Lib.ru/Классика: Прибылева-Корба Анна Павловна. Мои воспоминания о Каре

Мои воспоминанія о Карѣ.

I. Устькарійская тюрьма.

Женская тюрьма на Усть-Карѣ, о которой я буду говорить, была выстроена подъ одиночки для уголовныхъ арестантовъ. Въ маѣ 1882 г., послѣ побѣга изъ нижне-карійской мужской тюрьмы, окончившагося для бѣжавшихъ полной неудачей, мѣстная администрація рѣшила воспользоваться пустовавшей тюрьмой. Сюда привели изъ тюрьмы на Нижней Карѣ кучку заключенныхъ, предназначенныхъ къ отправкѣ въ Петропавловскую крѣпость. Ихъ гнали 15 верстъ до Усть-Кары ударами прикладовъ, и когда ослабѣвшіе отъ долгаго сидѣнія падали на землю, ихъ поднимали прикладами же. Въ одиночкахъ они сидѣли на карцерномъ положеніи, на казенной пищѣ, безъ табаку и чаю. Въ камерахъ не было ни кроватей, ни табуретокъ, ни столовъ. Заключенные спали, сидѣли и ѣли на полу.

Большой коридоръ тюрьмы былъ превращенъ въ кордегардію. Взводъ казаковъ дневалъ и ночевалъ здѣсь. Казаки часто подходили къ окошечкамъ, прорѣзаннымъ въ дверяхъ одиночекъ, смотрѣли на заключенныхъ, какъ на дикихъ звѣрей, посаженныхъ въ клѣтки. Но скоро они поняли, что стерегутъ людей съ высокой и свѣтлой душой. Даже во внѣшнихъ проявленіяхъ казаковъ сказалась перемѣна: грубая брань, не умолкавшая до того времени въ коридорѣ, не слышалась болѣе; шумъ и гамъ утихли. Въ нѣкоторыхъ изъ казаковъ пробудилась доброта. Они стали приносить заключеннымъ табакъ и бумагу для куренія и выражали имъ сочувствіе.

Въ концѣ 1882 г. въ устькарійскую одиночную тюрьму перевели политическихъ каторжанокъ съ Нижней Кары. Ихъ было всего три: Н. А. Армфельдъ, С. А. Лешернъ и Е. Сарондовичъ. Е. К. Брешковская къ тому времени окончила каторгу по процессу 193-хъ и была отправлена на поселеніе въ Баргузппъ.

Вскорѣ прибыли вновь осужденныя по кіевскимъ, одесскимъ и петербургскимъ процессамъ. Привезли также осужденную вторично въ каторгу за побѣгъ Брешковскую. Тюрьма наполнилась. Число заключенныхъ въ ней доходило до 13, и тогда приходилось жить по двѣ въ маленькихъ камерахъ, которыя имѣли всѣ по одной сажени въ длину и ширину, а въ высоту, можетъ быть, немногимъ болѣе.

Камеры не отапливались и нагрѣвались только изъ коридора двумя имѣвшимися тамъ печами. Въ виду этого, при сильнѣйшихъ забайкальскихъ морозахъ, не мыслимо было запирать одиночки. И дѣйствительно, онѣ всегда стояли открытыми. Сами заключенныя для своего удобства замѣняли двери занавѣсками.

О гигіеническихъ условіяхъ этой тюрьмы даже говорить не приходится. Стѣны ея промерзали. Окна въ камерахъ были такія, какія дѣлаются въ конюшняхъ, въ нѣсколько вершковъ вышиною, и помѣщались подъ самымъ потолкомъ. Особенно отъ холода страдали крайнія камеры, которыя также не отапливались. Съ великимъ трудомъ удалось добиться, чтобы поставили небольшую печку въ камерѣ, гдѣ находилась Т. И. Лебедева, уже тогда больная туберкулезомъ.

II. Мои товарищи.

Въ мартѣ 1884 года, когда меня привезли на Кару, въ тюрьмѣ содержались: Татьяна Ивановна Лебедева, Софья Андреевна Иванова, Софья Александровна Лешернъ, Екатерина Константиновна Брешковская, Наталья Александровна Армфельдъ, Марія Александровна Колѣнкина, Фанни Абрамовна Морейнисъ, Юлія Осиповна Круковская, Надежда Семеновна Смирницкая, Антонина Игнатьевна Лисовская, Викторія Викторовна Левенсонъ и Софья Наумовна Шехтеръ.

Съ С. И. Шехтеръ я на Карѣ не успѣла хорошо познакомиться потому что ее скоро увезли на поселеніе въ Якутскую область Точно также я мало знала В. В. Левенсонъ, которая большую часть времени проводила въ своей камерѣ, рѣдко оттуда показывалась и тоже вскорѣ была отправлена на поселеніе.

Въ тюрьмѣ мнѣ всегда грустно было видѣть Ю. О. Круковскую. На волѣ она не принадлежала ни къ какому революціонному кружку и пострадала случайно. А извѣстно, что такія лица особенно тяжело переносятъ заключеніе. Свои 13 лѣтъ каторги Круковская получила за то, что вынесла вещи и нѣсколько книгъ изъ квартиры Стефановича, когда онъ скрылся передъ Чигиринскимъ дѣломъ и его разыскивала полиція. Создалась большая несоообразность: въ 1883 г. Стефановичъ былъ приговоренъ къ 8 годамъ каторги, ему по манифесту того года уменьшили срокъ до 6 лѣтъ, а Круковская, вовсе не причастная къ Чигиринскому дѣлу, продолжала отбывать свой долгій срокъ. Понятно, что она съ нетерпѣніемъ ожидала окончанія тюремнаго заключенія; но внѣшнимъ образомъ ничѣмъ этого не проявляла, а оставалась спокойной и бодрой. Чаще всего Юлія Осиповна усердно что-то шила, вышивала, или убирала свою каморку, въ которой царствовалъ образцовый порядокъ. Она была родомъ изъ Черниговской губерніи и иногда пѣла украинскія пѣсни, хотя голосъ ея былъ слабый и надтреснутый.

Въ настроеніи остальныхъ заключенныхъ было много общаго. Всѣ мы были революціонерки и, кажется, я не ошибусь, если скажу, что всѣ мы пришли въ тюрьму съ нѣкоторымъ удовлетвореніемъ прошлою дѣятельностью, а потому мы съ большимъ спокойствіемъ относились къ своему положенію. Многія изъ насъ были долгосрочныя; надежда выйти на волю представлялась почти несбыточной. Но даже возможность встрѣтить смерть въ стѣнахъ карійской тюрьмы не нарушала нашъ душевный покой, который отчасти, можетъ быть, происходилъ оттого, что, вступая въ революціонную партію, мы уже роднились со смертью, а потомъ, переживъ крушеніе революціоннаго движенія и гибель нашихъ лучшихъ товарищей, мы сдѣлались въ значительной степени равнодушны къ собственной судьбѣ.

Въ общемъ и чаще всего настроеніе бывало бодрое. Сколько бы намъ ни пришлось прожить здѣсь,-- думали мы -- проживемъ это время наиболѣе человѣческимъ образомъ, -- трудясь, работая, по возможности обогощая свой умъ новыми знаніями, наслаждаясь обществомъ нашихъ славныхъ и милыхъ товарищей. Это не была искусственно созданная программа поведенія. Она вытекала изъ свойствъ нашихъ характеровъ, а, въ значительной степени, и изъ нашего міровоззрѣнія.

Правда и то, что такъ сложиться могла наша жизнь въ тюрьмѣ только при существовавшихъ тогда отношеніяхъ администраціи къ политическимъ заключеннымъ. Въ этихъ отношеніяхъ совершенно отсутствовали наступательныя стремленія. Я говорю здѣсь только о тѣхъ лицахъ, которыя были приставлены къ нашей тюрьмѣ. Всѣ они исполняли свои обязанности и, какъ было очевидно для всякаго, исполняли ихъ за жалованье, которое получали отъ казны. Они кормились службою, боялись больше всего на свѣтѣ потерять ее, и потому дѣлали свое дѣло добросовѣстно. Стерегли насъ, доставляли все, что по расписанію полагалось, и не передавали того, что не полагалось.

Надзирателями при нашей тюрьмѣ состояли жандармы, которые находились подъ начальствомъ "коменданта тюремъ государственныхъ преступниковъ на Карѣ". Одинъ изъ нихъпо очереди отбывалъ дежурство при нашей тюрьмѣ, а если для какихъ-нибудь работъ приходили во дворъ или въ тюрьму уголовные арестанты, то ихъ сопровождалъ второй жандармъ. Къ намъ также назначалась надзирательница. Чаще всего жена старшаго жандарма и была надзирательницей; но въ разное время служили надзирательницами двѣ вдовы.

Всѣ надзирательницы были очень порядочныя женщины. Нѣкоторыя были пріѣзжія изъ Иркутска, другія -- мѣстныя жительницы. По обязанности своей службы надзирательницы должны были присутствовать при обыскахъ, которые производили жандармы; они же дѣлали для насъ необходимыя покупки, служили посредницами между нами и заказчиками какихъ-нибудь рукодѣлій. Такъ какъ надзирательницы относились къ намъ почеловѣчески, то и мы отвѣчали имъ тѣмъ же.

Вообще поведеніе всѣхъ лицъ, приходившихъ съ нами въ соприкосновеніе, было вполнѣ вѣжливое и корректное.

Въ день моего пріѣзда на Кару (18 марта 1884 г.) я слегла отъ сильной боли въ ногѣ. Должно быть, въ лодкѣ, въ которой меня везли по Ингодѣ и Шилкѣ, было очень сыро, вслѣдствіе чего появилась острая ревматическая боль. Нельзя испытать большую привѣтливость и болѣе дружескій пріемъ, чѣмъ я встрѣтила на Карѣ отъ своихъ товарокъ. Мнѣ отвели отдѣльную камеру, навѣщали меня, несли кто -- книгу, кто -- газету {Въ тѣ времена въ сибирскихъ тюрьмахъ разрѣшилось имѣть одну изъ сибирскихъ газетъ и извѣстную газету "Недѣля".}. За обѣдомъ меня угостили мѣстнымъ блюдомъ, которое носило названіе "дротъ"; это была крутая ячменная каша, приправленная саломъ. Словомъ, меня окружили всевозможной лаской, и я чувствовала себя счастливой, потому что находиться среди множества интеллигентныхъ людей съ добрыми и умными лицами, съ живой и остроумной рѣчью, дѣйствительно, большое счастье.

Черезъ два дня боль въ ногѣ исчезла. Я могла встать, одѣться, и начать знакомиться съ внутренней жизнью тюрьмы. Но прежде чѣмъ перейти къ ней, мнѣ хочется еще сказать нѣсколько словъ о моихъ новыхъ товарищахъ и дать небольшія характеристики хоть нѣкоторыхъ изъ нихъ.

III. Е. К. Брешковская.

Наибольшей популярностью среди насъ пользовалась Е. К. Брешковская. Она покоряла сердца своимъ умѣніемъ легко и быстро сходиться съ людьми, распознавать ихъ настроеніе, ихъ горести и находить утѣшеніе для страждущихъ въ минуты унынія или острой душевной боли.

Брешковскую знали и уважали даже карійскіе обыватели, такъ какъ первую свою каторгу она отбывала на Нижней Карѣ. Ее привезли въ первый разъ на Кару послѣ "большого" процесса. Кромѣ нея тогда содержались въ каторгѣ осужденные по дѣламъ Каракозова и Нечаева. Изъ женщинъ Екатерина Константиновна была одна. Ее не посадили въ тюрьму, а оставили жить съ самаго ея пріѣзда въ вольной командѣ. Она давала уроки дѣтямъ или зарабатывала хлѣбъ свой шитьемъ. Общимъ уваженіемъ къ ней заражалась даже тюремная администрація. Въ мое время старшій жандармъ, Кравченко, любилъ совѣтоваться съ ней по хозяйственнымъ дѣламъ; а смотритель "зданія тюрьмы" {Смотритель зданія тюрьмы былъ вмѣстѣ съ тѣмъ смотрителемъ надъ всѣми уголовными тюрьмами на Усть-Карѣ и полный властелинъ надъ арестантами. Впослѣдствіи эту должность занялъ нѣкій Бобровскій, который явился палачемъ Сигиды.}, Машуковъ, всегда, когда предстоялъ ремонтъ тюрьмы (а это случалось часто, потому что она была кое-какъ сбита изъ лиственничныхъ бревенъ), приходилъ спрашивать у Екатерины Константиновны, когда и какъ это лучше сдѣлать.

Она была чрезвычайно подвижна. Она совершала прогулку по двору въ теченіе долгаго времени и по нѣсколько разъ въ день. Но этого движенія ей было мало: въ промежуткахъ она упражнялась еще въ гимнастикѣ, что происходило за печкой въ коридорѣ, и здѣсь же Брешковская давала уроки танцевъ одной очень молоденькой каторжанкѣ, срокъ которой кончался черезъ нѣсколько мѣсяцевъ. Остальное время у Кати, какъ всѣ ее звали въ тюрьмѣ, проходило въ бесѣдахъ съ товарищами, въ чтеніи вслухъ, въ шитьѣ, въ обученіи кого-нибудь французскому языку.

Ее надо считать одной изъ иниціаторшъ матеріальной помощи, которую женская тюрьма оказывала мужской, и объ организаціи которой я скажу ниже.

Вторая каторга для Екатерины Константиновны была непродолжительна, и въ іюнѣ 1884 года ее увезли обратно въ Баргузинъ на поселеніе.

IV. Т. И. Лебедева.

О Татьянѣ Ивановнѣ Лебедевой я разскажу подробнѣе. Еще въ 1899 году мною былъ составленъ ея біографическій очеркъ, но онъ не былъ тогда напечатанъ и потомъ затерялся. Пользуясь случаемъ, я возстановлю теперь наиболѣе важные факты ея жизни.

Татьяна Ивановна происходила изъ старинной судейской семьи города Рязани. Родители ея рано умерли и заботы о воспитаніи ея перешли къ ея брату Петру Ивановичу Лебедеву и его женѣ Вѣрѣ Дмитріевнѣ. Малолѣтняя Татьяна Ивановна поступила въ Московскій Николаевскій институтъ, гдѣ пробыла 11 лѣтъ до окончанія курса. Каникулы она проводила неизмѣнно въ деревнѣ, въ имѣніи брата въ Рязанской губерніи, и это обстоятельство, а также тѣсныя дружескія отношенія, существовавшія между всѣми членами семьи, предохранили Т. И. отъ пагубной оторванности отъ жизни, обычно порождаемой институтскимъ воспитаніемъ.

Согласно семейнымъ традиціямъ Петръ Ивановичъ Лебедевъ избралъ себѣ судебное поприще. Онъ былъ мировымъ судьею въ Москвѣ съ самаго основанія мировыхъ учрежденій и оставался въ этой должности болѣе 30 лѣтъ, до дня своей смерти. Въ Москвѣ его знали и любили за просвѣщенную дѣятельность, за умныя и справедливыя рѣшенія.

Образовательной стороной институтской жизни Татьяна Ивановна была довольна. Она находила, что учебная программа института хорошо подготовила ее къ дальнѣйшему самообразованію и слушанію высшихъ курсовъ. Но въ общемъ институтъ оставилъ самое тягостное воспоминаніе въ ея душѣ.

Однообразіе почти монастырскаго уклада жизни было особенно тяжело для Т. И. при живомъ и дѣятельномъ характерѣ ея. На Карѣ, уже имѣя болѣе 30 лѣтъ отъ роду, она все еще съ волненіемъ вспоминала о гнетущей тоскѣ института, о случаяхъ омеряченія или повальной истеріи, которыя иногда охватывали воспитанницъ, въ особенности въ великомъ посту, во время говѣнія. Къ этому прибавлялось чувство голода, которое институтки испытывали ежедневно. Раздобыть кусочекъ чернаго хлѣба на кухнѣ между обѣдомъ и ужиномъ или до обѣда считалось большимъ счастьемъ, которое выпадало на долю немногихъ. Гуляя позднею осенью по двору, институтки, по словамъ Т. И., откапывали изъ кучи мусора кочерыжки капусты, уже захваченныя морозомъ, и почистивши ихъ, поѣдали съ упоеніемъ.

Долгое пребываніе въ институтѣ, при неблагопріятныхъ для роста и укрѣпленія здоровья условіяхъ, не могло не отразиться на физическомъ состояніи Т. И. Если оно не вызвало порока сердца у нея, то во всякомъ случаѣ способствовало его развитію.

У Татьяны Ивановны былъ большой даръ слова, ея рѣчь лилась свободно и красиво, и это была иногда ѣдкая, полная сарказма рѣчь. По всѣмъ вѣроятіямъ, при другихъ условіяхъ изъ Т. И. выработался бы выдающійся ораторъ. Память у нея была громадная, она знала наизусть стихотворенія многихъ русскихъ поэтовъ, и можно было заслушаться, когда она говорила ихъ на память.

Т. И. была небольшого роста, но широка въ плечахъ. Цвѣтъ лица ея бросался въ глаза: смуглый и блѣдный. На блѣдномъ лицѣ блестѣли прекрасные черные глаза. Взглядъ ихъ скорѣе выражалъ проницательность и сосредоточенность мысли, нежели нѣжность и ласку. Въ послѣдніе годы своей жизни Т. И. носила стриженые волосы, и они были очень тонки, шелковисты и чисто чернаго цвѣта. Добъ былъ невысокій, съ обозначенными буграми. Ротъ -- крупный съ слабо очерченными губами, какой бываетъ, говорятъ, у людей съ ораторскими наклонностями. Характерно для личности Татьяны Ивановны, что въ народническій періодъ ея дѣятельности лучшими ея друзьями и товарищами были Шишко и Кравчинскій, а позднѣе -- Фроленко, Перовская, В. Н. Фигнеръ и другіе видные народовольцы.

Ея труды на волѣ въ первые годы ея революціонной дѣятельности, до возникновенія "Народной Воли", были посвящены рабочимъ въ Москвѣ, а позднѣе въ Петербургѣ. Она занималась пропагандой и обученіемъ рабочихъ и организовывала ихъ въ кружки, основывала библіотеки и завѣдывала ими.

Въ первый разъ Т. И. была арестована въ серединѣ 70-хъ годовъ въ Москвѣ и послѣ допроса увезена въ Петербургъ въ домъ предварительнаго заключенія. Однако по просьбѣ Вѣры Дмитріевны Лебедевой она была отпущена на поруки брату и вернулась въ Москву. Такъ какъ она продолжала сношенія съ рабочими и товарищами народниками, то, не желая навлечь подозрѣнія полиціи на брата и его семью, она стала проживать по нелегальному паспорту. Ко времени процесса Т. И. явилась въ Петербургъ и снова была помѣщена въ домъ предварительнаго заключенія. Судомъ она была оправдана и выпущена на свободу; но въ виду того, что оправданныхъ вновь арестовывали по приказу III отдѣленія, она опять сдѣлалась нелегальной и осталась въ Петербургѣ. Въ то время жизнь въ революціонныхъ кругахъ столицы била ключемъ. Вновь выпущенные радикалы знакомились съ дѣлами, спѣшили примкнуть къ организаціи "Земля и Воля", возникшей въ Петербургѣ въ то время, когда молодежь сотнями томилась въ тюрьмѣ и крѣпости въ ожиданіи процесса.

Въ настроеніи молодежи, все болѣе убѣждавшейся въ невозможности продолжать мирное хожденіе въ народъ, замѣчался рѣшительный переломъ. Уже раздался выстрѣлъ Засуличъ, наэлектризовавшій молодыя сердца. Т. И. посѣщала собранія и принимала горячее участіе въ преніяхъ по вопросамъ, волновавшимъ всѣ умы.

Въ Петербургѣ, какъ и въ Москвѣ, она вела сношенія съ рабочими и завѣдывала библіотекой, основанной для нихъ "Землей и Волей". Жизнь приходилось вести очень безпокойную, такъ какъ полиція, взбудораженная увозомъ В. И. Засуличъ послѣ ея оправданія и исчезновеніемъ многихъ оправданныхъ по большому процессу, часто производила обыски и облавы.

Не будучи посвященной въ приготовленія къ убійству генерала Мезенцева, Т. И. въ утро 4 августа случайно зашла къ семьѣ невѣсты Кравчинскаго. Вскорѣ явился онъ самъ и молча поздоровался съ Т. И. По блеску глазъ, по особому выраженію лица, Т. И. догадалась, что случилось нѣчто чрезвычайное. Когда они остались одни, Кравчинскій сказалъ ей, что онъ только-что съ Михайловской площади, гдѣ кинжаломъ убилъ Мезенцева.

Начавшіеся вслѣдъ затѣмъ аресты заставили Т. И. покинуть Петербургъ. Мы снова видимъ ее въ Москвѣ, гдѣ той же осенью она съ кучкой молодежи встрѣчала на вокзалѣ отправляемыхъ въ ссылку кіевскихъ студентовъ, арестованныхъ передъ тѣмъ по случаю волненій въ университетѣ. Когда демонстранты дошли по Тверской до Охотнаго ряда, торговцы, подговоренные полиціей набросились на нихъ, били кулаками, бросали въ грязь, молодыхъ дѣвушекъ ловили за косы и тоже избивали. Молодежь бросилась бѣжать, кто куда могъ. Т. И. съ двумя студентами и знакомой курсисткой бѣжали по Тверской улицѣ. За ними гнались охотнорядцы. Бѣглецы увидали открытыя ворота и бросились во дворъ. Едва одинъ изъ студентовъ успѣлъ захлопнуть ворота, а другой задвинуть засовъ, какъ охотнорядцы начали ломиться въ ворота. Все же они побоялись разгромить ихъ и съ бранью удалились. Когда опасность миновала, осажденные взглянули другъ на друга. Платья на нихъ были разорваны, шляпы потеряны, лица въ крови и грязи. Въ такомъ видѣ они не рѣшились итти по Москвѣ и просидѣли въ этомъ чужомъ дворѣ до сумерекъ, когда можно было разойтись по домамъ незамѣченными.

Весной 1879 года Т. И. находилась въ Харьковѣ, помогая С. Л. Перовской въ ея планахъ освобожденія заключенныхъ харьковской центральной тюрьмы. Здѣсь содержалось большинство мужчинъ, осужденныхъ въ каторгу по процессамъ 193-хъ, 50-ти и демонстраціи на Казанской площади. Т. Ив. отдавалась своей новой задачѣ со свойственной ей энергіей и настойчивостью, но намѣреніе освободить централистовъ пришлось скоро бросить, потому что ихъ перевели въ борисоглѣбскую центральную тюрьму.

Т. И. оставалась въ Харьковѣ и вела сношенія съ рабочими и молодежью вплоть до съѣздовъ въ Липецкѣ и Воронежѣ.

На липецкомъ съѣздѣ Т. И. примкнула къ народовольцамъ и съ тѣхъ поръ состояла членомъ исполнительнаго комитета. Когда вскорѣ послѣ съѣзда былъ выработанъ планъ взрыва царскаго поѣзда при обратномъ проѣздѣ императора Александра II изъ Ливадіи въ Петербургъ, то одинъ изъ трехъ назначенныхъ пунктовъ покушенія выпалъ на долю Т. И. Лебедевой и Михаила Ѳедоровича Фроленка. Имъ было поручено устройство покушенія подъ Одессой.

Побывавъ на воронежскомъ съѣздѣ, гдѣ завершился разрывъ между только что слагавшейся партіей и прежними народниками-пропагандистами, Фроленко и Лебедева выѣхали въ Одессу.

При помощи мѣстныхъ знакомыхъ Михаилу Ѳедоровичу удалось заручиться рекомендаціями, а потомъ поступить путевымъ сторожемъ на Юго-западную желѣзную дорогу. Т. И. была зачислена штатной сторожихой и на ея обязанности лежало встрѣчать поѣзда въ отсутствіе Фроленка. Само собой разумѣется; что они жили по подложному паспорту, въ которомъ именовались супругами Александровыми. Будка, которую они занимали, находилась на 12 верстѣ отъ Одессы. Въ виду близости ея расположенія къ полотну ж. д. не предстояло надобности въ подкопѣ. Всѣ приготовленія были уже закончены и динамитъ привезенъ, какъ стало извѣстно, что маршрутъ царя измѣненъ. Вмѣсто того, чтобы направиться моремъ изъ Ливадіи въ Одессу и потомъ по ж. д. въ Москву и Петербургъ, Александръ II рѣшилъ ѣхать по Лозово-Севастопольской ж. д. Но здѣсь его ждалъ подкопъ подъ Александровскомъ и дальше подъ Москвой.

Незадолго до взрыва подъ Москвою былъ арестованъ Гольдепбергъ, который везъ динамитъ изъ Одессы въ Москву. Его отправили въ Петербургъ, посадили въ крѣпость и послѣ 19 ноября стали придавать ему особо важное значеніе. Спустя нѣкоторое время, Гольденбергъ началъ сообщать администраціи все, что зналъ. Его обширныя показанія занимаютъ много страницъ. Они не погубили всѣхъ тогдашнихъ дѣятелей на революціонномъ поприщѣ, лишь благодаря Клѣточникову, который ежедневно передавалъ исполнительному комитету то, что показывалъ Гольденбергъ. Вслѣдствіе этого успѣвали скрыться и перемѣнить фамиліи и адреса всѣ скомпрометированныя Гольденбергомъ лица. Онъ выдалъ также Т. И., сказавъ, что проѣзжая по Юго-западной ж. д. и случайно находясь у окна вагона, онъ увидалъ недалеко отъ Одессы Т. И. Лебедеву, которая стояла съ желѣзно-дорожнымъ флагомъ у будки въ качествѣ сторожихи, и описалъ подробно ея примѣты. Такимъ образомъ правительство узнало о готовившемся покушеніи подъ Одессой.

Исполнительный комитетъ при помощи Богородскаго {Сынъ смотрителя крѣпости.} передалъ Гольденбергу, что ему извѣстны во всѣхъ подробностяхъ его предательства, а мотивы, которые онъ измыслилъ для ихъ прикрытія, не. могутъ оправдать его. Прочитавъ эти слова, Гольденбергъ повѣсился на полотенцѣ. "Онъ вѣрно понялъ наше письмо",-- сказалъ по этому поводу А. Д. Михайловъ,-- оно подсказало ему, что онъ долженъ кончить самоубійствомъ".

Вернувшись послѣ Одессы въ Петербургъ, Т. И. принимала дѣятельное участіе въ работахъ исполнительнаго комитета. Въ концѣ лѣта 1880 года она вмѣстѣ съ М. Ф. Фроленко отправилась въ Кишиневъ, гдѣ предполагался подкопъ подъ казначейство. Въ этомъ дѣлѣ было много участниковъ, но оно не удалось, потому что почва близъ дома, откуда велся подкопъ, была песчаная. Потолокъ и стѣны подземной галереи обваливались по мѣрѣ того, какъ она прокладывалась. Ставить же подпорки и строить деревянную обшивку было невозможно по мѣстнымъ условіямъ. Времени на устройство помѣщенія и начальныя работы ушло очень много. Участники предпріятія вернулись только въ октябрѣ въ Петербургъ.

Въ первыхъ числахъ марта 1881 года М. Ф. Фроленко былъ арестованъ на квартирѣ Кибальчича. Его собственная квартира, гдѣ онъ жидъ вмѣстѣ съ Т. И., была обнаружена полиціей. Такимъ образомъ Т. И. послѣ ареста мужа пришлось покинуть Петербургъ. Здоровье ея было очень расшатано и товарищамъ, хотя съ трудомъ, удалось убѣдить ее ѣхать на Кавказъ лѣчиться. Но Т. И. не переносила бездѣйствія и пребываніе на Кавказѣ скоро стало ей невыносимымъ. Она вернулась въ Москву и была узнана на улицѣ жандармскимъ офицеромъ. Чувствуя за собой погоню, она уѣхала въ Петербургъ, бродила по улицамъ въ полномъ изнеможеніи, и была арестована близъ Николаевскаго вокзала.

Въ іюнѣ 1883 года Тат. Ив--у перевели изъ Петропавловской крѣпости въ домъ предварительнаго заключенія. Я смотрѣла въ окно камеры, когда въѣхавшая во дворъ тюрьмы карета остановилась у подъѣзда. Изъ нея вслѣдъ за жандармскимъ офицеромъ вышла женщина небольшого роста въ арестантскомъ халатѣ. Я тотчасъ узнала Т. И. Она шаталась отъ слабости и чуть было не упала, но оправилась и вошла въ канцелярію тюрьмы. Для насъ, заключенныхъ, не было тайной, что Т. И. очень плоха, и смерть ея ожидалась со дня на день. Однако перемѣна режима нѣсколько подняла силы больной, и въ іюлѣ Т. И. присоединили къ партіи политическихъ каторжапъ, отправляемыхъ изъ Петербурга на Кару, въ числѣ которыхъ были и мы, осужденные по процессу 17-ти. Дорогой Т. И. стала предметомъ особой заботливости товарищей, и подъ вліяніемъ благопріятныхъ условій она замѣтно оживала. Бесѣды съ друзьями доставляли ей огромное удовольствіе: послѣ двухлѣтняго молчанія въ крѣпости она не могла наговориться. Изъ нашихъ разсказовъ она узнавала происшедшее за время ея заключенія и мысленно переживала событія истекшаго періода. На этапахъ, бывало, бесѣды продолжались до 2 и 3 часовъ ночи. Уже товарищи давно спали на парахъ, укрывшись одѣялами и халатами, а у желѣзной печки все еще сидитъ Т. И. на какомъ-нибудь ящикѣ, въ которомъ мы везли посуду, необходимую для прокормленія громадной партіи политическихъ. Подлѣ нея находятся одинъ или два собесѣдника. Кто-нибудь изъ нихъ подбрасываетъ изрѣдка полѣно дровъ въ печку, огонь снова разгорается, Т. И. грѣетъ руки и ноги послѣ холоднаго осенняго дня въ пути; ея волосы для дороги острижены; она часто откидываетъ ихъ со лба; и разговоръ, прервавшійся было, снова начинается и журчитъ въ тишинѣ. Я никогда не выдерживала этихъ ночныхъ бдѣній и иногда видѣла уже 10-й сонъ, а группа у печки все еще продолжала разговаривать. Чаще другихъ въ бесѣдахъ участвовали П. С. Ивановская, П. Орловъ, Ин. Ф. Волошенко, Стефановичъ и иногда Ив. Вас. Колюжный. Отъ новѣйшихъ событій переходили къ прошлымъ, вспоминали погибшихъ товарищей и тѣхъ, которые томились въ крѣпости, описывали начало движенія и хожденіе въ народъ. Такимъ образомъ въ словесной передачѣ создавалась и переживалась исторія всего прошлаго революціоннаго движенія.

На Карѣ Т. И. застала нѣсколько товарищей и друзей, съ которыми работала на волѣ, или съ которыми сидѣла въ домѣ предварительнаго заключенія до и во время большого процесса. Таковы были: H. А. Армфельдъ, С. А. Лешернъ, С. А. Иванова, Е. К. Брешковская и другія. Эти встрѣчи составили большое счастье для Т. И. и радовали ее душевно. Когда я пріѣхала на Кару, то нашла уже снова ухудшеніе здоровья Т. И. У нея открылись раны на ногахъ, и эти раны сдѣлались постоянными. Однѣ закрывались, а взамѣнъ ихъ появлялись другія. Онѣ совершенно исчезли только за нѣсколько дней до смерти Т. И. Она ждала меня, чтобы начать перевязки, и я охотно принялась ухаживать за больными ногами Т. И., такъ какъ убѣждалась, что промываніе и перевязка облегчали ея страданія.

Не смотря на болѣзнь, Т. И. ходила быстрой походкой и старалась сама о себѣ заботиться и исполнять всѣ нужныя для того работы. Ее насилу убѣдили не стирать самой себѣ бѣлье, какъ это дѣлалось въ тюрьмѣ, и этотъ трудъ взяла на себя С. А. Иванова.

Заключенные относились съ большой любовью и вниманіемъ къ Т. И. Она же продолжала быть дѣятельною, много работала и всегда была занята. Я упомянула уже, что надзирательница брала для насъ заказы съ воли и служила посредницей между заказчиками и нами. Работы эти состояли въ шитьѣ и въ различнаго рода вышивкахъ, болѣе или менѣе замысловатыхъ, которыя хорошо оплачивались. Вырученныя деньги оставались на рукахъ у старшаго жандарма и шли на наши общіе хозяйственные расходы. Т. И. старалась всегда получить на свою долю часть заказовъ, чтобы участвовать въ общей работѣ. У нея была поражавшая меня способность. Она умѣла вязать чулки за чтеніемъ, не глядя на работу. Читала она много и съ любовью. Въ промежуткахъ своего трудового дня она давала желающимъ уроки французскаго языка. Она же вела счеты нашего артельнаго хозяйства, которые были довольно сложны.

На Карѣ Т. И. очень любила выдѣлять церковные праздники изъ нашихъ сѣренькихъ буденъ. Въ такіе дни она тщательнѣе обыкновеннаго занималась своимъ туалетомъ, надѣвала лучшее изъ того, что у нея было, не работала, а удѣляла больше времени прогулкамъ по двору и бесѣдамъ съ товарищами, читала какую-нибудь особенно интересную книгу, которую приберегала для подобныхъ торжественныхъ дней. Меня удивляло, какъ Т. И., сама невѣрующая, соблюдаетъ праздники, и я спросила ее объ этомъ. Она оживилась и, видимо довольная моимъ вопросомъ, сказала, что у нея остался только одинъ способъ общенія съ русскимъ крестьянствомъ и русскими рабочими: это -- отмѣчать тѣ дни, которые они празднуютъ. "Мнѣ отрадно думать, говорила Т. И., что я праздную вмѣстѣ со всѣмъ русскимъ народомъ, я хоть такимъ образомъ сливаюсь съ нимъ".

Хворая Т. И. дотянула до середины лѣта 1887 года. Около 10 іюля температура у нея рѣзко поднялась, и всѣ признаки общаго туберкулеза обострились. Пролежала она не болѣе недѣли, сохраняя полное самообладаніе и спокойствіе. А работала и читала чуть ли не наканунѣ еще смерти. Задолго до нея она указала П. С. Ивановской, въ какомъ бѣльѣ и платьѣ ее надо хоронить. Казалось, она исполняетъ важный долгъ, въ которомъ никто ей не можетъ помочь, но въ совершеніи котораго не должны ей мѣшать. Прощаясь со мной за нѣсколько минутъ до смерти, она протянула мнѣ руку и тихо сказала: "я умираю", а увидавъ слезы на моихъ глазахъ, проговорила: "не надо плакать". Обращаясь къ П. С. Ивановской, она сказала такъ же тихо и съ перерывами: "напиши брату... роднымъ... благодари"... Потомъ она попросила переложить ее головой къ другому концу кровати, и какъ только это было исполнено, глаза ея остановились въ пристальномъ взглядѣ. Пораженная неподвижностью глазъ, я нагнулась надъ Т. И. и увидала, что она перестала жить.

V. Н. А. Армфельдъ.

Наталію Александровну Армфельдъ я не знала на волѣ и впервые увидала на Карѣ. Въ ней поражала постоянная самоотверженная готовность работать на тюрьму. Всякую тяжелую работу она брала на себя. Носила воду со двора, таскала дрова, пекла хлѣбъ и т. д. Одѣвалась она исключительно въ казенное платье и бѣлье, хотя по тогдашнимъ тюремнымъ правиламъ это не было обязательно.

Въ страшные забайкальскіе морозы Наташа, какъ звали ее въ тюрьмѣ, для своихъ продолжительныхъ прогулокъ во дворѣ надѣвала или кофту, сшитую изъ казеннаго сукна на какой нибудь истертой подкладкѣ или, въ крайнемъ случаѣ, казенный полушубокъ, который очень мало грѣлъ, и шапку, которая отказывалась служить вслѣдствіе продолжительнаго употребленія.

Нельзя сказать, чтобъ семья Н. А. была бѣдная или жалѣла снабжать ее деньгами. Наоборотъ, мать, любившая ее до такой степени, что дважды совершала путешествіе изъ Москвы на Кару для свиданій съ дочерью, не жалѣла для нея ничего, и была бы рада выслать ей, какую понадобится, одежду. Но Н. А. просила кромѣ денегъ ничего не высылать, а деньги отдавала тюрьмамъ.

Было много аскетизма въ ея образѣ жизни, вытекавшаго изъ благородства характера. Н. А. чувствовала и считала себя физически сильнѣе своихъ товарокъ и съ радостью отдавала имъ свои силы. Отказъ съ ихъ стороны отъ жертвы не дѣйствовалъ на нее и не принимался ею въ соображеніе. Но дѣло въ томъ, что не замѣтно для самой Н. А. силы ея постепенно исчезали. Когда я ее увидала на Карѣ въ 1884 году, она была уже очень худа, щеки ввалились, были видны кости, обтянутыя кожей.

Если Н. А. указывали на истощеніе ея организма, просили беречься и обращать вниманіе на свое здоровье, она отшучивавалась, отмахивалась и увѣряла, что чувствуетъ себя превосходно. Тѣмъ не менѣе, во избѣжаніе переутомленія ея, товарищи освободили ее отъ дежурства по кухнѣ, которое продолжалось недѣлю и требовало большаго напряженія энергіи, терпѣнія и силъ. Свои силы Н. А. растеряла по тюрьмамъ и разнымъ мытарствамъ. Два раза (1874 и 1875 гг.) она была арестована, когда ей было не болѣе 18 или 19 лѣтъ; она находилась подъ гласнымъ надзоромъ полиціи, подвергалась административной высылкѣ; словомъ, проходила полный курсъ русскаго государствовѣдѣнія. Административныя взысканія относились къ эпохѣ чистаго народничества въ жизни Н. А., къ тому времени, когда она уходила въ деревню и жила среди крестьянъ въ качествѣ простой работницы. Въ маѣ 1879 г. Н. А. судилась кіевскимъ военнымъ судомъ по второму изъ такъ называемыхъ процессовъ "кіевскихъ террористовъ". Въ результатѣ этихъ процессовъ были казнены Осинскій, Брапшнеръ и Свириденко. Многіе изъ подсудимыхъ были приговорены къ каторгѣ, въ томъ числѣ и Н. А. на 14 лѣтъ.

Такимъ образомъ годы молодости она провела въ тюрьмѣ, что должно было оставить глубокіе слѣды на ея характерѣ, на ея воззрѣніяхъ, на ея сужденіяхъ о людяхъ. Въ мнѣніяхъ ея иногда сказывалась наивность, обнаруживалось незнаніе жизни, что было вполнѣ понятно, если принять въ расчетъ условія, въ какихъ ей пришлось провести лучшіе свои годы.

Семья Н. А. принадлежала къ потомкамъ генерала Армфельдъ, вызваннаго Петромъ I изъ Швеціи. Отецъ Н. А. былъ директоромъ московскаго Николаевскаго института, въ зданіи котораго и находилась его квартира. Н. А. училась въ институтѣ, хотя жила при родителяхъ. Она была нѣсколько моложе Татьяны Ивановны Лебедевой, но онѣ очень дружили и Т. И. часто посѣщала свою подругу.

Н. А. была музыкальна и очень хорошо рисовала карандашомъ. На Карѣ существовало нѣсколько ея рисунковъ, изображавшихъ сцены изъ нашей тюремной жизни и группы заключенныхъ. Иногда Н. А., которой также хорошо удавались каррикатуры, изображала себя въ болѣе или менѣе смѣшномъ видѣ. На одномъ рисункѣ она представила, какъ сама стоитъ у печки съ кочергой и обращаетъ въ бѣгство смотрителя Машукова. Сценка эта была взята изъ дѣйствительности. Машуковъ вошелъ однажды въ тюрьму, когда Н. А. собиралась сажать хлѣбы въ печку и, вооружившись кочергой, выгребала изъ печки золу. Смотритель, не разобравъ въ чемъ дѣло, вообразилъ, что Н. А. схватила кочергу, чтобы броситься на него, и пустился бѣжать изъ тюрьмы черезъ дворъ къ воротамъ. Онъ успокоился только тогда, когда очутился за ними и жандармы его увѣрили, что Н. А. Армфельдъ не только никого не обидитъ дѣйствіемъ, но даже словомъ, если ее не оскорбить.

Наталья Александровна была огромнаго роста, съ довольно рѣзкими чертами лица. Руки и ноги были очень большія. И не смотря на эти отрицательныя по отношенію къ красотѣ черты, личность ея было привлекательна и мила. Въ тюрьмѣ у нея было множество друзей, которыя горячо любили и умѣли цѣнить ее. Эта товарищеская любовь составляла счастье для Н. А. Она берегла ее отъ всякой тѣпи недоразумѣнія, которая могла бы нарушить гармонію дружбы. Особенно привлекателенъ былъ въ ней ея ясный нравъ, почти всегда ровный и веселый. Изрѣдка только сказывалась надломленность личной жизни Н. А., которая въ такія тяжелыя для нея минуты уходила въ свою камеру и никого не хотѣла видѣть. Только Т. И. Лебедева и Е. К. Брешковская всегда, даже во время самаго мрачнаго настроенія Н. А., имѣли къ ней доступъ. Вліяніе ихъ на нее было очень велико, въ чемъ она охотно сознавалась.

Н. А. получила превосходное образованіе и свободно говорила на трехъ иностранныхъ языкахъ. Больше другихъ ей правился англійскій языкъ: она восхищалась имъ и его грамматикой. Англійскую литературу она впала, пожалуй, не хуже русской и на Карѣ получала англійскіе газеты и журналы, которые ея мать спеціально для нея выписывала. Можетъ быть оттого, что Россія была для нея злою мачехою, она полюбила Англію какой-то родственною любовью и иногда мечтала уѣхать туда навсегда по выходѣ изъ тюрьмы. Ея знаніе англійскаго языка сослужило большую службу мистеру Кенпапу. Когда онъ пріѣхалъ на Кару Н. А. уже была въ вольной командѣ. Въ то время она была единственнымъ человѣкомъ на Карѣ, который могъ давать объясненія Кеннану на родномъ его языкѣ.

Находясь еще въ тюрьмѣ, она давала уроки англійскаго языка С. А. Ивановой и мнѣ. Пока мы читали, переводили или писали, Н. А., чтобы не терять времени, обыкновенно чинила свой гардеробъ. Я уже сказала, что онъ весь былъ сдѣланъ изъ казеннаго матеріала, былъ очень не великъ и требовалъ постоянной починки и исправленія.

Мать Н. А. жила въ Москвѣ и была знакома съ Л. Н. Толстымъ, который черезъ нее раза два посылалъ Н. А. поклонъ. Онъ говорилъ матери, что, оставаясь теоретическимъ противникомъ революціонеровъ, онъ измѣнилъ свое мнѣніе о нихъ. Онъ пересталъ смотрѣть на нихъ, какъ на несуразныхъ или оголтѣлыхъ людей, и понялъ смыслъ ихъ дѣйствій и ихъ борьбы.

Это было въ пору увлеченія Льва Николаевича сапожнымъ ремесломъ, т. е. въ концѣ 1884 или въ началѣ 1885 г. Въ одномъ изъ своихъ писемъ мать Н. А. писала, что Л. Н. предлагаетъ ей прислать мѣрку своей ноги, такъ какъ онъ намѣренъ сшить ей башмаки. Но Н. А. отказалась, говоря, что не хочетъ, чтобы Л. Н. тратилъ время на шитье ея башмаковъ. Т. И. Лебедева не замедлила сострить, что Н. А. не посылаетъ мѣрки, потому что нога ея очень большая, а еслибы ножка была маленькая, она не задумалась бы послать мѣрку Льву Николаевичу. Наташа сама больше всѣхъ смѣялась этой шуткѣ и увѣряла, что это правда. Но всѣ хорошо знали ея скромность и знали, что на самомъ дѣлѣ ей непріятна мысль, чтобы Л. Н. тратилъ свое время на ея башмаки.

На пасхальной недѣлѣ 1885 г. Н. А. выпустили изъ тюрьмы въ вольную команду. Вскорѣ пріѣхала вторично къ ней на Кару мать и прожила съ ней нѣсколько мѣсяцевъ. Въ концѣ года Н. А. вышла замужъ за Комова и повѣнчалась съ нимъ.

Образъ жизни ея остался прежній. Она также много трудилась и работала, жила также бѣдно, какъ раньше въ тюрьмѣ. А призракъ страшной болѣзни подкрадывался къ ней и смерть уже стояла за ея плечами. Лѣтомъ 1887 года у Н. А. родилась дочка и тотчасъ послѣ родовъ у нея появились признаки скоротечной чахотки. Она умерла въ сентябрѣ того же года, а нѣсколько позднѣе умеръ и ребенокъ.

VI. С. А. Лешернъ-фонъ-Герцфельдъ

Софьѣ Александровнѣ Лешернъ суждено было жить въ переходное относительно женскаго вопроса время. Пути къ образованію, къ разнымъ профессіямъ, къ матеріальному обезпеченію посредствомъ собственнаго труда еще не были проложены. Но энергіи у С. А., не удовлетворявшейся жизнью въ провинціальной глуши, было достаточно, чтобы покинуть родительскій домъ и въ новыхъ условіяхъ строить свою жизнь. Когда въ 1870 г. открылись Первые женскіе курсы, подготовлявшіе слушательницъ къ изученію высшихъ наукъ, она поспѣшила въ Петербургъ. Здѣсь она впервые услыхала о соціалистическомъ ученіи, изучила его и стала на всю жизнь убѣжденной и ревностной соціалисткой. Въ Петербургѣ же она познакомилась съ будущими членами кружка чайковцевъ, но не вошла въ него. Она была лѣтъ на 10 старше своихъ новыхъ друзей, а у молодежи разница въ годахъ составляетъ преграду къ полному сближенію. Кромѣ того характеръ С. А. не обладалъ той гибкостью, какая необходима, чтобы слиться цѣликомъ съ организаціей. Натура у нея была властная, и я думаю, ей было бы трудно отречься отъ собственной воли настолько, чтобы стать лишь частью цѣлаго.

Отецъ С. А. былъ военный генералъ въ отставкѣ и жилъ съ семьей въ имѣніи Меглецы Новгородской губерніи. Съ С. А., которая была его младшею дочерью, его связывала нѣжная дружба. Не сошедшись съ чайковцами, С. Ал. рѣшила самостоятельно испробовать свои силы въ осуществленіи общественныхъ задачъ. Возвратившись въ имѣніе отца, она основала школу для крестьянскихъ дѣтей, гдѣ стала сама преподавать. Родители уступили флигель подъ школу, которая быстро росла и приняла значительные размѣры. Передъ Софьей Александровной встали и другія задачи. Она задумала поднять экономическое положеніе крестьянъ при помощи коопераціи. Ей понадобилась помощь для осуществленія своихъ плановъ. Первымъ учителемъ школы и помощникомъ С. А. въ Меглецахъ былъ нѣкто Гамовъ, позднѣе судившійся по дѣлу Долгушина. Послѣ его отъѣзда С. А. отправилась въ Петербургъ и отыскала тамъ молодого человѣка, который былъ никто иной, какъ П. В. Засодимскій, ставшій позднѣе извѣстнымъ писателемъ. Дѣтельность въ деревнѣ пришлась ему по сердцу. Онъ съ радостью согласился быть учителемъ и помогать С. А. въ ея начинаніяхъ.

Засодимскій оказался искуснымъ преподавателемъ. Работа въ Меглецахъ кипѣла. Была открыта общественная лавка и ссудосберегательное товарищество. Позднѣе, послѣ административнаго разгрома и гибели школы, равно какъ и другихъ предпріятій, Засодимскій описалъ эту эпопею въ повѣсти, названной имъ "Хроника села Смурина".

Въ лицѣ помѣщицы Елизаветы Петровны Водяниной получился слабый и неясный абрисъ С. А., потому что въ своемъ описаніи Засодимскій оставилъ въ тѣни ея непреклонный характеръ и ея соціалистическія убѣжденія. Есть ли Кряжевъ въ повѣсти живое лицо, не извѣстно, но несомнѣнпо, что его напряженную дѣятельность, его вѣру въ коопераціи, его разочарованіе въ палліативахъ,-- все это пережила и перечувствовала С. А. Послѣ разгрома устроенныхъ ею учрежденій С. А. присоединилась къ кружку пропагандистовъ, отправлявшихся въ приволжскія губерніи, побывала въ нѣсколькихъ деревняхъ самарской губ. и была арестована въ Саратовѣ.

Ее привезли въ Петербургъ въ домъ предварительнаго заключенія и присоединили къ процессу 193-хъ. Ее обвиняли въ пропагандѣ противъ правительственной власти, а также въ устройствѣ ссудо-сберегательнаго товарищества въ Меглецахъ. Она была осуждена на житье въ Тобольскую губернію.

По просьбѣ и ходатайству матери, ее помиловали, отдали на поруки отцу и подъ надзоръ полиціи. Но С. А. не стала жить въ неволѣ. Она уѣхала изъ отцовскаго имѣнія съ твердымъ рѣшеніемъ навсегда порвать связи съ легальнымъ міромъ. Шелъ 187 8 годъ. Въ Россіи началъ прокладывать себѣ дорогу политическій терроръ, и ему отнынѣ посвятила свою жизнь С. А. Она легко нашла способъ примкнуть къ тогдашнимъ террористамъ. Она и раньше была знакома съ Осинскимъ; теперь отыскала его и съ нимъ вмѣстѣ уѣхала на югъ Россіи. Она стала помощницей его въ революціонныхъ дѣлахъ и его другомъ. Такъ отвѣтила она на невозможность вести мирную просвѣтительную работу въ деревнѣ.

Этотъ періодъ террористической дѣятельности занялъ въ жизни С. А. всего нѣсколько мѣсяцевъ, но по силѣ и яркости впечатлѣній и переживаній онъ равнялся годамъ. Уже въ январѣ 1879 года Осинскій и Лешернъ были арестованы въ Кіевѣ; одновременно съ ними былъ арестованъ и И. Ф. Волошенко. Ихъ троихъ судили военнымъ судомъ въ маѣ того же года. Это былъ такъ называемый "первый процессъ кіевскихъ террористовъ". Осинскій и Лешернъ были приговорены къ смерти. О. А. была первой женщиной въ Россіи, получившей смертный приговоръ. Для нея онъ былъ замѣненъ безсрочной каторгой, по лица, видѣвшія ее въ то время, знали, какое глубокое горе ей причинила эта замѣна, какъ искренно и сильно она предпочитала казнь долгосрочной каторгѣ.

На Карѣ я встрѣтила ее уже старухой. Густые остриженные волосы ея были совсѣмъ сѣдые, лицо въ морщинахъ. С. А. была сутулая, и это придавало ей еще болѣе старческій видъ. Она страдала хроническимъ катарромъ легкихъ, который зимой обострялся. Тѣмъ не менѣе С. А. трудилась цѣлые дпп. Ея движенія были быстры и рѣшительны. Она исполняла всѣ работы для себя самой и отбывала дежурства по кухнѣ, которыя были для нея особенно трудны при ея больныхъ легкихъ. Наиболѣе замысловатыя вышивки по заказамъ съ воли, требовавшія особаго умѣнія и ловкости, исполнялись ею. Характеръ С. А. въ то время можно скорѣе назвать нелюдимымъ и замкнутымъ. Она часто избѣгала общества товарищей и проводила время одна въ своей камерѣ. Всей душой она была привязана къ Е. К. Брешковской и Н. С. Смирницкой. Но и другихъ товарокъ она любила и въ особенности цѣнила въ нихъ все выдающееся, талантливое и доброе. Но она неохотно и критически принимала рѣшенія большинства и никогда слѣпо но подчинялась имъ.

Такіе люди черпаютъ свои нравственныя силы въ сознаніи своей правоты, но жизненный путь ихъ одинокій и тернистый.

VII. Н. С. Смирницкая.

Кто же была такая Надежда Семеновна Смирницкая, о которой я только что упомянула? Въ воспоминаніяхъ разныхъ лицъ о Карѣ говорится только о немногихъ моментахъ жизни Надежды Семеновны. Извѣстно, что она судилась по процессу 17-ти особымъ присутствіемъ сената въ 1883 году, была осуждена въ каторгу и умерла на Карѣ въ 1889 году, принявъ участіе въ массовыхъ самоубійствахъ, вызванныхъ истязаніемъ Н. К. Сигды. Но никто еще не дѣлалъ попытки набросать портретъ Надежды Семеновны. Мнѣ хочется хотя бы бѣглыми штрихами очертить ея милый образъ.

H. С. была дочерью священника одной изъ южныхъ губерній. Черты ея лица были до того правильны, суровы и строги, что казалось, будто для созданія ея послужилъ моделью одинъ изъ ликовъ святыхъ со старинной почернѣвшей иконы. Ея прямой и правильной формы носъ, небольшой лобъ, лишенный всякихъ особенностей, черные, гладкіе волосы, раздѣленные спереди проборомъ, опущенные книзу, голубые глаза, всегда сомкнутыя губы, безкровный оттѣнокъ на впалыхъ щекахъ,-- все это было точно олицетвореніе старинной иконы.

На Карѣ, гдѣ мнѣ пришлось видѣть H. С., она была поразительно молчалива. Она двигалась и работала молча. Но случалось, что она оживлялась и говорила безъ умолку. Это было тогда, когда она находилась въ обществѣ дорогихъ и особенно близкихъ ей людей. Смѣялась она тогда весело и вся сотрясалась отъ смѣха.

Она обладала рѣдкимъ талантомъ дѣлать все, что дѣлала, превосходно и наилучшимъ способомъ. Такія руки, какъ ея, называются золотыми, Она наотрѣзъ отказывалась дѣлать то, что могло выйти не совсѣмъ отлично. Бывало, кто-нибудь изъ насъ посовѣтуетъ ей или попроситъ ее сшить такую-то вещь или испечь что-нибудь, а Наденька, которая была немного своенравна, какъ истая дочь южной Россіи, стоитъ на своемъ, что она этого не сдѣлаетъ. Почему?-- спросишь ее. "Да потому, что выйдетъ нехорошо", отвѣчаетъ она, "и значитъ не стоитъ и дѣлать".

Въ этомъ суровомъ и непреклонномъ на видъ человѣкѣ были заложены однако сокровища доброты, состраданія и нѣжности.

Когда пріѣхала на Кару Марія Васильевна Колюжная, родная сестра Ивана Васильевича Колюжнаго, мужа Надежды Семеновны, онѣ поселились въ одной камерѣ и больше никогда не разставались. Наденька не могла съ ней наговориться. Олѣ читали, работали и гуляли вмѣстѣ. А когда Марья Васильевна пѣла въ тюрьмѣ своимъ сильнымъ и красивымъ голосомъ, H. С. восхищалась и радовалась. Часто онѣ строили планы будущяго, собирались послѣ каторги поселиться вмѣстѣ втроемъ, т. е. Смирницкая, Колюжная и И. В. Колюжный. Но не жизнь соединила ихъ. Они умерли всѣ трое въ одинъ день отъ яда, принявъ добровольную смерть, чтобы хотя ею протестовать противъ истязаній заключенныхъ. Огромный запасъ высокаго самоотверженія, энергіи и нѣжной любви былъ отданъ смерти, и молодая жизнь цѣлой семьи пресѣклась.

VIII. Наша внутренняя жизнь.

Надѣюсь, читатели поймутъ, что, остановивши свой выборъ на Брешковской, Лебедевой, Армфельдъ, Лешернъ и Смирницкой, я не руководилась ни превосходствомъ этихъ лицъ надъ другими моими товарками, ни моими преимущественными симпатіями къ нимъ. Въ тюрьмѣ были равныя имъ но моральной силѣ, а любила я многихъ. Но біографіи названныхъ лицъ были мнѣ извѣстны болѣе другихъ и потому мнѣ легче было говорить о нихъ.

Возвращаюсь, однако, къ внутренней жизни нашей тюрьмы. Видную роль въ этой жизни играла необходимость оказывать матеріальную помощь мужской тюрьмѣ. Важное значеніе этой помощи признавалось у насъ всѣми безъ исключенія, и всѣ стремились внести свою лепту въ это полезное дѣло. Оно вызывалось тѣмъ, что средства мужской тюрьмы были очень ограничены, а заключенныхъ было много. Въ 1884 г. число ихъ доходило до 120 человѣкъ. Съ теченіемъ времени многіе вышли на поселеніе или въ вольную команду, иные умерли, а вновь осужденныхъ не присылали, такъ что въ моментъ раскассировати тюрьмы въ сентябрѣ 1890 г. въ ней оставалось не болѣе 40 человѣкъ. Вся тюрьма страдала хроническимъ голодомъ. Къ веснѣ обыкновенно появлялась цынга, да и вообще организмы были крайне истощены. Даже коменданты были до извѣстной степени заинтересованы въ помощи, которую женская тюрьма оказывала мужской, такъ какъ въ виды коменданта не могло входить, чтобы заключенные валились съ ногъ отъ цынги и истощенія. Разумѣется, пересылавшіяся нами суммы были не велики и колебались между 50 и 200 рублей, а въ годъ составляли отъ 500 до 700 р. Эти деньги получались частью отъ заказовъ, по главнымъ образомъ собирались изъ присылокъ нашихъ родственниковъ.

Мы стремились къ тому, чтобы обходиться своими средствами, не касаясь присылаемыхъ денегъ, но это не удавалось. Разсчетъ при этомъ строился на томъ, что большинство изъ насъ получали больничные пайки, т. е. пшеничную муку, вмѣсто ржаной, и немного больше мяса, чѣмъ при обыкновенномъ пайкѣ. Но мы должны были на свои деньги покупать чай, сахаръ, сало для жаренія (масло было совсѣмъ изгнано вслѣдствіе своей дороговизны), мыло, сальныя свѣчи, спички, картофель и др. овощи. Ржаная мука, получавшаяся изъ тюремнаго вѣдомства, продавалась нами на сторону, и взамѣнъ ея пріобрѣталась пшеничная мука въ добавленіе къ той, которая полагалась отъ казны. Пшеничный хлѣбъ подавался къ чаю, а за обѣдомъ ѣли ржаной хлѣбъ, который покупался у арестантскаго старосты. Пшеничный хлѣбъ пекла Н. А. Армфельдъ, пока была въ тюрьмѣ, а потомъ его отдавали печь на сторону женщинѣ за плату. Всѣ эти финансовыя операціи производила для насъ надзирательница.

Случалось, что не было заказовъ, или присылки сокращались, и тогда мы были безсильны что-либо сдѣлать для товарищей, хотя и слышали, что они бѣдствуютъ, голодаютъ и болѣютъ.

Не смотря на эти случаи безпомощности съ нашей стороны, заботы о мужской тюрьмѣ имѣли для насъ громадное значеніе. Получалась задача, объектомъ которой были не мы сами, при этомъ задача по размѣрамъ настолько была обширна, что она заставляла насъ напрягать силы, во-первыхъ, для работы, а во-вторыхъ, чтобы измыслить различные способы сбереженія и экономіи. Эта, созданная условіями жизни, цѣль дѣлала нашу тюрьму похожей на муравейникъ, въ которомъ всѣ заняты важнымъ, всѣмъ имъ понятнымъ дѣломъ.

Бывали, конечно, у насъ часы досуга и они проводились въ оживленныхъ разговорахъ. По большимъ праздникамъ Наденька пекла куличи или булки изъ бѣлой муки, а вечеромъ даже пѣлись пѣсни тѣми, у которыхъ были голоса.

Въ женской тюрьмѣ не существовало своей особой библіотеки, а большая библіотека въ мужской тюрьмѣ считалась также собственностью женской тюрьмы, и мы могли пользоваться ею. Въ виду этого, привезенныя нами съ собой книги, если мы того желали, отсылались въ мужскую тюрьму библіотекарю, и онъ вносилъ ихъ въ каталогъ библіотеки. Одинъ разъ въ недѣлю намъ разрѣшалось отсылать прочитанныя книги и выписывать новыя. Отвозилъ ихъ на "Нижній промыселъ" верховой казакъ или жандармъ, если случайно ѣхалъ по дѣламъ. Чтобъ книги не терялись и не портились дорогой, мы сшили изъ казеннаго сукна на холщевой подкладкѣ большую сумку, которую надѣвалъ верховой черезъ плечо или клалъ впереди себя на сѣдло. Когда дежурный жандармъ вносилъ въ ворота сумку съ книгами, то очень часто у насъ поднимались волненіе и радостный шумъ, потому что присылка книгъ была единственнымъ событіемъ, нарушавшимъ однообразіе нашей жизни. Книги предварительно вносились въ жандармское помѣщеніе и только послѣ тщательнаго просмотра отдавались намъ. Хотя жандармы знали, что въ нихъ не закладываются письма и не пишется ничего, тѣмъ не менѣе процедура осмотра повторялась съ неизмѣнною акуратностъю.

Самыми выдающимися событіями этихъ первыхъ лѣтъ моего пребыванія на Карѣ были, несомнѣнно, пріѣзды къ намъ доктора Веймара. Мы воспользовались посѣщеніемъ тюрьмы забайкальскимъ губернаторомъ Хорошхинымъ и просили его разрѣшить доктору Веймару лѣчить T. И. Лебедеву. Это было въ февралѣ 1885 г. Губернаторъ далъ свое согласіе и черезъ нѣсколько дней въ сопровожденіи смотрителя съ "Нижняго" и жандарма пріѣхалъ къ намъ докторъ Веймаръ, тогда еще содержавшійся въ тюрьмѣ.

Къ тому времени у насъ заболѣла А. И. Лисовская, и у Веймара такимъ образомъ оказались двѣ паціентки. Не смотря на обоюдное желаніе, и съ нашей, и съ его стороны, онъ отказывался посидѣть у насъ и выпить стаканъ чаю. "Но стану засиживаться у васъ,-- говорилъ онъ,-- начнутся доносы, и мнѣ запретятъ ѣздить къ вамъ и лѣчить васъ". Онъ былъ крайне раздражителенъ, и казалось, что надзоръ для него физически непереносимъ. Ясно было, что онъ его мучаетъ и заставляетъ страдать.

Два раза правительство предлагало ему полное возстановленіе въ правахъ, если онъ подастъ прошеніе о помилованіи, и онъ оба раза отвергалъ эти предложенія.

Въ апрѣлѣ того же года, какъ докторъ Веймаръ сталъ ѣздить къ намъ, его выпустили въ вольную команду. Одновременно изъ нашей тюрьмы выпустили Н. А. Армфельдъ, А. И. Лисовскую, М. А. Колѣнкину и Розу Львовну Прибылеву. Но здоровье Веймара уже не могло поправиться. Къ концу зимы, когда онъ находился еще въ тюрьмѣ, онъ сталъ очень кашлять. Мы съ болью прислушивались къ его кашлю и понимали, какъ опасна должна была быть чахотка для истощеннаго организма нашего новаго друга.

Когда онъ очутился въ вольной командѣ, населеніе обрадовалось, что можетъ пользоваться отличной медицинской помощью, и повалило къ нему. Пріѣзжали изъ окрестностей, его звали къ далеко живущимъ больнымъ, дома тоже его осаждали больные. Онъ никому не отказывалъ въ помощи, хотя случалось, что паціенты платили ему черной неблагодарностью, и даже раза два паціенты изъ мѣстныхъ поселенцевъ его основательно обкрадывали. Въ августѣ 1886 г. Веймаръ ѣздилъ на "Средній промыселъ" за 15 верстъ вверхъ по рѣчкѣ Карѣ, гдѣ лѣчилъ находившуюся при смерти жену священника. Онъ спасъ ее не только своими знаніями, по и тѣмъ, что былъ при ней сидѣлкой. Онъ не отходилъ отъ ея постели, пока не убѣдился, что она внѣ опасности. Но самъ поплатился жизнью. Возвращаясь со "Средняго" къ себѣ домой, Веймаръ попалъ подъ проливной дождь. Было уже довольно холодно, а онъ ѣхалъ въ лѣтнемъ пиджакѣ, какъ его засталъ зовъ къ больной. Разсказывая намъ объ этомъ случаѣ, Веймаръ отвѣтилъ на наши сожалѣнія: "За то я спасъ ей жизнь, пусть поживетъ".

Его собственная болѣзнь съ тѣхъ поръ ухудшилась въ такой степени, что конецъ его сталъ близокъ. Температура держалась высокая. Случались глубокіе обмороки, а такъ какъ Веймаръ жилъ одинъ въ домикѣ, который купилъ на Карѣ, то положеніе его было даже опасно. Однажды онъ упалъ и пролежалъ на полу нѣсколько часовъ. Для ухода за нимъ переѣхала къ нему Р. Л. Прибылева. Веймаръ слегъ и больше не всталъ. Въ это же время умирала на Нижней Карѣ А. И. Лисовская. Веймаръ часто спрашивалъ о ней и, когда узналъ, что она умерла, воскликнулъ: "Ну, теперь очередь за мной!" Онъ умеръ нѣсколько дней спустя.

Прошло 2 ¹/₂ года съ моего пріѣзда на Кару. За это время не произошло ничего радостнаго, а были болѣзни и страданія, и все же этотъ періодъ наиболѣе счастливый въ исторіи карійской женской тюрьмы: онъ свѣтлый и ясный сравнительно съ мрачной эпохой, которая настала потомъ.

А. Прибылева.

"Русское Богатство", No 3, 1914

Оставить комментарий Прибылева-Корба Анна Павловна (bmn@lib.ru) Год: 1914 Обновлено: 31/12/2019. 60k. Статистика. Книга очерков: Мемуары Мемуары	Скачать FB2 Ваша оценка:

Прибылева-Корба Анна Павловна Мои воспоминания о Каре