Реклю Эли
Политическая и общественная хроника

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Страшное впечатление, произведенное на парижан капитуляцией.- Следствия уничтожения таксы на сестные припасы.- Стеснение выезда из Парижа паспортами.- Бисмарк в роли профессора науки о республиканских добродетелях.- Парижское центральное правительство отменяет декрет Гамбеты.- Выборы в Париже.- Либеральная буржуазная партия объявляет о своих республиканских чувствах.- Результаты парижских выборов.- Я отправляюсь в Бордо.- Всеобщее голосование еще раз оказывает плохую услугу Франции.- Возмутительные выходки в национальном собрании против Гарибальди.- Реакционный состав национального собрания.- Выбор Греви президентом собрании, а Тьера главою исполнительной власти.- Овации бордосского народа и национальной гвардии парижским депутатам.- Реакционное большинство национального собрания призывает войска для защиты собрания.- Вопиющая нелепости подобной меры.- Буря в заседании собрания 16 февраля.- Вопль Келлера об Эльзасе причиняет эту бурю.- Гамбета подвергается с одной стороны яростным нападках, с другой, неумеренному восхвалению.- Характеристика его, как политического деятеля.- Его ошибки и заслуги.

   

ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ХРОНИКА.

ПИСЬМА ИЗЪ ФРАНЦІИ.

Страшное впечатлѣніе, произведенное на парижанъ капитуляціей.-- Слѣдствія уничтоженія таксы на съѣстные припасы.-- Стѣсненіе выѣзда изъ Парижа паспортами.-- Бисмаркъ въ роли профессора науки о республиканскихъ добродѣтеляхъ.-- Парижское центральное правительство отмѣняетъ декретъ Гамбеты.-- Выборы въ Парижѣ.-- Либеральная буржуазная партія объявляетъ о своихъ республиканскихъ чувствахъ.-- Результаты парижскихъ выборовъ.-- Я отправляюсь въ Бордо.-- Всеобщее голосованіе еще разъ оказываетъ плохую услугу Франціи.-- Возмутительныя выходки въ національномъ собраніи противъ Гарибальди.-- Реакціонный составъ національнаго собранія.-- Выборъ Греви президентомъ собраніи, а Тьера главою исполнительной власти.-- Оваціи бордосскаго народа и національной гвардіи парижскимъ депутатамъ.-- Реакціонное большинство національнаго собранія призываетъ войска для защиты собранія.-- Вопіющая нелѣпости подобной мѣры.-- Буря въ засѣданіи собранія 16 февраля.-- Вопль Келлера объ Эльзасѣ причиняетъ эту бурю.-- Гамбета подвергается съ одной стороны яростнымъ нападкахъ, съ другой, неумѣренному восхваленію.-- Характеристика его, какъ политическаго дѣятеля.-- Его ошибки и заслуги.

ПАРИЖЪ, 5 февраля.

   Трудно изобразить чрезмѣрную горесть, которая подавляетъ насъ со дня этой ужасной капитуляціи, заключенной безъ нашего совѣта и согласія, и представленной намъ подъ лживымъ ярлычкомъ проетсі конвенціи, перемирія. Всѣми фибрами нашей измученной души мы чувствуемъ, что все вокругъ насъ ослабѣло, потерялось, всѣми овладѣла постыдная трусость. Сердце обливается кровью; по всему организму разливается жолчь; жизнь идетъ вяло и пассивно; иногда какой-нибудь бѣдный мускулъ содрогнется и задрожитъ отъ бѣшенства,-- но бѣшенства безсильнаго...
   На тусклыхъ и сѣрыхъ стѣнахъ домовъ, въ темномъ небосклонѣ, на грязной мостовой, на мрачныхъ лицахъ людей, -- вездѣ мы читаемъ вашъ приговоръ: "Парижъ побѣждёнъ. Франція побѣждена. Республика побѣждена..." Да, мы побѣждены послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ борьбы. Да, мы взяты въ плѣнъ съ оружіемъ въ рукахъ. Какъ правъ былъ Аристотель, говоря: "Тотъ перестаетъ быть человѣкомъ, кто позволилъ обратить себя въ рабство!" Въ борьбѣ мы позволяли разорвать въ клочки нашу мантію чести и достоинства и сохраняло для себя только жалкія ея отрепья и лоскутья...
   Еслибъ мы были побѣждены въ неравной борьбѣ, еслибъ мы были задавлены численностью нашихъ враговъ, перевѣсомъ грубой силы надъ интеллектуальною, мы могли-бы еще сказать: "это не наша ошибка!" Но нѣтъ! Мы побѣждены врагомъ, слабѣйшимъ противъ насъ своею численностію; у насъ было не меньше мужества, храбрости, знаній и моральной силы. Паша національная гордость умерла, сгибла. Гг. Мольтке и Бисмаркъ убили ее, и она пока, болѣе не въ силахъ пустить ни корней, ни отпрысковъ; но человѣческая гордость осталась еще въ насъ: она устояла водъ ударами топоровъ и ножей; въ насъ осталось сознаніе нашего стыда, и оно-то заставляетъ насъ глубоко страдать. Мы побѣждены -- этотъ фактъ слишкомъ очевиденъ, чтобы его можно было отрицать. Однакожъ за нами осталось право протеста противъ ошибокъ, къ которымъ мы непричастны; мы можемъ еще не краснѣя утверждать, что понесли слишкомъ незаслуженное пораженіе.
   Медленными, тяжелыми шагами безцѣльно бродимъ мы изъ улицы въ улицу, переходимъ съ площади на площадь. Какъ понятно мнѣ теперь безпредѣльное отчаяніе бѣдныхъ душъ, блуждающихъ въ грязныхъ болотахъ Стикса: вѣчное безцѣльное скитаніе, безнадежная праздность, вѣчный мракъ -- ужасны... Что работать?.. Какъ работать? Къ чему работать?
   Городъ наполненъ обезоруженными мобилямл и линейными войсками. Солдаты тоже лѣниво слоняются съ мѣста на мѣсто; у кого изъ лихъ есть деньги, тѣ, по кртиней мѣрѣ, путешествуютъ изъ кабачка въ кабачокъ; у кого же ихъ нѣтъ, тѣ отъ тоски не знаютъ, что имъ дѣлать. Всѣ nun плѣнники пруссаковъ и мы должны содержать ихъ на свой счетъ... Мы жалѣемъ теперь, что не всѣ паши линейныя войска были взяты въ плѣнъ при Вертѣ и Седанѣ... Тогда мы избавились-бы отъ печальной необходимости отдавать свою судьбу въ руки этихъ пустоголовыхъ солдатъ, командуемыхъ неспособными генералами бонапартистскаго закала. Впрочемъ не всѣ наши солдаты обезоружены -- Трошю и Фавръ выговорили исключеніе для 16,000 человѣкъ, которые должны служить грозой для населенія внутри Парижа, въ то время, какъ пруссаки, владѣя фортами, извнѣ направили орудія фортовъ противъ павъ, и теперь имѣютъ основаніе тщеславиться, что они могутъ въ двадцать четыре часа разрушить французскую столицу, превративъ ее въ груду развалинъ... Также не всѣ солдаты выводятъ время въ праздности: нѣкоторые изъ нихъ работаютъ, усиленно работаютъ, укладывая на повозки и отвозя пруссакамъ наши шасспо, дѣлавшія чудеса противъ гарибальдійцевъ при Ментанѣ и оказавшіяся никуда негодными при схваткахъ съ пруссаками, потому что ими были вооружены невѣжды и лѣнтяи, нехотѣвшіе сражаться; а національнымъ гвардейцамъ, желавшимъ драться, розданы били ружья старой системы, дѣйствительно негодныя по сравненію и игольчатыми ружьями пруссаковъ. Наши артиллерійскіе генералы, которые не хотѣли лить новыхъ орудій, находятся нынче въ большомъ затрудненіи: по ихъ счету у насъ было болѣе орудій, чѣмъ оказалось въ дѣйствительности, и теперь, чтобы удовлетворить пруссаковъ, приходится отливать недостающее количество орудій, такъ какъ Мольтке знать ничего не хочетъ: ему подавай все, что означено въ капитуляціонномъ спискѣ; онъ не поступится ни одномъ ремешкомъ, ни одной пряжкой. Наши генералы теперь изъ кожи лѣзутъ, чтобы угодить пруссакамъ, и не только отдаютъ то, что слѣдуетъ по капитуляціонному списку, но стараются отдать гораздо больше. Въ отношеніи насъ они никогда не выказывала о десятой доли той любезности, съ какой обращаются къ пруссакамъ. Виноа разговаривалъ съ парижанами только при посредствѣ бретонскихъ мобилей, языкамъ мушкетовъ, заряженныхъ пулями, а передъ пруссаками онъ такъ и разливается, расточаетъ любезности и вязко кланяется! Впрочемъ и удивляться тутъ нечему -- это просто и понятно безъ всякихъ объясненій; по мнѣнію этихъ бонапартовскихъ генераловъ, между ними и прусскими генералами нѣтъ никакой разницы: все различіе заключается только въ томъ, что они принадлежатъ разнымъ національностямъ; но между бонапартовскими генералами, разряженныя въ галуны и перья, и парижскими лавочниками, рабочими и вообще гражданами, носящими скромный фракъ, вырыта пропасть кастовыхъ отличій. Побѣда республики была-бы пораженіемъ партіи привилегій и большихъ жалованій: вотъ почему Базэнъ, Виноа, Трошю, Гюйо, Фавэ, Шабо, Латуръ, Клиншанъ, Шмицъ, и пр. такъ мужественно защищали французскую республику, ввѣрившую имъ свою честь.
   Вскорѣ послѣ капитуляціи наши экономисты Ратуши заявили народонаселенію, что выдача провизіи раціонами прекращается, а такъ-же уничтожается постановленіе, облагающее товары таксой. Едва сдѣлалось извѣстно это распоряженіе, въ лавкахъ появилось множество съѣстныхъ припасовъ, до сихъ поръ скрытыхъ въ погребахъ и разныхъ другихъ тайникахъ. Болѣе всего явилось ветчины, сыру, сардинокъ и шоколаду. Купцы, опасаясь сильнаго пониженія цѣнъ, спѣшили распродать свой товаръ по высокомъ цѣнамъ, хотя, можетъ быть, далеко не по такомъ высокомъ, какъ оно расчитывало, полагая пускать его въ продажу частями, по мѣрѣ возрастанія голода и, такимъ образомъ, брать за него такія цѣны, какія имъ вздумается.
   Такое безстыдство торговцевъ, спекулирующихъ на голодъ, нѣкоторымъ изъ нихъ не прошло даромъ. Во многія лавки ворвался народъ о, по требованію его, національные гвардейцы, выбравъ изъ себя особый комитетъ, поручили ему установить таксы: лавочники, волей-неволей, изъ страха разграбленія ихъ лавокъ, вынуждены были подчиниться насильственной таксаціи, такъ-какъ парижская администрація смотрѣла сквозь пальцы на дѣйствія національной гвардіи и народа.
   Внезапное уничтоженіе таксы произвело немедленное возвышеніе цѣнъ, преимущественно на мясо. Но это повышеніе отразилось на бѣднякахъ не такъ вредно, какъ повышеніе, хотя и менѣе значительное, цѣны на хлѣбъ. Отъ мяса бѣдный классъ парижскаго населенія почти совсѣмъ отвыкъ, во время осады, и хлѣбъ составлялъ единственный продуктъ, которымъ онъ питался. Пруссаки, принимая это въ соображеніе, поспѣшили открыть хлѣбные базары въ Сен-Клу и Сен-Дени и продавали хлѣбъ по непомѣрнымъ цѣнамъ. Французы покупали его по-неволѣ, такъ-какъ парижскія булочныя не могли удовлетворить всѣмъ требованіямъ и масса покупателей, переходя изъ одной булочной въ другую, возвращалась домой съ пустыми руками. Стеченіе покупателей, состоящихъ по-преимуществу изъ солдатъ, ихъ женъ, дѣтей и мелкихъ промышленниковъ, было такъ велико на прусскихъ базарахъ, что, опасаясь безпорядковъ и насильственнаго захвата продуктовъ французами, пруссаки, по приказанію своихъ офицеровъ, стали гнать голодныхъ парижанъ ружейными прикладами за лппіи своихъ аванпостовъ. Наши газеты, сообщая этотъ фактъ, разразились цѣлымъ потокомъ негодованія, но не противъ пруссаковъ, а противъ своихъ голодныхъ соотечественниковъ.
   Лишь только были обнародованы условія перемирія, полицейская префектура была завалена просьбами о выдачѣ паспортовъ. Тысячи, десятки тысячъ людей желали поскорѣе оставить Парижъ, чтобы узнать, что, во время пятимѣсячной осады, сталось съ ихъ семействами и имуществомъ. У каждаго изъ нихъ были въ провинціи родные, друзья, были дѣла, отъ которыхъ зависѣло благосостояніе ихъ самихъ и ихъ семействъ. Предъ каждымъ стоялъ мучительный вопросъ: жива-ли жена, дѣти, братья, сестры, отецъ, мать? Раззоренъ, мы по особому счастію избѣгъ раззоренія домъ, ферма и пр.
   Еслибы желѣзныя дороги и мосты были въ цѣлости, еслибъ ненужно было предъявлять паспорта при проѣздѣ черезъ прусскія линіи, еслибъ остановка дѣлъ не произвела среди насъ такой страшной денежной нищеты, то, по всей вѣроятности, большая часть парижскихъ жителей эмигрировала-бы въ провинцію: такъ всѣ нетерпѣливо желали узнать, что сталось съ Франціей... Но несмотря на перемиріе, городъ попрежнему обложенъ непріятелемъ и никто не смѣетъ выѣхать изъ него безъ разрѣшенія гг. пруссаковъ. Перемиріе заключено съ единственною цѣлію произвести выборы въ національное собраніе, которое утвердитъ миръ, если наши уполномоченные сойдутся въ условіяхъ съ гр. Бисмаркомъ. Около пятидесяти тысячъ человѣкъ теперешняго парижскаго населенія заявлю желаніе ѣхать въ, провинціи затѣмъ, чтобы присутствовать на выборахъ или какъ кандидаты, или какъ избиратели. Большая часть изъ нихъ конечно не только не поспѣетъ въ свои округа, но даже не успѣетъ и выѣхать, такъ-какъ выборы должны быть произведены черезъ три дня. Пруссаки постаралось сгѣснять наши выборы до послѣдней возможности: они отрѣзали всѣ пути сообщенія Парижа съ провинціей; они не позволяютъ отправлять запечатанными наши письма и перечитываютъ ихъ въ спеціальномъ полицейскомъ агенствѣ, учрежденномъ при ихъ арміи; даже денежныя посылки, банковые билеты должны предварительно пройти черезъ ихъ руки. Въ виду этого стѣсненія мы отказываемъ себѣ въ удовольствіи писать письма въ провинцію, а отправляемъ своимъ друзьямъ просто свои визитныя карточки. Самыя газеты задерживаются. Какую-бы огромную пользу принесли теперь намъ воздушные шары, но ихъ нѣтъ, и мы имѣемъ право обвинить за это правительство, которое не захотѣло заранѣе подумать объ устройствѣ воздушной почты. Но нигдѣ мы не терпимъ такого стѣсненія, какъ въ выдачѣ паспортовъ; нигдѣ такъ ярко не выставляется наше униженіе. Пруссаки дѣлаютъ всевозможныя придирки при визированіи паспорта: то не пропускаютъ его потому, что онъ написанъ на одномъ французскомъ языкѣ, то возвращаютъ его на томъ основаніи, что лицо, предъявившее паспортъ, состоитъ въ военной службѣ и потому находится въ плѣну у нѣмцевъ. Интереснѣе всего требованіе, чтобы паспортъ былъ написанъ и на нѣмецкомъ языкѣ, точно въ нѣмецкой арміи нѣтъ знающихъ французскій языкъ, точно сами нѣмцы не отдавали своихъ приказовъ о реквизиціяхъ на французскомъ языкъ! Потомъ они стали привязываться, что паспортъ выданъ отъ имени республики: "развѣ Франціи можетъ называться республикой, пока національное собраніе не высказало своего рѣшенія насчетъ формы правительства во Франціи", говорили они. Версаль совершенно закрытъ для посѣщенія парижанъ; для выѣзда изъ Парижа закрыты всѣ дороги, кромѣ орлеанской, но и та открыта только въ Жювизи, отстоящемъ отъ Парижа на 40 километровъ (около 37 верстъ).
   Всѣ эти, неимѣющія никакого смысла, стѣсненія, безъ сомнѣнія, принимаются съ единственной цѣлію, сдѣлать для насъ болѣе чувствительнымъ наше несчастіе -- пораженіе. Такія дѣйствія нѣмцевъ, вѣроятно, составляютъ часть знаменитой ихъ "психологической системы". Прекрасно: работайте, нѣмцы, въ этомъ направленіи!.. Вы отлично дѣлаете, что непрестанно заставляете насъ вспоминать о нашемъ стыдѣ; продолжайте далѣе, и тогда едва ли найдется во Франціи человѣкъ, который когда-нибудь забудетъ о всѣхъ ужасахъ нашего теперешняго разгрома и вынесенныхъ нами оскорбленіяхъ.
   И нѣмцы продолжаютъ. Гамбета обнародовалъ свой циркуляръ къ префектамъ, въ которомъ онъ, но имя народныхъ интересовъ и даже простой деликатности, требуетъ, чтобы были устранены отъ выбора въ представители французской республики, высшіе чиновники второй имперіи, отвѣтственные за войну,-- министры, сенаторы и префекты.
   Этотъ циркуляръ пришелся не по вкусу г. Бисмарку. Онъ тотчасъ-же заявилъ свой протестъ во имя свободы выборовъ вообще, и чистоты и правильности всеобщаго голосованья въ особенности; онъ протестовалъ "во имя нѣмецкаго ханженства" и объявилъ, что онъ не позволитъ никогда, чтобы французы въ его глазахъ нагло оскорбляли священныя права управляющаго народа. Этотъ тиранъ Гамбета осмѣливается вмѣшиваться въ свободное сознаніе избирателя и заставляетъ его класть въ урну насильственно-навязанный ему вотъ. Запрещая выбирать достойнаго Руэ, честнаго Дювернуа, знаменитыхъ воиновъ -- Фальи, Лебефа, Канробера и Базэна, этотъ измѣнникъ Гамбета выхватываетъ бюллетени изъ рукъ гражданъ и рветъ ихъ... Такой наглости не можетъ позволить г. Бисмаркъ и увѣренъ, что и французская республика, если она уважаетъ себя, не позволитъ подобнаго оскорбленія самыхъ естественныхъ правъ народа... Во вниманіе къ этимъ соображеніямъ, канцлеръ германской имперіи требуетъ, чтобы центральное парижское правительство уничтожило декретъ, изданный бордосской делегаціей. "Я этого требую, говоритъ г. Бисмаркъ (по крайней мѣрѣ таковъ смыслъ его словъ), потому-что я опекунъ собранія, которое будетъ засѣдать съ моего позволенія и обсуждать только то, что я прикажу. Я не потерплю, чтобы ставили преграды свободному выраженію мнѣній избирателями, чтобы насиловали ихъ убѣжденія и заставляли вотировать въ томъ или другомъ направленіи. Если декретъ тирана Гамбеты не будетъ тотчасъ-же уничтоженъ, я объявлю всѣ наши Договоры недѣйствительными,-- я разорву актъ капитуляціи, я стану бомбардировать Парижъ всѣми пушками его фортовъ, я зажгу его разомъ съ тридцати шести сторонъ, и потребую пять сотъ милліоновъ вознагражденія. О, я очень строгъ, когда дѣло коснется республиканскихъ добродѣтелей. Легкомысленные французы нѣмцы научатъ васъ справедливости!"
   Получивъ такую внушительную цидулку, жалкій Жюль Фавръ взбѣжалъ въ Версаль поплакать, но его слезы тщетно падали на ботфорты величайшаго изъ пруссаковъ. "Повинуйтесь, или я васъ раздавлю!" отвѣчалъ Бисмаркъ.
   Жалкій Жюль Фавръ понялъ наконецъ, что его слезы скорѣе расплавятъ мѣдный шишакъ каски, чѣмъ смягчатъ неумолимое сердце канцлера, обладающаго республиканскими добродѣтелями въ несравенно сильнѣйшей степени, чѣмъ даже Юній Брутъ. Жалкій Жюдь Фавръ возвратился въ Парижъ, уронилъ еще нѣсколько слезъ я разразился длиннѣйшимъ объявленіемъ, которое, можетъ быть, передано такими словами:
   "Принимая во вниманіе, что Гамбета превысилъ свою власть, вмѣшиваясь прямо или косвенно въ свободу выборовъ,-- признавая чудовищнымъ тотъ фактъ, что въ собраніи депутатовъ французской республики не будутъ засѣдать бонапартистскіе авантюристы, въ родѣ Кассаньяковъ, Девьеновъ, Конти, Пьетри и другихъ, -- что туда будетъ закрытъ доступъ самому экс-императору Наполеону III и принцу Плон-Плону,-- правительство національной обороны (читай: пораженія) кассируетъ и объявляетъ недѣйствительнымъ декретъ Гамбеты и бордосской делегаціи".
   Всѣ реакціонныя газеты, ненавидящія Гамбету, тотчасъ-же пустилисъ доказывать разумность и справедливость требованій Бисмарка и мудрость декрета, изданнаго центральнымъ парижскимъ правительствомъ. Газеты Patrie, Univers, Franèais, Liberté, France, Débats,-- на одинъ тонъ запѣли: "Посмотрите, какъ наглы эти республиканцы. Г. Бисмаркъ вынужденъ былъ преподать имъ урокъ нравственности и напомнить имъ ихъ долгъ въ отношеніи къ демократическимъ учрежденіямъ..."
   Да, ужасна Немезида исторіи! Бонапартъ и маленькій приницъ, Лебефъ и Фальи съ митральезами, въ воинственномъ азартѣ, мечтаютъ о побѣдахъ; полицейскіе съ своими кастетами бѣгаютъ по улицамъ, крича: "Война! война!" Сенаторы вопятъ: "въ Берлинъ! въ Берлинъ!" И затѣмъ, ударъ за ударомъ, страшныя катастрофы подъ Седаномъ, Мэцомъ и Парижемъ,-- найдите вы большіе ужасы въ любой изъ трагедій Эсхила. Въ заключеніе, какъ-бы для того, чтобы дополнить трилогію, чтобы закончить эпическую драму плачевной раздирательной буфонадой, является на сцену торжественный фарсъ превращенія г. Биспарка въ профессора республиканской нравственности!-- иронія, заставляющая надрываться отъ смѣха чревы бомбардъ и черныя глотки круповскихъ пушекъ.
   Какіе страшные уроки! Только не слишкомъ-ли большими дозами преподана намъ мудрость? Отъ такого обилія немудрено сойти съ ума!
   И сходятъ, очень многіе сходятъ. Газеты ежедневно сообщаютъ поразительные факты безумія и отчаянія; нервы возбуждены до послѣдней крайности и это возбужденіе доводитъ людей до самыхъ отчаянныхъ поступковъ. Мы видимъ морскихъ солдатъ, которые поражаютъ себя ножомъ въ животъ, когда тащатъ ихъ любезныя пушки въ лагерь г. Мольтке; буржуа пускаетъ себѣ пулю въ лобъ изъ револьвера въ виду нѣмецкаго часового; женщина кидается изъ четвертаго этажа, крича: "пруссаки, здѣсь пруссаки!"
   Жюль Симонъ поѣхалъ въ Бордо, чтобы отрѣшить Гамбету. Неужели намъ предстоитъ еще несчастіе междоусобной войны?
   

8 февраля.

   Однакожъ пора пробудиться намъ отъ вашего оцѣпенѣнія, и если мы не умѣли до сихъ поръ ни побѣдить, ни умереть, слѣдуетъ слова продолжать борьбу. Понесемъ-же еще на себѣ бремя нашихъ обязанностей и долга; подобно Сизифу покатимъ нашъ камень въ гору.
   Дуумвиры нашей республики, Жюль Фавръ и Бисмаркъ Шенгаузэнъ, назначили 8 января для выбора депутатовъ въ національное собраніе. Парижъ и Франція выберутъ сегодня людей, которыхъ уполномочатъ сдѣлать выборъ между войной, практически невозможной, и миромъ, невозможнымъ нравственно.
   На нѣсколькихъ избирательныхъ сходкахъ было рѣшительно высказано мнѣніе республиканскаго Парижа. Парижъ желаетъ войны до послѣдней крайности, желаетъ поголовнаго вооруженія, котораго онъ требовалъ настоятельно на другой-же день ферьерскаго свиданія. Но такъ-какъ Жюль Фавръ отдалъ Парижъ непріятелю, который занимаетъ уже треть Франціи и сдѣлалъ почти невозможнымъ защиту другой трети, то слѣдуетъ сосредоточиться въ остальной части Франціи, укрѣпить се и бороться тамъ до послѣдней крайности. Пруссаки, какъ лава, разольются по всей Франціи отъ Страсбурга дъ Діэпа, отъ Дюнкирхена до Байоны, но они встрѣтятъ первое препятствіе въ Оверни, сердцѣ Галліи, второе въ Севенахъ, третье въ Пиринеяхъ, четвертое въ Альпахъ; у насъ есть великолѣпный флотъ, который еще не былъ въ дѣлѣ, Средиземное море и Атлантическій океанъ останутся въ нашихъ рукахъ... Своимъ кандидатамъ парижскіе избиратели даютъ такую инструкцію: "такъ-какъ Парижъ отданъ непріятелю,-- жертвуйте Парижемъ, оставьте его на произволъ его злополучной судьбы, и, вмѣстѣ съ населеніемъ. Юга, провозгласите войну до послѣдней крайности, войну на смерть!"
   Такова воля Парижа, который мыслитъ, который работаетъ и который страдаетъ, -- Парижа, представляемаго скромной, по твердой характеромъ національной гвардіей. Однакожъ кромѣ этого Парижа, къ которому принадлежитъ огромное большинство его жителей, есть еще Парижъ въ Парижѣ; къ Нему причисляютъ себя игроки на биржѣ и послѣдователи газеты "Фигаро", линейныя войска Внаоа и мобили Трошю,-- этотъ Парижъ требуетъ мира. Есть въ Парижѣ и клерикалы, и либералы, съ ихъ вѣчными ошибками и нерѣшительностію, съ ихъ неисправимой маніей: съ одной Стороны, нелѣпымъ страхомъ передъ кликой Флюраиса и Бланки, съ другой, наивнымъ удивленіемъ передъ такими людьми, какъ Жюль Фавръ, котораго они считаютъ государственнымъ дѣятелемъ, и Жюль Симонъ, котораго они принимаютъ за честнаго человѣка.
   Эта партія насъ озабочиваетъ несравненно болѣе, чѣмъ другія партіи; эта партія всегда насъ рубила; она отвѣтственна за плебисцитъ 3 ноября, отдавшій диктатуру въ руки Фавра-Трошю, которая привела къ капитуляціи Парижа. И эта партія объявляетъ себя теперь республиканской. Устами своего оратора Дюфора и манифестомъ своихъ главнѣйшихъ представителей, она объявляетъ, что искренно присоединяется къ партіи республики. Буржуа и клерикалы улицы Пуатье, забывая свои орлеанистскія и легитимистскія убѣжденія, забывая свои надежды, спѣшатъ на республиканскія выборныя сходки и кричатъ: "мы желаемъ соединиться съ вами". При этомъ они повторяютъ старинныя слова стараго Тьера: "Республика такая форма правленія, которая раздѣлитъ васъ менѣе, чѣмъ всякая другая форма!" Республиканцы съ недовѣріемъ выслушиваютъ краснорѣчивыя заявленія республиканскихъ чувствъ отъ своихъ новыхъ союзниковъ и, принимая ихъ къ себѣ, дрожатъ за будущее: они помнятъ хорошо, что эти-же самые союзники привели республику 1848 года подъ пистолетъ Бонапарта, подобно тому, какъ Фавръ-Трошю толкнули Парижъ подъ пушки Круппа.
   А вѣдь эти люди всегда были и есть настоящіе владыки Франціи. Если они сядутъ на республиканскій корабль, они непремѣнно заберутъ его;въ свои руки, они сдѣлаются офицерами на немъ и поведутъ его по своей волѣ, по обыкновенію лавируя между Сциллой и Харибдой, но въ концѣ концовъ все-таки не уберегутся и поставятъ корабль на мель, или не совладаютъ съ бурей и пустятъ его по волѣ вѣтровъ и наведутъ на подводные камни. Мы хорошо знаемъ ихъ, знаемъ ихъ предводителя Тьера, знаемъ всю эту фалангу, которая плетется за Тьеромъ. Когда эти господа войдутъ въ республиканскую партію, первымъ дѣломъ они постараются уничтожить совсѣмъ республиканскую партію. Республиканская партія можетъ считать себя сильной только тогда, когда она будетъ стоять въ самыхъ враждебныхъ отношеніяхъ съ этою партіей; республиканская партія и не можетъ относиться къ либеральной партіи иначе; между ними слишкомъ много старыхъ счетовъ, слишкомъ много старой ненависти, чтобы все это могло забыться внезапно...
   Въ ожиданіи будущихъ событій, благопріятныхъ для ихъ партіи, Тьеръ и Дюфоръ присоединили къ себѣ разбитые остатки партіи Жюля Фавра и Жюля Симона; они привлекли въ свой лагерь талантливыхъ людей изъ всѣхъ партій, присоединили къ себѣ слабыхъ и нерѣшительныхъ даже изъ партіи республиканской. Работая въ этомъ направленіи, они мало-по-малу совсѣмъ ослабятъ республиканскую партію и останутся полными господами Франціи.
   Въ число своихъ кандидатовъ, парижскіе республиканскіе комитеты помѣстили большое число людей военныхъ; чѣмъ хотѣли выразить свое убѣжденіе въ необходимости вести войну до крайности. Большая часть этихъ адмираловъ,генераловъ, полковниковъ и пр. весьма мало интересуются соціальными и политическими вопросами, но всѣ они твердо и рѣшительно заявили свое мнѣніе, что необходимо продолжать войну отъ имени французской республики, и что только при такомъ заявленіи война можетъ быть ведена дѣйствительно серьезно.
   Люи Бланъ, Кинэ и Викторъ Гюго попали почти во всѣ либеральные, республиканскіе, буржуазные и соціалистическіе списки. Одни ихъ выбираютъ потому, что сочувствуютъ ихъ убѣжденіямъ,-- другіе потому, что эти извѣстные французскіе писатели вовсе время осады не заявляли своей оппозиціи правительству народной обороны. Они попали даже въ іезуитскій сносокъ --" почему, Аллахъ это вѣдаетъ, во, вѣроятно, іезуиты помѣстили ихъ не безъ причины, не безъ какой ни будь задней мысли,-- можетъ быть, съ тѣмъ, чтобы, прикрываясь этими именами, подъ шумокъ провести своего настоящаго кандидата.
   Не надо забывать, что каждый парижанинъ-избиратель долженъ назвать имена всѣхъ парижскихъ депутатовъ, которымъ онъ отдаетъ свой голосъ, а число всѣхъ депутатовъ отъ Парижа, населеннаго двумя милліонами жителей, назначено 43. Каждый Избиратель, такимъ образомъ, долженъ указать сорокъ три изъ своихъ согражданъ, которыхъ онъ считаетъ настолько нравственными, развитыми, опытными и рѣшительными, что имъ можно съ увѣренностію вручить судьбы Франціи въ настоящее критическое время ея существованія. Діогенъ затруднялся найти одного человѣка, каждый же изъ насъ въ три дня долженъ найти сорокъ три человѣка! Что касается меня, то, хотя и втеченіе многихъ лѣтъ внимательно слѣдилъ за всѣми нашими политическими дѣятелями и направленіемъ нашей политики, я откровенно сознаюсь въ своемъ затрудненіи набрать сорокъ три человѣка, годныхъ въ настоящемъ случаѣ и, не колеблясь, безъ содроганія пишу только шесть именъ людей, которымъ теперь я могу ввѣрить безъ боязни судьбу Франціи. Въ этотъ моментъ жизнь, честь и благосостояніе Франціи розыгрывается въ лотерею.
   Правда, наскоро собравшіеся избирательные комитеты успѣли устранить много неспособностей и вредныхъ честолюбцевъ, но, конечна, далеко не всѣхъ. Эти комитеты устроились въ ночь я утромъ уже публиковали списки своихъ кандидатовъ: медлить было некогда, слѣдовало торопиться. Перечитывая эти списки, приходилось удивляться, какъ такой-то господинъ, извѣстный по такимъ-то убѣжденіямъ, попалъ въ списокъ, выставленный людьми совсѣмъ другихъ убѣжденій. Клерикалы всегда употребляли этотъ маневръ, употребляютъ его и теперь; управляющій народъ часто ловко надуваютъ этимъ маневромъ: видя въ спискѣ имя человѣка, извѣстнаго, положимъ, по республиканскимъ убѣжденіямъ, и вмѣстѣ съ нимъ нѣсколько неизвѣстныхъ именъ, избиратель-республиканецъ считаетъ и ихъ республиканскими и подаетъ свой голосъ за нихъ. На этотъ разъ, впрочемъ, парижскій народъ, наученный горькимъ опытомъ, отнесся гораздо серьезнѣе къ своему выборному праву: по крайней мѣрѣ, три четверти избирателей не дали ввести себя въ обманъ и мало обращали вниманія ни тѣ списки кандидатовъ, гдѣ встрѣчались совершенно неизвѣстныя имена. Однакожъ, этотъ выводъ приблизительный, болѣе же вѣрный можно будетъ сдѣлать только тогда, какъ станетъ извѣстенъ общій результатъ выборовъ.
   

11 февраля.

   Съ тѣхъ поръ, какъ примѣняется при выборахъ всеобщее голосованіе, еще не приходилось выносить такую ужасную работу счетчикамъ вотовъ, какая выпала на ихъ долю сегодня. Голоса подавали 400,000 избирателей; всѣхъ бюро счетчиковъ на Парижъ устроено было 200; на каждое бюро, такимъ образомъ, приходится 2,000 вотовъ; каждый избиратель писалъ на своемъ бюллетенѣ 43 имени; выходитъ, что каждое бюро должно прочесть, провѣрить и пересчитать 86,000 вотовъ. Работа страшная, и когда она будетъ окончена -- трудно предвидѣть; явилось опасеніе, что депутаты провинція могутъ собраться въ Бордо, рѣшить вопросъ о войнѣ и мирѣ прежде, чѣмъ будетъ окончательно извѣстно, кто именно избранъ въ Парижѣ. Но надо думать, что опасенія эти напрасны, такъ-какъ и теперь уже почти можно навѣрное сказать на чью долю выпало большее число голосовъ. Извѣстны имена 30 и даже болѣе депутатовъ, за которыми непремѣнно останется большинство голосовъ. Въ ихъ числѣ нѣтъ почти ни одного изъ членовъ правительства народной обороны,-- нѣтъ ни Трошю, ни Пикара, ли Симона: ъни отвергнуты населеніемъ, которое два раза признало за ними власть я теперь раскаявается въ своей опрометчивости. Въ числѣ, этихъ депутатовъ нѣтъ ни одного клерикальнаго имени, хотя клерикалы хотѣло провести своихъ въ хвостѣ за Люи Кланомъ, Кинэ к Викторомъ Гюго, избранныхъ громаднымъ числомъ голосовъ. Избрано нѣсколько горячихъ республиканцевъ, нѣсколько рабочихъ, членовъ международной ассоціаціи; нѣсколько мэровъ и ихъ помощниковъ изъ числа тѣхъ, которые твердо и рѣшительно стояли противъ Ферри, Фавра и Пикара, а также нѣсколько личностей изъ средней партіи -- такъ-называемыхъ буржуазныхъ революціонеровъ и радикальныхъ либераловъ. Тьеръ тоже избранъ, по получилъ не особенно много голосовъ. Хотя онъ орлеанистъ и сторонникъ партіи мира, по его выбрали потому, что сторонники войны, считая его человѣкомъ, который при случаѣ склонится на всякую сторону, разсчитываютъ, что онъ будетъ рѣшительно возставать противъ уступки територіи и предпочтетъ случайности покой войны стыду отдать непріятелю Эльзасъ и Лотарингію.
   

14 февраля.

   Я оставляю Парижъ съ чувствомъ глубокаго горя и задаю себѣ вопросъ: должно-ли оставлять его въ такое время? Если національное собраніе выскажется за войну,-- бѣдному, беззащитному Парижу грозитъ весьма печальная участь. Уже теперь нѣмецкія газеты съ изумительнымъ злорадствомъ кричатъ о предстоящемъ занятіи Парижа нѣмецкими войсками. Но вмѣстѣ съ тѣмъ является и другой вопросъ: что-же дѣлать теперь въ Парижѣ? Въ провинціи, которая можетъ еще защищаться, найдется, пожалуй, какое-нибудь дѣло. Но увы! кажется, и тамъ оно не найдется, ибо едвали можно разсчитывать на энергію національнаго собранія. Уже извѣстны результаты выборовъ въ сѣверной, западной и въ центральной части Франціи,-- болѣе неудачныхъ выборовъ трудно было и придумать. Восточная Франція занята нѣмцами. Неужели и южная Франція не сдѣлаетъ героическихъ усилій и пришлетъ также депутатовъ, негодныхъ при настоящихъ обстоятельствахъ.
   Отправляюсь въ Бордо. Съ тѣхъ поръ, какъ стали извѣстны провинціальные воты, нѣмецкое начальство пропускаетъ черезъ свои линіи съ меньшими формальностями: теперь ненужно уже называть себя избирателемъ въ провинціальныхъ округахъ, чтобы получить право проѣзда -- можно сослаться просто на семейныя обстоятельства. Формальностей гораздо меньше, чѣмъ прежде, но все-же онѣ существуютъ и задерживаютъ мой отъѣздъ, а теперь, когда я уже окончательно рѣшился ѣхать, меня гложетъ нетерпѣніе поскорѣе достигнуть Бордо. Что-то станутъ дѣлать депутаты провинцій? Скоро-ли окончится счетъ вотовъ въ Парижѣ?

-----

БОРДО, 16 февраля.

   -- Что за грустное путешествіе!
   Въ сердцѣ Франціи мы и;оѣхали по прусский землѣ. Почти у самыхъ воротъ Парижа стоятъ непріятельскіе пикеты, передъ фортами цѣпь часовыхъ, опоясывающая городъ; на каждыхъ пятидесяти шагахъ стоитъ часовой, наблюдающій за плѣненной столицей. Мы медленно подвигались отъ одного прусскаго этапа къ другому. Въ Жювизи двухчасовая остановка по причинѣ представленія нѣмцамъ нашихъ паспортовъ на нѣмецкомъ языкъ. Нѣмецкій полкъ, придвинутый къ дебаркадеру, слѣдилъ за нашимъ поѣздомъ. Нѣмецкіе офицеры, въ новенькихъ мундирахъ, за которые заплатимъ мы, ходили взадъ и впередъ, покуривая сигары, за которыя мы тоже заплатимъ. Одни разговаривали громко, смѣялись еще громче; другіе гарцовали передъ нашими глазами на жирныхъ и лоснящихся коняхъ, щеголяя своимъ станомъ, своими сапогами и заостренными касками. Мы слышали и видѣли все это, несмотря и не слушая; грустные и безмолвные, закрывъ рукой глаза, мы укрывались въ тьму нашихъ душъ, въ наши мрачныя думы. Намъ необходимо было убѣдить себя, что все это справедливо, что все это возмездіе, должная кара за двадцать лѣтъ торжествующихъ преступленій, за двадцать лѣтъ нахальства и растлѣнія,-- кара за китайскую и мехиканскую экспедиціи, за шассенстство при Ментанѣ, за удушеніе римскій республики, за убійство французской декабрьскимъ заговоромъ,-- за это гнусное злодѣяніе, сообщницею котораго вся Франція объявила себя своимъ двойнымъ плебисцитомъ! Неси теперь наказаніе, о Франція, за твоихъ Бонапарте твоихъ Піетри, твоихъ Сентъ-Арно; неси наказаніе и за твоихъ Троило, Фавровъ, Тьеровъ, Фуришоновъ, Симоновъ и Пикаровъ; за глупость твою тебѣ слѣдуетъ терпѣть, какъ за преступленіе. Твоя глупость происходила изъ низости, потому-что, если-бы ты только захотѣла, ты могла-бы! Но для того, чтобы захотѣть, тебѣ надо было осмѣлиться ринуться открыто и безъ задней мысли въ. новый міръ, въ великія неизвѣданныя области новой жизни, -- а твои толстые поселяне, твои жирные буржуа не осмѣлились, не захотѣли! Въ то время, какъ дерзкій и высокомѣрный побѣдитель кричитъ намъ съ высоты своего бѣлаго коня, что Сила имѣетъ верхъ надъ Правомъ, мы болѣзненно изслѣдуемъ нашу совѣсть и кровоточивыя фибры отвѣтствуютъ намъ: что бы ни было, существуетъ соціальное правосудіе и Эвмениды суть божества исторіи. Неумолимыя мстительныя, онѣ наказуютъ тебя, о Франція; онѣ не отклоняютъ и не отклонятъ отъ тебя ни одного удара своихъ грозныхъ бичей съ ремнями и скорпіонами! Ты не защищалась до-нельзя, такъ будешь-же гонима до-нельзя сквозь строй. Никто не можетъ предвидѣть еще конца бичеванія и того положенія, до котораго оно тебя доведетъ. И однако, ты должна сознаться, что справедливъ приговоръ, поражающій твою плоть. То, что умерщвляетъ тебя, это не мстительный бичъ, это преступленіе,-- преступленіе, невыгнанное еще изъ твоего сердца, это испорченность, низкая, легкая, податливая, щеголеватая и смрадная, и о которой ты грустишь еще, подобно тому, какъ израильтяне, палимые солнцемъ и мучимые голодомъ и ядовитыми змѣями, вздыхали еще о вкусныхъ луковицахъ египетскихъ и сочныхъ, мясныхъ похлебкахъ, которыми они наполняли чрево свое въ мѣстѣ рабства.-- О, Франція, вспомни! Правосудіе, бьющее и бичующее тебя, которое будетъ еще долго бить тебя и бичевать,-- это только правосудіе одно я можетъ тебя спасти. Правосудіе пугаетъ, устрашаетъ тебя; знай-же, что для того, чтобы ты жила и не умерла, надо, чтобы, рано или поздно, ты возложила свою раненую руку на свои окрававленные сосцы, восклицая: "О правосудіе, въ тебѣ моя надежда! Ты не дало мнѣ лишняго удара. Я была наказана. Это хорошо. Дай мнѣ облобызать твои ноги и дай мнѣ возстать теперь, держась за складки твоего бѣлаго одѣянія, о обожаемое божество!"
   Мы пускаемся, наконецъ, снова въ наше грустное путешествіе. Должно быть, пруссаки признали наше право переѣзжать изъ Франція во Францію. Мы ѣдемъ черезъ раззоренныя деревни, видимъ разрушенные заводы, пробитые насквозь дома, сожженныя фермы. Печальнѣе, можетъ быть, всего для взора -- уничтоженные мосты: опрокинутое полотно ихъ полузатонуло въ водѣ; доски скрипѣли и стонали, въ борьбѣ съ бурливыми волнами. Подобіе болѣзненныхъ усилій отечества, затопленнаго и опустошеннаго германскимъ нашествіемъ! Жирная область Боссіи, нѣкогда житницы Франціи, простиралась запустѣлой и мрачною подъ дождливымъ небомъ. Громадныя пространства земли подъ паромъ кое-какія поля, скудно обработанныя и съ замерзшею на-три четверти рожью, обѣщаютъ намъ еще дороговизну и голодъ... А въ нашей ожесточенной душѣ продолжалъ раздаваться ироническій отголосокъ тѣхъ вальсовъ и контрдансовъ, которыми угостилъ насъ, во время нашей принужденной остановки въ Жюивзи, торжествующій полкъ; это было первою веселою музыкой, услышанной нами послѣ пяти длинныхъ мѣсяцевъ...
   Послѣ нашей жизни, состоявшей изъ однихъ смертельныхъ тревогъ, лишеній и мукъ всякаго рода втеченіе долгой осады, намъ чудится, что мы входимъ въ совершенно иной міръ, очутясь вдругъ среди удобной, роскошной и беззаботной жизни Бордо. Почти съ полнымъ изумленія любопытствомъ прислушиваюсь я къ взрывамъ смѣха тамъ сямъ, или смотрю, какъ расхаживаютъ, среди великолѣпныхъ клумбъ, по прекраснымъ аллеямъ Турни, нарядныя барыни, здоровыя дѣти, жирныя собаки. На площади показываютъ ученыхъ сурковъ; акробаты, въ своихъ трико съ блестками, потѣшаютъ публику подъ звукъ барабановъ; на стѣнахъ красуются крупно-отпечатанныя театральныя афиши: Фаустъ Гуно,-- Лючія ли Ламермуръ... Что-же это? Или всѣ эти страшныя пораженія, эти четыреста тысячъ солдатъ, плѣнныхъ или бѣглыхъ, но внѣ почвы Франціи,-- эти бомбы, свистѣвшія цѣлыя ночи на-пролетъ въ нѣсколькихъ метрахъ надъ вашею постелью, или разрывавшіяся въ дѣтскихъ школахъ да среди какой-нибудь лекціи во французской коллегіи,-- вся эта кровь, всѣ эти слезы, все это разрушеніе, весь этотъ позоръ,-- одинъ только дурной сонъ? Я смотрю передъ собою: лужайки свѣжѣютъ въ "Jardin des Plantes", почки краснѣютъ, плакучая ива простираетъ къ пруду свои молодыя зеленыя вѣтви, свою гибкую и волнистую зелень, подобную волосамъ нимфы, расчесывающей свои косы надъ ручьемъ... Я смотрю вверхъ: темно-голубое небо, точно вышитое серебристыми узорами, тонкости идеальной. Солнце своею мягкою теплотою согрѣваетъ меня до мозга костей.-- Нѣтъ!я хочу быть грустнымъ! Нѣтъ, я хочу быть мрачнымъ и горькимъ! Я чувствую въ себѣ сердце Франціи и не хочу забывать своего преступленія; я хочу испить до дна смрадный осадокъ оскорбленія и униженія, я хочу жить съ угрызеніями совѣсти, а также и съ ненавистью!
   Я провожу вечеръ въ одномъ родственномъ и дружномъ со мною семействѣ. Встрѣча наша радостная, съ примѣсью грусти. Отецъ, честный нѣмецъ, принялъ французское подданство во время войны. Моя привязанность къ сыну увеличивается при извѣстіи о томъ, что онъ поступилъ волонтеромъ противъ пруссаковъ. Однако, я остаюсь тревожнымъ и смущеннымъ: молодое поколѣніе кажется мнѣ слишкомъ веселымъ и беззаботнымъ. Можетъ быть, оно слишкомъ молодо только для меня. Въ честь мою раскрываютъ фортепіано, такъ долго молчавшее. Слушаю я, одну за другою, всѣ эти "Lieder", которыя я нѣкогда такъ любилъ и которыя теперь не нравятся мнѣ. Нѣмецкая "Gemüthlichkeit" мнѣ болѣе не по вкусу съ тѣхъ поръ, какъ я знаю, что она подложена жестокостью и украшена алчностью. И пока одна влюбленная парочка любезничаетъ въ одномъ уголку, а другая цѣлуется тихонько, подъ кровомъ моцартовой сонаты, я хмурю брови и стискиваю зубы. Прости, Шуберта напоминаетъ мнѣ побѣдные и оскорбительные туши прусскаго гвардейскаго полка въ Жювизи. И я вспоминаю еще, что въ маленькомъ замкѣ, обитаемомъ одною изъ моихъ сестеръ, въ глуши Нормандія, изъ всей домашней утвари уцѣлѣло только одно фортепіано съ тетрадями нотъ. Въ то время, какъ офицеры наблюдали за упаковкою картинъ, китайскаго и японскаго фарфора, старинной бронзы и другихъ драгоцѣнныхъ вещей, а солдаты грабили и уничтожали остальное, разбивая окна и зеркала ударами прикладовъ, разбрасывая по вѣтру цѣлые шкафы документовъ и древнихъ семейныхъ бумагъ, и вываливая всю библіотеку на дворъ, въ стоки и помойныя ямы,-- одинъ молодой блондинъ услаждалъ свои досуги, разыгрывая на фортепіяно партиціи Мендельсона и Бетховена.
   

17 февраля.

   Прежде еще, чѣмъ мы добрались въ Бордо,-- уже на высотѣ Периге, толки и слухи о составѣ національнаго собранія были жалкіе. Теперь, мы видимъ уже его въ дѣйствіи; мы лицезрѣемъ его предъ собою, и нѣтъ сомнѣнія, что это несчастное всеобщее голосованіе, уже причинившее столько бѣдствій для Франціи, не могло совершить худшихъ выборовъ.
   Выпишемъ здѣсь страницу изъ "Siècle",-- замѣтьте, изъ "Siècle," газеты буржуазія, примкнувшей къ республикѣ, но оставшейся мирною и умѣренной.
   "Разсматривая положеніе, приготовленное намъ обстоятельствами, и разбирая составъ палаты, которой вручены наши судьбы, мы не можемъ воздержаться отъ нѣкоторыхъ опасеній.
   "Мы мечтали, что Франція, какою она еще представляется намъ, то есть, побѣжденною, но не обезславленною, будетъ обладать собраніемъ избраннымъ, подобнымъ учредительному собранію 89 года или конвенту 92 г., и оно будетъ господствовать всею высотой своего разума, всей силою своей воли, всею мощью своего патріотизма, надъ роковыми условіями внѣшняго міра и, какъ своей прирожденной энергіей, такъ и прямотою своихъ цѣлей, осилитъ своихъ разъяренныхъ противниковъ.
   "Мы опасаемся, чтобы страна, въ своемъ страстномъ ослѣпленіи т происходящемъ отъ желанія заключить миръ во что-бы-то ни стало, не дала-бы намъ какого-нибудь слабаго снимка съ законодательнаго собранія 4849 года, -- собранія самаго жалкаго изъ когда-либо тяготѣвшихъ надъ нашей несчастною страной
   "Республиканцы составляютъ меньшинство, республиканцы, то есть, люди науки, олицетворяющіе собою высшую степень новѣйшихъ стремленій, люди вѣры, которые никогда не отчаивались въ спасеніи отечества, люди отваги, которые, собравъ послѣ седанской катастрофы всѣ наши разсѣянныя силы, съумѣли противостать врагу на всѣхъ пунктахъ нападенія, и восторжествовали-бы, не помѣшай имъ отъявленная неумѣлость парижскаго правительства.
   "Роялисты составляютъ большинство, роялисты всѣхъ цвѣтовъ и всѣхъ направленій,-- вассалы графа Шамбора, партизаны графа парижскаго, проповѣдники возстановленія имперіи, всѣ пропитанные старинными предразсудками и старинными методами, устарѣлые.. обожатели традицій, господствовавшихъ слишкомъ за шестьдесятъ лѣтъ тому, назадъ."
   И какъ можно ей не быть реакціонной, этой палатѣ, порожденной приказомъ г. Бисмарка, который заставилъ гг. Жюля Фавра и Трошю отмѣнить декретъ Гамбеты? Гамбета сказалъ избирателямъ: "Вы можете избирать, кого угодно, каждаго, кого захотите, но только не бонапартовскихъ министровъ, сенаторовъ, членовъ совѣта регентства. Уже одна гражданская стыдливость воспрещаетъ вамъ дѣлать это." Бисмаркъ, протестовалъ противъ этого декрета, но имя свободы общаго голосованія. Протестъ его былъ поднесенъ Фавру и Трошю уланомъ на концѣ его пики. Тотчасъ-же Фавръ и Трошю отправляютъ въ Бордо благороднаго Жюля Симона, на котораго возлагается отмѣна декрета Гамбеты и полномочіе передъ генералами смѣнить и самого Гамбету. Гамбета былъ принуждёнъ сложить съ себя званіе, и Жюль Симонъ разослалъ новые циркуляры къ префектамъ: если только желаете, выбирайте бонапартовскихъ министровъ и сенаторовъ; никто не будетъ найденъ слишкомъ неспособнымъ, слишкомъ Низкимъ, слишкомъ гнуснымъ и слишкомъ преступнымъ для вступленія въ національное собраніе. Подъ вліяніемъ этой-то государственной мѣры контръ-революціонеровъ были избраны ваши депутаты. Правительству національной обороны недоставало еще только славы отданія Франціи на произволъ реакціи, послѣ преданія Парижа г. Мольтке, и преданія всѣхъ нашихъ стратегическихъ пунктовъ, отбиваемыхъ провинціальными арміями, -- съ выдѣленіемъ, еще вдобавокъ, "въ заключеннаго такимъ образомъ перемирія, нашей западной арміи, которая была-бы изрублена въ куски, вслѣдствіе этого, еслибы не успѣла достигнуть швейцарской границы, до которой добралась съ помощью неимовѣрныхъ усилій, но страшно разстроенная и въ положенія самомъ жалчайшемъ. Гг. Трошю, Фавръ и Симонъ могутъ похваляться еще тѣмъ, что они широко содѣйствовали съ своей стороны составленію этого законодательнаго собранія, которое готовится угнетать теперь бѣдную Францію и, послѣ всѣхъ ея пораженій, покрыть ее еще и стыдомъ.
   Провинціальные выборы, составленные реакціонно противъ Гамбеты, доставили громадное большинство его противникамъ, то-есть противникамъ обороны до-нельзя. Избраны цѣлые ворохи прежнихъ сенаторовъ, прежнихъ офиціальныхъ депутатовъ, членовъ генеральныхъ совѣтовъ, бонапартовскихъ кандидатовъ,-- ворохи сановниковъ, сообщниковъ угодниковъ Бонапарта, судей, которые, въ беззаконныхъ "смѣшанныхъ комиссіяхъ", узаконили покушеніе декабрьской ночи и населили тюрьмы, каторги, кайенскія и алжирскія колоніи защитниками права,-- республиканцами. Министръ юстиціи въ Бордо, Пренье, отставилъ нѣкоторыхъ изъ нихъ наиболѣе гнусныхъ; нынѣшнее правительство старается о возвращенія имъ прежнихъ мѣстъ. Но реакція, пороховому, присущему ей закону, перешла за цѣль и работаетъ для Бонапарта хотя большинство избранныхъ принадлежитъ къ числу партизановъ Луи-Филиппа или приверженцевъ Генриха V. Задушивъ республиканцевъ, они предполагаютъ, конечно, дать между собою сраженіе, для рѣшенія вопроса о томъ, кому быть королемъ Франціи,-- графу Шамбору или графу Парижскому...
   И вотъ-что они совершили въ первый-же день, въ своемъ первомъ засѣданіи:
   Гарибальди, герой обоихъ полушарій, сдѣлалъ Франціи честь, отдавая въ ея распоряженіе свою шпагу. На зовъ Франціи, покинутой всѣми, отозвался онъ одинъ, мужъ Рима и Монтаны. Изъ числа-генераловъ, сражавшихся за насъ Гарибальди принадлежитъ къ тѣмъ немногимъ, которые одержали кое-какія побѣды, и, сколько мнѣ извѣстно, онъ единственный изъ всѣхъ, взявшій прусское знамя, единственный,-- это уже вѣрно,-- который не былъ разбитъ. Благодарный Парижъ наименовалъ его своимъ депутатомъ болѣе-чѣмъ двумя стами тысячъ голосовъ; многіе департаменты тоже избрали его. Онъ покину ль, поэтому, армію, чтобы протянуть братскую руку республиканцамъ собранія,-- я первымъ дѣйствіемъ этого низкаго собранія былъ плевокъ въ лицо старцу-герою.
   Гарибальди не думалъ засѣдать въ собраніи въ Бордо, какъ не захотѣлъ присутствовать во Флоренціи; онъ послалъ, поэтому, свой отказъ отъ званія депутата президенту собранія еще до засѣданія, но, по своему благородному итальянскому чувству приличія, онъ желалъ объяснятъ причины такого отказа и поблагодарить Парижъ и Францію за сдѣланную ему честь назначеніемъ его представителемъ французскаго народа. Онъ встаетъ на своемъ мѣстѣ и показываетъ видъ, что желаетъ говорить... Тотчасъ-же раздаются многочисленные крики; большинство, подъ наитіемъ внезапнаго бѣшенства, вопятъ и реветъ; среди грохота слышатся крики: "Вы не французъ!" и "Вы просили объ увольненіи!"
   Возмущенныя такимъ позоромъ, трибуны протестуютъ вмѣстѣ съ присутствующими національными гвардейцами: "Палачи своей страны! Нѣтъ, вы не заглушите голоса великаго гражданина! Вы -- стыдъ Франціи!
   Шумъ сдѣлался невыразимымъ. Гарибальди продолжалъ стоять безмолвно, ожидая, чтобы ему позволили говорить.
   Ему было отказано въ этомъ. Президентъ, старый реакціонеръ Бенуа д'Ази,-- имя его будетъ начертано въ исторіи рядомъ съ именемъ Гарибальди, подобно тому, какъ имя Терсита упоминается съ именемъ Ахилла,-- президентъ упорно отказалъ ему въ словѣ и, приказавъ солдатамъ очистить трибуны, взялся за шляпу и ушелъ; засѣданіе было окончено.
   Гарибальди вышелъ изъ залы въ свою очередь, ступая медленно и съ трудомъ, вслѣдствіе своихъ ревматизмовъ и раны, полученной при Аспромонте, не помѣшавшихъ ему, однако, ѣздить на конѣ передъ французскою арміею. На площади громадная толпа восклицала: Да здравствуетъ Гарибальди! Да здравствуетъ республика! Садясь въ экипажъ, онъ раскланялся съ народомъ и имѣлъ великодушіе сказать: "я всегда умѣлъ различать Францію республиканскую отъ Франціи реакціонной и клерикальной." Затѣмъ, онъ направился къ желѣзной дорогѣ, а по ней въ Марсель и оттуда, безостановочно, на свой капрерскій утесъ.
   Рожденный французомъ и французъ всегда, не взирая ни на что, я не буду произносить впередъ, не краснѣя, твоего имени, о Гарибальди, мужъ твердый, простой и кроткій! Пораженіе Шанзи было жестокимъ ударомъ, убившимъ, можетъ быть, мою послѣднюю надежду, но это оскорбленіе, нанесенное славному Гарибальди новою Франціей,-- я хочу сказать, ея новыми офиціальными представителями,-- это оскорбленіе, отражающееся позоромъ на нашихъ головахъ, повергаетъ мнѣ въ прахъ и уничтожаетъ!
   Г. Тьеръ указалъ на Греви, какъ предсѣдателя въ національномъ собраніи. Это мастерская штука старой лисы: избранъ человѣкъ, имѣющій достоинство быть номинально республиканцемъ, но и присягавшій имперіи, которой онъ былъ вѣренъ до того, что ему удалось собрать вокругъ себя, 4 сентября, остатки законодательнаго корпуса, для протеста противъ объявленія республики, совершеннаго незаконно, говорилъ онъ. Впослѣдствіи, письмомъ, охотно распространеннымъ органами реакція, онъ протестовалъ опять противъ правительства національной обороны, какъ турскаго, такъ и парижскаго, не потому, что сказанныя правительства отличались вялостью и неумѣлостью, равносильными самой преступной измѣнѣ, но потому, что республиканская диктатура была незаконною. Законною была только бонапартовская. Онъ былъ избранъ 520 голосами противъ 30. Одинъ голосъ, всего одинъ только былъ поданъ въ пользу Гамбеты. По этому избранію можно судить напередъ о всѣхъ, которыя могутъ случиться позднѣе. Реакціонеры составляютъ подавляющее большинство; республиканцы не дерзнутъ, не смогутъ, не будутъ въ состояніи съ ними бороться, -- и мы получимъ, на иной только почвѣ, повтореніе прусской компаніи противъ Франціи. Правда, что депутація отъ Парижа еще не прибыла,-- но что въ этомъ! Она будетъ увлечена въ общемъ пораженіи.
   Нечего и говорить, что, несмотря на парламентскія традиціи, въ число 4 вице-президентовъ, 3 квесторовъ и 6 секретарей не избрано ни одного оппозиціоннаго члена.
   Жюль Фавръ вице-президентъ правительства національной обороны, президентомъ которой былъ достославный Трошю, уже болѣе не владыка Франціи. Милостиво обращаясь къ правой сторонѣ (въ этой палатѣ существуетъ только правая: всѣ сельскіе депутаты ринулись въ крайнюю правую, которая, переполнившись, отхлынула на центръ и на лѣвую сторону), онъ произноситъ: "Испытываю сладостное чувство, передавая власть въ ваши руки", и, по принятой формулѣ, взываетъ къ согласію,-- но голосъ его уже не такъ гордъ, какъ въ тѣ дни, когда онъ говорилъ: "Мы не уступимъ ни пяди отъ земли нашей, ни камня отъ нашихъ крѣпостей"; вообще, онъ здѣсь не такъ высокомѣрно рѣчистъ, какъ противъ приверженцевъ Коммуны или муниципальнаго городского совѣта. Жюль Фавръ пускается по слишкомъ знакомой версальской дорогѣ для переговоровъ о продолженіи перемирія; Тьеръ принялъ Жюля Фавра подъ свое высокомогущественное покровительство; онъ сдѣлаетъ изъ него, весьма вѣроятно, своего министра иностранныхъ дѣлъ и поручитъ ему, безъ сомнѣнія, договоры о мирѣ съ Бисмаркомъ и завершеніе гибели Франціи,-- дѣло, поведенное столь успѣшно капитуляціею Парижа, выдачею стратегическихъ линій и армій провинціальной и западной.

-----

   Г. Тьеръ указалъ на г. Греви, какъ на годнаго въ президенты національнаго собранія; г. Греви указываетъ на г. Тьера, какъ на годнаго нести обязанность "главы исполнительной власти французской республики. Онъ будетъ выполнять свою должность подъ контролемъ національнаго собранія и при содѣйствіи министровъ, выбранныхъ имъ и надъ которыми онъ будетъ предсѣдательствовать".
   Всѣ, выбравшіе г. Греви, выберутъ и г. Тьера.
   Г. Тьеръ теперь человѣкъ минуты: имъ занимаются, его окружаютъ, за нимъ слѣдуютъ, ему льстятъ. Движенія его истолковываются, знаки его служатъ приказаніями. Онъ рѣшитель судьбы страны; онъ не принадлежитъ ни къ которой партіи. Легитимисты присоединяются къ нему потому, что онъ монархистъ; орлеанисты присоединяются къ министру Луи-Филиппа; республиканцы, -- три четверти изъ нихъ, по крайней мѣрѣ, -- присоединяются къ главѣ французской республики, такъ-какъ имъ слѣдуетъ быть невзыскательными, очень невзыскательными, и они не смѣютъ испрашивать ничего иного, кромѣ республики только по имени. Г. Тьеръ глава не какой-либо партіи, тѣмъ менѣе глава Франціи; онъ глава коалиціи партій, которыя всѣ надѣются эксплуатировать его и которыхъ онъ намѣревается эксплуатировать всѣхъ. Такія сообщничества и такія недоразумѣнія продолжаются обыкновенно недолго; смѣсь разнородныхъ элементовъ разлагается быстро, и чѣмъ ближе было ихъ соприкосновеніе, тѣмъ сильнѣе бываетъ разрывъ. Излишне прибавлять, что республиканцы привыкли къ тому, что ихъ одурачатъ при такихъ комбинаціяхъ.
   Г. Тьеръ былъ выбранъ въ 26 департаментахъ; за него подано 4,664,000 голосовъ,-- цифра колосальная и неимѣющая примѣра въ лѣтописяхъ общаго голосованія. За нимъ, у Трошю, выбраннаго въ 40 департаментахъ, было 696,000 голосовъ; у Гамбеты только 465,000 въ 9 департаментахъ. Такъ-какъ гамбетовская политика не можетъ существовать рядомъ съ тьеровской, то Гамбета, принужденный уже отступить передъ Жюлемъ Симономъ, совершенно затерся передъ Тьеромъ; онъ былъ побѣжденъ при выборномъ поединкѣ, какъ былъ уже сбитъ на полѣ сраженія. Итакъ, относительно внѣшнихъ дѣлъ, политика Тьера означаетъ миръ во что-бы то ни стало, относительно внутреннихъ -- реакцію во иня республики. По мысли Тьера, республика скончалась съ капитуляціей Парижа и сознаніемъ новаго собранія, но эти господа не желаютъ еще снимать вывѣски; они примутъ всѣ свои хорошенькія, добрыя мѣры подъ прикрытіемъ существующей фирмы. Одинъ скульпторъ прислалъ бюстъ Республики, который слѣдовало поставить въ залѣ собранія, надъ предсѣдательскимъ столомъ. "Снимите это прочь! сказалъ г. Тьеръ, отправясь съ г. Жюлемъ Симономъ для наблюденія за внутренними работами въ зданіи. "Поставить здѣсь бюстъ Республики, значить предрѣшать уже будущую форму правленія." Такъ рекъ глава исполнительной власти французской республики, -- и мы не жалуемся на это;. намъ было-бы слишкомъ больно увидѣть оскорбленіе Гарибальди передъ этимъ бюстомъ! Это-то изреченіе г. Тьера, столько-же какъ и его милліонъ шестьсотъ тысячъ голосовъ, возвели его въ полновластные главы новаго собранія. Съ другой стороны, г. Тьеръ разсказываетъ своимъ пріятелямъ, оттѣнка Греви, Дюфора, Пикара и Симона, самыя ужасныя вещи о низкопоклонничествѣ обѣихъ монархическихъ партій, жаждущихъ ринуться на поживу власти, и объявляетъ, что кандидатура орлеанскихъ принцевъ была постановлена противъ его желанія, но онъ не объясняется на счетъ того, не преждевременна-ли она только по его мнѣнію?
   Вчера, 46 февраля, большинство парижскихъ депутатовъ представилось въ первый разъ національному собранію. При появленіи ихъ на крыльцѣ Большого театра, національные гвардейцы привѣтствовали ихъ криками: "Да здравствуетъ республика!" Г. Тьеръ, входившій въ то-же время, остался, повидимому, недоволенъ такимъ явленіемъ, и глава исполнительной власти французской республики нашелъ, что такіе крики противу-конституціонны. Однакожъ, при выходѣ, толпа сдѣлала овацію Рошфору, Виктору Гюго и Люи Блану. Гюго, блѣдный, полу задыхаясь, могъ только проговорить: "Да, дѣти мои, да здравствуетъ республика, да здравствуетъ Франція!" Люи Бланъ, болѣе владѣя собою, воскликнулъ: "Да, да здравствуетъ Франція! по Франція не разчлененная, Франція съ Эльзасомъ и Страсбургомъ, съ Лотарингіею и Мэцомъ! Мы протестуемъ противъ уступки этихъ територій противнику. Эльзасъ есть плоть отъ плоти нашей, кость отъ костей нашихъ. Да здравствуетъ французскій Эльзасъ! Да здравствуетъ республика единая и нераздѣльная!" -- А Рошфоръ: "Намъ говорятъ, что республика недолго продержится. Граждане, сохраните ее, поддерживайте ее до послѣдняго вашего вздыханія!"
   Шумный сердечный привѣтъ, оказанный бордосскимъ населеніемъ парижскимъ республиканскимъ депутатамъ, ожесточилъ до бѣшевства реакціонерное большинство. "Необходимо, чтобы вчерашній скандалъ не могъ повториться, восклицаютъ ихъ газеты.-- Необходимо положить скорѣйшій конецъ этимъ преступнымъ манифестаціямъ и революціоннымъ вызовамъ. Если такіе люди, какъ гг. Викторъ Гюго и Люи Бланъ, не имѣютъ чувства достоинства той палаты, въ которой они засѣдаютъ,-- ес4и, вмѣсто сбереженія своихъ весьма патріотическихъ словъ для собранія, они унижаются до каляканья въ переулкахъ, то надо, хотя-бы противъ ихъ желанія, охранить ихъ отъ опасностей ихъ революціоннаго темперамента; надо, хоть-бы противъ ихъ желанія, заставить толпу уважать ихъ авторитетъ и ихъ неприкосновенность. Если, съ своей стороны, національная гвардія неспособна заслуживать предоставляемую ей честь, то она должна уступить мѣсто арміи, болѣе энергичной и болѣе достойной!" Такъ выражалась "Patrie".
   Предсѣдательствующій по старшинству лѣтъ въ собраніи, г. Бенуа д'Азы, тотъ самый, который оскорбилъ Гарибальди, поспѣшилъ объявить, что честь и безопасность національнаго собранія компрометировались недостойнѣйшимъ образомъ, я обратился къ министру внутреннихъ дѣлъ и къ префекту съ требованіемъ содѣйствія войскъ, квартирующихъ въ Бордо. Министръ Эмануилъ Араго и префектъ Баркгаузенъ, которыхъ не провела такая продѣлка, отказались принять въ ней участіе. Пришлось поневолѣ обратиться къ военному министру, генералу Лефло, великому сподвижнику Трошю при оборонѣ Парижа, "конченой сельдяной башкѣ", какъ называли его въ Парижѣ, человѣку, который могъ-бы служить типомъ слабоумія, еслибы на него не находили припадки помѣшательства,-- лѣнивому, но упрямому, вѣчно дремлющему, за исключеніемъ тѣхъ промежутковъ, въ которые просыпается его злопамятство и недоброжелательство. Тотчасъ-же защитникъ Парижа снесся съ генераломъ Мартеномъ-де-Салліеръ, организаторомъ орлеанскаго пораженія. Они немедленно составили грандіозный планъ компаніи и выполнили его, не теряя времени. Сегодня, за часъ до открытія палаты, Большая площадь превратилась въ настоящій лагерь съ солдатами въ ранцахъ, съ палатками и бивуачными кольями, съ-продовольствіемъ и патронами. Съ всѣхъ сторонъ пути, ведущіе къ Большому театру, заняты моряками съ ихъ топорами, и конными жандармами; роты пѣхотныхъ стрѣлковъ растянуты вдоль тротуаровъ; уланы, держа пики на перевѣсъ, заставляютъ своихъ лошадей переступать съ ноги на ногу и отталкиваютъ любопытныхъ постепенно все далѣе и далѣе. Въ резервѣ находится эскадронъ кирасировъ, не считая еще солдатъ, запертыхъ въ казармахъ въ ожиданіи общей тревоги. Линейный батальонъ, во всей амуниціи, бѣгаетъ гимнастическимъ шагомъ по улицѣ св. Екатерины, главной артеріи Бордо, производя страшнѣйшій шумъ,-- какую-то смѣсь ударовъ ногъ о мостовую и звона сковородъ, ломанаго желѣза и кострюль. Войсковой лагерь вокругъ собранія занимаетъ пространство болѣе, чѣмъ въ два квадратныхъ километра, и это въ самомъ центрѣ города, затрудняя движеніе въ оживленнѣйшемъ и наиболѣе торговомъ кварталѣ, и заставляя магазины лучшихъ улицъ закрывать свои ставни съ полудня. Во всемъ этомъ маневрѣ военныхъ силъ, національная гвардія не участвуетъ; она лишена, какъ недостойная, своихъ правъ. крикомъ своимъ: Да здравствуетъ республика! не заключила-ли она союза съ крамольниками?... Когда гражданская стража, то есть, вооруженные избиратели, на которыхъ законъ возлагаетъ охраненіе ими-же избранныхъ, явилась, то она нашла всѣ подходы къ собранію уже занятыми. Не посмѣли заставить ее отойти назадъ, но засадили ее, плѣнницей или въ родѣ того, въ одинъ изъ боковыхъ павильоновъ.
   Но для чего-же эти штыки и пики? Для чего эти драгуны, эти солдаты, готовые идти на штурмъ, эти моряки, призванные какъ-бы для абордажа? Оттиснутые прохожіе и любопытствующіе собираются вокругъ военной цѣпи болѣе и болѣе увеличивающеюся толпою; недоумѣвающее населеніе спрашиваетъ, почему это такъ внезапно собраніе обращено въ крѣпость. Почему голосъ каждаго почтеннаго депутата долженъ находиться подъ защитою ста зарядовъ, готовыхъ положить на мѣстѣ такое-же число гражданъ? Пораженная и негодующая толпа не хочетъ вѣрить, что всѣ эти приготовленія къ побоищу сдѣланы единственно съ тою цѣлью, чтобы оградить почтенныхъ членовъ собранія отъ необходимости выслушивать, при ихъ входѣ и выходѣ, крики: Да здравствуетъ республика!
   Вслѣдъ за греви-дюфоровскимъ предложеніемъ о назначеніи г. Тьера главою исполнительной власти французской республики, вожаки легитимистской и орлеанистской партій составили между собой заговоръ. Уничтожимъ французскую республику. "Для достиженія этого, достаточно просто на-просто вычеркнуть изъ предложенія слова: "Французской республики". По удаленіи этихъ двухъ словъ, отъ нея ничего не останется. Теперь самая благопріятная минута для этого. Если мы предоставимъ дѣло старику Тьеру, онъ погубитъ насъ своими осторожностей и дипломатическими выжиданіями. Мы подвергнемъ его мягкому насилію, которому онъ покорится тѣмъ кротче, что онъ-же состоитъ отвѣтственнымъ издателемъ нашего лозунга: "Противузаконно предрѣшать о республиканской формѣ правленія". Если слово уже мятежно, то отъ васъ зависитъ сдѣлать самую вещь мятежною еще и не въ такой степени! Въ эту-же ночь, клубъ Джонстона, состоящій изъ 150 депутатовъ, единогласно порѣшилъ вычеркнуть роковыя слова. Другіе клубы приняли такое-же рѣшеніе. Сегодня утромъ, въ нашихъ бюро большинство осталось за нами. Поддержимъ вотировку; въ палатѣ насъ пятеро противъ двухъ, а если Тьеръ смолчитъ, то будетъ трое противъ одного, а внѣ палаты за насъ весь гарнизонъ, весь сенъ-медорскій лагерь, храбрые генералы Лефло и Мартенъ де-Салліеръ, съ ихъ драгунами, уланами и кирасирами, которые пойдутъ въ атаку на этихъ ротозѣевъ; они покажутъ примѣръ на національныхъ гвардейцахъ, которые, въ изумленіи, захотѣли-бы еще воспротивиться, и зададутъ страха этому легкомысленному и недоброжелательному, но уже растерявшемуся населенію. А лучшимъ въ нашемъ государственномъ переворотѣ будетъ то, что онъ окажется совершенно законнымъ".
   Засѣданіе открыто. Г. маркизъ де-Франлье, одинъ изъ посвященныхъ, вскакиваетъ на трибуну: "Я предлагаю собранію назначить квесторовъ немедля. Мы были оскорблены вчера при нашемъ ныходѣ изъ засѣданія. Мы нуждаемся въ силѣ, которая заставила-бы уважать національное представительство. Мы представляемъ Францію; мы не потерпимъ, чтобы ее безчестили въ нашемъ лицѣ!"
   Лѣвая сторона запрашиваетъ съ шумомъ: "Въ чемъ состояло оскорбленіе? Осмѣльтесь сказать, что крикъ: Да здравствуетъ республика! для васъ оскорбителенъ!"
   Правая сторона: Это возгласъ противозаконный.
   Лѣвая: Да здравствуетъ республика!
   Правая: Да здравствуетъ порядокъ!
   Великолѣпнѣйшій безпорядокъ. Президентъ не выпускаетъ изъ рукъ звонка, который, среди этого гвалта, звучитъ погребально, точно маячный колоколъ на морскихъ скалахъ среди рева бури. Президенту удается, наконецъ, назначить новаго квестора,-- реакціонера, это само собой разумѣется, -- и пренія возобновляются относительно повѣрки правъ членовъ, въ очередномъ порядкѣ занятій.
   Однако, гроза продолжаетъ глухо грохотать и всѣ ждутъ ежеминутно какого-нибудь страшнаго взрыва.
   И вотъ, по поводу повѣрки правъ, эльзаскій депутатъ, Келлеръ, встаетъ и возносить съ трибуны вопль захваченныхъ департаментовъ; онъ умоляетъ представителей Франціи не оставаться глухими къ отчаянному призыву французскаго-же народа...
   Этотъ трагическій призывъ, эта раздирающая скорбь пронеслась жгучей молніей по атмосферѣ, пропитанной нездоровыми страстями и смрадными честолюбіями. Выслушанное съ движеніемъ, въ которомъ нерѣшительность смѣшивалась съ участіемъ, это предложеніе было не изъ такихъ, которыя можно отстранять проволочкой. Г. Тьеръ, воспользовавшись удобнымъ моментомъ, положилъ конецъ колебанію; онъ далъ почувствовать необходимость взглянуть положенію прямо въ глаза я порѣшить выборъ, надъ которымъ было время подумать втеченіе четырехъ мѣсяцевъ. Скрытый смыслъ его рѣчи былъ таковъ: Невозможно предрѣшать, будетъ-ли Франція монархическою или республиканскою, прежде удостовѣренія въ томъ, существуетъ-ли еще она...
   Прибавимъ, что впродолженіи засѣданія, пособники-г. Тьера, по всей вѣроятности, распустили слухъ, что принцы Орлеанскій, Омальскій и Жуанвильскій, выѣхали изъ сосѣдняго города Ливорно и находятся уже въ Бордо, и что легитимисты будутъ всенепремѣннѣйше одурачены при государственномъ переворотѣ среди настоящихъ обстоятельствъ, потому-что, если на каждаго республиканскаго депутата приходится по три монархиста, то на каждаго легитимиста имѣется по два орлеаниста.
   И вотъ какимъ образомъ туча громовъ и бури разрѣшилась внезапно, разсѣянная какимъ-то болѣе благотворнымъ теченіемъ воздуха. И вотъ какъ этотъ бѣдный Эльзасъ спасъ насъ, хотя на короткое время, отъ новаго позора и, можетъ быть, отъ бѣдствія междоусобной войны, болѣе гибельной еще, если возможно, чѣмъ война съ иностранцами.
   Итакъ, съ сегодняшняго числа, г. Тьеръ состоитъ главою исполнительной власти французской республики. Но не надо ошибаться: объясненіе всей нашей исторіи, объясненіе правдивое и истинное, можетъ быть выражено такъ: Шовинизмъ -- самый малый изъ нашихъ недостатковъ; патріотизмъ у насъ составляетъ только второстепенное качество. Правильно или неправильно, но всѣ Партіи жертвуютъ Франціей,-- собственно фракціей, какъ историческимъ и географическимъ организмомъ. Такъ и въ настоящую минуту, съ ножомъ г. Бисмарка у горла и съ мечомъ г. Мольтке въ груди, республиканцы любятъ республику болѣе, чѣмъ Францію, а монархисты болѣе ненавидитъ республику, чѣмъ пруссаковъ.
   Что это? Высшая-ли доблесть? Геройское постоянство? Или-же византійскій упадокъ, испорченность Восточной имперіи?
   Будущее дастъ отвѣтъ.
   

25 февраля.

   Тьеръ и Жюль Фавръ уѣхали въ Версаль для веденія переговоровъ о мирѣ. Засѣданія палаты имѣютъ только второстепенный интересъ. Тамъ утверждаются выборы и при ихъ оцѣнкѣ руководствуются правиломъ, которое можно выразить слѣдующимъ образомъ: "это выборъ реакціонный? Въ такомъ случаѣ онъ долженъ быть хорошъ. Это выборъ республиканскій? Значитъ, онъ долженъ быть дуренъ". Ничего не можетъ быть проще и наивнѣе подобной оцѣнки и мы избавимъ себя отъ труда присутствовать при преніяхъ. Мы предпочитаемъ заняться провинціею и узнать, что она дѣлала въ послѣдніе шесть мѣсяцевъ. Выходя изъ нашей тюрьмы, изъ Парижа, мы еще остаемся въ мучительномъ невѣденіи на счетъ всего того, что дѣлалось внѣ нашего маленькаго мірочка...
   Что толкуютъ о Гамбетѣ... Одни превозносятъ его до небесъ, другіе стараются свалить въ грязь; одни говорятъ, что еслибы Франція еще могла быть спасена, то это могло-бы сдѣлаться только при его помощи; другіе полагаютъ, что именно онъ помогъ Франціи еще глубже спуститься въ бездну...
   Многія клеветы щедрою рукой были распространены про молодого народнаго трибуна наемными слугами реакціи. Безполезно защищать его противъ обвиненій въ грабежѣ и въ воровствѣ, въ хищничествѣ, въ развратѣ, въ насиліи, въ неспособности и даже въ убійствѣ. Онъ самъ очень слабо возмущается этими толками; когда человѣку приходится, какъ Гамбетѣ, принять дѣятельное участіе въ событіяхъ, имѣющихъ капитальное значеніе, тогда поневолѣ онъ создаетъ цѣлыя стаи враговъ, между которыми находятся и самые безсовѣстные лжецы. Чтоже касается до энтузіазма, вызываемаго имъ, то этотъ энтузіазмъ нисколько не преувеличенъ, когда дѣло идетъ о краснорѣчіи Гамбеты; онъ дѣйствительно принадлежитъ къ числу первыхъ ораторовъ Франціи и является однимъ изъ такихъ великихъ, виртуозовъ, какіе очень рѣдко встрѣчаются въ жизни. Уже читая его произведенія, легко замѣтить, что онъ обладаетъ исключительнымъ талантомъ; но почти невозможно не поддаться его вліянію, когда видишь и слышишь его: его мужественный и звучный голосъ, иногда мелодичный, чаще всего шумный и громящій, его оживленные жесты, его красивыя фразы, свободныя отъ всякой грубости, могущество его логики и страстности, -- все это покоряетъ самые индиферентные умы, самыя разнузданныя страсти, и волею или неволею слушатели, увлеченные потокомъ его краснорѣчія, подчиняются его вліянію, воздерживаясь отъ всякихъ возраженій.
   Гамбетта не выработывалъ въ себѣ оратора; онъ не приготовлялся медленно къ званію государственнаго человѣка, -- онъ вдругъ сдѣлался ораторомъ первой степени, а обстоятельства внезапно превратили его въ посредственнаго государственнаго человѣка. Извѣстность Гамбеты начинается съ процесса, начатаго Бонапартомъ противъ газеты "Réveil" Делеклюза; онъ вошелъ въ залу суда неизвѣстнымъ,-- онъ вышелъ изъ нея знаменитостью. Въ это время онъ уже числился кандидатомъ при первыхъ выборахъ депутатовъ въ Парижѣ. Выборы начались, и Гамбета, кандидатъ непримиримыхъ, былъ избранъ восторжествовавшимъ большинствомъ.
   Въ законодательномъ собраніи и съ той, и съ другой стороны ожидали, что онъ начнетъ громить своимъ громовымъ голосомъ и превращать въ труху и Бонапарта, и его Руэровъ, Кассаньяковъ, Клемановъ Дювернуа, префектовъ кулачнаго права, и полицейскихъ и политиковъ. Ожиданія были обмануты. Трибунъ народа обходился съ своими новыми сотоварищами съ странною вѣжливостью, съ самою непринужденною и искреннею любезностью, какъ-будто онъ въ самомъ дѣлѣ находился въ салонѣ порядочныхъ и честныхъ людей. Не торопясь, онъ выжидалъ случая. Потомъ, однажды попросилъ себѣ слова, какъ защитникъ республики, поднимающійся противъ защитника имперіи. Въ залѣ водворилась тишина; всѣ приготовились присутствовать при боѣ льва съ тигромъ, ожидая тотчасъ-же услышать могучій ревъ страшнаго звѣря. Ничего не бывало. Этотъ голосъ, любящій быть громогласнымъ, сдѣлался мягкимъ и вкрадчивымъ, нѣжнымъ и любезнымъ; рѣчь превратилась въ философское разсужденіе, необыкновенно ясное и прозрачное, полное самыхъ возвышенныхъ, самыхъ безпристрастныхъ идей именно только съ такою дозою страсти, какая нужна была оратору, чтобы его рѣчь вышла живою и теплою; въ этой рѣчи была проззпесена апологія республикѣ. Это былъ Монтескье, чистѣйшій Монтескье. Магическою силою его краснорѣчія вся бонапартистская шайка и орлеанистская клика перенеслись въ область "Духа законовъ"; разбойники, плуты, чиновники, прокуроры, банкиры и толстые собственники, члены "картофельнаго клуба" (cercle des Pommes de Terre) втеченіе двухъ часовъ воображали себя гражданами платоновской республики.
   Завоевавъ себѣ сочувствіе Парижа своею пламенною діатрибою противъ Бонапарта, Гамбета однимъ разомъ покорилъ и провинцію, невинную провинцію, которая увлеклась его мягкою и гармоническою рѣчью, сказанною въ защиту республики. До сихъ поръ онъ былъ только представителемъ парижскихъ республиканцевъ; съ этого дня онъ сдѣлался членомъ провинціальныхъ республиканцевъ, которые съ энтузіазмомъ признали его за своего полководца. Но съ этого-же дня Парижъ началъ болѣе зорко смотрѣть за своимъ столь ловкимъ, столь удивительно ловкимъ представителемъ, который въ это время мечталъ сдѣлаться предводителемъ одной совершенно новой партіи. Въ обществѣ стали скоро замѣчать, что со дни своего необыкновеннаго успѣха Гамбета мало-по-малу началъ расходиться съ своими старыми друзьями по убѣжденіямъ и все болѣе и болѣе приближался къ своимъ старымъ врагамъ, по крайней мѣрѣ наружно. Нѣкоторые начали считать его подозрительнымъ и говорили, что они уже узнаютъ бабочку-Оливье въ куколкѣ-Гамбеттѣ. Они уже ворчали себѣ подъ носъ, что этотъ шумящій уроженецъ юга недаромъ былъ посвященъ въ тайны крючкотворства, что бывшій "цыганъ" латинскаго квартала былъ также клеркомъ у адвоката, что у него больше воображенія, чѣмъ твердыхъ убѣжденій, и меньше принциповъ, чѣмъ умѣнья обдѣлывать свои дѣлишки. Они указывали на флорентинское происхожденіе этого уроженца Тулузы, утверждая, что Гамбета не Дантонъ съ подкладкой Маккіавели, но Маккіавели съ подкладкой Дантона.
   Ошибались-ли они? Были-ли они правы? Мы этого не знаемъ. Въ настоящемъ исключительномъ случаѣ не мы станемъ порицать Гамбету за то, что онъ хотѣлъ составить молодую партію изъ новыхъ людей, свободныхъ отъ страшной отвѣтственности за 1848 годъ. Мы съ каждымъ днемъ все живѣе и живѣе чувствуемъ необходимость измѣнить нашъ персоналъ. Что-же касается до Гамбеты, то мы говоримъ о немъ вообще, не считая нашего мнѣнія о немъ неподлежащимъ никакому измѣненію. Нужно дать время людямъ пожать, развернуться вполнѣ, развить зачатки своихъ способностей, какъ хорошихъ, такъ и дурныхъ; нужно подождать осени, чтобы судить о качествѣ плодовъ и о цѣнности растенія. Произносить приговоры надъ какими-бьг-то ни было политическими дѣятелями, право, очень легло. Наши недостатки и промахи очень, многочисленны; многочисленны и наши ошибки въ расчетахъ, и хорошій счетчикъ сразу найдетъ эта ошибки въ разрѣшенныхъ нами задачахъ политической арифметики; удачи сегодняшняго дня очень легко могутъ сдѣлаться ошибками завтра и потому безполезно вооружаться драконовскою строгостью. Даже вполнѣ справедливый, вполнѣ сочувствующій человѣкъ, обсуждая политическіе поступки, можетъ ошибиться не одинъ разъ и счесть недостаткомъ то, что, можетъ. быть, есть на самомъ дѣлѣ одно изъ величайшихъ достоинствъ. Справедливость, истинная справедливость заставляетъ считать подсудимаго невиннымъ до тѣхъ поръ, покуда не будетъ ясныхъ доказательствъ противнаго; пессимизмъ, привыкшій видѣть дурную сторону и въ людяхъ, и въ событіяхъ, несмотря на всю свою горькую опытность, не имѣетъ права обвинять человѣка, не узнавъ вполнѣ его дѣятельности, не имѣетъ права пристрастно производить надъ нимъ судъ, шагъ за шагомъ преслѣдовать его, произносить надъ нимъ приговоръ и присуждать его къ наказанію. Гамбета самый молодой изъ нашихъ политическихъ дѣятелей. Онъ далеко еще не высказалъ того; что онъ есть на самомъ дѣлѣ и мы еще ждемъ обвинительныхъ актовъ великаго процесса, который, какъ говорятъ, начнется между правительствомъ Парижа и турской делегаціей. Ранкъ и Гамбета собираютъ свои документы; Фавръ, Симонъ и Трошю приготовляютъ свои.
   Какъ-бы-то ни было, парижскіе демократы смотрѣли съ законнымъ негодованіемъ, какъ ихъ представитель компрометировалъ и, въ нѣкоторомъ смыслѣ, предалъ ихъ, подавъ голосъ за войну и ставъ за Бонапарта, отправившагося въ Берлинъ съ Лебефомъ, де-Фальи и маленькимъ Люи, котораго онъ хотѣлъ "научить ремеслу, свойственному принцамъ". Безъ сомнѣнія, Гамбета скажетъ въ свое оправданіе, что онъ былъ обманутъ безчестною ложью Тюильери, но одинъ изъ "непримиримыхъ" не имѣлъ права поддаться обману одного изъ Бонапартовъ. Онъ выставитъ смягчающія обстоятельства: "я патріотъ, я, можетъ быть, былъ даже шовинистомъ, но я думалъ, что Франція имѣетъ право на лѣвый берегъ Рейна, какъ на естественную границу". Но республиканецъ не имѣлъ права быть шовинистомъ; и какимъ-бы патріотомъ ни былъ человѣкъ, онъ все-таки сдѣлается виновнымъ въ преступленіи, если пожелаетъ войны ради завоеванія, если онъ станетъ ее требовать, если онъ ее начнетъ. Вотъ черное пятно на личности Гамбеты, это одинъ изъ тѣхъ непріятныхъ нарывовъ à la Мирабо, отъ которыхъ можно излечиться, но отъ которыхъ тоже можно и погибнуть и которые, во всякомъ случаѣ, доказываютъ, что кровь не особенно чиста, что организмъ нездоровъ.
   Итакъ, Гамбета имѣетъ свою долю виновности въ преступленію Франціи, виновности, страднымъ образомъ увеличенной тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ вотировалъ отъ имени Парижа и какъ представитель тѣхъ самыхъ республиканцевъ, которые проповѣдывали очень отдалившійся теперь отъ насъ идеалъ,-- устройство соединенныхъ штатовъ Европы и учрежденіе обширнаго трибунала для цѣлаго міра. Продолжаемъ далѣе.
   Война была объявлена и Франція переходила отъ катастрофы къ катастрофѣ. Послѣ Висеанбурга, Верта и Форбаха было уже вполнѣ очевидно, даже для самыхъ тупыхъ бонапартистовъ, что для имперіи насталъ конецъ, безвозвратный конецъ. Императоръ испустилъ полный отчаянія крикъ, предчувствуя свою гибель: "быть можетъ, еще не все потеряно!" Однако, для него все было потеряно, но не для Франціи. Армія была побѣждена, но не деморализована. Это доказали послѣдующія битвы при Музонѣ, Базейлѣ, Мэцѣ, Гравелотѣ и Рейхсгофенѣ. Въ странѣ еще царствовало единодушіе. Еслибы возникавшая въ это время республика предложила миръ, предоставилабы справедливой мести Германіи Бонапарта и всѣхъ его подстрекателей, требовавшихъ войны, тотчасъ-же уплатила-бы всѣ издержки, понесенныя Германскимъ Союзомъ, принужденнымъ защищаться отъ сдѣланнаго на него нападенія, -- то еще было-бы можно остановить Пруссію, которая еще не опьянѣла тогда отъ седанской побѣды; быть можетъ, было-бы возможно предотвратить всѣ несчастія, которыя наступили потомъ, и конца которыхъ, быть можетъ, не увидитъ наше поколѣніе... Пишущій эти строки съ нѣсколькими своими друзьями отправился къ Гамбетѣ, чтобы просить его отъ имени нѣсколькихъ парижскихъ кружковъ. "Теперь настала минута, говорили мы,-- самая удобная минута. Послѣ будетъ слишкомъ поздно. Нужно, чтобы иниціатива шла отъ одного изъ нашихъ парижскимъ депутатовъ и вы единственный человѣкъ, который можетъ взяться за это дѣло. Станьте во главѣ нашей партіи... Дайте намъ только вашу подпись... только ваше имя... и, по всей вѣроятности, у насъ нынче-же будетъ республика,-- республика, первымъ декретомъ которой будетъ декретъ о поголовномъ ополченіи и предложеніе мира..." Но Гамбета не хотѣлъ отступить ни на шагъ отъ легальнаго пути. Нужно было ждать рѣшеній законодательнаго корпуса, созваннаго на скорую руку, нужно было отдаться ходу событій... Удобный случай былъ упущенъ. 4 сентября республика была, наконецъ, провозглашена, не слишкомъ поздно, но слишкомъ рано для Гамбеты, который въ Palais Bourbon, собравшись съ своими сотоварищами, депутатами лѣвой стороны, еще не сразу рѣшился ее принять.
   Переселившись вечеромъ, въ качествѣ члена правительства, въ Ратушу, Гамбета нисколько не измѣнилъ принятаго его сотоварищами рѣшенія не дѣлать никакихъ реформъ, не уничтожать никакихъ несправедливостей, не пронять ни одной) вора, ни одного преступника. За исключеніемъ плѣннаго императора и бѣжавшей императрицы, ничто не должно было измѣниться въ бонапартистскомъ составѣ и въ учрежденіяхъ государства -- это была имперія, дѣйствовавшая подъ республиканскою фирмою: свобода, равенство, братство и комп. Отъ Парижа, отъ провинціи безпрестанно являлись депутаціи, умолявшія министра внутреннихъ дѣлъ назначить комиссаровъ для производства поголовнаго ополченія, для новаго выбора мэровъ и префектовъ, для очистки старыхъ стойлъ имперіи и главнымъ образомъ для немедленнаго распущенія генеральныхъ совѣтовъ, являвшихся чѣмъ-то въ родѣ провинціальныхъ сенатовъ или департаментскихъ законодательныхъ корпусовъ, учрежденій благородныхъ и необходимыхъ столько-же, какъ сенатъ и законодательный. корпусъ въ Парижѣ. Гамбета отвѣчалъ на все рѣшительнымъ отказомъ. Онъ обманулъ всѣхъ, дававшихъ ему совѣты, т. е. республиканцевъ; онъ отнялъ мужество у пылкихъ людей; онъ охладилъ рвеніе слишкомъ усердныхъ слугъ, когда началась осада Парижа. Послѣ начала осады ничто не показало намъ, чтобы Гамбета когда-нибудь былъ несогласенъ съ своими сотоварищами и чтобы онъ когда-нибудь совѣтовалъ имъ дѣйствовать съ большею энергіей. Когда онъ въ воздушномъ шарѣ отправился изъ Парижа, онъ уже сдѣлался почти непопулярнымъ; общество очень холодно встрѣтило извѣстіе объ его отъѣздѣ: сонъ уѣхалъ, чтобы избѣжать отвѣтственности за свои ошибки... Онъ уѣхалъ, чтобы сообщить генераламъ въ провинціи планъ Трошю..." Въ этотъ знаменитый планъ еще вѣрилъ Парижъ.
   Мѣсяцъ спустя, осажденные парижане были очень изумлены, когда свыше, съ облаковъ, къ нимъ упала новость, принесенная вѣстниками-голубями и гласившая: "узнайте, что Гамбета военный мииистръ республики; онъ назначаетъ и смѣняетъ генераловъ; онъ разъѣзжаетъ изъ Орлеана въ Туръ, изъ Тура въ Бордо, въ Ліонъ, въ Марсель; онъ присутствуетъ на поляхъ сраженій, управляетъ военными дѣйствіями, импровизируетъ возвышенныя патріотическія рѣчи, импровизируетъ солдатъ и гражданъ, ружья и пушки! Онъ приводитъ втупикъ и Тьера, и Фуришона, и принца Фридриха-Карла, онъ останавливаетъ и пруссаковъ, и реакціонеровъ-клерикаловъ и орлеанистовъ. Гамбета говоритъ, какъ Дантонъ, и дѣйствуетъ, какъ Карно и Сенъ-Жюстъ. Онъ издалъ декретъ о поголовномъ ополченіи (это была неправда), которое даетъ намъ одинъ, дна, три, четыре милліона людей -- столько, сколько намъ понадобится. Онъ, какъ конвентъ, издастъ декретъ о гражданской доблести; онъ, какъ конвентъ, издастъ декретъ о побѣдѣ. Въ ожиданіи-же всего этого, онъ уничтожилъ генеральные совѣты и черезъ своего сотоварища Кремье уволилъ нѣсколькихъ мерзавцевъ, которые засѣдали въ различныхъ смѣшанныхъ комиссіяхъ: это былъ первый опытъ очистить магистратуру отъ поѣдавшихъ ее червей..."
   Эти новости вызвали нашъ энтузіазмъ и воскресили наши надежды. Къ намъ возвратилось мужество и вѣра въ побѣду: по крайней мѣрѣ, Франція не вездѣ предана, по крайней мѣрѣ, Франція не всегда предаетъ себя! Первая побѣда подъ Орлеаномъ, потомъ мужественно-перенесенное пораженіе подъ Орлеаномъ-же; успѣхи Шанзи, неудачи" которыя не заставили упасть его духомъ; смѣлые и терпѣливые маневры Федэрба; отважное предпріятіе Бурбаки на востокѣ, все это внушало намъ уваженіе къ этимъ дѣятелямъ и къ Гамбетѣ, ихъ вдохновителю... и когда Парижъ палъ, онъ не отчаивался, онъ разсчитывалъ, что на югѣ будетъ продолжаться, во что-бы то ни стало, защита, что югъ соединится вокругъ Гамбеты. Это было послѣднее разочарованіе, послѣдовавшее за многими другими. Прибывъ въ Бордо, мы находимъ реакцію, торжествующую на югѣ, какъ на сѣверѣ, мы находимъ Гамбету въ отставкѣ, Гамбету, побѣжденнаго Фаврами, Симонами и Трошю и, подобно всѣмъ побѣжденнымъ, оскорбляемаго всѣми негодяями, отданнаго въ жертву злословія, грязнымъ инсинуаціямъ и низкой клеветѣ.
   Гамбета считаетъ недостойнымъ себя защищаться отъ нападеній. Онъ еще молчитъ и хорошо дѣлаетъ.
   Но прежде, чѣмъ онъ заговоритъ и самъ разскажетъ исторію своей quasi-диктатуры, прежде, чѣмъ начнутся противорѣчивыя пренія о дѣятельности парижскаго правительства и бордосской делегаціи, да будетъ мнѣ позволено передать первое впечатлѣніе, которое я вынесъ изъ массы сообщенныхъ мнѣ фактовъ, изъ множества разсказовъ и различныхъ бесѣдъ.
   По нашему мнѣнію, величайшая ошибка, сдѣланная Гамбетою, была та-же самая, которую сдѣлало и парижское правительство. Онъ всталъ на ту точку зрѣнія, что такъ-какъ республика сдѣлалась необходимою, то должно было изгнать республиканцевъ. Въ Турѣ и Бордо, такъ-же какъ и въ Парижѣ, Гамбета поспѣшнѣе всего старался освободиться отъ республиканцевъ и революціонеровъ, которые спѣшили сгрупироваться вокругъ него; онъ даже не потрудился избрать изъ нихъ тѣхъ, которые были искренними, не отличалъ ихъ отъ псевдо-республиканцевъ, не разбиралъ, кто приходилъ къ нему съ самыми чистыми намѣреніями и кого приводили къ нему корыстные разсчеты. Изъ всего своего стараго кружка онъ сохранилъ не болѣе полдюжины интимныхъ товарищей, иногда способныхъ, иногда-же мало способныхъ, но вообще пользовавшихся его довѣріемъ и исполнявшихъ его порученія. Еще хорошо, еслибы они были одни.. Но такъ-какъ для реорганизаціи всей Франціи, за исключеніемъ Парижа, и для ея борьбы съ милліономъ научно-образованныхъ варваровъ было недостаточно двухъ писателей и четырехъ адвокатовъ, то Гамбета прибѣгнулъ къ помощи старыхъ генераловъ, интендантовъ, членовъ магистратуры, администраторовъ и банкировъ бонапартизма. Къ шайкѣ корсаровъ-эксплуататоровъ и проходимцевъ онъ обратился приблизительно съ такою рѣчью: "Будьте благородными и великими людьми, будьте великодушны, какъ рыцари, будьте достойны Франціи и стойте въ уровень съ опасностью. Я забываю, что вы были, что вы, можетъ быть, остаетесь и до сихъ поръ бонапартистами; забудьте-же и вы, что я республиканецъ. Для чего формальности, если я заклинаю васъ служить, если я обращаюсь къ вамъ съ полною довѣренностью, если я уступаю вамъ свои полномочія, исключивъ изъ управленія моихъ старыхъ друзей-республиканцевъ?" -- "Хорошо! Мы принимаемъ полномочіе и мы употребимъ на дѣло свою власть", воскликнули корсары, проходимцы и эксплуататоры. И тотчасъ-же бонапартистскіе офицеры и генералы принялись за дѣло. Эти люди были ничто иное, какъ отребье арміи, такъ-какъ очень естественно, что Бонапартъ выставилъ впередъ все, что было лучшаго у него изъ офицеровъ и солдатъ. Что-же могло остаться послѣ того, какъ три четверти арміи, попали въ плѣнъ? И если-бы еще эти люди были, по крайней мѣрѣ, со смысломъ, но чего-же можно было ожидать отъ старыхъ загрубѣлыхъ рубакъ? Чего было ожидать отъ этихъ апатичныхъ, злостныхъ и хитрыхъ глупцовъ? Комичнѣе всего, но въ то-же время и грустнѣе всего въ этой плачевной исторіи тѣ анекдоты, которые разсказываются о распоряженіяхъ и дѣяніяхъ этого гнилья имперіи... Конечно, Гамбета держалъ ухо востро въ отношеніи къ этимъ негодяямъ, смѣняя, отставляя и замѣщая ихъ менѣе дурными; ему даже пришлось наконецъ найдти двухъ превосходныхъ генераловъ, Федэрба и Шанзи, находкою послѣдняго онъ даже былъ обязанъ совѣту Макъ-Магона, маршала имперіи. А между тѣмъ, покуда старые генералы продолжали попрежнему подставлять свои спины подъ пораженія, покуда новые генералы съ трудомъ обучались дѣлу, точно такъ-же вынося пораженія, покуда этимъ путемъ они старались научиться поражать въ свою очередь непріятеля, -- интендантскіе чиновника продолжали заниматься своимъ ремесломъ, поставляли солдатамъ башмаки на картонныхъ подошвахъ, направляли обозы съ провіантомъ такимъ образомъ, что обозы шли слишкомъ скоро и попадали прямо къ пруссакамъ или шли слишкомъ медленно я опять-тики попадали въ руки прусскихъ улановъ. Съ Бурбаки сдѣлался припадокъ сумашествія, когда онъ узналъ, что солдаты должны идти драться, ничего не ѣвши уже втеченіе трехъ дней. Какимъ манеромъ можно побѣдить при такихъ условіяхъ? Прибавьте къ этому, что прусская армія кормилась на мѣстѣ и ей выдавался увеличенный паекъ, тогда какъ французская армія кормилась или, лучше сказать, совсѣмъ не кормилась при помощи системы подвозовъ и транспортовъ. Генералы безчестили солдатъ, интендантство морило ихъ съ голоду, а члены магистратуры, администраторы и вообще бонапартистскіе чиновники, оставленные на мѣстахъ и даже повышенные въ званіи, получившіе лучшія мѣста, пользовавшіеся вліяніемъ, властью и деньгами, весьма умно разстраивали народную оборону, такъ-какъ она могла дѣлаться только во имя республики, и вызвали снова реакцію съ свойственнымъ имъ, уже не разъ испытаннымъ умѣніемъ... Что-же могъ тутъ подѣлать Гамбета, объѣзжая Ліонъ, Марсель, Бордо и гремя въ народныхъ собраніяхъ своими рѣчами, искрившимися краснорѣчіемъ? Великія усилія пропадали по-пусту. Священное золото государства изчезало изъ бездонныхъ кассъ, оно было украдено, расхищено; порохомъ и ядрами заряжались лопнувшія орудія; между двумя рюмками водки одинъ изъ заскорузлыхъ служакъ уничтожилъ цѣлый батальонъ волонтеровъ... Въ послѣднее время Гамбета наконецъ увидѣлъ необходимость точно такъ-же пообтесать топоромъ гражданскія учрежденія, какъ онъ это сдѣлалъ въ войскѣ. Но было Слишкомъ поздно, черезчуръ поздно. Гамбета былъ одинъ и одинъ по своей винѣ. Гамбета совсѣмъ не былъ единственнымъ гражданиномъ во Франціи, но онъ хотѣлъ быть единственнымъ. Но что мегло-бы сдѣлать и очень хорошо сдѣлать нѣсколько человѣкъ при помощи взаимныхъ усилій, то было рѣшительно невозможно мгновенно создать при помощи единичной силы, тѣмъ болѣе, что приходилось работать по среди враждебнаго лагеря. Мѣры, которыя при самомъ началѣ были чрезвычайно просты, чрезвычайно легки, которыя приведясь-бы въ исполненіе почти сами собою, сдѣлались подъ конецъ неисполнимыми и роковыми. Во время провозглашенія республики Гамбетта, за одно съ Фавромъ, Пикаромъ и Симономъ, не соглашался на распущеніе генеральныхъ совѣтовъ, этихъ чиновниковъ-грабителей и палачей республиканцевъ; онъ не хотѣлъ, чтобы сенаторы, министры имперіи и члены совѣта регентства были лишены права быть избранными,-- а потомъ, когда уже вопросъ объ этомъ былъ рѣшенъ, четыре мѣсяца спустя, Гамбета по своей иниціативѣ поднимаетъ это дѣло, отставляетъ своихъ protégés, распускаетъ генеральные совѣты, мэровъ, чиновниковъ имперіи, и ставитъ внѣ избирательнаго закона высшихъ сановниковъ бонапартизма.
   О немъ уже составилась ложная легенда. Каждый думаетъ, каждый повторяетъ: "Гамбета, бѣдный Гамбета палъ оттого, что онъ былъ слишкомъ ярымъ революціонеромъ"...-- "Нѣтъ, бѣдный Гамбета палъ, постыдно обманулся въ разсчетахъ, потому-что во время революціи онъ не умѣлъ быть революціонеромъ".
   Таково мое личное убѣжденіе. Оно не окончательное, оно еще не вполнѣ составилось, но каково*бы оно ни было, оно принято не въ вѣру. Это убѣжденіе косвеннымъ образомъ было подтверждено самимъ Гамбетою, когда онъ произносилъ защитительную рѣчь pro doma sua, защищаясь передъ дюжиною друзей, впрочемъ, не изъ самыхъ близкихъ къ нему. Онъ воскликнулъ:-"ахъ, если-бы парижское правительство знало или откровенно сказало-бы мнѣ правду, do крайнѣй мѣрѣ, на счетъ продовольствія! Но Трошю только посылалъ телеграмы, гдѣ говорилось: "у насъ нечего ѣсть, мы не можемъ болѣе держаться". На эти отчаянные крики я могъ отвѣчать только отчаянными распоряженіями, я подвигался все впередъ, оставляя рекрутовъ въ самую критическую минуту, не имѣя времени организовать и дисциплинировать, какъ слѣдуетъ, новыя арміи".
   Онъ не организовалъ, не дисциплинировалъ новыя арміи, потому-что онъ не организовалъ не дисциплинировалъ новой республики. Пораженіе разсорило оба правительства: турское и парижское, но ихъ ошибка была одна и та-жег они не сдѣлали ничего порядочнаго, потому-что они слишкомъ спѣшили. Они слишкомъ спѣшили, чтобы достигнуть выборовъ въ муниципальные совѣты, какъ въ Парижѣ, такъ и въ провинціи; спѣшили, ~ чтобы начать выборы въ національное собраніе, когда прусская армія находилась передъ Седаномъ и передъ Мецомъ, когда приходилось дѣйствовать подъ прусскими пушками, когда одна треть Франціи была занята, а другой угрожалъ непріятель. Они не хотѣли нанести послѣдній ударъ реакціи, павшей подъ тяжестью своихъ преступленій и своихъ ошибокъ; они помогли ей снова подняться и тогда имъ пришлось сражаться и съ внутреннею реакціею и съ чужеземными арміями. И вотъ случилось изумительное событіе: республика является отвѣтственною за капитуляцію Парижа, за все, что случилось до этой капитуляціи, и за все, что послѣдуетъ за нею.
   Правда, положеніе было очень тяжелое. Правда, трудно было дѣлать преобразованія въ странѣ, когда прусскія арміи форсированны" маршемъ подвигались къ Парижу растягивались по Франція необозримою сѣтью. Правда, что личный составъ республиканской партіи и очень великъ, что въ немъ насчитывается мало практическихъ людей, знающихъ технику и подробности административнаго управленія, гдѣ до онъ поръ давались мѣста только бонапартистамъ і реакціонерамъ самой высшей пробы. Но все-таки мы не видимъ никакихъ причинъ, вслѣдствіе которыхъ можно-бы рѣшиться ничего не измѣнять, ничего не реорганизировать. Они не хотѣли коснуться существующаго порядка вещей; они не хотѣли уничтожить ни одного изъ законовъ имперіи; они даже не хотѣли признать права свободы прессы, свободы собраній и ассоціацій, хотя все это существовало на дѣлѣ. Они не хотѣли измѣнить состава должностныхъ лицъ, но неужели вслѣдствіе того, что въ республиканской партіи такъ мало практическихъ, подготовленныхъ и сдержанныхъ людей, нужно было отталкивать всѣхъ тѣхъ, изъ кого состояла эта партія, за исключеніемъ кружка республиканцевъ-либераловъ, который тотчасъ-же присоединился къ бонапартистамъ, орлеанистамъ и клерикаламъ либеральнаго оттѣнка, составивъ вмѣстѣ съ ними либеральную клику, тогда какъ прямодушные и честные республиканцы, какъ неопытные, такъ и практичные, какъ искренніе и испытанные, такъ и крикуны, безумцы или неумѣлые преслѣдовались, заключались въ тюрьмы или, по крайней мѣрѣ, были признаны подозрительными. При этой республикѣ 1870 году, какъ и въ 1848 году, -- при республикѣ Гамбеты, какъ и при республикѣ господъ Фавра, Пикара и Симона, достаточно было быть республиканцемъ для того, чтобы быть выброшеннымъ изъ нея. Станете-ли вы послѣ всего этого удивляться нашимъ пораженіямъ, нашимъ ошибкамъ и той ужасающей неурядицѣ, которой, повидимому, не предвидится ни конца, ни предѣла.
   Такъ-какъ обвиненія неизбѣжны Послѣ неудачи, то намъ обѣщаютъ процессъ Гамбеты противъ Жюля Фавра и процессъ Жюля Фавра противъ Гамбеты. У насъ уже началось слѣдствіе республиканцевъ противъ г. Фавра, у насъ еще будетъ слѣдствіе революціонеровъ противъ Гамбеты.
   

11 марта.

   Свершилось: Франція, распалась на части. Она разрѣзана на двѣ половины, она побѣждена и покорилась своей участи. Въ національномъ собраніи пятьсотъ сорокъ шесть голосовъ противъ ста семи изрѣкли, что часть національной територіи переходитъ въ вѣчное владѣніе и въ полную собственность къ германской имперіи, какъ-будто это было вполнѣ возможно! Но что за дѣло, -- такъ было рѣшено и таковъ существующій фактъ, ожидающій грядущихъ событій.
   Ахъ, Немезида исторіи, ты безпощадна въ своей справедливости! Ты не сжалишься ни надъ чѣмъ, ты ничего не пропустишь безнаказанно, ничего не забудешь, ты заставляешь платить и долги и проценты и проценты на проценты. Пятно Франціи было смыто самою чистѣйшею ея кровью, ее бичевали за ея развратъ, ее казнили за ея преступленіе, потомъ ее вдвойнѣ наказали за ея тщеславіе, втройнѣ наказали за ея легкомысліе и за ея недостойную суетность.
   Франція была привязана къ позорному столбу націй. И прусскій палачъ сорвалъ съ нея ея пурпурную мантію, ея золотую корону; онъ отнялъ ея ожерелье, ея браслеты, всѣ ея драгоцѣнности и все ея золото. Потомъ онъ схватилъ топоръ и отрубилъ ей руку, за которую жертва была привязана къ столбу. Наконецъ онъ разразился смѣхомъ и крикнулъ: "Hurrah für das deutsche Vaterland!" и онъ унесъ шолкъ и бархатъ, деньги и часы и эту руку, облитую кровью.
   Свершилось! О Франція, дорогая наша мать, не допусти себя до паденія! Не упади безъ чувствъ, обожаемая! Оботри свою кровь о складки своей туники. Мы прижжемъ твои раны раскаленнымъ желѣзомъ. Подними этотъ окровавленный топоръ. Унеси его и смолкни!

Жакъ Лефрень.

"Дѣло", No 3, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru