Пыпин Александр Николаевич
Русские отношения Бентама

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

РУССКІЯ ОТНОШЕНІЯ БЕНТАМА.

II1).
Мысль Бентама обратиться къ императору Александру съ предложеніемъ своихъ трудовъ.-- Его заботы объ успѣхѣ дѣла: Сперанскій, Новосильцовъ, Розенкампфь.-- Письмо къ Мордвинову (?) объ этомъ предметѣ, въ январѣ 1814.-- Текстъ писемъ Бентама къ императору Александру и къ Чарторыскому и отвѣтъ императора, 1814--1815 г.-- Разочарованіе Бентама.-- Послѣднія письма къ Мордвинову.

1) См. выше, февр. 784 стр.

   Сношенія императора Александра съ Бентамомъ, къ которымъ мы теперь переходимъ, касались очень важнаго вопроса: дѣло шло объ изданіи новаго кодекса законовъ. Сношенія эти не повели за собой какого-нибудь фактическаго участія Бентама въ этомъ дѣлѣ; напротивъ, они ограничились, такъ сказать, однимъ предварительнымъ взаимнымъ освѣдомленіемъ, изъ котораго обнаружилось, что взгляды двухъ сторонъ были слишкомъ различны, чтобы для Бентама было возможно участвовать въ кодификаціонныхъ работахъ, совершавшихся въ Россіи. Несмотря, однако, на это отсутствіе дальнѣйшихъ фактическихъ результатовъ, переписка императора Александра съ Бентамомъ любопытна, какъ эпизодъ въ исторіи либеральныхъ тенденцій императора Александра: встрѣча съ идеями Бентама была нѣкоторой повѣркой силы этихъ тенденцій. Мы видѣли, какой пріемъ нашли эти идеи въ первые годы царствованія: для многихъ мыслящихъ людей, желавшихъ общественнаго добра, идеи Бентама въ первый разъ давали твердую точку опоры и логическое доказательство, которымъ могъ подкрѣпить себя новый образъ мыслей. Когда императоръ далъ повелѣніе объ изданіи сочиненій Бентама на русскомъ языкѣ, это дало идеямъ Бентама новую санкцію; и самъ императоръ вѣроятно раздѣлялъ до извѣстной степени уваженіе къ этому авторитету. Начало прямыхъ сношеній его съ Бентамомъ, по вопросу о законодательствѣ, относится къ 1814 г., когда императоръ Александръ былъ въ Лондонѣ послѣ перваго пораженія Наполеона, когда онъ былъ въ періодѣ своей наибольшей славы -- и наибольшихъ увлеченій. Для императора Александра недалеко было то время, когда онъ думалъ полу-дипломатическимъ, полу-пасторальнымъ образомъ ввести въ Европѣ сантиментальный, самодержавно-отеческій образъ правленія. Это настроеніе уже сильно подготовлялось въ немъ всѣми послѣдними событіями; и если потомъ изъ него выросла чистая реакція, то теперь, въ 1814, это была только сантиментальность, въ которой еще были цѣлы либеральныя возбужденія первыхъ годовъ царствованія.
   Но сантиментальные идеалы рѣдко осуществляются въ жизни, и особенно сантиментальная постройка общественныхъ идеаловъ и предпріятій. Дѣло, въ которомъ считалось возможнымъ содѣйствіе Бентама, было слишкомъ серьезно, чтобы въ немъ можно было достигнуть самой цѣли одними идеальными мечтами, и Бейтамъ всего меньше способенъ былъ удовлетворяться ими. Онъ понималъ вопросъ самымъ прямымъ реальнымъ образомъ, и высказалъ свой взглядъ на дѣло съ такой суровой искренностью, какой вѣроятно не ожидали. Въ его отвѣтѣ оказалось, что для осуществленія идеальныхъ плановъ требуется не только глубокое убѣжденіе въ истинѣ дѣла и большія усилія при самомъ практическомъ исполненіи, но очень часто могутъ потребоваться и личныя усилія надъ самимъ собой, борьба съ собственными привычками и предубѣжденіями. По своему личному характеру и складу убѣжденій, Бентамъ былъ совершенно неспособенъ на мнимо-либеральные компромиссы, и дѣлая всякія уступки даннымъ условіямъ и обстоятельствамъ, не могъ уступить ничего изъ сущности своихъ понятій о дѣлѣ. Въ концѣ концовъ, его понятія оказались совершенно непримѣнимыми въ приложеніи къ русскому законодательству.
   Очевидно, что сношенія должны были остаться безъ результатовъ.
   Это, конечно, можно было предвидѣть впередъ, и если этого не предвидѣли, вступая въ сношенія съ Бентамомъ, то въ самой легкости отказа отъ его идей и обнаружилась та неустойчивость, которая отличаетъ сантиментальный либерализмъ.
   Со стороны Бентама, этого предвидѣнія было все-таки гораздо больше. Какъ ни былъ онъ проникнутъ сильнымъ желаніемъ "кодифицировать",-- желаніемъ, столько страннымъ по понятіямъ нашего времени, и однакоже легко объяснимымъ въ то время, какъ увидимъ дальше, -- его пылъ прошелъ уже скоро. Два письма его къ императору Александру раздѣлены были почти годовымъ промежуткомъ. Первое письмо было писано и императору, въ которомъ Бентамъ видѣлъ сторонника либеральныхъ идей; когда писалось второе, Бентамъ предвидѣлъ или предчувствовалъ реакцію. Самый тонъ его послѣдняго, длиннаго письма къ императору Александру очевидно заставляетъ предполагать, что у него было уже мало надежды на то, чтобы его предложенія о наилучшемъ способѣ законодательства могли бытъ приняты. Этотъ тонъ, при всемъ уваженіи къ высокому лицу, къ которому онъ обращался, значительно суровый и категорическій. Въ этомъ письмѣ онъ ставитъ рѣшительную дилемму, и не дѣлаетъ въ ней никакихъ смягченій.
   Эта суровость имѣла и другія, болѣе частныя причины. Бентамъ питалъ, какъ увидимъ, большое уваженіе къ Сперанскому, личность котораго, повидимому, въ особенности его интересовала. Сперанскій, конечно, привлекалъ его той стороной, которую Бентамъ долженъ былъ считать у него общей съ нимъ самимъ -- стороной своей энергической дѣятельности, направленной къ усовершенствованію правительственныхъ формъ. Въ этомъ дѣлѣ Бентамъ долженъ былъ считать Сперанскаго человѣкомъ, близкимъ къ его собственнымъ идеямъ и желаніямъ. Онъ зналъ, что Сперанскому принадлежало прежде большое вліяніе и въ этой самой "кодификаціи". Но Сперанскаго уже не было теперь въ центрѣ правительственной дѣятельности. Напротивъ, лицо, руководившее теперь кодификаціей, извѣстный баронъ Розенкампфъ, вызывало всю желчь и раздраженіе Бентама. Имя барона Розенкампфа, смѣнившее собою имя Сперанскаго, казалось для Бентама самымъ дурнымъ предзнаменованіемъ о будущей судьбѣ законодательнаго предпріятія, порученнаго такимъ рукамъ, и конечно усиливало суровость его отношенія къ этому дѣлу.-- Дальше мы укажемъ еще одно обстоятельство, ближайшимъ образомъ дѣйствовавшее на тогдашнее настроеніе Бентама, это -- предчувствіе реакціи и тогдашнее положеніе польскихъ дѣлъ.
   О томъ, при какихъ ближайшихъ обстоятельствахъ началась эта переписка Бентама съ императоромъ Александромъ, біографія Боуринга, къ сожалѣнію, представляетъ очень мало подробностей. Но этотъ пробѣлъ въ біографіи нѣсколько дополняется любопытными документами, находящимися въ рукописяхъ И. П. Библіотеки; указаніемъ на эти рукописи мы обязаны просвѣщенному вниманію барона М. А. Корфа, которому считаемъ долгомъ выразить здѣсь нашу признательность {Кромѣ этого указанія, баронъ Корфъ сообщилъ намъ нѣкоторыя замѣчанія относительно манныхъ, собранныхъ въ первой нашей статьѣ. Именно, онъ полагаетъ, что Саблуковъ, который переписывался съ Бентамомъ, былъ не тотъ А. А. Саблуковъ, о которомъ упоминается въ "жизни Сперанскаго", а его сынъ, Ник. Ал. Саблуковъ. Первый, по словамъ барона М. А. Корфа, былъ дѣйствительно человѣкъ весьма почтенный, но стариннаго покроя и такого же воспитанія, не только не знавній ни слова по-англійски, но и съ французскимъ языкомъ ознакомившійся кое-какъ, ишь подъ старость (онъ ум. въ 1828 г.). Поэтому съ Самуиломъ Бентамомъ могъ быть въ перепискѣ несомнѣнно только сынъ этого Саблукова, Николай Александровичъ, человѣкъ замѣчательнаго ума и образованія. Бывъ, при вступленіи на престолъ импер. Александра, полковникомъ конной гвардіи, онъ потомъ оставилъ службу и вступилъ въ нее снова не раньше 1812 года; по изгнаніи же французовъ изъ Россіи, опять вышелъ въ отставку, уже генераломъ, и съ тѣхъ поръ больше не служилъ. И прежде и послѣ, Н. А. Саблуковъ, превосходно знавшій иностранные языки, въ томъ числѣ и англійскій, много странствовалъ по западной Европѣ, жилъ долго въ Лондонѣ, женился на англичанкѣ и умеръ въ 1848 отъ холеры. Отрывокъ изъ его мемуаровъ, писанныхъ на англійскомъ языкѣ, былъ напечатать.
   Замѣчаніе барона Корфа о принадлежности писемъ этому послѣднему Саблукову, должно быть, конечно, совершенно справедливо.}.
   Эти рукописи, переданныя въ Библіотеку барономъ Корфомъ при оставленіи имъ поста ея директора, представляютъ слѣдующіе матеріалы: 1) полную вопію (французскаго) письма Сперанскаго къ Дюмону (1804 г.), откуда мы, въ первой нашей статьѣ, могли привести только отрывокъ, находящійся въ Боуринговой біографіи Бентама, -- къ этому письму мы возвратимся еще разъ; 2) копію перваго (англійскаго) письма Бентама къ императору, или вѣрнѣе проектъ этого письма, помѣченный здѣсь еще январемъ 1814 г., и какъ увидимъ далѣе, присланный Бентамомъ къ одному изъ его русскихъ друзей, съ желаніемъ знать его мнѣніе; -- впрочемъ, этотъ экземпляръ не представляетъ разнорѣчій съ печатнымъ англійскимъ текстомъ, который мы приводимъ далѣе. Эти два документа были приложеніемъ къ 3) это -- англійское письмо Бентама къ кому-то изъ его русскихъ друзей, котораго онъ называетъ "русскимъ государственнымъ человѣкомъ",-- по всей вѣроятности, къ H. С. Мордвинову. Письмо (какъ и упомянутые выше документы) писано не рукой Бентама, но заключаетъ и его собственныя приписки, и перемѣчено его же рукой по страницамъ (всего 15 стр.). Время написанія не отмѣчено и только на полѣ рукописи дата обозначена январемъ 1814 года.
   Въ этихъ документахъ мы встрѣчаемъ данныя, не лишенныя интереса для занимающаго насъ вопроса.
   Прежде всего письмо Сперанскаго. Любопытное само по себѣ, потому что въ немъ можно видѣть до нѣкоторой степени, какъ онъ думалъ о реформѣ, дѣлу которой онъ хотѣлъ служить, объ et возможности и ея условіяхъ,-- это письмо даетъ нѣкоторыя указанія и на ходъ мыслей Бентама о кодификаціонныхъ трудахъ для Россіи.
   Послѣ того, нами уже приведеннаго мѣста, гдѣ Сперански пишетъ Дюмону объ успѣхѣ сочиненій Бентама, образчикъ которыхъ былъ напечатанъ въ "Спб. Журналѣ", онъ продожаеты
   "Для меня составляетъ истинное удовольствіе сообщить вамъ объ этомъ успѣхѣ, такъ какъ я убѣжденъ, что самое лестное вознагражденіе вашихъ трудовъ и единственное, достойное вашихъ дарованій, есть именно это распространеніе полезныхъ истинъ -- въ странѣ, которая, въ нынѣшнихъ обстоятельствахъ, быть можетъ, всего способнѣе принять хорошее законодательство (pays, le plus susceptible d'une bonne législation), -- именно потому, что въ ней меньше приходится разсѣявать ложныхъ понятій, меньше приходится бороться противъ рутины, и больше можно встрѣтить послушной воспріимчивости (docilité à recevoir) къ благотворнымъ дѣйствіямъ умнаго и разсудительнаго правительства".
   Далѣе Сперанскій разсказываетъ объ учрежденіи извѣстно! "Коммиссіи составленія законовъ". Ея учрежденіе или преобразованіе было одной изъ тѣхъ мѣръ, принятыхъ въ первые годы царствованія императора Александра, на которыя возлагались особенныя надежды. Эта коммиссія, ведущая начало еще со вре; менъ Петра Великаго и съ тѣхъ поръ, въ разныхъ формахъ значившая въ теченіи цѣлаго столѣтія странное и безплодное существованіе, съ 21 октября 1803 г. передана была въ министерство юстиціи. Присутствіе ея составили министръ юстиція кн. Лопухинъ и товарищъ его, Н. Новосильцовъ; секретаремъ присутствія назначенъ былъ, столь извѣстный впослѣдствіи, лифляндскій баронъ Густавъ Розенкампфъ. Въ началѣ слѣдующаго года министерство юстиціи представило докладъ о преобразованіи коммиссіи и объ устройствѣ ея на новыхъ основаніяхъ: съ утвержденіемъ этого доклада, 28 февраля 1804 г., коммиссія составленія законовъ составила цѣлое отдѣльное вѣдомство, съ своей іерархіей чиновниковъ; высшую власть, "присутствіе", составляли въ ней министръ и товарищъ министра юстиціи, а главнымъ дѣйствующимъ лицомъ сталъ Розенкампфъ, что продолжалось до назначенія въ члены присутствія Сперанскаго, въ августѣ 1808 года {См. "Докладъ министерства юстиціи о преобразованіи коммиссіи составленія законовъ" и пр. Спб. 1804, и бар. Корфа, "Жизнь Сперанскаго", I, 146 и слѣд.}.
   Въ это время, въ 1804 г., Сперанскій, состоявшій при Кочубеѣ, въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ, еще не имѣлъ никакого отношенія къ коммиссіи. Онъ пишетъ Дюмону слѣдующимъ образомъ объ этомъ предметѣ:
   "Со времени вашего возвращенія въ Лондонъ, попеченія о лучшемъ устройствѣ законодательной части, которыя вы здѣсь видѣли, значительно увеличились. Различныя отрасли законодательства, разсѣянныя по разнымъ частямъ, теперь соединены и изъ нихъ составлено особое вѣдомство, подъ названіемъ комиссіи законовъ. Принятъ планъ редакціи, и по этому плану собираютъ и классифицируютъ необходимые матеріалы. Эта коммиссія состоитъ подъ спеціальнымъ управленіемъ г. Новосильцова. Не имѣя занятій по этой части и будучи почти чуждъ тому роду свѣдѣній, какихъ она требуетъ, я не могу судить о степени дарованій, которыя она можетъ заключать въ своемъ составѣ {Эти послѣднія слова въ письмѣ Сперанскаго приведены въ книгѣ барона Корфа, I, 154--165; прим.}. Но я убѣжденъ, что совѣты и взгляды такого человѣка, какъ г. Бентамъ, имѣли бы здѣсь существенную важность. Его аналитическій и глубокій умъ долженъ имѣть высокое значеніе вездѣ, гдѣ идетъ дѣло объ установленіи законодательства, основаннаго на истинныхъ принципахъ пользы. Я вполнѣ раздѣляю съ вами убѣжденіе въ тѣхъ послѣдствіяхъ, какія порождаетъ эта идея; но, не имѣя возможности дѣйствовать для ея принятія, я могу только питать желаніе, чтобы благія намѣренія правительства, тѣми или другими средствами, были исполнены наилучшимъ образомъ. Впрочемъ, г. Новосильцовъ находится теперь въ Лондонѣ {Ему былъ порученъ важный дипломатическій трудъ -- привлечь Англію въ коалицію, которую императоръ Александръ составлялъ тогда противъ Наполеона.}, и вы, быть можетъ, сами будете имѣть случай говорить съ нимъ объ этомъ предметѣ, истинна важномъ для человѣчества. Ваше свидѣтельство способно подкрѣпить предложеніе этого рода и доставить ему весь возможный авторитетъ".
   Къ тому мѣсту письма, гдѣ говорится о Новосильцовѣ, сдѣлана сноска, написанная по-англійски, или Дюмономъ, или Бентамомъ; въ копіи П. Библіотеки она списана, кажется, той же рукой, какой написано и все письмо. Въ этой сноскѣ говорится слѣдующее: "Во всемъ, кромѣ благихъ намѣреній, полная неспособность достойнаго джентльмена (т. е. Новосильцова) къ какому-нибудь дѣлу подобнаго рода оказалась, съ перваго же раза, такъ велика, что всякій разговоръ съ нимъ объ этомъ предметѣ былъ бы совершенной потерей времени: это было очевидно. Поэтому, я старательно и положительно уклонялся отъ него. Идеи г. Н. были въ Петербургѣ, въ головѣ г. Р. (т. е. Розенкампфа), а идеи Р. были въ облакахъ, -- гдѣ, безъ сомнѣнія, пребываютъ и теперь" {Въ подлинникѣ: "Іn every thing but goodness of intention, the worthy gentlemen's complete unfitness for any such business became immediately so prominent, that any conversation with him on the subject would (it was evident) be worse than labour lost I accordingly kept carefully and effectually out of his way. Mr N.'s ideas were at Peterburgh in the head of Mr R...; and Mr R.'s were (where they doubtless continue to be) in the clouds".}.
   Такимъ образомъ, для Бентама уже съ этого времени становилось видно положеніе законодательнаго вопроса въ коммиссіи законовъ. Впослѣдствіи назначеніе Сперанскаго въ члены присутствія въ коммиссіи было, безъ сомнѣнія, пріятно ли него, потому что Сперанскаго онъ очень уважалъ и считатьего способнымъ къ этому дѣлу. Что касается до Розенкампфа, Бентамъ не упускалъ его изъ виду. Мы еще встрѣтимъ его имя въ слѣдующемъ письмѣ Бентама, которое мы находимъ въ П. Библіотекѣ.
   Это письмо (отъ января 1814 г.), адресованное, какъ мы полагаемъ, къ Мордвинову, занято уже именно планомъ Бентама обратиться къ императору Александру съ предложеніемъ свопъ трудовъ на пользу русской кодификаціи. Письмо, которое на самомъ дѣлѣ представлено было императору только въ маѣ 1814, было уже въ январѣ этого года прислано Бентамомъ къ своему корреспонденту, у котораго онъ проситъ совѣта и содѣйствія по этому предмету и которому онъ сообщаетъ свои предположенія о различныхъ шансахъ этого дѣла. Онъ разсчитываетъ разныя обстоятельства, отъ которыхъ можетъ зависѣть успѣхъ или неуспѣхъ дѣла, и исторія его письма къ императору, которую мы здѣсь отчасти видимъ, довольно показываетъ, до какой степени это дѣло дѣйствительно у него "лежало на душѣ", -- мы увидимъ, почему его письмо къ императору Александру имѣло тотъ, а не другой характеръ. Мы приведемъ здѣсь существенные пункты его разсказа.
   Начала письма, повидимому, недостаетъ; оно начинается такимъ образомъ:
   ...."Когда я такимъ образомъ представилъ вамъ лучшее доказательство, какое въ состояніи дать мои слабыя силы,-- доказательство той привязанности, которой не можетъ не требовать ваша дружба къ моему брату, позвольте мнѣ упомянуть вамъ объ одномъ дѣлѣ, на которое онъ меня побуждаетъ (хотя оно и безъ того достаточно лежитъ у меня на душѣ) и которое (я льщу себя этой мыслью) будетъ не совсѣмъ индифферентно для русскаго государственнаго человѣка, выразившаго такъ ясно свое одобреніе моихъ принциповъ и моихъ сочиненій, какъ я имѣлъ удовольствіе это видѣть.
   "Я беру на себя смѣлость поручить вашей заботѣ прилагаемыя при этомъ два экземпляра письма, написаннаго мною къ вашему императору. Въ одномъ изъ нихъ помѣщенъ параграфъ, который въ другомъ экземплярѣ опущенъ, вотъ вся ихъ разница. То изъ этихъ писемъ, которое вы найдете наилучше соотвѣтствующимъ цѣли, я просилъ бы вашей благосклонности -- переслать ему какимъ бы то ни было образомъ, который можетъ оказаться наиболѣе удобнымъ {Мы замѣтили выше, что экземпляръ, находящійся при этомъ письмѣ въ И. Б-къ, совершенно сходенъ съ тѣмъ письмомъ, которое Бентамъ впослѣдствіи напечаталъ, которое мы ниже помѣщаемъ въ переводѣ.}. Разныя лица согласно увѣряютъ меня, что на англійскомъ языкѣ оно будетъ для него столько же понятно, какъ на французскомъ", и на англійскомъ языкѣ (какъ говорятъ иные) оно можетъ пріобрѣсть болѣе благосклоннаго вниманія и дѣйствовать съ большимъ вѣсомъ, чѣмъ на менѣе дружественномъ и болѣе обыкновенномъ языкѣ.
   "Я считалъ необходимымъ спросить мнѣнія разныхъ лицъ, больше или меньше имѣющихъ то знаніе людей и обстоятельствъ (въ Россіи), какого я не имѣю вовсе. Теперь это письмо имѣетъ не совсѣмъ тотъ видъ, въ какомъ оно въ первый разъ вышло изъ моихъ рукъ. Тогда я старался сколько возможно избѣгать того самовозвеличенія, котораго вы увидите теперь такое изобиліе. Но меня съ разныхъ сторонъ увѣряли, что -- подъ опасеніемъ остаться непонятнымъ -- я необходимо долженъ говорить такъ ясно и прямо, какъ только возможно, отдавая полное предпочтеніе понятности передъ скромностью.
   "Въ томъ видѣ письма, какой оно имѣетъ теперь, я самъ не нахожу ничего въ частности, что бы представляло опасность произвести неудовольствіе, или какимъ-нибудь образомъ мѣшать намѣренію. Но еслибы вы открыли въ немъ что-нибудь подобное, то съ вашей стороны было бы дѣломъ человѣколюбія отдать переписать его, опустивъ осужденное мѣсто, и дать кому-нибудь подписать мое имя. И время и отдаленность вмѣстѣ запрещаютъ пересылку письма взадъ и впередъ между Лондономъ и Петербургомъ для такой (маловажной) цѣли. Вы -- мой уполномоченный: -- вы имѣете carte blanche."
   Онъ разбираетъ потомъ, имѣетъ ли право отягощать своего корреспондента заботами о письмѣ, и находитъ, что участіе этого корреспондента къ его предпріятію вѣроятно позволитъ ему разсчитывать на такое содѣйствіе. Переходя затѣмъ въ разсчетамъ о томъ, гдѣ онъ можетъ встрѣтить поддержку или оппозицію своему предпріятію, Бентамъ прежде всего вспоминаетъ о томъ же Розенкампфѣ и чтобы объяснить свои предположенія относительно его вѣроятнаго взгляда на это дѣло, приводитъ отрывокъ изъ одного письма, на которое мы уже указывали выше, въ первой статьѣ. Читатель припомнитъ письмо д'Ивернуа хъ Дюмону (отъ 6 февр. 1813 г.), гдѣ говорится о томъ, какъ читаются сочиненія Бентама нѣкоторыми русскими государственными людьми. Въ нашей рукописи мы находимъ этотъ отрывокъ въ болѣе полномъ видѣ, и изъ него оказывается, что у д'Ивернуа шла рѣчь именно о Розенкампфѣ {Бентамъ говорятъ: "Я приведу отрывокъ изъ письма къ Дюмону, 6 февр. 1813 года, отъ одного его друга, котораго вы угадаете. По моему желанію, это письмо было оставлено имъ у меня, вскорѣ послѣ того, какъ оно сюда пришло. Ни тотъ, и другой не знаютъ, что изъ письма сдѣлано будетъ это употребленіе; но если бы они знали, то оба они (я надѣюсь) извинятъ меня."}.
   "Я не осмѣливаюсь ручаться, писалъ д'Ивернуа къ Дюмону, чтобы вашъ трудъ былъ понять однимъ статскимъ совѣтникомъ котораго вы знаете и который возвратилъ мнѣ ваши два волюма (Peines et Récompenses) въ 24 часа, увѣряя меня, что онъ прочелъ ихъ и размышлялъ о нихъ цѣлую ночь. Его зовутъ Р... {На полѣ карандашомъ: Розенкампфъ.}, котораго его величество императоръ далъ мнѣ въ руководители {Alas! poor Bussial -- прибавлено въ скобкахъ, конечно Бентамомъ.} и относительно котораго я могу похвалиться, что гораздо васъ скорѣе оцѣнилъ и его голову и его сердце".
   Затѣмъ Бентамъ продолжаетъ:
   "Не можетъ быть конечно рѣчи о какомъ-нибудь шансѣ принятія подобнаго предложенія (т. е. того, которое хотѣлъ сдѣлать Бентамъ императору) -- какъ вы, безъ сомнѣнія, хорошо знаете,-- если бы при всѣхъ усиліяхъ этого Р... онъ былъ въ силахъ остановить его. Все время, какъ Дюмонъ находился въ Петербургѣ, вскорѣ послѣ выхода въ свѣтъ Traités de Législation, Р... былъ какъ на иголкахъ: уловки и притворства, къ которыхъ онъ прибѣгалъ, и волненіе, которое онъ обнаруживалъ, представляли тогда совершенную комедію: нѣкоторыя черты ея есть гдѣ-то у меня записанныя. Тоже заявленіе, что онъ провелъ цѣлую ночь или двѣ ночи въ чтеніи и размышленіи обо всей книгѣ; тоже рѣшительное нежеланіе слышать или сказать хоть слово о какой-нибудь одной особенной части.
   "Все это совершенно естественно. Не въ природѣ вещей, чтобы по предмету законодательства его идеи и мои могли найти одобреніе въ одномъ и томъ же умѣ. Тотчасъ послѣ появленія моихъ (кажется въ 1807 г.), его идеи -- если мои свѣдѣнія справедливы -- были оцѣнены по ихъ настоящему достоинству. "Голова" и "сердце", о которыхъ идетъ рѣчь, были, какъ я предполагаю, въ числѣ тѣхъ, съ которыми вамъ приходилось имѣть лѣто. Относительно настоящаго положенія законовъ въ имперіи (судебнаго устройства и формъ судебной процедуры), я не удивился бы, впрочемъ, еслибъ услышалъ, что его голова больше, чѣмъ всѣ другія, имѣетъ свѣдѣній (включая и средства полученія этихъ свѣдѣній изъ разныхъ источниковъ, откуда ихъ можно имѣть). Но, если говорить о содѣйствіи въ такомъ дѣлѣ, каково предлагаемое мной, есть ли какой-нибудь шансъ найти для него какое-нибудь побужденіе къ этому?-- Если бы онъ дѣйствительно могъ быть удовлетворенъ на такихъ условіяхъ, что онъ на свою долю имѣлъ бы всю награду за то, что сдѣлано (предполагая всегда его способность доставлять самыя правильныя и полныя свѣдѣнія, какія можно имѣть), а я имѣлъ бы на свою долю трудъ, онъ и я были бы лучшими друзьями, какихъ только можно себѣ вообразить.
   "Другая вещь, какую необходимо кажется помнить всякому лицу, которое имѣло бы наклонность дать свою поддержку моему предложенію (хотя для васъ это замѣчаніе можетъ быть совершенно излишне послѣ того, что вы вѣроятно слышали отъ моего брата), есть то, что еслибы здѣшняя администрація узнала объ этомъ дѣлѣ и если бы въ ея власти было помѣшать ему, она помѣшала бы навѣрное. Хотя я и былъ предметомъ публично заявленнаго уваженія, засвидѣтельствованнаго документально, предметомъ многократныхъ и не встрѣчавшихъ никогда противорѣчія похвалъ, высказанныхъ по разнымъ случаямъ и отъ различныхъ сторонъ парламента, въ палатѣ общинъ, но для нихъ (т. е. для администраціи) я тѣмъ не менѣе, или даже тѣмъ болѣе упорно служу предметомъ отвращенія и вмѣстѣ предметомъ опасеній (apprehension), насколько можетъ быть таимъ предметомъ одиноко стоящій человѣкъ, не принадлежащій ни къ какой партіи и не имѣющій никакихъ политическихъ плановъ"...
   Этихъ своихъ непримиримыхъ враговъ Бентамъ указываетъ, не говоря о духовенствѣ, въ англійскихъ законникахъ, ненавидѣвшихъ его за то, что онъ открылъ тѣ недостатки и злоупотребленія, отъ которыхъ зависитъ и которыми соразмѣряется ихъ личное благополучіе. Онъ приводитъ примѣры и случаи,-- какъ его величество Георгъ III сдѣлалъ ему честь, записавши его въ свою черную книгу, какъ парламентъ, зависящій отъ министерства, нарушилъ (съ ущербомъ для казны) свое обѣщаніе устроить тюремныя учрежденія по плану "Паноптикона", и т. д. Достаточно извѣстно, что Бентамъ дѣйствительно былъ предметомъ ненависти для всѣхъ консервативныхъ элементовъ англійскаго правительства, аристократіи, духовенства и юридическихъ казуистовъ; а эти элементы бываютъ обыкновенно въ огромномъ большинствѣ.
   "При такихъ обстоятельствахъ, предположите, что (наприм. по внушенію вашего Р...) нашему посланнику при вашемъ дворѣ сдѣлаютъ вопросъ, что онъ знаетъ обо мнѣ. Отвѣтъ, и вѣроятно; справедливый, будетъ вѣроятно тотъ, что онъ никогда не слыхалъ о такомъ человѣкѣ. Предположите, что такой же вопросъ будетъ обращенъ вашимъ посланникомъ здѣсь къ лорду Ливерпулю, лорду Батёрсту, или лорду Кэстльри, отвѣтъ будетъ тотъ, что они никогда меня не видывали, но что я, хотя и благомыслящій человѣкъ, но человѣкъ умозрительный, фантазеръ, утопистъ, полный невозможныхъ плановъ преобразованій, и самъ человѣкъ невозможный (impracticable), который надѣлалъ югъ порядочно хлопотъ.
   "Если бы спросили теперь лорда С.-Эленса (нашего посланника при вашемъ дворѣ, если можете или не можете припомнить), его отвѣтъ былъ бы таковъ, что я не могу, оставаясь, скромнымъ, дать вамъ о немъ понятія.
   "Каковъ былъ бы отвѣтъ лорда Сидмута, я нѣсколько затрудняюсь придумать...
   "Еслибы не цѣль, которую я имѣю въ виду, то была бы невыносима и десятая доля этихъ моихъ толковъ о самомъ себѣ", замѣчаетъ Бентамъ, и высказывая свое убѣжденіе въ томъ, что могъ бы принести пользу человѣчеству этими своими трудами, пользу, которой не приносилъ еще никто до тѣхъ поръ ("потому что ни въ одномъ изъ кодексовъ, изданныхъ въ послѣднее время, не излагаются основанія -- reasons -- законовъ"), онъ выражаетъ надежду, что его не осудятъ за его способъ дѣйствій и заботу объ интересѣ своего дѣла.
   Онъ обращаетъ вниманіе и на тотъ возможный шансъ, что его трудъ, достигши Петербурга, будетъ оставленъ безъ вниманія и безъ употребленія. Этотъ шансъ онъ не считаетъ невѣроятнымъ, но думаетъ, что если бы трудъ его былъ изданъ въ Англіи, то самая исторія его совершенія обезпечила бы ему вниманіе, и этого было бы довольно. Онъ разумѣетъ здѣсь, относительно Англіи, не вниманіе немногихъ управляющихъ, а вниманіе многихъ управляемыхъ: о первыхъ онъ уже сказалъ, что для нихъ онъ составляетъ предметъ отвращенія, какъ и всякая мысль о реформѣ. При его жизни, имъ нечего отъ него бояться; но послѣ его смерти имъ надо будетъ бояться многаго.
   "Эта увѣренность и предвкушеніе уваженія отъ немногихъ людей признаннаго достоинства по ихъ талантамъ и общественной добродѣтели -- и составляютъ мою награду.
   "Если я не слишкомъ льщу себѣ -- продолжаетъ Бентамъ,-- я успѣлъ уже положить основаніе по крайней мѣрѣ небольшой школы, состоящей изъ людей даровитыхъ и дѣятельныхъ, которые, будучи вполнѣ проникнуты моими принципами, не будутъ имѣть недостатка ни въ охотѣ, ни въ способности идти впередъ и дополнить то, что останется у меня неконченнымъ: такъ-что, по моей смерти, -- если тѣмъ временемъ будетъ сдѣлано какое-нибудь употребленіе изъ моего предложенія,-- можно будетъ знать, гдѣ можно было бы получить содѣйствіе для продолженія дѣла".
   Обращаясь потомъ къ своему личному труду, Бентамъ замѣчаетъ, что его дѣятельность, хотя еще не прекратилась, но уже приближается къ концу.
   "Впрочемъ -- говоритъ онъ -- трудъ, о которомъ идетъ рѣчь, былъ бы для меня игрушкой въ сравненіи съ моими настоящими занятіями {Бентамъ разумѣлъ вообще теоретическій трудъ, разъясненіе принциповъ и основаній законовъ,-- вещи, надъ которыми онъ именно трудился всю свою жизнь.}: онъ былъ бы для меня своего рода отдохновеніемъ. Труды подобнаго рода составляютъ единственное, абсолютно единственное удовольствіе, какое въ послѣдніе годы осталось для меня. Я не хожу рѣшительно никуда. Я не принимаю никого, кромѣ немногихъ, отъ кого въ этихъ своихъ трудахъ я могу получить, или ожидаю получить поощреніе или помощь. Я уклонился отъ свиданія съ вашимъ Н. {Т. е. опять Новосильцовымъ.}, который, хотя, какъ я слышалъ, есть человѣкъ почтенный и добронамѣренный, но обнаружилъ слишкомъ явную слабость довѣріемъ къ своему Р... Я не хотѣлъ также видѣть Хитрово, и адресовалъ его къ своему брату. "Г-жа Сталь (говоритъ мнѣ Дюмонъ) не хочетъ видѣть здѣсь никого, пока не увидитъ васъ";-- "въ такомъ случаѣ (говорю я) она не увидитъ здѣсь никого". Когда была здѣсь миссъ Эджевортъ, я также не хотѣлъ принять её. Г-жа Сталь и въ печати и въ разговорахъ ругаетъ принципъ пользы; миссъ Эджевортъ превозноситъ его -- -- Миранду я принялъ: еслибы онъ имѣлъ успѣхъ, я составилъ бы кодексъ для Венезуэлы, а потомъ, можетъ быть и для другихъ частей испанской Америки. Полковника Бурра (американца) я даже принялъ на нѣсколько времени въ свой домъ: я имѣлъ доказательства его уваженія къ моимъ трудамъ въ то время, когда онъ былъ на высотѣ своей славы и не могъ имѣть помышленія, что когда-нибудь меня увидитъ.
   "Въ васъ я вижу просвѣщеннаго друга вашего отечества, и испытаннаго друга моего брата. Я не безъ нетерпѣнія жду того времени, когда я могу надѣяться пожать вамъ руку въ этомъ моемъ уединеніи".
   Въ пост-скриптѣ Бентамъ спрашиваетъ: можно-ли было ба получить собственноручное письмо императора въ отвѣтъ на его предложеніе, и не произвело-ли бы подобное письмо больше впечатлѣнія, чѣмъ такое, которое было бы только подписано имъ? Потомъ, заговоривъ о Дюмонѣ, онъ вспоминаетъ о его пребываніи въ Петербургѣ:
   "Когда онъ былъ въ Петербургѣ и былъ такъ хорошо правятъ нѣкоторыми членами администраціи вслѣдствіе изданія моего труда, онъ говорилъ такъ, что ему казалось весьма вѣроятнымъ получить приглашеніе: но не имѣя полномочія отъ меня, онъ не сдѣлалъ никакого предложенія отъ моего имени. Кочубей кажется былъ склоненъ къ этому, но не имѣлъ возможности: его вѣдомство было удобно для этого, но онъ оставлялъ его. Сперанскій, въ то время (я полагаю) состоявшій при Кочубеѣ, кажется понималъ въ чемъ дѣло, и письмо его къ Дюмону, которое я видѣлъ въ то время, кажется выражало это. Онъ именно говорилъ съ Дюмономъ о русскомъ переводѣ, который (я полагаю) вы имѣете".
   Въ концѣ письма сдѣлана самимъ Бентамомъ приписка. Онъ нашелъ у себя письмо Сперанскаго, о которомъ была рѣчь, и посылаетъ своему корреспонденту копію (конечно ту самую, которая находится въ рукописи Публичной Библіотеки): "изъ этой копіи вы можете видѣть, на какой почвѣ стояло въ то время законодательное дѣло, насколько оно касалось меня".
   Наконецъ, онъ прибавляетъ еще нѣкоторыя соображенія по тому же предмету:
   "Лордъ Кэстльри отправился въ свое посольство. Изъ сказаннаго выше вы увидите, какъ важно то, чтобы мое письмо не было представлено, пока лордъ Кэстльри не удалится отъ того лица, которому оно адресовано. Поццо ди-Борго (съ которымъ я никогда не имѣлъ никакихъ сношеній) считается Дюмономъ въ числѣ друзей этого дѣла. Такъ Дюмонъ увѣрялъ меня и собирался писать ему объ этомъ предметѣ, чтобы извѣстить его, что такое предложеніе будетъ сдѣлано и, сообщая свое мнѣніе, говорилъ, что по его мнѣнію можетъ всего лучше доставить его содѣйствіе: о важности этого содѣйствія, вы, я полагаю, знаете все, а я конечно не знаю ничего.
   "Разныя обстоятельства нѣсколько разъ подвергали это скучное письмо многимъ перемѣнамъ. Послѣдняя дата его здѣсь поставлена".-- Въ концѣ извѣстіе о добромъ здоровьѣ Самуила Бентама.
   Эта послѣдняя дата есть 28-е января 1814.
   Мы не имѣемъ дальнѣйшихъ свѣдѣній о томъ, какъ потомъ то дѣло объ этомъ первомъ письмѣ Бентама къ императору Александру. Оно было представлено въ маѣ 1814 и читатель увидитъ ниже объясненіе послѣдующихъ обстоятельствъ дѣла. Письмо, представленное Бентамомъ (какъ оно напечатано потомъ имъ самимъ) не разнится отъ той редакціи, какую мы находимъ въ рукописи Публичной Библіотеки.
   Когда дѣло кончилось совсѣмъ -- и кончилось неудачей, -- Бентамъ издалъ самъ свою переписку съ императоромъ Александромъ въ "Papers relative to Codification and Public Instruction" (Лондонъ 1817) и въ "Supplement to Papers etc.", вышедшихъ въ томъ же году. Въ этомъ самомъ видѣ переписка вошла и въ собраніе его сочиненій, 1843 года {Works, IV, 514--528. Ср. тамъ же, стр. 452, прим.}.
   Въ переводѣ этихъ писемъ, мы старались быть сколько можно близкими къ подлиннику. Это не такъ легко, и быть можетъ не такъ удобно для читателя: языкъ Бентама вообще довольно тяжелъ, и о Бентамѣ даже просто говорятъ, что онъ "не умѣлъ писать,-- но тѣмъ не менѣе мы желали сохранить особенности его стиля, потому что онѣ довольно характерны. Бентамъ дѣйствительно не заботился о гладкости фразы; онъ старался только о томъ, чтобы его мысль выражалась во фразѣ со всей точностью, со всѣми ея опредѣленіями; поэтому фраза обставлена обыкновенно множествомъ условныхъ, предположительныхъ, усиливающихъ или ослабляющихъ подробностей, которыхъ достаточно было бы, чтобы изъ одной этой фразы выстроить нѣсколько цѣлыхъ періодовъ. Понятно, какъ этотъ характеръ языка выражалъ самый характеръ ума Бентама, его строгую логическую послѣдовательность и юридическую точность. Этотъ языкъ самъ по себѣ есть историческая черта.
   Переходимъ къ самымъ письмамъ.
   

1. Письмо Іереміи Бентама къ императору всероссійскому.

Queen-Square-Place, Westminster.

Лондонъ, мая 1614 г.

   Цѣль этого письма состоитъ въ томъ, чтобы представить вниманіе вашего величества предложеніе относительно области законодательства.
   Мнѣ шестьдесятъ шесть лѣтъ. Изъ нихъ не иного менѣе пятидесяти проведены были на этомъ поприщѣ безъ всякихъ порученій со стороны какого либо правительства. Я гордился бы посвятить остальные годы моей жизни, насколько это можетъ быть сдѣлано иною въ моемъ отечествѣ, трудамъ на улучшеніе состоянія этой отрасли управленія въ обширной имперіи вашего величества.
   Въ 1802 году издано было въ Парижѣ г-мъ Дюмономъ (изъ Женевы сочиненіе въ трехъ томахъ 8о подъ названіемъ: Traités de Législation Civile et Pénale etc., извлеченное, какъ упоминается въ немъ, изъ моихъ бумагъ.
   Въ 1805 году переводъ этого сочиненія на русскій языкъ былъ изданъ въ С.-Петербургѣ по повелѣнію вашего величества (если мнѣ вѣрно сообщено объ этомъ).
   Со времени появленія этого сочиненія Европа увидѣла два обширныхъ кодекса законовъ, обнародованныхъ въ ея предѣлахъ: одинъ французскимъ императоромъ, другой королемъ Баваріи. Тотъ и другой представляютъ собою единственные кодексы подобнаго обтирая объема, какіе только появлялись въ послѣднее полу столѣтіе. Изъ законовъ, изданныхъ французскимъ императоромъ, одна часть заключая въ себѣ полный уголовный кодексъ. Въ предисловіи къ этому авторитативному {Бентамъ принимаетъ это слово въ слѣдующемъ смыслѣ: Книга, заключающая въ себѣ изложеніе и объясненіе законовъ, "называется авторитативной тогда, когда составлена человѣкомъ, который, представляя такое или другое состояніе закона, бываетъ виновникомъ этого состоянія, т. е. когда она составлена самимъ законодателей, она называется не-автормпативной, когда она есть произведеніе какого-нибудь другого лица вообще"; другими словами: когда она имѣетъ юридическую силу закона или не имѣетъ этой силы. Ср. Избр. Сочин. Бент. I, 301--302.} труду, упоминается о моемъ не-авторитативномъ трудѣ съ по четнымъ отзывомъ; между умершими приводятъ имена Монтескье, Беккарій и Блакстона,-- между живыми (исключая только нѣкоторые фактическіе предметы) одно только мое имя. Въ баварскомъ кодексѣ, составленномъ г. Бексономъ, упоминается о моемъ сочиненіи гораздо подробнѣе и обширнѣе и расточается ему еще больше похвалъ.
   Во Франціи подъ непосредственной волей Наполеона -- въ Баваріи подъ вліяніемъ Наполеона,-- это великодушіе, оказанное вниманіемъ къ труду живого англичанина, не могло не вызвать съ моей стороны удивленія.
   Похвала труду -- одна вещь; принятіе его -- другая. Имѣя передъ собою мой трудъ, оба эти новѣйшія произведенія приняли въ свое основаніе законодательство древняго Рима. за Россіи во всякомъ случаѣ по было бы только лишней помѣхой.
   Въ устройствѣ человѣческой природы есть фибры, которыя бываютъ"днѣ и тѣ же во всякомъ мѣстѣ и во всякое время, и есть другія, вторыя мѣняются по мѣсту и по времени. Эти-то послѣднія и были предметомъ моего постояннаго и положительно заявленнаго вниманія, въ въ особенности я старался выяснить и о нихъ заботился. Объ особенностяхъ Россіи я имѣю нѣкоторое понятіе. Два года изъ тѣхъ лѣтъ моей жизни, которыя были наиболѣе богаты наблюденіями, были прощены въ предѣлахъ Россіи.
   Кодексы по французскому образцу теперь уже у всѣхъ на виду. Скажите слово, Государь, и Россія представить свой собственный образецъ и тогда пусть Европа судитъ.
   Правда, для Россіи я чужой человѣкъ. Но для этой цѣли едва ли я болѣе чуждъ ей, чѣмъ курляндецъ, ливонецъ или финляндецъ {Это конечно намекаетъ между прочимъ и на Розенкампфа, или исключительно на него.}. Что касается мѣстныхъ знаній, то для того, чтобы поставить меня на одинъ уровень съ уроженцемъ Россіи, разнаго рода свѣдѣнія будутъ конечно совершенно необходимы -- для меня также какъ и для нихъ. И никто съ такой готовностью не могъ бы доставлять мнѣ такія свѣдѣнія, въ какою я принялъ бы ихъ и воспользовался ими.
   Въ моемъ вышеупомянутомъ трудѣ представленъ образчикъ уголовнаго кодекса. Прежде всего, я почтительнѣйше предложилъ бы сдѣлать то, что остается еще недодѣланнымъ для полноты этого труда. На это, я надѣюсь, потребовалось бы только нѣсколько мѣсяцевъ.
   Государь и отецъ -- въ этихъ двухъ качествахъ, ваше величество всегда желаете и находите удовольствіе являться передъ своимъ народомъ. Въ этихъ двухъ качествахъ, даже на суровомъ и тернистомъ пути уголовнаго закона -- въ этихъ самыхъ, такъ счастливо сочетавшихся качествахъ, ваше величество могли бы также явиться предъ народомъ, обращаясь къ нему черезъ посредство моего пера. Государь -- по своимъ повелѣніямъ, отецъ -- по своимъ наставленіямъ; государь, столько же старающійся установить необходимыя обязательства, сколько отецъ старается сдѣлать эту необходимость очевидною, -- очевидною для всѣхъ людей, -- такъ что каждая мѣра, имъ предпринимаемая, оправдываетъ его въ ихъ глазахъ.
   Основанія {Reasons, т. е. объясненія основаній, на которыхъ постановляется тотъ или другой законъ. Бентамъ вообще настаиваетъ на томъ, чтобы законъ, при помощи подобныхъ объясненій, былъ понятенъ, чего не бываетъ очень часто, когда законъ имѣетъ форму категорическаго повелѣнія:-- послѣднее требуетъ только повиновенія; первое предполагаетъ пониманіе закона. Одно дѣйствуетъ только силой, другое вмѣстѣ и разумомъ.} -- да, только съ помощію однихъ основаній и вогаожт выполнить трудъ столь благотворный и столь тяжелый, -- основанія, связанныя непрерывной цѣпью ссылокъ, съ одной стороны съ общими началами, изъ которыхъ они были выведены, а съ другой -- съ рамочными положеніями и словами въ текстѣ закона, для оправданія (justification) и вмѣстѣ для разъясненія котораго они и были составлены. Принадлежность этого рода составила бы одну изъ особенностей моете кодекса; образчикъ этого сдѣланъ въ коихъ вышеупомянутыхъ трактатахъ.
   Этотъ образчикъ былъ вызовомъ для законодателей: благонамѣренные, но крѣпко скованные французы отступили отъ него со страхомъ. Какъ тонко они чувствовали пользу этой принадлежности закона, -- какъ они желали и въ то же время боялись подвергнуть свои работы такому строгому испытанію,-- съ какимъ трудомъ они старались придумать нѣкоторую замѣну этому -- (я разумѣю массу неопредѣленныхъ общихъ фразъ плавающихъ по воздуху и лишенныхъ всякаго npnrtwнія къ частностямъ), -- какъ печально несоотвѣтственна была эта замѣна, -- какое извиненіе представляется для этого недостатка и какъ слабо это извиненіе, -- все это можно видѣть въ ихъ книгахъ.
   Общедоступность, точность, однообразіе, простота, -- качества, соединеніе которыхъ такъ желательно и вмѣстѣ такъ трудно,-- таковы, при выборѣ словъ, качества, которыхъ требуетъ, кажется, cam сущность дѣла. Сообщить эти качества труду и при томъ каждое въ высшей степени, какую допускаетъ необходимое вниманіе ко всему остальному, было бы, и въ этомъ случаѣ, какъ бывало и во всѣхъ подобныхъ случаяхъ, для моего ума предметомъ неослабной заботливости. Какой можетъ это обѣщать успѣхъ, пусть скажетъ вышеупомянутый образчикъ. Кто увидитъ эту одну часть, тотъ составитъ себѣ въ этомъ отношеніи понятіе о цѣломъ.
   Въ разгарѣ войны, при непрерывныхъ успѣхахъ или трудность войны, одной или двухъ собственноручныхъ строкъ вашего величества было бы достаточно для того, чтобы положить начало этому труду -- этому труду, величайшему изъ всѣхъ трудовъ мира.
   Что касается вознагражденія, то честь быть избраннымъ для такого труда и нераздѣльныя съ этой честью удовольствія составляютъ единственную награду, которая при моемъ положенія становится необходимой, -- единственную, которую мой образъ мыслей позволилъ бы мнѣ принять.
   Со всѣмъ уваженіемъ, о которомъ свойство этого письма свидѣтельствуетъ полнѣе, чѣмъ могла бы свидѣтельствовать какая-нибудь обычная форма словъ, мое стараніе заключалось бы въ томъ, чтобы оказать себя, государь, всегда вѣрнымъ слугою вашего императорскаго величества.

Іеремія Бентамъ.

   

2. Письмо Александра I, императора Всероссійскаго, къ Іереміи Бентаму въ Лондонъ,-- написанное (по-французски) собственною рукою его величества въ отвѣтъ на предыдущее письмо.

   М. Г.! Съ большимъ интересомъ я прочиталъ письмо, написанное вахи ко мнѣ, и находящіяся въ немъ ваши предложенія содѣйствовать вашими познаніями законодательнымъ трудамъ, имѣющимъ цѣлью доставить моимъ подданнымъ новый кодексъ законовъ. Это дѣло слишкомъ близко моему сердцу, и я придаю ему такое высокое значеніе, что не могу не желать воспользоваться, при его совершеніи, вашими знаніями и опытностью. Я предпишу коммиссіи, на которую возложено исполненіе этого дѣла, прибѣгать къ вашему содѣйствію и обращаться къ вамъ съ вопросами. Между тѣмъ примите мою искреннюю благодарность и прилагаемый при семъ подарокъ (souvenir), въ знакъ особеннаго уваженія которое я къ вамъ питаю.

Александръ.

   Вѣна, 10/22 апрѣля 1815.
   
   Къ этому письму Бентамъ сдѣлалъ въ своемъ изданіи 1817 года слѣдующее ниже примѣчаніе, гдѣ онъ объясняетъ нѣкоторыя обстоятельства этой переписки и дѣлаетъ обзоръ своего второго, обширнаго письма къ императору Александру, которое было напечатано имъ нѣсколько позднѣе, въ упомянутомъ "Supplement to Papers etc.", хотя въ томъ же 1817 году {При изданіи самыхъ "Papers" Бентамъ не помѣстилъ его по случайному недосмотру. Works, IV, 452.}. Хотя поэтому здѣсь и представится нѣкоторое повтореніе, мы предпочли помѣстить цѣликомъ и эту статью, какъ представляющую нѣсколько разъясненій того, почему мнѣнія Бентама о русскихъ дѣлахъ -- какъ эти мнѣнія выразились въ его второмъ длинномъ письмѣ къ императору Александру и въ другой позднѣйшей его перепискѣ, -- носятъ оттѣнокъ нѣкоторой скептической суровости и наконецъ ироніи. Читатель замѣтитъ здѣсь между прочимъ и взглядъ Бентама на тогдашнія польскія дѣла. Какъ тогда многіе въ Европѣ, онъ ожидалъ для Польши иного порядка вещей, чѣмъ тотъ, какой устроенъ былъ тогдашними событіями: самъ лично онъ имѣлъ надежду "кодифицировать" и для Польши, -- предполагалось, что для нея нуженъ будетъ конституціонный кодексъ. Онъ былъ разочарованъ въ своихъ ожиданіяхъ (замѣтимъ между прочимъ, что такое же разочарованіе онъ встрѣчалъ между прочимъ въ Чичаговѣ, который въ то время выражалъ также рѣзкое недовольство) и предвидѣлъ еще больше разочарованій впослѣдствіи. Между письмомъ Бентама и отвѣтомъ императора Александра прошелъ почти годъ времени; когда Бентамъ писать второе письмо (въ іюлѣ 1815), въ немъ являлись уже сомнѣнія относительно прежнихъ либеральныхъ плановъ императора; въ 1817, когда онъ писалъ слѣдующую сейчасъ замѣтку, священный союзъ успѣлъ уже заявить себя реакціей.
   Замѣтка разсказываетъ слѣдующее:
   "Этотъ подарокъ (souvenir, присланный при письмѣ императора Бентаму) -- пишетъ Бентамъ -- находился въ небольшомъ пакетѣ за императорской печатью. Въ письмѣ одного министра, находившагося въ свитѣ его величества, къ одному извѣстному русскому джентльмену, проживавшему въ то время въ Лондонѣ, говорится объ этомъ подаркѣ, что это -- драгоцѣнный перстень, "une bague de prix". Пакетъ этотъ былъ возвращенъ нераспечатаннымъ: основаніе къ тому здѣсь объясняется.
   "Во время пребыванія императора въ Лондонѣ, князь Адамъ Чарторыскій, узнавъ о моей обычной затворнической жизни, на которую обрекли меня мои занятія, получилъ, черезъ посредство одного общаго знакомаго, увѣреніе, что дверь моего уединеннаго жилища будетъ для него открыта, такъ какъ онъ хотѣлъ просить меня принять участіе въ трудахъ по составленію кодекса законовъ, относительно дарованія котораго въ то время существовали извѣстныя ожиданія. Онъ явился и былъ принятъ съ почетомъ, подобавшимъ его извѣстности, и съ радушіемъ, которое вызывалось воспоминаніемъ о прежнемъ знакомствѣ. Чарторыскій въ то время постоянно находился при особѣ императора; уже за нѣсколько времени передъ тѣмъ, и значительное время впослѣдствіи вообще думали, что онъ предназначенъ быть вице-королемъ предполагавшагося тогда будущаго королевства. Намѣренія его императорскаго величества относительно этого предмета или еще не вполнѣ опредѣлились въ то время, или еще не совсѣмъ обнаружились; но, тѣмъ не менѣе, если не надежды, то во всякомъ случаѣ, желанія польской націи указывали на превосходный конституціонный кодексъ, -- по крайней мѣрѣ сравнительно, если не абсолютно превосходный конституціонный кодексъ, который былъ составленъ въ царствованіе благодушнаго, но несчастнаго Станислава подъ его покровительствомъ.
   "Желаемое содѣйствіе (къ составленію кодекса) обѣщано было тотчасъ же, какъ было спрошено. Но такъ какъ все зависѣло отъ воли его императорскаго величества, можетъ быть еще неопредѣлившейся, и во всякомъ случаѣ, неизвѣстной и неудобной для вопросовъ (unscrutable), то всѣ разговоры по этому предмету, со стороны князя весьма естественно, а съ моей -- весьма осторожно,-- заключались только въ общихъ выраженіяхъ.
   "Что касается императорскаго письма, то получивъ его въ іюнѣ 1815 г., я въ первыхъ числахъ слѣдующаго мѣсяца послалъ довольно длинный отвѣтъ и въ то же время копію съ него сообщилъ Чарторыскому, который, сколько мнѣ было извѣстно, находился еще при особѣ императора.
   "Относительно перстня, -- то замѣтивъ, что собственноручное письмо его императорскаго величества отнимало цѣну у всѣхъ обыкновенныхъ знаковъ милости, какіе заключались, по словамъ письма, въ этомъ пакетѣ,-- я просилъ позволенія обратить вниманіе его величества на самое письмо, вознагражденное такимъ образомъ, какъ на доказательство, что и неспособенъ принять что либо, имѣющее денежную цѣнность.
   "Обращаясь затѣмъ къ коммиссіи законовъ, я рѣшился объяснить, что рискую предсказывать, что изъ этой коммиссіи мнѣ не будетъ адресовано ни такихъ, и никакихъ другихъ вопросовъ; что относительно лица, которому поручено управлять этимъ дѣломъ {Т. е. Реннекампфа; онъ названъ здѣсь по-англійски "minister".}, я имѣлъ свѣдѣнія -- частью. изъ его произведеній, которыя я видѣлъ въ печати или въ рукописи, а частью изъ спеціальныхъ и независимыхъ одно отъ другого извѣстій различныхъ, знающихъ дѣло людей, -- и довольно хорошо зналъ степень его способности къ этой, самой важнѣйшей изъ всѣхъ должностей: что я былъ вполнѣ убѣжденъ въ его некомпетентности для какого либо болѣе серьезнаго труда, чѣмъ одно собираніе матеріаловъ; что онъ уже познакомился съ моими сочиненіями гораздо больше, чѣмъ было для него пріятно,-- что онъ перемѣнился бы въ лицѣ при одномъ упоминаніи моего имени, еслибы его величеству угодно было сдѣлать этотъ опытъ; что мнѣ сообщены полныя и подробныя свѣдѣнія о деньгахъ, которыя подъ видомъ жалованья употреблены были на образованіе этой коммиссіи; что ври такой некомпетентности главы этой коммиссіи, результатъ былъ бы тотъ, что для всякой другой цѣли, кромѣ собиранія матеріаловъ, всѣ деньги будутъ истрачены по напрасну, -- что, не говоря уже о другихъ примѣрахъ, публикѣ очень хорошо извѣстныхъ, назначеніе такого лица было само по себѣ слишкомъ убѣдительнымъ доказательствомъ плачевнаго недостатка въ этой обширной имперіи, если не лицъ дѣйствительно обладающихъ, то лицъ, которые до сихъ поръ извѣстны за обладающихъ способностями, необходимыми для подобнаго труда; что если такіе вопросы, какіе его величество могъ имѣть въ виду, будутъ обращены ко мнѣ, то единственной формой, въ которой я могъ бы дать отвѣтъ способный принести пользу, была бы форма полнаго Очерка (конспекта) кодекса законовъ, какой я уже вызывался составить;-- что еслибы его величеству угодно было возложить этотъ трудъ да меня и въ то же время пригласить всѣхъ желающихъ вообще, и своихъ собственныхъ подданныхъ обѣихъ націй въ особенности, представить свои сочиненія на конкурренцію съ моимъ, то такимъ образомъ онъ могъ бы не только увидѣть весь существующій запасъ нужныхъ талантовъ, но и положить начало безконечному умноженію ихъ, и этимъ способомъ, при незначительныхъ, или даже никакихъ, издержкахъ, онъ основалъ бы школу законодательства и тѣмъ пріобрѣлъ бы наилучшій возможный запасъ для замѣщенія мѣстъ, принадлежащихъ къ этому вѣдомству, лицами, которыя представили самыя вѣрныя и положительныя доказательства способности къ отправленію этихъ должностей;-- что первый опытъ этого способа можно было бы произвесть въ Россіи, или въ Польшѣ, или же въ обѣихъ странахъ въ одно и то же время; и что относительно моего собственнаго дѣла, я былъ бы увѣренъ, что въ Польшѣ, въ рукахъ Чарторыскаго это дѣло не встрѣтило бы всѣхъ тѣхъ противодѣйствій интриги, которыя непремѣнно встрѣтило бы въ другомъ случаѣ.
   "Послѣ письма такого содержанія, какъ сейчасъ изложенное, легко можно представить себѣ, что мои ожиданія относительно Россіи не могли быть особенно пылкаго свойства, -- но относительно Польши, то -- въ предположеніи, что Чарторыскій будетъ тѣмъ, чѣмъ онъ по всеобщему говору долженъ былъ сдѣлаться (т. е. вице-королемъ) -- извѣстная кротость и мягкій характеръ его величества были таковы, что я могъ еще разсчитывать на благопріятный шансъ. Во всякомъ случаѣ я надѣялся получить отвѣтъ, скорѣе отъ Чарторыскаго, нежели отъ его величества, -- какъ вдругъ, -- живя въ то время вдали отъ центра новостей,-- я узналъ изъ газетъ, что вице-королемъ надъ вновь организованными, или, вѣрнѣе сказать, надъ разорганизованными остатками нѣкогда республиканскаго королевства, назначено лицо, имени котораго я никогда не слыхалъ.
   "Послѣ этого, распубликованные трактаты показали слишкомъ очевидно, что вмѣстѣ съ другими ожидаемыми конституціями, конституція Польши заняла свое мѣсто на одномъ облакѣ съ Утопіей и Арматой; что то, что оставалось отъ этой несчастной страны подъ ея собственнымъ именемъ, было окончательно поглощено бездной русскаго деспотизма, -- однимъ словомъ, что обязательства считаются обязательствами только у тѣхъ, кто не можетъ нарушать ихъ безнаказанно; и что въ новѣйшемъ священномъ союзѣ, -- который по своему духу такъ сходенъ съ первоначальнымъ, -- основной принципъ былъ тотъ, что въ рукахъ немногихъ властвующихъ и подвластвующихъ, чѣмъ ближе состояніе многихъ подданныхъ доведено будетъ до состоянія дикихъ звѣрей, тѣмъ это будетъ лучше какъ для вѣчныхъ, такъ и для временныхъ интересовъ всѣхъ сторонъ".
   Эти рѣзкія слова достаточно изображаютъ то настроеніе Бентама, о которомъ мы выше упоминали. Мы не будемъ останавливаться на мнѣніи Бентама о политическихъ событіяхъ того времени; намъ достаточно привести это мнѣніе какъ литературный фактъ. Относительно подарка прибавимъ еще, что Бентамъ долго не забывалъ объ немъ. Онъ упоминаетъ о немъ въ письмѣ въ Джемсу Мадисону, бывшему президенту Сѣверо-Американскихъ Штатовъ (1817 г.), и впослѣдствіи, когда онъ былъ въ подобной перепискѣ съ королемъ Людвигомъ Баварскимъ (1828). Бентамъ предупреждаетъ, что ему не нужно никакихъ наградъ, и что все, чего онъ желаетъ, есть личный отвѣтъ короля. "Только въ этой формѣ я могу получить награду изъ рукъ монарховъ. Въ этой формѣ я получилъ свою достаточную награду отъ покойнаго императора Александра. Изъ моей переписки съ нимъ, напечатанной въ посылаемыхъ при семъ Papers on Codification, можно видѣть, что всякая услуга, какую только я въ силахъ принести коронованнымъ главамъ, бываетъ вполнѣ ревностная, конечно совершенно искренняя,-- хотя и будетъ, въ обыкновенномъ смыслѣ слова, даровая" {Works, IV, стр. 508, 681.}.
   Вотъ наконецъ послѣднее его письмо къ императору Александру.
   

3. Письмо (второе) Іереміи Бентама къ императору Всероссійскому.

Лондонъ, іюнь 1815.

   Государь, сію минуту я открылъ ваше собственноручное письмо, которымъ вашему величеству угодно было меня удостоить. Изъ другого источника я получаю толкованіе слова souvenir въ словахъ bague de prix. Мои старанія быть понятымъ по этому предмету, я боюсь, не были вполнѣ успѣшны. Тотъ же пакетъ, который доставить вашему величеству это выраженіе моей признательности, будетъ также заключать и удостовѣреніе, что въ моихъ глазахъ, -- когда я удостовѣрился въ томъ, что былъ довольно счастливъ пріобрѣсти хорошее мнѣніе вашего величества,-- денежная цѣнность, какъ и самыя деньги, въ настоящемъ случаѣ, не имѣютъ значенія. Императорская печать будетъ найдена не вскрытою.
   Желаніе вашего величества -- воспользоваться моими скромыми услугами тѣмъ или другимъ образомъ. Въ этихъ видахъ вашему величеству угодно было указать имъ особый порядокъ (course). Но еся должно слѣдовать непремѣнно этому, а не другому порядку, то, по свойству настоящаго случая, нельзя ожидать, чтобы это желаніе возъимѣло какое-нибудь дѣйствіе. Эта невозможность есть результатъ обстоятельствъ, которыя вашему величеству неизвѣстны, и которыя, поэтому, я считаю необходимымъ здѣсь представить; сдѣлавъ это, я позволю себѣ предложить два порядка (способа веденія дѣла), изъ которыхъ въ одномъ только мнѣніе, которое вашему величеству угодно было составить обо мнѣ, могло бы послужить для общаго блага.
   Въ письмѣ вашего величества говорится: "Я предпишу комиссія прибѣгать къ вашему содѣйствію и обращаться къ вамъ съ вопросами". Это порядокъ дѣла совершенно правильный, и ничего нѣтъ естественнѣе, если онъ былъ представленъ вашему величеству, или представился can собою. Но если все дѣло будетъ заключаться только въ этомъ, то намѣренія вашего величества, какъ это будетъ видно дальше, окажутся безплодными.
   Предложеніе, которое я позволилъ себѣ сдѣлать въ первомъ письмѣ, заключалось въ томъ, чтобы я получилъ приказаніе вашего величества составить по моему собственному плану и представить вашему величеству проектъ закона (projet de loi), по какой либо значительной части того полнаго кодекса, составленіе котораго такъ долго обдумывалось:-- и въ особенности по той части, которая составляетъ уголовную отрасль закона. Когда настоящій случай принудилъ меня обратить на этотъ предметъ болѣе пристальное вниманіе, я увидѣлъ, что если въ то время вышепомянутый порядокъ представлялся мнѣ просто какъ возможный для выбора, то теперь онъ представляется мнѣ единственно возможнымъ ли выбора (only eligible).
   Немного болѣе двѣнадцати мѣсяцевъ тому назадъ я узналъ изъ достовѣрныхъ источниковъ, что уголовные законы составляли тотъ отдѣлъ, въ которомъ въ то время, или нѣсколько ранѣе того времени, сдѣлано было всего больше успѣховъ. Предположимъ, что отъ помянутой коммиссіи мнѣ присланы нѣкоторые вопросы, касающіеся этого отдѣла. Чтобы отвѣчать на эти вопросы съ какой-нибудь надеждой быть полезнымъ, я могъ бы поступить только однимъ способомъ:-- и именно составить, какъ выше было сказано, предложенный мною проектъ закона и переслать его tout ensemble (цѣликомъ). Да, Государь, -- въ такомъ случаѣ, какъ настоящій, отъ этого tout ensemble зависитъ все. Пункты, къ которымъ могли бы относиться вопросы, были бы только тѣ или другіе частные пункты. Я заранѣе знаю, что мнѣ придется отвѣчать въ подобномъ случаѣ. "Для меня будетъ невозможно (отвѣчалъ бы я) опредѣлить самому себѣ, что лучше всего сдѣлать относительно этихъ частныхъ пунктовъ, пока я не буду знать о томъ, что предположено сдѣлать относительно тѣхъ и тѣхъ другихъ пунктовъ, съ которыми эти имѣютъ тѣсную связь".
   Въ полномъ кодексѣ законовъ, каковъ тотъ, о которомъ идетъ рѣчь, требуется, чтобы всякое положеніе было согласовано, а для этого сличено одно съ другимъ. Я не могъ бы, и дѣйствительно никогда не могъ представить себѣ никакого другого способа начертать проектъ кодекса. Изъ этого слѣдуетъ, что если не въ первое же время, то послѣ, всѣ записки, посылаемыя мною въ видѣ отвѣтовъ, накопившись до извѣстнаго количества, приняли бы тотъ самый видъ, въ которомъ я осмѣливался предлагать ихъ въ самомъ началѣ, и въ которомъ порядокъ веденія дѣла (мною теперь разбираемый) не допускалъ ихъ представленія, а еслибы и допустилъ, то только послѣ неопредѣленно долгаго промежутка времени.
   Въ такомъ предметѣ, какъ этотъ, человѣкъ бываетъ способенъ (qualified) предлагать вопросу другимъ только въ той мѣрѣ, въ какой самъ владѣетъ этимъ предметомъ. Въ такомъ предметѣ, какъ этотъ, и при томъ положеніи, какое занимаютъ упомянутыя лица, люди, совершенно способные предлагать вопросы другимъ, должны быть довольно способны вести это дѣло и не обращаясь съ вопросами къ другимъ; во всякомъ случаѣ если эти люди, по ихъ собственному мнѣнію, способны предлагать такіе вопросы, то по тому же ихъ мнѣнію, они едвали признаютъ себя неспособными вести это дѣло, не предлагая другимъ какихъ-нибудь подобныхъ вопросовъ.
   Но чѣмъ больше они сами считаютъ себя способными вести такое дѣло, и слѣдовательно предлагать вопросы объ этомъ дѣлѣ, тѣмъ менѣе они будутъ чувствовать себя расположенными предлагать ихъ; и само собою разумѣется, что этихъ вопросовъ и не будетъ вовсе предложено до тѣхъ поръ, пока будетъ представляться какая-нибудь возможность избѣгнуть этой необходимости.
   Положимъ, однако, что вопросы, предложенные помянутыми лицами, все-таки будутъ ихъ вопросы. Относительно этихъ вопросовъ прежде къ отправленія будетъ уже принято извѣстное рѣшеніе, и принято тѣми самыми лицами, которыя ихъ составятъ.
   Пересылка такихъ вопросовъ будетъ дѣломъ одной формы. Если предположить, что будутъ отправлены и отвѣты, то принятіе этихъ отвѣтовъ также будетъ дѣломъ формы. Если можно будетъ уклониться отъ признанія, что они получены, то это уклоненіе будетъ сдѣлано.
   Если же можно уклониться, то роль отвѣтовъ раздѣляется на двѣ части. Можетъ случиться, что въ той или другой части они будутъ согласоваться съ заранѣе сдѣланнымъ предрѣшеніемъ. И, конечно, въ этой части они окажутся ненужными -- и слѣдовательно, безполезными, или полезными только въ томъ смыслѣ, что будутъ свидѣтельствовать о той мудрости, съ какою сдѣлано ихъ предрѣшеніе; -- что же касается до остальной части отвѣтовъ, нссогласующейся съ предрѣшеніемъ, то эта часть, исходя отъ иностранца, который хотя и имѣетъ нѣкоторое понятіе объ этомъ дѣлѣ вообще, но не знаетъ состоянія той особенно! страны, гдѣ ведется дѣло, -- окажется безъ всякаго сомнѣнія непримѣнимою.
   Государь, это не догадка или предпрложеніе, -- это увѣренность, основанная на многократномъ опытѣ.
   Такъ какъ, подъ правленіемъ вашего величества, дѣло это отдано, какъ отдаются подобныя дѣла и у насъ, по формѣ въ руки особой комиссіи, или, какъ у насъ говорится, совѣта (board), то письмо вашего величества не могло, при соблюденіи строгаго приличія, отзываться о немъ въ какихъ либо другихъ выраженіяхъ. Но относительно самаго веденія или авторства этого дѣла (penmanship), оно (это не тайна), какъ всякое подобное дѣло, при самомъ началѣ должно находиться, или, вѣрнѣе, не можетъ не находиться въ рукахъ одного и только одного лица. Это одно лицо вообще бываетъ извѣстно, прочія же лица, будучи фигурантами, остаются неизвѣстны никому за исключеніемъ читателей придворнаго календаря вашего величества. Объ этомъ одномъ лицѣ, и ни о комъ другомъ, я долженъ поэтому говорить, опасаясь, что иначе могу остаться не понятымъ.
   Хотя я провелъ во владѣніяхъ вашего величества почти два года (это было въ 1786 и 1787 годахъ), но не посѣтивъ ни той ни другой столицы, я этого человѣка лично вовсе не знаю. Но я знакомъ съ его сочиненіями гораздо больше,-- и онъ знакомъ съ моими гораздо больше, чѣмъ пріятно было бы ему объ этомъ думать. Съ того самаго времени, какъ онъ началъ свою карьеру, мое имя было для него предметомъ ужаса: много разъ, и въ присутствіи многихъ разныхъ лицъ, въ немъ обнаруживалось волненіе, когда упоминалось мое имя; обнаруживалось такими симптомами, которые годились въ комедію. Ваше величество не имѣете времени заниматься анекдотами, иначе, я могъ бы представить письменныя доказательства.
   Государь, я скорѣе согласился бы посылать отвѣты мароккскому императору, чѣмъ въ коммиссію подъ такимъ начальствомъ. Если у васъ явится расположеніе посмѣяться, то вамъ стоитъ только сказать ему, что вы получили отъ меня нѣкоторыя статьи и что вы ими довольны. Но при этомъ не мѣшаетъ имѣть подъ рукой нашатырную соль или флаконъ съ духами сильной остроты.
   Государь, я не оправдалъ бы хорошаго мнѣнія, какое имѣютъ обо мнѣ, еслибы поколебался назвать этого человѣка радикально неспособнымъ; и предполагая, что это правда, я -- быть можетъ, единственный человѣкъ, отъ котораго ваше величество можете услышать эту правду, съ какимъ-нибудь шансомъ на хорошее дѣйствіе. Число лицъ, способныхъ вообще произнести сужденіе о предметѣ подобнаго рода, крайне ограничено; да и изъ этого ограниченнаго числа, по всей вѣроятности, никто, какъ бы ни было глубоко его убѣжденіе, не осмѣлился бы признаться въ немъ вашему величеству; -- развѣ за исключеніемъ, быть можетъ, какого-нибудь соперника, а его мнѣнія легко бы можно было приписать тому мотиву, который указывается его именемъ.
   Между тѣмъ, отъ лица, о которомъ идетъ рѣчь, съ его сотрудниками и его сторонниками, ваше императорское величество будете получать увѣренія, что ни отъ меня, ни отъ всякаго другого иностранца не требуется никакой подобной помощи; что при такой ненадобности, она будетъ только помѣхой, потому что никакой иностранецъ не имѣетъ или не можетъ имѣть даже сноснаго знакомства съ этимъ дѣломъ, тогда какъ они стали полными знатоками его. Относительно этого обстоятельства я осмѣлюсь представить вашему императорскому величеству слѣдующія замѣчанія:--
   Когда въ какой-нибудь странѣ приготовляется полный кодексъ законовъ,-- какой, повидимому, предполагается въ Россіи,-- или же приготовляется. одинъ изъ обширнѣйшихъ его отдѣловъ, какъ-то: кодексъ уголовный, гражданскій или конституціонный, -- то, относительно публичности, при веденіи этого дѣла нужно различать два способа: негласный или закрытый (close) и гласный или открытый (open).
   При закрытомъ способѣ, дѣло обыкновенно ведется однимъ лицомъ, или небольшимъ числомъ лицъ, назначенныхъ государемъ, и не дѣлается гласнымъ до тѣхъ поръ, пока не явится въ свѣтъ вооруженнымъ силою закона.
   При открытомъ способѣ, это произведеніе (кодексъ), до выхода въ свѣтъ во всеоружіи закона, дѣлается извѣстнымъ публикѣ, какъ вообще дѣлаются ей извѣстными литературныя произведенія; и это дѣлается съ цѣлью, -- если не прямо заявленною, то подразумѣваемою и всѣми вообще понимаемою, -- вызвать замѣчанія, которыя всякое лицо (одерживая, разумѣется, свои выраженія въ границахъ уваженія и приличія) пожелаетъ выразить также публичнымъ образомъ. Способъ веденія дѣла, который въ настоящемъ случаѣ предложитъ коммиссія, будетъ негласный. Почему? Потому что при этомъ способѣ неспособность членовъ коммиссіи, какъ бы ни была она велика, будетъ скрыта,-- скрыта до тѣхъ поръ, когда обнаруженіе ея окажется уже слишкомъ позднимъ для того, чтобы предупредить или отвратить вредъ, котораго она породитъ такъ много; между тѣмъ, какъ при гласномъ веденіи дѣла этотъ вредъ будетъ обнаруженъ во-время.
   Относительно требованія предварительной публичности, настоящій случай совершенно отличается отъ обыкновеннаго законодательства, т. е. такого законодательства, которое ставитъ себѣ цѣлью подробности, по мѣрѣ того, какъ онѣ представляются сами. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ дѣло ведется, безъ всякаго сомнѣнія, должно быть ведено, и не можетъ иначе вестись, какъ негласнымъ способомъ. Такая негласность проистекаетъ изъ устройства правительства, какъ это устройство и свою очередь происходитъ отъ обширности территоріи государства и отъ состоянія общества среди огромной массы народонаселенія. Не одинъ недостатокъ времени, если не что-нибудь другое, дѣлаетъ въ этой случаѣ предварительную публичность вообще неудобоисполнимою. Такъ какъ потребность въ законѣ, въ этомъ случаѣ, бываетъ результатомъ внезапной необходимости,-- то подобная необходимость должна удовлетворяться какъ скоро она встрѣтится и не теряя времени.
   Настоящій случай, -- вопросъ о кодификаціи, -- представляете совсѣмъ въ другомъ, если не прямо въ противоположномъ видѣ: здѣсь, изъ всего поля закона, -- а это поле, по обширности своей немного менѣе всего поля человѣческой дѣятельности, -- какая-нибудь очень большая часть этого поля (третья, четвертая, пятая или что-ибудь подобное), которая такъ или иначе покрывается, и въ теченіе вѣковъ (въ томъ или другомъ видѣ, въ разные періоды времени, хотя до сихъ поръ очень часто въ весьма плохомъ видѣ) была покрыта закономъ, -- должна немедленно получить совершенно новую покрышку. Такъ какъ это поле уже имѣетъ старую покрышку, то отсюда является легкость ожиданія (и при томъ безъ всякаго другого, кромѣ привычнаго неудобства) того свѣта, какой только можетъ быть собранъ ли освѣщенія почвы, и который, въ теченіе какого угодно продолжительнаго времени, для столь важной цѣли могъ бы оказаться необходимымъ: я разумѣю ожиданіе до того времени, когда проектъ получитъ силу закона, -- а въ теченіи всего этого времени происходило бы образованіе новой одежды для поля, если она еще не была образована, и испытаніе ея, если она уже образована. Но изъ какого бы рода матеріала ни была сдѣлана новая одежда для замѣны старой, одно дѣйствіе этой новой одежды будетъ несомнѣнно (исключая только тѣхъ случаевъ, гдѣ будутъ сдѣланы и объявлены какія-нибудь особенныя изъятія) именно, старая одежда во всемъ своемъ объемѣ перестанетъ существовать. Отсюда, вмѣстѣ съ легкостью ожиданія является потребность въ извѣстной медленности, какъ предосторожности столь необходимой и вмѣстѣ столь безопасной.
   Въ настоящемъ случаѣ, будутъ ли мои отвѣта принята или не будутъ, положимъ, что кодексъ, по повелѣнію вашего величества начертанный коммиссіей, войдетъ въ свѣтъ, то будетъ ли онъ вооруженъ силою закона? или онъ выйдетъ только въ видѣ проекта закона и останется въ этомъ положеніи на болѣе или менѣе продолжительное время,-- съ тою цѣлью, чтобы въ теченіе этого времени, съ помощью этихъ средствъ, собрать въ томъ или другомъ видѣ мнѣнія о немъ публики вообще или какой-нибудь опредѣленной ея части?
   При первомъ изъ этихъ плановъ, въ случаѣ, если законъ будетъ составленъ дурно, то вредъ отъ него начнется немедленно и притомъ безъ малѣйшихъ признаковъ возможности къ его предотвращенію.
   Во второмъ случаѣ, эти признаки возможности къ предотвращенію вреда будутъ, но едва только признаки. Какое побужденіе пожегъ найти посторонній человѣкъ къ тому, чтобы въ какихъ-нибудь частностяхъ подвергать сомнѣнію превосходство закона, уже объявленное болѣе или менѣе ясно (правительствомъ)?-- Какой пользы можетъ ожидать этотъ человѣкъ для самого себя, или для службы вашего величества? При особѣ вашего величества стоитъ оффиціальный совѣтникъ, пользующійся вашимъ вниманіемъ, -- занимающій этотъ постъ двѣнадцать лѣтъ или около того,-- онъ увѣритъ васъ, что замѣчанія ничего не стоятъ, и что авторъ ихъ просто наглый человѣкъ, отъ котораго нельзя ожидать никакой доброй услуги ни въ этомъ и ни въ какомъ другомъ видѣ.
   Таково вознагражденіе, котораго могъ бы ожидать себѣ этотъ человѣкъ, и притонъ, это -- единственное вознагражденіе, котораго можно было бы ожидать при негласномъ способѣ, -- за какой-нибудь трудъ, который бы иначе онъ чувствовалъ расположеніе принести здѣсь на такомъ важномъ и обширномъ полѣ..
   Ваше величество! Вредъ, которому подвергнется населеніе обширной имперіи вашего величества -- отъ такого громаднаго по объему, и въ тоже время новаго кодекса законовъ (а body of law), составленнаго такими руками,-- этотъ вредъ таковъ, что я трепещу даже при одной мысли объ немъ.
   Въ частностяхъ, значительная доля дурного законодательства (дѣла различныхъ рукъ, которыя всѣ весьма посредственно были къ нему способны) можетъ быть терпима, и вредъ, проистекающій отъ него, можетъ продолжаться и не быть особенно замѣчаемъ. Почему? Потому что такое законодательство составляется изъ прибавокъ, дѣлаемыхъ постепенно къ первобытному стволу, подъ вліяніемъ котораго каждый родился, -- и когда болѣе или менѣе значительная часть вреда, происходящаго отъ такого законодательства, будетъ рано или поздно замѣчена и наконецъ остановлена, то остальное приписывается несовершенствамъ, неразлучнымъ съ человѣческой природой.
   Но когда дѣло идетъ о кодексѣ новыхъ законовъ, каковъ нынѣ предположенный, то, какъ выше было сказано, дѣйствіе его состоитъ, въ весьма значительной степени, въ томъ, что онъ уничтожаетъ bee то (прежнее) сооруженіе, отъ котораго зависитъ все цѣнное и дорогое для человѣка: и когда пустота, сдѣланная такимъ образомъ въ старомъ матеріалѣ, наполняется новымъ, -- тогда происходитъ то. что Каждый недосмотръ, каждое незнаніе или плохое разсужденіе, которыхъ съ такой полной увѣренностью можно ожидать при этомъ негласномъ способѣ,-- будутъ имѣть, своимъ слишкомъ вѣроятнымъ послѣдствіемъ разореніе для тысячъ и десятковъ тысячъ людей.;
   Въ тоже самое время будетъ извѣстно (потому что извѣстно уже теперь),-- что труды одного англичанина -- англичанина, труды котораго, въ этой области одобрены не только другими правительствами,-- баварскимъ, французскимъ, въ нѣсколько различныхъ періодовъ времени, но я Вашимъ величествомъ,-- и даже вашимъ величествомъ лично, -- что эти труды, для этой самой цѣли, были въ теченіе послѣднихъ двѣнадцати лѣтъ въ распоряженіи вашего величества, и что въ теченіе этого времени люди, которые съ этой стороны пользовались вниманіемъ вашего величества, имѣли успѣхъ въ своихъ стараніяхъ помѣшать появиться плоду этихъ трудовъ.
   Въ письмахъ нѣсколькихъ различныхъ лицъ,-- которыя всѣ отдѣльны одно отъ другого, и всѣ занимали, въ разное время, каждый въ своемъ вѣдомствѣ важнѣйшіе посты въ службѣ вашего величества, -- я могъ бы дать вашему величеству основанія увѣриться въ томъ, что мои занятія трудомъ подобнаго рода имѣли бы результатъ, въ немалой степени выгодный для имперіи вашего величества: -- эти письма были въ нѣкоторыхъ случаяхъ адресованы ко мнѣ самому, въ нѣкоторыхъ къ другимъ людямъ. Если бы но было таково дѣйствительное убѣжденіе этихъ лицъ, то какое бы они могли имѣть побужденіе объявлять это мнѣ лично, или говорить это другимъ относительно иностранца, съ которымъ у нихъ нѣтъ связей и который въ большей части случаевъ имъ лично незнакомъ? Отчего, въ такомъ случаѣ, не сказать этого вашему величеству? Государь, они уже не были больше на службѣ {Можетъ быть, намекъ на Сперанскаго и на Мордвинова.}: или, если и были, то это не было, или не было въ это время, въ точныхъ границахъ ихъ вѣдомства; или, если и было, то довѣріе, какъ показали событія, уже упало.
   Тѣ разочарованія, которыя ваше величество уже испытали на этой Самой почвѣ, не составляютъ тайны. Но какая же причина произвела эти разочарованія? Одно это обстоятельство -- принятіе негласнаго Способа, съ исключеніемъ открытаго; упущеніе воспользоваться тѣмъ свѣтомъ (lights), который былъ бы способенъ дать міръ вообще; исключительное довѣріе, отданное небольшому числу лицъ, или вѣрнѣе одному лицу, относительно способности котораго къ дѣлу не явилось никогда никакихъ доказательствъ, -- къ тому дѣлу, въ которомъ заключается все поле правительственной дѣятельности, и для котораго не былъ бы слишкомъ великъ весь запасъ генія, знаній и таланта, какой представляетъ цивилизованный міръ.
   Государь! Не существуетъ, даже въ Англіи, такого человѣка, или извѣстнаго числа людей, которые бы въ глазахъ публики, или даже въ ихъ собственныхъ глазахъ, были компетентны для такого дѣла, не получая всего того свѣта (lights), какой -- послѣ публикаціи (проектированныхъ законовъ), сдѣланной съ этою заявленною цѣлью -- была бы расположена доставить публика въ ея наибольшей полнотѣ. Возможно ли, чтобы ваше величество продолжали видѣть въ этой "коммиссіи" какое-нибудь безпримѣрное соединеніе генія, ума и мудрости -- не говоря ничего о честности, -- которое бы сдѣлало излишними, въ Россіи, тѣ предосторожности, которыя считаются такъ необходимы въ Англіи?.
   Что касается до соревнованія,-- то понятно, что при негласномъ способѣ не можетъ быть ничего подобнаго:-- я разумѣю соревнованіе, какое можетъ быть между двумя или больше цѣльными начертаніями (draughts), т. е. проектированными кодексами, -- исходящими изъ разныхъ рукъ: соревнованіе могло бы быть развѣ только между однимъ членомъ и другимъ членомъ той же самой коммиссіи; чего, въ настоящемъ случаѣ, я увѣренъ, ожидать нельзя. Можно бы конечно еще сохранить открытый способъ, не допуская соревнованія. Если бы былъ допущенъ одинъ трудъ, и не больше, то въ состояніи проекта, предварительно передъ вооруженіемъ его силой закона, такой трудъ могъ бы быть публикованъ, и всякимъ лицамъ вообще, или извѣстнымъ разрядамъ лицъ, можно бы было предоставить свободу дѣлать на него свои замѣчанія: -- указывать какія-нибудь такія частныя несовершенства, которыя могли бы показаться въ немъ несоотвѣтственными, но не предлагать вмѣсто него другого проекта, въ цѣломъ ли въ частяхъ,-- однимъ словомъ, указывать тамъ и сямъ симптомъ слабости, но не представлять ничего похожаго на общее и радикальное лекарство.
   Но въ этомъ случаѣ, -- если только этотъ способъ дѣйствій можетъ сколько-нибудь назваться открытымъ, -- эта открытость, сравнительно говоря, принесетъ мало пользы. Положимъ, будетъ ясно показано, что единственное выставленное произведеніе -- совсѣмъ плохо; другого, лучшаго, представлено не будетъ. Положимъ, будетъ показано, что болѣзнь -- совершенно отчаянная; подъ рукой не будетъ никакого лекарства противъ нея. Самое большее благо, которое можетъ быть сдѣлано этимъ путемъ, это -- совсѣмъ положить конецъ этому плану, показавъ неспособность рукъ, которымъ онъ былъ порученъ. Но какъ ни отрицательно это благо и какъ оно и единственно, -- изъ него слишкомъ легко можетъ произойти великое зло. Вмѣсто неспособности работника, причину дурного исполненіи будутъ пожалуй искать (к такъ какъ будутъ искать съ большой охотой, то и найдутъ) въ свойствѣ самаго рода работа, въ предполагаемой невозможности сдѣлать ее хорошо: и предположивъ, что негодность индивидуальною труда достаточно признана, это и будетъ естественно та гипотеза, которую неискусный работникъ примется защищать по всѣмъ побужденіямъ своего личнаго интереса.
   Доселѣ была рѣчь о негласномъ способѣ. Перейденъ теперь къ открытому способу, предполагая, что соревнованіе, какъ выше было говорено, допускается. Какія выгоды этого способа?
   Во-первыхъ, вся та неисчислимая масса вреда, на которую мы сейчасъ указывали, избѣгается.
   Во-вторыхъ, пріобрѣтается величайшая вѣроятность получить лучшій возможный кодексъ: эта вѣроятность будетъ тѣмъ больше, чѣмъ больше число соревнователей съ одной стороны, и число критиковъ, въ качествѣ защитниковъ и судей, съ другой.
   Въ-третьихъ, это будутъ тѣ чувства удовольствія и удовлетворенія, которыя не преминетъ доставить мыслящей части народа это, столь ясное доказательство самаго искренняго вниманія, къ ихъ чувствамъ, въ желаніямъ, ихъ доброму мнѣнію, ихъ прочному благосостоянію. Дать доказательство болѣе несомнительное, чѣмъ это, конечно невозможно государю. Безъ этого признака,-- самый лучшій возможный кодексъ,-- предположимъ даже вполнѣ совершенный, -- далеко не произведетъ такого хорошаго дѣйствія, какое можетъ быть произведено трудомъ этого рода: се этимъ, столь выразительнымъ знакомъ, всякое неудобство, какое, не смотря на всѣ старанія, можетъ произойти отъ этой перемѣны кодекса, получитъ не малое вознагражденіе, и вмѣстѣ облегченіе, отъ представляемаго кодексомъ доказательства благихъ намѣреній, которыя его породили.
   Наконецъ, послѣдствіемъ всѣхъ этихъ различныхъ причинъ будетъ спокойствіе совѣсти для вашего величества. Подумайте, государь, о той отвѣтственности,-- той страшной отвѣтственности,-- которая легла бы на васъ, еслибы вы заставили судьбу сорока милліоновъ людей, такъ сказать, висѣть на ниткѣ на столь обширномъ трудѣ, составленномъ -- я не могу не повторить этого -- столь мало способными руками. Да, государь, это дѣйствительно была бы отвѣтственность. Слѣдуйте открытому способу, примите -- не отъ моей только, но отъ всякой другой руки, какая можетъ сдѣлать подобное приношеніе, что бы ни приносила она -- планъ для цѣлаго кодекса, планъ для той или другой части его -- различныя отдѣльныя замѣчанія: -- и тогда никакая тягость подобнаго рода не будетъ лежать на совѣсти вашего императорскаго величества. Тѣ совѣсти, на которыхъ будетъ лежать всякая тягость, какая есть,-- будутъ, во-первыхъ, совѣсть самихъ добровольныхъ работниковъ; во-вторыхъ, совѣсть мыслящей, хотя и и работающей, части публики, собирать мнѣнія которой, по другому примѣненію того же всеохраняющаго принципа -- принципа гласности, будетъ стараніемъ вашего величества. Если бы сужденія этого многолюднаго трибунала оказывались болѣе или менѣе ошибочны, то все порицаніе за ошибку останется у дверей этого трибунала. Ваше императорское величество, сдѣлавши для избѣжанія ошибки все, что въ силахъ человѣка сдѣлать, будете свободны отъ всякихъ упрековъ самому себѣ, какъ и отъ всякихъ порицаній.
   Ваше императорское величество видѣли, съ одной стороны, негласный способъ, съ его различнымъ вредомъ; съ другой стороны, открытый способъ, съ его выгодами. Пусть будетъ принятъ тотъ ходъ дѣла, который я осмѣлился указать сначала, -- ваше императорское величество увидите, что весь этотъ вредъ будетъ избѣгнутъ, всѣ эти благотворные результаты будутъ обезпечены.
   Въ моемъ предложеніи, высказанномъ выше, -- самъ собою предполагается открытый способъ, со всѣми выгодами, естественно съ нимъ связанными, -- открытый способъ съ выгодой соревнованія.
   Мой проектъ, я въ томъ увѣренъ, былъ бы представленъ вашему императорскому величеству уже напечатаннымъ. Какъ скоро этотъ трудъ будетъ изданъ прежде, чѣмъ попалъ бы на глаза вашему императорскому величеству, то, какъ бы ни былъ этотъ трудъ непримѣнимъ, даже нелѣпъ, ваше императорское величество не подверглись бы изъ-за этого никакому нареканію. Единственнымъ источникомъ отвѣтственности могъ бы быть сдѣланный такимъ образомъ выборъ лица, которому было бы этимъ дано поощреніе: но можно надѣяться, что въ этомъ отношеніи наше императорское величество достаточно изъяты отъ нареканія въ непредусмотрительности -- тѣми свидѣтельствами, которыя представлены били вниманію вашего императорскаго величества въ ноемъ первомъ письмѣ.
   Въ этомъ положеніи дѣла, предположимъ, что мой проектъ изданъ въ Петербургѣ. Не говоря о какомъ-нибудь особенномъ удобствѣ, какой могъ бы быть въ немъ найденъ,-- теперь будутъ очевидны (я льщу себя этимъ) выгоды, происходящія изъ того обстоятельства, что проектъ исходитъ отъ чужой руки.
   Цѣль всякой подобной публичности, даваемой труду, можетъ быть не иная, какъ получить отъ мыслящей части публики указаніе какихъ-нибудь несовершенствъ, какія можетъ быть въ силахъ найти какое-нибудь лицо,-- съ указаніемъ или безъ указанія надлежащихъ или предполагаемыхъ исправленій: если только явной цѣлью этой публичности не будетъ принято то, чтобы въ окончательномъ результатѣ разрѣшить и поощрить этихъ лицъ давать указанія подобнаго рода относительно всякаго кодекса вообще.
   Въ этихъ видахъ, когда публикація объявляется, то объ этомъ, само собой разумѣется, должно быть сдѣлано увѣдомленіе для публики вообще,-- увѣдомленіе, имѣющее цѣлью получить сообщенія упомянутаго сейчасъ рода отъ всѣхъ тѣхъ, кто, по ихъ собственному понятію, способенъ доставить ихъ.
   Правда, публикація могла бы быть сдѣлана и безъ всякаго подобнаго увѣдомленія. Кромѣ того, когда дѣлается увѣдомленіе, то смыслъ его можетъ ограничиваться простымъ дозволеніемъ, безъ всякаго прямой и положительнаго приглашенія. Но -- безъ положительнаго приглашенія и дѣйствіе увѣдомленія, въ качествѣ поощренія, будетъ весьма ограниченно и даже сомнительно. Точно также, съ другой стороны, чѣмъ теплѣе приглашеніе, тѣмъ сильнѣе будетъ поощреніе; а чѣмъ сильнѣе поощреніе, тѣмъ больше будетъ вѣроятность достигнуть той цѣли, которая, какъ предполагается, имѣлась здѣсь въ виду.
   Когда кому-нибудь случится найти въ предложенномъ кодексѣ какое-либо дѣйствительное или-предполагаемое несовершенство, и и этомъ несовершенствѣ увидѣть вѣроятную причину вреда для самаго этого лица, или для другого, или для многихъ другихъ лицъ, въ благосостояніи которыхъ оно заинтересовано, -- въ такомъ случаѣ не можетъ быть недостатка въ мотивахъ, которые бы побуждали это лицо сдѣлать все возможное для того, чтобы указать такой вредъ тѣмъ, кто дѣйствительно, или только по его мнѣнію, властенъ исправить этотъ вредъ: и когда, слѣдовательно, въ мотивахъ недостатка не будетъ, то все, что будетъ здѣсь необходимо, заключается въ удаленіи стѣсненій. Выше предположенное приглашеніе, если не совсѣмъ устранитъ, то по крайней мѣрѣ, значительно уменьшить эти стѣсненія; я говорю, если не совсѣмъ устранитъ, потому что, если лицо, вообще желающее сдѣлать какое-нибудь подобное сообщеніе, при самомъ фактѣ сообщенія найдетъ основаніе предположить злоупотребленіе въ рукахъ какихъ-нибудь подчиненныхъ, то въ такомъ случаѣ, для этого лица, приглашеніе, сдѣланное государемъ, необходимо не достигнетъ предположенной цѣли.
   Но одни мотивы, какъ бы ни были они сами по себѣ достаточны, не могутъ быть дѣйствительны безъ достаточныхъ средствъ; и если бы не было недостатка въ средствахъ, чтобы дать такимъ образомъ публичность всѣмъ подобнымъ полезнымъ сообщеніямъ, какія могли бы быть доставлены,-- то запасъ необходимыхъ средствъ, находящихся въ распоряженіи отдѣльныхъ лицъ, былъ бы (я положительно это предвижу) далеко недостаточенъ, еслибы само правительство не доставило для этого особенныхъ облегченій (facilities).
   Если я не очень ошибаюсь, то слѣдующій весьма простой распорядокъ можетъ не только доставить облегченія, необходимыя для этой цѣли, но и доставить поощреніе тѣмъ единственнымъ путемъ, какимъ это можетъ быть необходимо или полезно для службы, и притомъ безъ всякихъ непроизводительныхъ или излишнихъ издержекъ; и кромѣ того, -- опять безъ всякихъ прибавочныхъ издержекъ,-- можетъ образовать школу законодательства, изъ которой можно было бы выбирать, для занятія должностей по этому вѣдомству, людей, представившихъ наиболѣе убѣдительныя доказательства своей способности къ этому,-- объ отсутствіи такихъ людей говорятъ лежащія передо мной, упомянутыя прежде, признанія {Т. е. свидѣтельства русскихъ корреспондентовъ и друзей Бентама.}:-- а эти доказательства способности таковы, что по природѣ вещей они не могли бы быть представлены никакимъ инымъ образомъ.
   Пусть авторъ каждаго подобнаго сообщенія получитъ пособіе, въ цѣломъ или частью, для издержекъ печатанія; кромѣ того пусть, въ цѣломъ или частью, будутъ облегчены ему издержки на бумагу для печатанія: я разумѣю, на извѣстное ограниченное число экземпляровъ, но съ позволеніемъ прибавить, на свой счетъ, бумаги на столько добавочныхъ экземпляровъ, сколько онъ самъ пожелаетъ; и точно также относительно объявленій:-- деньги, выручаемыя за продажу, должны бытъ уплачены или всѣ автору, или всѣ въ казну, или, въ той или другой пропорціи, раздѣлены между этимъ частнымъ лицомъ и казной, смотря по обстоятельствамъ.
   Но существенная предосторожность, безъ которой произойдетъ вредное самообольщеніе (deception) вмѣсто полезнаго пріобрѣтенія свѣдѣній, состоитъ здѣсь въ томъ, что это облегченіе должно быть безразлично даваемо всякому представляющему сообщенія. Если, во вниманіе того, что надо будетъ выбирать наиболѣе достойное, этотъ выборъ будетъ предоставленъ какому-нибудь одному человѣку или одному собранію людей, -- то послѣдствіемъ этого, будетъ то, что облегченіе (или пособіе) будетъ дано только тѣмъ сообщеніямъ, которыя будутъ соотвѣтствовать личнымъ цѣлымъ этихъ судей, кто бы они ни были; а во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, гдѣ, или въ содержаніи сообщенія, или въ его авторѣ, будетъ что либо не соотвѣтствующее этимъ личнымъ цѣлямъ судей, -- почти навѣрное результатомъ будетъ не публикація, а задержка (suppression) сочиненія, каковы бы ни были его достоинства."
   Кому же, поэтому, надо доставлять это облегченіе? Всякому предлагающему сообщенія, безъ различія, какъ скоро типографія не занята: тотъ, кто первый приноситъ, долженъ постоянно первый и получать.
   Но предположимъ, что типографія такимъ образомъ занята совершенно, кто долженъ тогда рѣшать?-- Я отвѣчаю, Фортуна. Фортуна не имѣетъ никакого вреднаго интереса; люди, въ подобномъ случаѣ, почти навѣрно будутъ пѣть такой интересъ и больше или меньше будутъ имъ управляться.
   Самообольщеніе (deception) -- результатъ неполноты свѣдѣній -- будетъ, однако, не единственный вредъ: тотъ, кто предлагаетъ сообщеніе -- полезное само по себѣ, но непріятное для упомянутаго судьи, или судей -- вмѣсто награды получитъ, въ отплату за него, наказами. Столько времени, сколько только возможно, его будутъ держать въ состояніи ожиданія и опасенія, заставятъ дожидаться въ передней и заставятъ его терять, быть можетъ, свои деньги, и, навѣрное, свое время; когда, наконецъ, его терпѣніе истощится, тогда онъ увидитъ, или даже не увидитъ, что у него не было шанса съ самаго начала.
   Другой, совершенно естественный, результатъ будетъ тотъ, что лица отъ которыхъ зависитъ рѣшеніе -- а можетъ быть и другія лица, о которыхъ, хотя ошибочно, будутъ думать, что отъ нихъ зависитъ рѣшеніе -- будутъ въ той или другой формѣ получать взятки (bribes); і кандидатами, съ которыхъ будутъ браться эти взятки, будутъ -- какъ тѣ, кому впередъ рѣшено отказать въ пособіи, такъ и тѣ, кому впередъ рѣшено дать его.
   Если бы даже издержки на эти пособія были обезпечены для наибольшаго количества просьбъ, то будутъ ли эти издержки такъ значительны, чтобы показаться бременемъ для казны вашего величества? Въ подобномъ случаѣ, это бремя конечно будетъ славно, и знакъ будетъ благопріятенъ.
   Здѣсь будетъ ваша школа законодательства государь: и теперь! долженъ показать вамъ, что изъ числа учениковъ, такимъ образомъ проходящихъ свой курсъ въ этой школѣ -- найдутся люди, гораздо болѣе чѣмъ кто-нибудь другой, способные сдѣлать для васъ то, для чего, въ мое" положеніи, не могла бы никому дать этой способности самая совершенная мудрость.
   Мой предположенный кодексъ будетъ только очеркомъ (outline). Почему? Потому что самый совершенный талантъ не могъ бы представить ничего больше, и умѣренное благоразуміе не позволило бы человѣку сказать, что онъ можетъ представить больше.
   Въ числѣ обстоятельствъ, производящихъ потребность въ закондательствѣ, нѣкоторыя бываютъ всеобщаго происхожденія, другія только мѣстнаго происхожденія: если бы чужая рука захотѣла доставить и terminis извѣстный запасъ законодательнаго матеріала, то онъ могъ бы внушать достаточное довѣріе только въ тѣхъ частяхъ, которыя имѣю этотъ всеобщій характеръ. Потому въ очеркѣ предлагаемый кодексъ будетъ заключаться лишь настолько, насколько можетъ быть предложенъ въ этомъ смыслѣ. Съ какимъ бы величайшимъ возможнымъ искусствомъ этотъ очеркъ ни былъ написанъ, но для наполненія этого очерка, весь тотъ матеріалъ подробностей, примѣненныхъ къ обстоятельствамъ извѣстнаго происхожденія, какой можетъ быть при этомъ необходимъ, долженъ быть приготовленъ какой-нибудь туземной рукой, -- во всякомъ случаѣ, такимъ лицомъ, которому эти обстоятельства сдѣлались достаточно извѣстны по жизни на мѣстѣ.
   Что касается до этихъ подробностей, то потребность въ нихъ будетъ произведена -- во-первыхъ, значительно разнымъ состояніемъ различить областей; во-вторыхъ, разнымъ состояніемъ разныхъ классовъ лицъ въ одной и той же области.
   Между тѣмъ, даже относительно этихъ подробностей, что я могъ бы дѣлать, что я привыкъ дѣлать и что въ предположенномъ кодексѣ я счелъ бы долгомъ сдѣлать, это -- представить мысли, имѣющія цѣлію доставить руководство и помощь мѣстному писателю въ распредѣленіи подробностей; такимъ образомъ, что общіе принципы, выставленные и развитые въ очеркѣ -- принципы, примѣненные въ обстоятельствамъ всеобщаго происхожденія и въ тѣмъ обстоятельствамъ мѣстнаго происхожденія, которыя общеизвѣстны,-- эти общіе принципы могутъ точно также быть развиты и въ наполненіи кодекса (filling up, т. е. въ наполненіи всѣми частными его подробностями). Вслѣдствіе того -- такъ какъ микроскопъ, въ этомъ предметѣ, знакомъ мнѣ не меньше чѣмъ телескопъ -- я, этимъ способомъ, надѣялся бы также быть полезнымъ.
   Для краткости, я сказалъ наполненіе (filling up); но я знаю въ тоже время, что для того, чтобы привести дѣло въ состояніе, годное къ употребленію, могутъ быть въ извѣстныхъ случаяхъ необходимы не только прибавки, но исключенія и замѣны.
   Теперь, государь, является великая польза -- непосредственная практическая польза -- школы законодательства вашего величества, образованной какъ выше сказано. Для наполненія начертаннаго такимъ образомъ очерка, моими ли собственными, или чьими-нибудь чужими руками, будетъ необходимъ упомянутый матеріалъ подробностей. Быть можетъ, я могъ бы прибавить даже туземными руками; потому что, въ обширной имперіи вашего величества различіе одной области отъ другой бываетъ часто такъ велико, что туземецъ одной области будетъ почти-что иностранцемъ въ другой. Кто же, въ такомъ случаѣ, долинъ будетъ исполнить это дѣло? Я отвѣчаю: какой-нибудь ученикъ или ученики этой школы, доказавшіе свою способность къ этому занятію,-- оказавшіе это своими упражненіями,сдѣланными, какъ выше показано, въ этой школѣ: тотъ или тѣ, по преимуществу, кто -- по наиболѣе основательному сужденію, какое можетъ быть составлено -- доставилъ такимъ образомъ доказательства наибольшей способности. Но мы изъ всѣхъ ихъ не нашлось ни одного, труды котораго предстали бы достаточное доказательство достаточной степени этой способности? Если такъ, я по истинѣ опечаленъ этимъ: потому что, въ такомъ случаѣ, въ цѣлой обширной имперіи вашего величества не существуетъ ни одного лица, достаточно способнаго къ этому дѣлу. И лѣстницѣ способности, то лицо, которое дало доказательство какой нибудь способности, какъ бы ни была низка ея степень, во всякомъ случаѣ стоитъ выше всѣхъ тѣхъ, кто не далъ никакого подобнаго доказательства.
   Но если возразятъ, что тѣ же самыя затрудненія, какія предоставляются, какъ выше упомянуто, при выборѣ сочиненій для публикацій представятся и при каждомъ выборѣ, какой надо будетъ дѣлать между авторами для упомянутаго замѣщенія должностей, послѣ того, какъ сочиненія будутъ изданы? Конечно нѣтъ, на это нѣтъ никакихъ статочныхъ основаній. Потому что, когда дѣлается выборъ для публикаціи, слѣдствіемъ этого бываетъ то, что въ каждомъ не выбранномъ сочиненіи (исключая тѣхъ случаевъ, когда авторъ рѣшится публиковать его на собственный счетъ -- случаи, которые, при томъ недостаткѣ поощренія, не обѣщаютъ быть очень многочисленными) публика несетъ потерю; и по этому плану, изъ числа людей, которые при открытомъ способѣ изложили бы свои мысли въ сочиненіяхъ, нѣкоторые, отчаяваясь въ принятіи ихъ сочиненій, были бы удержаны этимъ страхомъ отъ занятій этимъ предметомъ. Сочиненіе, уничтоженное такимъ образомъ въ самомъ своемъ зародышѣ, остается мертвымъ для какой бы ни было цѣли: между тѣмъ какъ сочиненіе, разъ вышедшее въ свѣтъ черезъ посредство печати, остается на виду, и всегда можетъ быть сдѣлано предметомъ апелляціи, которою можетъ быть исправлена всякая несправедливость, дѣлаемая ему въ первомъ случаѣ.
   Такимъ образомъ, какъ бы несчастны ни оказались впослѣдствіи сдѣланные выборы, все-таки одно будетъ видно -- видно всѣмъ глазамъ, видно вашему величеству, вашимъ подданнымъ, иностраннымъ государямъ, иностраннымъ подданнымъ,-- видно будетъ то, что эти выборы, были не совсѣмъ неосновательны: что, напротивъ, для обезпеченія наилучшихъ возможныхъ выборовъ, употреблены были наиболѣе соотвѣтственныя и наиболѣе обѣщающія мѣры.
   Каждый такой сообщитель -- предполагая внѣ сомнѣнія подлинность сочиненія, то есть фактъ, что оно было написано тѣмъ самымъ лицомъ, чье имя носитъ -- (потому что этого обстоятельства не слѣдуетъ упускать изъ виду) во всякомъ случаѣ доставитъ доказательство вниманія, оказаннаго предмету: и это доказательство будетъ сильнѣе всякихъ другихъ.
   Взгляните теперь на выгоды отъ того обстоятельства, что кодексъ былъ составленъ иностранной рукой: --
   1. Никакихъ стѣсненій для свободы критики. Никакой человѣкъ не можетъ ни бояться, ни надѣяться чего-нибудь отъ руки, представившей этотъ очеркъ. Все, что ни приходитъ отъ такой руки, есть game, какъ говорятъ охотники. Отъ этой охоты можно будетъ ждать не неблагосклонности, а скорѣе благосклонности. Всякій туземный глазъ съ особенной ревностью будетъ искать здѣсь несовершенствъ, а не достоинствъ.
   2. Предположимъ, что онъ введенъ въ употребленіе: -- предположить, что въ окончательно освященный кодексъ войдетъ такая значительная доля этого очерка, какую только можетъ допустить свойство дѣла. Какъ чисто будетъ въ такомъ случаѣ удовлетвореніе общества! Здѣсь не можетъ быть никакого не должнаго пристрастія, -- ничего похожаго на фаворитство. Авторъ все время находится вдалекѣ, безъ связей, и -- исключая того взаимно почетнаго вліянія, какое производится однимъ умомъ на другой, -- совершенно безъ вліянія: государю неизвѣстна даже его личность, и все это извѣстно всѣмъ и каждому. При такихъ обстоятельствахъ, какая другая вообразимая причина можетъ произвести предпочтеніе этого труда передъ другими, кромѣ только мнѣнія -- безпристрастнаго мнѣнія -- объ его удовлетворительности для предположенной цѣли?
   3. Кромѣ того, еслибы авторомъ былъ англичанинъ, то -- какъ бы ни было это въ другихъ странахъ, чуждыхъ для Россіи -- но въ Англіи въ такомъ случаѣ никогда не можетъ быть полнаго недостатка въ критикѣ. Я почти не сомнѣваюсь, что достаточно было бы простого приглашенія вашего величества, чтобы вызвать труды, предпринятые именно для этой цѣли. Но во всякомъ случаѣ существуютъ обозрѣнія (reviews), изъ которыхъ ни одно не могло бы, не противорѣча своимъ интересамъ, пропустить безъ критики произведеніе, исполненное при такихъ обстоятельствахъ. И ваше величество можете быть вполнѣ увѣрены, здѣсь не можетъ оказаться недостатка въ мотивахъ, чтобы открыть въ этомъ произведеніи несовершенства всякаго рода, дѣйствительныя и воображаемыя.
   Сравните, государь, съ очерченной здѣсь школой законодательства или кодификаціи то, лишенное школы вѣдомство кодификаціи, какое существуетъ теперь или существовало недавно.
   Передо мной лежитъ докладъ, представленный вашему величеству 28 февраля 1804. Каковъ бы ни былъ его характеръ во всѣхъ другихъ отношеніяхъ.-- въ историческомъ отношеніи онъ имѣетъ не малую важность. Съ 1700 до 1804 -- въ теченіе 104 лѣтъ -- коммиссія за комиссіей -- вѣдомство за вѣдомствомъ -- оклады за окладами -- и все-таки ничего не сдѣлано. Затѣмъ, въ 1804 г., коммиссія въ новой формѣ:-- еще одиннадцать лѣтъ, и опять ничего не сдѣлано. Почему? Потому что тотъ единственный родъ средствъ, которымъ по самой природѣ предмета что нибудь могло быть сдѣлано -- или по крайней мѣрѣ сносно сдѣлано -- (я разумѣю выше указанныя средства) никогда не былъ употребленъ. Такимъ образомъ только растрачивались деньги, хотя изъ этого ничего не выходило. Что касается окладовъ, въ Россіи (я очень это подозрѣваю), и въ Англіи (я очень это вижу), всегда держались этого принципа: слѣдствія -- были, какія по природѣ вещей связаны съ такими принципами {Бентамъ разумѣетъ здѣсь "Докладъ Министерства Юстиціи о преобразованіи Коммиссіи составленія законовъ, Высочайше утвержденный Его Имп. В--мь и Выписки изъ поднесенныхъ Его Имп. В--ву присутствіемъ Коммиссіи рапортовъ объ успѣхѣ трудовъ ея, по Высочайшему повелѣнію переведенныя на разные языки. Часть I", Спб., въ тип. Шнора, 1804. 4о, 87 стр. и три синоптическія таблицы.
   Въ докладѣ сообщены, въ первомъ отдѣлѣ, историческія свѣдѣнія о началѣ и дѣяніяхъ Коммиссіи въ разныхъ ея видахъ со времени Петра В.; во второмъ отдѣленіи изложены мѣры, признанныя удобными для совершенія русскаго законодательства и устройство самой Коммиссія. За докладомъ, получившимъ утвержденіе 28 февр. 1804, помѣщено "Главное расположеніе книги законовъ", конспектъ или оглавленіе цѣлаго кодекса; и наконецъ выписка изъ рапортовъ о занятіяхъ Коммиссіи въ первые шесть мѣсяцевъ ея существованія въ этой ея новой формѣ.}.
   По словамъ этого доклада, во времена Екатерина II все поле законодательства было раздѣлено между пятнадцатью коммиссіями, которыя всѣ вмѣстѣ состояли не менѣе какъ изъ 128 членовъ. Каждая изъ этихъ комиссій покрыла массу бумаги писанными буквами: ни одна изъ этихъ 15 массъ (стр. 12) не нашла удобнымъ появиться въ свѣтъ. Какъ это могло быть? Откуда каждый изъ этихъ законодателей могъ почерпнуть свое искусство? Какіе мотивы, какія средства они имѣли для пріобрѣтенія? Семь лѣтъ тяжелаго труда, дѣйствительнаго или предполагаемаго, со стороны этого собранія членовъ коммиссій (стр. 12), и затѣмъ, если я правильно поймаю дѣло, еще семь лѣтъ такого же труда со стороны другого собранія (стр. 13), и все-таки ничего не сдѣлана. Публичность, самая неограниченная публичность -- единственное возможное средство сдѣлать что-нибудь, а на практикѣ все еще только самая закрытая секретность!
   Всегда одна и таже неудача -- всегда отъ тѣхъ же самыхъ причинъ -- и до конца дѣло ведется тѣмъ же безнадежнымъ способомъ. Ахъ, государь, съ какимъ сожалѣніемъ я видѣлъ (это было въ докладѣ 28-го февраля 1804, стр. 35) длинный списокъ должностей съ денежными окладами, которые всѣ -- (потому что можетъ ли быть иначе, по обыкновенному состраданію?) -- продолжаются по жизнь оффиціальныхъ лицъ. Оффиціальныхъ лицъ, 48; итогъ ежегодныхъ расходовъ -- 100,000 рублей. Но въ этомъ жалованьѣ не было включено жалованье ни одной изъ двухъ особъ, -- изъ которыхъ каждая даетъ свое имя, и ни одна не даетъ ничего больше,-- высокопревосходительныхъ особъ, величину оклада которыхъ въ этомъ качествѣ, кажется, постыдились выставить въ этомъ спискѣ.
   Какая часть изъ этой толпы получающихъ жалованье работниковъ сдѣлала что-нибудь? И тѣ изъ нихъ, кто сдѣлалъ что-нибудь, въ какомъ количествѣ и до какой цѣнности они сдѣлали въ этомъ дѣлѣ!
   Нельзя отрицать конечно, что въ собираніи матеріаловъ приведеніи ихъ въ порядокъ, и эта масса работниковъ могла быть и (насколько я не знаю противнаго) была употреблена съ пользой: на распредѣленіе по отдѣламъ матеріала, состоящаго изъ распоряженій существующаго закона. Быть можетъ, есть только немного случаевъ, гдѣ -- для составленія достаточно основательнаго сужденія по вопросу: что, въ томъ или другомъ отдѣлѣ, должно быть закономъ, -- не бываетъ необходимо знать, что дѣйствительно есть законъ. Поэтому указанія о томъ, что есть законъ, находятся между матеріалами, надъ которыми долженъ работать тотъ, кому принадлежитъ сказать, что должно быть, и слѣд., что будетъ закономъ. Но работникъ, который собираетъ матеріалы этого рода и сноситъ ихъ на мѣсто, есть только носильщикъ. А гдѣ же архитекторы, или даже каменщики?
   Ни одинъ изъ тѣхъ добровольныхъ работниковъ, которыхъ я старался выше ввести въ службу вашего величества -- не получитъ ни копѣйки, иначе какъ за дѣло, которое, хорошо или худо, но во всякомъ случаѣ будетъ сдѣлано; и ни въ какомъ иномъ размѣрѣ, какъ въ размѣрѣ дѣйствительно сдѣланнаго: и въ числѣ этихъ работниковъ будутъ -- не только каменщики, но и младшіе архитекторы, -- къ какой должности каждый изъ нихъ чувствуетъ или полагаетъ себя способнымъ. Послѣ испытанія, если тотъ или другой не окажется способнымъ, тѣмъ хуже: но только при посредствѣ испытанія работникъ можетъ имѣть много шансовъ сдѣлаться способнымъ, вообще получить шансъ доказать свою способность.
   Гдѣ, за дѣло или безъ дѣла, получается жалованье, тамъ вы можете бить совершенно увѣрены -- въ любви человѣка къ жалованью. Гдѣ, предлагаемымъ здѣсь способомъ, дѣло дѣлается безъ жалованья, или денежной выдачи въ какой-нибудь другой формѣ, -- тамъ вы можете быть довольно хорошо увѣрены -- въ любви человѣка къ дѣлу.
   Правда, любовь сама по себѣ не есть еще способность: но, во всякомъ случаѣ, это -- одна изъ причинъ способности, и въ настоящемъ случаѣ особенно не можетъ быть причины болѣе дѣйствительной, если не сказать, болѣе необходимой.
   Между тѣмъ, если мои свѣдѣнія вѣрны, одинъ кодексъ по крайней мѣрѣ -- и притомъ изъ уголовной отрасли, -- составленный оффиціально, теперь, если уже не въ печати, то приготовляется болѣе или яснѣе поспѣшно. Сдѣлаемъ теперь нѣсколько предположеній: -- 1) Онъ уже вышелъ; -- 2) онъ еще не вышелъ, но выйдетъ раньше, чѣмъ какой-нибудь мой очеркъ будетъ въ Петербургѣ; -- 3) онъ выйдетъ, но не раньше того, какъ мой очеркъ уже былъ нѣсколько времени въ Петербургѣ; -- 4) онъ совсѣмъ никогда не выходитъ. Въ этихъ различныхъ случаяхъ, какого дѣйствія можно ожидать отъ моего труда?-- моего труда, включая школу законодательства, построенную на трибуналѣ свободной критики, что, какъ объяснено выше, я считаю принадлежностью этой школы или ея плодомъ.
   Случай 1-й. Кодексъ уже вышелъ, но во всякомъ случаѣ еще и получивши силы закона: потому что, еслибы это было, я услышалъ бі объ этомъ. Я не ожидалъ бы видѣть, что это такъ, даже еслибы это было въ видѣ опыта (in the probationary state). Если такъ,-- то прежде чѣмъ кодексъ получитъ силу закона, вашему величеству останется опредѣлить, не долженъ ли будетъ тотъ трибуналъ свободной критики, который я выше предлагалъ для моего собственнаго труда оставить этотъ кодексъ въ покоѣ. Но, въ случаѣ утвердительнаго отвѣта, на который я не могу не разсчитывать, -- въ такомъ случаѣ заявленіе вашего величества относительно этого пункта должны быть совершенно ясно -- "L'original est confirmé dé la propre maie de sa Majesté Impériale dans les termes suivons: ainsi soit fait". Такъ по-французски. По-англійски: Woe to all gainsayers (rope всѣмъ противоречащимъ!). Такова была эгида, которою сочли благоразумнымъ запастись авторы Доклада 28 февраля 1804 г. Критика, будь безгласна! Горе всѣмъ противорѣчащимъ!
   Во всякомъ случаѣ, если вашему величеству угодно было бы велѣть переслать мнѣ экземпляръ, то замѣчанія мои -- или, съ дозволенія вашего величества (чтобы мой трудъ не останавливался), замѣчанія отъ нѣкоторыхъ моихъ друзей -- были бы представлены вашему величеству со всей возможной скоростію. Затѣмъ, отъ благоизволенія вашего величества будетъ зависѣть назначить, и назначить ли вообще, срокъ ли представленія моего труда, прежде, чѣмъ дано будетъ утвержденіе этому кодексу, или какому-нибудь другому.
   Случай 2-й. Онъ еще не вышелъ, но выйдетъ раньше, чѣмъ какой-нибудь мой очеркъ будетъ въ Петербургѣ.-- Въ этотъ промежутокъ времени, долженъ ли я буду остаться безполезенъ? Нѣтъ, государь, -- хотя бы я спалъ все это время, я могъ бы принести вашему величеству полезную услугу. Все это время оффиціальной рукѣ (т. е. составляющей кодексъ) давала бы шпоры мысль о трибуналѣ свободной критики, который ожидаетъ этого произведенія;-- и въ соединеніи съ этой мыслью, давала бы шпоры также мысль о соперничествующемъ трудѣ, принадлежащемъ той рукѣ, тѣнь которой, какъ выше упомянуто, такъ часто изъ своего отдаленія приводила въ трепетъ оффиціальную руку.
   Случай 3-й. Мой очеркъ дошелъ въ Петербургъ, а оффиціальная рука еще не представила никакого проекта, и проектъ выходитъ только послѣ.-- Оффиціальныя способности будутъ теперь доведены до своего крайняго напряженія. Непріятеля -- чужеземнаго непріятеля -- уже видѣли въ полѣ. Для этого труда его будетъ, по крайней мѣрѣ, одинъ критикъ, который едва ли можетъ отвергнуть доставляющійся вызовъ. Что бы только возможно было сказать противъ труда незванаго гостя,-- здѣсь есть, по крайней мѣрѣ, одинъ человѣкъ, а сзади его цѣлые десятки другихъ, которые всѣ будутъ имѣть сильнѣйшій интересъ сказать все это.
   И теперь, когда является новый предметъ, законодательная школа находитъ новый запасъ учениковъ -- столькихъ учениковъ, сколько ихъ можетъ увидѣть для себя хоть малѣйшій шансъ повышенія, вслѣдствіе коихъ занятій въ этой школѣ.
   Позвольте мнѣ не умолчать здѣсь признанія, которое, кажется, слѣдуетъ даже сдѣлать. То, чего я ожидаю встрѣтить отъ этой руки, сть -- трудъ, не неподлежащій критикѣ, испытанію. Я предвижу въ этомъ трудъ, гдѣ будутъ соблюдаться формы методы: въ немъ можно будетъ отличать отдѣльныя (distinguishable) части. Это я заключаю изъ того, что вижу въ упомянутомъ Докладѣ. Точка (говорятъ намъ математики) не имѣетъ частей; хаосъ, какъ онъ ни громаденъ, тоже не имѣетъ частей. Пятнадцать массъ предположеннаго законодательнаго матеріала, о которыхъ говорится въ Докладѣ, не имѣли ни одна ничего похожаго на методу; -- не имѣли никакихъ отдѣльныхъ частей;-- я заключаю это изъ Доклада. Очеркъ, сдѣланный въ этомъ замомъ Докладѣ, -- и (какъ я предполагаю) другія вещи, представленныя послѣ того вашему величеству, -- своей методичностью, я увѣренъ, отличаются отъ всего того, или стоятъ выше того, что было сдѣлано прежде. Это былъ одинъ шагъ къ той единственной вещи, какая нужна. Это (я предполагаю) и пріобрѣло для автора благопріятное мнѣніе и согласіе вашего величества -- и, въ извѣстномъ смыслѣ, къ тому были основанія, справедливость которыхъ не подлежитъ спору.
   Совершенно не подлежатъ спору важность хорошаго распредѣленія въ законодательствѣ, и важность ряда синоптическихъ таблицъ -- (système figuré, какъ говорили французскіе энциклопедисты) для хорошаго распредѣленія: хорошее распредѣленіе и хорошія таблицы въ одно и то же время -- дѣйствіе и причина. Человѣкъ, который чувствуетъ ихъ необходимость и способенъ придумать орудіе этого рода, -- несравненно больше годится для главной работы, чѣмъ тотъ, кто или остается слѣпъ къ пользѣ такой поруки хорошаго распредѣленія, или неспособенъ устроить ее.
   Итакъ, это одинъ шагъ къ той единственной вещи, какая нужна: но самый этотъ шагъ не есть эта единственная нужная вещь. Это только ларчики или ящики. А содержаніе?-- какое будетъ оно? Все зависитъ отъ содержанія: и ничто изъ того, что я когда-нибудь видѣлъ или слышалъ, не можетъ возбуждать во мнѣ никакого благопріятнаго ожиданія относительно того содержанія, которому предназначено наполнить эти самые ящики, -- если только они чѣмъ-нибудь будутъ наполняться.
   Ваше величество были весьма благоразумны, принимая эти уступки. Я не вижу, какимъ образомъ они могли бы быть отвергнуты. Но несчастьемъ было -- поддаться той безпокойной заботливости (anxiety), которое со стороны лица, находящагося въ этомъ положеніи, было вмѣстѣ такъ естественно, и такъ вредно: -- заботливости о томъ, чтобы, по обычаю, лишить государя возможности получить откуда-нибудь съ другой стороны тѣ услуги, которыхъ не могъ бы доставить слишкомъ большого запаса весь цивилизованный міръ.
   Случай 4-й. Наконецъ, предположимъ, что несмотря на упомянутыя выше шпоры, прошло значительное время, и отъ оффиціальной руки не появилось еще никакого труда. Тогда будетъ очевидно, что внутреннее убѣжденіе въ достоинствѣ, по крайней мѣръ, сравнительномъ, уже изданнаго труда, собственное сознаніе въ неспособности сдѣлать лучше или даже сдѣлать что-нибудь, -- таково будетъ состояніе ума, которое будетъ причиной этого молчанія. Между тѣмъ (какъ мы предполагали), здѣсь во всякомъ случаѣ будетъ нѣчто подъ рукой: я разумѣю мой собственный трудъ, какимъ бы его ни находили, трудъ, который бы никогда не существовалъ безъ этого моего скромнаго предложенія.
   Ваше величество видите довольно ясно, что я не безъ печали увидѣлъ бы какое-нибудь ограниченіе числа комментаторовъ, подъ увѣренностью что тамъ, гдѣ авторъ есть неимѣющій связей иностранецъ, эта будутъ комментаторы критическіе, -- и слѣд. какое-нибудь ограниченіе числа добровольно являющихся судей, подъ увѣренностью, что это не будутъ пристрастно-благосклонные судьи.
   Но я долженъ признаться, что относительно самаго рода труда, который будетъ предметомъ этой критики, я не опечалился бы, еслибы увидѣлъ требованіе одною условія, -- каково бы ни было его дѣйствіе въ смыслѣ ограниченія.
   Это условіе -- то, чтобы къ каждой значительной массѣ матеріала,-- мало того, даже къ каждому слову, гдѣ этого потребуетъ его важность, -- постоянно были присоединяемы соображенія, предназначенныя служить въ качествѣ основаній или объясненій (reasons) и выставленьи въ доказательство соотвѣтственности всего того, что такимъ образомъ предлагается для принятія въ кодексъ.
   Этотъ предметъ былъ затронутъ въ моемъ прежнемъ письмѣ: -- и самымъ усерднымъ образомъ просилъ бы ваше величество дать этому предмету ваше вниманіе.
   Государь, только съ помощью критеріума, -- только съ помощью испытанія, дѣлаемаго такимъ образомъ, можно отличить талантъ отъ глупости, удовлетворительныя знанія отъ невѣжества, честность отъ безчестности, человѣколюбіе отъ деспотизма, здравый смыслъ отъ каприза, однимъ словомъ, способность, во всѣхъ ея видахъ, отъ неспособности.
   Только въ этихъ основаніяхъ (reasons) одинъ умъ говоритъ къ другому. Повелѣнія (ordinances) безъ основаній составляютъ только обнаруженіе воли, -- воли сильнаго, который требуетъ повиновенія отъ безпомощнаго. Освободите его отъ этого состоянія, избавьте его отъ того ущерба,-- и тогда не только человѣкъ, который подаетъ вамъ кодексъ для подписи,-- но и человѣкъ, который подаетъ вамъ рубашку,-- будетъ въ силахъ составлять законы. Человѣкъ, который подаетъ рубашку? Да, государь, или женщина, которая моетъ ее.
   Отбросьте это условіе (т. е. присоединеніе къ законамъ ихъ "основаній"),-- и тогда одна Германія, о какомъ вамъ угодно предметѣ, доставитъ вамъ столько сотенъ кодексовъ, сколько вамъ угодно: -- всѣ вы будутъ вѣрно скопированы съ хаоса, который для другой части міра ни собранъ двѣнадцать или тринадцать столѣтій назадъ {Бентамъ разумѣетъ здѣсь Римское право.}: -- всѣ они будутъ составлены на самыхъ экономныхъ принципахъ,-- всѣ написаны по стольку-то страницъ въ часъ, -- всѣ безъ малѣйшихъ издержекъ мысли.
   Не надо основаній! Не надо основаній для вашихъ законовъ! восклицаеть Фридрихъ Великій прусскій въ одной плохой статьѣ своей, написанной именно объ этомъ самомъ предметѣ. Почему же не надо основаній? Потому что (говоритъ онъ), если въ вашемъ законѣ будетъ какой-нибудь подобный привѣсокъ, то первый шальной законникъ (le premier brouillon d'avocat), который возьметъ его въ руки, опрокинетъ его. Да, довольно вѣроятно: такое злоключеніе можетъ произойти, если это будетъ такъ, что текстъ закона будетъ указывать одинъ путь,-- а основаніе, стоящее вслѣдъ за нимъ, будетъ указывать другой, т. е., если или законъ, или основаніе построены до извѣстной степени дурно. Но есть ли это хорошее основаніе противъ того, чтобы приводить основанія? Не больше, какъ и противъ того, чтобы составлять законы. Точно также можно бы сказать, не надо дорожныхъ столбовъ! Почему? Потому что, еслибы пришелъ къ дорожному столбу какой-нибудь mauvais plaisant и вздумалъ повернуть надпись такъ, чтобы она показывала на дурную дорогу,-- то путешественникъ можетъ сбиться съ пути.
   Предположимъ теперь кодексъ, составленный, по обыкновенію, безъ всякаго подобнаго постояннаго комментарія основаній, и который для формы и для большаго глубокомыслія снабженъ, какъ это не разъ дѣлалось, предисловіемъ изъ кучи неопредѣленныхъ и на дѣлѣ непримѣненныхъ, потому что непримѣнимыхъ, общихъ разсужденій, подъ именемъ началъ. Онъ можетъ быть одобренъ, восхваленъ и торжественно провозглашенъ. Но по какимъ причинамъ? Если относительно того или другого частнаго постановленія или распоряженія закона приводятся какія-нибудь ясныя и вразумительныя причины (grounds) для одобренія, -- то это и будутъ основанія (reasons). Почему же (можно бы сказать тогда начертателю), если вы знаете эти причины, почему -- если только вы не стыдитесь ихъ -- почему не явиться съ ними въ самомъ началѣ?-- почему не распространить ихъ, за одинъ разъ, ко всей публикѣ, -- вмѣсто того, чтобы нашептывать ихъ, одинъ разъ одно, въ другой разъ другое,-- тому или другому лицу, впередъ заинтересованному или впередъ увѣренному, въ качествѣ трубача?-- Но, если нельзя привести никакихъ подобныхъ причинъ, то-есть, если вовсе нельзя привести никакихъ причинъ, то гдѣ же правдивость или цѣнность такого восхваленія?
   Съ другой стороны, -- предположимъ кодексъ, сопровождаемый, поддерживаемый и объясняемый, съ начала до конца, постояннымъ комментаріемъ основаній; предположимъ, что всѣ эти основанія выводятся изъ одного истиннаго и единственнаго защитимаго начала -- начала общей пользы, подъ которое, какъ будетъ показано, всѣ они подводятся.-- Здѣсь, государь, дѣйствительно будетъ новая эра: -- эра раціональнаго законодательства, -- примѣръ для всѣхъ націй, -- новое учрежденіе, -- и ваше величество будете его основателемъ.
   Я считалъ почти несомнѣннымъ, что всего естественнѣе слѣдовало бы начать съ уголовной отрасли закона, въ противоположность гражданской. Основанія для этого очевидны и, кажется, убѣдительны. Напримѣръ, въ уголовной отрасли вышеупомянутыя обстоятельства всеобщаго происхожденія имѣютъ гораздо больше мѣста, чѣмъ въ гражданской. Поэтому, уголовная, отрасль въ болѣе обширной степени находится въ границахъ компетентности иностранной руки. Кромѣ того, въ уголовной отрасли возможны, до извѣстной степени, перемѣны -- и если только онѣ будутъ къ лучшему въ другихъ отношеніяхъ -- эти перемѣны не произведутъ ни опасности, ни тревоги {См. для объясненія этой терминологіи Избр. соч. Бент., I, 140, 169, 372, 484 и пр.}.
   Иначе это въ гражданской отрасли. Великая и преобладающая цѣль этой вѣтви -- не допускать перемѣны -- сколько возможно предупреждать тѣ обманы ожиданія, которые бываютъ результатомъ настоящей и неожиданной перемѣны, и ту тревогу, которая производится трепетнымъ ожиданіемъ перемѣны. Въ этомъ случаѣ, общая неизвѣстность о состояніи закона -- этотъ постоянный источникъ неожиданныхъ перемѣнъ, въ частныхъ примѣрахъ доходящій до неизмѣримаго объема -- есть великій источникъ зла; а неизвѣстность есть всегдашняя болѣзнь того жалкаго субститута закона, который называется неписаннымъ закономъ, и который, по настоящему, вовсе и не есть законъ. Единственное лекарство отъ этой болѣзни есть законъ писанный -- единственный родъ закона, имѣющій не одно только метафизическое существованіе. Наполеону принадлежитъ заслуга, что онъ далъ этого рода лекарство Франціи. Съ какой степенью искусства оно было составлено, и до сихъ поръ не находилъ никакой пользы это изслѣдовать. Но это лекарство должно было бы быть негодно-дурнымъ, еслибы оно все-таки не было гораздо лучше, чѣмъ ничего. Для человѣчества было бы счастьемъ, еслибы Наполеонъ только этимъ способомъ подавалъ примѣръ правителямъ этого человѣчества.
   Мнѣ остается сказать о томъ способѣ, на который я намекалъ въ самомъ началѣ какъ на другой способъ, которымъ, при одобреніи вашего величества, могли бы быть сколько-нибудь употреблены въ дѣло тѣ услуги, какія было бы въ моихъ силахъ оказать; и которымъ въ нѣкоторой, хотя неравной, степени могли бы быть достигнуты цѣли, о которыхъ говорено было выше.
   Вмѣстѣ съ письмомъ вашего величества я получилъ письмо отъ князя Адама Чарторыскаго. Въ письмѣ онъ напоминалъ мнѣ объ одномъ условномъ обѣщаніи, данномъ ему мною, и приглашалъ меня къ его исполненію. Понятно, что предметомъ обѣщанія была Польша. Ваше величество, быть можетъ, уже слышали отъ князя Чарторыскаго; что дало поводъ къ этому обѣщанію. Все, что мы говорили, ограничилось общими разговорами; въ то время вещи не созрѣли еще для того, чтобы можно было входить въ частности: намѣренія вашего величества небыли достаточно извѣстны.
   Но, по самой сущности дѣла, я долженъ былъ заключить, что относительно этой страны мои услуги имѣлись въ виду для конституціонной отрасли, -- по крайней мѣрѣ предварительно передъ какой-нибудь крутой. Но изъ всѣхъ отраслей закона конституціонная есть та, относительно которой, въ начертаніи общаго очерка, чужая рука кажется менѣе компетентна, чѣмъ относительно какой-нибудь другой отрасли. Почему? Потому что конституціонный законъ зависитъ вполнѣ отъ мѣстныхъ условій (localities). Поэтому здѣсь упомянутый выше способъ -- давать отвѣты на представляющіеся вопросы, есть единственный, который кажется соотвѣтствующимъ природѣ дѣла.
   Я не хочу сказать, чтобы въ этомъ случаѣ, какъ и въ другомъ, была какая-нибудь польза посылать отвѣты, -- если только въ томъ мѣстѣ, куда они посылаются, они не встрѣтятъ расположенія воспользоваться ими. Но если, въ настоящемъ случаѣ, будетъ какой-нибудь недочетъ въ этомъ отношеніи, то просьбы, столь обязательно повторяемыя этимъ княземъ, будутъ дѣйствіемъ безъ причины.
   Между тѣмъ, еслибы вашему величеству угодно было приказать мнѣ составить очеркъ уголовнаго и гражданскаго закона, и прежде уголовнаго, для Польши,-- то, хотя бы поле моего труда и ограничивалось Польшей, я нашелъ бы для его совершенія вполнѣ достаточные мотивы.
   Мое намѣреніе такимъ образомъ удовлетворялось бы, но не то, которое я надѣялся бы видѣть и намѣреніемъ вашего величества. Для Россіи -- нѣтъ соревнованія, нѣтъ трибунала свободной критики, нѣтъ школы законодательства, нѣтъ разсадника чиновниковъ для законодательнаго вѣдомства: нѣтъ ничего кромѣ слабаго телескопическаго вида этихъ учрежденій въ Польшѣ. Судьба Россіи передана одной рукѣ -- такой, которую все, мною видѣнное или слышанное, согласно вынуждаетъ меня считать недостаточной.
   Ваше величество видите мою навязчивость? Но почему мнѣ стыдиться ея? Мнѣ не нужно ни денегъ, ни власти, ни высокаго сана, и даже благосклонности:-- мнѣ нуженъ только шансъ принести пользу: -- пользу?-- и кому пользу?
   Не незначительны -- и по объему, и по числу, и по важности -- тѣ предметы размышленія, которыя я осмѣливаюсь здѣсь представить и рѣшеніе вашего величества. Но, насколько дѣло касается того, что могло бы быть сдѣлано иной, имѣютъ важность только немногіе пункта, въ которыхъ рѣшеніе можетъ быть вмѣстѣ -- и просто, и легко, и безопасно.
   Все, что было бы необходимо, для того, чтобы я приступить къ дѣлу, это -- выраженіе желанія вашего величества въ этомъ смыслѣ. Я долженъ писать по-англійски. Поэтому мой трудъ и долженъ быть напечатавъ на первый разъ по-англійски. Но г. Дюмонъ, работающій на тѣхъ же условіяхъ какъ я, былъ бы -- я увѣренъ въ этомъ такъ, какъ еслибы онъ былъ здѣсь и сказалъ мнѣ это, -- Дюмонъ былъ бы счастливъ перевесть его на французскій языкъ, листъ за листомъ, какъ только онъ будетъ появляться по-англійски: и въ этомъ случаѣ, французскій переводъ могъ бы быть отпечатанъ почти въ одно время съ подлинникомъ. Издержки англійскаго изданія были бы моей заботой: относительно французскаго, это было бы такъ, какъ угодно будетъ вашему величеству. Въ Петербургъ было бы прислано -- на англійскомъ, на французскомъ, или на обоихъ языкахъ -- столько экземпляровъ, сколько вашему величеству угодно будетъ приказать. Что сдѣлалось бы относительно ихъ тамъ (т. е. въ Петербургѣ), это, конечно, вполнѣ зависитъ отъ воли вашего величества. Но, я надѣюсь, что ваше величество не имѣете никакихъ возраженій противъ того, чтобы дать мнѣ обѣщаніе, что когда они будутъ тамъ, то они увидятъ свѣтъ. Мой трудъ не будетъ пасквилемъ (a libel): и, если онъ не будетъ одобренъ -- и неодобреніе будетъ объявлено, съ указаніемъ или безъ указанія основаній,-- всякое подобное неодобреніе конечно не встрѣтить большого затрудненія къ тому, чтобы заставить уважать себя. Имѣю честь бить, государь, вашего императорскаго величества всегда вѣрнымъ слугой,

Іеремія Бентамъ.

   

4. Письмо Адама Чарторыскаго къ Бентаму 1).

Вѣна, 25 апрѣля 1815.

   М. г. Постоянныя путешествія, которыя дѣлалъ его величество послѣ того, какъ оставилъ Англію, и великіе интересы, занимавшіе его въ послѣднее время, только теперь позволили мнѣ представить его величеству письмо, вами ему адресованное. Я съ особеннымъ удовольствіемъ спѣшу передать вамъ при семъ отвѣтъ его величества.
   Примите также и съ моей стороны увѣреніе въ высокомъ уваженія, которое я не перестану питать къ вамъ, и позвольте мнѣ впередъ льстить себя надеждой, что вы не откажетесь также и намъ {То-есть, также какъ Россіи, къ которой одной относилось подразумѣваемое здѣсь письмо. (Прим. англ. изд.).} дать ваши совѣты во всемъ томъ, что можетъ имѣть отношеніе въ законодательству, которое его императорское величество удостоитъ даровать Польшѣ. Когда прядетъ время, я не премину обратиться къ вамъ я напомнить вамъ дружескія обѣщанія, которыя вы были такъ добры дать мнѣ въ этомъ отношеніи.
   Въ ожиданіи, я съ удовольствіемъ пользуюсь настоящимъ случаемъ просить васъ принять увѣреніе въ моихъ чувствахъ я въ глубочайшемъ уваженіи, съ которымъ честь имѣю быть вашимъ покорнѣйшимъ слугой,

А. Чарторыскій.

   1) При этомъ письмѣ Чарторыскій оффиціально передавалъ Бентаму помѣщенное письмо императора Александра, отъ 10--22 апрѣля 1815. Объ этомъ письмѣ Чарторыскаго Бентамъ и упоминаетъ въ концѣ своего второго письма къ императору.
   
   Изъ слѣдующаго отвѣтнаго письма Бентама къ Чарторыскому мы извлекаемъ только то, что имѣетъ отношеніе къ предыдущему письму Бентама о русскомъ кодексѣ къ императору Александру. Мы встрѣтимъ здѣсь еще нѣкоторыя объясненія этихъ отношеній Бентама къ императору. Остальная часть письма относится слишкомъ исключительно къ польскимъ дѣламъ и не входитъ въ цѣль нашей статьи.
   

5. Письмо Бингамамъ князю Адаму Чарторыскому.

Queen-Square-Place. Вестминстеръ, іюнь 1815.

   Я прежде всего долженъ просить извиненія его величества и вашего за одну вещь, именно за тотъ огромный промежутокъ времени (больше мѣсяца), который прошелъ между полученіемъ этихъ двухъ писемъ и отправленіемъ моихъ настоящихъ отвѣтовъ. Другая вещь, за которую я также долженъ просить вашего снисхожденія, это -- что копія съ письма къ императору, которую я долженъ послать вамъ, слишкомъ дурно переписана.
   Впрочемъ, оба эти проступка имѣютъ свой источникъ въ той неотложной работѣ, среди которой я получилъ эти письма....
   Что касается до подлинника (письма къ императору Александру), то я боюсь, что и вы, и императоръ будете досадовать и скучать имъ, хотя бы за одну его длинноту. Впрочемъ мнѣ необходимо надо было высказаться: и я не видѣлъ надежды, что буду способенъ сдѣлать это, съ какой-нибудь пользой, въ меньшемъ объемѣ. Я слышу со всѣхъ сторонъ, что онъ -- человѣкъ съ хорошимъ характеромъ (a good-natured man): то, что я говорю ему въ письмѣ, которое вы увидите, подвергаетъ это его качество испытанію. Если у него достанетъ терпѣнія, онъ прочтетъ у меня то, чего, по самой природѣ вещей, онъ не; прочтетъ и не услышитъ ни отъ какого человѣка, находящагося въ какомъ-нибудь иномъ положеніи.
   Повязка на глазахъ, помочи на плечахъ -- таковъ былъ до сихъ поръ его костюмъ въ этой части правительственной области. Моя цѣль -- освободить его отъ этихъ принадлежностей; возможно ли, чтобы онъ простилъ мнѣ? Проститъ онъ мнѣ или нѣтъ, дѣло не въ томъ: единственное, что нужно, это то, чтобы онъ далъ освободить себя отъ; нихъ.
   Я надѣюсь, что это не вовлечетъ васъ ни въ какое затрудненіе, затрудненіе, которое съ вашей стороны было бы до такой степени совершенно незаслуженнымъ: потому что отъ васъ я никогда не слыхалъ ничего похожаго на a tale out of school.
   Если бы что-нибудь мной сказанное положило конецъ не только этой корреспонденціи, но и другой, которая для меня такъ лестна,-- я былъ бы истинно опечаленъ. Но сдѣлать этотъ рискъ было необходніо: потому что вы вѣроятно согласитесь со мной, что, можно ли было бы съ нимъ сдѣлать что-нибудь или нѣтъ, но безъ него во всякомъ случаѣ невозможно было ничего сдѣлать.
   На этомъ, сколько мы знаемъ, кончились отношенія между императоромъ Александромъ и Бентамомъ.
   Какъ ни исключительны и единичны въ своемъ родѣ эти отношенія, они имѣютъ свой большой историческій смыслъ, какъ новая черта для характеристики импер. Александра и какъ примѣръ того отношенія, въ которомъ русская общественная жизнь или "политика" стояла къ европейскимъ идеямъ. Поэтому мы считаемъ нелишнимъ сказать объ этомъ предметѣ еще нѣсколько словъ.
   Въ наше время отношенія, подобныя изложеннымъ сейчасъ отношеніямъ императора Александра къ Бентаму, всего скорѣе подвергнутся порицанію; ихъ осудятъ какъ непрактическое увлеченіе, и особенно какъ увлеченіе чужимъ, иноземнымъ; мысль сноситься съ иностраннымъ юристомъ по вопросу о законодательствѣ для русскаго государства, покажется даже нарушеніемъ національнаго достоинства; людей, возъимѣвшихъ ее, обвинятъ въ незнаніи русской жизни, въ необращеніи къ ея внутреннимъ силамъ, національнымъ идеямъ и т. д., и т. д. Однимъ словомъ, здѣсь повторилось бы обвиненіе, которое уже высказалось въ нашей литературѣ противъ направленія и людей первыхъ годовъ царствованія Александра, -- потому что разсказанныя нами обстоятельства были конечно продолженіемъ (хотя уже слабымъ и замирающимъ) именно тѣхъ воззрѣній, которыя въ особенности отличали эти годы. Дѣятелей того времени, и съ ними вмѣстѣ и императора Александра упрекаютъ обыкновенно въ томъ, что они, увлекаясь напр. Англіей, не знали русской жизни, и въ противоположность имъ выставляютъ "опытныхъ" людей стараго времени, хотя тутъ же оказывается, что эти "опытные" люди сами не могли придумать ничего лучшаго для исправленія тѣхъ волъ, противъ которыхъ и были направлены усилія новыхъ людей...
   Намъ кажется, что въ этомъ смыслѣ такія обвиненія очень несправедливы. Обращеніе къ европейскимъ идеямъ и образцамъ составляло слишкомъ серьезную потребность нашей образованности. Это была старая традиція, начатая Петромъ и продолжавшаяся въ разныхъ видахъ во все XVIII-е столѣтіе. Это увлеченіе иноземными идеями не менѣе сильно было и въ императрицѣ Екатеринѣ, напр. когда она писала свой "Наказъ" и наполняла его цѣликомъ идеями французской просвѣтительной философіи. Импер. Александръ, въ своихъ первыхъ стремленіяхъ, собственно говоря только продолжалъ эту традицію, въ которой укрѣпляла его сама императрица, выбравшая ежу въ воспитатели республиканца-философа во вкусѣ XVIII-го вѣка. Съ другой стороны, въ этихъ увлеченіяхъ была общая черта времени. Если философія XVIII-го вѣка требовала для обществъ новаго устройства и новыхъ идей, то теперь, послѣ революціоненъ потрясеній, очень естественно приходила мысль, что надо дѣлать многое сначала -- во Франціи это дѣйствительно было необходимо, потому что старый порядокъ во многихъ отношеніяхъ билъ подорванъ безвозвратно,-- и дѣлать на основаніи отвлеченныхъ положеній разума, которыя часто представлялись единственнымъ критеріумомъ. Этотъ разумъ указывалъ множество несовершенствъ, которыя надо было исправить, а между тѣмъ практическая жизнь общества еще не давала указаній для этого исправленія. Наши дѣятели приходили къ тѣмъ же отвлеченныхъ положеніямъ; имъ также казалось, что надо было дѣлать всекл многое сначала, trancher dans le vif, tailler en plein drap, какъ выражался Сперанскій послѣ поѣздки въ Эрфуртъ, подъ вліяніемъ встрѣчи съ дѣтищемъ революціи Наполеономъ. Мы видѣли, кш журналъ министерства внутреннихъ дѣлъ наводилъ на вопроса о законодательствѣ, о свободѣ печати, о злоупотребленіи привилегій; въ литературѣ либеральныя идеи находили сильный отголосокъ; въ университетахъ и въ книгахъ съ великимъ интересомъ (хотя конечно въ большинствѣ случаевъ очень наивно) говорилось о "естественномъ правѣ" и т. п. Однимъ словомъ, собирая разнообразныя указанія о движеніи того времени, едва ли можно сомнѣваться, что "увлеченіе", стремленіе новыхъ правительственныхъ дѣятелей создавать новыя формы юридическо-общественной жизни совершенно оправдывается дѣйствительнымъ положеніе" вещей -- существованіемъ множества недостатковъ стараго порядка, требовавшихъ исправленія, улучшенія или уничтоженія -- и ожиданіями лучшихъ людей общества...
   Съ точки зрѣнія порицателей этого либеральнаго "увлеченію императора Александра, какъ будто выходитъ, что гораздо лучше стало, когда всякія увлеченія были брошены, когда управленіе стало совершаться по старымъ преданіямъ, и либеральныхъ министровъ смѣнилъ "опытный" графъ Аракчеевъ.
   По нашимъ понятіямъ, императоръ Александръ не дѣлалъ ошибки, когда одно время считалъ возможною дѣятельность Бентама для Россіи.
   Бентамъ точно также не показывалъ какой-нибудь притязательности, когда обращался къ русскому императору съ своими предложеніями. Задолго передъ тѣмъ, онъ имѣлъ случай видѣть, что его мысли и книги находили много сочувствія между людьми, которые, безъ сомнѣнія, были въ числѣ лучшихъ людей тогдашняго русскаго общества (Сперанскій, Мордвиновъ, гр. А. Салтыковъ и проч.); и давно уже ему сообщали, что въ Петербургѣ имѣютъ желаніе обратиться къ нему за содѣйствіемъ і совѣтами въ кодификаціонныхъ трудахъ. Въ самомъ этомъ случаѣ Бентамъ написалъ свое (первое) письмо къ императору, повидимому, не безъ вызова и со стороны Чарторыскаго, лица, въ то время слишкомъ близкаго къ Александру. Наконецъ то, что говорилъ Бентамъ, было такъ справедливо, что его вмѣшательство находитъ въ этомъ полное оправданіе.
   Дѣйствительно, начать съ того, что Бентамъ въ самомъ дѣлѣ былъ чуждъ Россіи не больше чѣмъ курляндецъ, лифляндецъ или финляндецъ, если бы они, не зная русскаго языка, взялись управлять Россіей и составлять для нея законы. Роль Розенкампфа, изображенная отчасти въ книгѣ барона Корфа {Жизнь Спер. I, 146 и слѣд.}, можетъ служить достаточнымъ примѣромъ.
   Далѣе, Бентамъ ни на минуту не думалъ стать настоящимъ законодателемъ. То, къ чему онъ стремился, было -- проложить дорогу для открытаго законодательства, какъ онъ это называлъ, т. е, для гласнаго обсужденія законодательныхъ вопросовъ въ средѣ самого русскаго общества. Себѣ лично онъ дозволялъ только одно желаніе -- участвовать въ этомъ обсужденіи на ряду съ какимъ угодно другимъ законовѣдомъ, участвовать открыто, на глазахъ какой угодно критики: ему лично хотѣлось только дать тему, быть можетъ, поставить лучше другихъ вопросы, которые должны были подвергнуться обсужденію, высказать еще разъ -- съ спеціальнымъ назначеніемъ для русскихъ условій -- свои общіе принципы, составлявшіе трудъ его жизни. И замѣтимъ притомъ, что онъ дозволялъ себѣ это желаніе уже послѣ того, какъ ему извѣстно было, что русскія правительственныя сферы обращались прежде ко многимъ другимъ иностранцамъ (которые не дали удовлетворительныхъ отвѣтовъ), слѣд. когда ему извѣстно было, что такого рода содѣйствіе считалось нужнымъ, и что его искали. Читая въ его письмѣ его настоятельныя убѣжденія къ императору, нельзя не почувствовать глубокаго уваженія къ этой горячей и безкорыстной ревности служить человѣческому благу.
   Бентамъ представлялъ императору двѣ дороги: старая, которой к слѣдовали въ ту минуту, была много разъ испробована и достаточно выказала свои свойства въ исторіи множества "коммиссій" со временъ Петра Великаго; новая, которую онъ защищалъ, безъ сомнѣнія была лучшей дорогой, и къ устройству законодательства и къ общественному воспитанію. Бентамъ заботливо разъяснялъ возможность гласнаго обсужденія законодательства, стараясь сгладить путь этому нововведенію въ русской жизни. Собственно говоря, его отвлеченные абсолютные принципы требовали далеко не этихъ умѣренныхъ пожеланій; но Бентамъ очень хорошо понималъ вопросъ о "значеніи мѣста и времени въ законодательствѣ", и потому онъ предлагаетъ наиболѣе мягкую, спокойную и вмѣстѣ наиболѣе воспитывающую форму для этого нововведенія,-- форму, при которой уступка обществу была бы наименьшая, и слѣд. наиболѣе возможная со стороны правительственнаго авторитета (о которомъ въ концѣ концовъ и шла рѣчь).
   Но это было бы непрактично,-- могутъ сказать на это. Напротивъ, можно думать, что совѣтъ Бентама былъ самый благоразумный, какой можно было сдѣлать въ данномъ положеніи вещей, въ этомъ направленіи.
   Въ самомъ дѣлѣ, если только шелъ вопросъ о новомъ характерѣ законодательства, о приближеніи его къ новымъ гражданскимъ потребностямъ и духу времени, о развитіи юридическаго сознанія въ обществѣ, то очевидно, что нужно было употребить какія-нибудь новыя средства, кромѣ, тѣхъ, какія употреблялись по преданію. Старая машина приходила въ совершенную негодность; она жила одной рутиной, мало превышавшей простую приказную рутину. Если самыя работы Сперанскаго въ коммиссіи составленія законовъ (1808--1812) имѣли не мало недостатковъ; то гораздо больше странностей было сказано и сдѣлано со стороны его противниковъ, не исключая Карамзина Баронъ Корфъ, котораго мудрено обвинить въ пристрастія и какой-либо изъ двухъ сторонъ, говоритъ въ своей книгѣ: "Юридическія наши свѣдѣнія, даже у государственныхъ людей, были въ то время, какъ горько и справедливо замѣтилъ Сперанскій, еще очень слабы и поверхностны... Законовѣдѣніе считалось еще тьмою, въ которую проникали лишь такъ-называвшіеся тогда дѣльцы; для нихъ же все, чего они не могли найти буквально; въ нашихъ указахъ, или что было выражено иными словами, казалось вредною или, по крайней мѣрѣ безполезною чужеземщиною" {Жизнь Спер., I, 164 прим.}. При этомъ положеніи вещей, самымъ разумнымъ было бы то, что и предлагалъ Бентамъ: это было вызвать и дѣло новыя силы, которыя, конечно, были бы доставлены обществомъ, вызвать путемъ гласнаго обсужденія, которое не преминуло бы доставить важныя частныя данныя и вмѣстѣ указать людей способныхъ въ труду. Между тѣмъ, люди, возвращавшіеся въ Россію послѣ наполеоновскихъ войнъ, возвращались съ запасомъ новыхъ стремленій, которыя безъ сомнѣнія принесла бы много пользы оживленію всего общества, если бы руководители этого общества съумѣли понять ихъ и воспользоваться ими. Но этого сдѣлать тогда не съумѣли, и эта потребность дѣятельности для общественнаго блага не находила себѣ исхода въ дѣйствительной практической жизни. Потребность однакоже не исчезла, и выходъ для нея нашелся наконецъ въ "союзѣ благоденствія", который въ концѣ концовъ привелъ къ глубоко-печальнымъ событіямъ 14 декабря.
   Можно сказать съ увѣренностію, что если бы и въ эта времена сохранились намѣренія и планы, которые составлялись началѣ царствованія, еслибъ на нихъ положена была нужная твердость убѣжденія и воли, то въ сапой свѣжей, энергическій и убѣжденной части общества, правительство нашло бы несомнѣнно самыхъ усердныхъ исполнителей; и тѣ силы, которыя пропадали даромъ или погибали трагически, были бы употреблены правильно и здорово для общественнаго организма. Дѣло шло бы и въ этомъ случаѣ, конечно, не безъ усилій, на которыя потребовалась бы правительственная энергія,-- но гораздо лучше было употребить эту энергію сюда, чѣмъ на укрощеніе совершенно постороннихъ Россіи возстаній въ Европѣ, или на основаніе военныхъ поселеній дома.
   Но Бентамъ напрасно предлагалъ свои мысли,-- императоръ Александръ предпочелъ программу Меттерниха и Аракчеева.
   Этимъ окончились отношенія, которыя началсь въ 1802 г. такимъ успѣхомъ Бентама въ русскомъ обществѣ. Событія, послѣдовавшія за 1815 годомъ, и роль, принятая въ нихъ Россіей", должны быя еще сильнѣе охладить Бентама. Мы видѣли выше, какъ сильно было это охлажденіе уже въ 1817, г., когда онъ издавалъ свою переписку въ "Papers relative to Codification". Политика реставраціи возбуждала въ немъ самую глубокую вражду, и его политико-законодательныя идеи пріобрѣталъ еще большую суровость чѣмъ прежде, -- какъ напр. въ его "Конституціонномъ Кодексѣ", надъ которымъ онъ работалъ именно въ это время. Вся его симпатія принадлежала либеральнымъ движеніямъ, наполняющимъ эту эпоху: либералы этого времени видѣли въ немъ великій нравственный авторитетъ {См. объ его корреспонденціи за это время въ біографія, Worкs X, и въ "Codification Proposal", т. IV, стр. 664 и слѣд. Здѣсь доведены письма и отзывы изъ Женевы, Испаніи, Португаліи, Франціи, Италіи, Соединенныхъ Штатовъ, Греціи, Южной Америки и пр.}. Его письма проникнуты глубокимъ сочувствіемъ къ дѣлу національной независимости и гражданской свободы, о которыхъ шла теперь борьба, и глубокой ненавистью къ политикѣ Меттерниха и реставраціи {Вотъ напр. отрывокъ изъ письма его къ грекамъ, въ ноябрѣ 1823 г. (противъ избранія короля):
   "So rare as you bare a king, so sure has the Holy Alliance another member. And what it the Holy Alliance, bat an alliance of all kings, against all those who are net kings. Were there no such alliance, remedy, under the most grievous tyranny, would be but too difficult: under the Holy Alliance, all remedy would be impossible" etc. (X, 539).}.
   Относительно своихъ кодификаціонныхъ трудовъ, онъ окончательно приходилъ къ убѣжденію, что въ извѣстныхъ государственныхъ устройствахъ они не могутъ имѣть мѣста {Біографъ приводятъ между прочимъ до разсказовъ Бентама слѣдующее замѣчаніе: "Talleyrand said my law projects were work of genius, but not adapted for purpose of tyrany" (X, 571).}; но за то тѣмъ ревностнѣе онъ привязывался къ своимъ идеямъ, развивая принципъ "наибольшаго возможнаго счастія" относительно политическихъ формъ и учрежденій. Таковъ его "Конституціонный Кодексъ", одинъ изъ обширнѣйшихъ и замѣчательнѣйшихъ трудовъ Бентама (напечатанный уже только по его смерти, въ изданіи Боуринга, т. II), -- гдѣ Бентамъ самымъ рѣзкимъ образомъ отвергаетъ господствующую вообще въ Европѣ монархическую форму государственнаго устройства и, опредѣляя изъ своего принципа формы политическихъ учрежденій и администраціи, лучшей формой политическаго устройства считаетъ представительную демократію. "Конституціонный Кодексъ" былъ конечно трактатъ чисто-теоретическій; но вмѣстѣ съ тѣмъ, это была и программа, по мнѣнію Бентама, удобопримѣнимая для всякаго народа, который бы захотѣлъ ею воспользоваться, какъ логическимъ развитіемъ его основной идеи въ области политики. Въ такомъ же смыслѣ онъ изложилъ въ то же время свои общія положенія относительно законодательства, которыя онъ именно предлагалъ "всѣмъ націямъ либеральнаго образа мыслей". Это -- "Codification Proposal" {"Codification Proposal, addressed by Jeremy Bentham to all nations professing liberal opinions; or Idea of a proposed all-comprehensive body of law, with accompaniment of Reasons" etc. Издано первоначально въ 1822 г.; см. Works, IV, 535 и слѣд.}, книга, любопытная для насъ въ настоящемъ случаѣ тѣмъ, что здѣсь излагается теорія того взгляда на наилучшій процессъ законодательства, который Бентамъ излагалъ въ письмѣ къ императору Александру.
   Таково было, говоря вообще, настроеніе Бентама и направленіе его трудовъ въ теченіе самаго горячаго періода реставраціи и гоненій противъ либерализма. Что онъ имѣлъ за это время нѣкоторыя сношенія съ своими русскими друзьями, -- это можно заключать по указаніямъ въ его дальнѣйшей перепискѣ; но біографія не представляетъ относительно этого никакихъ ближайшихъ свѣдѣній. Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ перерыва, новыя извѣстія о русскихъ сношеніяхъ Бентама мы находимъ въ біографіи уже только отъ 1823--1824 года, хотя въ письмѣ Бентама къ Мордвинову, которое мы здѣсь разумѣемъ, мы видимъ дружескія отношенія, кажется не прерывавшіяся. Въ это время Мордвиновъ, повидимому, самый ревностный изъ русскихъ почитателей Бентама, писалъ ему исполненное уваженія письмо, гдѣ между прочимъ говорилъ, что привыкъ ссылаться на авторитетъ Бентама и оправдывать имъ свои дѣйствія въ качествѣ предсѣдателей департамента гражданскихъ и духовныхъ дѣлъ въ государственномъ совѣтѣ.
   Бентамъ отвѣчалъ Мордвинову довольно длиннымъ письмомъ. Оно отрывочно и писано отчасти тономъ шутки, но подъ этой шуткой взглядъ Бентама на русскія дѣла обнаруживаетъ довольно ясно то настроеніе его мыслей, о которомъ мы выше упоминали.
   "Я доканчиваю теперь Конституціонный Кодексъ,-- пишетъ Бентамъ,-- имѣющій цѣлью исправить этотъ испорченный міръ, покрывъ его республиками. Я сообщаю вамъ это извѣстіе изъ чистаго великодушія, чтобы вы, по своему мѣсту, какъ Président pour les affaires civiles et ecclésiastiques -- которое мнѣ пріятно видѣть занятымъ вами, хотя бы только для одной Россіи,-- чтобы вы, въ этомъ качествѣ, могли заблаговременно устроить санитарный кордонъ вокругъ владѣній вашего повелителя, такой прочный, какой найдетъ нужнымъ вашъ фельдмаршалъ...; впрочемъ, скажу вамъ по довѣренности, этотъ кордонъ будетъ совершенно безполезенъ противъ экземпляровъ, которыми я начиню бомбы и буду стрѣлять черезъ этотъ кордонъ. Но отчего, любезный мой другъ, вы такъ жестоко запоздали извѣстить меня о томъ, что получили кучу всякой всячины (quantity of stuff), которую я вамъ послалъ? Я уже предполагалъ, что -- или вы нашли для нея употребленіе въ вашей печкѣ (peech), или что васъ сослали въ Сибирь за то, что она была къ вамъ адресована.
   "Это приводить меня къ Сперанскому, къ которому я въ тоже время послалъ тѣже вещи. Онъ точно также имѣлъ варварство оставить меня въ томъ же невѣдѣніи. Правда, я никогда его не видалъ; но также правда и то, что его мнѣнія относительно моихъ вещей извѣстны, мнѣ изъ его письма къ Дюмону, которое я храню какъ святыню и, когда бываю въ хвастливомъ расположеніи духа, показываю иногда нѣкоторымъ молодымъ друзьямъ: сюда прибавится теперь и ваше письмо.
   "Я радъ слышать, что вы и Сперанскій въ хорошихъ отношеніяхъ между собой, чего не бываетъ обыкновенно (какъ я читалъ это въ какой-то книгѣ) между товарищами въ такихъ правленіяхъ какъ ваше, -- не говоря о другихъ правленіяхъ.
   "Я забылъ, кому изъ васъ я послалъ, вмѣстѣ съ своимъ хламомъ (trash), и свою покорнѣйшую просьбу прислать мнѣ экземпляръ того, что было у васъ оффиціально публиковано относительно состоянія законовъ, съ тѣхъ поръ какъ учреждено было вѣдомство для этой цѣли. Я полагаю, что два такихъ могущественныхъ человѣка, какъ вы и онъ, придумали бы между собой средство украсть для этой цѣли одинъ экземпляръ, не подвергая себя большой опасности быть высѣченнымъ. Или, что если великодушный будетъ на столько великодушенъ, что пришлетъ мнѣ это? Я не возвратилъ бы ему этого, какъ возвратилъ перетекъ. Мнѣ незачѣмъ его перстней. Но мнѣ было бы ли чего имѣть его законы. Что касается Розенкампфа -- онъ, какъ я слышу, is gone to the doge. Я думаю, онъ не могъ найти лучшаго употребленія {Эта фраза нѣсколько ужасна по своей нетерпимости; но она любопытна, какъ свидѣтельство, какую страстную энергію вносилъ уже 76-лѣтній Бентамъ въ интереса своего дѣла, даже относительно совсѣмъ чужихъ ему странъ.}.
   "Что касается до злоупотребленій, открытыхъ имъ -- я разумѣю, Сперанскимъ, а не Розенкампфомъ, -- то конечно было бы весьма любопытно имѣть о нихъ какія-нибудь свѣдѣнія; хотя впрочемъ, если прискорбная польза составляетъ весь ихъ вредъ, я могъ бы прислать, взамѣнъ, неоспоримо вѣрное указаніе въ двѣнадцать разъ болѣе прискорбной пользы, добытой въ то же количество времени здѣсь, хотя болѣе безопасными и непреодолимыми средствами. Но серьезно, я былъ бы въ совершенномъ отчаяніи, еслибы въ моемъ Конституціонномъ Кодексѣ не нашлось, въ томъ или другомъ мѣстѣ, мѣръ, примѣнимыхъ съ такой же выгодой въ вашей монархіи, какъ и въ моей Утопіи...
   "Я посылаю вамъ, съ этимъ же случаемъ, небольшой республиканскій пасквиль (little Republican squib), avant-courrier коего Кодекса. Онъ можетъ послужить къ тому, чтобы развеселъ глубокомысліе какого-нибудь изъ тѣхъ совѣтовъ, которые пользуются вашимъ предсѣдательствомъ. Я боюсь, что вашъ повелитель слишкомъ серьезенъ, чтобы смѣяться такимъ вещамъ. Онъ, быть можетъ, скорѣе склоненъ написать брату Георгу; чтобъ тотъ остановилъ публикацію" {Works X, 548--643.}.
   Злоупотребленія, открытыя Сперанскимъ, о которыхъ говоритъ Бентамъ, относятся конечно къ отчету Сперанскаго во обозрѣнію Сибири. Этотъ отчетъ разсматривался по возвращена Сперанскаго изъ Сибири особымъ комитетомъ, который вполнѣ одобрилъ всѣ дѣйствія Сперанскаго,-- вслѣдствіе чего извѣстный деспотъ Пестель былъ отставленъ отъ службы, грабитель Тресканъ и цѣлая шайка его подчиненныхъ грабителей были преданы суду и проч. {Корфъ, Жизнь Спер. II. 204 слѣд.}. Указъ объ этомъ предметѣ, излагавшій многое подіинными словами отчета Сперанскаго, былъ публикованъ во всеобщее свѣдѣніе 26 января 1822 г., и объ немъ вѣроятно и идетъ рѣчь въ письмѣ Бентама.
   Республиканскій "пасквиль" Бентама, упомянутый въ письмѣ, есть вѣроятно небольшое сочиненіе "Leading principles of a Constitutional Code for any state", напечатанное въ 1823 году {Оно явилось первоначально въ Pamphleteer, No 24, 1828; Works, II, 269 слѣд.}.
   Послѣднее письмо Бентама въ Россію, какое мы находимъ въ біографіи, адресовало къ тому же Мордвинову, въ 1830 году. Бентамъ рекомендовалъ Мордвинову генерала Сантандера, бывшаго президента южно-американской республики Венезуэла,-- который долженъ былъ удалиться изъ Америки вслѣдствіе диктатуры извѣстнаго Боливара, путешествовалъ тогда по Европѣ и отправлялся въ Петербургъ. Сантандеръ былъ также партизаномъ Бентама, который подвергся изгнанію вмѣстѣ съ нимъ,-- потому что Боливаръ, удаливъ Сантандера, въ тоже время запретилъ въ своемъ государствѣ сочиненія Бентама.
   "Любезный адмиралъ,-- писалъ онъ въ Мордвинову,-- я живъ, хотя уже перешелъ за восемьдесятъ два года, все еще въ добромъ здоровьѣ и хорошемъ расположеніи духа, и кодифицирую какъ драгунъ. Я надѣюсь слышать тоже и объ васъ; но такъ какъ слышать это отъ васъ самихъ нѣтъ надежды, при множествѣ занятій, на которое вы жалуетесь, то я поручилъ моему другу, генералу Сантандеру, который (я надѣюсь) доставитъ вамъ это письмо,-- постараться собрать удовлетворительныя доказательства факта -- столько желательнаго для блага русской имперіи -- и извѣстить меня объ этомъ".
   Разсказавъ потомъ нѣсколько подробностей о самомъ Сантандерѣ, Бентамъ продолжаетъ въ томъ же шуточно-насмѣшливомъ тонѣ, который мы уже видѣли:
   "Что касается цѣли Сантандера въ посѣщеніи вашей столицы, то, сколько я могу понимать, въ ней нѣтъ ничего политическаго. Нашей Темзы, до сихъ поръ по крайней мѣрѣ, онъ не поджигалъ, или (я положительно думаю) даже не пробовалъ этого: и я не полагаю, чтобы Нева могла отъ него опасаться чего-нибудь. Будучи хорошо обезпеченъ (тиранъ не осмѣлился конфисковать его собственности), онъ намѣренъ, я полагаю, ни больше ни меньше, какъ развлечься наблюденіемъ общества, представляющаго такой контрастъ съ тѣмъ, къ которому онъ всего больше привыкъ,-- и путешествовать до тѣхъ поръ, пока придетъ извѣстіе, что тиранъ-узурпаторъ (т. е. Боливаръ) раздѣлилъ участь Итурбиде, псевдо-императорской памяти" {Works, XI, 33.}.
   Этимъ заканчиваются наши свѣдѣнія о русскихъ отношеніяхъ Бентама. Эти отношенія, какъ мы видѣли, не имѣли важныхъ, непосредственно-практическихъ результатовъ, но тѣмъ не менѣе они не лишены своего любопытнаго историческаго значенія. Они бросаютъ свѣтъ на внутреннія, такъ сказать интимныя обстоятельства русскаго общественнаго развитія, какъ образчикъ тѣхъ путей, какими проходила, въ отдѣльныхъ лучшихъ людяхъ, мысль объ общественныхъ улучшеніяхъ и реформахъ. Самое происхожденіе и судьба связей Бентама въ Россіи и его стремленіе служить Россіи своими кодификаціонными трудами отражали собой ходъ самого русскаго общества во времена императора Александра: изъ приведенныхъ данныхъ можно видѣть, что мысль Бентама обратиться къ императору съ предложеніемъ своихъ трудовъ, была, если не прямо вызвана, то сильно поддержана тѣмъ пріемомъ, какой встрѣтили въ образованнѣйшихъ людяхъ русскаго общества его труды, и живой его представитель Дюмонъ; неудача его предложеній совпадаетъ съ священнымъ союзомъ, положившимъ основаніе реакціи европейской и русской. Этотъ поворотъ событій отразился и на мнѣніяхъ Бентама о русскихъ дѣлахъ: у него уже нѣтъ идеально-филантропическихъ порывовъ, какъ прежде, и въ письмахъ проглядываетъ шутливы насмѣшка, или желчное осужденіе. И то и другое не было конечно только дѣломъ личнаго раздраженія: и то и другое обращалось на то, что совершенно противорѣчило всѣмъ понятіямъ Бентама, цѣлому порядку воззрѣній, котораго онъ былъ представителемъ. Наконецъ, въ тѣхъ идеяхъ, какія излагалъ Бентамъ въ своихъ предложеніяхъ императору Александру, мы съ интересомъ встрѣтимъ тѣ самыя стремленія, какія въ недавнее время одушевляли наше собственное общество. Идеи о гласномъ управленіи и законодательствѣ, о правахъ общественнаго мнѣнія и самостоятельной дѣятельности общества указывались Бентамомъ, какъ неизбѣжная потребность: она почувствовалась опять въ наше время, въ болѣе сильной степени, хотя все еще не понимается обществомъ въ ея истинномъ обширномъ смыслѣ. Прочитать письма Бентама не безполезно и въ наше время.

А. Пыпинъ.

"Вѣстникъ Европы", No 3, 1869

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru