Пыпин Александр Николаевич
Времена реакции

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ВРЕМЕНА РЕАКЦІИ

(1820--1880.)

Blatter aus der preussischen Geschichte, von K. А. Varnhagen von Enze. 5 Bde. Leipzig, 1868--1869.

   

СТАТЬЯ ВТОРАЯ*).

*) См. выше, ноябрь, 247 стр. и слѣд.

   Европейская реакція страннымъ образомъ повлекла за собой русскую. Трудно било, повидимому, представить себѣ болѣе различныя внутреннія отношенія государствъ, чѣмъ были отношенія государствъ западной Европы и Россіи. Не говоря о громадномъ разстояніи, раздѣлявшемъ ихъ по цѣлому характеру устройства и объему цивилизаціи, недавнее прошедшее было слишкомъ непохоже въ Европѣ и въ Россіи. Почти всѣ континентальныя государства Европы прошли такъ или иначе революціонный кризисъ: въ нихъ отчасти прямо отразились возбужденія французской революціи, отчасти косвенно новыя идеи вносимы были наполеоновскимъ господствомъ, которое хотя и было крайне насильственно и тягостно для національнаго чувства побужденныхъ народовъ, но представляло, однако, и примиряющій элементъ, какъ было, напримѣръ, въ Германіи, гдѣ оно, вводя французскіе порядки, разрушало и подрывало старый феодализмъ, противъ котораго сама нѣмецкая жизнь была еще безсильна. Въ Германіи вліяніе революціоннаго кризиса съ одной стороны, войнъ за освобожденіе съ другой, оставили очевидные слѣды, какъ въ самыхъ фактическихъ отношеніяхъ, такъ и въ настроеніи умовъ: послѣ вѣнскаго конгресса, изъ нѣсколькихъ сотъ независимыхъ феодальныхъ владѣльцевъ, существовавшихъ до революціи, уцѣлѣло только нѣсколько десятковъ; въ умахъ осталось стремленіе провести въ жизнь освободительныя идеи, достигнуть утвержденія общественной свободы путемъ конституціонныхъ учрежденій. Правительства, какъ мы упоминали, были согласны на это послѣднее и даже обѣщали нѣмецкимъ государствамъ конституціи. Если потомъ открылась реакція, она имѣла свои основанія въ старыхъ нравахъ: корень ея былъ въ стремленіяхъ феодально-аристократической партіи, которой не хотѣлось отказываться отъ стараго господствующаго положенія въ государствѣ; причины ея недовольства были ясны -- потому что крупнымъ феодаламъ уже насталъ конецъ, ихъ политическая независимость была уничтожена, и феодализмъ употребилъ всѣ усилія, чтобы подавить дальнѣйшее движеніе. Успѣхъ реакціи былъ возможенъ потому, что, какъ теперь оказалось, освободительныя стремленія общества были еще слишкомъ слабы; онѣ оставались еще въ области теоретическихъ мечтаній. Такимъ образомъ реакція восторжествовала. Выразилась она тѣмъ, чего можно было ожидать отъ характера тѣхъ принциповъ, которые она представляла, принциповъ стараго феодализма и неподвижности: она выразилась крайнимъ произволомъ и насиліями, и обскурантизмомъ. Первое всегда било привычно феодальной аристократіи; обскурантизмъ былъ естественнымъ спутникомъ преслѣдованія либерализма, потому что научная свобода шла рядомъ и въ тѣсной связи съ развитіемъ либеральныхъ стремленій въ обществѣ.
   Русская реакція пошла тѣмъ же путемъ, и нелѣпость этого пути была тѣмъ больше, что русская жизнь не представляла совершенно тѣхъ условій, на которыхъ основывалась реакція въ Германіи. Европейскій переворотъ нисколько не коснулся Россіи, и ничего не измѣнилъ въ основахъ ея внутренняго устройства. Ея враждебное отношеніе въ революціи, участіе въ войнахъ противъ Франціи были первоначально дѣломъ личнаго взгляда государей, а вовсе не практической необходимостью: русское правительство стояло чисто за принципъ. Какъ мало было практической необходимости въ этомъ случаѣ, показываетъ, напр., внезапный миръ съ Франціей, заключенный при Павлѣ І. Войны императора Александра также главнымъ образомъ основывались на отвлеченномъ принципѣ, хотя здѣсь оказывалась и политическая необходимость. Прямое столкновеніе произошло только въ 1812 году,-- потому что въ дальнѣйшихъ войнахъ, 1813--15 года, опять дѣйствовалъ скорѣе отвлеченный политическій принципъ, чѣмъ прямой, національный интересъ. При всемъ этомъ, Россія въ своей внутренней жизни оставалась совершенно внѣ всякихъ непосредственныхъ вліяній революціонной идеи; ничего подобнаго тому, что происходило у нѣмцевъ, не представляла и не могла представить русская жизнь: у насъ не упало ни одно учрежденіе, не предстояла опасность никакому основному принципу, въ обществѣ не было никакихъ зловредныхъ элементовъ революціоннаго свойства. Напротивъ, абсолютная монархія была также сильна, какъ всегда, и ея отправленіямъ не мѣшалъ ни малѣйшій признакъ оппозиціи: ея затрудненія лежали совсѣмъ въ иныхъ обстоятельствахъ -- въ крайнемъ невѣжествѣ и угнетеніи массъ, и въ страшной испорченности правительственной и административной сферы: эту испорченность, наслѣдіе старыхъ порядковъ, императоръ Александръ первый видѣлъ и горько на нее жаловался,-- хотя не видѣлъ ея дѣйствительнаго источника, что касается либеральныхъ идей, на распространеніе которыхъ стали у насъ потомъ жаловаться и въ которыхъ видѣли политическую опасность, то онѣ появлялись не вслѣдствіе прямого зараженія отъ революціонной Франціи, а вслѣдствіе цѣлаго характера времени, вслѣдствіе того, что многія изъ понятій, созданныхъ восемнадцатымъ вѣкомъ, успѣли уже стать общимъ достояніемъ образованности, что многое изъ нихъ стало обычной принадлежностью общественнаго развитія,-- и въ этомъ отношенія всего больше сдѣлалъ для распространенія либеральныхъ идей самъ императоръ. Онъ самъ ревностно защищалъ ихъ, особенно въ первой половинѣ царствованія, и своимъ примѣромъ открывать имъ широкую дорогу въ обществѣ и освящалъ ихъ распространеніе. Новый наплывъ этихъ идей произошелъ послѣ 1815 года, подъ вліяніемъ тогдашняго европейскаго возбужденія, но и здѣсь императоръ, по прежнему, оставался впереди движенія. Священный Союзъ въ своемъ основаніи имѣлъ въ глазахъ Александра либеральную программу, которой императоръ въ первое время держался съ большимъ упорствомъ: такъ, на вѣнскомъ конгрессѣ, когда шла рѣчь о будущемъ устройствѣ Польши, онъ имѣлъ противъ себя всѣхъ своихъ союзниковъ и довѣренныхъ лицъ, и только онъ одинъ настаивалъ на конституціонномъ ея устройствѣ. Такое настроеніе императоръ сохранялъ въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ: первый поворотъ его къ реакціи обнаружился уже на ахенскомъ конгрессѣ, въ 1818 году, но и послѣ этого онъ не вдругъ отказался отъ своихъ прежнихъ воззрѣній. Окончательно реакціонными стали онѣ только позже, въ двадцатыхъ годахъ. Такимъ образомъ, и послѣ вѣнскаго конгресса, въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ, вліяніе его личныхъ взглядовъ могло очень благопріятствовать распространенію либеральныхъ идей въ самомъ обществѣ. Онѣ распространялись дѣйствительно, но, насколько извѣстна ихъ исторія, онѣ въ этотъ періодъ не могли представлять ничего обезпокоивающаго для правительства: тайныя общества (или то, что у насъ называлось этимъ именемъ), которыя стали образовываться въ это время, отличались первоначально самымъ невиннымъ либерализмомъ. Дѣйствительно, стремленія тайныхъ обществъ, направлявшіяся къ противодѣйствію злоупотребленіямъ, во взаимному развитію общественныхъ добродѣтелей, къ распространенію знакомства съ общественно-политическими науками,-- эти стремленія были такъ естественны, такъ согласны съ видами всякаго здраваго правительства, и въ частности были такъ близки къ идеямъ самого императора, питавшаго сочувствіе къ "законно-свободнымъ учрежденіямъ", что противъ этихъ тайныхъ обществъ не могло быть никакого основательнаго опасенія. "Союзъ Благоденствія" заимствовалъ свою первоначальную программу прямо изъ уставовъ нѣмецкаго "Союза добродѣтели" (Tugenbund), характеръ котораго состоялъ именно въ такомъ же мирномъ воспитаніи и поддержкѣ гражданской добродѣтели и котораго программа была скорѣе сантиментально-наивная, чѣмъ опасная политически. Первые начинатели нашего тайнаго общества имѣли даже мысль представить свой уставъ въ усмотрѣніе императора; эта мысль была совершенно искренна, и этого одного достаточно, чтобы видѣть, какого рода намѣренія лежали въ основаніи ихъ предпріятія.
   Это былъ самый страшный врагъ, котораго можно было отыскать въ русской жизни съ точки зрѣнія европейской реакціи; какъ видимъ однако, этотъ врагъ вовсе не былъ такъ страшенъ въ ту пору, когда императоръ Александръ сталъ повсюду бояться революцій, между прочимъ и въ самой Россіи. Если наши тайныя общества стали пріобрѣтать болѣе недовольный, раздражительный характеръ, это случилось уже значительно позднѣе. Мы видѣли выше, какъ прусскіе инквизиторы признавались, что настоящіе "Umtriebe" начались собственно только послѣ 1819 или даже 1821 года, т.-е., послѣ того, какъ началось ихъ преслѣдованіе; другими словами это значитъ, что начались притѣснительныя и ненавистныя мѣры тогда, когда къ нимъ не было достаточнаго основанія, и это самое вызвало различныя выраженія недовольства и негодованія, которыя и были сочтены за "Umtriebe". Нѣчто подобное произошло и въ русскихъ обществахъ: ихъ недовольство начинается тогда, когда правительство приняло реакціонную программу, для которой не было никакихъ данныхъ въ русской общественной жизни, и приняло въ то время, когда лучшимъ людямъ общества яснѣе чѣмъ когда-нибудь бросались въ глаза вопіющіе недостатки внутренняго устройства, когда наиболѣе чувствовалась потребность въ реформахъ и улучшеніяхъ вмѣсто попятнаго движенія. Правительство не только не удовлетворяло давнишнимъ ожиданіямъ, какія прежде само оно возбуждало; оно разбило всякія надежды мыслящей части общества на какое-нибудь удовлетвореніе этихъ ожиданій въ будущемъ. Реакціонная роль Россіи въ иностранной политикѣ, суровыя и непослѣдовательныя мѣры дома давали достаточный поводъ къ недовольству, и оно дѣйствительно возрастаетъ больше и больше.
   Какимъ же образомъ могла такъ сильно подѣйствовать на имп. Александра европейская реакція и привести его къ реакціи въ Россіи, въ которой, какъ видимъ, для нея совершенно не находилось цѣли и предмета? Какъ бы ни былъ онъ убѣжденъ въ необходимости поддерживать въ Европѣ консервативные и реакціонные элементы, можно было бы думать, что для него будетъ ясна разница положеній, и громадная разница въ степени политическаго развитія общества въ Европѣ и въ Россіи. Но онъ и не видѣлъ этой разницы, и когда поворотъ въ его мнѣніяхъ окончательно совершился, онъ смотрѣлъ на слабыя проявленія русскаго либерализма почти съ такими же опасеніями, какъ смотрѣлъ на революціонныя движенія на Западѣ. Приведемъ въ примѣръ ссылку Пушкина. Вина его была -- стихотвореніе, конечно свойства либеральнаго, но опасность его для цѣлости и спокойствія государства была такой безконечно малой величины, что невозможно понять, какъ за него могло грозить Пушкину то суровое наказаніе, которое только особымъ заступничествомъ измѣнено было на ссылку въ Бессарабію. Правда, вообще говорятъ, что императоръ не слушалъ множества доносовъ, какіе представляла ему полиція, и это надо конечно объяснять врожденной мягкостью его личнаго характера; но примѣръ Пушкина и нѣсколько другихъ подобныхъ примѣровъ показываютъ, что и глубинѣ его понятій о политическомъ положеніи вещей лежали крайне преувеличенныя представленія объ опасностяхъ, грозящихъ Россіи отъ необузданнаго либерализма.
   Для объясненія этихъ понятій императора Александра надо, кажется, принять въ соображеніе два обстоятельства. Во-первыхъ, его чрезмѣрное увлеченіе интересами западной дипломатіи. Въ 1812--1815 годахъ, русскому императору суждено было играть чрезвычайную, небывалую роль въ судьбахъ Европы. Въ эти годы, исполненные необыкновенныхъ событій и чрезвычайнаго возбужденія умовъ, охватившаго цѣлые народы, Александръ былъ господствующей личностью. Около него сосредоточивалось рѣшеніе капитальныхъ вопросовъ европейскаго устройства; его имя вынесло наиболѣе славы и уваженія, и понятно, что все это должно было оставить извѣстное впечатлѣніе и дать извѣстное направленіе политическимъ интересамъ императора. Онъ освоился съ той широкой сферой дѣйствій, какая досталась ему въ эти годы, и съ тѣхъ поръ политическая дѣятельность и политическое значеніе самой Россіи представлялись ему не иначе, какъ въ свѣтѣ общеевропейскихъ вопросовъ. Въ такомъ смыслѣ именно и задуманъ былъ Священный Союзъ. Европейскіе народы разсматривались здѣсь какъ одна семья народовъ, которые должны были управляться одинаковымъ заботливо-отеческимъ патріархальнымъ бракомъ. Коноводы феодально-реакціонной партіи отлично эксплуатировали идею Александра, чтобы превратить Священный Союзъ въ универсальное, патріархально-инквизиторское преслѣдованіе всѣхъ новыхъ стремленій общества. Они намѣренно настаивали за этой универсальности; изображая всѣ имъ ненравившіяся общественныя движенія какъ порожденіе одной причины, одного вреднаго "духа времени", они тѣмъ обезпечивали и универсальность преслѣдованія, черезъ которую это послѣднее естественно нужно было выигрывать въ силѣ и дѣйствительности. Дѣла и были поведены въ этомъ смыслѣ; союзники сдѣлали Священный Союзъ всеобщей опекой и надзоромъ за поведеніемъ народовъ, и такъ какъ поведеніе не всегда отвѣчало понятіямъ о патріархальномъ спокойствіи и послушаніи, то союзникамъ уже скоро пришлось назначать патріархальныя наказанія и экзекуціи. Изобрѣтатель этой экзекуціонной политики мало-по-малу успѣлъ подмѣнить ею первоначальныя идеи Александра. Меттерняхъ, котораго Александръ презиралъ въ эпоху вѣнскаго конгресса, и въ иныя минуты не хотѣлъ пускать къ себѣ на глаза, постепенно успѣлъ дѣлаться и для него необходимымъ человѣкомъ. Главнымъ образомъ это начинается съ ахенскаго конгресса. Система универсальнаго надзора и преслѣдованія "духа времени", какъ по преимуществу революціоннаго, расширялась все больше и больше, и распространеніе ея на Россію было наконецъ у Александра естественнымъ послѣдствіемъ того страха отъ универсальной революціи, которымъ онъ наконецъ заразился.
   Съ другой стороны, чтобы допустить въ Россіи жалкое копированіе европейской реакціи, которымъ занималось министерство народнаго просвѣщенія въ союзѣ съ полиціей, надо было очень удалиться отъ русской жизни, не знать или забыть ея настоящія свойства. Такъ это и было, къ сожалѣнію, съ императоромъ Александромъ. Современники дѣйствительно замѣчаютъ, что Александръ, вернувшись въ Россію послѣ войны 1812--1815 годовъ, какъ будто съ неохотой возвращался въ русскую жизнь, мало интересовался ею и мало въ нее вникалъ. Настоящіе его интересы лежали въ европейской политикѣ, и дипломатическія дѣла были именно тѣ, которыми онъ всего охотнѣе занимался; кромѣ этого, его занимало еще только войско. Все остальное управленіе шло по заведенной рутинѣ, предоставленное всего больше самому себѣ -- и попеченіямъ графа Аракчеева. Традиціонныя свойства администраціи развились, при недостаткѣ контроля и отсутствіи общественнаго мнѣнія, до крайняго безправія и чуть не открытаго грабежа казеннаго и частнаго достоянія. Нечего и говорить о томъ, что умственные интересы общества, о которыхъ было положено много заботы въ началѣ царствованія, были теперь совершенно заброшены; императоръ, какъ говорятъ, не любилъ русской литературы и не читалъ ея -- да она и мало представляла интереса, окруженная цензурнымъ заборомъ. Такимъ образомъ общественное настроеніе оставалось неизвѣстно правительству, которое всего скорѣе могло составлять себѣ о немъ самыя фальшивыя и преувеличенныя понятія. Такъ говорятъ, что Александръ, зная о русскомъ тайномъ обществѣ, не принималъ мѣръ противъ него именно потому, что предполагалъ силу его гораздо больше, чѣмъ она была на самомъ дѣлѣ.
   Таковы были условія, въ которыхъ произошла русская реакція. Возникши изъ непониманія настоящаго положенія и потребностей русской жизни, она не имѣла и той тѣни политической необходимости, на которую могла ссылаться западная реакція; эта послѣдняя могла по крайней мѣрѣ указывать на дѣйствительныя революціонныя движенія; пользуясь правомъ сильнаго, она по крайней мѣрѣ могла указывать какія-нибудь историческія традиціи, возвращеніе которыхъ она могла выставлять необходимымъ по ея политическимъ взглядамъ. Какъ ни скользки и странны могли бы быть подобныя оправданія западной реакціи, наша не имѣла и такихъ. У насъ рѣшительно нечего было возвращать, потому что ничего не было потеряно; не было никакихъ революціонныхъ движеній, которыя надо было сдерживать. Поэтому наша реакція была совершенно безсодержательнымъ гнетомъ, не имѣвшимъ никакого резона и потому тѣмъ болѣе ненавистнымъ. Остановка преобразовательныхъ мѣръ, начатыхъ нѣкогда правительствомъ, послужила только къ большему застою государственнаго и общественнаго развитія, и слѣдовательно, была чистой потерей. Преслѣдованіе умственной дѣятельности общества вело у насъ еще больше, чѣмъ въ Германіи, къ отупѣнію общества, и безъ того не богатаго умственнымъ содержаніемъ. Исполненіе реакціи, которое брали на себя въ этомъ отношеніи піэтистичеекіе іезуиты, въ родѣ школы князя Голицына, потомъ старовѣры, въ родѣ Шишкова, было нелѣпымъ копированіемъ мѣръ, придуманныхъ австрійско-прусской полиціей, и за неимѣніемъ собственно-политическихъ предметовъ гоненія, реакція обратилась въ чистый обскурантизмъ. Въ Германіи преслѣдовались университеты,-- надо было начать такое же преслѣдованіе и у насъ, хотя въ нашихъ университетахъ не было и тѣни тѣхъ явленій, которыя подвергались преслѣдованію тамъ, и хотя вообще русскіе университеты и русскую науку было бы просто смѣшно приравнивать къ нѣмецкимъ. Между тѣмъ, министерство князя Голицына дѣлало это, когда назначало знаменитую ревизію Казанскаго университета, и это была конечно одна изъ самыхъ наглыхъ мистификацій, какимъ подвергался императоръ Александръ, и противъ которой онъ, къ сожалѣнію, по собственной винѣ оказывался безсильнымъ. Тамъ реакціонеры вопіяли противъ "духа времени",-- эти вопли повторились у насъ, и за неимѣніемъ серьезныхъ вещей, къ которымъ можно было бы приложить обвиненіе въ разрушительныхъ стремленіяхъ, эти обвиненія примѣнялись къ двумъ-тремъ серьезнымъ книгамъ, какія нашлись въ русской литературѣ, или къ случайнымъ фразамъ въ какихъ-нибудь профессорскихъ лекціяхъ. Наша реакція вообще подражала съ одной стороны полицейской проницательности Кампца и Шукмана, съ другой іезуитскому благочестію, и за отсутствіемъ какого-нибудь серьезнаго либерализма, съ которымъ бы ей приходилось бороться, она воевала противъ малѣйшихъ проявленій здраваго смысла въ литературѣ и невиннаго перваго лепета русской науки.
   Несмотря однако на все это гоненіе противъ "духа времени", онъ дѣлалъ свое дѣло. Либеральныя идеи получили въ русскомъ обществѣ большое развитіе съ 1815 года, когда русскіе пришли въ непосредственное соприкосновеніе съ движеніемъ умовъ въ Европѣ,-- и съ тѣхъ поръ эти идеи получали все больше и больше силы въ извѣстной части образованнаго общества. Начавшаяся реакція не только не остановила ихъ, но дала имъ еще новую пищу. Можно даже сказать, какъ мы замѣчали выше, что именно реакція вызвала рѣзкій характеръ либерализма. Настоящая дѣйствительность была такъ безотрадна, что люди, питавшіе какой-нибудь общественный интересъ и какое-нибудь патріотическое увлеченіе, отворачивались отъ этой дѣйствительности, не подававшей никакихъ надеждъ и никакой опоры для благородныхъ и великодушныхъ порывовъ. Въ такихъ положеніяхъ въ особенности развивается та мечтательная любовь къ отечеству, проникнутая поэтическимъ энтузіазмомъ, которая создаетъ самые фантастическіе планы преобразованій и новыхъ устройствъ, и отдается имъ съ увлеченіемъ, совершенно забывая объ ихъ очевидной неисполнимости. Отсутствіе всякой сколько-нибудь свободной литературы отнимало послѣдній исходъ у этого энтузіама, и онъ поневолѣ весь обращался въ такъ-называемыя тайныя общества. Это была въ тѣ времена любимая обычная форма, въ какую совершенно естественно собирались люди одного настроенія и образа мыслей. Форма эта отчасти давалась возобновившимися при Александрѣ масонскими ложами, отчасти заимствована была вновь изъ нѣмецкаго тугенд-бунда, и собственно говоря, вовсе не была такъ страшна, какъ ее представляли впослѣдствіи. Тайна была настолько невелика, что въ общаго попадалъ всякій, кто этого хотѣлъ, и существованіе общества было не безъизвѣстно правительству: о многихъ изъ ихъ членовъ императоръ Александръ зналъ положительно. Собственно говоря, это были кружки людей либеральнаго образа мыслей, ли мокрыхъ собранія были единственнымъ возможныхъ средствомъ суженія и откровенной бесѣды; онѣ не открывались для людей совсѣмъ постороннихъ прежде всего изъ простого опасенія перетолкованій и сплетничества. По разсказамъ современниковъ не мудрено въ этомъ убѣдиться. Первоначальныя цѣли общества были самаго мирнаго свойства; эти цѣли, какъ и естественно, оказались недостижимыми, и въ самомъ обществѣ явилась мысль объ его закрытіи, которое и было исполнено; и если потомъ является новое тайное общество, и въ числѣ агитаторовъ являются люди съ болѣе рѣшительными мнѣніями, даже съ республиканскими планами,-- то эти явленія надобно конечно объяснять усиленіемъ недовольства, которое было плодомъ самой реакціи. Между обществами 1818 года и 1824 года была чрезвычайная разница; въ этотъ промежутокъ движеніе умовъ прошло цѣлый періодъ развитія.
   Исторія этого времени и этихъ событій почти нетронуто въ вашей литературѣ, хотя это безъ сомнѣнія одинъ изъ любопытнѣйшихъ періодовъ нашей общественной исторіи. Извѣстны различныя затрудненія, мѣшавшія до послѣдняго времени изслѣдованію этого періода, и намъ до сихъ поръ чрезвычайно мало извѣстны и ходъ самой реакціи, и развитіе либеральнаго движенія. Наша историческая литература только еще начинаетъ касаться этой эпохи, и пройдетъ еще не мало времени, пока будетъ возможна безпристрастная и полная исторія послѣдній годовъ царствованія императора Александра и послѣдующей эпохи. Литература до сихъ поръ не усвоила даже самаго матеріала, который еще не получилъ въ ней права гражданства; не собраны даже и тѣ черты этого времени, какія могутъ быть собраны. Между прочимъ, рядъ любопытныхъ указаній доставляютъ, нѣсколько неожиданнымъ образомъ, и дневники Фарнгагена. Мы указывали прежде, по какимъ отношеніямъ русскія событія, слухи и т. п. находили мѣсто въ его запискахъ: читатель вообще не долженъ забывать, что его извѣстія весьма случайныя, что всего чаще это чистые слухи, за какіе Фарнгагенъ въ такомъ случаѣ и выдаетъ ихъ; -- но эти слухи, разговоры и случайныя извѣстія имѣютъ однако свою историческую цѣнность. Если не всегда точенъ сообщаемый фактъ, то всегда интересны указанія на настроеніе общественнаго мнѣнія; иной разъ замѣтки Фарнгагена намекаютъ на совершенно новыя стороны предмета и даютъ рѣзкое очертаніе фактамъ оффиціальной исторіи.

-----

   Русскія извѣстія у Фарнгагена вообще довольно точны, и ихъ было не мало. Такъ до него довольно часто доходили свѣдѣнія о піэтистической реакціи, о судѣ надъ профессорами петербургскаго университета, о закрытіи масонскихъ ложъ, даже о разрѣшеніи книги Станевича. Въ февралѣ 1823 г., онъ пишетъ: "Императоръ Александръ далъ маркизу Паулуччи серьезное приказаніе о прекращеніи дѣятельности сектъ и піетизма, которую императоръ прежде такъ поощрялъ; собранія піэтистовъ запрещены, библейскія общества ограничены, всякіе благочестивые кружки и вліянія остановлены; говорятъ, императоръ находитъ, что стало уже слишкомъ мрачно, и потому онъ хочетъ опять ввести нѣсколько просвѣщенія". Въ августѣ 1825 г., Фарнгагенъ упоминаетъ о запрещеніи піэтистическихъ книгъ Юнга-Штиллинга, Гюйонъ и т. д., которыя поощрялись въ прежнее время,-- и при этомъ замѣчаетъ, что "императоръ, кажется, долженъ больше и больше подчиняться вліянію собственнаго русскаго духовенства",-- какъ это дѣйствительно и было, послѣ удаленія изъ министерства кн. Голицына {Butter II, 298; III, 350.}.
   Нерѣдко упоминаетъ дневникъ вообще о ходѣ внутренняго управленія. Его извѣстія были именно такія, какихъ можно ожидать. Ему разсказывали (декабрь 1823 г.) невѣроятныя вещи о страшномъ взяточничествѣ, почти публичномъ и какъ будто вообще принятомъ. Армія была устроена хорошо, но императоръ, подъ вліяніями Меттерниха, не пользовался выгодами этой силы. "Русское войско находится, какъ говорятъ, въ блестящемъ состояніи и такъ многочисленно, что, безъ преувеличенія, по первому слову могутъ выступить 600,000 человѣкъ. Но императоръ боится привесть въ движеніе такую массу, онъ дѣйствительно желалъ бы избѣжать войны съ Турціей и допускаетъ, что изъ Вѣны все это превосходство силъ превращаютъ въ его умѣ въ ничто!-- Императора хвалятъ какъ человѣка; говорятъ, что онъ далеко лучше всей своей обстановки, и съ своими лучшими намѣреніями остается совершенно одинокъ, безъ единаго честнаго помощника,-- это уже говорилъ мнѣ шесть лѣтъ тому назадъ и лейбъ-медикъ Штоффрегенъ. Но теперь императоръ, говорятъ, совершенно подчиняется внушеніямъ Меттерниха". Тотъ "безпристрастный наблюдатель", замѣчанія котораго передаетъ Фарнгагенъ, очень невыгодно отзывается и о русской дипломатіи (вспомнимъ, что передъ этимъ Каподистрія оставилъ министерство иностранныхъ дѣлъ и русскую службу; его преемникомъ сдѣлался гр. Нессельроде); наблюдатель находилъ, что съ этой дипломатіей Меттернихъ "легко управится" {Blätter II, 457--458.}.
   Мы упоминали выше, что люди, нѣсколько внимательные къ событіямъ, уже въ то время ясно видѣли, какими пружинами велась реакціонная политика, господствовавшая во всей Германіи и въ Россіи и простиравшая свое вліяніе повсюду, куда доставало оружіе Священнаго Союза; личные интересы Меттерниха играли не послѣднюю роль въ числѣ этихъ пружинъ. Современники видѣли всю мелкость ума Меттерниха, которой не хватало ни на какую широкую и смѣлую мысль и хватало только на запугиваніе государей и тиранническое преслѣдованіе: главнымъ его орудіемъ былъ именно внушаемый имъ страхъ революцій, и этимъ однимъ онъ держался на мѣстѣ, потому что ни къ какой иной роли не былъ способенъ. Вотъ между прочимъ одинъ изъ отзывовъ о Меттернихѣ, записанный тогда Фарнгагеномъ:
   "Подробно говорилъ съ г. министромъ Гумбольдтомъ (Вильгельмомъ) о Меттернихѣ; онъ изображаетъ его какъ министра слабымъ и непослѣдовательнымъ, который, если только счастье оставитъ его на минуту, совершенно путается, у котораго нѣтъ никакихъ мнѣній, который на все смотритъ съ личной точки зрѣнія; онъ почти ничего не успѣлъ сдѣлать противъ слабыхъ противниковъ, фальшивъ и лицемѣренъ, и держится позорно. Ему удалось одно время обойти (bethören) императора Александра, но это и все; въ Германіи и въ Италіи онъ всегда могъ только вводить тишину на минуту, и никогда не сдѣлалъ ничего существеннаго. Своей личной манерой онъ овладѣлъ также лордомъ Кэстельри и княземъ Гацфельдтомъ, но и это не великое дѣло" {Blätter V, 99.}. Но въ тѣ времена было сильно распространено представленіе о Меттернихѣ, какъ тончайшемъ и проницательнѣйшемъ дипломатѣ, какого видѣлъ свѣтъ; исторія давно уже изображаетъ его въ томъ видѣ, какъ онъ представляется въ этомъ отзывѣ Гумбольдта,-- и въ послѣднее время нѣкоторые считали нужнымъ даже защищать Меттерниха отъ этихъ обвиненій въ совершенномъ ничтожествѣ. Императоръ Александръ, какъ мы замѣчали, въ иныя минуты совершенно видѣлъ презрѣнность его характера, и тѣмъ печальнѣе тотъ фактъ, что впослѣдствіи онъ дошелъ до того, что позволилъ себѣ руководиться его указаніями. Меттернихъ, который самъ не имѣлъ никакихъ убѣжденій и дѣйствительно не внесъ въ политическую систему ничего кромѣ чисто-отрицательной реакціи, имѣлъ однако огромный успѣхъ потому, что разсчитывалъ на самыя слабыя стороны тогдашней монархіи и поддерживалъ ея дурныя страсти, опираясь при этомъ на всѣ элементы феодальнаго консерватизма и обскурантизма. Въ то время, когда недавняя исторія указывала монархіи единственный здравый путь ея существованія -- сближеніе съ народами, предоставленіе имъ извѣстной общественной и политической автономіи, онъ принялъ другой путь и поддерживалъ старыя абсолютистскія наклонности, которыя монархія по прежней памяти и привычкѣ считала своимъ божественнымъ правомъ и обязанностью. Меттернихъ только придумывалъ всякіе извороты, чтобы возбуждать ея ревность къ этому божественному праву. Въ какое положеніе становилась къ этому русская монархія, мы упоминали.
   Вліяніе Меттерниха на Александра объясняется въ значительной степени внутреннимъ состояніемъ императора, преисполненнымъ тревогъ, сомнѣній, подозрительности и колебаній. Иностранная политика, которой онъ отдавался какъ личному дѣлу, ставила вопросы, въ которыхъ онъ не находилъ исхода; во внутреннихъ дѣлахъ происходили безпорядки, противъ которыхъ онъ не находилъ средствъ; общественное движеніе было ему мало извѣстно -- примѣръ этому представляетъ хоть вся исторія тогдашняго піэтизма.
   Въ дневникѣ Фарнгагена мы встрѣчаемъ нѣсколько анекдотическихъ подробностей, рисующихъ различныя черты характера и настроенія ими. Александра. Въ 1820-мъ году, онъ записываетъ: "Русскій императоръ сказалъ однажды королю (т. е. прусскому), чтобы онъ не обманывался, что онъ (король) окруженъ негодяями, которыхъ можно подкупать, что не лучше этого и его собственныя дѣла,-- что онъ хотѣлъ многихъ прогнать, но на ихъ мѣсто являлись такіе же; что перемѣнить этого нельзя, что надо этому покориться и предоставить вещамъ идти тѣмъ же порядкомъ и дальше". Въ Берлинѣ знали объ этомъ подозрительномъ, безпокойномъ настроеніи императора Александра. Въ концѣ 1824-го года тамъ былъ слухъ, что съ императоромъ были будто бы припадки душевной болѣзни. Когда получены были извѣстія о страшномъ петербургскомъ наводненіи ноября 1824-го г., Фарнгагенъ записываетъ: "Петербургское бѣдствіе, говоритъ здѣсь одинъ русскій, еще больше сдѣлаетъ императора доступнымъ для мрачныхъ представленій; въ этомъ, какъ и во всемъ, онъ будетъ видѣть божіе наказаніе. Онъ до сихъ поръ не успокоивается относительно событій 1801-го года... Упоминаніе о нихъ лордомъ Голландомъ въ англійскомъ парламентѣ глубоко поразило Александра и снова погрузило его въ уныніе, отъ котораго онъ еще не вполнѣ успокоился. То, что у него нѣтъ дѣтей, онъ считаетъ божіимъ наказаніемъ" и т. д. {Blätter I, 211; III, 171, 183.}. Фарнгагенъ знаетъ однако, какъ несправедливо было обвиненіе Голланда.
   Въ Пруссіи относились къ императору различно. Король былъ искренно къ нему привязанъ, хотя, повидимому, тяготился нѣкоторыми проявленіями его характера, въ томъ числѣ вѣроятно слишкомъ настойчивыми дипломатическими вмѣшательствами. Въ октябрѣ 1820 въ дневникѣ записано: "Когда импер. Александръ хотѣлъ прибыть въ Берлинъ, король сказалъ, что это -- безпокойный гость! Король ненарушимо и съ величайшимъ уваженіемъ держится Александра, и союзъ съ Россіей считаетъ лучшей, самой спасительной политикой для себя и своихъ преемниковъ; его министры думаютъ совершенно иначе". Иначе отзывалась и публика, въ особенности люди либеральныхъ мнѣній съ тѣхъ поръ, какъ Россія стала дѣятельнымъ образомъ заявлять, себя въ реакціонной политикѣ конгрессовъ. Въ апрѣлѣ 1821 г., Фарнгагенъ пишетъ: "Почти повсюду говорятъ противъ русскихъ, также и въ высшемъ кругу, и объ императорѣ Александрѣ употребляютъ самыя рѣзкія выраженія, даже многіе ультра, которымъ, собственно говоря, его дѣятельность должна бы нравиться", черезъ нѣсколько страницъ: "ненависть и отвращеніе къ русскимъ сильно и явно высказываются при каждомъ случаѣ". Въ объясненіе этого припомнимъ, что это было время испанской революціи: она производила тогда сильное дѣйствіе на умы и возбуждала самое горячее сочувствіе во всѣхъ людяхъ либеральныхъ воззрѣній,-- между тѣмъ Россія относилась къ ней конечно самымъ враждебнымъ образомъ, и въ то время шли толки, что русскія войска должны двинуться для подавленія революціи. Кромѣ того, эта вражда къ русскимъ могла исходить и изъ различныхъ личныхъ встрѣчъ съ русскими по случаю пріѣзда въ Берлинъ в. кн. Николая. Въ Пруссіи уже съ этого времени чувствовалось сильное вліяніе русскаго двора, и это естественно возбуждало въ пруссакахъ національную ревность. Фарнгагенъ сообщаетъ нѣкоторыя подробности такихъ отношеній по поводу спорнаго вопроса о Данцигѣ, гдѣ императоръ Александръ заставилъ прусскаго принца, говорившаго съ нимъ объ этомъ дѣлѣ въ Петербургѣ, выслушать очень рѣзкія вещи. Фарнгагенъ прибавляетъ слова короля, имѣющія отношеніе къ этому случаю: "Говорятъ, что король не разъ употреблялъ такое выраженіе: что если-де не имѣешь 40 милліоновъ поданныхъ, то совсѣмъ и говорить нельзя" {Blätter I, 211, 289, 291; III, 84.}.
   Въ числѣ трудныхъ политическихъ вопросовъ, на которыхъ въ особенности сталкивались противорѣчивыя стремленія имп. Александра, его первоначальный либерализмъ, позднѣйшая реакціонная политика, стояли на первомъ планѣ вопросы польскій и греческій; эти вопросы въ то же время близко интересовали русскую публику. Фарнгагенъ дѣлаетъ нѣсколько замѣтокъ о томъ и о другомъ. Польская конституція была, какъ мы выше упомянули, дѣломъ личнаго желанія императора; она была рѣшена, но практическое выполненіе съ первыхъ шаговъ представило трудности, непреоборимыя для Александра. Въ самомъ дѣлѣ, являясь въ Польшѣ конституціоннымъ монархомъ, Александру приходилось отказываться отъ собственной личности, отъ всѣхъ взглядовъ, привычекъ, дѣйствій самаго неограниченнаго абсолютнаго государя, какимъ онъ былъ въ Россіи. Открытіе конституціоннаго сейма въ Польшѣ поставило на пробу либеральные принципы, и они не выдержали ея: взаимныя притязанія уже скоро разстроили конституціонныя отношенія, и онѣ наконецъ стали мертвой буквой. Въ результатѣ осталась прежняя національная вражда, къ которой присоединялось неудовольствіе въ русскомъ обществѣ, что страна завоеванная, какой надо было считать Польшу, получала свободныя учрежденія, которыхъ лишена была страна самихъ завоевателей. Въ сентябрѣ 1820 года, Фарнгагенъ пишетъ: "Сегодня (19-го сентября) Въ "Staatszeitung" напечатана рѣчь русскаго императора на сеймѣ къ полякамъ,-- объ ней говорятъ въ шутку, что половину ея писалъ Лагарпъ, а другую половину г-жа Крюднеръ; здѣсь въ высшихъ сферахъ рѣчь не понравилась, какъ и ея толкованіе, которое дается ей въ депешахъ изъ Варшавы", черезъ мѣсяцъ, въ октябрѣ: "Рѣчь императора при распущеніи польскаго сейма -- очень чувствительно и трогательно" (sehr schmerzlich und beweglich), и затѣмъ упоминаетъ, что народъ обнаружилъ большую враждебность къ императору. Далѣе, опять новыя извѣстія о польскихъ отношеніяхъ, которыя дѣлаются все болѣе и болѣе натянутыми. Въ іюлѣ 1821 г. Фарнгагенъ пишетъ: "Русскій императоръ объявилъ полякамъ, что такъ какъ они дурно пользуются свободными учрежденіями и самостоятельностью, и возбуждали въ немъ столько неудовольствія, то онъ присоединитъ ихъ къ русской имперіи". Въ маѣ 1822 г.: "Въ Польшѣ очень натянутое положеніе дѣлъ: императоръ объявляетъ, что въ бюджетѣ для арміи отказа быть не можетъ, что въ гражданскихъ дѣлахъ надо было бы придумать средство быть бережливѣе, напр. богатые поляки могли бы служить безъ жалованья и т. п. Думаютъ, что цѣль (этихъ дѣйствій) та, чтобы конституція надоѣла полякамъ, и чтобы они отказались отъ нея добровольно".
   Въ то же время Фарнгагенъ сообщаетъ о приказѣ ими. Александра, чтобы ни одинъ полякъ не могъ учиться за границей безъ позволенія. Въ февралѣ 1824 г.: "въ Варшавѣ недавно опять сдѣлано много арестовъ по поводу Umtriebe" {Blätter I, 202, 210, 219, 342; II, 129, 183; III, 23.}.
   Если въ польскомъ вопросѣ Александръ долженъ былъ самъ убѣждаться въ своемъ прежнемъ заблужденіи, сознаваться себѣ, что онъ не въ состояніи выполнить своихъ плановъ, то въ греческомъ вопросѣ положеніе его было не лучше: онъ долженъ былъ -- противъ своихъ личныхъ желаній -- уступать принципамъ европейской реакціи, созданію которой онъ столько содѣйствовалъ. Въ свое время онъ сочувствовалъ нравственному возрожденію Греціи и не могъ въ душѣ не признавать справедливыми ея усилій завоевать себѣ національную свободу. Но европейская реакція ставила дѣло иначе: по разнымъ соображеніямъ, направленнымъ въ сущности и противъ Россіи,-- именно противъ ея предполагаемыхъ завоевательныхъ плановъ,-- эта реакція считала нужнымъ принять въ этомъ дѣлѣ сторону Турціи. Оставленіе грековъ на произволъ судьбы въ ту минуту, когда рѣшалось ихъ будущее существованіе, было дѣломъ величайшей несправедливости; но при всемъ томъ Александръ сталъ противъ грековъ,-- онъ далъ увѣрить себя, что возстаніе грековъ есть одна вѣтвь того революціоннаго пожара, тушеніе котораго въ Европѣ Священный Союзъ поставилъ себѣ задачей. Разъ ступивъ на эту дорогу, Александръ считалъ долгомъ оставаться вѣрнымъ своему рѣшенію и отвергать всѣ другія соображенія, говорившія въ пользу грековъ. Это было положеніе до крайности трудное, и мучительное для самого Александра: все общественное мнѣніе образованной Европы высказывалось въ пользу грековъ, за нихъ говорило и обаяніе классической древности и героизмъ ихъ настоящей борьбы; въ Россіи греческое дѣло было популярно съ другой стороны,-- это было сочувствіе къ единовѣрцамъ, связаннымъ съ Россіей исконными историческими воспоминаніями и сражавшихся за освобожденіе отъ ига невѣрныхъ. Александръ не могъ не видѣть справедливости этихъ сочувствій и сознательно шелъ наперекоръ имъ: это стоило ему тягостной личной борьбы и новаго недовольства -- въ общественномъ мнѣніи Европы и даже въ Россіи. Нѣсколько замѣтокъ, которыя мы находимъ у Фарнгагена, даютъ нѣсколько новыхъ подробностей для этой исторіи.
   Въ іюлѣ 1821 года онъ пишетъ: "Странныя извѣстія изъ Греціи... "Австрійскій Наблюдатель" (оффиціальная австрійская газета, руководимая Генцомъ, и выражавшая взгляды Меттерниха) торжествуетъ... Въ обществѣ все еще надѣются на русскаго императора; даже въ Вѣнѣ думаютъ, что онъ двинетъ свои войска (т. е. противъ Турціи, въ защиту грековъ). Ансильонъ полагаетъ, что цензура можетъ дозволять все въ пользу грековъ -- надо только остерегаться, чтобы не было ничего непріятнаго для императора Александра".
   Въ январѣ 1822 г: "Въ Москвѣ русскій народъ произвелъ безпокойства, собирался толпами на улицахъ, и громко и сильно выражалъ свое сочувствіе къ грекамъ".
   Въ августѣ того же года: "Импер. Александръ малодушенъ, боится со всѣхъ сторонъ, теперь всего больше -- возстанія въ Германіи и въ Польшѣ. Меттернихъ отлично умѣетъ этимъ пользоваться и поддерживать это настроеніе; онъ пугаетъ его карбонарами. Русскія ноты по греческому дѣлу, какъ говорятъ, крайне слабы и незначительны. Каподистрія не участвовалъ въ этихъ переговорахъ и не сдѣлалъ никакого рѣшительнаго вмѣшательства, также изъ малодушія и неувѣренности. О русскомъ кабинетѣ говорятъ: les Turcs leur crachent au visage, bientôt les Grecs leur cracheront au visage, ils en auront donc deux fois.-- L'indépendance des Grecs est déjà un fait, ce n'est pas une question". Сказанное здѣсь о Каподистріи не совсѣмъ вѣрно; Каподистрія видѣлъ невозможность сдѣлать что-нибудь въ тогдашнемъ положеніи вещей, и сдѣлалъ единственное, что могъ: онъ оставилъ въ это время русскую службу.
   Въ сентябрѣ: "Побѣда грековъ надъ Хуршидъ-пашой подтверждается отовсюду. Русскіе и поляки не скрываютъ своей радости. Австрійцы досадуютъ, хотя и у нихъ нерѣдко высказывается втайнѣ участіе къ грекамъ".
   Въ январѣ 1823 года: "Третьяго дня напечатана въ газетахъ декларація Веронскаго конгресса (въ которой участвовалъ и Александръ, и которая рѣзко осуждала греческое возстаніе)... Въ публикѣ единогласное неудовольствіе противъ этой деклараціи. Говорятъ прямо, что это низость, ничтожество, самая наглая ложь и т. д.; такимъ образомъ выражаются даже ультра (крайніе реакціонеры),-- какъ я сказалъ, единогласное неудовольствіе. Жалѣютъ о графѣ Бернсторфѣ, которому пришлой подписать подобную вещь. Мѣсто противъ грековъ, какъ полагаютъ, написано австрійцами такъ рѣзко изъ злости противъ императора Александра: они все еще считаютъ его тайнымъ зачинщикомъ этого дѣла, и по крайней мѣрѣ дѣлаютъ ему его нынѣшнюю притворную роль очень горькой".
   Въ октябрѣ: "Греки получаютъ все новыя удачи: но они начинаютъ бояться Священнаго Союза больше, чѣмъ самого турецкаго султана".
   Въ сентябрѣ 1824 года: "Русскій императоръ, въ предположеніи, что Молдавія и Валахія теперь окончательно очищены турками, назначилъ маркиза Рибопьера посланникомъ въ Константинополь. Говорятъ открыто, что этимъ императоръ признаетъ передъ всей Европой свою слабость и глубоко унижаетъ себя этой чрезмѣрной уступчивостью, которая готова даже принимать фальшивыя показанія за истинныя".
   Въ октябрѣ: "Говорятъ, что способъ дѣйствій Александра въ греческомъ дѣлѣ грызетъ ему душу; онъ чувствуетъ, какъ недостойна его роль, и однако не можетъ покинуть ее. La ruine des Grecs l'affligerait sans doute, mais leurs succès l'irritent {Blätter I, 339; II, 20, 177, 192, 277, 430; III, 134, 146.}".
   Въ такомъ видѣ представлялась европейскому общественному мнѣнію политическая роль, данная Россіи императоромъ Александромъ. Россія теряла уваженіе, и достоинство ея, высоко поднятое войнами противъ Наполеона, падало отъ ея способа дѣйствій въ греческомъ вопросѣ, отъ ея подчиненія разсчетамъ Австріи, отъ уступчивости наглымъ требованіямъ Турціи, къ которой Россія еще никогда не становилась въ подобное положеніе. Нелюбовь къ Россіи явно выростала, и любопытно сравнить, въ дневникѣ Фарнгагена, эти отголоски общественнаго мнѣнія Европы за послѣдніе годы императора Александра и за первые годы царствованія ими. Николая. Послѣдній, сколько можно судить по различнымъ отзывамъ Фарнгагена, вызывалъ въ Пруссіи очень враждебное мнѣніе; но энергія, выказанная имъ въ отношеніяхъ къ Турціи, произвела впечатлѣніе въ Европѣ, и Россія снова стала импонировать.
   Весь характеръ послѣднихъ годовъ царствованія Александра не былъ способенъ благопріятно дѣйствовать и на само русское общество. Какъ ни мало имѣло оно всегда голоса въ дѣлахъ государства, но въ немъ повидимому стало сказываться сильное недовольство. Насколько мы знаемъ теперь эту исторію, мы можемъ наблюдать развитіе этого недовольства въ распространеніи тайныхъ обществъ, принимавшихъ все болѣе и болѣе враждебный правительству характеръ. Но внѣ кружка "декабристовъ", намъ до сихъ поръ мало извѣстно настроеніе тогдашняго общества, и сами декабристы, какъ ни было все-таки значительно ихъ число, представляются намъ какимъ-то исключеніемъ, не имѣющимъ связей съ цѣлой массой общества. Тогдашняя литература была слишкомъ нѣма, чтобы по ней можно было судить о дѣйствительномъ состояніи умовъ. Замѣтки Фарнгагена сообщаютъ и здѣсь нѣсколько небезъинтересныхъ указаній, которыя, хотя и отрывочны, но даютъ однако понятіе о настроеніи общества, о распространеніи либерализма и о сильномъ недовольствѣ, возбуждаемомъ дѣйствіями правительства, и иной разъ намекаютъ на обстоятельства, которыя, сколько мы знаемъ, не были упоминаемы до сихъ поръ въ существующихъ разсказахъ объ этомъ времени. Между прочимъ читатель самъ замѣтитъ нѣсколько явныхъ преувеличеній, на которыхъ мы потому и не будемъ останавливаться.
   Въ январѣ 1821 г., Фарнгагенъ пишетъ: "Пріѣзжающіе русскіе сильно бранятъ русскіе военные порядки, рабскій педантизмъ, который по ихъ мнѣнію пришелъ къ нимъ изъ Пруссіи. Поэтому они ненавидятъ Пруссію, гдѣ однако это вовсе не такъ дурно, какъ они сами теперь видятъ. (Эти русскіе не совсѣмъ ошибались потому, что порядки были дѣйствительно прусскіе, только старые, которые въ самой Пруссіи были давно брошены, я въ Россіи еще продолжали процвѣтать,-- какъ это у насъ случалось и случается очень часто). Они смѣло высказываются въ пользу Неаполя, говорятъ о правахъ народовъ, о необходимости конституціонныхъ учрежденій, которая чувствуется и въ Россіи, говорятъ, что пребываніе за границей пробудило и простого солдата, и пр. Анекдотъ о полковникѣ Шварцѣ, который ложится: на землю, чтобы лучше видѣть, ровно ли солдаты маршируя поднимаютъ ноги, и если замѣтить, что кто-нибудь маршируетъ неровно, вызываетъ его изъ строя и плюетъ на него".-- Это конечно тотъ самый Шварцъ, изъ-за котораго произошло извѣстное возмущеніе Семеновскаго полка.
   Въ февралѣ: "Одинъ молодой русскій, г. III., бранитъ въ обществѣ государей, которые унижаются до Schlachterbunden, и называетъ дѣло неаполитанскаго народа справедливымъ дѣломъ".
   Въ маѣ: "Русскіе ужасно бранятъ войну" -- вѣроятно, рѣчь идетъ о тогдашнихъ военныхъ приготовленіяхъ къ вооруженному вмѣшательству въ итальянское возстаніе.
   Въ іюнѣ: "Императоръ Александръ сказалъ въ Варшавѣ одной графинѣ, кажется Потоцкой, что Лайбахскій конгрессъ будетъ послѣднимъ въ этомъ родѣ, потому что здѣсь уже не оказалось общаго согласія государствъ; что теперь каждому государству надо воротиться опять къ прежней системѣ, имѣть въ виду свои собственные интересы, сколько возможно отдѣльно отъ другихъ. Повидимому, императоръ хочетъ изгладить впечатлѣніе, какое онъ замѣчаетъ въ Польшѣ и въ Россіи относительно своей роли; имъ очень недовольны и считаютъ, что онъ далъ себя обмануть Меттерниху". f
   Въ сентябрѣ: "Полякъ Конарскій, изъ Кракова, полный пламенной республиканской любви къ отечеству, говоритъ противъ властителей (Grossen) и аристократіи. Между поляками и русскими много затаеннаго озлобленія. Говорятъ, что императоръ Александръ находится въ большой тревогѣ и нерѣшительности, что онъ походитъ на Павла, и что общественное направленіе въ Россіи кажется ему опаснымъ".
   Въ декабрѣ этого года Фарнгагенъ записываетъ такіе слухи: "Въ концѣ сентября въ Петербургѣ открытъ будто бы заговоръ высшей аристократіи противъ императора; на престолъ хотѣли возвести царствующую императрицу; первое открытіе и заявленіе о заговорѣ сдѣлалъ будто бы Сперанскій. Императоръ уже не совладаетъ съ своими вельможами и жизнь его не въ безопасности. Говорятъ, что онъ хочетъ совсѣмъ уничтожить старое боярское дворянство и сохранить только выслуженное. На обратномъ пути изъ Витебска въ него, говорятъ, бросали камнями".
   Далѣе, въ августѣ 1822 г.: "Нѣсколько молодыхъ русскихъ говорятъ здѣсь въ самомъ рѣшительномъ революціонномъ духѣ времени, смѣются надъ кабинетами и конгрессами, ждутъ полнѣйшаго переворота во всѣхъ государствахъ, предсказываютъ величайшія событія"...
   "Здѣшніе русскіе, когда бываютъ въ своемъ кругу, не скрываютъ своей ненависти къ Австріи, съ ожесточенными насмѣшками нападаютъ на ея учрежденія, ея армію, ея педантизмъ; бѣдному эрцъ-герцогу Францу сильно достается".
   Фарнгагенъ записываетъ мнѣніе одного русскаго, который находилъ умъ ими. Александра совершенно обыкновеннымъ... "Онъ любитъ только посредственность; настоящій геній, умъ и талантъ пугаютъ его, и онъ только противъ воли и отворотивъ лицо, употребляетъ ихъ въ крайнихъ случаяхъ. У него никогда не бываетъ ни минуты искренности и простоты, онъ всегда насторожѣ. Самыя существенныя его свойства -- тщеславіе и хитрость, или притворство", и т. д. {Blätter 1,256, 261,296,827, 849, 880; II, 181,188. Между прочимъ, любопытныя разсужденія одного русскаго объ Австріи приведена у Фарнгагена I, 847. Этотъ русскій хорошо понималъ положеніе вещей въ Австріи, и предвидѣлъ будущее паденіе Меттерниховской системы управленія (въ 1821 году).}.
   Въ сентябрѣ 1822 г. (въ Теплицѣ) Фарнгагенъ опять пишетъ: "Пріѣзжаетъ много русскихъ и поляковъ; они говорятъ чрезвычайно смѣло и свободно, особенно русскіе"...
   "Князь Голицынъ говорилъ мнѣ о крѣпостныхъ отношеніяхъ въ Россіи, что большая часть крупныхъ помѣщиковъ склонны освободить своихъ крестьянъ; но императоръ думаетъ теперь только о томъ, чтобы обезпечить себя отъ революціонеровъ и совершенно оставилъ конституціонные планы, если когда-нибудь серьезно ихъ имѣлъ. Внутри Россіи большое развитіе всякаго рода культуры, но управленіе и суды въ печальномъ состояніи, по недостатку въ хорошихъ учрежденіяхъ и хорошихъ чиновникахъ"...
   "Въ Россіи дѣйствительно закрыты всѣ масонскія ложи; думаютъ, что Меттернихъ напугалъ императора Александра".
   Въ октябрѣ: "По письмамъ изъ Вѣны, имп. Александръ жилъ въ Вѣнѣ (во время поѣздки на Веронскій конгрессъ) очень уединенно и никого почти не видѣлъ... Полагаютъ, что онъ долженъ быть въ очень печальномъ настроеніи. Новые толки о большомъ неудовольствіи военныхъ въ Россіи. Гвардія и другіе полки, бывшіе во Франціи, хотятъ уничтоженія тѣлесныхъ наказаній; младшіе офицеры оказываютъ неповиновеніе и неуваженіе въ старымъ генераламъ" и проч. {Blätter II, 191, 192, 201, 218.}.
   Извѣстія объ этомъ неудовольствіи въ гвардіи и арміи приводятся нѣсколько разъ у Фарнгагена въ теченіе 1821--1825, годовъ: военные высказывали неудовольствіе, оказывали сопротивленіе властямъ; разъ были разжалованы за подобныя вещи даже два генерала; на одномъ обѣдѣ, когда предложенъ былъ тостъ за императора, офицеры перевернули стаканы и т. п. {Blätter I, 348; II, 134, 145, 146, 303.}.
   Источникъ этого неудовольствія отчасти заключался въ чисто военныхъ поводахъ, какъ это было напр. въ случаѣ съ Семеновскимъ полкомъ, гдѣ новыя, болѣе мягкія формы дисциплины, введенія которыхъ желали одинаково и молодые офицеры и солдаты, встрѣтились со старой суровой дисциплиной; но съ другой стороны это неудовольствіе имѣло и свою политическую причину.
   Въ запискахъ Фарнгагена не забыта и семеновская исторія. Въ октябрѣ 1823 года, онъ записываетъ слѣдующіе ея результаты, достовѣрность которыхъ мы не имѣемъ возможности провѣрить: "Полковникъ Шварцъ, противъ жестокостей котораго возмутился Семеновскій полкъ, снова получилъ мѣсто. Изъ солдатъ этого полка, размѣщенныхъ тогда по армейскимъ полкамъ, теперь не осталось въ живыхъ ни одного -- такъ утверждаютъ русскіе, хорошо знающіе дѣло. Говорятъ, что всѣ они были засѣчены, и поводы къ этому легко съумѣли найти. Говорятъ, императоръ не хотѣлъ когда-нибудь слышать еще объ этихъ людяхъ" {Blätter II, 480.}...
   Извѣстія изъ Россіи были подъ конецъ все смутнаго и мрачнаго характера. Въ маѣ 1823 года, Фарнгагенъ упоминаетъ о перемѣнахъ въ ближайшей обстановкѣ императора, объ отставкѣ кн. Волконскаго, Меншикова, Гурьева и пр. "Императоръ, какъ говорятъ, очень недовѣрчивъ и суровъ. Говорятъ о большомъ столкновеніи партій "въ Петербургѣ, гдѣ все легко переходитъ въ заговоръ".
   Въ октябрѣ 1824 г.: "Здоровье императора (путешествовавшаго тогда на югъ Россіи) возбуждаетъ серьезныя опасенія.-- Русскіе бранятъ его; во всей имперіи господствуетъ большое неудовольствіе, особенно между знатными и въ войскѣ" {Blätter II, 842; III, 146.}.
   Въ такомъ мрачномъ видѣ представлялось вообще внутреннее состояніе Россіи къ концу царствованія императора Александра. По тому, что мы знаемъ до сихъ поръ объ этой сторонѣ исторіи того времени, нельзя было составить точнаго понятія объ этомъ предметѣ; показанія Фарнгагена также конечно должны быть провѣрены, но вообще, кажется, надо признать, что общественное недовольство въ послѣдніе годы правленія Александра было сильнѣе, чѣмъ у насъ обыкновенно представляютъ. Если это такъ, тогда движеніе "декабристовъ" получаетъ больше связи съ общимъ состояніемъ общества, чѣмъ можно было думать.
   Записки Фарнгагена сообщаютъ наконецъ интересныя подробности о декабрѣ 1825 года. Изъ нихъ видно, какъ представлялись русскія событія въ Германіи, какое дѣйствіе они произвели въ правительствѣ и обществѣ; въ нихъ найдутся и нѣкоторыя частности для исторіи самыхъ событій. Смерть императора Александра произвела въ Европѣ, и особенно въ Германіи, очень сильное впечатлѣніе. Во-первыхъ, это было политическое событіе великой важности, потому что сходилъ со сцены одинъ изъ главнѣйшихъ членовъ Священнаго Союза, представитель цѣлой политической системы,-- и можно было ожидать большого переворота во всемъ политическомъ характерѣ континентальной Европы. Во-вторыхъ, эта смерть вызывала оцѣнку дѣятельности императора, вызывала воспоминанія о немъ какъ человѣкѣ, въ судьбѣ котораго блестящая слава соединялась съ тяжелыми испытаніями и страданіями внутренней борьбы. Эти воспоминанія примиряли или по крайней мѣрѣ смягчали тѣ стороны его послѣдней дѣятельности, которыя могли вызывать только осужденіе. Такое впечатлѣніе передаетъ и Фарнгагенъ.
   Мы прослѣдимъ его извѣстія, довольно полно отражающія ходъ дѣла. Извѣстно, къ какимъ затрудненіямъ повело то обстоятельство, что вопросъ о престолонаслѣдіи рѣшенъ былъ ими. Александромъ втайнѣ отъ общества, которое было, вслѣдствіе того, убѣждено, что естественнымъ преемникомъ Александра будетъ в. кн. Константинъ, читателямъ извѣстно конечно изъ книги барона Корфа, какъ давно опредѣлилось это рѣшеніе Александра, вслѣдствіе того, что в. кн. Константинъ самъ отказывался отъ престола, и какъ давно это рѣшеніе сообщено было и в. кн. Николаю. Въ дипломатическихъ кругахъ знали объ этой тайнѣ; но такъ какъ рѣшеніе ими. Александра не было сопровождаемо никакимъ явнымъ оффиціальнымъ актомъ, и объ этомъ вопросѣ никогда потомъ не поднималось рѣчи, то мало-по-малу впечатлѣніе изгладилось, и эти предположенія были оставлены: преемникомъ Александра стали вообще считать в. кн. Константина. Эта увѣренность раздѣляема была даже въ высшемъ русскомъ кругу людьми, которымъ не было неизвѣстно о рѣшеніи ими. Александра. Въ декабрѣ 1823 года, Фарнгагенъ заноситъ въ свой дневникъ отзывы о в. кн. Николаѣ, и замѣчаетъ: "Въ Россіи не сомнѣваются, что послѣ Александра на престолъ взойдетъ Константинъ, а не Николай, какъ у насъ часто воображали" {Blätter II, 457--458.}. Изъ этихъ словъ видно, что упомянутое рѣшеніе имп. Александра было очень извѣстно въ берлинскомъ дипломатическомъ обществъ, къ которому принадлежалъ Фарнгагенъ, черезъ годъ, въ декабрѣ 1824, онъ записываетъ слова кн. Козловскаго, который дѣлалъ такія предположенія о будущемъ: "Кн. Козловскій говорилъ мнѣ, что по смерти ими. Александру, съ новымъ правителемъ, кто бы онъ ни былъ, въ первый разъ въ Россіи будутъ говорить о нравахъ, если не народа, то аристократіи, и тотъ, кто захочетъ имѣть престолъ, долженъ будетъ на это согласиться". Такимъ образомъ, кн. Козловскій также не былъ увѣренъ въ престолонаслѣдіи, черезъ нѣсколько дней Фарнгагенъ говорилъ съ нимъ объ одномъ русскомъ дипломатѣ, о которомъ кн. Козловскій предполагалъ, что онъ пойдетъ впередъ и "при Константинѣ навѣрно будетъ министромъ иностранныхъ лѣтъ" {Blätter III, 185, 189.}.
   Переходимъ теперь въ извѣстіямъ Фарнгагена о декабрѣ 1825 года, и его послѣдствіяхъ.
   "Вчера -- пишетъ онъ 14-го декабря н. ст.-- пришло сюда отъ генеральнаго консула Юліуса Шмидта изъ Варшавы въ графу Беристорфу извѣстіе, что императоръ Александръ умеръ (1-го декабря н. ст.) въ Таганрогѣ, на Азовскомъ морѣ. Кораль былъ очень пораженъ и прослезился, но потомъ выразилъ надежду, что извѣстіе можетъ быть ложно, или что дѣло идетъ не объ императорѣ, а объ императрицѣ. Сегодня газета еще не должна была ничего объявлять. Но посланники отправили извѣстіе дальше съ эстафетами или курьерами. Бумаги на нашей биржѣ вчера же упади на одинъ процентъ. Извѣстіе это приводитъ въ движеніе весь городъ.... Русскій посланникъ надѣлъ уже трауръ. При дворѣ все находится въ мрачномъ, натянутомъ настроеніи.
   "В. кн. Константинъ готовится въ Варшавѣ въ скорому отъѣзду въ Петербургъ, съ нимъ в. кн. Михаилъ, но в. кн. Николай именно находится въ Петербургѣ. Не сомнѣваются, что императоромъ будетъ Константинъ, и потому не свободны отъ безпокойства: онъ страшно ненавидитъ пруссаковъ и нисколько этого не скрываетъ; отъ него не ждутъ ничего дружелюбнаго. Боятся также, что онъ объявитъ императрицей свою супругу, графиню Ловичъ, и тѣмъ поставитъ въ непріятное положеніе супругу в. кн. Николая. Но умеръ ли съ Александромъ и Священный Союзъ, или онъ будетъ жить и дальше?-- въ этомъ послѣднемъ очень сомнѣваются.
   "Господинъ Кампцъ первый сообщилъ мнѣ это извѣстіе. "Проклятое извѣстіе!" воскликнулъ онъ. Дѣйствительно, теперь многое стоитъ на картѣ. Затрудненія Меттерниха увеличиваются, вся система можетъ рухнуть?
   "Король велѣлъ своему сыну, принцу Вильгельму, быть готовымъ въ отъѣзду въ Петербургъ; онъ отправится, какъ только будетъ извѣстно, кто императоръ.
   "Мнѣніе, уже существовавшее прежде, что в. кн. Константинъ отказался отъ наслѣдованія престола, какъ говорятъ, не совсѣмъ лишено основанія. Фельдмаршалъ графъ Гнейзенау, только что пріѣхавшій сюда изъ Силезіи, увѣряетъ, что государственный канцлеръ князь Гарденбергъ самъ говорилъ ему однажды, что Константинъ сдѣлалъ это отреченіе по случаю брака нашей принцессы Шарлотты съ его братомъ Николаемъ, въ пользу послѣдняго. Но въ Россіи это не сдѣлало бы ничего, если бы даже это и было дѣйствительно такъ, что еще очень подлежитъ сомнѣнію.
   "Въ Literat. Konversationsblatt недавно было замѣчено, что въ прусскихъ календаряхъ в. кн. Николай былъ показанъ какъ преемникъ Александра. Этого нѣтъ въ нѣсколькихъ календаряхъ, въ которыхъ искали; но это указаніе, если оно и ложно, въ настоящую минуту получаетъ для Пруссіи очень непріятное значеніе и можетъ страшно повредить намъ у Константина.
   "Извѣстіе о смерти Александра было здѣсь уже третьяго дня вечеромъ; въ 8 часовъ гр. Бернсторфъ доставилъ его королю, а полчаса спустя графу Алопеусу" (русскому посланнику).
   Черезъ два дня (16-го дек. и. ст.) Фарнгагенъ пишетъ:
   "Графъ Бернсторфъ говорилъ мнѣ, что в. кн. Константинъ еще не выѣхалъ изъ Варшавы, а только послалъ (въ Петербургъ) своего брата Михаила; еще ничего рѣшительно неизвѣстно о томъ, кто взойдетъ на престолъ -- извѣстіе объ этомъ можетъ придти только черезъ нѣсколько дней. Бернсторфъ признается, что вся прежняя политика кончается, вся система уничтожена, и если будетъ продолжаться, то всѣ нити надо будетъ завязывать вновь. Онъ поручаетъ мнѣ написать статью объ императорѣ Александрѣ, которую онъ хочетъ представить королю и потомъ напечатать въ "Staatszeitung"; очень трудно, по тому роду, въ. какомъ поставлена задача!
   "Въ городѣ господствуетъ величайшее смущеніе (Bestürzung): думаютъ, что идетъ дѣло о спокойствіи Европы, что Пруссіи прежде всѣхъ грозитъ война. В. кн. Константинъ ненавидитъ пруссаковъ вообще, и въ особенности крои-принца, который, говорятъ, глубоко оскорбилъ его въ прежнее время своими остротами. Гр. Бернсторфъ тоже говоритъ, что отъ него нечего ждать хорошихъ отношеній. Биржа была въ большомъ безпокойствѣ; бумаги сильно падаютъ.... Король очень мраченъ; при дворѣ все въ боязливомъ ожиданіи.
   "Фельдмаршалъ графъ Гнейзенау говоритъ, что смерть Александра есть такая большая потеря для міра, что, еслибъ только было возможно, онъ отдалъ бы ему многіе или немногіе годы, которые еще суждены ему {Нѣсколько дней спустя (3-го янв. н. ст. 1826) Фарнгагенъ записываетъ слова графа Зичи (Zichy),-- "что для Александра истинное счастье, что онъ умеръ прежде, чѣмъ греческое дѣло пришло къ разрѣшенію,-- котораго онъ старательно хотѣть избѣгнуть путешествіемъ на югъ въ то самое время, когда объ этомъ шла рѣчь на петербургскихъ конференціяхъ. Такое разрѣшеніе этого дѣла, что онъ совершенно бы не хотѣлъ помочь грекамъ, запятнало бы его славу; дѣятельная помощь ямъ разрушила бы его заботу объ европейскомъ мирѣ.-- Александръ выдерживалъ самую несчастную войну между двумя направленіями, а ему нельзя было бы откладывать рѣшенія на долго" (IV, 4).}.
   "Графъ Бернсторфъ говоритъ мнѣ, что дѣйствительно прі бракѣ принцессы Шарлотты со стороны Константина сдѣланъ былъ родъ отреченія отъ наслѣдованія престола, но что теперь онъ мало обратитъ на это вниманія.
   "Русскихъ видятъ уже въ Кенигсбергѣ, въ Данцигѣ, въ Берлинѣ; считаютъ уже за вѣрное, что они потребуютъ отъ насъ балтійскихъ провинцій и Помераніи".
   Странно видѣть въ самомъ дѣлѣ, какой страхъ напалъ тогда на Пруссію. Самыя серьёзныя опасенія распространены были не только въ обществѣ, но и въ правительственныхъ кругахъ. Государственные люди раздѣляли страхъ и высказывали раскаяніе за прежнія ошибки и беззаботность Пруссіи: одни боялись за рейнскія провинціи, другіе жаловались на упадокъ значенія Пруссіи въ союзномъ сеймѣ, гдѣ она подчинялась Австріи, теряя довѣріе и авторитетъ внѣ и внутри. "Мы возились съ жалкими дѣлами о проискахъ,-- говорили другіе,-- мы удалили сильные характеры и таланты, и думали не о дѣлѣ, а о случайныхъ милостяхъ двора"...
   Наконецъ, 18-го декабря н. ст. пришло оффиціальное извѣстіе о смерти Александра изъ Петербурга и появилось на другой день въ газетахъ; неоффиціально сообщалось и о присягѣ в. кн. Николая Константину, которому присягнуло и войско.
   "Но сегодня,-- записываетъ Фарнгагенъ 19-го,-- по всему городу распространилось извѣстіе, что в. кн. Николай принялъ эту мѣру прежде, чѣмъ имѣлъ извѣстіе отъ Константина изъ Варшавы, что это извѣстіе пришло тотчасъ послѣ присяги и изъ него увидѣли, что Константинъ отклоняетъ русскую корону и хочетъ быть только королемъ польскимъ, и что поэтому Николай есть русскій императоръ.... Большинство умныхъ людей увѣрено, что Константинъ какъ польскій король былъ бы для Пруссіи еще худшимъ сосѣдомъ, чѣмъ какъ русскій императоръ....
   "Въ обществѣ слышатся самыя рѣзкія, безпощадныя сужденія о всей націей государственной роли, особенно относительно дѣлъ, которыя теперь заставляетъ оглянуться на насъ самихъ. Находятъ, что король нерѣшителенъ, заботится только о мелочахъ, государственные люди напуганы или равнодушны; жалуются, что ничего не предвидѣно, ни о чемъ не имѣютъ яснаго представленія". Находили вообще, что если бы Пруссіи предстояла война, то Пруссія оказалась бы не въ лучшемъ положеніи, чѣмъ была въ 1806 году.
   "Да, да,-- говорили офицеры -- нашъ король можетъ испытать еще разъ тоже самое, и какъ тогда долженъ былъ уходить отъ французовъ въ Мемель, такъ теперь будетъ уходить отъ русскихъ въ Саарбрюкенъ" (на французской границѣ). И опять раздавались жалобы на то, что нѣтъ государственныхъ людей съ умомъ и талантомъ, и что у кого было то или другое, тѣмъ только раньше приходилось идти въ отставку.
   12-го (24-го) декабря, Фарнгагенъ записываетъ въ дневникѣ новыя извѣстія и предположенія о русскихъ дѣлахъ:
   "Въ Вѣнѣ смерть императора Александра произвела большое впечатлѣніе, и государственныя бумаги сильно упали....
   "Здѣсь все еще господствуетъ неизвѣстность. Говорятъ, что в. кн. Константинъ отказывается принимать престолъ и продолжаетъ оставаться въ Варшавѣ. Говорятъ, что онъ держится прежняго отреченія; другіе думаютъ, что причина отказа*есть обѣтъ, данный имъ въ страхѣ въ 1801 году.... Нѣкоторые полагаютъ, что онъ не хочетъ быть императоромъ изъ боязливости; другіе думаютъ, что онъ слишкомъ поторопился и предположивъ, что Николай уже взялъ въ руки правленіе, выбралъ свою теперешнюю роль, изъ которой не вдругъ можетъ выйти. На своемъ отреченіи онъ упорно настаиваетъ, и велѣлъ посадить подъ арестъ многихъ генераловъ и другихъ людей, которые называли его "ваше величество".... Въ Петербургѣ, повидимому, господствуетъ сильное недоразумѣніе (Unsicherheit) и боязнь....
   "Здѣсь (въ Берлинѣ) находятъ, что въ политическомъ отношеніи было бы лучше, еслибы престолъ получилъ Константинъ". При Николаѣ опасались, конечно, слишкомъ большого вліянія на дѣла Пруссіи со стороны русскаго двора {Ср. Blätter III, 229, 428.}.
   16-го (28-го) декабря въ Берлинѣ все еще не било окончательныхъ извѣстій:
   "Здѣсь все еще неизвѣстность и озабоченность. ходятъ самыя противорѣчащія извѣстія и никто не можетъ объяснить себѣ хода вещей. Съ одной стороны объявляютъ, что когда изъ Петербурга отправилась депутація отъ сената для поздравленія Константина, онъ послалъ ей навстрѣчу г. Моренгейма сказать ей, чтобы она тотчасъ же ворочалась назадъ, что онъ не хочетъ быть императоромъ и не совѣтуетъ имъ показываться ему въ Варшавѣ. Съ другой стороны Алопеусъ (русскій посланникъ въ Берлинѣ), который долженъ знать, что дѣлаетъ, сегодня черезъ прусскую газету приглашаетъ всѣхъ присутствующихъ здѣсь русскихъ -- 1-го января присягать въ посольской церкви императору Константину. Нѣкоторые думаютъ, что Константинъ играетъ роль отреченія, чтобы его, такъ сказать, вынудили принять корону. Другіе думаютъ, что онъ изъ страха, что въ Петербургѣ все уже кончено безъ него, поспѣшно подчинился, чтобы пріобрѣсти, по крайней мѣрѣ, эту заслугу" и пр... Объясняли разными соображеніями и медленность Николая принять корону.
   "Князь Меттернихъ, какъ меня увѣряютъ изъ хорошихъ источниковъ, уже издавна принималъ всѣ мѣры, чтобы привлечь на свою сторону в. кн. Константина, и ему, говорятъ, удалось это; въ числѣ окружающихъ великаго князя Меттернихъ также, говорятъ, имѣетъ рѣшительныхъ друзей".
   18-го (30-го) декабря новыя анекдотическія подробности въ дневникѣ:
   "Изъ Варшавы извѣщаютъ, что Константинъ на всѣхъ письмахъ, которыя приходятъ къ нему, какъ императору, вычеркиваетъ свое имя, ставитъ имя брата своего Николая и нераспечатанными отсылаетъ къ нему. Этого способа дѣйствій не понимаютъ, не могутъ объяснить себѣ ни цѣли, ни основаній его. Еслибы онъ совершенно не хотѣлъ короны,-- такъ говорятъ здѣсь,-- то ему надо было бы принять совсѣмъ другія мѣры, не оставаться также намѣстникомъ и генералиссимусомъ въ Польшѣ и т. д.
   "В. кн. Константинъ велитъ продолжать еще до 19-го января молебны о здравіи Александра, какъ будто тотъ былъ еще живъ. Это не простая странность, говорятъ здѣшніе дипломаты; здѣсь скрывается нѣчто большее" {Blätter III, 418--431.}.
   Упомянувъ о томъ, что в. кн. Михаилъ снова былъ посланъ въ Варшаву, Фарнгагенъ прибавляетъ извѣстіе изъ Варшавы, что, по свѣдѣніямъ изъ Петербурга, къ Константину хотѣлъ ѣхать и самъ в. кн. Николай.
   21-го декабря (2-го января) въ Берлинѣ прошелъ уже слухъ, что король и русскій посланникъ получили оффиціальное извѣщеніе, что в. кн. Николай, послѣ упорныхъ отказовъ Константина, вступаетъ, наконецъ, на престолъ. На другой день это извѣстіе подтвердилось, и въ Берлинѣ узнали о вступленіи на престолъ ими. Николая.
   Упомянутое нами выше извѣстіе въ "Konversationsblatt", что въ одномъ прусскомъ календарѣ в. кн. Николай показанъ быть впередъ преемникомъ Александра, произвело цѣлую суматоху въ правительственныхъ сферахъ; о несчастномъ календарѣ началась цѣлая траги-комическая исторія, за которой Фарнгагенъ слѣдитъ въ своемъ дневникѣ. Прежде всего государственные люди сообразили, что этотъ календарь можетъ скомпрометтировать всю Пруссію, показывая наслѣдникомъ престола Николая, когда всѣ ожидали, что императоромъ будетъ Константинъ. Начали отыскивать календарь; долго его не находилось, наконецъ въ газетахъ указано было, что это извѣстіе находится въ одномъ провинціальномъ календарѣ, который былъ частнымъ изданіемъ нѣкоего Тровицша. Потребовали отчета у цензора и издателя, какимъ образомъ былъ допущенъ такой недосмотръ,-- хотя его съ самаго начала можно было объяснить давнишнимъ слухомъ объ отреченія Константина въ пользу Николая (какъ это впослѣдствіи и оказалось). Къ пущему смущенію государственныхъ людей, исторія о календарѣ перешла во французскія газеты, гдѣ объ этомъ поднялись толки, догадки и соображенія. Прусскіе министры увеличили еще нелѣпость этого дѣла изданіемъ суроваго министерскаго приказа (подписаннаго Шукманномъ и даже Бернсторфомъ, который все-таки былъ человѣкъ разсудительный), которой запрещалъ въ Пруссіи "Konversationsblatt" вслѣдствіе "умышленной лжи" въ извѣстіи о календарѣ,-- когда на дѣлѣ отыскался уже и самый календарь (Тровицша). Публика была очень недовольна этимъ запрещеніемъ, которымъ министры "мстили издателю за собственную глупость". Эта глупость оказалась потомъ еще больше, потому что показаніе календаря о русскомъ престолонаслѣдіи оправдалось фактически, когда на престолъ вступилъ дѣйствительно Николай, черезъ мѣсяцъ, 2-го (14-го) января, Фарнгагенъ пишетъ въ дневникѣ: "Теперь открыто, что редакторъ календаря Тровицша назвалъ в. кн. Николая русскимъ наслѣдникомъ совершенно благонамѣренно, безъ всякаго дурного умысла, просто, чтобы дать своей книжкѣ большую точность, потому-что ему не разъ случалось объ этомъ слышать"... Въ тоже время оказалось, что календарь Тровицша не былъ единственный, помѣстившій это свѣдѣніе о русскомъ престолонаслѣдіи; тоже показаніе находилось еще въ одномъ кведлинбургсвомъ календарѣ и въ одномъ генеалогическомъ руководствѣ, напечатанномъ въ Галле.
   По словамъ Фарнгагена, берлинскій дворъ, по фамильнымъ интересамъ, показывалъ большое сочувствіе къ новому обороту русскихъ дѣлъ; но въ политическомъ отношеніи этотъ оборотъ многимъ казался самымъ неблагопріятнымъ. Опасались, что Россія будетъ еще требовательнѣе, а прусскій дворъ уступчивѣе, что отъ этого будутъ страдать прусскіе интересы. Оффиціальные акты, пришедшіе вмѣстѣ съ извѣстіемъ, подвергались комментаріямъ, и объявленіе Константина о причинахъ его отказа вызывало рѣзкія насмѣшки {Blätter IV, 7--8.}. Разсчитывая будущій ходъ дѣлъ, вспоминали, что въ Берлинѣ (въ одномъ изъ дворцовъ) сохраняется оконное стекло, на которомъ в. кн. Николай, во время своего послѣдняго пребыванія въ Берлинѣ, начертилъ слова: "bonheur aux Grecs!" -- въ то время, когда ими. Александръ имѣлъ на греческое дѣло совсѣмъ другіе взгляды. Прусскій крон-принцъ прибавилъ къ этимъ словамъ на томъ же стеклѣ и свое согласіе. Несмотря на то, думали, однако, что "если новый императоръ заступится за грековъ, то его побудятъ къ этому не его склонности, а требованія минуты": мы видѣли, что образъ дѣйствій Александра въ греческомъ вопросѣ давно уже считали невозможнымъ и унизительнымъ для Россіи.
   Вмѣстѣ съ актомъ отреченія Константина, манифестомъ о вступленіи на престолъ Николая и другими документами пришли въ Берлинъ (4-го янв. 1826, и. ст.) и первыя неясныя извѣстія, что въ Петербургѣ произошла "кровавая сцена".
   На другой день, Фарнгагенъ записываетъ:
   "Въ нашихъ газетахъ (5-го января) подробно разсказывается все, относящееся ко вступленію на престолъ ими. Николая, но ничего не говорится о томъ происшествіи, при которомъ погибъ Милорадовичъ; ваша публика очень озадачена этимъ, такъ какъ боятся, что правительство можетъ имѣть и другія, болѣе непріятныя извѣстія. Новыя колебанія, новыя опасенія". Полагали, что въ Петербургѣ можетъ начаться новое кровопролитіе; очень интересовались тѣмъ, какъ принято будетъ это дѣло въ Москвой въ войскѣ, стоящемъ на турецкой границѣ.
   Принцъ Вильгельмъ, какъ было предположено, отправился въ Петербургъ черезъ Варшаву, гдѣ на два дня долженъ былъ остановиться у Константина. Король велѣлъ ему не торопиться въ дорогѣ; боялись, что онъ можетъ пріѣхать слишкомъ рано, когда новый оборотъ дѣлъ еще не достаточно установился. Австрія посылала въ Россію эрцгерцога Фердинанда Эсте. Въ публикѣ, по словамъ Фарнгагена, оти поздравительныя путешествія принцевъ казались для многихъ жалкимъ признакомъ того, какое преобладаніе признаютъ за Россіей; находятъ неблагоразумнымъ такъ предупредительно сознаваться тамошнему двору, какъ сильно его боятся. Франція и Англія вовсе не посылаютъ принцевъ"...
   Стали, наконецъ, приходить болѣе подробныя извѣстія изъ Петербурга. "Происшествія въ Петербургѣ были, говорятъ, очень серьезныя; между лицами, извѣстными теперь за руководителей, называютъ самыя знатныя имена. Но вообще думаютъ, что эти молодые люди только подставлены, и что за ними скрываются совсѣмъ другія лица. Въ нѣсколько дней неизвѣстности при дворѣ быстро составились партіи или обнаружились давно существовавшія. Вся русская аристократія, какъ говорятъ, въ полномъ броженіи, потребность и желаніе имѣть конституцію простираются очень далеко. Графъ Алопеусъ говоритъ даже, что послѣднія петербургскія событія были подготовлены уже давно; въ мартѣ долженъ былъ вспыхнуть заговоръ противъ Александра, но неожиданная перемѣна престола привела дѣло къ этой несозрѣвшей пыткѣ". Опасались, что произойдетъ еще что-нибудь.
   "Здѣсь были очень удивлены тѣмъ,-- замѣчаетъ Фарнгагенъ -- что имп. Николай поспѣшилъ принесть присягу, что будетъ свято хранить конституціонную хартію, данную полякамъ Александромъ, для русскихъ -- какъ говорятъ здѣсь -- страшно завидно, что Польша, въ сущности завоеванная страна, имѣетъ все-таки родъ конституціи, а они никакой".
   6-го (18-го) января въ дневникѣ записано:
   "Извѣстія изъ Россіи становятся все тревожнѣе... Движеніе было сильнѣе и глубже, чѣмъ хотятъ признаться... Народъ былъ дѣятельнѣе, чѣмъ солдаты, всѣ кричали о конституціи, ходъ дѣла этого оставался сомнительнымъ, все стояло на картѣ... Въ воззваніи новаго правительства о происходившихъ волненіяхъ встрѣчается выраженіе: "erbärmliche Wahrheiten", которое даетъ здѣсь поводъ къ разнымъ вопросамъ и насмѣшкамъ".
   Черезъ нѣсколько дней:
   .. "Существовалъ формальный заговоръ... Само правительство представляетъ дѣло обширнымъ и значительнымъ, и другія правительства еще увеличиваютъ его важность, потому что теперь какъ будто снова оправдываются всѣ мѣры ультра-консерваторовъ, уже принятыя ими и будущія" У насъ съ новой силой ожило кёпеницкое слѣдствіе. (Въ крѣпости Кёпеникѣ сидѣла нѣмецкая молодежь, обвиняемая въ демагогическихъ проискахъ). Въ Вѣнѣ отлично этимъ воспользуются, что можетъ быть желаннѣе для Меттерниха какъ видѣть, что новый императоръ начинаетъ свое правленіе среди всѣхъ ужасовъ революціи и возстанія. Онъ обойдетъ его еще лучше чѣмъ Александра" и т. д. "Какой бы оборотъ ни приняло дѣло (приводитъ Фарнгагенъ чьи-то слова), остается несомнѣннымъ тотъ фактъ, что движеніе, охватившее до сихъ поръ почти всѣ народы, теперь обнаруживается и въ Россіи.
   "Здѣсь (въ Берлинѣ) пущенъ въ ходъ глупый придворный анекдотъ, что многіе солдаты, которыхъ спрашивали послѣ, что собственно значилъ ихъ крикъ "конституція", отвѣчали: "жена Константина". Этимъ очень довольны, но какъ нелѣпо обманывать себя подобными вещами! Вандейцы, солдаты нашихъ войнъ за освобожденіе, могли бы точно также послужить предметомъ для подобныхъ насмѣшекъ.
   "Меттернихъ тотчасъ велѣлъ помѣстить въ "Австрійскою Наблюдателѣ" то мѣсто дипломатической ноты, гдѣ императоръ Николай обѣщаетъ оставаться вѣрнымъ политической системѣ Александра. Мы съ своей "Staatszeitung" не рѣшились бы на такую смѣлость"!
   Русскія событія, какъ видимъ, сильно занимали общество. Люди прогрессивныхъ мнѣній, даже нѣкоторые изъ прусскихъ министровъ, находили, что здѣсь еще разъ высказывается общее европейское движеніе, и что государямъ слѣдуетъ стать во главѣ этого движенія; съ другой стороны, реакціонера старались воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы сдѣлать монархизмъ еще болѣе абсолютнымъ, стѣснить конституціонный принципъ и свободу въ государствѣ и въ церкви.
   Изъ Варшавы получались извѣстія, что вел. кн. Константинъ самымъ страшнымъ образомъ негодовалъ на происки революціонеровъ, бранилъ карбонаровъ и нѣмецкій буршеншафтъ, и полагалъ, что не слѣдуетъ пускать за границу ни одного русскаго или поляка, чтобы не заносить этого яда -- въ особенности изъ нѣмецкихъ университетовъ. Берлинскіе реакціонеры, какъ увидимъ, воспользовались этой темой.
   Въ теченіе февраля дневникъ продолжаетъ безпрестанно возвращаться къ русскимъ дѣламъ, которыя представляются въ самомъ мрачномъ видѣ
   29-го января (10-го февраля н. ст.): "Изъ Петербурга пишутъ, что нѣтъ почти русской знатной фамиліи, изъ членовъ которой не былъ бы кто-нибудь замѣшанъ въ заговорѣ...
   "Изъ Неаполя пишутъ, что событія въ Россіи произвели особенно сильное впечатлѣніе на австрійскихъ офицеровъ въ Неаполѣ; многіе открыто выражаютъ желаніе, чтобы революція не оказалась совсѣмъ неудачной".
   1-го (13-го) февраля: "Частныя письма изъ Петербурга изображаютъ тамошнее состояніе, какъ состояніе ужаса, страха и самаго глухого молчанія. Каждый думаетъ о другомъ, что онъ замѣшанъ. Все знатное общество въ смущеніи" и пр.
   6-го (18-го) февраля: "Статья въ "Times", что Веллингтонъ повезетъ въ Россію предложенія, которыя поведутъ къ признанію грековъ".
   "Изъ Петербурга приходятъ самыя дурныя извѣстія; слѣдствіе получаетъ все большую важность; почти боятся продолжать его. Императоръ не знаетъ больше кому довѣрять... Правительство изумлено въ особенности тѣмъ, что въ заговорѣ замѣшаны все люди знатныхъ фамилій; наши аристократы sind wie aufs Maul geschlagen,-- до сихъ поръ они хвастались тѣмъ, что аристократія есть опора престола".
   Одно частное письмо говорило, что боятся новаго возстанія революціонеровъ на 12-е марта, когда выставлено будетъ тѣло ими. Александра.
   Въ дневникѣ замѣчено объ арестованіи въ Варшавѣ Кюхельбекера, переодѣтаго нищимъ.
   11-го (23-го) февраля: "Изъ Россіи все еще дурныя извѣстія! Въ кровавомъ столкновеніи погибли, какъ говорятъ, тысячи людей, и тѣла ихъ просто брошены въ Неву. Изъ высшихъ источниковъ сообщаютъ, что имп. Николай строгф накажетъ революціонеровъ, но также и уступитъ имъ, именно дастъ что-нибудь конституціонное и вмѣстѣ съ тѣмъ будетъ вести войну съ Турціей".
   Кампцъ не остался безъ дѣла при этомъ случаѣ. Въ началѣ февраля французская газета "Constitutionnel" нарушила секретъ его занятій, объявивъ, что онъ занятъ новыми планами -- возобновить преслѣдованіе нѣмецкихъ "происковъ", стоящихъ будто бы въ тѣсной связи съ русскимъ заговоромъ; газета обвиняла и Бернсторфа въ соучастіи съ Кампцемъ и говорила, что этимъ они послужатъ только Меттерниху. Статья "Constitutionnel" произвела въ Берлинѣ большое впечатлѣніе. "Здѣсь, въ обществахъ открыто радуются этой статьѣ,-- пишетъ Фарнгагенъ; -- даже зять господина Ансильона въ числѣ тѣхъ молодыхъ офицеровъ, которые съ величайшимъ презрѣніемъ говорятъ о Кампцѣ и съ злорадствомъ о дурныхъ результатахъ правительственныхъ мѣръ". Кампцъ не спорилъ противъ указаній газеты: "она забѣгаетъ впередъ,-- говорилъ онъ,-- но впрочемъ справедлива, потому что онъ дѣйствительно работаетъ теперь надъ мемуаромъ, гдѣ онъ неопровержимо доказываетъ тѣсную связь русскихъ и нѣмецкихъ происковъ", черезъ нѣсколько времени (въ томъ хе февралѣ) французскій "Мониторъ" сообщалъ, что въ Петербургъ "прибылъ уже мемуаръ г. Кампца, гдѣ этотъ ученый публицистъ доказалъ связь русскаго заговора съ нѣмецкими происками, особенно съ союзомъ старыхъ (Bund der Alten)". Фарнгагенъ называетъ это слишкомъ поспѣшнымъ посольскимъ извѣстіемъ, хотя все-таки думалъ, что дѣло можетъ быть дѣйствительно въ ходу.
   Но объ сущности этого дѣла самъ Бернсторфъ говорить Фарнгагену совершенно противное. "Графъ Бернсторфъ, съ которымъ я обстоятельно говорилъ, увѣрялъ меня (пишетъ Фарнгагенъ 10-го марта н. ст.), что до сихъ поръ не найдено ни малѣйшаго слѣда какой-нибудь связи между русскими заговорами и нѣмецкими происками" {Blätter IV, 2--18, 21, 25, 27--28, 38--84.}. Мы не имѣемъ свѣдѣній о дальнѣйшей судьбѣ мемуара Кампца,-- былъ ли онъ дѣйствительно отосланъ въ Россію и какое имѣлъ здѣсь дѣйствіе на мнѣнія правительства объ этомъ предметѣ.
   Въ мартѣ Фарнгагенъ опять приводитъ нѣсколько извѣстія о русскихъ дѣлахъ; извѣстія были все дурныя, напр., что заговоръ имѣлъ большія развѣтвленія въ войскѣ, такъ что даже сомнѣвались, не лучше ли совсѣмъ ихъ не раскрывать. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ замѣчаетъ и новое направленіе въ русской политикѣ. Еще въ февралѣ онъ пишетъ: "Наши дипломатическія извѣстія сообщаютъ, что политика новаго правительства начинаетъ уже очень отклоняться отъ прежней, и все больше удаляется отъ австрійскаго духа. Лично имп. Николай мало въ этомъ участвуетъ; онъ не руководитъ ходомъ дѣлъ, а идетъ за нимъ" {Blätter IV, 22.}. Это относится конечно къ положенію новаго правительства въ греческомъ вопросѣ; прусскіе дипломаты полагали, что болѣе рѣшительный способъ дѣйствій вызываемъ былъ въ особенности внутренними русскими обстоятельствами.
   13-го (25-го) марта онъ записываетъ: "Изъ Россіи приходятъ все только тревожныя извѣстія; слѣдствіе все еще расширяется,-- въ немъ замѣшана вся Россія. Здѣсь не вѣрятъ, чтобы Веллингтонъ (отправившійся въ Петербургъ для мирнаго разрѣшенія греческаго вопроса) возвратился съ вѣтвью мира, потому что императоръ Николай съ каждымъ днемъ все больше видитъ необходимость дать своему войску занятіе войной противъ турокъ".
   18-го (30-го) апрѣля: "Скоро ждутъ со стороны Россіи чего-нибудь рѣшительнаго относительно Турціи. Увѣряютъ, что императоръ Николай показалъ герцогу Веллингтону часть документовъ, касающихся заговора, чтобы убѣдить его въ томъ, что дурное направленіе дѣйствительно произошло большею частію изъ чувства униженія, съ которымъ русскіе смотрѣли на то, какъ честь имперіи и народа приносилась въ жертву дѣйствіями Александра,-- и что ему ничего не остается, какъ дать нѣкоторое удовлетвореніе этому всеобщему настроенію, не терпя больше неприличныхъ притязаній Порты" {Blätter, IV, 84, 40, 53.}.
   Наконецъ 4/16 іюля, Фарнгагенъ пишетъ о докладѣ слѣдственной коммиссіи: "Въ нашихъ газетахъ напечатанъ Докладъ русской слѣдственной коммиссіи по поводу заговоровъ. Онъ составленъ довольно умѣренно, но представляетъ весьма неполное изображеніе дѣла (sehr unsicheres Bild); въ немъ замѣтно стараніе выставить преступность предполагавшихся дѣйствій, и напротивъ оставить въ тѣни духъ и настроеніе.
   "По извѣстіямъ изъ Петербурга, въ тамошнихъ высшихъ кругахъ господствуетъ morne silence; императоръ опасается знатныхъ фамилій, и легко можетъ быть, что значительная, еще не открытая часть заговора продолжаетъ существовать втайнѣ" {Blätter IV, 89. Въ другомъ мѣстѣ Фарнгагенъ замѣчаетъ, что "въ русскомъ манифестѣ (о рѣшенія дѣла декабристовъ) здѣсь особенно бросается въ глаза мѣсто, гдѣ говорится, что вину этихъ преступныхъ замысловъ надо возлагать не на просвѣщеніе, а на праздность и пустоту и пр." (стр. 96).}.
   Затѣмъ въ дневникѣ занесены извѣстія изъ Петербурга о рѣшеніи дѣла, о казняхъ и ссылкахъ, о новыхъ опасеніяхъ волненій по поводу коронаціи, о новыхъ арестахъ въ Москвѣ, о торжествѣ коронаціи, о настроеніи народа и т. п. {Blätter IV, 94, 106, 189.}.
   Мы отмѣтимъ еще два-три любопытныя извѣстія. Фарнгагенъ приводитъ разсказъ графа фонъ-Редерна, который былъ въ Петербургѣ и въ Москвѣ въ качествѣ кавалера посольства: "онъ, какъ очевидецъ, разсказываетъ о происходившихъ въ Петербургѣ казняхъ, что осужденные сначала до конца обнаруживали самое рѣшительное упорство.... не показывали никакого слѣда раскаянія или страха" и т. д. {Стр. 132--188.}.
   Въ январѣ 1827 года, въ дневникѣ читаемъ: "Изъ Петербурга извѣщаютъ, что по повелѣнію импер. Александра князю Меттерниху выплачивался секретно для политическихъ цѣлей пенсіонъ въ 100,000 дукатовъ въ годъ; что Меттернихъ долженъ былъ употреблять это на разныя издержки противъ "происковъ", и тому под., но что онъ, какъ полагаютъ, большую часть этой суммы охотнѣе оставлялъ въ Петербургѣ, чтобы имѣть надежныхъ друзей подлѣ императора. Русскіе очень радуются тому, что имп. Николай тотчасъ велѣлъ прекратить этотъ пенсіонъ" {Blätter IV, 169.}.
   Мы видѣли выше, какъ смотрѣли въ европейскомъ обществѣ на роль Александра въ греческомъ вопросѣ; при Николаѣ отъ Россіи ждали другого способа дѣйствій. Въ самомъ дѣлѣ, вмѣшательство Россіи въ греческій вопросъ было гораздо болѣе рѣшительно, и какъ бы ни объясняли источникъ этой перемѣны политики, она встрѣчена была съ большимъ сочувствіемъ въ образованныхъ кругахъ Европы. Россія, столько упавшая въ общественномъ мнѣніи Европы вслѣдствіе союза съ реакціей, теперь, поставивши для своей политики цѣль освобожденія угнетенной націи, пріобрѣтала опять большую симпатію. Фарнгагенъ указываетъ въ дневникѣ и этотъ поворотъ мнѣній. Въ мартѣ 1828 г., онъ замѣчаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ: "Приверженцы австрійскаго духа, немного лѣтъ назадъ господствовавшіе у насъ почти безусловно, теперь едва осмѣливаются выступать съ своими мнѣніями" {Blätter V, 67.}. Война Россіи съ Турціей была отрицаніемъ этого австрійскаго духа и дала нравственную опору его противникамъ. Впрочемъ, это длилось не долго, и по окончаніи турецкой войны, новыя политическія обстоятельства опять измѣнили отношеніе Россіи къ внутреннимъ дѣламъ Германіи и общественному мнѣнію Европы.

-----

   Въ такомъ видѣ представляется русское движеніе двадцатыхъ годовъ, по замѣткамъ Фарнгагена. Быть можетъ, многое покажется читателю преувеличеннымъ въ этихъ отзывахъ о настроеніи общества въ послѣдніе годы Александра, или о томъ объемѣ, какой придается событіямъ 14-го декабря. На это надобно замѣтить, что если и дѣйствительно свѣдѣнія были довольно неопредѣленныя относительно фактической сущности дѣла и иногда очевидно преувеличены, то любопытенъ во всякомъ случаѣ тонъ извѣстій, въ которомъ отражается характеръ времени. Свѣдѣнія Фарнгагена почерпались не изъ какихъ-нибудь чисто случайныхъ и произвольныхъ слуховъ: онъ наблюдалъ самыхъ людей русскаго общества и руководился дипломатическими извѣстіями; свѣдѣнія о 1825--26 годахъ шли отъ Алопеуса, отъ Кистера (кажется секретарь прусскаго посольства въ Петербургѣ), отъ Шамбо, секретаря императрицы, отъ варшавскаго агента прусскаго министерства и т. д. Фарнгагенъ во всякомъ случаѣ вѣрно передаетъ впечатлѣніе событій въ извѣстныхъ сферахъ общества.
   Впечатлѣніе это было очень сильно, что касается размѣровъ движенія, то конечно нельзя буквально принимать словъ, что въ немъ замѣшана была "вся Россія",-- но эти слова имѣютъ однако свой смыслъ, число прямыхъ участниковъ въ событіи было невелико, но конечно слѣдственная коммиссія должна была встрѣтить и предположить множество людей съ тѣмъ же образомъ мыслей. Очень можетъ быть, что въ словахъ Фарнгагена и отразилось это наблюденіе коммиссіи, черезъ тѣ источники, изъ которыхъ шли его свѣдѣнія. Въ другомъ мѣстѣ онъ замѣчаетъ, что въ Петербургѣ не хотятъ изслѣдовать всѣхъ развѣтвленій заговора; въ докладѣ коммиссіи онъ находитъ желаніе "оставить въ тѣни духъ и настроеніе" общества.
   Мы замѣтили выше, что русскія событія дали нѣмецкимъ реакціонерамъ новый поводъ къ преслѣдованіямъ въ Германіи и что Кампцъ составлялъ оффиціальную записку о связи русскаго заговора съ нѣмецкими происками. Вся связь, какъ извѣстно, ограничивалась тѣмъ, что при первомъ началѣ русскаго тайнаго общества, основатели его воспользовались уставами нѣмецкаго Тугендбунда (Союза Добродѣтели); это было указано и въ Докладѣ русской слѣдственной коммиссіи. Для этого заимствованія не нужно было имѣть никакой связи съ нѣмецкими обществами, потому что уставъ давно закрытаго Тугендбунда былъ извѣстенъ всѣмъ въ печати. Въ чемъ именно состояли выводы Кампца и какую роль получила его записка въ Петербургѣ, мы не знаемъ; но въ Пруссіи оживилось вновь слѣдствіе о проискахъ, въ Австріи -- также: итальянскіе и другіе заключенные, находившіеся въ Шпильбергѣ, подверглись длиннымъ допросамъ, въ которыхъ хотѣли получить отъ нихъ свѣдѣнія о русскомъ возстаніи и объ ихъ прежнихъ, предполагаемыхъ связяхъ съ русскими революціонерами. Эти несчастные не имѣли конечно ни малѣйшаго понятія о томъ, чего отъ нихъ добивались. Такъ сильна была эта увѣренность во всеобщемъ революціонномъ заговорѣ; такъ странно понимались общественныя движенія.
   Но идеи Кампца объ этомъ предметѣ не пропали для нѣмецкой публики. Въ январѣ 1827 г. Фарнгагенъ записываетъ въ своемъ дневникѣ: "Въ сентябрьской тетради галльскаго Literaturzeitung (1826 г.) помѣщена рецензія Доклада слѣдственной коммиссіи въ Петербургѣ противъ русскихъ заговорщиковъ, и вышедшаго отдѣльнымъ оттискомъ Приговора бреславскаго оберѣландъ-герихта противъ нѣмецкихъ Umtrieber, именно членовъ союза молодыхъ (Bund der Jungen). Тѣ и другія революціонныя стремленія по мнѣнію рецензента связаны тѣснѣйшимъ образомъ, и онъ представляетъ все дѣло рѣшительно въ камицовскомъ духѣ. Одинъ здѣшній совѣтникъ каммергерихта спрашиваетъ: "неужели неизвѣстно имя ученаго, который такъ низко взялся за порученіе, данное полиціей?" {Blätter IV, 177--178.}.
   Другой современникъ, упоминающій объ этой статьѣ, считаетъ ее произведеніемъ самого начальника тайной прусской полиціи, т. е. Кампца. Европейская печать почти не говорила о Докладѣ, вѣроятно не находя въ немъ достаточнаго изложены дѣла. "Но въ Германіи -- замѣчаетъ этотъ современникъ,-- нашлось ученое животное (une brute savante), которое въ длинной диссертаціи старалось подавить своей тяжелой эрудиціей тайныя общества вообще, доказать ихъ опасность, вредное вліяніе на ходъ событій; связать между собою всѣ общества различный странъ и такимъ образомъ дать почувствовать необходимое" своего рода взаимнаго застрахованія между правительствами противъ ихъ злонамѣренныхъ подданныхъ.., чтобы доказать, что тайныя общества всѣхъ странъ были въ связи одно съ други" и составляли такъ сказать одно полное цѣлое, авторъ этой длиной и лживой диссертаціи, г. Кампцъ, въ подкрѣпленіе свопъ разсужденій настаивалъ на поразительномъ сходствѣ уставовъ русскаго Союза Благоденствія съ уставами Тугендбунда. "Когда мы сравнимъ, говоритъ онъ, статуты союза благоденствія со статутами Тугендбунда, мы найдемъ между ними самое полное, самое поразительное и неожиданное сходство съ основными законами этого послѣдняго, какъ въ отношеніи цѣли и стремленій, таи и въ отношеніи внутренней организаціи"... Полицейское усердіе автора этого обвинительнаго акта новаго рода, кажется, помѣшало ему прочесть со вниманіемъ Докладъ слѣдственной коммиссіи, потому что тамъ положительно указано, что статуты Союза Благоденствія были просто переводомъ статутовъ нѣмецкаго общества", и т. д. {N. Tourgueneff, La Russie, 1, 192--195.}.
   Но авторомъ этой диссертаціи былъ однако не Кампцъ. Въ Берлинѣ она возбудила повидимому любопытство узнать имя автора, и Фарнгагенъ уже черезъ нѣсколько дней упоминаетъ въ дневникѣ, что авторомъ ея "совершенно положительно" называютъ нѣкоего штаатсъ-рата Якоба въ Галле {Blatter IV, 179. Статья, о которой идетъ рѣчь, помѣщена въ Allgemeine Literataneitang, 1826, No 223 и слѣд.}. Реакція имѣла вообще достаточное количество услужливыхъ публицистовъ.

-----

   Изъ предыдущаго читатель можетъ видѣть, какъ вообще смотрѣла реакція на движеніе умовъ, совершавшееся въ обществѣ. Австрія, доводившая до свирѣпости свои политическія гоненія, доходила и въ этомъ отношеніи до подавленія всякой умственной жизни; но въ остальной Германіи и наука и литература были уже слишкомъ крѣпки и глубоко вошли въ жизнь, и всѣ стѣсненія, наложенныя на литературу и университеты, были безсильны: писатели, воспитавшіеся въ эпоху реакціи, какъ Гейне и Бёрне, всего сильнѣе подорвали ея кредитъ. Но если тѣмъ не менѣе для самой Германіи реакція отзывалась тяжело на умственной и общественной дѣятельности, то можно себѣ представить, чѣмъ она должна была быть въ Россіи, гдѣ вся тяжесть реакціоннаго гнёта ложилась на литературу и науку, едва разбиравшія первые склады своей настоящей задачи. Положеніе умственныхъ интересовъ нашего общества было тѣмъ печальнѣе, что программа реакціи пришлась совершенно въ пору даже понятіямъ людей, которые не были такими іезуитами, какъ Магницкій. Шишковъ искренно считалъ себя другомъ просвѣщенія, но простота и необразованность его были такъ велики, что онъ шелъ, не подозрѣвая того, по той же жалкой дорогѣ. Съ удаленіемъ Магницкаго дѣло въ сущности мало измѣнилось. Реакціонная точка зрѣнія на многіе годы продолжала управлять судьбами умственнаго развитія русскаго общества: литература еще долго была до послѣдней степени стѣснена цензурными рамками; университеты, еще не успѣвши достигнуть какой-нибудь научной самостоятельности, уже навлекли на себя недовѣріе и подозрительность, и въ то время, когда на дѣлѣ они едва вносили въ русскую жизнь первые зачатки истинной науки, считались уже гнѣздомъ зловреднаго вольнодумства и были почти только терпимы... Это прошлое еще не слишкомъ давнее, и источникомъ его воззрѣній во многихъ отношеніяхъ была указанная нами эпоха европейской реакціи.

А. Пыпинъ.

"Вѣстникъ Европы", No 12, 1869

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru