Погодин Михаил Петрович
Письмо к Государю Цесаревичу, Великому Князю Александру Николаевичу

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
   М.: Институт русской цивилизации, 2011.
   

Письмо к Государю Цесаревичу,
Великому Князю Александру Николаевичу
(ныне царствующему Государю Императору)
в 1838 году

   Государь!
   Вашему Императорскому Высочеству угодно было по прочтении моей записки о Москве, чтоб я представил Вам свое мнение о важнейших эпохах в русской истории.
   Слишком лестно для меня это желание, но я чувствую невольную робость, приступая к его исполнению. Говорить о прошедшем тому, у кого в сердце хранится будущее!..
   О, если б я, озаренный каким-нибудь внезапным светом, мог прозреть теперь всю таинственную связь событий, решавших судьбу Отечества, выразуметь ясно их причины, ближние и дальние, оценить верно все последствия! О, если б я мог раскрыть теперь пред Вашими глазами весь путь, пройденный Россией, представить все степени ее восхождения и устремить взор Ваш прямо на цель, ей предназначенную!..
   Волновать Ваше сердце, воспламенять в нем любовь к Отечеству мне не нужно: мы знаем, Кто возжигает священный огонь; мы знаем, как он уже пылает.
   Россия! что это за чудное явление на позорище мира! Россия -- пространство в 10 тысяч верст длиною по прямой линии от средней почти реки европейской чрез всю Азию и Восточный океан до дальних стран американских! Пространство в 5 тысяч верст шириной от Персии, одного из южных государств азиатских, до края обитаемой земли -- до Северного полюса. Какое государство равняется с нею? с ее половиною? Сколько государств равняется ее двадцатым, пятидесятым долям.
   Россия -- население из 60 миллионов человек, коих счесть было возможно, кроме тех, коим еще счету нет, население, которое ежегодно увеличивается миллионом и вскоре дойдет до ста. Где такая многочисленность? О Китае говорить нечего, ибо его жители без сообщения составляют мертвый капитал истории и, следовательно, не идут к нашим соображениям.
   А если мы прибавим к этому количеству еще 30 миллионов своих братьев, родных и двоюродных, славян, рассыпанных по всей Европе, от Константинополя до Венеции и от Морей до Балтийского и Немецкого морей, славян, в которых течет одна кровь с нашею, которые говорят одним языком и, следовательно, по закону природы нам сочувствуют, которые, несмотря на географическое и политическое разлучение, составляют одно нравственное целое с нами по происхождению и языку ! Вычтем это количество из соседней Австрии и Турции, а потом -- из всей Европы и приложим к нашему. Что останется у них и сколько выйдет нас? Мысль останавливается, дух захватывает! Девятая часть все обитаемой земли и чуть ли не девятая часть всего народонаселения. Пол-экватора, четверть меридиана!
   Но пространство, многолюдство не составляют еще единственного условия могущества. Правда...
   Россия -- государство, которое заключает в себе все почвы, все климаты: от самого жаркого до самого холодного, от знойных окрестностей Эривани до ледовитой Лапландии; которое обилует всеми произведениями, нужными для продовольствия, удобства, наслаждения жизнью, сообразно с нынешнею степенью ее развития, -- целый мир какой-то самодовольный, независимый, абсолютный. Многие из сих произведений таковы, что порознь составляют источники благосостояния в продолжение веков для целых больших государств, а она имеет их в совокупности. Золота и серебра, кои почти перевелись в Европе, мы имеем горы и в запас еще целые хребты непочатые. Железа и меди -- пусть назначат какое угодно количество, и на следующий год оно будет доставлено исправно на Нижегородскую ярмарку. Хлеба -- мы накормим всю Европу в голодный год. Леса -- мы ее обстроим, если бы она, оборони Боже, выгорела. Льна, пеньки, кожи -- мы ее оденем и обуем. Сахар только что начинает, почти со вчерашнего дня, обрабатываться, и скоро, говорят, мы не станем его выписывать. Для вина длинные берега Черного и Каспийского морей, Крым, Кавказ, Бессарабия ожидают делателей, и владельцы, бургундские, шампанские, стараются закупать себе участки в этих краях. Шерсть мы отпускаем даже теперь, и Новороссийский край, древнее раздолье кочевых племен, представляет столько тучных пастбищ, что стада несметные могут там разводиться, и мы не позавидуем никаким мериносам Испании и Англии. Для шелководства мы имеем целые страны. Говорить ли о рогатом скоте, рыбе, соли, пушных зверях? В чем есть нужда нам и чего мы не можем получить дома? Чем не можем снабжать других? И все это мы видим, так сказать, наруже, на поверхности, близко, под глазами, под руками, а если еще спустить глубже, осмотреть далее! Не проходят ли беспрестанно слухи, что там открылись слои каменного угля на несколько сот верст длиною, там оказался мрамор, там приискались алмазы и другие драгоценные камни!
   Эти произведения естественные, сырые, но где больше удобств для заведения фабрик при такой дешевизне работы, при таких умеренных нуждах и требованиях работников? Давно ли на фабрики обращено внимание и на какую высоту они уже поднялись! Что мы увидели на последних выставках народной промышленности? Что говорить об успехах филатур, суконных, бумажных фабрик, москотильных заводов?
   А торговля может ли где-либо процветать более при таком обширном внутреннем кругообращении, смежности с морями, потребности чужих краев и близости к богатым странам азиатским: Персии, Индии, Китаю? Страшно ли России соперничество Англии со всеми ее пароходами хоть по Евфрату и Нилу и железными дорогами чрез Суецы и Панамы?
   Конечно -- многого нет в действительности из того, что я сказал здесь, но я говорю о возможности, еще более -- о легкости и удобстве. И в самом деле, что из сказанного не может начаться завтра, если оно будет нужно и если на то последует Высшая воля?
   Да. Физические силы достигли в возможности до высочайшей степени, на какой они не стояли и не стоят нигде в Европе, и перед ними простирается еще необозримое поприще для развития. Одни сии исполинские силы знаменуют уже много, когда мы вспомним, что производили они в мире древнем и новом.
   Но они не значат еще ничего в сравнении с нравственными силами, с благоприятными обстоятельствами, в коих Россия находится в отношении к остальному миру.
   Из нравственных сил укажем, прежде всего, на свойства русского народа: его толк и его удаль, которым нет имени во всех языках европейских, его понятливость, живость, терпение, покорность, деятельность в нужных случаях, какое-то счастливое сочетание свойств человека северного и южного. Образование и просвещение принадлежат почти кастам в Европе, хотя открытым для всех, но все <же> -- кастам, и низшие сословия, с немногими исключениями, отделяются каким-то тупоумием, заметным путешественнику с первого взгляда. А на что не способен русский человек? Представлю несколько примеров, обращу внимание на случаи, кои повторяются ежедневно пред нашими глазами. Взглянем на сиволапого мужика, которого вводят в рекрутское присутствие, -- он только что взят от сохи, он смотрит на все исподлобья, не может ступить шагу не задевши, это увалень, настоящий медведь, национальный зверь наш. И ему уже за 30, иногда под 40 лет. Время ли, кажется, переряживаться! Но ему забреют лоб, и через год его уже узнать нельзя: он марширует в первом гвардейском взводе и выкидывает ружьем не хуже иного тамбурмажора, проворен, легок, ловок и даже изящен на своем месте. Этого мало -- ему дадут иногда в руки валторну, фагот или флейту, и он, полковой музыкант, начнет вскоре играть на них так, что его заслушается, проезжая, Каталани или Зонтаг. Поставят этого солдата под ядра, он станет и не шелохнется, пошлют на смерть -- пойдет и не задумается; вытерпит все, что угодно: в знойную пору наденет овчинный тулуп, а в трескучий мороз пойдет босиком, сухарем пробавится неделю, а форсированными своими маршами не уступит доброй лошади, -- и Карл XII, Фридрих Великий, Наполеон, судьи непристрастные, отдают ему преимущество пред всеми солдатами в мире, уступают пальму победы. Русский крестьянин делает себе все сам, своими руками; топор и долото заменяют ему все машины; а ныне многие фабричные произведения изготовляются в деревенских избах. Посмотрите, какие узоры выводят от руки сборные ребятишки в школе рисования и мещанском отделении Архитектурного училища! Как отвечают о физике и химии крестьяне, ученики удельных и земледельческих школ! Какие успехи оказывает всякий сброд в Московском художественном классе! А сколько бывает изобретений удивительных, кои остаются без следствий за недостатком путей сообщений и гласности: один простолюдин заменяет силу гидравлического пресса каким-то простым деревянным снарядом, другой сообщает льну мягкость шелка, третий чертит планы в состязании с великими архитекторами. Глубокое познание книг Священного Писания, философские размышления по отношениям богословия к философии принадлежат к нередким явлениям в простом народе. Молодое поколение русских ученых, отправленных заниматься в чужие края при начале нынешнего царствования, заслужило одобрение первоклассных европейских профессоров, которые, удивляясь их быстрым блестящим успехам, предлагают им почетное место в рядах своих. Все это доказательства народных способностей!
   Вот сколько сил нравственных в дополнение к физическим.
   Впрочем, случается иногда, что собрание сил не может быть приведено в действие и потому теряет много из своего значения, подобно капиталу, который тогда только производит, когда употребляется, а в противном случае -- мертв. Совсем не то в России. Все ее силы, физические и нравственные, составляют одну огромную махину, расположенную самым простым, удобным образом, управляемую рукою одного человека, рукою Русского Царя, который во всякое мгновение единым движением может давать ей ход, сообщать какое угодно ему направление и производить какую угодно быстроту. Заметим, наконец, что эта махина приводится в движение не по одному механическому устройству. Нет, она вся одушевлена, одушевлена единым чувством, и это чувство, заветное наследство предков, есть покорность, беспредельная доверенность и преданность Царю, который для нее есть бог земной.
   Спрашиваю, может ли кто состязаться с нами и кого не принудим мы к послушанию? В наших ли руках политическая судьба Европы и, следовательно, судьба мира, если только мы захотим решить ее?
   В истине слов моих можно удостовериться еще более, представивши себе состояние прочих европейских государств. О других частях света говорить нечего, потому что они подчинены Европе, так или иначе, посредственно или непосредственно, и могут играть роль только второстепенную.
   В противоположность русской силе, целости, единодушию там распря, дробность, слабость, коими еще более, как тенью свет, возвышаются наши средства.
   Перечтем все европейские государства.
   Испания и Португалия десять лет сряду пред нашими глазами раздираются междоусобиями, и не видать конца борьбе партий, кои имеют силы, кажется, равные, а желания противоположные, следовательно, никак не могут сойтиться, а разве разойдутся, разделятся политически и тем начнут, может быть, новый период истории. Эти государства понижаются 300 лет -- есть ли вероятности в таком положении дел, чтоб они восстали вопреки непреложному закону истории, который всякому государству указывает его зенит и надир, предмет возвышения и понижения.
   Австрийская империя не может сделать ни одного шагу вперед и только удивительным усилиям своей политики обязана тем, что держится на своем месте, в своих противоестественных пределах. Всякую минуту она должна трепетать за свое существование, не только что думать о каком-нибудь положительном действии. Из каких разнородных частей она составлена -- славяне, немцы, венгерцы, итальянцы, в равной почти мере, под преимуществом славян, и все они взаимно ненавидят друг друга и с нетерпением ожидают минуты разлучения.
   Германия... -- политическая роль ее, кажется, кончена в разрушении Римской Империи и основании новых западных государств.
   Турция давно уже не имеет никакого значения, и в наше время два раза спасала ее от угрожавшей гибели Россия, которой двое суток только нужно во всякое время, по замечанию маршала Мармона, чтобы флот ее явился под стенами Константинополя, -- впрочем, по давно знакомому пути. Большая часть ее обитателей в Болгарии, Сербии, Македонии, самой Румынии, не говоря уже о Молдавии и Валахии, суть чистые славяне, не только единоплеменники, но и единоверцы, которые во всякую войну передаются на нашу сторону и ничего не желают столько, вместе с греками, как называться подданными Белого Царя.
   Пруссия -- государство благоустроенное, снискавшее себе самобытность, но оно состоит из двух половин, и Рейнская половина есть почти отдельное государство.
   В восточной же половине -- четверть чистых славян в Познани и отчасти в Силезии и большая половина славян онемеченных в Померании, Восточной и Западной Пруссии, Силезии и самой Бранденбургии. Что же остается? Положим, даже 5 миллионов количество незначительное, способное только для войны оборонительной, даже под управлением Фридриха Великого. Точно то же должно сказать о Швеции, Дании и Голландии.
   Остаются два государства в Европе самобытные, государства, которые могут быть почтены сим титлом: Франция и Англия. Я не знаю, будет ли исторической дерзостью, парадоксом сказать, что сии государства сильнее своим прошедшим, чем настоящим, сильнее на словах, чем на деле, что личное право, учреждение, имеющее, бесспорно, много хороших сторон с историческим началом и корнем на Западе, возросло у них на счет общественного могущества и механизм государственный осложнен, затруднен до крайности, так что всякое решение, переходя множество степеней, и лиц, и корпораций, лишается естественно своей силы и свежести и теряет благоприятное время.
   Взглянем на покорение Алжира Францией. Сколько бесконечных толков и споров в продолжение десяти лет! С каким напряжением взята была Константина после многих неудачных опытов! Как слабы все меры и как не определен образ действия. И эти прения с Швейцарией и Мексикой! Сколько нот и ответов? Какие хлопоты! Неужели они могут служить признаками могущества? Читая состязания в Палате депутатов, видишь, что все отличные умы, все государственные мужи, как будто подкупленные, только что мешают друг другу. Вот какое устройство получила государственная машина, -- впрочем, по естественному ходу дел.
   Возмущение Канады представляет подобное явление в Англии, и путешествие лорда Дургама, его речи и меры и разборы их наскучили самым ревностным читателям газет. Крайность в богатстве и нищете, зависимость от торговли, ненависть Ирландии -- непреодолимые преграды на ее пути.
   Одним словом, я не знаю, какие великие предприятия могут возникнуть даже в этих двух первых государствах Европы и не должны ли они признаться, что Наполеон и Ватерлоо были высшими точками их могущества, nec plus ultra!
   Сравним теперь силы Европы с силами России, о коих говорено было прежде, и спросим, что есть невозможного для Русского Государя.
   Одно слово -- целая империя не существует; одно слово -- стерта с лица земли другая; слово -- и вместо них возникает третья от Восточного океана до моря Адриатического. Сто лишних тысяч войска -- и Кавказ очищен, и дикие сыны его тянут лямку в русских конных полках вместе с калмыками и башкирцами, а новое поколение воспитывается в кадетских корпусах, в других нравах, с другим образом мыслей. Сто тысяч войска, и проложены военные дороги до пограничных городов Индии, Бухары, Персии.
   Даже прошедшее может он, кажется, изворотить по своему произволу: мы не участвовали в крестовых походах -- но не может ли он освободить Иерусалим одною нотою к дивану, одною статьею в договоре. Мы не открывали Америки (хоть открыли треть Азии), но наше золото, коего добыток с каждым годом увеличивается, не дополняет ли открытия Колумбово и не обещает ли противоядия яду?
   Пусть выдумают Русскому Государю какую угодно задачу, хотя подобную тем, кои предлагаются в волшебных сказках! Мне кажется -- нельзя изобрести никакой, которая была бы для Пего с русским народом трудна или, скажу хоть менее, невозможна, если бы только на решение ее состоялась Его Высшая воля.
   Известно, что нынешний Государь наш, августейший ваш родитель, не думает ни о каких завоеваниях, ни о каких приобретениях, но я не могу, не смею не сделать замечания исторического, что Русский Государь теперь без планов, без желаний, без приуготовлений, без замыслов, спокойный, в своем Царскосельском кабинете ближе Карла V и Наполеона к их мечте об универсальной монархии, мечте, которую они на верху своей славы возымели после тридцатилетних трудов, подвигов и успехов.
   И сама Европа это предчувствует, хотя и стыдится в том сознаться себе: это неусыпное внимание, с коим следится всякий шаг наш, это беспрерывное опасение при малейшем движении, этот глухой шепот ревности, зависти и злобы, который слышится во всех иностранных газетах и журналах, -- не служат ли самым убедительным доказательством русского могущества! Да, будущая судьба мира зависит от России, говоря, разумеется, по-человечески, предполагая изволение Божие! Какая блистательная слава!
   Но, Государь, есть еще одна слава -- слава чистая, прекрасная, высокая, святая, слава добра, слава любви, знания, права, счастья. Что в силе? Россия не удивит уже действиями силы, как миллионщик не удивляет тысячами. Она стоит безмолвная, спокойная, и ее уже трепещут, строят ей ковы, суетятся около нее. Она может все -- чего же более?
   Другая слава лестнее, вожделеннее, и ею мы можем озариться также.
   Кто взглянет беспристрастно на европейские государства, тот, при всем уважении к их знаменитым учреждениям, при всей благодарности к их заслугам для человечества, при всем благоговении к их истории, согласится, что они отжили свой век или, по крайней мере, истратили свои лучшие силы, то есть что они не произведут уже ничего выше представленного ими в чем бы то ни было: в религии, в законе, в науке, в искусстве. А разве все сделано ими? Не утверждает ли напротив наука, что развитие каждого государства по всем отраслям человеческой жизни было частно, односторонне, не полно, что в Германии преобладала и преобладает везде идея, в религиозных явлениях точно так, как и в политических и во всех прочих; в Италии -- чувство; во Франции -- общественность; в Англии -- личность. Где же полное развитие?
   Далее, если сравнить целый мир древний и новый между собою, то мы увидим, что каждый из них имеет свои блистательные качества, но в прочих уступает другому. Однако ж должно быть их сочетание!
   Взглянем еще с другой, высшей нравственной стороны. Кто осмелится сказать, что цель человеческая была достигнута или, по крайней мере, имелась в виду каким-нибудь из государств европейских? В одном мы видим более сведений, а в другом -- более произведений, удобств, в третьем -- удовольствий, но где добро святое?
   Разврат во Франции, леность в Италии, жестокость в Испании, эгоизм в Англии -- явления общие, принадлежащие к отличительным признакам, неужели совместны с понятиями о счастье гражданском, не только человеческом, об идеале общества, о граде Божьем? Златой телец -- деньги, которому поклоняется вся Европа без исключения, неужели есть высший градус нового европейского просвещения, Христианского просвещения?
   Повторяю, где же добро святое?
   Коляр, знаменитый поэт славянский нашего времени, в одном своем лирическом рассуждении предрекает славянам славную долю, особенно в отношении к изящным искусствам. Не может быть, говорит он, чтобы такой великий народ, в таком количестве, на таком пространстве, с такими способностями и свойствами, с таким языком, не должен был сделать ничего в пользу общую. Провидение себе не противоречит. Все великое у Него для великих целей.
   Мне кажется, можно распространить его предречение и сказать, что вообще будущее принадлежит славянам.
   Есть в истории череда для народов, кои один за другим выходят стоять как будто на часы и служить свою службу человечеству; до сих пор одних славян свет не видал еще на этой славной чреде; следовательно, они должны выступить теперь на поприще, начать высшую работу для человечества и проявить благороднейшие его силы.
   Но какое же племя между славянами занимает теперь первое место? Какое племя по своему составу, языку, совокупности свойств может назваться представителем всего славянского мира? Какое более имеет залогов в своем настоящем положении и прошедшей истории для будущего величия? Какое ближе всех к этой высокой цели? Какое имеет более видимой возможности достигнуть ее? Какое...
   Сердце трепещет от радости... о, Россия, о, мое Отечество! Не тебе ли?.. О, если бы тебе! Тебе, тебе суждено довершить, увенчать развитие человечества, представить все фазы его жизни, блиставшие доселе порознь, в славной совокупности, сочетать образование древнее с новым, согласовать ум с сердцем, водворить всюду мир и правду, доказать на деле, что цель человеческая не в одной науке, не в одной свободе, не в одной силе или искусстве, образовании, промышленности, богатстве; что есть нечто выше и учености, и промышленности, и образования, и свободы, и богатства -- просвещение, просвещение в духе Христианской религии, просвещение словом Господним; -- что оно, и только оно, скажем вслед за двумя нашими великими проповедниками, может даровать людям счастье, счастье земное и небесное.
   Когда я видел Вас при выходе из Успенского собора с любовью и кротостью во взорах, с смирением и благородством во всех движениях, когда я слышал вокруг себя всемогущий восторг русского народа, я мечтал о золотом веке, об едином стаде и едином пастыре, и сладкие слезы текли из глаз моих...
   Но я говорю о будущем. Простите меня, Государь! От избытка сердца глаголют уста, сказал вдохновенный пророк.
   Начав писать к Вам, я не мог удержаться, чтобы прежде всего не высказать того, что я чувствовал в ту священную минуту.
   Пусть это письмо мое будет вступлением к рассуждениям о русской истории! Пусть оно служит, по крайней мере, доказательством, что история России, государства, которое занимает теперь в политическом смысле первое место и по всем соображениям науки должно занимать такое же и в человеческом смысле, есть самый важный, самый великий предмет изучения и размышления в наше время, потому что великому настоящему, величайшему будущему непременно должно быть основание в прошедшем -- в истории.
   Имею счастье именоваться и пр.
   
   (Это письмо не дошло в свое время до Великого Князя. Написанное с лишком 35 лет назад, оно требует ныне многих комментариев, пояснений и даже оправданий, которые и будут представлены в своем месте).
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: "Русский". 1867. No 17, 18.
   Опубл.: Погодин М. П. Историко-политические письма и записи в продолжение Крымской войны 1853--1856. М., 1874.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru