Реклю Эли
Дневник парижанина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Неспособность Трошю выполнить принятую на себя задачу.- Разъединение армии с гражданами.- Шпионы парижского префекта.- Филантропофагия.- Положение и силы республиканской партии в Париже.- Неудовольствие парижских жителей и армии против Трошю.- Ассоциация парижских портных.- Выдача хлеба рационами в 300 грамов.- Влияние лишений на здоровье парижан.- Еще неудачная вылазка.- Печальные вести об армии Шанзи.- Превосходство национальной гвардии в сравнении с линейными войсками.- Трошю окончательно теряется.- Новый главнокомандующий парижской армией Виноа.- Сильное возбуждение умов в Париже.- Агенты-подстрекатели в юбках.- Печальные события 22 января.- Быстрые и решительные шаги правительства к реакции и капитуляции.- Еще печальные вести из провинций.- Совещание у министра народного просвещения.- Все до одного генералы отказываются командовать войсками.- Решено капитулировать.- Эпизод из сражения при Монтрету.- Капитуляция, то есть не капитуляция, а перемирие.- Непомерно тяжкие условия перемирия.- Франция чрезмерно наказана за свои ошибки.- Громадные оборонительные средства Парижа.- Кто виноват в наших несчастиях?

   

ДНЕВНИКЪ ПАРИЖАНИНА.

Неспособность Трошю выполнить принятую на себя задачу.-- Разъединеніе арміи съ гражданами.-- Шпіоны парижскаго префекта.-- Филантропофагія.-- Положеніе и силы республиканской партіи въ Парижѣ.-- Неудовольствіе парижскихъ жителей и арміи противъ Трошю.-- Ассоціація парижскихъ портныхъ.-- Выдача хлѣба раціонами въ 300 грамовъ.-- Вліяніе лишеній на здоровье парижанъ.-- Еще неудачная вылазка.-- Печальныя вѣсти объ арміи Шанзи.-- Превосходство національной гвардіи въ сравненіи съ линейными войсками.-- Трошю окончательно теряется.-- Новый главнокомандующій парижской арміей Виноа.-- Сильное возбужденіе умовъ въ Парижѣ.-- Агенты-подстрекатели въ юбкахъ.-- Печальныя событія 22 января.-- Быстрые и рѣшительные шаги правительства къ реакціи и капитуляціи.-- Еще печальныя вѣсти изъ провинцій.-- Совѣщаніе у министра народнаго просвѣщенія.-- Всѣ до одного генералы отказываются командовать войсками.-- Рѣшено капитулировать.-- Эпизодъ изъ сраженія при Монтрету.-- Капитуляція, то есть не капитуляція, а перемиріе.-- Непомѣрно тяжкія условія перемирія.-- Франція чрезмѣрно наказана за свои ошибки.-- Громадныя оборонительныя средства Парижа.-- Кто виноватъ въ нашихъ несчастіяхъ?

13 января.

   Охъ, ужь эта армія!-- она приводитъ насъ въ отчаяніе и мы мало довѣряемъ ей, начиная съ ея главнокомандующаго и кончая послѣднимъ фурштатомъ. Въ голову лезетъ неотвязчивая мысль, что не сегодня, завтра армія погубитъ насъ. Мы ощущаемъ невольный страхъ передъ Мольтке съ его круповскими пушками, но еще большій ужасъ вселяетъ въ насъ знаменитый планъ Трошю. Стоя лицомъ къ лицу съ Пруссіей, дѣйствующей противъ насъ съ ожесточенной энергіей, мы, конечно, сносимъ съ терпѣніемъ свои неурядицы, но тѣмъ съ большимъ волненіемъ смотримъ мы на непростительное бездѣйствіе нашихъ генераловъ, линейныхъ войскъ и мобилей.
   Въ публикѣ распространился слухъ, что Трошю собиралъ военный совѣтъ. "Парижъ, сказалъ онъ своимъ товарищамъ, -- требуетъ рѣшительной вылазки; бомбардированіе раздражило нетерпѣніе гражданъ. Что слѣдуетъ намъ дѣлать? Что мы можемъ сдѣлать?"
   На такой вопросъ всѣ эти генералы, весь этотъ блистательный главный штабъ единодушію отвѣтилъ: "ничего не дѣлать!" но какъ-же не понимаютъ они, что бездѣйствіе равносильи" пораженію, что оно должно повлечь за собой капитуляцію! Но, кажется, капитуляція составляетъ для нихъ желанный исходъ изъ затруднительнаго положенія.
   Эти генералы въ совѣтѣ выказали себя такими глупцами, такими трусами, что Трошю, по словамъ его друзей, заплакалъ и вскричалъ: "еслибъ я не былъ христіаниномъ, я бы тотчасъ-же покончилъ съ собой!"
   Все это прекрасно, генералъ Трошю, оставайтесь христіаниномъ, не прибѣгайте къ самоубійству, по кто-же мѣшаетъ вамъ выйдти въ отставку? Своимъ удаленіемъ вы не затронете догматовъ римско-католической церкви... и мораль будетъ удовлетворена: вѣдь вамъ, вѣроятно, извѣстно, что, по правиламъ морали, безчестно брать взаймы, если не имѣешь возможности возвратить взятаго долга. Васъ называютъ честнымъ человѣкомъ, г. Трошю, но скажите по совѣсти, честноли брать на себя обязанности президента правительства національной обороны, когда не вѣришь въ возможность обороны? Мы платимъ вамъ деньги за то, что вы взялись руководить нашей защитой: получая ихъ и считая защиту немыслимой, вы просто-на-просто вынимаете деньги изъ чужого кармана. Если вы не вѣрите въ успѣхъ обороны, найдутся люди, которые повѣрятъ и съумѣютъ воодушевить даже такое парализованное тѣло, какъ ваша армія, командуемая вашими доблестными генералами.
   "300,000 защитниковъ Парижа, которыхъ вы называете героями, замѣтилъ Трошю одному изъ своихъ знакомыхъ, -- но моему очень плохіе солдаты."
   Но если они дѣйствительно плохи, кто-же въ этомъ виноватъ, какъ не вы. Безъ довѣрія немыслима дисциплина. Могли-ли вы выставить очевидные факты вашихъ заслугъ, чтобы требовать къ себѣ безусловнаго довѣрія: ваша, можетъ быть, и очень хорошая книга о военномъ искуствѣ еще не давала на то права. Ну-съ, а съ той поры, какъ вы получили власть въ руки, что сдѣлали вы для того, чтобы уничтожить наши сомнѣнія въ вашей неспособности исполнить великую задачу, вами на себя принятую!-- Вы издали много прокламацій, въ которыхъ высказали много хорошихъ словъ и мало дѣла; однакожъ, въ нихъ вы, при всей вашей прославленной честности, иногда лгали и клеветали. Вы клерикалъ, либералъ и милитаристъ -- васъ считаютъ тайнымъ орлеанистомъ и даже поклонникомъ іезуитовъ,-- вотъ почему вамъ не довѣряетъ республиканская партія, не довѣряетъ вамъ -- главѣ исполнительной власти французской республики. Но вы, какъ кажется, на все махнули рукой и не желаете обращать вниманія на разумныя предостереженія, раздающіяся со всѣхъ сторонъ. Между солдатами вы адвокатъ, литераторъ я церковныя сторожъ, между адвокатами вы солдатъ,-- вездѣ вы не на своемъ мѣстѣ. Вы не умѣли распорядиться тѣми громадными средствами, которыя довѣрчиво вручила вамъ нація; цѣлыхъ сто дней вы испытывали терпѣніе самого нервнаго и подвижнаго населенія въ мірѣ; наконецъ, вы рѣшились дѣйствовать: вы скромно постучались въ прусскія ворота, вы толкнули ихъ легонько, но когда увидѣли, что необходимо употребить большія усилія, вы сочли болѣе благоразумнымъ возвратиться въ свои апартаменты, къ теплому камину и сигарѣ. Вы занимаете позицію въ центрѣ огромнаго круга, на протяженіи котораго расположились пруссаки, вамъ, конечно, удобнѣе поспѣвать на каждый пунктъ внутри площади круга, и однакожъ, непріятель всегда васъ предупреждаетъ. Ваши войска, въ столкновеніяхъ съ непріятелемъ, своей общей численностію постоянно превышали численность непріятельскихъ войскъ, но вы всегда увѣряли насъ, что встрѣтились съ превосходными силами, съ несоразмѣрнымъ количествомъ артиллеріи. Но ваша артиллерія всегда оставалась въ резервѣ и вы держались самой нелѣпой тактики: брать сильно укрѣпленныя непріятельскія позиціи штыками; благодаря храбрости войскъ, на время вы одерживали успѣхъ, но, въ концѣ концевъ, отступали съ большой потерей... Имѣя въ своемъ распоряженіи частныя мастерскія всего Парижа вы могли имѣть могущественную артиллерію, но вы объ этомъ мало заботились. Вы не хотѣли допустить поголовное вооруженіе всѣхъ парижскихъ гражданъ, вы отворачивались отъ національной гвардіи, и если она вооружилась и научилась военному дѣлу, то никакъ не вашими усиліями и не стараніями вашего главнаго штаба. Вы назначили ея начальникомъ Клеманъ Томаса, способнаго только на то, чтобы возбудить къ себѣ всеобщее неудовольствіе, чтобы поселить въ своихъ подчиненныхъ недовѣріе къ дѣлу и апатію. Надо удивляться еще, какъ при тѣхъ условіяхъ, въ которыя вы ихъ поставили, могли держаться и даже имѣть успѣхъ ваши войска и національная гвардія; -- какъ при неспособности вашихъ товарищей, и въ особенности военнаго министра, генерала Лефло, защитники Парижа не деморализировались окончательно!
   А вашъ военный совѣтъ... кого только въ немъ нѣтъ! Въ немъ есть всѣ элементы, кромѣ здоровыхъ, кромѣ необходимыхъ, стоящихъ на высотѣ своего призванія. Въ немъ преобладаютъ бонапартисты, шаркуны, отплясывавшіе въ залахъ Тюльери, для развлеченія своего повелителя Наполеона III... И на нихъ-то выпала великая честь спасти Францію;-- на нихъ, которые ей измѣняли, оскорбляли ее, раззоряли! Илъ поручено спасти республику,-- но они ее ненавидятъ, зная, что съ ея утвержденіемъ окончится ихъ царство! И имъ-ли, блистательнымъ паркетнымъ шаркунамъ, снизойти до братскаго единенія съ гражданами, т. е. штафирками, -- какимъ названіемъ они презрительно клеймили все, что не носило военнаго мундира. Нѣтъ! они скорѣе отдадутъ Францію пруссакамъ, чѣмъ откажутся отъ своихъ воззрѣній, вошедшихъ къ нимъ въ плоть и кровь!
   Это презрительное отношеніе, эти враждебныя чувства, которыя питаетъ регулярная армія къ арміи гражданской, нисколько не уменьшились даже въ виду грозной опасности и составляютъ самое слабое мѣсто нашей обороны, самый безотрадный фактъ нашего положенія. Онъ грозитъ намъ близкой гибелью. Парижъ только и можетъ разсчитывать на свою національную гвардію, но между нимъ и пруссаками стоятъ старые военные служаки, ничуть не страшные пруссакамъ, но страшные самому Парижу. Они, конечно, приведутъ дѣло къ печальной развязкѣ, они отдадутъ Парижъ непріятелю.
   Этотъ антагонизмъ между спеціалистами военнаго ремесла и національной гвардіей съ каждымъ днемъ усиливается и доходить до тѣхъ-же размѣровъ, до которыхъ нѣкогда доходилъ у насъ, теперь нѣсколько успокоившійся, антагонизмъ между пролетаріемъ и буржуа, между богатымъ и бѣднымъ. Съ первыхъ-же дней осады правительству предлагали, чтобы оно слило старослуживыхъ солдатъ и молодыхъ мобилей съ національной гвардіей, чтобы оно въ каждомъ батальонѣ перемѣшало солдатъ, мобилей и національныхъ гвардейцевъ, чтобы, однимъ словомъ, оно націонализировало армію, и, такимъ образомъ, покончило съ рутиной, съ старыми ошибками луи-филипистовъ и бонапартистовъ второй имперіи; но оно не хотѣло внять благоразумному совѣту и съ особеннымъ рвеніемъ старалось разъединить солдата съ національныйь гвардейцемъ, потому, видите-ли, что оно боялось деморализаціи солдата, который будто-бы не будетъ способенъ къ дисциплинѣ, станетъ разсуждать и не усвоятъ столь необходимый для него солдатскій духъ. И кто-же болѣе деморализировалъ армію, какъ не они сами, осудивъ ее на бездѣйствіе, праздность и страданія? Не они-ли сами возбудили въ арміи недовѣріе къ успѣху! Не они-ли сами, трактующіе объ оборонѣ, какъ о скучной комедіи, какъ о невыносимой формальности, закрыли для себя всякую возможность побѣды! И чѣмъ старше военный начальникъ, чѣмъ выше стоитъ онъ на чиновной лѣстницѣ, тѣмъ съ большей апатіей относится онъ къ дѣлу, тѣмъ съ большей неувѣренностію трактуетъ о возможности дальнѣйшей защиты Парижа; нерѣдко можно встрѣтить высшихъ военныхъ офицеровъ въ кафе и на бульварахъ, которые, граціозно выпуская изо рта сигарный дымъ, сквозь зубы, хладнокровно замѣчаютъ, что пруссакамъ теперь ничего не стоитъ овладѣть Парижемъ.
   "Всѣмъ извѣстно теперь, говоритъ "Siècle", что въ тайномъ совѣтѣ было рѣшено на этихъ дняхъ произвести большую вылазку. Но она была отложена, когда на другой-же день замѣтили, что пруссаки приготовились къ защитѣ, не только на тѣхъ пунктахъ, на которые предполагалось сдѣлать нападеніе съ нашей стороны, но они даже укрѣпили дорогу, по которой должны были идти паши войска. Совѣтъ состоялъ только изъ четырехъ генераловъ: Трошю, Дюкро, Винса и Шмица. Измѣнникъ, сообщившій пруссакамъ наши предположенія, могъ быть только изъ числа этихъ четырехъ генераловъ, такъ-какъ совѣтъ происходилъ тайно".
   Это было написано нѣсколько дней тому назадъ, но теперь въ публикѣ указываютъ прямо на нѣсколькихъ человѣкъ, которые ведутъ себя чрезвычайно странно и даютъ поводъ подозрѣвать ихъ въ преступныхъ сношеніяхъ съ непріятелемъ; эти господа пользуются довѣріемъ несчастнаго Трошю, онъ беретъ ихъ подъ свою защиту, ручается за нихъ и съ высокомѣріемъ, рѣзко отвѣчаетъ ихъ обвинителямъ, но, конечно, своей неудачной защитой дѣлаетъ только то, что и самъ попадаетъ въ число подозрительныхъ. Я слишкомъ далекъ отъ того, чтобы обвинять Трошю въ подобной подлости, какъ измѣна, но я страшусь его бездѣятельности и неспособности его главнаго штаба несравненно болѣе, чѣмъ измѣны какихъ-нибудь двухъ-трехъ подлецовъ.
   Наши господа военные, смотрящіе на свое дѣло, какъ на ремесло, дающее имъ средства къ жизни, отличаются отсутствіемъ здраваго патріотизма. Съ этой точки зрѣнія они смотрятъ и на защиту Франціи; они защищаютъ ее по тѣмъ-же соображеніямъ, по какимъ они нѣкогда нападали на Пруссію: имъ платятъ деньги, и за эту плату они дерутся, что-же касается чести страны, изгнанія иноземцевъ, все это не ихъ ума дѣло, объ. этихъ невещественныхъ предметахъ пусть толкуютъ люди, преданные теоріи и витающіе въ умозрѣніяхъ.
   По тѣмъ-же самымъ соображеніямъ они не могутъ выносить идеи о поголовномъ вооруженіи страны, когда каждый гражданинъ становится солдатомъ, и каждый можетъ сдѣлаться генераломъ, если есть у него военныя способности; имъ ненавистна война безъ отдыха, безъ перерыва,-- война, при пособіи динамита и греческаго огня; -- такая война вселяетъ въ нихъ ужасъ, потому что въ ученическихъ тетрадкахъ тактики о ней ничего не говорилось, но за то они учатъ, что всякое укрѣпленное мѣсто, осажденное и блокированное непріятелемъ, послѣ истеченія опредѣленнаго срока защиты, непремѣнно должно сдаться. Пруссаки ведутъ противъ насъ войну, прибѣгая ко всякимъ средствамъ, которыя находятъ для себя полезными, а наши офицеры толкуютъ, что нельзя выходить изъ правилъ, предписанныхъ наукой. На патріотовъ, требующихъ войны энергичной, неостанавливающейся ни передъ какими средствами, они смотрятъ какъ на людей вредныхъ, чуть не помѣшанныхъ и такими представляютъ ихъ своимъ солдатамъ, которымъ твердятъ: "эти фанатики хотятъ безконечной войны, хотятъ раззоренія всей страны"! Солдаты, наслушавшись такихъ рѣчей, конечно, теряютъ энергію, деморализуются, дѣлаются апатичны и трусливы. Теперь уже намъ не кажутся невѣроятными разсказы прусскихъ газетъ (иногда попадающихъ и къ намъ) о томъ, какъ наши солдаты безъ боя, цѣлыми сотнями сдаются непріятелю: можно-ли другого ждать отъ солдатъ, недовѣряющихъ своимъ командирамъ, которые, въ свою очередь, недовѣряютъ солдатамъ, недовѣряютъ дѣлу, которое защищаютъ, недовѣряютъ, наконецъ, самимъ себѣ.
   Побѣжденные, упавшіе духомъ, наши офицеры и солдаты, еще недавно вопившіе: "въ Берлинъ! въ Берлинъ!" вопятъ теперь: "миръ! миръ"! но, желая заглушить угрызенія совѣсти преступленіемъ, они рычатъ противъ защитниковъ страны, съ ненавистію смотрятъ на Парижъ, не желающій сдаваться, и твердятъ всѣмъ, кто хочетъ ихъ слушать, что они страстно желаютъ хотя-бы маленькаго возмущенія на бульварахъ: тогда они показали-бы себя.
   Къ несчастію, вторая имперія еще не окончательно стерта съ лица земли, къ несчастію, не всѣ наши генералы, офицеры и солдаты, дававшіе присягу Бонапарту, взяты въ плѣнъ при Седанѣ! И этимъ генераламъ отдали подъ команду сто тысячъ мобилей, молодыхъ, по большей части еще наивныхъ людей, изъ которыхъ можно-бы сдѣлать отличныхъ солдатъ-гражданъ, а ихъ со всѣмъ усердіемъ стараются превратить въ бонапартовскую дрянь.
   Морскіе солдаты и артиллеристы не сходятся съ пѣхотой линейныхъ войскъ; съ національными-же гвардейцами они живутъ весьма дружелюбно.
   

14 января.

   Разсматривая акты французскаго республиканскаго правительства за ноябрь и декабрь 1870 года, и январь 1871 года, будущій историкъ придетъ въ недоумѣніе, съ какимъ правительствомъ онъ имѣетъ дѣло. Всѣ почести, всѣ блага міра сего, исходящія отъ правительства, сыпятся на партіи, враждебныя республикѣ, а республиканская партія подвергается гоненіямъ, многихъ изъ ея членовъ арестуютъ, судятъ, и хотя судъ ихъ оправдываетъ, но тѣмъ не менѣе фактъ ихъ преслѣдованія остается. но какъ ни страненъ этотъ фактъ, онъ блѣднѣетъ передъ другимъ фактомъ, почти выходящимъ изъ предѣловъ возможнаго: полицейскій префектъ республиканскаго Парижа, Крессонъ, изволилъ развести чужеядное растеніе на республиканскомъ полѣ; шпіоновъ. Изъ своего питомника, іерусалимской улицы, шпіоны ежедневно разсыпаются по клубамъ и являются туда въ видѣ стенографовъ и хроникеровъ газетъ. Недавно въ одномъ клубѣ поймали такихъ господчиковъ и улики были столь очевидны, что пойманные не смѣли и пикнуть въ свое оправданіе.
   Бомбардированіе продолжается съ прежнею силою, но теперь мы къ нему совершенно привыкли. Среднимъ числомъ оно беретъ у насъ отъ 20 до 30 человѣкъ въ день, доходило, правда, до 50 человѣкъ, но это случилось всего одинъ разъ. Вѣроятность быть убитымъ или раненымъ не велика, она составляетъ не болѣе одной восьмидесятитысячной... слѣдовательно особенно безпокоиться нечего. Сегодня я сидѣлъ на бульварѣ Инвалидовъ; проходилъ мальчуганъ, напѣвая пѣсню; засвистѣла бомба; мальчуганъ мгновенно повалился на-земь, пролежалъ нѣсколько секундъ; бомба его не задѣла, онъ поднялся и, продолжая прерванную пѣсню, пошелъ своей дорогой.
   Несравненно больше страданій, чѣмъ отъ бомбардированія, парижане испытываютъ при раздачѣ раціоновъ. Мѣстъ для раздачи немного; женщины, дѣти и старики собираются тамъ массами и но цѣлымъ часамъ ждутъ своей очереди на дворѣ, дрожа отъ холода или дождя. Но добрые люди терпѣливо переносятъ всѣ эти мученія и выходятъ изъ себя только тогда, когда съ ними заговоритъ о пруссакахъ или о капитуляціи. И не однимъ бѣднякамъ приходится мерзнуть на морозѣ, добиваясь полученія ничтожной порціи. У меня есть пріятель, который до осады Парижа получалъ въ одной конторѣ 5,000 франковъ содержанія; теперь онъ безъ мѣста и состоитъ въ національной гвардіи; его молодая красавица жена мерзнетъ, какъ и другія, чтобы принести домой нѣсколько лотовъ конины, горсть бобовъ, или тащитъ своими нѣжными руками (она живописецъ) тяжелыя и длинныя полѣнья дровъ, съ большимъ трудомъ полученныя ею изъ муниципальныхъ складовъ.
   Извѣстный полоумъ Гань напечаталъ въ газетахъ слѣдующее письмо:

"Г. гражданинъ-редакторъ!

   "Парижъ уподобляется теперь громадному кораблю Медузѣ и ему грозитъ участь глупо умереть съ голода!... Чтобы избѣжать ужасовъ голода и выйти побѣдоносно изъ борьбы съ врагами, я громко и торжественно требую учрежденія филантропофагіи, т. е. братскаго употребленія въ пищу человѣка человѣкомъ.
   "Я требую, чтобы правительство издало декретъ, которымъ-бы объявило, что всѣ мужчины и женщины, возрастъ которыхъ превышаетъ шестьдесятъ лѣтъ, должны получитъ увольненіе отъ жизни и будутъ сданы въ человѣческія бойни! Смѣю надѣяться, что правивительство, не принимая въ расчетъ лѣтъ, подастъ первый примѣръ и славно пожертвуетъ собой, сложивъ свои головы на жертвенникъ филаптропофагіи. Всѣ его члены вполнѣ заслуживаютъ такой великой чести".
   Это письмо Гань заканчиваетъ слѣдующимъ четверостишіемъ:
   
   Ее gouvernement provisoire,
   Pour le bien qu'il nous à forgé,
   Mérite, tout entier, la gloire
   D'être philanthropophagé!
   
   (что можно перевести приблизительно такъ: временное правительство, за все благо, которое оно для насъ выковало, въ цѣломъ своемъ составѣ достойно славы быть филантропофогированнымъ, т. е. съѣденнымъ).
   

15 января.

   Въ виду опасности, грозящей республикѣ, въ каждомъ парижскомъ округѣ въ послѣднее время часто собирались сходки, на которыхъ прямо и рѣшительно былъ поставленъ вопросъ: "что дѣлать въ настоящихъ обстоятельствахъ?" Трудно было ждать положительныхъ рѣшеній въ то время, когда парижане отдѣлены отъ цѣлаго міра плотной желѣзной стѣной, и не знаютъ, что дѣлается въ провинціяхъ. Однакожъ на всѣхъ сходкахъ пришли къ единодушному рѣшенію, что спасеніе Франціи возможно только при республиканскомъ образѣ правленія, что теперь всякая другая политическая комбинація послужила-бы сигналомъ къ междоусобной войнѣ.
   Еслибъ эти отдѣльные, разобщенные отдѣлы республиканской партіи тѣсно соединились въ одну сильную партію, они, конечно, могли-бы овладѣть положеніемъ дѣлъ въ Парижѣ и придать оборонѣ недостающую ей энергію, но, надо признаться, республиканская партія во Франціи не дисциплинирована и не умѣетъ отдѣлаться отъ ошибокъ, которыя не разъ уже губили ее, не разъ доводили ее до полнѣйшаго ничтожества.
   Руководителями отдѣльныхъ республиканскихъ кружковъ сдѣлались большею частію люди 1848 года, уже не разъ доказавшіе свою несостоятельность овладѣть положеніемъ вещей, но зато они прошли суровую школу и вынесли горькій опытъ изъ своей тревожной жизни. Молодежь, къ нимъ присоединившаяся, страдаетъ идеализмомъ и слишкомъ увлекается, но она рѣшительна и свободна отъ традиціонныхъ ошибокъ. При умѣньи организовать партію, соединеніе опыта съ мужествомъ и энергіей, могло-бы привести къ самымъ выгоднымъ результатамъ. Но хватитъ-ли умѣнья -- въ этомъ весь вопросъ, отъ разрѣшенія котораго зависитъ будущее Франціи.
   Нашъ муниципалитетъ озаботился участью юнѣйшаго поколѣнія и своей предусмотрительностію спасъ, можетъ быть, многихъ младенцевъ отъ смерти. Во время поголовнаго истребленія животныхъ, онъ спасъ отъ ножа 300 коровъ, дающихъ теперь 12,000 литровъ молока въ день, исключительно назначеннаго для пищи младенцевъ; молоко продается по 1 франку за литръ; по докторскимъ рецептамъ дѣтямъ бѣдняковъ отпускаютъ его даромъ, но въ самомъ маломъ количествѣ.
   Здѣсь получено извѣстіе, что Гамбета распустилъ муниципальные совѣты въ провинціяхъ, будто-бы избранные всеобщей подачей, но въ дѣйствительности назначенные бонапартовскими префектами; члены этихъ совѣтовъ по большой части люди самыхъ реакціонныхъ убѣжденій, и правительство національной обороны, еслибъ оно дѣйствовало искренно и стояло на высотѣ своего призванія, должно было распустить ихъ въ первый-же день, какъ оно получило власть.
   Эта мѣра вызвала яростныя нападки на Гамбету въ буржуазныхъ и бонапартистскихъ газетахъ, закричавшихъ, что члены совѣтовъ избраны всеобщей подачей голосовъ, что увольненіе ихъ есть оскорбленіе демократическаго республиканскаго принципа.
   Ну, а Наполеонъ Ш кѣмъ-же былъ избранъ, какъ не всеобщимъ голосованьемъ!
   Говорятъ, что и парижскіе члены правительства народной обороны также неблагосклонно взглянули на распоряженіе Гамбеты, но, чувствуя свое безсиліе, молчатъ.
   Пруссаки продолжаютъ свою адскую канонаду по Парижу, а нашъ главнокомандующій, нашъ руководитель обороны, Трошю, молчитъ и, повидимому, не думаетъ предпринимать ничего рѣшительнаго, хотя долженъ-бы онъ понимать, что голодъ приближается и надо дѣйствовать какъ можно рѣшительнѣе.
   Съ каждымъ днемъ онъ теряетъ въ общественномъ мнѣніи, съ каждымъ днемъ довѣріе къ нему уменьшается какъ въ гражданскомъ населеніи, такъ и въ арміи, которая осудила его послѣ второго его пораженія. Онъ самъ потерялъ вѣру въ себя и, конечно, уже неспособенъ на какія-нибудь рѣшительныя дѣйствія противъ непріятеля, который не перестаетъ быть предметомъ его удивленія и страха.
   Онъ доказалъ уже, какъ мало онъ способенъ руководить военными дѣйствіями. Не единственно-ли страхъ и благоговѣніе къ непріятелю заставили его подъ Вильеромъ съ стотысячной французской арміей отступить предъ 25,000 корпусомъ виртсмбергцевъ, который онъ принялъ за громадную армію.
   Чтожъ развѣ онъ набрался военной опытности и взглядъ его просвѣтлѣлъ въ какую-нибудь недѣлю? Вѣдь, не придутъ-же къ нему внезапно самообладаніе, быстрота соображенія, твердость характера, вдохновеніе въ важные моменты боя, -- всѣ эти качества, необходимыя для главнокомандующаго. Ихъ нѣтъ у него, и лишь-бы пруссаки дѣйствовали смѣло, они всегда побудятъ его, онъ вѣчно будетъ терять голову при встрѣчѣ съ ними.
   Небезполезно также замѣтить г. Трошю, что вся его честность и искренность, которыми онъ такъ гордится, не идутъ далѣе того, что онъ не продастъ Парижа ни Пруссіи, ни одному изъ претендентовъ на вакантную французскую корону. Но развѣ можно назвать честнымъ человѣкомъ отца только за то, что онъ не продаетъ свою дочь. Базенъ и Бонапартъ не могли-бы считаться идеалами честности даже и въ томъ случаѣ, если-бы они не отдали непріятелю двухсотъ-пятидесяти-тысячной арміи съ двумя тысячами пушекъ.
   Что Трошю не генералъ, это теперь онъ и самъ сознаетъ, но онъ не сознаетъ, что человѣка нельзя назвать честнымъ, если онъ, побуждаемый честолюбіемъ или выгодами, беретъ на себя дѣло выше средствъ, если онъ ни во что считаетъ отвѣтственность за жизнь многихъ тысячъ людей, за благо страны, по его неспособности, преданной раззоренію и выносящей ужасныя лишенія и страданія. Онъ не хочетъ сознать, что ему надо удалиться отъ дѣлъ, надо сойти со сцены. Если въ немъ есть хоть капля патріотизма, онъ долженъ это сдѣлать немедленно, такъ-какъ для насъ теперь каждая потерянная минута невознаградима.
   Но кто замѣнитъ его?-- Да мало-ли есть людей несравненно болѣе способныхъ Трошю и выказавшихъ свои военныя дарованія и преданность дѣлу общественнаго блага. Самому Трошю извѣстны многіе изъ нихъ. Ему не разъ уже указывали на Жана Брюне, на генерала Фребо, на генерала Бонне и другихъ, негодующихъ, что, имѣя въ своемъ распоряженіи почти полмилліона вооруженныхъ людей, подъ дождемъ бомбъ, разрушающихъ парижскія зданія, убивающихъ женщинъ, дѣтей и солдатъ, можно спокойно ожидать прибытія вспомогательной арміи, ожидать въ то время, когда населенію угрожаютъ всѣ ужасы голода. Черезъ двадцать дней Парижъ долженъ умереть голодной смертію.
   Трошю обязанъ выйдти въ отставку, -- обязанъ для блага страны, которая почтила его своимъ довѣріемъ въ тяжкую минуту, послѣ вынесеннаго ею великаго позора.
   

16 января.

   Но при всѣхъ бѣдствіяхъ и страданіяхъ, которыя принесла парижанамъ осада ихъ города, она послужила коопераціи, создавъ громадное ассоціаціонное дѣло портныхъ.
   5 сентября существовавшая тогда ассоціація портныхъ предложила ратушѣ, что она приметъ на себя обмундированіе національной гвардіи. Ратуша нашла предложеніе ассоціаціи выгоднымъ для города и поручила ей шить сюртуки, панталоны и кителя,-- весь подрядъ простирался на сумму въ 1,500,000 франковъ. Члены ассоціаціи обратились тогда ко всей корпораціи портныхъ и предложили работать вмѣстѣ, дѣля по-ровну и трудъ и барыши. Каждый рабочій, примкнувъ къ дѣлу, получаетъ за свой трудъ несравненно большую плату, чѣмъ платили прежде антрепренеры (женщинамъ, напримѣръ, платится ровно вдвое болѣе); а затѣмъ по окончаніи всего подряда, полученный отъ него барышъ, раздѣлится между всѣми рабочими, пропорціонально труду каждаго.
   Работа закипѣла на славу. Рабочіе, имѣя въ виду, кромѣ хорошей заработной платы, въ будущемъ вознагражденіе отъ предпріятія, конечно, употребляютъ всѣ усилія, чтобы ихъ работа была хороша.
   Очень жаль, что другія рабочія ассоціаціи не послѣдовали примѣру ассоціаціи портныхъ и не вошли въ прямыя сношенія съ администраціей. Почему, напримѣръ, ассоціація башмачниковъ и сапожниковъ не взяла на себя подряда поставить обувь на національную гвардію?
   Правительство пытается уменьшить народную нищету, но она увеличивается съ каждымъ днемъ. Оно и понятно, развѣ есть возможность всеобщую нищету ослаблять подачками. Милостыня непроизводительна по своей натурѣ; въ лучшемъ случаѣ, при обильной раздачѣ, она можетъ нѣсколько смягчить страданія нищеты, но никогда не можетъ уничтожить нищету. Уничтожить ее можно только дѣйствуя на причины, ее породившія. Въ числѣ этихъ причинъ первая я главнѣйшая: необезпеченность я плохое вознагражденіе труда. Наше правительство могло-бы съэкономизировать нѣсколько милліоновъ, еслибъ оно, вмѣсто того, чтобы расточать ихъ на подачки, входило въ прямыя сношенія съ рабочими ассоціаціями, минуя посредниковъ, и платило имъ настоящую плату за ихъ работу. Сколько милліоновъ пришлось ему издержать во время осады, выплачивая ихъ разнымъ антрепренерамъ, получившимъ громаднѣйшіе барыши, между тѣмъ, какъ рабочіе, трудъ которыхъ оплачивался крайне бѣдно, вынуждены были обращаться къ правительству за пособіемъ, и оно на этотъ предметъ тратило новые милліоны. Стоило сдѣлать простую арифметическую выкладку и убѣдиться, что при прямыхъ сношеніяхъ съ рабочими, въ правительственной кассѣ осталось-бы нѣсколько милліоновъ и многимъ тысячамъ людей не пришлось-бы протягивать руки за подаяніемъ, что для нихъ было вовсе не легко.
   

17 января.

   Бомба ударила въ ногу лошади, запряженной въ фіакръ; несчастное животное зашаталось и упало. Въ одно мгновеніе изъ сосѣднихъ домовъ выскочили люди съ ножами и каждый старался захватить себѣ большій кусокъ мяса. Несмотря на горячій протестъ возницы, въ нѣсколько секундъ лошадь была раздѣлена на множество частей и счастливые обладатели свѣжаго мяса возвратились по своимъ домамъ.
   Два слона изъ зоологическаго сада испытали участь всѣхъ съѣдобныхъ животныхъ, запертыхъ въ Парижѣ: ихъ съѣли. Ихъ продали за 30,000 франковъ; въ нихъ оказалось 4,000 килограмовъ (9,700 фунтовъ) хорошаго мяса, которое пошло у Вефура и другихъ богатыхъ трактирщиковъ по 20 франковъ за килограмъ, такъ-что публика заплатила за слоновое мясо 80,000 франковъ -- спекуляція для барышниковъ очень не дурная. Цѣна на сахаръ увеличилась только вдвое.
   

18 января.

   Правительство народной обороны, мѣсяцъ тому назадъ твердившее вамъ о громаднѣйшихъ запасахъ хлѣба, уже третій день выдаетъ его раціонами -- по триста грамовъ (3/4 фунта) на взрослаго человѣка. 300 грамовъ на человѣка -- вѣдь это раціонъ голода, порція, выдаваемая путешественнику на кораблѣ, поставленномъ въ безнадежное положеніе. Странно, почему не пришло въ голову нашей администраціи начать раздачу хлѣба раціонами гораздо ранѣе и опредѣлить норму раціона сначала въ 600 грамовъ, затѣмъ спускать до 500, 400 и наконецъ до 300, и такимъ образомъ постепенно пріучать желудки къ лишенію. Впрочемъ на такой ничтожный раціонъ осуждены только желудки бѣдняковъ; у кого есть деньги, тѣ могутъ покупать хлѣба сколько имъ угодно, могутъ даже кормить имъ лошадей, какъ это и дѣлается многими владѣльцами собственныхъ лошадей, принужденныхъ кормить ихъ хлѣбомъ по недостатку соломы, сѣна и овса; хлѣбомъ-же кормятъ и извощичьихъ лошадей, только даютъ имъ самую маленькую порцію. Лишеніе хлѣба для бѣдняка несравненно чувствительнѣе, чѣмъ для человѣка состоятельнаго, который можетъ замѣнить хлѣбъ мясомъ или другими продуктами, а бѣдный живетъ только однимъ хлѣбомъ. Въ самомъ дѣлѣ, какъ недальновидны наши правители, какъ стоятъ они далеко ниже своей задачи! Въ то время, когда всѣ граждане соединились въ одномъ чувствѣ спасти отечество -- наши правители хотятъ разъединить насъ, рѣзко выставляя на видъ различіе правъ богатыхъ и бѣдныхъ, раздѣляя гражданъ на получающихъ достаточное пропитаніе и осужденныхъ терпѣть нужду. Зачѣмъ вы стараетесь снова вскрыть наши раны, когда въ вашихъ рукахъ есть средство, по крайней мѣрѣ, на время осады, залечить ихъ. Намъ нужно единодушіе, а вы вселяете въ насъ зависть другъ къ другу, а зависть всегда влечетъ за собой ненависть. Удивительно, какъ не понимаете вы, что, взявъ вовремя блокады въ свои руки раздачу раціоновъ, вы должны раздавать ихъ по-ровну всѣмъ гражданамъ безъ исключенія, и богатымъ и бѣднымъ. Какъ не понимаете вы, что осудивъ бѣднаго на полученіе ничтожнаго раціона и не производя въ то-же время реквизиціи всѣхъ припасовъ, которыми могутъ пользоваться состоятельные за свои деньги, вы тѣмъ самымъ объявляете, что состоятельный и бѣдный не имѣютъ одинаковыхъ правъ на жизнь, что жизнь первыхъ вы берете подъ свое покровительство, а послѣднихъ предаете на волю судьбы. Въ такихъ исключительныхъ обстоятельствахъ, въ какихъ мы находимся, ваша ошибка, -- намѣренная или ненамѣренная, это все равно,-- можетъ привести къ самымъ плачевнымъ результатамъ въ будущемъ.
   Какъ-бы въ утѣшеніе народу, осуждаемому на лишенія, правительство объявило, что раціонъ въ 300 грамовъ будетъ стоить теперь не 33 сантима, какъ слѣдуетъ по таксѣ, а всего 10 сантимовъ. Дальше такихъ мѣръ экономическая паука нашихъ экономистовъ Ратуши идти не умѣетъ. Еслибъ вы, господа, были предусмотрительнѣе и не тратили попусту хлѣбъ, какъ вы это дѣлали во все время осады, а съ самаго начала распорядились съ нимъ, какъ вы распорядились съ мясомъ, вамъ не пришлось-бы теперь назначить раціонъ въ 300 грамовъ и, вѣроятно, до настоящаго дня вы могли-бы производить выдачу раціона въ 600 и ужь никакъ не менѣе 500 грамовъ. Но вы умѣли только красно говорить, вы оставались адвокатами и ничѣмъ другимъ сдѣлаться не могли. Вамъ-ли управлять судьбами страны!
   Въ виду незначительности хлѣбнаго раціона правительство прибавило къ нему 20 сантилитровъ вина. Сама по себѣ мѣра эта, предложенная однимъ изъ рѣшительныхъ мэровъ-республиканцевъ, превосходна, но ею еще болѣе запутывается и безъ того запутанное положеніе. Захотятъ-ли булочники принять на себя новую обузу -- раздачу вина. Они и безъ того чрезмѣрно загромождены работой, такъ-что едвали въ состояніи будутъ навязать себѣ новое хлопотливое дѣло. Булочныхъ у насъ, сравнительно, теперь немного я они едва успѣваютъ изготовлять столько хлѣба, чтобы удовлетворить потребности.
   Какъ велико у насъ было потребленіе хлѣба до того времени, какъ его стали выдавать раціонами, представлю здѣсь выписку изъ книги одной булочной за декабрь мѣсяцъ 1870 года. По этой выпискѣ также можно составить понятіе о числѣ людей, принужденныхъ обращаться къ пособію государства и благотворительныхъ обществъ и учрежденій.
   Въ декабрѣ мѣсяцѣ изъ этой булочной продано: потребителямъ, платящимъ деньги, 11,260 килограмовъ; потребителямъ, неплатящимъ, получавшимъ хлѣбъ по свидѣтельствамъ, 15,750 килограмовъ, всего 27,000 килограмовъ. 59% получено людьми, живущими на счетъ благотворительности.
   Правда, эта булочная находится въ одномъ изъ самыхъ бѣдныхъ кварталовъ бѣднаго парижскаго округа, но есть булочныя, въ которыхъ процентъ потребителей на счетъ общественной благотворительности еще большій.
   Изъ 15,750 килограмовъ выданы по свидѣтельствамъ: патріотическаго пособія (пособія, выдаваемыя семействамъ національныхъ гвардейцевъ) 7,000 кил.; мэра и комитета общественной благотворительности 6,600; мэра общинъ, укрывшихся въ Парижѣ, 1,700; общества Сен-Винцент-Поля 250; моітоновскаго 200.
   Изъ этого перечня, между прочимъ, видно, какое ничтожное участіе въ благотворительныхъ дѣяніяхъ принимаетъ католическая церковь, представляемая іезуитскимъ обществомъ Сен-Винцент-Поля.
   

19 января.

   Въ Парижѣ теперь почти невозможно встрѣтить свѣжее, здоровое лицо. Блѣдные, худые, съ провалившимися глазами, съ блуждающимъ взоромъ, мы представляемъ подобіе скелетовъ или госпитальныхъ больныхъ, только-что перенесшихъ кризисъ тифозной горячки. Мы худѣемъ съ каждымъ днемъ, чему очевиднымъ признакомъ служитъ наше платье; но я знаю нѣсколькихъ чудаковъ, которые, желая показать, что ихъ комплекція выдержала безъ ущерба всѣ наши треволненія, надѣваютъ двѣ и болѣе рубахъ, а также двѣ пары нижняго бѣлья, и костюмъ на нихъ сидитъ довольно красиво. Желая предохранить свое истощенное тѣло отъ вліянія холода и избавить себя отъ простудныхъ болѣзней, мы остаемся въ постели такъ долго, сколько возможно, и отпускаемъ себѣ движеніе небольшими раціонами, пропорціонально раціонамъ хлѣба, выдаваемыхъ изъ муниципальныхъ булочныхъ.
   Въ томъ домѣ, гдѣ я получилъ пріютъ (вслѣдствіе бомбардировки я съ своимъ семействомъ изъ своей квартиры въ Валь-де-Графъ переселился въ Пасси), отецъ семейства самъ разрѣзаетъ булку, полученную изъ муниципалитета; онъ самъ и каждый членъ семейства получаютъ поровну, выдѣляя изъ своего раціона часть въ пользу матери семейства, кормящей грудью ребенка, и собаки, -- жестокій законъ игнорируетъ существованіе этихъ бѣдныхъ животныхъ, и имъ не назначено раціона, а многія изъ нихъ, считавшіяся нѣкогда друзьями семьи, гдѣ они жили, попали на бойни, откуда мясо продавалось по вольной цѣнѣ. При такомъ ничтожномъ количествѣ потребляемаго продукта изъ нашей жизни изгнанъ обѣдъ, и если мы садимся за столъ, то только но привычкѣ и изъ любви къ общежительности. Каждый гость приноситъ съ собой свой хлѣбъ, и, пережевывая его и запивая жиденькимъ кофе, мы ведемъ печальную бесѣду о нашихъ печальныхъ дѣлахъ.
   

20 января.

   Ошибки, противорѣчія, нерѣшительность, неумѣнье довести дѣло до конца -- такими словами я могъ-бы ежедневно наполнять свой дневникъ. Вся дѣятельность нашего правительства народной обороны можетъ быть охарактеризована этими четырьмя словами. Что было вчера, то повторяется сегодня, то будетъ повторяться завтра.
   Вчера мы заснули съ радостной вѣстью о побѣдѣ. Сегодня мы были разбужены страшнымъ громомъ выстрѣловъ съ Мон-Валерьена. Скоро на улицахъ показались національные гвардейцы, усталые, сгибавшіеся подъ тяжестью своихъ ружей и багажа. "Это чортъ знаетъ что такое, долго-ли будетъ продолжаться неурядица!" слышалось со всѣхъ сторонъ.
   Изъ многихъ разсказовъ можно было, наконецъ, составить настоящее понятіе о ходѣ дѣла. Французы овладѣли тремя сильными позиціями: Монтрету, Рюэлемъ и Бержери, потерявъ притомъ очень много людей, потому что, по обыкновенію, пошли въ бой безъ артиллеріи, и принуждены были, безъ предварительнаго обстрѣливанія позиціи, овладѣвать ею, выбивая изъ-за стѣнъ и рвовъ непріятеля штыками. Все шло превосходно до трехъ часовъ пополудни, до того часа, въ который три корпуса войскъ должны были соединиться, чтобы вмѣстѣ произвести стремительную атаку на Гаршъ, ключъ Версаля и Сен-Жерменя. Здѣсь пруссаки успѣли сосредоточить огромныя силы съ значительной артиллеріей. Пруссаки открыли страшный артиллерійскій огонь, громя французовъ съ батарей, поставленныхъ на высотахъ, командующихъ надъ мѣстностью, гдѣ французы производили свое наступательное движеніе. У французовъ не было артиллеріи, которая могла-бы отвѣчать непріятельскимъ батареямъ, и они заколебались. Прусская артиллерія продолжала дѣлать свое дѣло, громя не только французскія боевыя линіи, но даже и резервъ. Понеся громадную потерю, наши войска отступили къ позиціямъ, отнятымъ утромъ у непріятеля. Наступила ночь и по землѣ разостлался густой туманъ... Въ часъ ночи Трошю, давшій обѣщаніе ночевать въ Версали, опасаясь обхода непріятельскими войсками, отдалъ приказаніе отступать.
   Стыдъ и проклятіе!
   Объ этомъ пагубномъ днѣ ходить множество противорѣчивыхъ разсказовъ. Одни говорятъ, что національные гвардейцы и линейные полки соперничали другъ съ другомъ въ храбрости. Другіе утверждаютъ, что пули, попадавшія въ національныхъ гвардейцевъ, летѣли не съ одной прусской стороны. Большинство обвиняетъ линейныя войска, приписывая имъ неудачный исходъ дѣла: они опоздали на два часа, не хотѣли идти въ бой и первые отступили. Всего, впрочемъ, не переслушаешь.
   Парижъ взволнованъ и негодуетъ. Когда проѣзжалъ знаменитый Клеманъ Томасъ, окруженный своимъ штабомъ, одинъ гражданинъ закричалъ ему: "Прочь лѣнтяевъ! Такъ-то вы работаете... Разстрѣлять-бы васъ, вы очистили-бы, по крайней мѣрѣ, мѣсто для болѣе достойныхъ..." "Арестуйте его!" вскричалъ Томасъ и негодующаго гражданина повели въ тюрьму.
   У Ратуши собралась большая толпа народа. Лица у всѣхъ мрачны, всѣ говорятъ вполголоса. Правительство сообщило, что всѣ войска, участвовавшія въ вылазкѣ, возвратились въ Парижъ, и что генералу Шмицу предписано просить у пруссаковъ перемирія на два дня для уборки убитыхъ и раненыхъ. Въ то-же время вывѣсили депешу о военныхъ дѣйствіяхъ въ провинціи, которая гласитъ слѣдующее:
   "Генералъ Шанзи, послѣ двухдневнаго блистательнаго боя при Маисѣ, принужденъ былъ отступить за Майенъ. Онъ полагаетъ, что имѣлъ дѣло съ 180,000 непріятельской арміей подъ командой принцевъ Фридриха-Карла и Мекленбургскаго. Онъ потерялъ 12 пушекъ и 10,000 плѣнныхъ. Онъ, однакожъ, не отчаивается въ успѣхѣ и черезъ нѣсколько дней снова начнетъ наступленіе.
   "Генералъ Бурбаки находится вблизи Бельфора. Онъ выигралъ два сраженія. Везуль и Люръ имъ взяты съ боя. Онъ питаетъ надежду на успѣхъ и очень доволенъ и офицерами, и солдатами.
   "Генералъ Федербъ тоже имѣлъ нѣсколько успѣшныхъ дѣлъ".
   Прекрасно, но зачѣмъ-же понадобилось перемиріе для уборки убитыхъ и раненыхъ: развѣ ихъ такъ много? Правительственныя сообщенія говорить намъ, что ихъ не особенно много и они всѣ уже убраны съ поля. Далѣе, почему правительство распространяется о неудачѣ Шанзи и такъ неопредѣленно говоритъ объ успѣшныхъ дѣйствіяхъ Бурбаки и Федерба? И зачѣмъ такое продолжительное перемиріе? У насъ еще довольно экипажей, и мы можемъ несравненно скорѣе, чѣмъ въ два дня, свезти всѣхъ раненыхъ и похоронить убитыхъ... Ужь по кроются-ли подъ перемиріемъ переговоры о капитуляціи?-- все возможно. Пожалуй, цѣною перемирія будетъ сдача Мон-Валерьена, о чемъ Бисмаркъ такъ хлопоталъ въ послѣднее свиданіе свое съ Жюлемъ Гавромъ.
   Что-же дѣлаютъ наши мэры? Говорятъ, нынѣшнюю ночь они вели жаркую борьбу съ правительствомъ національнаго разслабленія. Говорятъ, Трошю, Фавръ, Симонъ, Пельтанъ, Гарнье-Пажесъ и иные прочіе единодушно высказались за капитуляцію. Одинъ Пикаръ былъ противъ принятія этого пагубнаго рѣшенія... безсовѣстный Пикаръ, который болѣе всѣхъ потрудился, чтобы отнять у насъ средства къ защитѣ, который постоянно стоялъ во главѣ партіи, жаждущей капитулировать. Но онъ теперь боится парижанъ болѣе, чѣмъ пруссаковъ, а потому кричитъ въ ухо своимъ товарищамъ: "Капитуляція -- это наша смерть. Если вы капитулируете, раздраженный народъ всѣхъ насъ разстрѣляетъ!"
   Ахъ! Трошю, Фавръ, Пикаръ и прочіе,-- вы не хотѣли учрежденія городской комуны, которая должна была помогать вамъ въ вашихъ трудахъ, а теперь чего-бы вы не дали, чтобы имѣть кого-ни будь подъ рукой, кто-бы поносъ вмѣстѣ съ вами тяжесть ужасной отвѣтственности!
   Но еслибы только одни эти господа понесли на себѣ стыдъ и позоръ -- мы-бы, конечно, молчали, но этотъ стыдъ и этотъ позоръ падутъ на насъ, на Парижъ, на всю Францію!
   Я возвращался домой убитый, подавленный тяжестью печальныхъ событій. До меня долетѣли слова изъ разговора женъ національныхъ гвардейцевъ, возвратившихся съ фортовъ. Трусость и колебаніе проникли и туда... Въ воздухѣ какъ-будто носится страшный крикъ о капитуляціи...
   

21 января.

   "Поѣдетъ онъ? Или не поѣдетъ?" -- Такіе вопросы задаютъ себѣ всѣ по случаю приглашенія Жюля Фавра присутствовать на лондонской конференціи. Реакціонеры и либеральные буржуа желаютъ, чтобы Жюль Фавръ принялъ приглашеніе. По мнѣнію-же республиканцевъ принятіе приглашенія было-бы равносильно офиціальному признанію безсилія Франціи. Ну развѣ это не величайшее оскорбленіе для Франціи, говорятъ они, что ея представитель поѣдетъ на конференцію по милости графа Бисмарка, снабженный отъ него паспортомъ; недостаетъ только, чтобы повезли его туда подъ конвоемъ двухъ жандармовъ. На что рѣшился Жюль Фавръ -- еще неизвѣстно.
   Трошю получилъ высокомѣрный отвѣтъ отъ Бисмарка. Нашъ губернаторъ писалъ ему, что пруссаки стрѣляли въ французскаго парламентера. Прусскій канцлеръ отвѣчаетъ, что это неправда, напротивъ, французы стрѣляли въ прусскаго парламентера, а потому г. Бисмаркъ прекращаетъ съ нами всякія сношенія посредствомъ парламентеровъ.
   Вмѣстѣ съ тѣмъ мы узнали, что Бисмаркъ взялъ на себя трудъ отвѣчать членамъ дипломатическаго корпуса, сдѣлавшимъ ему самыя скромныя замѣчанія на счетъ бомбардировки, отъ которой вмѣстѣ съ французами страдаютъ и ихъ соотечественники,-- что нѣмцы вправѣ были приступить къ нему, такъ-какъ не они его вызвали... Что правда, то правда!
   "La Republique des Travailleurs", газета, редижируемая Аидре Лео, въ третьемъ своемъ нумеръ, говоритъ слѣдующее:
   "Нѣмецкій эгоизмъ дошелъ до высшей степени лютаго чистосердечія. Мы во всемъ виноваты: эти добрые люди избрали насъ своей добычей, а мы не хотимъ позволить себя скушать! Мы такъ долго задерживаемъ ихъ вдали отъ ихъ семействъ и ихъ домашнихъ дѣлъ! Это возмутительно! Г. Мольтке заявляетъ, что наше поведеніе съ 4 сентября недостойно людей цивилизованныхъ. Эти добрые люди пытаютъ всякія средства, чтобы побѣдить наше упрямство, а такъ-какъ мы не внимаемъ внушеніямъ, они учатъ насъ бомбардированіемъ. Они убиваютъ дѣтей въ ихъ кроваткахъ, женщинъ на улицахъ, больныхъ въ госпиталяхъ. Съ особеннымъ рвеніемъ они истребляютъ библіотеки и музеи!-- конечно, потому, что они народъ слишкомъ ученый!"
   Сегодня какъ-будто меньше унынія въ городѣ. На бульварахъ и на площади у Ратуши меньше народа, чѣмъ вчера. Вездѣ идутъ толки о послѣдней вылазкѣ, подробности которой окончательно выяснились. Національная гвардія вела себя превосходно въ бою; нѣкоторые ея батальоны были первый разъ въ огнѣ и не только атаковали съ энергіей, но, что изумительно, твердо выдерживали наступленіе непріятеля и единственный упрекъ, какой имъ могутъ сдѣлать наши старослужилые офицеры заключается въ томъ, что они не умѣютъ быстро отступать. Вообще послѣднія событія сбили спѣсь съ нашихъ военныхъ, воспитанныхъ въ бонанартовской школѣ, и они теперь признаются, что сами виноваты, почему раньше не умѣли воспользоваться національной гвардіей, которая вѣрно-бы измѣнила ходъ военныхъ событій. Но и признавая эту свою ошибку, они стараются выгородить себя отъ отвѣтственности за послѣднюю неудачу и сваливаютъ все на усталость солдатъ, забывая, что въ случаѣ, если правильна выставляемая ими причина нашего пораженія, то кто-же, какъ не они, виноваты въ ней, какъ не они сами, распоряжавшіеся движеніемъ войскъ. И какая-же безтолочь была въ ихъ распоряженіи! Вывести въ бой 100,000 и съумѣть утилизировать только 15 или 20,000 человѣкъ,-- вѣдь это, по меньшей мѣрѣ, глупо, И какъ еще утилизировать: заставить этихъ 15--20,000 человѣкъ штыками выбивать изъ-за стѣнъ, приспособленныхъ къ оборонѣ, и изъ траншей 35,000 пруссаковъ! Пруссаки дѣйствуютъ своей прекрасной многочисленной артиллеріей, а четыре пятыхъ нашей артиллеріи не поспѣваютъ на поле сраженія потому, что изнуренныя лошади съ трудомъ и медленно тянутъ орудія по неровной, изрытой мѣстности. Корпусъ Дюкро опаздываетъ на два часа, между нашими войсками, сражающимися на разныхъ пунктахъ, образуется промежутокъ; пруссаки долго не рѣшаются занимать его, но наконецъ занимаютъ и тѣмъ рѣшаютъ участь боя. Несчастный Трошю видитъ все это съ высоты Мои-Валерьена и теряетъ голову. Вскорѣ онъ уже ничего не видитъ,-- его офиціальное донесеніе гласитъ, что туманъ густо покрылъ землю и отнялъ всякую возможность распоряжаться ходомъ боя. Туманъ поселяется въ головѣ Трошю и онъ теряетъ разсудокъ. Но прусскіе головы легче сносятъ туманъ, и распоряженія прусскихъ генераловъ идутъ своимъ чередомъ.
   Свой планъ этой вылазки Трошю составилъ не самъ, а заимствовался имъ отъ одного изъ своихъ офицеровъ, но не заимствовалъ у него способности выполнить этотъ блистательный планъ. Трошю назвалъ его своимъ, носился съ нимъ, считалъ его геніальнымъ, считалъ побѣду обезпеченной и всѣмъ твердилъ, что будетъ ночевать въ Версали. Но злодѣй-туманъ разрушилъ всѣ великія его предначертанія! Экой, подумаешь, забавникъ!
   Трошю такъ былъ пораженъ неудачей, что со страху ему показалось, что мы потеряли 8,000 человѣкъ, тогда-какъ наша потеря немногимъ превышаетъ 2,000 убитыхъ и раненыхъ. Также со страху показалось ему, что у насъ недостаетъ ни экипажей, ни посилонъ для уборки раненыхъ и погребенія убитыхъ и что на такое многосложное дѣло ему необходимо, по крайней мѣрѣ, два дня перемирія.
   Интересно, что штабъ корпуса генерала Дюкро не зналъ плана окрестностей Парижа и перепуталъ движеніе войскъ, что и было причиной, почему этотъ корпусъ опоздалъ на два часа; авангардъ его заблудился и безъ помощи одной дамы, случайно здѣсь проходившей, онъ долго не нашелъ-бы своей дороги.
   Вотъ подробности этого боя, доказывающія, какихъ великихъ геніевъ создало Франціи владычество бонапартовской второй имперіи, тратившей громадныя суммы на постоянную армію, и употреблявшей ее не разъ противъ французовъ-же и во время частыхъ войнъ!
   

3 часа.

   Зашелъ ко мнѣ одинъ изъ моихъ друзей и говоритъ: "Не совѣтую вамъ ходить на площадь Ратуши. Я имѣю вѣрныя свѣденія, что наши правители, засѣдающіе теперь въ Ратушѣ, боятся какого-то возмущенія и приняли противъ него свои мѣры: они окружили зданіе Ратуши бретонцами, отчаянными католиками, которымъ знакомо только пассивное повиновеніе; а во дворѣ Ратуши они скрыли, на всякій случай, пушки. Конечно, ни о какомъ возмущеніи, по крайней мѣрѣ, сегодня, не можетъ быть и рѣчи, но разгоряченное воображеніе нашихъ руководителей теперь всюду видитъ заговоры и бунты. Стоитъ только безъ предубѣжденія посмотрѣть на лица нашихъ согражданъ, чтобы убѣдиться, что они вовсе не желаютъ бунта, но жаждутъ перемѣны правительства, или, по крайней мѣрѣ, президента. Съ Трошю, который разъ въ мѣсяцъ съ трудомъ поднимается для боя, невозможно идти далѣе. Надо передать военную власть въ другія руки и начать энергическія дѣйствія ежедневными вылазками на различныхъ пунктахъ; съ этого, конечно, слѣдовало начать, но прошлаго уже не воротишь; такими вылазками мы утомимъ осаждающія войска и обезпечимъ себѣ возможность пробиться сквозь желѣзный поясъ, насъ стягивающій... Съ Фавромъ, Симономъ, Пикаромъ, Пельтаномъ и up. тоже не представляется возможности сдѣлать что-нибудь хорошее, но они такъ цѣпко держатся за власть, что оторвать ихъ отъ нее можно развѣ только силою, поэтому, но избѣжаніе нежелательнаго ни для кого кровопролитія, можно оставить ихъ на мѣстахъ, присоединивъ къ нимъ, для приданія энергіи, совѣтъ изъ теперешнихъ мэровъ и ихъ помощниковъ. Вы знаете, что большая часть изъ нихъ люди хорошіе, горячо преданные дѣлу спасенія родины. Я убѣжденъ, что они съумѣютъ отвратить гибель Франціи, гибель республики. Мы побѣждены въ послѣднемъ сраженіи подлѣ Парижа; мы побѣждены въ провинціи, но, по-моему, отчаяваться нечего: побѣда eure можетъ возвратиться къ намъ и прежде, чѣмъ мы съѣдимъ всѣхъ нашихъ лошадей, собакъ, кошекъ и крысъ, мы будемъ имѣть время заставить непріятеля спять блокаду, хотя-бы такой результатъ стоилъ намъ не менѣе ста тысячъ человѣкъ!"
   Я раздѣляю мнѣніе моего друга, раздѣляютъ его всѣ, кто искренно преданъ Франціи и республикѣ.
   

6 часовъ.

   Въ редакціи газеты "Temps" получены извѣстія изъ самаго вѣрнаго источника, что Трошю окончательно потерялъ голову и самъ первый заговорилъ о своей отставкѣ. Правительство ее приняло. Паши гражданскіе диктаторы, по настоянію Жюля Ферри, рѣшились раздѣлить свою власть съ 20 парижскими мэрами (почему-же не прибавили къ нимъ 60 ихъ помощниковъ?-- это было-бы несравненно раціональнѣе). Начальство надъ войсками будетъ предложено артиллерійскому генералу Фребо, а военнымъ министромъ назначатъ Доріана, гражданина, а не военнаго.
   Эти перемѣны хотя не вполнѣ удовлетворяютъ требованіямъ, заявленнымъ правительству, но все-таки они шагъ на настоящій путь, приливъ артеріальной крови въ нашъ ослабленный организмъ. Какъ-то легче теперь дышется и мы, по всей вѣроятности, будемъ хорошо и покойно спать нынѣшнюю ночь.
   

22 января.

   Какое тяжелое пробужденіе! Что сталось съ вчерашними надеждами! Гдѣ исполненіе обѣщаній, вселившихъ въ насъ спокойствіе и увѣренность,
   Мы читаемъ въ "Офиціальной газетѣ" слѣдующее изумительное распоряженіе:
   "Правительство народной обороны считаетъ необходимымъ раздѣлить между двумя лицами обязанности главнокомандующаго парижской арміей и президента правительства.
   "Дивизіонный генералъ Виноа назначается главнокомандующимъ парижской арміей.
   "Должность парижскаго губернатора уничтожается.
   "Генералъ Трошю попрежнему остается президентомъ правительства".
   Подъ этимъ декретомъ нѣтъ ничьей подписи.
   Въ то время, какъ мы, упоенные сладкой надеждой, спокойно спали, мы попали подъ власть новаго диктатора. Паши правители увѣряютъ, что у насъ республиканскій образъ правленія, но не спрося о нашемъ согласіи, спокойно мѣняютъ нашихъ повелителей!
   Кто такой этотъ Виноа.
   Виноа -- одинъ изъ четырехъ генераловъ, которымъ мы обязаны кровавымъ и пагубнымъ пораженіемъ подъ Бюзенвалемь. Это первое его право на наше довѣріе. Я вотъ и второе. На другой день послѣ печальнаго дня 31 октября онъ издалъ прокламацію къ своимъ солдатамъ, въ которой говоритъ, что ведетъ ихъ въ Парижъ для наказаніи неисправимыхъ демагоговъ, болѣе опасныхъ и болѣе ненавистныхъ, чѣмъ пруссаки... Виноа спокойно, не поморщившись, проходилъ мимо, когда его линейныя войска кричали: "лиръ! миръ!" другими словами, требовали капитуляціи, и въ то-же время подвергалъ аресту и дѣлалъ выговоры мобилямъ, которые осмѣливались кричать: "да здравствуетъ республика!" резонно считая, что при республиканскомъ правительствѣ такой крикъ весьма естественъ и даже обязателенъ. Виноа одинъ изъ тѣхъ генераловъ, которымъ мы обязаны деморализаціей арміи. Онъ другъ Флери, Пебефа и Канробера, онъ участвовалъ въ государственномъ переворотѣ 2 декабря... И такому-то человѣку правительство народной обороны вручаетъ защиту чести и существованія французской республики... О несчастіе! Несчастій!
   Но что это значитъ: Виноа назначается главнокомандующимъ на мѣсто Трошю, а Трошю остается президентомъ правительства? Значитъ-ли это, что Трошю будетъ давать совѣты Виноа, а Виноа понесетъ на себѣ всю отвѣтственность? Вчера Трошю былъ отвѣтственъ и совѣтовался съ Виноа, а теперь будетъ наоборотъ -- такъ, что-ли?..
   И зачѣмъ уничтожать должность парижскаго губернатора? Вѣроятно, чтобы успокоить совѣсть Трошю, іезуиты посовѣтовали прибѣгнуть къ этой мѣрѣ. Трошю торжественно заявилъ, что парижскій губернаторъ никогда не капитулируетъ Съ уничтоженіемъ парижскаго губернаторства,-- Трошю-Виноа могутъ спокойно капитулировать: парижскій губернаторъ дѣйствительно никогда не капитулируетъ... О, несчастіе! Несчастіе!

------

   Вчера вечеромъ многія демократическія газеты приглашали республиканцевъ собраться на площади Ратуши и произвести мирную и законную манифестацію, требуя немедленныхъ выборовъ. Два или три клуба въ Монмаргскомъ, Беллевильскомъ и Батиньольскомъ предмѣстьяхъ требовали вооруженной манифестаціи, но ихъ предложеніе не встрѣтило сочувствія. Пойдемъ-же къ Ратушѣ, къ нашему форуму, гдѣ сегодня, при исключительныхъ обстоятельствахъ, народъ, вѣроятно, выскажетъ свое рѣшительное мнѣніе.
   Къ двумъ часамъ на площади сошлось немного народу, несравненно меньше, чѣмъ въ этотъ-же часъ 31 октября. Кое-гдѣ шли толки о Виноа, но вообще было видно, что его очень мало знаютъ, довѣряютъ-же еще менѣе. Кое-гдѣ раздавались крики: "Прочь Трошю!" по они не вызывали поддержки по очень простой причинѣ: Трошю болѣе не существовалъ, какъ главнокомандующій. Со всѣхъ сторонъ, однакожъ, выражалось недовольство правительствомъ, по сдержанно, спокойно. Оружія, повидимому, ни у кого не было.
   Къ той группѣ, гдѣ я разговаривалъ, подошли три женщины и, указывая на Ратушу, сильно жестикулируя руками, вскричали рѣзкимъ, страстнымъ голосомъ: "Знаете-ли вы, что здѣсь собрано 1,800 бретонцевъ съ ружьями и митральезами! Эти бретонцы -- враги народа. Что-же вы стоите спокойно и не употребите противъ нихъ греческаго огня?" Мы посмотрѣли на этихъ женщинъ съ удивленіемъ, мы старались ихъ урезонить, онѣ забормотали что-то въ отвѣтъ, и видимо потерялись: онѣ не хорошо выучили свой урокъ. Кто-то повернувъ ихъ за плечи и показавъ имъ внушительный кулакъ, прибавилъ: "Убирайтесь-ка отсюда поскорѣе! Здѣсь вы не встрѣтите удачи!"
   Часъ-отъ-часу не легче! Нашему префекту Крессону показалось недостаточнымъ имѣть шпіоновъ, и онъ завелъ агентовъ-подстрекателей; вмѣсто бѣлыхъ блузъ -- юбки: будемъ-же на сторожѣ!
   Изумительное извѣстіе, похожее на сказку! Генералъ Клеманъ Томаса отдалъ приказаніе, чтобы артиллерійскій паркъ національной гвардіи изъ 40 орудій былъ переданъ въ вѣденіе линейныхъ войскъ. Едва получилось это приказаніе, къ артиллерійскому парку подошелъ цѣлый вооруженный полкъ линейной пѣхоты, и артиллеристы волей-неволей должны были сдать свои орудія, хотя, конечно, не обошлось безъ руготни и даже побоевъ... Но чтожъ это такое? Почему правительство такъ торжественно заявляетъ о своемъ недовѣріи къ національной гвардіи... Сказка, право, сказка!.. Или не служитъ-ли это изумительное событіе прологомъ къ мрачной драмѣ, которая должна скоро розыграться?..
   Мы еще бесѣдовали объ этомъ изумительномъ событіи, какъ снопа пришлось выслушать разсказъ о другомъ, не менѣе удивительномъ.
   Флюрансъ, арестованный 1 ноября и два съ половиною мѣсяца содержащійся въ тюрьмѣ безъ всякаго суда, внезапно освобожденъ изъ Мазаса. Кѣмъ? Одни увѣряютъ, что Крессонъ переодѣлъ шпіоновъ въ національныхъ гвардейцевъ и, по согласію съ директоромъ тюрьмы, оввободилъ заключеннаго. Другіе-же утверждаютъ, что освободители были настоящіе національные гвардейцы беллевильскаго батальона. Они внезапно и стремительно ночью напали на стражу, та не выдержала и разбѣжалась. Рано утромъ Флюрансъ явился въ мэрію беллевильскаго округа, пробылъ тамъ съ полчаса и удалился неизвѣстно куда!.. Флюрансъ, Беллевиль -- какой прекрасный предлогъ для принятія всякихъ мѣръ!..
   Рѣшительно нельзя ничего понять! Въ три часа безъ малаго на площадь вступила съ барабаннымъ боемъ (барабанъ очень плохъ) колонна національныхъ гвардейцевъ, какъ говорятъ, беллевильскаго батальона; впереди ея несли красное знамя отдѣла международной ассоціаціи работниковъ. Флюранса не было въ рядахъ этого отряда, состоящаго изъ 100--120 человѣкъ; какъ знакъ мирныхъ побужденій, они несли ружья прикладами вверхъ. Они прошли мимо насъ довольно быстрымъ шагомъ и остановились у воротъ Ратуши. Рѣчи, которую произносилъ ихъ ораторъ, за дальностію нельзя было разслушать. Въ Ратушѣ не было ни одного изъ членовъ правительства. На площади но прежнему все было спокойно; вездѣ возобновились разговоры, прерванные на время появленіемъ беллевильскаго отряда. Вдругъ мы были потрясены страшнымъ шумомъ: безъ всякаго признака предостереженія началась пальба изъ оконъ Ратуши и двухъ сосѣднихъ домовъ, принадлежавшихъ муниципалитету. Безоружный народъ, конечно, тотчасъ-же бросился бѣжать и скоро площадь совсѣмъ опустѣла: на ней осталось нѣсколько человѣкъ раненныхъ, да въ разныхъ мѣстахъ вѣтеръ перебрасывалъ лоскутья бумаги и матерій, потерянные въ суматохѣ, или оторвавшіеся отъ платьевъ, когда испуганные люди толкали и давили другъ друга.
   Я побѣжалъ вмѣстѣ съ прочими; трудно описать давку и смятеніе въ старинной улицѣ Тампль. Нѣсколько національныхъ гвардейцевъ, имѣвшіе ружья въ рукахъ, остановились на углу улицы; къ нимъ подошли другіе, составился небольшой отрядъ. Въ возмездіе и они выстрѣлили въ окна Ратуши.
   Ужасное, возмутительное, потрясающее душу зрѣлище! Горе охватило меня -- и я зарыдалъ! Вѣдь стрѣляли въ насъ не пруссаки, а паши братья, соотечественники. Ахъ, бѣдная французская республика, что-то будетъ съ тобой?
   Еслибъ всѣ бретонцы Трошю стрѣляли, цѣлясь въ народъ, убитыхъ и раненныхъ было-бы несравненно больше пятидесяти и моглобы произойти побоище, подобное тѣмъ ужаснымъ бойнямъ, которыя, по приказанію Бонапарта, совершались на бульварахъ достойными исполнителями его приказаній: Сент-Арно, Эспинасомъ, Корте, Дюлакомъ, Виноа и имъ подобными. Большинство бретонцевъ, однакожъ, выстрѣлило въ воздухъ, вслѣдствіе-ли полученнаго приказанія или по собственному побужденію -- неизвѣстно. Изъ солдатъ Виноа не убитъ и не раненъ ни одинъ, за исключеніемъ капитана Бернара, получившаго три легкія раны.
   Подавъ помощь дамѣ, упавшей въ обморокъ, я продолжалъ свой путь къ Севастопольскому бульвару; на углу этого бульвара и улицы Риволи изъ пяти омнибусовъ была сооружена баррикада; на углу переулка Викторіи, выходящемъ на площадь, одинъ національный гвардеецъ, обезумѣвшій отъ гнѣва, дѣлалъ выстрѣлъ за выстрѣломъ въ окна Ратуши. Со всѣхъ сторонъ подвигались батальоны линейныхъ войскъ, жандармы, полицейскія команды и даже нѣкоторые батальоны національной гвардіи -- очевидно, все было приготовлено заранѣе. Начались аресты; по временамъ свистали пули... На домахъ наклеивали прокламаціи Клемана Томаса къ національной гвардіи. Загремѣлъ стукъ колесъ артиллерійскихъ орудій, которыя Виноа привелъ теперь во время, не такъ, какъ при Бюзенвалѣ, когда онъ потерялъ сраженіе только потому, что артиллерія опоздала. Центръ города наполнился солдатами всѣхъ родовъ оружія, расположившимися на улицахъ бивуакомъ.
   Перебирая въ памяти событія этого пагубнаго дня,-- который слѣдовалъ за пораженіемъ при Бюзенвалѣ, подобно тому, какъ день 31 октября случился тотчасъ-же послѣ потери сраженія при Бурже, и, можетъ быть, предшествуетъ капитуляціи Парижа, какъ смуты 31 октября произошли вслѣдствіе капитуляціи Мэца,-- я, противъ своего желанія, пришелъ къ заключенію, что тутъ работалъ заговоръ и черная измѣна, что Трошю и Фавръ, боясь отвѣтственности за свои прегрѣшенія и получивъ нѣмое согласіе прочихъ членовъ правительства, думали повторить ужасы іюня 1848 года и декабри 1851... И снова пролилась братская кровь!..
   

23 января.

   Ночью на стѣнахъ вездѣ прилѣплены правительственныя сообщенія. Первое -- приказъ генерала Виноа по арміи:
   "Правительство народной обороны назначило меня главнокомандующимъ парижской арміей; оно взываетъ къ моему патріотизму и преданности и я не имѣю права отказать ему въ моемъ содѣйствіи. Помимо всякихъ иллюзій, я знаю, что возлагаю на себя тяжелое бремя и беру только однѣ опасности.
   "Послѣ четырехмѣсячной осады, со славою выдержанной арміей, національной гвардіей и самимъ парижскимъ населеніемъ, наступила критическая минута.
   "Отказаться отъ опасной чести командовать войсками въ подобныхъ обстоятельствахъ -- значило-бы не оправдать возлагавшагося на меня довѣрія. Я -- солдатъ и не умѣю отступать передъ опасностями, которыя можетъ навлечь принимаемая мною тяжелая отвѣтственность.
   "Внутри дѣйствуетъ партія безпорядка, а между тѣмъ пушечный гулъ не умолкаетъ. Я хочу остаться солдатомъ до конца; я выступаю на встрѣчу опасности, вполнѣ увѣренный въ поддержкѣ, которую окажутъ мнѣ всѣ благонамѣренные граждане, армія и національная гвардія, для поддержанія порядка и общаго благоденствія".
   Подобная прокламація можетъ быть издана только солдатомъ. Прочитывая ее, читаешь между строкъ сознаніе, что все погибло, даже честь, что остается одно -- капитулировать. Если Трошю мало дѣлалъ, если онъ дѣлалъ худо -- все-же онъ дѣлалъ, а Виноа прямо объявляетъ, что онъ ничего не станетъ дѣлать. Онъ солдатъ и не умѣетъ отстучать предъ опасностью... Конечно, онъ не съумѣетъ напасть на пруссаковъ, но за-то онъ не отступитъ предъ безоружнымъ народомъ. Пруссаки могутъ спокойно спать, имѣя противъ себя такого главнокомандующаго, но парижане пусть трепещутъ... Увы! все для насъ кончено!
   Второе объявленіе -- прокламація правительства народной обороны къ парижскому народу.
   "Граждане! Гнусное преступленіе совершено противъ родины и республики.
   "Оно есть дѣло небольшой горсти злоумышленныхъ людей, служащихъ цѣлямъ нашего врага.
   "Въ то время, какъ непріятель бомбардируетъ городъ они пролили кровь національной гвардіи и арміи, въ которыхъ направляли свои выстрѣлы.
   "Пусть эта кровь падетъ на тѣхъ, которые проливаютъ ее для удовлетворенія своихъ преступныхъ страстей!
   "Правительство обязано поддерживать порядокъ, составляющій нашу главную силу, въ виду пруссаковъ.
   "Все парижское населеніе требуетъ строгаго наказанія этихъ преступныхъ попытокъ и твердаго исполненія законовъ.
   "Правительство не измѣнитъ своему дѣлу".
   Эту прокламацію подписали: Трошю, Фавръ, Араго, Ферри, Гарнье-Пажесъ, Пельтанъ, Пикаръ, Симонъ, Лефло, Доріанъ, Маньенъ, скрѣпили секретари: Лавертюжонъ, Герольдъ, Дюрье и Дрео.
   Исторія скажетъ свое правдивое слово объ этой прокламаціи, и имена лицъ, подписавшихъ ее, получатъ должное воздаяніе. Очень грустно, что въ ихъ число попали имена, до сихъ поръ чистыя отъ упрековъ, но приложивъ свою руку къ этому документу, господа, ихъ носящіе, произнесли свой приговоръ. Изъ него видно, что знамя защиты опустилось и стволы мушкетовъ вмѣсто непріятельскихъ грудей будутъ направлены въ груди своихъ соотечественниковъ... И въ такой страшный для насъ часъ эти господа осмѣливаются еще лгать и клеветать, называя людей, требовавшихъ энергическаго сопротивленія непріятелю, его слугами. Вы приравниваете ихъ, возставшихъ противъ вашей трусости и неспособности, къ шпіонамъ и измѣнникамъ! Вы осмѣливаетесь сказать, что эти люди пролили кровь арміи и національной гвардіи, когда этой крови пролито не было, а вы -- вы дѣйствительно, пролили кровь беззащитнаго, безоружнаго народа, имѣвшаго законное право заявить свои требованія!.. Да, господа, исторія васъ разсудитъ съ народомъ и ваши имена перейдутъ въ потомство, какъ имена людей, ставившихъ свое мелкое эгоистичное чувство выше общественной пользы, какъ имена людей, достойныхъ скорѣе презрѣнія, чѣмъ снисхожденія.
   Разъ ступивъ на скользкій путь насилія и презрѣнія къ общественному мнѣнію, вы, конечно, не остановитесь и пойдете по немъ далѣе. Теперь вамъ нужно крови, суровыхъ осужденій, жестокихъ примѣровъ, и вы издаете декретъ объ учрежденіи двухъ новыхъ военныхъ судовъ, которые будутъ судить дѣла о посягательствѣ на общественное спокойствіе. Вы оправдываете свой декретъ необходимостію въ виду непріятеля поддерживать общественное спокойствіе, но не о немъ вы думаете, а о мести своимъ личнымъ врагамъ. Вѣдь не разстрѣливали вы солдатъ и офицеровъ, которые бѣгали съ поля сраженія и своими разсказами о непомѣрной силѣ непріятеля мутили общественное спокойствіе. Тогда вы твердили о гуманности, ну, а теперь, когда въ число обвиненныхъ могутъ попасть мэры и ихъ помощники, съ которыми вы имѣли личные счеты въ Ратушѣ, вамъ, конечно, церемониться нечего, теперь вы можете натѣшиться надъ ними всласть!
   "Офиціальная газета" поспѣшила напечатать депешу, за подписью знаменитаго Жюля Фавра, обвиняющую въ грабежѣ Флоранса и людей, его освободившихъ. Генералъ Калье доноситъ, что вторженіе Флюранса въ мэрію 20 округа стоило приблизительно 2,000 раціоновъ хлѣба, съѣденныхъ или унесенныхъ. Муниципальная комиссія въ большомъ переполохѣ и просить замѣстить похищенные раціоны запасами изъ Ратуши {Вечеромъ оказалось уже, что похищено только 500 раціоновъ.}.
   И нашъ мэръ Ферри счелъ обязанностію дать подробный отчетъ мэрамъ округовъ и начальнику національной гвардіи о печальныхъ событіяхъ вчерашняго дня. Онъ разсказываетъ, что "нѣсколько возмутителей изъ 101 баталіона національной гвардіи пытались овладѣть Ратушей. Они стрѣляли въ чиновниковъ Ратуши и опасно ранили адъютанта подвижной гвардіи. Они были отражены. Въ Ратушу стрѣляли изъ оконъ домовъ на противоположной сторонѣ площади, заранѣе занятыхъ мятежниками. Въ насъ бросали бомбы и стрѣляли разрывными пулями {Во второмъ рапортѣ онъ говоритъ о нѣсколькихъ разрывныхъ пуляхъ и гранатахъ.}.
   "Возмутители дѣйствовали низко, производя выстрѣлы по полковнику, который вышелъ проводить депутацію, принятую въ Ратушѣ; не менѣе низко поступали они, продолжая стрѣлять въ то время, какъ съ нашей стороны огонь былъ прекращенъ.
   "Передайте объ этихъ событіяхъ національнымъ гвардейцамъ и скажите, что теперь всюду водворенъ порядокъ. Республиканская гвардія и національная гвардія занимаютъ площадь и всѣ входы въ нее".
   Правительство идетъ далѣе въ своихъ репрессивныхъ мѣрахъ, расчитывая ими запугать общественное мнѣніе и приготовитъ его къ мысли о необходимости капитуляціи Парижа, противъ которой горячо и рѣшительно возстаютъ нѣкоторыя газеты и клубы. Оно выпускаетъ декретъ, въ которомъ говоритъ, что "принимая въ соображеніе, что въ статьяхъ газетъ "Réveil" и "Combat" ежедневно проповѣдуется гражданская воина; и считая опаснымъ для общественнаго спокойствія такую пропаганду", правительство "находить необходимымъ прекратить изданіе означенныхъ газетъ".
   Замѣтимъ между прочимъ, что Делеклюзь, издатель "Réveil", поддерживалъ Трошю даже послѣ послѣдней неудачной вылазки и совѣтовалъ ему тотчасъ-же рѣшиться на новое сраженіе. Трошю отблагодарилъ его тюрьмой и пріостановленіемъ его газеты: Делеклюзь вчера арестованъ и заключенъ въ венсенскомъ замкѣ.
   Ссылаясь на то, что существованіе клубовъ представляетъ опасность для общественнаго спокойствія, правительство издало декретъ о повсемѣстномъ закрытіи ихъ въ Парижѣ на все время осады.
   

24 января.

   Иней и желтоватый туманъ. Гадко въ природѣ, еще хуже въ нашихъ сердцахъ. Убитые, печальные, потрясенные до мозга, бродимъ мы, точно тѣни. Одна страшная, горестная новость смѣняетъ другую. Шанзи не только проигралъ сраженіе, но онъ понесъ рѣшительное пораженіе; изъ 50,000 бретонцевъ, входившихъ въ составь его арміи, большая часть въ паническомъ страхѣ дезертировала, оставляла безъ выстрѣла свои позиціи, кидала артиллерію, бросала ружья... Разсказываютъ, что будто-бы бретонцы совсѣмъ не хотѣли идти въ сраженіе, потому что Гамбита смѣнилъ ихъ весьма подозрительныхъ офицеровъ, воспитанныхъ въ іезуитизмѣ и.феодальныхъ традиціяхъ, и замѣнилъ ихъ людьми, которымъ могъ безусловно довѣрять... Вѣрно или нѣтъ это предположеніе -- мы не знаемъ, но фактъ пораженія Шанзи неоспоримъ, хотя, но словамъ этого генерала, онъ можетъ снова начать наступательныя дѣйствія черезъ три недѣли.
   И Федербъ, на котораго мы возлагали самыя пылкія надежды, тоже разбить и отступилъ къ Лиллю и сѣвернымъ крѣпостямъ.
   И Бурбаки не удалось освободить отъ осады Бельфоръ. Обойденный Вердеромъ и принужденный вступить въ бой на невыгодной позиціи, онъ отступилъ вдоль швейцарской границы. По слухамъ, онъ находится въ критическомъ положеніи.
   О Гамбетѣ, послѣ многихъ колебаній, рѣшительно поднявшемъ республиканское знамя въ провинціяхъ, ходитъ множество самыхъ противорѣчивыхъ слуховъ. Одни увѣряютъ, что онъ арестованъ орлеанистами; другіе говорятъ, что онъ вмѣстѣ съ Федербомъ заперся въ Лиллѣ, который осажденъ теперь пруссаками; третьи кричатъ, что имъ извѣстно изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ, что Гамбета застрѣлился.
   Шарль Ферри братъ мэра, напечаталъ статью, въ которой доказываетъ, что у насъ осталось продовольствія всего до 3 февраля... Считаемъ по пальцамъ... всего на девять дней.
   Однакожъ мы не хотимъ вѣрить этому расчету, мы считаемъ, что эта уловка пущена въ ходъ для того, чтобы пріучить насъ къ мысли капитуляціи... Муки, дѣйствительно, у насъ немного, но хлѣба въ зернѣ хватить больше, чѣмъ на мѣсяцъ, но у насъ есть много лошадей, есть разные съѣстные продукты въ лавкахъ, которые надо подвергнуть реквизиціи -- мы можемъ смѣло держаться еще мѣсяцъ; въ это время паши арміи въ провинціяхъ снова начнутъ дѣйствовать; и мы не будемъ сидѣть сложа руки, и, дѣлая ежедневныя вылазки, станемъ безпокоить непріятеля день и ночь. Наши храбрые морскіе солдаты, наши храбрые артиллеристы, наша національная гвардія желаютъ продолжать борьбу и могутъ поддерживать ее, хотя-бы линейная пѣхота и мобили оставались въ своихъ казармахъ.
   Но пронеслась еще болѣе печальная молва: Трошю и Жюль Фавръ на севрскомъ мосту встрѣтились съ Мольтке и Бисмаркомъ и вступили въ переговоры. Неужели все кончено!?
   Надо такъ думать. Клерикальныя и реакціонныя газеты загалдили на всѣ тоны, что надо принять самыя рѣшительныя мѣры противъ внутреннихъ безпорядковъ, и привѣтствуютъ правительство зато, что оно начало съ запрещенія газетъ и закрытія клубовъ.
   А между тѣмъ смертность въ Парижѣ сильно увеличилась. Въ послѣднюю недѣлю умерло 4,500 человѣкъ, а въ предыдущую -- 4,000. Больше всего умираютъ отъ тифа и воспаленія легкихъ. Во время осады умерло 23,000-мы человѣкъ больше противъ числа умершихъ за это время въ прошломъ году. Я привожу цифры смертности въ гражданскомъ населеніи Парижа; между военными она также очень велика... Сколько смертныхъ приговоровъ легло въ пагубную урну плебисцита!
   "Journal de Paris" и "Journal des Débats" и другія имъ подобныя разразились протестами противъ Жюля Ферри, осмѣлившагося наложить руку на лошадей, возящихъ собственные экипажи, и послать ихъ на бойню. Для нашихъ экономистовъ, падающихъ ницъ предъ крупною буржуазіей), не имѣетъ никакого значенія фактъ, что эти лошади ѣдятъ хлѣбъ, который пошелъ-бы на пропитаніе недостаточныхъ парижанъ, ѣдятъ зерно, съ которымъ Парижъ могъ-бы дольше продержаться. По ихъ мнѣнію, слѣдовало прежде истребить лошадей низшей цѣны и худшей крови (т. е. возящихъ тяжести, и тѣмъ служащихъ дѣлу обороны), а потомъ уже постепенно, въ случаѣ крайней необходимости, дойти до чистокровныхъ скакуновъ и рысаковъ.
   Конечно, эти протесты пересыпаны цѣлой шумихой либеральныхъ фразъ, негодованіемъ противъ людей, посягающихъ на права собственности -- какъ-будто въ подобныхъ обстоятельствахъ можетъ быть рѣчь о правѣ собственности: городъ осажденъ, надо накормить два милліона жителей, понятно, что единственная возможность выполнить эту задачу заключается въ самой строгой реквизиціи всего, что можетъ быть съѣдено. Надо думать, что всякій человѣкъ съ здравымъ смысломъ понимаетъ, что лошади, запряженныя въ великолѣпные экипажи, развозящіе по Булонскому лѣсу кокотокъ, въ смыслѣ пользы приносимой оборонѣ, несравненно низшей цѣны, чѣмъ лошади, занятыя, перевозкой съѣстныхъ припасовъ или запряженныя въ экипажи, перевозящіе раненныхъ.
   Какъ ни ничтоженъ этотъ фактъ, но онъ показываетъ, что буржуазный мыслитель остается таковымъ при всякихъ, даже самыхъ исключительныхъ обстоятельствахъ. Толковать-же этимъ экономистамъ о томъ, что богатый буржуа, отдавая свою лошадь, на которой онъ разгуливаетъ по Булонскому лѣсу, ничего не теряетъ по сравненію съ извозчикомъ, заработывающимъ свой насущный хлѣбъ перевозкой тяжестей на своей рабочей лошади -- совершенно безполезно: къ такимъ простымъ и неопровержимымъ истинамъ они остаются всегда глухи.
   

25 января.

   Ночью наши диктаторы Трошю и Жюль Фавръ дѣйствительно совѣщались съ нашими побѣдителями. Подобно пастуху, продающему своихъ барановъ на бойню, они выдаютъ насъ пруссакамъ, отдаютъ во имя французской республики, и мы, ея граждане, не имѣемъ никакого понятія, на какихъ условіяхъ состоится эта выдача. Какая горькая и опія!
   Вчерашняя статья "Journal des Débats" обдала меня холодомъ съ ногъ до головы. Прилично, съ изысканной манерностью, съ лицемѣрными воздыханіями, съ подкладкой возмутительнаго цинизма, этотъ органъ, служащій золотому тельцу, приглашаетъ благороднѣйшаго генерала Виноа послѣдовать примѣру доблестнаго Базэна. Она проситъ этого участника въ декабрьскомъ переворотѣ отдать городъ, съ двухъмилліоннымъ населеніемъ нашимъ врагамъ, кидающимъ бомбы въ наши жилища. Но слишкомъ лицемѣрная, чтобы прямо выговорить слово "сдача", газета патеровъ іезуитскаго ордена, умоляетъ главнокомандующаго парижской арміей не терять мужества ни при какихъ обстоятельствахъ.
   Утромъ распространились слухи, что двадцать батальоновъ національной гвардіи направились къ площади Ратуши, чтобы отмстить за убитыхъ вчера товарищей. Конечно, эти слухи пущены съ намѣреніемъ агентами-подстрекателями. Всѣ стратегическіе пункты заняты массами линейныхъ войскъ всѣхъ родовъ оружія и мобилей и противъ нихъ нужно употребить еще болѣе значительныя массы, а съ двадцатью батальонами, конечно, нечего и думать о побѣдѣ. Сосчитывая всю эту массу войскъ, разставленныхъ по парижскимъ улицамъ изумляешься, какъ это могло случиться, что мы всегда встрѣчали противъ себя превосходныя силы непріятеля. Линейныя войска расположились въ городѣ бивуаками, и я проходилъ въ то время, какъ они обѣдали. Они получаютъ говядину въ достаточномъ количествѣ и по 750 граммовъ хлѣба, а мы только по 300; и для этихъ-то лѣнивцевъ и трусовъ, постоянно побѣждаемыхъ непріятелемъ, мы осудили себя на голодъ! Я обошелъ большее пространство, встрѣчая на каждомъ шагу солдатъ, и вынесъ изъ своей прогулки самое безотрадное впечатлѣніе. Эти люди, столь храбрые противъ своихъ безоружныхъ братьевъ, и столь смиренные при встрѣчѣ съ пруссаками, возбудили во мнѣ жалость, смѣшанную съ негодованіемъ. На большей части лицъ я прочиталъ отсутствіе размышленія и глупое самодовольство. Я никогда не думалъ, что годы насилій и преступленій такъ обезобразили нашу расу.
   

26 января.

   Несмотря на ожидаемое перемиріе, пруссаки удвоили силу своей бомбардировки противъ нашихъ фортовъ, нашихъ южныхъ кварталовъ, нашихъ госпиталей, нашего бѣднаго города Сенъ-Дени и его собора; они продолжаютъ убивать младенцевъ, женщинъ и больныхъ.
   Въ свою очередь и наше правительство не сидитъ сложа руки. Оно продолжаетъ аресты -- говорятъ, что посажено въ тюрьмы около ста человѣкъ за прикосновенность ихъ къ дѣламъ: мазасскому и на площади Ратуши.
   Парижъ еще не оправился отъ унынія и ужаса. Мѣра нашихъ несчастій переполняется: Жюль Фавръ и Трошю продолжаютъ вести переговоры съ Версалемъ.
   Линейныя войска и мобили окончательно выведены изъ фортовъ и расквартированы въ Парижѣ. Національные гвардейцы замѣстили ихъ въ фортахъ. Такимъ образомъ правительство однимъ камнемъ наноситъ два удара. Общественное мнѣніе высказывается противъ него, не можетъ-же оно, въ самомъ дѣлѣ, повѣрить, что сто человѣкъ національныхъ гвардейцевъ пытались овладѣть Ратушей, занятой 1,800 мобилей.
   

27 января.

   "Общество защитниковъ республики" умоляетъ правительство не отчаиваться въ спасеніи; оно проситъ генераловъ Трошю-Виноа отказаться отъ командованія и передать его капитану Жану Брюне, человѣку талантливому, стоящему на высотѣ положенія, который своей головой отвѣчаетъ за спасеніе Парижа.
   Тщетныя усилія, безполезныя попытки! Парижъ осужденъ своимъ собственнымъ правительствомъ обороны. Намъ извѣстны теперь потрясающія подробности засѣданія 21 января у министра народнаго просвѣщенія Жюля Симона. Туда приглашены были генералы и даже нѣкоторые полковники... Ихъ спросили: "Не хочетъ-ли кто-нибудь изъ нихъ принять на себя руководительство обширнымъ военнымъ предпріятіемъ? Если полковникъ захочетъ рискнуть на такое дѣло, даже совсѣмъ молодой человѣкъ, мы облечемъ его чрезвычайной властію"... Никто не отвѣчалъ...-- "Не знаете-ли вы кого-нибудь изъ офицеровъ, кто-бы могъ принять на себя отвѣтственность и выполнить великое предпріятіе?" -- "Мы не знаемъ никого"...-- "Чтоже дѣлать?"...-- "Ничего".-- "Однакожъ"...-- "Положить оружіе, какъ можно скорѣе".
   Тогда-то правительство народной обороны рѣшилось рискнуть энергическими дѣйствіями противъ партіи обороны, во что-бы то ни стало. Колебанія Пикара, опасавшагося за цѣлость своей головы, уступили мѣсто полномочію, данному полиціанту Крессону и солдату Виноа: бить безъ оглядки, разить, какъ можно скорѣе!
   Ознакомившись съ этими страшными извѣстіями, я сообщилъ ихъ моему пріятелю испанцу, поступившему волонтеромъ въ наши войска, чтобы сражаться за французскую республику. Выслушавъ ихъ, онъ сказалъ: "Можно-ли были ожидать другихъ отвѣтовъ отъ вашихъ генераловъ, когда они и есть настоящіе виновники всѣхъ пораженій. Они не имѣютъ понятія, что значитъ командовать войсками. Разскажу вамъ хоть о послѣднемъ дѣлѣ при Монтрету. Отрядъ, въ которомъ я находился, цѣлую ночь безцѣльно бродилъ туда и сюда, не зная, куда ему стать и что дѣлать. Мы не знали даже, гдѣ мы находимся, и только, когда занялась заря, увидѣли, что стоимъ въ окрестностяхъ Рюэля. Мы все-таки продолжали топтаться вокругъ этого мѣстечка. Въ это время къ намъ подъѣзжаетъ какой-то маленькій офицерикъ, сопровождаемый двумя адъютантами. "А! вы здѣсь! закричалъ онъ.-- Вамъ извѣстно, вѣроятно, что вы составляете лѣвый флангъ моего праваго крыла".-- "Да, лѣвый флангъ моего праваго полу-крыла!" пояснилъ онъ еще разъ свое приказаніе и ускакалъ. "Полу-крыло? что это такое?" спрашивали мы другъ у друга съ изумленіемъ, и слышали не вдалекѣ отъ себя канонаду и сильнѣйшій ружейный огонь. Наконецъ къ намъ подскакалъ другой офицеръ, рангомъ, должно быть, не ниже перваго. "Вамъ, господа, поручено овладѣть редутомъ Монтрету", сказалъ онъ.-- "Овладѣть редутомъ Монтрету? Но гдѣ-же онъ?" спросили мы.-- "Какъ, вы не знаете? Но онъ лежитъ въ этой сторонѣ; подвигайтесь между этихъ кустовъ и, по выстрѣламъ, которые будутъ въ васъ направлены, вы тотчасъ-же узнаете положеніе этой баттареи".-- "А много тамъ орудій?-- "Это вы скоро узнаете! А затѣмъ, имѣю честь кланяться, господа!" Онъ ускакалъ и мы больше его не видѣли. Итакъ, мы пошли, руководствуясь дымомъ непріятельскихъ орудій, и взяли редутъ Монтрету; мы удерживали его до тѣхъ поръ, пока, неизвѣстно но какимъ соображеніямъ, мы получили приказъ очистить его".
   

28 января.

   Главнокомандующій приказалъ солдатамъ исполнять всякое требованіе полицейскаго агента.
   Это распоряженіе такъ вяжется съ существующимъ положеніемъ дѣлъ, что на него никто не обращаетъ вниманія. Только этой пощечины не доставало нашей славной бонапартовской арміи, солдатамъ Виссамбурга, Седана, Мэца и Парижа. Отнынѣ маршальскій жезлъ будетъ замѣненъ кастетомъ и, по знаку полицейскаго надсмотрщика, будетъ высоко подыматься шпага Франціи!
   

29 января.

   Плачевный день, самый печальный въ нашей жизни! Все кончено, все кончено -- Парижъ капитулировалъ!
   Офиціальная газета" лежитъ у насъ передъ глазами, но мы не смѣемъ ее читать, не смѣемъ понимать Это превосходитъ всѣ наши догадки. Вотъ дѣло человѣка, который торжественно заявлялъ, что "Франція не уступитъ ни пяди своей територіи, ни камня своихъ крѣпостей",-- и другого, обѣщавшаго, что "парижскій губернаторъ никогда не капитулируетъ".
   Фавръ и Трошю отдали нашу голову, Бисмаркъ взялъ ее и положилъ въ свой прусскій мѣшокъ.
   Въ то время, какъ наши сердца одѣлись трауромъ, биржевые завсегдатаи чуть не пляшутъ отъ восторга: всѣ цѣнности на биржѣ поднялись. Да и какъ имъ не радоваться: вмѣстѣ съ пруссаками войдутъ въ Парижъ устрицы, страсбургскіе пироги, разная деликатная дичъ, можно будетъ пить и наѣдаться вволю, можно будетъ давать роскошные пиры. Республика умирающая -- прекрасно; республика мертвая -- еще лучше. Да здраствуютъ утонченные ужины съ кокотками! Ура Бисмарку, Трошю, Фавру, избавляющимъ насъ отъ скуки! Ура веселье! И къ чорту всякія туманныя разглагольствованія о родинѣ, чести и общемъ благосостояніи.
   Говорятъ, что въ Бордо въ нѣсколькихъ салонахъ уже провозгласили графа Парижскаго королемъ Франціи подъ именемъ Люи-Филиппа II. Говорятъ также, что при посредничествѣ лорда Лайонса миръ будетъ заключенъ безъ отрѣзки земель отъ Франціи, но подъ условіемъ орлеанистской реставраціи и учрежденія буржуазной монархіи. Добродушные простаки сеи-Жерменскаго предмѣстья сообщаютъ подъ секретомъ всѣмъ, кто хочетъ ихъ слушать, что новый французскій король заплатитъ изъ своей шкатулки всѣ издержки войны, а также удовлетворитъ денежную контрибуцію, которую Пруссія наложитъ на Францію, и десять лѣтъ не станетъ брать своего жалованья. По ихъ словамъ, новый король баснословно богатъ и очень милосердъ и вообще склоненъ къ дѣламъ благотворительности. Интересно, что подобныя-же басни разсказывались про Наполеона, когда онъ ткалъ свою паутину, въ которую уловилъ французскій народъ.
   Со стороны-же орлеанистовъ дуетъ вѣтеръ, который песетъ съ собой обвиненіе республики во всѣхъ теперешнихъ несчастіяхъ Франціи; если Трошю, Шанзи и Федербъ разбиты, въ ихъ пораженіи виновата республика. Не она-ли выдвинула на сцену принципъ всеобщей подачи голосовъ, говорятъ они.-- Я кому-же, какъ не этому принципу обязаны мы тѣмъ, что прошли черезъ министерство Оливье, Дювернуа и пр. Самъ Бонапартъ развѣ не былъ выраженіемъ всеобщей подачи голосовъ?
   Подобно Оливье, который, послѣ Рейхсгофена, удаляясь со сцены, посадилъ на несмѣняемыя мѣста своихъ пріятелей, правительство народной обороны спѣшитъ награждать мѣстами и отличіями своихъ вѣрныхъ слугъ, друзей и приверженцевъ.
   

30 января.

   Это вовсе не капитуляція (это слово очень непріятно звучитъ въ ушахъ и парижскій губернаторъ никогда не капитулируетъ), а только перемиріе, простая конвенція.
   То есть, это перемиріе, эта простая конвенція отнимаетъ у насъ все, и однакожъ этимъ ничего еще не оканчивается. Парижъ, съ связанными руками и ногами, сданъ, къ его горлу приставили пушку, но всего этого мало. Парижъ долженъ служить залогомъ за Францію, и если она захочетъ продолжать борьбу, Пруссія ей скажетъ: если ты станешь защищаться, я уничтожу Парижъ, я убью голодомъ его двухъ-милліонное населеніе.-- Парижъ заплатитъ тотчасъ-же 200 милліоновъ франковъ (Австрія послѣ Садовы заплатила только 60).-- Если по окончаніи перемирія не будетъ заключенъ миръ на тѣхъ условіяхъ, какія будетъ угодно назначить Пруссіи, тѣмъ хуже для Парижа.-- Вся линейняя армія и мобили сдаются военноплѣнными, но -- о, великая утонченность злобы и ироніи!-- остаются плѣнными среди насъ, на нашемъ содержаніи.-- Все оружіе сдается по описи пруссакамъ; между нимъ есть совершенно новое, еще не бывшее въ употребленіи.-- Всѣ форты сданы; Монъ-Валерьенъ становится теперь самою сильною прусскою крѣпостію.-- Я сказалъ, что всѣ наши форты сданы, но я ошибся: намъ оставили одинъ. "Оставьте намъ Вевсенъ, сказали Фавръ и Трошю Бисмарку, -- тутъ мы устроили тюрьму посильнѣе, чѣмъ Мазасъ и Нонсьержери. Тамъ заключенъ у насъ Делеклюзъ, Флюрансъ, мэры и ихъ помощники". На это Бисмаркъ хладнокровно иронически отвѣтилъ: "Вы правы. Венсенская крѣпость будетъ для насъ болѣе полезна, если останется въ вашихъ рукахъ. Владѣйте Венсеномъ!"
   Національная гвардія не обезоружена: Фавръ, Трошю и Бисмаркъ опасались, что если ей нанесутъ такую обиду, она, пожалуй, съ отчаянія возмутится и тогда обстоятельства непредвидѣнно усложнятся. По этимъ соображеніемъ ей позволили сохранить ея ружья-табакерки и нѣсколько шасспо. Но она тоже въ плѣну внутри своихъ стѣнъ, подъ бдительнымъ надзоромъ прусскихъ канонеровъ, день и ночь держащихъ горящій фитиль на готовѣ у нашихъ пушекъ, обращенныхъ теперь противъ Парижа. "Зашумите-ка теперь, попробуйте!" какъ будто говорятъ они.-- Еще не разрѣшенъ вопросъ будутъ-ли сданы пушки, такъ мужественно отнятыя генераломъ Виноа у національной гвардіи.-- Изъ Парижа можно выѣзжать только съ дозволенія пруссаковъ.-- Но этого мало, намъ нанесено еще послѣднее оскорбленіе: наши письма, даже письма, которыя мы будемъ писать въ провинцію къ нашимъ женамъ и дѣтямъ, чтобы узнать, живы-ли они, и объявить имъ, что мы сами здраствуемъ, -- наши письма, по договору, должны передаваться незапечатанными агенту прусской полиціи. Наши телеграммы должны проходить черезъ прусское телеграфное бюро. Мы до конца испили чашу стыда и поношенія и не скоро извлечется ядъ, проникшій въ нашъ разслабленный организмъ!
   Цѣлая треть Франціи отдана теперь на произволъ пруссаковъ, большая часть нашей арміи въ плѣну; остальная часть нашей страны, еще незанятая пруссаками, не смѣетъ снабжать Парижъ съѣстными припасами. Они приходятъ къ ламъ черезъ новую прусскую територію подъ конвоемъ пруссаковъ. И такъ будетъ до тѣхъ поръ, пока мы не примемъ условій мира, предложенныхъ Пруссіей.
   Каковы эти условія -- мы не знаемъ. Фавръ и Трошю, облеченные нашимъ довѣріемъ, не удостоиваютъ посвятить насъ въ тайну этихъ условій. Они отдали нашу жизнь, нашу честь, и что получили взамѣнъ этого? Двадцать дней правильнаго продовольствія, за которое мы заплатимъ, какъ и за все остальное. Насъ сдали непріятелю, не спросивъ даже согласны-ли мы на сдачу; мы дали имъ власть, чтобы они руководили нашей защитой, а они нанесли Франціи самый послѣдній, тяжкій ударъ.
   Конечно, вина наша. но какъ она ни велика, наказаніе чрезмѣрно. За плебисцитъ Бонапарту мы заплатили капитуляціей Седана и Мэца: за плебисцитъ Фавру и Трошю -- капитуляціей Парижа. Нація, сама отдающая себя на волю диктатора, тѣмъ самымъ впадаетъ въ рабство. Она сама себя бьетъ. О, Франція! Франція! что съ тобой сталось!
   

31 января.

   Все кончено! Все кончено! Мы потеряли все, что только могли потерять! Еслибъ мы были разбиты, раздавлены, наше горе не былобы такъ жгуче, наши страданія не сопровождались-бы такой горечью! Еслибъ въ нашей стѣнѣ была пробита брешь, еслибъ непріятель штурмовалъ нашъ городъ своими громадными колоннами, еслибъ на штыкахъ ворвался въ него уничтожая все на своемъ пути, мы былибы побѣждены грубою силою послѣ лютой борьбы. Но насъ никто не принуждалъ силой, мы сами сдались, когда еще могли держаться. Сколько дней -- не знаю, но мы должны были употребить всѣ усилія, чтобы избавиться отъ этихъ плаксивыхъ адвокатовъ, проливающихъ слезы фразеровъ, и генераловъ, товарищей седанскихъ героевъ, а потомъ попытаться еще разъ на рѣшительный бой, ввести въ него всѣ силы, которыми мы могли располагать, послать всякаго, у кого было оружіе.
   Но мы предпочли по уши погрузиться въ грязь. Намъ грозилъ голодъ -- это правда, но мы сдались раньше, чѣмъ онъ наступилъ, по крайней мѣрѣ двѣнадцатью днями раньше, на которые у насъ еще хватило-бы провизіи. Все кончилось у насъ печально, глупо. Мы внесли въ дѣло много доброй воли и терпѣнія -- и для чего? Мы потеряли лишнихъ 25,000 людей во время осады, мы разбили свое здоровье, мы возвели огромныя сооруженія, мы съ неутомимымъ рвеніемъ приготовляли средства для обороны -- и къ чему все это послужило?
   Марсово поле сплошь покрыто пушками, сваленными въ кучу для сдачи пруссакамъ. А намъ постоянно твердили, что наши вылазки не удавались по недостатку у насъ артиллеріи. Многіе изъ этихъ орудій еще не были въ употребленіи. Мы собирали подписки и лили пушки для пруссаковъ!... Цѣлыя телѣги нагружены совершенно новенькими шасспо -- и ихъ тоже сдадутъ пруссакамъ... А большая часть нашей національной гвардіи была вооружена ружьями старой конструкціи... Мы голодали, а въ фортахъ оказываются громадные запасы муки, сала и мяса, которые тоже достались пруссакамъ, такъ-какъ ихъ не успѣли увезти въ городъ. Трошю отнынѣ сдѣлается не менѣе знаменитъ, чѣмъ его соперникъ и другъ "славный Базэпъ". Не было на свѣтѣ болѣе глупыхъ, гнусныхъ и безпорядочныхъ капитуляцій, какъ капитуляціи Мэца и Парижа... По Трошю и Фавръ протестуютъ, когда говорятъ о капитуляціи... Паши форты, наши пушки, нашъ порохъ, наши двѣсти милліоновъ и наша честь -- все это отдано за перемиріе... Чтобы сдѣлать невозможной дальнѣйшую защиту, Фавръ и Трошю даютъ намъ 20 дней отдыха. Они насъ выдали руками непріятелю только затѣмъ, чтобы заключить почетный миръ, т. е. отдать несравненно больше, чѣмъ желалъ прежде самъ непріятель. Мольтке и Бисмаркъ прекрасно разсчитали: они взяли съ насъ 200 милліоновъ, а когда будетъ подписана настоящая капитуляція (должнаже она быть подписана по окончаніи перемирія и начатіи военныхъ дѣйствій), тогда съ насъ потребуютъ новыя сотни милліоновъ... Франція еще довольно богата, чтобы заплатить за свой стыдъ.
   У насъ были средства побѣдить непріятеля и мы не съумѣли воспользоваться ими -- вотъ что приводитъ насъ въ бѣшенство, вотъ чего мы не можемъ простить себѣ.
   Парижское населеніе до сихъ поръ еще не можетъ повѣрить дѣйствительности нашего чрезмѣрнаго бѣдствія. Потрясенное, ошеломленное оно читаетъ и перечитываетъ безсмертную конвенцію, заключенную Фавромъ; видя эти горы пушекъ и ружей, оно говоритъ: "намъ измѣнили! намъ измѣнили!" Только такое разъясненіе оно и можетъ дать своему неожиданному несчастію.
   Пораженіе Парижа, конечно, дѣло правительства, которое упрямо хотѣло одно нести отвѣтственность за наши судьбы. Оно не хотѣло принять помощь отъ парижскаго муниципалитета; оно заключало въ тюрьмы тѣхъ, кто желалъ помочь ему. И между тѣмъ оно само не вѣрило въ прочность обороны, которой взялось руководить. Трошю вѣрилъ только въ старыхъ солдатъ, оставшихся отъ Седана. Ему дали 100,000 мобилей, но они, по его мнѣнію, были плохіе рекруты -- онъ ихъ сталъ воспитывать и деморализировалъ по образцу седанцевъ. Но и ихъ онъ предпочиталъ національнымъ гвардейцамъ, которые были для него совсѣмъ антипатичны, и онъ смотрѣлъ на нихъ съ презрѣніемъ. Мы считали, что Парижъ располагаетъ отъ 400--500 тысячъ защитниковъ, Трошю считалъ годными 30,000 линейныхъ солдатъ и, пожалуй, еще 100,000 мобилей. Съ 500,000 защитниковъ мы легко могли одержать побѣду, съ 130,000 солдатами мы испытали пагубное пораженіе. но какъ-бы громко ни кричали вокругъ меня: измѣна! измѣна! я все-таки скажу, что Фавръ не измѣнникъ, но трусливъ; Трошю не измѣнникъ, онъ даже не глупъ, но человѣкъ посредственный, съ слабой волею, съ упрямымъ характеромъ, затучнѣвшій, вялый. Подъ его руководительствомъ, Парижъ кончилъ тѣмъ, что сталъ походить на своего губернатора -- на улитку, заключившуюся въ свою раковину, или, лучше, на громадную черепаху, которая глупо прячетъ свою маленькую головку и свои толстыя ноги подъ свой страшный панцырь, когда она могла-бы одной своей тяжестью раздавить непріятеля, который на нее нападаетъ...
   Итакъ, отвѣтственность за бѣдствіе падаетъ на наше правительство. Но на кого падаетъ отвѣтственность за это правительство? На насъ, на парижскій народъ. Это правительство состоитъ изъ нашихъ депутатовъ. Народъ провозгласилъ его 4 сентября и, что еще важнѣе, 3 ноября утвердилъ его плебисцитомъ, давъ ему громадное большинство (въ пропорціи семь противъ одного). Парижскій народъ долженъ обратить свой упрекъ и горечь не на Бисмарка и Вильгельма, а на Фавра и Трошю. Свой гнѣвъ и свой стыдъ ты долженъ перенести съ своего правительства на самого себя. Твое правительство -- это ты самъ. Ты далъ ему полную власть, ты не хотѣлъ его контролировать, не хотѣлъ никому поручить этотъ контроль -- и, на твою пагубу, оно злоупотребило своей властію, злоупотребило отсутствіемъ контроля. Ты не хотѣлъ контроля -- и посмотри, чего стоитъ тебѣ твое легкомысліе!
   А чего будетъ стоить -- мы не осмѣливаемся теперь и помыслить. Но, къ несчастію, уже теперь очевидно, что наше пораженіе отразится на нашихъ внутреннихъ дѣлахъ; все, что мы должны будемъ заплатить Пруссіи, мы должны взять съ раззоренной Франціи; гнѣвъ, которымъ мы не можемъ разразиться надъ непріятелемъ, мы перенесемъ на самихъ себя... можетъ быть неуспѣшная война противъ Германіи, война національная, политическая и чисто-внѣшняя обратится въ войну гражданскую, въ войну общественную... Горе побѣжденнымъ!
   Всходя на одну изъ альпійскихъ горъ я оступился и сталъ быстро скользить внизъ. Скользя по тающему снѣгу я скоро потерялъ равновѣсіе и свалился на утесистый откосъ и сталъ катиться далѣе; тщетно я пытался удержаться за скалы, встрѣчавшіяся на пути. Куда я летѣлъ? Въ пропасть? Къ смерти?-- конечно, я не могъ разрѣшить, и продолжалъ свое паденіе. То-же и съ Франціей. Она упала, она падаетъ все ниже и ниже; несясь отъ одного водоворота къ другому -- куда упадетъ она? Гдѣ остановится ее паденіе?-- никто не знаетъ. Горе тѣмъ, кто падаетъ! Горе побѣжденнымъ!
   Сегодня горе побѣжденнымъ! А завтра, завтра, можетъ быть, горе побѣдителямъ!

Жакъ Лефрень.

   
   Между воюющими сторонами уже заключены предварительныя условія мира 26 февраля (нов. ст.) въ Версали, и 1 марта утверждены французскимъ законодательнымъ собраніемъ, созваннымъ въ Бордо. Эти условія слѣдующія:
   1) Франція уступаетъ германской имперіи Эльзасъ, за исключеніемъ крѣпости Бельфора, и нѣмецкую Лотарингію съ крѣпостью Мецомъ.
   2) Франція уплачиваетъ германскому императору контрибуцію въ пять милліардовъ франковъ (1,250,000,000 руб. сер.); въ нынѣшнемъ году долженъ быть уплаченъ одинъ милліардъ; остальные четыре втеченіе трехъ послѣдующихъ лѣтъ. По тремъ разсроченнымъ милліардамъ Франція обязана уплачивать пять процентовъ со дня ратификаціи настоящаго договора.
   3) До окончательной уплаты контрибуціи 50,000 нѣмецкихъ войскъ будутъ занимать извѣстные департаменты Франціи; свое содержаніе они будутъ получать отъ французовъ. Впрочемъ, если Франція представитъ какую-нибудь солидную финансовую гарантію, занятіе французской територіи нѣмецкими войсками будетъ отмѣнено.
   4) жители областей, уступаемыхъ Германіи, до извѣстнаго срока имѣютъ право выселиться во Францію.
   5) Окончательныя условія мира во всѣхъ ихъ подробностяхъ будутъ опредѣлены на съѣздѣ представителей обѣихъ сторонъ въ Брюсселѣ.

"Дѣло", No 2, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru