Рейснер Лариса Михайловна
Праздник в Кабуле

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Лариса Рейснер.
Праздник в Кабуле

   Из Индии пришли племена на зимнее кочевье, гоня перед собой спокойных горных быков, ослов и верблюдов, груженных домашней утварью и палатками. Среди полуголодных ремесленников Кабула они выглядят как герои. Высокого роста, прекрасно сложенные, с профилем греческих богов, позолоченным солнцем Индии, -- они носят черные волосы до плеч, ровно подстриженные над лбом и на висках. У каждого за плечом винтовка, обернутая пестрым чехлом. Это оружие, отнятое у англичан где-нибудь в лесной засаде или во время непрерывных восстаний, воспламеняющих границы. Среди племен ненависть к англичанам так же передается из рода в род, как благородная македонская кровь, текущая в их жилах. При виде автомобиля сэра Доббса, посла, они подымают вверх свое оружие и молча потрясают им над головой: в течение ста лет с лишним независимый и воинственный народец защищается без поддержки извне, без надежды на победу от нашествия регулярных армий и карательных экспедиций.
   Здесь в Кабуле племена являются гостями, которых боятся и которыми дорожат. Кочевникам отдают на время их стоянки старинный дворец и сад императора Бабура, первого из Великих Моголов. У его глиняных ворот по вечерам можно видеть женщин с открытым лицом, гордым, неподвижным, кованным из меди. Никто не смеет оскорбить хотя бы взглядом этих бесправных цариц нищего разбойничьего стана. По дорогам они встречаются верхом на ослике, в красных шароварах и черном плаще, невозмутимые и прекрасные. Рядом идет муж, направляя животное, поддерживая стан своей азиатской Марии, у которой на руках спит смут- лый маленький Вишну. Она не носит чадры, и фанатическое мещанство базара и мечети не смеет оспаривать гордый обычай, установленный горцами. Байрам (праздник) совпадает с приходом племени, и оно празднует его три дня неистово и одуренно. Через город идут вооруженные толпы с барабанами и флейтой, приводящей в неистовство своим мотивом крови и пляски. Выйдя за город, два танцора начинают вакханалию. Во главе племени, рядом с музыкантами, они вращаются то в одну, то в другую сторону без перерыва и меняя направление с поразительной плавностью. За ними молодые люди -- легкими высокими прыжками, подымая оружие с каким-то сладострастным криком. Поля, с которых только что снят хлеб, как бы покрыты тлеющими углями. Везде скрип ярма, и топот волов, и нежный скрип водяных мельниц, перетирающих зерно в жемчужную пыль.
   Племя останавливается в тени шелковистых ив, и начинается танец жатвы, войны и осени. Мужчины становятся в три ряда, барабан усиливает свой сухой треск. Со всех соседних полей на этот зов бегут жнецы: они несутся прыжками с ножом или копной пшеницы в руках. Старик руководит священным танцем -- по его слову цепь смыкается в круг, юноши раскачиваются из стороны в сторону с опущенной головой. Черные их волосы при каждом движений взлетают, как знамена, как языки черного огня. Они кружатся с обнаженными ножами, изображая битву или пожар. Они побеждают или, прижимая руку к мнимой ране, показывают смерть с хохотом, с мстительным рычанием, подбрасывая тело, которое до последнего вздоха послушно воле. Они делают все более быстрые и сладострастные движения. Это победители с глазами, полными крови, утоляют любовный голод. Это жнецы на снопах золотого хлеба берут своих жен, готовя будущий урожай. Барабан завершает все протяжным воплем, и женщины, столпившиеся на краю дороги неприступной черной толпой, молча смотрят на мужчин, которые лежат как бы у их ног, в пыли, охваченные мистической спазмой, изнеможением, молитвенным обмороком.
   После этого праздника поля пустеют. Озимые хлеба, которые с поразительной скоростью затягивают плоские пашни своим зеленым сукном, не могут остановить смерть лета. С гор, от ледников на долину, движутся непонятные студеные грозы с молниями, завернутыми в снежные пелены, с клубами тумана. Утром он течет через морозные края гор, переполненных им, как чаша. Брызжет холодный дождь, голодные орлы спускаются к самой земле, и листья падают с шумом, одинаковым во всем мире.
   Солнечно -- может быть, в последний раз. В саду светло, как во дворце, от тысячи синих оконец, вырезанных в листве. Еще пахнет яблоками, еще шелестят листья -- трава пьет воду и ветер. Небо синее от снега, которого напилось, глубже от метелей, растаявших где-то под самым его высоким сводом. Дрозды купаются в теплой пыли и, разлетаясь, открывают бело-черные детские веера, спрятанные под крыльями. Все вершины трепещут, раскачиваются и шепчут, полные говорливых птиц, их шумной драчливой любви. Это какая-то китайщина, вышитая, выточенная и утонченно раскрашенная: стволы, переплетенные, причудливые, узловатые. Кудри краснеющих листьев, стрелы поющих и летающих птиц, нескончаемая синева, тепло и равномерное повышение неба.

0x01 graphic

Английский посол в Афганистане сэр Генри Доббс (1871--1934).

   Английский посол сидит на трибуне недалеко от эмира и спокойно улыбается неопределенно-черному взгляду, который так часто на нем останавливается, -- скрытный азиатский взгляд. Рядом члены его миссии: рыжий ирландец, сухой, с неправильной фигурой мистер Арчибальд. Из-под белого шлема видны жесткие усы, жесткие глаза, светлые и безразличные ко всему от вчерашнего виски. Все они держатся непринужденно среди всеобщего настороженного внимания. Их серые костюмы, как бы покрытые пылью всех дорог, которыми Великобритания шла в Азию, тускло выделяются среди гобеленов Дели и Мадраса, которыми убраны потолок и стены. Там вышиты серебряные слоны с лицами мудрецов и магов, там птицы качаются на светлых шелковых ветвях и голубое небо древнего Индостана заплетено потоками цветов. Сэр Генри вдруг становится прям, почти чопорен, почти страшен, но делает две приветливые рытвины вокруг рта, несколько тающих морщинок у холодных глаз. Затем, выждав минутку, чтобы не опередить и не отстать, он снимает шляпу и кланяется послу Советской России. Никто за ним не наблюдает, о нет. Эмир, приложив бинокль к глазам, увлечен скачками. Черные муллы и судьи сидят отдельной толпой и как-то безжалостно наблюдают народ -- и народ дивится книжникам. Богатейшие купцы не шевельнутся в своих парчовых халатах -- ведь весь базар видит их рядом со знатью. Трепещут зеленые, желтые, огненные флаги сердаров -- ах, деньги иногда приносят большое счастье. Купцам слышится мелодическое течение золота в криках толпы, в окриках стражи, в каждом слове благородных соседей. Несколько вельмож и министров беспечны, непринужденны, разговорчивы -- это те, которые приняли секретную субсидию сэра Доббса и теперь испытывают Вечный страх. И все-таки трибуна, не глядя, видит только этих двух людей, обменявшихся поклоном...

0x01 graphic

Эмир Афганистана (с 1926 года -- король) Аманулла-хан.

   Эмир весел. Он шутит, держит пари, жадно выигрывает и теряет с неохотой. Ему приводят жеребцов-арабов, цвет кабульской конюшни. Они дрожат от благородного избытка сил, косят прекрасными глазами, похожими на человеческие, наставляют уши, выгнутые, сильные, маленькие, как на античных статуях. С подобострастной улыбкой на них надевают призы, их ласкают; опальные старики, потеряв чувство меры, ищут взгляда царственных животных. Испуганный назойливым жестом, конь встает на дыбы, раздувает, как цветы, свои розовые ноздри и ржет с Отвращением. Его уводят.
   Сэр Генри несколько озадачен: никогда еще "его величество" публично перед всем народом не был с ним так ласков: Его балуют, его выделяют. Посол привык опасаться излишней любезности восточных людей, но его успокаивает сухой и раздраженный вид русского посла. В восторге, окончательно побежденный, Доббс подымает на руки маленькую дочь эмира -- ему нравятся ее громадные глаза, жесткие кудри, изумрудная шубка. Он идет дальше и заговаривает с бухарским послом -- плохим мусульманином. Все это невзирая на соседство свергнутого Бухарского эмира, который принужден сидеть рядом с представителем своей взбунтовавшейся метрополии, и целый Кабул наслаждается этим зрелищем. Бухарский посол -- бывший мулла, а ныне расстрига, известный своими воистину восточными нравами, что особенно комично при ханжеской мине, которую он сохранил по привычке. Революция шутит иногда презлые шутки: здесь, на окраине мира, ее великая власть сказалась в том, что бывший поп сманил у бывшего царька всех его адонисов кофейного цвета.
   Сэр Доббс улыбается сдвинутым бровям высокого эмигранта и его лицу, искаженному политической и иной не менее естественной ревностью. Едва заметно пожимая плечами, он как бы говорит: "Милый мой, учись ладить с врагами. Смотри, как я великолепен. Меня ненавидят и все-таки осыпают любезностями. И, кроме того, ты дурак, не сумевший удержать свою власть".
   Сэр Доббс не любит Кабул, где ему пришлось жить под вечным домашним арестом, выходя из дому не иначе как под охраной нескольких солдат с примкнутыми штыкуй. Но сегодня! Право же, он был несправедлив к этому прекрасному городу. Горы сияют вечными снегами, небо полно тепла, опавшие листья, земля, одежды, пропитанные пряными запахами, дают острый, оригинальный, возбуждающий букет. Сэр Генри незаметно погружается в мечту. Он видит себя победителем: большевики в результате его мудрой политики изгнаны из Афганистана. Они снимают флаг с высокой мачты своего посольства -- противный красный флаг, -- укладывают в чемоданы гнусную литературу -- и караван трогается, звеня бубенчиками, подымая облака пыли. А вот и другая картина -- заседание верхней палаты, доклад министра иностранных дел о большой дипломатической победе, рукоплескания, интервью, пэрство и, наконец, орден, испускающий лучи славы и милостей. Черт возьми, хорошо жить на свете! В порыве доброты посол даже поставил десять золотых на коричневого старого слона, расписанного мрачными арабесками, -- но проиграл. Молоденькая слониха, выкрашенная в красный цвет, изогнула крохотный пурпурный хвостик и, пользуясь мудрой уступчивостью семьи, пришла первой. На ее спине восторжествовал седой старичок в высокой остроконечной шапке. Но что такое десять золотых перед пэрством и орденом! Сэр Генри ссыпал червонцы в протянутую руку эмира с обворожительной легкостью, подумав при этом: "Милый, ты мне дашь гораздо больше".
   Солнце достигло зенита, бросило вниз ливень отвесных лучей и пошло к закату. Фокусники успели показать все свои шутки: проглотили шары и выплюнули свертки шерсти; купцы допили свой чай в пестрых ларях, обсуждая цены на виноград и каракуль, сыщики на велосипедах прорезали толпу во всех направлениях, генералы стрелой пролетели по полю к своим выстроенным полкам, народ получил тысячу тумаков от скороходов, разгоняющих толпу перед знатными лицами. Словом, трехдневный праздник Независимости стал приближаться к своему концу. Но как раз в это время толпа раздвинулась и появились "племена". Они пришли, чтобы танцевать перед эмиром свой знаменитый национальный танец. Среди них особенным искусством выделялся подросток -- барабанщик, дирижер и музыкант воинственного балета. Худой, с откинутой назад характерной греческой головой, он подходил по очереди то к одному, то к другому ряду танцующих, трепеща всем телом в такт неистовой плясовой, глаза он щурил, и это как бы опустило на лоб и веки выражение исступленного полусна, сладостной дремоты. Он улыбался блаженно и бессмысленно, но с напряжением, точно птица, уснувшая на лету, потерявшая сознание от глубины и высоты неба, но продолжающая плыть на мерных и сильных крыльях.
   Окончив свой танец, племена сели в круг, и началось пение национальных песен, которые хор громогласно повторял за певцом, -- песен, посвященных ненависти к Англии, борьбе с Англией, угрозам против Англии, прославлению Независимости, религии и большевиков. Сэр Доббс не смутился -- радость русских, злорадство двора и тысячной толпы, даже неистовое сочувствие эмира скользнуло по его закаленным нервам, оставив самую незначительную царапину. Просто ему стало стыдно за свою недогадливость, за несколько слишком искренних выражений лица, которые теперь предавались всеобщему посмеянию. Черты его одеревенели, и глаза стали снимать аккуратные фотографические снимки с певцов, откладывая их в памяти туда, где до поры до времени сохранились образы Ганди, братьев Али и нескольких неподкупных пан-исламистов. Правда, песни племен были очень дерзки, и огромная толпа народа упорно старалась прочесть на лице англичан результат этих оскорблений. Но едва ли прочла бы что-нибудь на их равнодушной маске, если бы сэр Генри вдруг не узнал оружия, которым во время пляски и пения размахивали племена. Это были винтовки английского образца, офицерские револьверы и кобуры. Смерть плясала перед ним, смерть его соотчичей, друзей, может быть, близких. И в течение часа еще сэр Доббс испытывал невыразимое мучение. Ему хотелось вскочить, позвать полицию, надеть наручники, временами это желание возмездия и немедленной казни превращалось в настоящее головокружение. А племена в своем народном гневе бросали ему в лицо эпические строфы: "Мы сотрем вас с лица земли, мы вернем свои земли и жилища. На свете есть, слава богу, русские, которые нам помогут". Он слушал и, когда ревер оканчивался, аплодировал вместе с другими, не позволяя дрожать своим рукам.
   В тот же вечер сэру Доббсу было объявлено, что англо-афганский договор подписан; договор невыгодный и непрочный, выпрошенный Англией у своего вчерашнего вольноотпущенника. Это была большая и радостная весть. Но, глядя мутными глазами в свое виски, сэр Генри не обнаружил никакого восторга. В этот Дурной час ему грезилась золотая Индия, охваченная пляской огня. И на маленьком барабанщике был надет шлем, серый френч и ботфорты его самого, сэра Генри Доббса.
   Да, вот какие бывают праздники в Кабуле.
   
   {1922}

----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Рейснер Л. М. Избранное / [Вступ. статья И. Крамова, с. 3--18; Сост. и подготовка текстов А. Наумовой Коммент. Наумовой и др.]. -- Москва: Худож. лит., 1965. -- 575 с., 1 л. портр.: ил.; 21 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru