Lib.ru/Классика: Потапенко Игнатий Николаевич. Мишурис

МИШУРИСЪ.

(ИЗЪ ЖИЗНИ МАЛЕНЬКИХЪ ЛЮДЕЙ).

Сегодня въ головѣ Ицека такое множество мыслей, что даже непостижимо, какъ онѣ всѣ тамъ помѣщаются. И вѣдь голова-то у него совсѣмъ маленькая, до того маленькая, что, когда онъ покупаетъ себѣ на базарѣ картузъ изъ чернаго плиса, что случается въ семь лѣтъ одинъ разъ, то приходится сдѣлать на немъ складку,-- до того онъ широкъ, а меньше ужъ нѣтъ во всемъ городѣ.

Ицекъ и самъ удивляется, какъ это голова можетъ выдержать такой сильный напоръ. Мысли перекатываются въ ней изъ конца въ конецъ, цѣпляются другъ за дружку, шуршатъ и жужжатъ, какъ маленькіе жучки.

Такой день выпалъ. Милліонъ заботъ и все надо устроить съ такимъ же совершенствомъ, какъ Ицекъ всегда устраивалъ, всегда, т. е. всю жизнь. А его короткая, широкая, очень густая борода почти совсѣмъ уже бѣлая, значитъ, жизнь имѣла достаточно времени, чтобы показать ему себя. Еслибъ Ицекъ считалъ годы, то навѣрно насчиталъ бы ихъ болѣе шестидесяти. Но онъ предпочелъ бы считать деньги, а денегъ у него не было, поэтому онъ ничего не считалъ.

Да, много важныхъ дѣлъ предстоитъ сегодня Ицеку, но онъ этого не боится. Онъ не боится и Бороха, съ которымъ вчера вышла такая непріятная исторія. Онъ боится только господина Френкеля. Френкель -- хозяинъ гостинницы и потому можетъ сдѣлать, что захочетъ. А вчера вечеромъ онъ разсердился и сказалъ: "Я этого не позволю. Я васъ обоихъ вышвырну за дверь". И очень легко можетъ вышвырнуть. Для этого надо только, чтобы онъ захотѣлъ.

Виноватъ былъ, разумѣется, Борохъ,-- Ицекъ совсѣмъ не былъ виноватъ. Странный человѣкъ этотъ Борохъ! Кажется, ужъ столько лѣтъ прожилъ на свѣтѣ, что надо бы сдѣлаться умнымъ, а онъ все дуракъ. Отъ этого у него и практика плохая. А онъ, вмѣсто того, чтобы стараться, мечтаетъ, т. е. думаетъ не о томъ, что есть и что возможно, а о томъ, чего нѣтъ и никогда не будетъ. Сруль (этотъ ужасный Сруль, ужасный тѣмъ, что онъ очень уменъ и ловокъ, что въ ихнемъ дѣлѣ, гдѣ все достигается умомъ и ловкостью, опасно) -- Сруль у него изъ подъ носа вытаскиваетъ такія дѣла, которыя, можно сказать, были уже у него, у Бороха, въ карманѣ. Вчера офицеръ, который остановился въ 23 номерѣ, пожелалъ купить тысячу папиросъ, чтобъ онѣ были хороши и дешевы. Это всегда легко сдѣлать и на этой тысячѣ Борохъ; могъ бы нажить, по крайней мѣрѣ, 60 копѣекъ, Борохъ -- при его небольшомъ умѣ, а человѣкъ съ такимъ умомъ, какъ у Сруля, и больше. Сруль это доказалъ. Борохъ сбѣгалъ въ лавку и принесъ оттуда папиросы, подъ названіемъ "губернаторскія", а офицеръ ихъ не принялъ, потому что онъ могъ это сдѣлать и безъ Бороха: пошелъ въ лавку и купилъ. А Сруль тутъ какъ тутъ, принесъ папиросы безъ всякаго названія и безъ... ну, да зачѣмъ говорить? и заработалъ цѣлый карбованецъ,-- однимъ словомъ -- умный человѣкъ.

Вчерашняя исторія съ Борохомъ вышла изъ-за такого предмета, что даже странно сказать: изъ-за полковницы Стыдовской. Какъ будто полковница -- какая-нибудь пара старыхъ сапогъ, которую можно продать или промѣнять на трубку. Ицекъ уже много лѣтъ практикуетъ у полковницы. Ну, онъ не говоритъ, что это невыгодно, онъ прямо всѣмъ говоритъ: выгодно. Полковница пріѣзжаетъ въ городъ раза два въ мѣсяцъ и ужъ Ицекъ всякій разъ отъ нея наживаетъ не меньше, какъ три рубля, и это ужъ самое малое, но случается и четыре, и пять, и шесть. За два дня -- это очень хорошо. Правда, въ эти два дня онъ никакой другой практики имѣть не можетъ, потому что надо бѣгать для полковницы съ утра до поздней ночи. За эти два дня полковница выжметъ изъ него всѣ соки, но за то вѣрный заработокъ, потому что она платитъ благородно.

И Борохъ присталъ къ нему. Онъ. сказалъ:

-- Ицекъ, уступи мнѣ полковницу.

Ицекъ посмотрѣлъ на него, какъ на сумасшедшаго. Сперва онъ принялъ это за шутку, но потомъ увидѣлъ, что Борохъ говоритъ серьезно. Онъ возразилъ:

-- Это мнѣ нравится! Почему же ты не говоришь, чтобъ я уступилъ тебѣ свой кафтанъ? а?

-- Нѣтъ, Ицекъ, кафтанъ у меня есть, а полковница... это другое дѣло. Ты уже довольно отъ нея поживился, надо и другому...

-- Да ты, Борохъ, и въ самомъ дѣлѣ съ ума сошелъ. Съ какой стати я откажусь отъ своего счастья? Этого ни одинъ человѣкъ, если только онъ не дуракъ, не сдѣлаетъ...

-- Я не хочу даромъ,-- сказалъ Борохъ -- я заплачу тебѣ отступного. Я дамъ тебѣ пять рублей и даже могу сейчасъ достать деньги...

-- Отстань отъ меня, Борохъ, съ этими глупостями.

Но Борохъ не отставалъ. На другой день онъ прибавилъ рубль, только съ условіемъ, что Ицекъ сейчасъ получитъ пять, а остальной рубль черезъ недѣлю. А вчера, узнавши, что утромъ должна пріѣхать полковница, Борохъ началъ просто изъ себя выходить. Онъ уже давалъ семь рублей и былъ очень взволнованъ. Конечно, всякому пріятно имѣть такой вѣрный заработокъ. Онъ плакалъ, говорилъ, что у него 11 душъ дѣтей и ихъ кормить нечѣмъ (и это правда) и, наконецъ, началъ кричать и ругаться и дошелъ до того, что пообѣщалъ убить Ицека.

Ицекъ не зналъ, что ему дѣлать. Все это происходило вечеромъ въ полутемномъ корридорѣ гостинницы, гдѣ они, сидя на длинномъ сундукѣ съ горбатой крышкой, проводили свою жизнь, въ ожиданіи порученій отъ пріѣзжихъ господъ. Они кричали и бранились на своемъ странномъ языкѣ, на которомъ, конечно, не говорили ни Авраамъ, ни Исаакъ, ни Іаковъ и никто другой изъ праотцовъ, и это было ужасно, потому что многіе изъ постороннихъ уже легли спать. Какой-то чахоточный чиновникъ, пріѣхавшій изъ Кіева для какой-то ревизіи, выскочилъ изъ своего номера въ туфляхъ и въ бѣльѣ, крайне раздраженный, стрѣлой побѣжалъ въ контору и заявилъ, что онъ коллежскій ассесоръ и пожалуется губернатору, что такъ нельзя обращаться съ публикой, что это не гостинница, а кабакъ.

Вотъ тогда-то господинъ Френкель и разсердился, выбѣжалъ въ корридоръ съ красной рожей и съ раздувшимися ноздрями и объявилъ, что онъ этого не позволитъ и вышвырнетъ ихъ обоихъ за дверь. При этомъ онъ извинился передъ коллежскимъ ассесоромъ, указывая на Ицека и Бороха, что виноватъ не онъ, а "вотъ эти паршивыя дряни". Борохъ понялъ, разумѣется, что ему грозитъ опасность потерять мѣсто на длинномъ сундукѣ съ горбатой крышкой,-- а вѣдь тутъ вся его жизнь,-- и замолчалъ. Но Френкель очень разсердился и даже не захотѣлъ разговаривать съ Ицекомъ, когда тотъ пытался объяснить ему, что виноватъ не онъ, а Борохъ.

Впрочемъ, Френкель отходчивъ, и, должно быть, сегодня уже все забылъ. А полковница пріѣдетъ по желѣзной дорогѣ въ 8 часовъ. Ицекъ знаетъ это навѣрно. Онъ вчера встрѣтилъ на конскомъ базарѣ приказчика изъ имѣнія полковницы и тотъ сказалъ ему.

Это хорошо, что онъ узналъ заранѣе. Полковница любитъ, чтобъ все было готово. Онъ зайдетъ въ гостинницу и попроситъ приготовить номеръ. Кстати 8-й номеръ, въ которомъ почему-то любитъ останавливаться полковница, хотя у Френкеля всѣ номера одинаково грязны,-- свободенъ. Потомъ онъ возьметъ коляску, которая будетъ ждать на вокзалѣ, и, когда полковница появится, кучеръ скажетъ:

-- Пожалуйте, ваше превосходительство.

Это все надо предусмотрѣть. Въ томъ и ремесло.

Теперь семь часовъ. Славное утро. Тихо, прохладно, хотя черезъ полчаса начнется іюльская жара и будетъ душно. На базарѣ толкотня. Хохлы, пріѣхавшіе изъ деревень, успѣли уже продать свои продукты: молоко, творогъ, масло, капусту, лукъ, выпили магарычъ и теперь, подвыпивши, говорятъ вдвое громче, размахиваютъ руками и всячески шумятъ. Евреи въ длиннополыхъ кафтанахъ (ихъ много въ городѣ) снуютъ между возами и подъ шумокъ дѣлаютъ свои маленькіе, но ужасно хитрые гешефты. Хозяйки и кухарки съ корзинами покупаютъ провизію и торгуются громко, на весь базаръ. Иищіе обходятъ торговокъ и вымаливаютъ свой завтракъ.

Все это на Ицека производитъ подбадривающее дѣйствіе. Онъ любитъ движеніе. Онъ самъ всю жизнь былъ въ движеніи, и видъ оживленнаго базара, гдѣ люди такъ или иначе зарабатываютъ свой хлѣбъ, пріятно волнуетъ, даже вдохновляетъ его.

Онъ идетъ въ гостинницу и думаетъ: "ну, что Борохъ? пришелъ ли онъ уже? сидитъ ли на сундукѣ съ горбатой крышкой, или боится еще Френкеля". Въ сущности ему жаль Бороха, потому что онъ -- несчастный человѣкъ. Онъ потому несчастный человѣкъ, что взялся не за свое дѣло. Какой же онъ мишурисъ? У мишуриса долженъ быть тонкій умъ, это прежде всего. Кромѣ того, мишурисъ долженъ знать все: и гдѣ что купить подошевле, и гдѣ что продать подороже. Онъ долженъ также понимать человѣка, онъ долженъ тонко понимать человѣка: иному можно предложить, что угодно, все возьметъ, лишь бы подешевле. А бываютъ такіе господа, что принесешь ему табакъ въ газетной бумагѣ, онъ сейчасъ возьметъ, да и отвезетъ околоточному. Настоящій мишурисъ, мишурисъ съ врожденными способностями къ своему дѣлу, никогда не попадется. Онъ только взглянетъ въ лицо человѣку и сейчасъ же видитъ, что за господинъ. А Борохъ, бѣдный, глупый Борохъ, сколько разъ онъ попадался!

Но это далеко не всѣ мысли, какія были въ головѣ у Ицека, и это даже были не главныя мысли. Онъ поставилъ ихъ на первый планъ потому, что ихъ нужно было привести въ исполненіе раньше другихъ. Но главныя мысли были семейныя. Къ его третьей дочери (двѣ уже были замужемъ) присватался женихъ... Впрочемъ, объ этомъ онъ будетъ думать основательно послѣ того, какъ уѣдетъ полковница, потому что много зависитъ отъ того, сколько она дастъ ему заработать. Дорогой женихъ, очень дорогой. Хочетъ сорокъ рублей деньгами. Это надо достать. Конечно, изъ того, что онъ пообѣщаетъ, еще не слѣдуетъ, что онъ непремѣнно дастъ эту сумму. Дать можно половину или, для круглаго счета, 25 карбованцевъ, но пообѣщать надо всѣ 40, иначе онъ не женится. А это очень важно -- выдать дочь замужъ. Уже двѣ младшія подросли и тоже жениховъ требуютъ. Выдастъ Ривку, надо искать для Сарры, а потомъ и для Хаи. Женихъ у Ривки неважный, даже просто скверный женихъ. Молодой человѣкъ, а спереди уже зубовъ нѣтъ,-- куда онъ ихъ дѣвалъ? Ицеку больше 60-ти, а зубы, какъ у крысы. Да, прежде люди дѣлались крѣпче. Что изъ него будетъ черезъ 10--20 лѣтъ, изъ этого Хилкиса (такъ его зовутъ)? Онъ мѣдникъ и жестянщикъ, должно быть, это отъ ремесла. Всѣ мѣдники и жестянщики такіе. Зарабатываетъ мало. 40 рублей ему нужны, чтобы открыть свою мастерскую. Гм... мастерская! Это гдѣ-нибудь подъ навѣсомъ сядетъ и будетъ запаивать кастрюли и лудить самовары, которые принесутъ кухарки. Копѣекъ тридцать въ день заработаетъ. Да, плохо жить бѣдному еврею, такъ же плохо, какъ богатому хорошо. Вотъ Френкелю хорошо жить. А вѣдь началъ съ того, что былъ мишурисомъ при этой самой гостинницѣ. Хозяинъ умеръ, а хозяйка въ него влюбилась, онъ женился и сдѣлался хозяиномъ. Теперь хозяйка у него и пикнуть не смѣетъ. Вотъ какой характеръ! И оттого, должно быть, Френкель такъ презрительно смотритъ на мишурисовъ и такъ обидно съ ними разговариваетъ: повернется бокомъ и говоритъ, а въ глаза никогда не посмотритъ. Оттого, что самъ прежде былъ мишурисомъ. Это всегда такъ бываетъ. Еще какимъ мишурисомъ былъ Френкель! Его главныя дѣла были по женской части... Тьфу!.. Ицекъ этого не любитъ. Онъ, конечно, исполняетъ всякія порученія, потому что мишурисъ долженъ все дѣлать, на то онъ и мишурисъ. Если бы кто-нибудь захотѣлъ проѣздиться на немъ верхомъ, то пришлось бы подставить спину. Съ этого живешь. Но это противно, то-есть то, чѣмъ особенно занимался Френкель. Да, а теперь какой важный господинъ! Сидитъ въ конторѣ и командуетъ. На немъ открытый жакетъ и бѣлая жилетка, а на толстомъ животѣ тяжелая золотая цѣпь съ золотыми часами. На пальцахъ перстни съ брилліантами и изумрудами. Борода у него клиномъ, усы кверху, волосы стрижетъ низко, а прежде пейсы носилъ и длинный кафтанъ, какъ всѣ порядочные евреи въ городѣ. Деньги портятъ человѣка.

-- Вотъ и гостинница. Гм... странно! Борохъ ходитъ по улицѣ взадъ и впередъ. Не впустили его, что ли? Вотъ это хорошо! Можетъ быть, и его, Ицека, не впустятъ? Что жъ тогда будетъ?

-- Добрый день, Борохъ,-- говоритъ Ицекъ на томъ языкѣ, котораго не знали праотцы.

Борохъ не только не отвѣчаетъ, но даже не смотритъ на него. Однако, онъ, значитъ, не на шутку разсердился.

-- Почему жъ ты молчишь, Борохъ? Развѣ я тебѣ сдѣлалъ какое-нибудь зло? можетъ быть, ты думаешь, что это черезъ меня тебя не пускаютъ? Ты думаешь, что я просилъ Френкеля объ этомъ? И не думалъ. Я всегда желаю тебѣ хорошихъ заработковъ, Борохъ, только я же не виноватъ, что у тебя нѣтъ такого тонкаго ума, который нуженъ для мишуриса...

Но Борохъ не пожелалъ слушать, онъ надменно заложилъ руки за спину и горделиво пошелъ въ другую сторону.

Да, подумалъ Ицекъ,-- это правда, что деньги портятъ человѣка, но и нужда тоже портитъ. Вотъ у Бороха дѣла плохи, очень плохи. Я это знаю. И онъ мнѣ позавидовалъ. Теперь врагами будемъ. А сколько лѣтъ сидѣли на одномъ сундукѣ и курили скверный табакъ изъ одной трубки!

Онъ больше не тревожилъ Бороха и пошелъ въ гостинницу. Его впустили. Привратникъ даже не подумалъ остановить его и привѣтливо сказалъ на томъ же языкѣ: "Здравствуй, Ицекъ".

-- Сегодня будетъ полковница!-- отвѣтилъ Ицекъ вмѣсто привѣтствія, потому что это было лучше всякаго привѣтствія. Отъ полковницы всѣмъ хорошо перепадало.-- А Бороха не впускаютъ?

-- Не велѣлъ. Вчера очень напугалъ его чиновникъ...

-- Ай-ай-ай, жалко Бороха. Что онъ будетъ ѣсть?

-- Онъ дуракъ,-- отвѣтилъ привратникъ.-- Не умѣетъ вести свои дѣла. А ты скажи хозяину, что полковница будетъ, онъ тогда станетъ добрѣе и проститъ Бороха.

-- Я скажу.

Френкель сидѣлъ уже въ конторѣ и ѣлъ какое-то очень сложное кушанье, составленное изъ овощей, селедки и маслинъ съ большимъ количествомъ лука и перца. Передъ нимъ стояла водка, настоянная на лимонныхъ коркахъ, и пиво въ бутылкѣ. Онъ наслаждался, это было видно по его лицу. Глаза его горѣли и ноздри слегка раздувались. Онъ былъ въ томъ состояніи, когда человѣкъ не способенъ обидѣть ближняго, хотя бы этотъ ближній былъ даже мишурисъ.

-- Добрый день, господинъ Френкель!-- сказалъ Ицекъ.-- Я пришелъ объявить вамъ, что сегодня будетъ полковница Стыдовская. Сейчасъ я привезу ее съ желѣзной дороги.

Френкель улыбнулся.

-- А ты, Ицекъ, должно быть депешу отъ нея получилъ?-- пошутилъ онъ.

-- Вродѣ того,-- отвѣтилъ шуткой Ицекъ.-- Такъ надо 8-й номеръ приготовить...

-- Вели номерному, пусть приготовитъ.

-- Господинъ Френкель,-- промолвилъ Ицекъ, помолчавъ немного:-- а бѣдный Борохъ по улицѣ ходитъ... Его не впускаютъ...

-- Ну, да, я хотѣлъ проучить его... Этотъ Борохъ никуда не годится. Мишурисъ? какой онъ мишурисъ? Ему изъ подъ курицъ вынимать яйца и торговать ими, а не мишурить. Пускай его впустятъ.

Ицекъ быстро спустился по деревянной лѣстницѣ и вышелъ на улицу.

-- Борохъ,-- кликнулъ онъ.-- Иди, Френкель простилъ тебя. Ну, иди же.

Но Борохъ продолжалъ ходить, заложивъ руки за спину, какъ будто и не слышалъ.

-- Онъ, кажется, помѣшался, этотъ Борохъ,-- сказалъ Ицекъ, обратившись къ привратнику.

-- Нѣтъ, это онъ гордость показываетъ. Онъ потомъ войдетъ, когда ты уйдешь.

Ицекъ пожалъ плечами. Какая у мишуриса можетъ быть гордость? Онъ сбѣгалъ наверхъ, распорядился, чтобъ приготовили 8-й номеръ, и затѣмъ пустилъ свои тонкія, длинныя ноги скорымъ маршемъ, держа путь на вокзалъ.

Когда Ицекъ скрылся, Борохъ дѣйствительно вошелъ въ гостинницу и занялъ свое мѣсто на сундукѣ съ горбатой крышкой, ожидая, когда проснется кто-нибудь изъ жильцовъ и дастъ ему какое-нибудь грошевое порученіе.

II.

Ицекъ, весь мокрый, пришелъ къ вокзалу, когда осталось минутъ пять до прихода поѣзда. Онъ ужасно спѣшилъ. А у него еще было дѣло. Надо было выбрать коляску получше. Слѣдуетъ, впрочемъ, сказать, что въ скверномъ губернскомъ городѣ извозчичьи коляски были превосходны. Трудно понять, почему это такъ: чѣмъ хуже городъ, тѣмъ лучше коляски. Но за то возницы были одѣты нищими, и когда они, съ кнутами въ рукахъ, обступали пріѣзжаго, предлагая ему свои услуги, то онъ могъ принять это за нападеніе разбойниковъ.

Ицекъ выбралъ такого, у котораго были сапоги, и сказалъ ему:

-- Ты стой тутъ и жди. Ты повезешь полковницу. Хорошая госпожа. Она тебѣ отлично заплатитъ...

Черезъ минуту онъ уже былъ на платформѣ и съ волненіемъ смотрѣлъ по полотну дороги въ ту сторону, откуда долженъ былъ показаться поѣздъ. Когда онъ увидѣлъ вдали дымокъ, то старательно оправилъ свой кафтанъ, надвинулъ на затылокъ плисовый картузъ и осторожно пригладилъ волосы на вискахъ.

Поѣздъ пришелъ. Ицекъ побѣжалъ къ единственному вагону 1-го класса и, не давъ даже поѣзду остановиться какъ слѣдуетъ, вихремъ влетѣлъ туда. Вагонъ былъ пустъ. Только два дивана были завалены подушками и узлами, при видѣ которыхъ сердце Ицека начало усиленно биться, какъ будто все это принадлежало его дорогимъ родственникамъ. Онъ узналъ вещи полковницы и сейчасъ же снялъ картузъ и сдѣлался ниже ростомъ.

Полковница была не одна, а съ взрослой дочерью и 9-тилѣтнимъ племянникомъ.

-- Ицекъ?-- съ изумленіемъ воскликнули они всѣ разомъ:-- Ицекъ? Онъ тутъ.

-- О, Ицекъ будетъ вездѣ, гдѣ только надо, чтобъ онъ былъ для полковницы.

Этой фразой Ицекъ началъ свою службу мишуриса и очень хорошо началъ. Онъ низко поклонился и прибавилъ:

-- Не угодно ли пожаловать! Вещи всѣ будутъ въ исправности! Коляска готова...

-- Ахъ, Ицекъ, Ицекъ! Какое же ты золото!-- воскликнула полковница:-- но какъ же ты узналъ, что мы пріѣдемъ?

-- О, мнѣ приснилось это!-- почтительно шутилъ Ицекъ, съ удивительнымъ искусствомъ забирая своими длинными, цѣпкими руками десятки вещицъ, которыя, какъ казалось, занимали такъ много мѣста.-- И даже номеръ готовъ, 8-й номеръ, любимый номеръ полковницы.

Полковница была тронута этой заботливостью. Уже за полчаса до остановки ее начала мучить мысль о томъ, что надо звать носильщика, смотрѣть за узлами, чтобы они не растерялись, потомъ искать извозчика, а они всѣ такіе разбойники... Но съ той минуты, какъ она увидѣла передъ собой длинную, хотя и нѣсколько наклоненную, фигуру Ицека, она вдругъ почувствовала, что съ души ея упало бремя. Ицекъ здѣсь, значитъ, все сдѣлано. Никакихъ хлопотъ, ничего не растеряешь, ничѣмъ не огорчишься.

Ицекъ шелъ впереди, весь обвѣшанный узлами, подушками и сумками, которые, казалось, сами цѣплялись за него, какъ будто живые, а полковница съ дочкой и племянникомъ слѣдовали за нимъ. Онъ ежеминутно оглядывался и повторялъ:

-- Пожалуйте за мной, сюда, сюда! Я самую лучшую коляску взялъ, какая только есть въ городѣ. У губернатора такой нѣтъ. Вотъ вы увидите.

Коляска, разумѣется, оказалась самой обыкновенной. Ицекъ посадилъ въ нее полковницу съ дѣвицей и мальчикомъ, а самъ съ узлами сѣлъ въ простую бричку, которая стоила дешевле. Минутъ черезъ 20 они были въ гостинницѣ.

Хотя полковница занимала всего только одинъ номеръ о 2-хъ комнатахъ, но Ицекъ наполнилъ полковницей всю гостинницу. Онъ стрѣлой мчался изъ 8-го номера въ контору, въ кухню, во дворъ, таскалъ полотенца, воду, мыло, посуду. Онъ спотыкался и путался въ фалдахъ своего кафтана, но, казалось, не замѣчалъ этого. Во всѣхъ концахъ раздавались его возгласы:

-- Полковницѣ то-то! Неси въ 8-й номеръ! Полковница требуетъ того-то...

Весь міръ въ эти минуты для него олицетворялся въ полковницѣ и онъ совершенно забылъ, что въ гостинницѣ есть другіе постояльцы. Онъ предоставилъ ихъ Бороху и Срулю. Полковница была его добыча.

Когда въ 8-мъ номерѣ всѣ вымылись и переодѣлись и полковница съ своими родственниками, по разсчету Ицека, засѣла за столъ съ самоваромъ, Ицекъ сталъ у двери въ корридорѣ и терпѣливо ждалъ, пока его позовутъ для приказаній. Сруль въ это время обрабатывалъ дѣла въ двухъ корридорахъ одновременно, успѣвая дѣлать разомъ десять дѣлъ, въ чемъ помогалъ ему его тонкій умъ, а Борохъ сидѣлъ на сундукѣ съ мрачнымъ видомъ и изподлобья смотрѣлъ на счастливаго товарища.

Онъ рѣшительно не одобрялъ Ицека. Къ чему эта суетливость? И развѣ это дѣло мишуриса -- носить воду и посуду, бѣгать въ кухню и тащить самоваръ? Для этого есть номерной. Мишурисъ долженъ обрабатывать болѣе тонкія дѣла. Размышляя такимъ образомъ, Борохъ не сознавалъ, что въ немъ говоритъ зависть и что еслибъ ему какимъ-нибудь чудомъ досталась полковница, то онъ чистилъ бы ей башмаки, если нужно -- заплеталъ бы ей косу и дѣлалъ парикмахерскую прическу и, ужъ конечно, не отходилъ бы отъ двери ни на шагъ. Но у Бороха сегодня не было еще никакого заработка, а дома онъ не оставилъ ни гроша, поэтому онъ не могъ быть справедливымъ.

Ицекь, въ свою очередь, смотрѣлъ на него и думалъ о томъ, какой онъ несчастный. Вѣдь вотъ, поди, хитроумный Сруль уже за это время заработалъ не одинъ гривенникъ, а онъ, Борохъ, сидитъ у моря и ждетъ погоды. Сруль не ждетъ, Сруль самъ себѣ отыскиваетъ практику. Онъ зорко слѣдитъ за каждой изъ дверей, выходящихъ въ оба корридора гостинницы и прислушивается къ каждому шороху за этими дверями. Слухъ у него тонкій, какъ у зайца, и когда раздается легкій скрипъ кровати, онъ по неуловимому оттѣнку чувствуетъ, повернулся ли постоялецъ просто на другой бокъ, чтобы опять заснуть, или у него есть намѣреніе встать. Въ первомъ случаѣ онъ не безпокоитъ. Зачѣмъ? Это вѣрный способъ только разсердить господина и быть отосланнымъ къ чорту. А это совсѣмъ не въ его интересахъ. Нѣтъ, онъ подождетъ, пока господинъ совсѣмъ проснется; тогда онъ осторожно надавливаетъ ручку двери и пробуетъ -- отперта ли дверь? Если нѣтъ, онъ ждетъ, когда позовутъ лакея и входитъ вслѣдъ за лакеемъ. Если же дверь отперта, онъ чуть-чуть пріотворяетъ ее и, устроивъ себѣ щелочку, наблюдаетъ, дѣйствительно ли господинъ проснулся. Если это была ошибка, дверь съ такою же осторожностью затворяется и Сруль терпѣливо ждетъ дальнѣйшихъ примѣтъ, подходя въ это время къ другимъ дверямъ и прислушиваясь къ нимъ.

Но вотъ совершенно очевидно, что господинъ проснулся. Сруль пріотворяетъ дверь нѣсколько больше и старается скрипнуть ею; если же этого не выходитъ, кашляетъ, прикрывъ ротъ рукою. Господинъ приподымается на постели и поворачиваетъ голову.

-- Кто тамъ?

Но на первый окликъ отвѣта не получается; вмѣсто него въ дверяхъ появляется какой-то острый рыжій клинъ,-- это срулева борода, а изъ за улыбающихся губъ выглядываютъ крупные желтые зубы.

-- Кто такой?-- повторяется вопросъ уже съ оттѣнкомъ изумленія.

-- Это я, господинъ,-- тихо, таинственно заявляетъ Сруль:-- это только я.

Послѣ этого дверь пріотворяется больше и въ нее просовывается уже половина Сруля, т. е. голова, правое плечо, рука, правый бокъ, нога.

-- Что тебѣ надо?-- сурово спрашиваетъ постоялецъ, оглядывая съ ногъ до головы странную фигуру.

-- Мнѣ ничего... А, можетъ, господину что-нибудь надо? Я все могу достать...

Въ это время Сруль незамѣтно просовываетъ свою особу въ дверь больше и больше и, наконецъ, оказывается весь въ комнатѣ и тотчасъ притворяетъ за собою дверь. Когда ему это удалось, онъ уже считаетъ себя до извѣстной степени побѣдителемъ. По крайней мѣрѣ, онъ знаетъ навѣрное, что его не такъ-то легко выслать за дверь. Онъ не теряетъ времени и сейчасъ же, пока постоялецъ не освоился съ положеніемъ, начинаетъ перечислять прелести, которыми онъ думаетъ плѣнить господина.

-- Можетъ быть, надо мыла, настоящаго заграничнаго мыла, или духовъ, которые пахнутъ, какъ розы... или табакъ, настоящій турецкій табакъ, и совсѣмъ за безцѣнокъ; а если господинъ любитъ сигары, то я могу предоставить такія, что пс... (при этомъ Сруль цѣлуетъ собственные пальцы). Прямо изъ самой Вѣны привезены и такъ дешево, такъ дешево, какъ даромъ... Если господину нужно, чтобъ я сбѣгалъ и купилъ что-нибудь, такъ ужъ я куплю самое лучшее, что только есть на свѣтѣ... А то, можетъ быть, что-нибудь продать Я и это могу, какъ никто не можетъ сдѣлать; а если господинъ (онъ оглядывается и сильно понижаетъ голосъ)...

-- Пошелъ вонъ отсюда!-- гнѣвно кричитъ господинъ, цѣломудріе котораго возмущено послѣднимъ предложеніемъ. Но Сруль, разумѣется, и не думаетъ уходить. Онъ продолжаетъ стоять у дверей и только извиняется, простирая къ гнѣвному господину обѣ руки.

-- Ну, извините, господинъ... Я же не знаю, что кому надо. Ну, если не нужно, такъ и не нужно... Я могу и по всякой другой части... Зачѣмъ же обижаться, добрый господинъ? Одному нужно то, а другому это...

-- Ахъ, негодяй! Скажите пожалуйста, что онъ предлагаетъ!-- возмущается постоялецъ:-- да я тебя за это въ полицію, я тебя...

Онъ встаетъ съ постели, обнаруживая намѣреніе надѣть сапоги, какъ бы затѣмъ, чтобы вести Сруля въ полицію и обвинить въ оскорбленіи общественной нравственности. Сруль со всѣхъ ногъ бросается подъ кровать, достаетъ оттуда сапогъ и, любовно стеревъ съ него пыль рукавомъ собственнаго кафтана, подставляетъ господину такимъ образомъ, что тому остается только впихнуть туда ногу.

-- Это что такое?-- спрашиваетъ тотъ, по всей вѣроятности чувствуя, какъ его обезоруживаютъ.

-- Такъ вамъ будетъ удобнѣе, господинъ. Право, такъ удобнѣе будетъ.

-- Оставь, не надо...

Но гнѣвъ уже исчезъ. Какъ можно сердиться на человѣка, который подаетъ вамъ сапоги въ то время, когда вы грозите предать его въ руки полиціи?

Сруль ставитъ сапогъ, но весьма неохотно. Очевидно, это ему доставило огорченіе. Какъ бы для того, чтобъ хоть сколько-нибудь утѣшить себя, онъ достаетъ изъ подъ кровати другой сапогъ, точно также стираетъ съ него пыль рукавомъ кафтана и ставитъ его рядомъ съ первымъ.

-- И много васъ тутъ такихъ негодяевъ?-- спрашиваетъ господинъ, натягивая сапоги на ноги.

Сруль осклабляется, придавая этому значеніе шутки.

-- Насъ много,-- говоритъ онъ, подавая господину жилетъ и брюки съ такимъ привычнымъ видомъ, словно онъ подавалъ все это ему въ продолженіи многихъ лѣтъ.-- Насъ много, да не всякій съумѣетъ, какъ слѣдуетъ, обдѣлать дѣло. Это надо имѣть умъ.

-- Ишь ты!

-- Да, надо имѣть много ума, чтобы всякому угодить. Вотъ господинъ хотѣлъ выгнать меня и въ полицію отдать, а между прочимъ, я съумѣлъ расположить... И, можетъ, для какого-нибудь дѣла послужу...

-- Такъ, такъ. А ну-ка слей мнѣ воды на руки... Мыло-то какое отчаянное...

-- Такъ у меня же есть мыло... Хмм... какое мыло! Пряма отъ французской королевы. Я сейчасъ.

И Сруль, чувствуя, что онъ уже начинаетъ быть полезенъ, а скоро станетъ необходимъ, мчится за мыломъ отъ французской королевы, потомъ сливаетъ воду на руки господину, затѣмъ угощаетъ папиросой, навязываетъ ему табакъ, потомъ провожаетъ пріѣзжаго при осмотрѣ города и вообще не даетъ ему сдѣлать ни одного шага безъ его помощи. Если это человѣкъ дѣловой, онъ впутывается въ его дѣла, если это человѣкъ, ищущій развлеченій, онъ приноситъ ему билеты, однимъ словомъ, работаетъ надъ нимъ безъ устали. И за это ему въ концѣ концовъ даютъ какую-нибудь мелочь, да на мылѣ и табакѣ онъ что-нибудь заработаетъ, и живетъ себѣ Сруль на свѣтѣ.

Борохъ этого не умѣетъ дѣлать. Онъ тоже пріотворяетъ двери и тоже просовываетъ бороду, но когда ему скажутъ: "пошелъ вонъ" (а съ этого начинается довольно часто), то онъ тотчасъ же скрывается и опять занимаетъ свое мѣсто на сундукѣ!

И у Сруля есть постоянные кліенты, вродѣ полковницы у Ицека, это ближайшіе помѣщики, имѣющіе постоянныя дѣла въ городѣ; но, разумѣется, такихъ доходныхъ, какъ полковница,-- нѣтъ. Только Борохъ, несчастный Борохъ, лишенный тонкаго ума, не съумѣлъ пріобрѣсти себѣ ничего прочнаго, а между тѣмъ для него это было крайне необходимо, потому что оскудѣніе доходовъ совпало съ особеннымъ случаемъ, когда они всего нужнѣе. Въ то время, какъ у Ицека выросла дочь, которая была одна изъ девяти, у Бороха подросъ сынъ, который былъ одинъ изъ одиннадцати. Борохъ находилъ, что онъ славный малый и отличный стекольщикъ. Не слѣдуетъ, однако, думать, что онъ дѣлалъ стекло; нѣтъ, онъ только рѣзалъ его алмазомъ и вставлялъ въ рамы при помощи замазки. Но это все равно,-- все-таки онъ былъ отличный стекольщикъ и во всѣхъ отношеніяхъ нравился Бороху, и Борохъ хотѣлъ доставить ему высшее счастье, какого только можетъ достигнуть человѣкъ на землѣ: женить его. Онъ держался мнѣнія, что человѣкъ, пока онъ не женился, въ сущности, еще не человѣкъ, и вотъ онъ хотѣлъ сдѣлать своего сына человѣкомъ.

Женить сына, въ особенности, если онъ отличный стекольщикъ, гораздо легче, чѣмъ выдать замужъ дочь,-- это не подлежитъ сомнѣнію. Но все же этого никакъ нельзя сдѣлать, если въ домѣ нѣтъ ни одного гроша, а домъ Бороха именно былъ въ такомъ положеніи: населеніе его было неисчислимо, а денегъ вовсе не было. Вотъ почему Борохъ смотрѣлъ такъ мрачно, и вотъ почему онъ уже за нѣсколько дней передъ этимъ обнаруживалъ крайнее волненіе, и умъ его, и безъ того не отличавшійся тонкостью, помрачился до того, что онъ началъ мечтать о невозможномъ и даже неестественномъ,-- чтобъ Ицекъ, ни съ того, ни съ сего, отказался отъ своего блага и уступилъ это благо ему. Конечно, человѣку съ непомраченнымъ умомъ никогда бы это не пришло въ голову.

Но сказать, что Борохъ былъ мраченъ, это мало. Въ то время, какъ Ицекъ стоялъ у двери восьмого номера, оправляя кафтанъ и прихорашивая волосы на вискахъ, онъ кидалъ на него такіе острые взгляды, какъ будто думалъ, что это стрѣлы, которыя пронзятъ Ицека въ самое сердце.

Кажется, что Борохъ что-то замышляетъ. Рѣшительно, у него что-то такое сидитъ въ головѣ.

III.

Ицекъ долго стоялъ у двери восьмого номера и, наконецъ, ему показалось, что о немъ просто забыли. Тогда онъ тихонько постучалъ въ дверь.

-- Кто тамъ?-- послышался голосъ полковницы.

-- Это я... Ицекъ.

-- А, Ицекъ? Ну такъ войди же.

Ицекъ вошелъ. Всякій другой на его мѣстѣ, увидѣвъ то, что онъ увидѣлъ, тотчасъ ушелъ бы или по крайней мѣрѣ повернулся бы лицомъ къ двери. Но Ицеку это даже въ голову не пришло. Онъ нашелъ, что это въ порядкѣ вещей. Всякій дѣлаетъ то, что ему надо. Ему надо получить отъ полковницы какія-нибудь порученія, потому что онъ отъ этого что-нибудь заработаетъ, а полковницѣ надо кончать свой туалетъ -- это ея дѣло.

Полковница же, которая въ свое время училась въ институтѣ благородныхъ дѣвицъ и знала подробно всѣ правила приличія, разсуждала такъ: Ицекъ? Развѣ онъ мужчина? Ицекъ -- мишурисъ и только. Поэтому она, когда вошелъ Ицекъ, осталась передъ зеркаломъ въ одной бѣлой юбкѣ и въ тонкой рубашкѣ, которая совсѣмъ сползла съ одного плеча, а она въ это время заплетала косу.

Полковница была дама лѣтъ за сорокъ, очень моложавая и недурна лицомъ. Она давно уже овдовѣла и замужъ не собиралась, но любила еще красиво наряжаться и кокетничать съ мужчинами, преимущественно военными, обладающими чиномъ не ниже полковничьяго. Она къ Ицеку не обернулась, да въ этомъ и не было надобности, потому что онъ весь отражался въ зеркалѣ, въ которое и она глядѣлась, и онъ видѣлъ ее, всю въ томъ же зеркалѣ. Дочь и племянникъ сидѣли за столомъ на диванѣ и пили чай. И они тоже, очевидно, находили, что Ицекъ не мужчина, а только мишурисъ и что его нельзя стѣсняться.

-- Ицекъ,-- сказала полковница,-- можешь ты мнѣ найти модный журналъ, самый послѣдній?

-- Моду?-- спросилъ Ицекъ:-- чтобы Ицекъ не нашелъ? да онъ найдетъ вамъ такую отличную моду, какой и у губернаторши нѣтъ...

-- Нѣтъ, ты на счетъ моды не безпокойся, Ицекъ, потому что ты въ ней ничего не понимаешь, а ты мнѣ найди журналъ.

Ицекъ пожалъ плечами.

-- Ицекъ не понимаетъ? Ицекъ все понимаетъ!-- проворчалъ онъ и это было его глубокое убѣжденіе: всѣми признано, что Ицекъ хорошій мишурисъ. Въ этомъ давно уже никто не сомнѣвается, а въ такомъ случаѣ -- какъ же онъ можетъ что-нибудь не понимать?

-- Журналъ?-- спросилъ онъ.-- Послѣдній журналъ?

-- Да, послѣдній модный журналъ. Въ этомъ дрянномъ городѣ ничего порядочнаго не достанешь. Только у одного портного, у Мовши Капсуля, и есть. Остальные шьютъ по своей фантазіи.

-- Мовша Капсуль? Я знаю Мовшу Капсуля. Я могу къ нему сбѣгать, я могу сію минуту сбѣгать. Это тутъ два шага... Онъ для полковницы дастъ.

И Ицекъ уже повернулся, чтобъ сейчасъ же исполнить порученіе.

-- Нѣтъ, нѣтъ... это нельзя. Прошлый разъ, когда я пріѣзжала, этотъ негодяй испортилъ мнѣ лифъ и я его прогнала. Теперь, конечно, онъ не дастъ. Вѣдь онъ гордый... Первый портной! Скажите, пожалуйста!..

-- Не дастъ!-- съ сожалѣніемъ промолвилъ Ицекъ.

-- Не дастъ. Нѣтъ, ты это сдѣлай какъ-нибудь отъ себя... Ну, ужъ это тамъ твое дѣло, Ицекъ, а ты долженъ достать мнѣ послѣдній журналъ.

-- И я думаю, долженъ... Ицекъ все долженъ достать и достанетъ!-- отвѣтилъ Ицекъ съ напускной увѣренностью. Онъ еще не зналъ, какимъ образомъ ему удастся провести Мовшу Капсуля, перваго портного.

-- Ну вотъ. Такъ ты этимъ и займись. Ступай же.

-- И больше ничего?-- съ удивленіемъ спросилъ Ицекъ.

-- Тамъ увидимъ. Мнѣ журналъ нуженъ.

-- Хорошо, я достану журналъ.

Ицекъ сталъ пятиться, но въ его движеніяхъ видна была явная неохота. Не любилъ онъ такихъ порученій. Что можно нажить на этомъ журналѣ? Ровно ничего. И что такое этотъ журналъ? Картинка какая-нибудь? Онъ любилъ что-нибудь купить или продать. Тутъ ужъ непремѣнно что-нибудь наживешь. А журналъ... ну, а все-таки его надо достать.

Когда Ицекъ вышелъ въ корридоръ, мимо него съ чрезвычайно дѣловитымъ видомъ пробѣжалъ Сруль, выбѣжавъ изъ одного номера и прошмыгнувъ въ другой. Очевидно, онъ, пользуясь тѣмъ, что Ицекъ сосредоточился на полковницѣ, захватилъ всю гостинницу, а Борохъ въ это время сидѣлъ на сундукѣ и въ лицѣ его было столько мрачнаго страданія, что Ицеку сдѣлалось жаль его; онъ подождалъ, когда изъ номера вышелъ Сруль, и, отведя его въ сторону, тихо сказалъ:

-- Слушай, Сруль, у тебя большая практика? а?

-- Есть!-- самодовольно отвѣтилъ Сруль.-- Такъ у тебя же полковница, это получше всякой практики.

-- Ну, да, я ничего и не говорю, а я говорю: ты далъ бы что-нибудь Бороху... Ну, что-нибудь тамъ пустое... А то онъ, бѣдный, чуть не плачетъ, ему не везетъ... я не могу дать, потому что у меня полковница.

-- Ну,-- воскликнулъ Сруль:-- что мнѣ за дѣло? Развѣ это я его сдѣлалъ такимъ дуракомъ... Онъ совсѣмъ глупъ, этотъ Боровъ... Я же не виноватъ, что онъ глупъ...

И Сруль убѣжалъ. "Онъ безсердечный, этотъ Сруль. Охъ, какой жохъ!" подумалъ Ицекъ и ему еще больше сдѣлалось жаль Бороха. Онъ былъ бы готовъ раздѣлить полковницу на части и одну часть, конечно, меньшую, отдать Бороху. Но это было невозможно.

Онъ вышелъ на улицу и сталъ обдумывать планъ предстоящихъ дѣйствій. Журналъ, журналъ! Вѣдь вотъ же оказывается, есть такія вещи на свѣтѣ, которыхъ не знаетъ мишурисъ. Можетъ быть, это выкройка? Или матерія такая? Кого бы распросить? Конечно, въ городѣ, среди его знакомыхъ, есть люди, которые хорошо знаютъ, что такое журналъ, потому что у Ицека есть знакомство среди образованныхъ людей; но развѣ онъ можетъ тратить столько времени на розысканіе этихъ людей, когда онъ долженъ не терять ни минуты? Вѣдь полковница проживетъ въ городѣ какихъ-нибудь два-три дня и ему нужно изъ каждой минуты извлечь хоть маленькую пользу.

А Капсуль дѣйствительно жилъ въ двухъ шагахъ. Его мастерская помѣщалась на главной улицѣ, на самомъ чистомъ мѣстѣ, какое только было въ городѣ. На этой же улицѣ были сосредоточены всѣ лучшія учрежденія, какъ-то: лучшая аптека, лучшій ресторанъ, дворянскій клубъ и лучшіе магазины. И мостовая на этой улицѣ была такого рода, что по ней можно было ѣздить, рискуя только здоровьемъ, а не жизнью, чего нельзя было сказать про другія улицы. Въ хорошую погоду здѣсь толпились горожане, заглядывая въ окна магазиновъ и передавая другъ другу городскія сплетни. Словомъ, улица эта замѣняла и бульваръ, и клубъ. Очень естественно, что на ней помѣстился и главный портной. Надъ дверью была большая вывѣска золотыми буквами: "дамскій портной изъ Кіева Мовша Капсуль". А по обѣ стороны входной двери красовались длинныя и широкія доски, на ко торыхъ были изображены сцены изъ жизни Мовши Капсуля, указывающія и на его спеціальность. Съ правой стороны была нарисована дама съ чрезвычайно длинной шеей и короткими руками; лицо у нея было совершенно бѣлое. На ней было платье съ шлейфомъ такой невѣроятной длины, что для него на вывѣскѣ не хватало мѣста, и онъ, очевидно, не доведенный до конца, внезапно прекращался. Мовша Капсуль (по всей вѣроятности, это былъ онъ) стоялъ передъ нею на колѣняхъ и снималъ мѣрку сантиметромъ. Съ лѣвой стороны сцена изображала эпизодъ изъ внутренней жизни мастерской главнаго портного. Тотъ же самый Мовша стоялъ надъ столомъ съ большими ножницами въ рукахъ; передъ нимъ пышными складками стелилась голубая матерія неопредѣленнаго качества, а онъ, очевидно, что-то изъ нея выкраивалъ.

Ицекъ постоялъ съ минуту передъ окнами, любуясь сидѣвшими въ мастерской и усердно работавшими иголками подмастерьями въ однихъ жилетахъ, и подумалъ: "должно быть, Мовша Капсуль зарабатываетъ больше, чѣмъ мишурисъ. Вишь, сколько у него работы. Хорошо быть портнымъ, а въ особенности первымъ портнымъ".

Въ это время одинъ изъ подмастерьевъ повернулся къ окну и, увидѣвъ Ицека, привѣтливо кивнулъ ему головой. Ицекъ сперва не узналъ его, но, приглядѣвшись, понялъ, что это Лейба Безикъ, который приходился ему даже родственникомъ. "Какъ же это я забылъ,-- подумалъ онъ,-- что Безикъ шьетъ у Капсуля? Развѣ это не то, что мнѣ нужно? Безикъ непремѣнно сдѣлаетъ мнѣ это. Онъ троюродный племянникъ Анны, тетки моей жены, онъ долженъ мнѣ это сдѣлать". И съ этой мыслью Ицекъ вошелъ въ мастерскую перваго портного.

Капсуль былъ тутъ, въ первой комнатѣ, гдѣ принимали посѣтителей. Онъ стоялъ за стойкой и отмѣривалъ матерію отъ штуки. Онъ, конечно, сейчасъ же узналъ Ицека, котораго всѣ въ городѣ знали. Ицекъ былъ такой давній мишурисъ при гостинницѣ, что, когда встрѣчались съ нимъ, тотчасъ непремѣнно думали о гостинницѣ. Это все равно, что увидѣть издали колокольню: сейчасъ же всякій догадается, что тутъ должна быть и церковь, и непремѣнно объ этомъ подумаетъ. И Капсуль, увидѣвъ Ицека, сказалъ:

-- А, мишурисъ! Здравствуй. Ну, что, какъ у васъ тамъ въ гостинницѣ? А? Господинъ Френкель еще не лопнулъ отъ жира?

-- Нѣтъ, онъ не лопнулъ. Добрый вамъ день, господинъ Капсуль. Господинъ Френкель никогда не лопнетъ. Господину Френкелю хорошо.

-- Я думаю, хозяиномъ гостинницы быть лучше, чѣмъ факторомъ.

-- Я тоже думаю такъ, господинъ Капсуль.

-- Ну, а ты, Ицекъ, пришелъ заказать платье для своей дочки?-- снисходительно пошутилъ Капсуль.

Ицекъ усмѣхнулся.-- Нѣтъ,-- сказалъ онъ,-- моя дочка изъ Парижа выписываетъ себѣ платья. Вамъ не угодить ей, господинъ Капсуль. Она у меня капризная.

И онъ самъ разсмѣялся надъ своей выдумкой, которая развеселила и Капсуля. Это уже было хорошо, потому что, когда человѣку весело, онъ бываетъ добрѣе. Ицекъ хорошо зналъ человѣка. Это входило въ кругъ обязанностей мишуриса. Вѣдь, вся должность его была построена на знаніи человѣческихъ слабостей. Онъ прибавилъ:

-- Я хотѣлъ бы сказать два слова Безику.

-- Безику? Развѣ онъ тебѣ пріятель?

-- Онъ мнѣ даже родственникъ, господинъ Капсуль.

-- А! Я не зналъ. Ну, а скажи, твоя полковница еще не пріѣзжала?

-- Какая же она моя полковница? Она не моя!-- сказалъ Ицекъ.-- Сегодня я ей практикую, а завтра Сруль, а тамъ Борохъ, ей все равно... Нѣтъ, не пріѣзжала, господинъ Капсуль. Еслибъ пріѣхала, такъ ужъ непремѣнно къ вамъ бы съ заказомъ пришла... Ужъ безъ этого полковница не можетъ обойтисъ.

-- Ну, нѣтъ, она не придетъ. Ужъ это я вѣрно знаю, что полковница ко мнѣ не придетъ.

-- Какъ? почему же она не придетъ?-- спросилъ Ицекъ и при этомъ очень искусно принялъ видъ человѣка, который ничего не знаетъ о трагической исторіи, происшедшей между Капсулемъ и полковницей по поводу испорченнаго лифа.

-- О, ужъ это такъ. Полковница никогда ко мнѣ не заглянетъ, потому что мы съ ней поссорились. А я вотъ посмотрю, кто ей сошьетъ платье. Я это посмотрю. Она вздорная.

-- Да, это есть немного...

-- Ну, вотъ и ты замѣтилъ... Такъ пройди туда. Безикъ тамъ... Я не зналъ, что онъ тебѣ родственникъ.

-- Да, онъ родственникъ моей жены,-- сказалъ Ицекъ и прошелъ въ сосѣднюю комнату, притворивъ для осторожности дверь за собою. Тутъ сидѣло человѣкъ шесть рабочихъ, всѣ безъ сюртуковъ, а только въ жилетахъ, всѣ съ иголками и съ шитьемъ. На столѣ, вокругъ котораго они всѣ расположились, на проволочной подставкѣ стоялъ утюгъ, отъ котораго вѣяло тепломъ.

Ицекъ отозвалъ родственника въ сторону и сказалъ такъ тихо, какъ только могъ.

-- Лейба, окажи мнѣ услугу...

-- Ну?-- промолвилъ Безикъ.

-- Я тебѣ потомъ объясню. Только мнѣ нуженъ послѣдній журналъ...

-- На что онъ тебѣ?

-- Такъ, нуженъ. Я потомъ объясню. И всего только на полчаса! Понимаешь? И ты не думай, Безикъ, что это какъ-нибудь такъ... Я тебѣ заработать дамъ... Ну, тамъ немного, много я не могу, я самъ бѣдный, ты же знаешь, на всежъ таки не даромъ... Ужъ ты такъ это, для родственника сдѣлай... Анни тебѣ кланяется, я ее видѣлъ сегодня, и Сарра тоже... И Ривка спрашивала, какъ онъ поживаетъ, Безикъ, и отчего не заходитъ? Такъ ты сдѣлай это, Лейба.

-- Гм... А ты думаешь это легко, Ицекъ?-- задумчиво спросилъ Безикъ.-- Это очень трудно. Столько глазъ смотритъ, а самые большіе глаза у Капсуля. Ты же знаешь! Журналъ это его секретъ. Онъ въ строгомъ секретѣ держитъ его.

-- Ну, какъ-нибудь, Лейба! Мнѣ безъ этого нельзя. Ты знаешь, я мишурисъ,-- мишурису нельзя, чтобъ онъ чего-нибудь не досталъ. Это скандалъ.

-- Я знаю. Ну, я постараюсь для тебя, Ицекъ; я не говорю, что сдѣлаю, а только хорошо постараюсь. Ты же знаешь, я для тебя готовъ. Но не сейчасъ, а такъ черезъ полчаса. Я пойду домой кушать, а ты заходи ко мнѣ. Если удастся, ты получишь. Только не понимаю, Ицекъ, зачѣмъ тебѣ журналъ... Можетъ быть, для Ривкиной свадьбы платье будешь шить? а?

-- О! Вотъ сказалъ! Развѣ я могу? Развѣ я такой богачъ? Нѣтъ, это другое... Я потомъ объясню тебѣ. Такъ я зайду, Лейба.

Проходя черезъ первую комнату, Ицекъ скромно поклонился Капсулю и сказалъ:

-- Желаю вамъ здоровья, господинъ Капсуль, прощайте.

-- Ну что, поговорилъ съ Безикомъ?-- спросилъ Капсуль.-- Я никогда не мѣшаю. Я не препятствую. Когда есть дѣло, отчего не поговорить?

-- Э, тамъ пустяки, пустой разговоръ...

И онъ вышелъ на улицу. Черезъ три минуты Ицекъ былъ уже въ гостинницѣ. Когда онъ вошелъ въ корридоръ, то первымъ дѣломъ увидѣлъ, разумѣется, Бороха. Но странно, что Борохъ, остававшійся и на этотъ разъ, повидимому, безъ дѣла, не сидѣлъ на сундукѣ, а съ волненіемъ ходилъ взадъ и впередъ, выбравъ для этой прогулки очень маленькое пространство въ корридорѣ. А при его появленіи онъ быстро подошелъ къ большому окну, выходившему въ грязный гостинничный дворъ, и сталъ глядѣть бъ него, повернувшись спиной къ Ицеку.

Ицекъ, однако, не придалъ этому значенія. Онъ подумалъ, что Бороху просто надоѣло сидѣть на сундукѣ съ горбатой крышкой и вотъ онъ сталъ ходить, а потомъ ходить надоѣло, такъ онъ сталъ глядѣть въ окно. Чтожъ дѣлать, когда человѣку не везетъ и если онъ не за свое дѣло взялся?.. И Ицекъ увѣренной рукой, какъ человѣкъ, уже исполнившій дѣло, которое для всякаго другого было неисполнимо, постучалъ въ дверь 8-го номера.

-- Это я, это Ицекъ!-- сказалъ онъ успокоительнымъ тономъ, имѣя въ виду то обстоятельство, что если дамы не совсѣмъ въ порядкѣ, то, узнавъ, что это Ицекъ, онѣ не станутъ безпокоиться.

Онъ стоялъ въ ожиданіи, держась за ручку двери, и до его чуткаго слуха долетѣлъ такой разговоръ:

-- Это Ицекъ стучитъ, тетя. Что ему сказать?-- спросилъ племянникъ, очевидно, изъ первой комнаты.

-- Да его просто прогнать слѣдуетъ, этого негодяя,-- отвѣтила полковница изъ другой комнаты.

Ицекъ вытянулся и глаза его сдѣлались такими большими, какими никогда не были; "что такое?-- мысленно воскликнулъ онъ:-- Ицека прогнать? Ицекъ негодяй? Ицекъ?"

-- Нѣтъ, мама, какъ же можно? Надо сперва разобрать дѣло,-- возразила дочь.

-- А, что... стану я еще разбирать. Этотъ народъ... отъ него всего ожидать можно...

-- Что такое? что такое?-- думалъ Ицекъ, просто отказываясь вѣритъ тому, что у него есть уши и что онъ дѣйствительно слышитъ ими все это. "Дѣло? какое дѣло? сейчасъ только разговоръ былъ... любезность и все, какъ слѣдуетъ, и послѣдній журналъ и вдругъ... Это просто чудо какое то".

-- Нѣтъ, все же...-- промолвила дочь: -- такъ нельзя. Можетъ быть, это и неправда.

-- Ну, ладно... Позови его. Позови, Митя!

-- Ицекъ, войди!-- крикнулъ племянникъ.

Ицекъ вошелъ, но въ головѣ его въ это время стоялъ какой-то туманъ, а по спинѣ пробѣгала струя холода. Онъ ничего не понималъ. Это походило на скверный сонъ. Только во снѣ, въ скверномъ снѣ можетъ показаться, что полковница, съ которой у него столько было дѣлъ, которая такъ довѣряла ему, можетъ говорить о немъ такимъ образомъ. Развѣ не полчаса тому назадъ она поручила ему достать послѣдній журналъ? Развѣ это не такъ? Или, можетъ быть, всего этого не было? Можетъ быть, онъ еще не вставалъ сегодня съ постели. Онъ спитъ еще и ему все это кажется? Можетъ быть, онъ вовсе и не мишурисъ, и не Ицекъ? Тутъ все можетъ быть, потому что это сверхъестественно.

Совершенно подавленный, Ицекъ даже забылъ о послѣднемъ журналѣ и о своемъ блестящемъ дѣлѣ у Капсуля, онъ просто перезабылъ въ эту минуту все, что когда-нибудь зналъ, и стоялъ у двери молча, съ необыкновенно глупымъ видомъ.

-- Эй, послушай ты! Ты какъ это смѣешь разсказывать про меня такія гадости?-- грозно набросилась на него полковница, выйдя изъ спальни.-- Безстыдникъ ты старый!

Ицекъ захлопалъ вѣками.-- Я?.. про васъ?.. я про госпожу полковницу, про ваше превосходительство?.. Гадость?.. О, это что-то небывалое... Развѣ я дуракъ или сумасшедшій, чтобъ про такую личность говорить?..-- съ большимъ чувствомъ промолвилъ Ицекъ.

-- Ну, да, разсказывай. Ты отлично умѣешь прикидываться святымъ; тебя допускаютъ такъ близко, тебѣ довѣряютъ, передъ тобой не стѣсняются, а ты гадости сочиняешь, будто у полковницы плохое бѣлье.

-- У полковницы плохое бѣлье?-- съ ужасомъ воскликнулъ Ицекъ.-- Ай-ай-ай! Этого даже дуракъ не можетъ подумать.

-- Какъ? Ты не разсказывалъ, что видѣлъ на моей рубашкѣ заплаты и что чулки у меня въ дыркахъ?

-- Чулки?.. въ дыркахъ?..

Ицекъ поднялъ плечи и развелъ руками и вся его фигура выразила глубочайшее недоумѣніе и непониманіе. Если бы онъ былъ не въ столь трагическомъ положеніи, то былъ бы очень смѣшонъ.

-- Ты не разсказывалъ этого Бороху?

-- Бороху? Это Борохъ сказалъ?

-- Да, Борохъ сказалъ это.

-- Борохъ!

Ицекъ поблѣднѣлъ, потому что понялъ все. Ужъ онъ болѣе не выражалъ недоумѣнія, его тонкая фигура не корчилась и не принимала смѣшныхъ формъ. Лицо его было серьезно и печально. Онъ произнесъ дрожащимъ голосомъ, съ чувствомъ глубокой жалости:

-- Борохъ -- несчастный человѣкъ... Онъ только несчастный...

IV.

Да, Ицекъ понялъ все и почти точно представилъ себѣ все, какъ было.

Борохъ задумалъ это дѣло еще утромъ, а, можетъ быть, даже вчера, послѣ того, какъ Ицекъ наотрѣзъ отказался продать ему полковницу, а затѣмъ Френкель, вслѣдствіе его бурнаго поведенія, которое обезпокоило пріѣзжаго коллежскаго ассесора, выгналъ его вонъ. У несчастнаго старика, которому такъ страшно не везло, въ сущности, потому, что онъ пристроился не къ своему дѣлу, злоба давно уже накипала въ сердцѣ. Всѣмъ бѣднымъ людямъ скверно живется на свѣтѣ. Но когда у человѣка есть умъ, то все же онъ какъ-нибудь изворачивается. И Ицеку скверно живется, и Срулю неважно. Развѣ это хорошо, если человѣкъ, чтобъ добыть пропитаніе на сегодня, долженъ быть и лошадью, и осломъ, и собакой, и кошкой, и даже соловьемъ, а иной разъ и тѣмъ долженъ быть, что даже и назвать неловко? Нѣтъ, это не значитъ хорошо. Человѣку надо быть человѣкомъ, а не всякой дрянью. Но, по крайней мѣрѣ, у Ицека и у Сруля отъ этого какой-нибудь заработокъ есть. А у Бороха ничего нѣтъ, или такъ мало, что все равно, что ничего. А Борохъ старикъ, да еще взялъ и для чего-то размножился непомѣрно. Ну, положимъ, это не отъ него -- это отъ Бога. Человѣкъ можетъ долго терпѣть. Ни одно животное не можетъ терпѣть такъ долго, какъ человѣкъ. Но наконецъ и онъ не выдерживаетъ и озлобляется.

Борохъ озлобился и его небольшой умъ померкнулъ. Это видно было давно, а вчера совсѣмъ обнаружилось. Онъ потерялся и сталъ, должно быть, считать Ицека причиной всѣхъ своихъ бѣдствій. А тутъ еще вышло такое дѣло, что Ицекъ долженъ былъ отказать ему, въ его сумасшедшемъ требованіи -- продать полковницу за семь рублей... Вотъ Борохъ и рѣшилъ своимъ помраченнымъ умомъ: "если я наговорю на Ицека какую-нибудь скверность, то полковница прогонитъ его и дастъ мнѣ практику".

Борохъ долго думалъ надъ тѣмъ, что сказать на Ицека. Не даромъ онъ безъ дѣла сидѣлъ на горбатомъ сундукѣ. Свободнаго времени у него было много. Къ тому же, и злоба, она всегда помогаетъ человѣку придумать дурное. Онъ и придумалъ. И какъ только Ицекъ вышелъ отъ полковницы и отправился искать послѣдній журналъ, Борохъ постучался въ 8-й номеръ и его впустили. Мишуриса всегда впускаютъ.

-- Что ты скажешь, Борохъ?-- спросила полковница, которая, хотя никогда не давала порученій Бороху, тѣмъ не менѣе, знала его очень хорошо.

Борохъ смотрѣлъ изподлобья и голосъ у него былъ какой-то сухой и неровный.

-- Имѣю къ вамъ особенное дѣло!-- сказалъ онъ.

-- Вотъ какъ? особенное?

-- Особенное!-- подтвердилъ Борохъ.-- Имѣю дѣло на Ицека.

-- Что такое на Ицека?

-- Ицекъ нехорошій человѣкъ...

-- Въ самомъ дѣлѣ?

-- Да, у Ицека языкъ нехорошій... Онъ, какъ приближенное лицо, можетъ видѣть, а потомъ разсказывать...

-- Что-о? Что же такое разсказываетъ Ицекъ?

-- Даже сказать обидно... Нехорошо разсказываетъ...

-- Ну, ничего, ничего... началъ, такъ говори все...

-- На счетъ бѣлья говорилъ... Будто въ заплатахъ... такъ и сказалъ: полковница только сверху, на показъ, дорого одѣвается, а на рубашкѣ заплаты...

-- Онъ съ ума сошелъ!

-- Должно быть, сошелъ... А чулки всѣ въ дыркахъ...

-- Какой негодяй!-- воскликнула полковника, сверкая глазами.-- И это Ицекъ, Ицекъ, которому я всегда довѣряла... Вотъ какіе вы всѣ мерзавцы...

-- Мы не всѣ; только Ицекъ такой.

-- Ну, какъ же! И ты такой же!..

-- Нѣтъ, я могу честно служить...

-- Ахъ негодяй Ицекъ! а? Какъ вамъ понравится? У меня бѣлье въ заплатахъ, чулки въ дырьяхъ? Ну, спасибо, что сказалъ! Можешь убираться.

-- Я могу честно служить!-- повторилъ Борохъ свою фразу, которая собственно и была цѣлью всего предпріятія.

-- Ахъ, да мнѣ же ничего не надо. Какой ты надоѣдливый, Борохъ!-- Уходи, пожалуйста.

-- Я могу все исполнить, госпожа полковница,-- пролепеталъ Борохъ голосомъ, въ которомъ уже слышалось отчаяніе.

-- Да убирайся ты къ чорту!-- наконецъ, не выдержала и выругалась полковница.

Борохъ посмотрѣлъ на нее сверкающими глазами и вышелъ. Съ этой минуты онъ, не останавливаясь, ходилъ по корридору, переживая муки человѣка, который сдѣлалъ безполезную подлость.

Ицекъ произнесъ свою фразу о Борохѣ дрожащимъ голосомъ, съ чувствомъ глубокой жалости, но полковница этого не замѣтила. Можетъ быть, она и замѣтила, но не придала этому значенія, подумавъ: "знаемъ мы эти штуки". Поэтому она сказала:

-- Нѣтъ, нечего вилять теперь! Ай, какой ты подлый, Ицекъ! Я никогда отъ тебя не ожидала.

-- Ицекъ подлый? Нѣтъ, Ицекъ никогда не былъ подлымъ,-- съ горячимъ убѣжденіемъ промолвилъ Ицекъ.

-- Такъ значитъ Борохъ подлый? Кто-нибудь изъ двухъ...

-- Нѣтъ, и Борохъ не подлый! Борохъ несчастный...

-- Да что ты свои глупости зарядилъ: несчастный да несчастный? Ужъ что-нибудь да было. Ужъ что-нибудь такое ты разсказывалъ. Не могъ же это онъ все выдумать.

-- Какъ же не могъ, когда онъ выдумалъ?

-- И ты ничего подобнаго не говорилъ?

-- Пускай я буду не Ицекъ, а самая паршивая собака, если я говорилъ.

-- И ты при Борохѣ скажешь это?

-- При милліонѣ тысячъ Бороховъ.

-- Хорошо!-- Полковница отворила дверь въ корридоръ и крикнула:-- иди сюда, Борохъ.

Борохъ вошелъ не спѣшно и безшумно и остановился у самой двери, плотно прижавшись къ ней спиной, какъ будто хотѣлъ занять какъ можно меньше пространства въ комнатѣ. Онъ не смотрѣлъ ни на полковницу, ни на Ицека, а, какъ казалось, внимательно разсматривалъ солнечное пятно, дрожавшее на полу. Лицо его было блѣдно, въ глазахъ игралъ неровный, неспокойный блескъ.

-- Борохъ,-- сказала полковница,-- ты можешь повторить то, что говорилъ про Ицека?

-- Могу повторять!-- глухо произнесъ Борохъ.

-- Ну, вотъ!

-- Что же ты знаешь про Ицека?-- спросилъ самъ Ицекъ, съ глубокой жалостью глядя на печальную фигуру товарища.

Борохъ не взглянулъ на него, а все продолжалъ разсматривать солнечное пятно.

-- Что я сказалъ!.. То самое...-- отвѣтилъ Борохъ.

-- Нѣтъ,-- возразила полковница:-- ты скйжи ясно: Ицекъ говорилъ, что у меня бѣлье въ заплатахъ и чулки въ дырьяхъ?

-- Говорилъ...-- еще болѣе глухо и неясно произнесъ Борохъ.

-- Ну, вотъ видишь? И ты еще будешь отпираться, а?

Но Ицекъ даже не взглянулъ на полковницу, онъ выразительно покачалъ головой и промолвилъ съ безконечнымъ укоромъ:

-- Борохъ, Борохъ! И тебѣ не стыдно, Борохъ!?.. Тебѣ не стыдно такъ говорить на Ицека? Что же я тебѣ сдѣлалъ, Борохъ? а?

У Бороха вздрогнули плечи и зашаталась голова. Онъ низко опустилъ голову и молчалъ, а Ицекъ продолжалъ тѣмъ же тономъ:

-- Ай-ай-ай, Борохъ, что такое съ тобой сдѣлалось? Развѣ мы не товарищи? Развѣ ты не знаешь меня, а я тебя съ самыхъ дѣтскихъ лѣтъ? Развѣ мы не тридцать лѣтъ практикуемъ съ тобой въ этой гостинницѣ и все сидимъ на одномъ сундукѣ? Сколько хозяевъ перемѣнилось, а мы все тутъ, все сидимъ на томъ же мѣстѣ. И ты же знаешь, Борохъ,-- я такой же бѣдный человѣкъ, какъ ты,-- ну, мнѣ немного лучше, у меня практики больше, а все же я бѣдный и мнѣ скверно, и оба мы -- вотъ уже старики,-- сгибаемъ спины, какъ кошки, и бѣгаемъ, какъ собаки, чтобъ заработать какой-нибудь злотъ. И ты же знаешь, Борохъ, какъ это трудно достается и что мишурисъ не король. О, совсѣмъ не король, а самый послѣдній человѣкъ на свѣтѣ. Онъ самый послѣдній человѣкъ потому, что всякій можетъ заставить его дѣлать то, что ему хочется, хотя бы самую глупую глупость, а онъ никого не можетъ заставить... Его никто не послушаетъ, потому что онъ маленькій человѣкъ, потому что онъ мишурисъ. Ай, нѣтъ, Борохъ, ты несчастный, у тебя умъ помрачился, а то бы ты не могъ... И зачѣмъ ты такое выдумалъ? Ну, сказалъ бы тамъ что-нибудь: что Ицекъ воръ или разбойникъ тамъ... что-нибудь. Ну, Ицекъ убилъ человѣка. Пускай! Но чтобы Ицекъ могъ говорить такую пакость про госпожу полковницу, которая всегда даетъ ему заработать,-- это уже хуже всего... И для чего? Ты же самъ и скажешь, ну, вотъ сейчасъ скажешь, что этого никогда не было... а?

Но Борохъ ничего не сказалъ. Вдругъ глаза его наполнились слезами, ротъ искривился въ плачевную мину и все лицо сдѣлалось жалкимъ, а самъ онъ весь какъ-то согнулся и съежился. Онъ молча повернулся къ двери, нажалъ ручку и совсѣмъ-совсѣмъ тихо исчезъ.

Полковница отвернулась. Вся эта сцена произвела на нее тяжелое впечатлѣніе. А, можетъ быть, ей было немного стыдно передъ Ицекомъ за то, что она такъ скоро повѣрила такой небылицѣ про него,-- про него, который такъ усердно служилъ ей много лѣтъ.

-- Вотъ видите, мама,-- сказала дочь,-- я говорила, что надо разобрать дѣло...

-- Удивительно!-- воскликнула полковница,-- не могу только понять, зачѣмъ онъ это сдѣлалъ?

-- Я вамъ скажу,-- вмѣшался Ицекъ.-- Онъ несчастный, этотъ Борохъ. У него нѣтъ ума для мишуриса. Развѣ это простое дѣло мишурисомъ быть? О, трудное дѣло! Ну, и у него никакой практики нѣтъ... а семейство большое. 11 дѣтей, и сынъ -- стекольщикъ, жениться хочетъ. Вотъ горе его и помрачило. Вотъ для чего онъ и сдѣлалъ это. Думалъ, ему тогда лучше будетъ, и ошибся. Только и всего. Я же говорю вамъ, что Борохъ несчастный.

Ицекъ, однако, не рѣшился разсказать о томъ, какъ Борохъ хотѣлъ купить у него полковницу за семь рублей. Съ него достаточно было того, что онъ разсѣялъ всякое сомнѣніе въ своей честности и возстановилъ довѣріе къ нему полковницы. Онъ перешелъ къ дѣлу.

-- А я таки досталъ послѣдній журналъ,-- съ нѣкоторымъ выраженіемъ хвастовства, заявилъ онъ.

-- Неужели? у кого?

-- У самаго Капсуля... Онъ даже спросилъ: не пріѣзжала ли полковница? А я не дуракъ, я сказалъ: нѣтъ, не пріѣзжала; а же знаю, что надо сказать. Ицекъ всегда скажетъ то, что надо. Онъ лишняго не скажетъ. А Капсуль на васъ обиженъ.

-- Ну и чортъ съ нимъ. А гдѣ же журналъ?

-- А вотъ сейчасъ... Надо еще сходить за нимъ и только на полчаса. Больше нельзя. А то Капсуль узнаетъ и скушаетъ меня. Капсуль даже и не думаетъ, что у него журналъ уйдетъ изъ квартиры. Онъ себѣ будетъ кроить, а журналъ въ это время придетъ къ полковницѣ. Вотъ какъ тонко Ицекъ ведетъ дѣла. Но только ужъ вы, пожалуйста, госпожа полковница, если когда-нибудь съ Капсулемъ помиритесь, а ужъ вы съ нимъ непремѣнно помиритесь, потому что никто вамъ не можетъ такъ платья шить, какъ Капсуль... Такъ если помиритесь, не говорите ему про журналъ.

-- Хорошо, хорошо... а ты вотъ что Ицекъ: сбѣгай къ Фудиму,-- знаешь, портной?

-- Фудимъ? Онъ мой своякъ.

-- Ну, вотъ и отлично, пустъ придетъ ко мнѣ, я ему дамъ работу... Только смотри, ты ему скажи, чтобъ хорошо сдѣлалъ.

-- О, онъ сдѣлаетъ! Для полковницы онъ сдѣлаетъ! Это -- честь.

-- Потомъ зайди на Сѣнную и понюхай тамъ, какъ цѣна на сѣно... Подымется ли? Понимаешь? У меня двѣ скирды сѣна стоитъ... Только это надо сдѣлать ловко... Ну, ты это умѣешь... Не мнѣ учить тебя, Ицекъ. А затѣмъ вотъ тебѣ деньги, зайди въ рыбную лавку и закажи мнѣ балыкъ, фунтовъ пятнадцать... Да смотри, чтобъ балыкъ былъ хорошъ, сочный и какъ слѣдуетъ прокопченный... Ты вѣдь знаешь, какой я люблю. Впрочемъ, тебя не надуешь... А потомъ ты мнѣ будешь нуженъ.

Ицекъ повеселѣлъ. Какая практика! А главное -- покупка на наличныя деньги. Тутъ ужъ непремѣнно заработаешь. Пятнадцать фунтовъ, можно по три копѣйки съ фунта, сорокъ пять копѣекъ -- это деньги.

-- О,-- воскликнулъ онъ почти восторженно,-- я для полковницы такой балыкъ куплю, какого не бываетъ даже и у губернатора.-- Вообще губернаторъ у Ицека существовалъ какъ бы исключительно для обозначенія самаго лучшаго и совершеннаго, что только есть въ природѣ.

Онъ взялъ кредитку, спряталъ ее подъ кафтанъ, за рубашку, у самаго сердца, и вышелъ.

Борохъ сидѣлъ на сундукѣ, совсѣмъ согнувшись и закрывъ лицо обѣими руками. У него былъ видъ человѣка, глубоко подавленнаго, даже изломъ шеи и наклонъ головы выражали отчаяніе. Ицеку стало ужасно жаль его. Когда просидишь съ человѣкомъ рядомъ бокъ-о-бокъ на одномъ сундукѣ съ горбатой крышкой 30 лѣтъ, когда выкуришь съ нимъ изъ одной трубки пуда три сквернаго табаку, то начинаешь чувствовать къ нему родство.

Ицекъ подошелъ къ Бороху и сказалъ.

-- Э, что тамъ, Борохъ! Зачѣмъ думать? Ну, это уже прошло!

Борохъ приподнялся и открылъ лицо.

-- Ицекъ! я теперь самый послѣдній человѣкъ въ свѣтѣ. Я самый послѣдній человѣкъ!-- повторилъ онъ, ударивъ себя кулакомъ въ грудь: -- я хуже собаки. Я противъ своего пошелъ...

-- Ну, да, мишурисъ противъ мишуриса!-- мягко сказалъ Ицекъ,-- это плохо... Только ты, Борохъ, отъ горя... Я же знаю... Ну, я и не сержусь... Слушай, Борохъ, я тебѣ дамъ маленькую практику.

-- Ицекъ!-- воскликнулъ. Борохъ, пораженный великодушіемъ товарища.

-- Дамъ практику... Ну, тамъ пустой заработокъ, а все-таки что-нибудь! Сходи ты на Сѣнную и тихонько разузнай, какъ цѣна на сѣно... Не подымется ли? У тебя есть кто-нибудь на Сѣнной?

-- А какъ же? мой шуринъ тамъ работаетъ приказчикомъ.

-- Такъ это хорошо... Вотъ ты и ступай.

-- Ахъ, Ицекъ!-- голосомъ, вырвавшимся откуда-то изъ глубины груди, промолвилъ Борохъ, совершенно потрясенный, и не нашелъ словъ, чтобъ поблагодарить его. Глаза его опять сдѣлались влажны и вѣки начали вздрагивать. Онъ махнулъ рукой, надвинулъ свой старый засаленный картузъ на затылокъ и пошелъ внизъ.

Ицекъ оглянулся и увидѣлъ у окна Сруля, который, повидимому, слышалъ ихъ разговоръ. Сруль неодобрительно покачалъ головой. Какъ очень ловкій мишурисъ, обладающій тонкимъ умомъ, чего не отрицалъ рѣшительно никто, онъ, весьма оживленно занимаясь практикой, обладалъ способностью въ это же время какимъ-то образомъ знать все, что бы ни случилось въ гостинницѣ, и ему была уже доподлинно извѣстна вся исторія, происшедшая въ 8-мъ номерѣ.

-- Я бы такъ не сдѣлалъ съ нимъ,-- сказалъ Сруль:-- онъ поступилъ, какъ самый послѣдній мошенникъ.

-- Оставь, Сруль! Ты не можешь понимать это. Я знаю, ты не можешь... оставь,-- промолвилъ Ицекъ и, холодно взглянувъ на рыжаго Сруля, тоже пошелъ внизъ. Онъ думалъ: Сруль не можетъ понимать этого. У Сруля маленькое сердце.

Онъ рѣшилъ прежде всего добыть журналъ, потомъ позвать Фудима и затѣмъ уже заняться балыкомъ.

Мы не будемъ разсказывать всѣхъ дальнѣйшихъ обстоятельствъ Ицековой практики у полковницы; можемъ только сказать, что она была на этотъ разъ въ высшей степени плодотворна. Полковница оставалась въ городѣ цѣлыхъ пять дней и всѣ эти дни Ицекъ чувствовалъ себя такъ, какъ будто его опустили въ котелъ съ кипяткомъ и клокочущая вода швыряетъ его изъ стороны въ сторону, то погружая на дно, то выбрасывая на поверхность. У него было по горло дѣла, и когда его о чемъ-нибудь спрашивали или хотѣли дать ему какое-нибудь порученіе со стороны,-- онъ на бѣгу за какимъ-нибудь дѣломъ только подымалъ руку и проводилъ ею себѣ поперекъ шеи, желая сказать этимъ, что у него столько дѣла, что хоть зарѣжься. Полковница собиралась не пріѣзжать цѣлый мѣсяцъ.

Но больше всего хлопотъ доставило ему платье. Фудимъ, конечно, старался изо всѣхъ силъ. Мало того, у него даже явились нѣкоторыя заманчивыя мечты. Онъ давно съ завистью посматривалъ на мастерскую Капсуля, въ которую то и дѣло ходили и выходили изъ нея лучшія дамы губернскаго города. Проходя мимо и наблюдая это, онъ мысленно высчитывалъ, сколько Капсуль долженъ имѣть выгоды отъ этихъ дамъ. И хуже всего то, что сколько бы онъ, Фудимъ, ни старался, что если бы онъ сшилъ платье даже геніально, то все равно этого никто бы не замѣтилъ, и такъ это и пропало бы даромъ. Имя, имя прежде всего! У Капсуля было громкое имя, а про Фудима всѣ говорили съ снисходительной усмѣшкой. Капсулю повезло, вотъ и все. Но къ Фудиму не пойдетъ ни одна порядочная дама, и геніально сшитое имъ платье (если бы онъ его сшилъ) было бы безъ пользы для его имени сношено какой-нибудь городской мѣщанкой или чиновницей также точно до послѣдней возможности, какъ снашиваютъ они платья, сшитыя имъ скверно. И вотъ случай. Онъ будетъ шить полковницѣ. Полковница -- важная дама, она бываетъ въ большомъ обществѣ. Ицекъ говорилъ, что въ этомъ платьѣ она поѣдетъ на балъ къ предводителю, тамъ будутъ всѣ заказчики Капсуля. И если увидятъ на полковницѣ платье; сшитое имъ, Фудимомъ, сшитое, конечно, превосходно, то всѣ узнаютъ это и сейчасъ же перемѣнятъ мнѣніе о Фудимѣ. Вѣдь съ этого случая, можетъ быть, для Фудима начнется новая жизнь, можетъ быть, въ городѣ будетъ тогда два первыхъ портныхъ, а можетъ быть, и одинъ, но онъ будетъ называться не Капсуль, а Фудимъ. И Фудимъ страшно старался. Но стараніе не прибавило ему искусства. Все-таки онъ былъ плохой портной и до Капсуля ему было такъ же далеко, какъ душѣ грѣшника до неба. Началось съ того, что онъ послѣ долгаго изученія журнала ничего въ немъ не понялъ, потому что онъ всю жизнь шилъ безъ всякихъ журналовъ, а это вѣдь требуетъ практики. Но Фудимъ -- и это хуже всего -- не зналъ этого. Глядя въ журналъ, онъ думалъ, что понимаетъ все отлично, и, придя домой, смѣло, рѣшительно скроилъ платье. Сметавъ его на живую нитку, онъ принесъ полковницѣ для примѣрки и полковница пришла въ ужасъ. Матерія была испорчена, фасонъ не имѣлъ ничего общаго съ журналомъ и пришлось журналъ доставать вторично. Это было уже для Ицека, а въ особенности для Безика, дѣломъ рискованнымъ. Безикъ былъ вовсе не глупъ и онъ только дѣлалъ видъ, что не понимаетъ, для чего Ицеку нуженъ журналъ, въ особенности, когда Ицекъ попросилъ во второй разъ, онъ совсѣмъ догадался въ чемъ дѣло, а догадавшись, онъ понялъ, что тутъ есть рискъ, а тамъ, гдѣ есть рискъ, есть непремѣнно и выигрышъ, и онъ потребовалъ съ Ицека цѣлый рубль. Безъ сомнѣнія, этотъ рубль заплатила полковница, но Ицеку были большія огорченія. Одно время онъ уже думалъ, что во второй разъ журнала не достанетъ. Безикъ напугалъ его, сказавъ, что Капсуль спряталъ журналъ. Безикъ, конечно, просто хотѣлъ взять съ него побольше. Во второй разъ Фудимъ хотя и отнесся къ журналу серьезнѣе и принялъ во вниманіе нѣкоторыя поясненія полковницы, но фасонъ испортилъ еще больше и его пришлось прогнать.

Полковница была въ отчаяніи. Балъ на носу, что она не будетъ на этомъ балу -- это немыслимо, что она поѣдетъ на этотъ балъ въ одномъ изъ старыхъ платьевъ -- этого даже вообразить нельзя было. Оставалось одно -- такъ или иначе примириться съ Капсулемъ. Тогда у Ицека явилась новая задача, съ перваго взгляда казавшаяся даже неразрѣшимой: онъ долженъ былъ уговорить Капсуля забыть оскорбленіе и придти къ полковницѣ. Не полковницѣ же самой идти къ Капсулю, это было бы слишкомъ. Вотъ тутъ-то Ицекъ пустилъ въ ходъ весь свой тонкій умъ и показалъ, что такое настоящій мишурисъ, для котораго нѣтъ ничего невозможнаго и который поэтому ни отъ чего не долженъ отказываться. Дѣло было такъ.

Ицекъ вошелъ въ пріемную комнату перваго портного съ необыкновенно серьезнымъ, но въ то же время таинственнымъ видомъ. У Капсуля въ это время сидѣла заказчица, поэтому Ицекъ скромно подошелъ къ нему и тихо сказалъ

-- Господинъ Капсуль, я имѣю къ вамъ большое дѣло.

Капсуль посмотрѣлъ на него съ изумленіемъ. Какое дѣло, да еще большое, можетъ имѣть къ нему этотъ бѣднякъ? Ицекъ понялъ его недоумѣніе и прибавилъ:

-- Это отъ полковницы. Большой интересъ, господинъ Капсуль.

-- А, такъ она теперь кается? а?

-- И я думаю, кается...

-- Ты посиди минутку въ мастерской. Ну, поговори съ Безикомъ.

Хотя Капсуль сдѣлалъ видъ, что онъ совершенно равнодушенъ къ этому сообщенію, но голосъ его свидѣтельствовалъ о другомъ. Видно было, что онъ сильно заинтересовался "большимъ дѣломъ", съ которымъ пришелъ Ицекъ.

И Ицеку пришлось не долго сидѣть въ мастерской. Капсуль хотѣлъ сейчасъ же узнать о затрудненіяхъ, въ которыя навѣрно попала полковница. Это была его побѣда. Поэтому онъ поторопился отпустить заказчицу, и позвалъ Ицека.

-- Ну, такъ что жъ твоя полковница?-- спросилъ онъ насмѣшливо.

-- Полковница ничего!-- отвѣтилъ Ицекъ:-- она такъ и осталась полковницей.

-- Гм... А, можетъ, ее въ генеральши произвели? съострилъ Капсуль и самъ разсмѣялся своей остротѣ.

-- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Ицекъ,-- этого нѣтъ. А только у нея затруднительныя дѣла.

-- Ага, это по какой же части?

-- По части платья, господинъ Капсуль, по вашей части.

-- Это до меня не касается!-- гордо сказалъ Капсуль.

-- Нѣтъ, касается, господинъ Капсуль. Я вамъ скажу,-- такое было дѣло. Полковница прямо, можно сказать, оскандалилась. Я вамъ, господинъ Капсуль, говорю это по совѣсти, потому что я васъ уважаю. Я говорилъ полковницѣ: этого не надо дѣлать, потому что Фудимъ не можетъ угодить такой особѣ...

-- Фудимъ?-- съ изумленіемъ спросилъ Капсуль.-- Она дошла до Фудима?

-- Ей нечего было больше дѣлать. Ну, какъ я говорилъ, такъ и сдѣлалось. Фудимъ изрѣзалъ матерію, а платья не сдѣлалъ. Онъ даже и не дѣлалъ его, господинъ Капсуль, онъ просто испугался и даже такъ прямо и сказалъ: это только одинъ господинъ Капсуль можетъ сдѣлать. Видите, даже Фудимъ сказалъ.

-- Скажи, пожалуйста, Ицекъ, съ какой стати ты ко мнѣ съ этимъ пришелъ?

-- Потому что полковницѣ больше нечего дѣлать. Ей нельзя же безъ платья.

-- Я полковницѣ платья не шью. Полковница очень капризная дама, она находитъ, что Капсуль портитъ, а если Капсуль портитъ, такъ пускай ей шьетъ кто-нибудь другой. Капсуль никому еще не портилъ, только полковницѣ. Полковница такая уже важная барыня, что ей даже Капсуль не можетъ сшить.

И онъ презрительно пожалъ плечами.

-- Нѣтъ, вы этого не говорите, господинъ Капсуль. Конечно, вы вправѣ это сказать,-- только не слѣдуетъ. Я вамъ скажу: вы знаете, у князя Рыльскаго,-- онъ предводитель,-- такъ у него въ усадьбѣ каждый годъ бываетъ большой балъ. И теперь будетъ; уже вотъ черезъ недѣлю будетъ этотъ балъ. Огромнѣйшій балъ. Много важныхъ господъ пріѣдетъ... Полковницѣ надо дорогое платье шить.

-- Ну, ужъ это ей кто-нибудь другой сошьетъ!-- гордо сказалъ Капсуль.

-- Этого невозможно, господинъ Капсуль: развѣ на такую даму можетъ сшить кто-нибудь другой, кромѣ васъ? Я же вамъ говорю, Фудимъ просто испугался. Самъ Фудимъ сказалъ, что никто, кромѣ Капсуля, не можетъ сшить. И полковница никого не желаетъ, она васъ желаетъ, господинъ Капсуль.

-- Если она желаетъ, то развѣ она не знаетъ, гдѣ я живу?

-- Господинъ Капсуль! Полковница не можетъ придти къ вамъ. Вы же это знаете. Полковница не такая дама, чтобъ сама приходила. Вы всегда прежде къ ней ходили.

-- То прежде... а теперь не пойду... У меня тоже есть своя гордость!

-- Господинъ Капсуль, гордость это одно, а выгода другое...

-- Пф... выгода. У меня, слава Богу, и безъ полковницы много заказовъ...

-- Нѣтъ, я не про это... Я говорю, господинъ Капсуль, что у предводителя большой балъ и много гостей будетъ, ну, и всѣ же, вся губернія знаетъ, что полковницѣ шьетъ первый портной -- господинъ Капсуль. Теперь... ну, хорошо, вотъ вы не пошли къ полковницѣ. Платье же ей нужно, она не можетъ на балъ поѣхать безъ платья. И тогда ей уже сошьетъ какой-нибудь тамъ Фудимъ (при этомъ Ицекъ сдѣлалъ брезгливую мину) и скверно сошьетъ, ужъ какъ нельзя хуже. И всякій будетъ смотрѣть и думать: какъ скверно сшилъ полковницѣ платье первый портной Капсуль, и никто даже не подумаетъ, что это Фудимъ, никому и въ голову не придетъ, а всѣ будутъ дурно думать о господинѣ Капсулѣ. Развѣ я не правду говорю? Я же хочу угодить вамъ больше, чѣмъ полковницѣ. Что такое мнѣ полковница? Сегодня она здѣсь, а завтра, можетъ быть, въ Кіевъ укатитъ.и у меня съ нею никакой практики не будетъ, а васъ, господинъ Капсуль, я всегда уважалъ, и вотъ говорю: у меня сердце заболитъ, когда такъ дурно подумаютъ о господинѣ Капсулѣ.

Хотя все это было сдѣлано очень наивно, но Капсуль, какъ человѣкъ чувствительный къ вопросу о чести своего портняжнаго имени, сталъ поддаваться и въ концѣ концовъ совсѣмъ сдался и пошелъ къ полковницѣ.

Какъ только онъ явился къ ней, тотчасъ же выяснилось, что эта размолвка была простымъ недоразумѣніемъ. Полковница поняла, что она никоимъ образомъ не можетъ обходиться безъ Капсуля, а Капсуль почувствовалъ, что такая заказчица, какъ полковница, почти необходимая принадлежность его мастерской. Они даже не вспомнили о роковомъ лифѣ, который послужилъ поводомъ къ размолвкѣ, и сразу заговорили о платьѣ, которое надо было сшить. Послѣ этого полковница окончательно увѣровала во всемогущество Ицека.

Вообще, этотъ пріѣздъ полковницы былъ для Ицека рядомъ тріумфовъ. Балыкъ, который онъ купилъ для нея въ рыбной лавкѣ, оказался превосходнымъ. Конечно, Ицекъ здѣсь былъ ни причемъ, это была совершенная случайность, что балыки въ этомъ году вышли необыкновенно удачными. Но когда полковница восторженно похвалила покупку, Ицекъ приписалъ ея достоинства себѣ и сказалъ:

-- Развѣ же Ицекъ можетъ купить что-нибудь скверное? Ицекъ всегда покупаетъ все самое превосходное.

Повезло Ицеку также и на сѣнѣ. Онъ, конечно, занималъ такое скромное амплуа, что не могъ повліять на повышеніе цѣнъ. Безъ сомнѣнія, это находилось въ зависимости отъ болѣе глубокихъ экономическихъ причинъ. Но такъ или иначе, а сѣно повысилось въ цѣнѣ и такъ хорошо повысилось, что полковница тотчасъ же телеграфировала управляющему приказаніе продать сѣно и продала его очень выгодно.

Сотня мелкихъ порученій была исполнена точно также блестяще. Когда же полковница уѣзжала, то не пожалѣла красной бумажки, а когда Ицекъ посчиталъ еще то, что заработалъ на покупкахъ, то рѣшилъ, что теперь и его семейныя дѣла пойдутъ хорошо.

Онъ пришелъ домой и сказалъ своей женѣ:

-- Ну, теперь мы можемъ пообѣщать мѣднику сорокъ рублей... Ты слушай: сорокъ рублей я ему не дамъ. Зачѣмъ ему? будетъ съ него и двадцать пять. Но пообѣщать можно. Когда у человѣка въ карманѣ есть двадцать пять карбованцевъ, то онъ всегда можетъ обѣщать сорокъ.

Ривка, услышавъ, что она, наконецъ, достанется мѣдныхъ и жестяныхъ дѣлъ мастеру, была совершенно счастлива.

Мы должны сказать, что и дѣла Бороха съ этого времени пошли лучше. Ицекъ какъ-то сталъ больше обращать на него вниманія и отъ времени до времени давалъ ему порученія. При этомъ онъ, хотя это было нѣсколько поздно, дѣлалъ ему наставленія и старался обучить его ремеслу мишуриса. Борохъ, благодаря этимъ порученіямъ, чаще попадался на глаза постояльцамъ и иногда получалъ отъ нихъ уже самостоятельную практику. Мало-по-малу Ицеку удалось выгнать изъ головы стараго Бороха мечтательность, которая такъ много вредила ему.

-- Слушай, Борохъ,-- говорилъ онъ своему старому товарищу:-- я знаю, ты честный еврей; такъ развѣ жъ я хуже тебя? Развѣ ты знаешь, чтобы я кого-нибудь обокралъ или какъ-нибудь обманулъ? Вѣдь я же не обманулъ ни тебя, ни Сруля, ни Френкеля. Я никого не обманулъ. Но... вотъ что я тебѣ скажу, Борохъ: ты мишурисъ и я мишурисъ. А знаешь ты, что это значитъ? Нѣтъ? не знаешь? Такъ пойди спроси какого нибудь мальчишку на улицѣ, онъ тебѣ скажетъ, что это значитъ. Онъ скажетъ, что мишурисъ это все равно, что мошенникъ... Ну, понялъ? И теперь спроси ты кого хочешь изъ постояльцевъ, которые пріѣзжаютъ сюда и которымъ мы разную практику дѣлаемъ. Ты думаешь, кто-нибудь не считаетъ тебя мошенникомъ? Всякій такъ на тебя и смотритъ. И когда ты говоришь, что это стоитъ рубль, то уже онъ знаетъ, что ты на десять копѣекъ совралъ. Онъ такъ и думаетъ: онъ мишурисъ, а значитъ мошенникъ. И если уже всѣ тебя считаютъ мошенникомъ, такъ... ну, такъ ты понялъ теперь Борохъ?

Борохъ кивнулъ головой въ знакъ того, что онъ понялъ.

И. Потапенко.

"Міръ Божій", No 11, 1896

Оставить комментарий Потапенко Игнатий Николаевич (bmn@lib.ru) Год: 1896 Обновлено: 11/03/2025. 84k. Статистика. Рассказ: Проза Другие рассказы	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Из жизни маленькихъ людей).

Потапенко Игнатий Николаевич Мишурис

МИШУРИСЪ.

Потапенко Игнатий Николаевич
Мишурис