Реклю Эли
Дневник парижанина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ДНЕВНИКЪ ПАРИЖАНИНА.

29 ноября.

   Канонада, какой, конечно, не слыхивалъ свѣтъ. Парижъ открылъ огонь во всѣ стороны; пруссаки, баварцы, саксонцы и виртембергцы, въ свою очередь, открыли огонь по Парижу. Паши войска выступили съ четырьмя сотнями орудій; форты поддерживаютъ ихъ своей крѣпостной артиллеріей; численность войскъ, употребленныхъ противъ насъ непріятелемъ, неизвѣстна. Почва содрогается, наши дома изъ тесанаго камня колеблются, стекла дребезжатъ. На одну секунду приходится не по одному выстрѣлу, а по нѣскольку; ухо не различаетъ ихъ болѣе: слышны только раскаты и свистъ, трескъ и взрывы. Воздухъ испещренъ бомбами, гранатами и картечью... чудится, что слышишь пульсацію времени. Идетъ поединокъ между четырьмя стами тысячъ народа и двумя тысячами пушекъ.
   Двѣ націи, Хримгильда и Брунегильда, ведутъ между собой ожесточенную борьбу. Вчера еще они вели словесный споръ, одна преимущественно на ученой почвѣ, другая на художественной, но сегодня онѣ ужь кусаютъ и рѣжутъ одна другую; онѣ вступили въ рукопашную потасовку и рвутъ другъ у друга волосы. Бѣлокурая выше ростомъ, полнѣе и сильнѣе; она заставила свою смуглую противницу склонить одно колѣно, уже нанесла ей своимъ топоромъ ударъ по шеѣ, успѣла пробить бокъ. Кровь брюнетки струится ручьями, по опасность удвоиваетъ ея отвагу и отчаяніе придаетъ ей силы. Глаза ея свѣтятся грознымъ огнемъ; пусть учащаются удары топора о ея шлемъ; своимъ кинжаломъ она разрываетъ и прорываетъ панцирь, подъ которымъ находится сердце ея врага...
   Та, которая защищается кинжаломъ и получаетъ удары страшнаго топора,-- моя мать. Это Франція.
   Вечеромъ въ разныхъ мѣстахъ встрѣчаются экипажи и носилки, въ которыхъ везутъ и несутъ раненыхъ; являются вѣстники, скачутъ курьеры. "Что новаго съ поля сраженія? Что новаго?" "Доббрыя новости!" слышится со всѣхъ сторонъ. Вездѣ идутъ толки объ успѣшности нашей вылазки: мы овладѣли авронскою возвышенностью; съ нея, бросаемся на Вилльеръ, на Келиньи, Шампиньи, Шеневьеръ, на Вильневъ Сенъ-Жоржъ. Еще день или два, подобныхъ ятому, и мы прорвемъ прусскую линію, освободимъ Парижъ.
   Далѣе, въ толпѣ читаютъ статью Liberté, бывшей газеты Жирардена: "Дѣло рѣшительно не удалось; придется начинать съизнова въ другой разъ. Мы атаковали деревни Гэ и Шевильи, взяли ихъ, но намъ пришлось отступить передъ массой свѣжихъ войскъ пруссаковъ, поспѣшно прибывшихъ къ мѣсту сраженія. Причиною неуспѣха было возвышеніе воды въ Марнѣ, воспрепятствовавшее наведенію мостовъ, по которымъ мы могли-бы направить достаточныя силы на поле сраженія"...
   Я встрѣтилъ двухъ національныхъ гвардейцевъ, возвращавшихся изъ Гэ. Одинъ изъ нихъ въ веселомъ расположеніи духа: "я житель Гэ, говоритъ онъ мнѣ,-- укрывшійся въ Парижъ. Мать моя осталась дома. Мнѣ захотѣлось повидать ее. Я и присоединился къ аттакующей колоннѣ. Мы взяли редутъ въ штыки! Потомъ, я перескочилъ черезъ знакомый мнѣ заборъ, обнялъ старуху, и вотъ, снова здѣсь."
   Другой грустенъ:-- Тоже, что и при Бурже, ворчитъ онъ.-- Васъ посылаютъ сорвать яблочко подъ градомъ пуль, а когда вы его добыли, вамъ говорятъ: бросьте его, оно намъ болѣе ненужно. Ступайте-ка подъ новый градъ пуль.
   -- Но если движеніе, которое васъ заставили сдѣлать, ложный маневръ, необходимый для отвлеченія силъ непріятеля? замѣчаю я.
   -- Можетъ быть; но когда желаешь участвовать въ побѣдѣ, грустно быть убитымъ, исполняя какой-то ложный маневръ; а если перебьютъ руку, то перебьютъ ее не легче, чѣмъ и въ настоящемъ сраженіи.
   Вѣсти противурѣчивыя, болѣзненное недоумѣніе.
   

30 ноября.

   Сегодня тотъ-же бурный шумъ, та-же страшная трескотня. Парижъ подобенъ дѣйствующему волкану, извергающему пламя, желѣзо и дымъ. Парижъ и нѣмцы точно двѣ воюющія огнедышащія горы: Везувій противъ Этны, Котопахи противъ Момотомбо. Сколько разрушенія, сколько бѣдствій! Сколько крови и горя!
   Но хотя-бы мы были убѣждены, что завтра, быть можетъ, намъ грозитъ смерть, мы не станемъ жаловаться; мы все-таки свободны. Намъ лучше чувствовать себя въ двухъ шагахъ отъ смерти, чѣмъ быть погруженными по шею въ развратѣ! Мы можемъ гордиться нашими страданіями, они выше и честнѣе торжествующаго, наглаго позора второй имперіи? Легче выносить желѣзо, рѣжущее здоровое тѣло, чѣмъ смрадную и довольную собою гангрену бонапартизма! Мы поднимаемся, наконецъ, въ своихъ собственныхъ глазахъ. Мы сдѣлали уже достаточно, чтобы умереть безъ стыда, а если мы должны остаться живыми, то только завоевавъ побѣдою право на жизнь. Осыпайте насъ бомбами, пруссаки, осыпайте, мы отвѣтимъ вамъ, но, стрѣляя въ насъ такимъ образомъ, ваши Мольтке, Бисмарки и Мекленбурги, не сознаютъ той услуги, которую они намъ оказываютъ. Стрѣляйте, пруссаки, стрѣляйте! Каждое изъ вашихъ ядеръ уноситъ клочекъ бонапартизма, каждая изъ вашихъ пуль пробиваетъ сердце какого-нибудь приверженца плебисцита! Стрѣляйте, пруссаки, стрѣляйте! Чтобы вы ни дѣлали, вамъ не удастся умертвить Францію; вы только заставите ее омыть въ крови свой грѣхъ. Что-бы вы ни дѣлали, она возстанетъ чистою и торжествующею, съ обновленною кровью въ жилахъ. Стрѣляй, пруссакъ, стрѣляй вволю, лишь-бы мы отвѣтили тебѣ тѣмъ-же въ свою очередь, сегодня или завтра! Своими выстрѣлами ты помогаешь нашему дѣлу обновленія, ты залечиваешь наши внутреннія язвы, подтачивавшія нашъ организмъ.
   

1 декабря.

   Хорошія, славныя вѣсти! анаши войска, -- гласитъ оффиціальное сообщеніе Трошю,-- сохраняютъ позиціи, завоеванныя вчера и запятыя въ эту ночь. Они подбираютъ раненныхъ, покинутыхъ непріятелемъ на полѣ сраженія, и погребаютъ убитыхъ. Армія проникнута отвагою и рѣшимостью".
   Еще на разсвѣтѣ, заранѣе изготовленные мосты были перекинуты черезъ Марну у Ножана и Жуапвиля; два генерала перевели черезъ нихъ свои отряды, несмотря на непріятельскій огонь. Въ 9 часовъ, оба эти отряда совокупно взяли деревню Шамппньи и первые уступы виллерской возвышенности. Въ 11 часовъ, всѣ эти позиціи были заняты; но тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ, пруссаки, поддерживаемые новыми батареями, сдѣлали сильный натискъ на нашихъ; съ этой минуты, началось истинное побоище: прусскія орудія, стоявшія въ Шеневьерѣ и Кельи, громили французскія колонны, на которыя кинулась еще многочисленная пѣхота изъ вилльерскихъ укрѣпленій. Новыя усилія съ нашей стороны и прибытіе подкрѣпленій остановили, наконецъ, наступательное движеніе пруссаковъ; разстроенные подоспѣвшею нашею артиллеріей, они были вынуждены снова отступить. Вечеромъ, по всѣмъ холмамъ лѣваго берега Марны, пылали наши бивуачные огни; на склонахъ Пожана и Фонтенэ расположились наши резервы; мобили-же и національная гвардія двинулись далѣе за Кретель, отняли у непріятеля важныя позиціи у Монмели, впрочемъ, вечеромъ снова оставили ихъ. Если-бы наши войска удержались и здѣсь, день былъ-бы блистательнымъ, можетъ быть, успѣхъ превратился-бы въ рѣшительную побѣду. Послѣ дѣла подъ Орлеаномъ, счастіе къ намъ нѣсколько уже повернулось; а пруссакамъ, видимо, уже не такъ везетъ, какъ прежде -- не такъ везетъ, это видно.
   Сегодня относительная тишина: орудія гремятъ лишь черезъ извѣстные промежутки времени; каждая сторона отдыхаетъ послѣ страшныхъ усилій и приготовляется къ еще ужаснѣйшей битвѣ. Подбираютъ раненныхъ и убитыхъ, -- работа печальная!
   

2 декабря.

   "Побѣда, воспѣвая, отверзаетъ намъ преграды!" Правду сказать, она не отверзла еще стѣнъ нашей ужасной тюрьмы, но она потрясаетъ ихъ вмѣстѣ съ нами и уже отомкнула два или три замка. Сраженія 29, 30 ноября и 2 декабря дозволили намъ выдвинуться на нѣсколько километровъ впередъ, воздуха у насъ стало поболѣе, нашъ "Илъ-де-Франсъ" нѣсколько расширился, а королевство Вильгельма нѣсколько стѣснилось.
   А между тѣмъ начало дня предвѣщало, казалось, роковой исходъ, достойный этого пагубнаго числа, 2 декабря! Мы овладѣли авронскою возвышенностью; пруссаки хотѣли снова отнять ее у насъ: это одна изъ. господствующихъ позицій среди чащи холмовъ и долинъ, между которыми извивается и крутится Марна, какъ-бы не рѣшаясь влиться въ Сепу и затеряться въ ней. Разныя фальшивыя атаки впродолженіе ночи ослабили бдительность французскихъ солдатъ, истомленныхъ трудами. Утромъ, когда они пили свой кофе, страшная канонада заставила ихъ очнуться: непріятельскія массы наступали на нихъ. Фронтъ и лѣвое крыло твердо выдержали атаку. Одинъ землекопъ, случайно вооруженный револьверомъ, успѣлъ прибѣжать и подать выстрѣломъ сигналъ, на который отвѣчали гвардейцы, и когда пруссаки выступили густой массою изъ своего лѣса, то прежде, чѣмъ они. успѣли развернуться, ихъ осыпала градомъ ядеръ и гранатъ одна батарея, о существованіи которой они не подозрѣвали; черезъ мгновеніе огонь открыли и форты. На этомъ пунктѣ произошло настоящее побоище: цѣлыя колоны колебали и и падали; человѣческія тѣла валились сотнями. Не было возможности подвигаться впередъ съ этой стороны и пруссаки поспѣшно отступили; но на противоположномъ краѣ возвышенности, они одержали верхъ надъ нашими войсками. Въ нѣсколько минутъ наши испытали почти полное пораженіе: регулярныя войска,-- старые солдаты второй имперіи,-- подали, какъ всегда, первый примѣръ бѣгства. Скоро цѣлый корпусъ былъ опрокинутъ и притиснутъ къ берегу Марны, черезъ которую съ такимъ трудомъ былъ совершенъ переходъ третьяго дня. Грозила, можетъ быть, непоправимая катастрофа, но въ самую критическую минуту подоспѣли батальоны мобилей; они прикрыли отступленіе своимъ несчастнымъ товарищамъ и дали имъ время снова сомкнуться въ ряды. Генералъ Дюкро, командующій здѣсь нашими войсками, выказалъ удивительную рѣшимость и хладнокровіе. Пруссаки, пріостановленные въ своемъ порывѣ, боролись упорно; бой былъ кровавый, но они были вынуждены уступить въ свою очередь и покинуть взятую позицію, между-тѣмъ, какъ прусскія батареи продолжали стрѣлять по французамъ, а французскія по пруссакамъ. Безпорядочное отступленіе французовъ началось въ семь часовъ; къ одинадцати войска были снова въ строю, а въ полдень они уже перешли въ наступленіе.-- Въ одной деревушкѣ картечь сыпалась на нихъ точно съ неба; они рѣшительно не понимали, откуда падалъ на нихъ такой смертоносный дождь. Наконецъ, былъ замѣченъ дымъ надъ колокольнею: то были два орудія, занявшія позицію въ воздухѣ! Тотчасъ-же выстроилась батарея, которая пробила брешь въ нижней части колокольни; зданіе рухнуло, придавивъ своими тяжелыми обломками непріятельскій батальонъ, укрывшійся въ церкви. Съ каждымъ часомъ прибывали войска французской республики; шагъ за шагомъ отступали, гонимые ихъ штыками, нѣмецкіе солдаты, оставляя въ нашу власть землю, изрытую ядрами и пропитанную кровью. Борьба длилась долго и сопровождалась страшными потерями съ обѣихъ сторонъ, но побѣда осталась за нами. Свистъ ядеръ и пуль и пороховой дымъ, наполняющіе воздухъ, воодушевляютъ насъ; послѣ столькихъ колебаній, столькихъ выжиданій, мы рѣшились, наконецъ, дѣйствовать, какъ слѣдуетъ людямъ отважнымъ, дорожащимъ своей національной честью. Станы выпрямляются, физіономіи дышатъ гордостью, рѣчи тверды и рѣшительны; а Мы устоимъ, устоимъ!"
   Я ужиналъ сегодня съ однимъ лотарингцемъ и однимъ нѣмцемъ, хотя вецринявшимъ нашего подданства, но давно живущимъ въ Парижѣ. Лотарингецъ, числящійся въ очередномъ батальонѣ національной гвардіи, получилъ утромъ приказъ быть готовымъ къ бою, но приказа выступить не послѣдовало: ихъ услугъ не потребовалось. "Мы были, однако, готовы сражаться!" говорилъ онъ.
   Нѣмецъ упрекалъ правительство за то, что оно не допускало сформированія партизанскихъ отрядовъ, вооруженныхъ картечницами, бросающими греческій огонь...
   Эти отчаянные смѣльчаки протестовали, однакожъ, противъ войны, затѣянной Бонапартомъ. На другой день послѣ знаменитаго объявленія, сдѣланнаго Грамономъ въ законодательномъ собраніи, въ Парижѣ была большая народная манифестація въ пользу мира. Двинувшись отъ Бастиліи, колонна была атакована на монмартрскомъ бульварѣ и разсѣяна полицейскими агентами и извѣстными зачинщиками бунтовъ (agents provocateurs) въ бѣлыхъ блузахъ. Среди суматохи, мой пріятель, нѣмецъ, получилъ ударъ палкою по головѣ, а лотарингецъ былъ стащенъ на гауптвахту.
   Это обыкновенно такъ бываетъ. Прежніе подстрекатели не отваживаются болѣе защищаться, а тогдашніе противники войны становятся теперь въ передовые ряды защитниковъ нашей свободы и готовы держаться до послѣднихъ силъ, пока погибнутъ сами или побѣдятъ врага, какъ лава, разлившагося по нашей бѣдной Франціи!
   

3 декабря.

   Сегодня тишина. Прекрасное солнце трехъ дней битвы скрылось за густымъ туманомъ. Стая воющихъ пушекъ не лаетъ, не кусаетъ и не терзаетъ болѣе: други и недруги подбираютъ своихъ убитыхъ и раненныхъ. Увы! сколько ихъ, сколько ихъ! Ихъ вносятъ почти черезъ всѣ городскія ворота, потому-что бились и убивали другъ друга вездѣ, на всемъ протяженіи нашихъ укрѣпленій. Больше всего раненныхъ несутъ черезъ Сентъ-Антуавское предмѣстье, испещренное временными лазаретами, или съ Сены: паровыя лодки собирали несчастныхъ вдоль по берегу Марны. Горько видѣть эти блѣдныя фигуры, обернутыя окровавленными тряпками, этихъ молодыхъ людей, неимѣющихъ силы держаться на ногахъ, эти носилки, на которыхъ тащатъ трупы, живущіе еще для страданья! Эти несчастные вынесли ужасныя мученья, нѣкоторые изъ нихъ оставались цѣлыя сутки безъ всякой помощи на полѣ битвы, пригвожденные къ землѣ кровью, вытекшею изъ ихъ ранъ и замерзшею. Холодъ былъ сильный впродолженіи этихъ чудныхъ ночей; морозъ проникалъ до костей. Паши полторы тысячи мертвыхъ погибли не всѣ отъ прусскихъ снарядовъ; многіе изъ нихъ не остались въ живыхъ по недостатку медицинскихъ пособій. Паши походные лазареты безъ сомнѣнія хуже прусскихъ, хотя и стали лучше, неизмѣримо лучше существовавшихъ во время второй имперіи. Но и здѣсь, какъ вездѣ, были приняты лишь полумѣры; старые кадры были сохранены и, несмотря на блистательный примѣръ санитарной комиссіи Соединенныхъ Штатовъ, вполнѣ сохранилось то странное убѣжденіе, что медицинская часть необходимо должна оставаться въ вѣденіи старыхъ служакъ военнаго вѣдомства, и не можетъ быть отдана въ руки женщинъ и молодыхъ дѣвицъ.
   Намъ неизвѣстно, чего стоили пруссакамъ эти послѣдніе дни. Намъ же они обошлись дорого, очень дорого. Но не станемъ слишкомъ грустить возлѣ этихъ бѣдныхъ молодыхъ людей, которые умираютъ; не будемъ слишкомъ трогаться при видѣ этой крови. Кровь эта -- драгоцѣнная кровь, она пролита не даромъ!
   У насъ пало много офицеровъ; теперь мы теряемъ еще двухъ генераловъ, и не изъ худшихъ. Сожалѣніе наше умаляется лишь тою мыслью, что они, по необходимости, будутъ замѣнены людьми новыми, -- потому-что для новыхъ системъ нужны и новые люди.
   При атакѣ деревни Эпинэ, одному мобилю раздробило пальцы лѣвой руки осколкомъ гранаты; они держались еще только обрывками мяса. Въ эту минуту войска шли въ атаку. Чтобы не отстать отъ товарищей, отважный юноша отрываетъ совершенно свои разбитые пальцы, суетъ ихъ въ карманъ, обвертываетъ носовымъ платкомъ окровавленный остатокъ правой руки, схватываетъ ружье лѣвою и занимаетъ свое прежнее мѣсто въ строю. Все это было дѣломъ нѣсколькихъ секундъ.
   

4 декабря.

   Мы все еще сохраняемъ за собою важную позицію авронской возвышенности, но намъ объявлено, что армія Дюкро перешла вновь за Марну на другой день послѣ побѣды и переночевали, на полѣ сраженія.
   Это извѣстіе было намъ не совсѣмъ пріятно. Мы не жалуемся на благоразуміе нашихъ генераловъ, но мы вправѣ упрекнуть ихъ, что дѣйствуя слишкомъ осторожно, они останавливаютъ порывъ войскъ и снова охлаждаютъ ихъ пылкій энтузіазмъ. Трошю говоритъ намъ, что армія почерпнетъ новыя силы въ краткомъ отдыхѣ, на который она имѣетъ право послѣ своихъ громадныхъ трудовъ,-- что надо пополнить убыли, исправить и переорганизовать нѣкоторыя части. А Дюкро какъ-будто даетъ понять, что онъ намѣренъ направить свои усилія на другой пунктъ блокады, "въ томъ убѣжденіи, что новыя попытки въ направленіи, на которомъ непріятель сосредоточилъ теперь свои силы, останутся безплодными, и что излишнимъ упорствомъ только будутъ безполезно приноситься въ жертву тысячи жизней."
   Послѣ восьми дней выгоднаго боя, такая рѣчь звучитъ не слишкомъ ободрительно. Но можно было бы, пожалуй, помириться съ нею съ большимъ спокойствіемъ, еслибъ являлась увѣренность, что она выражаетъ точную правду. Съ 28 ноября по 2 декабря войска, выведенныя изъ города, должны были истомиться, атому, конечно, удивляться нечего: ночи безъ крова, подъ вліяніемъ сырости и холода, непомѣрные труды при недостаточной пищѣ (1 фунт. хлѣба и нѣсколько унцовъ мяса въ день) могутъ быстро истощить самые сильные организмы. 2 декабря наши мобили кидались на раненыхъ лошадей, добивали ихъ нѣсколькими ударами приклада и вырѣзывали себѣ изъ нихъ куски, еще облитаго кровью, мяса, которое пожирали сырымъ или полусырымъ. Но не всѣмъ хватило на это времени или счастья, такъ-что большинство объявило на другой день, что, не ѣвъ рѣшительно ничего цѣлые сутки, не имѣетъ болѣе силъ тащить ружья. Это разсказывается громко солдатами, но они шепчутъ тоже, что между ихъ генералами находятся такіе-то и такіе безсовѣстные бонапартисты, соревнователи Фальи, Фроссаровъ, Базеновъ и Ладмиро, которые ищутъ еще случаевъ измѣнить республикѣ въ пользу седанскаго измѣнника. Недавно толковали о Пьетри, комендантѣ Монъ-Валерьяна, который, будто-бы, вступилъ въ переговоры съ Бисмаркомъ на счетъ сдачи ему цитадели за сумму въ шесть милліоновъ франковъ (это умѣренно). Сегодня генералы Блашаръ и Фавэ подвергаются сильнѣйшему подозрѣнію. Блашаръ былъ однимъ изъ докъ императорскаго правительства, которое употребляло его способности на фискальство и дипломатическія интрижки (между прочими довѣренными постами, онъ занималъ должность чрезвычайнаго секретаря, обязаннаго составлять общіе выводы изъ отчетовъ и доносовъ, представляемыхъ ему агентами особаго отдѣла полиціи). Фавэ, начальникъ политехнической школы, адъютантъ императора, мѣтилъ въ маршалы послѣ Фроссара; въ случаѣ нужды, чтобы ему былъ поводъ отличиться на полѣ сраженія, затѣяли-бы, пожалуй, новую войну. Несмотря на неоднократныя заявленія демократической прессы, Трошю и правительство ратуши не захотѣли лишиться услугъ этихъ Пьетри, Блашаровъ и Фавэ, и вотъ, эти Пьетри, Блашары и Фавэ стѣсняютъ теперь собою правительство и оно не знаетъ, какъ онъ отдѣлается. Пьетри внезапно смѣненъ; люди невоенные не знаютъ, за что. Что касается до Блашара и Фавэ, то они дозволяютъ себѣ такіе проступки противъ военной дисциплины, за которые они были-бы немедленно разстрѣляны, еслибъ звались Бланки или Флурансомъ. При послѣдней битвѣ 2 декабря, когда наша армія почти погибала, Блашару, и въ особенности Фавэ, былъ данъ приказъ двинуться впередъ съ ихъ артиллеріей. Блашаръ не согласился, а Фавэ отказался. Побѣдили и безъ нихъ, но, благодаря ихъ трусости и безсовѣстности, армія могла и погибнуть.
   "Вотъ почему корпусъ Дюкро перешелъ обратно черезъ Марну" говорятъ между собою, приложивъ палецъ къ губамъ, люди, близкіе, къ высшимъ сферамъ. Вотъ почему Трошю объявляетъ намъ о необходимости пополнить кадры, вотыючему приступаютъ къ переустройству нѣкоторыхъ частей военнаго вѣдомства."
   Трошю то повышается, то падаетъ; онъ подвергается частымъ переворотамъ въ народномъ мнѣніи. Термометръ его популярности высится со дня на день, со времени его выступленія въ походъ. Горячіе республиканцы, правда, продолжаютъ еще считать его слабымъ упрямымъ, но вѣрятъ, что онъ искренно присталъ къ республиканской партіи. Ему благодарны въ особенности за нападеніе на пруссаковъ за обнаженіе, наконецъ, своей шпаги. Трошю запустилъ зубы разъ, стало-быть, будетъ кусать и впередъ!
   

5 декабря.

   Послѣ послѣднихъ битвъ, въ нашихъ рукахъ осталось восемьсотъ плѣнныхъ. Это весьма мало въ сравненіи съ 250 или 300 тысячъ плѣнныхъ французовъ, поселенныхъ въ Германіи. Пруссаки очень недовольны своимъ плѣномъ; что же касается прочихъ плѣнныхъ, то, переживъ свой первый страхъ быть разстрѣлянными злодѣями-парижанами, они мирятся съ своей участью,-- въ особенности баварцы поляки. Если вѣрить тому, что они разсказываютъ, то нѣмецкая армія вовсе не составляетъ однороднаго цѣлаго, и въ ней обнаруживаются серьезныя несогласія.
   

6 декабря.

   Очень холодно; снѣгъ падаетъ большими хлопьями; дороги, поля, села изчезаютъ подъ бѣлымъ покровомъ. Обѣ арміи не выходятъ изъ палатокъ. Это вынужденное бездѣйствіе невыгодно для насъ, потому-что дурная погода задерживаетъ наше наступательное движеніе и мы съѣдаемъ безъ пользы паши запасы. Борьба Парижа противъ врага, который укрѣпился самъ въ сильныхъ полевыхъ окопахъ, ничто иное, какъ борьба осады противъ осады, съ тою разницею, что одна изъ армій получаетъ непрерывные подвозы, а другая нѣтъ. Намъ приходится пробиться черезъ три или четыре блокадныя линіи, -- трудная работа, которую мы выполнимъ, можетъ быть, несмотря на противоположныя предсказанія всѣхъ компетентныхъ судей. Намъ нужна двойная, одновременная побѣда надъ врагомъ, который внѣдрился въ наше тѣло,-- побѣда Парижа и побѣда провинціи. Но мы дышемъ все еще добрыми вѣстями о побѣдѣ юной арміи подъ Орлеаномъ, о сѣверной и восточной арміяхъ, старающихся освободить насъ изъ блокады, о Гарибальди на западѣ, Гарибальди, который "посредствомъ подлаго захвата", какъ выражаются прусскія газеты (мы полагаемъ, что слѣдуетъ читать: ночного нападенія), нанесъ уронъ непріятелю и взялъ у него нѣсколько сотенъ плѣнныхъ... Славный Гарибальди! Англія слишкомъ слаба, чтобы помогать Франціи, республики; швейцарская, сен-маринская, валь-д'андорская и Соединенныхъ Штатовъ не имѣютъ силъ оказать намъ содѣйствіе; одинъ гражданинъ Гарибальди нашелъ къ тому средства, несмотря ни на какія препятствія. А ужь если есть человѣкъ, имѣющій право негодовать на Францію, такъ это Гарибальди: Франція отняла у него Ниццу, кровъ его предковъ, убила его римскую республику, испытывала на немъ, при Ментанѣ, свои шасспо, которыя отличаются теперь. И этотъ Гарибальди, противъ котораго Франція такъ много виновата, въ минуту ей крайней опасности, предлагаетъ ей свою жизнь! Сколько мнѣ извѣстно, мы не провинились никогда ни въ чемъ противъ радикала Брайта и добродѣтельнаго Гладстона, къ которымъ продолжаемъ питать уваженіе, но какъ благоговѣемъ мы передъ этимъ добрымъ Гарибальди, какъ любимъ его!
   

7 декабря.

   Какое грустное пробужденіе! "Офиціальная Газета" напечатала письмо г. Мольтке, который сообщаетъ его превосходительству генералу Трошю, что городъ Орлеанъ взятъ снова пруссаками послѣ жаркаго боя; г. Мольтке столько любезенъ, что дозволяетъ его превосходительству генералу Трошю удостовѣриться самому лично въ правдивости этого извѣстія. Генералъ Трошю отвѣчаетъ его превосходительству г. Мольтке, что онъ не считаетъ нужнымъ повѣрять извѣстіе, которое его превосходительство счелъ полезнымъ ему сообщить.
   Мы благодарны Трошю за его достойный и гордый отвѣтъ; мы благодарны правительству, что оно избавляетъ насъ отъ второго изданія, наводившихъ тошноту, переговоровъ г. Тьера и слезливаго феррьерскаго свиданія. Намъ слѣдуетъ проливать кровь, а не слезы.
   Однако, я видѣлъ ихъ! Пока мы сидѣли за ужиномъ, мрачные и молчаливые, я подмѣтилъ тайныя слезы, которыя падали съ щекъ матери на ея тарелку съ пригоршнею риса.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   

13 декабря.

   Что касается нашихъ собственныхъ дѣлъ, они тяжки, но однообразны. Въ прежнее время, повтореніе однихъ и тѣхъ-же удовольствій считалось скучнымъ; теперь у насъ повторяются одни и тѣ-же страданія; насъ мучитъ неизвѣстность о томъ, что наиболѣе дорого намъ. Въ нашихъ бесѣдахъ и нашихъ газетахъ можетъ обсуждаться лишь одинъ вопросъ: осада... По удовлетвореніе нашему любопытству отвѣшивается правительствомъ очень скаредно, какъ мясо для питанія нашихъ желудковъ: 30 граммъ (7 1/2 золотниковъ) на трехдневную порцію человѣку!.. Запрещено печатать или обсуживать публично точныя, серьезныя свѣденія о военныхъ дѣлахъ, но избѣжаніе измѣны или услуги непріятелю. А когда Офиціальная рѣшается, наконецъ, нарушить свое молчаніе, она повѣствуетъ намъ что-нибудь подобное: "Ожидаются важные результаты отъ движенія, предпринятаго генераломъ Z (здѣсь нѣсколько точекъ), который, съ значительнымъ корпусомъ, состоящимъ, по меньшей мѣрѣ, изъ..... человѣкъ, направился къ важному пункту X." -- Постарайтесь уяснить себѣ такую кабалистику! И хотя мы знаемъ, что эти алгебраическія проблемы, съ явно-недостаточными данными, составляютъ неразрѣшимыя загадки, мы все-таки бьемся надъ ихъ разрѣшеніемъ. Счастливы въ эти дни люди, имѣющіе мало физическихъ нуждъ и мало любопытства! Мы живемъ въ разрѣженной умственной атмосферѣ и мечемся, какъ мыши подъ пневматическимъ колоколомъ. Существуютъ насѣкомыя, которыхъ нельзя утопить, потому-что эти предусмотрительныя животныя окружаютъ себя среди водъ воздушнымъ пузырькомъ, которымъ умѣли запастись; существуетъ тоже полевой медвѣдь и горный сурокъ, которые питаются втеченіе долгой зимы жиромъ, накопленнымъ въ тканяхъ ихъ тѣла. Мы всѣ находимся въ подобномъ положеніи. Мы живемъ на счетъ своего тѣла, на счетъ физическихъ средствъ своего организма и своихъ нравственныхъ средствъ; существуемъ, поддерживая себя одною душевною силою.
   Еслибы мы питали безграничное довѣріе къ правительству Ратуши, еслибы мы уважали болѣе и недовѣряли менѣе Пикарамъ и Ферри, Фаврамъ, Симонамъ и Пельтанамъ, еслибы мы были фанатическими приверженцами Тренію, еслибы мы непоколебимо довѣряли его знаменитому плану, то, конечно, намъ было-бы не такъ трудно терпѣть. Немножко вѣры, хотя-бы и слѣпой, въ наше правительство, даровало-бы намъ новую громадную силу, но вѣра зависитъ не отъ насъ, насильственно создать ее въ себѣ невозможно. Но, съ вѣрою или безъ вѣры, мы знаемъ свою обязанность. Хотя-бы засѣдающіе въ Ратушѣ намъ и не нравились, хотя-бы Трошю правился намъ только на половину, есть положенія, въ которыхъ, такъ или иначе, слѣдуетъ ставить собственную иниціативу: будутъ-ли другіе, или не будутъ, дѣлать то, чего мы желали-бы отъ нихъ, у насъ есть своя личная совѣсть и мы знаемъ свою обязанность.
   

14 декабря.

   Мы скучаемъ, по пруссаки хотятъ доказать намъ, что они милые шутники. Дрезденскіе портные и саксеимейнингенскіе шляпники составляютъ конгрессы для искорененія французскаго легкомыслія, которое слѣдуетъ замѣнить нѣмецкою "Gründlichkeit". Такъ-какъ Мэцъ капитулировалъ, то по разрушеніи Парижа бомбами, бѣлые кирасиры г. Бисмарка и канониры г. Штейнмеца и принца Фридриха Карла подчинятъ весь міръ нѣмецкому вкусу. Въ ожиданіи этого, насъ угощаютъ образчиками берлинскаго витца.
   Нѣкоторые изъ нашихъ воздухоплавателей имѣли неловкость спуститься въ прусскія линіи. Прусскіе ястреба истребляютъ нашихъ голубей; наши аэронавты отводятся въ прусскія крѣпости для разстрѣливанія, потому-что неизмѣримыя пространства звѣзднаго неба составляютъ частныя владѣнія прусскаго государства. Голуби, посланные въ Туръ, были заарестованы и препровождены въ Версаль; черезъ три недѣли послѣ этого, по выходѣ изъ-за какого-нибудь обильнаго обѣда, орошеннаго шампанскимъ, остряки прусскаго генеральнаго штаба переслали намъ депеши, подписанныя генераломъ Паладиномъ и Лавертюжономъ изъ Орлеана (грубѣйшая ошибка, потому-что Лавертюжонъ въ Парижѣ секретаремъ при правительствѣ Ратуши). Версальскій Паладинъ извѣщаетъ насъ, что онъ былъ разбитъ и что турское правительство распадается. Псевдо-Лавертюжонъ объявляетъ, что Руанъ, обезсиленный гражданскими и соціальными несогласіями, открылъ ворота Мантейфелю, что пруссаковъ приняли тамъ съ восторгомъ, какъ избавителей, и что провинція встрѣчаетъ ихъ вообще съ распростертыми объятіями. Эта послѣдняя депеша была принесена въ двухъ экземплярахъ двумя голубями и была адресована, для болѣе благосклоннаго пріема, въ газету "Фигаро".
   Тутъ подъ лицемѣріемъ кроется оскорбленіе; издѣваться при подобныхъ обстоятельствахъ болѣе чѣмъ жестоко. Конечно, не всѣ въ Парижѣ знали о томъ, что Лавертюжонъ находился среди насъ и потому многіе стали толковать о степени достовѣрности этихъ депешъ, въ особенности той, которая относится къ потерѣ Руана. Нѣкоторые не хотѣли вовсе ей вѣрить, припоминая, что пруссаки, непренсбрегающіе хитростями, которыхъ не захотѣли-бы употребить даже какіе-нибудь Моглканы, наполняли Страсбургъ и Медъ ложными новостями, и что Верденъ капитулировалъ именно вслѣдствіе фальшивыхъ извѣстій: но наконецъ дѣло объяснилось и теперь всѣ согласны въ томъ, что прусскія шутки тяжеловѣснѣе бомбъ крупповскихъ пушекъ. Во всякомъ случаѣ снарядъ не достигъ цѣли: онъ былъ выпущенъ для того, чтобы лишить насъ бодрости, но вышло какъ разъ наоборотъ.
   

15 декабря.

   Двѣ газеты изчезли: "Patrie en Danger" и "Cloche". Первая принадлежала Бланки, который нападалъ на правительство кстати и не кстати, ставя ему въ вину и самыя похвальныя и неимѣющія никакого значенія его дѣйствія. "Колоколъ" Ульбаха, уже падавшій съ каждымъ днемъ, былъ органомъ Жюля Симона и кадилъ во всѣ стороны, не жалѣя фиміама. Онъ, правда, порицалъ дѣйствія властей, по слишкомъ уже очевидно достойныя порицанія, но порицалъ ихъ такъ скромно и благоразумно, что порицаніе выходило чуть не похвалой. Почти не переступая предѣловъ хорошаго вкуса и здраваго смысла, не бывая никогда ни вполнѣ правъ, ни вполнѣ виноватъ, онъ дошелъ, мало-по-малу, до совершенной безличности и палъ среди общаго равнодушія, какъ излишній двойникъ "Офиціальной Газеты". Изданіе газеты теперь, вообще, афера плохая: бумага становится непомѣрно дорога. Газеты выходятъ, большею частью, лишь полулистами, и если издатели не платятъ болѣе пошлинъ, зато они и не собираютъ гроша за объявленія, потерявъ при томъ и всѣхъ своихъ провинціальныхъ подписчиковъ. Грустное время для журналистовъ, принужденныхъ толковать объ одной осадѣ, и все объ осадѣ, коментируя при этомъ лишь съ величайшею осторожностью тощія свѣденія, доставляемыя правительствомъ, и утаивая отъ публики то, что они сами могли видѣть или слышать. "Фигаротисты" страшно понизились; они не покрываютъ болѣе своихъ издержекъ. "Le Rappel" Гюго уже. въ половину надтреснутый барабанъ; "Le Reveil" Делеклюза-Ледрю-Ролена дѣлается монотоннѣе и безтолковѣе со дня на день. "Французская газета" и "Journal des Débats" становятся библіографическими рѣдкостями. Расходятся только "Temps", органъ просвѣщенной буржуазіи, и "Combat", органъ республиканцевъ-революціонеровъ. Первый печатается, какъ говорятъ, въ 16,000 экземпляровъ, второй въ 26,000.
   Смертность болѣе чѣмъ удвоилась противъ прошлогодней за эти мѣсяцы. Въ послѣднюю недѣлю умерло 2,700 человѣкъ (не считая убитыхъ и умершихъ отъ ранъ); въ соотвѣтствующую недѣлю въ 1869 г. только 1,100. Независимо отъ смертности между войсками, смертность между гражданами, производимая осаднымъ положеніемъ, и ничѣмъ другимъ, какъ однимъ имъ, доходитъ до 1,600 ч. въ недѣлю и болѣе, -- точно 230 прусскихъ пуль падаютъ ежедневно на наше населеніе, убивая каждая одного парижанина!
   Сколько смертныхъ приговоровъ скрывалось въ плебисцитарной урнѣ!
   Относительно денежныхъ потерь нельзя предположить, чтобы война, даже побѣдоносная, обошлась Франціи менѣе пятнадцати милліардовъ. Это придется по четырнадцати франковъ на каждаго вотировавшаго въ пользу плебисцита. Et nunc erudimini! Среднее число наслѣдствъ во Франціи не достигало до этой цифры въ годы неслыханнаго благоденствія, которымъ мы наслаждались при послѣднемъ Наполеонѣ.
   

16 декабря.

   Болѣе теплая погода, болѣе ясные дни, возвратили намъ голубей,-- французскихъ голубей, а не прусскихъ утокъ. Изъ депешъ Гамбеты оказывается, или какъ-будто оказывается, что:
   Обратное взятіе Орлеана прусскими войсками было чувствительной, но никакъ не губительной для насъ неудачей. Расположенная косой линіей передъ Орлеаномъ, французская армія изъ трехъ корпусовъ подвигалась впередъ весьма быстро своимъ правымъ флангомъ и весьма медленно лѣвымъ. Правое крыло достигло уже, такимъ образомъ, Моятаржиса, но было атаковано здѣсь войсками принца Фридриха-Карла и быстро отброшено къ югу. Предполагаютъ, что оно держится теперь въ Сосеррѣ, прикрывая Буржъ и Неверъ. Пруссаки, заставивъ отступить Бурбаки, бросились, по своему обычному маневру, на центръ французовъ, находившійся подъ командою Паладина, который поспѣшно повернулъ назадъ къ Орлеану. Онъ перешелъ-бы и черезъ Луару, еслибы не приказъ Гамбеты, адвоката, который нашелся, въ этотъ разъ, лучше боевого генерала. Лѣвое крыло, подъ командою генерала Шанзи, не бывъ атаковано, продолжало идти отважно впередъ и заняло позицію въ Першѣ, гдѣ, какъ говорятъ, соединилось съ частью бретонской арміи. Такимъ образомъ, теперешнее наше положеніе на Луарѣ немногимъ хуже прежняго: одна изъ провинціальныхъ армій находится въ томъ-же разстояніи отъ Парижа; войска наши все еще расположены косой линіей отъ юго-запада къ сѣверо-востоку, между тѣмъ какъ прежде они тянулись отъ юго-востока къ сѣверо-западу. Вмѣсто правой стороны, Франція протянетъ руку Парижу съ лѣвой. Принцъ Фридрихъ-Карлъ доставилъ себѣ удовольствіе овладѣть снова Орлеаномъ, -- вѣроятно, имѣя въ виду забрать и Туръ, столицу провинціальнаго управленія, которое не стало дожидаться непрошенныхъ гостей и ускользнуло въ Бордо. Пруссаки не могутъ много повредить намъ въ Турѣ; они нанесли-бы намъ большій ударъ, овладѣвъ Буржемъ, съ его военными запасами, или Нантомъ, съ его литейными заводами и важною морскою торговлею. Но ни Туръ, ни Орлеанъ, ни Буржъ, ни Нантъ, ни даже Бордо, не составляютъ необходимыхъ жизненныхъ центровъ. Непріятель можетъ войти въ нихъ, съ условіемъ возвратиться опять назадъ поневолѣ. Находится даже множество такихъ нашихъ домашнихъ стратегиковъ, которые увѣряютъ, что принцъ Фридрихъ-Карлъ сдѣлалъ большую ошибку, отправясь побить насъ подъ Орлеаномъ и прогуливаясь на югъ отъ Луары; онъ былъ бы, говорятъ они, опаснѣе подъ Парижемъ.
   Пруссаки ограбили востокъ, богйтыя норманскія провинціи; они взяли контрибуцію съ жирнаго Руана, фуражировали и до Гонфлера, но не могли дойти до Гавра, могущественнаго и богатаго Гавра, храбро укрѣпившаго себя съ самаго начала войны. Они, конечно, нанесли намъ много вреда этою экспедиціею, убили много народа, ожгли овины, раззорили фермы, -- словомъ, увеличили сумму бѣдствій, а вмѣстѣ съ лею, сумму злобы и негодованія противъ себя, и затѣмъ воротились, опасаясь послѣдствій.
   На сѣверѣ, они сняли осаду съ Мезьера и Мопмеди,-- что не означаетъ, однако, большаго улучшенія ихъ положенія въ этихъ мѣстахъ. На западѣ, маленькій Пфальцбургъ держится еще; сопротивляется и Бельфоръ. Занятіе Дижона, дѣйствія противъ Безансона и Ліона были для нихъ лишь потеряннымъ временемъ. Ронская французская армія можетъ попрежнему зайти къ нимъ съ тыла, а добрый Гарибальди съ своими волонтерами уже угрожаетъ имъ изъ Отена.
   Самыя послѣднія неудачи доказываютъ намъ, что былое счастье колеблется; мы подымаемся подъ самымъ бременемъ нашихъ пораженій; мы выпрямляемся изъ-подъ колѣна, которое грозило пригвоздить насъ навѣки къ землѣ. Пруссія убила имперію, и мы не гнѣваемся на нее за подобную услугу,-- но что касается до умерщвленія Франціи, то на это надо, полагаемъ мы, кого-нибудь посильнѣе гг. Бисмарка и Мольтке. Паши рекруты, наши мобили и національные гвардейцы довершаютъ свое военное образованіе; призваны къ оружію всѣ способные носить его отъ 25 до 40-лѣтняго возраста, духъ націи укрѣпляется...
   "Биты мы, но еще далеко не убиты!"
   

17 декабря.

   Одинъ изъ строющихся у насъ воздушныхъ шаровъ названъ Союзъ Народовъ. На счетъ сбора съ концертовъ, данныхъ оркестромъ національнаго цирка, будетъ отлита страшная пушка, которую назовутъ Пушка-Бетговенъ. Собираютъ подписку на картечницу, мечущую греческій огонь; она назовется -- Европейскіе Соединенные Штаты.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

23 декабря.

   Пруссаки сильно хлопочутъ объ Эльзасѣ, заботливо стараясь придать сну нѣмецкую физіономію. Военно-плѣнныхъ эльзасцевъ они сортируютъ на два разряда: имѣющихъ собственность и неимѣющихъ ее. Неимѣющихъ спокойно оставляютъ въ тюрьмѣ, владѣльцамъ же предлагаютъ свободу, но подъ условіемъ отступиться отъ Франція и объявить себя отнынѣ вѣрными подданными короля прусскаго. Если они отказываются отъ лестнаго предложенія, имущество ихъ конфискуется.
   Эта конфискація опредѣляется за преступленіе, которое называется патріотизмомъ и мужествомъ.
   Если это извѣстіе, заимствованное изъ одной нѣмецкой газеты, вѣрно, то оно весьма важно для нашихъ поселянъ, идолопоклонствующихъ передъ поземельною собственностью. Для возстанія нашихъ селъ стоитъ только оповѣстить ихъ черезъ Сельскаго Монитера: берегитесь! пруссаки хотятъ отнять у васъ ваши пола!
   Какъ тонка еще эта кора цивилизаціи въ XIX столѣтіи! Нѣсколько мѣсяцевъ войны и тѣ самые люди, которые явились для привитія намъ высшей нравственности, "эти сильные и цѣломудренные тевтоны", возвращаютъ насъ въ самую глубь варварскихъ нашествій, къ конфискаціямъ временъ вандаловъ, франковъ и бургундовъ!
   

24 декабря.

   Канунъ Рождества. Ночь безмолвная, темная и печальная. Морозъ страшный; есть что-то зловѣщее въ этой стужѣ. Тысячу разъ обѣщали нѣмцы сдѣлать въ эту торжественную ночь свое Кронъ Пом-парт-манъ! "Когда-же осыплете вы современную Гоморру великолѣпнымъ дождемъ огня и сѣры?" писала одна нѣжная невѣста -- саксонка своему нѣжному жениху, павшему мертвымъ на полѣ сраженія при Бурже.
   Рождество самый задушевный и самый веселый изъ всѣхъ религіозныхъ и семейныхъ праздниковъ. Это возрожденіе солнца, -- это рожденіе Младенца-Искупителя;-- въ этотъ день обновляются всѣ вещи, жизнь начинается съизнова, забываются прошлое горе, ненависть, злоба, досада, всякія тяготы; радость согрѣваетъ сердца, надежда освѣщаетъ души и нигдѣ не празднуется этотъ праздникъ съ такого задушевностью, какъ въ Германіи, а теперь эти бѣдные-нѣмцы лишены его, предавшись своему ужасному дѣлу уничтоженія. Нужно было этимъ чувствительнымъ существамъ, взамѣнъ утраченнаго удовольствія, дать какое-нибудь новое развлеченіе, и вотъ почему Парижу слѣдовало воспылать, подобно громадному пуншевому бокалу. Разрушеніе Лувра сочлось-бы за конфекты и леденцы, обвалъ церкви парижской Богоматери замѣнилъ-бы постройку маленькой часовни: воспламененіе величественнаго Пантеона, освѣщающаго, подобно огненнымъ снопамъ изъ жерла Везувія, подошву горы св. Женевьевы, пошло-бы за блестящую елку. Петролейныя бомбы, раскаленныя ядра, ракеты, все это вмѣсто яблокъ, апельсиновъ и позлащенныхъ орѣховъ, а окровавленные трупы, вопіющія женщины, раздавленныя колыбели, вмѣсто сахарныхъ херувимовъ и пряничныхъ куколокъ!
   Какъ-бы то ни было, эти простодушные и набожные нѣмцы остались безъ своего праздника. Боевые снаряды еще не въ полномъ комплектѣ; крупповскія чудовища еще не уставлены на своихъ мѣстахъ.
   

25 декабря.

   По слухамъ съ аванпостовъ, король Вильгельмъ, этотъ семидесятилѣтній старецъ, получилъ свой подарокъ на елку. Депутація отъ рейхстага, имѣя во главѣ либеральнаго, весьма либеральнаго депутата Симсона и франкфуртскаго банкира Ротшильда, поднесла ему, на бархатной подушкѣ, германскую императорскую корону. Да здравствуетъ новый императоръ!
   О, Германія, ты, которая, въ сущности, такъ завидовала вашему Наполеону, нашей мишурной военной славѣ, нашимъ завоевательнымъ замашкамъ, нашему дерзкому благоденствію, нашимъ блестящимъ порокамъ и разврату, ты будь осторожна; ты теперь торжествуешь вполнѣ, но кто знаетъ, что ожидаетъ тебя впереди: торжество часто кончается печалью и горемъ, и побѣдитель, потерпѣвъ пораженіе, испытаетъ горькую участь побѣжденнаго.
   

26 декабря.

   Мы раздражены, мы озлоблены. Парижскій губернаторъ, отправившійся на бой въ самомъ торжественномъ воинственномъ расположеніи, съ барабаннымъ боемъ и распущенными знаменами, воротился назадъ, поджавъ хвостъ, какъ какая-нибудь мокрая курица. Онъ находитъ, что теперь слишкомъ холодно для похода; онъ не стыдится громко заявлять о своей дряблости; онъ возвращается въ луврскій дворецъ грѣть ноги у камина. Морозъ доходитъ до 8о, 10о, 12о, говоритъ онъ. Многіе изъ нашихъ солдатъ замерзли...-- "Очень можетъ быть; отъ холода умираютъ также, то вѣдь не менѣе холодно и пруссакамъ?" -- "По пруссаки люди сѣверные, наивно отвѣчаетъ нашъ диктаторъ: они привыкли къ такимъ суровымъ стужамъ, между-тѣмъ, какъ мы..." "Ошибаетесь, сударь мой; мы, французы, живя въ домахъ, плохо обороненныхъ противъ холода, постоянно мерзнемъ во время зимъ, между-тѣмъ какъ люди сѣвера парятся въ своихъ натопленныхъ до излишка комнатахъ... О, не тебѣ, генералъ Трошю, походить натого генерала первой республики, который, въ одно прекрасное утро, протрубилъ: на конь! и, кинувшись по льду, взялъ голландскій флотъ приступомъ нѣсколькими кавалерійскими полками!
   Что-же это за стратегія, которая ставитъ правиломъ наступать лишь для того, чтобы отступить поспѣшно? Что это за знаменитый зимній планъ, непримѣнимый ни въ морозъ, ни въ оттепель, ни въ заморозки?
   

27 декабря.

   Наше раздраженіе, наше озлобленіе противъ Трошю и его помощниковъ постоянно увеличиваются. Правительство національнаго ослабленія опубликовало сегодня длинную и запутанную прокламацію, вялость которой окончательно взбѣсила насъ. Это рѣчь людей, доведенныхъ до отчаянія, потерявшихъ вѣру въ собственное дѣло и, вслѣдствіе того, неспособныхъ Припять что-нибудь серьезное и энергичное. "Продолжить сопротивленіе до послѣднихъ возможныхъ границъ... энергично сражаться на всемъ пространствѣ между блокадными непріятельскими линіями, для того, чтобы пробить эти линіи и принудить враговъ, во всякомъ случаѣ... и такъ далѣе, и такъ далѣе... въ. этомъ состояла цѣль"....
   Такъ-ли слѣдуетъ говорить въ минуту страшнаго кризиса, имѣя честь состоять главнокомандующимъ, президентомъ правительства національной обороны и диктаторомъ надъ всѣми и противъ всѣхъ!... Мы терпимъ голодъ и холодъ, одна вѣра питаетъ васъ, одна злоба согрѣваетъ намъ сердце; -- вмѣсто всѣхъ этихъ тупыхъ и сладковатыхъ фразъ, скажите намъ одно: мы пробьемся!
   Къ сиропу Трошю не хватало только той ядовитой патоки, которую поднесъ намъ Бисмаркъ.
   На ваши аванпосты явился парламентеръ, съ письмомъ къ адмиралу Ла-Ронсьеру; подписи письма рѣшительно нельзя было разобрать. Неизвѣстный прусскій генералъ обзываетъ адмирала его превосходительствомъ, не щадитъ передъ нимъ поклоновъ и всякихъ Kratzfuss'овъ, осыпаетъ его похвалами, равно какъ и его превосходительство генерала Трошю, благородное поведеніе котораго и пр. и up. Все это для собранія справокъ, для разузнанія: куда дѣвался нѣкій Іоганнъ Мюллеръ, унтеръ-офицеръ 3-й роты королевско-саксонскаго стрѣлковаго полка, взятый въ плѣнъ 2-го числа этого мѣсяца при Бри на Марнѣ?... Обмѣнъ этого плѣннаго могъ-бы совершиться легко; настоящая минута казалась-бы самою благопріятною для этого, потому-что, "какъ я тотчасъ узналъ оффиціально, мы, послѣ двухдневной битвы, совершенію уничтожили вашу сѣверную армію. Обмѣнъ облегчается черезъ это; въ случаѣ благопріятнаго рѣшенія е;" вашей стороны, прошу васъ и пр. и пр."... затѣмъ неразборчивая подпись.
   Сколько учтивостей, сколько церемоній? Можно-ли подумать, что это тѣ самые люди, которые ходятъ по Франціи, собирая реквизиціи, сожигая деревни не хуже Страсбурга, разстрѣливая поселянъ и даже поселянокъ?
   Намъ приходится вѣрить на слово какому-то пруссаку съ неразборчивой подписью, что наша сѣверная армія уничтожена, -- и если она вся поголовно была взяла въ плѣнъ, то, можетъ быть, этотъ пруссакъ будетъ настолько любезенъ, что обмѣнитъ ее на сказаннаго Іоганна Мюллера, унтеръ-офицера 3-й роты королевско-саксонскаго стрѣлковаго полка!
   Это новое изданіе плохой шутки, переданной газетѣ Фигаро фальшивою голубиною почтою изъ Версаля. Въ этотъ разъ роль подложныхъ голубей разыгрывается парламентеромъ и какимъ-то безыменнымъ генераломъ.
   Вниманіе, съ которымъ прусскіе военачальники сообщаютъ намъ дурныя вѣсти, очень трогательно, но онѣ не производятъ желаемаго дѣйствія. Если-бы даже армія Федерба погибла, мы хотимъ бороться еще, бороться вѣчно, хотимъ побѣдить или погибнуть. Мы знаемъ, что пруссаки говорятъ правду лишь для того, чтобы лучше солгать; мы знаемъ, что они настолько-же жестоки, насколько вѣроломны. Вы убьете насъ, можетъ быть, но вы не можете заставить насъ уважать васъ. Вы предательски воспользовались нашими несчастіями, въ которыя ввергли насъ безчестная внѣшняя и внутренняя политика второй имперіи, -- воспользовались для тоги, чтобы накинуться на машу бѣдную страну, ослабленную страшнымъ кровоистеченіемъ. Вамъ, можетъ быть, удастся убить Францію, но вамъ не удастся заставить ее сказать: ты прекрасенъ, о пруссакъ, ты благороденъ и правдивъ, о Бисмаркъ!
   Недавно мы читали, не помню уже въ какой нѣмецкой газетѣ (съ наступленія большихъ холодовъ, нѣтъ болѣе голубей, нѣтъ болѣе никакихъ новостей изъ французскаго источника), какую-то диссертацію, въ которой газетчикъ объясняетъ своимъ подписчикамъ, съ самодовольнымъ педантизмомъ, какъ "война противъ Франціи была ведена самымъ достойнымъ удивленія образомъ и согласно нетолько наилучшимъ правиламъ военнаго искуства, но и первѣйшимъ началамъ нравственности. Всѣ главныя движенія совершались двумя большими корпусами, двигавшимися параллельно и соединявшимися въ важнѣйшую минуту. Такимъ-же образомъ, въ синтезѣ вторженія, была теза и антитеза, -- теза матеріяльная, антитеза интеллектуальная; съ одной стороны неустанное наступленіе крупповскихъ пушекъ, съ другой -- таковое-же шествіе прусской идеи, полосующей Францію и вдругъ сосредоточивающейся въ Парижѣ, чтобы поразить съ неодолимою силой латинскій и революціонный духъ, -- самого-то, то есть, Erzfeind'а, Одновременно съ Мольтке, дѣйствующаго своею артиллеріею, Бисмаркъ дѣйствуетъ посредствомъ психологическихъ моментовъ, Мольтке подавляетъ сопротивленія, но Бисмаркъ заранѣе уже лишаетъ ихъ бодрости"... "Если еще не состоялось бомбардировки, несмотря на настоятельныя просьбы, присылаемыя со всѣхъ концовъ Германіи, то это лишь изъ опасенія развить въ парижанахъ героизмъ, который могъ-бы оказаться стѣснительнымъ", писалъ еще за нѣсколько недѣль тому назадъ Россель, англійскій коресполдентъ при версальскомъ лагерѣ.
   Вышесказанныя разсужденія приведутъ, конечно, въ восхищеніе обитателей береговъ Одера и Шире, и газетчикъ, если только пожелаетъ того, можетъ заранѣе записаться кандидатомъ на ординарнаго профессора философіи, кафедру которой его владыки желаютъ учредить въ Страсбургѣ. Эти разсужденія объясняютъ намъ, конечно, какимъ образомъ посланіе генерала съ неразборчивою подписью предшествовало нѣсколькими часами бомбардировкѣ многихъ изъ нашихъ фортовъ.
   Потому-что вѣдь мы дождались, наконецъ, его, этого знаменитаго парижскаго Помп-артмана, требовавшагося столькими германскими матерями, столькими престарѣлыми родителями, столькими супругами, кузинами и нѣжными невѣстами!.. Когда-же бомбардировка? Скоро-ли бомбардировка? Таково было неизмѣнное желаніе, непрерывный вздохъ, приносимый утреннимъ вѣтеркомъ и вечернимъ зефиромъ изъ наивной и сантиментальной Германіи къ намъ, на французскую землю, такую прекрасную прежде и столь раззоренную нынче...
   Мы не знаемъ еще, каковы будутъ результаты бомбардировки, объ ужасахъ которой такъ много говорили нѣмцы и ожидали отъ нея великихъ для себя выгодъ. Незнакомые съ ея результатами, мы, конечно, еще не пугаемся ея. Что касается треска, то онъ ужасенъ. Сотнями, тысячами сыплются гранаты на наши западные форты и на авронскую возвышенность; гулъ, трескъ и громъ не прерываются ни на секунду. Нѣмцы упрекали насъ за безтолковую трату пороха. Они были правы; мы потратили совершенно безполезно громадное множество пудовъ. Но и они, какъ кажется, хотятъ пустить на насъ заразъ всѣ свои боевые запасы, да сверхъ того и то огромное количество ихъ, которое выдалъ имъ въ Мацѣ славный Базенъ.
   Не наступаетъ-ли, стало быть, наконецъ роковая минута? Не считаютъ-ли насъ достаточно укрощенными голодомъ, болѣзнями, пораженіями, дурными вѣстями, южными или истинными, для того, чтобы пустить въ ходъ противъ насъ самыя рѣшительныя средства, ultima ratio нѣмецкаго права надъ Франціей?.. Если такъ, тѣмъ лучше! Бездѣйствіе мучило насъ, сидѣнье сложивши руки было худымъ для насъ совѣтникомъ. Если мы не могли убѣдить Трошю на серьезную атаку противъ пруссаковъ, такъ пусть-же хотя пруссаки серьезно атакуютъ Парижъ!
   Бѣлокурыя Доротеи, прелестныя Гертруды, наконецъ-то ваши сердечныя желанія выполнены. Вы, правда, предполагали, что ваши мечты осуществятся въ день праздника рождества, но не печальтесь: ваши рыцари опоздали лишь на три дня. Чудная Текла, неземные голоса, "Geister Stimmen" шепчутъ проклятія, превращающіяся въ каленыя ядра. Не пляшутъ болѣе эльфы и никсы хороводомъ надъ озерами, посеребренными луною; дѣйствуютъ теперь растрепанныя, скрежещущія зубами, дико ревущія, кровавыя Валкиріи. Принцессы, дочери Фуиско, не открываютъ болѣе устъ для того, чтобы ронять изъ нихъ перлы и розы, какъ въ сказкахъ Гримма и Музеуса, -- онѣ изрыгаютъ петролепнъ на страсбургскую библіотеку, бомбы на соборъ, ядра на Парижъ. Отилія, rückgestrahlt vom blauen Spiegelmeer, мечетъ въ насъ картечью; Шарлотта не намазываетъ болѣе бутербродовъ, sic denkt Eisen und Blei, даже Гретхенъ, восхитительная Гретхенъ пишетъ своему возлюбленному (мы нашли ея любовное письмо при трупѣ бѣднаго Іоганна, пробитаго пулею): "что это за ужасныя вещи происходятъ! Право, давно пора покончить; измелите вы въ мелево всѣхъ этихъ мошенниковъ! А потомъ, мой "theuerster Johann", когда тебѣ придется грабить какого-нибудь ювелира, выбери мнѣ. пожалуйста, у него пару сережекъ. Это будетъ дли меня очень пріятнымъ подаркомъ и воспоминаніемъ о воинѣ!"
   

28 декабря.

   Въ одинъ изъ нашихъ редутовъ упала бомба, какъ разъ посреди тридцати человѣкъ національныхъ гвардейцевъ. Съ трескомъ лопавшагося снаряда смѣшался единодушный крикъ: "Да здравствуетъ республика!" Потомъ шестеро упали, убитые или раненные.
   Жюль Фавръ обращается къ намъ съ слѣдующею прокламаціей: "Непріятельская атака только усилитъ нашу отвагу. Защитники Парижа, удвойте свое спокойствіе и дисциплину".
   Тебѣ, Жюль Фавръ, и вамъ, правительство Трошю, Симона и прочихъ,-- вамъ-то именно и слѣдуетъ удвоить свою энергію!
   Несмотря на грустныя вѣсти изъ нашей лоарской арміи, несмотря на начавшуюся бомбардировку, парижское населеніе ведетъ себя честно, мужественно и рѣшительно. Оно выноситъ слишкомъ много страданій, въ особенности отъ холода. Частнымъ лицамъ почти невозможно доставать топливо; весь коксъ и каменный уголь и дрова продаются на вѣсъ, какъ хлѣбъ; за нихъ берутъ, въ розницу, по 8--12 сантимовъ за килограммъ; хлѣбъ стоитъ 45 сантимовъ.
   Наше правительство, совсѣмъ-было подчинившееся приверженцамъ экономическаго принципа "laissez faire, laissez passer", то-есть, богатымъ партизанамъ пропитанія дорогою цѣною, отказывалось вмѣшаться въ это дѣло. По увидавъ, что страшныя лишенія порождаютъ уже бунты, что возы съ дровами останавливаются на улицахъ и разграбляются чуть не всѣми, что всѣ заборы и изгороди изчезаютъ, что начинаютъ уже рубить деревья нашихъ скверовъ и бульваровъ,-- оно рѣшилось, наконецъ, вытребовать весь дровяной запасъ изъ существующихъ складовъ. Топливо будетъ выдаваться отнынѣ у дровяныхъ торговцевъ, но представленіи билета на мясо: каждый мясной раціонъ даетъ право на полученіе трехдневнаго дровяного запаса,-- около трехъ нераспиленныхъ полѣнъ. Благодаря этому, можно грѣться и стряпать себѣ кое-что, хотя въ одинъ день изъ трехъ. Цѣна будетъ самая умѣренная; въ вязанкахъ килограммъ обойдется не дороже 7 сантимовъ. Это немногимъ дороже того, что было до войны. Сверхъ того, отданъ приказъ относительно правильной срубки нашихъ бульваровъ и парковъ, объ очищеніи булонскаго и венсенскаго лѣсовъ. Это грустная, тяжелая мѣра, но она необходима.
   Многіе спекулаторы очень разогорчены. Предвидя повышеніе цѣнъ,-- громадное, по имѣвшимся уже даннымъ, -- они закупили по 10 сантимовъ, съ цѣлью распродать его по 20 и 30, то, что правительство взяло у лихъ теперь за 6 1/2. Одинъ изъ этихъ торговцевъ упорно отказывался отворить свой складъ. "Какъ хотите, отвѣтилъ ему реквизиціонеръ, одинъ изъ знакомыхъ мнѣ помощниковъ мэра.-- Бунтовщики разобьютъ ваши ворота и, можетъ быть, повѣсятъ васъ. Во всякомъ случаѣ, я приду спасать васъ съ моими національными гвардейцами, -- но опоздаю часика два".-- Этого было достаточно.
   И въ эти смертельные, ужасные холода, ссудная казна (Mont de Piété), въ лицѣ своего директора, столь либеральнаго и столь просвѣщеннаго г. Андре Кощю, экономиста газеты "Temps", отказывается продавать мерзнущему населенію платья и одѣяла, заложенныя до объявленія войны. Можетъ быть, экономисты Ратуши испугались бы, удостовѣрясь въ страшной смертности и развитіи болѣзней, ложащихся на ихъ отвѣтственность изъ-за ихъ желанія сохранить нѣсколько лишнихъ сотенъ тысячъ франковъ этой старой ростовщицѣ, ссудной казнѣ!-- Парижское населеніе выказываетъ, безъ сомнѣнія, большое долготерпѣніе. Понятно, что наше правительство совѣтуетъ ему только одно,-- спокойствіе, постоянное спокойствіе, спокойствіе чтобы тамъ ни случилось...
   

29 декабря.

   Съ озлобленіемъ и обидою узнаемъ мы, что сегодня ночью Трошю приказалъ очистить авронскую возвышенность. "Мы не могли долѣе удерживать эту позицію, говоритъ генералъ: непріятель осыпалъ ее дождемъ бомбъ, бросаемыхъ орудіями, превосходящими наши по силѣ и дальности выстрѣловъ; у нашихъ солдатъ не было достаточныхъ прикрытій; траншеи были не глубже 60 сантиметровъ"...
   Прикрытія были недостаточны, но кто-же виноватъ въ этомъ? Траншеи были углублены только на 60 сантиметровъ, отчего-же не вдвое болѣе, если это необходимо? Развѣ не имѣли-бы вы для этой работы въ своемъ распоряженіи 200,000 солдатъ, и 300,000 рабочихъ, еслибы только этого захотѣли? Даже женщины взялись-бы за эту работу со всѣмъ усердіемъ. Не трудился-ли бы каждый, денно и нощно, впродолженіе двадцати-двухъ сутокъ, которые были предоставлены въ ваше распоряженіе пруссаками!...
   "Но земля промерзла на полметра въ глубину..."
   Что-же, только на полметра. Это немного. А еслибы она была даже такъ тверда, какъ камень, то вы могли-бы взорвать ее, какъ взрываютъ скалы, употребивъ въ дѣло ломъ и порохъ, или, въ случаѣ надобности, динамитъ или нитроглицеринъ... Всѣ газеты не переставали спрашивать у васъ каждое утро: твердо-ли вы укрѣпились? И вы отвѣчали имъ: "Будьте-же спокойны и не мѣшайтесь въ то, что до васъ не относится. Мы превратили Авронъ въ первоклассную крѣпость; мы только желаемъ, чтобы пруссаки сунудись на нее"... А сегодня, мы узнаемъ, что дождь бомбъ заставилъ васъ удрать ночью, таща за собой пушки по гололедицѣ, скользя съ ними но откосамъ, къ величайшей опасности людей и лошадей,-- и вотъ еврейская возвышенность уже въ рукахъ пруссаковъ! О, генералъ Трошю, мы прощали вамъ много глупостей и нелѣпостей, но это послѣднее безмысліе ужь слишкомъ велико! Но болѣе всего бѣситъ насъ, что ваша неспособность еще подбита ужаснымъ самодовольствомъ и неисправимымъ тщеславіемъ. Вы не только не видали того, что видѣли всѣ, на что указывали вамъ всѣ, но вы и не захотѣли смотрѣть на это. Развѣ не говорилъ вамъ каждый: укрѣпите-же авронскую возвышенность, поставьте на ней самыя большія изъ нашихъ орудій, обороните ихъ неприступными земляными укрѣпленіями!
   Авронъ, который можно-бы было неразрывно связать съ фортомъ Росни, посредствомъ траншей, не имѣетъ большого значенія въ рукахъ пруссаковъ, въ смыслѣ атаки Парижа, но въ рукахъ французовъ онъ имѣетъ капитальную важность для уничтоженія блокады Парижа. Авронъ примыкаетъ къ холму, командующему двумя дорогами; одна армія на немъ можетъ задерживать цѣлыхъ двѣ. Авронъ поневолѣ откидываетъ непріятели на десятокъ километровъ вдаль отъ Парижа. Авронъ стоилъ намъ многихъ жизней во время битвъ 30-го ноября и 2-го декабря, -- мы заплатили за Авронъ полную цѣну его стоимости, и вотъ мы теряемъ его задаромъ, по винѣ Трошю, который предпочелъ лучше дать время своимъ солдатамъ играть въ фанты, чѣмъ заставить ихъ вырывать достаточно глубокія и широкія траншеи! О Трошю, Трошю, несмотря на твой знаменитый военный планъ, ввѣренный, вмѣстѣ съ твоимъ завѣщаніемъ, нотаріусу Дюклу, несмотря на твою бретонскую набожность, какъ-бы охотно сломили мы твою шпагу, еслибы это было намъ возможно сегодня, еслибы мы знали какъ и кѣмъ замѣнить тебя, еслибы мы не страшились междоусобной войны, въ тысячу разъ болѣе ужасной для насъ, чѣмъ всѣ бомбы прусской бомбардировки.
   Но затаимъ наши жалобы, заставимъ умолкнуть наши страданія; мы готовы испустить ревъ злобы, но злоба не дозволена намъ; соберемъ все наше хладнокровіе, всю нашу выносливую энергію и постараемся устоять разомъ и противъ хитростей Бисмарка, и противъ разсчетовъ Мольтке, и противъ крушіовскихъ пушекъ, и противъ военной неспособности г. Трошю, окруженнаго своимъ бонапартистскимъ штабомъ, и противъ пышной ничтожности г. Жюля Фавра съ сотоварищами. Что за страдальческія родины этой третьей французской республики!
   Около двухъ мѣсяцевъ отдѣляютъ насъ отъ дня 31 октября и печальной ночи 1 ноября, а мы рѣшительно стоимъ на той-же точкѣ, на которой стояли на другой день послѣ очищенія Бурже, -- вѣрнаго подобія очищенія авронской возвышенности. Мы совершенно безполезно потеряли два мѣсяца. Сегодня, какъ и тогда, искренніе и твердые республиканцы говорятъ: "Наше правительство, какъ военное, такъ и гражданское, не доросло до положенія вещей. Всѣ они неумѣлые и жалкіе люди. Прошло четыре мѣсяца, и наши генералы остались прежними ничтожностями, народившимися и развившимися на почвѣ бонапартизма. И наши адвокаты въ Ратушѣ тѣ-же прежніе либеральные буржуа, и только либеральные буржуа, подложные республиканцы, присягнувшіе бонапартовской имперіи, или подложные бонапартисты, присягнувшіе республикѣ. Этимъ людямъ невозможно вытащить себя изъ болота, въ которомъ они грязнутъ. Они служатъ представителями республики, но въ сущности они лишь переносятъ ее; они присоединились къ ней неохотно, и потому только, что иначе они не могли поступить. На нихъ лежитъ отвѣтственность за спасеніе Парижа, а они не вѣрятъ въ это спасеніе; имъ поручена національная оборона, а они всегда отчаивались въ ней. А между тѣмъ вѣдь это безсовѣстная ложь обѣщать то, чего исполнить не въ силахъ; это -- предательство брать на себя отвѣтственность, къ которой чувствуешь себя неспособнымъ!
   Эти несчастные члены временного правительства не понимали никогда, что имъ представлялась самая лучшая роль, о которой только можетъ мечтать человѣкъ съ умомъ и душою; они никогда не оцѣнивали тѣхъ громадныхъ силъ, которыми могли располагать, еслибы только твердо отрѣшились отъ рутины. Они могли сдѣлать все, но подъ условіемъ быть ла все готовыми. Роковая опасность вручила имъ всѣ права, всю власть; въ виду неминуемой смерти, Франціи слѣдовало обновиться сверху до низу, ей слѣдовало какъ-бы возродиться. Но имъ не было и дѣла до такихъ соображеній; по ихъ мнѣнію, для того, чтобы быть министрами, совершенно достаточно одного возсѣданія на бархатномъ креслѣ и дарованія аудіенцій просителямъ, при жалованьи за это въ 8,000 франковъ ежемѣсячно. Все, что сдѣлано хорошаго, сдѣлано безъ нихъ или противъ ихъ воли, -- и имъ, столько-же, сколько и глупостямъ Флураиса и бреднямъ Бланки, мы обязаны тѣмъ, что въ Парижѣ нѣтъ муниципалитета, молодого, дѣятельнаго, сильнаго, впадающаго въ ошибки, конечно, но способнаго исправлять ихъ, и одного имѣющаго право и власть принять на себя громадную отвѣтственность, которую возлагаетъ на нихъ защита до послѣдней крайности нашихъ жизней и нашихъ идей. Одинъ Парижъ можетъ и долженъ защищать Парижъ. 30 октября намъ была нужна свободно избранная коммуна, 30 декабря намъ нужна все она-же, и нужда еще настоятельнѣе, такъ какъ положеніе вещей еще неблагопріятнѣе теперь, чѣмъ два мѣсяца тому назадъ!
   

6 января.

   Наконецъ вчера великая цивилизующая нѣмецкая армія обратилась къ намъ съ самымъ убѣдительнымъ средствомъ для укрѣпленія въ насъ нравственности и спасенія нашихъ душъ отъ вѣчной гибели. Мирныхъ жителей и дѣтей стали просвѣщать бомбами. Вчера залетѣли къ намъ первые гостинцы нашихъ добрыхъ сосѣдей и начали истребленіе. Вчерашнею бомбардировкою, по словамъ газетъ, убито только двѣ дюжины человѣкъ, да еще бѣлая собака. Однимъ изъ самыхъ потрясающихъ случаевъ была смерть бѣдной дѣвочки, сидѣвшей у камина и убитой наповалъ, между-тѣмъ какъ ея матери попалъ въ ногу осколокъ снаряда. Ребенокъ убитъ прусскою арміей, -- можноли не назвать такого факта чудовищнымъ. Подобныя событія человѣку мыслящему и чувствующему внушаютъ ужасъ и омерзѣніе. Всѣ мы, сколько насъ есть христіанъ и евреевъ на обѣихъ полушаріяхъ, всѣ мы представители цивилизованнаго человѣчества, но, надо полагать, мы страшные варвары, если подобныя событія не болѣе, какъ одно изъ примѣненій военнаго права, и что для устроенія германской имперіи прусскіе военачальники могутъ наводить свои крупновскія пушки на больныхъ и раненныхъ въ лазаретахъ, на человѣка, пьющаго кофе на порогѣ своей полуотворенной лавочки, на бѣлую собачку и на женщину съ ея дочкой, сидящихъ за тарелочкой каши передъ своимъ бѣднымъ очагомъ.
   Со стороны чисто-матеріяльной, убытки ваши не велики. Въ Обсерваторіи поломано, конечно, нѣсколько инструментовъ пущенными въ нее снарядами; капуста въ огородѣ Валь-де-Граса повреждена, но пожары были незначительны и вскорѣ легко потушены. Относительно же потери людей, она несравненно менѣе, въ этомъ случаѣ, той, которая происходитъ у насъ отъ недостатка хлѣба, дровъ и фланели, и отъ избытка водки. Страшна шумная и грозная смерть, летящая на насъ съ быстротою урагана и парящая надъ нашими головами огненною и начиненною желѣзомъ тучею, но несравненно вредоноснѣе ея оспа и поносы, истребляющіе насъ втихомолку! Вчерашнее бомбардированіе, о которомъ заговоритъ вся Европа, ранило или убило у насъ двѣ дюжины человѣкъ, а болѣзни, о которыхъ не думаетъ почти никто, кромѣ самихъ страдальцевъ и ихъ ближайшихъ друзей, эти осадныя болѣзни убили у насъ четыреста человѣкъ сверхъ обыкновенной дневной смертности; убьютъ столько-же сегодня, и столько-же, или болѣе, завтра.
   Несмотря на запрещеніе прибивать какія-бы то ни было политическія объявленія на улицахъ, на домахъ красовалось съ четверть или полчаса слѣдующее воззваніе:
   

"КЪ НАРОДУ.

   "Исполнило-ли свою задачу правительство, взявши на себя 4 сентября обязанность національной обороны?-- Нѣтъ!
   "Насъ почти полмилліона способныхъ сражаться и насъ держатъ въ осадѣ 200,000 пруссаковъ. На кого падаетъ въ этомъ отвѣтственность, какъ не на людей, правящихъ нами и руководящихъ обороною? Они вели только переговоры, вмѣсто того, чтобы отливать пушки и дѣлать оружіе.
   "Они отвергли поголовное возстаніе.
   "Они оставили на своихъ мѣстахъ бонапартистовъ и засадили въ тюрьмы республиканцевъ.
   "Они рѣшились, наконецъ, дѣйствовать противъ пруссаковъ лишь черезъ два мѣсяца, на другой день послѣ 31 октября. Своею медлительностью, своей нерѣшительностью, своимъ бездѣйствіемъ они довели насъ до края бездны. Они не съумѣли ни править нами, ни сражаться, въ то время, когда располагали могущественными военными средствами, жизненными припасами и людьми.
   "Они не съумѣли понять, что въ осажденномъ городѣ всѣ безъ исключенія жители, преданные интересамъ отечества, имѣютъ одинаковое право на полученіе продовольствія. Они не съумѣли ничего предвидѣть. Тамъ, гдѣ могло-бы быть изобиліе, они произвели нищету. Вокругъ насъ умираютъ съ холода и почти-что съ голода. Страдаютъ женщины, изнемогаютъ и мрутъ дѣти.
   "Военное управленіе въ еще болѣе плачевномъ положеніи: вылазки безъ цѣли; убійственныя схватки безъ всякихъ результатовъ; повтореніе неудачъ, способное заставить пасть духомъ самыхъ храбрыхъ; Парижъ, подвергнутый бомбардировкѣ.
   "Правительство обнаружило свою несостоятельность: оно убиваетъ насъ.
   "Спасеніе Парижа требуетъ принятія энергическихъ рѣшеній.
   "На упреки общественнаго мнѣнія правительство отвѣчаетъ только угрозами. Оно объявляетъ, что поддержитъ порядокъ, какъ объявлялъ Бонапартъ передъ Седаномъ.
   "Если у нашихъ правителей, засѣдающихъ въ ратушѣ, есть еще доля патріотизма, то они должны сложить съ себя свое званіе и предоставить парижскому населенію самому озаботиться о своемъ освобожденіи. Муниципалитетъ или коммуна, какимъ-бы именемъ оно не называлось, есть единственное спасеніе для народа, его единственное прибѣжище противъ смерти.
   "Всякія присоединенія къ нынѣшнему правительству, всякія вмѣщенія въ него будутъ только подмазками, увѣковѣчивающими тѣ-же ошибки, тѣ-же бѣдствія. А увѣковѣчиваніе такой системы -- это капитуляція. Мецъ и Руанъ доказываютъ намъ, что капитуляція -- это голодъ, -- болѣе даже, раззореніе и позоръ: это переселеніе нашихъ войскъ и національной гвардіи въ Германію и шествіе ихъ по нѣмецкимъ городамъ среди оскорбленій; это уничтоженіе торговли, смерть промышленности, это контрибуціи, подавляющія Парижъ.-- Вотъ что готовятъ намъ неумѣлость или предательство.
   "Будетъ-ли великій народъ 89 года ждать въ бездѣйственномъ отчаяніи той минуты, въ которую страданія и голодъ охладятъ послѣднюю каплю крови въ его сердцѣ, за біеніемъ котораго внимательно слѣдитъ непріятель?
   "Парижское населеніе не захочетъ никогда примириться съ этими бѣдствіями и позоромъ. Оно знаетъ, что время еще не ушло, что рѣшительныя мѣры дозволятъ рабочимъ жить, а всѣмъ намъ сражаться.
   "Итакъ:
   "Общая реквизиція, даровое продовольствіе, поголовная атака.
   "Политика, стратегія и администрація 4 сентября осуждены. Мѣсто народу! Мѣсто коммунѣ!

Депутаты 20 округовъ."

   
   Все это прекрасно сказано; что касается критическаго разбора правительственныхъ дѣйствій, то онъ справедливъ; чувства, выраженныя въ воззваніи, раздѣляются всѣми парижанами. И однакожъ, это воззваніе имѣло успѣхъ самый посредственный. Отчего? Оттого, что это воззваніе къ возмущенію, а возмущеніе, въ настоящую минуту, былобы подавлено; неумѣлые и капитулярщики были-бы слишкомъ довольны новою неудачею патріотовъ и республиканцевъ, новымъ торжествомъ для реакціи и впускомъ пруссаковъ въ Парижъ. Чтобы убѣдиться въ этомъ, стоитъ почитать "Фигаро". Полный неуспѣхъ ночи 1 ноября стоилъ уже намъ двухъ мѣсяцевъ, болѣе, чѣмъ двухъ мѣсяцевъ, а наши дѣла, можетъ быть, только отодвинулись назадъ съ тѣхъ поръ. Возмущеніе въ настоящую минуту не имѣетъ никакого шанса на успѣхъ; напротивъ того. Подъ кровомъ собора парижской Богоматери стоя тѣ наготовѣ картечницы для дѣйствія "противъ белльвильской толпы". Лувръ и ратуша приготовлены для встрѣчи революціонеровъ лучше, чѣмъ многія изъ нашихъ крѣпостей, для встрѣчи пруссаковъ. Это потому, что правительство боится народа больше, чѣмъ пруссаковъ; оно боится народа, потому что сознаетъ себя отвѣтственнымъ передъ нимъ за совершенныя ошибки. Народъ строго выговариваетъ ему, а пруссаки расточаютъ ему комплименты; народъ зоветъ его пустомелей и тюфякомъ, а пруссаки величаютъ его превосходительствомъ. Итакъ, народъ весьма невыгоднаго мнѣнія о правительствѣ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ нисколько не расположенъ покончить съ нимъ, и пока онъ самъ не захочетъ этого, онъ бѣшено обратится противъ тѣхъ, которые хотятъ его насиловать и заставить идти быстрѣе, чѣмъ онъ того желаетъ. Вотъ почему тѣ, кто понимаетъ всю настоятельную необходимость вручить управленіе нашими дѣлами умамъ болѣе свѣтлымъ, сердцамъ болѣе честнымъ и рукамъ болѣе твердымъ, принадлежатъ, въ то-же время, къ тѣмъ, которые наиболѣе опасаются слишкомъ поспѣшной манифестаціи, какого-нибудь неудачнаго pronunciamento. Безумію мчаться впереди общественнаго мнѣнія такъ далеко, что оно не въ состояніи за вами послѣдовать.
   Воззваніе погрѣшаетъ еще и съ другой стороны. Говоря лишь о муниципалитетѣ и коммунѣ, -- и, можетъ быть, именно потому, что говоритъ лишь о нихъ,-- оно даетъ подразумѣвать диктатуру Флуранса и Бланки, которой, по крайней мѣрѣ теперь, никакимъ образомъ не желаетъ громадное большинство. Во сто разъ ужь лучше Трошю съ Фавромъ! говоритъ это большинство,
   Чтобы разрѣшить, но возможности, роковую дилемму: Фавръ или Бланки, Трошю или Флурансъ, центральный союзъ защитниковъ республики предлагаетъ составить комитетъ изъ трехъ лицъ: Фребо, артиллерійскаго генерала, Доріана, военнаго министра, и капитана Жана Бргонэ, главнокомандующаго. Манифестъ этого комитета проникнутъ достоинствомъ, разсудительностью и рѣшительностью, словомъ, онъ превосходенъ во всѣхъ отношеніяхъ, и потому никто и не толкуетъ о немъ. Онъ не льститъ ничьимъ страстямъ, не раздражаетъ ничьихъ ненавистей, и правительство сочло нужнымъ отвѣтить не ему, а Воззванію къ народу слѣдующею прокламаціей, которая прибивается въ настоящую минуту повсюду:
   

"Граждане Парижа,

   Въ эту минуту, когда врагъ удвоиваетъ свои усилія для нашего устраненія, гражданъ Парижа стараются ввести въ заблужденіе обманомъ и клеветою. Эксплуатируютъ, во вредъ оборонѣ, наши страданія и паши пожертвованія.
   "Ничто не вырветъ оружія изъ нашихъ рукъ. Отвага, довѣріе, патріотизмъ! Губернаторъ парижскій никогда не станетъ капитулировать.

Трошю".

   Этотъ отвѣтъ удовлетворилъ публику только наполовину. Она не видитъ обмана и клеветы въ упрекахъ главнокомандующему за его неудачныя вылазки и грустныя отступленія, и за то, что втеченіе четырехъ мѣсяцевъ онъ не только не заставилъ непріятеля отступить, но еще дозволилъ ему придвинуться къ намъ несравненно ближе. Обѣщаніе: "губернаторъ не станетъ капитулировать"... успокоительно тоже только наполовину. Я если онъ заставитъ капитулировать другихъ? Если, своими ошибками и неловкостями, онъ принудитъ своихъ сотоварищей или своего преемника подписать эту капитуляцію? И если даже г. Трошю пуститъ себѣ пулю въ лобъ за десять минутъ до капитуляціи, чѣмъ улучшаться отъ этого наши обстоятельства?
   Если парижское населеніе можетъ надѣяться на кого-нибудь, то развѣ на какой-бы-то ни было муниципалитетъ, на нашихъ мэровъ и ихъ помощниковъ, избранныхъ въ ту минуту, когда мы едва приходили въ себя послѣ роковой реакціи, послѣдовавшей за двойнымъ переворотомъ 4-го ноября; вокругъ этой законной власти сбирается оно теперь. Самою силою вещей, городское управленіе 20 округовъ съ каждымъ днемъ пріобрѣтаетъ большее значеніе; къ нему тяготѣютъ всѣ паши дѣла; какая-нибудь мэрія важнѣе теперь иного бывшаго министерства. Она составляетъ муравейникъ приходнымъ и уходящихъ. Городъ Парижъ теперь, въ сущности, федеративный союзъ двадцати кантоновъ, надъ которыми господствуетъ двадцать первый, ратуша, которую хотятъ уничтожить остальные двадцать. Свергнемъ диктатуру центральной мэріи; пусть собраніе 20 мэровъ и ихъ 60 помощниковъ рѣшаетъ всѣ гражданскія дѣла, какъ первая и послѣдняя инстанція; пусть военное управленіе отдаетъ ей отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ, и мы достигнемъ идеала, -- не того, къ которому стремятся крайніе лѣвые, но того, который признанъ самою значительною частью передовыхъ. Мы вертимся вокругъ этого рѣшенія болѣе и болѣе тѣсными кругами, но время не терпитъ, время не терпитъ! Существуютъ между мэріями и реакціонныя, даже клерикальныя; помощники, вообще, рѣшительнѣе своихъ мэровъ; муниципальный составъ пестръ,-- онъ вѣрно отражаетъ въ себѣ смутное состояніе общественнаго мнѣнія, и вотъ почему, общественное мнѣніе такъ благопріятно къ нему.
   На одномъ изъ предварительныхъ засѣданій мэровъ и ихъ помощниковъ, было рѣшено требовать отъ правительства немедленнаго составленія исполнительной комиссіи, полугражданской, полувоенной, но въ которой не присутствовалъ-бы Трошю. Пройдя черезъ уста г. мэровъ,-- при исключеніи помощниковъ,-- и черезъ переводъ и истолкованія г. Жюля Фавра, требованіе это умалилось до ничтожности,-- о чемъ мы, впрочемъ, не жалѣемъ, такъ-какъ комиссія была-бы дурно составлена, а черезъ это мѣра вышла-бы неудовлетворительной. Засѣданіе, по поводу этого предложенія, было очень бурно; оно вполнѣ характеризуется слѣдующими эпизодомъ.
   -- Господинъ Фавръ, сказалъ одинъ мэръ-республиканецъ,-- мы вовсе не стараемся занять ваше мѣсто, какъ вы думаете, и избавить васъ отъ отвѣтственности. Но если Парижъ станетъ капитулировать, мы васъ разстрѣляемъ: вотъ и все.
   Тогда Фавръ встаетъ и принимаетъ ораторскую позу:-- Мое личное достоинство воспрещаетъ мнѣ...
   Перерывъ со стороны одного реакціонернаго мэра:
   -- Помилуйте, г. Фавръ, вамъ говорятъ о спасеніи отечества, а вы, въ отвѣтъ, толкуете о вашей личности!...
   

7 января.

   Правительство національной обороны, исполняющее разомъ обязанности адвоката, мясника и булочника, не смѣя продавать всякаго рода мясо, разрѣшило устройство частныхъ мясныхъ лавокъ на ряду съ правительственными. Проходя передъ однимъ такимъ частнымъ торговцемъ, я услышалъ такой торгъ. Торгуютъ собачью ногу:
   -- Почемъ задняя четверть барбоски?
   -- Восемь франковъ за килограмъ, сударыня.
   Канонада не умолкаетъ ни на минуту, но мы начинаетъ привыкать къ ней; о бомбахъ говорятъ теперь съ тою-же безпечностью (ach! diese grundlose Frivolitaet der Franzosen!), съ которой говорили-бы объ уличныхъ мальчишкахъ, швыряющихъ каменьями въ окна. Нужда умъ родитъ. Стекла оклеиваютъ бумагой для того, чтобы они не трескались отъ сотрясенія воздуха.
   Отсутствіе извѣстій извнѣ становится, наконецъ, невыносимымъ; нами овладѣло просто отчаяніе и мы дошли до того, что стали требовать, чтобы каждую ночь высылалась тысяча человѣкъ съ десятью картечницами, то противъ одного поста, то противъ другого, хотя-бы для того, чтобы забирать плѣнныхъ, которые могли-бы поразсказать намъ что-нибудь. Недавно вечеромъ, генералъ Дюкро сказалъ на одномъ изъ нашихъ аванпостовъ: намъ не мѣшало-бы имѣть нѣсколько нѣмецкихъ газетъ. Есть охотники идти за ними! Пятьдесятъ человѣкъ откликнулись тотчасъ-же и, черезъ два часа атаковали прусскій постъ изъ 40 человѣкъ, которые, застигнутые почти врасплохъ, не имѣли времени опомниться. Шестеро изъ нихъ были приведены въ Парижъ, вмѣстѣ съ тремя газетами, запятнанными кровью. Одна изъ этихъ газетъ оказалась нумеромъ прусской офиціальной газеты отъ 26 декабря. Редакція коментируетъ въ ней прокламацію короля Вильгельма къ своему народу,
   "....." прокламацію, встрѣчающую единодушнѣйшій отголосокъ въ нашемъ отечествѣ. Вмѣстѣ съ сыновьями и братьями, находящимися подъ знаменами, весь нашъ народъ готовъ полагать всѣ свои силы въ эту борьбу, до тѣхъ поръ, пока будетъ достигнута честная цѣль,-- до тѣхъ поръ, пока побѣда не доставитъ намъ условій прочнаго мира.
   "Послѣдній періодъ этой тяжкой войны породилъ повсюду убѣжденіе, что до того времени, пока воинственно предпріимчивому духу Франціи не будетъ поставлена могущественная пограничная преграда, будущія поколѣнія не будутъ въ состояніи разсчитывать на миръ.
   "Наши войска совершаютъ теперь тяжелую зимнюю кампанію, среди населенія, національная слабость и страсти котораго эксплоатируются, для призыва къ борьбѣ всего народа,-- людьми, удержавшими въ своихъ рукахъ государственную власть, послѣ ея неправильнаго захвата. То, что не могло быть достигнуто воззваніемъ къ національному чувству, сдѣлано теперь терроризмомъ настоящаго правительства, принуждающаго населеніе браться за оружіе, и организація партизанской войны, посредствомъ созданія вольныхъ стрѣлковъ, увѣнчала роковое дѣло этой диктатуры.
   "Такимъ образомъ, война, которую наши войска желали всегда вести согласно законамъ европейской цивилизаціи, извращена нынѣ во Франціи самымъ печальнымъ образомъ. Грустію сказать, но трудно опредѣлить границу, существующую между разбойникомъ и солдатомъ среди этихъ вольныхъ стрѣлковъ и тѣхъ легіоновъ, которые образованы во Франціи иноземными авантюристами. При ихъ образѣ войны, неизвѣстно, гдѣ кончается честный бой и начинается убійство. Доведенное до фанатизма населеніе принимаетъ участіе въ самыхъ крайнихъ насиліяхъ, такъ-что начальники нѣмецкихъ войскъ, при такомъ предательствѣ и нарушеніи всякихъ правилъ чести, видятъ себя вынужденными принимать въ свою очередь суровыя мѣры....."
   Это офиціальное выраженіе прусскихъ мыслей интересуетъ парижскихъ читателей несомнѣнно болѣе, чѣмъ оно интересовало берлинскихъ. Мы уразумѣваемъ изъ сказанныхъ строкъ, что нѣмецкое населеніе охлаждается къ дѣлу въ той-же пропорціи, въ какой французское разгорячается къ нему; замѣчаемъ минорный тонъ, въ которомъ исчисляются постепенныя прусскія побѣды, "изумительный военный успѣхъ противъ крѣпостей", "достойная удивленія осада большой столицы", "гигантскія укрѣпленія которой ошибочно считаются неприступными, несмотря на тѣ исполинскія военныя средства, съ которыми непріятель тщетно старается прорвать наши блокадныя линіи" "..... чудное маневрированіе нашихъ армій, занимающихъ почти треть Франціи..." Засвидѣтельствовавъ съ гордостью, что вся нѣмецкая нація идетъ противъ Франціи, берлинскій органъ негодуетъ на то, что вся Франція начинаетъ возставать противъ нѣмецкихъ войскъ. Онъ не можетъ простить намъ націяхъ вольныхъ стрѣлковъ (зачѣмъ у насъ ихъ не больше!); въ легіонахъ, собранныхъ авантюристомъ Гарибальди, онъ не различаетъ солдата отъ разбойника. Съ одной стороны, населеніе дѣйствуетъ лишь подъ гнетомъ террора, устроеннаго диктаторами Фавромъ и Гамботой; съ другой, оно офанатизировано и совершаетъ непосредственно страшныя крайности; возстаніе поселянъ, защищающихъ свои очаги, называется предательствомъ и нарушеніемъ всякихъ правилъ чести. И все это печатается, все это читается, и всему этому болѣе или менѣе вѣрятъ люди, захлебывающіеся такими рѣчами. Но конечно, несравненно болѣе этихъ общихъ казенныхъ мѣстъ, насъ занимаетъ высказанное въ газетѣ убѣжденіе, что прусскую Германію неотвязчиво мучитъ таже неотступная мысль: "Мы будемъ продолжать войну до тѣхъ поръ, пока не стяжаемъ прочнаго и честнаго мира."
   Для Германіи императорской и феодальной, честный миръ -- это завоеваніе Эльзаса и Лотарингіи,-- это захватъ всего, что можно захватить. Честь Германіи есть безчестіе Франціи. А для того, чтобы обезчещенная Франція не отомстила рано или поздно, надо отрубить ей руки и ноги, надо укротить ее такимъ образомъ, чтобы она никогда уже не подняла ни головы, ни руки,-- стало быть, надо убить ее, Итакъ, честь Германіи состоитъ въ безчестіи Франціи, и для упроченія мира надо умертвить Францію.
   Народъ нѣмецкій, вотъ что вѣщаютъ офиціальныя прокламаціи, вотъ что ревутъ бомбы, которыми ты мечешь намъ въ лицо. И вотъ отвѣтъ, который посылаетъ тебѣ французскій народъ: Франція по хочетъ допустить убійства надъ собою, и ты не убьешь ее. Франція не хочетъ быть обезчещенной и ты не обезчестишь ее.
   

8 января.

   Занесемъ въ дневникъ, какъ историческій документъ, статью Times'а (отъ 25 октября), заявляющаго свое живѣйшей удовольствіе по поводу основанія могущественнаго германскаго государства. Times видитъ, или притворяется, что видитъ въ этомъ событіи лишь униженіе Франціи, укрощенной надолго. Сказанная статья дошла до насъ только сегодня, черезъ посредничество "Ньюіоркскаго Вѣстника":
   "Нельзя достаточно оцѣнить всей политической важности этого измѣненія въ порядкѣ вещей... Будетъ Германія сильная, единая, имѣющая въ своей главѣ домъ, служащій представителемъ не только отечественныхъ германскихъ интересовъ, но и воинской славы. Съ одной стороны Германіи будетъ стоять Россія, сильная и бдительная, какъ всегда, съ другой Франція, или терпѣливо переносящая свою перемѣну счастья, или горящая жаждою отплаты, но, во всякомъ случаѣ, безсильная въ долгое время для той великой роли, которую она играла впродолженіе блестящаго періода наполеоновской реставраціи. (Times восхищается еще бонапартистскимъ позоромъ!)
   "Что касается до насъ, англичанъ, то вмѣсто прежнихъ двухъ силмыхъ европейскихъ державъ на континентѣ и, между ними, націи...которая могла-бы быть ежеминутно подавлена, еслибы эти двѣ высшія державы вздумали соединиться, -- мы (sic) имѣемъ теперь въ центрѣ Европы могучую преграду, и, такимъ образомъ, упрочивается общее зданіе..."
   Итакъ, пожеланія предшествовавшихъ поколѣній государственныхъ людей Англіи нынѣ осуществляются. "Всѣ они желали созданія такой могущественной центральной державы. Они содѣйствовали этому и въ военное, и въ мирное время, своими переговорами и трактатами... Германія осуществитъ, наконецъ, то, что было, такъ долго, только нашей мечтою..."
   Славный, благодушнѣйшій "Times"! Твой идеалъ олицетворяется, наконецъ! Милый другъ сердечнаго согласія, ты, нашъ вѣрный союзникъ въ то время, когда господинъ Бонапартъ разсыпался въ любезностяхъ передъ Англіей, ты испускаешь крикъ радости, сердечный крикъ, теперь, когда видишь Францію павшею надолго и утратившею величіе съ потерею своихъ Морни, Фульдовъ, Гаусмановъ. Радуйся, пока дѣла въ этомъ положеніи, поздравляй себя! Прихлебатель толстыхъ лавочниковъ лондонскаго Сити, гордись своей нравственностью, гордись своей добротою, своимъ великодушіемъ и прозорливостью!
   Канонада и бомбардированіе. Ежесекундные выстрѣлы. Съ каждымъ ударомъ своего сердца Парижъ мечетъ бомбу; Пруссія отвѣчаетъ ему тѣмъ-же. Какая-то бомба лопнула въ сосѣднемъ саду; не понимаю, почему непріятель ожесточился именно противъ Валь-де-Граса, несмотря на его госпитальный флагъ. Изъ моего окна виднѣются на горизонтѣ три горящіе дома или три деревни. Горятъ они во имя объединенія Германіи. Говорятъ, что всѣ эти ужасы дѣлаются для чести и спокойствія Германіи, для упроченія мира грядущихъ поколѣній. До чего люди нелѣпы!
   Франція и Германія спорятъ о преобладаніи. Та нація, которая выжжетъ болѣе, награбитъ болѣе, болѣе передушитъ и перебьетъ людей, -- та, которая запуститъ свои когти глубже въ глаза своей противницѣ, свои клыки глубже ей въ бока и въ нѣдра,-- та нація будетъ имѣть право считать себя преобладающей.

Жакъ Лефрень.

"Дѣло", No 1, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru