Полонский Яков Петрович
Кузнечик-музыкант

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Шутка в виде поэмы


                              Я. П. Полонский

                             Кузнечик-музыкант

                             Шутка в виде поэмы

----------------------------------------------------------------------------
     Я. П. Полонский. Стихотворения. Поэмы.
     М., "Правда", 1986
----------------------------------------------------------------------------

                                  ПЕСНЬ 1

                  Не сверчка-нахала, что скрипит у печек,
                  Я пою: герой мой - полевой кузнечик!
                  Росту небольшого, но продолговатый;
                  На спине носил он фрак зеленоватый;
                  Тонконогий, тощий и широколобый...
                  Был он сущий гений - дар имел особый:
                  Музыкантом слыл он между насекомых
                  И концерты слушать приглашал знакомых.
                  Под роскошной жатвой жил он в ноле чистом,
                  Оглашая воздух бесконечным свистом
                  Своего оркестра. Ветреное племя
                  Скакунов забыло, что в полях в то время
                  Музыки и вкуса был он представитель.
                  Все, что нынче летом деревенский житель
                  Слышит за окошком, лежа на кровати
                  Или на балкон свой выходя в халате, -
                  Этот свист трескучий, этот звон безбрежный,
                  Разлитой повсюду, и сухой, и нежный, -
                  Если только в этом сумрачном концерте
                  Есть живая нега и восторг, поверьте, -
                  Это все былые, вечные созданья
                  Моего героя, или - подражанья.

                  Бедненький кузнечик! позабыт твой гений!
                  Но ты век свой прожил не без приключений.
                  Помню, ты недаром (Слыл идеалистом:
                  Сядешь ты бывало в свете серебристом
                  Месяца, под полог ночи на соломке,
                  Ветром сокрушенной. (Даром, что не ломки
                  Гибкие колосья, все же в ниве шаткой
                  Много их подломит этот ветер гадкий.)
                  Сядешь ты бывало и во славу ночи
                  На своей скрипице пилишь что есть мочи.
                  И тебя дразнили пискуны пустые,
                  Комары-злодеи, трубачи степные,
                  И в тебя влюблялись божий коровки,
                  И мутила зависть многие головки,
                  С тем же, музыкальным то есть, нагоравленьем,
                  С тою же охотой, да не с тем уменьем.
                  И грозилась мошка с помощью науки
                  Умертвить тобою созданные звуки,
                  И тяжеловесный жук неоднократно
                  Уверял, что уши смачивать приятно
                  На твоих концертах, а не то-де уши,
                  Как трава, завянут от ужасной суши.
                  В частной жизни также к добреньким коровкам,
                  К мушкам и козявкам часто в пренеловком
                  Был ты положеньи: слушал их признанья,
                  Робко избегая тайного свиданья.
                  Но ничто, однако ж, не поколебало
                  Твоего покоя; никакое жало
                  Твоему таланту не казалось вредным:
                  В музыкальном мире был ты всепобедным.
                  Ты вполне блажен был! - но пришла невзгода...

                  Слушайте! Однажды, в половине года,
                  В самый жар, быть может, в самые Петровки,
                  В дни, когда на рынках потные торговки
                  Продают малину, вишенья, клубнику
                  И, маша платками часто не без крику,
                  С мухами заводят из-за ягод ссоры;
                  В дни, когда из праха созидают горы
                  Муравьи и роют скрытые туннели
                  Под корнями дуба иль смолистой ели;
                  Бабочка, танцуя, празднует свободу;
                  А пчела, с клубочком золотого меду,
                  Покидая липу, вся в пыли цветочной,
                  Так и льнет к жасмину белизны молочной;
                  Шмель, бичуя воздух, знойный и душистый,
                  И кружась над морем нивы золотистой,
                  Пропадает в блеске солнца, как пылинка;
                  В дни, когда для мошки каждая былинка
                  Получает соки, сладость и значенье,
                  И она вкушает те же наслажденья, -
                  Стало быть, в Петровки, около полудня,
                  Мой герой, кузнечик, понаевшись студня,
                  То есть за обедом начинив желудок,
                  Вышел насладиться видом незабудок
                  И, вдыхая запах алого горошка,
                  Лег, прищуря глазки, - и мечтал немножко.
                  Много пролетало мимо насекомых,
                  Ос, шмелей сердитых - трубачей знакомых,
                  С разными вестями. Ни к кому с вопросом
                  Он не обратился. Все, что перед носом
                  У него вертелось, ползало, жужжало,
                  Было чуждо сердцу - и не занимало...
                  Моему герою, верно бы, вздремнулось,
                  Как и вам, читатель, если б не взгрустнулось.

                  Вдруг над ним порхнуло чудное виденье,
                  Бабочка - такая, что - мое почтенье!
                  Белизны жемчужной крылышки с каемкой,
                  Глазки - изумруды, носик нежный, тонкий,
                  Бархатец на шейке, бантик на затылке.
                  Увидал кузнечик - затряслись в нем жилки.
                  Бабочка все ниже и так близко вьется,
                  Что невольно сердце у артиста бьется.
                  Бабочка - не знаю, видела ль бедняжку
                  Или не видала, - только кушать кашку
                  Села - и, конечно, ничего не съела.
                  "Ах! - она сказала, - если б я умела
                  Так же петь отлично, как один известный
                  Всем артист-кузнечик! - Если бы небесный
                  Голос я имела, - как бы я запела!
                  О, как я бездарна! о, как я..." -
                                              "Напрасно..." -
                  Перебил кузнечик. (Он влюбился страстно
                  В милую болтунью.)
                                     Бабочка украдкой
                  На него взглянула:
                                     "Ах, какой он гадкий!" -
                  Думает... Однако ж улыбнулась мило,
                  Подняла свой носик и проговорила:
                  "Отчего ж напрасно?!" -
                                           "Отчего!?" -
                                                       Смешался
                  Мой артист, однако рекомендовался.
                  "Очень, очень рада! - молвила кокетка
                  (Бабочки бывают без кокетства редко). -
                  Очень, очень, рада! Звуки вашей скрипки
                  Часто долетают даже к нам под Липки".
                  Покраснел кузнечик, начал завираться,
                  Умоляя гостью чаще с ним видаться.
                  Бабочка вспорхнула и, не давши слова
                  Прилететь вторично, прилетела снова
                  И заговорила:
                                "Даже в свете знают,
                  Что большой вы гений, - все вас изучают...
                  Только я к вам с просьбой: сделайте такую
                  Божескую милость - напишите злую,
                  Злую эпиграмму на мою соседку,
                  Бабочку-кокетку, что недавно в сетку
                  К мальчикам попалась и с крылом помятым
                  Ночью воротилась к братцам глуповатым.
                  Эти братцы также пребольшие фаты,
                  И воображают, что они богаты!
                  К эпиграмме можно сочинить любую
                  Музыку - такую, самую смешную".

                  Упорхнула гостья - а кузнечик бедный
                  Так был озадачен, что немой и бледный '
                  Шел он, глядя в землю (так, видал я, в воду
                  Сунувшись, мальчишки ищут в речке броду),
                  Шел, повеся нос свой, чуть переступая
                  Длинными ногами и соображая:
                  Тьфу! Да как же это? - разве эпиграммы
                  Можно класть на ноты? Ах, как глупы дамы!
                  Шел он, шел, и бредил: то ему казалось,
                  Что она хитрила и над "им смеялась,
                  То воображал он, что Сильфида эта
                  Захотела только испытать поэта
                  И ему такую задала задачу,
                  Что хоть плачь!

                                  "Однако ж, что ж я время трачу! -
                  Думает кузнечик. - Разве не сумею
                  Я в смешном и жалком отразить идею".
                  И с таким решеньем за работу смело
                  Принялся он: мигом закипело дело -
                  И слова и звуки. Хоть и не бывал он
                  В обществе Жорж-Занда - вот что написал он:
                  "К мальчику под сетку бабочка попалась -
                  Краски полиняли, крылышко помялось.
                  Если враг лукавый расставляет сети,
                  Кто в них попадает? - попадают дети.
                  Боже! отчего же за поступок детский
                  Их казнит так страшно суд великосветский?"
                  Кончено! -
                              И начал сочинять он ноты;
                  И устал он, бедный, от такой работы.
                  Но любовь всесильна! Оставалось скликать
                  Прочих музыкантов - и начать пиликать.

                  И народу куча собралась на пробу;
                  Даже жук навозный, начинив утробу
                  Всякой дрянью, смуглый, толстый и рогатый,
                  Уши от простуды затыкая ватой,
                  За толпой туда же пробрался сторонкой, -
                  Ничего не понял, но заметил тонкий
                  Хвост у музыканта и бочком поплелся
                  Рассказать соседям, что-де он сошелся
                  С молодым маэстро, что-де он невзрачен.
                  Что его фигурой был он озадачен...
                  Черная козявка, та, что бьет баклуши
                  И весь день вертится, (навострила уши;
                  Божия коровка всех перепугала:
                  От восторга ныла - ныла и упала
                  В обморок... Спасибо, муравей, с шнуровкой
                  Под жилетом модным - малый очень ловкий -
                  Дал ей спирт понюхать в маленьком флаконе
                  Он встречал коровку у N. N. в салоне.
                  Где он появлялся, насурмивши бровки,
                  И, быть может, рад был услужить коровке.
                  Много было шуму: музыку хвалили,
                  Музыку бранили, спорили, судили. -
                  Бабочки ночные, в сереньких бурнусах,
                  В белых пелеринках и в гранатных бусах,
                  Просто побледнели от негодованья,
                  Раскусивши новой песни содержанье.
                  Но в тот день герой мой так уж был рассеян,
                  Что и не заметил, кем он был осмеян.

                                  ПЕСНЬ 2

                  Эос поднимала алыми перстами
                  Темные покровы ночи - и местами
                  В небе загорались огненные пятна.
                  Жизнь, полупроснувшись, слабо и невнятно
                  Бормотала в роще, бормотала в поле.
                  Поцелуй сливался с ропотом неволи
                  Всюду, где лишь только брачные оковы
                  Гименея были ржавы и не новы.
                  Поцелуй был звонче, ропот был нежнее -
                  Там, где эти цепи были поновее.
                  Лишь один герой мой этой сладкой муки
                  Не вкушал и, верно, умер бы со скуюи...
                  Рано он проснулся - но не до зевоты
                  Было музыканту: нужно было ноты
                  На листочках розы .написать как можно
                  Лучше, тоньше, чище. - Тихо, осторожно
                  Перышком водил он... Сочинил виньетку,
                  Где изобразил он миртовую ветку -
                  Миртовую ветку, а над ней с крылами
                  Огненное сердце, с надписью стихами:
                  "Я неуловима; но не унывайте!
                  Обожгитесь прежде, а потом поймайте!"
                  Даровитый малый был артист мой - мило
                  Сочинил он эти два стиха; в них было
                  Столько такта, столько нежности игривой,
                  Что в наш век холодный и самолюбивый
                  Ни один кузнечик не найдет в них смысла
                  И, быть может, даже улыбнется кисло.
                  Для кого ж на этих розовых листочках
                  Мой герой всю душу в линиях и точках
                  Выражает, сердцем страстно пламенея? -
                  Для тебя, Сильфида, праздничная фея,
                  Цветников роскошных милая жилица!
                  Но откликнись, где ты? где твоя светлица?
                  Спишь ли ты? Быть может, всякие обновки
                  Бог-Морфей готовит для твоей головки.
                  Для Морфея нет ведь никаких таможен.
                  Для твоей головки всякий сон возможен -
                  Глупая головка!

                                  Солнце поднимает
                  Из-за сосен шар свой. Сильно припекает
                  Жатву. Сладко пахнет в воздухе гречихой
                  По ржаному полю утренничек тихий,
                  Ветерок, гуляя, росу отрясает,
                  Быть дождю иль вёдру - по росе гадает
                  И шуршит соломой, словно беспокоясь,
                  И ему колосья кланяются в пояс.
                  А лопух, высоко поднимая шишку
                  С веником, из листьев сделал точно крышку,
                  Так расположил их, что под их навесом
                  В жар всегда прохладно молодым повесам.
                  В сей харчевне много всяких насекомых;
                  Но на это время никого знакомых.
                  Вот сидит кузнечик, но не наш кузнечик,
                  А другой, - и курит, точно человечек.
                  С нашим музыкантом он одной породы -
                  И скрипач, быть может, но не любит моды:
                  Лапками на шею повязал тряпицу,
                  В зубы взял сигару, да и корчит птицу.
                  Клопика заставить заплатить за водку,
                  Напоить козявку, осмеять коровку,
                  Муху одурачить, паука спровадить,
                  И при всем при этом с целым миром ладить
                  Был он мастерище. - Страстно обожал он
                  Нашего артиста; редко покидал он
                  Друга, даже пьяный; перед целым светом
                  Защищал - и часто наделял советом,
                  Ибо, хоть и редко брал он книги в руки,
                  Знал он "Твердо", "Слово" и не верил в "Буки".
                  Под лопух в харчевню рано он забился,
                  Потому что утром не шутя бранился.
                  Больно было другу - больно и досадно,
                  Глядя на артиста, видеть, как нескладно
                  Он проводит время, вечно задыхаясь
                  От бесплодной страсти м ми в чем не каясь.

                  Но пора вернуться к нашему герою!
                  Тот, кто болен сердцем, болен головою,
                  Так всегда бывает: тот не жди успеха,
                  Чье больное сердце голове помеха.
                  Бабочка гуляла - и кузнечик тоже
                  (Так и мы гуляли, бывши помоложе!);
                  Наконец, гуляя, встретились - и, ножки
                  Подогнув, кузнечик ей кивнул. - С дорожки
                  Бабочка, виляя, села на цветочек.
                  Он прыг-прыг - и рядом сел на бугорочек.
                  "Ах! - она сказала. - Я не ожидала!
                  Я вас за другого приняла сначала!
                  Вашу эпиграмму нам вчера достали:
                  Вы мою соседку мило оправдали.
                  На нее за это все напали вдвое...
                  (Насекомых племя - племя очень злое!)
                  Впрочем, ваши мысли так всегда игривы,
                  Так всегда глубоки, так красноречивы
                  И так звуки сладки - точно земляника".
                  Лестное сравненье - было очень дико;
                  Но его артист мой даже не заметил -
                  И уж я не знаю, что он ей ответил.

                  "Ба! - его Сильфида громко теребила, -
                  Вы мне написали ноты?! Ах, как это мило!
                  Очень благодарна! очень благодарна!"
                  И она при этом тонко и коварно
                  Улыбнулась; глазки стали веселее,
                  Или - кто поймет их? - стали просто злее.
                  Помолчав немного, бабочка вздохнула
                  И сказала: "Поздно я вчера заснула...
                  У моей кузины я была на бале...
                  То-то б вы влюбились, если б увидали!
                  Впрочем, извините! - я вас утомила
                  Болтовней. Прощайте!"
                                        И она сложила
                  Крылышки (так точно бабушкины внучки,
                  Гостю приседая, складывают ручки),
                  И по-над дорожкой, тихо ковыляя,
                  Словно листик ветром сорванный, мелькая
                  Белизною крыльев, понеслась Сильфида...

                  Скоро мой кузнечик потерял из вида
                  Полевую фею, подскакнул, вцепился
                  В усики ржаного колоса - и злился,
                  Что проклятый ветер колос нагибает,
                  Нагибая колос, видеть вдаль мешает...
                  В этом положеньи шмель его увидел
                  И нескромным словом прыгуна обидел.
                  Бедненький кузнечик тут же спохватился,
                  Растопырил фалды и в траву свалился.

                                  ПЕСНЬ 3

                  На глазах с повязкой, стало быть, слепая,
                  Едет где попало, день и ночь зевая,
                  Глупая Фортуна. Ею прихоть правит.
                  На одних наедет - колесом раздавит,
                  На других наткнется - вдруг начнет бросаться
                  Золотом, чтоб только поскорей умчаться,
                  Да забрызгать липкой грязью пешехода,
                  Да загнать в объятья красоты урода,
                  Или так, без пользы и не для примера,
                  Сдернуть мимоездом маску с лицемера.
                  Рыская по свету, этот идол света
                  Не имеет сердца. - Прихотница эта
                  Никого не любит; и когда бросает
                  Деньги, звезды, ленты - денег не считает;
                  Звезд сама не носит, лент не покупает;
                  И когда счастливо влюбит двух несчастных,
                  Их лица не видя, из речей их страстных
                  Верно заключает, что влюбиться значит:
                  И себя дурачить и других дурачить.
                  Так сама Фортуна, на глазах с повязкой,
                  Счастье в этом мире почитает сказкой.
                  Для такой богини целый мир - пустыня!
                  И не то, чтоб эта странная богиня
                  К нашему герою благосклонна стала:
                  Только улыбнулась и в него попала
                  Чем-то благовонным, проезжая мимо.

                  Здесь, поставив точку, мне необходимо
                  Вам сказать, что жертва тайного страданья,
                  Мой герой, кузнечик, получил посланье,
                  Спрыснутое амброй. Бабочка писала:
                  "Приходите, жду вас!" - Счастия немало
                  В себе заключало это выраженье -
                  "Приходите: жду вас!" Это приглашенье
                  Принял мой кузнечик с той надеждой темной,
                  При которой искра кажется огромной
                  Огненной звездою. Друг его, гуляка,
                  Принимал все к сердцу - много врал. Однако,
                  Если только слушать мы его захочем,
                  Говорил такие речи между прочим:
                  "Ты, брат, рассуждаешь глупо и постыдно!
                  Буду правду резать: где же это видно,
                  Чтоб сверчок..." -
                                 "Кузнечик", - перебил кузнечик.
                  "Чтоб сверчок..." -
                                 "Кузнечик", - перебил кузнечик.
                  "Ну хоть и кузнечик! - ну, положим даже,
                  Ты сверчка немного чище и поглаже
                  И немножко больше чувствуешь свободы -
                  Все ж ты, братец, с нею не одной породы.
                  Знаю я всех этих бабочек, бабошек!
                  Жить они не могут без цветных ветошек;
                  За женой бабошкой где ж тебе упрыгать?
                  Где ж тебе повсюду вслед за нею шмыгать?
                  В свете, где нередко всех умней - невежда,
                  На талант - плохая, братец мой, надежда". -

                  "Слава - вот надежда". -
                                         "Экой, брат, ты, право!
                  Рассуди же здраво и пойми, что слава
                  У людей бывает; а у насекомых
                  Что такое слава? - болтовня знакомых.
                  Мы не лавры носим - носим побрякушки,
                  То есть наша слава просто - _финтифлюшки_,
                  Как сказал когда-то автор водевильный
                  Публике, пуская пузыречек мыльный".

                  Тут гуляка, видно, утомившись спором,
                  Оглядел артиста мутно-строгим взором;
                  Выпил рюмку водки, пискнул, углубился
                  В созерцанье почвы и - угомонился.
                  Ну, и слава богу! Не до возражений
                  Было музыканту. Как упрямый гений,
                  Он с хлыстом, наместо беспокойной скрипки,
                  По меже зеленой поскакал под Липки.
                  Липки - это было нечто вроде парка:
                  В середине - прудик, а при въезде - арка
                  Из ветвей - такая, что была, бесспорно,
                  Чудом совершенства; так была просторна,
                  Что, вообразите, насекомых двести
                  В ряд могло бы въехать. Вы меня повесьте,
                  Если вру! Строитель, я и не скрываю,
                  Был - сама природа; только я не знаю,
                  Кто ей за работу заплатил; а впрочем,
                  Здесь мы о природе вовсе не хлопочем...
                  Так, чтоб журналисты нас не заклевали,
                  Признаюсь, что в доме бабочек едва ли
                  Описать возможно лестницу под желтым
                  Ковриком из моху, кое-где протертым;
                  Пасмурные сени, где с утра лакеи
                  Без сапог быть могут, но не без ливреи;
                  Залу, где гнилушки, точно сталактиты,
                  Облепив карнизы, зеленью повиты.
                  Мой один знакомый, архитектор русский,
                  Видел в этой зале черепок этрусский;
                  И я живо помню, хвастал, не краснея,
                  Как ему в той зале вдруг пришла идея
                  Украшать со вкусом барские покои,
                  Покрывая белой плесенью обои,
                  Впрочем, дом Сильфиды, если только строго
                  Придираться к стилю, смахивал немного
                  На дупло.

                            Кузнечик так был очарован,
                  Или так был сердцем наэлектризован,
                  Что дрожал и таял - молча ждал Сильфиды,
                  Подходил к окошку и глядел на виды.
                  А Сильфида с кем-то по саду порхала,
                  С милыми гостями весело болтала.
                  Гости эти были черви разных кличек
                  И в траве лежали в виде заковычек.
                  Чернокожий клопик, верно, сын швейцарский,
                  Или внучек няни, крестничек боярский,
                  Доложил Сильфиде, что какой-то длинный
                  Господин изволит ждать ее в гостиной.

                  Приглашен герой мой; ему отвечали
                  На поклон улыбкой и пробормотали:
                  "Очень, очень рады!" Дамы оглядели
                  Всю его фигуру и едва сумели
                  Удержать свой хохот - только покосились
                  На мужчин; но черви не пошевелились,
                  Ибо ум их кто-то так ужасно сузил,
                  Что для них довольно бантик или узел
                  Галстуха заметить, чтоб на остальное
                  Не глядеть и в гордом пребывать покое.

                  Поприще артиста к разным столкновеньям
                  Приучает душу; но к обыкновеньям
                  Милых насекомых высшего разряда
                  Не привык герой мой. Вдалеке от сада,
                  Беден, худ и бледен, с головы до пяток
                  На себе носил он поля отпечаток,
                  Поля, где лишь тучи подают свой голос,
                  Колосится жатва и серпа ждет колос.
                  Знаю, о кузнечик! как ты был отменно
                  Бабочкою принят. Ты себя надменно
                  Вел, как будто целый век торчал ты в свете,
                  С юных лет гуляя в собственной карете.
                  Но, скажи, в тот вечер, что с тобою сталось,
                  И каким безвестным чувством сердце сжалось,
                  И какие думы охватили жарко
                  Гениальный лоб твой, в час, когда из парка
                  Ты обратно в поле мчался через кочки?
                  Отвечать ли?.. или - мы поставим точки.

                  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                  (Будто бы цензура выклевала строчки.)
                  Но, злодей-кузнечик, что же ты ни слова
                  Не сказал гуляке в ночь, когда другого
                  Не имел ты друга, с кем бы поделиться
                  Снами, от которых часто плохо спится?
                  Ненавистник света, бабочек крылатых,
                  Гладеньких коровок и червей лохматых,
                  Он - едва вошел ты - вопросил сердито:
                  "Что, брат, был ли ужин? накормили сыто,
                  Или и понюхать не дали съестного?
                  Что, брат, как делишки? Все ли там здорово
                  И благополучно? Ты чему смеешься?
                  Эх-ма, ничего ты, братец, не дождешься". -
                  "Спи", - сказал кузнечик.
                                       "Сплю", - оказал гуляка
                  И, взодравши кверху ноги из-под фрака,
                  Захрапел.

                                  ПЕСНЬ 4

                  Уходя, день ясный плакал за горою
                  И, роняя слезы, жаркою зарею
                  Из-за темной рощи обхватил край нивы.
                  Дню вослед глядела ночь - и переливы
                  Света отражались и дрожа блуждали
                  По ее ланитам. Тихо начинали
                  Выходить светила, месяца предтечи,
                  Перед божьим троном зажигая свечи.
                  Далеко стемнело море жатвы зыбкой.
                  Грустная береза обнялася с липкой.
                  Призатихла роща. Только дуб шушукал,
                  Только где-то дятел крепким носом тукал,
                  Только где-то струйки смутно лепетали,
                  Только роковые страсти не дремали,
                  Только насекомых мир неугомонный
                  Голосил немолчно в тишине бессонной,
                  Стрекотали мухи; комары трубили;
                  На своих скрипицах весело пилили,
                  Лихо зная ноты, стало быть, без свечек,
                  Те, которых хором управлял кузнечик.

                  Впереди оркестра на своей скрипице
                  Громче всех пилил он в честь своей царицы.
                  Выходила замуж бабочки кузина,
                  И жених был славный с хоботком детина;
                  По уму, конечно, не был из проворных,
                  Но происходил он от червей отборных.
                  По словам невесты, он лишь был несносен
                  Тем, что без разбора запах старых сосен
                  Сравнивал с весенним запахом фиалок,
                  Уважал шиповник и боялся галок.
                  Но какое дело нам до этих вздоров.

                  Бал великолепный! Звуки льются с хоров;
                  Шпанских мух десятки в золотых ливреях
                  Курят ароматы в сумрачных аллеях.
                  Светляки, подобно шкаликам и плошкам,
                  Вспыхивая, блещут вдоль по всем дорожкам.
                  Копошатся гости. В месячном сиянье
                  Бабочки порхают в бальном одеянье.
                  Стрекоза, сцепившись с стрекозой, несется.
                  Пестрый вихорь вальса шелестит и вьется.

                  Жужелицы ходят около буфета;
                  Ползают козявки... И большого света
                  Жесткие особы - божий коровки
                  Собрались друг другу показать обновки.
                  Молча, подбираясь к двум зеленым мухам,
                  Два жучка каких-то выступают брюхом
                  На коротких ножках. Муравей, с шнуровкой
                  Под жилетом модным, с желтенькой коровкой
                  Важно и небрежно, приседая, пляшет.
                  Резвая Сильфида крылышками машет,
                  Глазки, носик, ножки, платьица узоры -
                  Все в ней поневоле привлекает взоры.
                  Мой артист кузнечик и душой пылает,
                  И очей не сводит, и как черт играет.
                  По ее же просьбе, сердцем неизменный.
                  Сочинил он этот танец вдохновенный,
                  Танец, под который скачут и поныне
                  Стаи насекомых на любой куртине
                  Вашего же сада, если, о читатель!
                  Сад иль хоть садишко дал тебе создатель.

                  Но и насекомых бал не обошелся
                  Без скандала: в парке, говорят, нашелся
                  Злой паук, который, с веточки на ветку
                  Протянувши нити, невидимку-сетку
                  Сделал так канальски ловко и искусно,
                  Что тайком, быть может, и покушал вкусно.
                  Говорят - вдобавок шлепнулась коровка,
                  И у ней от страха лопнула шнуровка.
                  Сам артист заметил, как его Сильфиду
                  Паучок какой-то, пренаивный с виду,
                  За крыло задевши чем-то вроде петли,
                  Притянуть старался, и глядел уж - нет ли
                  Где такого места в этом чудном саде,
                  Чтоб минут хоть десять провести в прохладе,
                  В тишине, в уюте, дальше от волненья...
                  Но артист ревнивый понял ухищренье,
                  Подскочил и порвал роковые нити.
                  Паучок надулся; а комар: "Смотрите, -
                  Пропищал артисту, - как вы замарались,
                  Точно в неприличном месте обретались!"
                  Покраснел кузнечик: видит - паутина
                  К рукаву прилипла.
                                     "Экая скотина!" -
                  Проворчал и вытер. Бабочка ни слова
                  Не сказала, только выбрала другого

                  В танцах кавалера: кавалер крылатый
                  Был ее соседки братец глуповатый.
                  "Правда ли, - спросил он, - слух идет из "ивы,
                  Будто бы в маэстро страстно влюблены вы?
                  Будто бы кузнечик говорил, что хочет
                  Он на вас жениться - и о том хлопочет?" -
                  "Что вы говорите? - молвила Сильфида, -
                  Мой жених - кузнечик! Какова обида!
                  Кто такие в свете распускает слухи?
                  Или эту глупость выдумали мухи!" -
                  "Нет, совсем не мухи-с! Кто-то из оркестра
                  Говорил, что будто слышал от маэстро".

                  Фея над собою сделала усилье,
                  Чтоб не рассердиться, - и, встряхнувши крылья,
                  Бросила холодный взгляд на музыканта,
                  А когда кричали в честь его таланта:
                  "Браво! фора! фора!" - делала гримаски
                  Или улыбалась, опуская глазки.

                  Бал под темным небом длился до рассвета.
                  Бабочка устала. - Вдруг за рощей где-то
                  Соловей защелкал.
                                    Ей тогда сказали
                  (Можно ли без лести обойтись на бале!),
                  Ей сказали: "Фея! прекратите танец,
                  Слышите ли пенье? - это иностранец,
                  Соловей пролетный, вздумал серенаду
                  Вам давать".

                                И точно, по всему-то саду
                  Рассыпались звуки, страстно замирая
                  В бесконечных трелях. Бабочка, внимая
                  Соловью, мечтала.
                                    В это время сзади
                  Подошел кузнечик.
                                    "Фея! Бога ради!..
                  Что вы так печальны?.." -
                                    "Ах! - она сказала, -
                  Вы мне помешали... Я воображала,
                  Что таланты наших не всегда приличных
                  Скакунов достойны тех певцов столичных,
                  Имена которых славны за границей.
                  Боги! отчего я рождена не птицей!
                  Будь я птицей... Впрочем, если захочу я
                  Соловья послушать, завтра ж полечу я..." -

                  "О!" - сказал кузнечик...
                                       "Жалкий музыкантик! -
                  Прошептала Фея, пощипавши бантик
                  На своем корсаже, - разве я не знаю..." -
                  "О, - сказал кузнечик, - я не понимаю,
                  Что вы говорите. Соловьи опасны,
                  И к тому ж, положим, песни их прекрасны -
                  Все же не в народном духе".
                                               Засмеялась
                  Бальная царица - и, как тень, умчалась.

                  Бедненький кузнечик тут же нос повесил
                  И один остался, бледен и невесел.
                  Вот упала слезка на листочек влажный,
                  С ветерком промчался чей-то вздох протяжный,
                  Словно колокольчик звякнул в отдаленье...
                  Ничего герой мой не слыхал: презренье
                  Было слишком явно... И глядел он мутно
                  В темный лес, откуда, сладко раздражая
                  Благовонный воздух и не умолкая,
                  Соловьиных песен раздавались трели,
                  И шептал он: "Боги, боги! неужели?
                  Что ж это такое? Отчего же это?..
                  Или для поэта миновало лето? -
                  Пойте, пойте, птицы!" Но сердца больные
                  Врачевать не могут песни не родные.

                                  ПЕСНЬ 5

                  Плачь, родная Муза! Затяни ты песню:
                  Не о том, как "ходит молодец на Пресню",
                  Не о том, как "пряха пряла - не ленилась",
                  Не о том, как "Волга-матушка катилась", -
                  Спой нам песню так, чтоб туча разразилась
                  Над широкой нивой, чтоб дождем шумящим
                  Пробежала сила по листам дрожащим,
                  Чтоб червей, враждебных зелени и лету
                  Ненавистных, падких к завязи и цвету,
                  Смыло, разнесло бы по крутым оврагам!
                  Туча дождевая, будь ты нашим благом!
                  Поднимая ветер, оборви ты сети
                  Паука с крестами, что гордится в свете
                  Тем, что иссушил он множество народу,
                  Из души и сердца высосав свободу!
                  Бабочкам грозою опали ты крылья,
                  Чтоб хоть их за это снова полюбил я! -

                  Так стонал кузнечик под наитьем бурной
                  И мятежной думы. А над ним лазурный
                  Василек качался, наливался колос,
                  И, жужжа, знакомый проносился голос:
                  "Слышишь ли ты грома дальние раскаты?
                  Погляди на тучки, что без крыл крылаты,
                  Мрачны без печали, без улыбки ясны,
                  Как проза, могучи, как туман, бесстрастны!"
                  Проносился голос, но в душе артиста
                  Раздавалось что-то вроде злого свиста.
                  Оскорбленный светом, огорченный балом,
                  Не на шутку мрачным стал он либералом.

                  В этом месте надо, в виде объясненья,
                  Маленькое к Липкам сделать отступленье.
                  Бабочка, герою изменив, сначала
                  За его нескромность уколоть желала;
                  А потом - головка, видно, закружилась -
                  И она не в шутку в соловья влюбилась.
                  Иностранец этот в мире насекомых,
                  Говорят, был дерзок и клевал знакомых.
                  Отомстить любовью этой чудной птице,
                  Приковать к победной своей колеснице,
                  Песни и посланья сочинять заставить
                  И, быть может, в свете тем себя прославить:
                  Вот что замышляла ветреная фея.
                  К нашему ж герою, просто, не краснея
                  И не церемонясь, клопика послала
                  И "_блоходарю_ вас" ему написала.
                  Эта "_блоходарность_", вместо "благодарность",
                  Пуще огорчила моего героя.
                  А гуляка страшно хохотал и, строя
                  Разные гримасы, говорил, что блохи
                  Более полезны, чем пустые вздохи.

                  Может быть, артист наш, раз отдавшись снова
                  Музам, позабыл бы, как любовь сурово
                  Обошлась с ним, то есть: позабыл бы эту
                  Ветреную фею; к будущему лету
                  Сочинил бы кучу гимнов и сонетов,
                  Был бы снова счастлив счастием поэтов,
                  Сел бы на соломку, чтоб во славу ночи
                  На своей скрипице пилить что есть мочи;
                  Но, к его несчастью, вдруг распространилась
                  Весть, что будто что-то с бабочкой случилось:
                  Говорили, будто бабочка бежала,
                  Бабочка погибла, бабочка пропала.
                  Прямо шли из парка эти злые слухи,
                  Стало быть, не врали комары и мухи:
                  Была вероятность!
                                    Долго этим слухам
                  Мой артист не верил. Вдруг, как бы обухом
                  Кто-нибудь героя съездил прямо в ухо,
                  Он поверил разом в достоверность слуха;
                  Только что успел он всех предать проклятью,
                  Получил пакетик с маленькой печатью.
                  Вот письмо:
                              "Вы были к нам неравнодушны -
                  Если правда, будьте хоть любви послушны:
                  Поищите нашу милую Сильфиду
                  И ее не дайте соловью в обиду.
                  Кто вам это пишет, сами угадайте.
                  Если ж будут вести, в Липки передайте".
                  Прочитав такое странное посланье,
                  Он в припадке страсти и негодованья
                  Начал просто хныкать... хныкал, долго хныкал!
                  (Эдакое горе он себе накликал!)
                  Приближался вечер. - К счастию, гуляка
                  Был в харчевне, клюкнул и, краснее рака,
                  Постучался к другу. Он расставил ноги,
                  Увидавши слезы и следы тревоги
                  На лице артиста.
                                   "Ба! Какие страсти!
                  Выпей, братец, клюкни! - будешь нашей масти! -
                  Возгласил гуляка. - Плюнь ты на Сильфиду -
                  И тебя не дам я никому в обиду". -
                  "Бедная Сильфида, что с ней? - не без писку
                  Отвечал кузнечик, - на! прочти записку". -
                  "Ничего не вижу!" - пробурчал гуляка,
                  Ибо он недаром был краснее рака.
                  Тут ему кузнечик рассказал, в чем дело,
                  И они решились в путь пуститься смело.
                  Мой герой готов был с соловьем хоть драться,
                  А гуляка вышел просто поразмяться.

                                  ПЕСНЬ 6

                  Вечер был ненастный. Квакали лягушки;
                  Под налетом ветра зыбкие верхушки
                  Жатвы колыхались, словно волны; капал
                  Тихий дождь - и где-то перепел вавакал;
                  Пауки свернулись; пораскисли мушки;
                  Комары притихли.
                                   Около опушки
                  Леса наш кузнечик шел сам-друг с гулякой.
                  "Слушай-ка, приятель! надо бы на всякой
                  Случай запастись нам фонарем", - шагая,
                  Говорил гуляка. Но, не возражая
                  На совет, кузнечик приостановился:
                  С ветром из тумана к нему доносился
                  Звук ему знакомый: два степных артиста
                  На дрянных скрипицах хрипло и нечисто
                  Выводили нотки... беспрестанно эти
                  Нотки обрывались.
                                    "Ты имей в предмете, -
                  Продолжал гуляка, - что впотьмах наткнуться
                  Можно на лягушку, или кувыркнуться.
                  Гей! - он свистнул. - Кто там? -
                                              и, под подорожник
                  Заглянувши, крикнул: - Ну-ка, ты, пирожник,
                  Выходи!"
                            И вышел таракашек, смуглый,
                  Как медовый пряник, и, как булка, круглый.
                  "Что вам надо?" -
                                     "Где тут к светляку дорога?" -
                  "Дальше, барин, дальше! поправей немного,
                  Там, под божьей травкой, две еловых шишки,
                  Там опросите... Жаль, вот, опят мои мальчишки". -
                  "Э! - сказал гуляка, - мы идем не свищем,
                  А к еловым шишкам сами путь отыщем". -
                  "Дали бы на водку, я пошел бы с вами". -
                  "Не ходи, любезный!" - шевеля усами,
                  Возразил гуляка.
                                   "Больно ночь муруга!" -
                  "Ну, не ври, любезный!"

                                           И пошли два друга
                  К двум еловым шишкам. Стук-стук! - "Отворяй-ка
                  Двери!" -
                            "Кто там?" -
                                          "Леший!" -
                                                      "Кто там?" -
                                                                 "Вылезай-ка!"
                  И светляк с разбитым фонарем пустился
                  В лес казать дорогу. Клялся и божился,
                  Что совсем не знает, где там обитает
                  Соловей, что нужно, если кто желает
                  Знать его _фатеру_, допросить у Розы.
                  "Я, - сказал гуляка, - у такой занозы
                  Спрашивать не стану: и глупа ужасно,
                  И молчит, как рыба, и небезопасна". -
                  "Ну, так хоть улитку допросите". -
                                                     "Враки!
                  Ты совсем не знаешь, где зимуют раки.
                  Надо втихомолку пробираться влево,
                  К муравьиным кучам, дальше от посева".
                  Вдруг гуляки голос превратился в шепот:
                  В темноте раздался чей-то резвый топот,
                  В куст через дорогу проскакала мышка.
                  У гуляки тотчас началась одышка:
                  Он маленько струсил. Впрочем, от испуга
                  Скоро он очнулся, догоняя друга.

                  Ветер унимался, и луна в сквозные
                  Своды темной рощи словно золотые
                  Струны протянула. Мшистые коренья
                  Просияли, словно дожидаясь пенья.
                  И, о чудо! в дебрях вдруг раздался голос
                  Соловья - и дрогнул мой артист, и волос
                  Дыбом на макушке стал от ощущенья
                  Страха и тревоги, гнева и смятенья.

                  "Вот он! вот!" - шепнул он, притаив дыханье..
                  "Что это за пенье? Просто рокотанье, -
                  Тут ему заметил друг его гуляка, -
                  Все в одних руладах, все в одних..." -
                  "Однако, -
                  Возразил герой мой, - не бранись напрасно!
                  Плут едва ли может петь так сладкогласно".

                  "Что вы тут? Зачем вы?" - харю выставляя
                  Из норы, спросила их оса лесная.
                  "Эх, оса голубка! что ты смотришь волком:
                  Мы не лиходеи, - отвечай нам толком:
                  Вышли мы на поиск..." И кузнечик смело
                  Выглянувшей харе объяснил, в чем дело.
                  "Нешто я не знаю, как она вертелась, -
                  Запищала харя, - пофиньтить хотелось...
                  Этому никак уж третий день, как минул...
                  Соловей-то клюнул, да потом и кинул.
                  Ползала бедняжка, ползала немало;
                  Если в муравейник сдуру не попала,
                  Где-нибудь у наших червяков спросите...
                  Я ж оса - и только, - ну и не взыщите!" -
                  С этим словом, как-то скорчась, опустилась
                  Харя эта в норку и в подвале скрылась.
                  "Так бы вот и съездил я по этой харе, -
                  Проворчал гуляка, - если б был в ударе".
                  Но артист-кузнечик горестным рассказом
                  Так был отуманен, что, казалось, разум
                  Потерял... И долго сладостные трели
                  Соловья так смутно для него звенели,
                  Как звенит порою в час ночной метели,
                  Глухо замирая, колокольчик дальний
                  В глубине пустыни снежной и печальной.

                                  ПЕСНЬ 7

                  Долго, до полночи прыгуны блуждали,
                  Наконец на свежий след они напали.
                  Светлячок вертелся подле их недаром,
                  И Диана, тучку золотым пожаром
                  Охватив, недаром отклоняла ветки
                  И кой-где чертила яркие отметки;
                  Для моих героев бледный луч богини
                  Путеводным светом был среди пустыни.
                  Там, неподалеку спеющей брусники,
                  Под корнями красной полевой гвоздики,
                  Одиноким трупом бабочка лежала:
                  Ножки протянула, крылья распластала
                  И, казалось, лежа небесам молилась,
                  Вся окоченела, но не изменилась;
                  Тот же сохранился очерк милый, нежный,
                  Тою же сияли белизною снежной
                  Матовые крылья. Черная косынка
                  На груди раскрылась. Крупная слезинка,
                  Как алмаз, блестела около ресницы,
                  И как бархат были темные косицы.
                  Мертвая казалась сонной; но чернела
                  Маленькая ранка... Молча возле тела
                  Постоял кузнечик, сердцем надрываясь.
                  Молча с огонечком к трупу наклоняясь,
                  Светлячок, как будто сильно пораженный
                  Небывалым чудом, жмурился, как сонный,
                  У гуляки тоже хмель прошел. Сурово
                  Он глядел, и то, что видел, было ново
                  Для него. Он понял, что была б тут шутка
                  Вовсе неприлична. Даже как-то жутко
                  Становилось сердцу вечного гуляки,
                  Даже покривилась рожа забияки,
                  Потому что был он добрая скотинка.
                  Видя, как у мертвой на лице слезинка
                  Неподвижно светлой капелькой стояла,
                  Он шептал: "Бабошка! - Ты отпировала!
                  Так и мы у смерти дни свои воруем;
                  Попадемся с кражей - да и отпируем!"
                  Впрочем, мой гуляка был такого сорту,
                  Что свое унынье вмиг отправил к черту
                  И, толкнув артиста, молвил: "Ну, конечно,
                  Жаль, да ведь нельзя же горевать нам вечно!
                  Сделаем носилки, и ее прилично
                  Отнесем под Липки. Все пойдет отлично.
                  Только ты напрасно, брат, не надрывайся,
                  Сил не трать и плакать после постарайся".
                  Сделали носилки, положили тело,
                  Подняли и долго поступью несмелой
                  Шли они по травкам, шли они по кочкам.
                  Впереди, мелькая ярким огонечком,
                  Шел светляк - и сотни разных насекомых,
                  Нашему артисту вовсе незнакомых,
                  Шумно просыпались в перелеске темном.
                  "А! ба! кто там? что там?" - слышалося в сонном
                  Царстве. Вдруг во мраке жалкий писк раздался:
                  Муравей какой-то под ноги попался
                  Нашему гуляке - он его и тиснул.
                  Вслед за этим визгом - в роще кто-то свистнул.
                  Комары, проснувшись и поднявшись роем,
                  Затрубили в трубы, точно перед боем.
                  Но слетевшись кучей и увидев тело,
                  Взяли тоном ниже (поняли, в чем дело...)
                  И, трубя плачевно, в расстояньи дальном
                  Огласили воздух маршем погребальным,
                  К светляку другие светляки пристали:
                  Свечи их то гасли, то опять мелькали.
                  С жалобным жужжаньем поднимались мухи
                  И, жужжа, друг другу поверяли слухи.
                  Бабочка - Сильфиды прежняя подруга -
                  Высунула носик, бледная с испуга,
                  И потом, спустившись по листочкам, села
                  На холодный камень и - оцепенела.
                  Предрассветный ветер, невидимкой вея,
                  Думал, что воскреснет молодая фея:
                  Шевелил у мертвой легкими крылами,
                  И дышал в лицо ей влажными устами,
                  И потом далеким проносился стоном,
                  И по всем тропинкам отдавался звоном,
                  Чашечки лиловых цветиков качая.
                  И роса, как слезы, холодно сверкая,
                  Медленно стекала с усиков цветущей
                  Повилики, робко по стволам ползущей;
                  И благоухали тысячи растений;
                  И сквозь дым деревья в виде привидений
                  Головой кивали. - Тихо раздвигая
                  Облака, вставала зорька золотая, -
                  И когда все стало ясно от улыбки
                  Пламенной богини, принесли под Липки
                  Мертвую Сильфиду - там ее сложили,
                  Вырыли могилу и похоронили.
                  И когда над этой новою могилой
                  Думал злую думу мой артист унылый,
                  В жарких искрах солнца за лесной куртиной
                  Звучно раздавался рокот соловьиный.

                  1859

Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru