъ.
   Изрѣдка Бори въ укромныя хижины смертныхъ нисходятъ;
   Если же кровъ нашъ когда блескомъ своимъ озарятъ,
   Сынъ разрушенья едва ль не коснуться мечтаетъ небесныхъ.
   Свѣтлыхъ жилищъ-- и длань къ чашѣ нектарной простретъ:
   Такъ и насъ въ порывѣ восторга съ веселіемъ зритъ онъ,
   Онъ, кто грозной борьбой намъ тишину возвратилъ.
   Сонмы народовъ и жители звѣздъ и весь міръ торжествуютъ!
   Новому Богу, земля, ты воскури ѳиміамъ!
   О, поспѣшимъ же, друзья, достойнаго славы прославить,
   Да никто не дерзнетъ въ радости насъ упредить!
   Вы же готовьте Камены, вѣнцы!-- Се Фебъ -- Аполлонъ нашъ,
   Лютаго Марса смиривъ, къ намъ направляетъ свои ходъ.
   (Переводъ Вильгельма).}.
   Характеръ его рано принялъ дно направленіе, отъ котораго ни когда не уклонялся. Пусть себѣ представятъ его -- пятнатцати, шестнадцати лѣтъ -- во власти людей, державшихся еще деспотическихъ правилъ Аристотеля: окруженный безотвѣтными товарищами, онъ отваживается свободна открывать свои мысли, требуетъ, или удовлетворительнаго рѣшенія, или права на скромное сомнѣніе. Дѣтскія забавы не доставляли ему истинныхъ радостей. Обыкновенно не большое общество его пріятелей находило одно удовольствіе въ прогулкахъ по прекраснымъ берегамъ Волги. Этотъ вкусъ онъ такъ умѣлъ усилитъ въ кругу своемъ, что никто изъ друзей его не хотѣлъ показываться дитятею. Никогда не могъ онъ послѣ вспомнить безъ особеннаго чувства о тѣхъ товарищахъ, которые раздѣляли съ нимъ дѣтскія его мечтанія.
   Новый періодъ его жизни начинается съ поступленія его въ здѣшній Педагогическій Институтъ. Въ самомъ дѣлѣ и новый образъ жизни, и новыя занятія, и новыя связи должны были подѣйствовать на его душу. Сколько таинствъ открывали для него физическія и политическія науки! Но они наслажденія, извѣстныя одному любопытству дарованія, наслажденія, которыя не рѣдко бываютъ плодомъ трудныхъ изысканій, дорого стоили Георгіевскому. Будучи твердаго сложенія, какъ истинный воспитанникъ природы, онъ не могъ предположить, что излишняя ревность къ наукамъ можетъ повредить его здоровью. Особенно Математика, предметъ столько же трудный, сколько и занимательный, увлекала его въ свои тонкости. Можетъ быть и противъ собственнаго вкуса, желая только быть побѣдителемъ на самомъ труднѣйшемъ пути, онъ сдѣлался къ ней пристрастнымъ до излишества. Но по истеченіи года болѣзнь принудила его прервать всѣ занятія. Все, чѣмъ украшаетъ насъ простая жизнь "и цвѣтущая юность, все для него изчезло въ нѣсколько недѣль.
   Эта неосторожность имѣла вліяніе на весь остатокъ его жизни. Онъ на всегда потерялъ ту крѣпость, которая обѣщала ему счастливую и долговременную жизнь. Сдѣлавшись опытнѣе и недовѣрчивѣе къ своему сложенію, онъ ограничился тѣми предметами, кои болѣе сходствовали съ его вкусомъ. Тогда Филологія, Исторія и Философія заняли его совершенно. Въ скоромъ времени къ познаніямъ древней словесности онъ присоединилъ познанія въ языкахъ Нѣмецкомъ и Французскомъ. Шиллеръ и Ж. Ж. Руссо -- двѣ точки соединенія чувствительныхъ сердецъ, по выраженію одного нашего стихотворца -- сдѣлались любимыми его собесѣдниками. Тогда мечтательный міръ превратился для него въ отечество: тамъ только былъ онъ совершенно счастливымъ. Не имѣя никакихъ знакомствъ со времени приѣзда своего въ Петербургъ, онъ нечувствовалъ въ нихъ надобности. Ему приятно только было видѣть подлъ себя друга, который бы принималъ участіе въ сладостныхъ мечтахъ его: остальная жъ вселенная была ему чуждою"
   Въ теченіе сего времени родилась у него новая страсть -- узнать языкъ той классической Земли, которая произвела первыхъ и, можетъ быть единственныхъ, стихотворцевъ возрожденной Европы. Ему представлялось, что это, приобрѣтеніе разсыплетъ новые, приятнѣйшіе цвѣты на пути его жизни. Рѣшиться и совершить -- для него почти всегда было одно и тоже. Никакія затрудненія не могли удержать его въ новомъ подвигъ. Можно ли не удивляться дѣятельности человѣка, который, безъ, руководства учителя, съ помощію одного прилѣжанія въ нѣсколько мѣсяцевъ довелъ себя до того, что началъ свободно читать и пѣвца Лауры и пѣвца Ерусалима? {Чистый выговоръ Итальянскаго языка долго былъ ему неизвѣстенъ. Но на что не можетъ рѣшишься человѣкъ, когда истинное чувствуетъ къ чему нибудь влеченіе! Бѣдный Студентѣ, богатый однѣми профессорскими тетрадями, въ состояніи ли нанять себѣ учителя? Георгіевскій положилъ себѣ за правило ходить каждый разъ въ Католическую Церковь, когда назначалась Тамъ Итальянская проповѣдь, и съ помощію, сихъ уроковъ онѣ наконецъ удовлетворилъ своему желанію.}
   Между тѣмъ приходило время окончанія курса. Георгіевскій, все еще слабый здоровьемъ, думалъ только о перемѣнѣ климата. Благословенныя страны юга ". онѣ были единственнымъ его желаніемъ. Тамъ, въ объятіяхъ матери -- природы, думалъ онъ найти полное счастіе. Онъ, казалось, цѣлый вѣкъ хотѣлъ остаться младенцемъ* Общество, связи, отношенія -- всѣ сіи слова для него не были понятными. "Если я оставлю столицу,, говорилъ онъ, объ одномъ сожалѣть буду: гдѣ найти столько "произведеній изящныхъ искуствъ? "Но ясное небо, бархатные луга "и все, чѣмъ украшается природа, "не замѣнитъ ли съ избыткомъ "моей потери?" Напрасно попечительное начальство предлагало ему выгодныя здѣсь мѣста. Онъ только ждалъ случая избавиться отъ всѣхъ выгодъ. Наконецъ открывается мѣсто за предѣломъ Европы, на берегу Урала, въ обширной степи, населенной небольшимъ обществомъ людей, которые почти не знаютъ: никакихъ занятій, никакихъ удовольствій, кромѣ войны и рыбной ловли. Георгіевскій радуется сему случаю. Онъ спѣшитъ вырваться изъ Петербурга.
   Кто изъ сего поступка заключитъ, что онъ былъ только опромѣтчивый мечтатель; тотъ ошибется въ его характерѣ. Георгіевскій чувствовалъ, что въ избрана немъ имъ мѣстѣ надобно будетъ ему жить одному, если онъ на всегда захочетъ остаться вѣренъ своимъ правиламъ. Но онъ зналъ, что любимое его общество, къ которому привыкла душа его, въ которомъ сердце его почерпало всѣ наслажденія, вездѣ будетъ съ нимъ. У него уже собраны были, по случаю отъѣзда, нѣкоторыя лучшія произведенія Греческихъ, Латинскихъ, Италіанскихъ, Французскихъ, Нѣмецкихъ и Рускихъ писателей. Кто не проститъ молодому человѣку, слишкомъ дватцать лѣтъ знавшему только это общество, если онъ вообразилъ, что въ такомъ кругу можно провести и весь остатокъ жизни? Можетъ быть, по своей неопытности, онъ не умѣлъ только различать зависимости студента отъ подчиненности должностнаго человѣка. Одну принимаютъ, какъ добровольную дань признательности, и она столь же приятна, сколь нечувствительна, ибо свобода есть удѣлъ ученой республики, а другую часто любятъ превращать въ рабскую покорность.
   Переѣздъ изъ Петербурга въ Уральскъ сколько ни былъ для него труденъ и по обыкновеннымъ безпокойствамъ, соединеннымъ съ дальнею дорогою, и по слабому его здоровью; но имѣлъ для него и много прелестей. Находясь болѣе четырехъ лѣтъ въ разлукѣ съ своими родителями, онъ надѣялся увидѣться съ ними въ семъ путешествіи. Кому не приятно послѣ долговременнаго удаленія опять увидѣть
   
   Страну, гдѣ мы впервые
   Вкусили сладость бытія,
   Поля, холмы родные,
   Роднаго неба милый свѣтъ,
   Знакомые потоки?
   
   Кому неприятно, на мѣстѣ родины {Мѣстечко, гдѣ родился Георгіевскій -- Юріевское Дѣвичье находится на берегу Волги въ Корчевскомъ уѣздѣ.} своей, возобновить въ памяти
   
   Златыя игры первыхъ лѣтъ
   И первыхъ лѣтъ уроки?
   
   "Я въ нѣдрѣ своего семейства; наслаждаюсь тѣмъ драгоцѣннымъ счастіемъ, которое можетъ доставить сама нѣжная любовь добрыхъ родителей. Другъ мой! Питай чаще сладостную мысль, что, ты увидишь своихъ родственниковъ. Чье сердце не билось при радостномъ свиданіи съ родителями послѣ продолжительной разлуки; тотъ не знаетъ еще чудеснаго восторга, къ каковому способна природа наша.
   "Окружающая меня тишина часто приводитъ мнѣ на мысль шумъ, оглушавшій меня въ Петербургѣ я никогда не бывалъ болѣе самъ съ собою, какъ теперь на лонѣ природы. Общее спокойствіе нечувствительно переливается во глубину души."
   Вотъ, что онъ писалъ ко мнѣ по приѣздѣ своемъ въ Юрьевское Дѣвичье! Но этотъ сердечный восторгъ и это душевное спокойствіе, кажется, были послѣдними въ его жизни. Есть люди, которые, по видимому, самою природою такъ образуются, что обыкновенное общество не находитъ ихъ для себя занимательными. Цѣнить ихъ могутъ, только подобные имъ. Они не имѣютъ той гибкой уклончивости, которая, совершенно сокрывая настоящія наши чувства, доставляетъ между тѣмъ всѣ выгоды въ обществѣ. Они такъ дорожатъ своею непорочностію" что и малѣйшее несогласіе между своими мыслями и поступками считаютъ для себя унизительнымъ. Счастливъ, кто при такомъ разположеніи вступитъ въ достойное себя общество; еще счастливѣе, если судьба наградитъ его властію создать для себя кругъ себѣ подобныхъ. Но если это идеальное существо -- я не умѣю иначе назвать его -- ввергнуто будетъ въ область грубости, суевѣрія, тогда самыя совершенства ускорятъ его гибель.
   Для Георгіевскаго въ Уральскѣ оставалась еще приятная надежда поправить здоровье свое тамошнимъ климатомъ. Въ самомъ дѣлѣ, черезъ нѣсколько времени природа начала показывать благотворное свое вліяніе. Но должность его такихъ требовала занятій, которыя соразмѣрны были силамъ только совершенно здороваго человѣка. Такимъ образомъ благодѣтельное дѣйствіе одной уничтожалось гибельнымъ противодѣйствіемъ другихъ. Человѣкъ, обманутый послѣднею надеждой, разлучившійся съ друзьями, окруженный людьми, по всѣмъ отношеніямъ для него чуждыми, добровольный изгнанникъ, пусть каждый вообразитъ, себѣ состояніе Георгіевскаго! Но я приведу здѣсь собственныя его слова, изъ которыхъ лучше можно видѣть его чувства:
   "Я читалъ Гётева Вертера, какъ мнѣ принесли писмо твое. Книга у меня выпала изъ рукъ, и я не могъ найти мѣста прочесть милыхъ строкъ твоихъ, пока не прошло первое движеніе радости. Ты не чувствуешь всего ужаса той пропасти, въ которую ввергла меня неопытность. И какъ чувствовать! Надобно увидѣть самому Уральскъ, чтобы имѣть о немъ надлежащее понятіе. Прибывши на мѣсто добровольной ссылки, я былъ внѣ себя отъ горести, и писма мои суть одно изліяніе обманутаго, огорченнаго сердца. Но обозрѣвши со всѣхъ сторонъ бездну, меня поглотившую, я покаряюсь жестокой необходимости, и, ежели не обманываю-себя, сдѣлался спокойнѣе. Ахъ... уже ли никогда небудетъ счастливъ тотъ, коего сердце сотворено для счастія?"
   Въ семъ-то горестномъ состояніи вздумалъ онъ создать для себя Евгенію!
   
   Волшебница -- мечта! Дары твой безцѣнны
   И старцу въ лѣта охлажденны,
   Съ котомкой нищему, невольнику въ цѣпяхъ.
   Кто сердцемъ нравъ, того ты ввѣкъ непокидаешь:
   За нимъ во всѣ страны летаешь,
   И счастіемъ даришь любимца своего.
   
   Бывши еще здѣсь, онъ часто говаривалъ, какъ бы ему хотѣлось въ жизни, написать только двѣ книги: Романъ и свою философію. Эта мысль нигдѣ его не оставляла. Онъ еще не встрѣтилъ своей Евгеніи ни на берегахъ Невы, ни на берегахъ Урала: но она часто являлась его воображенію, можетъ быть, не въ ясномъ видѣ, окруженная тонкимъ облакомъ, и душа его стремилась къ таинственному Существу. Я люблю воображать ту счастливую минуту, когда онъ, сидя, на какомъ нибудь утесѣ, внимая шумному Уралу, за которымъ простиралась предъ нимъ Киргизкайсацкая степь, вдругъ узрѣлъ воображеніемъ своимъ образъ Евгеній -- открытый и ясный -- и голубые глаза его, прежде осѣненные глубокою горестію, оживились, огонь разлился по блѣднымъ щекамъ, и онъ съ восторгомъ устремился въ скромное свое жилище, чтобы изобразить свое видѣніе. Онъ самъ упоминалъ мнѣ о подобныхъ удовольствіяхъ. "Но въ состояніи друга твоего, прибавлялъ послѣ, сіи счастливыя минуты блеснутъ и изчезаютъ, подобно быстрому свѣту, мелькающему во мракѣ ночи на тверди небесной. Знаешь ли? Ежелибъ идеалъ мои, осуществившись, сказалъ мнѣ: и люблю, тебя: о, престолъ міра былъ бы ничто къ глазамъ моихъ! Но съ кѣмъ могъ онъ дѣлишь и минутные сіи восторги? Они должны были только истощать одинокую душу."
   Я первый имѣлъ удовольствіе увидѣть Евгенію послѣ творца ея. "Посылаю къ тебѣ Евгенію, говорилъ онъ; я переписывалъ ее только для того, чтобы прочесть самому, и посмотрѣть, какое можеть сдѣлать на меня впечатлѣніе цѣлой Романъ. Между тѣмъ, повѣришь ли? я совсѣмъ не читалъ его. Прочитай ты, сдѣлай на него свои замѣчанія и пришли ихъ ко мнѣ. И тогда, или выправлю, передѣлаю его; или, разведши огонь, принесу его въ жертву вкусу. Такова должна быть участь первыхъ опытовъ пера, въ особенности юнаго!" Кому неприятно участвовать въ занять ихъ друга? Но мы раздѣлены были такимъ пространствомъ, которое требовало двухъ мѣсяцевъ, времени, чтобы одинъ разъ сообщить взаимно свои мысли. Я просилъ его опять переѣхать въ Петербургъ, тѣмъ болѣе, что многія почтеннѣйшія особы съ удовольствіемъ предлагали ему выгодныя мѣста, увѣрившись горестнымъ опытомъ, что вліяніе климата на здоровье менѣе цѣлебно вліянія спокойной жизни въ обществѣ: друзей, онъ, казалось, соглашался на мое предложеніе. Я уже ожидалъ отъ него рѣшительнаго; согласія въ разсужденіи перемѣны мѣста, какъ вдругъ получилъ ужаснѣйшее извѣстіе. "Другъ мой, писалъ онъ, поздравь меня -- я увѣренъ, что ты принимаешь во мнѣ участіе -- поздравь меня полною, во всемъ величіи открывшеюся, чахоткою. Но не жалѣй обо мнѣ; я, сколько можно, спокоенъ. Еще осенью почувствовалъ я всѣ припадки своей болѣзни, и сочиненіе свое для того послалъ къ тебѣ не читавши самъ, что я не могъ уже разсмотрѣть его, какъ должно. И проученъ не подумай, что Евгенія, причиною моей чахотки; о, нѣтъ! Она служила для меня иногда забавою, иногда утѣшеніемъ, и всякой разъ была приятнымъ и легкимъ препровожденіемъ времени въ моемъ уединеніи. Если бы ничто постороннее меня не разстроивало; она бы могла вылѣчить меня отъ болѣзни."
   Пораженный отчаяннымъ хладнокровіемъ, съ какимъ онъ извѣщалъ меня о своемъ положеніи, я хотѣлъ утѣшить себя тою мыслію, что онъ обманывается въ своей болѣзни; я началъ увѣрять его, что у него разстроено воображеніе, что ему надобно только выѣхать изъ Уральска -- и онъ почувствуетъ себя лучше. Желая удалить его мысли отъ мрачныхъ предметовъ, я писалъ къ нему, съ какою отцовскою заботливостію призываетъ его къ себѣ прежній и общій нашъ руководитель на пути жизни, который умѣлъ заставить насъ добыть въ себѣ начальника, чтобы тѣмъ съ большею довѣренностію можно было "приходить къ нему, какъ другу {Его Превосходительство Е. А. Энгельгардтъ, бывшій прежде Директоромъ С. Петербургскаго Педагогическаго Института. Онъ не только предложилъ мѣсто Георгіевскому при Царскосельскомъ Лицеѣ, но и доставлялъ ему всѣ способы для переѣзда.}. Въ этомъ мѣстѣ, говорилъ я ему, занятія будутъ по твоему вкусу, образъ жизни по твоимъ планамъ, связи по твоему сердцу. Любовь истинно-уважаемыхъ нами людей производитъ всегда чрезвычайное дѣйствіе. Георгіевскій, почитавшій себя близкимъ въ смерти, съ такою признательностію принялъ новое сіе предложеніе, что началъ приготовляться, къ отъѣзду Я нетерпѣливо ожидалъ соединенія съ изнуреннымъ страдальцемъ. Въ послѣдній мѣсяцъ прошедшаго года я надѣялся уже обнять своего друга;
   
   А бѣдный юноша... погасъ!
   И дружба слезѣ не уронила
   На прахъ любимца своего.

-----

   Нѣтъ уже автора Евгеніи: но Евгенія въ рукахъ публики. Ее будутъ цѣнить, можетъ быть справедливо, а можетъ быть. Ктожъ станетъ защищать Евгенію? Дружбѣ приятно смотрѣть на однѣ совершенства: въ дѣлѣ критики она пристрастна. Авторъ, прежде своей смерти, далъ мнѣ отчетъ въ своемъ произведеніи; я осмѣлился помѣстить его здѣсь:
   "Ты полагаешь, что восторги мои слишкомъ пламенны, и что невозможно почти влюбиться съ одного взгляда. О мой другъ, можно ли быть равнодушнымъ тому, кто созерцаетъ безконечную красоту, на которой должно остановиться самое воображеніе? Увидѣть ее, и остаться равнодушнымъ -- не значитъ ли быть совсѣмъ безъ сердца? Евгенія превышаетъ все, что я видалъ гдѣ-нибудь, даже то, о чемъ я мечталъ когда нибудь. И не сказалъ ли я прежде всего, что воображеніе мое иногда рисовало божество моего сердца? Я увидѣлъ Евгенію, и оно повергло передъ ней кисть свою! Не довольно ли для чувствительнаго сердца, чтобы повѣрить внѣзапному пламени? Нѣтъ у меня ни завязокъ, ни развязокъ -- вотъ еще что тебя сокрушаетъ! Не слишкомъ трудно запутать и послѣ развязать произшествія. Я думаю, что ничего не стоило строить вѣчные лабиринты чувствительному А. Лафонтену. Жаль только, что всѣ увѣрены, будто Романъ не можетъ быть безъ завязокъ и развязокъ. И по чемужъ? Потому что ученые такъ пишутъ въ своихъ книгахъ. Но не ошибаются ли сіи законодатели? О мой другъ, запутанность произшествій сама собою насъ увлекаетъ. Гдѣжъ тутъ красота, истинное достоинство сочиненія? И во всякому ли романѣ могутъ имѣть мѣсто завязки? Завязку въ сочиненіи составляютъ несчастія, или какія нибудь препятствія, кои должно преодолѣть, чтобы достигнуть своей цѣли. Между тѣмъ я описываю прелести счастливой любви, блаженство супружества, нѣжныя попеченія родительскія. Вѣчныя радости, безпрерывное наслажденіе --какія могутъ быть тутъ завязки? Всѣ, другъ мой, описываютъ однѣ горести любви, всѣ хотятъ заставить читателя своего проливать слезы: я старался проложить для себя собственное поприще. Успѣлъ ли я въ своемъ намѣреній? Не знаю. Но только знаю то, что несравненно легче, изображать несчастія, нежели прелести чистѣйшаго блаженства. Человѣкъ наслаждается въ молчаніи, между тѣмъ горесть любитъ говорить и говорить много. Наконецъ ты говоришь, что страсть у меня безпрестанно увеличивается. Другъ мой, Евгенія еще въ самыхъ цвѣтущихъ лѣтахъ; Эрастъ слишкомъ живо чувствуетъ ея достоинства, и можетъ ли онъ такъ скоро перемѣниться? Если бы исполнилось имъ лѣтъ сорокъ: можетъ статься, страсть ихъ охладѣла бы; потому что перемѣнилась бы ихъ природа. Живостъ чувствованіи изчезла бы. Тогда осталось бы для нихъ приятное дружество и сладостное воспоминаніе о протекшемъ блаженствѣ. Ты могъ замѣтить также, что Евгенія всѣми мѣрами старалась питать въ Эрастѣ ту страсть, которая составляла все ея блаженство. Въ лицѣ сына своего она видѣла черты своего друга, и обязанности матери не могли, уменьшишь ея пламени. Одно время, одно время, другъ мой, погашаетъ пламенникъ любви, замѣняя оный розами дружбы. И самая дружба сія не есть та дружба, которая соединяетъ одного мущину съ другимъ; нѣтъ, она несравненно нѣжнѣе."

П. П.

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru